Через несколько дней Слепой знал распорядок дня Ефима Аркадьевича Гусовского не хуже, чем его личный секретарь. За несколько дней непрестанной слежки за олигархом были сделаны десятки снимков цифровой камерой. В блокнот Глеб Сиверов ничего не записывал, полагаясь на свою исключительную память.

Он научился угадывать возможные перемещения Гусовского по городу. Если он видел оживление у офиса, то знал, что через десять минут выйдет хозяин, и его черный «мерседес» в сопровождении двух джипов выскользнет со стоянки, помчится по улице.

Ровно в восемь утра олигарх покидал свою квартиру на Кутузовском проспекте, без двадцати восемь — загородный дом. И все это время профессионалы из охраны Ефима Аркадьевича контролируют окружающее пространство, следят за автомобилями, людьми, тело олигарха постоянно прикрывают два высоких рослых охранника в черных очках — один спину, другой грудь.

«Хорошо работают!» — уже в который раз думал Глеб, наблюдая за действиями телохранителей, изучая каждый их шаг. Он уже разобрался в движениях рук, которыми телохранители показывают друг другу, что и в какой момент делать. Трижды на глаза Сиверову попадался странный субъект, крутившийся в тех местах, где бывал Гусовский. Глеб, естественно, не преминул его сфотографировать.

Поначалу мужчина с вызывающей внешностью показался ему подозрительным, но затем Глеб решил, что это псих, вообразивший себя похожим на последнего русского царя. Как и все подобные типы, он был явно не в себе.

У дома на Кутузовском проспекте этот странный субъект осмелился приблизиться к олигарху. Стоя в сторонке, он глядел на дюжих телохранителей, ожидавших своего босса. Как только дверь подъезда открылась и Гусовский в окружении телохранителей появился на крыльце, мужчина с бородкой, как у последнего русского царя, бросился к нему и громко крикнул:

— Ефим Аркадьевич, не будете ли вы так любезны меня выслушать!

Олигарх попытался выглянуть из-за плеча телохранителей, чтобы увидеть кричавшего, но один телохранитель прикрыл олигарха своим телом, а другой одновременно открыл дверцу автомобиля, Ефиму Аркадьевичу ничего не оставалось, как сесть в машину. Дверца захлопнулась, темное тонированное стекло отделило двойника последнего русского царя от бизнесмена. Взревел мотор автомобиля, и странный тип остался стоять на проезжей части. Его брюки были обляпаны грязью, он сокрушенно качал головой.

Глеб видел эту сцену, знал, куда направляется Гусовский, поэтому решил последить за человеком, добивающимся встречи с боссом. С кофром на плече, в коричневом берете, с шарфом на шее Глеб проследовал за странным субъектом. Тот шел, глядя прямо перед собой. Спина была абсолютно ровной. Так ходят кавалеристы или те, кто много лет прослужил в роте почетного караула — настоящие строевые офицеры. «И все-таки странный тип...» — подумал Сиверов.

Глеб был похож на фотографа, вышедшего на улицу, чтобы сделать несколько снимков осенней натуры для какого-нибудь второразрядного журнала. Субъект с внешностью царя добрался до Васильевского спуска, а затем через служебный вход вошел на территорию Кремля. При этом он предъявил удостоверение, Глеб это хорошо видел.

«Любопытно, — подумал Сиверов, уже теряя из виду мужчину с портфелем в руке. Форма портфеля тоже вызвала у Глеба Сиверова нескрываемый интерес. — Что он в нем несет? Почему портфель так раздут? Неужели термос с едой? Странный тип, очень странный... Надо поинтересоваться у генерала Потапчука, кто бы это мог быть».

Еще через день, когда двойник последнего русского царя опять пытался добиться встречи с олигархом и опять безуспешно, Глеб вновь проследил за ним, чтобы убедиться еще раз, что этот мужчина действительно работает в Кремле. Но на этот раз его маршрут оказался иным, и Глебу пришлось спуститься в подземный переход, шумный и многолюдный. Мужчина шел быстро, и вскоре они оказались в торговых рядах возле Белорусского вокзала. Мужчина с раздутым портфелем в левой руке, остановился рядом с музыкантом, игравшим на флейте.

Когда флейтист закончил «Естедей», ни разу не сфальшивив, на полминуты воцарилось спокойствие. Затем мужчина заказал музыканту «Боже, царя храни», что Глеба очень развеселило. Дослушав гимн, мужчина ушел. На нем был плащ, кепка, в руках длинный зонтик, хотя дождя на улице не предвиделось. Он быстро смешался с толпой. Глеб отследил маршрут странного мужчины, затем вернулся в переход, чтобы понять: зачем этот тип с внешностью последнего русского царя заходил сюда? Неужели только ради того, чтобы заказать музыканту «Боже, царя храни»? Нет, это было бы слишком просто.

Жизнь каждого места в городе регламентирована своими неписаными законами. Глеб, памятуя об этом, осматривался, вглядываясь в каждое лицо.

