I

Как только сплюснутые силуэты "вертушек", едва различимые на фоне уже чернеющего вечернего памирского неба, скрылись за гребнем хребта и их мощный гул растворился в этой чужой южной темноте, на ребят сразу же навалилась гнетущая звенящая тишина, ощущаемая сейчас почти физически, – та тишина, которую в старинных романтических романах любили почему-то называть "мертвой". Типун им на язык, авторам этих "воздыхательных" произведений!

Теперь ребята остались одни. Поддержки и помощи, случись что непредвиденное, им ждать было неоткуда.

Да, собственно, они сами и были помощью – их взвод специального назначения ВДВ, одетый для конспирации в "погранку", то есть пограничную форму, потому и оказался в этом Богом забытом месте, что совсем недалеко отсюда, всего в каких-то двадцати километрах, погибали российские парни.

Погранзастава "Красная" оказалась практически в полной изоляции – "духи" плотно окружили этот форпост погранвойск России на границе Таджикистана с Афганистаном. Заняв удобные позиции на ближних высотах, они прижали пограничников к Памиру – маленькой, но бешеной речушке, с жуткой скоростью гнавшей свою бурлящую ледяную воду в Пяндж, гремя и урча денно и нощно на дне глубокой пропасти, за тысячелетия прорытой в этих горах неукротимым потоком воды. Назвать долиной ущелье, по которому бежал Памир, не решился бы ни один географ – настолько крутыми были склоны гор в этом месте.

По данным оперативной разведки, "духи" скорее всего представляли собой один из отрядов таджикского движения "Джамийат-и-Ислами", которым в Афгане командовал бывший министр обороны этой страны Ахмад Шах Масуд. Отследить путь их каравана в глубину территории Таджикистана смогли слишком поздно, цель их также была неясна командованию. Точнее, было совершенно очевидно, что отряд численностью в пятьдесят – семьдесят человек стремился лишь к одному – уничтожить заставу "Красная", но мотивы такого агрессивного поведения "духов" никто объяснить не мог.

Нет, конечно, Масуд уже давно объявил джихад русским, но раньше столь целенаправленных действий против пограничников его отряды не вели.

Сейчас же, вооруженные легкими минометами, ручными гранатометами и крупнокалиберными пулеметами, днем они методично и подолгу обстреливали территорию заставы, охотясь за каждым бойцом, а ночью периодически устраивали огневые налеты на давно пристрелянные позиции.

"Стингеры", которых у "духов" оказалось вполне достаточно, не позволяли вертолетам огневой поддержки приблизиться к "Красной". К тому же блокаду таджики организовали весьма грамотно – не менее десятка мобильных групп противовоздушной обороны прикрывало позиции боевиков в радиусе десяти километров от места боя.

Единственным возможным в такой ситуации решением командование признало высадку десанта спецназа – два взвода, специально подготовленных и экипированных для автономных действий в горах, с разных сторон должны были выйти в тыл боевикам, сняв блокаду с "Красной". Было решено, что десантирование должно пройти в такой глубокой темноте, в какой только смогут работать "вертушки", и на таком удалении от заставы, чтобы не привлечь внимания осаждающих.

Первым взводом командовал старший лейтенант Сергеев. Именно его ребята сейчас чутко прислушивались к ночной темноте, пытаясь определить, насколько одиноки они в этих горах. Пока, до наступления быстрого горного рассвета, это был для них единственно возможный способ ориентирования…

* * *

Анатолий Арканов, или Аркан, как называли его сослуживцы, а еще до армии – одноклассники и однокурсники, уже полтора года торчал в проклятых таджикских горах.

Служба здесь надоела ему до невозможности.

Сначала он еще пытался разобраться в нюансах политических распрей, раздирающих Таджикистан, – в платформах правительства и оппозиции, в структуре отрядов местных противоборствующих сторон, пытался определить для себя хотя бы условно, кто здесь свой, а от кого можно ожидать пули в любой момент. Он вчитывался в газеты, пробуя осмыслить те интересы, которые заставляли Россию жизнями парней-пограничников оплачивать свое военное присутствие в этом регионе.

Но потом ему все опостылело.

Ему до зеленых чертей надоел вечно неустроенный быт. Быт в российской армии и вообще не отличался комфортом, а здешний быт обнаруживал угрожающие признаки полнейшего развала и разброда во всей огромной армейской машине.

Ему до зеленых чертей надоели внутриполитические противоречия в этой стране, стократ умножаемые на так до конца и не понятые им внешнеполитические факторы.

Ему не хватало больше сил просчитывать, какой из местных кланов сегодня сильнее и какой из отрядов боевиков сейчас в замирении, а какой – на этапе активной конфронтации со всеми и вся.

Ему было уже абсолютно неинтересно, что ищет здесь Россия и какого черта торчат в этих горах они, россияне, каждый день рискуя своими жизнями.

Спустя всего полгода после залета в эту "горячую точку" Аркан потерял всякий интерес к жизни, ожесточившись, огрубев и отупев.

Он воевал теперь с яростью и ненавистью, словно враги "законного правительства" являлись его личными врагами. А на "квартирах", то есть в затерявшемся в горах военном городке, напоминавшем крепость, где отдыхали десантники после выполнения спецзаданий, он как замкомвзвода яростно гонял уже других "духов" – молодых солдат, неистово требуя от них соблюдения уставов внутренней, гарнизонной и караульной службы.

Наверное, будь Аркан другом человеком, он давно уже дождался бы пули в спину во время какого-нибудь очередного похода в горы, но в том-то и дело, что он был весьма своеобразным парнем, и отношение к нему ребят из его взвода было тоже своеобразным.

Он был самым старшим в роте – лишь месяц назад отметил свое двадцатипятилетие, распив с офицерами в каптерке пару бутылок скверной бишкекской водки. Призванный в армию после окончания университета, он еще в псковской учебке ВДВ выделялся среди сослуживцев не только годами, но и рассудительностью, интеллектом, какой-то особой взрослостью. Не случайно уже здесь, в войсках, он в звании старшего сержанта срочной службы общался с офицерами на равных, а с лейтенантами-взводными, оставаясь один на один, запросто переходил на "ты", причем переход этот инициировали сами взводные – его сверстники.

Отличался Аркан от большинства других солдат и своей неподдельной интеллигентностью, обостренным чувством собственного достоинства, уважительным отношением к личности другого человека.

Впрочем, чего другого следовало ожидать от человека, выросшего в семье журналиста и учительницы и с красным дипломом окончившего филфак Московского университета по специальности "преподаватель русского языка и литературы"?! В этом смысле его кличка, казалось, абсолютно противоречила его характеру – не было в нем ничего агрессивного, злого, угрожающего. Но тем не менее прозвище Аркан приклеивалось к нему сразу и навсегда, в каком бы коллективе Анатолий ни оказывался. И виной тому была отнюдь не фамилия.

Аркан обладал просто потрясающими физическими данными – рост метр девяносто, косая сажень в плечах, шесть с половиной тысяч "кубиков" объема легких, вес – под девяносто килограммов.

Несмотря на столь внушительные габариты, его ловкости, сбалансированности его движений и быстроте его реакции можно было только позавидовать – с одинаковой легкостью бежал он стометровку в кроссовках и двадцать километров с полной боевой выкладкой, двадцать раз делал выход на обе руки на перекладине, перебивал ногой сантиметровой толщины доску, укрепленную на высоте его роста, проходил специальную полосу препятствий и расшвыривал соперников на занятиях по рукопашному бою.

Его организм, казалось, был специально предназначен для тренировок – любая полученная калория не расходовалась напрасно, а шла на строительство все новых и новых мышц, эластичными буграми перекатывавшихся по всему телу.

Сержант Юра Егоров, командир второго отделения во взводе Аркана, помешанный на бодибилдинге и не щадивший ни сил, ни времени на многочасовые тренировки с "металлом", не раз сокрушенно качал головой, с нескрываемой завистью рассматривая тело товарища:

– Везет тебе, Аркан! У тебя кожа тонкая. И чистая – ни одного прыщика! Мышцы так и ходят, рельеф – как положено. А я качаюсь, качаюсь…

Юра напрягал свой здоровенный бицепс и, в очередной раз сравнивая его расплывчатые формы с рельефной мускулатурой Толика, сокрушенно вздыхал.

Аркан всегда был удивительно смел и решителен. То ли в силу своего возраста, то ли благодаря образованности, но ко всем армейским заморочкам он подходил с определенной долей юмора и понимания, принимая игру там, где не считал это унизительным для себя, и резко обрубая любые попытки установить над собой неуставный контроль.

В первую же ночь в войсках, когда их, двенадцать молодых сержантов, выпускников учебки, привезли в Таджикистан, на новое место службы, и, не успев распределить по должностям, уложили в казарме спать, "черпаки", науськиваемые еще не уволившимися дембелями, решили устроить молодым традиционную идиотскую проверку.

Около полуночи сквозь сон Анатолий услышал крик, а затем почувствовал, как резко вздрогнула под ним от сильного удара кровать. Не успев толком сообразить, что происходит, он машинально вскочил.

– Строиться, молодые! – кричал на всю казарму невысокий коренастый парень с явно татарскими чертами лица. – Что, не ясно? Знакомиться будем! Вы в армию попали, суки! Вот тут, передо мной, в одну шеренгу становись!

Чисто автоматически, привыкнув в учебке подчиняться командам сержантов, Толик встал в неровный строй своих однокашников, в одном нижнем белье зябко передергивавших плечами в ночной прохладе казармы.

– Щас глянем, что вы умеете! – все так же истошно кричал тем временем татарин. – А ну, упали дружно и пошли отжиматься! Раз!

Аркан, стоявший на левом фланге шеренги молодых, с нескрываемым удивлением заметил, как попадали вдруг все его одногодки, согнув руки и прижавшись грудью к холодным доскам пола.

– Эй, ты, длинный! – Толик не сразу понял, что татарин обращается именно к нему. – Ты че, глухой? Была команда "раз"! Упал, быстро!

В казарме было темно, но в мрачном свете синей дежурной лампочки Толик вдруг четко увидел, что на погонах новенькой хэбэшки крикливого татарина не было сержантских нашивок. И тогда до него дошел наконец смысл происходящего.

– Слушай, парень, – улыбнулся он татарину, – если завтра меня назначат командиром твоего отделения, мы позанимаемся с тобой спортом хоть днем, хоть среди ночи – ты у меня будешь учиться отжиматься с прихлопыванием руками над головой. А сейчас я пока разрешаю вам, товарищ солдат, идти спать.

Он сказал это так спокойно и невозмутимо, что на мгновение в казарме повисла мертвая тишина – смолкли даже еще не успевшие заснуть на своих кроватях деды. Но уже через секунду тишина взорвалась скрипом железных сеток (видимо, не одна пара глаз приглядывалась к Аркану из темноты, оценивая, что за новичок оказался столь борзым) и разъяренным криком вмиг покрасневшего татарина:

– Ах ты, сука! Ты щас парашу пойдешь драить, сержант гребаный! Ты, бля, у меня…

– А по-человечески говорить умеешь? Или тебе, бедолаге, здесь уже последние мозги отшибли? – все так же спокойно, не повышая голоса, прервал его выкрики Аркан, глядя на противника все с той же пренебрежительной улыбкой.

– Твои мозги на стенку потекут, падла!.. А ну, суки, все по местам, и чтоб ни звука! – крикнул татарин все еще лежавшим на полу молодым и подскочил к строптивцу. – А ты пойдешь со мной.

В умывалку вали! Там поговорим.

– Да, пожалуй, ты прав, – невозмутимо согласился Аркан. – Ты и так своими криками весь народ перебудил. Пошли, воин, побеседуем.

Направляясь вслед за разъяренным татарином в умывальную комнату, Толик вдруг заметил, как в темноте казармы две фигуры отделились от колонны, подпиравшей потолок помещения, и тоже двинулись за ними.

"Так, их теперь трое. Если только там, в умывалке, никого больше нет, то жить вообще-то можно", – отметил про себя Аркан.

В сверкающей кафелем умывалке, только что вымытой нарядом, и впрямь никого не оказалось.

Аркан, сделав несколько шагов, остановился, стараясь хотя бы краешком глаза держать в поле зрения тех двоих, угрожающе державшихся сейчас всего в каких-нибудь двух-трех метрах за его спиной.

– Так что ты там вякал? – вытаращив глазенки, с места в карьер взял татарин, медленно и грозно приближаясь к Аркану и распаляя самого себя ругательствами. – Ты, козел! Это тебе не учебка, понял? Здесь армия. То, что ты сержант, мне до трынды, ясно? Ты – душара подлый. За такие дела у нас по едальнику звездят…

Он остановился примерно в метре перед Толиком, и Аркана вдруг разобрал смех – этот бравый "черпак" был на полторы головы ниже его и к тому же явно хилее. Аркан чувствовал: татарин боится, и вся борзость его – чисто напускная, с единственной надеждой на помощь тех двоих, что держались за спиной у молодого сержанта.

Толик улыбнулся, ни на мгновение не расслабляясь – теперь его внимание было сосредоточено на ногах нападавшего. Мало приятного схлопотать по колену носком тяжелого сапога. Его улыбка, видимо, окончательно вывела татарина из душевного равновесия, и тот, не отдавая себе отчета в своих действиях, чисто автоматически выбросил руку вперед, целясь в подбородок противника, – удар не слишком эффективный, но полезный в армии, где чуть ли не главным правилом во внутриказарменных разборках считается не оставлять на теле противника синяков и ссадин. Кому охота выслушивать потом от ротного угрозы сгноить на "губе" или на "дизеле", как называется на армейском жаргоне дисциплинарный батальон?

Застать Аркана врасплох в такой ситуации оказалось делом безнадежным – четко отклонившись, он резко заблокировал руку татарина в локтевом сгибе, развернул соперника на девяносто градусов и нанес удар ребром босой ноги в бок, по почкам, безжалостно отшвырнув беднягу в другой угол умывалки.

Не останавливаясь ни на мгновение, Толик развернулся, готовясь отразить нападение сзади. Один из молчаливой парочки уже пошел в атаку, прыгнув в его сторону. Аркан успел среагировать – быстро нырнув под удар, он перехватил руку парня, классическим броском швырнул его через плечо на холодный сверкающий кафель и довольно сильно ткнул его ногой в самое чувствительное у мужчины место.

В то же мгновение он был уже готов дать отпор третьему сопернику, но, видимо, нескольких секунд боя хватило, чтобы поумерить агрессию "черпаков", – парень отступил на несколько шагов назад, всем своим видом стараясь продемонстрировать, что даже и не собирался вступать в драку, а в умывалку зашел совершенно случайно.

– Мужики, вы были не правы, – прокомментировал все происшедшее Аркан и спокойно уселся на подоконник. – Сигареты у кого-нибудь есть?

– Держи, – подошел к нему татарин, протягивая пачку "Бонда".

– Ого! Неплохо вы тут живете, мы в учебке всякую туфту курили…

– Тут будешь больше получать – раз, и сигареты здесь дешевые – два, – с готовностью и даже с некоторым подобострастием ответил его еще совсем недавно грозный соперник. – Только они здесь в основном арабские, хреновые.

– Пойдет, – Аркан с удовольствием затянулся. Он подвинулся на подоконнике, освобождая место новым знакомым. – Вас как зовут-то?

– Рустам, – ответил татарин. – Его Колькой зовут, а его – Юра.

Чувствовалось, что Юра все еще переживает последствия удара по мужскому достоинству, и Аркан улыбнулся ему ободряюще:

– А меня Анатолием кличут. Ты, Юра, извини, конечно, я не хотел…

– Хоть бы потише чуть, – пробормотал парень, пытаясь приседать, чтобы полегчало.

– Так уж вышло… Да и вообще – ты же первый начал. Меня ты тоже вряд ли пожалел бы.

– Ты, Толя, пойми – так положено, – начал было оправдываться татарин, но Аркан перебил его, заговорив вдруг очень серьезно:

– Погоди, Рустам. Понимаешь, не люблю я этого слова – "положено". Ладно, положено форму класть на табуретки единообразно, как любят здесь, в армии, выражаться. Сначала я долго возмущался, какого черта, потом дошло – так ее действительно по тревоге наденешь быстрее. Потом не мог понять, почему портянки положены, а носки не положены.

Тоже понял, когда увидел, как некоторые пацаны свои подворотнички поменять не могут, не то что носки постирать. Хорошо, в этих ограничениях есть какой-то смысл, может, и хорошо, что "так положено". Ну а какой смысл есть в издевательствах – в этих ночных отжиманиях, например?

– Ну, наверное, какой-то воспитательный момент… – неуверенно проговорил Юра, пожимая плечами.

– Какой же, интересно? Что вы можете этим во мне, к примеру, воспитать? Или у ребят, которых ты, Рустам, поднял вдруг среди ночи?

– Ну, в тебе… – Юра улыбнулся. – В тебе воспитывать или вырабатывать ничего не надо. А их надо проверить… И развивать физическую силу, здесь она пригодится.

– Ага, силу развивать, – укоризненно покачал головой Аркан. Он понимал, что продолжать разговор на эту тему не имеет смысла, но ему было интересно, как же все-таки станут оправдываться "черпаки", какие аргументы приведут для объяснения своих действий. Это помогло бы ему понять здешнюю атмосферу, сущность тех новых условий, в какие попал он волею судьбы. – Ты бы утром, Юра, на зарядке занимался развитием у них физической силы, если у тебя ее настолько много, что ты имеешь на это право…

– Да нет, погоди, Юра, при чем тут сила, – недовольно поморщился Рустам. – Конечно, не в силе дело. И конечно, не в тренировках.

– А в чем?

– Понимаешь, Толя, когда мы сюда попали из учебки, нам тоже пришлось пройти через все это.

Полгода, пока мы были здесь самые молодые, нас дрочили, как котов. Наша первая ночь была – вообще полный трындец…

– И что?

– А до нас через такое же прошли сегодняшние деды. И дембеля – все в свое время испытали этот порядок на своей шкуре, понимаешь? Так положено…

– Опять "положено"! Кем?

– Традиция.

– Хреновая, мужики, традиция. Просто так, ни за что, воспитывать? Я понимаю еще, если была бы тому хоть какая-то причина!

– Да ясно. Нам, по большому счету, вы на хрен сдались. Так нас деды послали…

Дверь умывалки жалобно скрипнула и отворилась, пропуская здоровенного парня с погонами старшины на кителе и повязкой дежурного по роте.

Аркан почувствовал, как вдруг напряглись, испуганно замолчав, его собеседники.

– Курилку устроили, – проворчал дежурный и вдруг со всего размаху поддал Рустаму ногой под зад. – Ты, Косой, вообще оборзел! Бляха, бычок на полу если найду – все туалеты у меня перемоешь, ясно?

– Да ты что, Аркадий? Не буду я бычков никаких кидать…

– Заткнись, говно косое. Ты не "черпак", а хрен моржовый. А ты, салабон, слезь с подоконника, – повернулся он наконец к Аркану, которого принципиально до этого не замечал. – Мужик ты, может, и ничего, но не выкобеливайся здесь. Молод еще больно, понял?

– В смысле?

– Звездану сейчас пару раз – тогда сразу поймешь, – без особой злости спокойно ответил вошедший, смерив фигуру "борзого салабона" оценивающим взглядом. – Короче, отбой был давным-давно. Если через две минуты не увижу вас в койках – трындец вам всем будет.

Не дожидаясь ответа, Аркадий повернулся и вышел из умывалки.

– Дембель, – уважительно кивнул ему вслед Рустам. – Последний наряд у него. Через неделю вроде увольняют.

– А много их таких здесь? – спросил Аркан, что-то просчитывая в уме.

– Шестеро уже улетели, еще десять осталось, наверное. Да, Юра? – обратился татарин к товарищу.

– Да, где-то так.

– А вашего призыва? – не унимался Аркан.

– Ну, не знаю. Человек двадцать, не меньше.

– И столько же дедов?

– Да.

– Короче, мужики, – Толик заговорщицки подмигнул своим новым знакомым, – эти увольняются, еще придут молодые сюда, и нас всех будет в три раза больше, чем дедов. Так?

– Ну, – Рустам кивнул, соглашаясь, но не понимая, к чему клонит Аркан.

– И на этом традиции прервутся.

Аркан произнес это так уверенно и спокойно, что никто даже не попытался спорить, хотя в душе Рустам был с ним не согласен: он слишком долго ждал того момента, когда сможет в "чапок" за молоком, булочкой и сигаретами заслать молодого…

– "Гнездо", я "Кукушка". Докладываю: корова ошиблась, птичку потеряла. Предположительно в пятом блоке. Привет "Вороне" и "Курице". Прием!

– "Кукушка", я "Гнездо". Вас поняли. Конец связи.

Старший лейтенант Сергеев выключил рацию и снова нагнулся к расстеленной перед ним карте.

