ГЛАВА 1

Николай Михайлович Баневский, тридцатидевятилетний бизнесмен, давно привык к тому, что его называют российским рыбным магнатом. Действительно, дела у него шли как нельзя лучше. Девять лет назад родной дядя взял племянника к себе в дело. Тогда фирма дяди была средней руки, каких по России десятки тысяч, и занималась оптовой торговлей рыбой — небольшими партиями. Николаю Михайловичу дядя доверил финансы, и очень скоро у молодого человека дела пошли. Через пару лет дядя доверял племяннику уже всецело, и они стали компаньонами.

Николай Михайлович наращивал обороты, заключал договора, следил за их исполнением, вел переговоры. Его доля в общем деле увеличилась с пятнадцати процентов до тридцати восьми. А в девяносто восьмом году Николай Михайлович, тогда еще находившийся в тени своего именитого дядюшки, провел сложнейшую операцию — спас фирму от полного разорения. Он умудрился на свой страх и риск обналичить капитал и скупить в российских банках валюту. Тогда соперники и коллеги по рыбному бизнесу попали под дефолт и разорились, фирма же Баневских не просто выстояла, но и избавилась от многих конкурентов, скупив у них склады за бесценок.

Дядя после дефолта, хоть все и закончилось для него благополучно, так переволновался, что оказался в больнице. Сердце не выдержало. Его оперировали лучшие врачи-кардиологи. Затем дядюшку на самолете перевезли в Берлин, потом — в надежде спасти — из Берлина в Цюрих. Там дядюшку прооперировали еще раз, но это не помогло. В Швейцарии он и умер. После его смерти дела окончательно перешли к Николаю Михайловичу — Баневскому-младшему.

Теперь, уже ни на кого не оглядываясь, ни с кем не советуясь, Николай Михайлович развернулся, да так мощно, что стал чуть ли не монополистом. Норвегия, Финляндия, Аргентина, Мурманск, Прибалтика — все работали с фирмой Николая Баневского. В Россию плыли траулеры, рыба перегружалась и развозилась по всей стране и бывшим республикам Советского Союза.

Жизнь Николая Михайловича резко изменилась — он себе ни в чем не отказывал: купил две квартиры в Москве, шикарный особняк в Подмосковье, квартиры в Питере, Мурманске. В Норвегии он всегда останавливался в одном и том же отеле, заказывая шикарный номер. Машины, охрана. Фирма развивалась стремительно. На личную жизнь у Николая Михайловича времени оставалось все меньше и меньше. Жена с двумя детьми жила то в Швейцарии, то в Англии, наезжая иногда в Москву или в Питер.

Баневский, понимая, что жить в одиночестве сложно, а мотаться по Европе и перелетать ради короткого секса из государства в государство слишком обременительно, завел себе женщину, красивую, спокойную, понимающую, — в общем, такую, какой и должна быть идеальная любовница. В ее объятиях он чувствовал себя совсем другим: не жестким и могущественным бизнесменом, а простым уставшим мужчиной, которого просто жалела женщина, которому дарила свое тепло и ласку, которому отдавала всю себя без остатка. Баневский даже подумывал о том, чтобы развестись с супругой, обеспечив ее до конца жизни. Пусть она будет свободной и устраивает свою личную жизнь как хочет. Он же хочет жить так, как ему удобно. Нет, вступать в брак во второй раз Николай Михайлович не собирался, во всяком случае в ближайшие несколько лет.

В Норвегии он провел сложные переговоры, очень выгодные для его фирмы. От этих переговоров во многом зависел следующий финансовый год. В этот же день вечером он прилетел в Питер. Переговоры были изнурительными, и из Питера, проведя там совещание со своими директорами, Баневский улетел в Москву. Вообще, в последнее время большая часть жизни проходила в салоне самолета и номерах отелей. И он чувствовал, что устал невероятно. «Сил нет, я как выжатый лимон!»

В аэропорту его встретили черный джип и серебристый «мерседес». В джипе находились охрана и два его заместителя. Баневский отдал документы и сказал:

— Все в порядке, Олег Ефимович. Просмотри договора, посчитай поточнее, что мы будем иметь, я прикинул лишь приблизительно. И не забудь учесть налоги по максимуму. Я должен знать сумму чистой прибыли. Завтра в десять я буду в офисе, в половине одиннадцатого доложишь. Посади экономистов, пусть работают всю ночь, а ты проконтролируй.

Баневский говорил тихо, заставляя заместителя напрягаться, чтобы слышать босса.

— Все будет сделано, Николай Михайлович, не волнуйтесь, отдыхайте.

Баневский назвал адрес, куда его доставить. Этот адрес водитель знал, там в трехкомнатной шикарной квартире жила Мария Караваева — любовница Николая Михайловича. Именно к ней, русоволосой красавице, и отправился поздним вечером в серебристом «мерседесе» рыбный магнат.

— Я сам возьму сумку, — сказал Николай Михайлович охраннику, уже державшему тяжелую кожаную сумку в руке.

— Я донесу до двери, вы устали, — ответил охранник.

— Ладно, — кивнул Баневский, быстро взбегая на крыльцо и открывая подъезд своим ключом.....

Охранник передал ему сумку у лифта. Кабина старинного лифта остановилась на четвертом этаже. Баневский почти бесшумно всунул ключ в дверной замок. Дверь открылась, и Николай Михайлович увидел счастливое лицо Марии.

— Маша... Здравствуй, — сказал он, ставя кожаную сумку на пол.

— Здравствуй, Николай! Я услышала, как подъехал лифт, но не успела выбежать на площадку. Ты меня опередил.

— А я хотел войти бесшумно, — сказал Баневский нежным голосом.

— Ты думал застать меня с другим мужчиной? — Маша кокетливо улыбалась. — Входи, входи, — она повисла у него на шее, и Баневский вдохнул знакомый запах, родной и любимый.

— Погоди, там сумка с подарками, — сказал он.

— Ну ее к черту! — воскликнула женщина, — благодаря тебе у меня все есть.

— Нет уж, так не пойдет. Я их для тебя из Норвегии вез, а ты говоришь «к черту».

— Ты очень устал... — женщина провела ладонью по глазам и лицу Николая Михайловича.

— Очень, — признался он, — просто невероятно! Норвежцы такие упорные, да еще финны их поддержали. Нам пришлось не сладко.

— Ну и как?

— Ты же знаешь, меня на испуг взять невозможно. Я держался своей линии, и, признаюсь, выиграл. Развел их, сказал, что если не они, то Аргентина мне поможет.

— Аргентина... — произнесла Маша и задумалась, словно пыталась представить себе географическую карту мира.

— Аргентина. Они на все согласны, но чертовски далеко находятся. Связываться с перевозками... — и Николай Михайлович устало махнул рукой. — Ладно, не буду тебя грузить сейнерами, траулерами, фрахтами, квотами и прочей галиматьей, тебе это все ни к чему.

— Почему? Говори, я с удовольствием послушаю. Ты же знаешь, мне все интересно.

— Лучше расскажи, как ты тут без меня?

— Скучала, — сказала Маша, — хотя уже привыкла к тому, что ты вечно куда-то спешишь, летишь, мчишься. К звонкам привыкла из разных городов земного шара. Я даже географию выучила, уже знаю, где находится Аргентина, Канада, Чили, Корея.

— Видишь, сколько пользы от знакомства со мной! — бизнесмен рассмеялся, бросая плащ прямо на диван в большой прихожей.

— Пойдем, ты устал, — женщина взяла его за руку и повела в гостиную, где был сервирован стол на двоих, горели свечи в старинном канделябре и звучала тихая музыка. Шторы были закрыты.

— Хорошо у тебя, — глядя на стол, произнес бизнесмен, — очень хорошо. Я без тебя тоже скучал. Смотрел на норвежцев, финнов, а думал о тебе. Думал, когда же вы, сволочи, наконец, скажете «да», подпишете бумаги и я сяду в самолет и улечу из вашего Осло.

— Там холодно? — спросила Маша.

— Честно говоря, я даже не обратил внимания, холодно там или тепло. Самолет, машина, отель, конференц-зал... Осмотреться времени не было.

— Понятно, — сказала женщина и, взяв пиджак, аккуратно повесила его на плечики.

***

Николай Михайлович Баневский был слишком занятым человеком, чтобы постоянно думать о своей безопасности. А зачем, собственно, беспокоиться о своей жизни, если у тебя есть специально обученные для этого люди, которым ты платишь очень большие деньги? Есть даже начальник службы безопасности, вот у него пусть и болит голова. Сам же Баневский о себе не думал. Он привык, что деньги в этой жизни решают все.

В последний раз покушение на него было совершено три года назад. В автомобиль подложили бомбу. Бог уберег тогда Баневского. Он задержался при выходе из офиса. Погибли партнер, сидевший в автомашине, и телохранитель. Как водится в наше время, ни убийц, ни заказчиков не нашли. Были предприняты меры по усилению безопасности: наняты новые люди, профессионалы, лучшие из лучших. И Баневский успокоился, расслабился. А зря. Где большие деньги, там и желание эти деньги поделить, присвоить себе, забрать, перехватить инициативу. За ним уже давно следили, очень аккуратно, чисто, тихо, даже профессионалы из службы безопасности слежки не замечали.

Когда серебристый «мерседес» и джип с охраной отъехали от подъезда дома, в котором жила любовница рыбного магната, мужчина в красном «фольксвагене», стоявшем в углу двора, вытащил из кармана кожаной куртки блокнот, сделал пометку гелевой ручкой, затем вышел из машины, пересек по диагонали двор, на несколько мгновений задержался у мусорных контейнеров. Потом подошел к бетонной стене, отделяющей соседний двор, взобрался на деревянный ящик и легко перескочил через стену, даже не испачкав при этом одежды. Красный «фольксваген» стоял в пятнадцати шагах от подъезда, в котором жила Маша Караваева — расстояние, с которого легко произвести прицельный выстрел.

Утром следующего дня Николай Михайлович принял душ, выпил чашку крепкого черного кофе, съел два бутерброда, почистил зубы. Маша подала ему пиджак.

— Ты такая заботливая, Маша! — сказал Баневский, целуя ее в губы.

— Мы сегодня увидимся? — спросила она с надеждой в голосе.

— Обязательно, — ответил Баневский.

— У меня такое чувство, что ради встречи со мной ты теряешь большие деньги.

— Ты хочешь знать сколько? — засмеялся мужчина.

— Нет.

— Хочешь, я же вижу! Каждому интересно узнать, сколько он стоит.

— Мое общество не требует жертв. Я не то имела в виду.

— Сегодня, если я приеду к тебе до полуночи, то потеряю около ста тысяч долларов. Мне придется отменить деловой ужин с владельцем склада-холодильника, сделка с ним снизила бы мои расходы.

— Не отменяй встречу ради меня.

— Я ее отменяю ради себя. Должен же я когда-то жить?

— Ты редко отдыхаешь. Но без работы, без своего дела ты тоже не сможешь жить.

— У меня две встречи во второй половине дня и совещание — в первой. Сейчас я прямо на него и еду.

— Важное совещание?

— Чрезвычайно важное, — сказал Баневский. — По норвежским договорам.

— Успехов тебе.

Во двор въехал серебристый «мерседес». Джипа с охраной не было, Баневский не любил светиться при встречах с Машей, ему не нравилось, когда во двор к любовнице, кроме «мерседеса», приезжал огромный джип с пятью охранниками.

Николай Михайлович защелкнул браслет часов и взглянул на циферблат. Половина девятого, на девять было назначено совещание.

— Все, родная, — сказал он, — до встречи. Они торопливо поцеловались.

Баневский в плаще, с пустыми руками — документы вчера были отданы заместителю — подошел к двери. Маша открыла, послала воздушный поцелуй. Баневский оказался на площадке. Его уже ждал охранник. Он поздоровался с боссом. Кабина лифта была пуста.

— Прошу, — произнес охранник.

Баневский вошел в лифт. Охранник оглянулся и вошел следом. Нажатие кнопки — и лифт медленно заскользил вниз.

С шести часов утра на заднем сиденье красного «фольксвагена», стоявшего недалеко от подъезда, сидел мужчина в серой куртке и такой же серой кепке. Он следил за двором и подъездом, видел, как въехал серебристый «мерседес» с круглыми выпученными фарами, тяжелый и в то же время элегантный, как огромная рыба, быстрая и мощная. Видел и двух охранников, один из которых остался на крыльце, второй поднялся наверх. Секундная стрелка дешевых механических часов на мощном запястье мужчины в «фольксвагене» медленно двигалась по кругу.

— Ну пора, — тихо сказал он сам себе, поправляя тонкие кожаные перчатки и одергивая манжеты куртки.

Он выбрался из машины, надвинул кепку на глаза. По двору шел грузный толстяк в спортивной куртке на теплой подстежке, лыжной шапочке и дорогих кроссовках. Он вел на поводке такого же огромного, как сам, ротвейлера. Пес уже нагулялся, но домой идти не хотел, тряс головой, моргал красными злыми глазами, скалил клыки.

— Лорд, Лорд, — дергая за поводок-цепочку, повторял мужчина, — успокойся, утихомирься. Котов сегодня нет, сегодня не твой день.

Лорд рычал, словно понимал, о чем говорит хозяин. Вчера он загрыз кота на утренней прогулке, бездомного подвального кота. Это развлекло и ротвейлера, и его хозяина. Сегодня же им не повезло: у мусорных контейнеров суетились лишь воробьи и голуби.

Один их телохранителей стоял на крыльце у железной двери с электронным замком. Водитель «мерседеса» протирал белоснежной салфеткой лобовое стекло изнутри. Ротвейлер и его хозяин вперевалку пересекли двор. Мужчина в серой куртке и кепке, держа руки в карманах, двигался по тротуару, поглядывая на ботинки, словно опасаясь, что сейчас наступит на шнурок.

Кабина лифта замерла на первом этаже. Охранник вышел на площадку, бросил по сторонам взгляд, затем кивком головы дал понять хозяину, что тот тоже может выходить. Идя в двух шагах позади охранника босс улыбался: еще были свежи впечатления от ночи, проведенной в постели с Машей.

Охранник толкнул рукой дверь, придержал ее, давая возможность хозяину первым выйти на крыльцо. Водитель, стоявший у двери, тоже посмотрел по сторонам, задержал взгляд на мужчине с ротвейлером и мужчине в серой куртке с развязавшимся шнурком. Баневский вышел на крыльцо, взглянул в небо, втянул носом свежий воздух. Его ноздри затрепетали, на губах сияла все та же беспечная улыбка.

— Хороший денек, — сказал он сам себе. Это были его последние слова...

Все произошло так быстро и молниеносно, что телохранители даже не успели выхватить оружие. Мужчина в серой куртке и кепке, надвинутой на глаза, подошел к крыльцу и остановился в пяти шагах от Баневского и двух его телохранителей. Два ствола появились в его руках. Он сделал шаг вправо, вскинул руки. Пистолет в левой руке выстрелил дважды. Охранники рухнули с крыльца. Бизнесмен, лишенный охраны, опасности уже не представлял. Баневский застыл на месте с широко открытыми глазами. Он попытался прикрыть живот и грудь, скрестив руки на груди и немного присев.

В следующий момент последовали два выстрела из пистолета в правой руке и один — из пистолета в левой. Две пули попали в голову бизнесмена, одна — в грудь.

Дверца «мерседеса» за спиной мужчины в серой куртке распахнулась, но он резко развернулся через левое плечо и выстрелил в голову водителя. Тот ввалился в салон, снаружи осталась лишь нога в черном начищенном до блеска ботинке без шнурков. Мужчина побежал, бросив пистолеты прямо у «мерседеса».

Небритый толстяк в толстой спортивной куртке, с ротвейлером на поводке наблюдал за сценой убийства с таким видом, словно она происходила не у него на глазах, в реальности, а на экране большого телевизора. Он вертел головой туда-сюда и, лишь когда увидел спину убегающего убийцы, пришел в себя.

— Лорд, взять! Фас! — крикнул он срывающимся голосом, показывая коротким пальцем, толстым как сосиска, в спину убегающему мужчине.

Ротвейлер сорвался с места. На нем не было намордника. Волоча за собой поводок цепочки, пес бросился вдогонку. Он настиг убийцу у бетонного забора, когда тот уже пытался вскочить на деревянный ящик. Услышав крик и рычание собаки за спиной убийца остановился и немного пригнулся. Пес, оскалив огромные клыки и сверкая налитыми кровью глазами, с вздыбленной шерстью на загривке, сделал прыжок, тяжело оторвавшись от земли. Но убийца был не из робкого десятка. Щелкнула пружина, и выкидной нож блеснул сталью в левой руке убийцы. Семидесятикилограммовый пес горлом наскочил на острое, как бритва, лезвие и на мгновение завис в воздухе. Короткое движение ножа — и из горла густой пульсирующей струей хлынула яркая, горячая кровь. Мужчина прыгнул на ящик, оглянулся, бросил на землю нож и перепрыгнул через забор.

Пес хрипел, пытался ползти, жизнь быстро уходила из него вместе с горячей кровью. Лишь глаза, маленькие и страшные, еще горели яростью и жаждой мщения.

Когда толстяк добежал до бетонной стены, пес уже был мертв. Рана, протянувшаяся почти от уха до уха, зияла на его шее. Убийца исчез. Четыре трупа и убитый пес остались лежать во дворе дома на Цветном бульваре.

***

Все происходило именно так, как уже происходило много-много раз. Звонок генерала Потапчука по мобильному телефону, до боли знакомый голос:

— Это я.

— Слышу, — сказал в ответ на утверждение генерала Глеб Сиверов.

— Надо встретиться.

— Хорошо.

— Буду, как всегда.

— И я, как всегда, буду на месте.

Этот разговор по телефону случился во второй половине дня, когда Глеб Сиверов шел по улице. Он взглянул на часы. «Без четверти три. Значит, в двадцать один Потапчук поднимется по лестнице и позвонит в дверь квартиры».

Глеб умел забывать о встречах на время — в голове был «заведен» биологический будильник, который всегда срабатывал безотказно. Хозяин мог гулять, спать, сидеть в гостях, но в назначенный момент в мозгу звучал звоночек: «Глеб, пора. У тебя встреча с генералом».

Весь день Сиверов занимался своими делами, не вспоминая о Потапчуке. Время приближалось к восьми часам вечера. «Глеб, — напомнил о себе будильник, — я не тороплю, но ты знаешь, что опаздывать нельзя».

До встречи оставалось пять минут. Кофе на конспиративной квартире уже варился, негромко звучала музыка. Глеб смотрел на экран маленького телевизора, не вникая в смысл происходящего, просто наблюдал за мельканием лиц и мимикой актеров. Его, как человека умеющего читать по губам, забавляло, что временами в кадре актеры произносили полную бессмыслицу, иногда даже матерились — звук телевизора был отключен.

Генерал Потапчук в это время разговаривал по телефону спецсвязи из своей черной «Волги» с тонированными стеклами. Машина ехала в сторону Арбата. Свернула в переулок.

— Здесь? — спросил водитель, когда генерал положил трубку.

— Да, жди меня здесь.

— Хорошо, Федор Филиппович.

Потапчук взял лежавший рядом на сиденье портфель — подарок Глеба Сиверова, открыл дверь, ступил на землю, быстро вошел во двор, пересек его по диагонали, дошел до подъезда и взглянул на окна квартиры. Окна были темны. Но это генерала абсолютно не удивило. Он знал, шторы плотно сдвинуты — так, что даже тонкий луч света не пробьется сквозь них. Главное, что Глеб не подал ему знак об отмене встречи — тогда бы фрамуга второго окна слева была приоткрыта.

Генерал вошел в подъезд и, переводя дыхание на третьем и пятом этажах, неторопливо поднялся наверх. У железной двери квартиры он постоял с минуту, дождался, когда дыхание станет ровным, и лишь после этого его палец прикоснулся к звонку. Дверь открылась мгновенно. Из квартиры послышалась музыка. Волна запахов медленно выплыла за дверь. Ноздри генерала Потапчука встрепенулись.

— Хороший кофе, — сказал он, — ароматный.

— Угощу, — пообещал Глеб, протягивая руку, — себе я варю дешевый, для вас мне не жаль сварить и кенийский кофе — лучший в мире.

— Ты неисправимый пижон.

Генерал вошел. Глеб запер двери, первую и вторую. Генерал разделся и, не расставаясь с портфелем, прошел к низкому журнальному столику, на котором уже стоял и кофе и две чашки. Рядом с пепельницей лежала пачка сигарет и поблескивала зажигалка.

— Что-то срочное? — приглушив музыку, спросил Глеб. — Вы, кстати, похудели, Федор Филиппович. Худеют обычно от неразделенной любви или от забот.

— Забегался, — сказал и улыбнулся генерал. — Сегодня целый день на ногах.

— Может, хотите перекусить?

— Можно подумать, что у тебя холодильник едой забит.

— Нет, едой не забит, но кое-что есть. Орехи, фрукты, вино, коньяк, водка.

— Нет. Ты же знаешь, ни коньяка, ни водки мне уже нельзя: доктора запретили.

— О! — засмеялся Сиверов, ухмыльнувшись. — Это они умеют. Представляю себе, как вы их слушаетесь! А жить они вам не запретили?

— Жить и работать пока не запретили, но сказали, что, если я буду напрягаться...

— А вы не напрягайтесь, работайте играючи, — вставил Глеб с шутливой улыбкой.

— Что это у тебя идет, новости, что ли? — глядя на диктора, произнес генерал. — Звук можно включить?

— Пожалуйста, — Глеб убрал музыку, включил звук телевизора.

— Ты уже, наверное, видел в дневных новостях?

— Что именно?

— Убийство Баневского.

— Да, — коротко ответил Глеб.

— И что думаешь?

— А что я должен думать? И что можно понять из того, что журналисты показывают? Он, наверное, у любовницы был.

— Откуда ты знаешь? — Потапчук настороженно посмотрел на Глеба, сел в кресло. Опять перевел взгляд на экран телевизора. Сюжет об убийстве Баневского занял две минуты. Ничего нового в нем не прозвучало. Об убитом ротвейлере не было сказано ни слова. Когда сюжет закончился, генерал ФСБ Федор Филиппович Потапчук потер седые виски.

— Тяжело мне, Глеб. Так закурить хочется, что аж скулы сводит.

— Можно подумать, вы сегодня не курили.

— Курил, но мало.

— Тогда закурите.

— Врачи запретили сочетать никотин и кофеин.

— Федор Филиппович, плюньте вы на этих врачей! Давайте я вам налью кофе, вы закурите и все расскажете.

— Кофе пить не буду, лишь пригублю, но с благодарностью приму чашку зеленого чая.

— Не вопрос, — сказал Глеб, — сейчас приготовлю.

Когда чашка и фарфоровый чайничек, маленький и изящный, стояли на столике, генерал поставил на колени портфель, вытащил из него бумаги и водрузил на нос очки в тонкой изящной оправе.

— Очки у вас новые?

— Да, ты знаешь, старые со стола упали. Толкнул рукой, а затем еще и наступил на них. В общем, жалко. К старым вещам, как к старым друзьям, привыкаешь, и, когда что-то случается, чувствуешь себя без них как без рук.

— Знаю, — сказал Глеб, — вредная это привычка.

— Какая?

— Привыкать к вещам и к людям, с которыми не связан работой. Не помню, какой-то старый китаец, возможно, даже Конфуций, сказал: «Не окружайте себя вещами, не привыкайте к ним».

— Ему было, хорошо, а мне без любимых вещей никак нельзя.

Генерал держал в руках папку, старомодную, с белыми тесемками. Папка была не подписана. В таких папках лет тридцать тому назад школьники носили тетрадки в клеточку и в линейку. Сейчас такими папками уже никто не пользуется, разве что генерал Потапчук. Это тоже была привычка, от которой он избавиться не мог.

— На, посмотри, почитай, а я чайку попью. Глеб взял папку, развязал тесемки и принялся смотреть бумаги.

— Что скажешь? — генерал поставил на блюдце чашку.

— Что я скажу? Что вы хотите, Федор Филиппович, от меня услышать?

— Что ты думаешь, Глеб, обо всем этом?

— Думаю, все, что произошло, глупо.

— Ты считаешь, что сработано не профессионально?

— Почему же, вполне даже. Специалист работал. Неплохой специалист, но в голове у него слишком мало извилин. Тренирован, обучен, но не привык думать самостоятельно.

— Почему ты отказываешь ему в умственных способностях?

— Зачем было собаку убивать и охрану валить? Можно было выстрелить в бизнесмена из подъезда соседнего дома или из машины и унести ноги.

— А гарантии, что выстрел будет стопроцентным?

— Ну если ты профессионал, то ты можешь гарантировать результативность выстрела, — Глеб говорил спокойно. — Если бы я делал это, то не стал бы валить телохранителей. Кстати, Федор Филиппович, а у Марии Караваевой, — Глеб вспомнил фамилию любовницы Баневского, прочитанную в материалах, — еще одного любовника не было? Потапчук пожал плечами:

— Она говорит, что нет.

— Супруга бизнесмена что говорит?

— С ней я еще не разговаривал. Она в Англии, прилетит завтра вместе с детьми.

— Хорошее у нее алиби.

— Ты думаешь, из-за женщины Баневского убили?

— Нет, я не думаю, — сказал Сиверов, быстро вертя в пальцах сигарету, — я просто рассуждаю.

— Так вот я тебе, Глеб, другое скажу: помнишь Брагина Семена Ильича сорока семи лет от роду?

— Брагин Семен Ильич, которого убили при выезде с дачи?

— Да, — сказал Потапчук.

— Помню, почему же не помнить? Дело было громкое, по-моему, осталось нераскрытым.

— Да, — подтвердил Потапчук, — я этим делом не занимался, точно так же, как не занимаюсь этим.

— Тогда в чем проблема?

— Вот смотри, — генерал поставил на колени портфель и вытащил пластиковую тонкую папочку, в которой лежали два листа бумаги.

— Я помню это, — сказал Глеб, отдавая бумаги генералу.

— И там, и здесь убийца стрелял из двух пистолетов. Понятно, он не снайпер и не сапер.

— Вы хотите сказать...

— Ты, Глеб, сам все понял. Что мне тебе объяснять, с тобой даже разговаривать не интересно! Я не успеваю воздуха набрать, чтобы задать тебе вопрос, как ты мне уже ответ выдаешь.

— Это вам кажется, Федор Филиппович, — Глеб налил себе еще кофе и закурил. Генерал с завистью смотрел на дымок сигареты.

— Да закурите вы, Федор Филиппович! Плюньте на врачей, снимите сигаретой стресс.

— Думаешь, поможет?

— Поможет, — сказал Глеб, подсовывая пачку.

— Ну ладно, давай испорчу твою сигарету. Глеб поднес зажигалку, и генерал закурил.

На его лице на какое-то короткое мгновение появилось блаженное выражение, он даже глаза полуприкрыл.

— Я к тебе, Глеб, пришел абсолютно по другому вопросу.

— Покурить захотелось, а сами дать себе на это разрешение не отважились.

— Глеб...

— Если оба дела не в вашей компетенции, то почему вы обращаетесь ко мне? Наверное, я догадываюсь.

— Если догадываешься, тогда скажи.

— Вас интересует заказчик. В точку?

— В отверстие, — произнес Потапчук. — Вот видишь, как хорошо с тобой работать!

— Пока не вижу, — ответил Глеб.

— Тогда слушай. Я думаю, что в России это никогда не кончится, олигархи никак не могут поделить сферы влияния. Вроде все уже устоялось, все лакомые куски отрезаны и положены на тарелки. Но ты же понимаешь, всегда кому-то кажется, что у соседа кусок больше, жирнее, лучше.

— Ясное дело.

— Вот из-за этого убийства и продолжаются. Сейчас начнут делить кусок, принадлежавший Баневскому, как до этого делили кусок, принадлежавший Брагину.

— Кому куски достаются?

— По-разному. Кусок Брагина целиком никто себе не присвоил, его разорвали на много частей.

— Ясно, — сказал Глеб. — А отследить можно, что кому досталось?

— В принципе, да, но эта информация будет неточной, потому что действует много подставных фигур. Акции скупаются, предприятия переходят из рук в руки. В общем, ты сам знаешь алгоритм дележки. Назначаются директора, управляющие, а кто реальный хозяин или хозяева, понять сложно. Потому что у этих хозяев могут быть еще хозяева...

— Баневский занимался рыбой? Он был сказочно богат?

— Да, — сказал Потапчук, — он вернулся накануне из Норвегии, где заключил важные договора на следующий год.

— Вы думаете, конкуренты?

— Пока ничего не думаю, — ответил Потапчук. — Вообще, их не так уж много, этих чертовых олигархов, пальцев на двух руках хватит. Но они настолько хитры и изворотливы, что уличить их чрезвычайно сложно. Самое неприятное — у них огромные связи во власти, что делает их неуязвимыми для следствия и суда.

— Вы предполагаете, что тень нашего старого знакомого маячит за последними событиями? Считаете, что большая рыба съедает рыбу помельче?

— Фактов у меня нет, — сказал Потапчук, — бумагами я ничего доказать не могу. Даже если бы и были косвенные улики, что из того? Ну, купил Гусовский часть предприятий Брагина, он на это имеет законное право. Предприятия продавались, искали нового хозяина, вот Гусовский и купил.

— Большую часть? — спросил Сиверов.

— Нет, не очень. Но важную.

— Зачем ему рыба? — задал вопрос Глеб.

— Вот этого я не знаю. Я хочу, чтобы ты вернулся к делу Гусовского, понаблюдал за ним.

— Хорошо, — сказал Глеб, — все равно делать мне нечего.

— Ну, это ты не ври. Музыку бы слушал, по парку гулял, белок кормил...

— Я без работы уже немного заскучал, — сказал Сиверов, — а из серьезной музыки что-то ничего новенького не попадается.

— Сочувствую, — произнес Потапчук, зная страсть своего суперагента к музыке Вагнера. — Вот здесь все, что у меня есть на Гусовского, — генерал сунул руку в портфель и вытащил лазерный диск, — полное досье. Смотри, пользуйся, изучай. Глеб положил диск перед собой и взглянул в его зеркальную поверхность. Потапчук поднялся:

— Поеду. Спасибо за чаек и сигарету. Совратил ты все-таки старика, Глеб!

— Ладно уж, — сказал Сиверов, — не дай я вам сигарету, вы вышли бы на лестницу, спустились во двор и точно бы закурили. У вас в кармане плаща портсигар лежит, а в портсигаре сигареты.

— С тобой невозможно. До встречи, Глеб, — надевая плащ и ощупывая в кармане портсигар, сказал генерал.

Закрыв дверь, Глеб подошел к компьютеру, вставил диск, щелкнул клавишей. На экране монитора появились фотографии Ефима Аркадьевича Гусовского. Лицо олигарха Глебу было знакомо, тот часто появлялся на экране телевизора. Да и без того Глеб его помнил по старым делам. Фотографии были свежие. У олигарха появилась бородка и увеличился животик.

«Толстячок, — подумал Сиверов. — Очень умный толстячок, изворотливый невероятно. Сколько ни пытались прокуратура и ФСБ взять его в оборот, тщетно, выскальзывал из цепких рук. Человек неглупый. Два высших образования, любит живопись, не равнодушен к изящным искусствам, к женщинам. Трижды женат — в общем талантливый человек. Адвокаты у него самые лучшие, своё дело знают. И служба безопасности у него на высоте, из управления по охране высших государственных чиновников набрал парней. Ну, что ж, за деньги кого хочешь нанять можно».

Глеб сидел за компьютером до полуночи. Читал подборку публикаций об олигархе за последние два года. Затем вытащил диск, надежно его спрятал, отключил компьютер.

«Завтра я тобой, Ефим Аркадьевич, займусь вплотную и узнаю о тебе намного больше, чем знают ФСБ и прокуратура. Я изучу тебя так, как изучают клетку под мощным микроскопом. Я буду знать все твои слабые и сильные стороны, всех твоих знакомых, врагов и друзей. Вмешиваться ни во что не стану. Делите и дальше пирог, убивайте друг друга, богатейте. Ведь это ваш образ жизни, вы себе придумали такую жизнь и другой не хотите. Что ж, посмотрим, чем вы дышите, Ефим Аркадьевич».

Глеб отодвинул книжный шкаф, отодвинул одним движением. На роликах шкаф двигался легко, но надо было знать секрет, разблокировать стопор. Глеб вывернул один из шурупов. За книжным шкафом, в нише, под листом гипсокартона стоял рифленый металлический ящик размером с приличный дорожный чемодан.

Глеб взял ящик, смахнул салфеткой пыль. Положил его на пол, присел на корточки, набрал дату своего рождения и четыре цифры. Затем вставил ключик и поднял крышку. В ячейках металлического чемодана лежали несколько фотоаппаратов, набор разнообразной оптики и подслушивающее устройство.

— Так, так, — произнес агент по кличке Слепой, доставая фотоаппарат и навинчивая на него телеобъектив, который давал увеличение в тридцать пять раз. Еще один объектив Глеб подержал в руках и положил рядом с фотоаппаратом.

«Мы запечатлим тебя, родной, на долгую память. Может, генералу Потапчуку и не очень приятно будет видеть ваш фейс, господин Гусовский, но, во всяком случае, интересно, — он взял еще кое-что из подслушивающей аппаратуры: микрофон-пушку, усилитель, цифровой диктофон, наушники. — Вот, теперь порядок». Затем сложил все в кожаный черный кофр, точно такой, с какими ходят господа фотографы, кинематографисты и просто журналисты. Перенес и поставил его на диван. Сиверов понимал, работа предстоит не быстрая, слежка всегда занимает немало времени.

У Глеба Сиверова за долгие годы выработалась своя методика наблюдения за интересующими его субъектами. Он даже придумал математическую теорию слежки, а если быть более точным, то геометрическую.

«В пространстве существуют две точки — охотник и жертва. Обе точки непрестанно меняют местоположение. Их должны связывать прямые линии, постоянно пересекающиеся друг с другом. В точках пересечений прямых линий обычно раздается едва слышный мягкий щелчок камеры, и след того, за кем наблюдают, остается в фотокамере. Эти точки перемещаются в пространстве, но они всегда связаны друг с другом. Точка А — это объект наблюдения, а точка Б связана с точкой А и зависит от нее. Иногда точка Б, то есть охотник, совершает упреждающие движения, передвигается, угадав траекторию точки А. И когда объект попадает в пересечение линий, опять же происходит щелчок... По этой теории, на первый взгляд простой, действует и снайпер-убийца».

Глеб всегда пользовался этой теорией на практике, когда надо было уничтожить убийцу или просто помешать ему нажать на спусковой крючок. Расстояние между точкой А и Б изменялось, но Глеб всегда знал, какое расстояние необходимо для точного выстрела. Он вычислял его безошибочно.

Простая геометрия, с небольшой примесью психологии. Эту теорию легко изложить на бумаге, но реализовать чрезвычайно сложно. Чтобы получить точный результат, слишком много факторов должно сойтись воедино: свет, ветер, скорость автомобиля, блеск оконного стекла. Упустив хотя бы один фактор можно проиграть схватку.

Глеб спрятал в тайник металлический рифленый чемодан, привинтил лист гипсокартона, задвинул книжный шкаф. Повернул в полке неприметный шуруп, и та прижалась к стене намертво — ни сдвинуть, ни оторвать.

Он покидал конспиративную квартиру с кофром на плече, поставил его в багажник машины и отправился к себе домой. Была уже полночь, но город еще не спал. Мчались по улицам машины, гуляли люди, медленно ползли троллейбусы и автобусы. А трамваи иногда празднично рассыпали искры, скользя дугой-токосъемником по влажным от мелкого дождя проводам.

 

ГЛАВА 2

Через несколько дней Слепой знал распорядок дня Ефима Аркадьевича Гусовского не хуже, чем его личный секретарь. За несколько дней непрестанной слежки за олигархом были сделаны десятки снимков цифровой камерой. В блокнот Глеб Сиверов ничего не записывал, полагаясь на свою исключительную память.

Он научился угадывать возможные перемещения Гусовского по городу. Если он видел оживление у офиса, то знал, что через десять минут выйдет хозяин, и его черный «мерседес» в сопровождении двух джипов выскользнет со стоянки, помчится по улице.

Ровно в восемь утра олигарх покидал свою квартиру на Кутузовском проспекте, без двадцати восемь — загородный дом. И все это время профессионалы из охраны Ефима Аркадьевича контролируют окружающее пространство, следят за автомобилями, людьми, тело олигарха постоянно прикрывают два высоких рослых охранника в черных очках — один спину, другой грудь.

«Хорошо работают!» — уже в который раз думал Глеб, наблюдая за действиями телохранителей, изучая каждый их шаг. Он уже разобрался в движениях рук, которыми телохранители показывают друг другу, что и в какой момент делать. Трижды на глаза Сиверову попадался странный субъект, крутившийся в тех местах, где бывал Гусовский. Глеб, естественно, не преминул его сфотографировать.

Поначалу мужчина с вызывающей внешностью показался ему подозрительным, но затем Глеб решил, что это псих, вообразивший себя похожим на последнего русского царя. Как и все подобные типы, он был явно не в себе.

У дома на Кутузовском проспекте этот странный субъект осмелился приблизиться к олигарху. Стоя в сторонке, он глядел на дюжих телохранителей, ожидавших своего босса. Как только дверь подъезда открылась и Гусовский в окружении телохранителей появился на крыльце, мужчина с бородкой, как у последнего русского царя, бросился к нему и громко крикнул:

— Ефим Аркадьевич, не будете ли вы так любезны меня выслушать!

Олигарх попытался выглянуть из-за плеча телохранителей, чтобы увидеть кричавшего, но один телохранитель прикрыл олигарха своим телом, а другой одновременно открыл дверцу автомобиля, Ефиму Аркадьевичу ничего не оставалось, как сесть в машину. Дверца захлопнулась, темное тонированное стекло отделило двойника последнего русского царя от бизнесмена. Взревел мотор автомобиля, и странный тип остался стоять на проезжей части. Его брюки были обляпаны грязью, он сокрушенно качал головой.

Глеб видел эту сцену, знал, куда направляется Гусовский, поэтому решил последить за человеком, добивающимся встречи с боссом. С кофром на плече, в коричневом берете, с шарфом на шее Глеб проследовал за странным субъектом. Тот шел, глядя прямо перед собой. Спина была абсолютно ровной. Так ходят кавалеристы или те, кто много лет прослужил в роте почетного караула — настоящие строевые офицеры. «И все-таки странный тип...» — подумал Сиверов.

Глеб был похож на фотографа, вышедшего на улицу, чтобы сделать несколько снимков осенней натуры для какого-нибудь второразрядного журнала. Субъект с внешностью царя добрался до Васильевского спуска, а затем через служебный вход вошел на территорию Кремля. При этом он предъявил удостоверение, Глеб это хорошо видел.

«Любопытно, — подумал Сиверов, уже теряя из виду мужчину с портфелем в руке. Форма портфеля тоже вызвала у Глеба Сиверова нескрываемый интерес. — Что он в нем несет? Почему портфель так раздут? Неужели термос с едой? Странный тип, очень странный... Надо поинтересоваться у генерала Потапчука, кто бы это мог быть».

Еще через день, когда двойник последнего русского царя опять пытался добиться встречи с олигархом и опять безуспешно, Глеб вновь проследил за ним, чтобы убедиться еще раз, что этот мужчина действительно работает в Кремле. Но на этот раз его маршрут оказался иным, и Глебу пришлось спуститься в подземный переход, шумный и многолюдный. Мужчина шел быстро, и вскоре они оказались в торговых рядах возле Белорусского вокзала. Мужчина с раздутым портфелем в левой руке, остановился рядом с музыкантом, игравшим на флейте.

Когда флейтист закончил «Естедей», ни разу не сфальшивив, на полминуты воцарилось спокойствие. Затем мужчина заказал музыканту «Боже, царя храни», что Глеба очень развеселило. Дослушав гимн, мужчина ушел. На нем был плащ, кепка, в руках длинный зонтик, хотя дождя на улице не предвиделось. Он быстро смешался с толпой. Глеб отследил маршрут странного мужчины, затем вернулся в переход, чтобы понять: зачем этот тип с внешностью последнего русского царя заходил сюда? Неужели только ради того, чтобы заказать музыканту «Боже, царя храни»? Нет, это было бы слишком просто.

Жизнь каждого места в городе регламентирована своими неписаными законами. Глеб, памятуя об этом, осматривался, вглядываясь в каждое лицо.

«Эти — мужчина и женщина — просто куда-то торопятся, явно вместе работают. Вот пьяница, мучимый похмельным синдромом... Это отвязанная молодежь. А вот и музыкант», — Глеб на мгновение замер, рассматривая парня, стоявшего у стены с флейтой в руках.

Перед парнем, у самых его ног лежал футляр от флейты, в футляре — немного денег. Коротко стриженый парень, лет семнадцати, в темных очках, длинные, чуткие пальцы — такие бывают у музыкантов и воров-карманников.

«Он, скорее всего, музыкант. Зачем ему быть вором, ведь он может, не воруя, неплохо зарабатывать. На хлеб с маслом хватит».

Глеб делал вид, что раскуривает сигарету, искусно имитируя поломку зажигалки. Он бил по колесику пальцем, пытаясь извлечь огонек, тряс зажигалку, наблюдая при этом за окружающими. Он увидел элегантно одетого пожилого мужчину с благообразной внешностью. Седые волосы, серый плащ, руки в карманах. Мужчина смотрел на музыканта. Глеб уловил тот момент, когда музыкант поднял флейту и прижал ее к губам. Благообразный седой мужчина тотчас двинулся со своего места, руки выскользнули из карманов. Глеб посмотрел на его руки, затянулся, выпустил струйку дыма и хмыкнул: «Этот благообразный пожилой дядя, скорее всего, вор-карманник, работающий в этом переходе».

Руки, да монетка с отточенным краем — вот что выдало седого мужчину в плаще. Монета дважды на мгновение мелькнула в левой руке, она была зажата между большим и указательным пальцами. Затем монетка исчезла в кармане плаща. Глеб видел, как прохожий в добротной кожаной куртке вытащил из заднего кармана черных брюк бумажник, покопался в нем и бросил в футляр от флейты купюру. Объясняя музыканту, что бы он хотел услышать, прохожий механическим движением затолкнул бумажник назад, в задний карман брюк.

Глеб видел, как пожилой карманник, сделав несколько шагов, аккуратных, точных, словно ступал по тонкому хрупкому льду, приблизился к мужчине в кожанке. В это время флейтист заиграл громче, и мужчина в кожанке принялся прикуривать, поглядывая на часы. Вор-карманник замер, стоя плечом к плечу с любителем музыки. Затем отделился от него. Флейтист сделал кивок головой, едва заметный. Кивок предназначался пожилому вору-карманнику, Глеб этот кивок понял: «Все в порядке, быстро уходи».

Бросив под ноги окурок, Глеб двинулся за карманником. Тот прошел шагов двадцать, плотный поток людей отделил его от музыканта. Будучи уверенным в том, что затерялся в толпе, карманник Тихон развернул украденный черный бумажник. Пальцы быстро перебрали его содержимое, деньги вор спрятал во внутренний карман плаща, а бумажник бросил себе под ноги.

Через полминуты вор-карманник с благообразной внешностью персонального пенсионера союзного значения вернулся на исходную позицию — к стене напротив музыканта. Брошенный пустой бумажник подобрала женщина. Она наклонилась, подняла его и несколько мгновений раздумывала, что с ним делать. Затем, не раскрывая, сунула его в карман и торопливо заспешила прочь из подземного перехода. «Вот так, быстро и просто», — подумал Сиверов.

Музыкант играл, мужчина в кожанке слушал, вор-карманник в сером плаще стоял возле стены, извлекая из портсигара сигарету, «Молодцы, ребята!» — подумал Сиверов.

Он не любил карманников, но, как всякий профессионал, ценил хорошую работу. Мужчина в кожанке, дослушав пьесу, наверное, решил бросить в футляр еще одну банкноту. Он протянул руку к заднему карману, ощупал его, затем принялся лихорадочно ощупывать другие карманы, пытаясь отыскать бумажник. Глеб улыбался, понимая, что свой бумажник этот мужчина уже никогда не найдет. Глеб походил по подземному переходу еще четверть часа, затем покинул его.

Благообразный мужчина, он же авторитетный вор-карманник Тихон Павлов, имевший в криминальном мире кличку Тихий, уже два года как был на свободе. Из своих пятидесяти восьми — четырнадцать лет он провел за решеткой. Сроки, которые обычно получают карманники, небольшие: два, три, иногда четыре года. А затем, как водится, амнистия, и Тихон Павлов опять оказывался на свободе, в родной Москве. Всю свою сознательную жизнь Тихий работал в одиночку, так было спокойнее и сподручнее — никто не сдаст, ни за кого не нужно волноваться.

Однако после последней отсидки что-то в душе авторитетного карманника дрогнуло, изменилось. Его «пробило» на сентиментальность. Он был мастером своего дела, но возраст — он для всех возраст, и реакция с годами не та, что в молодости — проворность в пальцах исчезает. Остаются лишь знания, навыки, умения. Судьба карманника во многом схожа с судьбой стареющего скрипача, прекрасно знающего теорию, обладающего абсолютным слухом, но извлекающего фальшивые звуки.

Пальцы сделались непослушными, утратили чувствительность, хотя за всю свою жизнь Тихон Павлов, кроме кошелька, трости и портсигара, ничего не поднимал. На зонах, как положено, за него ишачили мужики, отдавая ему свою норму. А Тихон Павлов прогуливался, когда хотел, лежал на нарах, покуривая хороший табачок. Иногда забивал «косячок» и смотрел в потолок, мечтательно моргая глазами.

Опыт, огромный опыт был у него, и умереть, не передав этот опыт, он считал большим грехом. Это вор-карманник понял во время последней отсидки. Времени для размышлений было предостаточно, и он принялся подыскивать себе достойного ученика. Но на зоне молодежь была испорчена, им всем хотелось быстрых больших денег. Они готовы были убить, зарезать, ограбить, но чтобы работать, шлифовать мастерство, доводя его до незаметной неискушенному зрителю виртуозности, такие ему не попадались.

Тихон был высочайшим профессионалом, работал иногда не из-за денег, а из-за азарта. Бывало, увидит тонкий кожаный бумажник и, даже зная, что денег в нем — кот наплакал, весь загорится, затрепещет, как охотничий пес, глаза сузятся, губы сомкнутся, на них зазмеится улыбка. Весь подберется, насторожится и плавно поплывет вслед уходящему клиенту с тощим бумажником. Иногда час, полтора, а то и полдня будет пасти клиента, зато какая радость, как вспыхнут глаза, когда вслед за ловким движением руки бумажник из внутреннего кармана пальто выскользнет, выпорхнет и окажется на несколько секунд в чутких пальцах карманника. Словно пудовый мешок сразу свалится с плеч, лицо Тихона просветлеет, губы разомкнутся, обнажив желтые прокуренные зубы. В глазах появится тепло, они станут лучистыми, как у поэта, закончившего сонет прекрасной строкой, которую будут помнить все, кто этот сонет прочтет хотя бы раз в жизни.

Тихон Павлов, будучи на зоне, плюнул на своих сокамерников. Он даже потерял в какой-то момент веру, что сможет найти того, в кого вольет свои знания, кого заполнит, как сосуд, по самое горлышко. Однако если уж Тихон что-то задумывал, то доводил задуманное до завершения. Это была слабая сторона его характера, и Тихон о ней знал. Но против характера, против натуры не попрешь.

Мальчишку Тихон Павлов нашел случайно в большом универсаме, сразу его заприметил. У мальчишки с коротким ежиком и темными очками на лбу был странный взгляд. Именно этот взгляд и привлек внимание. Одет мальчишка был так, как одевается вся современная молодежь: кроссовки, широченные штаны, свитер с длиннющими рукавами. Парень следил за толстяком, который катил перед собой наполненную доверху продуктами тележку, при этом разговаривая по «мобильнику». Мальчишка двинулся за толстяком. Он шел за ним на расстоянии трех шагов. Иногда снимал с полки какую-нибудь пачку с соком, рассматривал и ставил назад. Но при этом глаза его следили за толстяком.

Толстяк вытащил из куртки длинное кожаное портмоне с металлическими уголками, закончил разговор по мобильнику, громко буркнув:

— И пошла ты тогда к черту! Я для себя набрал.

Бросив в тележку две бутылки водки, он положил портмоне, длинное и узкое, в карман куртки. Уголок портмоне торчал наружу.

«Легкая добыча, — подумал старый вор-карманник, — никакого труда взять его. Но мальчишка, наверное, не знает, что вокруг видеокамеры, а перед мониторами сидят неглупые мужики с цепкими глазами и всех видят. Они наблюдают не только за теми, кто крадет товары, но и за теми, кто крадет у покупателей кошельки. А „лопатник“ знатный, денег в нем немало».

Тихон Павлов смотрел на коротко стриженый затылок мальчишки. Он сделал так, чтобы видеокамера не смогла зафиксировать, как мальчишка вытаскивает бумажник. Он прикрыл молодого воришку своей спиной, и тот, не подозревая о прилетевшем спасти его ангеле-хранителе, выхватил бумажник. Выхватил довольно ловко, но, по разумению Тихого, слишком резко, развернулся и направился к выходу. Тихон его опередил, он просчитал, что сейчас сделает юный карманник, просчитал и не ошибся. На лестнице, ведущей на первый этаж, мальчишка дрожащими пальцами развернул бумажник и быстро опустошил его. В этот момент Тихон положил пальцы на плечо мальчика и прошептал на ухо:

— Стой, пацан. Бумажник упал на землю вместе с деньгами. Деньги разлетелись, как колода карт.

— Быстренько собери бабки! Ну! У тебя десять секунд. Мальчишка быстро собрал деньги и явно подумывал о том, как сделать ноги.

— Не убегай, я поговорить с тобой хочу.

— Я нашел бумажник!

— Ага, нашел. Я видел, как ты его нашел. Если бы ни я... ты слушаешь меня, пацан?

— Слушаю.

— Тебя бы уже замели. Пошли отсюда быстро! Спрячь «лопатник». Мальчишка сунул бумажник под свитер.

Вдвоем они покинули универсам. Тут же Тихий поймал такси, и уже через десять минут они вышли на набережную.

— Давно работаешь?

— Я не работаю, — сказал паренек.

— Давно «лопатники» тягаешь? Я это имел в виду.

— Нет, — признался паренек, словно почувствовал, что ему ничего не угрожает.

— А ты, вообще, в курсе, что в этих больших магазинах полно видеокамер?

— Знаю, что есть. Но я к ней стоял спиной. Тихон рассмеялся:

— К одной ты спиной стоял, а к другой лицом.

— Нет там камеры!

— Я тебе ее покажу, если тебе интересно.

— Я вам и так верю.

Они пошли пообедали. Паренек ел жадно, был голоден. А когда выяснилось, что у него нет ни отца, ни матери, а живет он у тетки, Тихон понял — ему повезло, с сегодняшнего дня начинается новый этап в его жизни.

Выглядел Никита Комаров намного младше своих лет, хотя ему шел девятнадцатый год. Он успел закончить музыкальную школу, поступил в музыкальное училище, но затем бросил его. Теперь он иногда играл на флейте в подземном переходе. Играл хорошо, но денег, заработанных в подземном переходе, на красивую жизнь не хватало. А парню хотелось попробовать многое, поэтому он начал воровать, неумело, но зато везение пока не изменяло ему, фортуна улыбалась на все тридцать два зуба.

Тихон Павлов как профессионал своего дела знал, безоглядно верить фортуне нельзя, она улыбается до поры до времени, а затем улыбка превращается в жуткий оскал: на руках защелкиваются наручники, и ты оказываешься в камере один на один со своей судьбой. Дальше суд и жесткие нары. Тихий принялся понемногу обучать Никиту. Дал ему кличку Фагот, хотя играл Никита на флейте и на клавишах.

— Почему Фагот?

— Звучит как-то... солидно, — сказал старый вор, похлопывая Никиту по плечу.

Они работали на пару, иногда в транспорте, иногда в магазинах, иногда в фойе концертных залов и кинотеатров, чаще же возле торговых рядов у Белорусского вокзала. Никита играл когда на флейте, когда на клавишах, к нему подходили, заказывали ту или иную мелодию, стояли слушали. Ситуация для воровского дела самая что ни на есть благоприятная. Человек слушает, вспоминает что-нибудь свое, личное, интимное, а в это время легкой походкой приближается Тихий, и бумажник исчезает. Музыка звучит, голос флейты плывет, убаюкивает, уносит в поднебесную даль, в воспоминания.

— Ты, как этот самый... — иногда говорил Тихон. — Тот, который на дудке перед ядовитой коброй играет. Заклинатель змей. А я в это время свое дело делаю.

Денег, которые они воровали на пару, им вполне хватало. Работали они не каждый день, когда удавалось выхватить пару пухлых «лопатников», можно было передохнуть, расслабиться. Тогда Тихон увозил паренька за город и учил его жизни. Морали никогда не читал, делился своими наблюдениями, своим опытом. А практика и опыт у карманника, известного на всю Москву, были огромные.

***

Ефим Аркадьевич Гусовский был неравнодушен к афоризмам, и иногда одну и ту же мысль, сильно понравившуюся ему, мог цитировать несколько раз в день. Вот и сегодня он уже третий раз громко, на весь свой роскошный кабинет со старинной бронзой, малахитом и подлинниками русских художников девятнадцатого века сказал, глядя на собственное отражение в стекле книжного шкафа:

— Чем богаче становится человек, тем меньше у него друзей и тем больше родственников, — и тут же добавил: — И, естественно, врагов, а также тех, кто набивается в друзья.

Он вызвал секретаршу, посмотрел на немолодую, чрезмерно аккуратную и педантичную сотрудницу, на ее холеные руки с идеальным маникюром и спросил:

— У меня не выходит из головы человек, добивающийся встречи со мной.

— Кого именно вы имеете в виду? Многие хотят встретиться с вами?

— Того, кто бросился к моей машине. Не многие ведут себя так настойчиво.

— Его фамилия Князев. Он каждый день пытается к вам пробиться.

— Ну и как? Он все еще ждет?

— Ждет, Ефим Аркадьевич.

— Пусть его обыщут. И скажите, что у него есть десять минут для изложения сути дела.

— А вы уверены? — тихо осведомилась секретарша.

— В чем?

— Что на него стоит тратить время.

— В конце концов, он своего добьется. Он преследует меня давно и слишком настойчиво.

— Хорошо, — секретарша кивнула. — Еще что?

— Два чая.

Через несколько минут, когда две чашки стояли на столе, вошел Князев. Он сдержанно кивнул Ефиму Аркадьевичу. Тот сидел за огромным антикварным письменным столом и играл изящной авторучкой, вертел ее пальцами, как прораб на стройке вертит карандаш, который только что достал из-за уха.

— Моя фамилия...

— Меня не интересует ваша фамилия, я ее знаю.

— Извините, Ефим Аркадьевич.

— Присаживайтесь, у вас десять минут, — олигарх взглянул на старинные каминные часы, купленные им на аукционе в Лондоне.

— Я вам никого не напоминаю? Ефим Аркадьевич на несколько секунд задумался.

— А если и напоминаете, то что с того?

— Так значит, я вам никого не напоминаю?

— Я же вам ответил, это не имеет значения.

— Имеет, — твердым голосом сказал Князев, — именно поэтому я и пришел. Он сидел на стуле с идеально прямой спиной, смотрел на чашку с чаем.

«Интересный человек, — подумал Ефим Аркадьевич Гусовский. — Обычно все рассматривают интерьер моего роскошного кабинета, восхищаются, восхищение прямо-таки застывает в зрачках. А он буднично скользнул по стенам быстрым взглядом, словно вся эта роскошь ему не в диковинку и у него дома есть то, что мне и не снилось».

— Послушайте, Ефим Аркадьевич, вы человек богатый, — начал Князев.

— Допустим, — сказал олигарх.

— Вы живете в России.

— Допустим, — еще раз произнес Ефим Аркадьевич.

— Значит, вы считаете себя этой земле чем-то обязанным?

— Уточните, чем, например?

— Например, тем, что вы здесь родились, сколотили состояние.

— Допустим, — уже немного злясь, сказал олигарх. Этот человек одновременно и раздражал его, и веселил.

«Ясное дело, человек он странный, необычный, это чувствуется по всему. Говорит не так, как другие, да и выглядит абсолютно нелепо. Неужели прикидывается?»

— Мне кажется, Ефим Аркадьевич, пришло время для того, чтобы отдать долг земле российской.

— Отдать долг? — переспросил олигарх, еще не понимая, куда клонит посетитель.

— Да, именно долг.

— И какой же долг должен отдать я? И кому конкретно? Может быть, вы изволите сказать?

— Земле российской, Ефим Аркадьевич, ведь это именно она вас вскормила.

«О, господи!» — подумал Гусовский, аккуратно кладя на стол невероятно дорогую авторучку. Он взглянул на стену. Под пейзажем Левитана, грустным, осенним, с золотыми березками и туманом висела дюжина фотографий в одинаковых рамках. На этих снимках Ефим Аркадьевич был с президентом, с премьер-министром, с Папой Римским, с патриархом, с космонавтами и даже с президентом Соединенных Штатов Америки.

— По-моему, я России все долги отдал. Налоговая полиция ко мне претензий не имеет.

— Я не о том, — все так же спокойно и уверенно сказал Князев. — Я хочу, чтобы в Москве был поставлен памятник царю Николаю Второму, настоящий памятник, державный.

— Похвальное желание, — произнес Гусовский. Наконец, до него дошло, с какой целью этот чудак с внешностью царя Николая Второго так упорно его преследовал.

— Значит, вы хотите, любезный... — произнес Гусовский, исподлобья взглянув на Князева.

Их взгляды встретились. Князев смотрел спокойно, глаз не отвел, не опустил. Все та же уверенность в правоте своего дела.

— Да, я хочу, чтобы вы дали денег самому лучшему российскому скульптору на памятник царю-мученику. И еще одно условие...

— Какое же? — склонив голову на бок, Гусовский смотрел на Князева. Затем снял очки и принялся тереть виски. По всему было видно, что Ефим Аркадьевич невыносимо устал, что день его измотал, к чашке с чаем он не притронулся.

— Вот какое условие, Ефим Аркадьевич: скульптор должен слепить императора не с какого-то там натурщика, а с меня.

— Исключительно с вас? — сказал Гусовский.

— Да, с меня.

— Вы считаете, что очень похожи на царя?

— Я в этом уверен, — ответил Князев.

— Абсолютно?

— Абсолютно, — прозвучало в ответ.

— Ну, что ж, мысль хорошая. Вы не пробовали обратиться к городским властям? Ведь они занимаются благоустройством города, памятниками.

— Нет, не пробовал и не собираюсь. Я хочу, чтобы это сделали вы.

— Почему именно я, а не кто-то другой?

— Потому что вы, Ефим Аркадьевич... Вы ведь чувствуете, что должны России.

— Нет, позвольте, ничего не чувствую. Вы ошибаетесь, любезный.

— Нет, я не ошибаюсь. Вам станет легче, Ефим Аркадьевич.

— Уверены, что мне станет легче?

— Уверен, — сказал Князев.

— И сильно полегчает?

— Да. Вы сразу станете другим человеком.

— Совсем другим? — спросил Гусовский.

— Да, другим. Душа ваша очистится.

— И вместе с ней очистится мой кошелек.

На лице «двойника» Николая Второго появилась улыбка, быстрая, едва заметная, мелькнула и исчезла в усах.

— Собственно, я изложил свое предложение. А теперь честь имею, — Князев поднялся, кивнул, уже у двери остановился и повернулся через левое плечо. — Вы подумайте, Ефим Аркадьевич, хорошенько подумайте и вы почувствуете, как я прав. Прошу меня извинить за назойливость и настойчивость. Но, как понимаете, дело того стоит.

Когда дверь за посетителем закрылась, Гусовский посмотрел на часы. Девять минут и тридцать секунд заняла вся встреча. На душе был странный осадок, словно по ней чиркнули острым стеклом, и она начала кровоточить. В словах этого безумца, а может, святого, как для себя определил Гусовский, есть какая-то правда. Но расстаться с деньгами просто так — на памятник русскому царю, и не поиметь с этого ничего? Этого Гусовский не мог. Хотя, в общем, иногда он тратил большие деньги на дела, на первый взгляд, пустые. Но они были связаны с имиджем, они делали имя олигарху.

Если бы с подобным предложением обратился к нему мэр, тогда да, без вопросов можно было бы пожертвовать деньгами, но зато и поимел бы кучу дивидендов. Вначале, как бы моральных, но потом мораль — это Гусовский знал — превратится в доход и немалый. Но пока предложение исходило от странного типа. А что, если его кто-то подослал, направил, пытаясь проверить Гусовского на вшивость?

Гусовский потер виски, затем начал скрести их ногтями. Он нервничал. Давненько с ним такого не бывало. Денег он не дал, не сказал ни да, ни нет, в общем, сохранился «статус-кво». А настроение по нулям. «Вот, достал! Кто вообще, такой этот Князев? Откуда он взялся?»

Гусовский вызвал начальника своей охраны, приказал ему навести о Князеве справки через службу безопасности. Тот понимающе кивнул, подобные предложения были ему не в новинку: почти всех, кто приходил к олигарху с просьбами или предложениями, проектами, или, как их называл Гусовский «прожектами», сотрудники службы безопасности проверяли. Мало ли кто их послал, мало ли что у человека на уме?

Гусовский взял телефон, повертел его в руках. Маленький, изящный «мобильник» с интерьером кабинета не вязался, но зато был очень удобным. Гусовский нажал нужную комбинацию клавиш и сразу же услышал знакомый женский голос.

— Что делаешь?

— Лежу, — услышал он в ответ.

— У кого лижешь? — это была любимая шутка Гусовского и его любовницы.

— Что, у Ефима Аркадьевича проблемы?

— Да, проблемы, — сказал Гусовский.

— Могу помочь? — спросила женщина.

— Наверное, можешь. Давай-ка я за тобой машину пришлю.

— Прямо сейчас?

— Ну, не прямо, — сказал Гусовский и взглянул на часы. — Вечерком. Поужинаем, то да се...

— Где? — спросила женщина.

— За городом, у меня.

— О, там хорошо.

— Значит, ты согласна.

— А если бы я была не согласна, разве бы это что-нибудь изменило?

— Это было бы плохо, — бесцветно произнес олигарх, — мне бы это не понравилось.

— А если бы я была больна?

— Вот если бы ты была больна, тогда да. Причина уважительная. Тогда бы я тебя сам навестил.

— С цветами и фруктами?

— Нет, я бы привез маленькую баночку меда.

— Ненавижу мед! Он такой липкий, тягучий, меня от него тошнит.

— Ладно, тогда приехал бы без меда.

— Ты еще скажи, шоколадку бы привез. Наверное, ты никак свою молодость забыть не можешь?

— О чем ты, Роза?

— О твоем тяжелом детстве. Наверное, ты недоедал, Ефим, все время сладкого хотелось, шоколадка, видно, была большим подарком?

— Да, ты права, комплексы. Детские комплексы.

— Ладно, присылай машину. Пойду, приму ванну.

Ефим Аркадьевич отключил телефон, сладко повел плечами и провел рукой по животу. «Надо собой заниматься, живот уже вон какой наел. А все почему? — спросил себя Гусовский. — От нервов», — сам себе ответил олигарх, Он вызвал секретаршу, блудливо взглянул на нее.

— Готовы бумаги?

— Да, Ефим Аркадьевич, уже давно.

— Давайте просмотрю. Меня интересует, в первую очередь, проект договора.

— Он сверху.

Секретарша принесла бумаги. Гусовский водрузил на мясистую переносицу очки и принялся читать. При этом он шевелил губами, смакуя слова, особенно цифры. Он, как никто другой, понимал, что слова словами, а цифры — самое главное. Пара оборотов ему не понравилась. Он вызвал секретаршу:

— С юристами уточняли вот этот пункт?

— Да, Ефим Аркадьевич, проверено-перепроверено.

— Хорошо, я подумаю. Завтра подпишу.

Через несколько минут олигарх с многочисленной охраной отбыл из Москвы за город в свой огромный особняк. По дороге, прямо за кольцевой, кортеж обогнал какой-то безумец на серой «тойоте», это было единственное происшествие за всю дорогу.

За любовницей была послана машина. Ефим Аркадьевич заказал ужин на две персоны и, уединившись в кабинете, сел за компьютер. Вначале читал прессу, затем вставил диск и принялся просматривать колонки цифр, отчет о работе за второе полугодие и прогнозы. Он читал придирчиво, находя изъяны в работе, иногда записывал цифры и короткие фразы в блокнот, лежащий рядом. Посмотрев на часы, Гусовский чертыхнулся. До приезда любовницы оставалось еще больше часа.

«Странный сегодня вечер, — подумал он, — никто не беспокоит звонками. Наверное, все уже привыкли к тому, что этот вечер принадлежит женщине. У меня никогда не было такой женщины. Лицо ее можно забыть, вычеркнуть из памяти, но тело забыть невозможно: каждая мышца, каждая клеточка вздрагивает, при прикосновении. Чертовка! При этом она проститутка, и мне это нравится. Она независима, ее нельзя принудить, можно лишь упросить, уговорить», — Гусовский вздохнул.