«Эти — мужчина и женщина — просто куда-то торопятся, явно вместе работают. Вот пьяница, мучимый похмельным синдромом... Это отвязанная молодежь. А вот и музыкант», — Глеб на мгновение замер, рассматривая парня, стоявшего у стены с флейтой в руках.

Перед парнем, у самых его ног лежал футляр от флейты, в футляре — немного денег. Коротко стриженый парень, лет семнадцати, в темных очках, длинные, чуткие пальцы — такие бывают у музыкантов и воров-карманников.

«Он, скорее всего, музыкант. Зачем ему быть вором, ведь он может, не воруя, неплохо зарабатывать. На хлеб с маслом хватит».

Глеб делал вид, что раскуривает сигарету, искусно имитируя поломку зажигалки. Он бил по колесику пальцем, пытаясь извлечь огонек, тряс зажигалку, наблюдая при этом за окружающими. Он увидел элегантно одетого пожилого мужчину с благообразной внешностью. Седые волосы, серый плащ, руки в карманах. Мужчина смотрел на музыканта. Глеб уловил тот момент, когда музыкант поднял флейту и прижал ее к губам. Благообразный седой мужчина тотчас двинулся со своего места, руки выскользнули из карманов. Глеб посмотрел на его руки, затянулся, выпустил струйку дыма и хмыкнул: «Этот благообразный пожилой дядя, скорее всего, вор-карманник, работающий в этом переходе».

Руки, да монетка с отточенным краем — вот что выдало седого мужчину в плаще. Монета дважды на мгновение мелькнула в левой руке, она была зажата между большим и указательным пальцами. Затем монетка исчезла в кармане плаща. Глеб видел, как прохожий в добротной кожаной куртке вытащил из заднего кармана черных брюк бумажник, покопался в нем и бросил в футляр от флейты купюру. Объясняя музыканту, что бы он хотел услышать, прохожий механическим движением затолкнул бумажник назад, в задний карман брюк.

Глеб видел, как пожилой карманник, сделав несколько шагов, аккуратных, точных, словно ступал по тонкому хрупкому льду, приблизился к мужчине в кожанке. В это время флейтист заиграл громче, и мужчина в кожанке принялся прикуривать, поглядывая на часы. Вор-карманник замер, стоя плечом к плечу с любителем музыки. Затем отделился от него. Флейтист сделал кивок головой, едва заметный. Кивок предназначался пожилому вору-карманнику, Глеб этот кивок понял: «Все в порядке, быстро уходи».

Бросив под ноги окурок, Глеб двинулся за карманником. Тот прошел шагов двадцать, плотный поток людей отделил его от музыканта. Будучи уверенным в том, что затерялся в толпе, карманник Тихон развернул украденный черный бумажник. Пальцы быстро перебрали его содержимое, деньги вор спрятал во внутренний карман плаща, а бумажник бросил себе под ноги.

Через полминуты вор-карманник с благообразной внешностью персонального пенсионера союзного значения вернулся на исходную позицию — к стене напротив музыканта. Брошенный пустой бумажник подобрала женщина. Она наклонилась, подняла его и несколько мгновений раздумывала, что с ним делать. Затем, не раскрывая, сунула его в карман и торопливо заспешила прочь из подземного перехода. «Вот так, быстро и просто», — подумал Сиверов.

Музыкант играл, мужчина в кожанке слушал, вор-карманник в сером плаще стоял возле стены, извлекая из портсигара сигарету, «Молодцы, ребята!» — подумал Сиверов.

Он не любил карманников, но, как всякий профессионал, ценил хорошую работу. Мужчина в кожанке, дослушав пьесу, наверное, решил бросить в футляр еще одну банкноту. Он протянул руку к заднему карману, ощупал его, затем принялся лихорадочно ощупывать другие карманы, пытаясь отыскать бумажник. Глеб улыбался, понимая, что свой бумажник этот мужчина уже никогда не найдет. Глеб походил по подземному переходу еще четверть часа, затем покинул его.

Благообразный мужчина, он же авторитетный вор-карманник Тихон Павлов, имевший в криминальном мире кличку Тихий, уже два года как был на свободе. Из своих пятидесяти восьми — четырнадцать лет он провел за решеткой. Сроки, которые обычно получают карманники, небольшие: два, три, иногда четыре года. А затем, как водится, амнистия, и Тихон Павлов опять оказывался на свободе, в родной Москве. Всю свою сознательную жизнь Тихий работал в одиночку, так было спокойнее и сподручнее — никто не сдаст, ни за кого не нужно волноваться.

Однако после последней отсидки что-то в душе авторитетного карманника дрогнуло, изменилось. Его «пробило» на сентиментальность. Он был мастером своего дела, но возраст — он для всех возраст, и реакция с годами не та, что в молодости — проворность в пальцах исчезает. Остаются лишь знания, навыки, умения. Судьба карманника во многом схожа с судьбой стареющего скрипача, прекрасно знающего теорию, обладающего абсолютным слухом, но извлекающего фальшивые звуки.

Пальцы сделались непослушными, утратили чувствительность, хотя за всю свою жизнь Тихон Павлов, кроме кошелька, трости и портсигара, ничего не поднимал. На зонах, как положено, за него ишачили мужики, отдавая ему свою норму. А Тихон Павлов прогуливался, когда хотел, лежал на нарах, покуривая хороший табачок. Иногда забивал «косячок» и смотрел в потолок, мечтательно моргая глазами.