Он надеялся, что "Гнездо", как было условлено называть штаб оперативного командования, действительно сможет разгадать ту абракадабру, которую пришлось ему придумать, дабы обрисовать сложившуюся ситуацию.

А ситуация сложилась далеко не простая. "Вертушки", выбросившие их сюда, в горы, вчера перед самым закатом, что-то напутали, и в результате их взвод оказался совсем не в том квадрате, в котором планировалось. Теперь расстояние до заставы увеличилось, если только Сергеев правильно определил на карте их местонахождение, километров на пять по прямой, что в условиях гор может составить целые сутки перехода. Поэтому так важно было предупредить "Ворону" (второй взвод, высадившийся с противоположной стороны заставы) о возможном переносе сроков штурма.

Кроме того, место высадки оказалось гораздо западнее намеченного, и теперь к заставе придется подходить с "непроработанной" стороны, что, безусловно, осложнит выполнение задачи.

Наконец, точка десантирования оказалась довольно близко к караванной тропе, которой часто пользовались люди Ахмад Шаха Масуда, и теперь их взводу придется проявлять тройную осторожность при передвижении, чтобы не нарваться на неожиданные неприятности.

Сергеев подозвал к себе командиров отделений, вкратце объяснив им ситуацию, в которой оказался взвод.

– Короче, мужики, работа усложнилась. Я требую особой бдительности и осторожности. Аркан, ты оставляй за себя старшего, бери одного человека из своих и иди вперед.

– Есть, – спокойно ответил Анатолий, уже успевший привыкнуть к тому, что самые сложные задания всегда выпадали на его долю. Что ж, он был самым опытным во взводе, до дембеля оставалось всего ничего, поэтому решение старлея выглядело вполне логичным…

Привет, мама и папа!

Таджикистан оказался не настолько страшен, как выглядит на экранах телевизоров там, дома, в России. Стреляют здесь ничуть не чаще, чем в Москве, и, уж конечно, намного реже, чем на Северном Кавказе. Так что волноваться даже не думайте.

Считайте, что я на курорте – когда бы еще выпала мне возможность попасть в самое сердце Средней Азии, посмотреть на здешние обычаи, быт, архитектуру?!

А здесь и в самом деле есть на что посмотреть.

Таджики – народ очень древний и необычный. Они действительно здорово отличаются от узбеков или кавказцев – куда мягче, спокойнее, доброжелательнее. Сними, честное слово, приятно иметь дело, даже когда отправляешься в увольнение по всей форме.

Простые люди, не политики, в основной своей массе совсем не против того, чтобы здесь находились наши – сразу снижается напряженность. Мы выступаем в роли своеобразного тормоза, сдерживающего открытое вооруженное противостояние.

Впрочем, вам, пожалуй, это не особенно интересно, и подобными наблюдениями я буду делиться с вами лучше позже, во время отпуска, например, который здесь для нас чуть ли не обязателен.

Климат здесь прекрасный – теплый, сухой. Возможно, в какой-то степени слишком сухой, но это, честное слово, даже хорошо – ребята говорят, что зимой в горах мороз переносится куда легче.

Но зато горы, небо, солнце!

Мама, я знаю, что папа и так все прекрасно понимает, а для тебя лично объясню кое-что отдельно, чтобы ты не волновалась зря. Ты не обижайся, ладно?

Никакой войны здесь нет. Бывают, говорят, небольшие стычки с афганскими "духами" на границе, но после малейшего отпора "духи" бегут "за речку", не связываясь с погранцами, – в случае чего здесь очень активно действует авиация. А мы вообще не принимаем участия ни в каких операциях – все наше "боевое" задание может заключаться лишь в том, чтобы выехать на какую-нибудь дорогу, перегородить ее бэтээрами и наладить проверку документов и досмотр автомашин. Да и это случается крайне редко, так что за меня не волнуйся ни в коем случае.

У нас масса свободного времени, а увольнениями здесь, говорят, не слишком балуют (я сам был за три месяца лишь один раз), так что мы ищем любые способы для его "убивания" – футбол, тренировки в спортгородке, баталии в волейбол между отделениями у нас здесь каждый Божий день.

Я даже организовал здесь своеобразную секцию по рукопашному бою – некоторые мои навыки в данном деле весьма пригодились, ребятам нравится заниматься этим, да и комбат рассматривает наши тренировки как неплохой способ повышения боевой подготовки.

А еще мы сумели сварганить в расположении своей роты из подручного материала отличную спорт-комнату – почти что настоящий тренажерный зал.

Между прочим, танковые траки как будто специально имеют такую форму, чтобы ими было удобно пользоваться в качестве гантелей.

Так что, мама, все у меня в порядке – можешь считать, будто я здесь не служу, а просто "оттягиваюсь" (помнишь, как учила ты меня отвыкать от этого слова ? Боюсь, мам, теперь тебе придется меня от многих слов отучать!) в каком-нибудь крымском спортивном лагере. Только без моря.

Ну что еще вам рассказать интересного?

Конечно же, очень скучаю. Там, в учебке, после первого месяца службы стало полегче – привык, наверное. Здесь все или почти все нахлынуло вновь. Наверное, сказывается расстояние, отделяющее от дома. Ложишься спать – и представляешь себе вечер на набережной, толчею на ВДНХ, безумный ритм Арбата. Москву, одним словом…

А еще очень хочется в лес. В наш обыкновенный русский лес – чтоб были сосны до неба, синие ели, земля, покрытая мягким ковром засохших, порыжевших иголок. И запах – хвойный, свежий, бодрящий…

Или на речку – тоже нашу, спокойную и неторопливую, глубокую и теплую, а не бешеную и холодную, как здесь. Лепота, как говорил классик.

Впрочем, все это рано или поздно сбудется. Усиленное питание приближает желанную свободу. Не верите? Познакомьтесь с образчиком солдатского народного творчества (такое придумал не я, не подумайте обо мне столь плохо!): "День прошел, как масло съели, яйца съели – нет недели. Что бы мы такого съели, чтоб два года пролетели?" Класс, правда?

Вот и пытаемся мы здесь усиленно питаться, чтобы побыстрее пролетели эти два проклятых года.

Даст Бог, дембель настанет!

Пока! Пишите!

Толя.

Аркан взял с собой Варика – парня со смешной фамилией Варивода, немного взбалмошного и несерьезного, но обладавшего феноменальной реакцией и замечательным музыкальным слухом.

Пожалуй, лучшего выбора ему сделать не удалось бы – Сашка Варивода уже достаточно набрался опыта, протоптавшись в этих проклятых горах целый год, а его особые качества, бесспорно, были незаменимы в разведдозоре.

Солнце, только-только выглянув из-за острых вершин гор и пристроившись в ярком голубом небе почти над самыми головами ребят, сразу же рьяно взялось за работу и палило нещадно. Аркан и Варик ушли от своих на расстояние видимости, которое здесь, в горах, не превышало трехсот метров.

Задача перед ними стояла, конечно же, не из легких – взвод, уверенный в том, что путь свободен, мог передвигаться куда быстрее, чем дозор, проверявший каждую расщелину, каждый камень, каждый перевал. Кроме того, ребятам приходилось прощупывать и просчитывать буквально каждый шаг в поисках того зачастую единственного маршрута, которым можно пройти к заставе. Словом, парням пришлось приналечь, подыскивая такой ритм движения, чтобы идущий следом взвод не наступал им на пятки.

Уж на что Толик был вынослив, но и его через час-полтора движения это проклятое солнце и эти бесконечные горы допекли. Что уж говорить о Варике! Громко сопя, часто спотыкаясь и чертыхаясь, он уже почти машинально брел за старшим сержантом, не замечая и не слыша ничего вокруг.

Пользы от него уже никакой не было, и старший сержант Арканов, вскинув руку в условленном сигнале и убедившись, что старший лейтенант Сергеев понял его правильно, остановился:

– Стой! Перекур.

Сашка чуть не ткнулся по инерции в спину товарища.

– Что?

– Отдыхай, говорю.

– Слава Богу!

Не выбирая места, Варик шлепнулся на землю, привалился спиной к десантному рюкзаку, с наслаждением вытянул ноги и утомленно закрыл глаза.

– Ох, ну и жара!

– Много не пей, – посоветовал ему Аркан, сбрасывая рядом с ним на землю свой рюкзак.

– А ты чего стоишь? Посиди!

– Это ты посиди и прикрой меня.

– А ты куда?

– Вон там, впереди и чуть ниже, нору видишь? – показал Аркан Варику объект наблюдения.

– Ну. Пещерка, что ли?

– Не знаю. Пойду гляну, чтобы потом не спускаться к ней, а ты прикрой. Заодно и отдохнешь минут десять.

– Так как-то нечестно, – Варик привстал, искренне смутившись. – Я лежу – а ты… Пойдем вместе.

– Да сиди ты, Господи! Я еще не устал. Мешок у тебя оставлю. Сейчас вернусь.

– Ладно.

Аркан, вытащив из рюкзака фонарик, быстро пошел вниз по склону, не забывая, однако, об осторожности и прощупывая, прежде чем шагнуть, каждый камень – если в пещере кто-то был, его следовало застать врасплох.

Идти теперь было действительно намного легче. Хоть и называют их новую, только что присланную в часть амуницию разгрузочным жилетом, особого облегчения тогда, когда на тебе висит никак не менее сорока килограммов, она принести не может. Пробираться по горам с таким грузом за плечами – дело тоскливое. А им приходилось на этот раз в своей экипировке с грозным названием "Коммандос" действовать именно с грузом – взвод был полностью снаряжен для автономного существования в горах в течение трех суток. И питание, и воду, и боеприпасы, и специальные гамаки-коврики, и спальные мешки, и множество всякой другой необходимой в таких случаях мелочевки им всем пришлось нести на себе.

Неудивительно поэтому, что, сбросив с плеч свой рюкзак, Анатолий испытал ни с чем не сравнимое облегчение и двигался теперь с наслаждением, почти как на прогулке.

Подобравшись ко входу в пещеру, Аркан замер и, не услышав ничего подозрительного, осторожно заглянул внутрь и через мгновение, так ничего и не разглядев, щелкнул выключателем фонарика.

Собственно, пещерой назвать это убежище можно было с большой натяжкой – так, всего лишь щель в горе с угрюмо нависшими над головой сводами.

Быстро проведя лучом фонарика по стенам и потолку пещеры, Толик ступил внутрь. Помещение оказалось небольшим, метров десять – пятнадцать длиной – уже через несколько шагов луч уперся в стену. Бегло осмотревшись. Аркан хотел было уже повернуть назад, как вдруг взгляд его зацепился за сложенную в углу кучку хвороста, выхваченную из темноты фонариком.

"Зверь хвороста не наносит, – мгновенно мелькнула мысль. – Значит, человек?"

Толик почувствовал, как нервно сжали его пальцы цевье автомата, – встреча здесь, в узкой пещере, с каким-нибудь недружелюбно настроенным незнакомцем сулила множество неприятностей. Ко всему прочему это убежище могла запросто облюбовать какая-нибудь ползающая и шипящая ядовитая гадость, а к здешним змеям Аркан так и не успел привыкнуть за все полтора года службы и расправлялся с ними безжалостно при первой возможности – словно мстил им за то, что они были единственными существами, которые внушали ему суеверный ужас.

Быстро передернув затвор автомата, сержант осторожно приблизился к куче хвороста, в любую секунду готовый нажать на спусковой крючок.

Тишина.

Резко ударив ногой по куче и отбросив часть хвороста в сторону. Аркан быстро отпрыгнул, готовый отразить любое нападение, но ничего не изменилось – в пещере по-прежнему стояла тишина.

Из-под хвороста показались два зеленых армейских вещмешка.

Снова приблизившись, Аркан посветил себе фонариком, тщательно присматриваясь к находке – такой "сюрприз" вполне мог быть заминирован с использованием растяжки, и тогда незваному гостю, обнаружившему рюкзак, пришлось бы несладко.

Впрочем, ничего не указывало на наличие мины. Затаив дыхание, Толик дернул за веревочку, которой был завязан верхний вещмешок, и осторожно раскрыл его горловину. Мешок был набит небольшими целлофановыми пакетами с белым порошком.

Аркан оттащил один вещмешок к выходу из пещеры и вернулся за другим. Во втором вещмешке оказалось то же самое.

Толик отлично понимал, что в этих горах вряд ли живет какой-нибудь фанат стирки, прячущий по пещерам свои несметные запасы "Тайда" или "Ариэля". Он уже видел несколько раз этот порошок – некоторые ребята из батальона приносили из увольнительной пакетики. Правда, порошка в них было куда меньше, чем в тех упаковках, которыми были набиты вещмешки. Купить такой пакетик на базаре не составляло никаких проблем.

Толик в свое время из любопытства понюхал порошок и попробовал его на вкус, однако никакое любопытство не могло заставить его попробовать отраву по-настоящему.

Вытащив верхний пакетик из мешка, Аркан проткнул в нем десантным ножом дырку, слизнул с лезвия несколько крупинок порошка и тут же сплюнул.

Сомнений не оставалось – морфин.

Приподняв и взвесив на руке и второй мешок, Аркан озадаченно покачал головой – в мешках было не меньше десяти – пятнадцати килограммов этого наркотика. Баснословное, многомиллионное состояние в полновесных американских долларах даже по невысоким здешним ценам на эту гадость!

Кому принадлежит наркотик? Кто и зачем его здесь спрятал? Откуда он? Куда должен последовать груз дальше? Вопросы проносились в его голове, но ответов на них сержант не находил. Ясно было только одно – нужно срочно доложить о находке старшему лейтенанту Сергееву.

Аркан щелкнул тумблером переносной радиостанции:

– "Первый", я "Второй". Прием!

Отжав кнопку, он подождал несколько секунд привычного отзыва взводного, но ответа не последовало."

– "Первый", я "Второй"… Черт!

До него вдруг дошло, что гора экранирует слабый сигнал его переносной радиостанции. Подхватив мешки, он вышел из пещеры и повторил вызов:

– "Первый", я "Второй". Прием!

– "Второй" слушает "Первого", – тут же отозвалась рация голосом старшего лейтенанта Сергеева. – Что там у тебя стряслось, Аркан? И где ты? Почему не вижу?

– Находка здесь интересная. Я в пещере. Варик там на месте?

– Сидит. Вижу.

– Он знает, где я.

– Хорошо, понял. Сейчас буду.

– Жду.

Теперь в его распоряжении оказалось несколько минут отдыха, и, усевшись рядом с найденными мешками, Аркан стянул с ног кроссовки, решив подтянуть носки и перешнуроваться.

Кроссовки оказались незаменимой вещью на войне, особенно здесь, в горах Таджикистана и Афганистана. Легкие, мягкие, они не только облегчали ходьбу, но и уменьшали потливость ног во время тяжелых переходов.

Кроме того, у кроссовок в Афгане вдруг обнаружилась еще одна замечательная, почти волшебная черта, которой не обладали ни штатные десантные ботинки, ни тем более обычные кирзовые сапоги, – они уменьшали тяжесть ранений в случае "напарывания" на противопехотную мину!

Да-да, в это трудно поверить, но это факт – если человек наступал на мину в десантном ботинке, то у него в лучшем случае отрывало по щиколотку ногу, а те, кто "поймал" свою мину в кроссовках, зачастую лишались только пальцев.

Конечно, раз на раз не приходится никогда, но все же в целом благодетельная роль кроссовок прослеживалась настолько четко, что вскоре в них ходил почти весь контингент наших войск "за речкой", а уж оттуда мода перекинулась и на Кавказ, и в Таджикистан. Говорят, и на Балканах добровольцы из бывшего СССР быстро научили местных ополченцев пользоваться кроссовками, особенно в диверсионных или десантных рейдах.

Впрочем, популярность кроссовок имела все же природные и климатические ограничения – в европейской части России с ее дождями и болотами от кроссовок было бы ровно столько же пользы, сколько и от домашних шлепанцев…

– Ну, что у тебя? – спросил подошедший в сопровождении одного из солдат Сергеев как раз в тот момент, когда Аркан закончил переобуваться.

Вместо ответа Толик повернулся к бойцу, который на всякий случай сопровождал командира:

– Леша, иди погуляй. Тут все нормально, возвращайся к остальным.

– Ладно, как хотите, – с легкой обидой пожал плечами тот.

Офицер непонимающе смотрел на всю эту сценку, но вмешиваться в распоряжения своего лучшего помощника не стал – он привык доверять этому старшему сержанту, с которым уже не раз бывал в самых серьезных передрягах. Когда солдат удалился, Сергеев лишь повторил свой вопрос:

– Так что тут у тебя?

– Да вот, смотрите, – Аркан протянул взводному вскрытый пакетик и кивком указал на вещмешки:

– Этого добра здесь килограммов пятнадцать, наверное.

– Морфин? – старлей успел лизнуть порошок и с отвращением сплюнул. В отличие от многих других офицеров он не успел еще спиться или "съехать", и порошок не вызвал у него ровно никакого интереса – лейтенанта удивило только его количество. – В обоих этих мешках – настоящий морфин?

– Вроде бы да. В обоих мешках, – Аркану было даже приятно изображать равнодушие – сам-то он уже успел и поразиться, и успокоиться.

– Ни хрена себе! И кто его здесь оставил?

– Не я – это точно, товарищ старший лейтенант.

– Шутник, да? – беззлобно огрызнулся офицер. – Дошутишься у меня – пойдешь на дембель не через неделю, а в последней партии.

– За что?!

– За шутки… Да, земляк, дела… Тот, кто его здесь оставил, вернется за ним.

– Я думаю!

– И что будем делать?

Сергеев, конечно же, задал чисто риторический вопрос. На то, чтобы оставаться здесь в засаде, дожидаясь хозяина наркотиков, они не имели ни времени, ни полномочий – застава ждала их помощи. Вызывать местную милицию тоже не хотелось – не было уверенности ни в ее честности, ни в ее оперативности.

Вопрос Сергеев задал самому себе, но в душе, возможно, он все же хотел бы сейчас с кем-нибудь посоветоваться. И Анатолий ответил:

– У нас два варианта.

– Ну?

– Первый – наркотики уничтожить.

– Как?

– Сжечь. Они, говорят, неплохо горят. А там, в пещере, есть даже кучка хвороста.

– Второй вариант?

– Забрать их с собой. Я читал как-то – правда, может, и не про морфин, – что наркотики имеют ценность не только для наркоманов, но и для медицины. Вернувшись на базу, мы сможем сдать их командованию.

Сергеев задумался. Наверное, парень прав – так можно убить двух зайцев, главный из которых, несомненно, – спасение заставы.

– Мне больше нравится второй вариант, – отозвался наконец взводный.

– Мне тоже.

– Хорошо. Сейчас раздадим порошок по пакету в рюкзак каждому…

– Товарищ старший лейтенант, разрешите возразить! – перебил Толик.

– Что тебя, Аркан, не устраивает?

– Я против такого варианта. Я не знаю, в курсе вы или нет, это, в конце концов, ваше и их дело, – он кивнул в сторону ребят, оставшихся чуть повыше, там, где ожидал возвращения Аркана Варик, – но не все из пацанов столь же равнодушны к этой штуке, как вы или я.

– То есть?

– Не хотел бы я идти дальше уверенный, что за моей спиной держится наркоман, у которого в заначке полкило морфина. Ну и плюс ко всему каждый пакетик очень дорого стоит. Кто-то может не устоять, а вам потом придется выслушивать обвинения в халатности, повлекшей за собой распространение наркотических веществ.

– Допустим. Что предлагаешь?

– Давайте наркотики понесу я.

Сергеев удивленно поднял брови:

– Аркан, я, конечно, понимаю, что лоб ты здоровый. Но тебе что, своего вещмешка мало?

– Ничего. Если я выброшу коврик, а тушенку заберут ребята из моего отделения, то и места на наркоту хватит, и по весу смогу тащить.

– Как хочешь. Но разведдозор, Аркан, все равно останется за тобой, – старлей даже как-то виновато развел руками. – А чего ж ты хотел? Ты же всех наших знаешь – кого я вместо тебя вперед вышлю?!

– Да я не против.

– Ну тогда пошли к нашим.

– Погодите. Товарищ старший лейтенант…

Олег, слушай, – вдруг перешел Толик на "ты", что было дозволено в отношении офицеров в батальоне только ему. – Давай договоримся – о том, что мы здесь нашли, во взводе до поры до времени не должен знать никто. Хорошо?

– Ты и впрямь что-то слишком секретничаешь. Своим не доверяешь?

– Доверяю. Но зачем рисковать?

– Ну и как мы все сделаем?

Вместо ответа Аркан несколько раз коротко свистнул. Олег знал, что в отделении у Толика действовала целая система разработанных условных знаков и сигналов, которые здорово помогали его ребятам как в боевых операциях, так и на учениях.

Уже через минуту к ним спустился Варик.

– Слушай, Саша, сними с моего рюкзака гамак-коврик и выбрось его, потом раздай тушенку мужикам, а сам с этим мешком пулей ко мне снова. Понял?

– Ага.