Он принялся играть в покер, умело и быстро. Умудрился обыграть компьютер, и это его развеселило. Настроение стало праздничным. О безумном посетителе, похожем на царя Николая, олигарх забыл.

Когда ему доложили, что машина подъехала к подъезду, он спустился вниз и на крыльце встретил Розу. Молодая женщина была в роскошной шубе, на высоких каблуках. Придерживая полу шубы, пару месяцев тому назад подаренной олигархом, она протянула руку для поцелуя, сама же этому рассмеялась и поцеловала Гусовского в лоб. Она была на полголовы выше Ефима Аркадьевича, а тут еще каблуки... В общем, для того, чтобы поцеловать его в лоб, ей пришлось даже немного согнуть спину.

— Кто-нибудь есть или мы будем одни?

— Ты как хочешь? — спросил Гусовский.

— Хочу, чтобы мы были одни.

— Значит, будем одни.

Войдя в гостиную, где горел камин и стояли свечи на столе, Роза сделала несколько шагов в сторону от Ефима Аркадьевича и элегантно распахнула шубу. Ефим Аркадьевич заморгал и восхищенно вздохнул.

— Нравится? — спросила Роза своим грудным волнующим голосом.

— Да, — ответил без стеснения олигарх, — очень. Кроме чулок с поясом на точеном теле ничего не было.

— Вот, — сказала Роза, она позволила Ефиму Аркадьевичу поцеловать себя в грудь, — я хотела сделать тебе сюрприз. Как тебе мой подарок?

— Лучше, чем моя шуба, — сказал Гусовский.

— Но без твоей шубы сюрприз бы не удался.

— К столу или в спальню? В сауну?

— Я хочу пить, — сказала Роза.

— Сейчас. Что пить изволите?

— Воды. Обыкновенной воды, но полный стакан.

— Хорошо, — сказал Гусовский, наполняя стакан водой.

Роза пила жадно, словно внутри у нее все горело. Капельки стекали по подбородку на грудь, Гусовский завороженно следил за их бегом.

— А теперь, — сказала Роза, — пройдемте в спальню. А уж потом мы насладимся пищей, Ефим Аркадьевич.

Она схватила олигарха за руку и потащила в спальню. Ефим Аркадьевич не сопротивлялся, он лишь повизгивал и вскрикивал:

— Погоди, штора...

— Не надо закрывать штору, ничего не надо... — сказала Роза.

В полукилометре от дома на горке стоял мужчина, прижимая к глазам бинокль с очень мощной оптикой, настолько мощной, что он мог рассмотреть даже застежки на поясе любовницы Гусовского. Затем бинокль сменил фотоаппарат с длинным телеобъективом. Глеб фотографировал с плеча: один снимок, второй, третий. Он сложил фотоаппарат и бинокль в кожаный кофр, забросил ремень на плечо. Выкурил сигарету, прижимаясь спиной к шершавому стволу сосны, затем не спеша покинул место наблюдения.

Серая «тойота», стояла в кустах на обочине проселочной дороги. Пахло листьями и землей. Глеб немного постоял, глядя в темное ночное небо, рассматривая три сверкающие звезды, потом забрался в машину и, не включая габариты, ловко развернул автомобиль на проселке и направился к городу.

***

Несколько дней во дворе дома на Цветном бульваре, где были зверски убиты рыбный магнат Баневский и три его личных телохранителя, только об этом и говорили. Не каждый же день убивают соседей. Но время делает свое дело: кровь с тротуара и крыльца была смыта, дорогущий «мерседес» увезли, только разговоры продолжались. Следователи прокуратуры, ФСБ и уголовного розыска ходили по двору, опрашивали жильцов. Кое-кого даже вызывали повестками в кабинеты.

Не минул сей участи и бизнесмен Игорь Дмитриевич Кайманов. Это его ротвейлер бросился вдогонку за убийцей по команде «Фас!».

В кабинете следователя Кайманов все больше молчал, а то, что говорил, было убедительно:

— Понимаете, я ничего не видел. Я обычно по сторонам не смотрю, а пес, он сам сорвался, царствие ему небесное. Вы не знаете, какой он был добрый.

Следователю пришлось выслушать, как пять лет назад, когда дела у Игоря Дмитриевича шли не очень хорошо, дальний родственник подарил ему щенка. И этот щенок стал огромным кобелем, таким послушным и таким ласковым, что с ним даже грудных детей можно было бы оставлять. Но детей у Игоря Дмитриевича Кайманова не было, и виновата в этом была не супруга, а сам Игорь Дмитриевич. Когда-то, в молодости, он переболел плохой болезнью и детей иметь уже не мог. Ребенка ему заменял пес. Любил он своего Лорда беззаветно, так даже родители своих детей не любят.

Жил Игорь Дмитриевич в соседнем подъезде, в добротной трехкомнатной квартире, с евроремонтом, металлическими дверями и стеклопакетами, с «джакузи» и с прочими атрибутами современного комфорта.

— Вот что я вам скажу, — повторял Игорь Дмитриевич следователям разных ведомств, — какой был хороший пес! Вы спросите у соседей, спросите, не поленитесь. Они слова плохого о нем не скажут. И спокойный, никогда не лаял, ни одного тапка не сгрыз в квартире, представляете! А его вот так, ножом... Самого убийцы, нет, не видел, толком не рассмотрел...

Следователи, в конце концов, поняли, что от бизнесмена Кайманова, который, имея парочку небольших магазинчиков, торговал автозапчастями, они ничего путного не добьются. А предполагать, что это просто игра перепуганного вусмерть человека, не было оснований. Слишком уж хитер Кайманов был. Он уже не первый год занимался бизнесом, самому приходилось участвовать в разборках, наезжать на кого-то, выбивать долги, обращаться к бандитам. А что бывает с тем, кто сдаст киллера, Игорь Дмитриевич знал не понаслышке и понимал, что если завалили такого человека, как Баневский, то уж с ним, мелким московским лавочником, разберутся в два счета. Кишки выпустят прямо в подъезде или взлетит он вместе со своей «маздой» к чертовой бабушке. Будут потом его мозги и кишки от стен отскребать, да и жену могут порешить.

Жить же Игорю Дмитриевичу хотелось, и он уже подумывал о том, чтобы сменить адрес, переехать в другое место. Только слишком уж много было вложено в квартиру, поэтому Игорь Дмитриевич решил: «Никому ничего не скажу, буду твердить, что ничего не видел, а пес сорвался сам. Так оно будет спокойнее для меня и жены, а главное — для дела».

Пса он похоронил на дачном участке, даже хотелось крест поставить, но супруга отговорила:

— Ты что, с ума сошел, Игорек? Какой крест? Он что, человеком был?

— Он получше многих людей был, — отрезал бизнесмен, — любил меня беззаветно и верным был.

— Это понятно, Игорек, я не то имела в виду. Кресты ведь людям православным ставят, крещеным.

— Ладно, не буду, — согласился Кайманов.

Он похоронил Лорда в деревянном ящике под старым каштаном. Вкопал небольшой столбик и решил, что обязательно сделает табличку, на которой будут стоять год рождения и точная дата смерти. Затем собрал все собачьи фотографии, просмотрел, выбрал лучшие, увеличил их, вставил в рамы и развесил в квартире. Жена на это никак не отреагировала, сочла за лучшее промолчать. Она знала, как муж был привязан к Лорду, да и сама любила пса, огромного, спокойного. Когда муж уезжал в командировку, с таким псом в квартире она чувствовала себя в полной безопасности. Да и на даче с ротвейлером было спокойно.

Жена Игоря Кайманова занималась уборкой, когда раздался звонок в дверь. Она спросила:

— Кто там?

— Молчанов Павел Николаевич, вы, наверное, меня не помните. Кайманова взглянула в глазок и открыла дверь.

— Добрый день, — сказал мужчина в берете, глядя в глаза женщине.

— Добрый, — немного грустно ответила она.

— Мне Игорь Дмитриевич нужен. Однажды он меня выручил деньгами. Глупая ситуация тогда вышла. Теперь хотел бы ему долг отдать. Небольшой. Никак не мог найти время встретиться. Сегодня мимо вашего дома проезжал...

— Ой, вы знаете, Павел Николаевич... кажется, так вас зовут?

— Да, — сказал Глеб.

— А мужа нет дома.

— Когда будет?

— Не знаю, — пожала плечами женщина, поправляя волосы.

— Жаль, — произнес Глеб, — я хотел с ним поговорить, извиниться, что задержал долг.

— Он совсем расстроен, на даче сидит.

— А что случилось?

— Лорда зарезали, — призналась женщина.

— Лорда? Какого Лорда?

— Да нашего ротвейлера. Когда у нас во дворе застрелили бизнесмена, он погнался за бандитом, и бандит его зарезал.

— Понятно, — сказал Сиверов. — Так, значит, вам не известно, когда муж вернется?

— Нет. Он даже трубку не берет. Я ему сегодня звонила несколько раз, не берет трубку. Но я уверена, он там. Сидит, наверное, на крыльце, на каштан смотрит.

— Почему именно на каштан?

— Под каштаном он похоронил Лорда. Он совсем расстроен, не знаю, сможете ли вы с ним нормально поговорить.

— Жаль, жаль... Дача ваша далеко? Я до вечера свободен.

— Не очень. Тридцать три километра от Москвы по Ярославскому шоссе. До развилки. А от развилки еще километров семь.

Она абсолютно спокойно, ничего не страшась, словно знала Глеба тысячу лет, назвала адрес и объяснила, как проще доехать до дачного поселка. Глеб поблагодарил, извинился за беспокойство и покинул квартиру бизнесмена Кайманова.

«Какой хороший человек, спокойный, уверенный», — подумала жена Кайманова о Сиверове.

Подумала и тут же о нем забыла, занялась домашними делами: сняла шторы с окна, сунула их в стиральную машину, принялась вытирать пыль.

 

ГЛАВА 3

Тихон Павлов домой к Фаготу наведывался редко. Но за стенами дома скучать Никите не давал. Старый карманник часто появлялся у торговых рядов и, пользуясь тем, что возле уличного музыканта собралась толпа, ловко очищал карманы наивных слушателей. Иногда брал Фагота с собой в поездки по городу, промышляя уже на станциях метро, в троллейбусах и трамваях. И если раньше Фагота возмущало то, что Тихон обворовывает всех, кого ни попадя, то со временем он вошел во вкус. Карманные кражи для него превратились в забаву, игру.

«В конце концов, Тихон не убийца, не грабитель, он просто наказывает тех, кто слишком беспечен. Все знают о существовании карманников, но одни берегут наличные, другие сами провоцируют кражу».

Ярко светило солнце, но под навесом, соединяющим цветочный магазинчик с пунктом проката видеокассет, было прохладно и сумрачно. Народ толпой валил по тротуару, останавливался у киосков, выбирая покупки. Многих продавщиц и продавцов Фагот хорошо знал, по утрам находилось время поговорить. Торговки цветами ведрами таскали воду от ближайшего пожарного крана и, не стесняясь, разглядывали Фагота. Торговки — народ незатейливый и в общении прямолинейный. Многим девушкам нравился молодой парень, стройный, высокий. Женщин тянет к неординарным мужчинам. И не так важно, в чем заключается эта неординарность — в таланте, в деньгах, — главное, чтобы он был не таким, как все. Даже увечье может привлечь женщину, лишь бы оно было благородным. Легкое прихрамывание, шрам, слепота — все то, что не делает человека безобразным.

Фагот играл уже несколько часов подряд, даже не отошел пообедать. Он наперед знал, как действует на публику та или иная мелодия. Стоило заиграть что-нибудь из классики, как собравшаяся на попсовую мелодию публика тут же рассасывалась по пивным и магазинам. Но вместо нее появлялась другая. Людей было меньше, но почти все хорошо одетые, ухоженные, умеющие следить за собой. Любители попсы были не так щедры, как любители классики. Среди последних непременно находился один, кто клал в футляр от инструмента крупную купюру, причем делал это не демонстративно, а словно стеснялся собственной щедрости. Попсовики же в большинстве, своем расходились, не бросив в футляр ни монетки. Существовали и беспроигрышные музыкальные произведения: народные песни заставляли отзываться сердца всех прохожих.

Фагот устал играть на флейте. Тяжело находиться под постоянным вниманием толпы. Он опустил руки, размял пальцы. Решил сменить инструмент, в горле уже першило. Электронные клавиши — великое изобретение: можно играть одной рукой. Инструмент сам тебе аккомпанирует. В последнее время он полюбил джаз. Играл для себя, не обращая внимания на то, останавливается возле него кто-нибудь или нет. Толпа понемногу расходилась. Возле цветочных киосков мелькнул Тихон, как всегда подтянутый, застегнутый на все пуговицы, при галстуке. Седые волосы зачесаны аккуратно, словно они растут не сами по себе, а нарисованы тонкой кистью. Тихон чуть заметно кивнул Фаготу, мол, я помню о тебе.

«Цветочный киоск — тоже благодатное место для карманных краж, — подумал Фагот и улыбнулся. — Редко кто покупает цветы на последние деньги, разве что на похороны».

Толстяк с апоплексическим лицом в белых пузырящихся брюках и льняном пиджаке покупал безвкусный букет темно-пунцовых роз, упакованный в гофрированную бумагу. Даже Фаготу через стекла солнцезащитных очков было видно, что розы не свежие, и простоят, максимум, один-два дня. Такой букет можно дарить лишь на сцене театра, он хорошо смотрится из зала. Стоит снять шелестящую целлофановую обертку, серебристые и золотистые ленты, как тут же проявится вся его убогость.

Толстяк, сопя и облизываясь, короткими пальцами доставал из бумажника деньги. Тихон, особенно не церемонясь, заглянул в бумажник через его плечо, благо, рост позволял вору это сделать. Кредиток в бумажнике не оказалось. Тихон их ненавидел: украсть можно, но пользы от них абсолютно никакой. В одном отделении лежали русские деньги — довольно пухлая пачка тысячных купюр, в другом мелькнул зеленый край долларовой банкноты. Сотни раз наблюдая за тем, как работает Тихон, Фагот не переставал восхищаться его мастерством. Ему было непонятно, почему никто не видит, как Тихон вытаскивает бумажник, потрошит его и тут же от него избавляется.

Толстяк смаковал предстоящее ему свидание с молодой девушкой, бывшей на голову выше его и,

естественно, в момент покупки цветов думал лишь о том удовольствии, какое получит, приведя ее к себе домой, жену с детьми он благополучно сплавил на дачу. Толстяк попросил у продавщицы, терпеливо державшей букет в вытянутых руках, прощения, торопливо засунул бумажник в задний карман брюк, причем даже не удосужился прикрыть его пиджаком, и двумя руками принял розы.

— Отличный букет, — похвалил покупку Тихон. — Простите, но мне тоже нужно сделать маленький подарок, уступите место, — и вор скользнул к стеклу витрины, за которой яркими пятнами горели подсвеченные специальными лампами цветы.

Бумажник он извлек из кармана толстяка двумя пальцами, пробираясь мимо него. Фагот видел, как Тихон двумя движениями вынул из бумажника деньги, выпустил его из рук и носком ботинка задвинул за урну для мусора. Счастливый толстяк, ткнув лицо в букет, пытался унюхать несуществующий аромат выращенных на гидропонике голландских роз,

«Для таких идиотов, — незлобно подумал Никита, — можно специально опрыскивать цветы духами. Им это понравится».

Никита вошел в раж. Он уже играл двумя руками, не следя за пальцами, словно слушал музыку, исполняемую кем-то другим.

Постояв день у привокзальных торговых рядов, насмотришься на всякую публику, колоритных личностей в столице хватает.

Вдоль торгового ряда двигался высокий, хорошо сложенный, видный мужчина. Его лицо показалось Фаготу знакомым: коротко стриженый, высокий лоб, аккуратная бородка и пришедшие из начала прошлого века подкрученные, густо смазанные гелем усы. Взгляд холодный, даже пустой. Если бы ни глаза, Фагот дал бы руку на отсечение, что знает этого мужчину, одетого в отутюженный, без единой складочки полувоенный френч и штаны, напоминающие галифе, заправленные в высокие ботинки. Ботинки были начищены до зеркального блеска. В руках мужчина сжимал пару тонких кожаных перчаток светло-палевого цвета. Спину он держал идеально ровно, будто за ней была невидимая стена, к которой он прижался изо всех сил. Что-то страдальческое скрывалось в изгибе губ, словно он был обижен на весь мир. Было видно, что его раздражает необходимость уступать дорогу встречным. От столкновения с ними он уклонялся неохотно, в самый последний момент, укоризненно глядел на прохожих, мол, неужели не видите кто перед вами.

Фагот даже замедлил темп игры на клавишах, настолько поразил его воображение этот мужчина. Обладатель подкрученных усов важно проследовал к музыканту и замер, глядя на него свысока,

— Если бы ты мог видеть, ты бы меня узнал, — хорошо поставленным голосом снисходительно сказал он.

Темные очки на лице музыканта ввели его в заблуждение. Мужчина подумал, что парень слепой.

— Мы раньше встречались?

— Нет. Вернее, ты мог видеть меня и даже запомнить, но ты слепой, — и мужчина с подчеркнуто снисходительным видом потрепал затянутой в кожаную перчатку рукой Фагота по щеке. — Многие узнают меня.

От неожиданности Никита даже растерялся. Никогда прежде мужчины не трепали его по щеке. «Педик, что ли?» — подумал он. Но в этом жесте не было ничего эротического, лишь снисхождение к человеку, находящемуся на несколько ступеней ниже по социальной лестнице.

— "Боже, царя храни" сыграть можешь? — спросил незнакомец.

Такой заказ Фагот получил впервые. Его репертуар мог удовлетворить любой вкус, приходилось играть всякие произведения — и тюремный фольклор, и афганские песни, и патриотические произведения советских времен.

Для профессионала, к коим себя причислял Фагот, очень важно суметь достойно принять вызов. Для музыканта, играющего на заказ, не должно существовать незнакомых мелодий. Фагот знал на память многое, не только классический и эстрадный репертуар, но и, как минимум, по одной народной песне каждого народа, населяющего бывший Советский Союз. Однако просьба незнакомца оказалась для него полной неожиданностью.

— Ну можешь или нет? — строго спросил мужчина с подкрученными усами.

Фагот играл «Боже, царя храни» всего один раз в жизни, когда учился в музыкальной школе. Достал ноты и ради прикола исполнил, чтобы позлить директора — махрового коммуниста, бывшего духовика из военного оркестра, пришедшего руководить музыкальной школой по партийной рекомендации.

— Могу, — ответил Никита. Вызов был принят, хотя он помнил только начало гимна. — Слов не вспомню. Если вы подпоете...

— Я спою.

Фагот коснулся клавиш. Усатый одобрительно закивал, затем вытянулся во фрунт, вскинул голову и запел чистым низким голосом: «Боже, царя храни». Пел он правильно, со знанием дела, но как-то противоестественно воодушевленно. У Фагота даже мурашки по телу побежали, показалось, будто он вернулся на сто лет назад, когда слова «стяг», «фанфары», «отечество», «государь-император» еще не были пустым звуком.

Прохожие нервно озирались по сторонам, заслышав зычный голос усатого, исполнявшего давно забытые слова царского гимна.

Тихон, так и не купивший цветы, уже стоял рядом. Губы его кривились в ехидной улыбке. Когда мужчина кончил петь, вор истово зааплодировал и крикнул:

— Браво! Мужчина удостоил его презрительным взглядом и произнес:

— В вашем возрасте, сударь, следует знать, что гимну не аплодируют.

Затем раскрыл портмоне и положил в футляр сотенную российскую бумажку. Чувствовалось, для него это деньги, не фантик. «Пустышка. К нему в карман лезть не стоит», — подумал Тихон.

Усатый, заплатив за игру, медленно пошел дальше. Спину держал все так же прямо, плечи развернуты, при каждом шаге он легонько ударял себя сложенными кожаными перчатками по бедру.

— Идет, как на коне скачет, — прошептал Тихон Фаготу. — Сворачивайся. Больше двух бумажников я в одном месте не ловлю. Идем на транспорт, кажется, у меня сегодня фартовый день.

Возражать Тихону Фагот не привык. Сложив в футляр инструменты, он подошел к цветочному киоску.

— Если кто искать меня станет, скажи, что я сюда уже не вернусь, пусть вечером дома меня ищут, — сказал Фагот цветочнице.

Фагот вышел из перехода на улицу. Тихон терпеливо ждал его, прислонившись плечом к щиту с планом города. Когда Никита и Тихон отошли на полквартала, вор предложил музыканту присесть на каменный парапет здания.

— Толстяк оказался набит не так уж плотно, как я думал, — сказал Тихон, глядя перед собой.

— Одни рубли? — без особого интереса спросил Никита.

— Нет, и баксы тоже. Их я сразу приметил, но только края купюр, номиналов не рассмотрел. Нормальные люди баксы сотенными бумажками носят, в крайнем случае, пятидесятками, а он, фраер дешевый, всю наличность купюрами по десять баксов таскает.

— Может, с ним такими деньгами за работу расплачиваются?

— Если бы! — рассмеялся Тихон. — Он не сантехник, не массажист, не минетчица с большой дороги, чтобы ему десятки совали. Мужик бизнесом занимается, а на десятки специально разменял, чтобы с другими расплачиваться. Шлюха, которой он цветы покупал...

— Почему шлюха? — удивился Фагот.

— На него ни одна нормальная баба не позарится. Так вот, шлюха на нем не сильно поднимется, в лучшем случае он ей червонец отстегнет, да и то, с таким видом, будто штуку подарил.

— Сегодня у нее вообще облом будет, — напомнил Фагот, — платить мужику нечем.

— Держи свою долю, — Тихон вложил в ладонь Никите сложенные вчетверо купюры, — как-никак, работали мы вместе.

— Толстяк не музыку слушать приходил, — заметил Фагот, — его ни одна мелодия не прошибет. С такой мордой человек восприимчив только к выпивке, жрачке и трахне. Так что моей заслуги в деньгах нет. Тихон еле заставил Фагота взять деньги.

— Я никак не могу понять, — удивлялся Никита, — почему вы, до сих пор по метро, трамваям, переходам помышляете? Вы же блатной в авторитете, ходок на зону за вашими плечами немало, деньгами при желании можете ворочать огромными. Я даже не знаю, не могу предположить, сколько их у вас?

— Много, — скромно заметил Тихон и тут же добавил: — Ты, между прочим, тоже не бедствуешь, и не музыка тебя кормит,

— Я должен играть.

— Почему? — быстро спросил Тихон. Фагот задумался.

— Это то, что я умею делать лучше всего.

— То-то и оно, — засмеялся карманник. — Ты заточен под музыку, она — твоя жизнь, а все остальное прилагается.

— А вы заточены под щипачество?

— Именно, — Тихон вскинул указательный палец, — таким я уродился, таким и умру. Я одиночка. Медведь-шатун. Смысл моей жизни в этом. Тебе наверняка хотелось изменить свою жизнь? Плюнуть на все, завязать с прошлым? Не получается, — прошептал вор, — жизнь свою мы уже сделали.

— Вам она нравится?

— Почти во всем, — улыбнулся Тихон.

— А кем я могу стать, если забыть о музыке?

— Из тебя получился бы неплохой взломщик сейфов. С твоим идеальным слухом ты бы мог различить любой щелчок в механизме замка, но твое призвание в другом. Из тебя получился неплохой ассистент карманника. Ты хороший ученик, Никита, а каждый хороший ученик, в конце концов, превзойдет учителя.

— Что вам не нравится в моей жизни?

— Честно? — Тихон положил ладонь на плечо Никите.

— Насколько это возможно.

— Мне не нравится твое отношение к женщинам. Я имею в виду приличных женщин, а не торговок из киосков. Ты влюбился в студентку из хорошей семьи, она каждый день проходит вдоль торговых рядов. Думаешь, я не понимаю, что вы несколько раз уже были вместе. А любить нельзя — это слишком дорогое удовольствие. Запомни — близость с любимой, в результате, стоит всегда больше, чем ночь с самой дорогой проституткой. Учись экономить деньги.

— Любовь придает силы, — тут же возразил Фагот.

— Любовь! — пафосно произнес вор. — Женщины! Они тебя и сгубят. Ты не умеешь любить. Я вижу тебя насквозь. Ты боишься потерять любимую женщину больше, чем она боится потерять тебя. Никита задумался.

— Может быть, вы правы.

— Тысячу раз прав. Сколько блатных сгорело на бабах — не счесть! А знаменитостей, политиков! Хочешь знать, Никита, что самое главное, чего я достиг в жизни, а?

— Вы гениальный вор, — неуверенно ответил Фагот.

— Нет, — глаза Тихона засверкали. — Я независим, я свободен! Я плевать хотел на государство, власть, ментов, на общественное мнение. Когда я был таким же, как ты, думал, что люблю и живу ради любви. Это Никита, стоило, мне первой ходки. Сдала она меня, — черты лица Тихона заострились, взгляд сделался жестким. Он сцепил пальцы так, что они хрустнули. — Но я не жалею об этом. Она оказалась обыкновенной сучкой, ментовской сучкой, подсадной. Если бы не она, меня бы не взяли.

— Что с ней стало? — тихо спросил Фагот.

— Ты думаешь, я ее грохнул, когда вышел? Нет, тут я слабину дал.

— Неужели больше ее никогда не видели?

— Встретились. Подкараулил я ее в подъезде, даже нож с собой прихватил. А когда увидел, старое всколыхнулось. Она клянчить стала, чтоб я ее живой оставил, все ушло, противно сделалось. Она даже себя мне предлагала тут же на лестнице, в любом положении. Живи, — сказал, — и ушел.

— Моя девушка не такая, — произнес Фагот.

— Конечно, хорошая, правильная. Это меня и беспокоит. Мне с моей бабой повезло, дрянью оказалось. Твоя «честная» да «правильная» тебя до добра не доведет, — не очень логично закончил Тихон, звонко хлопнул ладонью по колену и весело воскликнул: — А теперь, Никита, за дело.

— Чую, день у меня фартовый, — шептал Тихон на троллейбусной остановке. — Это, как карты, сами в руки идут, и захочешь проиграть, а не проиграешь.

Тихон, по мнению Фагота, превзошел сегодня самого себя. Он не покидал транспорт пустым, даже за одну остановку успевал «позаимствовать» чужой бумажник и опустошить его.

— Вы уже сегодня десятый кошелек вытаскиваете, — изумился Фагот, когда они вновь оказались на остановке. Тихон вздохнул:

— Я же говорил тебе, сам фарт в руки идет.

Никите же ничего не надо было делать. Он, заходя в салон с громоздким футляром, создавал в троллейбусе давку, а Тихон, пользуясь неразберихой, запускал руки в чужие карманы. Уловы были небольшие, но Тихон был кем-то вроде рыбака-любителя, которому важен не вес улова, а сам процесс.

— Смотри, какой лох, — нежно произнес вор, заприметив франтоватого не то казаха, не то киргиза.

Разодет мужик был явно не по погоде: дорогущая стеганая куртка, под ней бархатный пиджак, ярко-красная рубашка с синим галстуком. Вся одежда, включая обувь, наверняка были куплены день-два тому назад, едва ярлыки и ценники успел снять.

Из внутреннего кармана расстегнутой куртки выглядывал краешек портмоне с золотым уголком.

— Раз азиат, значит, кредиток при нем нет, — поставил диагноз Тихон.

— Из внутреннего кармана тяжело вытаскивать, — напомнил Фагот.

— Мастерство в том, чтобы невозможное сделать возможным, — ухмыльнулся Тихон. — Смотри и учись. Подошел троллейбус-гармошка.

— Иди первым, — скомандовал Тихон.

Фагот послушно опередил лоха и медленно стал подниматься по ступенькам. Футляр с клавишами тут же заклинило между поручнями и дверями, Фаготу стали помогать пассажиры. Особенно старался лох, боясь, что останется на остановке.

— Извините, у вас ничего не получится, — пробормотал Тихон, вклиниваясь между лохом и Фаготом. — Придерживай футляр, — прошептал вор Никите на ухо.

Водитель закрыл двери. Тихон и франтоватый казах оказались зажатыми на одной узкой ступеньке лицом к лицу. Тихон сделал вид, что лезет к себе в нагрудный карман за талонами, сам же согнутыми суставами пальцев умудрился ухватить портмоне казаха. Он вытаскивал его не спеша, на толчках троллейбуса, чтобы казах не заметил. Голову Тихон не отворачивал специально, чтобы лох не повернул свою и не видел, что происходит с его деньгами.

Наконец, вор слегка кивнул Фаготу, мол, дело сделано. Никита повернул футляр, прошел чуть глубже в троллейбус. Высвободился и казах. Бумажник, тем временем, уже лежал на нижней ступеньке троллейбуса. Деньги, вытащенные Тихоном, еле умещались в его кулаке. Он осторожно переправил их в карман пиджака, и тут троллейбус остановился. Водитель объявил остановку, двери открылись.

Тихон вздрогнул. Два здоровенных мужика явно казенного вида преградили ему выход из транспорта. За их спинами маячил мент поганый. Так уже случалось: менты, переодетые в штатское, неделями пасли щипачей и брали их с поличным.

— Ваши документы.

— По какому поводу? — делано изумился вор, мысленно крестясь: еще минуту назад он раздумывал, выбросить бумажник в троллейбусе или на остановке. Интуиция его не подвела, выбросил тотчас же, хотя и рисковал угодить им в ногу обкраденного.

— Вы заплатили за проезд? — спросил контролер.

— Не задерживайте троллейбус! — кричали им с площадки. — Пусть выйдет, а потом разбирайтесь с ним, сколько влезет!

Благостная улыбка появилась на лице Тихона, он понял, что облаву устроили контролеры — проверяли проездные документы. Проездного у Тихона, конечно же, не нашлось. Милиционер отвел его в сторону. Контролеры резво проверяли пассажиров, выходивших на остановке.

— У меня тоже нет билета, — из солидарности сказал Фагот, хотя контролер готов был пропустить его мимо себя.

— Вы можете идти, — милостиво разрешили ему. Фагот вскинул голову:

— Это почему? Я не такой, как все?

— Можете идти, — контролер подталкивал его в спину.

— Нет уж, я останусь с ним, мы вместе, — парень из-под темных очков смотрел на портмоне, лежавшее на нижней ступеньке троллейбуса и, как мог, старался отвлечь от него внимание контролеров и милиционера. Стоило кому-нибудь наступить на бумажник, заметить его, и Тихон оказался бы в опасности.

Наконец, створки дверей сошлись, и троллейбус уехал. Милиционер злорадно ухмылялся:

— Ну вот, ты, блин, и попался, — он цепко держал Тихона за руку.

— Что ж, — придется заплатить штраф, — вздохнул вор. Милиционер посмотрел на Фагота.

— И за себя, и за того парня.

— Согласен. Виноват, нарушил.

— Ты мне в несознанку не играй, — взбеленился милиционер, только сейчас узнавший карманника, — думаешь, я не знаю, кто ты такой?

— И кто же, гражданин начальник? — спокойно осведомился Тихон.

— Пойдем, разберемся.

— Нет уж, я штраф на месте заплачу, — настаивал Тихон.

Милиционер оказался упрямым. Недавно приехавший из провинции в Москву, он чувствовал себя всесильным. Один из коллег однажды указал ему на Тихона и рассказал, кто он такой, и мент решил, что теперь карманник долго на свободе не погуляет.

Контролеры посовещались и решили продолжить работу без мента. Тот по рации вызывал подкрепление, сообщил, что им задержан вор-карманник. Вскоре приехала милицейская машина. Тихона затолкали в «воронок». Фагот полез следом, его пытались высадить, но не били — на музыканта в черных очках у ментов рука не поднялась.

— Я с ним, он мой провожатый, поводырь, — убеждал Фагот, — я без него — никуда. Наконец, «воронок» поехал.

— Какого черта ты за мной увязался? — спросил Тихон.

— А что, бросить вас нужно было? Вор пожал плечами:

— Не знаю, как у тебя, а у меня на ментов аллергия. Стойкая аллергия, — уточнил он, — и я бы не хотел с ними лишний раз связываться, — Тихон вздохнул. — Хуже всего то, что у меня нет с собой документов. Без них они имеют право меня задержать до выяснения личности. Привык, что к старому человеку славянской внешности никто на улицах не цепляется.

— И у меня документов нет.

— Лучший твой документ — темные очки и футляр с музыкальными инструментами, тебя приняли за слепого. Не переубеждай их.

До отделения доехали быстро. Фагота тут же оттеснили, указали на лавочку возле мусорной урны. Тихон с достоинством высвободился из объятий мента.

— Сам дойду. Фагот сидел и ждал.

В отделение вводили задержанных, изредка кто-то выходил. Никита пытался разузнать у дежурного о судьбе Тихона, но его вежливо и упорно просили подождать. Солнце уже зашло.

Мент, задержавший вора, оказался дотошный. Поняв, что ему не светит премия за поимку карманника, он решил испортить Тихону жизнь насколько мог. Тихон вышел за полночь с посеревшим лицом, измотанный.

— Идиоты! — выдохнул он, опускаясь на скамейку рядом с Фаготом и тут же вскакивая. — Нет, пошли, не могу здесь больше оставаться! Мусорней воняет.

— Все нормально? — спросил Никита.

— Нормально, — хищный оскал появился на лице вора. — В этой стране порядка не было и не будет. Невозможно даже спокойно проехать в троллейбусе... Фагот улыбнулся.

— Не так уж спокойно вы ехали.

— Это еще доказать надо. Вот этого они и не умеют, нахрапом берут. Я, — Тихон ткнул себя пальцем в грудь, — больше законы чту, чем они.

— Возьмем такси? — предложил Фагот.

— К черту! — отрезал Тихон, он был вне себя от ярости, вены на шее вздулись и казались стальной проволокой, пропущенной под кожей.

Перед ними призывно горели двери ночного бара. Павлов толкнул их плечом, небрежно бросил на стойку крупную купюру:

— Бутылку водки и два одноразовых стаканчика, — и тут же добавил: — Сдачи не надо. Он сунул водку в рукав, придерживая донце бутылки пальцами.

— Если не выпью, Никита, то тебе придется завтра меня хоронить, — иногда Тихон становился упрямым. — Ну, да, нашли у меня в кармане отточенный советский пятак, и что из этого? Может, я им карандаши чиню!

В парке было темно и почти безлюдно. Погода не располагала к гулянию, моросил мелкий дождь.

— Вот, так всегда бывает, — сказал Тихон, свинчивая пробку с бутылки. — Опасаешься одного, а попадаешься совсем на другом. Я однажды видел, как мужик в дождь прятался под карнизом здания, а ему на голову кусок штукатурки свалился. А я-то, старый дурак, — Тихон налил водку в стаканчики. Рука его дрожала, когда он подносил водку к губам. Выпив ее одним глотком, он резко выдохнул: — Даже закусить ничего не взял. Ты не мог мне напомнить?

— Я советую вам не пить, вы плохо выглядите.

— А как еще я могу выглядеть? — буркнул Тихон. Вор приложил ладонь ко лбу, он не мог понять, то ли дождь смочил кожу, то ли на ней выступил пот. Чувствовал он себя скверно, кружилась голова, мутило. — Точно, Никита, аллергия у меня на ментов. Только водкой ее и можно снять.

Фагот настолько привык ходить по улице в темных очках, что даже сейчас, когда стемнело, не снимал их. Громоздкий футляр лежал на скамейке.

Вор устало прикрыл глаза, запрокинул голову. Ему не хватало воздуха, он тяжело дышал.

— Никита, плесни-ка мне еще.

В конце аллеи послышался хохот, и к их скамейке вышла компания из пяти парней. Они прошли мимо Тихона и Фагота, едва не оттоптав им ноги. Парни были сильно пьяны. Они устроились на соседней лавке, подтащив к себе другую, которую использовали как стол. Тихону показалось, что от их хохота и матерщины ему стало еще хуже. В глазах потемнело.

Никита торопливо подал ему стакан, но Тихон уже не мог удержать его, он не чувствовал пальцев. Хрустнул пластик, водка пролилась на брюки. Тихон со свистом втянул в себя воздух и приложил руку к сердцу. Оно билось часто, неровно, вот-вот готовое остановиться.

— Что с вами?

— Все хорошо, Никита, все хорошо... — прошептал Тихон и откинулся на спинку лавки. Он сидел с полуоткрытым ртом, глядел перед собой ничего не видящими глазами.

— Я «скорую» сейчас вызову. Мигом сбегаю!

— Сиди, — приказал Тихон шепотом, но Фагот не посмел ослушаться. — Я сам... Я все сам... Сам приведу себя в порядок. Если бы я не умел себя лечить, то подох бы на зоне. Сердце — ерунда, не в первый раз, — шептал Тихон, — его заставить надо...

И тут у него в левом боку кольнуло так, что он даже вскрикнул. Бутылка, стоявшая на лавке, упала на асфальт и со звоном разбилась. Компания на соседней лавке на мгновение замолчала, все повернули головы на звук. Тихон медленно съехал со скамейки, закатив глаза, только дергающийся кадык говорил о том, что вор еще жив.

— Набрался мужик, — сказал один из парней.

— Под самые брови, — хохотнул: другой.

— Тихон! — Фагот тряс старика. — Тихон! Ему плохо, сердце!

— А дружок-то его слепой, — два парня неохотно поднялись и вразвалочку направились к Тихону.

— Вы побудьте с ним, я «скорую» вызову! — крикнул Фагот. Парни засмеялись:

— Куда ты, слепой, побежишь? Лбом в первое дерево? Мы сами вызовем, только посмотрим, что с ним.

— Скорее! — торопил их Фагот.

Парни присели на корточки. Один из них расстегнул Тихону пиджак, запустил руку во внутренний карман. Вытащил пригоршню денег — доллары и рубли. Ничего не говоря, выразительно посмотрел на приятеля и сунул их себе в карман. Второй тоже лихорадочно обыскивал Тихона. Фагот не выдержал:

— Положи деньги на место! Парень слюняво присвистнул:

— А ты не такой уж слепой. Притворяешься, да? Сука... — и поднялся во весь рост. Он был чуть выше Фагота, но зато значительно шире в плечах.

— Вали отсюда, козел! — зашипел он. — И старикашку своего волоки.

При слове «козел» Фагот попытался ударить пьяного, но тот ловко перехватил его руку и со всей силы въехал кулаком в лицо. Фагот дрался, сколько хватило сил. Его валили на землю, он вновь поднимался и бросался на измывавшихся над ним парней. Они били его впятером. Никита уже не мог оторвать голову от асфальта. Он лежал лицом вниз, чувствуя во рту вкус собственной крови.

— Пошли, — услышал он, — а то еще сдохнет.

— Погоди, может и у него деньжата водятся.

Фагот чувствовал, как в его карманах шарят чужие жадные руки, но у него уже не было сил сопротивляться.

Напоследок лежащего Фагота пнули ногой, и компания пьяных парней, не спеша, удалилась. Никита пролежал минут пять, собираясь с силами. Ему казалось, что все его тело — одна большая ссадина. Наконец, встав на четвереньки, он посмотрел на Тихона. Тот лежал, разбросав ноги, глаза закрыты.

— Тихон, — позвал он, не уверенный в том, что тот ответит. Старый карманник застонал и тихо прошептал в ответ:

— Что?

— Ты в порядке? — впервые Фагот назвал вора на «ты».

— А ты как думаешь? — Тихон слегка приоткрыл веки.

— Думаю, что хреново, — уже с улыбкой произнес Фагот, с трудом становясь на ноги. Его качало, мир вот-вот готов был перевернуться в глазах. Фагот ощупал грудную клетку.

— Кажется, ребра, сволочи, сломали.

— Кто? — спросил Тихон. Никита понял, что тот только что пришел в себя, ничего не видел и не слышал.

— Я же говорил, день сегодня фартовый, — надтреснутым голосом сказал Тихон и вновь схватился за сердце.

— Вам «скорую» надо вызвать.

— По-моему, «скорая» больше нужна тебе.

— Не дождетесь! — вырвалось у Фагота. И они дружно рассмеялись.

— Кажется, отпустило, — Тихон прислушался к биению сердца, положив руку на грудь. — Сейчас все придет в норму. Думаешь, у меня такое впервые? Прихватывает, и часто, но я виду не подаю. Это они тебя избили? — Тихон внимательно посмотрел на Фагота.

— Они. Уроды! — подтвердил Фагот.

— А ты чего варежкой щелкал?

— Я дрался как лев, — неуверенно сказал Фагот.

— И погиб, как мандавошка. Шатаясь, Тихон поднялся и сделал пару неверных шагов.

— Ты твердо стоишь на ногах?

— Вполне.

— Тогда я на тебя обопрусь, пока никто не видит. До выхода из парка доберемся, а там... Ты был прав, надо взять такси.

Дождь охлаждал разгоряченные лица. Фагот, сжав зубы, вел нетвердо ступавшего Тихона.

— Нас обокрали.

— Воров и обокрали... — Тихон мелко засмеялся, — теперь ты понял, что не нравится мне в твоей жизни?

— Я слабый, — признался Фагот.

— Нет, ты не слабый, ты просто не знаешь своей силы. Думаешь, моя сила в пяти ходках за плечами или в том, что я вор со стажем и имею вес в криминальном мире? Нет, — Тихон завертел головой, — сила в другом. Она не в мышцах и даже не в голове, она в умении, ловкости. Ты почему хорошо играешь на флейте, на клавишах? Потому что постоянно занимаешься. Сила в привычке. И если ты научишься не спускать обид, то ты станешь сильнее других. Впереди уже виднелся выход из парка. Фагот надел чудом уцелевшие темные очки.

— Как в Библии — слепой ведет зрячего.

— Нет. В Библии написано: «Слепые водят слепых».

— Ты поменьше книжек читай, раскусят, что ты зрячий.

Они дошли до выхода из парка, и Фагот понял, что ничего у него не сломано, он лишь сильно избит. Тихон был доволен.

— Значит, защищаться ты уже научился, но это только полдела. То, что ты умеешь падать — тоже хорошо, но надо уметь и подниматься. Как говорил один американский генерал: «Плох тот солдат, который мечтает умереть за родину. Солдат должен мечтать, чтобы враги умирали за свою родину». Ловкости рук я тебя уже обучил, ты умеешь обращаться с карточной колодой, с монетами, пачками денег. Теперь я должен научить тебя не бояться врагов. Запомни, Никита, — Тихон остановился и помахал перед его носом согнутым в крючок пальцем, — ты сильнее всех.

— Я сильнее всех, — неуверенно повторил Никита.

— Ты говоришь «сильнее», но мне слышится «слабее». Еще раз.

— Я сильнее всех! — на этот раз фраза прозвучала театрально.

— Нет, Никита, так не пойдет. Ты хочешь убедить в этом меня, а не себя. Скажи так, чтобы было понятно, что ты веришь в это.

— Я сильнее всех, — абсолютно нейтрально сказал Фагот и ощутил, что попал в точку.

— Видишь, у тебя начинает получаться. Распрями плечи, спину. Никто не должен иметь власть над тобой.

— Даже вы? — удивился Никита.

— Я — в первую очередь. Быть сильнее слабых легко. Ты попробуй превзойти сильных, — Тихон отодвинул от себя Никиту, собрался с духом и вновь стал прежним, уверенным в себе, ни следа от сердечного приступа не осталось на его лице. — Завтра я заеду за тобой с утра, жди меня дома.

Тихон взмахнул рукой перед проезжавшей по улице машиной. Шофер свернул к бровке. Не спрашивая, можно ли сесть, и не договариваясь о цене, Тихон забрался на переднее сиденье. Фагот сел на заднее.

— Видишь, как надо останавливать машины? Если бы он махнул рукой, — Тихон кивнул в сторону Фагота, — ты бы остановился? Водитель задумался, потом коротко ответил:

— Нет.

— А что тебя заставило остановиться? Мой возраст?

— Нет. Фигура у вас как у молодого, а лица я не видел.

— Тебе и не надо было его видеть, — рассмеялся Тихон. — А ты, Никита, знаешь, ответ на этот вопрос? Тихон подвез Фагота до самого подъезда.

— Мой тебе совет: никому ничего о сегодняшнем дне не рассказывай. Это только твое и мое дело.

— Понял, не маленький, — Никита вышел из машины.

 

ГЛАВА 4

Редко, крайне редко встретишь мужчину в возрасте сорока пяти лет, который не имел бы проблем со здоровьем. У одного болят ноги, у второго желудок, у третьего печень или почки шалят от чрезмерного переедания, а четвертого преследуют беспричинные головные боли. Давление, суставы, ревматизм, радикулит — все эти напасти, к сожалению, довольно часто встречаются в таком возрасте. Но случаются и счастливые исключения...

Николай Николаевич Князев, подполковник пограничных войск в отставке, на здоровье никогда не жаловался. К врачам не обращался, считая себя идеально здоровым. Даже в сорок пять он еще не знал, что такое зубная боль. Люди, с которыми был знаком бывший подполковник, лишь пожимали плечами, качали головами да восхищенно говорили: «О, да, Николай Николаевич дотянет до ста лет. С таким здоровьем, как у него, только в космос летать. Ни давления тебе, ни простатита, ни подагры. Богатырь, да и только!»

Внешность у Николая Николаевича была самая обыкновенная: чуть выше среднего роста, не очень широкий в плечах, боевая выправка. Любую работу, которую ему поручало нaчaльcтво, Николай Николаевич делал всегда исправно, а самое главное — в срок. К спиртному, сигаретам бывший подполковник относился крайне отрицательно. Бокал вина позволял себе несколько раз в год — по большим праздникам: на Пасху, Рождество и в собственный день рождения.

Каждый день жизни Николая Князева был похож на предыдущий, как две капли воды. Жил он по расписанию, которого придерживался неукоснительно. Просыпался рано, на рассвете, отходил ко сну с закатом солнца. Обычно трижды в день молился: утром и вечером — обязательно, а днем, как получится. Естественно, Николай Князев не всегда был верующим и не всегда вел такой правильный образ жизни. Да и кто из нас припомнит, что видел хоть раз в жизни офицера пограничника непьющего, некурящего и непадкого на женщин?

Пока Князев служил на границе, на Дальнем Востоке Советского Союза, он ничем не отличался от своих коллег, разве что был более задумчив, чем другие офицеры. Судьба бросала его с одной заставы на другую. С чемоданом, который собирал в считанные минуты, когда на командирском УАЗике, когда на грузовой машине, он перемещался по округу. Служил не начальству, не генералам и полковникам, а, как любил говорить, Отечеству. Возможно, когда-нибудь он стал бы генералом и сидел бы тогда в штабе, проводя бесконечные совещания, инспектируя пограничные войска, но судьбе было угодно обойтись с ним иначе.

Однажды он совершил поступок, который объяснить никто не мог. Да и сам Князев лишь пожимал плечами в ответ на неудобные вопросы и требование четких ответов, он был непреклонен.

— Я не мог поступить иначе, — говорил Князев полковникам, генералам и офицерам особого отдела,

А случилось следующее. Пограничники отряда, которым командовал подполковник Князев, задержали монгола, грязного и вонючего. Он на лошади пытался пересечь государственную границу. Задержали. Монгол не отстреливался — не из чего было — да и бежать не пытался. Доложили командиру — подполковнику Князеву. Тот приказал доставить монгола с его личными вещами к нему. Монгола, естественно, доставили. Подполковник Князев закрылся с ним в кабинете и беседовал два с половиной часа.

Затем они вышли из кабинета. Князев посадил монгола на заднее сиденье УАЗа, сам сел рядом и приказал солдату-водителю ехать к границе. Как потом рассказывал водитель, на границе, на берегу неширокой реки, монгол и командир погранотряда час сидели на бревне и о чем-то оживленно беседовали. Выпили на двоих бутылку водки, затем обнялись. Монгол опустился перед подполковником на колени, и тот вроде бы перекрестил монгола. Монгол, как был, в одежде, бросился в мутную воду реки и поплыл на другой берег.

Подполковник стоял, приложив козырьком руку к глазам, и смотрел, как монгол перебирается на другую сторону, как покидает территорию, вверенную ему к охране. Монгол благополучно выбрался на противоположный берег, по-собачьи отряхнулся, поклонился Князеву в пояс и быстро побежал. Князев стоял и смотрел ему вслед до тех пор, пока грязный монгол не исчез.

Солдат-водитель за это время успел выкурить полпачки дешевой «Примы», трижды закрыть и открыть капот машины. Что происходит с его командиром, он не понимал. Но если командир что-то делает, значит, поступает правильно. Он начальник, у него на погонах две звезды, и ему лучше знать, кого задерживать, кого отпускать и, вообще, как жить.

В расположение воинской части подполковник Князев вернулся с просветленным лицом и сияющими голубыми глазами. Именно с этого момента и начался поворот в биографии подполковника погранвойск Николая Николаевича Князева, именно день встречи с монголом он теперь считал своим вторым днем рождения. На следующий день, а вернее, на следующее утро подполковник Князев не стал курить натощак, а вечером отказался от выпивки со своим замом и другими офицерами. Еще через несколько месяцев он ушел из армии, написав рапорт. Причину своего поступка объяснять не хотел, хотя начальство и пыталось чуть ли не в приказном порядке выяснить у подполковника мотивы столь странного поступка. В то время ему уже готова была упасть на погоны третья звезда и более респектабельная должность, не столь хлопотная и обременительная, как предыдущая.

Поездив несколько лет по Дальнему Востоку, затем по Сибири, Николай Николаевич Князев перебрался за Уральский хребет, потом в Санкт-Петербург и уж из него переехал в Москву. Он отыскал свою дальнюю родственницу, двоюродную тетушку по материнской линии, старую деву, преподавательницу французского языка, и поселился у нее в старой двухкомнатной квартире с дореволюционным кафелем на кухне, лепниной на потолке и высокими сводчатыми окнами. Тетушка была несказанно рада двоюродному племяннику, как-никак мужчина в доме, к тому же без вредных привычек — не пьет, не курит, читает книги, увлекается историей, может все отремонтировать, починить и человек во всех отношениях положительный. У нее самой никогда не было ни детей, ни мужа, а тут мужчина в доме, да еще молодой.

Тетушка буквально ожила. По вечерам и в выходные дни они с племянником подолгу разговаривали. По прошествии двух месяцев Николай Николаевич обратился к ней с довольно странной, на первый взгляд, просьбой:

— Ольга Леонидовна, а не могли бы вы меня обучить французскому языку?

От неожиданности изящная мельхиоровая ложечка выпала из рук Ольги Леонидовны. Несколько мгновений она думала, затем утвердительно кивнула:

— Конечно, дорогой Коленька, все, что я знаю, в вашем распоряжении.

И женщина стала давать своему племяннику уроки французского языка. К ее удивлению, Николай усваивал все с молниеносной быстротой, и у Ольги Леонидовны через полгода сложилось стойкое убеждение, что ее двоюродный племянник над ней слегка подшучивает.

— Коленька, — говорила она по-французеки, — у меня такое впечатление, что вы лет двадцать, а может, даже больше жили в Париже. Ходили по его улицам, разговаривали, общались с французами, а потом уехали из Парижа и немного подзабыли французский язык. У вас произношение лучше моего.

— Нет, что вы, Ольга Леонидовна, я никогда не был в Париже, никогда не выезжал за пределы отечества. Всю свою жизнь я провел здесь, если, конечно, не считать служебных поездок в приграничные районы Китая и Монголии. Но там, любезная Ольга Леонидовна, по-французски не говорят.

Через полтора года Николай Князев говорил и читал по-французски так, словно он действительно родился и прожил большую часть жизни во Франции. Такое же чудо случилось и при изучении английского и немецкого языков, хотя в них Ольга Леонидовна не была столь сильна, как в французском. Через год ее двоюродный племянник уже легко говорил и на этих языках.

Старой женщине оставалось лишь удивляться, морщить лоб и благостно улыбаться, глядя на Коленьку, читающего в подлиннике Гюго, Гете и Шекспира. А затем в большой комнате, которую занимал Николай Князев, стали появляться странные вещи: портреты русских царей, бронзовый бюст Николая II, золоченый двуглавый орел, хоругви, штандарты, российский триколор и мундиры. Мундиры были бутафорские, где-то по случаю Николай их покупал — то ли на киностудии, то ли в каком-то театре. Он своей тетушке такие подробности не рассказывал.

— Коленька, — говорила Ольга Леонидовна, — вы уже взрослый мужчина, вполне сформировавшаяся личность, офицер...

— Да-да, Ольга Леонидовна, я все это знаю, мне все это известно.

— Вы меня, конечно, Коленька, извините, но я хочу спросить у вас, почему вы один?

— В каком смысле?

— Почему вы не найдете себе невесту? Почему вы не женитесь?

— Мне не везет, — задумчиво отвечал Николай Николаевич. — Здесь моей невесты нет.

— Как это нет? Разве мало привлекательных умных женщин в Москве?

— Привлекательных и умных много, но моей, Ольга Леонидовна, здесь нет. Я не могу с ними вступать в брак.

— Почему?

— Не могу, и все.

По тону, с каким племянник произнес последние слова, Ольга Леонидовна поняла, что он ничего не скажет. Но, на всякий случай, помешивая чай в стакане, взглянула на Николая и робко спросила:

— Что, не можешь найти себе равной? И тогда Николай веско произнес:

— Здесь не могу.

— А где?

Передернув плечами, он сидел с прямой спиной, его голова была гордо вскинута, а голубые глаза пронзительно сверкали.

— Чудной ты, Коленька, — выдохнула Ольга Леонидовна, — ты замечательный, мне с тобой так хорошо!

Больше к разговору о женитьбе ни тетушка, ни племянник не возвращались. Все точки над "i" были расставлены, и Николай продолжал посвящать все свое свободное время сбору исторических реликвий, а так же изготовлению оловянных солдатиков. Он мастерил их самозабвенно, с фанатичным упорством. Так шахматист решает сложную, почти нерешаемую задачу. По вечерам и в выходные дни он посещал всевозможные клубы, связанные со стариной.

Устроился работать помощником начальника отдела кадров в исторический музей, затем в архив, а из архива, проработав там год с небольшим, перешел в объединение кремлевских музеев.

Как известно, пограничники, как и десантники, своих, на поле боя не бросают. У Николая Князева везде находились знакомые, которые когда-то служили под его началом, с кем он когда-то учился или служил, охраняя бесконечную границу. Его звали в бизнес, зная его организаторские способности и кристальную честность. Но от всевозможных коммерческих предложений, даже весьма привлекательных, Николай отказывался, причем быстро, не раздумывая.

— Нет, это не мое, это не для меня. Я страшно, занят, я не люблю деньги, мне они ни к чему. Я человек свободный, мне деньги не нужны. Ведь не в деньгах счастье.

— Конечно, не в деньгах, а в их количестве, — пытались убедить Князева.

— И не в количестве.

— А в чем же счастье?

— Счастье в правде, в истине. Счастье в «руце Божией», — глядя в глаза собеседнику, произносил Николай Николаевич.

От тона, каким произносились эти слова, от пронзительного взгляда синих глаз собеседник сразу же терялся, оставалось лишь непонимающе развести руками:

— Что ж, Николай Николаевич, воля ваша.

— Действительно, моя воля.

Что-то несовременное сквозило в облике отставного подполковника — то ли голову он держал слишком гордо, то ли его осанка, никогда не гнущаяся спина делали Князева непохожими на бегающих, вечно спешащих, судорожно решающих бытовые проблемы людишек. Он смотрел на всех немного свысока, но без презрения. Так хозяин смотрит на щенков, копошащихся у его ног и пытающихся лизнуть руку.

За тот год, что Николай Николаевич Князев работал в Кремле, его внешний облик изменился. Он всегда был аккуратно пострижен, источал запах недорогого, но приятного мужского одеколона, его борода и усы неизменно были идеально ухожены. Ел Николай Князев всегда неторопливо, молча, пользуясь ножом и вилкой. Его сослуживцев поведение Князева немного удивляло, но не шокировало. На работу Николай приходил вовремя, опозданий за ним не числилось, покидал свое рабочее место одним из последних. Все, что поручало начальство, делал аккуратно и в срок. В разговоры с сослуживцами и подчиненными пускаться не любил, его ответы, как правило, были односложными: «да», «нет», «не знаю», «вполне может быть». Его сотрудников немного раздражала любовь Николая Николаевича к устаревшим русским словам. Он любил употреблять слово «отнюдь», причем всегда к месту, а когда человек говорит предельно грамотно, это настораживает и даже раздражает. Однажды Князева раскусили, причем раскусил слесарь, чинящий дверные замки.

У слесаря, ремонтировавшего дверь в подсобное помещение, поинтересовалась немолодая женщина:

— Не проходил ли здесь Николай Николаевич?

Слесарь вытащил изо рта шуруп, отложил в сторону отвертку и, взглянув на женщину снизу вверх, осведомился:

— Которого Николая Николаевича вы имели в виду? Николая Третьего, что ли?

— Как вы сказали? — поправляя очки и недоуменно моргая большими серыми глазами, переспросила женщина.

— Ну а какой же у нас еще здесь Николай с бородой и усами?

И тут женщину-искусствоведа словно током ударило, словно на нее, снизошло озарение:

— О! — сказала она. — Да, да, именно его!

— Они изволили пойти в ту сторону. Десять минут назад, — передразнив отсутствующего, произнес работяга.

— Они туда пошли? — с этими словами женщина-искусствовед медленно, как сомнамбула, двинулась по навощенному паркету, переходя из зала в зал и оглядываясь по сторонам.

«И правда! Он ведь похож на русского царя, похож как две капли воды. И одевается Князев совсем не так, как остальные, любит цвет хаки, не носит пиджаки, их ему заменяют френчи с накладными карманами. Да-да, он похож на последнего российского императора. Вот под кого он работает, вот откуда все эти его словечки, старомодные выражения!»

Она нашла Князева у небольшого портрета. Николай Николаевич стоял, опустив руки по швам, и смотрел на писанное маслом изображение князя Юсупова. На его тонких губах блуждала загадочная улыбка, расчесанные усы подрагивали, брови иногда сходились к переносице, и взгляд голубых глаз становился суровым.

— Николай Николаевич, прошу прощения.

— Да, я вас слушаю, — Николай Князев повернулся через левое плечо, и женщине-искусствоведу показалось, что она услышала звяканье шпор. Она взглянула на начищенные до зеркального блеска башмаки с острыми старомодными носами — шпор на них не было. — Я вас слушаю, Екатерина Андреевна... — повторил Николай Николаевич.

— Я вас ищу, ищу... — искусствовед взглянула на портрет князя Юсупова и увидела в стекле отражение Николая Князева.

Ее вновь словно бы ударило током, не сильно, но ощутимо. Она вздрогнула, вся подобралась и ей захотелось поклониться этому странному мужчине, спина которого всегда оставалась прямой, а голова на плечах держалась гордо и независимо. Из стекла, почти черно-белый, похожий на дагерротип начала двадцатого века, взирал на нее последний русский император, хотя в это время Николай Князев стоял к портрету спиной. «Мистика какая-то, чертовщина! Прости господи!» — пронеслось в голове женщины.

Если бы ее губы не были накрашены помадой в цвет Кремлевской стены, то наверняка Николай Князев увидел бы, какими бледными они стали, почти бескровными. Губы задрожали и растянулись в угодливой улыбке.

— Николай Николаевич, звонили директору из администрации. В десять тридцать к нам придет делегация, мы должны ее встретить и проводить, показать нашу коллекцию.

— Да, я понял, но я-то здесь при чем?

— Сейчас нет экскурсовода. Клавдия Петровна в отпуске, Сергей Николаевич в архиве, а Екатерина Смехова, молоденькая, у нее заболел ребенок. Они, ко всему прочему, приедут без переводчика. Что делать? Князев благодушно улыбнулся:

— Это не проблема, уважаемая вы моя.

— Надо что-то делать, Николай Николаевич.

— Проведите экскурсию вы.

— Но я плохо говорю по-английски, у меня нет практики. К тому же, я не экскурсовод, а искусствовед.

— Да-с, проблема, — Николай Николаевич вытащил из кармана часы на цепочке, щелкнул крышечкой, часы сыграли первые аккорды гимна «Боже, царя храни» и исчезли в кармане Князева. — Это будет через шесть минут.

— Через пять.

— Нет, через шесть, — уточнил Князев. — Пойдемте, встретим их. Откуда, говорите, делегация?

— Из Франции, из ЮНЕСКО.

— Из Франции. Интересно... Что ж, я им все покажу.

— А кто расскажет?

— Я расскажу и покажу, — бесстрастно бросил Князев и чуть-чуть наморщил лоб. Он сделал жест рукой, изящный и великодушный, указывая немолодой женщине, что она должна идти впереди. Они спустились по мраморной лестнице к входу и увидели, как площадь пересекают люди — шесть мужчин и три женщины. Все мужчины в строгих костюмах, женщины в белых блузках и аккуратных юбках до середины колена — чиновники высшего эшелона. Николай Николаевич открыл дверь, пропустил Екатерину Андреевну и замер на крыльце, ожидая, когда делегация ЮНЕСКО приблизится.

Мужчины и женщины подошли к крыльцу, посмотрели на бронзовую вывеску. Екатерина Андреевна немного испуганно взглянула на Князева. Тот снисходительно улыбнулся. Его лицо, взгляд голубых глаз оставались такими же непроницаемыми, как и прежде, но на губах под усами промелькнула улыбка, может, снисходительная, может, немного высокомерная, но вполне доброжелательная. Он обратился на чистейшем французском языке сразу ко всем. Его голос звучал негромко, но настолько отчетливо, что Екатерина Андреевна даже опешила. Она бывала во Франции не один раз и поняла, что Князев говорит по-французски свободно, легко, без всякого напряжения.

— Если господа желают, я могу говорить по-английски или по-немецки.

— У вас чудесный французский. Но если вам не трудно, коротко поясняйте для меня по-английски, — произнес японец в роговых очках, маленький, лысый.

— А как желают дамы? — осведомился Николай Николаевич Князев.

В ответ он услышал, что женщинам будет проще, если Николай Николаевич продолжит говорить по-французски. Он представился, не называя своей должности, и пригласил войти.

Сникшая, испуганная, обескураженная Екатерина Андреевна смотрела на заместителя начальника отдела кадров, как на божество. Ей и в голову не могло прийти, что Николай Николаевич Князев в совершенстве владеет французским, английским и немецким. Стоило гостям переступить порог музея, как тотчас зазвучал голос Князева. Он начал с того, что рассказал, в каком году, кем и при каких обстоятельствах было построено здание. Называя имена архитекторов, он тут же сообщал, кто их пригласил для строительства. Он говорил сразу обо всем, упоминая другие здания в ансамбле Московского Кремля, рассказывая о коллекциях, о царях, министрах, боярах, причем все даты были точными, в этом Екатерина Андреевна была уверена, она хорошо знала историю. Князев потрясающе вел экскурсию.

Иногда кто-нибудь из присутствующих задавал Николаю Николаевичу вопрос, он, подумав несколько секунд, тут же исчерпывающе отвечал.

«Господи, боже мой, это какое-то наваждение! — думала Екатерина Андреевна, отойдя в сторонку. — Таких чудес я в своей жизни не видела никогда. Обыкновенный человек, я всегда его считала самым заурядным отставником, а тут такое... Какие глубокие познания!»

Николай Николаевич Князев спокойно вел экскурсию, переходя от экспоната к экспонату, из одного зала в другой. Он словно загипнотизировал девять человек, приехавших познакомиться с Москвой. Они смотрели на него очарованно, а он легко переходил с языка на язык. Его речь пестрила старомодными словечками французского лексикона, английского, немецкого. Он употреблял те слова, которые употребляли Гюго и Верлен, Шекспир, Блейк, Уайльд, Гете, Шиллер. Его речь изобиловала изящными словесными оборотами прошлого века. Естественно, иностранцы не могли этого не почувствовать и не оценить.

Ноги Екатерины Андреевны стали непослушными. Она не шла, как прежде, по навощенному блестящему паркету, а едва плелась за экскурсией в хвосте, жадно ловя слова, пытаясь вникнуть в их смысл. Себя она чувствовала никчемной и ненужной музею.

Два с половиной часа Николай Николаевич Князев водил делегацию по залам. Он рассказывал о картинах, скульптурах, оружии, часах, самых разнообразных предметах так, словно знал их с раннего детства, словно они были частью его жизни. Мимо портрета князя Юсупова он прошествовал, бросив на него чуть презрительный взгляд. Кивком головы обозначил, кто это, затем будничным тоном произнес:

— Князь Юсупов.

Ни о биографии, ни о заслугах князя, ни его регалиях Николай Николаевич говорить не стал, словно они не представляли никакого интереса.

Екатерина Андреевна поймала себя на том, что опять увидела профиль Князева, отраженный в стекле портрета, и сходство Николая Николаевича с российским императором потрясло ее. «Господи, да он ходит здесь так, как человек ходит по своему дому, дому, в котором он родился, вырос, где все ему известно — каждый чулан, каждый потайной ход, каждая полочка в кладовке, каждый плинтус и каждый ковер!»

