Просторный двухэтажный дом с мансардой мерно вздрагивал от подвала до конька крутой черепичной крыши в такт ритмичным ударам басовых барабанов. Под зеркальным потолком гостиной плавал густой табачный дым, подсвеченный ритмичными красно-сине-зелеными вспышками цветомузыкальной установки. На заставленном грязной посудой и бутылками столе, мерцая от недостатка кислорода, оплывали свечи. Их было десятка три — все, что нашлись в доме. В огромном, сложенном из красного кирпича камине полыхал огонь, хотя в комнате и без того было душно. Какой-то идиот с пьяным энтузиазмом натолкал в закопченную пасть камина столько дров, что мирное пламя домашнего очага напоминало лесной пожар.

Стол был сдвинут в сторону, чтобы освободить место для танцующих. Впрочем, танцевали всего несколько человек. Остальные давно разбрелись по углам и занялись куда более интересным делом, чем танцы. Повсюду — в глубоких гобеленовых креслах, на диване и даже на полу — миловались полуодетые парочки, постепенно выколупывая друг друга из тесных, пропахших вином и табаком тряпок, нащупывая, расстегивая и стаскивая их. Отблески пламени и разноцветные вспышки цветомузыки вырывали из полумрака то обнаженное длинное бедро, то чью-то упругую грудь, то запрокинутое назад пьяное лицо, искаженное гримасой истомы. То тут, то там размеренно вспыхивали красные огоньки сигарет, отражаясь в расширенных зрачках. Вечеринка была в самом разгаре, и Юрий Рогозин почувствовал, что пить ему больше не следует. Среди этого бардака хоть кто-нибудь должен оставаться относительно трезвым, чтобы сберечь дом от полного уничтожения. В конце концов, если эта банда придурков спалит дачу, ответ перед отцом придется держать не Пушкину, а ему, Юрию Рогозину.

— Все, — громко сказал Юрий, обращаясь к самому себе, — срочно трезвеем!

Он почувствовал, как напряглась, формируя звуки, гортань, но услышать себя сквозь рев и громыхание тяжелого металла так и не смог. Протрезветь ему тоже не удалось, и он решил обойти дом, чтобы слегка развеяться, а заодно и посмотреть, все ли в порядке.

С трудом выбравшись из скрипучего кресла-качалки, Рогозин встал, слегка пошатнулся, ловя ускользающее равновесие, и шагнул вперед, сразу же въехав ногой в шеренгу пустых бутылок, которые какой-то кретин выставил поперек прохода. Юрий выругался, чувствуя, как нехотя, словно деревянный, ворочается во рту язык, и на нетвердых ногах двинулся в обход стола. Перед глазами все плыло и прыгало, в голове гудело. Он увидел на ковре брошенный кем-то дымящийся окурок и с пьяной старательностью растер его подошвой белой кроссовки, с силой ввинтив табачные крошки и черный уголь в пушистый бежевый ворс.

Кто-то, покачиваясь, стоял у камина и, пьяно ухмыляясь, мочился прямо в огонь. Струя сверкала в отблесках пламени и шипела на раскаленных углях, распространяя облако вонючего пара. Рогозин нацелился было дать недоумку по шее, но подумал, что все к лучшему: по крайней мере, не будет пожара.

Какая-то сгорбленная фигура, тяжело мотая головой с растрепанными патлами и придерживая расстегнутые штаны, спотыкаясь и пошатываясь добрела до стола, перебрала бутылки и с пьяной размашистостью до краев наполнила водкой фужер, пролив половину на скатерть. Подняв фужер на уровень груди, человек повернулся к камину, и Рогозин увидел, что это Баландин. Нижняя губа у Баландина пьяно отвисла, обнажив плохие зубы, глаза смотрели в разные стороны. Заметив Рогозина, Баландин отсалютовал фужером, щедро расплескивая водку, и сделал приглашающий жест другой рукой. Для этого ему пришлось на секунду отпустить джинсы, и они немедленно съехали до колен, приоткрыв тощие волосатые ноги и цветастые «семейные» трусы. Однако всем, кто здесь был, как и самому Баландину, было глубоко наплевать на это.