Опыт, огромный опыт был у него, и умереть, не передав этот опыт, он считал большим грехом. Это вор-карманник понял во время последней отсидки. Времени для размышлений было предостаточно, и он принялся подыскивать себе достойного ученика. Но на зоне молодежь была испорчена, им всем хотелось быстрых больших денег. Они готовы были убить, зарезать, ограбить, но чтобы работать, шлифовать мастерство, доводя его до незаметной неискушенному зрителю виртуозности, такие ему не попадались.

Тихон был высочайшим профессионалом, работал иногда не из-за денег, а из-за азарта. Бывало, увидит тонкий кожаный бумажник и, даже зная, что денег в нем — кот наплакал, весь загорится, затрепещет, как охотничий пес, глаза сузятся, губы сомкнутся, на них зазмеится улыбка. Весь подберется, насторожится и плавно поплывет вслед уходящему клиенту с тощим бумажником. Иногда час, полтора, а то и полдня будет пасти клиента, зато какая радость, как вспыхнут глаза, когда вслед за ловким движением руки бумажник из внутреннего кармана пальто выскользнет, выпорхнет и окажется на несколько секунд в чутких пальцах карманника. Словно пудовый мешок сразу свалится с плеч, лицо Тихона просветлеет, губы разомкнутся, обнажив желтые прокуренные зубы. В глазах появится тепло, они станут лучистыми, как у поэта, закончившего сонет прекрасной строкой, которую будут помнить все, кто этот сонет прочтет хотя бы раз в жизни.

Тихон Павлов, будучи на зоне, плюнул на своих сокамерников. Он даже потерял в какой-то момент веру, что сможет найти того, в кого вольет свои знания, кого заполнит, как сосуд, по самое горлышко. Однако если уж Тихон что-то задумывал, то доводил задуманное до завершения. Это была слабая сторона его характера, и Тихон о ней знал. Но против характера, против натуры не попрешь.

Мальчишку Тихон Павлов нашел случайно в большом универсаме, сразу его заприметил. У мальчишки с коротким ежиком и темными очками на лбу был странный взгляд. Именно этот взгляд и привлек внимание. Одет мальчишка был так, как одевается вся современная молодежь: кроссовки, широченные штаны, свитер с длиннющими рукавами. Парень следил за толстяком, который катил перед собой наполненную доверху продуктами тележку, при этом разговаривая по «мобильнику». Мальчишка двинулся за толстяком. Он шел за ним на расстоянии трех шагов. Иногда снимал с полки какую-нибудь пачку с соком, рассматривал и ставил назад. Но при этом глаза его следили за толстяком.

Толстяк вытащил из куртки длинное кожаное портмоне с металлическими уголками, закончил разговор по мобильнику, громко буркнув:

— И пошла ты тогда к черту! Я для себя набрал.

Бросив в тележку две бутылки водки, он положил портмоне, длинное и узкое, в карман куртки. Уголок портмоне торчал наружу.

«Легкая добыча, — подумал старый вор-карманник, — никакого труда взять его. Но мальчишка, наверное, не знает, что вокруг видеокамеры, а перед мониторами сидят неглупые мужики с цепкими глазами и всех видят. Они наблюдают не только за теми, кто крадет товары, но и за теми, кто крадет у покупателей кошельки. А „лопатник“ знатный, денег в нем немало».

Тихон Павлов смотрел на коротко стриженый затылок мальчишки. Он сделал так, чтобы видеокамера не смогла зафиксировать, как мальчишка вытаскивает бумажник. Он прикрыл молодого воришку своей спиной, и тот, не подозревая о прилетевшем спасти его ангеле-хранителе, выхватил бумажник. Выхватил довольно ловко, но, по разумению Тихого, слишком резко, развернулся и направился к выходу. Тихон его опередил, он просчитал, что сейчас сделает юный карманник, просчитал и не ошибся. На лестнице, ведущей на первый этаж, мальчишка дрожащими пальцами развернул бумажник и быстро опустошил его. В этот момент Тихон положил пальцы на плечо мальчика и прошептал на ухо:

— Стой, пацан. Бумажник упал на землю вместе с деньгами. Деньги разлетелись, как колода карт.

— Быстренько собери бабки! Ну! У тебя десять секунд. Мальчишка быстро собрал деньги и явно подумывал о том, как сделать ноги.

— Не убегай, я поговорить с тобой хочу.

— Я нашел бумажник!

— Ага, нашел. Я видел, как ты его нашел. Если бы ни я... ты слушаешь меня, пацан?

— Слушаю.

— Тебя бы уже замели. Пошли отсюда быстро! Спрячь «лопатник». Мальчишка сунул бумажник под свитер.

Вдвоем они покинули универсам. Тут же Тихий поймал такси, и уже через десять минут они вышли на набережную.

— Давно работаешь?

— Я не работаю, — сказал паренек.

— Давно «лопатники» тягаешь? Я это имел в виду.