Иностранцы были потрясены. Подобной экскурсии они даже не могли себе представить. Человек, рассказывающий им об истории Государства Российского, говорил с таким знанием дела, с такой убежденностью, что это изумляло. Они смотрели на своего экскурсовода широко раскрытыми глазами.

«Нет, он не обыкновенный, — твердила про себя Екатерина Андреевна, — он замечательный, ни на кого не похож. Впрочем, как это ни на кого? Он вылитый царь! Это наваждение. Он как две капли воды похож на Николая Второго. Поразительное сходство!»

Только сейчас Екатерина Андреевна заметила, что она не одна сопровождает экскурсию, а еще пять сотрудников музея перемещаются по залам на определенном расстоянии, жадно ловя слова Николая Николаевича и восторженно на него посматривая. Все, что здесь находилось — флаги, оружие, предметы утвари, книги — предстало перед Екатериной Андреевной, видевшей и перевидавшей все это десятки, а может, даже тысячи раз, совершенно в ином свете. Каждый предмет обретал биографию, становился живым, понятным, близким. К нему хотелось прикоснуться руками, а флаг с двуглавым орлом хотелось поцеловать, упасть перед ним на колени. Оружию хотелось поклониться. Чашки и тарелки из белого фарфора умиляли.

В конце экскурсии иностранцы попросили разрешения у Николая Николаевича сфотографироваться с ним. Он согласился. Встал в центре зала, а мужчины и женщины обступили его по обе стороны. Японец в роговых очах принялся щелкать дорогим фотоаппаратом. Затем немец взял у него фотоаппарат, а японец встал на место немца.

Николай Николаевич сделал жест рукой, подзывая к себе одного из сотрудников музея, только сейчас, впервые за время экскурсии, заговорил по-русски:

— Почтенный Илья Петрович, — обратился он к смотрителю музея, — не будете ли вы так любезны оказать услугу этим милым людям, нашим гостям?

Пожилой смотритель музея испуганно заморгал глазами и, быстро семеня короткими ножками, подбежал к Николаю Николаевичу.

— Что я должен сделать?

— Два снимка.

И немец, и японец стали по обе стороны Князева. Они стояли, как подданные рядом с императором. Лицо Князева оставалось непроницаемым и спокойным, он смотрел сквозь фотографа, словно тот для него не существовал.

Дважды щелкнул фотоаппарат, сверкнула вспышка, запечатлевая Николая Николаевича в окружении делегации ЮНЕСКО. Он проводил гостей, но не до крыльца, а лишь вывел их из зала. Оживленно переговариваясь, немного ошарашенные, но в то же время восторженные и благодарные, представители делегации ЮНЕСКО покинули стены музея.

Николай Николаевич Князев извлек из кармана часы, щелкнул крышечкой и в тишине музейного зала отчетливо прозвучали первые такты «Боже, царя храни».

— Обед, — сказал Князев, развернулся через левое плечо и все так же, с прямой спиной и гордо вскинутой головой, двинулся в направлении столовой. Он шел так, словно там, в столовой, был накрыт стол на всю семью, а дети, и супруга лишь ждали, когда появится государь-император. Муж и отец произнесет слова молитвы и после этого все приступят к трапезе, чинной, неторопливой.

Князев пришел в столовую не прямым путем, зашел по дороге в свой кабинет, где на подоконнике стояла литровая банка с дистиллированной водой. Банка была плотно закрыта полиэтиленовой крышкой. Князев взял банку. Последние пару месяцев он постоянно носил её с собой. Охрана Кремля уже привыкла к этому и перестала обращать внимание на чудачество Николая Николаевича.

Князев откупорил крышку, налил две трети стакана и спокойно, глядя в окно на купола, увенчанные золочеными крестами, медленно, маленькими глотками осушил стакан до дна. Естественно, у него спрашивали, что за банку носит с собой отставной подполковник. Николай Николаевич вежливо, глядя в глаза собеседнику, отвечал:

— Это чистая вода, абсолютно чистая. У меня проблемы с кровью, — затем он называл диагноз — гемофилия, и охранники согласно кивали головами. — А еще, — продолжал Николай Николаевич, все так же спокойно глядя в глаза охраннику, — это вода не просто дистиллированная, она освящена пустынником, живущим на острове Валаам в скиту. И если я каждый день от восхода и до заката солнца буду выпивать литр этой воды, состояние моего здоровья значительно улучшится. Так что извините за то, что я вынужден доставлять нашей охране такие неудобства, — и он, поглаживая банку, бережно прятал ее в портфель, защелкивал замочки и, взяв портфель в левую руку проходил через металлические ворота.

Сотрудники, естественно, поговорили, посплетничали о загадочной банке с освященной водой, но продолжалось это недолго. Мало ли какие бывают у людей чудачества! Кто-то носит в кармане старый ржавый ключ, кто-то гвозди, кто-то детскую куклу, кто-то пьет отвары из трав, глотает таблетки горстями, а кто-то пьет воду и надеется на чудесное исцеление и счастье, которое ему должно улыбнуться.

Сделав последний глоток, Николай Николаевич Князев поставил банку на подоконник, а стакан — дном вверх на коричневый поднос рядом с графином. Его кабинет, в отличие от кабинетов многочисленных сотрудников, не украшали ни плакаты, ни календари, ни репродукции картин. Стены, стол, шкафы были в идеальном состоянии. На письменном столе рядом с компьютером лежали шариковая авторучка и стопка чистой бумаги. Все дверцы в шкафах были закрыты, и никогда никто не видел, чтобы ящик письменного стола хоть на пару сантиметров оставался выдвинутым. Полный порядок. Всегда открыта форточка, а летом — окно. На широком карнизе ходили кремлевские голуби, сытые и холеные.

Иногда хозяин кабинета брал из книжного шкафа с зашторенными стеклянными дверцами холщовый мешочек с пшеницей и, высунув руку в форточку, высыпал горсть зерна на подоконник. Голуби ворковали, стучали клювами о жесть карниза. Этот звук Николаю Николаевичу невероятно нравился. Он весь вытягивался, подбирался, прикладывал к левому уху руку и несколько минут слушал. То, что его считают чудаком, для Николая Николаевича никогда не было новостью.

«И пусть считают. Они-то ведь не знают, кто я на самом деле, под какой звездой рожден и для чего послан в этот мир», — произнеся эти слова про себя, Князев подбоченивался, вскидывал голову, а затем указательным пальцем правой руки приглаживал усы. Его глаза сверкали. Такие глаза бывают у женщин, одержимых желанием или решившихся на отчаянный поступок.

Он покинул свой кабинет и направился в столовую, омерзительно пахнущую жареной рыбой и щами.

«Пахнет, как в людской», — вздохнув, подумал Николай Николаевич, спускаясь в полуподвальное помещение, где располагалась столовая.

***

Всякое величие, на взгляд Николая Николаевича, заключалось в простоте.

«Простоте невозможно подражать, ее невозможно скопировать», — к этой мысли Князев пришел своим путем. Он давно знал это, может быть, с этой мыслью и родился, и она жила в нем все его долгие сорок шесть лет. Он прекрасно знал, что появился на свет не случайно, на то была воля Бога: планеты выстроились в нужном порядке, и произошло его зачатие, а затем, проведя девять месяце в утробе матери, он появился на свет. Появился не просто так, для бессмысленного существования, не для того, чтобы прожить как придется отведенные Богом годы, а для выполнения определенной миссии. В чем эта миссия, долгие годы Князев не знал. Но мысль о собственной исключительности не покидала его никогда. Он знал, что все остальные люди, окружающие его, те, с которыми он общается, которые пишут письма, устраиваются к нему на работу, принося заявления, — обыкновенные люди. А вот он, Николай Князев, человек необычайный, наделенный судьбой невероятным даром. Он если и не равен Богу, то избранник Божий и стоит к нему намного ближе других.

«Помазанник Божий! Я помазанник Божий», — по утрам и вечерам, а иногда даже во сне повторял себе Николай Николаевич.

Он холил эту мысль в своей душе, укреплял ее, и она, в конце концов, стала стержнем его существа. Но он никогда ее не выпячивал, никому о ней не рассказывал, никого в свою тайну не посвящал. Он долго, слишком долго ждал своего часа — того момента, когда сможет выполнить предначертанное ему судьбой. И это время пришло.

О каждой выставке сотрудники управления кремлевских музеев узнавали намного раньше. Ведь именно он, Князев, готовил командировочные документы для сотрудников музея, которые отправлялись за границу вести переговоры с владельцами той или иной выставки. Естественно, он знал, что выставка под звучным названием «Сокровища дома Романовых» приехала в Москву восемь дней назад. Казалось бы, что из того? Мало ли проводится выставок? Каждый год десятки разнообразных экспозиций разворачивались в залах кремлевских музеев, выставлялись экспонаты, приходили посетители, экскурсии. Через месяц или два выставки закрывались и, как правило, возвращались за границу — на свою родину.

Выставку сокровищ царской семьи — династии Романовых привез английский королевский дом. В тот день в душе Николая Князева произошел взрыв. Его потрясли не перстни, не колье и шкатулки из нефрита, украшенные бриллиантами, не табакерки, портсигары, кубки и чаши, его потряс бриллиант, величиной с небольшую сливу. Он сверкнул, и Николай Князев был ослеплен, сражен наповал.

Он оказался в зале музея как раз в тот момент, когда сотрудники вынимали из сейфа шкатулку с бриллиантом, вернее, даже не шкатулку, а металлический пенал, что-то похожее на маленький бокс для медицинских инструментов. Камень сиял так, что Князеву стало не по себе. Закружилась голова, задрожали руки, начали подгибаться ноги. И если бы Князев не оперся спиной о колонну, то наверняка рухнул бы на пол.

Каждый день утром и вечером Николай Князев ходил в зал. Охранники, привыкшие к его чудачествам, так же, как и сотрудники музея, не обращали на него внимания. Он приходил и четверть часа восхищенно смотрел на камень. Вопросов Князеву никто не задавал. Ну стоит человек у толстого бронированного стекла и любуется алмазом. Ну и пусть себе стоит, он ведь никому не мешает, не кричит, не тянется к нему руками, а лишь смотрит на него честными голубыми глазами. Но если бы кто-нибудь в этот момент смог заглянуть Николаю Николаевичу в глаза, он был бы поражен: глаза Князева лихорадочно горели, светились изнутри.

Постояв четверть часа, Князев разворачивался через левое плечо и с просветленным лицом покидал зал. Камень оставался неподвижно лежать на бархатном ложе.

С появлением камня жизнь Николая наполнилась смыслом, хотя для постороннего глаза в поведении Николая Николаевича ничего не изменилось. Он так же добросовестно, за полчаса до начала работы, появлялся в своем кабинете и так же в положенное время покидал рабочее место. В портфеле как утром, так и вечером булькала банка с освященной и заговоренной дистиллированной водой. Князев знал, что когда в музее нет важных гостей и их не ждут в ближайшее время, под стеклом лежит не бриллиант семьи Романовых, а подделка — кусок горного хрусталя такой же формы и такой же огранки. Лежит и сверкает, но это совсем не тот блеск. Блеск горного хрусталя холоден, он не греет душу, не потрясает естество, не разрушает, он блестит так же, как кусок льда, замерзший в холодильнике, ни больше ни меньше. Настоящий бриллиант, если на него смотреть долго, дарит человеку радость и позволяет прикоснуться к вечности.

 

ГЛАВА 5

Тихон явился ровно в семь часов утра. Фагот поднялся в шесть, умылся, позавтракал и ждал своего учителя.

Вдвоем они вышли во двор. На этот раз Тихон приехал не на такси, а на своей машине — старой двадцать четвертой «Волге». За руль вор садился чрезвычайно редко. Приученный к сюрпризам, Никита не спрашивал, куда они едут. Тихон припарковался в людном месте в новом районе возле универсама.

— Сними свои зеркальные очки и надень эти, — он протянул парню простые солнцезащитные очки.

— Зачем?

— Мне не нужно, чтобы тебя принимали за слепого. С другой стороны, в очках тебе привычнее. В них ты чувствуешь себя комфортно. Будешь тренировать взгляд на прохожих.

— Как же они его увидят через темные стекла?

— Взгляд — это сила, и темные стекла здесь не помеха. Тихон вышел из машины. Фагот ждал, затем спросил:

— Что делать?

— Выходи и смотри на то, как реагируют на меня прохожие, следи за мной. Учись. Будь внимателен. Этот урок должен изменить твою жизнь. Ты станешь другим.

Они пошли рядом. Тихон шел против течения толпы, и люди расступались перед ним.

— Теперь отойди от меня метров на пять в сторону, — распорядился вор.

Они разошлись. Толпа перед Тихоном по-прежнему расступалась, ни у кого не хватало духу стать у него на пути. Фаготу же приходилось лавировать, редко кто уступал ему дорогу. Дошли до перехода.

— Ты все видел?

— Да.

— И что понял?

— В вас есть сила, а во мне ее нет.

— Вчера ты мне говорил другое, — напомнил Тихон. — Иди вперед, и все должны чувствовать, что ты не собираешься сворачивать.

— А если, идущий мне навстречу, тоже не станет сворачивать? Тихон удивленно приподнял брови:

— Ты видел, чтобы кто-нибудь не свернул передо мной?

— Нет.

— А разве я выгляжу амбалом с пудовыми кулаками или бакланом, готовым заехать в морду первому встречному? — допытывался Тихон. — Вперед! — скомандовал он.

И Фагот пошел. Он твердил себе: я не сверну, я не изменю свое движение ни на шаг!

Никита расправил плечи и упрямо пошел по тротуару, выбрав себе ориентиром дом, замыкающий перспективу улицы. Вначале он пытался просто не замечать прохожих, но понял свою ошибку: это прохожим должно казаться, что он не замечает их, самому же нужно поступать наоборот — увидев, что кто-то идет на него, чуть-чуть ускорять шаг, идти на таран.

«Получилось!» — радостно подумал Фагот, когда здоровый парень, привыкший, что дорогу всегда уступают ему, свернул в строну за пару шагов до столкновения. Никита буравил людей взглядом через стекла очков. Оказалось, наука Тихона не так уж сложна, нужно только уверовать, что сам ты никуда не свернешь, и все у тебя получится. Тихон похвалил Никиту:

— Для начала неплохо. Еще раз попробуй, только теперь без напряжения. А то, глядя на тебя со стороны, можно подумать, что идет робот.

Никита пошел не торопясь, и все у него до поры до времени получалось, пока впереди не показалась девушка. Ей с виду было лет двадцать. Двигалась она грациозно, мягко, бесшумно, крадучись словно кошка. Узкая юбка с длинным разрезом то открывала стройную ногу до середины бедра, то вновь прятала ее. Под полупрозрачной блузкой легко читалась упругая тяжелая грудь, соски рельефно проступали под материей. На плечи у девушки была наброшена кофта, с согнутой в локте руки свисала элегантная сумочка. Косметики немного, и наложена она была умело. Русые волосы казались натуральными, хотя было понятно, что таких светлых прядей в природе не существует.

Она шла прямо на Фагота, ступая так, как это делают манекенщицы на подиуме. Фагот твердо знал, что ни за что не свернет, он уже никого не видел в толпе, кроме нее. До встречи оставалось десять шагов, девять, восемь... Девушка лукаво улыбалась, глядя на Фагота. Они столкнулись, сошлись грудь к груди. Незнакомка, запрокинув голову, с удивлением посмотрела на Фагота:

— Может, вы все-таки уступите мне дорогу?

Никита ощущал упругость ее груди, слышал мягкий, вкрадчивый голос и чувствовал себя полным дураком.

— Извините, — пробормотал он, — задумался.

— Нет, — покачала головой девушка, — я же видела, вы смотрели на меня. Я привыкла ощущать на себе мужские взгляды и знаю им цену. Я специально не свернула, но поняла — и вы из тех людей, кто не привык уступать дорогу. Фагот почувствовал, как его бросило в жар. Девушка взяла его за руку.

— Вы не хотите угостить меня кофе? Редко встретишь на улице родственную душу.

— Да, зайдем. Только я не один.

— Вы с дамой?

Фагот повернул голову и увидел смеющегося Тихона, тот делал ему знак рукой, мол, обо мне не беспокойся, раз у тебя клюнуло, то подсекай, — и вор зашагал по улице прочь.

— Нет, я должен был встретиться, но...

— Так что, у вас есть свободное время? Думаю, вы не пожалеете, что несколько минут провели со мной.

Никита действовал, как в бреду. Он ощущал флюиды, исходящие от девушки, порочные, но ужасно соблазнительные. Они сидели в баре за стойкой. Девушка болтала, рассказывая о себе, о том, где учится, чем занимается. Когда же чувствовала, что и Фагот хочет выговориться, умело переводила разговор на него. Слушала она великолепно, склонив голову к плечу, почти не перебивала, лишь кивала, опуская веки.

Никита даже забыл, что знает ее всего каких-то двадцать минут. Ему было хорошо и спокойно.

— Жаль, что кофе кончился, — всплеснула она руками. — Кстати, вы до сих пор не поинтересовались, как меня зовут. Меня зовут Роза.

— Меня — Никита.

— Тогда давайте на «ты».

— На «ты»? Тогда не «давайте», а «давай», — и вновь ее рука как бы невзначай легла на руку Никиты, но долго не задержалась, тут же вспорхнула, блеснули идеально отлакированные ногти. — Было бы глупо расставаться, когда мы перешли на «ты», — рассмеялась Роза. — Может, прогуляемся?

— С удовольствием, — Фагот напрочь забыл о цели, с которой Тихон привез его сюда — подчинять других, а не подчиняться самому.

— Прохладно, — повела плечами Роза.

— Я дам тебе свою куртку.

— Нет, что ты. Я живу неподалеку, зайдем, я возьму свою куртку, и мы прогуляемся по городу.

В лифте Роза смотрела на Никиту, не отрывая лукавых глаз. Она глубоко дышала, и грудь ее при каждом вздохе призывно приподнималась. В небольшой однокомнатной квартире девушка жила одна. Об этом Никита уже знал из ее рассказа: приехала учиться в Москву из Новосибирска и снимает квартиру.

Роза, переступив порог, не произнесла ни слова. Повернув ключ в замке она отошла к вешалке, прислонилась к ней спиной и, безвольно опустив руки, недвусмысленно посмотрела на Фагота.

Никита колебался недолго. Он прикоснулся губами к губам Розы и дальше уже не думал ни о чем. А стоило бы подумать: даже в двадцать лет невозможно быть такой искусной в любви, если не занимаешься этим каждый день с разными мужчинами.

Роза угадывала малейшее желание Никиты, прежде, чем он сам чувствовал, что ему нужно. Он мог бы лежать неподвижно, при этом все равно испытать все прелести секса. Он буквально купался в потоке эмоций. Роза была восхитительна. Робость ушла, словно ее и не существовало вовсе, и даже чисто мужской вопрос «тебе было хорошо со мной?» прозвучал не из уст Никиты, его произнесла Роза.

— Неужели ты не видишь? — выдохнул Фагот, вновь целуя девушку. И тут скрежетнул ключ в замке входных дверей.

— Кто это? — Фагот сел на кровати.

— Не знаю, — игриво повела обнаженными плечами девушка.

Дверь открылась, и в квартиру вошел Тихон, вошел бесцеремонно, не останавливаясь, в плаще, в ботинках прошел в комнату, сел к столу и расхохотался. Затем, отдышавшись, спросил:

— Так тебе понравилось?

Фагот переводил взгляд то с Тихона на Розу, то с Розы на Тихона. Девушка выглядела абсолютно спокойной. Было понятно — она знала о приходе Тихона, знала, когда он войдет в квартиру.

— Чего ты молчишь, Никита? Или она плохо старалась?

— До последнего момента мне нравилось, — глухо ответил Фагот.

— А чего ты еще хотел от жизни? Живи настоящим, — Тихон встал из-за стола и заходил по комнате. — Тебе было хорошо с ней, и все было настоящим — женщина и ощущения. Да, она проститутка, очень умелая проститутка, просто классная, таких даже в Москве немного.

— Сколько я тебе должен? — выдавил из себя Фагот.

— Что я слышу? — усмехнулся Тихон. — Ты мне не должен ничего, а вот она должна молиться на тебя. Она проштрафилась, хотела зажать деньги за левого клиента. Я ее вытащил, не то пришлось бы ей, милой, отрабатывать субботник с бригадой пацанов бесплатно, причем по всем позициям. Вместо этого она культурно провела утро с тобой.

— Ты сильный человек, — сказала Роза.

— Сейчас нет, — на лице Никиты читалось отвращение, он торопливо надевал штаны и рубашку. — Тихон, ты страшный человек.

— Знаю. Все сильные люди страшны тем, что умеют более слабых заставить исполнять свою волю.

— Ты хочешь, чтобы я разуверился в жизни? — Никита, уже не стесняясь, называл Тихона на «ты». Тому это льстило: обращение на «ты» — высшая форма доверия. Выросший без отца Фагот мог называть на «ты» только того, за кем признавал права родителя.

— Разве что-нибудь изменилось? — изумился Тихон. — Женщина осталась прежней, ты удовлетворил свои желания. Я преподал тебе урок, жестокий, но он пошел тебе на пользу. Теперь ты и на свою правильную студентку посмотришь другими глазами, она точно такая же, все женщины одинаковы. Но одни притворно играют в любовь, другие в общении прямолинейны.

— Сегодняшний день ничего не изменил, — сказал Фагот.

— Я в этом и не сомневался. Но ты все же понял, что на студентке свет не сошелся клином. Твоя избранница — отличная девчонка, но есть более умелые, более красивые и умные.

— Я могу одеваться? — спросила Роза.

— Ты поработала хорошо.

— Хочешь встретиться с ней вновь? — спросил Тихон у Фагота.

Тот, наконец, сумел найти рукава в рубашке. Лицо его по-прежнему покрывал румянец.

— Посмотри на себя в зеркало, — посоветовал Тихон. — Никто никогда не должен видеть, что делается у тебя в душе, если, конечно, ты сильный человек.

Фагот, пересилив себя, подошел к гардеробу, глянул на себя в огромное зеркало. Еще совсем недавно он краем глаза наблюдал в это зеркало за собой и Розой. «Мир остался прежним, — пытался убедить себя Никита, — ничего не изменилось».

Но у него было такое ощущение, будто вместо яркой стопятидесятиваттной лампочки кто-то вкрутил тусклую двадцатипятиваттную. Цвета поблекли, Роза уже не казалась такой восхитительной.

— Ты не обижаешься на меня? — спросила Роза.

— За что?

— За то, что я не сказала тебе сразу, кто такая.

— Зачем?

— Ты бы знал, на что рассчитывать в дальнейшем.

Тихон достал сигарету, закурил. Дым, подхваченный сквозняком, тонкой струйкой потянулся в форточку.

— Эта квартира досталась мне по случаю, — сказал он. — Мне она ни к чему, если хочешь, встречайся здесь с Розой.

— Я не буду брать с тебя деньги, — глядя на Никиту, сказала девушка.

— Нет, только за деньги.

— Как хочешь.

— Я не живу с ее профессии, — усмехнулся Тихон, — мы проворачиваем другие дела. Так что, если хотите стать друзьями, то подайте друг другу руки.

Уже одетый Фагот и все еще обнаженная Роза подали друг другу ладони, но никто не спешил пожимать первым.

— Ну же, — Тихон положил свою руку на их ладони, — пожмите друг другу руки. Или вы стесняетесь? — засмеялся он. Наконец, Фагот заставил себя посмотреть Розе в глаза.

«Как я раньше этого не заметил, ее глаза, словно две новенькие десятицентовые монеты. Да, она станет что-то делать без денег, но только в том случае, если наперед знает, что впоследствии заработает больше. С Розой нужно держать ухо востро».

— Держи ключ, — Тихон бросил кольцо с прицепленным на него маленьким ключиком. — И тебе, Роза, совет: не теряй тот ключ, который я тебе дал. У этого пацана большое будущее.

— Я почувствовала это.

— Вас оставить до вечера одних?

— Нет, — тут же ответил Фагот.

— Тогда продолжим учебу. Эта девушка еще пригодится тебе в жизни. Случается, Никита, поганое настроение, когда ты не можешь совладать с собой, вот тогда и приходит время женщин, подобных ей, — Тихон говорил, не стесняясь присутствия Розы, та все сказанное воспринимала как комплимент. Карманник остановился в дверях:

— Вы идете со мной, Никита?

— Идите, мы задержимся на пять минут. Вор подмигнул Фаготу:

— Ты уверен, что справишься за такое короткое время? — и, не дожидаясь ответа, захлопнул дверь.

— Ты наперед знала, что я не уступлю тебе дорогу? — спросил Фагот.

— Конечно. Мне сказал об этом Тихон. На этом строилась вся игра.

— Спасибо за откровенность.

— Ты хотел бы встретиться со мной вновь?

— Не знаю. Сейчас я не могу ответить на этот вопрос. Извини.

— Никогда не извиняйся. Роза привстала на цыпочки и поцеловала Никиту в губы.

— Запомни, — сказала она, прикасаясь пальцем к кончику носа парня, — это я сделала сверх программы. Об этом поцелуе Тихон меня не просил. Тихон сидел за рулем «Волги» и благостно улыбался:

— Ты не в претензии ко мне, Никита?

— Даже не знаю, — пожал плечами Фагот.

— Кем ты меня считаешь? — спросил вор.

— Вы мне сейчас как отец, но не знаю, будь он жив, устроил бы он мне такое испытание?

— Я тебе больше, чем отец, в том-то и дело. Я могу быть к тебе более жестоким, и в этом мое преимущество. Мечта каждого родителя — чтобы его сын превзошел отца. Более высокого положения, чем имею сегодня я, мне уже не достичь. Я не стал короноваться на вора в законе. А это не то предложение, от которого легко отказаться. Именно поэтому я выше других блатных. Я одиночка, живущий по понятиям криминального мира, — Никита кивнул. — Именно поэтому вор не должен иметь ни жены, ни детей. Как я.

Машина плавно тронулась с места. И вновь Никита не поинтересовался, куда они едут, понимая, что находится в полной зависимости от Тихона — сам, добровольно отдался в его руки, доверил ему свою жизнь.

«Если бы кто-нибудь, — думал Никита, — сказал мне сегодня утром, что я, забыв о своей любимой, брошусь в объятия проститутки, я бы посмеялся над ним. Но, оказывается, опыт имеет преимущество над молодостью. Тихон все пережил раньше меня, он знает все наперед. Он устроил мне что-то вроде вакцинации, когда прививают болезнь в слабой форме. Немного поднялась температура, затем пара бессонных ночей — и зараза уже никогда не возьмет человека. Мне для разочарования хватило полчаса, куда хуже, если бы это длилось полгода или год».

— Тебе есть о чем подумать, — засмеялся Тихон.

— Да. Подбросил ты мне пищу для размышлений. «Волга» миновала кольцевую дорогу и неслась прочь от города.

— День сегодня выдался отличный, — произнес Тихон, сворачивая на проселочную дорогу, ведущую в лес. — Последние хорошие деньки в этом году.

Машина въехала в лес. Долго петляла по разбитой грунтовой дороге, пока, наконец, не остановилась на большой поляне. Трава здесь росла высокая, выше колена.

— К сожалению, я не видел, как тебя били, — сказал Тихон. — Но, думаю, тебе не хочется, чтобы это повторилось?

— Еще бы!

— Я никогда не отличался физической силой, — говорил Тихон, прохаживаясь по поляне. В чисто городском прикиде он выглядел здесь абсолютно чужеродным элементом. Казалось, карманник недавно вышел из оперного театра. — Вопрос всегда упирается в силу воли, — продолжал Тихон. — У кого она есть, тот побеждает. Держи, — он выхватил из кармана складной нож-бабочку и, высоко подкинув, бросил его Никите. Тот изловчился, поймал нож, неумело взял его в руку. — Ты держишь его, как палку, а он должен стать твоим продолжением. Ощути его. Нож всегда живой, если он в умелых руках. В пальцах Тихона появился отточенный советский пятак.

— Как ты думаешь, кто сейчас победит, схватись мы по-серьезному?

— Ты, — без тени сомнения признался Фагот.

— Я сильнее тебя?

— Сильнее.

— Тогда нам не стоит рисковать, — улыбнулся Тихон и забрал у Фагота нож. — Он пригодится тебе позже, когда ты научишься с ним обращаться.

И тут Тихон продемонстрировал класс. Нож в его руках то раскрывался, то вновь прятался в рукоятку. Железо лязгало, нагоняя на Фагота страх.

— Не завидую я тому, кто попадется на твоем пути. Нож исчез в кармане вора.

— Чтобы тренироваться, нам хватит и этого, — Тихон достал два маркера: один зеленый, другой красный. — Если ты не собираешься убивать, то достаточно полоснуть противника, и острие маркера вполне заменит нам лезвие ножа.

Тихон изготовился, левая нога чуть вперед, правая рука опущена, маркер лишь выглядывал из его пальцев.

— Ну, нападай на меня!

С зеленым маркером в руках Фагот сделал выпад. Его рука вспорола воздух, хотя Никита был уверен, что достанет Тихона. Тот отклонился лишь на пару сантиметров, и именно их не хватило, чтобы маркер достал до его пиджака. Тут же Тихон взмахнул рукой. Никита даже не успел среагировать, как прерывистая красная полоска появилась на его рубашке.

— Ты ранен, — радостно сообщил Тихон, — и деморализован. Хлещет кровь, ты даже не знаешь, насколько глубока рана. Может, она и затянется через пару дней. Но ты замер на несколько мгновений, которых мне хватит для того, чтобы тебя прикончить, — и вновь Тихон взмахнул рукой, на этот раз маркер прочертил полоску на лице Фагота. — Не стой, нападай, двигайся, летай, представь, что у тебя есть крылья, взмахни ими.

Тихон не делал ни одного лишнего движения. Фагот, бегал кругами, бросался, приседал, пытался добраться до старого карманника, но ничего не получалось. К концу поединка Фагот тяжело дышал, пот катился с него градом. Тихон же даже не вспотел.

— Все, хватит.

Тихон присел на невысокий пенек. Его рубашка и пиджак оставались чистыми, Фагот же был весь исполосован красным маркером.

— Ты расстроен?

— спросил карманник.

— Хотелось бы лучшего результата.

— Тогда вставай. Продолжим занятие. Каждый твой новый выпад должен приблизить тебя к цели. И вновь начался поединок.

— Все дело в воле! — кричал Тихон. — Ты не уверен, что сумеешь достать меня. Поверь в себя, и тогда все получится.

Совсем короткий зеленый штрих на светлом пиджаке Тихона заставил Фагота радостно вскрикнуть.

— Я не поддавался тебе, — предупредил вор. — Ну, давай же, давай еще!

Теперь уже и пожилому карманнику приходилось шевелиться. Старик и парень бегали друг за другом по поляне, кричали, подбадривали друг друга. К концу дня, когда Фагот совсем обессилел, Тихон подвел итоги:

— Случись что-нибудь сегодня вечером, ты бы сумел постоять за себя.

— Не знаю, — засомневался Фагот. — То, чем мы занимались, — это игра. А впереди — жизнь.

— Жить нужно, играючи, — предупредил Тихон и вынул из кармана нож-бабочку. — Держи. Раскрой его, махни рукой — так, словно пытаешься погасить пламя зажигалки.

Щелкнула рукоятка, лезвие, сверкнув всего на мгновение, снова спряталось в ней.

— Быстрее! — приказал Тихон, он буквально сверлил глазами Фагота.

Тот вскидывал руку, опускал, пытаясь подражать вору. И, наконец, после сорока минут тренировки у него начало получаться. Он уже наперед знал, что произойдет с ножом при каждом движении руки.

— На три дня игра на музыкальных инструментах в торговом ряду отменяется, — объявил Тихон, когда они с Фаготом сели в машину. — Пока стоит хорошая погода, мы с тобой каждый день будем выезжать тренироваться в лес. Тебя еще ждет стрельба, нужно научиться владеть заточкой и рукопашным боем.

— Ты говоришь, как инструктор спецназа, — улыбнулся Фагот.

— Нет, — покачал головой Тихон, — тюрьма — это университет, а спецназ — в лучшем случае, училище. Человек в форме никогда не достигнет совершенства, он служит хозяину. Мы же — блатные — вольные люди.

Следующие три дня Фагот приезжал домой измотанный, уставший, уже ни на что не оставалось сил. Хотелось, не ужиная, упасть в постель и забыться сном.

К концу третьего дня, когда солнце клонилось к закату и длинные тени деревьев накрыли всю поляну, Тихон опустил руку с зеленым маркером.

— А теперь посмотри, — сказал он Фаготу. Оба они стояли в белых рубашках, сплошь исполосованных маркерами. — На твоей рубашке столько же полос, сколько на моей. Мне нечему тебя больше учить.

— И что теперь? — спросил Никита.

— Ничего, — развел руками Тихон, — теперь ты сам должен уметь распорядиться своим талантом. Совершенствовать его или зарыть в землю. Не знаю, когда это тебе пригодится — завтра, через месяц, через год, а может, вообще никогда, но знай, что ты можешь постоять за себя. Теперь ты и вести себя станешь по-другому. И Никите показалось, что Тихон Павлов потерял к нему всякий интерес. Карманник довез его до дома и даже не сказал, увидятся ли они завтра.

 

ГЛАВА 6

Николай Николаевич Князев просыпался всегда в одно и то же время, в половине шестого. Так случилось и сегодня. Тетушка никогда не выходила утром из своей комнаты. Николай лежал на узкой кровати, выполненной по его же чертежам. Ложе было не только узким и длинным, как постамент для гроба, но и жестким. Под тонким тюфяком лежала деревянная плита, изготовленная из дубовых клееных досок специально по заказу Князева. Он был накрыт тонким суконным одеялом, глаза были закрыты, дыхание ровное. Руки скрещены на груди. Если бы в тонкие пальцы с ухоженными ногтями вложить и зажечь свечу, а на лоб положить бумажную ленточку, Николай Николаевич Князев выглядел бы как покойник. Бледное лицо, почти незаметное дыхание, восковой точеный профиль, царские усы и бородка, высокие залысины.

Он досчитал до ста — так Николай Князев делал всегда — затем, не открывая глаз, прочел молитву. Лишь когда прозвучало «аминь», веки дрогнули, глаза открылись. На балконе ходили голуби, уже ожидая хозяина квартиры. Князев слышал, как они ворковали, постукивали твердыми клювами о жесть карниза, слышал мягкий, приятный звук, ласкающий душу и сердце, звук трепетания птичьих крыльев.

— Ангелы мои, — произнес Князев, резко вставая. Он подошел к окну, взглянул на небо — голубое осеннее небо с островками легких облаков. Небо отразилось в глазах Князева, они были такими же ясными, с легкой дымчатой поволокой.

Зарядка, холодный душ, причесывание, чай, портфель с двумя медными замками. В портфель ставится банка с водой. Башмаки еще вечером начищены до блеска. Роговая ложечка, шнурки — и он готов к выходу на работу. Все просто, все как всегда. Но, может быть, сегодня Николай Николаевич чуть дольше смотрел на полутораметровый портрет Николая II, висевший на стене у окна, рядом с флагом и золоченым двуглавым орлом, затем произнес вслух:

— Мы, Николай Третий, помазанник Божий, приступаем к миссии, предначертанной нам отцом небесным.

Он бесшумно закрыл дверь, повернул ключ, спрятал его в карман френча и, спокойно глядя перед собой, пошел по ступенькам. Во дворе он оглянулся на окна тетушкиной квартиры, на подоконнике увидел фарфоровую точеную фигурку белой голубки. Ему показалось, что птица смотрит прямо на него оранжевыми точками глаз.

— Все, пора. До встречи, птица. Мы обязательно с тобой встретимся. Все в мире повторяется, и ничего не делается просто так. Без воли Божией даже песчинка не упадет на землю, даже листок не слетит с дерева, даже голубь не обронит легкое перышко. И не случайно много лет назад я встретил грязного монгола, и он открыл мне мою тайну. Он сказал тогда, на берегу реки, глядя в огонь костра, от которого исходил запах более сладкий, более терпкий, чем запах ладана в праздничное богослужение:

— Ты, начальник, есть русский царь. Ты должен найти, камень, сверкающий, как луна. Взяв его, ты станешь самим собой. Ищи камень. Ты, начальник, с ним должен встретиться, и ты с ним встретишься. Только ищи его и не забывай о нем. Князев помнил все, что сказал монгол, до единого слова. «А как он выглядит?» — заглядывая в глаза монголу, спросил тогда подполковник. «Ты его узнаешь. А он узнает тебя». «Но какой он, ответь?».

Монгол загадочно улыбнулся в жуткие усы и посмотрел в небо, ровное, как сковородка, без птиц, без звезд, без облаков. «Иди», — прошептал подполковник.

Монгол поклонился, затем упал на колени. И подполковник пограничных войск, сам не ведая почему, не отдавая себе отчета в собственных действиях, перекрестил монгола. Сигарета замерла в пальцах солдата-водителя, а потом он сделал глубокую затяжку. Западный ветер подхватил голубой дым дешевой сигареты и развеял его, поглотив и растворив в себе смолистый запах.

Подполковник Князев вернулся в свой УАЗик спокойным и просветленным, словно вышел из церкви, отстояв всенощную, пролетевшую для него как одно мгновение.

Куда ехать, подполковник водителю не сказал, ему в данный момент было все равно, куда помчится командирский УАЗик. После встречи с грязным загадочным монголом он твердо знал: его цель теперь — найти загадочный камень.

Обо всем этом Николай Николаевич Князев размышлял, стоя на задней площадке троллейбуса и глядя в окно на автомобили,, прохожих, дома. Он смотрел на них так, как смотрит повелитель, наделенный Всевышним силой и неограниченной властью. И лишить этой силы и власти Николая Князева не может никто, лишь он сам может от нее отказаться, отречься. Но делать этого он не станет. Детская улыбка появилась на его лице, глаза засверкали.

«Ну вот, я тебя и нашел. Сегодня ты станешь моим, и жизнь моя изменится. Я обрету себя и смогу произнести вслух свое настоящее имя: Николай Третий — помазанник Божий».

Додумать эту мысль помешал толстый мужчина с лицом мясника. Он толкнул Князева локтем в спину и даже не извинился. Николай Николаевич попробовал подвинуться, но это ему не удалось, троллейбус был переполнен. Мужчина толкнул его еще раз:

— Что стоишь, как царь? — пробурчал он, дохнув на Николая Николаевича перегаром. — Ух ты, чёрт, — услышал он над ухом, — а точно на царя похож!

Князев взглянул в глаза тучного потного, толстяка. Тот от его взгляда съежился и мгновенно отпрянул, подался в сторону, словно от Николая Князева исходила невидимая сила. Так пес шарахается от человека, который смотрит на него, ничуть не боясь, без капли страха в глазах. Тучный мужчина, расталкивая локтями пассажиров, двинулся к выходу. «Они уже начинают понимать, кто я есть».

В кожаном портмоне, во внутреннем кармане френча лежали пятьсот долларов — все деньги, которые были у Николая Князева. Он взял их с собой — возможно, они ему понадобятся. Вернется ли он домой, Николай Николаевич не знал.

Князев вышел на своей остановке, миновал подземный переход. Взглянул на то место у торговых рядов, где обычно стоял музыкант в черных очках, так замечательно и проникновенно исполняющий «Боже, царя храни», улыбнулся своим тайным мыслям и с этой улыбкой вошел в метро. Дальше все шло обычно и буднично.

Проверка, предъявление документов. Его впускают, затем еще одна проверка. Он достает из портфеля банку с водой, связку ключей от квартиры, показывает на часы на тонкой серебряной цепочке. Проходит через рамку металлоискателя, смотрит в глаза охраннику и тот, как обычно в подобных случаях, говорит:

— По вам часы сверять можно. Но сегодня на эту фразу охранник услышал странный ответ:

— Точность, дорогой мой, это черта королей и императоров.

Банка с освященной водой была возвращена в портфель, замочки щелкнули. Князев, держа портфель в левой руке, а связку ключей в правой, двинулся к месту своей работы. Он открыл кабинет, вошел в него. Бросил горсть зерен кремлевским голубям и воробьям, улыбнулся, слыша, как они толкутся на карнизе зарешеченного окна. Открыл сейф. Там за папками, серыми и однообразными, лежал завернутый в салфетку кусок хрусталя — точная копия бриллианта, покоящегося в хранилище музея в массивном сейфе. Настоящий бриллиант планировалось выставлять в зале лишь на открытии выставки и при посещении ее официальными делегациями.

Николай Николаевич несколько мгновений подержал холодный безжизненный камень на ладони, затем сжал пальцы и опустил камень в карман френча. Вытащил из портфеля банку с водой, поставил на подоконник.

Все было рассчитано до секундам, вся операция была продумана. Щелкнула крышечка часов. Механизм пропел первые такты гимна «Боже, царя храни», и часы исчезли в кармане.

Кто еще так хорошо разбирается в различных системах охранных сигнализаций, как отставной подполковник пограничных войск? Разве что инженер-электронщик да опытный вор-медвежатник, промышляющий ограблениями банков. Схемы сигнализации хранилища и музейного зала Николай Князев изучил как собственную ладонь — это была часть его работы. Он знал, где проходит какой провод, как сигнализация включается и выключается, как взаимодействуют между собой разные системы, дублируя друг друга. Сигнализация для него была проста, как примитивный кроссворд, как схема электроутюга.

Ровно в десять камень будет извлечен из хранилища и положен на свое место. Ровно в два часа выставку должен посетить премьер-министр. Мероприятие, конечно, важное, но премьер-министр — не президент, поэтому охраны будет намного меньше. Да и мероприятие пройдет не где-то в городе, а в Кремле, на надежно охраняемой территории, поэтому волноваться не стоило. И Николай Николаевич Князев был абсолютно спокоен.

Все было разыграно как по нотам. В десять Николай был в зале, и в десять же внезапно погас свет. Охранники засуетились, растерялись на мгновение, когда сигнализация, подключенная к автономной системе питания, вдруг загудела, заревела. И именно в этот момент на место бриллианта лег кусок горного хрусталя, а бриллиант, горячий как осколок солнца, исчез в кармане френча. Подмена произошла в считанные секунды.

Князев вернулся в свой кабинет, выпил стакан воды и опустил бесценный бриллиант, застрахованный известнейшей британской страховой компанией на два миллиона фунтов стерлингов, в банку с водой. На глазах Князева произошло чудо: камень исчез в воде, — сделался невидимым, лишь уровень воды в литровой банке поднялся на несколько миллиметров.

Хлопнула потертая пластиковая крышка. Николай сел за стол, положил перед собой личное дело инженера, специалиста по сигнализации, и принялся его изучать, листая страничку за страничкой. Через полчаса дело было спрятано в сейф, и Николай Князев, позвонив своему начальству, попросил разрешения покинуть рабочее место, сославшись на резь в желудке. Естественно, подобное разрешение он получил, ведь за все то время, что он работал в, должности заместителя начальника отдела кадров, он ни разу не просил отгулов, ни разу не покинул свое рабочее место в неурочное время.

— Конечно, Николай Николаевич, — сказал ворчливый мужской голос в трубке, — вы можете идти. Я понимаю, здоровье — святое. Нам, мужчинам в расцвете сил, оно необходимо, — и начальник отдела кадров, двусмысленно хихикнув в трубку, пожелал Николаю Николаевичу Князеву крепкого здоровья и успехов.

Князев волновался. Подойдя к охраннику, он открыл портфель, предъявив его содержимое. Тот же охранник, что встречал Князева утром, снисходительно улыбнулся, глядя в голубые глаза Николая Николаевича.

— Что-то не так, тезка? — спросил Князев у охранника.

Тот на несколько секунд замешкался, глядя в портфель и на пустое место рядом с книжками.

— А где ваша вода, Николай Николаевич? Князев улыбнулся:

— Все-то вы помните. Глаз наметанный.

— Служба такая. Помню все, что надо и чего не надо.

— Спасибо. Действительно, забыл пакет показать. Банку переставил, боялся водой книги залить. Крышка старая, неплотно прилегает. Что это со мной такое? Секундочку, я извиняюсь. Князев приподнял литровую банку с водой в полиэтиленовом черном пакете.

— Вот она. Великодушно благодарю за напоминание. Я без нее, — Князев задумался, — как в пустыне. Она меня лечит.

— Помогает? — осведомился охранник.

— Вроде, да. Ведь все в руце Божией.

— Да-да, проходите, пожалуйста.

Охранник, подержав несколько мгновений в руках банку, передал ее прошедшему через рамку Николаю Николаевичу. Тот поблагодарил охранника за напоминание еще раз, улыбнулся искренне и наивно, спрятал банку, завернутую в пакет, в портфель, ключи опустил в карман френча.

«Суеверен народ! Какую-то воду заговоренную носит. Посмотришь, солидный человек, отставной военный, образованный, при должности. А прижмет болезнь, начинает во всякую ерунду верить, словно бабка неграмотная», — проводив взглядом Князева, подумал охранник.

Когда Кремль с его башнями и соборами, с красной зубчатой стеной и голубыми елями остался за спиной Николая Николаевича, сердце его дрогнуло. Он остановился, как вкопанный, словно услыхал беззвучный окрик:

— Стой! Руки вверх! Стрелять буду!

Князев понимал: у него за спиной не может быть никого, во всяком случае, солдата с ружьем.

Он стоял почти минуту, прямой, как столб, стоял до тех пор, пока не услышал тихий голос:

— Мужчина, что с вами? Вам плохо?

Князев оглянулся на женский голос, рядом с ним улыбалась молодая женщина с девочкой лет шести, на тонкой ниточке вздрагивал ярко-желтый шар. Глаза девочки светились радостью и счастьем.

— Дяденька, вам плохо? — повторила она слова матери. — Хотите, я вам дам подержать свой шарик? Он волшебный. Мне клоун его подарил, сказал, что если я не потеряю его, он мне поможет.

— Шарик? — переспросил Князев.

— Посмотрите, какой он красивый! — и девочка нараспев произнесла пухлыми розовыми губками: — Красивый ты, красивый, прекрасный-распрекрасный!

— Нет уж, спасибо, — произнес Николай Николаевич и зашагал очень быстро, так быстро, словно он куда-то спешил, и каждая секунда, каждое мгновение могли быть решающими.

Уже ступив на тротуар, Николай Николаевич оглянулся. На его месте стояла девочка с мамой, а над головой ребенка висел желтый шар, похожий на солнце. И только сейчас Князев заметил, что из его портфеля капает вода.

— Черт подери! — пробурчал он.

Он присел на корточки, открыл портфель. Банка стояла на месте, но пластиковая крышка соскочила. Она, как монета, стояла на ребре. Половина воды успела расплескаться. Князев заглянул в банку: чистая вода, бесценного бриллианта видно не было. Он плотно придавил крышку и с облегчением вздохнул, когда та мягко щелкнула, охватывая стеклянную окружность горловины.

Он даже вспотел, вынул платок, промокнул лоб, прикоснулся к губам. В этот момент на площади Николай Николаевич ощутил страх, не липкий и холодный, от которого рубашка прилипает к спине, руки начинают дрожать, а зубы стучать. Нет, страх, который испытывал Николай Николаевич, был совершенно другого порядка. Князеву показалось, а может, и не показалось, может быть, так оно и было, он просто ощутил это кожей, глазами, обонянием, что, вокруг него образовалось безвоздушное пространство, повисла звенящая тишина. Такая тишина бывает, наверное, лишь в космосе и в самом сердце Земли. Даже уши от этой тишины заложило, словно он попал в пустоту.

Николай Николаевич закачался, как соломинка на ветру. Невероятным усилием воли Князев подавил страх и заставил себя вернуться в реальность. Космический страх исчез, его сменил обычный, человеческий, липкий, пахнущий потом и чем-то еще мерзким, похожим на запах жженой шерсти. Так воняет, смердит пес или кот, выскочивший из горящего дома.

Князеву показалось, что за ним наблюдают, причем со всех сторон, наблюдают и хотят его схватить. Он сорвался с места и побежал, портфель старался держать ровно, словно банка с водой была все еще открыта, и бесценная влага могла расплескаться.

— Не расплескать! Не расплескать! — сам себе твердил Князев. — Не выплеснуть! Скорее, скорее отсюда!

В каждом мужчине от двадцати до пятидесяти ему чудился сотрудник правоохранительных органов. Страх обуял Князева. Он метался по городу, постоянно оглядываясь, ловя на себе взгляды незнакомых людей. Эти взгляды казались ему подозрительными.

Через несколько часов даже маленькие дети в колясках и те стали вызывать у Князева подозрение. «За мной следят, это абсолютно точно! Мужчина в кожанке с крестиком на шее, он наверняка из ФСБ, он за мной идет уже несколько минут. Он звонит по „мобильнику“, наверное, сообщает мои приметы и мое местонахождение. Но нет, вам меня не догнать, я вместе со своими солдатами на границе бегал кроссы по двадцать километров в полной боевой выкладке. И сейчас я от вас улизну».

Временами сознание возвращалось к Князеву, но не надолго, на пару минут. Тогда его лицо принимало прежнее выражение, глаза переставали гореть, он успокаивался. Но через несколько минут страх возвращался и гнал его по улицам, заставляя озираться на ходу.

«Мужчина следит за мной. И тот, с газетой, тоже секретный агент ФСБ и тоже наблюдает за мной. А газета в его руках позавчерашняя. Да, да, позавчерашняя, я помню эту газету с портретом президента на первой странице. Да, хотели меня провести на мякине. Думаете, что мы так глупы? Кто же в Москве читает старые газеты?»

Князев не помнил, сколько часов метался по городу, меняя места, пытаясь оторваться от вымышленных преследователей, спасти драгоценный алмаз. Когда его остановили два усатых милиционера, похожие друг на друга, как два валета из колоды карт, Князев испытал ужас, словно упал в бездну.

Остановив его, милиционеры попросили предъявить документы. Удостоверение с двуглавым орлом и правом прохода в Кремль, а также пенсионное удостоверение подполковника пограничных войск произвели на сержантов должное впечатление. Они козырнули, извинились, а затем, глядя в след быстро уходящему Князеву, переглянулись друг с другом. И один и другой повертели указательными пальцами у висков:

— Придурок какой-то! Ты видел, какой у него взгляд сумасшедший, будто спер сто миллионов?

— Ага, — ответил рыжеусый сержант, затем, тронув за плечо напарника, указал на цыганку, пытающуюся облапошить молоденькую девушку. — Пойдем, щеманем, Василий?

— Пойдем.

И они, отойдя друг от друга на несколько шагов, быстро смешались с толпой и двинулись к грязной цыганке с плачущим цыганенком на руках.

Но этого Князев уже не видел. Похожесть милиционеров его потрясла и усилила страх.

«Они везде, они повсюду! — и тут на него словно озарение нашло. — Камень надо спрятать в надежном месте. Оторваться от хвоста, спрятать, а затем вернуться и забрать его. Но где я его спрячу? Как это где? Ты должен пойти на вокзал и спрятать его в камеру хранения. А какой номер я должен набрать? Да что же здесь сложного — год и дату расстрела моего прадеда, Николая Романова, Николая II — вот и все».

У входа в зал с автоматическими камерами хранения он увидел милиционера, резко свернул в сторону и смешался с толпой. Несколько минут двигался в толпе, пока не увидел надпись «Камера хранения».

«Замечательно! — он сбежал вниз по ступенькам. — Я на Белорусском вокзале. Отсюда мой прадед уезжал на фронт под Могилев, где его заставили отречься от престола. Да, да, так оно и было, на специальном царском поезде. Все правильно, все символично, все сходится. Камень я должен спрятать именно здесь, на этом вокзале. Под землей».

Внизу, в самой камере хранения, Князев увидел огромную очередь коробейников, тянущуюся к двум окошкам.

«Господи, сколько же здесь придется стоять! Что ж, если так все сошлось, значит, буду стоять, сколько понадобится».

Он пристроился за толстой женщиной в сером плаще. От женщины нестерпимо пахло потом и сладкими духами, настолько приторными, что Николай Николаевич вынужден был вынуть носовой платок и приложить его к носу. Через пару минут к женщине подошла то ли ее сестра, то ли дочка, такая же вонючая. В руках у женщины была клетчатая сумка такого размера, что в эту сумку вполне можно было бы спрятать десятилетнего ребенка. Женщины начали оживленно шептаться.

— Не украдут? — говорила та, что моложе.

— Нет, я все здесь оставляю каждую неделю, уже три года, и никогда ничего не пропадало.

Очередь двигалась на удивление быстро, и вскоре Николай Николаевич оказался прижатым к решетке. Он мог рассмотреть двух кладовщиков, один из них принимал вещи, выписывал квитанции, другой ставил вещи на стеллажи. Вот и две толстушки сдали свое барахло на хранение и получили три квитанции.

Кладовщик не понравился Князеву с первого взгляда: лысый, с выпученными глазами, без переднего зуба. Его синий халат был заношен, одной пуговицы не хватало, а вторая болталась на тонкой ниточке. На левой поле халата болтался самодельный бэджик, привязанный к карману кусочком шпагата. Из того же кармана торчала металлическая расческа.

«Зачем она ему? — подумал Николай Князев. — Ведь он же абсолютно лысый, что ему расчесывать?»

Когда Князев поставил свой портфель и пододвинул его к цепким рукам приемщика, сердце его странно дрогнуло, а глаза закатились.

— Вам что, мужчина, плохо?

— Да.

— У нас тут душно, — понимающе произнес приемщик и выписал квитанцию. Он взял портфель за ручку и, подвигая его к себе, произнес: — Вот ваша квитанция.

Князев проследил, как моложавый помощник взял его кладь, и она исчезла на втором ярусе дальней полки.

— Трое суток с этого часа, — сказал приемщик, странно заморгав. Ресницы его были белесые. — Фу, никакой вентиляции — Следующий, — сразу потеряв интерес к Николаю Князеву, обратился приемщик к молодому парню, судя по всему, студенту-первокурснику. Тот сдавал на хранение чемодан и большой рюкзак.

Из камеры хранения Князев выбирался медленно, словно всходил по ступенькам на Голгофу, неся на плечах тяжеленный крест. На улице вдохнул свежего воздуха, взглянул на голубое небо, подернутое легкой дымкой облаков, и ему полегчало. Но счастье было недолгим: он увидел двух милиционеров в пятнистой камуфляжной форме, решительно идущих к камере хранения. Резко отскочив в сторону, он спрятался в толпе, подвижной, как разлитая ртуть.

«Надо уходить отсюда, — сам себе сказал Князев, складывая квитанцию и пряча ее между стодолларовыми банкнотами. Милиционеры задержались у входа. — Они ищут меня! Значит, все, теперь меня будут искать. Но ведь они искали меня и до этого, но не нашли, — с облегчением подумал Николай Николаевич. — Почему я от них должен бежать? Разве я сделал что-нибудь плохое? Я забрал то, что принадлежит мне по праву. Бриллиант принадлежал моим предкам, и, если я их потомок, значит, по всем законам, по совести и по правде он принадлежит теперь мне».

Додумать до конца эту спасительную мысль Князев не успел. Опять липкий страх навалился на него, прижимая к земле, делая ноги непослушными, ватными. Князев ушел с привокзальной площади. Он заглянул в «Пельменную» на Малой Грузинской, попросил большой стакан минералки, жадно ее выпил, вытер вспотевшее лицо. Ему было скверно. Кружилась голова, во рту пересохло, руки дрожали так, словно он неделю ежедневно и еженощно пил водку. «Так, теперь отсюда!»

***

Глеб Сиверов мог позволить себе немного расслабиться, редко выдавались такие мгновения. В подмосковном доме отдыха народу было совсем немного — по большей части старики, любители пеших прогулок. Сиверов приехал сюда на пару дней на своей машине. Хорошая еда, баня, сосновый лес, отдельный двухуровневый номер с камином... Нервы восстанавливались в считанные часы. На второй день Сиверов обнаружил, что в доме отдыха есть бильярдная комната, старый бильярдный стол на токарных ножках и всего один пригодный для игры кий. Часть шаров пришлось забраковать — с выбоинами. Глеб неспешно расставлял шары на зеленом сукне, создавая самые сложные для игрока комбинации. Умение играть, а раньше Глеб был заядлым бильярдистом, восстановилось очень быстро, и самые «мертвые» шары послушно залетали в лузы. Тогда Слепой решил усложнить ситуацию. «Буду играть левой рукой. Стреляю же я левой!»

Затея затягивала. Сперва Глеб бил неумело, но потом и с левой руки удары стали получаться. Мобильный телефон Сиверов положил на бортик и, увлеченный игрой с самим собой, на время забыл о нем. Аппарат напомнил о себе резкой трелью. Звонил Потапчук.

— Да, Федор Филиппович, — отозвался Сиверов, злясь, что ему не дали закатить в лузу последний шар.

Голос генерала дрожал, чувствовалось, что он торопится все сказать, времени в обрез.

— ...Глеб, и не перебивай меня. Ты говорил, что следил за Князевым, знаешь маршруты его движения по городу. Любимые места. Нам надо встретиться в городе.

— Что натворил этот безобидный человек?

— Катастрофа, — коротко ответил Потапчук, — его сейчас разыскивает вся милиция Москвы, вся контора на ногах. У каждого патрульного на него ориентировка. Нет, никого он не убил. Но взять его надо немедленно.

— Кажется, я знаю несколько его любимых мест. Если у меня не получится, не взыщите. Выезжаю. Два шара цвета слоновой кости остались на зеленом сукне.

«Как-нибудь я доиграю эту партию, и обязательно левой рукой», — подумал Глеб, садясь в машину.

С генералом Потапчуком Глеб встретился на улице. Тот быстро сел в машину и первое, что сказал, пожав руку, было:

— Тесно у тебя как!

— Ясное дело, Федор Филиппович, это не ваша «Волга». Я же не генерал ФСБ, вот, езжу на дешевенькой японской машине. Потапчук крякнул. В машинах он разбирался и понял иронию Сиверова.

— Тут у нас переполох начался, всех на уши поставили — и МУР и ФСБ. Глеб молчал, аккуратно ведя машину во втором ряду.

— Чего не спрашиваешь, что стряслось?

— Сами расскажете, надеюсь, — пошутил Глеб.

— А мне вот не до шуточек. Уже и министр внутренних дел на коне, и мой шеф — всех построили.

— Убили кого-то, VIP-персону?

— Нет, не убили. Но скандал будет.

— Скандал — это всегда интересно.

— Помнишь, ты мне про Князева говорил, справки наводил?

— Помню, — сказал Глеб.

— Так вот, я беру свои слова назад. Ты был прав, как всегда. Но именно то обстоятельство, что я Князевым раньше других заинтересовался, сыграло со мной злую шутку. Мне приходится расследовать дело, от которого все отпираются.

— В чем я был прав?

— Князев — сумасшедший или прикидывается сумасшедшим.

— Я вам еще не сказал, что Князев с Гусовским встречался.

— Зачем? — спросил Потапчук. Глеб пожал плечами:

— Кто ж его знает? Вы говорили, Федор Филиппович, — не преминул подколоть генерала Сиверов, — что за него люди важные поручились, которым вы всецело доверяете.

— Я уже никому не доверяю.

— А что так?

— Вот так, Глеб, бриллиант из Кремля пропал.

— Какой именно бриллиант?

— Из английской коллекции. Из коллекции английской королевы. Привезли его на выставку сюда в Москву. Это царский бриллиант дома Романовых. Вот его прямо с выставки и украли.

— Хотите сказать, что Князев его украл? — Глеб притормозил и аккуратно свернул в переулок. Затормозил у самого бордюра, вынул пачку сигарет, протянул генералу.

— А ладно, давай. Хуже мне уже не будет, — сказал Потапчук. — Если одновременно пропали и бриллиант, и сам Князев, то вывод один — Князев украл камень.

— И что, Князева найти не могут?

— Ты откуда знаешь?

— Предполагаю, лицо у вас грустное.

— Все-то ты предполагаешь правильно. Действительно, найти его не можем, хотя фотографии раздали и на вокзалах, и в аэропорту — всем участковым, всем гаишникам. А найти не можем. Вот уже четыре часа длятся поиски.

— Понятно, — сказал Глеб. — И вы, Федор Филиппович, полагаете, что бриллиант у него?

— Да. Больше ведь не у кого.

— Логично, — сказал Сиверов, аккуратно стряхивая пепел.

— Ни дома, нигде его нет.

— Вы, наверное, полагали, что он возьмет его и прямо домой понесет? Сядет за стол, лампу включит и любоваться станет?

— Неважно, что мы предполагали, — Потапчук начинал злиться, но пока себя сдерживал. — Факт остается фактом: бриллианта нет, Князев исчез.

— Расскажите поподробнее, как было дело.

Генерал Потапчук изложил Сиверову всю информацию, причем быстро, сжато, понимая, что Глеба не интересуют версии и гипотезы, что для него важна лишь суть.

— Я не предлагаю тебе заняться его поисками, но вдруг что-то в голову придет.

— Хорошо, — сказал Сиверов, раздавливая окурок в пепельнице. Генерал тоже погасил сигарету, сгоревшую до фильтра.

— Куда вас, Федор Филиппович?

— Давай к конторе поближе.

— Остановка, где я вас подобрал, устроит?

— Что, прямо к конторе подвезти слабо?

— Нет, не слабо, могу и к конторе. Клиент всегда прав, куда скажете, туда и доставим. Мы, таксисты, везде ездим.

— Ну наглый же ты, Глеб! Как тебе не стыдно старого человека подкалывать!

— Не такой уж вы и старый, коль продолжаете в конторе служить.

— Не отпускают, — буркнул Потапчук. — Больше он не проронил ни слова до самой остановки. — Ладно, будь по-твоему, Глеб, тормози здесь.

Они пожали друг другу руки. Генерал выбрался из машины и, втянув голову в плечи, зашагал по улице, размахивая портфелем. Потапчук был похож на пожилого школьного учителя, но никак не на могущественного генерала спецслужб.

«Тоже умеет маскироваться», — подумал Глеб, провожая взглядом высокую сутулую фигуру.

Глеб ехал по городу тихо и аккуратно, словно за рулем сидел не водитель-профессионал, а женщина, внимательная и осторожная. Затем резко показал правый поворот и, стремительно подрезав красный джип, свернул в переулок. Быстро проскочил его и влетел в подворотню.

— Спокойно, Сиверов, — сам себе сказал Глеб. — Думай, ты близок к решению, очень близок. Думай же, думай!

Глеб буквально видел перед собой Князева, который идет с портфелем. Портфель, почти как у генерала Потапчука, а в портфеле лежит бриллиант. Он явно обрадован тем, что ему удалось заполучить камень. Наверное, этот камень имеет для него особое значение.

«Какое же? — подумал Сиверов, пытаясь спроецировать себя на место Князева. — Ну какое еще? Ритуальное, магическое, волшебное? Да, наверное, имея этот камень, он действительно ощущает себя русским царем. Интересно, куда он его спрячет?»

В том, что Князев стащил камень не для кого-то, не по чьей-то просьбе, а для себя лично, Глеб был абсолютно уверен. Он не сомневался, что Князев вообразил себя царем.

— Боже мой, как это все интересно, — прошептал Глеб.

И тут его словно током ударило, даже пепел забыл стряхнуть, и серый сгоревший столбик упал с сигареты на джинсы.

— Боже мой, Боже мой, «Боже, царя храни...»! Музыкант, торговые ряды... Он будет там, он обязательно должен там появиться. И, может быть, он уже там появился. А если и не появился, то появится, потому что императорский гимн для него чрезвычайно важен, тем более в такой момент, почти судьбоносный. Ведь не для того, чтобы продать и заработать кучу денег, Князев похитил бриллиант. У этого типа была совершенно другая цель. Значит, он должен появиться там, просто обязан. Я бы на его месте... Ты бы на его месте никогда не оказался, — сам себе сказал Глеб, — у тебя с рассудком полный порядок, ты на эмоции не поддаешься, анализируешь факты. Ты кое-что знаешь о Князеве, составил его портрет, представляешь ход его мыслей. Или тебе кажется, что представляешь? Нет, не кажется, — заключил Глеб.

На этот раз он уже не просто ехал, а мчался стремительно и целенаправленно, однако правила не нарушал. Так ездят очень хорошие таксисты, которым пообещали заплатить, помимо счетчика, еще столько же, и нужно доставить клиента на вокзал, в роддом, аэропорт или казино. Глеб загнал «тойоту» во двор, быстро, глядя в зеркальце, приклеил усы, и с газетой в руках вышел из машины.

Темные очки, кепка, куртка, джинсы, кроссовки — Глеб совершенно преобразился. Сиверов подбежал к киоску, ткнул пальцем в первый попавшийся на глаза букет. Пока девушка заворачивала цветы, он осматривал торговый ряд через стекло.

Глеб держал в руках букет из трех гвоздик, изображая интеллигента, может быть, музыканта, ожидающего девушку, которой назначил свидание в переходе. Но девушки нет, возможно, она что-то перепутала, и поэтому ему приходится ее искать, бегая по всему торговому ряду, то и дело возвращаясь к прежнему месту.