Кривясь и морщась Баландин выглотал водку, сунул фужер на стол и только после этого подтянул съехавшие штаны.

— Ништяк, Юрик! — проорал он, перекрикивая музыку. — Штатная тусовка! Отрыв по полной программе! А ты чего один бродишь? Или ты уже?..

— Что — уже? — не понял Рогозин.

Вместо ответа Баландин сделал недвусмысленное движение тазом, держась обеими руками за пояс сползающих штанов. По его виду было ясно, что он-то как раз «уже», причем, возможно, не один раз. Рогозин почувствовал, как его охватывает привычная черная зависть, и попытался взять себя в руки.

Баландину он завидовал всегда, с самого раннего детства, хотя, по идее, все должно было быть наоборот.

Игорь Баландин рос без отца и никогда не отличался ни красотой, ни умом, ни умением стильно одеваться. Мать Баландина работала на каком-то заводе на другом конце Москвы, так что со своим чадом виделась только по вечерам. Чадо, как и полагается в подобных условиях, росло двоечником и хулиганом — что называется, оторви да выбрось. Семья Рогозиных жила в одном подъезде с Баландиными.

Маленький Юра Рогозин, с четырех лет против собственной воли посещавший изостудию, а с шести — еще и музыкальную школу, люто завидовал Баланде, который днями слонялся по двору, задирая мальчишек и дергая за косы девчонок. Баланда был во дворе королем, а Юрик Рогозин — обыкновенным гогочкой, которому каждый раз попадало за испачканную рубашку и которого загоняли домой с первыми тактами музыкальной заставки программы «Спокойной ночи, малыши!». Всякий раз, проходя по двору с нотной папкой под мышкой, Юра стыдливо отводил глаза от знакомой растрепанной фигуры Баландина, который, поплевывая и болтая ногами, сидел на крыше металлического гаража и грыз подсолнухи или краденые зеленые яблоки. У Юры Рогозина было все, что полагается иметь мальчику из благополучной и обеспеченной семьи: красивая одежда, новенький велосипед и сколько угодно дефицитной жевательной резинки, но он завидовал Баландину, который обладал полной свободой. Кроме того, у Баланды были твердые кулаки, с помощью которых он мог в любой момент взять все, что ему требовалось: велосипед, жвачку и даже электрический маузер фирмы «Страуме» с лампочкой в стволе и трещоткой внутри корпуса, которым так гордился Юрик Рогозин. Не раз и не два юный Рогозин прибегал домой в слезах и с расквашенным носом, прежде чем понял, что с Баландой лучше делиться заранее, не дожидаясь начала военных действий.

Как-то незаметно их отношения потеплели и со временем превратились в настоящую дружбу. Рогозин много читал, и Баланда с горящими от возбуждения глазами слушал в его пересказе будоражащие мальчишечью душу истории Майн Рида и Дюма. В знак благодарности он научил Рогозина курить, сплевывать сквозь зубы и метко стрелять из рогатки по жирным и ленивым московским голубям. Баланда впервые дал Рогозину попробовать портвейн, и именно от него Юра узнал значение некоторых слов и выражений, которыми пользовался его отец, когда думал, что сын его не слышит.

Потом Рогозина-старшего перевели из райкома в ЦК, и семья сменила квартиру на более просторную и расположенную поближе к центру. Приятели стали видеться реже. Баландин с грехом пополам закончил восемь классов и поступил в строительное ПТУ, после которого пошел ишачить каменщиком в стройбате — военной кафедры в его ПТУ не было. Юрий Рогозин по окончании школы получил золотую медаль и через полтора месяца уже был студентом МГИМО, сознательно не заметив усилий, которые приложил к этому его отец.

Последний раз они виделись два года назад — как раз в тот день, когда Баланда получил повестку из военкомата, а Юрий готовился к сдаче первой в своей жизни летней сессии.