— Нет, — признался паренек, словно почувствовал, что ему ничего не угрожает.

— А ты, вообще, в курсе, что в этих больших магазинах полно видеокамер?

— Знаю, что есть. Но я к ней стоял спиной. Тихон рассмеялся:

— К одной ты спиной стоял, а к другой лицом.

— Нет там камеры!

— Я тебе ее покажу, если тебе интересно.

— Я вам и так верю.

Они пошли пообедали. Паренек ел жадно, был голоден. А когда выяснилось, что у него нет ни отца, ни матери, а живет он у тетки, Тихон понял — ему повезло, с сегодняшнего дня начинается новый этап в его жизни.

Выглядел Никита Комаров намного младше своих лет, хотя ему шел девятнадцатый год. Он успел закончить музыкальную школу, поступил в музыкальное училище, но затем бросил его. Теперь он иногда играл на флейте в подземном переходе. Играл хорошо, но денег, заработанных в подземном переходе, на красивую жизнь не хватало. А парню хотелось попробовать многое, поэтому он начал воровать, неумело, но зато везение пока не изменяло ему, фортуна улыбалась на все тридцать два зуба.

Тихон Павлов как профессионал своего дела знал, безоглядно верить фортуне нельзя, она улыбается до поры до времени, а затем улыбка превращается в жуткий оскал: на руках защелкиваются наручники, и ты оказываешься в камере один на один со своей судьбой. Дальше суд и жесткие нары. Тихий принялся понемногу обучать Никиту. Дал ему кличку Фагот, хотя играл Никита на флейте и на клавишах.

— Почему Фагот?

— Звучит как-то... солидно, — сказал старый вор, похлопывая Никиту по плечу.

Они работали на пару, иногда в транспорте, иногда в магазинах, иногда в фойе концертных залов и кинотеатров, чаще же возле торговых рядов у Белорусского вокзала. Никита играл когда на флейте, когда на клавишах, к нему подходили, заказывали ту или иную мелодию, стояли слушали. Ситуация для воровского дела самая что ни на есть благоприятная. Человек слушает, вспоминает что-нибудь свое, личное, интимное, а в это время легкой походкой приближается Тихий, и бумажник исчезает. Музыка звучит, голос флейты плывет, убаюкивает, уносит в поднебесную даль, в воспоминания.

— Ты, как этот самый... — иногда говорил Тихон. — Тот, который на дудке перед ядовитой коброй играет. Заклинатель змей. А я в это время свое дело делаю.

Денег, которые они воровали на пару, им вполне хватало. Работали они не каждый день, когда удавалось выхватить пару пухлых «лопатников», можно было передохнуть, расслабиться. Тогда Тихон увозил паренька за город и учил его жизни. Морали никогда не читал, делился своими наблюдениями, своим опытом. А практика и опыт у карманника, известного на всю Москву, были огромные.

***

Ефим Аркадьевич Гусовский был неравнодушен к афоризмам, и иногда одну и ту же мысль, сильно понравившуюся ему, мог цитировать несколько раз в день. Вот и сегодня он уже третий раз громко, на весь свой роскошный кабинет со старинной бронзой, малахитом и подлинниками русских художников девятнадцатого века сказал, глядя на собственное отражение в стекле книжного шкафа:

— Чем богаче становится человек, тем меньше у него друзей и тем больше родственников, — и тут же добавил: — И, естественно, врагов, а также тех, кто набивается в друзья.

Он вызвал секретаршу, посмотрел на немолодую, чрезмерно аккуратную и педантичную сотрудницу, на ее холеные руки с идеальным маникюром и спросил:

— У меня не выходит из головы человек, добивающийся встречи со мной.

— Кого именно вы имеете в виду? Многие хотят встретиться с вами?

— Того, кто бросился к моей машине. Не многие ведут себя так настойчиво.

— Его фамилия Князев. Он каждый день пытается к вам пробиться.

— Ну и как? Он все еще ждет?

— Ждет, Ефим Аркадьевич.

— Пусть его обыщут. И скажите, что у него есть десять минут для изложения сути дела.

— А вы уверены? — тихо осведомилась секретарша.

— В чем?

— Что на него стоит тратить время.

— В конце концов, он своего добьется. Он преследует меня давно и слишком настойчиво.

— Хорошо, — секретарша кивнула. — Еще что?

— Два чая.

Через несколько минут, когда две чашки стояли на столе, вошел Князев. Он сдержанно кивнул Ефиму Аркадьевичу. Тот сидел за огромным антикварным письменным столом и играл изящной авторучкой, вертел ее пальцами, как прораб на стройке вертит карандаш, который только что достал из-за уха.

— Моя фамилия...

— Меня не интересует ваша фамилия, я ее знаю.

— Извините, Ефим Аркадьевич.

— Присаживайтесь, у вас десять минут, — олигарх взглянул на старинные каминные часы, купленные им на аукционе в Лондоне.

— Я вам никого не напоминаю? Ефим Аркадьевич на несколько секунд задумался.

— А если и напоминаете, то что с того?

— Так значит, я вам никого не напоминаю?

— Я же вам ответил, это не имеет значения.