Народу в это время здесь было много. Толпились, спешили. В первые минуты Глеб увидел благообразного вора-карманника, который со скучающим видом стоял напротив музыканта с флейтой. Парнишка не играл, никто ничего не заказывал. Он держал флейту и смотрел по сторонам. В футляре лежало несколько смятых бумажных купюр и горсть монет. Затем Фагот получил заказ — сыграть «Таганку». Сыграл, задумался.

Князев появился неожиданно, Глеб почувствовал его появление и резко повернул голову. У Князева было спокойное лицо, но складки на лбу выдавали волнение и глубокие переживания. Князев шел прямиком, не сворачивая. «Ну вот, — подумал Глеб, — брать его — не мое дело». Сиверов быстро позвонил Потапчуку, тот мгновенно снял трубку.

— Это я, — сказал Глеб. — Князев у Белорусского вокзала, в торговых рядах, я вижу его. Здесь полно милиции, я им сейчас скажу. Сам ничего делать не буду.

— Ты уверен, что это он? — спросил Потапчук. По шуму в телефонной трубке Глеб догадался — Потапчук сейчас в машине. Он услышал, как тот просит водителя развернуться, называя адрес, куда ехать.

— Ты уверен, что это он?

— Да, — сказал Глеб, отключая телефон. Он подбежал к милиционеру, тронул лейтенанта за плечо.

— Послушай, друг, — глядя в глаза лейтенанту, твердым голосом произнес Глеб. — Вы тут одного типа ищете...

Лейтенант насторожился. Он растерянно посмотрел на незнакомца с газетой и цветами в руках. Смущали черные защитные очки на глазах.

— Вы кто?

— Сотрудник ФСБ, — спокойно и твердо произнес Глеб, — Павел Молчанов. Сейчас вы должны задержать Князева, он здесь. Вон, идет, возле женщины в белом плаще. Видите? Только не так резко, спокойнее. И тут грянул гимн «Боже, царя храни».

Сиверов не стал ждать развязки. Он сел в серую «тойоту», сорвал приклеенные усы, тыльной стороной ладони провел по губам.

«Хорошо, что я не ношу усы, с ними у меня вид абсолютно глупый. На Папанова похож из фильма „Бриллиантовая рука“, когда тот играл роль таксиста, — Глеб посмотрел на часы. — Скоро приедут компаньоны Гусовского в его офис. Надо быть там. Успею. Если уж оторвали меня от бильярдного стола, то нужно использовать время с толком». Прикинув расстояние и время, Глеб жадно затянулся сигаретой.

***

На Малой Грузинской Князев поймал частное такси. Когда таксист спросил, куда везти, Николай Николаевич неопределенно махнул рукой, и таксист отжал сцепление. Темно-синее «пежо» неторопливо поехало по улице. На перекрестке водитель, взглянув на пассажира, осведомился:

— Правильно едем?

— Да-да, вперед.

— Прекрасно, — сказал водитель и произнес: — Надеюсь, деньги у вас есть?

— Есть, есть, поехали.

— Вы похожи на русского царя, — сказал водитель, не отрываясь от зеркальца, в котором отражалась голова Князева.

«А почему я не должен быть похожим на своего прадеда?» — подумал он и тут же услышал вой милицейской сирены.

Водитель «пежо» затормозил, прижался к тротуару, пропуская ментов. Князев втянул голову в плечи. Он попросил водителя остановиться через пару минут. Его приказ прозвучал неожиданно. Остановки в этом месте нигде не было, но водитель словно чувствовал, что от пассажира надо поскорее избавиться, иначе сделаешь себе же хуже. Он мгновенно прижался к тротуару.

Князев рассчитался, затем, не дожидаясь сдачи, выбрался из машины и торопливо зашагал по улице. Мелькали дома, машины, пешеходы. Когда Князев осмотрелся, то понял, что вновь оказался у Белорусского вокзала, но подошел к нему с другой стороны. «Торговые ряды. Цветы. Их много, как на свежей могиле. Скорее в толпу покупателей. Прикрыть лицо, втянуть голову в плечи, смотреть на витрины. Тут спокойнее, чем на Тверской».

Князев неторопливо двинулся вдоль торговых рядов. Он шел на звуки музыки, лившиеся из-под навеса. «Здесь я отдохну, послушаю музыку, а потом... Хотя, что гадать, будь что будет, ведь „все в руце Божией“, мой прадед говорил так».

Князев приближался к музыканту. Ему даже показалось, что он издалека видит свое отражение в черных стеклах очков музыканта. Тот играл, глядя прямо перед собой, длинные пальцы бегали по клавишам. Два братка в цепях и перстнях заказали музыканту «Мурку». Кто платит, тот и заказывает музыку, какая нравится. Братки платили, и музыкант играл по их заказу. Братки «перетерли» что-то между собой. Вернулись к музыканту. Никита сыграл «Таганку». Когда купюра упала в футляр от клавиш, Князев стоял, промокая усыпанный мелкими бисеринками пота высокий лоб с залысинами и на душе у него было спокойно. То ли от бесхитростных блатных песен, то ли от того, что здесь он чувствовал себя в относительной безопасности. Вновь выпрямился, расправил плечи.

Прозвучал последний аккорд «Таганки», и проход между рядами заполнил шум двигающихся людей. Шарканье, топот ног, разговоры, отдельные слова, звяканье, хлопанье открывающихся и закрывающихся дверей — все это давило на барабанные перепонки нещадно. И тут в спину ему грянул царский гимн «Боже, царя храни». Князев замер. «Судьба», — подумал он и двинулся к музыканту, уже ничего не замечая вокруг.

 

ГЛАВА 7

Так случается: проснешься и наперед знаешь, тебя ждет необычный день. Еще не знаешь, что случится, но мир уже немного изменился. То ли краски стали ярче, то ли девушки — красивее, то ли воздух сделался другим. Именно так почувствовал себя Никита Фагот, проснувшись этим утром.

С клавишами на плече и флейтой в руке он вышел из квартиры. Спускаться пришлось медленно, попросила свести во двор соседка, вредная старушка. На улице дело пошло быстрее. Никита хорошо усвоил науку Тихона — прохожие сами уступали ему дорогу.

Фагот любил торговые ряды у Белорусского вокзала за то, что движение здесь никогда не затихает. Здесь царил особый звук: в единый гул смешивались шарканье подошв, голоса, гул машин, проезжающих по улице.

Он играл уже два часа. В первой половине дня денег бросали немного, но за это время Фагот успевал войти в форму, ощутить сегодняшнее настроение города, угадать мелодию, которая придется по душе людям, не жалеющим расставаться с деньгами. Даже не открывая глаз, Фагот угадал появление Тихона. Старый вор, где бы он ни появлялся, всегда провоцировал изменение ситуации.

Тихон постоял, прислонившись к мраморной стене совсем рядом с Фаготом. Никто из прохожих ему пока не приглянулся, а на мелочевку размениваться он не хотел: лучше сделать один бросок, зато точный и прибыльный. Старый вор, как старый волк, — бережет силы, умеет затаиться и ждать, чтобы в одном коротком прыжке настичь жертву.

«Одна мелочевка, одни фраера расфуфыренные», — думал Тихон, скользя взглядом по идущим мимо людям.

Он с легкой брезгливостью посмотрел на двух милиционеров, разглядывающих витрины киоска.

«По мордам видно, менты покупать не привыкли, привыкли брать дармовое, ничем не рискуя, в наглую. А на ценники смотрят только для того, чтобы знать, сколько сэкономили». Тихон про себя подпевал Фаготу, когда мелодия была ему знакома.

Так прошел час, Тихон даже заскучал. Брови его поползли вверх, когда он увидел типчика, спускавшегося с крыльца цветочного магазина.

«У него явно не все дома», — подумал Тихон, разглядывая Николая Николаевича Князева.

Тот шел с видом человека, осужденного на вечные муки. Губы его беззвучно шевелились, то ли он читал молитву, то ли разговаривал сам с собой. Николай Николаевич то и дело бросал короткие взгляды по сторонам. «Чего он боится?» — подумал Тихон. И, наклонившись к Фаготу, спросил:

— Ты знаешь его?

— Кого?

— Опереточное пугало в полувоенном френче.

— Как зовут, не знаю, но пару раз видеть его приходилось, — тихо отвечал Никита, продолжая играть. — Прелюбопытный тип, только выглядит сегодня потерянным. -

— Он не всегда такой? — поинтересовался Тихон.

— Нет. Раньше пытался изображать из себя скалу.

— Так, — закусил губу Тихон.

— Если хотите, я его остановлю.

— Не крикнешь же ты ему «стой»?

— Я все умею, — улыбнулся Фагот.

— У него вид человека, которому впервые в жизни попала в руки штука баксов, и он страшно за нее боится.

— Значит, останавливаем?

— Попробуй. Посмотрю, как ты это сделаешь.

Никита положил пальцы на клавиши, выждал, когда Князев минует его и, выдвинув рычажок громкости до предела, врезал «Боже, царя храни». Даже невозмутимый Тихон вздрогнул от неожиданности.

Князев остановился. На мгновение его взгляд сделался осмысленным, он подошел к музыканту, замер, вытянувшись во фрунт. Тихон опытным взглядом прошелся по его одежде. Портмоне, по его разумению, лежало в боковом кармане френча, немного оттопыренном. Да и клапан был загнут.

Фагот играл самозабвенно, делая вид, что не замечает Князева, стоящего напротив него.

— Ты издалека почувствовал меня, — сказал человек, вообразивший себя императором, — значит, это правда.

Возле Фагота собрались люди. Тихон незаметно отошел в сторону. Князев весь светился от напряжения. Карманник аккуратно пробрался в первый ряд слушателей и оказался рядом с Николаем Николаевичем. Чуть качнулся, прикоснувшись тыльной стороной руки к карману френча. «Точно, портмоне», — мысленно улыбнулся он и без всякого труда ловким движением вытащил бумажник, придержав карман снизу.

Князев ничего не ощутил, и Тихон, постояв для приличия несколько секунд рядом, выскользнул из толпы. Опустошенное портмоне полетело в мусорную корзину. Тихон рисковал. К слушателям подошли два милиционера.

— Слышь, Петрович, по-моему, это точно он, — прошептал молодой милиционер седоусому старшине, — правильную наводку нам дали.

— Вот и я думаю, что он, — согласился Петрович, вперив взгляд в Князева.

Ориентировка, полученная нарядом, была коротка и лаконична: «Задержать человека, похожего на царя Николая Второго, одетого в полувоенный френч».

Молодой сержант поднес ко рту микрофон рации и шепотом сообщил, что разыскиваемый по наводке обнаружен ими, в торговых рядах у Белорусского вокзала. И многозначительно добавил:

— Видимо, будем брать.

— Ты к нему пробирайся, а я пойду к киоску, стану у лестницы, с нее единственный путь — перебежать дорогу.

Старшина Петрович отличался предусмотрительностью. Он не первый день ловил здесь мелких жуликов, воришек, цыган и беспаспортных кавказцев.

Заметив пробирающегося к нему сержанта с рацией, Князев тут же пригнулся, а затем бросился бегом к спасительной лестнице, в надежде перебежать улицу и укрыться в проходных дворах. Стоило ему взбежать на площадку лестницы, как перед ним тут же возник выскочивший из-за толстой бабы Петрович. Милиционер без лишних церемоний сгреб Князева в охапку, заломил ему руки за спину и ткнул лицом в стеклянную стену. Сержант подоспел вовремя и уже хлопал ладонями по бокам Князева, ища оружие или документы. Ничего с ходу не найдя, сержант ловко подсек ногу Князева.

— Стоять! Документы! — прорычал Петрович.

— Как ты обращаешься с государем? — надменно произнес Князев, пытаясь распрямить спину.

Петрович оторопел, но тут же совладал с собой и мгновенно защелкнул наручники на запястьях заведенных за спину рук задержанного. Только после этого он дал волю чувствам:

— Ты, мразь, еще огрызаться будешь? — и поднявшему было голову Князеву достался удар по шее.

Вблизи завыла милицейская сирена, народ, собравшийся возле Николая Николаевича, расступился. По проезжей части к киоскам бежала группа людей в штатском. Беззубая бабушка с авоськой, собирающая бутылки, заглянула в урну. На бутылки ей не повезло, зато она увидела портмоне с тисненой золотом монограммой. Даже звук милицейской сирены не смутил ее. Она запустила по локоть руку в урну, подхватила находку и бросила портмоне в свою грязную холщовую сумку.

— Никита, нам надо на время сменить обстановку, — сказал Тихон, тронув Фагота за плечо.

Клавиши и флейта остались под присмотром торговки цветами. Тихон и Фагот важно прошествовали мимо Князева и сотрудников милиции.

— Дважды не повезло мужику, — снисходительно проговорил вор.

— Почему дважды? Тихон многозначительно похлопал себя по нагрудному карману пиджака:

— Ты, Никита, не ошибся, он не пустой.

Постояв у газетного киоска, Тихон проводил сочувственным взглядом Князева, когда того заталкивали в машину. Николай что-то кричал по-французски.

— Неужели шпиона поймали? — осклабился вор и пошел в ближайший двор. — Но скорее всего — просто сумасшедшего.

Тихон Павлов и Фагот расположились на лавке. Вор предложил Фаготу купленное в киоске пиво и запакованный в полиэтилен бутерброд с красной икрой.

— Хорошо, что ментам не достался его лопатник, — Тихон вытащил из кармана соложенные пополам купюры.

Русских рублей было совсем мало — мелочь, которой хватило бы разве что на сигареты, зато горели зеленью пять сотенных купюр.

— За подсказку тебе полагается награда. Тихон вытащил одну сотенную купюру, засунул в нагрудный карман рубашки Фагота и только после этого заметил, что между купюрами затесалась какая-то казенная бумажка.

— Непорядок, — произнес Тихон. — От всех бумаг нужно избавляться, брать только деньги. Но раз уж она попала в мои руки, то посмотрим.

Он развернул бумажку, та оказалась квитанцией. Тихон хотел было сразу выбросить ее, но задумался.

— Что касается меня, — сказал он, — я не устаю утверждать: если менты повинтили, то обязательно ни за что. Но здесь дело касается других, поэтому полюбопытствуем, за что забрали мужика с усами и бородкой, любителя послушать «Боже царя храни»? Тихон развернул квитанцию на коленях. «Белорусский вокзал. Камера хранения. Одна единица», — прочел он.

— Если верить документу, сдал он туда свой багаж чуть меньше часа тому назад, — лукавая улыбка блуждала на губах вора. — Никита, как ты думаешь, стоит выбросить бумажку?

— Одна единица — звучит заманчиво, — сказал Фагот. — За что могли повинтить мужика?

— Он не из блатных, у него это на морде написано.

— Наркотики, деньги, оружие отпадают?

— Ты видел, как менты быстро прилетели? Его по ориентировке взяли. Значит — дело серьезное. Он москвич, ты его не первый раз тут видел. Зачем москвичу сдавать вещи в камеру хранения?

— Значит, дело серьезное, — согласился Никита.

— Менты допрашивать умеют, через пару часов мужик расколется, скажет, куда сдал багаж, и нас там уже ждать будут.

— В том-то и дело, Никита, у нас в запасе времени совсем ничего: или выбрасываем квитанцию, или сейчас же двигаем на Белорусский вокзал, благо, он рядом.

Фагот колебался, смотрел на то, как в пыли у их ног ползают маленькие черные муравьи. Им совсем не было дела до того, что происходит рядом. Однажды заведенный порядок продолжал для них существовать неукоснительно. Фагот поднялся. Тихон продолжал сидеть.

— Ты, наверное, забыл пословицу о том, что жадность фраера сгубила?

— Не жадность, а любопытство.

— От любопытства кошка сдохла, — вспомнил другую пословицу Тихон, но по его глазам было видно, ему самому нетерпится узнать, что же сдал в багаж странный мужчина.

— Мы ничем не рискуем, — говорил Тихон, когда они с Фаготом подходили к Белорусскому вокзалу. — В самом крайнем случае, если там устроена засада, всегда есть вариант сказать, что квитанцию мы нашли. Звучит, конечно, глупо, как объяснение пятиклассника, когда он говорит отцу, что пачку сигарет нашел в парке и положил в карман, но юридически к нему не подкопаешься.

— Ты собираешься получать багаж сам? — изумился Фагот.

— Нет. Лишняя предосторожность никогда не помешает.

Тихон подошел к киоску, купил бутылку пива и свернул с людного тротуара к зданию билетных касс. На ступеньках под часами сидело трое хмурых мужиков, густо заросших щетиной. Их загорелые до черноты лица и грязные руки не оставляли сомнений — бомжи, проведшие все лето на свежем воздухе. Тихон прищурился, выбрал из них самого чистого и поманил пальцем. Бомж мгновенно сорвался с места, подбежал к вору.

— Видишь пиво? — сказал Тихон.

— Хотелось бы не только видеть, — облизнулся бомж. Тихон поставил бутылку возле колонны и сказал:

— Работенка есть для тебя. Знаешь, где камера хранения?

— Конечно, — бомж кивнул.

— Вот тебе квитанция. Сходишь, получишь багаж, принесешь сюда, поставишь у колонны, заберешь пиво, — Тихон говорил спокойно — так, чтобы у бомжа не осталось и тени сомнения, что Тихону всего лишь лень идти в здание, спускаться в подвал. Бомж в мгновение ока исчез за стеклянной дверью.

— Он вернется с багажом? — спросил Фагот.

— Если бы я не был в этом уверен, то не давал бы ему квитанцию. Он не вернется только в том случае, если в камере хранения получит ящик водки, — Тихон оставил Никиту возле колонны, а сам вошел в здание вокзала и увидел, как бомж сбегает вниз к камере хранения.

Мужчина в синем халате, выдававший багаж, бережно провел ладонью по лысой голове, будто поправлял несуществующие волосы. Тронул торчавшую из кармана расческу. Вещи на хранение в последние годы сдавали не так уж часто, в основном пользовались автоматическими камерами. Сюда же несли лишь то, что не могло вместиться в стандартную ячейку: матерчатые сумки челноков-мешочников, огромные чемоданы, коробки с телевизорами. Хранитель багажа неприязненно посмотрел на бомжа, появившегося перед барьером.

— Бесплатного сортира здесь нет, — беззлобно заметил он.

Бомж моргнул сразу двумя глазами, будто приглашал мужчину в синем халате к соучастию в преступлении:

— Мне багаж надо получить по квитанции, — квитанция легла на стойку. Мужчина разгладил ее, внимательно прочел:

— Как твоя фамилия?

— Петров.

— А написано что?

— Князев, — не очень уверенно прочел бомж. Хранитель отлично помнил мужчину, сдававшего на хранение рыжий портфель: такой вполне мог уместиться в автоматической камере хранения. По большому счету, его вообще не стоило сдавать. Даже если мужчина приезжий, портфель — небольшая обуза при ходьбе по городу. Бомж растерялся:

— Это не я сдавал, — честно признался он, — мужик один попросил на улице, говорит, забери багаж, пивом обещал угостить.

— Какой мужик?

— Высокий такой, видный, — не без гордости сообщил бомж.

То, что бомж не стал юлить, успокоило лысого дежурного по камере хранения. В конце концов, в его обязанности не входит проводить дознание, откуда у бомжа взялась квитанция на багаж. Он, даже не сверяя номер, отыскал рыжий портфель, легко снял его с полки и поставил на стойку.

— Распишись.

Бомж черкнул что-то невнятное и только хотел взяться за ручку, как отставной военный строго спросил у него:

— Что в портфеле?

— Что, что... Как всегда... — начал заикаться бомж. — Откуда мне знать? Не я его сдавал, не мой портфель, — и тут же принялся просить: — Если я портфель не принесу, мне пива не дадут, а похмелиться хочется. Дежурный все еще сомневался, не убирал руку с портфеля.

— Ты же мужик, понять меня должен, похмелиться надо... — привел убийственный аргумент бомж, и тот подействовал: портфель перекочевал от одного края стойки к другому.

Бомж, светясь от радости, юркнул в коридор и немного притормозил. В портфеле вполне мог оказаться и бумажник. Вытащить пару купюр — дело плевое. Хозяин не заметит. Он присел на корточки, портфель поставил перед собой. Не успели щелкнуть замочки, как бомж вздрогнул, почувствовав, что кто-то стоит у него за спиной. Он медленно обернулся через плечо, и его нижняя челюсть отвисла: Тихон, склонив голову к плечу, спокойно созерцал перепуганного бомжа.

— Я, это... шнурок завязать хотел... — он принялся шарить пальцами по прохудившимся кроссовкам на липучках.

— Были бы у тебя шнурки, повесил бы тебя на них.

Тихон брезгливо толкнул бомжа ногой в бок. Тот, ойкнув, сел задом на холодный бетонный пол. Встретившись взглядом с Тихоном, бомж понял, что еще хорошо отделался, начни он возмущаться, Тихон мог и прикончить его. С готовностью бомж схватил портфель и двумя руками протянул его Тихону.

— Держите ваши вещи, все в целости и сохранности. Тихон медленно поднимался по лестнице. Бомж нагнал его на выходе из здания.

— Господин хороший, черт меня попутал! Не хотел я, посмотрел бы и закрыл. Пива уж больно хочется.

Тихон шел, не останавливаясь, бомж нарезал возле него круги, заискивающе улыбался, заглядывал в глаза снизу вверх.

— Я-то что, я ничего...

Фагот ждал Тихона у колонны, возле основания которой примостилась бутылка холодного пива.

— Пива захотел? — сочувственно поинтересовался Тихон.

— Его самого, — сглотнул слюну бомж.

Вор взял бутылку за горлышко и с размаху опустил на край литой чугунной урны. Высвобожденное пиво мгновенно вспенилось и залило мятые газеты.

— Слижешь. Ты же не брезгливый? Бомж остался стоять у урны с открытым ртом. Глаза его туманила неземная тоска. Портфель был совсем не тяжелый. Один его конец раздут, второй почти плоский.

— Чем меньше багаж, тем выше его ценность, — говорил Тихон, ведя Фагота к привокзальному скверику.

— Что там?

— Не спеши, имей терпение.

Тихон сел на лавочку, поддернул брюки на коленях. Портфель стоял между ним и Никитой.

— Угадай с трех раз, что там?

— Деньги.

— Какие?

— Левые, за наркотики расплатиться.

— Так бывает только в фильмах, хотя я не исключаю и такого варианта. Еще какие есть предположения?

— Оружие для наемного убийцы.

— Только последний идиот или сумасшедший станет сдавать пистолет в камеру хранения. Железа в портфеле нет, он легкий. И третье предположение?

— Наркотики.

— Это предположение мне кажется самым правдоподобным, судя по весу портфеля: уж больно он узкий.

Прямо перед лавкой, ничуть не боясь сидевших на ней людей, четыре голубя терзали основательно подсохшую булочку.

Тихон щелкнул замками, открыл портфель. Никита еще не видел, что внутри, но по лицу вора понял: ни одно из трех предположений не подходит. Придерживая пальцами за края крышки, Тихон извлек из портфеля стеклянную банку, до половины налитую водой.

— Бесцветная жидкость, похожая на воду, — так бы написали в протоколе тупые менты, — произнес Тихон.

— Может, наркотик какой-нибудь, героин?

— Ты когда-нибудь видел героин? — усмехнулся Тихон. — Так вот, он совсем другого цвета. Такое чувство, что над нами просто посмеялись.

Он поставил банку на лавку, снял полиэтиленовую крышку, осторожно, как учат этому в школьном учебнике химии, понюхал, подгоняя воздух ладонью к носу.

— Запаха никакого. Надеюсь, это не отрава.

— Террористы решили отравить городской водозабор? — засмеялся Фагот.

— Насчет отравы мы сейчас узнаем. Гули-гули-гули, — стал подзывать вор голубей.

Те на время прекратили терзать булочку и уставились на Тихона. Он сел на корточки и стал тонкой струйкой поливать из банки сухую булку. Голуби выклевали в ней глубокую лунку, и жидкость быстро размочила середину. С банкой в руках Тихон сидел и смотрел на голубей, клевавших хлебный мякиш. Крошки разлетались во все стороны, дело у пернатых спорилось. Прошло пять минут, но они выглядели вполне живыми и довольными жизнью.

— Вода. Самая обыкновенная вода, — сказал Тихон, картинно поднимая руку и переворачивая банку. В банке что-то звякнуло и вместе с потоком воды на асфальт упал крупный, с небольшую сливу, ограненный камень. Он лежал на черном мокром пятне и сверкал в лучах осеннего солнца. Капельки воды, застывшие на нем, искрились.

— Ты сам видел, его там не было, — удивленно произнес Тихон и покосился на парочку влюбленных, расположившихся на соседней лавке. Те живо заинтересовались камнем, лежавшим на мокром асфальте. Тихон нагнулся, подхватил его и на ладони продемонстрировал Фаготу.

— Что это такое?

— Да уж не алмаз, наверное. Таких огромных бриллиантов в природе не бывает. Какая-нибудь дурацкая подделка из стекла. Пальцы Тихона сами собой сжимались, чтобы прикрыть камень от посторонних глаз.

— Но все же... — сказал он, одергивая рукав и обнажая часы. Камень со скрежетом прошел по краю часового стекла, оставив за собой четкую бороздку, при этом сам ничуть не пострадал.

— Наверное, искусственный, — сказал Никита. — Я слыхал, что научились выращивать огромные кристаллы. Тихон сидел, задумчиво глядя на ограненный камень в своем кулаке.

— Не может быть, но есть, — сказал он.

— Ерунда.

— Мужика, однако, повинтили, — напомнил Тихон. Голуби тем временем весело растаскивали на части размокшую от воды булочку.

— Точно, не отрава, смотри, — Тихон взял тросточку и попытался дотянуться до голубей. — Им от нашего угощения даже любви захотелось.

— Не мешайте, — усмехнулся Никита.

— Нет, пусть занимаются сексом как хотят, но не где хотят. Дети все-таки в сквере гуляют. Что мне с ним теперь делать? — Тихон высоко подбросил камень и лишь в последний момент подставил руку, чтобы его поймать. — Выбросить, что ли? Хотя нет, есть он не просит, пусть полежит у меня в кармане. В любом случае нужно обратиться к специалисту. Если ты простыл, можно полечить горло и самому, но если случилось что-нибудь серьезное... — и Тихон взвесил в ладони камень. — Аппендицит сам себе не вырежешь, хотя я знавал на зоне одного придурка, бывшего медика, который попытался сам себе вырезать аппендицит. Сдох, так его и не откачали.

— Почему он сам решил себя оперировать?

— Боялся, что его зарежут.

 

ГЛАВА 8

Федор Филиппович Потапчук появился у Глеба в двенадцать минут одиннадцатого. Уже и кофе остыл, и Глеб устал ждать. По лицу Потапчука, хотя тот всячески пытался это скрыть, Глеб понял, генералу сегодня досталось. Потапчук выглядел измученным и невероятно уставшим, даже руки подрагивали.

— Чай? Кофе? — спросил Глеб. Затем махнул рукой. — Вы с машиной, Федор Филиппович?

— Да, — сказал Потапчук, тяжело опускаясь в кресло и ставя портфель.

— Вам надо выпить, вид у вас ни к черту.

— Сам знаю, — сказал генерал, — я же тебе говорил сегодня днем, старый я уже для этой работы. С раннего утра на ногах, представляешь, даже не пообедал! -

— Беречь себя надо, — произнес Глеб.

Он открыл холодильник и вынул блюдо с бутербродами, поставил его перед генералом, затем рядом с блюдом поставил две рюмки и бутылку финской водки.

— Чтобы вы до дома доехали, Федор Филиппович, а затем уснули, думаю вам надо выпить и закусить.

— Да, — сказал Потапчук и принялся тереть воспаленные глаза. — Спасибо тебе, Глеб, за помощь.

— Что вы имеете в виду, генерал?

— За Князева спасибо.

— Но по вашему лицу вижу...

— Что ты видишь по моему лицу? — генерал взял бутерброд и начал жевать.

— Бриллианта у Князева нет.

— Нет. А ты откуда знаешь?

— Догадываюсь. Не вижу радости на вашем лице. Значит, Князева взяли, а бриллианта нет.

— У тебя есть какие-нибудь предположения? — судорожно глотая холодный кусочек мяса и пытливо взглянув на Глеба, произнес генерал.

— Собственно, никаких. Сумасшедший он. Поведение сумасшедшего логически просчитать невозможно.

— Это понятно.

— Я вам, по-моему, об этом говорил.

— С сумасшедшими, сам понимаешь, работать чрезвычайно сложно.

— Если он сумасшедший, — Глеб наполнил рюмки водкой, — то тогда с ним должны работать врачи, а не ваши сотрудники, Федор Филиппович.

— Это еще почему?

— Да потому, что он больной и врачи в болезнях лучше разбираются, чем майоры, полковники и даже генералы.

— Эка, загнул! — генерал поднял рюмку, Глеб поднял свою, — А коньячком почему не угостил?

— Лучше водка, — сказал Сиверов, чокаясь с Потапчуком. Они выпили. Генерал закусил.

— Чайку крепкого можно?

— Можно, Федор Филиппович, — сказал Глеб и принялся заваривать чай.

Потапчук сидел молча, погруженный в свои мысли. Глеб с разговорами к нему не лез, понимая, что если генерал захочет что-то сказать, то скажет сам. И Потапчук, в конце концов, не выдержал:

— Меня вчера директор вызывал.

Глеб повернул голову, ожидая продолжения. Но генерал медлил, словно размышлял, стоит ли жаловаться или, может быть, обиду спрятать в себе. Затем снова заговорил.

— Устроил мне нагоняй. Причем разговаривал со мной так, словно я первый год замужем и не понимаю, что к чему в этой жизни.

— Давайте еще по рюмке? — не задавая вопросов, предложил Сиверов. Наполнил рюмки, взял сигарету, закурил.

— Знаешь, Глеб, я устал, причем устал, как пес. Я уже едва дышу, а все еще продолжаю бежать за дичью. А годы, они ведь свое берут. Усталость смертельная, только силой воли и заставляю себя бежать. Но жажды догнать уже нет. И это печально. Это говорит о том, что пора мне на покой. Устал я, измотан, издерган, в общем, свое уже два раза отбегал.

— Директор предложил вам уйти на пенсию?

— Нет, — сказал генерал, — не предложил, и это меня удивляет. Но «нагрузил» по полной программе: и здесь упущение, и здесь недоработка, и это не успел, и это не вовремя... С него, я понимаю, тоже требуют, он тоже человек не свободный. А еще бриллиант, черт бы его побрал... Бизнесмены начали в коалиции сбиваться, на премьер-министра давят, на президента умудрились выйти. Жалуются на нас, что мы их не охраняем. А у них охраны больше, чем у меня сотрудников.

— И охрана хорошая, — вставил Глеб.

— Хорошая... Да только убивают их одного за другим, каждый месяц кого-нибудь хоронят. Не в Москве, так в Питере, не в Питере, так в Красноярске или Хабаровске, Владивостоке. По всей России крупных бизнесменов молотят, щелкают, как орехи.

— Никто не заставлял, сами такой путь выбрали. — Они, в принципе, хорошее дело делают: людям рабочие места обеспечивают, налоги платят, вносят свой вклад в строительство государства. Баневского вспомни, — Потапчук хотел сказать, «земля ему пухом», но не сказал, поднял рюмку, и они с Глебом, не чокаясь, выпили. Получилось, что они выпили за упокой души бизнесмена. Глеб улыбнулся.

— За Баневским тоже люди стояли, и они, по всей видимости, на директора влияют. Да и журналисты угомониться не могут, все еще пишут, говорят, сюжеты стряпают. Вот давеча целую программу по телевизору выдали про убийство бизнесмена. И знаешь, что самое интересное? Говорят, что мы так никого и не нашли, что ни одно из громких убийств по сей день не раскрыто. Словно мы сидим и ждем, когда заказчики с убийцами сами придут, сами на себя напишут, а нам останется лишь наручники на запястьях защелкнуть и в Лефортово их спровадить.

— Что, Федор Филиппович, совсем тяжко? — спросил Глеб, вытаскивая из пачки сигарету и неторопливо прикуривая.

— Тяжко, Глеб, поверь мне, старику.

— Хватит вам про старость сказки рассказывать! Вы любому молодому фору в пять очков дадите.

— Врешь ты все, Глеб. По глазам вижу, тоже чувствуешь, что я старым стал и никчемным. Чутье потерял, тебя по пустякам дергаю. И Князева, если бы ни ты, еще неделю или месяц искал бы.

— Он не прятался, просто не попадался на глаза. Прятаться ему ни к чему, он уверен, что он царь российский, а мы все — рабы его.

Генерал грустно улыбнулся. Он был похож на пенсионера, который сидит в парке на лавочке и ждет, когда придут партнеры по домино или шашкам. И тогда он сможет два-три часа не думать о собственном здоровье, о таблетках, детях, внуках, а будет наслаждаться игрой и неторопливой беседой с такими же, как он сам. Глеб спросил, глядя прямо в глаза Потапчуку:

— Вы что, Фёдор Филиппович, на самом деле о пенсии подумываете или просто меня стращаете?

— Нет, Глеб, не стращаю. Подумываю и всерьез. Но дела, черт бы их побрал, не пускают. Сам себе говорю: вот этого найдем, это дело закрою, и можно будет уйти на заслуженный отдых. Глеб рассмеялся:

— За город уехать, капусту, помидоры выращивать, плодовые деревья сажать, кустарники. Собачку, наверное, заведете, книжки читать станете?

— Ага, — признался Потапчук, — как точно ты все нарисовал.

И они, глядя друг на друга, рассмеялись так задорно, так весело и искренне, словно не было никаких убийств, словно им сейчас лет по тридцать и впереди огромная жизнь, беззаботная, светлая. А здоровья у них — на сто лет хватит.

У Потапчука даже слезы выступили. Он принялся вытирать покрасневшие глаза носовым платком.

— Рассмешил ты меня, Глеб, повеселил.

— Так я же вам, Федор Филиппович, не все рассказал.

— Что забыл?

— Еще вы рецепты разные осваивать будете.

— Медицинские рецепты?

— Вин, наливок, закаток всевозможных, огурчиков, помидорчиков, салатиков, ассорти, соляночек, аджичку будете делать. Можем с вами даже маленький ликеро-водочный заводик на участке смайстрячим.

— Ага, Глеб, смайстрячим, — подхватил веселую интонацию генерал и взял в руки бутылку с водкой. — Давай еще по одной, и я поеду, посплю хотя бы часика четыре.

— А лучше шесть, Федор Филиппович.

Генерал сам налил водку. На этот раз они чокнулись, и Глеб, глядя в глаза Потапчуку, сказал:

— За ваше здоровье, Федор Филиппович.

— Нет, Глеб, давай за тебя.

— Ну, если так, тогда за нас. Они чокнулись, выпили.

Немного помолчав, Глеб вынул и показал Потапчуку фотографии Розы. Он уже выяснил, что она является дорогой проституткой и встречается, кроме Гусовского, еще со многими влиятельными людьми.

На генерала это особого впечатления не произвело, его больше интересовала сейчас судьба бриллианта Романовых.

— Ничего удивительного, Глеб, они и дома друг другу продают, и заводы. Так что женщина для них такой же товар, как и все остальное.

— Не скажите, Федор Филиппович, Гусовский ее ценит. Генерал с любопытством рассматривал фотографии.

— Согласись, красивая женщина?

— Красивая, — согласился Глеб, — но не в моем вкусе.

— Ой, ладно тебе! Ирине привет от меня передавай.

— Хорошо, передам. Правда, видимся мы с ней в последнее время крайне редко.

— Понимаю. Я своих тоже только спящими вижу, — опять с грустной улыбкой сказал генерал.

— Гусовский в Питер собирается завтра или послезавтра, так что я, наверное, тоже туда рвану.

— Не лезь, пожалуйста, никуда, — попросил Потапчук.

— Ясное дело. Буду наблюдать. Есть у меня предчувствие, что очень скоро все на свои места встанет.

— Что ты имеешь в виду, Глеб?

— Найдем мы и того, кто Баневского заказал, и того, кто заказ выполнил. Поверьте мне, Федор Филиппович, найдем. И вы тогда доложите начальству, что дело сделано, а они вам новое подбросят еще позаковыристее. И будет вам не до помидоров с огурчиками, а будете вы бежать, высунув язык, и тяжело дышать. Жизнь у вас такая, судьба. На роду было, наверное, написано «охотничьим псом» родиться.

— Наверное, — сказал генерал, вставая. — Спасибо тебе, Глеб, развлек. Отдохнул я с тобой. А насчет Князева ты, наверное, прав. Подключу специалистов-психиатров, пусть им займутся.

— Правильно, — кивнул коротко Глеб.

Он проводил генерала до двери. Потапчук неторопливо спустился по лестнице. Машина с шофером ждала его в соседнем дворе. Глядя ему вслед, Глеб думал, что кому на роду написано быть «охотничьим псом», тот будет им до последних мгновений жизни. А Потапчук был именно таким — «породистым охотничьим псом» с прекрасным чутьем. Таких — на тысячу один.

***

Старый, разменявший восьмой десяток, ювелир Соломон Ильич Хайтин, вечно брюзжащий и всем недовольный, был удивлен телефонным звонком старого знакомого Тихона. Они не встречались уже достаточно давно и, как думал Хайтин, навсегда потеряли друг друга. Ювелир считал, что карманник Тихон мотает где-нибудь на далекой зоне за Уральским хребтом очередной срок. Павлов, набирая номер ювелира, нервничал, он не был уверен, что ювелир не уехал на постоянное место жительство в Израиль или Австрию, или, того хуже, не лежит на кладбище под мраморной плитой, на которой высечена шестиконечная звезда Давида.

Звонок Тихона Павлова вернул Соломона Ильича к жизни. Тот встрепенулся, ожил, словно молодость вспомнил, словно этот звонок был чудодейственной инъекцией, которая придала ему сил и уверенности. Он ждал прихода неожиданно объявившегося Тихона и по этому случаю облачился в старомодный темно-синий костюм, белую рубашку и даже бабочку надел, будто собрался в филармонию на концерт симфонической музыки. Он побрился, причесался и помолодел лет на десять-пятнадцать.

Павлов пришел к нему один. Соломон Ильич, увидев Тихона, развел руки в стороны, закивал седой головой и стал похож на курицу, клюющую зерно. Его влажные, чуть выпученные глаза слезились, а толстые губы растянулись в улыбке.

— Здравствуй, Тихон, — с нескрываемым уважением и почтением, почти нежно поприветствовал гостя Соломон Ильич.

— Здорово, — сказал Тихон, обнимая Соломона и похлопывая его по плечам, усыпанным перхотью.

— А ты все такой же, время тебя не берет.

— Признаюсь тебе, Соломон, думал, что тебя давным-давно нет в России.

— А где же мне быть, как не в России? Я здесь родился, рос, я здесь в тюрьме сидел и уезжать уже никуда не собираюсь. Поздно, дорогой Тихон. Пусть молодые счастье по свету ищут. К тому же, если мы, евреи, соберемся в одном месте, как нам вести коммерцию? Соломон предложил гостю пройти в квартиру, и Тихон вошел в комнату.

— Что привело такого уважаемого человека к старому Соломону?

— Ладно, Соломон, хорош дурака валять! Накрывай на стол, будем разговоры разговаривать.

— Ну, если базар не гнилой, Соломон послушает, — ответил ювелир, разглядывая Тихона, словно тот был каким-то невероятным чудом, призраком, материализовавшимся в телесный облик.

— Что ты на меня так смотришь, Соломон? Жив, жив я, и не на зоне у колючки прогуливаюсь, и не в карцере сижу, не на нарах парюсь, а гуляю, дышу свежим воздухом.

— Оно понятно, — сказал Соломон, приглашая гостя к столу.

Стол был накрыт посреди большой комнаты. Графин с водкой, две рюмки, мясо, рыба, овощи, красная и черная икра — в общем, на столе было все, что мог себе позволить Соломон Ильич, встречая дорогого гостя — человека, к которому он питал самые теплые чувства.

Вор и скупщик краденого, отошедший от дел, уселись, глядя друг на друга. Соломон степенно наполнил рюмки.

— Как это ты любил говорить... давай по первой, но не по последней?

— Да, когда-то я так говорил, — улыбнулся Тихон.

— А ты все такой же орел, все от ментов бегаешь, все промышляешь?

— Артист должен заниматься своим делом, ты же это, Соломон, знаешь не хуже меня. Если я не выхожу на улицу один день, это замечаю только я сам, если два дня, то замечают пацаны. А если три дня...

— Не надо о грустном, Тихон. Если три дня артист не выходит на сцену, то его...

— Вообще, ты прав. Не будем о грустном. Расскажи лучше, как живешь, потому что я живу не интересно. Работы нет, перебиваюсь какой-то дрянью: то сережку починю, то перстенек поправлю, то цепочку спаяю. Изредка Гусовский обо мне вспоминает, на консультации приглашает по старой памяти, — не удержался Хайтин, козырнув знакомством с могущественным олигархом, одним из самых богатых людей России, — в общем, не живу, а прозябаю. А ведь раньше... Вспомни, как раньше жил старый Соломон! Да я в унитаз бриллианты спускал, когда менты в дверь ломились.

— Да, бывало, наверное, в твоей жизни и такое.

— Что поделаешь, Тихон, бывало. Вот сейчас бы ты мне те камешки притарабанил, я бы счастлив был.

— Хочешь сказать, уехал бы отсюда к своим братьям?

— Ой, братьям Соломон не нужен, они и так живут хорошо и в моих советах не нуждаются. Иногда подбрасывают немного денег, но, к сожалению, только иногда. А ведь это именно Соломон научил их гранить камни, лить оправы.

— Да, Соломон, время остановить невозможно, а уж вернуть назад, тем более.

— А ты все такой же. Наверное, никого не боишься, живешь в свое удовольствие?

— Стараюсь, — сказал Тихон.

Они выпили по третьей рюмке, немного поели. Соломон сверкнул глазами из-под кустистых седых бровей, хмыкнул, крякнул, пошевелил толстой нижней губой, такой большой, что при желании он мог коснуться ею кончика носа, и почти шепотом произнес, глядя на руки Тихона:

— Ты же не просто так пришел, Тихон. Я же тебя знаю сто лет. У тебя к старому Соломону дело есть.

Тихон немного подумал, словно размышлял, стоит говорить или нет, а затем накрыл своей ладонью с длинными крепкими пальцами руку Соломона Ильича.

— Ты прав. Просто так я к тебе, может, и зашел бы, но сегодня не тот день. Я к тебе, Соломон, за советом.

— О! — воскликнул Соломон Ильич, сложив губы так, словно собирался поцеловать в щеку молоденькую девушку. — О-о-о! — восклицания старого ювелира были похожи на гудки парохода, отваливающего от пристани. — Соломон, конечно же, даст совет, если сможет, а если не сможет, то не даст. Соломон тоже не пророк и не все знает, хотя давно живет на свете.

— Хватит красивых слов. Значит, ты говоришь, свое дело не забыл?

— Разве можно забыть то, чем занимался с малолетства, конечно же, нельзя. Так ты, значит, ко мне по работе? Может, перстень хочешь сделать или подарок женщине?

— Ни то, ни другое, Соломон, я к тебе за советом, — твердо повторил Тихон, — левая рука его была сжата в кулак. Он подвинул ее к Соломону, убрав рюмку с налитой водкой в сторону. — Посмотри вот сюда, скажи, что ты видишь, — рука перевернулась на скатерть, пальцы разжались.

На темно-синем носовом платке лежал сверкающий камень. Свет от люстры дробился в его гранях, и камень от этого казался живым, трепетным, теплым. Голова Соломона дернулась, он вскочил из-за стола так быстро, что стул едва не грохнулся на пол.

— О, что мы видим! Айн момент, — кривоногий Соломон Ильич суетливо двинулся в соседнюю комнату, щелкнул ключом, открывая дверь, и вернулся с окуляром.

Когда окуляр был вставлен в глаз, а в люстре вспыхнули еще два рожка, Тихон спросил, глядя на Соломона, склонившегося над камнем:

— Ну и что ты видишь? Губы старого ювелира шевелились, как две огромные пиявки фиолетового цвета.

— Что видит Соломон? — словно сам себе задал вопрос ювелир. — Соломон видит бриллиант, — произнес ювелир таким голосом, как старый врач произносит слово «труп», короткое и страшное.

— Значит, это все-таки бриллиант? — тронув за плечо ювелира, переспросил вор.

— Это не просто бриллиант, это великий бриллиант! Такой большой бриллиант старый Соломон никогда в руках не держал. Никогда...

Тихон видел, как слезится глаз, не закрытый окуляром. По выражению лица Соломона он понял, что старый ювелир потрясен до глубины души, на какое-то мгновение ему даже стало жаль старого приятеля. Так человек может лишиться чувств, сердце остановится.

— Ты успокойся, Соломон Ильич, говори дальше.

— А что может говорить Соломон, когда у него язык к небу присох? Слов нет у Соломона. Если бы я был поэтом, я заговорил бы виршами.

— Ладно тебе. Мне вирши не нужны, нужны слова. Точные.

— Ой, — прошептал Соломон Ильич, — какие тут могут быть слова! — он вертел камень в пальцах. — Он безупречен, чист и прозрачен. Он прозрачнее слезы ангела, он чище ее.

— Ну вот, Соломон, ты же говорил, что не будешь виршами изъясняться и разводить долгий базар. Говори коротко.

— Коротко... Тебе хорошо, Тихон, ты в этом ничего не понимаешь, а Соломон понимает, потому Соломону страшно. Очень страшно старому Соломону держать в руках эту цацку, эту слезу.

— Не слеза это, Соломон, не валяй дурака! Не гони муть. Сколько стоит?

— Это? — Соломон, наконец, оторвал свой взгляд от камня, окуляр выпал. — Это нисколько не стоит, Тихон, потому что цены не имеет.

— Вообще?

— Это оптический обман.

— Что ты гонишь, Соломон! Зачем я к тебе пришел? Ты лучший специалист по камням, какого я только знаю.

— Ты пришел услышать, так слушай, — Соломон Ильич накрыл камень ладонью, словно раковиной. Накрыл, прижал к скатерти. Пальцы шевелились, будто под ладонью находилось живое существо, прижатое к столу. — Мне так тяжело говорить, ты себе не представляешь. Мне никогда не было так тяжело и никогда не было так радостно.

«Черт с тобой, — подумал Тихон, выслушивая бред Соломона, — пусть потреплется. Время у меня есть».

Он знал Соломона уже лет сорок. Вместе сидели на зоне, и тогда Тихон пару раз помог Соломону избежать самого страшного — он дважды защитил ювелира от бандитской заточки. И Соломон помнил это, он был благодарен Тихону, может быть, больше, чем своим родителям, подарившим ему жизнь. Ведь родители дарят жизнь один раз, а Тихон подарил Соломону жизнь дважды.

— Этого не может быть, потому что не может быть никогда! Этот камень находится на выставке в Кремле, это Соломон знает, как православный знает «Отче наш», а еврей — первые строки Торы. Но если он здесь, — Соломон приподнял ладони, — значит, это правда, и значит, это быть может. И если камень здесь, значит, камень украли, поэтому Соломон может дотронуться до него пальцем и даже поднести к глазам. Ты его украл!

— Сколько? — уже в который раз задал односложный вопрос Тихон, и его тонкие губы скривились в улыбке.

— Может, миллион, может, два, а может, десять. Скажи мне, Тихон, удиви старого Соломона, может быть, у тебя паспорт есть?

— Конечно, ксива у меня есть, справку об освобождении я давно ментам вернул.

— Нет, не твоя ксива, Тихон, а его паспорт, — и Соломон Ильич ткнул крючковатым указательным пальцем в камень. Тот от прикосновения перевернулся на другую грань, ослепительно вспыхнув, словно солнце, пробившееся сквозь тучи.

— У меня есть только камень.

— Вот это-то и плохо. Хотя, кто знает, может, хорошо. Ты не сможешь его продать, никто не купит. Ни у кого нет таких денег, да и нет сейчас таких храбрецов. Этот камень знают везде, во всем мире. Его никто не рискнет купить, это слишком известная и слишком дорогая штучка.

— А если его распилить? — абсолютно спокойно поинтересовался Тихон.

Услыхав слово «распилить», Соломон Ильич сжался, его лицо стало похожим на печеное яблоко. Он весь задрожал, затрясся, как студень на тарелке.

— Что? Что ты такое говоришь, Тихон? У тебя совсем нет ума. Кто тебе его пилить станет? Такое преступление никто не совершит, это хуже, чем мать родную зарезать! Ты что, Тихон, успокойся!

— Даже ты, Соломон, не распилишь?

— Что? Соломон Ильич Хайтин станет пилить камень? Да отпили ты мне руки, отпили мне ноги и голову, я не прикоснусь к нему! Дело швах.

— Швах, говоришь?

— Да, дело тяжелое, очень тяжелое. Соломон ведь никогда не спрашивает, где, что, кто взял. Соломон — не милиция, Соломона это не интересует. Но у тебя, Тихон, старый Соломон все же спросит: где ты его взял?

Тихон оторвал руку от стола и поднял ладонь, словно пытаясь защититься от вопросов ювелира.

— Соломон все понял, молчит, вопросов не задает.

— Ты уже спросил, — сказал Тихон, — мне пофартило, и он стал моим.

— Если это кто-нибудь знает, конечно, кроме старого Соломона, то ты, Тихон — покойник. А если никто не знает, то Соломон Ильич забудет. Я ведь не видел камня и в руках его никогда не держал. Я забуду навсегда. Только в сердце Соломона, в старом больном сердце останется шрам, такой глубокий и такой большой, что он всегда будет болеть.

— С ним никуда не сунешься?

— Да, — сказал Соломон, поглаживая подушечками пальцев скользкие грани бриллианта. — Забери его, Тихон, — дрожащей рукой ювелир пододвинул камень к Тихону.

Тот посмотрел на него. В глазах Тихона не было ни изумления, ни восхищения, ни восторга, он смотрел на бесценный бриллиант как на рюмку с водкой, завернул его в носовой платок и положил в карман. Эта будничность потрясла Соломона Ильича до глубины души.

— Тихон, ты мне напоминаешь ребенка, не сведущего и глупого. Прости Соломона за такие слова.

— Давай-ка лучше выпьем, Соломон Ильич, и забудем об этом.

— Я уже забыл, — выдавил из себя ювелир. Тихон наполнил рюмки.

— Это слишком опасная цацка.

— Давай выпьем за то, чтобы рюмка была для каждого из нас не последней.

Они чокнулись, хрусталь зазвенел. Выпили. Соломон сидел, подперев седую голову кулаком и взирал на Тихона с нескрываемым восхищением. Но в этом восхищении был странный холодок — так смотрит врач на пациента, ознакомившись с неутешительными результатами анализов, а затем просмотрев рентгеновские снимки и, убедившись в точности поставленного диагноза: пациент — не жилец, месяц, от силы два — и его душа отделится от тела, а сердце перестанет стучать.

Тихон понял этот взгляд, встал из-за стола, подошел к Соломону, положил руку на плечо и, сжав пальцы, сказал:

— Не волнуйся, Соломон, пережили голод, переживем и изобилие,

— Ой, нет, ты, Тихон, поставил меня в такую ситуацию, что я даже совета дать не могу.

— Ты мне уже дал совет, Соломон, я его услышал и теперь буду спокоен.

— Ты не будешь спокоен, пока он у тебя. Вот, смотри, дорогой, — Соломон поднялся, исчез в соседней комнате и вернулся оттуда с книгой в блестящей суперобложке. — Смотри сюда, — он медленно стал переворачивать страницы, на которых были изображены самые крупные, известные во всем мире бриллианты. — Вот он. Здесь все — количество граней, караты, год огранки, коллекции...

Прочитав небольшую статью, Соломон посмотрел на Тихона, стоявшего у него за спиной.

— Надеюсь, теперь тебе все ясно? На каждый камень есть паспорт. Этот очень известный, и от роду ему уже двести лет. Ты представляешь, двести лет, без малого! Тихон лишь пожал плечами.

— На посошок? — спросил ювелир, взглянув на недопитую водку в хрустальном графине.

— Давай.

Они выпили по рюмке. Соломон Ильич проводил Тихона до двери, долго жал руку. Так жмут руку, зная, что, возможно, видятся в последний раз.

— Знаешь, Тихон, что я тебе хочу сказать?

— Нет, уже не знаю, — ответил Павлов.

— Я хочу пожелать тебе удачи. Пусть твоя звезда ведет тебя и спасает, потому что ты влез туда, куда влезать не надо было.

— Ты так говоришь, Соломон, словно меня в трансформаторную будку засунули.

— Хуже, Тихон, намного хуже! Дверь захлопнулась.

Тихон сбежал вниз, сел в машину, стоящую во дворе. На заднем сиденье дремал Никита.

— Просыпайся.

— Ну? — спросил тот, обращаясь к Тихону.

— Потом расскажу. Трогай, родимый.

Автомобиль помчался по вечернему городу, залитому светом рекламы и фонарей. Фагот молчал. В тонированных стеклах машины плыли цепочки огней, вспыхивали рубиновые габариты витрин магазинов. За стеклом шла жизнь.

Тихон подумал, что вот так, вдруг, он стал сторонним наблюдателем, а не участником загадочной жизни.

«Может, мне ничего ему не говорить, не втягивать в эту историю? Соломон знает, что говорит, попусту трепать языком не станет. Слишком долго он живет на свете и слишком много видел. Ничего, кто предупрежден, тот уже защищен».

— Сверни здесь, — бросил он водителю. Тот покорно, нарушив правила, свернул направо. — Выходим, — сказал Тихон, протягивая водителю деньги.

— Если понадоблюсь, всегда рад помочь. Тихон и Фагот вышли из машины и двинулись по многолюдной улице.

***

Потрясенный Соломон Ильич Хайтин, как ни старался, не мог себя заставить поверить в реальность увиденного. Все сходилось: количество граней, обработка, размер камня и его чистота. Он держал камень в руках, рассматривал с разных сторон под разными углами. Это был тот самый камень, знаменитый бриллиант, но поверить в это Хайтин не мог. Он бурчал, бормотал, двигался по квартире, как во сне, натыкаясь на предметы. Он даже не стал убирать со стола, настолько был взволнован и ошарашен происшедшим. Он думал, а думать Соломон Ильич умел. Как-никак за семьдесят два года, пятьдесят из которых он занимался ювелирным делом, попался лишь один раз — таким он был умным. Да и попался-то не по своей вине. Вспоминать годы, проведенные в лагере, Хайтин не любил. Это были самые противные, самые неприятные воспоминания, куда более ужасные, чем воспоминания о больницах.

Он взял каталог, спрятал в шкаф. Затем вытащил опять. Долго читал, рассматривал фотографии. Но что такое фотография по сравнению с великолепием живого камня? Никакое изображение, даже выполненное самым талантливым фотографом или художником, не может передать и тысячной доли настоящей красоты.

Соломон Ильич с ожесточением захлопнул каталог и решил, что больше, дабы не травить душу, он к проклятой книжке не прикоснется, пусть себе пылится в шкафу. До второго пришествия Христа он в нее больше заглядывать не станет. Надо сказать, иудей Хайтин не верил и в первое пришествие.

«Ай, да Тихон! Ай, да сукин сын! Как же это ты, приятель, гениально лопухнулся? Да если бы ты даже ограбил Центробанк, и то было бы проще, чем с этим камнем».

Соломону Ильичу невероятно хотелось помочь своему приятелю найти выход из совершенно безвыходной ситуации. Он пыхтел, как паровоз под парами.

«Польские ломбарды... Туда можно отвезти и сдать любой бриллиант, получить квитанцию. Там сидят люди смышленые, они оценят камень, естественно, уменьшив его стоимость в несколько раз. Но даже в этом случае сумма будет огромная. А потом можно отдать квитанцию человеку, который имея ее на руках, может спокойненько приехать в какую-нибудь Лодзь, Краков, Варшаву и по квитанции, заплатив денежки, забрать камень, вот так, как Тихон, завернуть в носовой платок, сунуть в карман и уйти. Но кто ж из владельцев ломбарда решится принять драгоценность на хранение? Хотя ломбард — вещь надежная, такая же надежная, как ячейка в банке первой категории. Но до ломбарда надо еще добраться. Хотя это тоже не проблема: из России вывозят и не такие вещи. Что там какой-то камень величиной с куриное яйцо? Вывозят автомобили, меха, бриллианты килограммами, как ограненные на каком-нибудь Смоленском или Воронежском заводе, так и необработанные. Килограммами...» Соломон Ильич прерывисто вздохнул.

«У меня, конечно, есть два брата, они оба в Израиле, два моих младших брата — Семен и Фима. Они бы, конечно, все могли устроить. Как-никак людей знают, деньги могли бы найти. Но обращаться к ним опасно, пусть себе живут, зачем их втягивать в эту кутерьму?»

А то, что кутерьма начнется, в этом старый ювелир не сомневался, как не сомневался в своем имени и фамилии.

«О, это будет большой шмон, такой большой, что Москва вздрогнет. К этому шмону надо готовиться. Хотя что тебе готовиться, Соломон, у тебя ничего нет. В твоих столах и ящиках нет уже ни одной краденой вещи, ну разве что часики. Так поди, докажи, что эти часики краденые. Соломон тоже человек, он тоже ходит по улице, и вполне могло статься, что Соломон сел на скамеечку в сквере покормить голубей и увидел часики, которые лежали у его ног и тихонько тикали. Дурак, — выругал сам себя ювелир, — ты думаешь совсем не о том. Вот что надо было бы спросить у Тихона: знает ли еще хоть одна живая душа об этом камне, о том, что он у Тихона? Один Тихон провернул дело или ему помогли? Если помогли, то дело швах, а если в одиночку, то шансы уцелеть у Тихона есть. Хотя вряд ли можно обмануть МУР и ФСБ? Нет, их не проведешь, если они начинают копать всерьез. Уже не один человек о камне знает. О нем известно мне, Соломону Хайтину, а значит, уже два человека в курсе, — и Хайтин загнул два пальца на левой руке. — А то, что известно двоим, — уже не тайна, — и ювелиру на несколько мгновений стало не по себе. Его охватил страх. — Вот тебе и на! Соломон, ты же знаешь Тихона сто лет, ты всегда помогал ему, а он помогал тебе. Тихон будет молчать, и Соломон станет молчать, словно он ничего не видел». Но приди к нему в квартиру кто-нибудь другой с подобным ювелирным изделием... Ювелир подошел к окну.

«Да, хорошо, что это был Тихон, а не кто-нибудь другой, потому что... другой, показав камень и получив консультацию, тут же лишил бы свидетеля жизни. Зачем свидетель, когда дело тянет на миллион долларов? Не нужны свидетели. Но с Тихоном у меня другие отношения, мы с ним по жизни кореша. До гробовой доски я буду помнить то, что он сделал для меня. И не будь Тихон во мне уверен, он никогда бы не пришел. Значит, я могу быть спокоен. Но кипеж все равно начнется. Он, наверное, уже начался, только я об этом не знаю. Самое сложное — найти покупателя. Странно, но у меня такое впечатление, что Тихон Павлов сам не понял, что совершил невозможное. Он пришел ко мне с таким видом, будто похитил заурядную стекляшку. Но он хитер, мог и притворяться».

 

ГЛАВА 9

Поздним вечером из райотдела милиции Николая Николаевича Князева перевезли на Лубянку.

Уже два часа в кабинете начальника управления шел допрос. Но как ни пытались сотрудники ФСБ и МВД добиться от Николая Николаевича вразумительных ответов, он убежденно повторял одно и то же:

— Мы, Николай Третий, мы, Николай Романов, помазанник Божий... — Князев с точностью называл место и дату рождения и тут же, хотя у него никто этого не спрашивал, начинал чертить на листе бумаги генеалогическое древо рода Романовых, перечисляя всех тех, кто и так всем был известен.

— Хорошо, Николай Николаевич, мы согласны, что вы Николай Третий.

— Еще бы вы не согласились! Если желаете, можете провести экспертизу, можете изучить ДНК, и тогда у вас не останется сомнений.

— Безумец! Конченый безумец! Зачем вам камень? Он ведь и так принадлежит вашему роду.

— Камень? — сверкая голубыми глазами, переспрашивал Николай Николаевич. — Камень продали коммунисты в двадцать втором году. Мой камень продали и поступили противозаконно, поступили, как вы понимаете, господа, против воли Божией. Камень принадлежит мне, как единственному законному наследнику. Прямому наследнику, смею подчеркнуть.

— Да-да, понятно, — говорил полковник, уже утомленный, вспотевший, с покрасневшими глазами. — Вы Николай Третий, а где сейчас камень?

— Я его надежно спрятал. Он здесь, в России, в ее сердце, в Москве. В первопрестольной, господа. Так что можете быть уверены, что мы, Николай Третий, не собираемся вывозить этот камень за границу.

— Но послушайте, — тупо глядя на лист бумаги, исчерканный быстрыми строчками, сказал полковник, — мы боимся, что он пропадет.

— Не беспокойтесь, господа, он не пропадет, он навсегда теперь останется в России.

Генерал ФСБ Потапчук, сидевший в углу большого кабинета на кожаном диване и куривший сигарету за сигаретой, наконец, встал и, тронув за плечо еще одного полковника, предложил выйти в приемную. Когда за ними закрылась дверь, генерал ФСБ, вертя в пальцах незажженную сигарету, спросил полковника Петрова:

— Ну что скажешь? Тот передернул плечами:

— По-моему, он полный псих.

— Вот и я того же мнения. Послушай, полковник, а как ты думаешь...

— Что?

— Кто лучше всех с психами разговаривает?

— С психами? — и на растерянном лице полковника вдруг появилась улыбка, словно он тонул, тонул и вдруг увидел соломинку, за которую можно ухватиться и, если повезет, выбраться на берег.

— Надеюсь, ты понял ход моих мыслей?

— С психами, товарищ генерал, лучше всех разговаривают психиатры.

— Соображаешь, за что и ценю. Ты знаешь, полковник, как на меня начальство орало?

— Не знаю, но могу себе представить.

— Нет, не можешь. Значит, вот что. Есть один профессор, по-моему, он даже член-корреспондент Академии медицинских наук, старый и хитрый мужик. Лет двадцать назад он работал с нами, я тогда еще капитаном был. Хороший профессор, он тогда уже диссертацию защитил на психах, вообразивших себя коронованными особами. Вот его надо найти, вызвать сюда и пусть он поговорит с этим «царем».

— Как его фамилия?

— Все тебе сейчас скажу.

И генерал, подойдя к телефону, принялся куда-то звонить. Разговаривал он вежливо, как дипломат, сразу же извинился, потом поинтересовался здоровьем, потом погодой и лишь после того, как узнал, что какой-то Иван Петрович находится на даче, попросил номер мобильника. Телефон ему дали, и генерал записал номер прямо на листке календаря. Листок тут же вырвал.

— Ну вот, хоть в этом повезло, — произнес он и взглянул на зеленые цифры электронных часов.

Перезвонив Ивану Петровичу, генерал узнал, где сейчас находится Михаил Львович Томский. Полковник посмотрел на генерала.

— Это тот Томский, которого желтые газеты полоскали, как тряпку?

— Тот, тот, — зло ответил генерал Потапчук. — Может быть, он и тряпка, может быть, его и полоскали, но он — специалист от Бога и нам предан. Так что будем с ним работать, — и генерал принялся набирать следующий номер, ловко вертя в пальцах незажженную сигарету, словно это был карандаш, а затем сунул ее за ухо.

Телефон не отвечал очень долго, а когда соединение произошло, голос генерала Потапчука изменился: из грозного, властного, он стал мягким и ласковым.

— Михаил Львович? Добрый вечер! — Федор Филиппович назвался, и вдруг выражение его лица стало недовольным, абсолютно не сочетающимся с голосом, которым он говорил. Лоб наморщился, как голенище хромового сапога, губы вытянулись в линию. — Михаил Львович, я извиняюсь, конечно, но поймите и вы меня. Все, что я мог, я делал, вы уж не обижайтесь. Вы же знаете, этим журналистам только дай. И где они информацию выудили, мне неведомо. Наверное, кто-то из ваших, из психиатров, слил.

— ...

— В чем дело? Ну это, знаете ли, не по телефону.

— ...

— Нет, нет, что вы, Михаил Львович, теперь никакой политики! Даже на один грамм политика здесь не замешана.

— ...

— Вот именно это я от вас и хотел услышать. Значит, вы сейчас на даче? А супруга как себя чувствует?

— ...

— Прекрасно. Низкий поклон ей.

— ...

— Спасибо, что помнит меня. Значит, давайте так...

— ...

— Нет, утром не пойдет, Михаил Львович, никак не получается утром, надо прямо сейчас.

— ...

— У вас машина не на ходу? Это не проблема, мы вопрос решим быстро. Я сам лично заеду за вами. Прямо сейчас и выезжаю. Ну, минут через пятьдесят, от силы через час.

— ...