Писем они друг другу не писали, полагая это занятие пустой тратой времени, но, случайно столкнувшись на улице, не скрывали радости. Баланда щеголял в ушитой до немыслимого облегания парадной форме. Сапоги у него были любовно обработаны — голенища собраны гармошкой, высоченный каблук стопочкой, — а на кителе пестрело и сверкало такое количество непонятных значков, самодельных медалей, нашивок и сплетенных из бельевой веревки аксельбантов, что рядовой запаса Баландин больше напоминал генерала из какой-нибудь банановой республики, чем отечественного дембеля. Оказалось, что в Москве он первый день и ищет, по его выражению, «где бы вмазать».

Юрий сказал, что с этим проблем нет. Его родители вторую неделю грелись на пляжах Средиземноморья, так что и квартира, и дача остались в его полном распоряжении.

«Клево, — живо отреагировал Баландин. — Только я буду не один». Рогозин в ответ только пожал плечами: какая разница? Чем больше компания, тем веселее. Однокурсников из МГИМО он приглашать не стал: Баланда со своими приятелями не вписывался в компанию надутых интеллектуалов, с которыми учился Юрий.

Баланда притащил с собой человек пятнадцать, и все они сразу же почувствовали себя на даче бывшего инструктора ЦК КПСС Рогозина как дома, быстро перестав обращать внимание на Юрия, который предоставил им кров и закуску.

— Так ты чего, а? — справившись с непослушной «молнией», пристал к нему Баландин. — Неужто до сих пор не оприходовался?

— Да как-то… — пробормотал Рогозин.

— Чего? — проорал Баландин. — Ты ори громче, не слышно же ни хрена! Я не понял, ты трахался или нет?

— Нет! — гаркнул Рогозин, и в этот момент музыка смолкла.

В наступившей тишине стали слышны сосущие и чмокающие звуки, доносившиеся со всех углов комнаты. Кто-то принялся возиться с магнитофоном, поминутно с грохотом рассыпая кассеты.

— Музон давай! — крикнул кто-то.

— А что так? — с трудом ворочая языком, поинтересовался Баландин. Смотри, какие телки… Я специально их побольше привез… чтобы выбор был. Ты давай, братан, не теряйся.

Он снова перебрал горлышки стоявших на столе бутылок, вяло махнул рукой и, пошатываясь, удалился в темноту, откуда сразу же послышался женский визг и пьяное похохатывание. Потом снова загрохотала музыка, начисто заглушив все остальные звуки. Рогозин неопределенно повертел в воздухе растопыренной ладонью и зачем-то полез на второй этаж по винтовой лестнице.

Здесь была родительская спальня. Остановившись на верхней ступеньке лестницы, Юрий задрал голову и посмотрел на свое отражение в зеркальном потолке. То, что его старики устроили в своей спальне такой потолок, уже перестало его удивлять и шокировать. В конце концов, они тоже живые люди и иногда нуждаются в том, чтобы как следует оттянуться. А когда человеку за пятьдесят, для этого приходится все больше напрягать воображение.

Он осмотрелся и понял, что не один. На широченной родительской кровати, сбивая стеганое покрывало, возилась голая парочка. Музыка была слышна и здесь, но не так громко, и Рогозин без труда различал среди громыхающих аккордов преувеличенно страстные стоны и вскрикивания худосочной брюнетки, оседлавшей распростертого усатого блондина, одетого в одни дырявые носки. «Все покрывало запачкают», — подумал Юрий, но тут же махнул рукой: изменить что бы то ни было он теперь все равно не мог. Пусть пачкают, черт с ними. Не напрасно же папашка установил на даче стиральную машину-автомат — как чувствовал, ей-богу…

В глубоком кожаном кресле, кряхтя и похрюкивая, раскинулся еще один приятель Баландина. Лица его Юрий не видел, но из-под спущенных до самых щиколоток штанов выглядывали острые носы рыжих ковбойских сапог.

Обладателя сапог звали не то Владиком, не то Костиком — Юрий не запомнил. «Да плевать, как его зовут, — с завистью подумал он. — Зато как устроился!»