– Давай.

Когда Варик скрылся, Аркан повернулся к Сергееву:

– Вот так никто ничего не увидит, а Варик – человек вполне надежный.

– Смотри, тебе виднее… Ты знаешь, я должен доложить о происшествии в "Гнездо", тем более что сеанс связи как раз сейчас должен быть.

– Правильно…

Когда наркотики были уложены в рюкзак Арканова, лейтенант и сержант вернулись к ребятам.

Сергеев подозвал к себе радиста. В эфире прозвучали позывные:

– "Гнездо", "Гнездо", я "Кукушка". По дороге к "Курице" нашли берлогу. В ней – интересный груз, похож на стиральный порошок. Килограммов пятнадцать. Взяли с собой. Продолжаем движение к "Курице". Как поняли? Прием…

Здравствуй, сынок!

Мы с мамой рады, что ты не забываешь про нас, пишешь регулярно. Спасибо. Это нам действительно очень важно, потому что ты не представляешь, как мы переживаем за тебя.

Честно говоря, до сих пор мы с мамой не можем простить себе, что не предприняли всего возможного, и ты попал в армию. Это даже не из-за каждодневного страха и беспокойства за тебя после того, как тебя перевели в Таджикистан.

Кстати, пока не забыл, воспользуюсь тем, что пишу письмо на работе и мама не сможет увидеть этой моей писанины. Я тебе, Толя, дам один маленький совет – чем меньше ты будешь рассказывать нам про то, какой у вас там курорт и как там у вас безопасно, тем меньше будет волноваться мама.

Неужели ты думал, что сказочками про вечерние игры в волейбол сможешь обмануть ее сердце?! Неужели ты думаешь, что она так и поверила в "отличный горный климат" ?! Неужели ты уже забыл, какая у нас с тобой мама ?! Она ведь каждое твое письмо читает как под микроскопом и каждое твое сообщение интерпретирует по-своему: написал про чудесную погоду – значит, тебе там холодно и ты, возможно, простыл; написал про отличную кормежку – значит, думаешь про еду, голодаешь; написал про проверку на дорогах – значит, ходил в самое пекло, участвовал в боевых операциях. Я ее потом три дня успокаиваю, как могу. Ты это, сын, учти.

Так вот, от армии тебя надо было спасать не только из-за бесконечных "горячих точек", в которые то и дело бросают вас, русских ребят, не только из-за бесконечно тупых армейских начальников, на которых даже на пресс-конференциях смотреть противно. Я боюсь другого.

Ты у нас всегда был отличным сыном. Мы гордились тобой, еще когда ты ходил в детский сад (помнишь, как Мария Антоновна называла тебя "палочкой-выручалочкой"? Или ты уже забыл про это?). Мы гордились тобой, когда ты учился в школе, в университете. Мы знали, что наш сын не только лучший ученик в классе и выпускник МГУ с полновесным красным дипломом, но и по-настоящему талантливый человек, потому что ты всегда успевал не только в учебе, но и в своей секции. Шутка ли – уйти в армию мастером спорта по самбо и обладателем какого-то там пояса по таэквондо ? Думаешь, я не знаю, каким трудом тебе все это давалось?

То-то же!

А твоя страсть к книгам, к литературе! Я уже в конце твоей учебы в школе начал постепенно понимать, что ты пошел здесь куда дальше меня. Да-да!

Ты знал, чувствовал, понимал литературу гораздо лучше меня, а несколько лет спустя запросто обошел в этом и свою мать.

Я к чему тебе все это пишу? Пару дней назад я случайно встретил твоего преподавателя, руководителя диплома, профессора Норушко. Мы с ним, между прочим, давно знакомы – не так чтобы близко, но он знает меня, я – его. И вот я вдруг узнаю от него, что у тебя была возможность пойти в аспирантуру, что тебе сделали направление и долго-долго уговаривали, в качестве козыря используя и тот аргумент, что, будучи аспирантом, ты мог не идти в армию. А ты отказался!

Знаешь, сначала у меня это сообщение даже не вызвало сколько-нибудь значительных эмоций. Я привык тебе доверять во всем, привык считать тебя за последние несколько лет вполне взрослым, самостоятельным человеком с вполне сложившимся мировоззрением. Поэтому сначала я подумал: раз ты так решил, значит, в этом имелся какой-то смысл, значит, так было зачем-то нужно.

Но потом, неожиданно для самого себя, я впервые засомневался в тебе – точнее, не в тебе, конечно: я засомневался в правильности твоего выбора.

Понимаешь, человеческая жизнь ведь действительно слишком коротка, чтобы терять время на вещи второстепенные, не главные. Не станет ли твое пребывание в армии как раз таким потерянным временем?

Я никогда не говорил с тобой на эту тему – наверное, раньше в этом и не было особой нужды, но… Вот возьми меня. Я – редактор отдела всероссийской газеты, уважаемый вроде бы человек, профессионал в своем деле. Все здорово! Однако сейчас, когда приближается старость, я вольно или невольно начинаю задумываться: "А все ли я успел? А сделал ли я все, что мог, на что был способен ?" И мне становится страшно. –;',.

Да, была молодость, были неукротимая энергия и бычье здоровье, была быстрая и красивая газетная карьера, которая позволила мне прямо со студенческой скамьи попасть в центральную прессу со всем ее почетом, связями, зарплатами, гонорарами. Представь, я тоже был "крутым", как вы сейчас выражаетесь, – уже в твоем возрасте я запросто зарабатывал по двести пятьдесят рублей в месяц! А в то время, поверь, сынок, это были неплохие деньги, особенно для холостяка.

Конечно – друзья, подруги, пирушки, рестораны…

Командировки, из которых привозил не только пухлые блокноты и массу впечатлений, но и головную боль от почти перманентного пьянства – у одного начальника, у другого, у третьего… Прессу тогда встречали и привечали, я тебе скажу, дай Бог!

Шли годы. Уходила молодость. Уходил азарт, энтузиазм. Появилась семья. Меньше тянуло в разъезды и к столу, больше – к дивану.

И что в итоге? Я сам снизил свой потолок. Я остановился. И все! Уже сегодня меня обходят на поворотах мальчики вроде тебя, которые только-только пришли в журналистику, но достигают такого, чего я не достигну больше уже никогда.

И тогда вдруг появляется тоскливое чувство зряшности, ненужности слишком многого из прожитого. Появляется обида – на самого себя, конечно.

Хреновое чувство, сын. Время терять нельзя.

Впрочем, стоит ли горевать о том, чего уже не вернешь? Остановить или переиначить что-то уже невозможно. И дослуживать свой срок тебе придется.

Но есть еще один момент, который не дает мне покоя. Не испортит ли тебя армия ? Сумеешь ли ты противостоять ежедневной, ежеминутной жесткости, суровости и даже жестокости, которая изначально заложена в армейском механизме?

Я хотел бы ошибиться, Толя, но мне кажется, что даже в письмах, даже излагая свои мысли на бумаге, ты стал более категоричным и каким-то озлобленным.

Не надо, Толя. Не превращайся в солдафона. Принимай их правила игры, если нет иного способа сосуществования с этим злом, но не становись на ту сторону баррикад. Не опускайся и не опускай свою планку. Ты – иной.

Помни, сынок, что главное для каждого из нас – всегда оставаться человеком, что бы ни происходило вокруг…

Ox, и расписался я, однако, на этот раз!

В общем, пока.

Пиши. Не забывай про нас, но помни и о том, что я тебе сказал насчет реакции матери на твои письма.

Папа.

 

II

Полковник Игнатенко, он же "Гнездо", побледнел и изменился в лице. Сообщение "Кукушки" подействовало на него неожиданно сильно.

– Да ничего, товарищ полковник, – заговорил офицер связи, старший лейтенант Тарасов, обслуживавший радиостанцию, когда заметил, что с начальником штаба творится что-то неладное. – Вы же знаете Сергеева – у него ребята что надо, не подведут. Выйдут к точке вовремя…

И тут случилось что-то уж совсем странное.

Игнатенко вздрогнул, мгновение помолчал, а затем крик его заполнил весь штаб.

– Я у тебя спрашивал хоть что-нибудь? Чего ты лезешь не в свое дело? Совсем охренел? Советы мне вздумал давать, умник сраный! – орал на несчастного старлея обычно сдержанный и корректный полковник.

– Товарищ полковник, я просто заметил, что вы разволновались…

– Тебя это трахает?

– Да вы побледнели совсем!

– С тобой не то что побледнеешь – загнешься! Накурил – дыхнуть нечем!

– Чего вы кричите? Мы вместе с вами здесь курили…

– Забываетесь, старший лейтенант! Не поняли, с кем разговариваете? Что за препирательство со старшим по званию? – взвизгнул Игнатенко. – На губу пойдешь у меня, сопляк!

– Извините…

– На хрен мне твои извинения?!

– Виноват, товарищ полковник.

– То-то же, – Игнатенко наконец попытался взять себя в руки и успокоиться. Через мгновение он заговорил уже более мирно:

– Вызови-ка мне немедленно заставу "Красная" и иди курить на улицу.

– Есть!

Через мгновение застава отозвалась:

– "Курица" на связи. Прием.

– "Гнездо" вызывает начальника, – бросил в микрофон рации Игнатенко. – Зови командира.

Пока там, на заставе, вызывали к рации капитана Терентьева, командира "Красной", полковник снова обернулся к старшему лейтенанту Тарасову:

– Иди-иди. Покури.

– Не хочу я больше курить, товарищ полковник. Накурился уже за утро…

– А я говорю – иди! Что тебе еще не ясно, лейтенант?! – снова заревел на весь штаб Игнатенко, распаляясь неизвестно из-за чего.

– Есть, – и Тарасов от греха подальше вышел из комнаты связи, удивленно покачивая головой: таким своего командира он еще не видел.

Спустя пару минут радиостанция отозвалась слабым голосом Терентьева, еле пробивавшимся в наушниках сквозь противный треск помех:

– "Курица" на связи, прием.

– Узнаешь меня? – спросил Игнатенко.

– Так точно, "Гнездо". Скоро ли соберем урожай, а то нам здесь жарковато?

– Ты мне этими шифровками не трынди. Ты можешь остаться один? Поговорить надо.

– Сейчас.

Радиостанция замолкла, а через несколько минут вновь ожила:

– "Гнездо", я "Курица". Прием.

– Ты настоящая курица. Идиот! Ты, скотина, за все мне ответишь, дай только добраться до тебя.

– Что случилось?

– Ты еще спрашиваешь?! – Игнатенко в ярости сжал кулаки. Казалось, еще мгновение – и он разнесет радиостанцию вдребезги.

– Откуда я могу здесь, на точке, знать, что именно вы имеете в виду?

– Потому что происходит все у тебя под самым носом… А он, видите ли, ничего не знает!

– Что все-таки произошло?

– Так вот, слушай, запоминай, думай и.., действуй!

– Что же…

– Одна из команд, которая идет к вам на помощь, команда старлея Сергеева, только что доложила мне, что в какой-то пещере они наткнулись на порошок…

– Как?!

– Вот так!

– Где?

Игнатенко назвал примерные координаты и выключил радиостанцию.

Еще никогда он не чувствовал себя настолько расстроенным и подавленным…

* * *

Слава Богу, сориентироваться в этих проклятых горах им все же удалось. Теперь, сверившись с картой, они точно знали, где находятся. Но легче им от этого не стало – для того, чтобы добраться до заставы, им предстояло сделать большой крюк, поскольку прямо по курсу вставала гора с почти отвесными склонами. Преодолевать ее – себе дороже, не зря же предки придумали пословицу про то, что "умный в гору не пойдет".

Сергеев прикинул по карте возможный маршрут движения в обход, по небольшой ложбине между гор, и доложил "Гнезду" о перенесении выхода на заставу на одиннадцать часов утра следующего дня.

Старлей был достаточно опытным бойцом, чтобы понимать: идти ночью – дело не только бесполезное, но и самоубийственное. К тому же и ребята его не железные. Разреженный воздух гор и десятки килограммов оружия и амуниции изнуряли даже самых сильных и выносливых. Если парням перед атакой не дать хоть несколько часов отдыха, то толку от них в завтрашнем бою будет мало, а ведь главная задача их "прогулки" в горы – именно разгром "духов", блокировавших заставу "Красная".

Поэтому, подозвав к себе старшего сержанта Арканова, Сергеев приказал парню двигаться в разведдозоре как можно быстрее – следовало во что бы то ни стало до наступления сумерек приблизиться к заставе на расстояние не более пяти километров, а наутро со свежими силами обрушиться на врагов внезапно и безжалостно. Впрочем, кого-кого, а Аркана подгонять необходимости не было – с тяжеленным рюкзаком за плечами, с совсем не легоньким "Калашниковым" в руках он шел бодро и неутомимо.

Взвод спецназа теперь выбивался из сил, стараясь не отстать от своего ведущего, не потерять его из виду, а сержант как будто и не чувствовал усталости, успевая не только выбирать наиболее проходимый маршрут, но и приглядываться, и прислушиваться ко всему происходившему вокруг, оставаясь в любой момент готовым встретить врага.

Сергеев вдруг подумал, что единственным подарком, который преподнесла ему судьба в этом Богом забытом крае, на этой проклятой службе, был старший сержант Арканов. Этот парень являлся не только отличным помощником командира, не только надежным и смелым бойцом, на которого Сергеев всегда мог положиться в бою. Арканов стал еще и душой всего взвода, объединяя ребят, внося в атмосферу серых и тоскливых армейских будней дух товарищества, благожелательности друг к другу, здоровой конкуренции и одновременно взаимопомощи.

Другие офицеры батальона завидовали Сергееву и не верили, что он может запросто, без тени сомнения или тревоги, оставить взвод на Арканова или поручить лично Арканову исполнение любого, самого сложного задания.

Но Толик действительно мог все. Невыполнимых вещей для него, казалось, не существовало.

Он добился выполнения поставленной задачи и на этот раз – на протяжении всего дня Сергеев, периодически сверяясь с картой, с радостью убеждался, что идут они в отличном темпе и расстояние до "Красной" неуклонно сокращается…

* * *

Капитан Терентьев выключил рацию и в раздражении плюнул на холодный земляной пол неглубокого блиндажа, служившего теперь и штабом, и наблюдательным пунктом, и узлом связи оборонявшейся от "духов" заставы.

"Хорошо ему, индюку надутому, сидеть в тишине и покое да раздавать указания! "Думай и действуй!" – передразнил он про себя полковника Игнатенко. – Тебя бы сейчас сюда, посмотрел бы я, как бы ты думал и действовал!.. Господи, скорее бы все это уже кончилось!"

Казалось, его мысли взбудоражили окопавшихся на склонах гор вокруг заставы "духов": совсем рядом с блиндажом, коротко и противно свистнув, с сочным звуком шлепнулась мина. В ту же секунду все пространство вокруг наполнилось страшным грохотом. Задрожала земля под ногами. У капитана чуть не лопнули барабанные перепонки, а голова потом еще долго гудела, будто пустой чугунный котел.

"Еще парочка таких близких разрывов – и контузия обеспечена", – обреченно и равнодушно подумал сам про себя Терентьев.

Взрыв поднял тучи песка и пыли, осыпавшихся через легкое перекрытие блиндажа. Эта пыль была ужасна – она попадала в нос, в уши, забивалась в горло, проникала через ткань формы, ровным черным слоем покрывая все тело. Немытая уже много дней кожа чесалась и зудела, глаза слезились, в горле постоянно першило. Все, кто был еще жив на заставе, превратились за эти дни в полуглухих и общаться могли теперь только с помощью крика.

Капитан встал и, на ходу вытирая лицо рукавом, направился в дальний угол блиндажа – туда, где четыре пустых ящика из-под гранатометных зарядов составляли некое подобие кровати.

Приподняв крышку верхнего ящика, он оглянулся на занавешенную плащ-палаткой дверь и, убедившись, что никого в блиндаже больше нет, достал из ящика вещмешок. Запустив в него руку, Терентьев вытащил обыкновенную армейскую флягу, быстро открутил пробку и сделал несколько больших глотков, шумно после этого выдохнув.

– Ну, вот так-то лучше, – вполголоса сказал он самому себе.

Он благодарил Бога за то, что догадался в свое время запастись десятком бутылок водки и не выпил свой запас во время вечерних посиделок с офицерами, бережно оставляя огненный напиток на потом, "на черный день" да "на всякий случай".

Теперь, наверное, и началось самое "черное" время – ежедневные пол-литра помогали капитану как-то держаться, подбадривать ребят, организовывать оборону заставы. Водка позволяла хоть иногда забываться коротким тяжелым сном, в течение которого капитан ухитрялся не слышать взрывов мин и гранат, противного свиста пуль, в горной ночной темноте яркими трассами раз за разом проносившихся над блиндажом.

Терентьев посидел несколько минут, молча и тупо уставившись в пол перед собой и думая, судя .по сосредоточенному выражению его лица, о чем-то важном, затем снова надолго приложился к своей заветной фляжке, без всякой закуски опустошив ее почти наполовину.

– Простите меня, ребята! Видит Господь, что я этого не хотел. Но у нас нет иного выхода, – тихо прошептал он. – Простите, Христа ради!

Алкоголь почему-то не брал его на этот раз, и Терентьеву было от этого втройне тяжело.

Он старательно закрутил крышку фляжки и спрятал ее в вещмешок, вытянув затем оттуда маленькую переносную радиостанцию небольшого радиуса – нечто вроде известных "уоки-токи".

Снова тяжело вздохнув, капитан Терентьев выдвинул коротенькую пластиковую антенну и нажал кнопку вызова…

* * *

Уже начинало темнеть, когда старший лейтенант щелкнул тумблером радиостанции:

– "Второй", я "Первый", прием.

– "Второй" слушает, – тут же отозвался приемник голосом старшего сержанта Арканова.

– Присмотри площадку подходящую, будем тормозить. Пора становиться на ночлег.

– Понял. Тут как раз что-то такое есть, подходите ко мне. Жду.

– Идем.

Через несколько минут взвод вышел на неширокий уступ, с одной стороны ограниченный довольно крутым спуском, с другой – нависавшей над ним почти отвесной стеной. Отсюда было только два пути – по одному они пришли, другим, в обход горы, намеревались отправиться завтра утром в бой. Значит, можно было считать это место идеально подходящим для ночного отдыха.

– Отлично, Аркан, молодец, – оглядевшись, одобрил выбор своего замкомвзвода Сергеев. – Все, привал. Командиры отделений, ко мне!

Старший лейтенант отвел сержантов чуть в сторонку и расстелил на земле карту:

– Вот, мужики, смотрите. – Он посветил фонариком, чтобы ребятам было лучше видно. – Здесь находится застава "Красная", а вот здесь, на этой площадке, – мы.

– Ого! – обрадовался командир второго отделения Юрка Егоров. – Так мы, считай, пришли!

– Почти пришли, скажем так. Этот склон, что навис над нами, придется огибать завтра утром.

Одиннадцать часов – время удара по "духам" сразу с трех сторон: с нашей, с заставы и со стороны второго взвода. До этого момента мы должны выйти на боевой рубеж, произвести разведку и рекогносцировку. Всем этим будет заниматься отделение Арканова…

– Есть! – отреагировал Толик.

– Поэтому сейчас клади, Аркан, всех своих орлов спать. Отделение Егорова обеспечивает часового на северном выходе с уступа, – Сергеев показал на карте, – отделение Даниленко – на южном.

– Ясно, товарищ старший лейтенант, – вразнобой отозвались сержанты.

– Сейчас девять, подъем – в шесть. Часовых меняйте каждый час, чтобы не позасыпали. Огня не разводить, поужинать консервами из сухпайков и спать. Курить только под плащ-палатками. Соблюдайте режим полной тишины и секретности.

Помните, что "духи", вполне возможно, уже совсем близко, поэтому, сами понимаете…

– Так точно, командир, – ответил за всех Аркан. – Не беспокойтесь, все будет четко.

– Ну, тогда можете отдыхать…

Сергеев подозвал радиста, приказал ему связаться со штабом и коротко доложил:

– "Гнездо", я "Кукушка". Вышел в квадрат 5-Д.

Время "Ч" прежнее. Как поняли? Прием!

– "Кукушка", я "Гнездо". Молодцы!

* * *

Аркан лежал, глядя широко открытыми глазами в ночное небо. Огромные яркие звезды в бескрайней черной глубине горели таинственно и отчужденно – совсем не так, как дома. Здесь, в горах, эти звезды, казалось, нависают над самой головой, а дома они мерцают далеким волшебным светом – загадочным, манящим, родным.

Звезды чужого неба всегда волновали и тревожили Анатолия, пробуждая глухую тоску по дому.

Аркан давно уже научился преодолевать в себе это чувство, заглушать желание пройтись по улицам родного города; он научился отстраненно и равнодушно смотреть на свое прошлое, научился не стремиться в будущее и не мечтать о нем.