— И назад отвезут. Можете не сомневаться, уважаемый Михаил Львович. Вы же знаете, если я обещаю...

— ...

— Ой, только не надо, пожалуйста, без всяких церемоний.

— ...

— Чай мы и здесь выпьем. Насчет пирога — это, конечно, дело вашей супруги.

— ...

— Вы себя плохо чувствуете?.. Таблеточку примите. Дело очень важное, оно на контроле у директора, да и много людей в курсе. Так что я прямо сейчас еду.

Генерал положил трубку и задышал так тяжело и часто, что полковнику даже не по себе стало.

— Какой мерзавец! Надо же, вспомнил то, что десять лет назад было. Еще бы вспомнил, как я его сыночка от тюрьмы спас! Сидел бы лет пять-шесть... Ну да ладно. Машину вниз вызови, я побежал. А вы тут колошматьте его, только осторожно, смотрите, чтобы он копыта не откинул. Через пару часов специалиста доставлю, и, если повезет, к утру мы кое-что знать будем.

Профессор Томский был фигурой одиозной. Многие, очень многие имели на него зуб. Многих неугодных режиму он упек в сумасшедший дом, составляя липовые истории болезни и обрекая вполне здоровых людей на мучительную изоляцию. Благодаря его стараниям, десятки писателей и журналистов, врачей и правозащитников долгие годы были изолированы от общества толстыми стенами психиатрической больницы.

Михаил Львович Томский активно сотрудничал с КГБ, помогая всесильной организации оберегать гнилую власть от правды, на которую его пациенты пытались открыть народу глаза. Казалось бы, время Томского прошло, политическая ситуация изменилась. Однако Томский выстоял, даже стал членкором Российской академии медицинских наук, защитил докторскую. Но в своих грехах не покаялся, хотя и стал намного осторожнее.

Генерал Потапчук приехал на дачу. Томский уже ждал его на крыльце: с портфелем в руках, в темном костюме при галстуке, плаще, фетровая шляпа в руках. Профессор и генерал ФСБ поздоровались за руку, как старые знакомые.

— Ну что, едем? Я рад, Михаил Львович, что вы согласились.

— Еще бы я не согласился, — хмыкнул профессор. — Я же знаю, вам, генерал, отказывать — себе дороже.

— Это уж точно, уважаемый Михаил Львович, лучше с нами дружить и нам помогать. Так оно спокойнее. Надеюсь, с этим вы согласны?

— Какая разница, Федор Филиппович, согласен с вами профессор Томский или нет? Я все равно на крючке и буду делать то, что вы скажете.

— Сейчас, — уже сидя в машине, заговорил генерал, — от вас, Михаил Львович, требуется совсем не то, чем вы занимались раньше. Томский насторожился.

— Рассказывайте. А я, пока есть время, обдумаю. И Потапчук рассказал ему все, что знал.

— Мания величия, — коротко резюмировал генерала профессор Томский. — Судя по всему, элементарная мания величия. Есть у нас и Наполеоны, и Сталины, и Ленины. Ломоносов был и Кулибины с Поповыми — этого добра хватает.

— Сейчас нас диагноз, абсолютно не интересует. Диагноз — это не главное.

— У меня есть ученица, но она не живет в России, уехала два года назад... Вот это ее дело, она бы вам помогла. Клептомания, связанная с манией величия, — тема ее диссертации.

— А без нее не справитесь? — спросил Потапчук, чувствуя, что, возможно, ошибся, обратившись к Томскому.

— Я, конечно, попробую, сделаю все, что умею, но за результат ручаться не могу. Человеческий мозг, генерал, слишком сложно устроен, слишком много в нем загадочного. Когда мы говорим «серое вещество, клетки» — это для мясника. А для нас, психиатров, это не серое вещество и не просто клетки. Вы, наверное, знаете, генерал, что великий Альберт Эйнштейн восхищался своим приятелем Зигмундом Фрейдом и не уставал повторять, что вся физика со всеми ее теориями, законами, формулами — ничто по сравнению с психологией.

— Нет, я этого не слышал, Михаил Львович, я другому учился. Это ваша профессия, ваш хлеб, так что советовать вам ничего не стану. Но дело, поверьте, чрезвычайно важное, и, если мы быстро не найдем бриллиант, начнется международный скандал. Надеюсь, вы понимаете, Михаил Львович, что вся информация по этому делу огласке не подлежит и никто ни о чем знать не должен?

— Вы мне будете говорить! Если ваши же не расскажут, как это уже было, то я никому ничего не скажу. Я открываю рот лишь тогда, когда мне приходится оправдываться. И вы это знаете.

— Да-да.

Черная «Волга» с двумя антеннами спецсвязи уже въезжала через железные ворота во внутренний двор здания на Лубянке. Генерал Потапчук показал пропуск.

— Давай, к подъезду, — обратился он к водителю. Через служебный подъезд они поднялись на второй этаж. Их встретил, полковник.

— Организуй чай, кофе.

— Нет, мне не надо, — сказал Томский, — я по ночам ни чай, ни кофе не пью.

— Чего желаете?

— Ничего, — сказал профессор. — Покажите пациента.

— Останьтесь здесь, полковник, — обратился генерал к своему подчиненному. В кабинет они вошли вдвоем. Полковник, сидевший за столом, тут же встал.

— Работайте, — махнул генерал рукой и кивком головы указал на мужчину, сидевшего на стуле перед столом.

Профессор Томский взял второй стул, поставил рядом. Тихим голосом, глядя в глаза Князеву, произнес:

— Меня зовут Михаил Львович, фамилия Томский. А ваше имя?

— Николай Николаевич Князев, — услышал он спокойный ответ и взглянул на руки пациента. Ладони лежали на коленях, пальцы не вздрагивали.

— Очень приятно, Николай Николаевич. А ваше настоящее имя?

— Я вижу, вы человек проницательный, я им целый день твержу, кто я, думал, и вы из их компании, — произнес Князев. — Настоящее мое имя Николай Романов. Честь имею, очень приятно, — Князев победно посмотрел на полковника и генерала Потапчука. Томский спокойно продолжал:

— Я прошу вас оставить нас наедине с Николаем Романовым. У нас конфиденциальный разговор. Генерал и полковник покинули кабинет.

— Расскажите мне о своем деде.

— Прадеде. Вас интересуют мои предки?

— Да, очень.

— Что ж, если вам угодно, слушайте.

Князев начал издалека. Каждое имя подкреплялось датами рождения, венчания, восшествия на престол, подробностями личной жизни. Томский слушал, глядя в глаза своему собеседнику.

— Достаточно, — тихим голосом произнес он.

— Я вижу, вы верите мне?

— Безусловно, каждому вашему слову. А нельзя ли поподробнее о дне вчерашнем?

— Вчерашний день? Конечно, можно.

Князев пересказал вчерашний день до того момента, как он вышел из Кремля, увидел на Красной площади девочку с ярко-желтым воздушным шариком. После этого был провал. Князев напрягся, сжал колени пальцами, его губы затряслись, а взгляд затуманился, словно над голубой гладью поплыл дым.

Профессор вел беседу умело. Он понимал, что, если псих-маньяк и сможет вспомнить то, что, их интересует, то лишь маленькими фрагментами, из которых ему, профессору Томскому, предстоит сложить цельную картину.

И он начал задавать вопросы, иногда короткие, иногда более сложные, в каждом из них преследовал определенную цель. Князев вспоминал с трудом: охранник, банка с водой, портфель.

Опять серия вопросов. Томский сообразил, игра с банкой — это часть плана, невероятно хитроумного, выверенного как в математике, где каждое последующее действие цепляется за предыдущее.

Они опять вернулись к ярко-желтому воздушному шарику. О страхе Князев не вспоминал, но капли воды на брусчатке вспомнил. Заговорил, о воде, пластмассовой крышке, двух мужчинах, витринном стекле, манекене. «Значит, он бежал», — понял Томский.

Профессор иногда ставил себя на место пациента, иногда пытался смотреть на него со стороны. Он вспотел, устал, но продолжал вести беседу, выуживая один ответ за другим. Князев Томского не боялся, как не боялся никого, чувствуя себя великим, богоизбранным, а всех остальных — своими подданными. Профессор казался ему человеком безобидным, не желающим ему, Николаю Третьему, зла. Поэтому с ним можно было быть вполне откровенным.

Шаг за шагом профессор Томский подвел пациента к тому, что тот вспомнил о подземном переходе, где был арестован. Почти шесть часов ушло на разговор. Сотни, а может быть, тысячи вопросов было задано и тысячи ответов услышал член-корреспондент Михаил Львович Томский. И он смог наконец выстроить картину преступления.

— Где квитанция? — спросил он как бы между прочим.

— Квитанция у меня. Надеюсь, вы мне верите?

— Да, конечно, иначе я бы с вами не разговаривал.

Человек, возомнивший себя прямым наследником царской фамилии, запустил руку в левый карман френча. Но карман был пуст.

— Портмоне! — он ощупал все карманы. — Милиция, наверное, забрала. Я требую вернуть мне квитанцию и кошелек. Портмоне не было. Профессор вышел в приемную.

— Мне кажется, я свое дело сделал, — сказал он.

— Сделали? — вскинув брови, изумился генерал Потапчук.

— Да, — твердо произнес Томский. — Он рассказал мне все, но не вспомнил о бриллианте, он сдал портфель в камеру хранения на Белорусском вокзале. Если мне не изменяет память, именно с Белорусского вокзала Николай Второй на специальном поезде отправлялся в Могилев. На специальном царском поезде, — уточнил профессор. Квитанция в портмоне.

— Но у него не было при себе портмоне, при нем и денег не нашли, — заметил генерал и тут же вызвал полковника. Профессор Томский стоял. Он устал сидеть.

— Нет, не было, — подтвердил полковник, — никакого портмоне при задержании у гражданина Князева не было.

— А милиционеры не могли его присвоить? Полковник хрустнул суставами пальцев.

— Товарищ генерал, все может быть. Но, думаю, они бы не рискнули.

— Полковник, Князева в камеру.

— В какую камеру, генерал? — вмешался профессор Томский. — Его надо в институт, он на самом деле болен, это тяжелая форма маниакального психоза, — и далее профессор произнес тираду, состоящую из медицинских терминов, от которой у Потапчука даже зубы заломило, как от ледяной воды в жаркий день.

— Хорошо, профессор, но до возвращения бриллианта он побудет у нас. Спасибо, — генерал пожал профессору руку. — Полковник, едем на вокзал, нужна фотография Князева.

— Она у нас есть.

— Нужна сегодняшняя фотография. Быстро сделать, и едем на вокзал. Может быть, портфель стоит там.

Федор Филиппович довольно потирал руки. У него появилась надежда, он даже представил себе, как войдет в кабинет к своему шефу и твердым голосом, спокойно доложит о том, что бриллиант найден. И, как бы между прочим, подчеркнет свою роль во всем этом сложном деле, попахивающим международным скандалом. Впервые за последние годы ему не пришлось прибегать к помощи Глеба Сиверова.

Через двадцать минут генерал, полковник и еще три милицейских чина на двух машинах мчались к Белорусскому вокзалу. В камере хранения уже находились свои люди, было дано жесткое указание портфели из камеры хранения никому не выдавать: портфель с банкой, закрытой пластиковой крышкой, должен остаться в камере хранения.

Генерал нервничал невероятно, он курил сигарету за сигаретой, забыв о предупреждении врачей, ему хотелось кричать на водителя, ударить кулаком в спину:

— Да едь же ты, черт подери, быстрее! Еще быстрее!

Водитель гнал черную «Волгу» с затененными стеклами так, словно был не преследователем, а сам уходил от погони и у него на хвосте сидела смерть.

— Быстрей! — рявкнул Потапчук, забывший о преклонном возрасте, он казался себе сейчас молодым, способным выдержать любую нагрузку. Он был уже не в силах сдерживать волнение.

— Не могу быстрее. Дети, товарищ генерал.

— Мать их...! — Потапчук с ненавистью смотрел на детей, переходивших площадь. — Понаехали! — бурчал он. — Могли бы приехать и на другом поезде!

В конце концов, они добрались до камеры хранения и сразу в сопровождении двух офицеров линейного отдела спустились вниз. Им повезло: работала та же смена, что и вчера. Лысый мужчина с самодельным бэджиком, привязанным к карману халата куском шпагата и с металлической расческой, торчащей из кармана. Лысина и выпученные глаза делали его чем-то похожим на Пикассо.

— Ваше фамилия, имя? — обратился Потапчук к приемщику клади.

— Земский Петр Петрович, — сказал двойник Пабло Пикассо и прикоснулся короткими цепкими пальцами к левому виску. Он весь подобрался, чувствуя, что перед ним высокий чин.

— Значит, так, Петр Петрович, всех убрать, технический перерыв.

— Понял.

На двери камеры хранения появилась табличка «Технический перерыв 15 минут». Сотрудники принялись обыскивать камеру хранения. Было обнаружено несколько портфелей, вскрыв которые, убедились, что эти вещи не имеют отношения к портфелю Николая Князева. Земскому Петру Петровичу была предъявлена фотография Николая Князева.

— Может быть, вы помните этого человека? Выпученные глаза приемщика клади уставились в снимок.

— Можно? — спросил он, поднося фотографию ближе к глазам, а затем отдаляя на расстояние вытянутой руки. — Как же, помню, вчера он сдавал портфель.

На лице генерала Потапчука появилась хищная улыбка: «Вот она, удача, хватай ее за хвост, не давай ей выскользнуть из пальцев!»

— На царя похож.

— Точно, — сказал генерал. — А что сдавал наш царь, не помните случайно, Петр Петрович? — имя-отчество приемщика прозвучали почти ласково. Так произносят отчество дальнего, но очень любимого родственника — того, от которого зависит дальнейшая судьба. Так провинциал, прибывший из какого-нибудь Урюпинска в Москву, обращается к своему двоюродному дядюшке с просьбой приютить его на несколько дней.

— По-моему, он сдавал портфель.

— Портфель? Портфель? — дважды буркнул генерал. — А где портфель, Петр Петрович? Вы куда его поставили?

— Я не ставлю, — сказал двойник Пабло Пикассо, — ставит мой помощник. Но дело в том... — он немного помедлил. — Не мое дело — ставить. Мое дело принимать и отдавать. Так вот, я вчера и отдал портфель.

— Кому отдали?

Выпуклые глаза на время захлопнулись тяжелыми веками. Петр Петрович Земский стал похож на гипсовую маску. Затем вдруг лицо разгладилось, морщины исчезли, глаза открылись.

— Забрали портфель. Мужчина был не очень запоминающийся. На левом глазу, если, конечно, я не ошибаюсь, вроде бы... все точно.

— Что на левом глазу? — вставил вопрос генерал.

— Бельмо у него было на глазу. Знаете, бывает такое дело. Да и вообще, он был похож на алкаша.

— И вы ему отдали портфель? — генерал едва сдержался, чтобы не ударить приемщика в нос, даже пальцы сжались в кулак.

— А почему я не должен был выдать вещь, если мне предъявили квитанцию?

— Как вы говорите, выглядел получивший портфель?

— Алкаш с бельмом на левом глазу.

— Полковник, ты слышал? Это точно, Петр Петрович?

— Точнее не бывает, — сказал сотрудник камеры хранения. — Все точно.

— Зачем же ты отдал портфель? И Петр Петрович Земский повторил свое объяснение:

— Я выдаю вещи по квитанции, и мне все равно, кто квитанцию предъявляет. Есть квитанция — получи свою вещичку, нет квитанции — гуляй. Кстати, если вас так интересует, я ее сейчас отыщу, — и Петр Петрович Земский вытащил из-под своей стойки длиннющее шило, кусок остро заточенной проволоки, на которой, как в добрые старые времена чеки в кассе магазина, были нанизаны квитанции. — Сейчас, сейчас... Вот... Это утро... это полдень... вторая половина, а вот эти — ближе к вечеру, — шелестя квитанциями, говорил Петр Петрович. — А вот и она, смотрите. Здесь написано: вторая полка, одно место и номер квитанции. Все сходится, точно, это портфель. Видите, здесь буквочка "П"? Это значит, портфель. А если буквочка "С", это значит, сумка. А если буква "Ч", надеюсь, вам ясно, это чемодан.

Генерал был бледен. Суставы крутило, сердце колотилось, ему захотелось закурить. Он сунул сигарету в рот, щелкнул зажигалкой, сел на крашенный суриком табурет и жадно затянулся. Его надежды рухнули, рассыпались, развалились, как разваливается карточный домик.

— Вот так, полковник, — сказал он, глядя на пряжку брючного ремня. — Вот так-то... А счастье было так возможно, так близко.

***

Случается, что милиции и ФСБ приходится работать вместе, забыв о постоянной конкуренции. Так было и в этот раз. Проанализировав ситуацию на совместном совещании, похищение бриллианта решили не афишировать, для всеобщего обозрения в витрину положили искусно ограненный кусок хрусталя. Подсветка для того, чтобы подчеркнуть достоинства «бриллианта», была врублена на всю мощь, чтобы даже знатоки принимали дешевую подделку за один из драгоценнейших в мире камней.

Времени на поиски было отведено мало. Когда директор ФСБ и министр внутренних дел поинтересовались у премьера о сроках завершения операции, то получили ответ: «Вчера».

Расследование повели в двух направлениях. Несколько бригад следователей пытались выяснить, кто окружал Князева в последние годы, с кем он контактировал, кто мог навести на мысль украсть бриллиант, кому он потом его передал. Однако к Князеву обычные методы были неприменимы. Человека, искренне уверенного в том, что он император России, ни генералам, ни полковникам не запугать. Он был готов встретить с высоко поднятой головой даже смерть.

Второе направление представляло собой набор спецопераций. Координировать действия ФСБ и МВД было поручено штабу во главе с полковником службы безопасности Петровым. По важности события возглавить бы этот штаб кому-нибудь из генералов, хотя бы Потапчуку, но генералы — народ ушлый, знают, если дело дохлое, то первой полетит голова начальника штаба, и, кто как мог, уходили в сторону. Но недалеко, потому как в случае успеха руководителю штаба светили звезды на погоны и солидная должность вдобавок. Полковнику же Петрову деться было некуда. Тут уж или пан, или пропал.

Очередное заседание штаба состоялось в здании ФСБ, в конференц-зале, лишенном окон. Большинство милицейских чинов ни разу не были здесь и с интересом разглядывали строгий интерьер, сохранившийся с тридцатых годов: огромную бронзовую люстру с матовыми плафонами, которая вполне могла бы висеть где-нибудь в театральном зале или на станции метро, лепные карнизы, панели из мореного дуба. Мебель, хоть дорогая и искусно сделанная, но сидеть на ней было неудобно, невозможно расслабиться.

— Господа и товарищи офицеры, — начал полковник Петров. Так любил начинать планерки его непосредственный начальник.

Обращение понравилось. Кто хотел, отнес себя к господам, а кто хотел — к товарищам, при этом все оставались офицерами.

— Будем исходить из того, что камень уже украден и вернуть его мы должны в кратчайшие сроки.

Петров рассказал о том, какую информацию удалось получить в результате допросов Князева, и честно признался, что разработка этого направления, скорее всего, ничего не даст. Поэтому основной упор надо делать на спецмероприятия.

— Надо сделать так, чтобы преступный мир вздрогнул, — сказал он. — В сегодняшней ситуации мы должны заставить его работать на нас. Нужно прижать авторитетов, блатных, сутенеров, проституток. Где-нибудь да отыщется конец веревочки, которая, сколько ей не виться, а к камню нас выведет. Неофициально обещаю вам, что на время операции временно снимается ответственность за превышение полномочий. Жалобы на неправомерные действия сотрудников правоохранительных органов рассматриваться не будут, до определенных пределов, разумеется.

— Он хоть понимает, что такое щемануть криминального авторитета? — шепнул один милицейский подполковник другому.

— Я понимаю, это непросто, — сказал подполковник Петров, будто угадав, о чем говорят подполковники.

Он говорил еще минут десять. Поиски решили ограничить Москвой и Московской областью, территорию поделили на квадраты, за квадратами закрепили ответственных. Все вроде бы стало ясно. Ментам, и эфэсбэшникам, по большому счету, предоставили неограниченную свободу.

Петров немного смазал впечатление от заседания своим заключительным словом. В восьмидесятые годы он служил в Афганистане и потому иногда любил блеснуть какой-нибудь восточной суфийской мудростью:

— Знаете, как в пустыне нужно искать льва? — внезапно спросил он и обвел людей в погонах пристальным взглядом. Не дождавшись ответа, полковник Петров с загадочным видом поднял указательный палец. — Пустыня, делится надвое. Смотрят, в какой половине находится лев, и ее еще раз делят надвое, затем смотрят, в какой из четвертинок лев. И так делят и делят до тех пор, пока не останется совсем небольшой кусочек пустыни. Тогда берут сито, просеивают сквозь него песок и та, что осталось в сите, и есть лев. А теперь за работу. У кого есть неясности и вопросы, прошу ко мне.

Полковник Петров опустился на стул и положил руки перед чистым листом бумаги. Опытных милицейских и эфэсбэшных оперативников, тому, как использовать предоставленную свободу, учить не надо было. Умные знали, как это делается, хоть и побаивались, а дурак и так в лепешку разобьется, чтобы угодить начальству.

***

Игорь Кайманов сидел на крашеном крыльце в армейском бушлате, накинутом на плечи. Между ног стояла литровая бутылка, — наполовину пустая, стакан и надкусанное яблоко. Пачка сигарет лежала на коленях. Зажженная сигарета подрагивала в пальцах. Кайманов смотрел на дорогу. Серая «тойота» медленно ехала по улице. Машина остановилась прямо у калитки. Из нее вышел мужчина, в левой руке он держал солнцезащитные очки. Посмотрел на небо, затем на уже тронутый желтизной каштан, старый, красивый, развесистый, он перевел взгляд на мужчину, сидевшего на крыльце.

— Можно зайти, хозяин?

— А что надо? — спросил Кайманов.

— Потолковать.

— Заходи, — Игорю Дмитриевичу показалось, что этого мужчину он знает, видел когда-то, но сразу не смог вспомнить где: здесь, в дачном поселке, или по делам.

Глеб открыл калитку, но с опаской, как всегда делают, зная, что во дворе злая собака.

— Не бойтесь, заходите, нет Лорда. Глеб подошел, поздоровался за руку.

— Смотрю, вы даже имени вспомнить моего не можете.

— Не могу, — честно признался Кайманов.

— Павел Молчанов.

— А... Глеб сел рядом, закурил. Несколько секунд мужики молча курили.

— Может, выпьешь? — спросил Кайманов, тронув бутылку за горлышко.

— Выпил бы, да за рулем.

— А я вот выпью.

Он налил себе треть стакана, одним глотком выпил, откусил яблоко и взялся за сигарету.

— Кто его?

— Да бандит какой-то.

— Что, в дом бандит лез?

— Если бы в дом! Во дворе, в Москве побежал за бандитом, а тот его ножом по горлу.

— А пес хороший был?

— О, — вздохнул Кайманов, — не то слово! Он мне как брат был, я с ним даже поговорить мог. Лучше, чем жена, всегда до конца выслушает и возражать не станет. Глеб улыбнулся.

— Хочешь, кое-что покажу?

— Что ты мне покажешь?

— Пошли, покажу.

Кайманов нехотя встал. Он был огромным, стадвадцатикилограммовым мужиком, широким в плечах и толстым. Он вперевалку шел за Глебом. Бутылка, сигареты, яблоко остались ждать хозяина на крыльце. Лишь сигарета дымилась во рту.

Глеб подошел к машине, открыл заднюю дверцу. Взял коробку из толстого рыжего картона и подвинул к себе.

— Подойди сюда.

Кайманов подошел. Насупившись, он смотрел на коробку, в которой было пробито несколько дырок. Глеб раскрыл ее, запустил в нее руку и вытащил двухмесячного щенка, темно-коричневой, почти черной масти. Щенок лежал на его руках, свесив крупные передние лапы, и моргал глазами от яркого дневного света. Кайманов даже вздрогнул. На лице бизнесмена появилась глуповатая улыбка.

— Уй, какой! — сказал Кайманов, протягивая к щенку огромные ручищи.

Глеб бережно, как ребенка, положил щенка на ладони Кайманова. Тот прижал его к себе, поднес к лицу, и щенок, высунув влажный язык, лизнул бизнесмена в губы и нос. Кайманов рассмеялся:

— Фу! Какой красавец! Ух ты, какой резвый, крепыш!

Щенок завилял толстым круглым задом. Кайманов ручищей гладил его по тупой мордочке, нажимая на нос указательным пальцем, который щенок пытался ухватить зубами. Кайманов принялся целовать щенка ротвейлера в морду. Щенок ловко уворачивался.

— Ты смотри, какой, чувствует, что я выпивши. Знаешь, Лорд ведь тоже не любил, когда я выпивал. Когда я выпью, никогда не позволял себя целовать, а когда трезвый, пожалуйста. И этот такой же. Ну ты смотри! — бизнесмен перевернул щенка на спину. — Кобелек, хороший кобелек! — мужчина почесал пальцем живот щенка, от чего тот заурчал. — А, любишь, любишь. Все вы это любите, — он потрогал уши, посмотрел глаза. — Замечательный щенок. С него такой пес вырастет! Я и Лорда таким взял, два месяца было с небольшим.

— Это тебе, — сказал Глеб. — Бери.

— Мне?

— Да как узнал о Лорде, решил тебе подарок сделать, — ответил Сиверов.

— Нет, я больше собак заводить не буду, не хочу, — погрустнел бизнесмен, но щенка продолжал держать на руках и тихонько поглаживать. Через полчаса щенок бегал по дому, тычась в разные углы, но все время возвращался к бизнесмену, пытаясь укусить того за ногу.

А Кайманов разговорился, вспоминая то злополучное утро в мельчайших подробностях. Он видел киллера, когда тот сидел на заднем сиденье в машине, видел, как тот шел по двору, держа руки в карманах, видел, как стрелял. Память у бизнесмена была превосходная. Он даже запомнил родинку под правым глазом киллера или бородавку.

— Знаешь, Павел, я тебе верю и знаю, ты мне вреда не причинишь. Поэтому я тебе и рассказываю все это, будь оно проклято. Этого я обучу как следует, этот будет безжалостен.

— А может, не надо? — сказал Глеб, положив ладонь на плечо Кайманову. — Может, пусть он лучше другом твоим настоящим будет?

— Ну, знаешь... Другом он и так будет. Человек так дружить не умеет, как собака. Это я тебе говорю не просто так, поверь. Человек всегда предать может, а вот пес, настоящий пес, никогда не предаст и никогда не изменит. Да и молчат они. Правда, бывает, смотришь на него и хочется, чтобы он сказал что-нибудь. Я вот теперь даже пить не буду. Видишь, ему не нравится, когда на него перегаром дышат, не нравится, когда запах водки.

Кайманов вытащил из-под стола щенка, поставил прямо на скатерть и смотрел на него, словно это было произведение искусства, причем бесценное, ни с чем несравнимое.

— Хороший ты какой.

— Назовешь как? — спросил Сиверов.

— А ты как посоветуешь, Павел?

— Назови его Лордом в память о погибшей собаке.

— Лордом, говоришь? А почему бы и нет? Память будет. Люди так всегда поступают. Вот меня по деду назвали, а тебя? — спросил Игорь Дмитриевич Кайманов, взглянув на Глеба.

— И меня так же.

— Тогда я его назову Лордом. Лордик, Лор-дик... — бизнесмен гладил щенка, прижимая его к столешнице огромной ладонью. Песик держался на толстых ножках, толкал крупной головой ладонь. — Ух, какой сильный, красавец, а не пес! Слушай, если тебе запчасти нужны будут к твоей тачке, приезжай, всегда пожалуйста.

— Хорошо, — сказал Глеб и еще раз посмотрел на часы.

— Спасибо тебе, — пожимая руку Глеба, произнес бизнесмен. — Ты меня, можно сказать, спас.

— Ладно, это ты мне помог.

— Где мы с тобой раньше встречались? Вспомнить не могу.

— Нигде. Первый раз тебя вижу.

— Тогда почему, как...

— Он ведь друга моего убил, одноклассника, — Глеб соврал не моргнув глазом.

Они простились как старые знакомые. Кайманов со щенком на руках проводил Глеба до калитки.

 

ГЛАВА 10

Столица жила обычной вечерней жизнью. Прогуливались в поисках клиентов проститутки, блатные обходили торговые точки, собирая дань. Погода стояла мерзкая, поэтому без особого дела никому нос на улицу высовывать не хотелось. По крышам домов барабанили упругие струи дождя. Вода урчала в водосточных трубах, струилась по выложенным плиткой тротуарам, превращала асфальт в черное стекло. Машины, вздымая брызги, проносились у кромок тротуаров, прохожие жались к стенам. Посетители баров и кафе устроились в тепле за столиками и потягивали крепкое спиртное, люди, спешившие куда-то под дождем, завидовали им.

Подмосковный авторитет Петрусь, носивший в миру фамилию Петрусев, державший пару вещевых мини-рынков, решил отдохнуть от дел. Уже второй день он проводил с семьей в загородном доме и даже находил в этом определенное удовольствие. Однако, когда пошел ливень, Петрусь почувствовал себя неуютно. Еще двадцать минут назад ему нравилось сидеть в саду и издалека наблюдать за женой, играющей с сыном, теперь же, когда они все вместе оказались в большом холле перед телевизором, Петрусь ощутил, что его тянет в Москву. В большом городе даже в плохую погоду найдешь, где расслабиться. Но он клятвенно пообещал жене три дня побыть с ней и ребенком.

Петрусь пустыми глазами смотрел на экран телевизора и мысленно прикидывал, что бы такое сделать, чтобы нарушить клятву.

Погода навевала мрачные мысли, нагоняла тоску и, как оказалось, не только на Петруся. Недавно откинувшийся с зоны кореш с жутковатой кличкой Скелет, которому он два года назад, выходя на волю, передал зону, вспомнил о своем благодетеле, давшем ему необходимые рекомендации. К Скелету его кличка приклеилась еще в детстве: во дворе пугал девчонок, поднимая майку и втягивая живот так, что становились видны не только ребра, но и позвоночник.

С годами он покрупнел, отяжелел, но прежнего таланта не утратил. Сильно голодный по женщинам, выпивке и хорошей компании, Скелет решил этим вечером оттянуться в бане с пацанами и телками. А там как получится: понравится — будет так гулять до утра, а нет — переберется в другое место.

Телефон в загородном доме Петруся ожил. Жена была приучена — в присутствии мужа трубку первой не брать.

— Да, — важно сказал Петрусь.

— Ты почему, блин, не с нами? — закричал Скелет.

— А ты мне звон делал?

— Кореш должен сам чувствовать, когда плохо, а когда хорошо. Я тебя по всему городу ищу, а ты с бабой своей на даче загораешь? Попариться хочешь с телками, в бильярд поиграть? Генка Ростовский со мной. От такого предложения трудно было отказаться.

— Жду, где всегда, — сказал Скелет, и Петрусь тут же вспомнил, как он на прошлой неделе на бильярдном столе развлекался сразу с двумя проститутками, сестрами-близнецами, которых Скелет привел для себя, но, поставив на кон, проиграл корешу в «двадцать одно».

— Стрелку забили, не могу не поехать, — состроив кислую мину, сказал жене Петрусь.

— Тогда и я в Москву уезжаю, мне тут одной делать нечего. Пришлось согласиться.

— Только быстрее собирайся.

Петрусь ездил один, без охраны, считал, что настоящий авторитет на своем авторитете должен держаться, а не полагаться на бригаду и стволы. За это его уважали вдвойне, как блатные, так и менты. Он ездил без охраны и теперь, хотя месяц тому назад его пробовали завалить кавказцы. Кто и зачем, было неясно, их искали до сих пор.

Машины Петрусь любил не меньше, чем продажных женщин, но менял их не так часто. Последней его страстью был навороченный джип «гранд черокки», черный, красивый, торжественный, как гроб на воровских похоронах. Четыре фары, поднятые дугой украшали крышу, даже мигалку мог бы себе устроить Петрусь, но с синим стаканом на крыше джип напоминал бы ментовскую машину.

Жена, прикрыв себя и ребенка большим, как церковный купол зонтиком, добежала до машины. Петрусю же прятаться от дождя было западло. Он не спеша открыл ворота, выкатил машину и повесил тяжелый замок. Автомобиль вел сосредоточенно, с каменным непроницаемым лицом. Можно было подумать, что он и впрямь едет на разборку. Жена старалась не лезть в дела Петруся, все равно она в них ничего не понимала. Мальчишка, сидя на заднем сиденье рядом с матерью, тер ладошкой стекло, усыпанное брызгами, в тщетной надежде стереть их изнутри.

Не знал Петрусь, что не только Скелет жаждет встретиться с ним сегодня. Менты уже побывали на его московской квартире и узнали от соседей, что вчера утром он вместе с женой и сыном уехал за город. Где его загородный дом, Петрусь никогда не скрывал. У ментов на него ничего не было, потому он и не опасался.

Зная спокойный нрав Петруся, и то, что он ходит без охраны, брать его отправили пятерых оперативников на микроавтобусе. Дворники еле успевали сбрасывать со стекла воду. Менты были в штатском, при оружии. Когда они проехали от Москвы километров пятнадцать и до цели оставалось около пяти, навстречу им пронесся огромный навороченный джип. Из-за дождя никто не успел рассмотреть номера.

— По-моему, это его машина, — сказал лейтенант. — Эй, останови! — крикнул он водителю. Тот притормозил. Капитан, бывший в группе старшим, переспросил:

— Ты уверен?

— Черт его знает, дождь. Но похож.

— И что, мы сейчас за ним погонимся? А если Петрусь дома? Капитан, сидевший на переднем сиденье рядом с водителем, потянулся к рации:

— Я машину ГАИ неподалеку видел, они всегда в одном месте за бугром с радаром пасутся. Наконец, ему удалось связаться с гаишниками.

— Минут через пять возле вас должен проехать черный джип «гранд черокки». Возможно, его госномер... Если это он, остановите его и сообщите мне. Конец связи.

Микроавтобус стоял на обочине. Лейтенант и капитан нервно курили. Гаишники не заставили себя ждать, вышли на связь сами.

Петрусь отлично знал то место, на открытом пространстве гаишники не пасутся, им подавай бугорок, будку, чтобы спрятать машину, если надо, не поленятся даже свои личные авто пригнать, поставят за ними машину с мигалками и уж оттуда радаром стреляют. По дороге к Москве гаишники облюбовали небольшой бугорок, машину он скрывал лучше не придумаешь.

«Когда спешишь, скорость лучше не превышать», — исповедовал принцип авторитет, а потому удивился, увидев милиционера, машущего ему полосатым жезлом. И еще не понравилось Петрусю, что на плече у гаишника висит автомат. Такого давненько уже не случалось. Бывало, когда шла облава, автоматчики появлялись только у поста. Тут же вспомнились кавказцы и то, как его пытались завалить. Не обращая внимания на выставленный жезл, Петрусь промчался мимо.

Гаишник доложил капитану по рации, что госномер тот самый, но джип по требованию не остановился.

— И самое странное, скорость не превышал, — добавил гаишник.

— Мы его сами догоним, только ведите его по постам, сообщайте, куда он направляется.

— Ты почему не остановился? — поинтересовалась жена у Петруся, когда тот не среагировал на жест гаишника.

Будь Петрусь наедине с супругой, он ответил бы ей по полной программе. Но в машине сидел ребенок, поэтому в ответ прозвучало лишь раздраженное:

— Не твое дело! Жена обиженно поджала губы и. затаилась на заднем сиденье.

— Я не понимаю, зачем нам было срываться и лететь в Москву?

— Меня пацаны ждут.

— Ты поосторожнее сегодня.

— Не каркай.

До Москвы оставалось совсем ничего, когда за джипом пристроился микроавтобус. Приближение ментов Петрусь ощущал спинным мозгом.

— Суки! — пробормотал он.

— Кто?

— Они, — не оборачиваясь, ответил Петрусь.

Микроавтобус явно пытался обогнать джип. Петрусь надавил на газ, и микроавтобус стал отставать.

Капитан занервничал. Он опустил боковое стекло и, держа пистолет в руках, высунулся до пояса, рискуя вывалиться на асфальт.

— Стой, сука! — закричал он, размахивая пистолетом. Петрусь, сузив глаза, посмотрел в зеркальце заднего вида.

— Кому это он? — нервно спросила жена.

— Тебе, — ответил Петрусь и прибавил скорость. Капитан попытался прицелиться, но микроавтобус раскачивало, подбрасывало. Прорезь прицела оказывалась то на высоком колесе джипа, то перемещалась на запаску, то в ней возникал блестящий бампер.

— Уйдет, — произнес водитель, — ей-богу, уйдет!

Капитан нажал на спусковой крючок. Идущие рядом с микроавтобусом машины тут же шарахнулись в стороны и отстали. Казавшаяся поначалу забавной ситуация, теперь уже не веселила водителей и праздных зевак. Пуля, выбив из бампера искру, ушла вверх.

— Остановись! — закричала жена. — Так они нас всех перестреляют.

— Если остановлюсь, перестреляют точно.

— У тебя пистолет есть?

— Волыну с собой не вожу, — процедил сквозь зубы Петрусь.

Капитан еще раз прицелился и вновь выстрелил. На этот раз пуля угодила в хорошо накачанную запаску. Зашипел вырывающийся наружу воздух.

— Ты по другим колесам стреляй, капитан, — посоветовал водитель.

Придерживаясь одной рукой за скобу над окошком, капитан еще раз выстрелил. На этот раз попал куда надо. Джип повело. И не будь у Петруся мгновенная реакция, машина перевернулась бы. Массивный «черокки», чертя на бетоне черные следы, дважды крутанулся, как волчок, и замер. Микроавтобус чуть не врезался ему в бак.

Схватив монтировку, Петрусь выскочил на асфальт. На него уже были направлены четыре пистолета. То, что нападавшие не торопились стрелять и среди них не было ни одного кавказца, Петруся немного успокоило. Он медленно разжал пальцы, выпустил монтировку.

— Если перетереть хотите, валяйте.

— К машине! Руки за голову! — завизжал капитан, размахивая еще дымящимся пистолетом.

Петрусь, сохраняя достоинство, заложил руки за голову и стал лицом к джипу. В тонированном стекле он видел мужчин, обступивших его. Капитан ботинком ударил Петруся по ногам, раздвигая их, и тут же принял его обыскивать. В карманах не нашлось ничего интересного, кроме сотового телефона. Обыск капитан сопровождал матерной руганью.

— Ребенок в машине, — напомнил Петрусь, — ты бы, гражданин начальник, язык попридержал. И тут же Петрусь получил ребром ладони по шее.

— Заткнись, сука!

От подобного обращения Петрусь уже отвык. В последние годы он закон не нарушал, вращался среди легальных «коммерсов».

— Так, сержант, а теперь обыщите машину, — бросил капитан.

Заранее обученный сержант не стал утруждать себя театрализованным представлением. Он сразу открыл бардачок, запустил туда руку и, пошарив в нем для приличия, извлек два пистолетных патрона.

— Незаконное хранение боеприпасов, — заученно произнес он.

— Ты, сука ментовская, — уже забыв про ребенка, взревел Петрусь, — подбросил! — и, уже обернувшись к капитану, потребовал: — А где понятые?

— Понятых захотел? Адвоката звать станешь? — капитан двинулся на Петруся с пистолетом. — Да я тебя, сука, сейчас...

Договорить капитан не успел. Озверевший Петрусь бросился на него, но двое в штатском быстро заломили ему руки назад, бросили лицом на асфальт, защелкнули наручники.

— В машину его!

Петрусь извивался, умудрился даже плюнуть капитану на ботинок. Его заволокли в микроавтобус, бросили на пол. Жена с ребенком осталась стоять возле развернутого поперек дороги джипа со спущенным задним колесом.

Микроавтобус объехал джип и понесся к Москве. Супруга Петруся тихо всхлипнула, опустилась на заднее сиденье джипа и прижала к себе ребенка. Даже если бы машина была исправной, у женщины не было прав, не было даже мобильного телефона, чтобы позвонить знакомым.

— Мама, надо аварийку включить, — напомнил сын.

Как это делается, женщина не знала. Пятилетний сын деловито забрался на переднее сиденье, нажал кнопку. Джип заморгал габаритами, и это привело супругу Петруся в чувство. Она вспомнила, что в сумочке есть деньги. Вытащила купюру, встала возле машины и принялась ею махать. Если бы женщина ехала в обыкновенной легковой машине, даже дорогой, то желающих остановиться нашлось бы много. Но дорогой «гранд-черокки» заставлял водителей предположить, что у женщины с ребенком наверняка есть муж, да не простой, а такой же крутой, как джип. Деньги все-таки сработали. Остановился водитель грузового пикапа.

— Колесо спустило? — участливо спросил он, присев возле машины.

— Да, — растерянно проговорила женщина.

— Это мы мигом, — и он ударил кулаком по запаске. Та оказалась мягкой.

— Они и ее прострелили, — женщина мяла в руках купюру.

— Кто — они? — водитель пикапа нервно завертел головой, затылок его похолодел. Ему уже мерещился безжалостный киллер, притаившийся в придорожных кустах.

— Они мужа с собой увезли. Я не знаю, что делать, — плакала женщина.

— Вам в ментовку звонить надо.

— Это менты и были.

— Я спешу, знаете ли...

— Погодите, — жена Петруся вцепилась в рукав водителя, — отвезите нас в город, пожалуйста!

Водителю пикапа с трудом удалось поставить джип с простреленным колесом на обочину. Женщина, в общем-то, не особо любившая своего мужа, впервые почувствовала, как ей его не хватает. Водитель пикапа даже не улыбнулся, когда деньги перекочевали в его карман. Он проклинал тот момент, когда решил остановиться и немного заработать.

— Я вас до ближайшей стоянки такси довезу, а там как хотите.

Петрусь несколько раз пытался поднять голову, но ее тут же прижимал к пыльному полу микроавтобуса милицейский ботинок, и хриплый голос советовал:

— Лежать!

Ехали довольно долго. Куда приехали, Петрусь так и не понял, ему не дали осмотреться. Вытащили из машины, подхватили под скованные руки и поволокли по лестнице черного хода. Браслеты впились в запястья, но Петрусь не жаловался: во-первых, западло, а во-вторых, знал, не поможет.

Его втолкнули в полутемную комнату, силой усадили на табурет. Давненько не сиживал Петрусь на таком жестком сиденье. «Менты поганые!» — подумал он.

Он едва успел отдышаться, когда в комнату, маленькую и холодную, с высоким потолком и единственным задернутым плотной зеленой шторой окном вошел тот самый капитан, который командовал его задержанием. Капитан сел, небрежно бросил на стол два пистолетных патрона, включил яркую настольную лампу и опустил ее так, чтобы свет выхватывал из полумрака лишь его руки и патроны.

— Какого хрена меня повинтили?

Петрусю хотелось плюнуть, но он не рисковал. Затылок все еще побаливал от рифленой подошвы ботинка.

— Какого хрена, спрашиваешь? — по голосу чувствовалось, что капитан насмехается. — А мне повода не надо. Упеку тебя за хранение боеприпасов.

— Ты же сам знаешь, мне их подбросили.

— Знаю, не знаю — не твоего ума дело, — капитан запустил руку в карман и положил на стол сотовый телефон Петруся. — Ты давно последний раз чалился?

Петрусь был из нового поколения блатных, для которых лишняя ходка — не повод гордиться удавшейся жизнью.

— Загремишь на всю катушку, — пообещал капитан. — Если надо, и наркотики у тебя дома найдут.

— Чего надо? — наконец, сообразил Петрусь. Капитан рассмеялся:

— Кажется, соображать начинаешь.

— Наручники сними. Капитана ничуть не коробило, что задержанный обращается к нему на «ты».

— Вот беда, — мент хлопнул себя по нагрудному карману пиджака, — ключики-то я забыл. Придется тебе потерпеть. А мне нужно знать, куда подевался бриллиант, украденный с выставки.

— Чего? — не понял Петрусь.

— Ну, конечно, ты даже не знаешь, о чем речь идет, — капитан растопыренной пятерней заехал Петрусю в лицо. Удар был хлесткий, сильный, но синяков не оставлял. Щека мгновенно вспыхнула, будто в нее впился десяток иголок.

— Сукой буду, не знаю!

— Узнаешь. С выставки императорский бриллиант украли, и если ты мне его не найдешь, влепят тебе за боеприпасы по полной катушке. Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул мент в подполковничьих погонах.

— Ну, как идут дела? — осведомился он у капитана.

— Соображать начинает.

— Наручники сними, — напомнил Петрусь.

И тут случилось невероятное. Подполковник с готовностью вытащил из кармана маленький ключик, собственноручно расстегнул браслеты.

— Раз он соображать начал, то можно ему и послабон сделать. Петрусь растирал запястья, на которых синели следы наручников.

— Гражданин начальник, я точно не знаю, про какой брюлик базар идет.

— На шконаре вспомнишь, и пока камень не найдешь, отсюда не выйдешь.

— Я не по камням, — сказал Петрусь и тут же осекся.

— Знаем, ты по мини-рынкам специализируешься. Все вы одним миром мазаны. И пока камень на месте не окажется, будешь сидеть, Петрусь, — твердо сказал капитан, после чего бросил пистолетные патроны в белый бумажный конверт и протянул Петрусю мобильник. — Посидишь в камере, телефоны дружков вспомнишь. Звони, всех на ноги ставь, пусть камушек ищут.

Петрусь оторопело смотрел на мобильник. Такого на его памяти еще не случалось, чтобы менты сами в руки телефон совали перед тем, как отправить в камеру. Капитан нажал кнопку, и тут же вошли конвойные.

— Узнаешь что-нибудь, мне позвонишь, — капитан подал Петрусю визитку.

Так, с визиткой и мобильником в толстых пальцах, заложив руки за спину, Петрусь покинул комнату, и двое конвойных повели его длинным гулким коридором. Петрусь лихорадочно перебирал в уме телефоны. Кому следует позвонить? После того как прострелили колесо его машины, у него начисто выветрилось из головы, куда и зачем он ехал. Только сейчас он вспомнил — в бане его ждут Скелет с Генкой Ростовским и целое стадо телок.

«Везет же пацанам, — подумал Петрусь, — и я бы сейчас мог париться, водку пить, с проститутками развлекаться».

Лязгнула задвижка, заскрипела тяжелая металлическая дверь. Петруся втолкнули в камеру. Двухъярусные шконки на четыре места жались к шершавым бетонным стенам. В камере никого не было.

Дверь закрылась. Петрусь устало опустился на шконку и с ненавистью посмотрел на мобильник. Набрал номер Скелета. Звонил долго. Наконец, телефон сработал, но его тут же кто-то отключил, и сколько бы потом Петрусь ни набирал номер, трубку никто не брал. «Наверно, в бассейне утопил», — подумал Петрусь.

Такое случилось однажды с самим Петрусем. Он в сауне подплыл к бортику, чтобы ответить на звонок, трубка выскользнула из мокрой руки, и потом ее всей пьяной компанией пытались поднять со дна глубокого бассейна. А когда вытащили, то оказалось, что мобильник наполнился водой и его закоротило.

***

— Блин, не спешит Петрусь поразвлечься, — сказал Скелет, полулежа в шезлонге. Широко расставленные ноги он накрыл влажной простыней. В руке держал запотевшую рюмку с водкой.

— Говорил я тебе, он не приедет, — ответил ему Генка Ростовский, приехавший в Москву проведать бывшего сокамерника.

Скелет набирался сил, проститутки уже утомили его, и он отпустил телок поплавать в бассейне. Четыре проститутки, статные, высокие, резвились в воде. Подсветка тут стояла великолепная, яркая, чуть желтоватого оттенка, отчего даже незагорелое тело казалось слегка смуглым. Загудел насос, и в конце двенадцатиметрового бассейна, с лотка, укрепленного под потолком, обрушился поток воды, настоящий водопад.

— Я ему больше звонить не стану.

Скелет одним глотком выпил сто граммов водки и блаженно расправил плечи. Спиртное одновременно и расслабляло, и вселяло чувство уверенности. А его-то Скелету и не хватало. С самого утра в его мозгу поселилась тревога, а от нее он знал лишь одно лекарство — плюнуть на дела и уйти в загул.

— Приедет, заставим штрафную выпить.

Генка Ростовский пальцами откупорил бутылку с пивом и, не отрываясь, выпил половину. Он лениво следил взглядом за пышной блондинкой, стоявшей под водопадом. Девушка медленно поворачивалась, подставляя пенящимся струям воды то округлое плечо, то тугие ягодицы. Она призывно изгибалась.

— Тебе знаки подает, — осклабился Скелет. Гена недовольно скривился:

— Надоели они мне.

— Что, на зоне мужиков трахать привык? На баб уже не тянет?

Гена, как ни странно, на это замечание даже не обиделся: парилка и водка расслабили его. Скелет взял бутылку шампанского за горлышко и подошел к краю бассейна.

— Цып, цып, цып, — позвал он.

Две девицы тут же подплыли к нему и задрали головы с фальшивыми улыбками на губах.

— Цып, цып, цып, — приговаривал Скелет, медленно выливая шампанское из бутылки.

Девушки пытались ловить струйку ртами, толкались, брызгались. Скелет немного повеселел, вместе с бутылкой спрыгнул в бассейн и обнял девиц.

— Сейчас посмотрим, умеете ли вы под водой работать.

— Я амфибия, — заявила блондинка. — Мне что под водой, что в космосе.

— Любит она это дело. Рука блондинки уже скользила по телу Скелета.

Охраны у авторитетов было немного, всего два водителя, привезших их в баню. Некого им было опасаться. Менты прикормлены, конкуренты — кто на зоне, кто в могиле. В коридоре послышался невнятный шум, ругань.

— О, — Скелет поднял палец, — Петрусь идет.

Он оттолкнул от себя девушек и выбрался на бортик. Дверь в бассейн отворилась, и из нее выбежали пятеро омоновцев в черных масках с прорезями, с автоматами на изготовку.

— Вот тебе и на, — сказал Генка Ростовский, торопливо хватая со стола бутылку водки и опрокидывая ее над широко раскрытым ртом — знал, потом менты выпить не дадут.

Увидеть дно бутылки ему не дали. Генку повалили на кафельный пол, защелкнули наручники за спиной. Голый Скелет стоял на бортике бассейна и демонстрировал руки с растопыренными пальцами.

— Чистый я.

Девушки пугливо выглядывали из воды. Без всяких объяснений Скелета схватили, заключили руки в наручники и вместе с Генкой поволокли к выходу. Их водители уже сидели в ментовской машине. Проститутки переглянулись.

— Мне не померещилось? — спросила блондинка. Дверь медленно закрылась сквозняком. Блондинка вылезла из бассейна и подошла к столу.

— Уматывать надо, — сказала ей подруга.

— И все это оставить?

— Нет. Денег нам теперь все равно никто не заплатит, хотя бы натурой возьмем.

Блондинка подхватила ломоть щедро отрезанного арбуза, сочный, кроваво-красный, и впилась в него зубами. Косточки она плевала под ноги, как это делали Скелет и Генка. Другие проститутки тоже колебались недолго, и вскоре за столом образовался девичник.

— За что это их? — вспомнила о хозяевах праздника блондинка.

— Хрен их знает, чего ментам в голову взбрело.

— Может, пригласить кого, — задумалась блондинка.

— Дай хоть день без мужиков отдохнуть.

— Кто тебе сказал, что я мужиков приглашать собралась?

Девушки точно помнили, что мобильники авторитетов лежали на столе, но их на месте не оказалось.

— Менты прихватили.

— Могу спорить, потом им их не отдадут. Скажут — пропали.

— Если бы. Скажут, мы украли.

— За что их повязали?

— Кто ж его знает?

Шампанского было много, хватило бы на десяток телок. Вода все еще, с шумом низвергаясь с консоли, бурлила в бассейне. Но прохлада уже не манила девушек. Они разгорячились от спиртного, запивая шампанское водкой. Неожиданная свобода, полученная взамен тяжелой ночной работы, вскружила им головы.

— Слушай, Светка, а ведь должен был еще один блатной подъехать. Как его...

— Петрусь, — напомнила блондинка.

— Может, прихватим кир, харч и рванем отсюда. Мне работать расхотелось.

— Не приедет. Скелет давно ему звонил. И тут послышались шаги в коридоре.

— Банщик поразвлечься решил, — блондинка подмигнула подругам, — или массажист.

— У этих ребят забавы уже поперек горла стоят. Такого насмотрятся за день, что их потом на голую бабу и за деньги смотреть не заставишь. К тому же, я слышала, что массажист педик.

Дверь отворилась, и в ее проеме показался омоновец. На этот раз на его голове не было дурацкой черной шапочки с прорезями для глаз. Автомат он держал стволом вниз и выглядел совсем не грозно — коротко стриженый блондин с мужественным лицом. Картину портили лишь глаза — жадные и холодные. Он без улыбки смотрел на голых женщин, даже не пытавшихся прикрыть свою наготу. Блондинка, сидевшая в шезлонге, демонстративно сводила и разводила колени:

— Что-нибудь забыл, красавчик? Омоновец промолчал.

— Не хочешь говорить, не надо. Все можно сделать и без слов.

Блондинка поднялась и, покачивая бедрами, пошла к омоновцу. Тот поднял руку, выставив перед собой ладонь, словно пытался усилием воли остановить проститутку. В его взгляде не было похоти.

— Стоять! — негромко проговорил омоновец и взглянул на часы. — Всем на сборы пять минут, поедете со мной.

— Куда? — игриво приложив палец к губам, поинтересовалась блондинка. — Работу работать?

— Посидишь ночь в кутузке, протрезвеешь. Омоновец прислонился к косяку и напомнил:

— Время пошло. Он курил, с безразличием глядя на то, как девушки одеваются.

— Я же говорила тебе, сматываться надо. Теперь бесплатно работать придется.

Блондинка принялась складывать в большую спортивную сумку выпивку и закуску. Действовала ловко, накрывая одну большую тарелку другой.

— Зря стараешься, — сказал омоновец, — в камере тебе спиртное не пригодится.

— Ты что к нам имеешь, красавчик? Мы с пацанами пришли поразвлечься в баню. Это законом не запрещено. Или, может, ты думаешь, мы проститутки? Омоновец не выдержал напряжения и рявкнул:

— На выход!

— Подумаешь!

Закинув на плечо пустую сумку, блондинка с сожалением посмотрела на оставленную выпивку и закуску. Проходя мимо омоновца, тронула его рукой за плечо:

— Злой ты какой-то. Наверное, женщин не любишь.

Как оказалось, машина со Скелетом и Генкой Ростовским все еще стояла во дворе бани. Авторитетов, не церемонясь, уложили на пол, девушкам разрешили сесть на длинную жесткую лавку. В зарешеченный отсек с ними забрался омоновец. Он не отвечал на вопросы, мрачно смотрел под ноги, следя за тем, чтобы авторитеты не пытались освободиться.

— Хрен знает что, — возмущалась блондинка, — вот тебе и повеселились.

Девушек не обыскивали. Блондинка вынула сигарету, щелкнула зажигалкой. Омоновец без слов завладел пачкой, демонстративно сжал ее в кулаке и кинул, целясь в голову Скелету. Попал.

Капитан уже ждал новых гостей в холодной комнате, где из мебели имелись лишь стол, удобное кресло и привинченный к полу табурет.

— Привезли? — спросил он омоновца, когда тот заглянул в приоткрытую дверь.

— Двоих, и еще четырех проституток. В бане взяли.

— Пьяные? — поинтересовался капитан.

— В меру, соображают еще.

— Волоки сперва авторитетов, потом с бабами разберемся.

Разговор капитана со Скелетом и Генкой Ростовским вышел точь-в-точь таким же, как с Петрусем. О камне они уже были наслышаны, поэтому оказались куда сговорчивее, чем их приятель. Капитан вручил им мобильники, и конвойные повели их длинным гулким коридором. Внезапно мобильник Скелета заиграл Гимн Советского Союза. Авторитет вопросительно посмотрел на конвойного, тот четких инструкций не имел.

— В камере ответишь, — наконец принял он решение.

Лязгнул засов, дверь со скрежетом отворилась. Скелет поднял голову и увидел сидевшего на нижней шконке Петруся. Тот держал мобильник возле уха.

— Во, блин, — сказал Петрусь, — а я как раз тебе звоню. Дверь затворилась.

— Беспредел, — выдохнул Скелет, устраиваясь на шконке. — Ты, Петрусь, больше нашего знаешь. Шмон в Москве такой, как на ссученой зоне. Воров в законе, правда, не трогают, но блатных авторитетов винтят одного за другим.

С проститутками капитан говорил недолго. О камне они ничего не знали, и капитан отпустил их с миром. К тому же, их некуда было посадить.

Поскольку Тихон не состоял ни в одной криминальной группировке, брать его не стали, но звонки от авторитетов, оказавшихся на шконарях, сыпались один за другим. Наконец, Тихону это надоело, и он просто отключил трубку.

Бригады авторитетов мотались по городу, выковыривая из щелей, как тараканов и клопов, гастролеров и дикарей-кавказцев. Обрабатывали их по полной программе, так как поджимало время. В ход шли утюги, паяльники, уксусная эссенция, соляная кислота, сварочные аппараты. Милиция демонстративно не вмешивалась в эти разборки, ей самой хватало работы.

 

ГЛАВА 11

Ювелир Соломон Ильич Хайтин спал очень плохо. Страшные видения преследовали его, и чувствовал он себя прескверно. Воспоминания, нахлынувшие после встречи, не давали сосредоточиться и не позволяли думать о дне сегодняшнем. Они отбрасывали его на много лет назад— туда, за колючую проволоку зоны, когда Соломон Ильич был молодым и дорожил каждым мгновением жизни. Она казалась ему такой сладкой, такой легкой, что расстаться с ней было просто невозможно. Перед его глазами множились, плавали, сверкали то острие заточки, то фикса из желтого металла в оскаленной пасти зека, который должен был лишить жизни Соломона Хайтина.

Ювелир вставал, совершенно не поспав, пил таблетки. Но они помогали слабо. Не помогали и знаменитые, проверенные жизнью, сто граммов на сон грядущий. Тогда Соломон брал в руки книгу и начинал читать. Книга всегда помогала ему уснуть. Пять страниц мелким шрифтом — та норма, после которой Соломон обычно засыпал.

Но теперь и это не оказывало нужного действия. Соломон лежал, глядя в потолок, размышляя о превратностях судьбы, о своих братьях, которые покинули Россию и давным-давно живут на берегу Красного моря, на земле обетованной. Вспоминал о своей покойной жене, друзьях, о молодости и, забывшись, проваливался на короткое время в вязкий сон. От воспоминаний некуда было деться. А тут еще то кровать казалась жесткой, то подушка твердой, то спину начинало ломить, а суставы крутить, как перед грозой.

Тогда Соломон вставал, облачался в старый потертый шелковый халат и шел в маленькую комнату, которая уже лет двадцать была его мастерской. Он садился в кресло, снимал крышку стола, и обычный стол, ничем не отличающийся от своих собратьев, мгновенно преображался. Под верхней крышкой, под дубовой столешницей, гладкой, отполированной, находилась вторая столешница, разделенная тонкой перегородкой на множество ячеек. В каждой из этих ячеек лежали частички, остатки, обломки часов, цепочек, браслетов, оправ и всего того, что за долгие годы жизни скапливается у любого ювелира. Но на все эти штучки-дрючки ювелир внимания не обращал. В центре на чистой плоскости лежали старинные серебряные часы. Они были разобраны на десятки разных деталей.

Вот и сейчас, вооружившись окуляром, надев нарукавники и включив яркий свет, Соломон Ильич начал возиться с этими старинными часами. Он не был суеверен, как большинство стариков в его возрасте, все любил проверять умом, под все подводить научную базу, состоящую из фактов, которые выстраивались в цепочки доказательств. Склонившись над серебряными часиками в ярком пятне света Соломон Ильич напоминал хирурга, даже не просто хирурга, а нейрохирурга, проводящего сложнейшую, рискованную операцию. Часики были обречены на молчание, их механизм был безнадежно загублен долгими годами жизни и восстановить их было задачей невыполнимой. Но Соломон Ильич почему-то сказал себе:

— Сейчас ты не спишь, у тебя бессонница. Сделай эти часы, сделай их. Пусть они пойдут, пусть старые, изношенные шестеренки начнут вращаться, и тогда все будет хорошо. Но ведь это невозможно, ты же это прекрасно знаешь, — сам себе пробурчал Соломон Ильич. — Этого не может быть. Но это будет. Если я их смогу починить, заставлю ожить, значит, все будет хорошо и у меня, и у моего друга Тихона. И старый ювелир продолжал самозабвенно возиться с часами.

Утром, ровно в десять, когда Соломон Ильич вставлял в часы маленькую шестеренку, боясь даже вздохнуть, вдруг зазвенел телефон, наполнив квартиру грубоватой трелью. Соломон Ильич с пинцетом в руке, не снимая с глаза окуляра, выбрался из кресла, хрустя старыми суставами, подошел к тумбочке и снял трубку.

— Алло, говорите, — раздраженно бросил он в микрофон.

— Добрый день. Это Соломон Ильич Хайтин?

— Да. А с кем имею честь? — спросил Соломон Ильич.

— Вас беспокоит старший лейтенант Московского уголовного розыска, — а затем неразборчиво прозвучали фамилия, имя и отчество.

— Очень приятно, старший лейтенант.

Ни фамилия, ни имя Соломону Ильичу ничего не говорили. Мало ли в уголовном розыске старших лейтенантов? Но сам звонок заставил Хайтина заволноваться. Положив трубку, Соломон Ильич сунул под язык таблетку валидола.

— В одиннадцать, — бормотал ювелир, поглядывая на часы, — в одиннадцать он будет у меня. Нет, Тихона выследить какой-то старший лейтенант не мог. Тогда зачем он приезжает ко мне? Какой такой разговор у старшего лейтенанта может быть ко мне? Ничего, ждать недолго, всего каких-то пятьдесят восемь минут. Через час мне станет известно, чего изволят чертовы менты, зачем им понадобился старый Соломон.

Этот час показался бесконечно долгим, даже более долгим, чем бессонная ночь. Соломон Ильич прикидывал и так, и этак, и пришел к заключению, что скорее всего менты ищут царский бриллиант. «Неужели они взяли Тихона? Нет, это невозможно. Если бы Тихона взяли, то приехали бы без предупреждения. Подогнали бы машину к подъезду, ворвались в квартиру с понятыми и провели задержание и обыск по полной программе. Шмон бы устроили — перерыли, перетрясли все, что находится в квартире. Они думают, что старый Соломон глуп и все ценности держит в доме! Нет, родные, так мы не договаривались», — и Соломон Ильич, скрутив фигу, показал ее собственному отражению в зеркале.

Вопреки хваленой муровской пунктуальности старший лейтенант опоздал ровно на тридцать четыре минуты. Он позвонил, и когда Соломон Ильич из-за двери слабым, дрожащим голосом осведомился, кто звонит, раскрыл перед дверным глазком удостоверение сотрудника МУРа. Соломон Ильич открыл дверь и сказал короткое:

— Здравствуйте.

— Здравствуйте. Простите за опоздание. — Он вошел, огляделся и тут же задал вопрос: — В квартире еще кто-нибудь есть?

— Еще кто-нибудь? — переспросил Хайтин. — Нет никого.

— Вы, значит, Соломон Ильич?

— Значит, да. А что такое, не похож?

— Почему же, похожи. Документы у вас есть?

— Зачем мне документ в моей же квартире?

— Так просто, — сказал безусый старший лейтенант.

— Ну, если так просто, то, конечно, есть, — Соломон Ильич, покопавшись в шкафу, подал свой паспорт. Старший лейтенант бегло просмотрел его.

— Можно присесть?

«Может, я тебе еще и кофе налить должен или чайком побаловать?» — подумал ювелир.

— Вы, Соломон Ильич, отбывали срок?

— Да, было дело, — дрожащим голосом ответил ювелир. — Но это было очень давно. Вас, молодой человек, тогда, наверное, еще и на свете не было, когда Соломон Ильич сидел.

— Это не имеет значения, был я или меня не было.

— Ну, в общем, да, молодой человек, возраст — дело наживное. Молодой человек всегда может стать старым, а вот старый человек, к великому сожалению, уже никогда не станет молодым.

— У меня мало времени, — произнес старший лейтенант торопливо и посмотрел на дешевенькие часы на правом запястье. «Левша, наверное», — подумал ювелир.

— Если к вам, Соломон Ильич, кто-нибудь придет и предложит большой бриллиант...

— Что значит — большой? И почему придет ко мне? — перебил старшего лейтенанта Соломон Ильич.

— Но вы же ювелир.

— Да, когда-то был ювелиром. А сейчас какой из меня, молодой человек, ювелир? У старого Соломона дрожат руки, вот, смотрите, видите? — Соломон Ильич протянул свою левую руку к лицу старшего лейтенанта, и тот посмотрел на подрагивающие пальцы. — Разве можно с такими руками быть ювелиром? У ювелира, как у хирурга, у сапера или минера, руки дрожать не должны. Ошибка — и все. Одно неточное движение — и камень будет безнадежно испорчен, пойдет в скол и может образоваться трещина. И тогда камень... Ну, да что я вам рассказываю, вам, молодой человек, это не интересно?