Владик (или Костик) устроился действительно неплохо. На каждом подлокотнике занятого им кресла сидело по полураздетой девице, и обе наперебой ласкали своего партнера, временами переключаясь друг на друга. Некоторое время Юрий с растущим интересом наблюдал за этой сценой. Потом он заметил, что стоит с отвисшей челюстью, сердито захлопнул рот, вздохнул и повернулся, чтобы уйти. Спустившись на две ступеньки, он вдруг остановился, обернулся и долгим взглядом посмотрел на компанию в кресле.

Юрию Рогозину был двадцать один год, но он до сих пор не встречался с девушками. Он не мог понять, что ему мешает, но что-то, несомненно, мешало: девушек он побаивался, и они платили ему тем же, старательно обходя стороной. Не раз, глядя в зеркало, он задавался вопросом, какого дьявола им нужно. Внешность, казалось бы, без патологий, ростом тоже не обижен, деньги есть, одет, как картинка из модного журнала… Так какого черта?

Он смотрел на группу в кресле, чувствуя растущее возбуждение. А что, собственно, такого? Почему хозяин дома должен бродить среди совокупляющихся гостей, как какое-то привидение? Чем он хуже остальных? Чем он хуже этого Владика… или Костика? Да ничем! А если как следует разобраться, то и лучше. А эти девчонки насели на него, как мухи на дерьмо, и облизывают… Кто они — малярши, вагоновожатые?

Должны почитать за счастье, если студент третьего курса МГИМО обратит на них внимание. И потом, зачем этому Владику или Костику сразу две? Он же так набрался, что и с одной, наверное, не справится. Вот подойти сейчас к ним, взять одну за руку… вон ту, со светлыми волосами, которая в колготках и без лифчика… взять за руку и сказать: «Пойдем». Что, не пойдет? Пойдет, как миленькая! Она чего хочет? Правильно, мужика! А я кто? Мужик! Ну так в чем же дело?

Он еще раз проверил цепь своих рассуждений и не нашел в ней ни одного слабого звена. Стараясь ступать твердо, Юрий подошел к креслу и, не давая себе времени на раздумья, взял блондинку за плечо. Плечо оказалось неожиданно прохладное, гладкое и упругое.

Блондинка прервала свое увлекательное занятие и обернулась, резким движением отбросив назад рассыпавшиеся по лицу волосы. Лицо у нее оказалось красивое, хотя и немного грубоватое. При ближайшем рассмотрении обнаружилось, что цвет ее волос имеет очень мало общего с тем оттенком, который был у них от природы. Глаза и губы девушки влажно поблескивали, щеки раскраснелись, на подбородке темнел мазок губной помады.

— Че надо? — без предисловий поинтересовалась она.

Ее подруга, воспользовавшись случаем, распласталась на Владике (или Костике), так что тот даже не заметил появления Рогозина.

— Пойдем, — сказал блондинке Юрий. — Они тут без нас разберутся.

Обнаженная грудь девушки притягивала его взгляд как магнитом. Он протянул руку и накрыл ладонью твердый розовый сосок. Блондинка отпрянула, едва не свалившись с подлокотника, и с треском ударила Юрия по запястью.

— Отвали, козел! — пьяным голосом выкрикнула она. — Ишь, чего удумал! Ты кто такой, чтобы меня лапать? И не пяль свои пьяные зенки, извращенец!

Рогозин вздрогнул и отшатнулся. Это было как оплеуха, тем более, что последнее бездумно брошенное блондинкой слово угодило в точку: в своих фантазиях Юрий Рогозин заходил очень далеко — гораздо дальше, чем мог рассчитывать в реальной жизни.

— Слышь, ты, как тебя, — продолжала блондинка, возвращаясь к своему прерванному занятию и глядя на Юрия через плечо, — принеси лучше выпить, а то мне не дотянуться.

Юрий постоял еще немного, до звона в ушах стискивая челюсти и прожигая блондинку взглядом. Он уговаривал себя, что обижаться на эту пьяную тварь просто глупо, но ничего не мог с собой поделать: голая гладкая спина, ласкающие пьяного Владика-или-Костика руки, длинные стройные ноги в колготках телесного цвета, сквозь которые виднелись узкие кружевные трусики, повернутый к нему затылок с копной крашеных соломенных волос, даже накрашенные темно-вишневым лаком ногти на ногах — все криком кричало о нанесенном ему незаслуженном оскорблении.