Но именно теперь, когда до дембеля оставалось всего ничего, а утром предстояло в последний раз пойти в бой, под пули и гранаты "духов", это чувство снова обострилось. Натруженные за день ноги гудели, плечи ломило так, будто на них до сих пор висел пятидесятикилограммовый рюкзак, а сон все не шел.

Он не любил спать во время боевых походов в спальном мешке, считая его не самой удачной разработкой конструкторов армейской экипировки.

Вот и сейчас, в отличие от многих своих ребят, он использовал мешок лишь в качестве матраса, подложив под голову десантный рюкзак и укрывшись от ночной прохлады плащ-палаткой. Верный друг – автомат лежал рядом, и Аркан машинально держал левую руку на его цевье.

Было уже, пожалуй, часа два ночи. Толику не хотелось поднимать руку, чтобы свериться со светящимся циферблатом своих командирских часов.

Да и какая, в общем-то, разница, сколько времени осталось до рассвета и до атаки?! Этот последний бой был неизбежен. Из многих боев только он был последним, и, наверное, именно поэтому Аркан никак не мог сомкнуть глаз.

Он слышал, как тихо сменялись часовые, стараясь не разбудить товарищей. Ему даже пришло в голову, что он мог бы отсчитывать время по смене часовых. Толику было интересно следить за тем, как происходили эти смены – из пары часовых кто-то возвращался с поста на пять минут раньше, а кто-то, кому совесть не позволяла уменьшать время отдыха своих товарищей, немного позже.

Время неумолимо шло, беззвучно истекали в ночном безмолвии часы, оставшиеся до рассвета…

И вдруг ночь взорвалась.

Это было настолько неожиданно, что даже Аркан с его непревзойденной реакцией не сразу сообразил, что происходит.

Взрывы гранат на уступе, где отдыхали ребята его взвода, раскололи ночь грохотом и яркими вспышками. Над небольшой площадкой взвилось несколько осветительных ракет, и тут же автоматные очереди из темноты со всех сторон обрушились на место привала.

Успев захватить вещмешок, Аркан перекатился под нависший над уступом склон горы, на ходу передернув затвор и готовясь отразить нападение противника. Он видел, как падают сраженные пулями "духов" его ребята, видел, как корчатся и катаются по земле, зажимая вываливающиеся внутренности, те, кто принял на себя смертельный град осколков гранат, разорвавшихся среди спящего взвода.

Но Аркан не видел врага. "Духи" били из темноты в упор, не позволяя солдатам собраться, сориентироваться, достойно ответить. Аркан дал очередь в темноту наугад, туда, где, как ему показалось, он засек вспышки выстрелов. Но вряд ли он мог попасть, стреляя вот так, почти наудачу.

Тем временем бой разгорался. Впрочем, это был не бой. Это была настоящая бойня. Уже через пару минут обстрела от взвода осталось всего несколько человек.

Аркан видел, как упал, не успев добежать до камня, сраженный автоматной очередью старший лейтенант Сергеев. Рядом с ним повалился, "поймав" свою пулю, радист взвода Васька Петров. Граната взорвалась под ногами Юры Егорова. Практически в упор был расстрелян Варик, на ночь снявший свой бронежилет, чтобы дать отдохнуть натруженному телу.

Теперь весь уступ был усеян телами погибших ребят, и Аркан совершенно растерялся – он не знал, против кого теперь воевать и от кого ждать помощи.

Вдруг кто-то плюхнулся на землю рядом с ним, тяжело, с хрипом, дыша.

– Кто здесь? – окликнул неизвестного сержант.

– Свои…

Аркан еле расслышал жалобный голос Анастаса Мартусявичуса, стрелка из своего отделения, и теперь обрадовался ему, как родному.

– Мартуся, ты, что ли?

– Толик? Товарищ старший сержант?

– Я!

– Вот здорово! А то я совсем перессал…

– Есть от чего…

– Это ж трындец…

– Не ной. Кого из наших видел? Кто живой?

– Н-не знаю. Варика убило, Сашку Радченко тоже. Не видел я живых.

– Ладно, тихо.

Аркан как-то сразу почувствовал, что вновь обретает прежнюю уверенность и спокойствие.

Теперь, когда под его опекой снова оказался подчиненный, тем более неопытный первогодок Мартуся, за жизнь которого Аркан, конечно же, был в ответе, силы вновь вернулись к нему.

Толик вспомнил, что в той стороне, откуда они пришли на уступ, всего лишь метрах в тридцати от того места, где они лежали, росли редкие кусты, а дальше начинался целый лабиринт валунов, разбросанных по всему склону во время очередного камнепада. Там, среди этих естественных укрытий, можно было принять бой и даже незаметно отступить, если того потребуют обстоятельства.

– Мартуся, ты цел?

– Да.

– Автомат, боеприпасы с собой? Жилет, как Варик, не скидывал? – Аркан попытался рассмотреть своего солдата, но "духи" не запускали больше осветительных ракет, боясь, по-видимому, обнаружить себя, и разглядеть что-либо в кромешной темноте было невозможно.

– Все с собой.

– Отлично. Значит, так. На счет "три" мы с тобой рвем в ту сторону, – Аркан ткнул в пространство стволом автомата, но тут же понял, что в темноте Мартуся ничего не увидит. – Короче, беги за мной. Туда, откуда мы пришли. Там камни, зеленка хоть какая-то, укроемся. Понял?

– Да.

– Готов?

– Готов.

– Раз, два, три! Пошли!

Толик бросился в темноту – туда, где надеялся найти спасение, туда, где собирался дать бой.

Всего-то тридцать метров! Всего-то пять секунд!

Но на этот раз они показались вечностью.

У него не было ни времени, ни возможности хоть раз оглянуться на Мартусю. Сначала, в первые мгновения бега, он слышал за своей спиной топот его ног, но затем в грохоте взрывов гранат и треске автоматных очередей ему показалось, что сзади послышался слабый вскрик.

По инерции Аркан пролетел еще несколько метров, потом споткнулся обо что-то и упал, перекувырнувшись и больно оцарапав лицо о куст.

– Бля! – выругался он от неожиданности и в тот же миг чуть не откусил себе язык: прямо перед собой, совсем близко он услышал перекличку "духов".

Аркан оглянулся в надежде, что вот-вот рядом появится Мартуся, но прошла секунда, потом другая, и он понял, что ждать нечего.

Положив перед собой автомат, Аркан вытащил из карманов две гранаты и одну за другой швырнул их туда, где слышались голоса "духов".

Гранаты не успели еще взорваться, а сержант, перекатившись по земле в сторону, пополз назад – туда, где должен был остаться Мартуся. Видимо, его броски оказались точными – сразу после двух разрывов, полыхнувших во мраке, стрельба с той стороны прекратилась и во внезапно наступившей тишине явственно послышались разъяренные крики басмачей и вой их раненых. Но через мгновение "духи" опомнились и ответили мощным залпом.

Трассеры так и засверкали, повизгивая, над головой Аркана. Он успел прикинуть, что со стороны на каменной осыпи по их взводу бьет никак не меньше пятнадцати стволов.

Он прополз всего несколько метров и наткнулся на обмякшее тело.

– Мартуся? – шепотом позвал Аркан. – Мартуся, ты?

Тишина в ответ.

– Ты живой?

Человек лежал ничком, уткнувшись в песок, и Аркану пришлось перевернуть его на спину, чтобы убедиться в том, что это именно Мартусявичус.

– Мартуся, ты что?

Аркан приподнял голову солдата и вдруг почувствовал, как липкая и еще теплая кровь заливает его руки. Он не видел ее в темноте, но ему показалось, будто он чувствует ее запах.

– Мартуся!

Аркан попытался нащупать пульс раненого, но руки дрожали и плохо слушались его. Он припал ухом к груди солдата, но разве услышишь что-нибудь сквозь разгрузочный жилет, да еще в жутком грохоте боя? Темнота не позволяла разглядеть, куда ранен парень, но надежды на то, что ему можно хоть чем-нибудь помочь, было слишком мало.

Аркан выдернул из нарукавного кармана куртки Мартуси перевязочный пакет, собираясь перевязать раненого, но в этот момент позади снова раздались крики "духов", на этот раз совсем рядом.

Развернувшись, Толик быстро пополз навстречу врагу, к спасительным камням. Теперь он не спешил выдавать себя. Старательно прячась за камнями и редкими кустиками, он ползком, по-пластунски, взбирался все выше и выше по склону, поднимаясь над тропой, по которой вечером пришел сюда отряд и по которой шли теперь "духи".

Поднявшись метров на двадцать, он остановился и огляделся – нужно было понять, что происходит на месте ночного привала их взвода, и подумать, что делать дальше.

"Духи", уверенные в своем успехе, уже почти не стреляли, не спеша стягивая кольцо вокруг взвода. И тут Аркан понял, что взвода больше не существует – только один автомат бил по наступающим с противоположного от него края площадки. Кто-то там все еще пытался продолжать сопротивление. На смельчаке тут же сосредоточился весь огонь противника.

Теперь до Толика дошло, откуда прилетели гранаты, разорвавшиеся посреди лагеря, – несколько "духов" сумели забраться на скалу, нависавшую над площадкой, которую десантники выбрали себе для ночного отдыха, и теперь вели огонь оттуда, отлично просматривая все сверху. Отвесная стена оказалась не такой непреодолимой, как посчитали накануне десантники. Чуть поднявшись по склону, Аркан увидел, что до ее вершины уже рукой подать.

Охваченный яростью, он рванулся вперед.

Метнув перед собой несколько наступательных гранат, Аркан веером выпустил по сидевшим на скале "духам" весь магазин.

"Калашников" дернулся в его руках последний раз и затих.

Судорожно переворачивая сдвоенный, склеенный липкой лентой магазин, во внезапно наступившей тишине Толик осознал, что на скале живых врагов больше нет. Но не оставалось, наверное, никого в живых и внизу – там, где еще полчаса назад мирно спал весь его взвод.

В горах повисла тишина. Мертвая, страшная тишина.

Она прерывалась теперь лишь гортанными криками "духов" на уступе.

Аркана противник так и не успел засечь.

Толик взглянул на свои командирские часы – до рассвета оставался всего час, и он вдруг понял, что судьба дарует ему шанс спастись, единственному из всего взвода. Здесь он больше ничего не мог сделать. Помогать было уже некому.

И тогда он принял решение.

Осторожно, стараясь не сбросить вниз ни камешка, Аркан пополз вверх по склону, до крови обдирая о камни в кромешной темноте руки и колени, но стараясь настолько удалиться от места боя, чтобы не оказаться в поле зрения "духов", когда забрезжит на востоке быстрый яркий горный рассвет…

* * *

– Товарищ полковник, "Кукушка" не отвечает! – доложил полковнику Игнатенко дежурный офицер связи, едва тот появился поутру в комнате связи.

– Как не отвечает?

– Молчит. В контрольное время не вышли на связь. Мы попытались сами – глухо.

– Пробуйте еще раз!

– Пробовал.

– Еще сто раз пробуйте! Вызывайте Сергеева до тех пор, пока не откликнется. Не мог же он со своим взводом сквозь землю провалиться! Может, твоя аппаратура барахлит?

– Обижаете, товарищ полковник! – связист действительно не на шутку обиделся, надув губы.

Его, лучшего спеца батальона по радиотехнике, обвинили в том, что радиостанция неисправна, а он этого не заметил!

– Ладно, обидчивый какой выискался…

– Я уверен, что аппаратура работает нормально. И я не виноват, что "Кукушка" не отвечает.

– А у них все в порядке с радиостанцией?

– Не могу знать. Я пробовал уже и на запасной частоте, и на основной…

– На какой угодно! – оборвал связиста начштаба. – Вызывай Сергеева снова и снова. Время "Ч" скоро. Мне нужно срочно с ним переговорить.

– И еще, товарищ полковник…

– Что еще? , – "Курица" докладывала утром, что ночью в горах был слышен бой.

– Ты уверен?

– Я уверен лишь в том, что доложила по рации "Курица", – обида все еще не покинула связиста, и он ответил довольно резко.

– Ладно, спокойно, – скорее для самого себя произнес Игнатенко. – Это еще ничего не значит.

Ровным счетом ничего. Продолжай вызывать "Кукушку". Жми на кнопку каждые десять минут. Делай что хочешь, но связь с Сергеевым восстанови.

Ясно тебе?

– Так точно, товарищ полковник, – и дежурный офицер снова надел наушники, придвигаясь к радиостанции.

Игнатенко вышел на крыльцо штаба и закурил.

Необъяснимое чувство овладело им – какая-то жуткая смесь странной радости и облегчения и вместе с тем огромной тревоги и стыда.

Начальник штаба боялся самому себе признаться в том, что догадывается, почему молчит радист Сергеева. Это могло означать только одно – его проблемы решены. С другой стороны – это означало, что целый взвод спецназа, совсем еще молодых ребят, полностью уничтожен…

Как то ни странно, но тревоги за срыв операции по разблокированию заставы "Красная" полковник Игнатенко не испытывал…

Через час полковник вернулся в комнату связи.

– Ну что?

– Глухо, товарищ полковник.

– Не отвечает?

– Никак нет.

– Подходит время "Ч". Вызови мне "Курицу", срочно. Мне нужен их командир.

Когда в наушниках послышался голос Терентьева, полковник Игнатенко обернулся к офицеру связи и не терпящим возражений тоном приказал:

– Иди покури на улицу.

– Вы уверены, что справитесь с аппаратурой сами? Вам не понадобится моя помощь? – удивился связист. Он уже слышал от своего сменщика Тарасова о странном раздражении и необъяснимой злости, переполнявших накануне начальника штаба. Тарасов рассказывал, как кричал на него полковник, оглушая весь штаб. Связисту не хотелось возражать раздраженному начальству, но служебная инструкция строго-настрого запрещала ему покидать комнату связи во время несения дежурства без вызова сменщика. Сейчас он колебался, не зная, как поступить.

– Я что, непонятно выражаюсь? Не по-русски? Или ты не понимаешь?

Полковник говорил тихо, но в голосе его было столько ярости и угрозы, что офицер связи посчитал за лучшее побыстрее ретироваться.

– Понял, товарищ полковник! Разрешите идти?

– Иди.

Оставшись в одиночестве, Игнатенко надел наушники и коротко бросил в микрофон:

– Привет. Ты меня узнаешь?

– Узнаю.

– Ну, рассказывай, как там у вас дела?

* * *

Рассвет не заставил себя долго ждать – вскоре небо стало быстро светлеть, а спустя еще несколько минут вершины самых высоких гор окрасились в нежный розовый цвет. С каждым мгновением цвет этот становился все более ярким, все более теплым, и наконец из-за гор на востоке выкатилось на небосвод, отправляясь в свой долгий дневной путь, жаркое и ненасытное уже с самого утра солнце.

Аркан, укрывшись за огромным камнем, привалился спиной к склону и огляделся.

За этот час он успел удалиться от страшного уступа на приличное расстояние и теперь мог не беспокоиться о том, что "духи" его обнаружат. С другой стороны, продолжать движение по склону при свете дня, практически на глазах у копошившихся внизу таджиков, было бы безумием.

Аркан сбросил со спины рюкзак и прилег, решив не торопиться и действовать наверняка. Осторожно выглянув из-за валуна, он присмотрелся к "духам", орудовавшим на уступе, на месте гибели взвода.

То, что он увидел, поразило его и озадачило.

Прослужив здесь, в проклятых горах, много месяцев, он знал, как действуют "духи", если им удается разгромить подразделение противника и овладеть полем боя. "Духи" в таких случаях тащат все, что попадется на глаза, забирая не только оружие и боеприпасы, но и любые мало-мальски полезные вещи – часы, кинжалы, кроссовки и даже армейские фляжки с остатками воды. А если у них оказывается достаточно времени, то не хватит нормальных человеческих слов, чтобы рассказать о том, как поступают они с трупами, врагов.

Эти вели себя иначе.

Не обращая внимания на вооружение и экипировку, не глядя на боеприпасы и наручные часы убитых ребят, "духи" торопливо рылись в трофейных вещмешках, перетряхивая каждый мешок, прощупывая каждую складочку, проверяя даже карманы бойцов и их индивидуальные аптечки..

Зрелище было более чем странным.

"Что они ищут-то? – подумал Аркан, и вдруг взгляд его упал на собственный рюкзак. – Уж не наркоту ли?!"

Страшная догадка окончательно выбила парня из душевного равновесия.

Из-за этого порошка, из-за этой отравы перебить целый взвод?! Из-за этих проклятых наркотиков отправлять на тот свет совсем еще мальчишек, которые не успели и пожить толком?! Из-за этой гадости преследовать их целый день, стараясь не отстать, а потом, рискуя собственными шкурами, устроить ночную резню?!

Все это было выше его понимания.

В приступе внезапной ярости Аркан со всего размаха врезал прикладом автомата по вещмешку, выругавшись так, как еще никогда в жизни не ругался.

"Погоди-ка! – странный проблеск вдруг мелькнул в его сознании. Он понял – что-то здесь не так. – Погоди, надо подумать!"

Аркан вытащил из нарукавного кармана пачку сигарет и закурил, стараясь пускать дым к земле, чтобы он не привлек внимания врагов.

Во-первых, откуда могли взяться эти "духи"?

По данным авиаразведки и агентурным сведениям, их взвод позавчера вечером выбросили в совершенно "чистом" районе. Ведь именно в этом состояло главное преимущество места их десантирования: им предстояло свалиться на "духов", окруживших заставу, как снег на голову.

Аркан сам шел в дозоре, а потому мог быть уверен в том, что в пути они с "духами" и близко не пересекались. Плюс ко всему он сам задавал темп движения взвода, и если бы "духи" даже каким-то образом сели десантникам на хвост, удержаться бы не смогли – им просто не хватило бы сил догнать ребят так быстро.

Значит, "духи" подошли с другой стороны, а именно спереди, от заставы…

Да, иного быть не может – это одна из тех группировок, которые блокировали заставу!

Но, во-вторых, откуда басмачи могли узнать о найденных наркотиках?

Даже во взводе только один Варик знал, что несет в своем вещмешке Аркан. Да еще лейтенант Сергеев доложил по рации в штаб о находке, но его сообщение Аркан слышал сам – доклад был настолько закодирован непереводимыми словечками, что для "духов" понять его смысл было бы практически невозможно, даже если бы "духи" и смогли перехватить передачу.

Странно все это!

Но ведь он сам видел, как рылись сейчас в вещмешках ребят таджики!

Аркан чувствовал даже со своей позиции, как они нервничают и торопятся. Он заметил, как говорит с кем-то по маленькой переносной рации их командир – высокий и худой мужчина в черном халате, черной чалме, с черной бородой. Таджики явно искали что-то, но искать в вещах бойцов спецназа, кроме карт и вооружения, было нечего. Если карты и автоматы "духов" не интересовали, значит, искать они могли только одно – наркотики.

А морфин лежал сейчас в вещмешке Аркана…

Толик вдруг понял, что теперь именно он стал объектом охоты номер один – "духи" должны догадаться, что наркотики или спрятаны где-то в горах, или с ними просто кто-то ушел.

Он вдруг понял, что ему надо уносить ноги, не дожидаясь, пока в горах начнется тотальная облава, объектом которой будет он со своими двумя оставшимися гранатами и тремя магазинами патронов.

А еще он понял, что, кроме наркоты, в его вещмешке осталась только фляга воды и одна банка гречневой каши с тушенкой. Продержаться здесь, в горах, с таким запасом провианта можно было от силы два дня. Следовало спешить к своим.

Толик подумал, не податься ли ему на соседнюю заставу.

Он не знал, как она называется, не знал, какая там сейчас обстановка. Он знал только одно – посты наших погранцов расположены вдоль границы на расстоянии в пятьдесят километров друг от друга. Если все будет нормально, если удача окажется на его стороне, если он не заблудится без карты и сумеет сориентироваться, то у него есть шанс к завтрашнему вечеру добраться до цели.

Если же не успеет.

Надеяться на милосердие местных жителей вряд ли приходилось, даже если бы он набрел вдруг на какой-нибудь кишлак в этих пустынных, весьма редко заселенных горах.

Толик выбросил из вещмешка все лишнее, оставив только наркотики, еду и воду, затем рассовал по карманам остатки боеприпасов, укрепил мешок на спине, еще раз подтянув лямки, и взял в руки автомат.

Теперь он готов был отправиться в нелегкий путь.

И в этот момент горы вздрогнули и загудели.

Вековая тишина и покой вновь оказались нарушены, взорваны, уничтожены звуками совсем близкого боя.

Аркан автоматически взглянул на часы – как раз одиннадцать.

Время "Ч"!

Значит, второй взвод все же вышел на боевые позиции и, не дожидаясь появления ребят Сергеева, решил атаковать "духов", чтобы деблокировать заставу.

Бой, без сомнения, шел совсем неподалеку – где-то за перевалом, там, где и предполагал встретить бандитов лейтенант Сергеев. Если бы не ночное нападение на взвод Аркана, то сейчас "духам" пришлось бы весьма несладко. А теперь невозможно было предсказать, чем кончится схватка.