— Имеет, — твердым голосом сказал Князев, — именно поэтому я и пришел. Он сидел на стуле с идеально прямой спиной, смотрел на чашку с чаем.

«Интересный человек, — подумал Ефим Аркадьевич Гусовский. — Обычно все рассматривают интерьер моего роскошного кабинета, восхищаются, восхищение прямо-таки застывает в зрачках. А он буднично скользнул по стенам быстрым взглядом, словно вся эта роскошь ему не в диковинку и у него дома есть то, что мне и не снилось».

— Послушайте, Ефим Аркадьевич, вы человек богатый, — начал Князев.

— Допустим, — сказал олигарх.

— Вы живете в России.

— Допустим, — еще раз произнес Ефим Аркадьевич.

— Значит, вы считаете себя этой земле чем-то обязанным?

— Уточните, чем, например?

— Например, тем, что вы здесь родились, сколотили состояние.

— Допустим, — уже немного злясь, сказал олигарх. Этот человек одновременно и раздражал его, и веселил.

«Ясное дело, человек он странный, необычный, это чувствуется по всему. Говорит не так, как другие, да и выглядит абсолютно нелепо. Неужели прикидывается?»

— Мне кажется, Ефим Аркадьевич, пришло время для того, чтобы отдать долг земле российской.

— Отдать долг? — переспросил олигарх, еще не понимая, куда клонит посетитель.

— Да, именно долг.

— И какой же долг должен отдать я? И кому конкретно? Может быть, вы изволите сказать?

— Земле российской, Ефим Аркадьевич, ведь это именно она вас вскормила.

«О, господи!» — подумал Гусовский, аккуратно кладя на стол невероятно дорогую авторучку. Он взглянул на стену. Под пейзажем Левитана, грустным, осенним, с золотыми березками и туманом висела дюжина фотографий в одинаковых рамках. На этих снимках Ефим Аркадьевич был с президентом, с премьер-министром, с Папой Римским, с патриархом, с космонавтами и даже с президентом Соединенных Штатов Америки.

— По-моему, я России все долги отдал. Налоговая полиция ко мне претензий не имеет.

— Я не о том, — все так же спокойно и уверенно сказал Князев. — Я хочу, чтобы в Москве был поставлен памятник царю Николаю Второму, настоящий памятник, державный.

— Похвальное желание, — произнес Гусовский. Наконец, до него дошло, с какой целью этот чудак с внешностью царя Николая Второго так упорно его преследовал.

— Значит, вы хотите, любезный... — произнес Гусовский, исподлобья взглянув на Князева.

Их взгляды встретились. Князев смотрел спокойно, глаз не отвел, не опустил. Все та же уверенность в правоте своего дела.

— Да, я хочу, чтобы вы дали денег самому лучшему российскому скульптору на памятник царю-мученику. И еще одно условие...

— Какое же? — склонив голову на бок, Гусовский смотрел на Князева. Затем снял очки и принялся тереть виски. По всему было видно, что Ефим Аркадьевич невыносимо устал, что день его измотал, к чашке с чаем он не притронулся.

— Вот какое условие, Ефим Аркадьевич: скульптор должен слепить императора не с какого-то там натурщика, а с меня.

— Исключительно с вас? — сказал Гусовский.

— Да, с меня.

— Вы считаете, что очень похожи на царя?

— Я в этом уверен, — ответил Князев.

— Абсолютно?

— Абсолютно, — прозвучало в ответ.

— Ну, что ж, мысль хорошая. Вы не пробовали обратиться к городским властям? Ведь они занимаются благоустройством города, памятниками.

— Нет, не пробовал и не собираюсь. Я хочу, чтобы это сделали вы.

— Почему именно я, а не кто-то другой?

— Потому что вы, Ефим Аркадьевич... Вы ведь чувствуете, что должны России.

— Нет, позвольте, ничего не чувствую. Вы ошибаетесь, любезный.

— Нет, я не ошибаюсь. Вам станет легче, Ефим Аркадьевич.

— Уверены, что мне станет легче?

— Уверен, — сказал Князев.

— И сильно полегчает?

— Да. Вы сразу станете другим человеком.

— Совсем другим? — спросил Гусовский.

— Да, другим. Душа ваша очистится.

— И вместе с ней очистится мой кошелек.

На лице «двойника» Николая Второго появилась улыбка, быстрая, едва заметная, мелькнула и исчезла в усах.

— Собственно, я изложил свое предложение. А теперь честь имею, — Князев поднялся, кивнул, уже у двери остановился и повернулся через левое плечо. — Вы подумайте, Ефим Аркадьевич, хорошенько подумайте и вы почувствуете, как я прав. Прошу меня извинить за назойливость и настойчивость. Но, как понимаете, дело того стоит.

Когда дверь за посетителем закрылась, Гусовский посмотрел на часы. Девять минут и тридцать секунд заняла вся встреча. На душе был странный осадок, словно по ней чиркнули острым стеклом, и она начала кровоточить. В словах этого безумца, а может, святого, как для себя определил Гусовский, есть какая-то правда. Но расстаться с деньгами просто так — на памятник русскому царю, и не поиметь с этого ничего? Этого Гусовский не мог. Хотя, в общем, иногда он тратил большие деньги на дела, на первый взгляд, пустые. Но они были связаны с имиджем, они делали имя олигарху.