Плотно сдвинутые ноги блондинки медленно, томно двигались, потираясь одна о другую. Не отводя от них мрачного взгляда, Юрий попятился и остановился, уткнувшись в край туалетного столика. Стоявшие на столике бутылки мелодично звякнули.

— Выпить тебе, — пробормотал Рогозин, поворачиваясь к блондинке спиной. — Будет тебе выпивка, сука.

Он не глядя выплеснул из самого большого фужера остатки какой-то мутноватой дряни и наполнил его адской смесью пива и водки, для вида закрасив «Медвежьей кровью». Оглянувшись через плечо и убедившись, что за ним никто не наблюдает, Юрий потянул на себя выдвижной ящик и вынул оттуда хрустящую упаковку с голубыми таблетками. Таблетки принадлежали мадам Рогозиной, которая каждый вечер глушила себя лошадиными дозами снотворного, ссылаясь на повышенную возбудимость. Причиной этой возбудимости были лошадиные же дозы хорошего бразильского кофе, который мать Юрия просто обожала.

— Будет тебе выпивка, — повторил Юрий, раздавливая таблетку на поверхности стола большим пальцем, как клопа, и сметая крошки в фужер.

Он размешал пойло рукояткой массажной щетки, лежавшей здесь же, и повернулся к креслу, чувствуя себя почти трезвым. «Что это я делаю, а?» мелькнула шальная мысль, но он прогнал ее прочь. Эта сука не имела никакого права оскорблять его в собственном доме! Теперь он вправе сделать с ней все, что захочет…

Разгоряченная блондинка повернулась к нему, когда он похлопал ее по плечу, и, кажется, была удивлена, увидев у самого своего лица огромный фужер, до краев наполненный мутной жидкостью красноватого оттенка. Впрочем, в следующее мгновение она сцапала фужер, рассеянно кивнула в знак благодарности и единым духом выпила до дна. Ее перекосило.

— Это что за отрава? — сдавленным голосом спросила она, смахивая выступившие на глазах слезы.

— Дареному коню в зубы не смотрят, — равнодушно ответил Юрий, глядя на ее бедра. Теперь не имело ни малейшего значения, что говорить. После такой дозы эта кобыла не продержится и десяти минут, утром не вспомнит, с кем была и что с ней делали.

— И то правда, — согласилась блондинка. — Ну, вали, вали, красавчик. Не подглядывай.

— Э, братан, — с хрюкающим звуком высвобождаясь из недр молочно-белой женской плоти, заплетающимся языком выговорил обладатель ковбойских ботинок. — Дай закурить. Не в падлу, а? Помираю курить хочу, а встать не получается.

— Зато твой дружок стоит, как солдатик, — промурлыкала блондинка.

— Дык, елы-палы, — сказал Владик-или-Костик, давая понять, что иначе и быть не может.

Юрий непослушными пальцами нашарил в кармане сигареты, раскурил одну и сунул Владику-или-Костику в зубы, поскольку руки у того были заняты. Владик-или-Костик что-то промычал и несколько раз кивнул косматой головой. Брюнетка на кровати издала протяжный хриплый вопль, не то имитируя бурный оргазм, не то будучи не в силах совладать с собой. Юрий не обращал на нее внимания, целиком сосредоточившись на блондинке. Краем сознания он понимал, что делает глупость. В конце концов, компания подобралась такая, что он мог развлечься, не прибегая к таким сомнительным средствам, как насилие и снотворное, но при воспоминании о промелькнувшем на пьяном лице блондинки отвращении, его руки сами собой сжались в кулаки. Улыбнувшись троице в кресле кривой улыбкой, которой никто не заметил, Юрий засек время по своим часам и спустился вниз, пытаясь понять, что так громко стучит у него в висках: пульс или электронные барабаны «Депеш мод»?