Но все же совсем рядом, всего в нескольких километрах, бились с врагом свои – ребята из соседнего взвода.

Толик хорошо знал их всех. Он понимал, что им сейчас нелегко. Но он знал, что пробиться к ним – пожалуй, его единственная надежда. Ведь о них знает штаб, их постараются поддержать авиацией. Им на помощь, в конце концов, могут перебросить еще несколько подразделений.

И Аркан, не раздумывая больше, направился на звуки близкого боя…

* * *

Эта ночь показалась ребятам на заставе "Красная" почти райской – "духи" как будто устали долбать позиции наших бойцов из своих минометов каждые десять минут и обрушивать шквал пулеметного огня на каждый шорох или огонек сигареты. Впервые за всю неделю парни сумели более или менее выспаться и привести себя в порядок.

Молодые солдаты были вне себя от радости – им показалось, будто все уже заканчивается, будто еще чуть-чуть, и заставу деблокируют и жизнь войдет в свое обычное, пусть и не слишком легкое и комфортное русло.

Куда хуже настроение было у стариков. Прослужив на этой точке не один месяц, они успели изучить повадки "духов", и теперь не видели в странном затишье ничего радостного, считая его затишьем перед бурей.

Деды и дембеля знали, что если бы "духи" решили уйти, вдруг почувствовав неладное, то они сделали бы это быстро, в один миг – просто растворились бы в горах, словно осада была всего лишь жутким сном. Если же "духи" затихали, но при этом оставались на месте, не исчезая и периодически напоминая о себе стрельбой, это могло означать лишь одно – они готовятся к решительной атаке или задумали еще что-то мерзопакостное. В любом случае раньше утра узнать наверняка о планах противника было невозможно.

Только командир заставы капитан Терентьев более или менее реально представлял себе, чем заняты в эту ночь обложившие их заставу басмачи, но и его смутные догадки требовали подтверждения.

Лишь утром капитану Терентьеву все стало ясно.

– "Курица", я "Гнездо", – ожила радиостанция, назвав позывные штаба соединения. – Ночью исчезла "Кукушка", она не выходит на связь.

Как поняли, прием?

– Понял, – предательски дрогнувшим голосом ответил капитан. – Куда "Кукушка" исчезла?

– А нам откуда знать? Я же сказал – не вышла на связь, – Терентьев представил себе, как недоуменно пожимает плечами офицер связи в штабе, говоривший сейчас в микрофон. – Может, они где-то рядом, а может, заблудились…

– Ночью в горах был бой, – перебив его, совершенно спокойно, словно о чем-то обыденном и неинтересном, доложил командир "Красной".

– Вы уверены? – в голосе штабного связиста послышалось напряжение. – Вы точно слышали бой?

– Хоть и контуженные мы все тут, но пока еще не до конца глухие, ясно?

– Та-ак!.. Я доложу об этом немедленно. Следующий сеанс связи через час. Как поняли? Прием!

Однако снова на связь "Гнездо" вышло лишь часа через два, и Терентьев сразу же узнал донесшийся из наушников голос полковника Игнатенко.

– Привет! Узнаешь меня?

– Узнаю.

– Ну, рассказывай, как там у вас дела?

– Нормально, товарищ пол…

– Тебе говорили, что Сергеев исчез? – не дослушав, прервал начальника заставы Игнатенко.

– Так точно. Мне сообщили еще утром, что "Кукушка" на связь не вышла.

– Ты понимаешь, что это значит?

– Так точно, догадываюсь.

– Ну так слушай. Время "Ч" – одиннадцать.

Поможешь "Вороне" встречным ударом. "Ворона" вышла на рубеж и готова, через час доложишь о готовности и ты. Ясно?

– Так точно.

– Это первое. А второе… Ты не узнавал там…

Что там слышно, а?

– Товар пропал.

– В смысле?

– Нет его нигде.

– Как? Они же сказали…

– Нигде не нашли.

Игнатенко замолчал, и капитан явственно представлял себе, как он сейчас задумчиво сопит, стараясь переварить и осознать только что услышанную весть.

– И что дальше? – спросил полковник, нарушая молчание в эфире.

– Не знаю.

– Думай! Я должен за тебя отдуваться?! – снова взревел Игнатенко, в который раз срываясь на крик в совершенно невинной, казалось бы, ситуации. – Думай!

– Я понял…

– Ты ни черта не понял! Там мы на хрен никому не нужны сами по себе, ясно? И живем мы с тобой в кайфе не потому, что кому-то сильно понравились…

– А я кайфа не видел еще! Ясно, полковник? – вдруг заревел в микрофон Терентьев, которому уже до чертиков надоели каждодневные разносы начальника штаба. – Пока ты там себе трудовую мозоль на пузе растишь, на меня каждую минуту мины и гранаты сыплются…

– По твоей же дурости, притырок!

– Пошел ты!

– Ты мне еще там потрынди! Забываешься, капитан! У тебя, сука, обратного пути больше нет, ясно? Или ты "духам" достанешься, или сюда вернешься, а здесь тебе, падла, не жить…

– Тебе тоже, бля!

– Так вот поэтому, – вдруг спокойнее заговорил Игнатенко, разом понизив голос и изо всех сил стараясь сдержать бешенство, – вот поэтому ты и думай. Ясно?

– Ясно, – постарался взять себя в руки и капитан Терентьев.

– То-то… Время "Ч" запомнил?

– Так точно.

– Постарайся хоть как-то поддержать "Ворону". Я пришлю "грачей"…

– Нет, только не этих. Они раздолбают тут все – и своих, и чужих. Дай "вертушки".

– Хорошо..; И думай.

– Понял. Конец связи…

Терентьев, конечно, хорошо понял, чего хотел от него начальник штаба. Наверное, полковник был прав на все сто – обратной дороги из всей этой заварухи, кроме как в омут головой, у них уже не оставалось.

И действовать следовало так же странно и непредсказуемо, как странно и непредсказуемо затягивалась вокруг них смертельная петля событий.

Капитан отдал необходимые распоряжения, подготовил своих ребят к тому, что предстоящий бой будет, конечно, тяжелым, но именно он решит, останется ли хоть кто-то из них в живых. Четко и грамотно он определил задачи чуть ли не каждому бойцу, особенно старательно проинструктировав сержантов – в такой жуткой сече, которая предстояла им через несколько часов, именно сержанты встанут в случае чего на место офицеров. И если младшие командиры не будут знать, что конкретно нужно делать, провал всей операции обеспечен.

Затем Терентьев спустился в свой блиндаж, старательно завесив за собой дверной проем, и, по привычке приложившись к заветной фляжке, снова достал из вещмешка, лежавшего в ящике из-под гранатометных зарядов, маленькую портативную радиостанцию. Пора было начинать действовать…

* * *

Аркан не успел.

Он видел почти весь бой издалека, и, по его оценкам, даже с двумя взводами спецназа здесь ничего нельзя было сделать.

Он не увидел, конечно, подробностей того, как погиб второй взвод, выходивший на связь под позывным "Ворона", на соединение с которым двигались они, "Кукушка". Он лишь наблюдал издалека вздымающиеся в небо клубы огня, дыма и пыли, поднимаемые ежесекундными взрывами в той стороне, откуда пошли в атаку спецназовцы второго взвода.

Но он видел, как погибала застава, а потому мог представить себе, как нашли свою смерть и его друзья.

"Духов" оказалось гораздо больше, чем сообщала разведка. К тому же за неделю блокады бандиты успели профессионально подготовиться – они создали на склонах гор вокруг заставы настоящие укрепления, великолепно оборудовав каждую огневую точку.

Пограничники, ровно в одиннадцать по сигналу командира заставы бросившиеся на склоны при поддержке своих пулеметчиков, были сразу же накрыты шквальным, страшным, смертельным огнем сверху.

Атака захлебнулась в считанные секунды.

Успев покинуть укрытия разгромленной заставы, пограничники оказались на простреливаемой со всех сторон местности и теперь судорожно пытались найти спасение за каждым камнем, в каждой расщелине или яме.

Но укрыться от свинцового ливня, обрушившегося на них сверху, шансов не было.

Расстрел заставы был, пожалуй, пострашнее ночного расстрела взвода Аркана, если вообще можно сравнивать такие вещи…

* * *

– Вашу мать! – Терентьев предполагал, конечно, что атака будет нелегкой, но он и представить себе не мог, насколько плотным окажется огонь "духов" и насколько быстро залягут его бойцы, не в силах сделать больше ни шагу вперед и не в состоянии вернуться назад, в укрытия заставы. – Вперед, в атаку! Встать!

Он сам рванулся вперед, показывая бойцам пример, и кто-то уже бросился за ним, но близкий взрыв гранаты сбил капитана с ног, безжалостно швырнув его на землю.

Несколько секунд он лежал, прислушиваясь к собственным ощущениям – жив ли? цел ли? – затем вскочил, но ребята уже снова залегли, атака захлебнулась, и капитан бросился, укрываясь от огня "духов", за удачно подвернувшийся валун, жестом подзывая к себе радиста.

– Отходим! – крикнул он в свою маленькую переносную полевую радиостанцию, надеясь, что хоть кто-нибудь из сержантов жив и сможет передать приказ своим людям. – Назад, на заставу! В укрытия! Всем назад!

В этот момент рядом с ним тяжело плюхнулся на живот радист. Парень боялся за целость своей аппаратуры, висевшей в ранце у него за спиной, пожалуй, не меньше, чем за собственную жизнь.

Не дожидаясь, пока его подчиненный справится с радиостанцией, капитан сам рванул к себе висевший у радиста на плече микрофон, а другую .руку протянул за наушниками.

– "Гнездо", прием! "Кукушка" на связи. Мне нужна помощь. Срочно нужна помощь.

– В чем дело?

– Наша атака отбита. У меня масса "трехсотых" и хватает "двухсотых" (на языке кодированных сообщений "трехсотыми" именовались раненые, "двухсотыми" – те, помочь которым было уже ничем нельзя). Нужна срочная помощь в эвакуации и огневая поддержка.

– Помощи пока не будет, – спокойно ответило "Гнездо" голосом дежурного офицера.

– Как не будет? У нас уже все, конец, ни боеприпасов толком не осталось, ни медикаментов. Мы залегли, не можем пошевелиться даже. Нам срочно нужна помощь. У нас же "трехсотые", а из лекарств только бинты и остались. Вы что?! Срочно помощь давайте! Терпеть здесь больше уже невозможно. Как меня поняли? Прием!

Терентьев испугался не на шутку. Этот спокойный голос штабного связиста не просто настораживал – пугал по-настоящему.

– Ты вот что скажи – у вас может сесть вертолет?

– Может. Вы прикройте его огневыми "вертушками" и садитесь сколько угодно…

– Прорабатываем этот вариант.

– Быстрее!

– Доложите возможность своего немедленного отхода. Как поняли? Прием.

– Я отдал приказ, но смогут ли ребята…

– Не понял.

– Трудно отойти! Нам "трехсотых" надо выволочь и убитых. Нам нужна ваша помощь с воздуха, чтобы мы могли уйти. И где там "Ворона" копается? Нам хотя бы "трехсотых" тяжелых эвакуировать и к вам отправить, а сами мы потом еще продержимся, если на заставу вернемся. Вы нам хоть пару "вертушек" прислали бы!

– "Ворона" сама блокирована.

– Ну вот видите! – Терентьев отлично понимал, в какую переделку попали спецназовцы, спешившие им на помощь, а потому даже обрадовался – ну не бросят же в штабе на съедение "духам" такое множество народа! Должны же они прислать помощь! – Передайте "вертушкам", что мы сможем обозначить для них некоторые цели ракетами…

– Обстановка обсуждается.

– Срочно надо!

– Ладно, ладно, не волнуйся! К тебе пошла уже помощь, жди! "Ворона", как у тебя? Что там? – переключился штабной связист на взвод спецназа, и тотчас же отозвался его командир:

– Бля, залегли на хрен!

– Продолжайте атаковать, помощь вам уже идет. Помогите "Курице".

– Каким хером? У меня у самого уже два "двухсотых" и шесть "трехсотых", ясно?

– Полностью нас прижали, – снова закричал в микрофон Терентьев, перебивая "Ворону"; ясно было, что со стороны спецназа помощи уже никакой не будет. – Из РПГ, из "выстрелов" молотят, минометами. Мы не можем головы поднять. Заставу долбят. Срочно помощь! "Гнездо", помоги, 9 твою мать! Давай Игнатенко на связь, если сам не можешь!

– Я понял тебя, понял, "Курица". Понял и тебя, "Ворона", держитесь, идет помощь.

– По нам прямой наводкой бьют. В упор молотят, прямо с горы, суки.

– С какой стороны огонь?

– Отовсюду, мать их! Справа, метрах в ста, куча гранатометчиков засела, чуть левее – минометы.

Мы не можем головы поднять. Где ваша сраная помощь?

– Уже пошли "вертушки", жди, – невозмутимо отвечал штаб, и Терентьев понял, что большего пока от них не добьешься.

Вытащив из-за пазухи заветную фляжку, которую он предусмотрительно сунул под бронежилет перед атакой, он сделал два больших глотка и нервно закурил, пытаясь рассмотреть из своего ненадежного укрытия то, что делалось на поле боя.

Кто-то уже успел отойти к заставе, и ребята пытались организовать там огневую поддержку, работая из пулеметов ДШК по склонам, где засели "духи", но пулеметы быстро накрывались огнем вражеских гранатометов. Казалось, что теперь "духи" сосредоточили основное свое внимание на заставе, давая передышку залегшим на открытом месте пограничникам.

Правда, передышка была весьма относительной – командир заставы не мог даже толком оценить свои потери, не мог сориентироваться, где расположились его бойцы и что они делают. Он не видел ни одного своего сержанта, ни одного офицера, и это обстоятельство его особенно встревожило.

Отшвырнув в сторону только начатую сигарету, капитан Терентьев снова схватил микрофон:

– "Курица" на связи. Срочно нужны "вертушки", все! Мы не можем больше держаться.

– Спокойно, вас понял, – голосом Кашпировского отозвался штаб. – Держитесь, держитесь…

Сейчас командование как раз решает…

– Что решает?! – заорал вне себя Терентьев – Сколько можно решать, бля? Ты нам уже полтора часа мозги трахаешь… Вы там уже всех нас похоронили. Какая, бля, помощь?! Ждите, бля, помощь… "Гнездо", ну я прошу тебя, мобилизуй все, слышишь? Позови срочно к рации начштаба!

– Ну не нервничай ты так. Вылетели уже "вертушки" к вам, скоро будут…

– Когда они вылетели, на хрен? Сколько будут лететь, в конце концов? Мы тут уже заманались их ждать. Мы же уже не можем держаться. У тебя "вертушки" уже целый час летят. Я тебе час назад говорил – дайте помощь, вашу мать!

– Продержитесь еще минут двадцать… Ну мужики, ну минут двадцать, не больше…

– Ты что, бля?! Я не понимаю вас.

– Я понял тебя, "Курица", понял. Как у "Вороны" дела?

– Хреново, – отозвался спецназовец. – Тоже молотят прямой наводкой. У меня, между прочим, боеприпасы на исходе, скоро врукопашную на "духов" пойдем. Девять "трехсотых", черт возьми, и еще один "двухсотый".

– Господи, сколько ж вас там осталось?! – удивленно возопило "Гнездо".

– Сам посчитай.

– Понял тебя, понял. Успокойтесь…

Терентьев был опытный боевой офицер, уже много раз участвовавший и в мелких столкновениях с "духами", и в более крупных операциях. Но еще никогда в жизни ему не было так страшно, как теперь.

Как ни странно, но за себя он боялся сейчас меньше всего. Возможно, сказывалась усталость недельной блокады, возможно, это было следствием того разговора с Игнатенко, когда стало понятно, что обратного пути лично у него, у капитана Терентьева, просто нет. Так или иначе, но почему-то собственная судьба его не волновала.

Сейчас он больше всего боялся за ребят.

Нечто ужасное творилось сейчас на этом участке границы – практически сотню или полторы ребят расстреливали в упор, без жалости и сомнений, а они не имели ни малейшего шанса спастись или дать отпор – силы были слишком неравными. Но самое страшное состояло в том, что капитан не в состоянии был понять позицию штаба.

Гибло столько народа, подвергалась разгрому целая застава, пропадало элитное спецподразделение, а начальство и в ус не дуло. По радио пороли натуральную херню: все решают, высылать помощь или нет! Все думают, видите ли, позволить и дальше расстреливать ребят или все же выручать их всеми силами и средствами, какие только есть в распоряжении штаба!

Осознание того, что где-то не слишком близко от этого страшного места в тихом штабе преспокойно сидят несколько человек в таких же погонах, как и у тебя, и, пререкаясь друг с другом, решают твою судьбу и судьбу твоих подчиненных, – осознание этого было просто невыносимо.

Терентьев снова схватил микрофон:

– Вот что: вы меня заманали! Вы такими темпами целый день будете принимать решение. Давайте срочно "вертушки", пусть идут сюда. Мы тогда сможем головы поднять маленько. Как меня поняли? Срочно высылайте "вертушки"!

– Поняли вас хорошо, Капитан понял, что больше уже не может переносить этот спокойный тон. Он сорвался, зарыдав в микрофон, осыпая проклятиями штабных офицеров:

– Суки вы! Что вы там поняли? Мы уже выдохлись, сдохли! Вы вывезете нас всех отсюда ногами вперед. Но вам же не жить потом! Мы вас из-под земли достанем!..

– Успокойся, капитан.

– Я тебе успокоюсь! Давай быстрее "вертушки", гад! Решайте быстрее!

– Все, "вертушки" сейчас подойдут. Все нормально, успокойся, все нормально… Держись, братва, все будет хорошо, все идет нормально…

– Так где "вертушки"?

– Подходят уже. Обоим вам помогут. Обозначить себя дымами, как поняли? Прием.

– Нечем мне себя обозначать, ясно вам? – отозвался спецназовец.

– Мне тоже, – поддержал десантника Терентьев. – У меня с собой две ракеты есть только.

Обозначусь зеленой, как поняли? Прием.

– Понял.

– И сразу покажу направление, где гранатометчики засели. Как поняли?

– Понял. Ракета зеленого цвета в сторону гранатометов. Как подойдут "вертушки", я команду дам, чтобы обозначать. Держись на связи.

– А что мне делать остается, как не держаться на вашей траханой связи? – огрызнулся капитан. – Я еще и белую дам – в сторону минометов. Как поняли? Прием.

– Понял. При подходе "вертушек", когда услышишь звук, обозначишь себя. Понял меня?

– Да-да. Где же они?

– Сейчас.

– Ну сколько ждать можно? Нам всем отсюда сматываться надо. Всех эвакуировать. Понимаете?

– Да.

– Так где они?

– Подождите. Выясняем.

– Ну сколько же можно? – Терентьев уже не знал, что еще можно сказать штабным, что еще можно выкрикнуть в эту дурацкую радиостанцию, чтобы они поняли там наконец, насколько серьезная сложилась в горах ситуация. – Ребята, вы что себе там думаете?! Вы же нас хороните здесь заживо! Вы нас что, специально подставляете?

– Ну что ты трындишь! – попытался было возмутиться штабной офицер, но Терентьев не дослушал его: сорвав с головы наушники, он стал напряженно прислушиваться. В грохоте продолжающегося боя ему вдруг почудился такой родной, такой долгожданный звук – гул подлетающих "вертушек" огневой поддержки.

Сомнений быть не могло – они гудели где-то совсем рядом. Он просто не видел их пока из-за гор.

Капитан вертел головой во все стороны, не зная, откуда летчики попытаются зайти для огневого удара. Трясущимися от волнения руками он вытащил ракетницу, загнав в нее ракету, и теперь напряженно ждал, в любую секунду готовый показать направление огня своим спасителям.

Наконец он увидел их.

Выскочив из-за гор, вертолеты оказались совсем близко от них, но все же чуть в стороне. Терентьев вытянул руку с ракетницей в сторону склона, на котором засели особо лютовавшие "духи" – гранатометчики, и нажал на спуск.

Прочертив яркую зеленую дугу, ракета упала у самого объекта атаки – лучшего целеуказания для вертолетчиков и придумать было нельзя.

Но… Случилось что-то странное.

Четыре "вертушки", похожие издали на каких-то фантастических летающих крокодилов, одна за другой по очереди зашли на штурмовку. Но бомбили они пустой склон в километре от места боя!

Пыль и огонь, взметнувшиеся в небо после серии взрывов, не оставляли сомнений в том, что одним залпом вертолетчики снесли половину горы, которую они атаковали.

Но это была не та гора!

А дальше произошло нечто совсем необъяснимое – развернувшись, вертолеты набрали скорость и.., скрылись за горами!

Вдалеке постепенно затихал гул их двигателей.