— Почему же, почему же, говорите, я слушаю. Только времени у меня мало.

— Тогда говорите вы, а Соломон Ильич будет слушать вас.

— Так вот, Соломон Ильич, если к вам вдруг случайно кто-нибудь придет и предложит большой бриллиант...

— Прошу прощения, молодой человек, большой в вашем понимании это какой? Как горошина, вишня, слива, яблоко? Или, может, как арбуз?

— Вы шутите, да? — спросил старший лейтенант.

— Конечно, Соломон шутит. И знаете почему?

— Нет.

— А потому, молодой человек, что уже никто ни с большими, как дыня, ни с маленькими, как рисовое зернышко, бриллиантами ко мне не ходит. Мне не показывают камни, потому как Соломон совсем плохо видит. Я даже прочесть счет за квартиру могу, только вооружившись увеличительным стеклом.

— Погодите, Соломон Ильич, послушайте... если к вам придет кто-нибудь...

— А кто ко мне может прийти?

— Я не знаю, — старший лейтенант начал нервничать. Хайтин явно прикидывался дураком, и это лейтенанта злило.

— Вы не сердитесь на меня. Я сейчас поставлю чай, и мы с вами станем его пить и долго разговаривать. Знаете, ко мне никто не ходит, моя жена приказала долго жить, а мои братья, будь они неладны, уехали из России еще в восемьдесят восьмом году. Так что Соломон остался один, и никто к Соломону не ходит.

— Не надо чай, — одернул ювелира старший лейтенант, — мне некогда.

— Ну, вот видите, даже вам некогда поговорить с Соломоном, хоть я вам нужен. А вы говорите, если ко мне придут. Только милиция ко мне и ходит. Что такое стряслось? Гохран ограбили или какой-нибудь ювелирный магазин? — слово «ювелирный» Соломон Ильич произнес с нескрываемым презрением. Он как никто другой знал, что в современных ювелирных магазинах ничего толкового не купишь. Там за бешеные деньги продается дешевка.

— Если придут, принесут, предложат, может быть, захотят оценить, будьте так любезны, Соломон Ильич, позвоните вот по этим телефонам, — старший лейтенант вытащил из нагрудного кармана пиджака визитную карточку и положил ее на стол. Соломон Ильич взял карточку дрожащими пальцами.

— Вы мне, старому дураку, хоть объясните, в чем дело? Старший лейтенант пожал плечами:

— Я, собственно говоря, сам не в курсе. Меня попросили в моем районе всех ювелиров обойти и предупредить.

— Всем оставляете карточки? Это ж, сколько бумаги надо!

— Что поделаешь, работа, — старик разозлил старшего лейтенанта.

— Я, конечно, с удовольствием позвоню. Скажите, Геннадий Алексеевич, а Бурмистров еще работает? Он был когда-то подполковником в МУРе, а сейчас, наверное, генерал.

— Бурмистров? Нет, не работает.

— Ой, как жаль! Такой душевный человек! И в камнях разбирался, и в картинах знал толк. А что, они приказали долго жить или на пенсии?

— Я не знаю, — пожал плечами озадаченный старлей, — может, на пенсии, а может... да, умер.

— Ой, земля ему пухом, — со сладкой улыбкой произнес Соломон Ильич. — Так вы чай не будете пить?

— Нет, у меня время ограничено.

— Ну что ж, тогда... Знаете, Геннадий Алексеевич, если Соломон Ильич узнает что-нибудь о бриллиантах, то он сразу же позвонит вот по этому телефону, — и Соломон Ильич постучал пальцем по визитке, — обязательно позвонит и поговорит с вами. А говорить с вами надо?

— Кто будет, с тем и разговаривайте.

— Очень приятно, очень хорошо.

Мент встал. Квартира Соломона Ильича Хайтина после улицы казалась невероятно душной, и пахло в ней, как в задрипанном комиссионном магазине, — старьем. Старый человек, старые вещи, старая квартира. В общем, из нее хотелось как можно скорее уйти.

Старлей покинул жилище ювелира, напоследок еще раз напомнив о том, чтобы Соломон Ильич позвонил.

— Непременно позвоню. С умными людьми, даже если вопрос не решишь, то хоть поговоришь с удовольствием. Надеюсь, вы со мной согласны?

Когда дверь закрылась за лейтенантом, все ключи были повернуты, а цепочка накинута, Соломон Ильич беззвучно хихикнул:

— Ой, какой умный! Он думает, что он может взять Тихона. Тихона никто не возьмет, Тихон не дурак, он не станет ходить с камнем лишь бы к кому, он не станет его показывать и хвалиться на каждом московском перекрестке.

Ювелир попил чаю, съел два бутерброда, один с красной, другой с черной икрой, а затем выглянул в окошко во двор. У подъезда стояли те же машины, что всегда.

— Крепко взялись, — сказал сам себе Соломон. — Очень крепко взялись за поиски, если даже ко мне пришли. Знают, Соломон за решетку не хочет, Соломон в тюрьму не пойдет, там ему не выжить. Соломон еще хочет немного покоптить небо, хочет еще немного подышать. Сколько? Да столько, сколько Всевышний отпустит. Всю свою жизнь до последней капли.

Соломон Ильич сел за стол, но понял, что работать не сможет. Ловко повертел пинцет в пальцах, словно хирург скальпель, готовясь произвести замысловатый разрез.

«Кто бы мог купить такой камень у Тихона? Двадцать лет назад я бы назвал пять человек, у которых были реальные деньги. А сейчас пришла молодая смена, появились новые, очень богатые люди, но я их не знаю. Хотя, хотя... — Соломон Ильич загибал пальцы на левой руке. — Если эти живы, то они бы его взяли. Но, естественно, не просто так, а с гарантией. Хотя кто сейчас может дать какие-нибудь гарантии? А раньше? Да и раньше гарантий не существовало. В общем, Тихон затеял страшную игру. Как он достал этот камень?»

Соломон Ильич поставил телефон себе на колени. Он вертел диск, звонил своим знакомым ювелирам и, разговаривая о всякой чепухе, пытался выяснить, приходила ли милиция к ним. И выяснил, что да, милиция была и оставила визитки.

— Ой-ой-ой, — сказал себе Соломон Ильич, — надо было бы Тихону сказать. Соломон Ильич неожиданно улыбнулся.

«А что я, собственно, теряю? Я смогу получить удовольствие, причем большое удовольствие и бесплатное. Хотя не бесплатное, но... за красоту надо платить. И нечего жмотиться. Собирайся, Соломон Ильич».

Он подошел к шкафу, открыл зеркальные двери нараспашку и пальцем принялся двигать по плечам костюмов.

— Синий, два серых, черный... черный — это на смерть. Коричневый, светлый. Лучше синий, я его люблю.

Он вытащил синий двубортный костюм, старомодный, из английской шерсти, с замечательно красивыми пуговицами в два ряда.

— Этот костюм мне пошил Хаим, это был его последний костюм. А потом Хаима не стало, не стало мастера, его разбил инсульт. Этот костюм — его последний шедевр. Белая рубашка, бабочка, черные туфли, английские, на толстой подошве.

— Нет, бабочку надевать не стану, не тот парад, — сказал сам себе Соломон Ильич, торопливо облачаясь в костюм. — Часы, паспорт, авторучка и обязательно зонтик.

Через полчаса Соломон Ильич взглянул на свое отражение в старом зеркале. Зеркало было чуть розоватое, от этого лицо Соломона Ильича казалось помолодевшим лет на десять.

— Это зеркало я купил для нее, для своей любимой жены. Сколько она в него смотрелась? Много, тридцать пять лет. Она ему радовалась, любила.

Соломон Ильич купил зеркало у старого генерала. Оно было вывезено из австрийского замка сразу же после войны. Генерал распродавал вещи, и Соломон Ильич купил у Героя Советского Союза зеркало и парочку ювелирных украшений. Украшения были ни к черту, а вот зеркало ему понравилось сразу. Он тогда нарушил свое правило: купил его, даже не торгуясь, только спросил цену. Зеркало запаковали, завернули в серое одеяло... «Нет, не в одеяло, в серое покрывало, старое, ношеное». Обвязали веревками, вынесли на улицу, погрузили на заднее сиденье старой «Волги», и оно переехало в квартиру Соломона Ильича. Все это было накануне дня рождения Софии. Она подарку обрадовалась — зеркало ей сразу понравилось.

Теперь Соломон Ильич иногда останавливался перед ним, когда собирался нанести какой-нибудь официальный визит. Стоял, смотрел и вспоминал супругу, безвременно ушедшую из жизни.

«А ведь могла еще жить. Она была на шесть лет младше, совсем молодая женщина. Ну да что прошлое ворошить!»

Соломон Ильич еще раз взглянул на себя в зеркало. Он был выбрит, причесан. Темно-синий костюм, темно-синий плащ, начищенные ботинки и зонт в руке. Он был похож на ведущего телепрограммы Владимира Познера — немного небрежно, но всегда со вкусом одетого мужчины. «Все в порядке, можно уходить».

Соломон Ильич покинул квартиру, спустился во двор. Когда он подходил к арке, чтобы выйти на улицу и сесть в трамвай, услышал сзади:

— Соломон Ильич!

Ювелир остановился, постучал остриём зонтика по тротуару и медленно обернулся. Темно-синий «форд» ехал за ним и тоже остановился. Из «форда» вышел мужчина в коричневом кожаном пиджаке, он был худой, на пальце левой руки сверкнул бриллиантом перстень.

— Что, Соломон, своих не признаешь? — мужчина подошел к ювелиру, подал руку.

— Почему не узнаю? Узнал.

— Куда торопишься? На свидание спешишь?

— Нет, по делам, — спокойно ответил ювелир.

— Какие у тебя могут быть дела? — перед ним стоял авторитет, известный в Москве, Питере да и во всей России, — Андрей Черный.

— Что тебя привело сюда? — глядя в черные, как два угля, глаза вора, спросил Соломон Ильич.

— Тебя хотел увидеть. А ты тут как тут.

— Соломон Ильич ушел от дела, он теперь стар, он теперь думает о смерти, — сказал о себе в третьем лице Соломон Ильич.

— Так уж и ушел! Так уж тебе ничего не надо?

— Да, ничего.

— А куда так нарядился? Зачем прикид такой торжественный?

— Я же говорю, дело у меня есть. Но если у тебя ко мне дело, то Соломон послушает. И если Соломон что-нибудь знает, то скажет.

— Садись, подвезу.

Они забрались на заднее сиденье «форда». За рулем сидел крепкий парень в кожанке, кисти рук покрывала паутина татуировок.

— Можешь говорить спокойно.

— Что говорить? Ну приходил ко мне мент поганый. Предупреждал меня, я его даже чаем не поил.

— Вот какое дело, Соломон. Менты лютуют, трех моих людей взяли, одному героин сунули в карман, двум — патроны, третьему — нож. В общем, хапун пошел по полной программе.

— А я при чем?

— Ты, Соломон, ни при чем, но, наверное, знаешь.

— Что знаю?

— Они камень ищут, кто-то украл у них камень. Мне сказали, если камень будет, всех в покое оставят. А у меня дела, люди нужны, а их всех повинтили и сказали, что и остальных повинтят. Хоть ты напейся и три дня из кабака не выходи! Я бы сидел, да дела, Соломон, делать надо.

— Какой камень? — спросил Соломон грустно, глядя в окошко на спешащих по улице людей.

— А я знаю? Они не сказали, какой, вот я у тебя и хотел спросить, кто камень взял. Соломон Ильич посмотрел на часы:

— Соломон не знает, кто взял камень, Андрей. Соломон не знает, какой камень, Соломон камни уже пятнадцать лет не принимает и камнями не торгует. Ты же это знаешь. Последний раз, Андрей, я камни брал у тебя и после этого — все. Капусту за них я тебе отдал.

— Все правильно, Соломон. Но ты своих знаешь, я своих знаю.

— Вот и ищи.

— Если тебе что-нибудь станет известно, найди меня, скажи. Я тебя не забуду, отблагодарю. Сейчас в ментовках полные камеры, одни наши, блатные, так что постарайся, Соломон.

— Хорошо, — сказал Соломон Ильич и хотел уже попросить водителя остановить машину.

— Тебе куда?

— К ресторану «Прага». Почему Соломон Ильич назвал ресторан «Прага», он и сам не знал.

— Если бы камень кто-нибудь из наших взял, я бы об этом знал. Но, вполне возможно, это сделал молодняк, отморозки. Я пытался уточнить, но никто ничего не знает. Такого «хапуна» уже лет десять не было, — Соломон Ильич улыбнулся. — Последний раз всех мели, когда пьяный генерал КГБ потерял «ксиву» и звезду Героя Советского Союза, помнишь?

Синий «форд» остановился у ресторана «Прага». Ювелир и авторитет пожали друг другу руки.

— Где меня найти, знаешь. Много говорить не надо, шепни пару слов. А за мной не заржавеет. Ты же знаешь, Черный никогда жадным не был.

— Знаю, Андрей.

Соломон Ильич пошел к ресторану — неторопливый, спокойный, уверенный в себе человек. Темно-синий «форд» сорвался с места.

«Да, круто, — останавливаясь у двери и глядя на швейцара, подумал ювелир. — Очень круто взялись. Я же говорил Тихону... это дело опасное... очень... сгореть на нем ничего не стоит». Недовольная улыбка появилась на лице ювелира, толстые губы прошептали:

— Губит людей не очко, губит к одиннадцати туз.

Соломон Ильич развернулся и торопливо двинулся в сторону Красной площади. Через полчаса он уже стоял у кассы в очереди за билетиком на выставку «Сокровища династии Романовых». На подобных выставках всегда многолюдно, но время было еще раннее, да и день будний. Посетителей было не очень много, в большинстве своем по залам ходили приезжие. Соломон Ильич рассматривал работы Фаберже, шкатулки, перстни, переходя от одного экспоната к другому. Его лицо было умиротворенным. Посмотреть на этой выставке было что: колье, перстни, золотые птицы, украшенные бриллиантами, посуда. Соломон Ильич останавливался, поправлял очки, всматриваясь в то или иное изделие.

Наконец, он решил, что пришло время посмотреть на то, ради чего он пришел. Он неторопливо двинулся к бриллианту, лежащему под стеклянным колпаком на темно-синем бархате. Камень был освещен, переливался, светился изнутри.

Соломон Ильич обошел его вокруг дважды и даже не стал читать пояснения. Он уставился на камень и рассмеялся. Хрусталь, самый настоящий хрусталь лежал на синем бархате и холодно светился, как кусок льда мартовским днем.

Соломон Ильич краем глаза заметил, что двое мужчин в штатском следят за каждым его движением.

— Ну и ну! — пробормотал он, — Это же надо, в центре Москвы, в Кремле выставили такую чушь! На кого это рассчитано? За дураков всех держат. Всю жизнь идиотами считали и продолжают считать. Не уважают людей! Он притронулся пальцами к холодному стеклу колпака.

— Ой-ой-ой! — сказал он. В этот момент к нему подошли двое мужчин в серых костюмах.

— Что-то не так? — спросил один, заглядывая в лицо ювелиру.

— А вы считаете, все так? — Соломон Ильич посмотрел вначале в глаза одному, затем второму. Мужчины переглянулись.

— Мы ничего не считаем. А вы?

— Я считаю, — веско сказал ювелир. — Это ведь не бриллиант лежит, правильно?

— Вы откуда знаете?

— О, что бы я да не знал! Я же все-таки ювелир, — гордо произнес Соломон Ильич. — Вы думаете, люди настолько глупы, что не отличат бриллиант от горного хрусталя? Так вы ошибаетесь, уважаемые, — слово «уважаемые» Соломон Ильич произнес почти презрительно, ему хотелось позлить этих двух придурков. И ему это удалось. Лица мужчин стали злыми.

— Кто вы такой? — спросил один из них, прикоснувшись к синей английской шерсти пиджака.

— Я Соломон Ильич Хайтин. Вам документы показать или как?

— Покажите, — тихо сказал мужчина в полосатом галстуке.

— Если нужно, покажу, — Соломон Ильич вытащил из внутреннего кармана паспорт. — Вот, пожалуйста.

— Вы специалист, минеролог?

— Нет, я не минеролог. Соломон Ильич Хайтин — ювелир. И это подделка.

— Пройдемте с нами, Соломон Ильич.

Хайтина через залы провели в служебное помещение. Небольшой кабинет, стол, стулья, на столе телефон и графин с водой. С ним начали разговаривать. Сотрудники службы безопасности, дежурившие здесь по распоряжению генерала Потапчука, давно ждали появления подобного посетителя. О краже бриллианта нигде официально не сообщалось, и только человек, причастный к краже, по их мнению, мог знать об исчезновении камня.

— С какой целью вы пришли на выставку? — строго спросил брюнет с колючим взглядом.

— А как вы думаете? — вопросом на вопрос отвечал Хайтин.

— Отвечайте, если вас спрашивают.

— На выставку экспонаты смотреть ходят, — терпеливо, как первокласснику, объяснил ювелир, — Меня бриллиант интересовал, таких больших даже в алмазном фонде всего пять штук. Могло быть больше, да большевики все распродали.

— Не о большевиках сейчас речь, — мягко вступил в разговор второй следователь, шатен с коротко стрижеными волосами и насмешливым подвижным взглядом. — Почему именно этот бриллиант вас заинтересовал?

— Я же говорю, большой он, уникально большой. Думал, порадуюсь на старости лет, а оказалось... — Хайтин горестно вздохнул, — и тут народ дурят. Семьдесят лет дурили, опять за старое взялись. И где — в Кремле!

— Вы врете! — кулак брюнета тяжело опустился на письменный стол. — Что вам еще известно об этом бриллианте?

— Я даже табличку прочесть не успел.

Мужчины переглянулись. На идиота Соломон Ильич походил мало, но свою неосведомленность разыгрывал искусно.

— Вы здесь оказались не случайно, — твердо и убежденно произнес брюнет, пальцы его сжимались в кулак, будто он собирался ударить ювелира в лицо.

— Конечно! Я специально на выставку пошел, за билет сумасшедшие деньги заплатил, — наивные глаза старого ювелира блуждали по лицам следователей.

— Зачем вам изворачиваться? — спросил шатен. — Вы же умный человек...

— Неглупый, — поправил его Хайтин. — Был бы умным, не сидел бы сейчас с вами. Ел бы мороженое в Александровском саду. Знаете, сколько мороженого можно купить на те деньги, которые я за билет отдал? Деньги, молодые люди, надо брать за что-то, а вы подделку выставили и трудовые рубли с народа дерете. Мне вернут деньги за билет?

— Вы наверняка неспроста оказались здесь, но только не хотите нам рассказывать правду. Соломон сокрушенно покачал головой:

— Всю жизнь говорил я себе: любопытство до добра не доведет! — это уже было похоже на признание. — Только это между нами. Сижу я сегодня дома, ничего плохого не жду, чай попиваю, мастерю кое-что. И вдруг ко мне заявляется, кто бы вы думали? — Соломон сделал многозначительную паузу.

— Покороче нельзя? — не выдержал брюнет. Шатен под столом ударил его ногой.

— Старший лейтенант из МУРа, — «старший лейтенант» прозвучало как «генералиссимус», — и рассказывает мне о том, что украли какой-то большущий бриллиант, и если его принесут оценивать ко мне, то я должен ему позвонить. Как вы справедливо заметили, молодой человек, я не дурак, прикинул, что к чему, и высчитал, какой такой бриллиант мог пропасть. Другого большого бриллианта теперь в Москве на обозрение не выставлено. Дай, думаю, проверю себя, схожу, посмотрю, может, ошибаюсь? Подхожу и вижу: так и есть, стекляшка лежит! Вы мне не верите? — изумился Хайтин, вынул из кармана визитку старшего лейтенанта из МУРа и положил на стол. — Только вы уж меня не выдайте, я ему обещал о нашем разговоре никому не рассказывать.

— Нам проверить надо, вы не против? — брюнет подвинул к себе визитку.

— Еще учтите, когда проверять будете, — посоветовал Хайтин, — я судимый, сидел, но это давно было, при большевиках. Самих бы их пересажать за то, что такие бриллианты за границу продавали.

На некоторое время Хайтина оставили одного, но дверь не закрыли. Ювелир, довольный собой, вздохнул, расстегнул пиджак и развалился в кресле. Кабинет ему определенно нравился: небольшой, уютный, с видом на Успенский собор.

— Вот и мне довелось в кремлевских кабинетах посидеть, — усмехнулся он, разглядывая на стене большущий плакат с календарем.

«Гнилую игру Тихон затеял, — подумал Хайтин. — Нет из нее выхода, менты плотно обложили со всех сторон. И не найдется сегодня такого идиота, который был бы готов купить камень. Некуда с ним сегодня податься». Наконец, вернулись его мучители. Брюнет вежливо подал визитку:

— Извините, что побеспокоили.

— Можно узнать, кто и как камень оприходовал? — поинтересовался ювелир. — Дело-то не шуточное — из Кремля ценность мирового значения увести! Брюнет сел на стул напротив ювелира, шатен остался стоять. «Наверное, звание у него ниже», — подумал Хайтин.

— Вы единственный из посторонних, кто сегодня доподлинно знает, что бриллиант похищен. И это налагает на вас особую ответственность.

— О чем знают двое, о том знает и свинья, — вставил ювелир. — А что касается меня, буду нем, как рыба. Но за других не ручаюсь. Брюнету пришлось пропустить это замечание мимо ушей.

— Поэтому никаких комментариев журналистам, никаких рассказов знакомым. Все должно оставаться, как есть.

— Если вы думаете, что журналисты ко мне, старику, толпами ходят, то ошибаетесь. Большинство моих знакомых уже в могиле, а кто успел вовремя, тот в Израиле. Документик мне какой-нибудь подписать надо? — поинтересовался Хайтин, поняв, что его готовы отпустить.

— Это лишнее. Вы человек разумный.

— Что ж, рад был познакомиться, — ювелир поднялся и первым подал руку на прощание. Рукопожатия получились вялыми, не искренними.

Хайтин не отказал себе в удовольствии еще раз осмотреть витрину с поддельным бриллиантом. На неосведомленного человека камень мог произвести впечатление: срабатывала подсветка, яркая, умело направленная.

Выходя из зала, ювелир победно посмотрел на брюнета и шатена. Чувствовалось, что те тихо ненавидят его и справедливо полагают, что старику известно раза в три больше, чем он сообщил.

«Ну не мог Тихон бриллиант прямо из выставочного зала увести! Однако он у него, — подумал Хайтин, уже выходя из музея. — Во всем большевики виноваты, — не очень логично заключил он. — Не продай они камень в двадцатые годы, не было бы и сегодняшней нервотрепки».

Хайтина не покидало чувство, что за ним следят. Такого не случалось с ним давно. Первые два года после выхода на свободу подобное чувство везде преследовало его. Старик пешком дошел до Большого театра, чтобы убедиться, что преследования нет и оно ему померещилось.

— Я один из многих, — сказал себе Хайтин. — Они контролируют всех ювелиров, всех блатных и персонально для меня «наружку» держать не станут.

Эта мысль успокоила ювелира, и ему показалось, что света в городе прибавилось: то ли облака разошлись, то ли солнце поднялось повыше.

«Жадность не только фраера, но и матерого вора сгубить может. А Тихон молодец, — с завистью подумал ювелир, — всех ментов в Москве на уши поставил. И как только ему это удалось? Талант. Одно слово — талант».

***

Санкт-Петербург встретил Глеба Сиверова моросящим холодным дождем, резким ветром и какой-то непроницаемой серостью. Из аэропорта, вслед за Гусовским, Глеб въехал в город. Он смотрел на знакомые силуэты, которые еще с детства отпечатались в памяти.

— Что, не узнаете город? — спросил почти четверть часа молчавший таксист.

— Да, изменился Питер.

— Ха, изменился. Здесь-то он не очень изменился, а вот в центре — там он уже совсем другой.

— Что, и дворов не стало?

— А куда ж они денутся?! Дворы остались. Просто все первые этажи стали красивыми, нарядными. Но я такой Питер не люблю, — признался таксист и поскреб седую щеку. — А вам, собственно, куда?

— Мне за той машиной впереди. Видишь «мерс», не отставай от него.

— Не отстану. Такси догнало «мерседес» у гостиницы и остановилось на некотором расстоянии.

— Спасибо вам, — Глеб рассчитался.

— Если надо, звоните, — предложил свои услуги не очень разговорчивый таксист и протянул визитку.

Глеб закинул на плечо сумку, в которой была аппаратура, проследил, как Гусовский вошел в отель вместе с двумя телохранителями. Затем, минут через пять, вошел следом. Сто долларов сделали свое дело, Глеб получил номер на том же этаже, что и небезызвестный олигарх Гусовский. Разница была лишь в том, что номер Гусовского располагался в другом конце коридора, метрах в пятнадцати от номера, который снял себе Сиверов. Номер Гусовского был забронирован заранее.

«Наверно, он всегда останавливается здесь. Хотя я на его месте останавливался бы где-нибудь за городом, в специально снятом доме. Так оно спокойнее, да и от лишних глаз подальше. Хотя, — рассуждал Сиверов, — может быть, у него важных встреч на эту поездку не намечено. Тех встреч, которые надо скрывать».

Он уже не один год работал на ФСБ, провел много сложнейших операций, помогая генералу Потапчуку изобличать преступников. И был осведомлен не понаслышке о том, как работают наемные убийцы.

«Кто такой Брагин? Бизнесмен, довольно крупный, ворочающий миллионами долларов. Значит он кому-то мешал. И кто-то наверняка хотел прибрать его дело к рукам. Или вариант №2, — рассуждал Глеб, глядя в окно на ночной Питер. — Брагин для кого-то был конкурентом. И в том, и в другом случае он мешал, и его следовало устранить. Скорее всего, договориться с ним не удалось. Возможно, не удалось и запугать. Покушение на убийство уже было. После него Брагин был вынужден усилить личную охрану. Его сопровождали не один и не два телохранителя. Под силу подобная операция... — Глеб мысленно прикинул, сколько может стоить подобное мероприятие человеку могущественному. — Завладев делом рыбного магната, кто-то надеялся получить большие барыши. А где большие барыши, там никогда денег на устранение конкурента не жалеют. Но сколько могла стоить подобная операция? Не меньше миллиона долларов. Во-первых, — рассуждал Глеб, — Брагина пасли, пасли довольно долго. Знали дом, подъезд, квартиру его любовницы. Знали о том, что он отправляется в заграничную командировку. Знали, когда он возвращается из Норвегии в Питер, а затем в Москву. К этому надо прибавить расходы на выведывание коммерческих секретов: только владея подобной информацией, можно извлечь пользу из смерти конкурента. Выходит, знали все, следили за ним не один день, не неделю и даже, наверное, не месяц. Значит, в операции было задействовано, по меньшей мере, человек десять. Одному такое дело не потянуть. А где много людей, там возможна и утечка информации. Значит, люди должны быть подготовленными, надежными, и заказчик должен им всецело доверять. Такие люди есть, это старые кадры спецслужб. Возможно, за операцией устранения Брагина стоит какой-нибудь старый полковник из органов госбезопасности. Может быть, даже из ФСБ, ГРУ — короче говоря, из спецслужб. Бандиты действовали бы наверняка по-иному. Убийца — последнее звено операции — спокойно ждал Брагина, находясь во дворе его дома. В соседнем дворе, вероятнее всего, стояла машина, которая ждала убийцу. Наверняка она уехала недалеко — каких-нибудь три-четыре квартала. Там ее бросили, пересели в следующую. А оттуда убийца мог уйти в любом направлении и отсидеться, если, конечно, он не оказался за пределами России, там, где его никто и никогда не достанет. В Греции, Тунисе, Болгарии. Да где угодно! При больших деньгах и с документами проблем не будет — нигде. А может быть, кто-то приехал из-за границы, чтобы понажимать здесь на курки пистолетов, заработать и опять исчезнуть. Но ничего, — думал Глеб, — я ведь тоже не лыком шит, вполне возможно, что не Гусовский стоит за всеми этими делами и не его люди убрали Брагина. Но почему тогда Потапчук попросил меня последить за Гусовским? Наверное, старик что-то знает или догадывается, поэтому попросил меня ни во что не вмешиваться, быть предельно осторожным. Ну что ж, я высовываться не стану. Все-таки голова-то у меня не только для того, чтобы шапку носить».

Глеб прислушался к шагам в коридоре гостиницы. Он специально оставил дверь приоткрытой, чтобы лучше слышать, затем выглянул. Он увидел одного из телохранителей Гусовского. Тот стоял в коридоре, опустив руки, присматриваясь, прислушиваясь. Глеб догадался — сейчас хозяин покинет свои апартаменты. Он быстро накинул куртку и схватил сумку. «Вперед!» — сказал он сам себе, покидая свой номер.

Он опередил Ефима Аркадьевича и его охранника, которые ждали, когда лифт придёт пустым. По лестнице Глеб сбежал в вестибюль, вышел на крыльцо и жадно затянулся сигаретой.

Вначале из лифта вышел охранник, затем еще один и лишь после них Ефим Аркадьевич, воротник приподнят, лица не видно. Третий охранник покинул лифт, прижимая к уху мобильный телефон.

«Так... значит, ты собрался ехать. Что ж, здорово, вперед на танки», — сказал Глеб, быстро останавливая такси и садясь рядом с водителем.

— Добрый вечер, — поприветствовал Глеб молоденького водителя.

— Добрый, — сказал водитель, ожидая указаний пассажира.

Глеб сидел молча, глядя, как Ефим Аркадьевич Гусовский с присущей ему важностью садится в черный шестисотый «мерседес» с московскими номерами.

«Неужели машину специально пригнали, — подумал Глеб. — А почему бы и нет. Деньги могут все. Ну не все, — тут же исправил он сам себя. — Ни за какие деньги Гусовский не смог бы купить меня или генерала Потапчука. Ни за какие!»

— Давай, родной, гони вон за той машинкой. Видишь, какой красивый «мерсик».

— Красивый, ничего не скажешь, абсолютно свежий.

— Ага, свежий, эта сволочь жену у меня собирается увести.

— Жену? — изумился молоденький таксист.

— Да, да. Вальку мою. Она у меня такая красивая, ты себе даже не представляешь, все при ней, запал на нее мужик и хочет увести.

— А ты... вы... — заинтересованно взглянул на Глеба водитель такси.

— А что я? Я, конечно, возражаю, можно сказать, даже категорически. Я Вальку у морского волка отбил. Представляешь, капитан! Фуражка с якорем, на погонах — звезды, а я отбил... Капитаном первого ранга ее жених был. И этому гаду ее тоже не отдам! Ни за какие коврижки! Не смотри, что я такой... я за свое горло кому хочешь перегрызу, — и Глеб Сиверов, картинно сжав кулак, потряс им перед лобовым стеклом. — Как думаешь, куда они едут?

— К порту, наверное.

— К порту, говоришь, а какого черта им в порту делать?

— Да мало ли чего? — таксист пожал плечами. — В порту товар, а где товар, там и деньги. В общем, товар — деньги — товар. Вот так-то.

Таксист сам удивился, как точно он сформулировал сложный процесс накопления денег по Карлу Марксу. Глебу стало смешно, но, естественно, вида он не подал.

— Слушай, ты так близко к ним не подъезжай, а то засекут. Он, сволочь, тебе еще ни за что ни про что накостыляет, жалко тебя. Водитель такси тотчас нажал на тормоз, и машина взвизгнула протекторами.

— Вот-вот, так и держи.

— Так они могут уйти. Там же мотор не такой, как в моей тачке.

— Ничего-ничего. От меня не уйдут. Я этого козла и на том свете достану.

Еще минут двадцать Глеб чертыхался, глядя на черный шестисотый «мерседес» Гусовского, махал кулаком и отпускал проклятия в адрес хозяина машины. Наконец, когда машина Гусовского въехала в порт, Глеб попросил таксиста остановиться, щедро с ним расплатился и, заглянув ему в глаза, прошептал:

— Сынок, ты подожди меня здесь. Я тебе еще столько же дам. И сверху накину. Очень я хочу увидеть, с кем этот гад встретится. Не дай бог и моя Валька сейчас там?!

— Я подожду, конечно, — пряча деньги в карман, пообещал молоденький таксист.

— Уж будь добр. С тобой мне как-то спокойнее.

Глеб без труда попал на территорию порта, нашел машину Гусовского. У входа в ангар маячила уже знакомая фигура охранника.

— Понятно, — прошептал он, — значит, хозяин за той дверью. А с кем это он встречается? — осматривая машины, стоящие у ангара, рассуждал Глеб.

Зайдя за угол, он достал фотоаппарат с длиннофокусным объективом, каким любят пользоваться папараццы, сфотографировал машины, затем обошел ангар и по железной лестнице добрался до пыльного окна. Рама была чуть приподнята. Глеб осторожно заглянул внутрь. В центре ангара стоял Гусовский и еще двое незнакомых мужчин. Они курили и о чем-то спорили.

Иногда до Глеба долетали обрывки фраз, но что-либо понять было невозможно. Тогда Глеб вынул из сумки наушники и микрофон. Он навел микрофон на говорящих и услышал все, даже тихое покашливание, затем сделал несколько снимков, приблизив разговаривающих и спорящих бизнесменов мощной оптикой.

— Я узнаю, кто вы такие...

Говорили о трех огромных партиях рыбы, которые должны поступить из Аргентины в питерский порт, о том, что надо успеть оформить какие-то документы.

— Так я же с вами договорился, вы должны были уже это сделать. Почему не успели? Я не понимаю слов «не успели». Гусовский схватил за пуговицу плаща своего собеседника.

— Ты должен был сделать это еще вчера. Выходит, я зря из Москвы в Питер летел. Ты что, не понимаешь, какими деньгами мы рискуем?! Или ты думаешь, если деньги не твои, то можно не спешить? Чтобы завтра же все закончил! Понял?!

Гусовский так дернул своего собеседника, что пуговицы покатились по бетонному полу.

— Ефим Аркадьевич, послушай, пойми...

— Не хочу слушать! Если тебе жить не надоело, делай, как я тебе сказал! А если надоело, то можешь прямо сейчас на мурманском кладбище место себе подыскивать. Или ты его уже подыскал?

Гусовский плюнул себе под ноги, еще раз выругался и направился к двери. Он оказался на улице одновременно с Глебом. Глеб постарался уйти незаметным. Таксист оказался честным малым, машина стояла неподалеку.

— Ну, браток, давай, сейчас этот козел выедет, держись опять за ним.

— А куда едем? — спросил таксист.

— Куда он, туда и мы. Вальки не было, а то бы я ему башку проломил.

«Опасный пассажир, — подумал таксист, — псих какой-то. Что там за Валька такая, чтобы по ней так сохнуть?»

— Валька хоть красивая? — спросил таксист, следуя за «мерседесом».

— Валька? Красивая, лучше, я тебе скажу, не бывает, браток, глаз не отведешь. А как платье черное в облипку наденет, на бретельках, как у комбинации, так вообще все мужики в отпаде, губы кусают. Короче, понял, какая она?

— Понял, — кивнул молоденький таксист.

Гусовский доехал до отеля и отправился в ресторан ужинать. За столиком он сидел один, перед ним лежал мобильный телефон. Время от времени Ефим Аркадьевич поглядывал то на свои часы, то на изящную трубку, ел он мало, портил блюда, ковыряя вилкой то в одном, то в другом, явно нервничал и чего-то ждал.

Когда принесли кофе, на белой скатерти завибрировал телефон. Ефим Аркадьевич аккуратно поставил чашку на блюдце, посмотрел на номер и, прижав трубку к уху, произнес:

— Слушаю. Да, хорошо, хорошо. Конечно. Все остается в силе. Конечно, да.

Потом он не спеша допил кофе. Трубка мобильника его уже не интересовала, он с облегчением вздохнул, словно с плеч свалилась гора, и безразличным взглядом обвел окружающих. В ресторане было немноголюдно. Уходил он вместе с охраной.

Глеба в ресторане уже не было, он находился в своем номере, прислушиваясь к шагам в коридоре.

«Гад какой, — подумал он о Гусовском, — даже кофе из-за него не допил. Но ничего, будет и на моей улице праздник, когда машина с пряниками перевернется». Глеб вспомнил детскую шутку и улыбнулся.

«Наверное, на сегодня все, — подумал Глеб, прикуривая сигарету. — Гусовский свои дела в Питере закончил. Так что, в принципе, и моя здесь завершена. Итак, Гусовский решил перекупить проект покойного бизнесмена».

Гусовский спать не ложился. Поглядывая на часы, он смотрел по телевизору выпуск новостей. Вглядываясь в лица политиков, до боли ему опротивевшие, он скептически усмехался.

Когда на экране телевизора появился генеральный прокурор, Гусовский весь подобрался, сделал звук громче. На прокурора олигарх смотрел с ненавистью, даже щека начала дергаться и уши покраснели.

— Прокуратура отслеживает утечку капиталов на Запад, — говорил генеральный прокурор. И могу сказать, что в этом году поток денег, вывозимый из России в зарубежные банки и оффшорные зоны, значительно уменьшился. Прозвучали проценты. Ефима Аркадьевича Гусовского от этих слов передернуло.

— Генеральная прокуратура готовит отчет о своей работе. Многие из тех, кто считает себя неуязвимым и недосягаемым для закона, будут привлечены к ответственности.

— Интересно, мою фамилию на этот раз назовет или нет. Сволочь! Ну же, ну, ну... — шевелил тонкими губами Ефим Аркадьевич. — Давай, давай.

Но фамилия Гусовского из уст генерального прокурора так и не прозвучала. И это насторожило Ефима Аркадьевича — одно дело, если пугают открыто, другое, если затаили злобу.

«Когда же эти сволочи, — подумал он о компаньонах, которым поручил скупить бизнес Брагина, — все закончат. Ладно, у меня есть еще одно дело».

После ночного выпуска новостей Гусовский вызвал охранника. Тот появился с небольшим кожаным портфелем и поставил его на журнальный столик.

— Убери на пол. Охранник переставил портфель.

— Машину. Я поеду один.

— Что, за рулем?..

— Нет, с водителем, — сказал Гусовский.

— Сейчас, — охранник покинул апартаменты олигарха и через пять минут позвонил своему боссу.

Гусовский уже не в элегантном костюме, а в черных джинсах, свитере и кожаной куртке с поднятым воротником, с портфелем в руке вышел из апартаментов. Охрана проводила его до выхода из отеля. Машина уже стояла у крыльца. Это был джип с тонированными стеклами. Гусовский сел на заднее сиденье.

— Поехали, — сказал он водителю.

— Куда? — спросил тот после того, как автомобиль тронулся.

Ефим Аркадьевич назвал улицу. Ни водителю, ни Гусовскому даже в голову не могло прийти, что одно из трех такси, одновременно отъехавших от крыльца отеля, следует за ними. Рядом с таксистом сидел Глеб Сиверов, его сумка стояла на коленях.

«Сейчас, вероятно, произойдет важная встреча, возможно, именно та, ради которой Гусовский и приехал в Питер, — подумал Глеб. — Не к любовнице же он едет с портфелем в руках. На женщин у него не хватает времени. Роза — единственная баба, способная его расшевелить в моменты смертельной усталости. Что может быть в портфеле? — рассуждал Глеб. — Документы, деньги или и то и другое...»

Водитель такси оказался довольно расторопным. Он умело, не привлекая к себе внимания, вел «пежо».

— Я тебе хорошо заплачу, — сказал Глеб. — Только делай все так, как я попрошу. Тот кивнул головой в знак согласия. Глеб безоговорочно внушал ему доверие.

«На бандита он вроде не похож. Хотя сейчас бандиты не те, что прежде. Нет кожаных курток, цепей на шее и перстней на пальцах. Их теперь не отличишь от важных чиновников. Этот же, скорее всего...» — додумать таксист не успел.

— Стоп! — скомандовал Глеб и расплатился.

— Может, подождать? — спросил водитель.

— Постой четверть часа. Если через это время я не появлюсь, уезжай.

— Понял, шеф.

Водитель заглушил двигатель, положил голову на баранку, но глаза не закрывал. Он не успел заметить, куда пропал пассажир. На пустой, почти безлюдной улице тот словно растворился в воздухе.

Глеб же перешел на другую сторону улицы, вошел в подъезд и через минуту уже стоял на лестничной площадке, прижимаясь лицом к стеклу. Стекло, на удивление, оказалось чистым. Глеб хорошо видел джип Гусовского и две машины, припаркованные прямо к тротуару. Перед джипом и «BMW», стоявшим первым, появился мужчина в сером пальто и кепке, с зажженной сигаретой в руке. Он посмотрел на джип, затем огляделся по сторонам и быстрыми шагами направился к машине. Задняя дверца открылась, и мужчина исчез в салоне. Тут же из джипа вышел водитель, отошел от машины шагов на десять и закурил, оглядываясь по сторонам.

Гусовский сидел, держа портфель на коленях. Мужчина в сером пальто сел рядом. Ефим Аркадьевич Гусовский выглядел возбужденным и испуганным одновременно. Он вжался в сиденье, голову втянул в плечи, пальцы стучали по портфелю.

— Добрый вечер, — слегка охрипшим голосом произнес мужчина в сером пальто.

— Здравствуй, Стас, — Гусовский протянул руку. Стас пожал холодную, почти безжизненную ладонь олигарха.

— Ну вот я и приехал, — быстро произнес Ефим Аркадьевич.

— Вижу, — сказал Стас. — Я, как и обещал...

— Давай, — сказал мужчина.

Он был гладко выбрит, кепка надвинута на глаза. Голова на мощной шее поворачивалась на удивление легко и быстро, словно могучая шея была без костей.

— Здесь часть налички.

— Какая часть? — тем же хриплым голосом спросил Стас.

— Одна треть, как и договаривались. Ты же понимаешь, такое количество живых бабок сложно выдернуть из дела.

— Когда будут остальные?

— Как договаривались: когда приедешь в Грецию. Там и получишь, в том же банке.

— Все получу или опять только часть?

— Все, все, — дважды произнес Гусовский. — До последнего цента, можешь мне поверить. Я же тебя никогда не обманывал и никогда не кидал.

— Что да, то да, — сказал Стас и положил руку на портфель.

Пальцы Гусовского разжались и спрятались в карманах кожаной куртки. Стас открыл замок, портфель до самого верха был заполнен пачками евро.

— Мы же договаривались о долларах, — взглянул на бизнесмена Стас.

— Ну какая тебе разница? Это что — не деньги! В банке поменяешь, какими хочешь, такими и получишь. Какие сумел выдернуть, такие и привез. Хочешь, назад отдай. Завтра встретимся.

— Нет, не хочу, — сказал Стас. — Ты меня просил сделать работу, я ее сделал.

— Так какая тебе, собственно, разница, — нервно и быстро шевеля пересохшими губами, говорил Гусовский.

— Баксы, евро, фунты. Так можно и до хохлячих гривен дойти, — криво улыбнулся Стас, — извини, привычка. Русский человек привык все в долларах считать, чтобы без обмана.

Он вытащил одну из пачек, быстро просмотрел. Затем вытащил другую, потом третью. Он явно не спешил. От этого Гусовский начинал нервничать еще больше. Ему никогда не нравился этот тип, но в жизни приходилось встречаться не только с теми, кто тебе приятен. Приходилось общаться и с теми, кто тебе до блевотины противен. Стаса Гусовский боялся, хотя и до конца не понимал почему. Просто этот тип, немногословный, сильный и уверенный в себе, внушал ему патологический ужас. И Баневского, и Брагина, и еще парочку несговорчивых Стас и его люди убрали по заказу Гусовского.

Ефим Аркадьевич уже подумывал, как бы так устроить, чтобы и Стаса, и его людей — всех одним разом похоронить. Но пока Стас ему был нужен. Без него он чувствовал себя хирургом без скальпеля. В последние несколько лет периодически кого-то приходилось убирать. Или очень сильно пугать, чтобы сделать сговорчивыми и покладистыми. И тогда Гусовский прибегал к помощи Стаса — страшного, жестокого, расчетливого типа, надежного до тех пор, пока платишь ему деньги.

Стас брался почти за все дела, все, что ему поручал Гусовский, выполнялось точно, в срок и без осечек. Но и денег этот гад требовал неимоверных. Ефим Аркадьевич Гусовский, правда, понимал, что деньги идут не на ветер. Истратив несколько миллионов, он получал десятки, а то и сотни. Поэтому он хоть и был прижимистым, но в подобных делах денег никогда не жалел, соглашался почти на все условия, предложенные Стасом.

В Москву Стас приезжал редко. Встречался с Ефимом Аркадьевичем тоже крайне редко, лишь в экстренных ситуациях, но деньги всегда получал сам. Это было одним из условий сотрудничества Стаса: деньги ему должен передавать сам Гусовский.

Сейчас, сидя в джипе, Гусовский боялся. Боялся не того, что безжалостный убийца Стас находится рядом с ним. Гусовскому казалось, что за его джипом кто-то следит, может быть, даже снайпер сидит где-нибудь и держит его машину на прицеле. И допусти он сейчас какую-нибудь оплошность — получит пулю между глаз.

Умирать Ефиму Аркадьевичу не хотелось. Он любил жизнь. Ему хотелось жить, причем по своим законам. Так, как ему нравится. Он давно понял простую истину: деньги, особенно большие, позволяют плевать на тех, кто тебя не любит, не обращать на них внимания. Гусовский с каждым годом, с каждым месяцем становился все богаче, проворачивал сложнейшие операции, приобретая через подставных лиц самые прибыльные куски чужого бизнеса.

— Хорошо, — сказал Стас, защелкивая портфель. — Если понадоблюсь, найдете. До встречи.

— До свидания, — пробормотал Гусовский с облегчением, ему хотелось сказать «прощай».

Стас открыл дверцу, выпрыгнул из джипа, быстро огляделся по сторонам и неторопливо направился к своей машине. Когда он сел в «BMW», из подъезда на противоположной стороне, шатаясь, вышел пьяный мужчина.

Глеб Сиверов двинулся наперерез «BMW», грозя кому-то кулаком и грязно матерясь. Стас уже открывал дверцу, когда пьяный мужчина, размахивая сумкой, поравнялся с ним.

— Это канал Грибоедова? — спросил Глеб, — А, интеллигент, скажи, пожалуйста? — голос Глеба звучал настолько убедительно, что ни его вопрос, ни внешний вид не вызвали у Стаса ни малейшего подозрения.

— Нет, это не канал Грибоедова.

— А, понятно. А Невский далеко? Где я сейчас нахожусь?

— Тебе вон туда, — хрипловатым голосом произнес Стас, садясь в машину. Глеб успел рассмотреть его.

— Слушай, а может, ты закурить мне дашь? А, браток? — Сиверов стучал согнутыми пальцами в стекло. «BMW» взревел мотором. Глеб вскочил в «пежо».

— Гони за «BMW», только быстро, а то уйдет. Водитель «пежо» дал газ, догнал «BMW» на перекрестке со светофором.

— А теперь осторожно, друг, — попросил Глеб водителя, — он меня запомнил. Водитель тоже был не промах, понял.

— Хорошо.

«BMW» выскочил на Невский, как всегда, многолюдный и заполненный машинами. «Пежо» держался от «BMW» метрах в тридцати-сорока.

— Сейчас он повернет, давай вперед.

— Понял, — сказал водитель «пежо», уже догадываясь, что рядом с ним сидит сотрудник спецслужбы. «Причем опытный, наверное, полковник», — подумал он. Пару раз свернув, «BMW» въехал во двор.

— Проходной или нет?

— Глухой, — сказал водитель. — Я этот двор знаю. Там внутри стоянка.

— Все, стой здесь. Глеб вбежал в арку, прижался к стене.

Стас вышел из машины, оглянулся и, держа портфель в правой руке, двинулся к подъезду. Глеб в это время вбежал во двор. О том, что в доме нет лифта, Глеб догадался сразу. Он смотрел на окна. Через пару минут на третьем этаже вспыхнул свет. Пробираясь вдоль стены, Глеб подошел к подъезду, посмотрел номера квартир, прикинул какой номер ему нужен. Все сходится. Еще раз взглянул на машину и, так же крадучись, быстро покинул двор. Водитель «пежо» сидел, сжимая баранку.

— Порядок? — спросил он.

— Вроде да.

— Куда теперь?

Водителю хотелось сказать: «товарищ полковник», но он сдержался. Глеб протянул сигареты:

— Закуривай.

Они закурили. Глеб вздохнул и подумал: «Даже город не увидел, на могилу к родителям не сходил. Вот так всегда. Ну ничего, закончим это дело, приеду в Питер, возьму Ирину, походим, погуляем, отдохнем».

Он почему-то был уверен, что именно так все и произойдет. Ему хотелось, чтобы зима была морозной, чтобы светило яркое солнце, а снег похрустывал под ногами, чтобы все было, как в детстве, легко и прозрачно. Как зимний воздух. Он расплатился с водителем, поблагодарил его и вышел из машины.

***

В шесть утра Глеб был во дворе дома, где стоял автомобиль Стаса. К семи он уже знал фамилию, имя, номер квартиры, профессию ее хозяина. А в половине девятого он сфотографировал Стаса, когда тот садился в «BMW». Во второй половине дня Глеб вернулся в Москву. Гусовский тем же утром улетел в Париж.

А вечером генерал Потапчук и Глеб сидели друг против друга на конспиративной квартире, пили кофе, курили. Глеб, показывая фотографии, рассказывал генералу о том, чем Ефим Аркадьевич Гусовский занимался в Питере.

— Этих я знаю, — сказал Потапчук, вертя в руках снимок, на котором Гусовский сфотографирован в ангаре с двумя мужчинами. — Это заместитель губернатора Мурманской области. А это заместитель директора питерского порта.

Глеб промолчал, отдавая должное Федору Филипповичу. Он уже понял, что Потапчук занимается Гусовским довольно серьезно. И все, что сейчас ему рассказывает Глеб, является лишь подтверждением догадок самого генерала.

— А вот этого я не знаю.

— Он служил в спецподразделениях, — сказал Глеб. — Федор Филиппович, попробуйте узнать о нем через архив ФСБ.

— Я посмотрю архив. Понимаешь, Глеб, вполне возможно, что к нашей конторе этот тип отношения не имеет. Может, он пограничник, может, десантник или ГРУшник. Все что угодно может быть.

— Он уволился шесть лет назад, — сказал Глеб. — Так что и искать надо...

— Я понимаю, — прервал его Потапчук. — Я поручу своим людям.

— Опять вы выглядите уставшим.

— Да и ты не с курорта приехал, — сказал генерал, взглянув на небритое лицо Сиверова.

— Я-то ничего, быстро восстановлюсь. Просто спал мало.

— Скажи честно, наверное, вообще не спал?

— Честно говоря, не спал, — ответил Глеб.

— Так вот, выспись.

— С алмазом работаем?

— Работаем...

— А подробнее можно?

И генерал Потапчук рассказал о том, как продвигаются поиски украденного из Кремля алмаза. Из рассказа следовало, что дела почти не продвигаются. Рассказал, что по совету Глеба подготовили подставного покупателя алмаза и вскоре воры должны на него выйти. Глеб слушал, иногда задавал короткие вопросы, даже предложил свои услуги в качестве подсадной утки. Потапчук резко отказал:

— Занимайся пока Гусовским. Генерал рассматривал фотографии.

— Доберусь я до него! Ох, и хитер же этот Гусовский! Так хитер и изворотлив, так осторожен, что даже оторопь берет, — сказал Потапчук, пряча снимки в портфель, — но на каждую хитрую задницу...

— Правильно, Федор Филиппович, — улыбнулся Глеб. — Еще по чашечке кофе?

— Мне налей, а себе не надо.

— А что так? — улыбнулся Сиверов.

— Я хочу, чтобы ты поспал. Домой поедешь?

— Нет, здесь останусь. Вы ведь тоже, наверное, не домой.

— Нет, но здесь не останусь.

— Ясное дело, вас машина в соседнем дворе ждет.

— Все ты знаешь.

— Водитель, наверное, думает, Федор Филиппович, что у вас любовница здесь живет.

— Ничего он не думает. Ему по должности думать не положено. Сидит себе, положив голову на баранку, и дремлет.

— Хорошо ему.

— Хорошо, да не очень. У него тоже семья, жена, дети. И если пулю в голову получит, то и знать не будет за что.

Глеб сварил еще кофе, они поговорили еще минут двадцать. Потапчук устало поднялся с кресла.

— Ну, Глеб, отдыхай. Я и так у тебя отнял кучу времени. За работу спасибо.

— Служу Советскому Союзу! — пошутил Глеб.

— Уж ты б, Сиверов, не подкалывал. Нет такой страны, и слава Богу. — Потапчук крепко пожал Глебу руку.

 

ГЛАВА 12

Хайтин был из той породы людей, которые все, что происходит в этом мире, стремятся обратить себе на пользу. Пока еще не зная, каким образом похищение бриллианта можно использовать для себя лично, но спинным мозгом ощущал, что с этого можно поживиться, главное — стать незаменимым в большой игре Тихона. Ему еще раз стоило о себе напомнить.

Никуда звонить Хайтин не стал, знал, что при желании Тихона можно найти в городе. Старые люди редко изменяют привычкам. Ювелир зашел в небольшое кафе, бывшее раньше рюмочной. Кафе давно сменило название и хозяина, но Тихон по привычке часто в нем появлялся, примерно в одно и то же время. Гарантий найти его именно здесь у Хайтина не было, как, впрочем, и особого выбора.

В английском синем костюме двадцатилетней давности ювелир выглядел импозантно. Язва, заработанная ювелиром на зоне, не позволяла ему предаваться гастрономическим удовольствиям, поэтому Хайтину удалось сохранить стройную фигуру.

Несколько бывалых девушек повернули головы в его сторону, сразу почувствовав в Хайтине человека с деньгами. Он подмигнул одной из них и тут же отрицательно качнул головой, мол, в таких услугах я не нуждаюсь, во всяком случае, пока. Бармен смутно припомнил, что когда-то видел этого мужчину на улице: люди неординарные всегда запоминаются. Ювелир положил на стойку деньги и попросил:

— Сто граммов столичной, — и заметив, как рука бармена потянулась к бутылке, стоявшей под стойкой, добавил: — Из холодильничка, пожалуйста.

— Со льдом?

— Нет, просто холодной.

Бармен нехотя исполнил просьбу Хайтина. Откупорил новую бутылку, и, не пользуясь мерным стаканом, налил ледяную сорокаградусную в небольшой стаканчик. Ювелир отодвинул сдачу, сделал это не навязчиво, со всем уважением к служителю стойки. Тот недоумевал, кто же перед ним. На блатного Хайтин не походил, на бизнесмена тоже. Чувствовалось, — человек он независимый и живет трудом своих рук.

— Тихон к вам сегодня уже заходил? — почти шепотом спросил Хайтин. Заподозрить в Хайтине мента казалось нелепым. Бармен улыбнулся:

— Вы его друг?

— У таких, как Тихон, друзей не бывает, — покачал головой ювелир. — Скажем так: очень хороший и давний знакомый.

Бармен все еще колебался, стоит ли быть откровенным. Он знал, Тихон, на расправу бывает крут.

— Если мы говорим об одном и том же человеке, — уклончиво ответил бармен, — то ваш давний знакомый может прийти сюда минут через сорок. Он любит здесь ужинать.

— Именно потому я и пришел сюда, — и Хайтин поудобнее устроился на высоком вертящемся табурете, всем своим взглядом показывая, что готов ждать до второго пришествия.

Бармен, продолжая обслуживать клиентов, незаметно наблюдал за ювелиром. Подобные клиенты попадались редко. Хайтин умудрился растянуть сто граммов водки на час двадцать минут. «И как это ему удается? — изумлялся бармен. — Выдержка у мужика просто зверская».

На дне бокала оставалось еще граммов десять, когда звякнул колокольчик над входной дверью и в бар вошел Тихон. Следом за ним шел Фагот. Хайтин продемонстрировал еще одно завидное умение: он не дернулся, не заспешил и, что уж совсем удивительно, не стал допивать десять граммов. Отставив стаканчик, он с достоинством соскользнул с высокого табурета и, стоя, следил за Тихоном взглядом.

Вор помедлил всего секунду, затем махнул ювелиру рукой и проследовал к своему любимому столику. Этот столик к приходу Тихона всегда был свободен — так было договорено с барменом. Еще ни разу матерому карманнику не приходилось ждать ни секунды. Фагот сел, прислонив футляр с музыкальными инструментами к ноге.

— Разрешите? — спросил ювелир, появляясь за спиной Тихона.

— Садись, — небрежно бросил вор.

Он не спешил начинать разговор. Годы жизни приучили его к тому, что минуты меняют мало, спешить следует лишь в том случае, если на тебя нацелено оружие или ты уходишь от погони. Разговор всегда может подождать.

— Как обычно: легкую закуску, лангет и водку? — официант склонился над Тихоном.

Тихон всегда испытывал неприязнь к мужчинам, работающим барменами и официантами. Его раздражала их угодливость, способность за деньги жертвовать собственным достоинством. Поэтому он смотрел мимо официанта, когда делал заказ.

— Водку из холодильничка или потеплее?

— Как всегда, — бесстрастно произнес Тихон.

Чем меньше вопросов задает официант, чем точнее ориентируется в обстановке, в настроении посетителя, тем дороже он стоит. Желание Тихона и его гостей бармен, вышедший обслужить гостя, угадал безошибочно. По легкой страдальческой гримасе на лице Хайтина он вмиг догадался, что тот болен язвой, а водку без закуски пил потому, что нервничал.

Фагот давно привык к чудесам, которые происходили при появлении Тихона. Их столик накрыли белоснежной крахмальной скатертью, хотя на остальных лежали лишь маленькие матерчатые салфетки. Большую тарелку бутербродов пришлось ждать не больше пяти минут, их резали на кухне в шесть рук. Намазаны икрой они были густо. Бармен поставил перед гостями три рюмки и три бокала для минеральной воды.

— "Боржоми", — сказал он, демонстрируя этикетку на стеклянной бутылке, и бросил короткий взгляд на Хайтина.

— Для твоей язвы подойдет, — усмехнулся Тихон и знаком показал бармену, что разливать водку не надо и лучше не надоедать гостям своим присутствием.

— Горячее для всех?

— Да. Но немного позже.

Хайтин пару раз кашлянул и покосился на Фагота. Он чисто интуитивно не доверял людям молодым, пусть даже за них ручались такие многоопытные, как Тихон. Вор заметил взгляд ювелира.

— Пусть он тебя не беспокоит, это мой человек, он не узнает тебя, если вы встретитесь в ментовке.

Тихий отломал узкую корочку свежего батона и принялся соскребать ею с бутерброда масло. В баре к чудачествам Тихона привыкли.

— Тихон, — вздохнул ювелир, — ты показал мне такую вещь, что я до сих пор не могу уснуть ночами.

— Извини, я думал, это искусная подделка.

— Не знаю, сколько ты потратил на то, чтобы заполучить эту вещь в свои руки, но сбыть ее тебе не удастся. — Тихон спокойно слушал ювелира. — Хватают всех подряд, — шептал Хайтин, — ювелиров, блатных. Менты словно с цепи сорвались.

— Знаю, — спокойно отвечал Тихон.

— Такого беспредела давно не было. Ты никому камень не продашь.

— Даже тебе? — усмехнулся карманник-щипач.

— Даже мне. Я не сумасшедший.

— И ты пришел мне дать дельный совет?

— Единственный реальный путь — распилить камешек, иного нет.

— Ты возьмешься за это? — ни один мускул на лице старого карманника не дрогнул.

— Нет, рука не поднимется. Я же говорил — это как мать родную зарезать.

— Тогда, как звучит твой совет? — глядя в глаза ювелиру, спросил Тихон и вновь принялся жевать корочку хлеба.

— Нет у меня совета, — отвечал Соломон Ильич таким тоном, будто бы речь шла о спасении человеческой жизни.

— Безвыходных ситуаций не бывает, — напомнил Фагот. Ювелир нервно оглянулся и тяжело вздохнул:

— Мне все мерещится, что за нами следят.

— Конечно, следят.

По спине Хайтина побежали мурашки. — Только не всегда, — уточнил Тихон, — и уж тем более не в этом месте.

— Ты, Тихон, можешь считать меня старым кретином, выжившим из ума стариком, но единственный совет, который я могу тебе дать — расстанься с камнем.

— Каким образом?

— Лучше всего вернуть его на место.

— Пойти на почту и отправить его ценной бандеролью? — усмехнулся вор.

— Только тогда они успокоятся и всех оставят в покое.

— И это говоришь мне ты, через чьи руки прошли килограммы бриллиантов? Вот так запросто расстаться с тем, что стоит миллионы зеленых?

— Но ведь это все равно, что... украсть луну с неба, — сказал ювелир, — украсть можно, но продать нельзя.

— Я не собираюсь делать государству такие подарки.

— Я знал, ты не согласишься.

— Ты только ешь, а почему не пьешь?

— Здоровье берегу, — ответил ювелир, но все-таки пригубил рюмку с водкой.

Тихон одним махом опрокинул спиртное в широко раскрытый рот и с удовольствием проглотил его.

— Постарел ты, Хайтин, и не только телом, но и душой. Если есть вещь, которая стоит денег, то всегда найдется способ ее продать.

— Сгоришь, Тихон.

— Я пока еще не знаю, как, но я толкну камень. Фагот просиял лицом.

— Кажется, я знаю выход, — сказал он. Тихон удивленно посмотрел на парня. К Фаготу он относился снисходительно.

— Ты знаешь выход? — улыбнулся вор.

— Еще в Писании сказано: «Слепец слепца водит, и оба падают в яму», — сказал ювелир.

— Я уже вспоминал Писание, эту же фразу.

— Выигрывает тот, кто опережает противника хотя бы на один шаг. Ты же сам меня этому учил? — вставил Никита.

Тихон, склонив голову на бок, посмотрел на Фагота. Вор наперед знал, что паренек ничего толкового предложить не сможет. «Ну, пусть себе немного пофантазирует».

— Пока ты, Тихон, идешь на шаг впереди. Но если будешь ждать, тебя догонят.

— Твой друг ювелир прав, от камня необходимо избавиться так же быстро, как ты избавляешься от документов, вытащенных вместе с портмоне. Камень нужно превратить в деньги.

— Это мы и без вас, молодой человек, знаем, — не выдержал ювелир.

— Погодите, — не очень-то любезно оборвал его Никита. — Представьте себя на месте ментов.

— Мне это западло. У них сейчас крыша едет, начальство требует вернуть камень в кратчайшие сроки.

— Найти его невозможно, ни просеешь же всю Москву через сито!

— Они пытаются просеять, — вставил Тихон.

— Думаю, уже завтра они сменят тактику. Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе. На их месте я организовал бы подставу. Покупателя на камень нет, значит, нужно его придумать. Осторожно пустят слух, что какой-нибудь сумасшедший миллионер желает купить бриллиант. Поселят его в крутой гостинице, выдадут под расписку из банка миллион баксов наличными, и будут ждать, когда продавец выйдет на него сам.

— Наверное, так оно и будет, — согласился вор. Чувствовалось, что он нервничает, хотя лицо его было спокойным, взгляд не бегал.

— Надо заранее придумать ход и развести ментов на деньги, — Фагот подался вперед. — Тихон, надо что-то придумать!

— Хочешь сказать, если мы придумаем ход, вновь окажемся на шаг впереди?

— Именно!

— Я в такие игры не играю, — забеспокоился Соломон Ильич. — Я ничего не слышал, вас не видел. Я в азартные игры с государством не играю.

Тихон сделался задумчивым. Он понимал, что Фагот правильно спрогнозировал поведение ментов, и, скорее всего, завтра пойдут слухи, что покупатель на бриллиант есть.

— Если надумаешь пилить камень, — неуверенным голосом сказал ювелир, — ко мне не обращайся.

— Даже если одна из половинок останется тебе? Глаза старого Хайтина зажглись:

— Ты это серьезно?

— Как крайний случай.

— Пожалей мое сердце, — попросил Соломон Ильич, поднимаясь из-за стола. — В таком случае я согласен. Тихон не стал его провожать. За столом воцарилось тягостное молчание.

— Странно, — проговорил Фагот, — я уже ни о чем не могу думать, кроме камня.

— Это магия больших денег. Я тоже сижу и задаю себе вопрос за вопросом: зачем мне камень? От него одни неприятности, того и гляди, загремишь на зону.

— Возвращать его нельзя, — сказал Никита.

— Лучше я его в Москву-реку выброшу или в землю закопаю. Но, с другой стороны, возможно, это последний шанс в моей жизни, — сказал Тихон, — только я до сих пор не знаю, как им распорядиться. Все, — сказал Тихон и положил на стол бензиновую зажигалку. — Забудь о камне, Никита. Так тебе будет спокойнее. Я слушаю тебя, и мне явно не нравится, что ты замышляешь.

— Ученик всегда должен превзойти своего учителя, иначе он плохой ученик.