Внизу на него снова налетел Баландин. Теперь он был вообще без штанов, но зато почему-то в рыбацких сапогах Рогозина-старшего, раскатанных во всю длину, то есть до самого паха. За столом опять жрали и пили, из угла торчали чьи-то ноги. Правая была в носке, к голой ступне левой прилип расплющенный окурок. Весело проорав что-то неразборчивое, Баландин ткнул Юрию в губы слюнявую беломорину с изжеванным мундштуком. Папироса издавала непривычный сладковатый запах. Юрий вопросительно посмотрел на приятеля.

— Пыхни, чудак! — прокричал Баландин, перекрывая «Депешей». — Травка первый сорт, в Москве такой не достанешь! Чистый кайф! Не бойся, с одного раза наркотом не станешь!

Юрий пожал плечами и принял из рук Баландина косяк. Затягиваясь пахучим дымом, от которого сразу же приятно закружилась голова, он обвел взглядом гостиную отцовской дачи, превратившуюся в филиал Содома и Гоморры.

— Ну как, нашел себе телку? — надсаживая глотку, поинтересовался Баландин. — Или тебе помочь? Я уже три раза разгрузился, так что могу теперь постараться для друга!

Юрий мгновение помедлил с ответом. Ему вдруг подумалось, что так, возможно, было бы лучше. Пусть бы Баланда, если уж он такой ушлый, подыщет ему какую-нибудь овцу — почище, постройнее и посговорчивее, а эта крашеная шлюха может убираться в тартарары вместе со своим Владиком или Костиком и подругой-лесбиянкой. Он посмотрел на часы. Прошло двенадцать минут. Приготовленный им адский коктейль наверняка уже подействовал. Юрий затянулся косяком и надолго задержал в легких дурманящий дым. Баландин смотрел на него с пьяным любопытством, в котором чудилась насмешка.

— Ну, так как?

Юрий отрицательно покачал головой.

— Нет, — крикнул он Баландину в самое ухо. Сам справлюсь! Дурное дело нехитрое!

— Молоток! — прокричал Баландин и крепко хлопнул его по плечу. — Давно бы так! А то ходишь, как этот… Пойду, пожру. После этого дела жрать хочется! Не, не надо! — отмахнулся он от протянутого Юрием косяка. Добивай сам! Или с телкой поделись… А мне уже — во!

Он чиркнул по горлу ребром ладони, чуть не свалившись при этом в камин, и виляющей походкой двинулся к столу. Юрий сделал богатырскую затяжку, разом спалив косяк до самого мундштука, швырнул окурок в огонь, еще раз посмотрел на часы и стал подниматься по лестнице.

Ступеньки двоились перед глазами, стены, пол и потолок пьяно раскачивались, норовя поменяться местами, и Юрию стоило немалых трудов добраться до второго этажа, не сломав себе шею.

Ситуация наверху изменилась. На кровати по-прежнему возились и вскрикивали, но теплая компания в кресле уже распалась. Владик-или-Костик успел поменяться с подругой блондинки местами, и теперь оба трудились в поте лица, не замечая ничего вокруг. Блондинка валялась на ковре возле кресла, как забытая тряпичная кукла. Она успела наполовину стащить с себя колготки, которые теперь держались только на ее левой ступне. Пустой фужер поблескивал поодаль.

Юрий подошел к ней и первым делом сдернул с ноги колготки. Скомкав скользкий невесомый нейлон в кулаке, он отшвырнул колготки в сторону и с пьяной ухмылкой покосился на широкий бледный зад Владика-или-Костика, ходивший вверх-вниз с механической размеренностью паровозного шатуна. Ему вдруг захотелось дать обладателю ковбойских ботинок хорошего пинка. Вместо этого Юрий наклонился, подхватил блондинку под мышки и с натугой поволок вперед.

Ощущая ладонями ее горячий скользкий пот, Юрий присел и перебросил свою добычу через плечо, как мешок с картошкой. Разгибаясь, он потерял равновесие и чуть не упал.

Он немного постоял, озираясь. На него по-прежнему никто не обращал внимания.

— Пока, уроды, — негромко сказал он и двинулся к дверям, которые вели на лестничную площадку.