Первыми очухались "духи" – их огонь, прерванный появлением "вертушек", возобновился с новой силой и яростью, добивая остатки того, что называлось погран-отрядом.

Затем пришел в себя офицер-спецназовец, который, наверное, тоже наблюдал столь эффектную атаку с воздуха. В своих наушниках Терентьев отчетливо услышал, как тот коротко бросил:

– Ну все, теперь нам трындец!

И только тогда капитан окончательно понял, что произошло. Схватив микрофон, он закричал в радиостанцию страшным, нечеловеческим голосом:

– "Гнездо", сука! "Вертушки" уходят! Они отработали не там и уходят! Вы что, бля, падлы? Поверни их быстро! Левее на километр надо было. Я же ракету дал! Разверни их! Слышишь? Вы что там, повымерли все? Суки! Ты принимай решение быстро, бляха-муха! Ты, "Гнездо", сука! Мы тебя все равно из-под земли достанем, понял или нет? Обещаю!

Наверное, что-то в его голосе заставило штабного офицера связи осознать, насколько реальна угроза брошенного на погибель капитана. Наверное, связист поднял на уши весь штаб. Наверное, от самого Игнатенко, а возможно, от кого-то и повыше чином летчики получили по первое число, и им ничего не оставалось, как срочно переделать свою работу, и переделать ее на этот раз качественно.

Не прошло и трех минут, как "вертушки" вернулись. Терентьев повторил для них целеуказание, выпустив свою последнюю ракету.

И горы перевернулись.

Наверное, с самого своего рождения в грохоте вулканов не видел Памир такого – на склоны его гор, туда, где засели "духи", сошел настоящий ад.

Древние горы стонали и дрожали, прошиваемые чуть ли не насквозь ракетами "вертушек".

В считанные мгновения укрепленные позиции "духов" превратились в море огня, пыли, дыма, разметающихся камней. Бандиты не успели сделать по вертолетам ни единого выстрела из своих "стингеров" – вертолетчики прижали их к земле и показали, что же такое на самом деле гнев Аллаха.

Ужас продолжался долго.

Достаточно долго для того, чтобы пограничники сумели оттянуться к заставе, загрузить в одну из севших на развалинах заставы "вертушек" убитых и раненых, перегруппироваться. Остатки спецназовцев, подхватив своих убитых и раненых товарищей, сломя голову бросились к разгромленной заставе, пытаясь спастись под защитой ее укреплений, пока не очухались таджики.

Командир заставы капитан Терентьев, убедившись, что его ребятам на этот раз удалось избежать смерти, хлебнул еще пару глотков для храбрости из заветной фляжки, захватив автомат и свои странные "уоки-токи", незаметно отполз в сторону и быстрыми перебежками бросился прочь от заставы, прочь от огня.

Прочь от своих.

Навстречу неведомому, смертельно опасному, странному.

Обратной дороги к своим для него больше не было.

 

I

Еще чуть-чуть – и залпы "вертушек", которые долбили засевших на склонах вокруг заставы "духов", запросто накрыли бы спрятавшегося в расщелине Толика. Ракеты рвались, казалось, над самой его головой. Горы дрожали и гудели, сверху сыпались камни и песок, и только чудом парень не попал под обвал, прогрохотавший чуть правее его укрытия.

Когда "вертушки", отработав, ушли, Аркан осторожно выглянул из своего укрытия, пытаясь разобраться в том, что творится на поле боя.

Выяснить, что стало в итоге с "духами", многим ли из них удалось уцелеть после этого жуткого налета, не было пока никакой возможности – взметнувшиеся в воздух пыль и дым окутывали склон плотной пеленой. Рассмотреть хоть что-нибудь там, на склоне, Аркан не смог и решил подождать.

Он знал, что теперь, после ухода "вертушек", рано или поздно ситуация прояснится. Да и то сказать – дальнейшие события могли развиваться всего двумя путями: или "духи", переведя дыхание и собравшись с силами, снова возьмутся за заставу, добивая последних ее защитников, или пограничники, воспользовавшись замешательством противника и почувствовав собственную силу, перейдут в атаку, чтобы разблокировать наконец заставу и вызвать транспортные и санитарные вертолеты.

В последнем случае "духи" вряд ли станут принимать бой – они растворятся в этих горах тихо и незаметно, мелкими неуловимыми группами рассосавшись по ущельям и склонам, по расщелинам и пещерам, захватив с собой оружие и боеприпасы и оставив наступающим шурави только трупы своих верных Аллаху товарищей…

"Странно, однако!" – заметил про себя Аркан, взглянув на часы: время шло, но ни одна из противоборствующих сторон пока не подавала никаких признаков активности. В этой неясной переломной ситуации никто почему-то не делал попыток захватить инициативу – в горах повисла странная напряженная тишина, и это обстоятельство насторожило сержанта. Не могло же, черт возьми, случиться так, как в том старом фильме: "Это очень грустная история, в которой все умерли!"

Чертыхаясь, Аркан вытащил из рюкзака бинокль и, приблизив окуляры к глазам, первым, делом посмотрел на тот склон, который подвергся обработке с "вертушек".

– Ага! – вырвался у него непроизвольный вскрик радости. – Не понравилось!

Никаких сомнений быть не могло – оставшиеся в живых "духи" явно решили "делать ноги", пока не поздно. Со своего наблюдательного пункта Аркан хорошо видел позиции блокировавших заставу таджиков. "Вертушки" все же здорово их потрепали – повсюду валялись трупы, покореженное оружие, ошметки каких-то тряпок, которые при ближайшем рассмотрении вполне могли оказаться просто кусками разорванных взрывами тел.

Несколько человек суетливо возились у двух уцелевших минометов, отделяя плиты и сошки, явно готовя их к транспортировке. Еще несколько "духов" бродили по горе, склоняясь над трупами товарищей и собирая уцелевшие автоматы и прочую экипировку. Небольшая группа боевиков уже поднималась по склону – на каждом бойце в этой группе висело сразу по несколько гранатометов и автоматов.

"Духи" явно драпали, но на заставе этого как будто и не замечали – ни одного выстрела вслед.

Казалось бы, сейчас, когда никто не мешает, вытащить наверх из укрытия автоматические гранатометы – и "шахматкой" по склону. Раз, другой! Всего несколько залпов – и шесть десятков гранат довершили бы то, что не успели доделать Ми-24. Но застава упорно молчала.

Аркан перевел бинокль на "Красную".

У него чуть снова не вырвался непроизвольный возглас, но на сей раз это был бы возглас изумления: посеченная взрывами мин и гранат, покореженная, разрушенная застава словно вымерла.

Среди развалин "Красной" Аркан не мог разглядеть ни одного пограничника. Сержант понимал, что они там есть, что хоть кто-то остался в живых: ведь он видел, как ребята атаковали, как отходили назад под плотным огнем "духов". Ведь кто-то должен был уцелеть!

Но видимо, шок от "дружеской" встречи, которую устроили пограничникам басмачи во время неудачной атаки, оказался настолько сильным, что желания высовываться из укрытий теперь ни у кого на заставе не возникало.

"А как же раненые?"

Толик перевел бинокль на поле боя – маленький пятачок, ставший местом атаки и гибели пограничников, – и удивленно покачал головой: лишь на дальнем от него фланге несколько бойцов под началом сержанта пытались организовать эвакуацию раненых и убитых ребят из своего подразделения, суетливо перетаскивая их на расстеленных плащ-палатках.

Аркан не зря удивился – с таким он еще никогда не сталкивался: в спецназе отношение к раненым товарищам обычно было совсем иным.

Парни из его батальона предпочитали подставить под пули собственную голову, чем бросить истекающего кровью товарища. Толик почувствовал, что желание выручить попавших в переплет погранцов, которое двигало им все эти дни, помогая на последнем издыхании тащить по горам тяжеленный пятидесятикилограммовый рюкзак, да еще и ухитряться подбадривать друзей, теперь сменяется странным раздражением.

"На хрена тогда вообще все это надо было? Ради какого говна полегли ребята из моего взвода? Ради этих зелено-погонных ублюдков, не рискующих высунуться из окопов даже тогда, когда по ним никто и не пытается стрелять? Ни в жизнь не поверю, что они все там перемерли! Обосрались по уши и сидят, суки, нос высунуть боятся…"

Наверное, он бы еще долго, все больше распаляясь, ругался про себя, подыскивая самые обидные определения для перетрусивших пограничников, если бы вдруг не заметил такое, чего понять и объяснить даже самому себе был не в силах.

Сначала он подумал, что ему это просто померещилось. Аркан оторвал глаза от бинокля и тут же снова прильнул к окулярам, поправляя и без того достаточную резкость.

Теперь сомнений быть не могло – по ложбине, в которой захлебнулась отчаянная атака пограничников, в сторону ущелья, уходившего на восток прямо под ногами Аркана, полз человек.

Он полз быстро и уверенно, и, присмотревшись к нему повнимательнее, Аркан дал бы голову на отсечение, что этот человек не ранен.

Он был одет в форму пограничника.

Более того – это был офицер…

Несколько минут парень тупо смотрел на проползавшего мимо него погранца. Мысли роем кружились в голове Толика, но никакого более или менее подходящего объяснения столь странному поведению офицера он не находил.

"Испугался? Решил бежать куда глаза глядят?

Не может быть – бой окончен, "вертушки" подолбали всех, кого только можно было. Сейчас, собственно, можно пожинать лавры успешного боя…

Может, это переодетый в форму погранца "дух"?

Тоже нереально – застава не настолько велика, чтобы затеряться на ней незамеченным, тем более офицеру. Все там друг друга в лицо знают, давно повязали бы уже… Или он свихнулся, увидев что-то особенно жуткое? Нет, вряд ли офицер блокированной на протяжении стольких дней заставы мог быть чем-то еще до такой степени поражен, чтобы вдруг резко сойти с ума. Да и ползет он как-то уж слишком старательно, академично, будто под снайперским огнем. Ему явно не хочется, чтобы его кто-нибудь заметил. Странно, конечно, от кого же ему сейчас прятаться?.."

И вдруг Аркан отчетливо увидел ответ на все свои вопросы. Да, офицер прятался! Но прятался он не от "духов" – таджикам сейчас было не до пограничников.

Он прятался от своих!

Он уходил незаметно, не прощаясь – по-английски.

Почему?!

Аркан решил обязательно узнать правду. Уж слишком много странностей, слишком много необычного и необъяснимого случилось со спецназовцами в горах за время этой короткой операции.

И Толик, зло сплюнув, снова взвалил на плечи рюкзак и взял в руки автомат. Выхода не было – именно ему предстояло дознаться, куда и зачем ползет этот странный офицер.

Он не знал, откуда взялось его предчувствие, но был уверен, что эта неожиданная встреча – судьба и общая нить судьбы связывает их двоих – последнего оставшегося в живых спецназовца и этого добровольно отбившегося от своих офицера-пограничника.

Аркан тихо, на полсотни метров по склону выше ползущего, пошел за ним следом…

Привет, папа и мама!

До дембеля остается совсем немного, но именно эти дни, оказывается, имеют странную особенность ползти не спеша и тоскливо. В сутках теперь, кажется, уже не двадцать четыре, а все сорок восемь часов. Встаешь с утра, идешь на занятия, и у тебя возникает чувство, будто обед не наступит никогда и этот проклятый день никогда не кончится.

Единственное спасение теперь для меня – хоть какой-нибудь наряд или караул. Лишь в постоянных проблемах и заботах забываешь о времени. Ведь все мысли теперь только о нем – о дембеле, но он, как назло, не торопится наступать, не торопится отпустить меня отсюда, с этих гор, домой, в Москву.

Честное слово, мама и папа, нет уже у меня никаких сил ждать того дня, когда же смогу попасть на эту недоступную свободу, увидеть наконец вас, пройтись породному городу, посмотреть на нормальных людей, встретиться с Наташей и забыть про весь здешний кошмар.

Что самое смешное – за все это время я так и не уразумел, ради чего мы, русские ребята, русские солдаты, здесь торчим.

Геополитическое влияние, интересы России и всякие прочие подобные штучки – это только слова, это чисто политические понятия, отражающие амбиции политиков.

У меня складывается твердое убеждение, что все разговоры о великой России и ее присутствии в зонах ее жизненно важных интересов – не более чем химера, которая должна отвлечь самих россиян от главного: от проблем своего собственного развития, от проблем своей собственной жизни.

Может, мое сравнение и не совсем корректно, но вспомните ту же гитлеровскую Германию или сегодняшнюю Кубу – немецких люмпенов погнали завоевывать мир, несчастных кубинцев все еще заставляют бороться с империализмом, и все ради того, чтобы они как можно меньше задумывались о себе, о своем желудке, о своей судьбе!

Господи, да если бы Россия была по-настоящему богатым, развитым, демократическим и в политическом, и в экономическом отношении государством, разве нужно было бы утверждать свое геополитическое присутствие военным, силовым способом ?

Взять, к примеру, те же Соединенные Штаты – они могут находиться за тысячи километров от любого региона планеты, но тем не менее их влияние на дела этого региона будет весьма ощутимым и без всяких военных баз.

За счет чего же? За счет богатства, за счет продуманной внешней политики, которая далеко не всегда означает применение силы.

Ведь это так просто!

Но нашим политикам кажется, что если российские пограничники не будут торчать здесь, в этих проклятых горах Памира, между Сциллой Таджикистана и Харибдой Афганистана, то для России в здешнем регионе все будет кончено.

Хотя мне крайне интересно, что же здесь для нас еще не "кончено".

Я ведь вижу – мы здесь чужие.

Сегодня у власти люди из Куляба. Они нам сейчас улыбаются, они нас любят.

Как долго? Пока мы охраняем их, защищаем. А завтра ? В результате переворота или даже самых демократических выборов во главе государства станут ребята, скажем, из Ленинабада. Они нам также станут улыбаться, как кулябцы сегодня, зато теперешние наши "друзья" возьмутся за оружие. Так неужели не ясно, чего стоят все эти улыбочки и заверения в большой дружбе?

Впрочем, что-то я увлекся, расписался. Тебе, мама, это вряд ли интересно, а ты, отец, и так все понимаешь. Так что буду лучше думать и писать о приятном – о скором дембеле, о нашей встрече.

А пока целую. Скучаю.

Толик.

Идти следом за этим странным офицером с "Красной" было не так-то просто.

Еще бы! Ведь Аркан тащил на себе совсем не легонький рюкзак с наркотой, да и с автоматом расставаться не собирался. Плюс ко всему он пытался двигаться как можно более скрытно, опасаясь не только того, что его случайно заметит преследуемый офицер, но и не желая нарваться ненароком на недобитых "вертушками" бандитов.

Офицер же, перестав ползти и поднявшись на ноги, шел налегке, быстро удаляясь от заставы.

Кроме маленькой рации, по которой он периодически с кем-то связывался, да плоской фляжки, тоже периодически служившей добрую службу своему хозяину, у него с собой ничего и не было.

Аркана это обстоятельство просто поражало – бродить здесь, в горах, без автомата и вообще без всякого оружия выглядело чистым безумием.

Толик так и не разобрался еще сам, за каким чертом ему сдался странный офицер, но упрямо шел следом, облизывая пересохшие губы и пытаясь не думать о еде. Их своеобразная гонка продолжалась до полудня, и Аркан успел уже здорово вымотаться за эти несколько часов, как вдруг…

Впрочем, "вдруг" все случается только в сказках, а появление в неглубоком ущелье, по которому шел офицер, группы моджахедов не стоило считать случайным.

Аркан вжался в гору. Ему хотелось раствориться в камнях, слиться с ними, превратиться в какой-нибудь огромный валун. Он многое повидал за время службы в Таджикистане и был далеко не робкого десятка, но сейчас он даже спиной, как ему казалось, чувствовал ствол автомата, нацеленный ему между лопаток.

"Вот угораздило!" – мелькнула мысль.

Толик не сомневался в том, что его давно уже вычислили. "Духи" всегда были весьма осторожными ребятами – они не могли назначить встречу в ущелье, не выставив на всех подступах свои посты и засады и не будучи на сто процентов уверены в безопасности встречи. Вряд ли контакты с офицером-шурави могли казаться таджикам настолько обыденными, чтобы проигнорировать элементарные правила предосторожности. Поэтому Аркан не сомневался в том, что его пасут.

Гораздо хуже было то, что до сих пор никто не попытался его остановить ни выстрелом, ни окриком. Это могло означать только одно – его хотят взять неожиданно, резко, живым. А то, что душманский плен окажется страшнее смерти, у Аркана сомнений не вызывало. Следовало готовиться к самому худшему.

Осторожно приподняв голову, Аркан осмотрелся.

В принципе позиция, которую он сейчас занимал, была неплохой – спереди его заслонял большой камень, который вполне мог сойти за бруствер, а все пространство позади отлично просматривалось и простреливалось, поэтому он мог не бояться, что кто-то попытается приблизиться к нему с тыла. К тому же со своего места он мог хорошо видеть все, что делается в ущелье и на противоположном склоне.

Он мог ожидать теперь внезапного нападения "духов" только сверху. Это как раз было бы самым неприятным – попробуйте вести огонь снизу вверх, будучи не в состоянии рассмотреть противника за гребнем и следить за его перемещениями, для него в то же время находясь на виду.

Аркан чертыхнулся. Жаль, что он не заметил никого из пасущих его "духов".

"Дать наугад пару очередей, чтобы "духи" проявили себя, и принять бой в открытую?"

Он еще раз осмотрелся.

"Не-ет. А вдруг?.."

Это было, конечно, маловероятно, но вдруг моджахеды на сей раз пренебрегли в спешке или из-за чрезмерной уверенности в своих силах элементарными правилами безопасности и не выставили постов?

В таком случае его скорее всего до сих пор никто не засек.

Открыв огонь, он бы демаскировался, тут же вызвав на себя огонь тех "духов", которые были внизу.

"Кстати, как они там?"

На всякий случай вытащив из карманов и положив перед собой две гранаты, Аркан передернул затвор автомата и осторожно выглянул из своего укрытия.

Пограничник теперь устало сидел на камне, о чем-то рассказывая высокому чернобородому моджахеду, одетому во все черное. "Дух", очевидно, плохо понимал по-русски и часто поворачивался к молодому парню, – наверное, переводчику, который скромно стоял у него за спиной. Еще десяток моджахедов почтительно топтались в стороне, не мешая своему командиру беседовать с шурави.

Аркан, конечно, почти ничего не слышал из их разговора, но доносившиеся до него возгласы пограничника, в значительной части непечатные, а также его резкая жестикуляция показывали, что офицер то ли просит чего-то, то ли оправдывается в чем-то перед своим мрачным собеседником. Погранец часто прикладывал руки к груди, хлопал себя почему-то по карманам и вопросительно, с надеждой посматривал на переводчика, когда тот растолковывал ему смысл очередной короткой фразы, брошенной "черным".

Разговор, видимо, принимал для пограничника скверный оборот. Он волновался все больше и больше, все громче оправдываясь и все отчаяннее жестикулируя.

До Аркана даже долетали теперь отдельные его фразы:

– Да не знаю я, где деньги! Не знаю я, куда подевались драги!.. Я не брал себе ничего!.. Мы всегда честно работали, ты же знаешь меня!..

Его собеседник отмалчивался, изредка отрицательно качая головой, словно в тяжком раздумье.

Аркан не успел задуматься над смыслом услышанных им слов, как ситуация резко поменялась.

Офицер-пограничник отшвырнул в сторону свою фляжку и бросился на "духа". Однако тот на удивление быстро среагировал на это движение, четкой подсечкой и провожающим ударом по шее сбив нападавшего с ног. Тотчас, заклацав затворами, к странной парочке подскочили остальные таджики, стоявшие все это время в стороне.

Несколько пинков и ударов прикладами, видимо, отбили у пограничника всякое желание продолжать что-то доказывать силой. Он с трудом сел и, протягивая руки к "черному" командиру, снова начал просить о чем-то – горячо, страстно.

Но слушать его теперь явно не желали.

Главный "дух" что-то коротко бросил своим, кивнув на пограничника, отошел в сторону и уселся, поджав ноги, на землю метрах в двадцати от места разговора, демонстративно отвернувшись.

Всем своим видом он показывал, что его ни капельки не трогает дальнейшая судьба "грязного неверного".

В отличие от черного "духа", изображавшего полное равнодушие, Аркан весь напрягся.

Дело принимало неприятный оборот.

Какие бы подлые и паскудные дела ни объединяли пограничника с таджикскими оппозиционерами, сейчас это становилось неглавным.

Главным было то, что вооруженные "духи", которые пришли, вполне возможно, из-за "речки", как еще со времен афганской войны называли российские военные Пяндж, без всякой жалости, грубо вывернув руки и лупя прикладами автоматов по чему попало, прикручивали к торчащему неподалеку деревцу нашего, российского офицера.

"Если даже он и скотина, – подумал Аркан, – то решать это не мне и не им, а суду. А измываться над ним я этим гадам не позволю!"