— Или у него плохой учитель. Иди домой, позвони своей милой студентке, она от тебя без ума. Она тебе и ужин приготовит, и в постели согреет, и еще будет думать, что осталась тебе должна.

— А ты? — поинтересовался Фагот.

— Я пройдусь по братве, узнаю, кто тот идиот, любитель «Боже, царя храни», что сумел украсть камень.

— Если он сумел украсть, то он не идиот, — засомневался Фагот.

— Нет, Никита, только идиотам может так отчаянно фартить. Только идиоту может прийти в голову сдавать бриллиант в камеру хранения на вокзале. Никита нехотя поднялся. Он чувствовал себя усталым и разбитым.

— Тихон, ты подумай над тем, что я тебе сказал о подставе.

— Они предложат не только реальные деньги, но и реальные сроки, — он улыбнулся. — Для настоящего вора оказаться в тюрьме — честь, если только попал туда— не по глупости.

Тихон в кафе не задержался, оставил недопитую водку, что делал редко, не дождался лангета и вышел на улицу. Сделал пару коротких звонков. О деле по телефону не говорил, лишь назначил встречу. Тихому отказать не могли, даже если бы ему вздумалось встретиться в четыре часа утра на сто первом километре Симферопольского шоссе. Поздно вечером, когда Фагот безмятежно спал, Тихон уже многое знал о похитителе бриллианта. Знал о том, что того до сих пор держат во внутренней тюрьме ФСБ, что Князев вообразил себя российским императором и что авторитетнейшие российские психиатры дали предварительное заключение: Николай Николаевич Князев сумасшедший.

«Ну и что мне со всем этим делать?» — думал Тихон, идя в толпе гуляющей по Тверской.

Он настолько увлекся бриллиантом, что, увидев у мужика, стоявшего у киоска, торчащий из заднего кармана брюк бумажник, не соблазнился, даже пальцы не шевельнулись,

Прошлая жизнь казалась Тихону мелкой и почти бесцветной. Даже мысль о том, что сыскарям, разыскивающим бриллиант, приходится часами слушать бред сумасшедшего, вообразившего себя императором, не грела его душу. Отчаянно хотелось напиться, загулять, чтобы хотя бы на время не думать о драгоценном камне.

Однако Тихон не сделал ни того, ни другого. Он вернулся домой, сел за видавший виды кухонный столик и уставился на пол-литровую банку, до половины налитую водой. Время от времени он запускал в горловину тонкие ловкие пальцы, чтобы убедиться, что камень существует и лишь на время стал невидимым.

Не было покоя этим вечером и старому ювелиру Хайтину. Вернувшись домой, он едва успел повесить костюм в гардероб и сунуть ноги в любимые растоптанные домашние тапочки, как зазвонил телефон. Трубку ювелир поднимал всегда, независимо от того, в какое время звонили. Любой звонок мог принести деньги. Хайтин бросил взгляд на определитель номера: он был ему не знаком.

— Алло, слушаю, — стараясь не волноваться, произнес он.

— Извините, что так поздно, но я звонил, вас не было дома, — говорили очень любезно.

— Я хоть и старый человек, но временем своим дорожу, — пробурчал Соломон Ильич.

— Мне рекомендовал обратиться к вам Гусовский, сказал, что вы тонкий ценитель ювелирных изделий и отличный специалист.

Фамилия Гусовского подействовала на Хайтина магически. Сытое самодовольное лицо олигарха уже года три не сходило со страниц газет и экранов телевизоров. В этой стране от него зависело многое, и Хайтин гордился тем, что Гусовский — один из его клиентов.

— Какого Гусовского? — уточнил ювелир, заранее зная ответ. «Это Толстых в России может быть несколько, а Гусовский один», — подумал он.

— Конечно, того самого — Ефима Аркадьевича.

— Какой вопрос вас интересует?

— Я не хотел бы говорить об этом по телефону. Если можно, приеду к вам.

— Если вы приедете до одиннадцати вечера, это будет просто замечательно, — предупредил Хайтин.

— Всего пятнадцать минут. Я неподалеку и на машине.

— Жду, — Хайтин даже не поинтересовался, знает ли звонивший его адрес. Раз узнал телефон, то и адресок у него есть.

Ювелир сел за письменный стол, выдвинул ящик. За годы работы у него накопилась солидная коллекция визиток клиентов. Люди бедные, мало значащие, драгоценностями не интересуются, настоящие камни — удел богатых и влиятельных. Четыре толстые стопки картонных прямоугольников, перетянутых резинкой, лежали в углу ящика, но визитка Гусовского покоилась отдельно. И Хайтин знал: свои визитки Ефим Аркадьевич налево и направо не раздает. На ней значился номер личного мобильного телефона олигарха. Набери цифры и услышишь высоковатый, знакомый всей стране голос Ефима Аркадьевича.

Гусовского Хайтин знал давно, еще с советских времен. Финансовый гений будущего олигарха и в застойные времена нашел себе применение. В Подмосковье Ефим Аркадьевич умудрился наладить подпольное производство джинсов, причем всю фурнитуру — от молний до заклепок, изготавливали тут же, в Союзе. Цех оборудовали в доме инвалидов по зрению. Памятуя о расстрельном деле валютчиков, мудрый Гусовский опасался переводить деньги в доллары, но, как человек опытный, понимал, что советские рубли на грани обесценивания. И сконцентрировал внимание на драгоценностях, называл их денежным концентратом. Один камешек всегда весит меньше, чем те деньги, которые он стоит. Камень легче прятать, он не портится, его не сгрызут крысы.

Хайтин, как мог, конечно, не бескорыстно, помогал будущему олигарху. Подыскивал ювелирные украшения, оценивал их, передавал из рук в руки. Гусовского взяли незадолго до перестройки. Наверное, именно поэтому и получил он небольшой срок — всего пять лет. Ефим Аркадьевич предусмотрительно разделил накопленные богатства на несколько частей. Дома держал лишь то, что Хайтин называл ломом. О том, где находилась остальная часть сокровищ, было известно лишь самому Ефиму Аркадьевичу, с этой тайной он не желал расстаться, даже находясь под следствием. «Больше у меня ничего нет», — упрямо твердил он московским следователям.

Те понимали, что «цеховик» лукавит. Но и им было выгоднее считать, что найдено все золото, все камни. На Гусовского махнули рукой и быстренько провели суд. Ефима Аркадьевича Хайтин уважал — за время следствия он ни в чем не признался.

После освобождения, а отсидел Гусовский четыре года, Хайтин встретил его как родного. Знал, человек с его способностями в этой жизни не потеряется, снова всплывет, а потом и вскарабкается по социальной лестнице на самый ее верх, благо, время располагало к этому. И старый ювелир не ошибся.

Гусовский с легкостью менял род занятий. Из производителя фальшивых джинсов он переквалифицировался в торговца автомобилями. Когда же сверхприбыли в этом секторе показались Гусовскому недостаточными, он перебросился в те сферы, где Хайтин уже ничего не понимал: ценные бумаги, приватизация, торговля недвижимостью. Олигарх продвигался вверх с завидным постоянством. Поговаривали, что он вхож к самому президенту, а уж министры, так те сами ездят к нему на прием и могут часами просиживать под дверью кабинета.

По старой памяти Гусовский не раз обращался к Хайтину за консультацией, даже если предварительную экспертизу проводили виднейшие эксперты западных ювелирных фирм. И это льстило старому ювелиру. И вот теперь прозвучал этот странный звонок.

«Нет ничего проще, — подумал Хайтин, — набрать номер и напрямую спросить у Ефима Аркадьевича, давал ли он кому-нибудь рекомендации. Но к таким людям, как Ефим Аркадьевич, обращаться по пустякам не следует. Если он и дал номер собственного мобильника, то не для того, чтобы его тревожили по мелочам». И, тяжело вздохнув, Хайтин вновь спрятал визитку в ящик письменного стола. «Посмотрим, с чем ты ко мне приедешь».

Молодой человек, позвонивший в дверь, Хайтину сразу не понравился, хотя оптика дверного глазка могла превратить и мисс мира в страшную уродину. Люди в глазок выглядели как отраженные в елочном шаре: огромные распухшие носы, суженные остроконечные головы и выпученные, как у рыб, глаза.

Заслышав движение за дверью, молодой человек, облаченный в костюм, белую рубашку и золотистый галстук, вежливо напомнил:

— Я вам звонил, Соломон Ильич.

Взгляд у ювелира был наметанный. Молодой человек ему не понравился, но это не означило, что тот пришел его грабить. Звякнула цепочка, и ювелир открыл дверь.

— Проходите, — холодно произнес он, — просьба Ефима Аркадьевича для меня свята, — произнеся эти слова, он в упор посмотрел на визитера. Молодой человек взгляд выдержал, даже бровью не повел.

— Проходите в комнату, — Хайтин указал молодому человеку на стул, сам сел напротив него.

— Вы неправильно меня поняли, — начал визитер разговор, — я не по просьбе Ефима Аркадьевича, а по рекомендации.

— Я все правильно понял. Какое у вас ко мне дело?

— Не у меня, — чуть заметная улыбка тронула тонкие губы мужчины, — я лишь представляю интересы своего хозяина.

— Хозяина? Это звучит. Редко кто теперь осмеливается так говорить, обычно говорят «наниматель», «босс», «владелец фирмы».

— Нет, именно хозяина.

— Кто он? — напрямую спросил ювелир.

— Он хотел бы остаться неизвестным.

— Большие деньги?

— И это тоже. Но главное, вопрос щекотливый.

— Вы принесли оценить украшение? — Хайтин специально не настаивал на том, чтобы молодой человек представился.

— Вы, Соломон Ильич, человек в мире ювелиров видный, пользуетесь авторитетом, и все мало-мальски ценное, так или иначе, проходит через ваши руки.

— Я польщен.

— Мой хозяин хотел бы купить бриллиант, недавно похищенный с выставки. Соломон Ильич не стал разыгрывать из себя несведущего.

— Да, ваш хозяин поставил высокую планку.

— Вы сможете вывести его на бриллиант?

— Мне хотелось бы, — притворно вздохнул Хайтин, — но беда в том, что никто ко мне с этим не обращался и вряд ли обратится.

— Я не тороплю вас с ответом, можете подумать. Десять процентов комиссионных вас устроит?

— Смотря, какова вся сумма.

— Он готов выложить за него семьсот тысяч.

— Камень стоит больше.

— Чистый камень, — поправил его молодой человек, — а краденый, паленый продать сложно.

— Извините, но я не смогу вам помочь. Передайте своему хозяину, чтобы он не сердился на вас за то, что вы не справились с поручением. Камень наверняка похищали под заказ.

— Вот вам мой номер телефона, звоните в любое время дня.

— И ночи? — вскинул брови Хайтин.

— Если вы поможете, я ваш должник.

— Ваш хозяин в Москве?

— Да. Он специально приехал, чтобы купить камень.

— Я приготовлю кофе, подождите немного.

Хайтин, изображая из себя более немощного, чем на самом деле, шаркая, вышел в коридор и по дороге на кухню прихватил телефонный аппарат. Включил воду, вытяжку, воткнул разъем аппарата в розетку на кухне и набрал номер милицейского лейтенанта. Тот схватил трубку тотчас же.

— Это вас ювелир Хайтин беспокоит. Ко мне один парнишка зашел, говорит, его хозяин хочет купить тот самый бриллиант, о котором вы говорили. Я его минут пять еще у себя подержу, но потом буду вынужден выпустить. Это у вас людей могут годами без вины держать.

— Спасибо вам, — особого энтузиазма в голосе лейтенанта не чувствовалось.

— До свидания, — Хайтин повесил трубку. «Так я и знал, — подумал он. — Подстава. Парнишка, с которым Тихон ходит, был прав».

Все, что Соломон Ильич делал, он делал на совесть. Кофе сварил крепкий, вкусный. Себе налил лишь половину чашки и разбавил сливками. Гостю же принес не разбавленный.

— Вы уже подумали? — осведомился молодой человек.

— Я не думал, я мечтал, — рассмеялся Хайтин. — Мечтал, будто бриллиант у меня и я получу за него семьсот тысяч долларов. Мечтать не вредно?

— Полезно.

— Ну, так и хозяину своему передайте, что владельцем камня он будет только в мечтах. Предложить вам что-нибудь менее ценное? Антиквариатом, быть может, увлекаетесь?

— У вас есть интересные вещи?

— Я не для хозяина вашего предлагаю, у него запросы повыше, а для вас или для супруги.

Не дожидаясь согласия, Хайтин ушел в кабинет и вернулся с большой коробкой, похожей на шахматную доску. Открыл ее перед посетителем. В ячейках лежали перстни, сережки. Приличному человеку Хайтин это показывать не стал бы. Это был его «неликвид», купленный за бесценок. Но иногда находился лох, способный клюнуть и на это.

— Вот отличный мужской перстень, солидный, очень подойдет к вашему галстуку.

"Небось, и галстук не твой, — подумал Хайтин. — Вы, менты, любите ходить в конфискованном. И костюмчик не с твоего плеча. Он не купленный, а шитый. Кто же шьет на размер меньше? Эх, менты, менты, когда же вы, наконец, хоть немного поумнеете?

— Наверное, это для меня слишком дорого, — сказал молодой человек, глаза его зажглись при виде драгоценностей.

— Тогда могу предложить что-нибудь попроще. Сережки для. супруги...

— Я еще не женат.

— Значит, для девушки. Хотя рискованное это мероприятие: подарите, а она потом за вас замуж не выйдет. Визитер допил кофе и напомнил:

— Жду вашего звонка.

— Нет у меня камня, и не слыхал я о нем ничего.

Соломон Ильич проводил гостя до двери, распрощался и вернулся в комнату. Погасил свет, стал у окна.

Молодой человек вышел из подъезда, сел в «жигули» девятой модели и преспокойно укатил. Никто не поехал за ним следом.

«Никаких сомнений: менты с эфэсбэшниками подставу организовали, думают, кто-нибудь на их деньги клюнет. А парнишка-то у Тихона смышленый, раньше меня додумался».

И тут шальная мысль пронзила мозг Хайтина: а не предложить ли камень Гусовскому? К драгоценностям он не равнодушен, летает высоко, кому, как не ему, обладать камнем, достойным российского императора?

«Нет, — покачал он головой, — и Ефим Аркадьевич его не купит. Человек он осторожный, без лишних амбиций. Ему неприятности с властями не нужны».

***

Генерал Потапчук, заложив руки за спину и глядя себе под ноги, топтался на автобусной остановке. На часы не смотрел, понимая, что до встречи осталось минут семь. Он специально вышел из кабинета пораньше, чтобы хоть немного побыть на воздухе. Чувствовалась усталость. «Когда же, наконец, все это кончится!» — думал генерал, остановившись у киоска и рассматривая обложки журналов.

Глядя на него со стороны, вряд ли можно было предположить, что этот пожилой мужчина с седыми висками, бледным, изможденным лицом — генерал ФСБ. Да и сам генерал Потапчук, краем глаза поймав свое отражение в витрине, чертыхнулся. «Тень какая-то, а не человек», — подумал он сам о себе.

У киоска толпились подростки. Они покупали кроссворды, о чем-то оживленно спорили. Потапчук посмотрел на дорогу. Он чувствовал, что вот-вот должен появиться Сиверов. На какой машине приедет Глеб, генерал не знал, но то, что тот приедет на машине, было ясно, как дважды два.

Генерал стоял и смотрел на проносящиеся автомобили, на троллейбусы, медленно подъезжающие к остановке и выпускающие пассажиров. Его толкнули. Женщина с тяжелой сумкой в сером пальто-букле виновато взглянула на Потапчука:

— Извините, пожалуйста, — произнесла она, — я нечаянно. Я не хотела.

— Да ну что вы! — генерал взглянул на женщину и улыбнулся. Женщина тоже улыбнулась, поставила тяжеленную сумку к ногам.

— Книги везу, — сказала она. — Никогда не думала, что книги такие тяжелые. Вот, переезжаю. Тут подошел троллейбус. Женщина наклонилась к сумке.

— Давайте я вам помогу, — Потапчук молодцевато схватил сумку за ручки. Та действительно была тяжелая.

— Как это такая хрупкая женщина такую тяжесть поднимает?

Он донес сумку до троллейбуса, поставил в салон и успел выскочить. Женщина с благодарностью улыбнулась и помахала Потапчуку рукой.

«Симпатичная, — подумал он. — Наверное, преподаватель литературы, больно уж лицо интеллигентное».

Тут Потапчук вспомнил, зачем он на этой остановке. «Тойота» Глеба уже стояла, уткнувшись правым колесом в бордюр, дверца была приоткрыта. Потапчук сел на переднее сиденье.

— Добрый день, — сказал он, взглянув на сосредоточенное лицо Сиверова. Тот наивно, по-детски рассмеялся:

— А я видел, — сказал Глеб, — как генерал ФСБ дамочке тяжелую сумку помог в троллейбус занести.

— Все-то ты видишь, — в сердцах пробормотал генерал.

— Наверное, в сумке книги были.

— Откуда ты знаешь? — уже с недоверием, но абсолютно не враждебно взглянул на Глеба генерал.

— Ну а что еще может быть таким тяжелым, кроме бумаги? Не чугунные же болванки и не деньги в таких сумках перевозят!

— Ты, как всегда, прав, Глеб. Они поздоровались за руку. И тут троллейбус закрыл Глебу выезд.

— Вот так, — сказал Слепой, — придется ждать. А вы, наверное, спешите?

— Нет, не спешу, — сказал генерал. — Дай сигарету.

— Не надо, Федор Филиппович, в вашем возрасте курить и тяжести поднимать опасно.

— Сволочь ты, Сиверов! Что ты все о моем возрасте беспокоишься?

— Жалко вас, Федор Филиппович.

— Жалко у пчелки, — отрезал генерал, — а пчелка на елке.

— А елка в лесу, — сказал Глеб, — а лес далеко. И они оба рассмеялись. Глеб повернул ключ в замке зажигания, резко подал машину назад, объехал троллейбус.

— Ты мне такие задачки вечно задаешь, что у меня начинается головная боль.

— Ну, если бы не головная боль, Федор Филиппович, так я бы вас и не беспокоил. Все-таки я к пожилым людям отношусь с уважением, но служба, знаете ли, работа...

— Опять взялся подначивать старика?

— Ну вот, вы же сами говорите, что старик? Потапчук запустил руку во внутренний карман пиджака и подал Глебу диск:

— Держи, здесь все на Стаса Камнева, все, что я смог раздобыть. Здесь его личное дело, просмотришь и сразу же уничтожь. Все под грифом «Совершенно секретно», информация, закрытая даже для меня.

— Ясное дело, — сказал Глеб, как будто он уже знал эту информацию. — Куда вас, Федор Филиппович, подбросить?

— На Лубянку давай, — сказал генерал.

Пока они ехали, он подробно рассказал Сиверову о том, как ведутся поиски похищенного алмаза. Глеб не задал ни единого вопроса, словно судьба алмаза его абсолютно не занимала.

— И ты чтобы никуда не лез, понял? Обо всех своих шагах сообщай мне. В общем, держи меня в курсе, звони в любое время.

— Понял, — сказал Сиверов. — Именно так, товарищ генерал, я и буду поступать.

Потапчук скривился, понимая, что все его уговоры для Сиверова в данный момент абсолютно ничего не значат, что у того в голове уже существует какой-то план, по которому он и станет действовать, выполняя его пункт за пунктом, а генерал узнает о результатах, как всегда, в самый последний момент.

— Знаешь что, Сиверов, — сказал генерал, когда машина остановилась на Лубянской площади, — ты, пожалуйста, не придуривайся. Ты мне очень дорог.

— В прямом или переносном смысле, генерал? — спросил Глеб.

— Во всех смыслах. Дорог. Так что, пожалуйста, ради меня будь осторожен.

— Я всегда осторожен, стараюсь на рожон не лезть.

— Вот и правильно делаешь.

Генерал устало выбрался из машины и двинулся к зданию, известному на весь мир. А Глеб газанул, и его «тойота» помчалась вперед.

 

ГЛАВА 13

Полковник Петров, руководивший операцией, сидел в своем кабинете и принимал сводки. Иногда ему казалось, что еще немного, и он доберется до камня, но каждый раз информация оказывалась ложной. Его не радовало то, что за время операции изъяли целый арсенал бандитского оружия; что пойманы три рецидивиста, бежавшие из зоны и скрывавшиеся уже целых полгода; что обнаружена подпольная типография, печатавшая фальшивые доллары; ликвидировано десять подпольных публичных домов; изъято тридцать с половиной килограммов наркотиков. В другое время за такие подвиги он мог бы рассчитывать на генеральскую звезду. Петров знал — далеко на беспределе не уедешь. Рушится хрупкая договоренность между милицией и преступным миром, на беспредел могут ответить только беспределом.

Утром, не выспавшийся, с тяжелой головой, небритый, он дал отбой, распорядившись выпустить на волю всех задержанных авторитетов. Теперь он надеялся лишь на то, что результат даст операция «Подстава», предложенная генералом Потапчуком. Полковник чувствовал, что придумал ее не сам генерал. Не его стиль — кто-то ему подсказал. Она давала реальный шанс выйти на похитителей.

Люди из ФСБ под разными предлогами наведывались к ювелирам, скупщикам краденого и намекали, что в город прибыл человек, готовый купить бриллиант за семьсот тысяч долларов. Большинство барыг и ювелиров тут же звонили в милицию и сообщали об этих визитах. Но некоторые умалчивали о встречах. Их-то Петров и брал на заметку, остальных из списка вычеркивал.

Так оказался вычеркнутым и Соломон Ильич Хайтин. Хотя до этого перед его фамилией стояла жирная птичка, потому как он, единственный из всех специалистов, засветился на выставке.

С шести утра активизировались и журналисты. Они уже пронюхали о похищении бриллианта и теперь непрерывно звонили в Министерство внутренних дел, в ФСБ, требуя комментариев. Звонили по всем известным им телефонам. С журналистами Потапчук распорядился разговаривать вежливо и неизменно отсылать с вопросами в пресс-центр. Естественно, телефоны постоянно были заняты.

«Ненавижу!», — думал Петров сразу обо всех: о ворах, своем начальстве и подчиненных. Оставалось ждать, когда продавец сам выйдет на покупателя.

«Может, что-нибудь слышно от Князева?» — с сомнением подумал Потапчук, хотя наперед знал, выплыви что-то новое, ему бы непременно сообщили. Однако он решил сам заехать и убедиться в этом лично.

Николая Николаевича Князева по-прежнему содержали во внутренней тюрьме ФСБ. Камеры были построены в тридцатые годы, в фантазии архитектору было не отказать. Небольшая одиночка давила на психику любого, кто в ней оказывался. По форме камера напоминала гроб изнутри: скошенные трапецией стены и низкий потолок, светильник прятался за толстой решеткой и армированным стеклом.

Николай Николаевич сидел на нарах, спину держал прямо, голову высоко поднятой. Он смотрел прямо перед собой, словно видел сквозь стены. На душе у него было покойно. Он-таки стал российским императором, в этом убеждало не только то, что сбылось предсказание монгола, но, по его мнению, в это постепенно начинали верить и его тюремщики. Даже охранник, принесший обед, назвал его сегодня «Ваше высочество». Да и важный человек в медицинском халате, к которому его возили, ни минуты не сомневался в том, что перед ним настоящий император. Князев, хотя и был сведущ в электронике, даже не задумывался, стоят ли в камере «жучки», установлена ли в ней видеокамера.

Потапчук зашел в комнату к техникам. Молодой лейтенант сидел за столом, заставленным аппаратурой, правой рукой прижимал к уху наушник. Его лицо выражало полное отчаяние. Лейтенант хотел было встать при виде генерала, но Федор Филиппович отечески остановил его:

— Сиди.

В камере Князева стоял микрофон, и каждый звук, усиленный электроникой, попадал в эту комнату и фиксировался.

— Достал, — честно признался лейтенант.

— Что такое?

— То «Боже, царя...» поет, то по-французски сам с собой разговаривает.

— О чем?

— Кто ж его знает? Я английский учил. Могу включить, послушаете.

— Я тоже французского не учил, — честно признался генерал. — Связаться с кем-нибудь требует?

— Нет.

— Как его раньше не раскусили? В Кремле работал. Полный идиот! Я бы его у нас не держал, ему самое место в сумасшедшем доме.

— Продолжайте, — вздохнув, сказал Потапчук, — нам важна каждая мелочь.

Голова разболелась, генерал потер виски, затем дал лейтенанту знак, чтобы тот подал ему наушник. В это время Князев как раз рассуждал о будущем России по-французски.

— Крепись, служба такая, — похлопал Потапчук лейтенанта по плечу, отдавая ему наушник.

***

Тихон, дождавшись десяти утра, отправился в магазин, торгующий фирменной аппаратурой. Раньше он проходил мимо него, даже не удостаивая взглядом роскошные витрины, уставленные телевизорами, видеомагнитофонами, фотоаппаратами, камерами. Но сегодня он еле дождался его открытия. Народу было немного — кому придет в голову с утра делать дорогие покупки?

Он прошел зал с видеоаппаратурой, миновал звуковые системы и очутился в уголке, отведенном фотоаппаратам. В технике Тихон понимал мало, более полагаясь на ловкость рук, но знал, что существуют фотоаппараты, способные делать моментальные снимки.

Девушка-продавец в форменной одежде с бэджиком на объемной груди вышла навстречу раннему покупателю:

— Вас что-то интересует?

Солидный пожилой мужчина ей явно импонировал, чувствовалось, что он готов расстаться с большой суммой денег.

— Внучка у меня родилась, — не моргнув глазом соврал Тихон.

— Поздравляю, — расплылась в улыбке девушка.

— Хочу невестке сюрприз сделать, фотоаппарат подарить, такой, чтобы снимки сразу получались.

Фотоаппаратов на витрине было много, но моментальный «Поляроид» стоял лишь один.

— Я бы посоветовала вам взять обыкновенную камеру. Разница небольшая, фотоснимки можно проявить на следующий день, а качество лучше.

Продавец осеклась: взгляд Тихона говорил о том, что ему нужен только «Поляроид» и ничего больше.

— Могу предложить хорошую модель.

— Бумага для снимков в него заправлена?

— Я заправлю.

Тихон даже не взглянул на чек, который выписала ему девушка, расплатился в кассе, на этот раз изменив своей привычке не брать сдачи. Сегодня он должен был выглядеть самым обыкновенным покупателем, счастливым дедом, спешащим запечатлеть внучку.

— Заверните, пожалуйста, в бумагу, уж очень коробка пестрая.

С коробкой, завернутой в бумагу без всяких надписей и заклеенной скотчем, Тихон покинул магазин. Вернувшись домой, он распаковал фотоаппарат, поставил его на стол, навел на серебряную рюмку, из которой обычно пил коньяк. Вспышка — и из фотоаппарата выползла карточка, заклеенная черной бумагой. Тихон выждал положенное по инструкции время и бережно отклеил бумагу. Рюмка запечатлелась во всем своем великолепии, на ней даже играл блик с расходившимися во все стороны лучиками.

— Порядок!

Тихон взял с телевизора вчерашнюю газету, поставил домиком — так, чтобы ничего лишнего из интерьера квартиры в кадр не попало. На чистом листе бумаги расположил бриллиант, и для сравнения установил рядом с ним спичечный коробок. Долго наводил камеру, затем нажал кнопку.

И вновь вспышка, вновь выползла карточка. Бриллиант получился не хуже рюмки, еще более эффектный блик сиял на острие грани. На стеллаже за книжками отыскались почтовые конверты, снимок исчез в одном из них. Шариковой ручкой печатными буквами Тихон написал лаконичное: «Москва. Министерство внутренних дел России». На какую сумму сейчас нужно клеить марки, Тихон не знал, писем не писал уже лет пять, но был уверен: подобные конверты дойдут до адресата, даже если на них не будет ни единой марки.

С письмом в кармане он вышел из дому. Бросил его в центре на Главпочтамте в ящик, откуда выемка производится каждый час, и лишь после этого направился к Соломону Ильичу. Хайтин воровато оглянулся, когда впускал Тихона в квартиру.

— Нервничаешь?

— Из-за тебя. Уж лучше бы я тебя, Тихон, не знал вовсе.

— Это сейчас ты так думаешь. А раньше?

— Думал по-другому. Одни неприятности. Твой мальчишка оказался прав, менты подставу придумали. Вчера вечером ко мне приходил парень, якобы по рекомендации Гусовского.

— Того самого? — уточнил Тихон.

— Его. Хотя, думаю, сам Ефим Аркадьевич о своем протеже и не подозревает. Говорил, будто его хозяин лично в Москву приехал, чтобы брюлик купить.

— Сумму называл?

— Семьсот тысяч.

— Не густо, — пожал плечами Тихон, — могли бы сказать и миллион, все равно с деньгами расставаться менты не собираются. Хайтин заметил, как в глазах Тихона зажегся нехороший огонек.

— Ты еще не расстался с мыслью продать бриллиант?

— Не выбрасывать же его в урну!

— Я, конечно, сразу же в ментовку позвонил, они за ним даже следить не стали.

— Правильно. Чего же ты еще ожидал, Хайтин?

— Не нравится мне. Жил себе тихо, мирно, спокойно, а теперь каждый день визитеры. И хоть бы кто-нибудь из них мне деньги предложил!

— Будут тебе и деньги, — Тихон застучал пальцами по столу, затем резко спросил: — Где хозяин твоего вчерашнего гостя?

— Откуда я знаю? Он телефончик оставил, где его отыскать можно.

— Дай. Ювелир вздохнул.

— Чего ты боишься, Соломон Ильич? Боишься с телефончиком расстаться? Так никто другой, кроме меня, брюлик тебе не принесет. Хайтин засмеялся:

— Привычка, — и подал визитку Тихону, тот пробежался по номеру взглядом и вернул ее Хайтину.

— О чем еще говорил?

— Больше ни о чем. Не дело ты, Тихон, задумал.

— Как знать, как знать. Пока он единственный реальный покупатель.

— Меня только в это не впутывай. Я чайку приготовлю, попьем, помозгуем.

— Некогда мне, — Тихон резко поднялся и торопливо попрощался с ювелиром. — Увидимся скоро.

Оказавшись на улице, Тихон задумался. Искушение огромное — семьсот тысяч долларов получить за то, что держишь в своих руках.

— Это не кошельки из карманов вытягивать, — усмехнулся он. — Менты, поставив на кон такие деньги, ни за что не пожелают с ними расстаться. Кто-то же расписывался за получение их в банке? Может, даже сам «главмусор». А может, все концы теперь и ФСБ в руках держит.

Он пытался проиграть ситуацию и так, и этак, но ничего не получалось. Он чувствовал себя шахматистом, попавшим в трудную ситуацию — цугцванг: еще можно согласиться на ничью, но выиграть уже невозможно, каждый следующий ход лишь усугубит ситуацию. Надежных людей, не завязанных на братву, он знал лишь двух: Фагота и Розу. Проще всего было отыскать Никиту: если Тихон не заезжал за ним утром, тот непременно выходил играть в торговые ряды. А идти до него было всего два квартала.

Белорусский вокзал встретил Тихона гулом голосов. На месте Фагота сидел грязный бомж с плешивой собачкой. На бетонном полу стояла потертая ушанка, в которой сиротливо лежала пара мелких купюр. Опускаться до общения с такой чушкой Тихону было западло. Он прошелся по переходу и отыскал пацана, присматривающего за здешним «пастбищем».

— Где Фагот? — спросил Тихон.

— За ним такая краля зашла, — с восхищением сказал пацан, — что и я бы на его месте не устоял.

— Вместе ушли?

— Да.

— Блондинка? — поинтересовался Тихон.

— Еще какая!

Сомнений не оставалось, только Роза могла вызвать такое восхищение с одного взгляда.

— Я одного понять не могу — отчего на него бабы так падки?

— Музыку любят, — бросил Тихон и добавил: — Если эта чушка через минуту все еще будет сидеть на прежнем месте, то и ты отсюда исчезнешь.

— Я мигом.

Пацан бегом преодолел пролет навеса и что-то шепнул на ухо бомжу. Глаза того округлились от страха и он, прихватив ушанку, опрометью бросился вверх по лестнице.

«Хороший знак, — подумал Тихон, — что Роза и Никита сегодня вместе. Я знаю, где их надо искать».

Оказавшись на улице, он, несмотря на солидный возраст, легко преодолел перила ограждения и, стоя на бордюре, махнул рукой. Тут же остановилась легковая машина. Тихон назвал адрес и уперся затылком в подголовник. Он ехал с закрытыми глазами, на ходу придумывая, что скажет Розе.

— Приехали, — сказал водитель, останавливаясь точно напротив арки, ведущей во двор.

Не говоря ни слова, Тихон расплатился и вышел из машины. На всякий случай, водитель помедлил — вдруг пассажир вернется и попросит сдачу — но, увидев, что Тихон скрылся во дворе, спрятал деньги в кошелек.

Тихон медленно поднимался по лестнице. Возле двери квартиры, в которой пробовал наставить Фагота на путь истинный, он остановился. Прислушался. Из-за двери доносилась тихая музыка.

Тихон скользнул взглядом по косяку. Своим ключом открыл дверь и, пару раз громко кашлянув, вошел.

— Так я и знал, — сказал он.

Никита торопливо одевался, а Роза сидела на кровати, придерживая простыню рукой.

— На этот раз мы с ней не сговаривались, — предупредил он Фагота, — так что извини за испорченное свидание.

При появлении Тихона легкий испуг Розы прошел. Она замоталась в простыню и села к столу.

— Что-нибудь случилось? — спросил Никита.

— Ничего, если не считать того, что у меня появился план. Никита тут же посмотрел на Розу. «Неужели и она знает о бриллианте?» — подумал он.

Но девушка оставалась абсолютно спокойной. Роза привыкла к тому, что Тихон может выдернуть ее откуда угодно в самый неподходящий момент.

— Роза, я обычно действую в одиночку, в крайнем случае, вдвоем. Но теперь мне без твоей помощи не обойтись.

— Я слушаю.

— Прежде чем перейти к сути, хочу сказать: я рад, что не ошибся в вас. Она, — Тихон бросил взгляд на Розу,

— очень сильный наркотик, с этой иглы невозможно слезть. Я и не сомневался, что ты клюнешь на нее, но, по-моему, ты сегодня сама зашла за Никитой, и это меня удивляет.

— Это преступление? — брови Розы удивленно поднялись.

— Ты, милая, ничего не делаешь просто так.

— Молодой способный музыкант с ловкими руками — находка не только для тебя, Тихон, но и для меня.

— Извини, что нарушил твои планы. Но у меня есть предложение, от которого ты не сможешь отказаться.

— Я должна тебе по жизни, Тихон, поэтому не откажусь от любого предложения.

— Ты сможешь хорошо заработать, если, конечно, получится, — и Тихон обстоятельно рассказал Розе и Никите все, что было ему известно о подставе, организованной ФСБ и милицией. Когда Тихон кончил рассказывать, лицо Розы стало серьезным.

— Ничего не получится, — твердо заявила она, — мы сгорим.

— На каждую хитрую задницу найдется свой хер с винтом, — напомнил Тихон.

— Ты хочешь, чтобы я соблазнила эфэсбэшника с семью сотнями тысяч баксов, которые ему не принадлежат? Да он их к себе даже во сне наручниками приковывает. А вокруг гостиничного номера охраны — как вокруг Центрального банка. В номере наверняка «жучки» и видеокамера.

— Я и не предлагаю тебе соблазнять его в номере. Никита вертел в руках темные очки.

— Я уже думал об этом и не один раз. Мне кажется, лучше всего снять квартиру. Ты приведешь эфэсбэшника с деньгами туда и, пока будешь отвлекать его, мы с Тихоном заберем деньги... Роза презрительно посмотрела на Фагота:

— Я думала, ты умнее. Наверняка на нем будет микрофон, а в чемодане — радиомаяк. Если ты и сумеешь спрятаться в квартире, то выйти из нее уже не удастся.

Тихон, улыбаясь, слушал спор Розы и Фагота. Никита горячился, пытаясь доказать, что только на съемной квартире можно завладеть деньгами. Наконец, Тихий устал от бесплодных разговоров:

— Я бы не пришел к вам, не будь у меня четкого плана, в котором каждому из вас отведено свое место. В способностях Тихона ни Фагот, ни Роза не сомневались.

— Прежде всего, мы узнаем, в какой гостинице остановился наш клиент. Бьюсь об заклад, они ничего не придумали лучше, чем «Метрополь», — Тихон достал мобильник. Фагот ужаснулся:

— Тихон, они же засекут тебя!

— Я не идиот, чтобы звонить со своей трубки. Я ее позаимствовал у одного лоха вместе с бумажником.

По памяти Тихон набрал номер, полученный от Хайтина. Молодой человек тут же отозвался:

— Слушаю.

— Здравствуйте, — Тихон не спешил переходить к делу. — Говорят, ваш хозяин интересуется одной вещицей и готов купить ее?

— С кем я говорю?

— Вы меня не знаете. Я бы не хотел иметь дело с посредниками, мне нужен покупатель. Последовала пауза. Возможно, эфэсбэшник с кем-то советовался.

— Я сведу вас с ним.

— И никаких посредников. Дайте мне его прямой телефон.

— Я не могу.

— В таком случае больше я не позвоню никогда. У меня много предложений. После недолгого колебания прозвучал номер.

— И еще: в какой гостинице он остановился?

— "Метрополь". Улыбка озарила лицо Тихона.

— Никто другой на мой звонок не ответит?

— Нет.

— Пусть ждет, скоро я его потревожу, — Тихон отключил трубку и на всякий случай даже вынул аккумулятор. — Придется утопить ее, бросить с моста в реку.

***

Бильярдный клуб «Русская пирамида», как любой ресторан или бар, имел своих завсегдатаев. Кто-то появлялся в нем раз в неделю поздним вечером, перед выходными, и задерживался часов до двух-трех ночи, кто-то — два раза в неделю по будним дням, но были и такие, кто проводил время у столов, обтянутых зеленым сукном, чуть ли не каждый вечер. Играл три партии со своим постоянным партнером, выпивал пару рюмок водки или коньяка и покидал заведение иногда с выигрышем, а иногда оставаясь «при своих».

Бильярдный клуб «Русская пирамида» находился неподалеку от Садового кольца. Работал он круглосуточно, перед выходными все девять столов были, как правило, заняты. Охраняемая стоянка, хорошая охрана — в общем, место приятное во всех отношениях. А если учесть, что повара в бильярдном клубе готовили очень хорошо, то, можно сказать, клуб был заведением популярным.

Глеб поставил на стоянку «тойоту», вошел в клуб, оставил в гардеробе куртку и спустился вниз. Все столы были освещены и лишь один, дальний, находился в тени. Глеб подошел к барной стойке, заказал кофе. Когда кофе стоял перед ним, он повернулся на высоком табурете и принялся следить за игрой.

За двумя столами шары гоняли бандиты, у них были дорогие кии из черного дерева. Глеб смотрел, как двое крепких мужчин пытаются обыграть друг друга, а зрители ждут развязки партии. Один из парней, высокий, широкоплечий, с темными аккуратно постриженными усами ходил вокруг стола, не вынимая зажженную сигарету изо рта. Он поглаживал свой кий, склонял голову то к правому плечу, то к левому, то вдруг приседал, рассматривая комбинацию шаров. Затем затянулся, раздавил сигарету в пепельнице и, еще раз обойдя зеленый стол, замер, держа перед собой кий, как охотник держит карабин.

— Ну, будешь бить или тянуть кота за хвост? — обратился к усатому его соперник.

— Конечно, буду, — сказал усатый, тщательно натирая кий мелом.

Он ударил не сильно, но очень точно. Шар стукнулся о борт, затем задел шар, стоящий на противоположной стороне, и оба шара после удара начали медленно разбегаться в противоположные стороны. Усатый даже не смотрел на них, он щелкнул пальцами, перепачканными мелом.

Оба шара упали в лузу. Соперник усатого выругался матом, вытащил из заднего кармана брюк узкое черное портмоне.

— Ну пошли, — сказал он.

Зрители захлопали. Усатый принялся скручивать кий, протер его фланелевой тряпочкой, спрятал в тубус и направился к столику.

Глеб принялся наблюдать за игрой на соседнем столе. Время от времени он поглядывал на циферблат часов.

— Хотите сыграть? — спросил его бармен.

— Пока нет.

— Что, не видите достойного соперника? Вон, смотрите, с этим попробуйте сыграть.

— А кто он?

— Очень хороший игрок, — сказал бармен, протирая стаканы.

Глеб посмотрел на невысокого небритого мужчину с седыми висками и короткой прической-ежиком. Мужчина, держа в руках тубус, размышлял, чем ему заняться.

— Кто он такой? — спросил Глеб.

— Постоянный игрок, он здесь часто бывает.

— И что, хорошо играет?

— Да, — сказал бармен, — с ним даже маркеры играть боятся.

— Интересно, — Глеб отхлебнул из бокала, изучая мужчину, стоявшего у колонны.

Комплекцией мужчина был почти такой же, как Глеб. Глубоко посаженные глаза под темными бровями, почти сросшимися над переносицей, крепкие руки, пальцы с короткими ногтями. Пальцы постоянно двигались, лицо оставалось непроницаемым. Мужчина со снисходительным видом наблюдал за игроками — так обычно смотрит профессионал на любителей. Он знает наперед, что произойдет, видит намного дальше, чем другие. На мужчине был серый свитер с замком на горле. К нему подходили знакомые, приветствовали его. Он кивал, пожимал руки, оставаясь невозмутимым. Наконец, он подошел к бармену и негромко произнес:

— Привет. Койдановский был?

— Нет, пока не было, — с почтением, но без угодливости сказал бармен.

— Налей сто граммов коньяка. Бармен взял бутылку и налил в низкий бокал.

— И чашку кофе сделай, для начала покрепче.

Бармен выполнил и эту просьбу. Тубус с кием мужчина держал в руках, не расставаясь с ним ни на секунду. Он взглянул на Глеба, быстро, но пристально. По каким-то одному ему известным признакам он понял, что Глеб игрок и, скорее всего, неплохой, хотя тубуса с личным кием рядом с ним не было. С бокалом коньяка и чашкой кофе, держа тубус под мышкой, мужчина двинулся к дальнему, не освещенному столу.

— С кем он играет постоянно? — спросил Глеб.

— Он со всеми грает. Хотите, с вами сыграет?

— Пока не знаю, пока не очень хочется.

— Но предупреждаю, — бармен почему-то проникся доверием к Сиверову, — он очень хорошо играет. А лохов разводит в два хода. Глеб пожал плечами:

— Это не про меня. Хороший кофе варите.

— Не я варю. Машина новая, давление хорошее и кофе свежий. Вот и получается.

Бармен протирал и так идеально чистые стаканы. Стучали шары, звучала негромкая музыка. Многие игроки и зрители курили, но дым в помещении не задерживался, он исчезал в вентиляционных решетках над столами.

— Хорошо у вас.

— Да, место тихое. Да и готовят у нас хорошо, у нас повар армянин. Может, хотите поужинать?

— Пока не хочу, — признался Глеб. Ему и в самом деле есть абсолютно не хотелось. — Сделайте мне еще кофе.

— С удовольствием, — ответил бармен.

Через пару минут чашка ароматного кофе стояла перед Глебом. Он взял ее и направился в дальний угол зала. Там Сергей Коптев, брат Стаса Коптева, неторопливо сворачивал свой кий. Собрав на столе пирамидку, он поставил перед ней шар. Пил коньяк маленькими глотками, курил, иногда прикладываясь к чашке с кофе. Глеб подошел к столу.

— Хотите сыграть? — испытующе взглянув на Сиверова и смерив его с головы до ног взглядом, осведомился Коптев-младший.

— Давно не играл, — признался Сиверов.

— Так все говорят. Я тоже давно не играл, почти неделю.

— А если точнее?

— Если точнее, — выпуская тонкую струйку дыма, произнес Коптев, — то ровно девять дней.

— Что так? — спросил Глеб, беря в руку шар.

— Недосуг как-то было. Работа, вот и не заходил в зал, — Коптев положил кий на зеленое сукно стола и указательным пальцем подтолкнул его. Кий медленно покатился к противоположному бортику.

— Хороший стол, — заметил Сиверов.

— Лучший в зале. Я на нем всегда играю. Ну что, попробуем?

— Пожалуй, можно. Я, кажется, созрел. Глеб снял пиджак и остался в легком свитере.

— В «американку»?

— В нее, родимую.

— Я играю только на деньги.

— Ясное дело, — Сиверов вынул бумажник. Коптев тоже вытащил из брюк деньги.

— По полтиннику или по сотке?

— По сотке, — Глеб показал банкноту.

— Ну что?

— Давай!

Пирамида стояла на столе, а Глеб все еще выбирал кий по руке. Все ему не нравились — либо были слишком легки, либо тяжелы, либо не нравился кончик.

Наконец, он взял один и почувствовал, это то, что надо, кий был продолжением руки. Коптев разбил пирамиду. Шары раскатились по столу, но ни один в лузу не упал. Глеб обошел стол, затем увидел шар, стоящий у узкого борта, оперся о стол и очень быстро, коротким резаным ударом пустил шар от узкого борта к центру. Шар ударился о другой, стоящий в центре, и полетел к противоположному борту. Он упал в лузу точно, как баскетбольный мяч падает в корзину, не коснувшись щита. Второй шар покатился медленно и столкнул в боковую лузу шар, стоящий рядом с ним. Коптев-младший не без интереса взглянул на Глеба.

— Так говоришь, давно не играл?

— Давно, — повторил Глеб, обходя стол.

Он не стал бить легкий шар, а опять резаным ударом попытался забить шар у средней лузы. Это ему не удалось. Коптев хмыкнул. Он забил три шара кряду, причем один очень сложный и красивый.

К столу, за которым играли Глеб и Коптев, начали подходить мужчины, понимая, что игра здесь серьезная и играют красиво.

Когда пришла очередь Глеба, он не спешил бить. Дважды обошел стол по часовой стрелке, затем двинулся в противоположную сторону. Счет пока был не в пользу Глеба, и Коптев оставался спокоен. Глеб сделал подставу, ударил так, что разбежавшиеся от удара шары стали в очень неудобные позиции и для него, и для противника. Коптев дважды обошел стол.

Зрители курили, пили коньяк, следили за партией, переводя взгляды то с игроков на стол, то со стола на лица игроков. Они чувствовали: соперники почти равные, и все решает даже не мастерство, а что-то совсем другое — может быть, везение, а может быть, тонкий дьявольский расчет.

Минут через двадцать счет стал равным — шесть-шесть. Двенадцать шаров были в лузах, четыре — на столе. Все они стояли у бортов. Глеб сделал еще одну подставу, несильно катнув шар от узкого борта. Коптев-младший злорадно скривился.

— Ну что — сказал он, — думаю, эта партия сделана. Глеб передернул плечами.

— Не согласен со мной?

— Будет сделана, — сказал Сиверов, — когда еще два шара окажутся в лузах. А пока — нет.

— Сделана, говорю я, — негромко произнес Коптев и переложил кий в левую руку. — Смотри!

Быстрый короткий удар с левой руки — и шар влетел в среднюю лузу. Но второй, тот, на который Коптев рассчитывал, отскочил к противоположному борту и в лузу не попал.

Глеб тоже взял кий в левую руку. Удача была на его стороне, и зрители, а их собралось уже человек восемь, облегченно вздохнули. Глеб закончил партию красивым изящным ударом. Шар по диагонали пересек стол и, едва соприкоснувшись с другим, на мгновение завис над краем лузы, а затем свалился в нее.

— Я тебя здесь никогда не видел, — приблизившись вплотную к Глебу, произнес Коптев.

— Недосуг было играть, дел много.

— А где ты играешь?

— Нигде я не играю. Раньше играл довольно часто, даже выигрывал. Коптев засмеялся, показывая мелкие хищные зубы.

— Ну-ну, все так говорят. Еще одну?

— Даже две.

Вторую партию Коптев выиграл, обойдя Глеба на два шара. Он явно куражился, у него получалось почти все, что он задумывал. Глебу же не везло. В третьей партии на Глеба уже никто не ставил. Все зрители ставили на Коптева. Глеб почувствовал, что игра начинает его заводить.

Коптев действовал торопливо. Заказал себе еще сто граммов коньяка, одним глотком осушил бокал, жадно затянулся и выпустил в потолок дым, любуясь на изящное колечко, которое картинно проткнул кием. А затем, осклабившись, посмотрел на соперника.

— Хорошо играешь и с правой, и с левой руки. Что ж ты сразу не сказал, что левша?

— Ты же тоже не сказал, что левша, — съязвил Коптев.

— Не любишь проигрывать, — продолжил Коптев, глядя в глаза Глебу. Сиверов выдержал взгляд Коптева. Закатал рукава свитера.

— А вот я не люблю проигрывать, — сказал Коптев, — очень не люблю. С детства мне это дело не нравится. Шары уже были собраны в пирамидку.

— Тебе разбивать, — сказал Сиверов.

Коптев поставил шар, поиграл несколько мгновений кием и посмотрел на Глеба свысока. «Хочет морально раздавить, — подумал Сиверов. — Ну да ничего, еще не вечер».

Глеб ухмыльнулся. Он смотрел на руки своего соперника. Мощные запястья, крепкие, ловкие пальцы. Коптев разбил пирамиду, с ходу отправив два шара в лузы.

«С кия, сразу, вот так, — подумал Глеб. — Хороший удар. Еще два верных можно забить».

Но «верные» шары Коптев забивать не стал. Он принялся аккуратно подбираться к одному из шаров, любуясь им, пытаясь взглядом отправить его в лузу. Затем отказался, понимая, что подобные удары очень рискованны и шансов сделать их чисто у него немного.

«Волнуется, — решил Глеб. Он стоял, опираясь на кончик кия, лишь в полвзгляда следя за столом и шарами. — Как планеты, — подумал Глеб, — круглые, красивые. Замерли на мгновение, чтобы затем стремительно понестись по темно-зеленому сукну».

Он взял кусочек мела, потер острие кия, потрогал его указательным пальцем. Коптев ходил вокруг стола.

— Вот что я сделаю, — вдруг сказал он. — Люблю рисковать, не могу себе отказать в удовольствии адреналинчика плеснуть в кровь.

Он навис над шаром и замер. «Ну давай же! А что ты станешь делать потом?» Вдруг Глеб поймал себя на мысли, что думает не о Коптеве-младшем, а наблюдает за длинноногой брюнеткой с бокалом «мартини», стоящей у колонны. Рядом с ней стоял двухметровый здоровяк с седоватыми усами, огромный, килограммов сто сорок, при этом ни грамма жира. Груда мышц, низкий лоб, волосы, зачесанные к затылку.

«Бизнесмен и, наверное, удачливый, — решил Глеб. — А брюнетка хороша, кий держит очень эротично. Успокойся, Глеб, — сам себе сказал Сиверов, — не думай об игре и о женщинах, не заводись. Ты здесь совсем для другого дела».

Блондинка смотрела на Слепого с интересом: он был прямой противоположностью ее приятелю: высокий, крепкий, с умным взглядом мужчина лет сорока четырех, стремительный и точный в движениях.

Глеб взглянул на девушку. Та улыбнулась и сделала маленький глоток из конусовидного бокала, затем произнесла одними губами:

— За удачу.

Глеб понял эту фразу и подмигнул в ответ. Коптев ударил. Шары от удара быстро раскатились, но лишь один упал в лузу. Коптев чертыхнулся и посмотрел на Глеба.

— Бывает, — сказал он, — задумываешь одно, а получается другое. Чуть-чуть не рассчитал. Надеюсь, смогу исправить ситуацию.

Коптев ударил шар вдоль длинного борта. Счет стал четыре-ноль. Больше точных ударов не было.

Брюнетка с бокалом «мартини» подошла на два шага к столу, тронула своего спутника за локоть. Тот наклонился.

— Кто это? — спросила она. Он пожал могучими плечами:

— Откуда же я знаю?

— Ты с ним никогда не играл?

— Нет, никогда.

— А вот я хотела бы с ним сыграть. Двухметровый великан заулыбался.

— Что ж, предложи, сыграй, — шутка девушки его явно разозлила.

И в этот момент Глеб увидел очень сложную комбинацию. Трижды обойдя стол, он решил рискнуть. Когда собравшиеся вокруг стола и Коптев поняли, какой шар собирался бить Глеб, даже шепот смолк. Все застыли в ожидании. Лицо Коптева стало хмурым, брови сошлись, словно срослись над переносицей, на лбу выступила испарина.

Глеб посмотрел на секундную стрелку, медленно бегущую по кругу, затем на шар, на кончик кия и поставил руку на сукно. Оно показалось ему жестким, как металл.

«Ну, с Богом!» — подумал Глеб и очень коротким ударом, держа кий под большим углом, ударил по шару у борта.

Тот полетел, вращаясь вокруг собственной оси, задел один из шаров, затем несильно ударился о второй и покатился вдоль борта. В результате в лузах оказались три шара. Брюнетка, отдав бокал своему спутнику, зааплодировала.

— Вот здорово! — вскрикнула она.

Коптев бросил на нее злой взгляд, но на девушку это не произвело ровным счетом никакого впечатления: мол, смотри сколько угодно, я здесь не одна. А Глеб уже обходил стол.

— Я тебя недооценил, — услышал он голос Коптева, когда проходил рядом с ним.

Глеб пожал плечами и снова склонился над столом. С двух ударов он сравнял счет. Ему страстно захотелось закурить, так сильно, что рот заполнила вязкая слюна. Глеб тряхнул головой и уже в который раз сказал сам себе: «Да не заводись ты так из-за ерунды!. Ты же не азартный человек, ты же можешь держать себя в руках, вот и держи. Ты должен сделать так, чтобы Коптев выиграл, но при этом не понял, что ты ему поддался. Поддаться, конечно, проще, чем выиграть, но поддаться хорошему игроку — то же самое, что выдать себя». Когда Глеб проходил рядом с брюнеткой, он услыхал ее шепот:

— Сделай его! Сделай! Девушка говорила страстно. Глеб втянул запах, узнал аромат духов и улыбнулся. Ему эти духи нравились. «Я его сделаю, но не сразу. Я его сделаю в другом месте».

— Принеси коньяк, — обратился Коптев к бармену. Тот понимающе кивнул, и через полминуты бокал уже стоял на столике у стены.

Коптев самодовольно хмыкнул и, выпустив тонкую струйку дыма, отошел от стола на пару шагов. Все, кто находился в бильярдной, собрались возле их стола, заключая пари между собой.

— Дай сто баксов, — обратилась брюнетка к своему спутнику.

— Зачем тебе? -

— Хочу поставить.

— На кого? — спросил великан с седоватыми усами.

— Не на тебя, будь спокоен.

— Тогда не дам.

— Хорошо, я поставлю свои, — и девушка вынула из маленькой изящной сумочки стодолларовую банкноту. Но ставить не спешила. Она для себя решила, что, если Глеб взглянет на нее, она на него поставит, и он наверняка выиграет. Но Глеб на нее не взглянул. Коптев держал в руке бокал и сквозь стекло смотрел на бильярдный стол.

«Вот, что я сейчас сделаю, — подумал Глеб. — Я же не выигрывать сюда пришел. Мне надо удостовериться, тот ли это человек».

Глеб сделал то, что окружающие посчитали полным безрассудством. Брюнетка даже прикусила нижнюю губу. Подобного она не ожидала. «Хорошо, что я не поставила на этого психа. Он делает черт знает что», — подумала она.

Коптев самодовольно скривил губы. Теперь у него появилось несколько вариантов, один из которых был абсолютно верным. Глеб наблюдал за ним, вертя в пальцах незажженную сигарету.

Брюнетке захотелось подойти к нему, щелкнуть зажигалкой и поднести язычок пламени к сигарете. Но она сдержалась. Ее спутник обнял ее за плечи и прошептал на ухо:

— Я бы на твоем месте на него не только сотню, один бакс пожалел бы.

— Ты не на моем месте, — отрезала она, — ты ничего не понимаешь.

Коптев механически одернул левый рукав свитера, затем правый. Тут же вернул рукава в прежнее положение и Глеб увидел, что предплечье правой руки Коптева было забинтовано. Глеб улыбнулся. «Двести баксов... Вот, собственно, все, что я потерял. А выиграл куда больше!»

— Я, конечно, не пророк, — сказал Коптев, приблизившись к Глебу вплотную, — но мне кажется, ты допустил оплошность, погорячился. А может, у тебя нервы сдали? Настоящий игрок должен контролировать себя до последней секунды.

— Может быть, — сказал Глеб. — Признаться, я устал, давно не играл.

— Не скромничай! Так, как ты, здесь давно никто не играл. Но я тебя сделаю.

Коптев говорил без злости, он понял, что победа у него в кармане, и только землетрясение, пьяная драка или что-нибудь еще в этом роде ему может помешать выиграть. Он ударил элегантно. Шар оказался в лузе, второй завис над лузой. Коптев и его сбросил в лузу. Следующий шар полетел вслед за ним.

— Ну что? — сказал он, взглянув в серые глаза Глеба. — Как тебе?

— Хороший удар.

— А сейчас смотри, это мой коронный удар, такого ты еще не видел. Думаю, у меня получится.

— Желаю удачи, — пробормотал Глеб.

Он изо всех сил делал вид, что удручен. И, надо сказать, это ему удалось в полной мере. Девушка-брюнетка подошла к нему, щелкнула зажигалкой;

— Кажется, вам нестерпимо хочется закурить.

— Вы угадали, — сказал Глеб, делая затяжку и кивком головы благодаря даму,

— Надо же хоть как-то вас утешить. «А я абсолютно не расстроен», — подумал Глеб.

— Партия, — сказал Коптев, разминая затекшие пальцы. — Партия сделана.

— Сделана, — сказал Глеб, отдавая Коптеву деньги.

— Где, если не секрет, ты научился так играть? Раньше я в Москве тебя не видел.

— На границе, — сказал Глеб.

— На какой границе так хорошо играют?

— На северной, на острове Диксон. У нас там, кроме бильярда, больше никаких развлечений не было.

— А белые медведи? — рассмеялся Коптев, допивая коньяк.

— Белых медведей там хватало, и вообще всякой живности водилось в изобилии.

— Так ты что, и стреляешь, наверное, хорошо?

— Стрелял, — сказал Глеб.

— Если ты стреляешь так же, как играешь, я бы хотел на это посмотреть.

— Как ты себе это представляешь?

— Приходи ко мне в тир. Может, выпьешь?

— Нет, я за рулем.

— Я тоже за рулем.

— За рулем не пью.

Великан приобнял брюнетку за плечи. Та, с кием на плече, двинулась к стойке бара.

— Меня зовут Геннадий, — сказал Коптев, протягивая правую руку.

— А меня Павел, — Глеб обычно пользовался псевдонимом Павел Молчанов, и привык к нему, как к настоящему имени. — Давно я не играл с таким удовольствием.

— И я давненько.

— Ты правда давно не играл?

— Честно, — сказал Глеб. — И не стрелял давно.

— Тогда приходи, вот визитка. Я там каждый день с десяти до восьми.

— Загляну на днях.

Глеб взял визитку, спрятал в карман, подошел к барной стойке. Брюнетка и ее спутник стояли рядом.

— Что, не повезло? — спросил бармен.

— Не мой день, — признался Глеб.

— Кофе или налить чего-нибудь покрепче?

— Стакан минералки без газа, если такая у вас есть.

— У нас все есть, — гордо заявил бармен.

Брюнетка пила «мартини», смотрела на Глеба. Сиверов ей улыбнулся, но так, как улыбаются, когда не собираются знакомиться. Даже спутник брюнетки на его улыбку не среагировал. Глеб выпил свою минералку, расплатился с барменом.

— Заходите, — сказал тот.

— Как-нибудь загляну, вспомню молодость. Я ведь, в самом деле, на бильярде не играл давно.

— Я бы этого не сказала, — повернувшись к Глебу, улыбнулась брюнетка.

— А у тебя никто не спрашивал, — зло прошептал ей на ухо ее великан-спутник.

— До встречи, — сказал Глеб, покидая заведение.

Он оделся. «Хонда» младшего Коптева уже выруливала со стоянки. Глеб на своей «тойоте» отправился на конспиративную квартиру. Кое-что ему еще предстояло уточнить, да и вникнуть поглубже в игру Потапчука не мешало. Сиверов понимал, генерал переоценивает возможности своей конторы, полагаясь в деле с бриллиантом на наружное наблюдение и подставных лиц.

Как и предполагал Сиверов, тир, адрес которого дал Коптев-младший, был ведомственным, принадлежал крупному охранному агентству «Багира». Коптев работал в нем инструктором, работал уже четвертый год.

«Интересно, сколько же людей Коптев-младший вместе со своим братом и с другими „коллегами“, отправил на тот свет? Серьезный соперник, слов нет, серьезный! — включая погромче музыку и опускаясь в кресло, подумал Глеб. — Конечно, смел, расчетлив, любит рисковать. Обыграть его я бы мог уже сейчас. Один звонок Потапчуку — и бригада в масках возьмет его — Коптева Геннадия Алексеевича, бывшего капитана спецназа. Но зачем подставлять ребят? Он дерзкий, и терять ему нечего. Странно, почему он еще здесь? Его братец, наверное, уже получил деньги. А младший, видимо, остался здесь лишь для того, чтобы выполнить очередной заказ, заработать еще тысяч двести-триста, и уж потом исчезнуть из России навсегда. Жадность не знает границ. Ясное дело, никто его не найдет, да и искать, собственно говоря, не станут. Его никто не знает, он последнее звено — ствол и пуля. Родной брат его не сдаст ни за какие коврижки, и он его не сдаст. Я сам возьму его — один, без ансамбля. Возьму и все. И запомни, Коптев, я играю лучше тебя. Лучше!» Но пока нужно было заняться бриллиантом.

 

ГЛАВА 14

Любая женщина, знающая себе цену, умеет перевоплощаться. И этим искусством в полной мере владела Роза. В одиннадцать дня она вышла из метро. Даже близкие знакомые не смогли бы ее узнать. Темные очки, умело наложенная косметика, пара штрихов полностью изменили контур губ. На голове парик, дорогой, из натуральных волос, со вкусом уложенный в модную прическу. Из блондинки она превратилась в темную шатенку. На ней был свободного покроя тонкий ярко-красный свитер без рукавов, обнажавший белые плечи. Сборчатая юбка чуть прикрывала колени. В руках Роза держала небольшую сумочку, способную вместить немногое: кошелек, косметичку, мобильный телефон...

Она дошла до отеля «Метрополь» и остановилась на противоположной стороне улицы. Неподалеку от гостиницы, под знаком, стоял припаркованный фургон с тонированными стеклами. «Наверняка за мной уже следят», — догадалась Роза.

Тихон и Фагот в это время преспокойно стояли у киоска, торговавшего хот-догами, и попивали из горлышка тепловатую фанту. За Розой они наблюдали по отражению в стекле.

Девушка достала мобильник, набрала номер. Ей даже показалось, что она слышит зуммер телефона, доносившийся из гостиницы.

— Алло, — раздался спокойный голос.

Роза улыбалась, она представила себе, сколько чужих ушей слушает их разговор, сколько магнитофонов записывает его.

— Мой друг уже звонил вам насчет покупки.

— Вы о чем?

— Камень, — без затей ответила Роза.

— Да, — оживились на другом конце линии. — Но я думал, он позвонит сам.

— Дело щекотливое и опасное, — напомнила Роза. — Мы страхуемся. Бабки при вас?

— Да.

— Семерка и пять бубликов?

— Вы правы.

— Тогда отлично.

— Где вы сейчас находитесь?

— Я стою прямо напротив гостиницы, на другой стороне улицы. Если вы можете, то подойдите к окну и помашите мне рукой.

Роза пробежалась глазами по фасаду здания. На одном из окон качнулись тяжелые шторы, и за стеклом показался мужчина. Рассмотреть, во что он одет, Роза не успела, увидела лишь взмах рукой. Помахала в ответ.

— Ну вот, мы теперь увидели друг друга. Прихватите бабки и встретимся внизу. Только выходите один. Жду не больше минуты.

— Хорошо, ждите.

Роза спрятала мобильник в сумочку, закурила длинную, тонкую сигарету. За минуту можно увидеть многое. Девушка приметила не только еще четырех соглядатаев, но и черную «Волгу» с антеннами спецсвязи.

«Начальство за операцией наблюдает. Ишь как они за свои посты переживают. Не меньше, чем я за свою внешность», — думала Роза.

Генерал Потапчук сидел в «Волге» и рассматривал девушку сквозь тонированное стекло. Ему не верилось, что хрупкая особа женского пола в состоянии перехитрить МВД и ФСБ, вместе взятые.

«Взять бы ее прямо сейчас, чтобы не рисковать. Но камня при ней наверняка нет, — думал генерал, — она не прячется. Почему? Дура? Не похоже. Сколько у нее сообщников? Как бы действовал Глеб Сиверов, разреши я ему выступить в роли покупателя? Подошел бы, познакомился? Заговорил бы о Вагнере? Он бы не справился, ему пришлось бы действовать без прикрытия. Она не уйдет. Всюду наши люди. Каждый ее шаг под контролем».