Если бы с подобным предложением обратился к нему мэр, тогда да, без вопросов можно было бы пожертвовать деньгами, но зато и поимел бы кучу дивидендов. Вначале, как бы моральных, но потом мораль — это Гусовский знал — превратится в доход и немалый. Но пока предложение исходило от странного типа. А что, если его кто-то подослал, направил, пытаясь проверить Гусовского на вшивость?

Гусовский потер виски, затем начал скрести их ногтями. Он нервничал. Давненько с ним такого не бывало. Денег он не дал, не сказал ни да, ни нет, в общем, сохранился «статус-кво». А настроение по нулям. «Вот, достал! Кто вообще, такой этот Князев? Откуда он взялся?»

Гусовский вызвал начальника своей охраны, приказал ему навести о Князеве справки через службу безопасности. Тот понимающе кивнул, подобные предложения были ему не в новинку: почти всех, кто приходил к олигарху с просьбами или предложениями, проектами, или, как их называл Гусовский «прожектами», сотрудники службы безопасности проверяли. Мало ли кто их послал, мало ли что у человека на уме?

Гусовский взял телефон, повертел его в руках. Маленький, изящный «мобильник» с интерьером кабинета не вязался, но зато был очень удобным. Гусовский нажал нужную комбинацию клавиш и сразу же услышал знакомый женский голос.

— Что делаешь?

— Лежу, — услышал он в ответ.

— У кого лижешь? — это была любимая шутка Гусовского и его любовницы.

— Что, у Ефима Аркадьевича проблемы?

— Да, проблемы, — сказал Гусовский.

— Могу помочь? — спросила женщина.

— Наверное, можешь. Давай-ка я за тобой машину пришлю.

— Прямо сейчас?

— Ну, не прямо, — сказал Гусовский и взглянул на часы. — Вечерком. Поужинаем, то да се...

— Где? — спросила женщина.

— За городом, у меня.

— О, там хорошо.

— Значит, ты согласна.

— А если бы я была не согласна, разве бы это что-нибудь изменило?

— Это было бы плохо, — бесцветно произнес олигарх, — мне бы это не понравилось.

— А если бы я была больна?

— Вот если бы ты была больна, тогда да. Причина уважительная. Тогда бы я тебя сам навестил.

— С цветами и фруктами?

— Нет, я бы привез маленькую баночку меда.

— Ненавижу мед! Он такой липкий, тягучий, меня от него тошнит.

— Ладно, тогда приехал бы без меда.

— Ты еще скажи, шоколадку бы привез. Наверное, ты никак свою молодость забыть не можешь?

— О чем ты, Роза?

— О твоем тяжелом детстве. Наверное, ты недоедал, Ефим, все время сладкого хотелось, шоколадка, видно, была большим подарком?

— Да, ты права, комплексы. Детские комплексы.

— Ладно, присылай машину. Пойду, приму ванну.

Ефим Аркадьевич отключил телефон, сладко повел плечами и провел рукой по животу. «Надо собой заниматься, живот уже вон какой наел. А все почему? — спросил себя Гусовский. — От нервов», — сам себе ответил олигарх, Он вызвал секретаршу, блудливо взглянул на нее.

— Готовы бумаги?

— Да, Ефим Аркадьевич, уже давно.

— Давайте просмотрю. Меня интересует, в первую очередь, проект договора.

— Он сверху.

Секретарша принесла бумаги. Гусовский водрузил на мясистую переносицу очки и принялся читать. При этом он шевелил губами, смакуя слова, особенно цифры. Он, как никто другой, понимал, что слова словами, а цифры — самое главное. Пара оборотов ему не понравилась. Он вызвал секретаршу:

— С юристами уточняли вот этот пункт?

— Да, Ефим Аркадьевич, проверено-перепроверено.

— Хорошо, я подумаю. Завтра подпишу.

Через несколько минут олигарх с многочисленной охраной отбыл из Москвы за город в свой огромный особняк. По дороге, прямо за кольцевой, кортеж обогнал какой-то безумец на серой «тойоте», это было единственное происшествие за всю дорогу.

За любовницей была послана машина. Ефим Аркадьевич заказал ужин на две персоны и, уединившись в кабинете, сел за компьютер. Вначале читал прессу, затем вставил диск и принялся просматривать колонки цифр, отчет о работе за второе полугодие и прогнозы. Он читал придирчиво, находя изъяны в работе, иногда записывал цифры и короткие фразы в блокнот, лежащий рядом. Посмотрев на часы, Гусовский чертыхнулся. До приезда любовницы оставалось еще больше часа.

«Странный сегодня вечер, — подумал он, — никто не беспокоит звонками. Наверное, все уже привыкли к тому, что этот вечер принадлежит женщине. У меня никогда не было такой женщины. Лицо ее можно забыть, вычеркнуть из памяти, но тело забыть невозможно: каждая мышца, каждая клеточка вздрагивает, при прикосновении. Чертовка! При этом она проститутка, и мне это нравится. Она независима, ее нельзя принудить, можно лишь упросить, уговорить», — Гусовский вздохнул.