Аркан уже несколько раз видел эти страшные символы непонятной, никем официально не объявленной войны, в горнило которой оказались втянуты российские парни. Он сам отправлял домой своего сослуживца, снятого с такого же вот скрюченного горного деревца, – отправлял запаянным в цинк даже без окошечка, чтобы не дай Бог мать его не увидела, какие муки пришлось пережить сыну перед смертью.

"Духи" умели измываться над шурави на удивление изобретательно – у обезображенного, оскверненного трупа нашего солдата, замученного ими, трудно было найти место, не тронутое ножом, огнем или дубиной. Отрезанные пальцы, выколотые глаза, нарезанные полосками уши, перебитые чем-нибудь тяжелым суставы, лопнувшая от ударов селезенка и измочаленная печень – это лишь цветочки, самый простой набор пыток, к которым прибегали моджахеды. Настоящие же "умельцы" ухитрялись разделывать человека на части, оставляя тем не менее его на несколько часов в живых, чтобы подольше и пострашнее помучился.

Аркан представил себе, как он будет со своего места наблюдать за всеми этими мерзостями, и больше уже не колебался: снова рассовав гранаты по карманам, он подхватил автомат и, оставив за камнем рюкзак с наркотиками, осторожно, как тень, выскользнул из своего укрытия.

Он полз по горе, пытаясь спуститься пониже, и старался вжаться в эти камни, раствориться в них, стать с горами единым целым, ни малейшей неточностью движений не привлечь внимания веселившихся внизу, в долине, "духов".

Он не спускал с них глаз и видел, что те уже начали свою страшную игру: гогоча и что-то гортанно выкрикивая, они вяло, как будто разминаясь и не спеша торопить события, по очереди наносили удары по привязанному к дереву офицеру.

Ногой в пах, кулаком в солнечное сплетение, прикладом по лицу…

Пограничник, вскрикивая после каждого удара, непрерывно просил переводчика:

– Слышь, скажи ему, что я ничего не знаю!.. Я сказал все!.. Скажи ему, что я не вру!.. Скажи, я прошу тебя!..

Аркан подполз к ним уже метров на пятьдесят и теперь хорошо слышал, что кричал, оправдываясь и прося пощады, привязанный к дереву офицер.

Его никто не слушал. Переводчик лишь однажды попробовал обратиться к своему командиру, но был тут же остановлен одним властным жестом "черного" и замолчал. Наверное, объяснения шурави теперь не интересовали главаря банды: он чувствовал, что ничего нового русский офицер пока не скажет – слишком мало и несерьезно пока что было оказанное на него воздействие.

"Черный" сидел все там же, не меняя позы, все с тем же безразличным видом.

Аркан попытался оценить ситуацию.

Бросаться в омут вниз головой…

Конечно, он знал, что бой ему придется принять, и знал, что шансов у него не слишком много.

Он, безусловно, боялся. Боялся, что этот день станет для него последним. Боялся боли от пули, входящей в тело. Боялся, что никогда не вернется в Москву, к родителям, к нормальной жизни.

А как же без этого! Никогда не верьте тем, кто утверждает, будто не боится в последнюю минуту перед боем!

Но усталость, навалившаяся после изнуряющего горного перехода с полной выкладкой, боль от потери друзей – совсем молодых еще ребят, непреодолимые голод и жажда – все это погружало Аркана в какое-то странное оцепенение. Не физическое, нет, – сил у него хватило бы еще надолго.

Но вот психологически он словно омертвел. Сейчас ему было по большому счету все равно, погибнет он или останется жить, будет распят на дереве рядом с этим офицером или освободит его.

Мозг Аркана работал теперь так, словно принадлежал не его телу. У тела остались эмоции и чувства. У мозга же появилась цель – уничтожить врага, спасти своего. Для выполнения этой задачи нужно было рассчитать все так, чтобы на протяжении пяти секунд после первого выстрела, пока "духи" будут приходить в себя, успеть сделать как можно больше и не просчитывать уже в бою возможные варианты действий.

Аркан еще раз пересчитал "духов".

"Черный" чуть поодаль – раз, переводчик рядом с ним – два. Эти двое были спокойны и не возбуждены. Их автоматы висели за спиной, и по крайней мере несколько секунд им понадобится для того, чтобы привести оружие к бою.

Семеро "духов" сейчас веселились возле офицера. Многие из них держали в руках автоматы, тыкая время от времени пограничника стволами и прикладами.

Это не понравилось Аркану. Не понравилось ему и то, что эти семеро находились слишком близко от погранца – нельзя было кинуть в эту группу гранату, а в перестрелке шальная пуля запросто могла попасть в пленника: веревки, крепко прикрутившие его к дереву, не позволяли укрыться от пуль, залечь.

"Девять против меня одного – расклад просто забойный! – невесело усмехнулся Аркан. – Шансы мои в самом лучшем случае равны лишь двенадцати процентам из ста".

Он удивился тому, насколько быстро сумел подсчитать этот процент, – наверное, его мозг работал с удвоенной быстротой и энергией. А в следующее мгновение Аркан уже знал, как будет действовать.

Смущало его только одно – "черный" с переводчиком сидели тоже слишком близко к офицеру. Осколками разорвавшейся возле них гранаты могло задеть и пограничника.

Впрочем, иных вариантов у Аркана не было.

Оставалось надеяться только на то, что в конце радиуса разлета осколки не смогут причинить пленнику "духов" сколько-нибудь серьезного вреда.

В этот день время для Аркана оказалось спрессованным в один ком. Казалось, всего пару секунд назад он рассовывал вытащенные гранаты назад по карманам, а теперь их снова приходилось извлекать на свет Божий. Выдернув чеку из первой, он сильно швырнул ее в сторону "черного", тут же отправив для верности следом и второй "подарочек".

Плюхнувшись на живот за ближайший камень и одновременно вскинув автомат к плечу, Аркан увидел, что гранаты разорвались как раз в том месте, где сидел командир таджиков вместе со своим переводчиком.

"Духов" ошеломили неожиданные взрывы у них за спиной. Они не успели заметить, откуда пришла угроза. Потеря командира подействовала на них подавляюще. Несколько мгновений они стояли в оцепенении, глядя туда, где только что сидел их главарь, а теперь медленно оседала взметнувшаяся в небо пыль. Один из них даже не сразу почувствовал, что ранен, – лишь через некоторое время он упал на колени, схватившись за живот и выронив автомат, и завыл диким голосом.

"Духи" недоуменно оглянулись на этого своего раненого. Кто-то из них бросился туда, где только что грохнули взрывы. Этих нескольких мгновений хватило Аркану для того, чтобы четким, отработанным движением прижаться щекой к прикладу, взяв на прицел фигурки врагов, и открыть шквальный, беспощадный огонь.

Первой же короткой очередью он уложил наиболее опасного противника – высокого и быстрого в движениях "духа". Аркан его заметил сразу – еще не успел громыхнуть взрыв второй гранаты, а высокий таджик уже вскинул автомат и с яростью, пятясь назад, сверлил взглядом горы, выискивая нападавших. Именно его нужно было нейтрализовать в первую очередь.

Следующими стали сразу трое "духов", сваленных одной длинной очередью. Тут же, без промедления, последовала такая же длинная очередь в того басмача, который кинулся к месту гибели "черного".

Таджик с разбегу ткнулся в песок и больше уже не двигался. Только тогда Аркан, на ходу переворачивая спаренный магазин, перекатился из-за камня на пару метров в сторону, не давая возможности оставшимся в живых моджахедам пристреляться к месту своего укрытия.

Прошло всего три, максимум пять секунд, а ситуация изменилась кардинально. Шансы Аркана существенно выросли – теперь за него можно было давать один к двум. С другой стороны, теперь на его стороне уже не было главного помощника – фактора внезапности.

Со стороны "духов" сейчас вяло и нерешительно огрызались лишь два автомата. Укрывшись за невысоким бугорком, Аркан думал, что делать дальше.

Он понимал: "духи", придя в себя и сообразив, что он здесь один, попытаются зайти с двух сторон и с легкостью "раскатать" его. Один из оставшихся в живых моджахедов весьма удачно укрылся за саксаулом, к которому был привязан офицер. Таджик знал, что в результате стал недосягаем для автомата спецназовца, а потому вряд ли мог решиться покинуть столь надежное живое прикрытие.

Осторожно высовываясь из-за камня, сержант заметил, что второй "дух", пытавшийся осуществить какой-то обходной маневр, был человеком в летах – не особенно быстрым и подвижным. Во время его перебежек от одного укрытия к другому Аркан легко мог взять его на прицел.

Тем временем таджик, укрывшийся за пограничником, наглел все больше, – пользуясь своей безнаказанностью, он все точнее пристреливался к тому бугорку, за которым схоронился Аркан.

Пули, посвистывая, чиркали уже над самой головой парня, и оставаться на месте, дожидаясь, пока совсем близко подойдет второй "дух", смысла не было никакого.

Аркан в отчаянии огляделся.

Ничего похожего на более надежное укрытие вокруг не было. Наверное, единственным его шансом оставался тот самый камень, прячась за которым он и начал бой.

Сжавшись в комок. Аркан ждал.

Как только автомат, бивший по его бугорку, замолчал (видимо, стрелок менял магазин), Аркан решился и, как пружина, одним прыжком перелетел за спасительный камень.

Наверное, ему просто повезло – пожилой таджик как раз совершал одну из своих неуклюжих перебежек, а "дух", спрятавшийся за пограничником, не успел перезарядить оружие.

Еще в прыжке Аркан открыл неприцельный огонь по противнику и добил пожилого таджика уже из-за камня.

В следующее мгновение он, как сурок, юркнул за камень, даже не пытаясь высовываться под градом обрушившихся на его укрытие пуль.

Теперь их осталось только двое – он и спрятавшийся за пограничником "дух".

Противник пристрелялся к камню, высунуться Аркан не мог, и потому положение складывалось просто патовое.

Что следовало делать дальше? Ждать, пока у "духа" не закончатся патроны? Но сколько придется ждать? К тому же моджахед, на мгновение выскочив из своего укрытия, мог выхватить запасной магазин у кого-нибудь из своих мертвых товарищей, лежавших всего-то в метре-двух от него.

Аркан, лежа пластом за своим камнем и пытаясь контролировать действия "духа", напряженно размышлял.

Если эта группа являлась лишь головным отрядом большой банды, тогда дело его было швах – уже пять минут как к месту боя, услышав звуки стрельбы, на всех парах мчится его неминуемая смерть.

Нет, лежать и ждать чего-то не стоило.

Ему обязательно нужно было действовать, и действовать быстро и неординарно.

И решение к нему пришло – столь же оригинальное, сколь и рискованное.

Захватив двумя пальцами специальный десантный нож "Оса" таким образом, чтобы он прятался за тыльной стороной ладони, Аркан отбросил в сторону автомат – так, чтобы это хорошо видел засевший в пятидесяти метрах от него таджик, и медленно-медленно поднялся из-за камня с поднятыми вверх руками.

Это был, конечно, самый страшный момент в его жизни. От него в этот момент уже ничего не зависело.

Аркан был так напряжен, что слышал стук крови в собственных висках. Ему казалось, будто из-за этого стука от не сможет даже услышать очередь из автомата "духа" – не услышит, с каким звуком вылетит из ствола пуля, несущая ему смерть.

Он ждал выстрела.

Но…

"Дух" не стрелял.

И Аркан сказал:

– Сдаюсь! Слышь, не стреляй! Сдаюсь!

"Дух" молчал, недоверчиво посматривая из-под сурово насупленных бровей на русского солдата, который только что уложил стольких его собратьев.

Как же так – этот дьявол, который в одиночку перебил столько народа, вдруг сдается, да еще тогда, когда из девяти врагов в строю остался только один!

Таджику было трудно поверить в такое.

Он покосился на трупы своих товарищей, и ненависть к неверному снова наполнила его сердце.

Наверное, Аркан почувствовал, что противник вот-вот нажмет на курок, и снова заговорил – заговорил спокойно, негромко, будто успокаивая "духа":

– Смотри, я без оружия. Не стреляй. Я сдаюсь.

Я хочу в Афганистан.

Таджик вздрогнул.

Он не понимал, что говорит этот шурави, но сомнения в том, что он сдается, не было. Он ведь сам видел, как выбросил русский в сторону свой автомат. Он ведь своими глазами видел, что в руках у русского солдата ничего нет! Да и если к ним сегодня сам пришел русский офицер и тоже сдался, то почему бы не сдаться и этому странному солдату? А сколько можно на нем заработать, если удастся переправить его домой!

Таджик напряженно размышлял, не покидая своего живого укрытия. В нем сейчас боролись два противоречивых чувства – с одной стороны, перед ним был враг, желание убить которого еще не пропало, с другой – этот парень сдавался сам, и на нем можно было заработать. На загорелом и глуповатом лице моджахеда мысли читались столь просто и явственно, что привязанный к дереву Терентьев не выдержал.

– Сдается он, не видишь, что ли? – с усмешкой произнес офицер.

Он не мог не порадоваться тому, что парень спас его от неминуемых пыток. Но имелась и еще одна положительная сторона во всем этом деле – как только начался бой и кто-то метко бросил гранату в Карай-хана, Терентьев решил, что военного трибунала ему не избежать. Он был уверен, что если группа, напавшая на моджахедов, захватит его живым, то на милосердие ему рассчитывать не стоит.

Он предполагал, что кто-то из спецназовцев, помогавших разблокировать "Красную", шел по его следу, а улик против капитана за это время можно было собрать предостаточно.

Теперь же оказывалось, что трибунал временно отменяется и про пытки пока что тоже можно забыть.

Голос привязанного к дереву офицера подействовал на "духа" успокоительно. Моджахед вышел наконец из-за дерева и сделал шаг вперед. Автомат в его руках черной дырочкой горячего еще ствола все так же напряженно смотрел Аркану прямо в сердце.

Сержант тоже сделал шаг вперед и остановился.

Он вдруг понял, что каждый шаг навстречу этому придурковатому моджахеду будет даваться ему с огромным трудом.

Каждый шаг – это увеличение вероятности того, что "дух" не промахнется с первого же выстрела.

Каждый шаг – это приближение к развязке. А для кого развязка окажется более счастливой? Чей Бог сейчас благосклонно поглядывает с небес на своих сыновей – их мусульманский Аллах или наш?

Но стоять было нельзя.

Нужно было идти.

И Аркан, с трудом передвигая ноги и не опуская рук, пошел навстречу неизвестности…

* * *

До "духа" оставалось всего метра два, когда Аркан снова остановился.

Что произошло в следующие несколько мгновений – навсегда осталось для него тайной.

Может быть, Аркан, остановившись перед моджахедом, сделал какое-то резковатое движение.

Может, у самого "духа" сдали нервы. Возможно, психанул привязанный к дереву пограничник.

Как бы то ни было, все трое действовали практически одновременно.

Палец таджика нажал на спусковой крючок автомата.

Нога привязанного офицера резко взлетела вверх и ударила по стволу автомата моджахеда.

Рука Аркана метнулась вперед, как катапульта, послав "Осу" в грудь противнику.

Всего лишь миг!

И все кончено…

 

II

– Не могу поверить – ты в Москве! – Банда сжимал плечи друга, будто боясь, что Николай исчезнет, если он выпустит его из своих объятий. – Какими судьбами ты тут оказался? Давно приехал?

Надолго? Почему меня не предупредил? И где ты остановился?

Банда сыпал и сыпал вопросами. Его удивлению не было предела. И то сказать – целый год от Коли Самойленко не было ни слуху ни духу, и вот – на тебе, объявился на пороге! Свалился нежданно-негаданно как снег на голову.

Коля смущенно улыбался.

Ему было приятно, что Александр не забыл его.

Он вдруг снова почувствовал атмосферу благожелательности и спокойствия, которая всегда окружала его в доме Бондаровичей. Сладкое ощущение умиротворенности и безмятежности охватило его впервые за последние несколько месяцев. Той нервотрепки, которую пережил Николай за это время, любому хватило бы с лихвой.

– Да погоди ты, Банда! Я что, тебе на пороге должен все рассказывать?

– Ой, конечно! Прости! Проходи, Коля, проходи! – Александр выпустил наконец друга из своих медвежьих объятий и широким гостеприимным жестом пригласил его войти в квартиру.

– А где твои?

– Алина на работе, Никита в саду. Родители на дачу уехали. Ты и меня-то случайно застал – я сегодня просто после ночного дежурства отлеживаюсь.

– А я знал, что ты дома, – снимая ботинки, улыбнулся Самойленко.

– Откуда?

– Звонил тебе час назад. Ты трубку поднял…

– Так это ты был?! А я кричу: "Алло, алло!"

Чего ты голоса даже не подал?

– Чтобы интереснее было. Ты же меня не ждал?

Неплохой сюрприз получился?

– Еще бы!

– Ладно. – Самойленко открыл свой небольшой кейс и достал оттуда черную картонную коробку. – У тебя закусь найдется?

– Конечно, найдется, – рассмеялся Банда, – пошли на кухню. А что это у тебя?

– Сувенир из Минска. У нас там на заводе "Кристалл" такие вот наборы начали делать – "Беловежская", "Белая Русь" и "Кристалл-100": три лучших продукта в одной упаковке. – Коля продемонстрировал другу через полукруглые прорези в коробке три красочные этикетки.

– Класс! – Банда после визита в Минск надолго запомнил вкус "Беловежской" – оригинальной водки, настоянной на целом букете трав. Вкус этой водки вполне можно было сравнивать со вкусом коньяка – по аромату, по насыщенности букета. – А не сопьемся ли мы с тобой с таким-то богатством?

– Э-э, нам тут надолго хватит. Алина с работы вернется, родители с дачи – помогут нам, если мы не справимся, – рассмеялся Николай. – Ну, командуй, майор. Чем я могу тебе помочь в сложном деле приготовления пристойной закуси для двух старых алкоголиков?

Коля резал извлеченную Бандой из холодильника колбасу и исподтишка посматривал на друга.

Удивительный человек! С удивительной судьбой. Сирота, сделавший свою жизнь собственными руками. Ему нет еще и тридцати, а он – майор ФСБ, командир особо секретного спецподразделения, женат, имеет сына, живет в Москве. На его счету – десятки интереснейших и сложнейших дел.

Книги писать про таких надо, фильмы снимать! А Банда – все такой же: свой в доску, готовый прийти на помощь в любую секунду, искренне радующийся друзьям, любящий жизнь.

Эх, и повезло же ему когда-то в Сарнах – свела судьба с таким парнем! Нужно честно признаться, что благодаря Александру его, Николая, жизнь заиграла новыми красками, вырвалась из серого однообразия провинциальной журналистики. Именно "дела", которые вершил Банда, описанные в газетных статьях, и принесли Николаю известность, почет и.., проблемы.

Банда, вскрывая банки с закатанными Настасьей Тимофеевной салатами, огурчиками и помидорами, нарезая ветчину и накрывая на стол, тоже думал о друге.

Приезжать в гости без предупреждения – это было не похоже на Самойленко. Не похоже было на него и то, что он столько времени молчал о своих делах. Видимо, Самойленко и в Минске попал в какой-то переплет.

Вот ведь бывает – кто-то сидит изо дня в день в редакции своей газеты, строчит потихоньку никого не задевающие статейки и живет себе припеваючи, получая и зарплату, и гонорары, и премиальные. А кому-то всегда надо больше всех – надо докопаться до главного, до самой сути, до глубинных процессов, а потом вынести это все на суд читателей, заведомо зная, что единственной наградой за это станет сиюминутный интерес, "сенсация одного дня" и.., головная боль на месяцы и годы вперед. Ведь "герои" таких публикаций, как правило, не только злопамятны, но еще и обладают реальной властью, владеют целым набором рычагов и кнопок воздействия.

Самойленко как раз принадлежал к числу неспокойных и непримиримых журналистов.

Зачем ему все это надо? Неужели не хочется хоть немного пожить спокойно?

Но Банда тут же отогнал от себя эти мысли.

Ведь он сам был таким же – не мог остаться равнодушным, если происходившее рядом не вписывалось в его систему ценностей, в его представления о честности и чести, справедливости и добре.

Сколько раз сложности в жизни возникали и у самого Банды из-за собственного характера! Сколько раз висела его жизнь на волоске только из-за того, что ему нужно было в какой-то момент больше, чем другим! В чем же он мог упрекать друга?

– Ну, рассказывай! – потребовал Александр, как только они уселись наконец за стол.

– Погоди! – отрицательно покачал головой Николай. – Давай сначала выпьем. Ты что предпочитаешь, "Беловежскую" небось?

– Нет, давай ее оставим на вечер, когда Владимир Александрович с дачи вернется. Пусть и он попробует вашу белорусскую водку.

– Тогда давай "Кристалл". Мощная, скажу тебе, штука – на кремниевой воде изготавливается.

Мягкая, пьется как водичка, хотя в ней все сорок градусов, как положено.

– Наливай, не томи.