Покупателя камня пришлось ждать недолго. Он вышел из гостиницы и направился к Розе. Улицу переходил в неположенном месте, но гаишник, стоявший неподалеку, сделал вид, что не заметил этого.

«Типчика они подобрали что надо», — подумала Роза, глядя на спешившего ей навстречу мужчину.

О том же подумал Глеб Сиверов. Он стоял неподалеку от гостиницы, лицо его пряталось под длинным козырьком кепки. Кроссовки, свитер, джинсы. Слепой не удержался и пришел на место проведения операции: его не покидало предчувствие, что люди Потапчука «завалят» обмен денег на камень. «Сумма солидная, и они, конечно, перестрахуются, чтобы ее сохранить».

Покупатель, вышедший из отеля, лицом походил на Юрия Гагарина: располагающая к себе внешность — открытая улыбка, смеющиеся глаза. На нем были темные брюки и песочного цвета пиджак, в руках он держал небольшой блестящий портфельчик с кодовыми замками.

«Пиджак они выбрали ему что надо, за ним легко следить в толпе. Но и мой красный свитерок тоже в ней не затеряется». Мужчина коснулся ладонью руки Розы:

— Я не задержался?

— Семисот тысяч можно ждать и дольше, — улыбнулась девушка. — Вы уложились в назначенное время, надеюсь, и дальше все пойдет как по маслу.

— Все зависит от вас. Я готов обменять деньги на камень прямо сейчас.

— Я еще не готова. Мужчина буквально буравил глазами темные стекла очков Розы.

— Знакомиться будем?

— Как хотите.

— Можете называть меня Дмитрием.

— А вы меня — Лизой, — не моргнув глазом ответила Роза.

— Камень при вас?

— Конечно же, нет, — Роза взяла мужчину под руку и они медленно пошли по тротуару. — Мы с компаньоном не такие простачки, чтобы прийти сюда с камнем. Они дошли до киоска, торговавшего гамбургерами, и Роза остановилась.

— Деньги при вас?

Потапчук ужаснулся, узнав в человеке, прошедшем мимо его машины, Глеба. Ему захотелось выбежать, схватить его за руку, остановить. Сиверов медленно шел за парочкой.

— Я веду честную игру, — усмехнулся лжебизнесмен и похлопал ладонью по блестящему чемоданчику. Один браслет наручников был закреплен на ручке, второй охватывал запястье.

— Покажите.

— Прямо на улице?

— А что вас смущает?

Мужчина, назвавшийся Дмитрием, поставил ногу на бордюр и, покрутив колесики кодовых замков, приподнял крышку.

— Вот, семьдесят пачек. Пачки стодолларовых купюр были плотно уложены одна к другой.

— Разрешите? — Роза пролистала край одной пачки.

— Не бойтесь, внутри не резаная бумага, они не помечены и серии разные.

— Приходится верить вам на слово.

Роза была уверена, что деньги настоящие. Правда, возможно, в чемоданчике скрыта какая-нибудь хитрость вроде баллона с несмываемой краской или светящегося в ультрафиолете порошка.

— У меня машина неподалеку. Можем подъехать.

— Не стоит. Для начала мы пройдемся по улице. Дмитрий закрыл крышку и с покорным видом пошел рядом с Розой.

— Ты видел? — спросил Тихон.

— Да, в чемоданчике деньги.

— Теперь смотри в стекло и не оборачивайся.

По улице медленно проехала машина с тремя мужчинами в салоне. Один из них держал возле уха трубку рации.

— Уверен, — произнес Тихон, — другая машина ждет их за поворотом. Тверская такая улица, что на ней затеряться легче легкого.

Фагот кивнул. Но ни вор, ни его подручный не обратили внимания на Глеба, рассматривавшего ценник на лотке. Удивительным дарованием обладал Сиверов, его, когда он этого хотел, практически не замечали, словно на нем была шапка-невидимка.

«Ага, вот и старые знакомые. Случайно они здесь оказаться не могли», — подумал Глеб.

Он колебался, пойти за девушкой или остаться здесь. Потапчук ехал в машине. Он с облегчением вздохнул, убедившись, что Сиверов не стал преследовать Розу и ее спутника.

Когда те миновали подземный переход, следом за ними двинулись двое мужчин, до этого мирно беседовавших возле карты города.

— Они сделают все, чтобы не выпустить Розу из поля зрения.

— Я начинаю за нее беспокоиться, — сказал Фагот.

— Уйти она всегда сумеет, — напомнил Тихон, — другое дело, что уйти ей нужно с деньгами, — и, оглядевшись, он положил кулак на подставленную ладонь Фагота. — На, держи. И помни, что ошибиться тебе нельзя. Никита сжал в ладони согретый рукой Тихона бриллиант.

— Удачи, — бросил на прощание Тихон.

— К черту! — ответил Фагот и зашагал ко входу в метро.

Он тоже изменил свою внешность. Зачесал волосы за уши, на голове была повязана черная кожаная бандана, глаза прикрывали простые очки со стеклами, лишенными диоптрий, в тяжелой роговой оправе. На плече болтался полупустой рюкзак. Камень Фагот сжимал в руке. Он посмотрел вслед медленно удаляющейся Розе и мысленно пожелал ей удачи.

Роза шла, не оборачиваясь. Чтобы посмотреть на преследователей, она то останавливалась у газетного киоска, то у прилавка с безделушками. Двух мужчин, идущих за ними от перехода, через квартал сменили другие. Они были удачно выбраны для преследования, крепким телосложением не отличались, но чувствовалось, люди тренированные, при надобности смогут бежать не один квартал.

— Куда мы идем? — наконец, не выдержал Дмитрий.

— Пока мы просто гуляем, время еще не пришло.

— Мне это начинает надоедать.

— Не спешите, всему свое время. Я понимаю, деньги у вас в руках большие, но меня раздражает ваша охрана.

— Я пришел один. Девушка улыбнулась:

— Не надо пудрить мне мозги. Я буду водить вас по улицам до тех пор, пока они не отстанут. Или, если хотите, сразу скажите им это сами.

— Не знаю, о чем вы говорите.

— Идем, — Роза закинула сумочку на плечо и, не обращая внимания на Дмитрия, зашагала вперед. Тот секунд пять поколебался, затем пошел следом. «Теперь он от меня уже не отстанет», — подумала Роза.

Фагот спустился в метро, сел в поезд. Проехал станцию, вышел. Перешел платформу. Сел во встречную электричку, отсчитав от начала поезда третий вагон. Вернувшись на станцию, с которой выезжал, он вновь сменил поезд и направление. Неизменными оставались лишь третий вагон и место у двери возле первого сиденья.

Сиверову приходилось хитрить, он боялся засветиться. Одно дело — мелькнуть перед человеком дважды, и совсем другое — попадаться ему на глаза каждые две минуты. Иногда он терял Фагота из виду, но через некоторое время неизменно заставал его в третьем вагоне.

Роза то заходила в магазины, то останавливалась у витрин. Она уже не обращала внимания на протесты Дмитрия, каждый раз неизменно повторяя:

— Если вы хотите получить камень, потерпите.

На Тверской следить за человеком из машины — дело зряшное. Слишком плотное для этого движение. Роза заметила, как автомобиль остановился прямо на полосе. Из него выбрались двое мужчин, а автомобиль укатил. Ей не удалось пока оторваться от хвоста. Она глянула на часы — Дмитрия она водила по городу уже сорок минут. «Небось, Никита уже заждался меня в метро», — подумала она.

— Теперь под землю, в преисподнюю, — шепнула она, продевая руку под локоть Дмитрия и увлекая его в метро.

— У меня даже проездного нет, — ответил он ей.

— Ничего, я прихватила, — она подала ему карточку.

Преследователи были экипированы на любой случай. Они прошли сквозь турникеты, воспользовавшись служебными удостоверениями.

Эскалатор плавно уносил Розу и Дмитрия под землю. Преследователи — двое мужчин — расположились метрах в двадцати сзади.

— Я начинаю нервничать, потому что, кажется, зря трачу с вами время, — сказал Дмитрий.

— Если вам скучно со мной, расскажите о себе: кто вы, чем занимаетесь, как заработали такие деньги?

— Это неважно.

— Или вы не хозяин этих семисот тысяч?

Девушка ступила на платформу. Она стояла на самом краю и смотрела на приближающиеся огни электрички. Ветер, поднявшийся в тоннеле, трепал ее волосы.

— Для вас тут слишком яркий свет? — усмехнулся Дмитрий. — Сняли бы темные очки.

— Я не люблю, когда знают, куда я смотрю, — ответила Роза.

Двое мужчин, преследовавших ее, стояли неподалеку — так, чтобы войти в один вагон, но в другую дверь.

«Идиоты, — подумала Роза. — Даже они понимают, что я засекла их. Какого черта стоять в отдалении, могли бы дышать мне в затылок».

Напротив Розы остановился третий вагон, последние двери. Фагота в нем не оказалось.

— Мы заходим или нет? — нервничал Дмитрий.

— Извините, я передумала. Сменим направление, — и Роза, мягко ступая босоножками по платформе, перешла на другую сторону.

Перешли и преследователи. Поезд уже приближался. Вновь третий вагон, последние двери. Фагот стоял, прислонившись к стеклу с надписью «не прислоняться», и читал книгу. Розу он заметил раньше, чем поезд остановился. В четвертом вагоне у самого стекла стоял Сиверов и краем глаза наблюдал за Фаготом и девушкой.

— Теперь-то мы уже поедем?

— Заходите, — сказала Роза и шагнула, в вагон следом за мужчиной.

Вошли и преследователи. Роза дождалась, когда голос из динамика объявит, что двери закрываются, и назовет следующую станцию. Зашипел сжатый воздух, створки дверей вздрогнули. Роза рванулась к выходу. Бросились к выходу и преследователи. Они успели выскочить на платформу. Роза же остановилась в двери, придерживая створки руками. Доли секунды мужчины колебались, вернуться в вагон или остаться на платформе, но этих мгновений хватило, чтобы двери вагона закрылись. Роза отпустила створки и отступила назад — в вагон. Створки дверей с грохотом сошлись, в окнах вагона мелькнули разъяренные лица преследователей. Роза послала им воздушный поцелуй и помахала рукой. Поезд резко тронулся.

«Сработали ребята из рук вон плохо. Жаль, что я еду в соседнем вагоне. Кажется, я знаю, где сейчас камень», — подумал Сиверов. Дмитрий нервно кусал губы.

— Что ж, теперь можно и присесть.

Фагот, глядевший в книгу, уступил Розе место и стал рядом с ней. Девушка опустилась на сиденье.

— Присаживайтесь, — предложила она Дмитрию. — Вы не хотели сказать охране, чтобы они отстали, пришлось самой от них избавиться. Или это менты? Нет, если бы они были ментами, вы бы их тоже боялись, но вы просто не заметили их.

Дмитрий неохотно присел, портфель поставил на колени. Роза положила на блестящую крышку сжатый кулак.

— Угадайте, что в моей руке?

Дмитрий, не отрываясь, смотрел на точеные пальцы девушки. Тем временем правую руку Роза отвела в сторону, и Фагот незаметно вложил в нее камень.

— Неужели он? — выдохнул Дмитрий.

Вагон бешено раскачивался. Поезд мчался по туннелю, грохотали колеса. Голос девушки тонул в этом грохоте, но мужчина расслышал бы любое ее слово даже в грохоте снежной лавины.

— Нет, — засмеялась Роза, разжимая пальцы и показывая пустую ладонь.

— Глупо, — произнес Дмитрий.

— А в этой? Угадайте.

Роза положила на чемоданчик правую руку и, не дожидаясь ответа, показала бриллиант. Дмитрий забеспокоился — его людей в вагоне не было. Из пассажиров никто даже ради любопытства не взглянул на камень.

— Не может быть! — произнес мужчина и хотел было коснуться бриллианта, но девушка вновь сжала пальцы.

— Раз не может быть, значит, его и нет.

— Постойте, он не настоящий. Вы показывали мне фальшивку.

— В самом деле?

Роза действовала быстро. Схватила Дмитрия за запястье, развернула к себе циферблат его часов и краем бриллианта прочертила на стекле глубокую царапину.

— Теперь верите? Поезд уже въехал на станцию.

— Отстегивайте портфель с деньгами, — прошептала девушка. — На выходе меняемся: я вам — камень, вы мне — деньги, и расходимся в разные стороны.

— Да.

Она поднялась. Дмитрий не спускал глаз с ее руки, чтобы Роза не успела подменить камень. Он не был уверен, что его люди успели попасть на станцию.

Фагот с безразличным видом продолжал читать книгу. Отстегивание наручников заинтересовало пассажиров куда больше, чем вид огромного бриллианта.

— Все, на выходе меняемся. Дмитрий крепко взял Розу за руку, в которой она сжимала камень.

— Не давите так сильно, синяки останутся.

Двери разошлись. На платформе в толпе пассажиров Роза потянула к себе портфель с деньгами, и готова была уже разжать пальцы, чтобы отдать бриллиант. Но тут случилось непредвиденное. Кроме наручников, портфель к руке оказался прикованным тонким прозрачным тросиком, практически не заметным глазу.

У двери образовалась давка, толпу закрутило. Как ни тянула Роза, портфель с руки сорвать не могла. Дмитрий попытался силой завладеть бриллиантом. И тут Роза увидела двух мужчин, пробиравшихся к ней сквозь толпу. Даже самые отчаянные наглецы не рискнули бы так нагло расталкивать людей локтями. «Значит, менты».

Роза, поняв бесполезность попыток завладеть деньгами, впилась ногтями в дергавшую ее руку Дмитрия. Почувствовав, как длинные ногти врезаются под кожу, он взвыл от боли. Роза вырвалась и мгновенно присела. Толпа на несколько секунд закрыла ее от взглядов Дмитрия и топтунов. Даже Глеб не сразу смог сообразить, куда она пропала. Нескольких секунд Розе хватило, чтобы стянуть через голову свитер-безрукавку вместе с париком и темными очками и вытащить из расстегнутой сумочки черный полиэтиленовый пакет. В нем исчезли и парик, и свитер, и темные очки, и сама сумочка.

Роза резко выпрямилась, одновременно одернув подол юбки. Чуть слышно хрустнули застежки-липучки, и подол опустился до самой земли. Роза, продолжавшая сжимать камень в руке, вырвалась из толпы, зашла за колонну и, слившись с потоком пассажиров, выходивших из встречного поезда, двинулась к эскалатору.

Давка у вагона улеглась. Дмитрий и двое мужчин метались по платформе, высматривая шатенку с длинными волосами, одетую в красный свитер-безрукавку. Они торопились и даже не задержали взгляда на довольно коротко стриженой блондинке в белоснежной майке и юбке, доходящей до земли. Она поднималась на эскалаторе к выходу из метро.

Фагот спокойно покинул вагон через другую дверь и догнал Розу уже на улице. Та шла, не спеша, лишь частое дыхание выдавало ее волнение.

Когда Фагот прикоснулся к ее плечу, девушка вздрогнула, замерла, затем медленно повернулась всем телом.

— Фу ты, черт! — выдохнула она, — ну и напугал же ты меня. Идем быстрее отсюда.

Они прыгнули в подошедший троллейбус, проехали две остановки и лишь после этого поняли, что им удалось оторваться от «хвоста».

В это время Сиверов выбежал из метро. Он проклинал себя за то, что пытался отыскать Розу и Фагота у другого выхода со станции. Этим должны были заниматься люди Потапчука, а не он.

«Упустили. И они, и я. Но в отличие от них, я знаю куда нужно идти. Парень наверняка придет туда. Люди Потапчука так и не поняли, кто эта девушка. Но я-то узнал ее. Догадался. Теперь нельзя упустить Фагота».

— Если я не выпью сейчас чего-нибудь крепкого, то просто умру, — сказала Роза. Парень и девушка зашли в магазин. У стойки кафетерия Фагот попросил:

— Два коньяка — по сто.

— По сто пятьдесят, — поправила его Роза.

Ей казалось, что она сейчас в состоянии выпить целую бутылку и не опьянеть. С пластиковыми стаканчиками они отошли к высокому столику с мраморной плитой-столешницей, чудом сохранившейся в гастрономе с советских времен.

— На, держи.

— Меня всю трясет.

Роза взяла из вазочки салфетку, завернула в нее камень и сунула его в ладонь Фаготу. Пальцы ее были влажными.

— Мне казалось, я вообще не умею потеть, а теперь у меня вся спина мокрая. Слава Богу, камень цел. Еще секунда — и этот урод выцарапал бы его у меня из руки. У него чемоданчик не только наручниками, но и тросиком каким-то к руке прикручен.

— Надо было оторвать его вместе с рукой.

— Хорошо, что он камень с моей рукой не оторвал. Я же говорила — гиблое это дело. С государством нельзя играть в азартные игры. Держа пластиковые стаканчики в пальцах, молодые люди соприкоснулись руками.

— Выпей, я не хочу, чтобы ты умерла.

— Мне самой этого не хочется.

Мелкими глотками, не отрываясь, Роза выпила весь коньяк и зажмурила глаза. В горле пекло. Спиртным она не злоупотребляла, но не из моральных соображений — берегла красоту.

— За все, что хорошо кончается!

— Еще ничего не кончилось, — напомнила Роза. Фагот выпил коньяк и ощутил, что страх уходит.

— Может, они следят за нами, чтобы мы вывели их на Тихона? — спросила девушка.

— Если бы они нас не упустили, мы бы уже были в наручниках.

— Надо позвонить Тихону. Никита буднично опустил бриллиант в карман куртки и застегнул молнию.

— Карманников боишься? — засмеялась Роза.

Из автомата Никита позвонил Тихону. Тот таким тоном, будто речь шла о каком-то заурядном деле, поинтересовался:

— Получилось?

— Нет, сорвалось, но, к счастью, все остались при своем: мы с товаром, они — с деньгами.

— Я так и думал. Приезжайте.

Роза впервые оказалась у Тихона в квартире. Раньше ей представлялось, что жилище Тихона должно выглядеть дворцом из «Тысячи и одной ночи», но оно мало чем отличалось от снятой квартиры, ключи к которой Тихон, не раздумывая, отдал ей и Никите.

— Вот камень, — сказал Фагот. — У меня такое чувство, что я больше никогда не прикоснусь к нему.

Он положил на стол салфетку, развернул ее. Тихон двумя пальцами сжал бриллиант, посмотрел сквозь него на свет.

— Красив, зараза, — и опустил его в пол-литровую банку с водой. Роза, впервые увидевшая этот фокус, завороженно смотрела на банку.

— Сколько я тебе должен? — не оборачиваясь, поинтересовался Павлов.

— Тихон, никакие деньги не окупят того, что я пережила сегодня.

— Значит, будем считать, что мы квиты. Когда-то я спас тебе здоровье, красоту и жизнь. Теперь ты мне ничего не должна.

— Тихон, я верю в твою звезду. Ты сумеешь распорядиться брюликом. Я собственными глазами видела живьем семьсот тысяч баксов, которые чуть не оказались в моих руках, и понимаю, он стоит большего. Тихон усмехнулся и покачал головой.

— Нет, я не стану его продавать. Пусть стоит в банке с водой в холодильнике. Вечерами, когда становится одиноко, буду доставать его и глядеть, пусть греет мою душу. Роза почувствовала себя лишней. Поднялась.

— Поздно, мне надо идти. Я переволновалась, теперь хочется спать.

— Безвыходных положений не бывает, — задумчиво проговорил Тихон, и махнул рукой, мол, можете уходить.

Роза шла по улице под руку с Фаготом. На нее навалилась ужасная усталость, глаза слипались.

— Ты не воспринимай меня всерьез, — попросила Роза. — Я самая обычная проститутка, хоть и очень умелая. Меня нельзя любить.

— Разве я сказал, что люблю тебя?

— Мне так показалось.

— Ты мне нравишься. Это другое дело.

— Нет, — покачала головой Роза, — не я тебе нравлюсь, тебе нравится заниматься со мной сексом.

— Можно сказать и так. Роза увлекла Никиту в подъезд.

— Не бойся, — прошептала она, — приставать не стану. Просто дальше тебе не стоит идти в таком виде.

— Еще пару кварталов можно, знакомых я здесь не встречу.

— Я о ментах говорю, тебе срочно нужно изменить имидж.

— Меня никто не засек.

— Береженого бог бережет.

В подъезде стоял резкий запах сырости, застоявшейся кошачьей мочи — сердобольные жильцы подкармливали бездомных животных, за что и расплачивались. Из-под надписей на стенах местами проглядывала масляная краска, темно-зеленая, какой в прежние времена была выкрашена большая часть московских подъездов. Роза раскрыла пакет и предложила:

— Бросай сюда свою бандану. Тебе она, кстати, совсем не идет.

— Сам знаю.

Никита с трудом развязал тугой узел, на который были завязаны хвосты банданы. Бросил в пакет и куртку.

— Инструмента у тебя сегодня с собой нет. Ну, ничего, доведу тебя до самого дома. Твоя девушка, если встретится нам по дороге, ревновать не станет?

— Предоставь наши проблемы решать нам самим, — немного зло ответил Никита.

— Ты злишься не на меня, а на себя, так что можешь не извиняться, — предупредила Никиту Роза.

Она тоже привела себя в порядок. Чувствовалось, что в «полевых условиях» ей приходится делать это не в первый раз. Маленькое зеркальце, — с одной стороны выпуклое, чтобы видеть детали, с другой вогнутое, чтобы видеть лицо целиком, примостилось на батарее парового отопления. Роза смачивала тампон лосьоном и снимала косметику. Затем ловко, буквально несколькими движениями нанесла новую. Это абсолютно преобразило ее: другой разрез глаз, другой изгиб губ. Тональная пудра легла на щеки, и Фаготу показалось, что даже форма головы у нее изменилась. Никита расчесал волосы, и колоритная парочка вышла на улицу.

— Когда мы встретились в первый раз, Тихон сказал, что ты просто отрабатывала со мной прегрешения. Роза засмеялась:

— Неужели ты поверил, что правильный вор может прикрывать проституцию? Для настоящего вора жить с «мохнатого сейфа» — западло.

— Тихон мне всегда казался каким-то неправильным вором.

— Неправильным он может быть в отношениях с тобой, со мной, но только не с блатными. Ты не знаешь его по-настоящему. Он жесткий и беспощадный.

— А откуда ты его знаешь?

— Я знаю многих. С кем мне только не приходилось трахаться: и с авторитетами, и с ментовским начальством, даже с министрами и депутатами. Всех не упомнишь.

— Я не это имел в виду. Ты его откуда знаешь?

— Ты не поверишь, но с Тихоном я ни разу не трахалась. Он сам не захотел.

— А ты хотела?

— Разве от моего желания что-то зависит? Тихон использует меня в своих делах. Я такой же его помощник, как и ты.

Никита глядел на Розу, и ему не верилось, что девушка прошла через тысячи рук, так свежо и невинно она выглядела.

— Тебе никогда не предлагали выйти замуж? И вновь Роза засмеялась.

— И ты хочешь мне предложить выйти за тебя замуж? Я думала, ты умнее?

— Я не про себя говорю. Тебе предлагали это всерьез?

— Конечно! Но я не создана для семьи. Сколько раз мне предлагали сделаться постоянной любовницей. Квартиры, машины, деньги...

— Предлагали министры и депутаты?

— В моей коллекции найдется и парочка олигархов. Олигарх — покруче, чем министр. Но больше денег я ценю свободу. На безбедную жизнь мне хватает, зато ни перед кем и ни за что мне не приходится отчитываться.

— Хороший жизненный принцип.

— Мне он тоже нравится.

Политикой Фагот не интересовался, изменения в верхних эшелонах власти его мало беспокоили, они никак не влияли на его игру в торговых рядах. Но бывают имена, которые, хочешь не хочешь, врезаются в память. Телевизор, радио не дают их забыть. Одно из таких имен принадлежало олигарху Гусовскому. Фагот удивился:

— Врешь, наверное. Олигархи — это для тебя слишком круто.

— Все мужики одинаковы, много у них денег или мало. Желания у вас у всех одинаковы. Тихон говорил тебе, что я наркотик? На иглу посадить могу любого.

— Даже олигарха Гусовского? — спросил Фагот.

— Тебя интересует только он?

— Нет. Он единственный, о ком я слышал.

— Я уж думала, ты начинаешь меня ревновать.

— Олигарх не станет делать своей постоянной женщиной проститутку.

— Должна тебя разочаровать, один олигарх все же есть в моей коллекции, — не без гордости заявила Роза. — Меня убивают его педантичность и пунктуальность. Встречаемся мы с ним один раз в две недели, в один и тот же день, в одно и то же время. Кстати, сегодня мне нужно хорошенько выспаться, потому что завтра одна из таких встреч.

— Круто! — пришлось согласиться Фаготу. — Кто он? Гусовский?

— Дальше я тебя не поведу, — сказала девушка,, когда они оказались во дворе. — Поверила бы, что ты хочешь жениться на мне — довела бы до самой квартиры.

«Не стоит к ней привыкать, пока еще не поздно», — подумал парень, прощаясь с Розой.

***

Фагот, когда открывал дверь своей квартиры, все еще находился под впечатлением сегодняшних приключений, в голове до сих пор звучал голос Розы. Он сбросил обувь, вошел в комнату и щелкнул выключателем. Яркий свет залил квартиру. Никита остолбенел. У стола в кресле сидел незнакомец. Сидел спокойно, будто находился у себя дома. На его лице играла довольная улыбка.

— Кто вы? — тихо проговорил Никита. Глеб Сиверов несколько раз хлопнул в ладоши:

— Браво, Фагот. Наблюдать за тобой сегодня было истинным наслаждением. Вы с Розой разыграли все, как по нотам. Для начинающих проходимцев исполнено очень неплохо.

Фагот, глядя Сиверову в глаза, опустил руку в карман и выхватил нож-бабочку. Раздался щелчок, сверкало лезвие. На Глеба это не произвело никакого впечатления.

— Я поговорить пришел, а не смотреть на цирковой номер.

Фагот нехотя спрятал нож. Он чувствовал в незнакомце силу, и сила эта бала куда больше, чем у Тихона.

— Слушаю, — Никита не собирался ни в чем признаваться, понимая, что если бы его выследила ментовка или ФСБ, то арестовали бы немедленно.

— Уже лучше, — Глеб улыбнулся еще шире, — не надо ни в чем признаваться, я и так знаю почти все. У тебя, парень, проблема. Ты и твой учитель не можете продать камень. Задача неразрешимая, и ты в этом сегодня убедился. На ваше счастье, те, кто готовил операцию, сделали несколько ошибок.

— Вы не сказали, кто вы, — напомнил Фагот.

— Это неважно. Я не собираюсь покупать камень, для этого у меня нет денег. Я не имею ни малейшего желания лишать свободы тебя, Розу или Тихона. Я не собираюсь требовать долю от продажи. Разве я похож на шантажиста?

— Непохожи, — признался Никита.

— Мой интерес лежит в другой плоскости. И если мы сможем объединить мой интерес и ваш, все у нас получится. Есть предложения, от которых невозможно отказаться.

— Обычно так говорят, приставив нож к горлу.

— Не утрируй. Ты хорошо знаешь Розу?

— Не понимаю, о ком вы говорите, — сказал Никита. Глеб тяжело вздохнул:

— Если ты не собираешься помочь мне, я не стану помогать тебе. Один звонок — и вас всех арестуют. Я же предлагаю реализовать твою мечту и сохранить при этом свободу. Подумай. Даю тебе одну минуту. — Сиверов хлопнул ладонью по подлокотнику кресла, давая понять, что время пошло.

— Я согласен, — почти сразу сказал Никита.

— Не уверен, что ты в курсе, но Роза — постоянная женщина олигарха Гусовского.

— Хотите сыграть на ревности?

— Нет. Ты прекрасно знаешь, кто она, и тебе это нравится. У Гусовского много денег. Он бы мог купить камень.

— Я не понимаю, о каком камне вы говорите... ему нет в этом никакого смысла.

— Есть. И ты это скоро поймешь. Очень скоро.

— Вы уверены, что Роза встречается именно с Гусовским?

— Да, и завтра состоится одна из таких встреч. Ее я и хочу использовать, — Глеб взглянул на часы. — Сейчас начнется выпуск новостей. Посмотри его, и ты многое поймешь, возможно, даже без моей подсказки.

Никита пожал плечами, в его положении не было возможности выбирать. Засветился экран телевизора.

— Слушай внимательно, о чем будут говорить генеральный прокурор и олигарх, — предупредил Сиверов.

Пошла заставка новостей. На удивление, в анонсах трупы и лужи крови не показывали. Лицо ведущей напомнило Никите Розу, возможно, поэтому он и улыбался, глядя на экран.

Вскоре на экране появился генеральный прокурор: солидный, в мундире, с честными открытыми глазами. Он уверенно говорил о том, что перед законом все равны, что вор, кем бы он ни был, должен сидеть в тюрьме, что народ и президент поставили его на высокую должность затем, чтобы он навел порядок в стране.

«К чему это он клонит?» — подумал Фагот. И тут же все выяснилось. Прокуратура наехала на олигарха Гусовского, как будто раньше не понимала, что деньги не делаются из воздуха. Ему припомнили и старые грехи, и то, что он совершил совсем недавно, и даже замахнулись на его будущее, мол, акции он скупал, сознательно доводя предприятия до разорения, деньги держал в зарубежных банках, вовсю использовал свое влияние на политиков для личного обогащения. Прокурор пытался выглядеть, как отец родной для народа — суров, но справедлив.

А потому, когда на экране появился сам Гусовский, Фаготу почудилось, что у олигарха выросли рога, а в комнате запахло паленой серой. Ефим Аркадьевич явно нервничал, снимали его на одной из парижских улиц перед входом в гостиницу. Олигарх только что подъехал к ее крыльцу, даже машину не успели отогнать.

«Однако по Парижу ты ездишь без мигалки на крыше, не то что по Москве», — со злорадством подумал Фагот. Ефим Аркадьевич не удивился тому, что прокуратура заинтересовалась его делами:

— Друзья и просто здравомыслящие люди давно меня предупреждали, — вещал он, — что быть богатым в нашей стране опасно. Если я и вмешивался в политику, то лишь по двум причинам: хотел сделать эту страну процветающей и не хотел, чтобы меня застрелили. Все обвинения в мой адрес — вымысел. Просто кому-то, — и он посмотрел на небо, — хочется еще раз все забрать и поделить. А это мы уже проходили.

Странно, но Никите куда симпатичнее был олигарх, чем прокурор. Гусовский хотя бы отчасти оставался искренним, не скрывал, что им движет жажда наживы.

— И у богатых бывают проблемы, — подытожил интервью с олигархом Фагот.

— Решая чужие проблемы, можно заставить человека решить твои, — спокойно сказал Глеб.

Никита задумался: «Роза сказала, что завтра встречается с олигархом, с кем не уточнила. А незнакомец говорит, что это Гусовский. Судя по суровому взгляду прокурора, ему не терпится вручить Гусовскому повестку. О большем — о том, чтобы засадить его за решетку, он пока и не мечтает. Знает, олигарх из тех людей, которые умеют вывернуться из самого безвыходного положения».

— Примечательно, — подвела черту диктор, — что назначенная на послезавтра встреча президента с Гусовским отменена.

— Тебе казалось, самая сложная проблема в стране — у вас с Тихоном, а оказалось, есть и посложнее.

— Я хочу немного выпить, — сказал Никита.

— Я тебе компанию не составлю, — предупредил Сиверов.

Никита открыл бар, поставил на стол бутылку коньяка и тарелку с жареными орешками.

— Зря. Коньяк у меня хороший.

— Смотри, не напейся.

— Я мужчина самостоятельный.

— Надеюсь.

Никогда раньше Фагот не пил в одиночку, теперь же позволил себе несколько рюмок коньяка. Мысли путались, как всегда, когда человек пытается найти ответ, которого не существует. «Олигарх», «проблема», «ФСБ», «прокуратура», «Роза»... — ни одной мысли до конца Фагот додумать не мог. Он уже не следил за экраном. Глеб дождался, когда кончатся новости, и спросил:

— Ты понял, как можно использовать Гусовского?

— Чувствую, что это возможно. Но как?

— Сделай последний шаг сам, я же только тебе подскажу. В детстве каждому из нас приходилось решать головоломки. Как перевести бедному крестьянину на другой берег реки козла, волка и мешок с капустой? В каждом варианте то волк съедал козла, то козел капусту, то лодка тонула...

Фагот улыбнулся, вспомнив, что в детстве эту самую загадку предложил ему решить отец, и очень удивился, когда Никита с первого же раза нашел верный ответ.

— Есть! — воскликнул Фагот, хлопнув ладонью по столу. — Кто сказал, что бриллиант нужно продавать в один прием?

— Я вижу, что ты понял, — произнес Глеб, — а теперь уточним, что ты должен сделать. Никита подробно, по пунктам описал весь свой план, к которому подвел его Глеб.

— Мне нужен только Гусовский, у меня с ним свои счеты, — напомнил Сиверов, — если вы во время унесете ноги с деньгами, о вас никто не вспомнит. Звони Розе. О моем существовании ей лучше не знать. Скажешь, что план придумал ты, к тому же, так оно и есть, я подсказал тебе лишь направление.

— Вы уверены, что она встречается именно с Гусовским?

— Иначе бы я не пришел.

Никита подбежал к телефону, от волнения забыл номер телефона Розы. Он не мог вспомнить цифр, но пальцы машинально бегали по кнопкам.

— Роза? — выдохнул он в трубку, боясь, что ошибся.

— Это ты? Какого черта? — послышался заспанный голос.

— Ты говорила, что встречаешься завтра с Ефимом Аркадьевичем?

— Я не говорила, что встречаюсь именно с ним.

— Но встречаешься?

— Да. А что?

— Его сейчас по телевизору показывали, прокуратура на него наехала, по полной программе щемит. А он в Париже. По-моему, возвращаться не собирается.

— Глупенький, — проворковала Роза, — в первый раз ему, что ли. Ефим Аркадьевич не из тех людей, кто откажется от удовольствия, к тому же заранее оплаченного.

— Ты сможешь свести меня с ним? Роза присвистнула:

— Ты хочешь сфотографироваться втроем на память?

— Нет, это очень серьезно.

— Дай мне поспать и перезвони поближе к обеду, я что-нибудь придумаю, — пообещала девушка, чтобы отвязаться от Никиты и вновь заснуть.

— Она согласна? — спросил Глеб, когда Никита повесил трубку.

— Она согласится, когда я расскажу ей все подробно.

— Будем считать, что мы договорились, — сказал Глеб. — И не думай провести меня. Единственный выход для тебя и твоих друзей — втюхать камень олигарху.

Тем временем Тихон стоял на Крымском мосту, облокотившись о перила. В руке он держал краденый мобильник, смотрел на проплывающую под мостом черную, блестящую, как расплавленный битум, воду Москвы-реки. Город отражался в воде, переливался огнями. За спиной Тихона проносились машины. Он достал носовой платок, обмотал им микрофон трубки и набрал номер.

— Алло! Это пресс-центр МВД? — немного хриплым голосом проговорил он.

— Да.

— Я представитель русской монархической армии и уполномочен заявить, что бриллиант, похищенный с выставки, находится у нас. Послышался щелчок, включили записывающую аппаратуру.

— Наше требование: немедленно освободить арестованного вами императора Николая Третьего. На размышления вам отводится двадцать четыре часа. Ждите следующего звонка.

И, не дожидаясь ответа, Тихон выключил мобильник, затем бросил его в воду. Трубка серебристой рыбкой блеснула в полете и нырнула в холодную воду, только круги пошли.

«Ну, вот и все, — подумал Тихон, — стрелки я перевел. Заявление, конечно, идиотское, но проверят они его обязательно. Все лучше, чем они будут заниматься поисками Розы и Никиты».

Был бы сейчас в руке Тихона бриллиант, возможно, и его он бросил бы в воду. Карманник потерял веру в то, что камень удастся продать.

Генералу Потапчуку тут же доложили о странном звонке, и он немедленно потребовал список всех российских организаций монархической направленности. Естественно, «Российской монархической армии» в нем не оказалось.

«Только новых сумасшедших мне не хватало! Один уже сидит в камере», — подумал Федор Филиппович.

— Мы только что связались с владельцем телефона, по которому нам звонили. Он утверждает, что аппарат у него украли час тому назад. Человек он приличный, ранее не судим.

— Чем занимается?

— Торгует водопроводными пластиковыми трубами.

— Черт знает, что такое! Попытайтесь выяснить, существует ли эта армия в реальности.

***

Фагот, дождавшись утра, выбежал на улицу, от волнения даже не посмотрел, какой номер троллейбуса подошел, но повезло, доехал до нужной остановки. «Лишь бы Тихон был дома и согласился со мной».

Тихон никогда не спрашивал, кто звонит в дверь, сразу открывал. Так случилось и в этот раз.

— Ты? — удивился Павлов, пропуская Фагота в квартиру. — Я, честно говоря, не собирался сегодня с тобой встречаться. Но раз уж пришел, проходи, садись.

Никита вертел в руках темные очки. Слова, которые он раз десять проговорил про себя, застревали в горле.

— Что волнуешься? От вчерашнего отойти не можешь?

— Тихон, бриллиант у тебя?

— Где ж ему еще быть? — улыбнулся Павлов. — Но с каждым днем он мне нравится все меньше и меньше.

— Я придумал, как от него избавиться.

— Избавиться не сложно: бросить в реку — и с концами.

— Скажи, за какую сумму ты готов расстаться с ним?

— Еще вчера я думал, что меньше, чем за пятьсот тысяч, его никому не отдам, теперь согласился бы и за сто.

— Думаю, за пятьсот у меня получится.

— Ты сошел с ума! Выбрось это из головы.

— Тихон, — Никита решительно протянул руку, — дай мне его. Если не получится, вечером верну.

— Скажи, кому ты решил его спихнуть?

— Боюсь сглазить, — честно признался Фагот. И тут же добавил: — Я никогда не стану самостоятельным, если ты не позволишь мне сейчас сделать это.

Тихон пристально смотрел в глаза Никите. Ему хотелось верить, что мальчишка придумал ход, до которого он сам не додумался, но он колебался.

— Дай, — еще тверже сказал Никита. — В конце концов, он принадлежит нам обоим, и я тоже имею право испытать свое счастье.

— Смотри, — Тихон, наконец, решился.

На кухне он перевернул пол-литровую банку над раковиной, процеживая воду сквозь пальцы. Мокрый камень лежал у него на ладони.

— Держи. Но это твой единственный шанс.

— Спасибо, Тихон.

— Не боишься, что по дороге у тебя его заберут?

— Ты научил меня защищать то, что мне принадлежит.

— Я буду рад, если ты останешься цел и на свободе, — напутствовал Никиту Тихон.

Фаготу не верилось, что у него получилось. Без объяснений, без условий Тихон отдал ему камень. И это было только начало. «Главное — поверить в себя, тогда в тебя поверят и другие».

 

ГЛАВА 15

Игорь Леонидович Кайманов с появлением в его доме маленького щенка преобразился. Он стал разговорчивым, спиртного в рот не брал, даже попытался бросить курить. По нескольку раз за ночь он поднимался и подходил к щенку, трогал его, разговаривал с ним, как с маленьким ребенком, гладил, подливал в металлическую мисочку воду. Щенок отвечал на ласки хозяина, и эта собачья преданность грела душу. Он даже с работы по нескольку раз в день звонил домой лишь для того, чтобы поинтересоваться, как себя ведет маленький Лорд.

Жена Кайманова радовалась переменам, произошедшим с мужем. Каждое утро, независимо от погоды, Игорь Леонидович Кайманов, тепло одевшись, выходил во двор. Щенка он выносил из подъезда на руках. В кармане у него всегда была тряпочка для того, чтобы, возвращаясь домой, вытереть щенку лапы.

Так же было и сегодня. Хозяин с маленьким ротвейлером на руках спустился вниз, открыл дверь подъезда, щенок высунул из-за полы куртки голову, повертел ею и радостно втянул прохладный осенний воздух.

— Ну что, нравится? — потрепал за уши собачонку Кайманов. — Вижу, нравится. Ну, иди на землю.

Он перешел дорогу и поставил щенка на землю. Песик присел, осмотрелся по сторонам. Кайманов пристегнул поводок. Он понимал, щенок еще глупый и может куда-нибудь убежать, свалиться в яму или оказаться под колесами придурошного автолюбителя. Машин во дворе всегда много. Кто-то приезжает, но большинство уезжает на работу.

— Зверь, пошли, — дернув за кожаный поводок, сказал толстый грузный Леонид Кайманов. Щенок посмотрел на него.

— Что, не хочешь идти? Лапкам холодно? Привыкай, привыкай. А зимой, представляешь, как будет? Снег выпадет, а снег холоднее земли. Так что давай, пошли.

Боковое стекло в серой «тойоте» медленно опустилось. В салоне сидел Глеб и смотрел на мужчину со щенком. На губах Глеба блуждала улыбка, а глаза блестели. Сцена с огромным грузным мужчиной и маленьким щенком его умилила, хотя чувствительным и сентиментальным Сиверов себя не считал. Он открыл дверцу.

Щенок повернул к нему голову. Игорь Кайманов тоже посмотрел. Он увидел Глеба, узнал, дернул за поводок. Щенок, часто-часто перебирая лапами, побежал к Глебу. Тот присел. Щенок добежал до него и ткнулся холодным носом в ладони.

— Хороший... Подрос, — сказал Глеб, глядя на Кайманова.

— Я ему уже и прививку сделал, — доложил Кайманов, протягивая огромную пухлую ладонь. Глеб пожал руку.

— Ну как он, растет? Вижу, все у вас хорошо.

— Да, ничего. Только спит не очень хорошо, — сказал Кайманов. — Наверное, еще не привык к новому месту, наверное, старые запахи будоражат, не дают сосредоточиться. Ну да ничего, еще пару раз жена квартиру вымоет, и тогда он привыкнет. Почувствует, что квартира — это его дом. Ко мне он очень привязан, а вот с женой у него что-то отношения не складываются, даже иногда на нее рычит, — не без самодовольства похвалился Кайманов.

— Слушай, Игорь, я к тебе по делу.

— Что, машина барахлит? — вспомнил последний разговор с Глебом Игорь Кайманов.

— Нет, слава богу, бегает.

— Тогда какие проблемы? Глеб вытащил из кармана пачку сигарет, протянул Кайманову.

— Нет, нет, я почти не курю, ему не нравится запах табака. Иногда, правда, на работе достанут, так сигарету выкурю. А вот спиртного вообще в рот не беру. Совсем ему это дело не нравится, не по душе. А почему, кто бы объяснил?

— Не нравится, да и все, — сказал Глеб.

— Вот и я думаю, почему это ротвейлеры так пьяных не любят. Глеб спрятал сигареты, вытащил из внутреннего кармана куртки фотографии:

— Взгляни, Игорь.

Тот взял в руки снимки и принялся рассматривать. На фотографиях был Коптев-младший.

— Узнаешь? — спросил Глеб.

— Похож, — сказал Кайманов, отдал снимки Глебу, наклонился и взял щенка на руки. — Похож, но я, знаешь ли, не очень уверен. Вдаль вижу хорошо, единица у меня. А вот вблизи — не очень.

— Ты сомневаешься? Кайманов пожал плечами:

— Не то чтобы сомневаюсь, но и не уверен на все сто, что это именно тот мужик.

— Посмотри еще раз.

Кайманов на этот раз просмотрел снимки не так быстро. Щенок все время вырывался из рук.

— Отпустил бы ты его, — сказал Глеб.

— Нет, не отпущу. Пускай привыкнет ко мне. Нельзя его пока отпускать, маленький шибко, — Кайманов говорил о щенке так, словно это был ребенок, долгожданный и любимый.

— Значит, ты не уверен на сто процентов?

— Нет, — покачал головой мужчина, — не стану обманывать, не хочу грех на душу брать.

— И на этом спасибо тебе, Игорь.

— Но могу сказать, что похож. Вот если бы он в куртке и кепке был, тогда бы я его признал.

— Если бы, — сказал Глеб. — Ну ладно, Игорь Леонидович, спасибо тебе.

Кайманов протянул руку, крепко пожал ладонь Глеба, даже на прощание помахал ему, прижимая щенка к груди.

Глеб уехал. А Кайманов опустил щенка на землю и продолжил утреннюю прогулку. К тому месту, где убийца зарезал его пса, он не ходил. Слишком свежи еще были воспоминания. То, что тот убил людей, Кайманову было почти безразлично, а вот пса было жаль. Глеб встретился с Потапчуком днем. Они не пили кофе, хотя Глеб предложил.

— Какого черта ты вертелся у гостиницы «Метрополь»?

— Давайте пока не будем об этом. Ваши люди сработали топорно. У меня есть хвосты, но на этот раз я хочу все довести до конца сам. Поговорим лучше об убийцах.

— Ты дискету уничтожил?

— Да, — сказал Сиверов. — Все стер.

— Ну и правильно. Глеб показал фотографии Геннадия Алексеевича Коптева.

— Вот этот капитан, скорее всего и стрелял.

— Ты уверен?

— Да, — сказал Сиверов.

— А где он сейчас?

— Пока здесь.

— Тогда его надо брать.

— Надо, Федор Филиппович, но их всех надо брать одновременно.

— Кого — всех?

— Братьев Коптевых, Гусовского и партнеров. Потому что, мне кажется, они все в этом деле завязаны.

— Но Гусовского как брать? А тут еще на голову свалился сумасшедший Князев с царским бриллиантом. И операция сорвалась. Глеб загадочно улыбнулся:

— Будьте на телефоне, и тогда у вас будут веские основания задержать его и привлечь к ответственности.

— Что ты придумал на этот раз? Опять кашу заварить собираешься? А мне, старому человеку, ее расхлебывать придется?

— Работа у вас такая, Федор Филиппович. Вы ведь на пенсию не собираетесь?

— Я думаю, из-за тебя, Глеб, мне придется уйти из конторы.

— Не переживайте, не придется.

— Ты в этом уверен?

— Уверен, Федор Филиппович.

— Ну тогда смотри.

Глеб не стал объяснять Потапчуку свой хитроумный план. Он боялся, что Потапчук помешает ему привести план в исполнение, а Глебу очень хотелось довести начатую игру до логического завершения и получить результат.

***

Фагот и Роза сидели в квартире, снятой Тихоном. На этот раз они и не помышляли о сексе, были куда более важные дела. Никита только что рассказал девушке свой план, хотя та сначала даже не хотела его слушать.

— Я верю почему-то, что у тебя получится. А теперь посиди тихо, — она сняла трубку и набрала номер. — Ефим Аркадьевич? — пропела она в трубку.

Роза не знала, где сейчас находится олигарх. Тот мог находиться в данный момент и на Елисейских полях, и в Лондоне, и в Москве. Но гул самолетных турбин в наушнике выдал его.

— Да. Ты хочешь чего-нибудь особенного, Роза?

— Хотела бы уточнить насчет сегодняшнего вечера.

— Если бы предвиделись изменения, я бы тебя отыскал сам.

— Я хочу тебе сделать небольшой сюрприз, — сказала она.

— Говори.

— Я приеду не одна.

— Мне не нужен никто, кроме тебя.

— Ты не понял, со мной будет музыкант, пианист, он еще и на флейте играет. Мы с тобой займемся любовью под живую музыку.

— Мне не хотелось бы, чтобы нас кто-то видел.

— В том-то и дело, — радостно сообщила Роза, — он слепой. Настоящий слепой музыкант. Играет отвально: классика, чудесный репертуар. Он не увидит ни меня, ни тебя, даже не будет подозревать, для кого играет. Фагот замахал руками, мол, не надо завираться до такой степени.

Гусовский колебался. Но затем сдался, предложение показалось ему соблазнительным.

— Хорошо, я позвоню, и фортепиано перенесут к бассейну. Надеюсь, ему не нужен концертный «стэнвэй»?

— Вы, Ефим Аркадиевич, — прелесть! — Роза положила трубку и радостно крикнула: — Получилось! Не удержавшись, она обняла Фагота и до боли в суставах сжала его.

Шофер Гусовского был идеально вышколен. Он распахнул дверцу машины, предлагая Розе и Никите сесть. Всю дорогу до загородного дома олигарха молодые люди молчали. Фагот оставил клавиши в квартире. Он то и дело притрагивался к карману, нащупывая камень. Его не покидало чувство, что тот вот-вот исчезнет.

— Не волнуйся, все будет хорошо. Ты правильно рассчитал, — прошептала Роза. «Знала бы она, что придумал план не я!»

Мягко поскрипывало кожаное сиденье. Подъезд к дому олигарха оказался заасфальтированным куда ровнее, чем государственное шоссе. Охранников не было видно, лишь зеркальное стекло в высоком заборе напоминало об их существовании. Шофер не притормаживал. Створка ворот поднялась, пропуская машину на аллею, обсаженную розовыми кустами.

«Мерседес» подъехал к крыльцу. Роза даже не пыталась открыть дверцу, за нее это сделал водитель. Они поднялись по широкому крыльцу. Дом снаружи казался небольшим, но это впечатление было обманчивым.

Фагот впервые увидел олигарха живьем. На Гусовском были мягкие потертые джинсы и тонкий серый свитер. Лицо его лучилось счастьем, но глаза смотрели устало и затравленно.

Прокуратура наехала на него серьезно, но он не терял надежды выкрутиться. Как, он еще не знал, но раньше это ему удавалось.

Фагота олигарх вроде и не заметил. Он обнял Розу, прижал к себе. Но секунд через пять отстранил, даже не поцеловав.

— Я рад тебя видеть, — тихо произнес он.

— Вы сделали все, как я просила?

— Да. Фортепиано у бассейна. Инструмент хороший, настройщик чуть не заплакал, когда увидел его возле воды. Но я успокоил его, сказал, что завтра же пианино перенесут наверх. Мы выпьем с тобой немного, а он, если хочет, пусть опробует инструмент.

Охранник, предупрежденный, что приехал слепой музыкант, подошел к Фаготу, взял его за локоть. Шли они довольно долго, Никита даже сбился, считая повороты. На него пахнуло влажным сырым воздухом и незнакомым ароматом то ли цветов, то ли какой-то душистой травы. Бассейн впечатлял: небольшой, шесть на шесть метров, но глубокий, с чистой, словно арктический лед, водой, с небесно-голубой мерцающей подсветкой.

Для фортепиано место было явно не предусмотрено, его примостили между вазонами с глициниями, над которыми расположились яркие лампы. За деньги даже цветы можно заставить расти под землей.

— Извините, но так надо, — и охранник наскоро обыскал Фагота.

Ни ножа, ни пистолета он, естественно, не обнаружил. Никита сел к инструменту, поднял крышку и коснулся клавиш. Он играл тихо, для себя, обрывая мелодии. В ожидании прошло полчаса или больше, Никита не следил за временем.

Наконец, в коридоре послышался смех Розы и несколько визгливый голос олигарха. Они вошли шумно. Фагот даже не глянул на них. Сразу же заиграл. Он старался не вслушиваться в то, что делалось в помещении. Но возбужденный голос Розы помимо его делания будоражил сознание. Было больно слышать знакомые слова, адресованные другому мужчине. Олигарх пил мало, зато Розе все время подливал, ее бокал не пустовал. Наконец Роза решила, что нужный момент наступил.

— Я скоро вернусь, — сказала она.

— Ты куда?

— Неприлично спрашивать женщину о таких вещах.

Роза, как была обнаженная, скрылась за дверью. Гусовский обмахивался краем простыни. Он сидел в плетеном кресле и пытался заглянуть через свой живот, узнать, что делается ниже.

— Ефим Аркадьевич, — негромко позвал Фагот.

Олигарх вздрогнул. Он забыл, что не один и не ожидал, что Никита позволит себе обратиться к нему.

— Да.

— У вас большие проблемы с государством.

— Не в первый раз.

— Я могу помочь вам решить их.

Гусовский засмеялся, наглость музыканта позабавила его. Никита закрыл крышку инструмента и, не дав Гусовскому опомниться, подошел к нему, сел в кресло Розы. Затем снял темные очки, заглянул олигарху в глаза и положил на стол камень.

— Вы слышали о том, что с английской королевской выставки в Кремле был похищен бриллиант Романовых?

— Камень впечатляет.

— Это тот самый. И ФСБ, и менты готовы дорого заплатить тому, кто вернет его. Не деньгами, конечно. Олигарх задумался, улыбка тронула его тонкие губы.

— Они готовы дорого заплатить и тому, кто укажет им на похитителя, — сказал он.

— Вы, Ефим Аркадьевич, можете купить камень у меня. И лично вручить его премьеру, директору ФСБ, министру внутренних дел, прокурору. Услуга за услугу, вам все простят. Гусовский, сузив глаза, смотрел на музыканта.

— Кто тебя послал?

— Я сам все придумал.

Олигарх не прикасался к камню, но пожирал его глазами. Тот мог решить все его сегодняшние проблемы.

— Сколько хочешь за него?

— Семьсот тысяч. Он стоит большего.

— Даже я не держу такую наличность дома. Пятьсот тысяч, но зато сразу, — предложил олигарх.

— Идет, — согласился Фагот, — вы единственный человек, кто сумеет вернуть его без пыли и шума. Возвратилась Роза.

— Вы уже договорились? — спросила она.

— Ты — редкая стерва, — произнес олигарх, — не могла мне сказать все сразу?

— Я лишь свела вас. И, кажется, не зря. Олигарх уже не думал о развлечении с девушкой, взгляд его сделался холодным.

— Я почти уверен, что камень настоящий, но приглашу эксперта.

Старого Хайтина охрана Гусовского доставила через полчаса. Ювелир сделал вид, что не узнает Фагота. Подсел к столику, взял камень в руку и, не раздумывая, сказал:

— Это он, не сомневайтесь, Ефим Аркадьевич. Получив свой гонорар, Хайтин выпил бокал шампанского и поинтересовался:

— Оценить камень не желаете?

— У меня для него цена специальная.

— Тогда до свидания. Роза и Никита сидели в холле. Гусовский вышел к ним с портфелем в руке.

— Пересчитывать будете? Роза открыла портфель, посмотрела на тугие пачки долларов.

— Если что-то не в порядке, мы всегда сможем обменять негодный товар?

— Разумеется, но вам не придется этого делать. А ты, парень, хоть и испортил мне сегодня хорошо начинавшийся вечер, но все равно, спасибо тебе. Как тебе пришло в голову предложить камень мне?

— Вспомнил, как вы двух иностранных заложников из Чечни освободили и проникновенно убеждали по телевизору президента и зрителей, что не заплатили за них ни доллара. Хотя похитители требовали выкуп в два миллиона.

— Я сбил цену вдвое, тогда у меня были проблемы с Советом безопасности. Извините, спешу.

— К прокурору? — поинтересовался Фагот. Гусовский лишь ухмыльнулся в ответ.

Когда просят уйти, оставаться нехорошо. Роза и Фагот доехали на машине олигарха до самого дома Тихона. Карманник протянул руку ладонью вверх.

— Надеюсь, у тебя есть, что в нее положить?

Фагот стоял и глупо ухмылялся. Роза бухнула портфель на тумбочку в прихожей и открыла крышку.

— Здесь не ладонь нужна. Вор присвистнул:

— Круто.

— Пятьсот тысяч, но мне кажется, мы все равно продешевили.

— Тихон, самое главное — не деньги. Кипиш сейчас уляжется. Блатных в покое оставят.

— Как ты это сделал?

— Какая разница?

***

Было еще не очень поздно. Глеб съехал с дороги на проселок, затем прошел пешком метров двести, взобрался на знакомый пригорок. На плече была спортивная сумка, в кармане куртки — мобильный телефон. Он подошел к знакомой сосне, взглянул на часы. «Ну вот, сейчас все и произойдет. Это лишь первая часть большого спектакля».

Глеб расстегнул молнию, вытащил бинокль, бережно протер его, приложил к глазам окуляры. Он видел, как к дому Гусовского подъехал джип, как из него выбрался ювелир Хайтин и вошел в дом. Он мог лишь предполагать, что сейчас происходит либо в кабинете, либо в гостиной особняка — шторы были плотно задернуты. Время от времени он поглядывал на часы.

Наконец, он увидел, как сияющий от счастья Хайтин покинул дом, и джип увез его в направлении города. Затем он увидел Никиту и Розу, они покинули дом с сумкой. Лишь после этого Глеб набрал номер телефона Потапчука:

— Это я, — сказал он.

— Узнал, — усталым голосом произнес Потапчук.

— Федор Филиппович, хотите, скажу вам одну новость?

— Ну, какую же ты мне новость скажешь?

— Берите людей, понятых. Ваш любимый бриллиант сейчас находится в доме Гусовского.

— А ты где сейчас находишься?

— Я нахожусь неподалеку. Но пока вы приедете, меня здесь уже не будет.

— Где ты будешь?

— Я вам сообщу.

Глеб ехал в направлении Москвы и увидел четыре машины. Узнал «Волгу» Потапчука, которая следовала за двумя микроавтобусами и джипом.

«Быстро работают! — подумал Глеб, выезжая на кольцевую. — Мальчишка, значит, уже в городе. Пусть так и будет. Мальчишка-карманник и его наставник получили свое, они честно заработали деньги. Если бы не они, разговор с Гусовским у Потапчука наверняка не сложился бы. А теперь, Глеб, успокойся, сосредоточься. У тебя сегодня еще очень важное дело, может быть, самое важное за последние несколько месяцев».

Двери учебного центра охранного агентства «Багира» были захлопнуты. Глеб нажал на кнопку звонка, и в окошке появилась голова коротко стриженого немолодого мужчины.

— Добрый вечер, — сказал Глеб. — Мне нужен Алексей Геннадьевич.

— Он что, вас пригласил?

— Да, — сказал Глеб.

— Сейчас пойду спрошу. Вы кто?

— Скажите, Павел. Мы с ним давеча в бильярд играли.

Коптев сам вышел встретить Глеба. Он был в камуфляжной куртке и джинсах. Куртка была надета поверх майки с длинными рукавами, на мускулистой шее висели наушники.

— А я думал, ты никогда не приедешь, — протягивая руку, произнес Коптев.

— Ты же пригласил меня пострелять, я и приехал.

— Пойдем, пойдем, — Коптев приобнял Глеба за плечи, спускаясь по крутым ступенькам. — Ты на машине? — спросил он.

— Да, за рулем.

— Значит, пить не будешь?

— Значит, не буду, — сказал Глеб. — Я не за этим приехал.

— Что, руки чешутся, пострелять хочется?

— Не так, чтобы очень, но почему бы и нет?

Они шли по узкому коридору. Над головой сверкали лампочки, забранные в проволочные колпаки. Коптев легко открыл тяжелую железную дверь. По дороге он заглянул в комнатку и сказал:

— Ребята, сегодня можете быть свободны. Вы хорошо поработали.

Трое мужчин, одного из которых Глеб видел прежде, поднялись со стульев. Они знали, если шеф говорит уходить, значит, так надо и спорить бессмысленно. Они с уважением посмотрели на Глеба.

«Наверное, какой-то важный тип, — решили все трое, — лишь бы кого Геннадий Коптев в тир не водит. Может быть, сослуживец?» Дверь за ними закрылась. В тире остались Глеб и Коптев.

— Бери наушники, а то от шума голова заболит, акустика тут такая... гулко.

Глеб взял, но надевать их не спешил. Тир был небольшой, но оборудованный отменно. Все мишени двигались, освещение прекрасное.

— Так ты говоришь, на Диксоне служил?

— Ага, на нем самом, родимом.

— И как служилось?

— Ничего себе. Только скука смертная.

— Значит, там на бильярде играть намайстрячился?

— Да. Из всех удовольствий только бильярд и был.

— Ни женщин, ни карт, ни вина?

— Почему же, карты были, а вот с женщинами проблема. Ближайшая в четырехстах километрах жила на метеостанции, пока доедешь, перехотеться может.

— Из чего стрелять будешь?

— Мне, собственно говоря, без разницы. А из чего можно?

— Из чего хочешь, из того и можно. Пистолеты любые, могу «мелкашку» предложить.

— Нет, из «мелкашки» что-то не хочется, — глядя на мишени, произнес Глеб.

— Я тоже из нее не люблю, силы в ней не чувствуется. Оружие, оно должно ощущаться. Оружие — это зверь, любимый зверь.

— А ты из чего стрелять будешь?

— Из того же, из чего и ты.

Коптев зашел в маленькую комнатку рядом со стойкой. Стойка была разгорожена толстым прозрачным пластиком на отдельные кабинки. Он вернулся с двумя пистолетами и двумя обоймами.

— Ну, сколько выбьешь? — спросил он, глядя на Глеба.

— Не знаю, давно не стрелял.

— Если ты стреляешь так же, как на бильярде играешь, то ты — мужчина серьезный, — Коптев произнес эту фразу абсолютно спокойно, почти бесстрастным голосом.

Но Глеб понял, убийца волнуется. Он взял пистолет, щелкнув, заправил обойму, передернул затвор, досылая патрон в патронник, надел наушники.

— Прошу, — сказал Коптев.

Глеб немного мешковато стал, расставил ноги, медленно поднял правую руку, свел мушку с черным кругом мишени. Нажал на курок. Громыхнул выстрел.

— Неплохо для начала — восьмерка.

— Восьмерка? — переспросил Глеб, снимая наушники.

— Восьмерка, — услышал он в ответ. Глеб взял пистолет в обе руки, резко вскинул его и быстро разрядил всю обойму.

Коптев присвистнул, подошел к пульту, нажал кнопку, и мишень быстро подъехала к ним.

— Совсем неплохо, — уже почти с восхищением в голосе произнес Коптев. Центр мишени был вырван, лишь одна пуля попала в пятерку. — Совсем неплохо.

— Ну а теперь ты, — взглянув на него, сказал Глеб. Коптев разрядил обойму за несколько секунд. Подъехала мишень. По центру мишени зияла дыра с рваными краями.

— Классно стреляешь.

— В войсках научили, а потом я это дело не забывал.

— С левой руки стреляешь? — спросил Глеб. Коптев смерил его взглядом.

— Да, стреляю. А что?

— Ничего. Я тоже могу с левой.

— Давай попробуем.

Они разрядили еще по обойме: Результат у обоих был чуть-чуть хуже, чем с правой руки.

— Таких, как ты, я давно не видел. Сюда ведь разные приходят — и из ФСБ, и из ГРУ, и бывшие, и настоящие. Но чтобы вот так, с обеих рук, я еще такого не видел.

— Так я же не с двух рук стрелял, а по очереди.

— А с двух одновременно стреляешь?

— Стреляю, — сказал Глеб. — Во всяком случае, когда-то стрелял.

— По одной мишени или по двум?

— Могу и по двум. Но, боюсь, результат будет не очень.

— А по одной?

— По одной лучше.

— Ну давай.

Коптев положил на стойку еще две обоймы. Глеб зарядил пистолеты, поправил наушники. Стрелял с обеих рук, результат был хороший. Коптев принес еще две обоймы и расстрелял две рядом висевшие мишени. Когда они подъехали, Глеб присвистнул:

— С левой руки не очень.

— Да рука что-то, черт ее подери, болит.

— Сильно болит? — заглянув в глаза Коптеву, поинтересовался Глеб.

— Не так, чтобы сильно, но мешает.

— А что у тебя с рукой?

— Бандитская пуля, — ответил Коптев и недовольно поморщился. Они стояли у стойки друг против друга.

— А я думал, собака покусала.

Лицо Коптева мгновенно изменилось, брови сдвинулись к переносице, и он бросился на Глеба, пытаясь сбить его с ног. Но Глеб был готов к подобному повороту событий. Он встретил атаку Коптева ударом кулака в нижнюю челюсть, резким, коротким ударом снизу. И тут же нанес удар ногой. Затем бросился на него, заломил руку, защелкнул браслет наручника, а второй пристегнул к металлической трубе. Коптев судорожно дернулся.

Всю операцию Глеб проделал в считанные секунды. Лицо Коптева было бледным, глаза горели. Но он понимал, игра сделана. Глеб быстро его обыскал, но оружия при себе у Коптева не было. Глеб взял мобильник.

— Ну, что, Геннадий Алексеевич, так ты, говоришь, бандитская пуля тебя задела? — Глеб вытащил из кармана нож с выкидным лезвием, распорол повязку Коптева. — На рану от пули это не очень похоже, а вот на укус ротвейлера смахивает сильно.

— Как ты меня нашел?

— Кто на что учился. Ты учился убивать, делал это профессионально, а я учился таких сволочей, как ты, искать. И теперь тебе придется хреново, скажу тебе честно.

— Погоди, у меня есть деньги, у меня много денег.

— И что, ты хочешь ими со мной поделиться?

— Да, — сказал Коптев, давясь слюной.

— Мне не нужны твои вонючие деньги. Даже если бы мне очень нужны были деньги, я бы их не взял у тебя, Коптев.

— Я сразу почуял неладное, но думал, что играю лучше.

— Зря ты так думал, — сказал Глеб, набирая номер телефона Потапчука.