Поднявшись по десяти скрипучим ступенькам, он пинком открыл обитую дерматином дверь и вошел в мансарду. В маленькой, обшитой сосновыми досками комнатушке не было ничего, кроме узкой кровати, тумбочки и окна с ситцевой занавеской. С облегчением свалив свою ношу на скрипучую кровать, Юрий захлопнул дверь и щелкнул выключателем: чтобы удовольствие было полным, ему требовался свет.

Обернувшись, он с удивлением увидел, что блондинка открыла глаза. Это действительно была кобыла: по крайней мере, здоровье у нее оказалось лошадиное. Рогозин торопливо двинулся к кровати, на ходу расстегивая брючный ремень.

Блондинка вдруг неожиданно села и выбросила перед собой ногу, целясь Юрию в пах. Она еще не совсем пришла в себя, и удар пришелся в бедро. Юрий выругался и навалился на нее всем весом, опрокидывая на кровать, прижимая изо всех сил, безжалостно подавляя слабое сопротивление, с треском срывая последний кружевной лоскуток. Оглушенная алкоголем и снотворным, блондинка отбивалась совсем слабо, но этого хватило для того, чтобы Юрий окончательно потерял голову. Он намеренно причинял ей боль, распластывая, вонзая жадные пальцы в податливую горячую плоть, накручивая на кулак крашеные волосы.

Блондинка принялась орать, словно ее режут.

— А-а-а-а-а! — вопила она. — Милиция! Кто-нибудь! Помогите! Люди, помогите!

В доме по-прежнему грохотала музыка. Если бы даже было тихо, никто из гостей не обратил бы внимание на доносившиеся с мансарды вопли. Но тут ему некстати вспомнилось, что форточка открыта, а через дорогу, в какой-нибудь сотне метров от дома Рогозиных, стоит дача полковника КГБ Жвирова. Если Жвиров сейчас на даче, дело может плохо кончиться. «Что же это, Валерий Константинович, — скажет Жвиров Рогозину-старшему при встрече, — сынок-то ваш совсем распустился. Шум, гам, музыка на весь поселок, баб каких-то всю ночь насиловали…»

— Молчи, сука, — яростно прохрипел Юрий и попытался зажать блондинке рот. Та цапнула его зубами — цапнула всерьез, до крови. Юрий одернул прокушенную ладонь, и блондинка снова завопила.

Юрий размахнулся и что было сил ударил ее кулаком по лицу. Голова девушки стукнулась о деревянную соску кровати. Блондинка завизжала, как циркулярная пика, и двинула его коленом в пах. Юрий озверел и принялся молотить ее кулаками по голове, забыв обо всем, помня только одно: эту тварь нужно заставить замолчать. Он схватил ее за волосы и несколько раз с силой ударил затылком о спинку кровати, слыша треск и не понимая, что именно трещит: дерево или кость.

Наконец блондинка замолчала, издав напоследок странный булькающий звук. Юрий некоторое время тупо разглядывал застрявшие между пальцами спутанные клочья ее крашеных волос. Он встал, отступил от кровати и посмотрел на свою жертву.

Все-таки она была чертовски красива. Тело у нее было белое, длинное, с крутыми бедрами, сильными, красиво очерченными икрами и высокой грудью, казавшейся еще выше и крепче из-за того, что девушка лежала на спине.

Рассыпавшиеся соломенные пряди скрывали изуродованное, разбитое и вспухшее лицо, руки и ноги были широко раскинуты. Юрию показалось, что подушка под ее головой изменила цвет с белого на красный, но он глянул туда лишь мельком: смотреть на ноги было интереснее. Как, черт возьми, широко она их раскинула! Будто нарочно, честное слово…

Постель оказалась сырой, и даже не сырой, а мокрой, но Юрия это не остановило. Его уже ничто не могло остановить.

…Все кончилось безобразно быстро, липко и буднично. Рогозин коротко застонал и в последний раз запустил скрюченные пальцы в крашеные соломенные пряди. Когда он вынул их оттуда, пальцы были красными и влажно поблескивали. Юрий перевел взгляд со своих окровавленных рук на лицо блондинки и только теперь заметил, что она не дышит. Некоторое время он боролся с желудком, пытаясь переварить это открытие, а потом опрометью бросился к дверям, но не добежал: на полдороге его вывернуло наизнанку. Он разогнулся, кряхтя и постанывая, подтянул штаны, оглянулся на кровать, и его снова вырвало.