Он принялся играть в покер, умело и быстро. Умудрился обыграть компьютер, и это его развеселило. Настроение стало праздничным. О безумном посетителе, похожем на царя Николая, олигарх забыл.

Когда ему доложили, что машина подъехала к подъезду, он спустился вниз и на крыльце встретил Розу. Молодая женщина была в роскошной шубе, на высоких каблуках. Придерживая полу шубы, пару месяцев тому назад подаренной олигархом, она протянула руку для поцелуя, сама же этому рассмеялась и поцеловала Гусовского в лоб. Она была на полголовы выше Ефима Аркадьевича, а тут еще каблуки... В общем, для того, чтобы поцеловать его в лоб, ей пришлось даже немного согнуть спину.

— Кто-нибудь есть или мы будем одни?

— Ты как хочешь? — спросил Гусовский.

— Хочу, чтобы мы были одни.

— Значит, будем одни.

Войдя в гостиную, где горел камин и стояли свечи на столе, Роза сделала несколько шагов в сторону от Ефима Аркадьевича и элегантно распахнула шубу. Ефим Аркадьевич заморгал и восхищенно вздохнул.

— Нравится? — спросила Роза своим грудным волнующим голосом.

— Да, — ответил без стеснения олигарх, — очень. Кроме чулок с поясом на точеном теле ничего не было.

— Вот, — сказала Роза, она позволила Ефиму Аркадьевичу поцеловать себя в грудь, — я хотела сделать тебе сюрприз. Как тебе мой подарок?

— Лучше, чем моя шуба, — сказал Гусовский.

— Но без твоей шубы сюрприз бы не удался.

— К столу или в спальню? В сауну?

— Я хочу пить, — сказала Роза.

— Сейчас. Что пить изволите?

— Воды. Обыкновенной воды, но полный стакан.

— Хорошо, — сказал Гусовский, наполняя стакан водой.

Роза пила жадно, словно внутри у нее все горело. Капельки стекали по подбородку на грудь, Гусовский завороженно следил за их бегом.

— А теперь, — сказала Роза, — пройдемте в спальню. А уж потом мы насладимся пищей, Ефим Аркадьевич.

Она схватила олигарха за руку и потащила в спальню. Ефим Аркадьевич не сопротивлялся, он лишь повизгивал и вскрикивал:

— Погоди, штора...

— Не надо закрывать штору, ничего не надо... — сказала Роза.

В полукилометре от дома на горке стоял мужчина, прижимая к глазам бинокль с очень мощной оптикой, настолько мощной, что он мог рассмотреть даже застежки на поясе любовницы Гусовского. Затем бинокль сменил фотоаппарат с длинным телеобъективом. Глеб фотографировал с плеча: один снимок, второй, третий. Он сложил фотоаппарат и бинокль в кожаный кофр, забросил ремень на плечо. Выкурил сигарету, прижимаясь спиной к шершавому стволу сосны, затем не спеша покинул место наблюдения.

Серая «тойота», стояла в кустах на обочине проселочной дороги. Пахло листьями и землей. Глеб немного постоял, глядя в темное ночное небо, рассматривая три сверкающие звезды, потом забрался в машину и, не включая габариты, ловко развернул автомобиль на проселке и направился к городу.

***

Несколько дней во дворе дома на Цветном бульваре, где были зверски убиты рыбный магнат Баневский и три его личных телохранителя, только об этом и говорили. Не каждый же день убивают соседей. Но время делает свое дело: кровь с тротуара и крыльца была смыта, дорогущий «мерседес» увезли, только разговоры продолжались. Следователи прокуратуры, ФСБ и уголовного розыска ходили по двору, опрашивали жильцов. Кое-кого даже вызывали повестками в кабинеты.

Не минул сей участи и бизнесмен Игорь Дмитриевич Кайманов. Это его ротвейлер бросился вдогонку за убийцей по команде «Фас!».

В кабинете следователя Кайманов все больше молчал, а то, что говорил, было убедительно:

— Понимаете, я ничего не видел. Я обычно по сторонам не смотрю, а пес, он сам сорвался, царствие ему небесное. Вы не знаете, какой он был добрый.

Следователю пришлось выслушать, как пять лет назад, когда дела у Игоря Дмитриевича шли не очень хорошо, дальний родственник подарил ему щенка. И этот щенок стал огромным кобелем, таким послушным и таким ласковым, что с ним даже грудных детей можно было бы оставлять. Но детей у Игоря Дмитриевича Кайманова не было, и виновата в этом была не супруга, а сам Игорь Дмитриевич. Когда-то, в молодости, он переболел плохой болезнью и детей иметь уже не мог. Ребенка ему заменял пес. Любил он своего Лорда беззаветно, так даже родители своих детей не любят.

Жил Игорь Дмитриевич в соседнем подъезде, в добротной трехкомнатной квартире, с евроремонтом, металлическими дверями и стеклопакетами, с «джакузи» и с прочими атрибутами современного комфорта.