— Сука, — проскулил он, садясь на пол. — Чертова трахнутая сука, что же ты со мной сотворила…

Через полчаса его нашел Баландин. Юрий по-прежнему сидел на заблеванном полу, вцепившись в волосы испачканными в крови руками, и, раскачиваясь из стороны в сторону, монотонно повторял:

— Сука… Ах, сука… Ну, сука…

Баландину хватило одного-единственного взгляда, чтобы все понять. Окоченевшее в неестественной позе тело на кровати, кровь на подушке и на пальцах Рогозина, запахи мочи, спермы и рвоты — все это говорило само за себя.

Мигом протрезвев, Баландин подскочил к приятелю, сгреб его за грудки и рывком поставил на ноги.

— Ты что наделал, студент?! — яростно прошипел он прямо в остекленевшие от скотского ужаса глаза Рогозина. — Ты что тут наковырял, сучье вымя?! Ты же ее замочил, недоумок!

— Зн…аю, — заикаясь, с трудом выговорил Рогозин. — Что будет, Баланда? — спросил он, с надеждой глядя в перекошенное лицо приятеля. — Что теперь будет, а?

— Тюряга будет, — ответил Баландин и с отвращением оттолкнул его от себя. — Ну и козел же ты, братуха. Нажрал плечи на папашиных харчах! Сила есть — ума не надо.

— Как — тюряга? — тупо переспросил Рогозин. В отличие от Баландина, он, казалось, с каждой минутой делался все пьянее. — Мне нельзя в тюрягу. У меня экзамены…

— Вот пидор, — возмутился Баландин. — Экзамены у него. Все, брат, сдал ты свои экзамены… Да погоди ты, не трясись Перестань выть, сука!!!

Рогозин испуганно замолчал и выпустил руку приятеля, за которую цеплялся, как утопающий за соломинку. Баландин задумался, хмурясь и кусая губы.

Наконец он вздохнул, приняв какое-то решение, и оглянулся на кровать. Лицо его досадливо сморщилось.

— Ладно, — сказал он со вздохом. — Черт бы тебя побрал… Какая баба была!.. Машина есть?

— Папашина «в-вольво» в гараже, — с запинкой откликнулся Рогозин.

— Ключи?

Рогозин торопливо закивал.

— Иди вниз, выгоняй машину. Багажник открой… Только тихо! Не вздумай еще кому-нибудь покаяться. С машиной-то справишься?

Рогозин снова кивнул, — Да? — с сомнением переспросил Баландин. — Если справишься так же, как с ней, — он кивнул в сторону постели, — то лучше не надо… Ладно, ладно, не заводи опять свою волынку… Ступай. Стой!

Рогозин замер в дверях и медленно обернулся.

— Что? — испуганно спросил он.

— Штаны застегни, придурок, — криво усмехнулся Баландин.

…Через три минуты из окна мансарды вывалился какой-то продолговатый, завернутый в простыни тюк и с тяжелым треском приземлился в кустах сирени, росших на заднем дворе рогозинской дачи. В доме продолжала грохотать музыка, и никто из гостей не заметил, как зеленая «вольво» со свежей вмятиной на переднем крыле, полученной при выезде из гаража, выкатилась за ворота и, бешено ревя двигателем, скрылась за поворотом ухабистой проселочной дороги.

Было два часа ночи третьего июня тысяча девятьсот восемьдесят девятого года. В два часа семнадцать минут зеленую «вольво» с пьяными водителем и пассажиром и завернутым трупом в багажнике остановил случайный милицейский патруль. Патрульные долго гнались за петляющей иномаркой по ночному шоссе и разрядили целую обойму, прежде чем одна из пуль угодила в правый скат, и «вольво», вильнув в последний раз, нырнула в кювет.

Вечеринка на даче Рогозиных удалась на славу.