— Вот что я вам скажу, — повторял Игорь Дмитриевич следователям разных ведомств, — какой был хороший пес! Вы спросите у соседей, спросите, не поленитесь. Они слова плохого о нем не скажут. И спокойный, никогда не лаял, ни одного тапка не сгрыз в квартире, представляете! А его вот так, ножом... Самого убийцы, нет, не видел, толком не рассмотрел...

Следователи, в конце концов, поняли, что от бизнесмена Кайманова, который, имея парочку небольших магазинчиков, торговал автозапчастями, они ничего путного не добьются. А предполагать, что это просто игра перепуганного вусмерть человека, не было оснований. Слишком уж хитер Кайманов был. Он уже не первый год занимался бизнесом, самому приходилось участвовать в разборках, наезжать на кого-то, выбивать долги, обращаться к бандитам. А что бывает с тем, кто сдаст киллера, Игорь Дмитриевич знал не понаслышке и понимал, что если завалили такого человека, как Баневский, то уж с ним, мелким московским лавочником, разберутся в два счета. Кишки выпустят прямо в подъезде или взлетит он вместе со своей «маздой» к чертовой бабушке. Будут потом его мозги и кишки от стен отскребать, да и жену могут порешить.

Жить же Игорю Дмитриевичу хотелось, и он уже подумывал о том, чтобы сменить адрес, переехать в другое место. Только слишком уж много было вложено в квартиру, поэтому Игорь Дмитриевич решил: «Никому ничего не скажу, буду твердить, что ничего не видел, а пес сорвался сам. Так оно будет спокойнее для меня и жены, а главное — для дела».

Пса он похоронил на дачном участке, даже хотелось крест поставить, но супруга отговорила:

— Ты что, с ума сошел, Игорек? Какой крест? Он что, человеком был?

— Он получше многих людей был, — отрезал бизнесмен, — любил меня беззаветно и верным был.

— Это понятно, Игорек, я не то имела в виду. Кресты ведь людям православным ставят, крещеным.

— Ладно, не буду, — согласился Кайманов.

Он похоронил Лорда в деревянном ящике под старым каштаном. Вкопал небольшой столбик и решил, что обязательно сделает табличку, на которой будут стоять год рождения и точная дата смерти. Затем собрал все собачьи фотографии, просмотрел, выбрал лучшие, увеличил их, вставил в рамы и развесил в квартире. Жена на это никак не отреагировала, сочла за лучшее промолчать. Она знала, как муж был привязан к Лорду, да и сама любила пса, огромного, спокойного. Когда муж уезжал в командировку, с таким псом в квартире она чувствовала себя в полной безопасности. Да и на даче с ротвейлером было спокойно.

Жена Игоря Кайманова занималась уборкой, когда раздался звонок в дверь. Она спросила:

— Кто там?

— Молчанов Павел Николаевич, вы, наверное, меня не помните. Кайманова взглянула в глазок и открыла дверь.

— Добрый день, — сказал мужчина в берете, глядя в глаза женщине.

— Добрый, — немного грустно ответила она.

— Мне Игорь Дмитриевич нужен. Однажды он меня выручил деньгами. Глупая ситуация тогда вышла. Теперь хотел бы ему долг отдать. Небольшой. Никак не мог найти время встретиться. Сегодня мимо вашего дома проезжал...

— Ой, вы знаете, Павел Николаевич... кажется, так вас зовут?

— Да, — сказал Глеб.

— А мужа нет дома.

— Когда будет?

— Не знаю, — пожала плечами женщина, поправляя волосы.

— Жаль, — произнес Глеб, — я хотел с ним поговорить, извиниться, что задержал долг.

— Он совсем расстроен, на даче сидит.

— А что случилось?

— Лорда зарезали, — призналась женщина.

— Лорда? Какого Лорда?

— Да нашего ротвейлера. Когда у нас во дворе застрелили бизнесмена, он погнался за бандитом, и бандит его зарезал.

— Понятно, — сказал Сиверов. — Так, значит, вам не известно, когда муж вернется?

— Нет. Он даже трубку не берет. Я ему сегодня звонила несколько раз, не берет трубку. Но я уверена, он там. Сидит, наверное, на крыльце, на каштан смотрит.

— Почему именно на каштан?

— Под каштаном он похоронил Лорда. Он совсем расстроен, не знаю, сможете ли вы с ним нормально поговорить.

— Жаль, жаль... Дача ваша далеко? Я до вечера свободен.

— Не очень. Тридцать три километра от Москвы по Ярославскому шоссе. До развилки. А от развилки еще километров семь.

Она абсолютно спокойно, ничего не страшась, словно знала Глеба тысячу лет, назвала адрес и объяснила, как проще доехать до дачного поселка. Глеб поблагодарил, извинился за беспокойство и покинул квартиру бизнесмена Кайманова.

«Какой хороший человек, спокойный, уверенный», — подумала жена Кайманова о Сиверове.

Подумала и тут же о нем забыла, занялась домашними делами: сняла шторы с окна, сунула их в стиральную машину, принялась вытирать пыль.