Николай разлил водку по рюмкам и вопросительно взглянул на друга:

– За что?

– По традиции?

– Давай. За наших. За тех, кто не, вернулся, кто остался там, "за речкой"…

– ..и кто сложил голову уже здесь, в мирные, как говорится, времена. За Олежку Вострякова. За многих моих ребят, не вернувшихся с операций…

– Давай!

Ребята встали, не чокаясь, выпили до дна и несколько минут не нарушали молчания.

– Да, сильная штука! – первым заговорил Банда, кивнув на бутылку. – Но водка водкой, а я все же жду от тебя рассказа – где ты, как ты, что ты?

– Ой, Банда, рассказ долгим получится. Ты мне лучше скажи для начала в двух словах – ты все там же, в ФСБ, служишь? В своем спецподразделении?

– Ага, – хрустя огурцом, кивнул Александр.

– А Алина – все в той же компании?

– Да. Она у меня золотце ходячее. Такие гонорары приносит после удачных процессов – с ума можно сойти. Я за весь год столько не зарабатываю.

– Молодец. А Никитка как? Я ему тут подарочек небольшой захватил…

– Растет, кабанчик этакий. Малыш еще, а здоровяк! Тьфу-тьфу-тьфу… – Банда суеверно сплюнул через плечо. – Придет вечером, из садика – посмотришь.

– Хороший садик?

– Нормальный. Он не частный – какой-то полугосударственный, как я понял. Платишь побольше, конечно, но за детьми там смотрят как положено. Даже собственная охрана до территории ходит, представляешь?

– Это здорово. Давай же выпьем за вас, за вашу семью, чтобы все у вас было хорошо, чтобы все вы были здоровы, счастливы, чтобы везло вам во всех ваших делах, во всех ваших задумках и планах.

– Спасибо, конечно. Но, может, для начала выпьем за нашу встречу?

– Успеем еще. Я тост уже произнес, – не терпящим возражений тоном оборвал Банду Самойленко и первым, не дожидаясь друга, осушил рюмку.

– Как хочешь, но теперь твоя очередь рассказывать, – Александр подцепил вилкой кружочек колбасы и отправил его в рот. – Чего не объявлялся так долго?

– Ой, Банда, дел было – невпроворот! Помнишь нашу с тобой последнюю операцию?

– Еще бы!

– Короче, шум тогда поднялся большой. Наш президент – известный борец с коррупцией. Он кричал со многих высоких трибун, как он ее выжжет каленым железом, как он посадит всех, кто замазан в скандале с иномарками… Короче, страсти такие закипели – обалдеть.

– Я даже тут кое-что слышал.

– Прошла пара месяцев, шум со временем поутих – и все стало как обычно.

– Неужели все забылось?

– Похоже на то. Завхоз президентский на месте, даже не похудел за это время. Вся его команда – в полном порядке. Козлами отпущения сделали фирму по импорту автомобилей и, тут надо отдать должное, группировку, которая за ней стояла. Их менты с КГБ на корню всех взяли и кого смогли – посажали.

– Ясно, – сокрушенно покачал головой Александр. – Ну а тебе в очередной раз перекрыли кислород?

– Нет, так грубо они не работают. Я же стал за это время знаменитостью – меня каждая собака узнавала, про меня даже в российской прессе писали.

Со мной так сразу расправляться было никак нельзя.

– Говори, говори, – подбодрил Банда друга, заметив, что тот замолчал, когда Александр встал из-за стола. – Я сейчас, только пепельницу достану и окно открою. Курить ведь мы с тобой будем за этим делом, как считаешь?

– Обязательно… Короче, на белорусском телевидении тоже ничего кардинально не поменялось, и со временем потихоньку-полегоньку мне дали понять: цикл передач "Деньги" – это не совсем то, что нужно для успешного строительства рыночного социализма.

– Строительства чего?

– Того, что мы строим, согласно речам и убеждениям всенародно избранного.

– Круто! А народу все эти рыночные и прочие социализмы поперек горла еще не стоят? Ваши люди еще клюют на все эти идеалы?

– Наверное.

– Ну, дела!

Николай вытащил из кармана пачку "LM", но Банда положил на стол "Мальборо":

– Кури!

– Хорошо живешь?

– Да нет, я тоже "LM" больше люблю и его курю обычно. А этих сигарет Алина как-то целый блок у бабок на базаре купила – относительно дешево, без акцизных марок. Для гостей, на всякий случай.

– Так вот, – продолжил свой рассказ Самойленко, – оказался я фактически не у дел, снимал какое-то время снова дебильные репортажи для теленовостей.

– Ну почему же дебильные? Я бы на твоем месте не оценивал их так категорично, ведь в конце концов любая работа – это работа… – попробовал не согласиться с другом Банда, но Коля резко оборвал его:

– Потому что дебильные. Тебя интересует, сколько гектаров засеяли в этом году пшеницей в каком-нибудь районе Воронежской, скажем, области?

– Не-ет, – пожал плечами Банда.

– А на белорусском телевидении почему-то считают, что нет более важной и более интересной для населения информации. Жатву превращают во всенародную битву за урожай – до последнего вздоха. Президент по полям да по фермам в камуфляже разъезжает, как на настоящей войне. Мне эти поля, фермы да машинные дворы вот где сидят!

Коля энергично рубанул себя ребром ладони по горлу, и Банда понял, что сельскохозяйственной тематикой его друга, похоже, и впрямь достали.

– В общем, когда меня пригласили стать руководителем корреспондентского пункта ОРТ в Беларуси, я не сомневался ни минуты.

– Правильно!

– Да нет, ты не думай, там зарплата хоть и приличная – по полторы штуки долларов мне поначалу платили, – но забот невпроворот. Организуй, достань, встреться, разберись с финансами и корреспондентами… Опять же заказ какой-нибудь или официоз – снова через меня.

– Ну, это понятно…

– Так что я не жалуюсь, – вздохнул Коля. – Все было нормально, кажется, да только вдруг начали твориться странные вещи. "Батька" пресс-конференцию дает, а нас не аккредитуют. Забыли, говорят, раньше сделать, а теперь уже поздно. Получить разрешение на съемку – целая проблема.

Смонтировать материал на аппаратуре местного телецентра – ни в какую, хоть у нас аренда студии на год вперед всегда оплачена. Я раз доложил центру, второй…

– Ну и что центр?

– Что центр… Выяснилось в конце концов, что все дело лично во мне, Николае Самойленко. Меня забыть так и не смогли, мое имя так раздражало местных чиновников, что не помогли даже "шапка" "Останкино" на бумагах и братание славянских народов под руководством наших мудрых президентов. Представляешь?

– Ну и что дальше?

– Давай-ка, брат, лучше выпьем еще по одной – по последней до вечера, пока все твои не вернутся.

Теперь уж за встречу, как ты и предлагал.

– Я только "за"!

Они опустошили рюмки, закусили, и Самойленко продолжил описание своих злоключений:

– В общем, я уже все почти рассказал. Мужики на ОРТ честные попались, справедливые даже, можно сказать, – решили мою проблему довольно оригинально.

– Как?

– Перевели меня в Москву.

– Ну да?!

– Серьезно. В объединение "Новости". Сказали, что я смогу работать практически в режиме стрингера…

– Это как?

– Ну, стрингер – это человек, который работает не в штате, а за гонорар. Снял репортаж – продал. Какой будет репортаж, о чем – это дело стрингера.

– Ясно. Вольный стрелок.

– Да. Вот мне это как раз и пообещали, правда, даже с зачислением в штат и с зарплатой, но без обязательных заданий. А если я разработаю бизнес-план и творческий проект какой-нибудь забойной передачи типа "Денег", которую я делал в Минске, тогда мне все карты в руки.

– Так это же отлично!

– Наверное. Еще не пробовал здесь работать.

Вот только-только приехал.

– Когда?

– Вчера утром. Сходил на телевидение, подписал все бумаги, так что теперь в любой момент могу брать камеру – и вперед. Спустили задание, конечно, на месяц по хронометражу, но это ерунда, вытяну.

– А где ж ты ночевал? Что же ты мне, гад, еще вчера не позвонил? И где Наташка, Леночка? – Банда укоризненно смотрел на Самойленко – это ж надо, друг называется: приехал в Москву и первым делом отправился не к нему, а на какое-то там свое телевидение. – Коля, я тебе этого не прощу!

– Да погоди, не злись. Во-первых, я тебе и вчера звонил, но ты же сам сказал – был на дежурстве…

– Так Алина дома была вечером, и Владимир Александрович вчера весь день дома провел!

– Во-вторых, мне действительно надо было уладить дела. Ну переночевал бы у тебя раз, другой, но жить-то где-то надо, правда?

– Жил бы у меня…

– Ага! И сколько времени ты меня выдержал бы? А что Настасья Тимофеевна сказала бы?

– Да ничего бы она не сказала…

– Банда, погоди. Я знаю, что вы меня приютили бы в любой день, в любой час. Но если я принял приглашение и согласился на переезд в Москву, так мне самому и нужно было подумать, где и как жить.

– И что ты придумал?

– Мне помогли снять квартиру. Не в Центре, конечно, но мне этот Центр и не нужен. Лишь бы было куда приехать, где переночевать, переодеться.

– А где же все-таки Наташа и Леночка?

– Пока в Минске. Там у нас квартира, там у жены работа… Пусть пока поживут. Вот обустроюсь, присмотрюсь, как тут и что тут, тогда и посмотрим, что дальше делать. Ну не пропадем же, что-нибудь придумаем!

– Конечно… А без Наташки да без дочки, один в незнакомом городе – долго выдержишь?

– А я к ним часто приезжать буду. Да и вообще хочу поработать, а значит, сам понимаешь, дома днями сидеть никак не получится.

– Ну что ж, наверное, ты прав… Я предлагаю, – сказал Банда, разливая по рюмкам еще порцию водки, – выпить еще по чуть-чуть – за твою удачу.

– А не надеремся?

– До вечера протрезвеем. По последней.

– Ну давай!..

 

III

Аркан успел первым.

Нож, мелькнув в воздухе, впился в горло моджахеда, и тот, выпустив напоследок в воздух длинную очередь, мешком свалился на землю.

– Ловко ты его! – похвалил сержанта привязанный к дереву офицер.

– Да уж, умеем кое-что, – пробурчал смущенно Аркан, не зная толком, как вести себя теперь с этим отбитым у "духов" странным пленником. Ведь пограничник явно сам шел на встречу с таджиками!

– Развяжи-ка меня! – приказным тоном произнес офицер, но Аркан лишь смерил его долгим взглядом, которого пограничник почему-то не выдержал и опустил глаза.

– Сейчас, подожди. Сначала все дела сделаю, разберусь со всем.

– А ты что, один?

– Какая разница? – небрежно ответил Аркан. – От этого что-то меняется?

– Нет, я просто так… – офицер явно смутился и замолчал, опустив голову и терпеливо ожидая, когда его соизволят освободить.

Прежде чем развязать веревки, стягивавшие руки пограничника, Аркан поднял автомат одного из убитых и не спеша обошел трупы моджахедов, убеждаясь, что "духи" действительно мертвы. Оружие басмачей он сложил в одну кучу. Потом он вернулся к месту своего последнего укрытия за оставленным там автоматом и только после этого снова подошел к привязанному офицеру.

– Развяжешь ты меня наконец или нет? – злобно бросил пограничник, сверкнув глазами.

– Ваше воинское звание, имя, фамилия и должность? – вопросом на вопрос ответил Аркан, невозмутимо выдержав яростный взгляд офицера.

– Какого черта? Ты кто такой, чтобы задавать мне эти вопросы?

– Я – старший сержант российской армии, батальон бригады специального назначения, Анатолий Арканов, замкомвзвода первой роты. Скрывать мне нечего. Со мной вам теперь все ясно?

– Ясно. Я – капитан погранвойск, российский офицер. Развяжи меня, старшой!

– Ваша фамилия и должность? – не сдвинувшись с места, повторил свой вопрос Аркан.

– Ты что, совсем рехнулся? Я приказываю вам, старший сержант, развязать меня!

– Я не слышал еще ответа на поставленный вопрос, товарищ капитан.

– Ну, ты у меня получишь…

– Вам повторить вопрос?

– Капитан Терентьев, командир заставы "Красная". Доволен теперь? Развязывай!

– Подождешь.

– Что-о?!

– Подождешь, капитан. Мы с тобой не на плацу, поэтому можешь на меня не шипеть и глазищами не ворочать, ясно? – процедил Аркан, глядя прямо в глаза офицеру. – Был бы ты на своей заставе, на своем боевом посту, тогда имел бы право отрабатывать на мне командирский голос. А сейчас ты – никто. Просто обыкновенный дезертир.

Сволочь, которая бросила своих ребят в бою и сбежала на встречу с врагом.

– Ты шел за мной?

– Шел.

– Тогда ты должен был видеть собственными глазами, что в бою я своих ребят не бросил. Когда "вертушки" по позициям на вершине отработали, когда от "духов" осталась только пыль – вот тогда я и ушел. Ты же сам все это видел, старшой, так чего ты здесь трындишь, а?

– Я хочу разобраться во всем.

– Кто ты такой, солдат, чтобы разбираться с офицером? – капитан рванулся, но тут же обмяк на веревках, глухо застонав, – "духи" затянули узлы на славу. – Ты много на себя берешь, парень. Так и до трибунала доиграться можно. Развязывай меня поскорее и пошли на заставу – там и разберемся, кто я такой, кто ты такой и какого черта ты один в приграничной зоне бродишь.

– Я из того взвода спецназа, что шел на помощь твоей "Красной".

– К нам два взвода шли.

– Я из того, который был ночью вырезан.

Аркан заметил, как сразу покраснел и осекся на полуслове капитан Терентьев, как затравленно блеснули из-под бровей его глаза.

"Ага, кажется, я прав! – сделал вывод Аркан. – Он что-то знает. Похоже, мой марш-бросок за этой скотиной был не напрасным".

Не подавая вида, что заметил испуг капитана, Аркан еще раз обошел трупы моджахедов, обыскивая их заплечные мешки. Обнаружив в одном из них фляжку с водой и лепешку, он вернулся к привязанному к дереву капитану и устроился на земле в двух метрах от своего пленника.

Как ни хотелось парню побыстрее опустошить фляжку, заполнить горло вожделенной влагой, но теперь он не спешил. Он хорошо понимал, что его спокойствие и невозмутимость будут воздействовать сейчас на капитана сильнее любых угроз и избиений.

Аркан не торопясь откусил кусок пресной, но довольно свежей лепешки и отхлебнул из фляжки, с наслаждением чувствуя, насколько приятно жевать.

Да-да, просто жевать! Ему казалось, что сами его зубы теперь испытывают наслаждение от работы.

С каждым глотком у Аркана не только прибавлялось сил, но и улучшалось настроение. А пленник его явно нервничал, беспокойно поглядывая на сержанта и временами судорожно подергиваясь, будто пытаясь освободиться.

Аркан никак не реагировал на его движения, и тогда капитан бросил свои бесплодные попытки как-то справиться с веревками и жалобно взмолился:

– Слышь, земляк! Ну развяжи меня! А то сейчас "духи" вернутся. Ты-то сможешь еще смыться, а мне кранты на все сто обеспечены.

– А о тебе кто-нибудь пожалеет?

– Твою мать!.. Развяжи!

– Я есть хочу.

– Я тоже, между прочим!

– Не сдохнешь.

– Дай хоть попить.

– За что тебя мочили?

– Что мне, вот так, стоя и привязанным с тобой разговаривать? История слишком долгая…

– Я не спешу.

– Кто ты такой, в конце концов? Откуда ты взялся на мою голову? – у пленника совсем сдали нервы, и он, уронив голову на грудь, зарыдал, истерично всхлипывая:

– Ну чего ты меня мучаешь?

Чего тебе от меня надо?

Аркан, не меняя позы, дожевал последний кусочек и, сделав еще глоток, встал и подошел к капитану:

– На, хлебни разок!

Аркан поднес к разбитым губам офицера горлышко фляжки и влил несколько глотков живительной влаги ему в рот. Он подождал, пока капитан судорожно глотнет раз-другой, и забрал фляжку, плотно закрутив пробку.

– Спасибо! – немного успокоившись, поблагодарил его пограничник.

– Ну что, капитан, говорить будем?

– Да.

– Вот и ладненько…

– А может, развяжешь?

– Слушай, ты! – теперь уже вышел из себя и Аркан. Не в силах больше оставаться невозмутимым и делать вид, будто ровным счетом ничего не произошло, он подскочил к капитану и двинул его кулаком в бок, под ребра, от чего привязанный к дереву бедняга застонал и скрючился – ровно настолько, насколько позволяла веревка.

– Я тебя за все, что уже про тебя знаю, могу на куски порезать. Могу связать и отконвоировать в прокуратуру. Могу расстрелять, как шакала подлого, – злобно прошипел Аркан. – Но я стою здесь перед тобой, теряю время и занимаюсь херней, уговаривая тебя раскрыть твой драгоценный ротик!..

Аркан готов был поклясться, что капитан почувствовал угрозу, – в его глазах теперь был настоящий животный ужас. Наверное, пленник осознал, что смерть в облике этого "своего" старшего сержанта гораздо реальнее, гораздо неотвратимее и беспощаднее, чем смерть в лице бродящих где-то в горах таджиков.

– По-моему, ты меня понял, – утвердительно кивнул Аркан. – И теперь не будешь кривить морду и ставить мне условия. Я хочу выслушать тебя, и от искренности твоего рассказа зависит, останешься ли. ты жить или сдохнешь прямо здесь и прямо сейчас.

Аркан не шутил и не бравировал, но внезапный вопрос капитана поставил его в тупик:

– А ты уверен, что имеешь право судить меня?

По-человечески?

Сержант смутился лишь на секунду. Это, собственно, даже и не было смущением – так, мимолетное замешательство, мгновенная пауза:

– Из всего взвода остался я один. Понимаешь, один! Сколько ребят полегло в мясорубке около заставы – еще, наверное, и не подсчитано точно…

Аркан с минуту помолчал.

– Так вот, считай, капитан, что они с нами здесь. Они передали мне полномочия разобраться, что происходит, какие разборки идут в этих горах.

И они мне доверяют – по крайней мере, пока были живы, верили.

Некоторое время сержант и капитан молча смотрели в глаза друг другу, будто каждый пытался проникнуть другому в душу.

Первым не выдержал капитан. Опустив глаза, он чуть слышно произнес:

– Ладно, я тебе все скажу. Все, что сам знаю.

Только дай мне еще глоток воды…

* * *

– Кто такой этот черный "дух" и чего он от тебя хотел? – напоив капитана, спросил Аркан.

Он уселся в двух шагах от своего пленника и приготовился слушать.

– Ты правильно его назвал – "черный". Он другого цвета и не признает.., не признавал, – поправился пограничник, быстро взглянув в сторону убитого моджахеда. – У него даже кличка была Карай-хан.

– Черный хозяин? – Аркан удивленно пожал плечами. Он, конечно же, слышал об этом человеке – его банда была одной из самых мощных и в то же время самой неуловимой в этом краю. Сержант недоверчиво покосился на капитана:

– Ты хочешь сказать, что я только что Карай-хана завалил?

– Его.

– Ничего себе! А где же его люди? У него же банда – несколько сот человек…

– Вокруг "Красной". Это он со своими людьми нашу заставу обложил.

– Да, дела… А ты, значит, к нему на свиданку поспешил?

– Ты выслушай сначала, и все поймешь.

– Ладно, – набрался терпения Аркан, – я тебя внимательно слушаю.

– Карай-хан – личность неординарная…

– Был личностью неординарной, – поправил капитана Аркан. Ему было приятно сознавать, что ведь именно он ликвидировал, да еще в одиночку, одного из самых грозных "духов" Бадахшана!

– Ну да, конечно… В общем, он всегда старался действовать в одиночку. До последнего момента никто не мог сказать, есть ли над ним еще кто-нибудь, кроме Аллаха. У него всегда было достаточно сил и средств, чтобы работать самостоятельно и только в собственных интересах.

– А разве он не подчинялся Масуду?

– В том-то и дело, что никогда он никому не подчинялся! Да, у него и у Масуда иногда могли совпадать цели, они иногда могли действовать по схожему сценарию, но эти эпизоды были чистым совпадением, а не заранее спланированными акциями.

– Ну-ну…

– Но в последние приблизительно полгода произошли кое-какие перемены. Интересы Масуда и Карай-хана пересеклись вдруг самым непосредственным образом – на наркотиках. Ты же здесь не новичок, слышал, наверное, сколько стоит здесь наркота?

– Слышал… – неопределенно протянул Аркан. – Хотя я, вообще-то, этим делом не увлекался.

– Ясно. Тогда слушай. Здесь, в горах, килограмм опия-сырца стоит всего-навсего сто баксов.

Единственное условие, которое выдвигают продавцы, – чтобы купюра была образца 1990 года. У них на этих купюрах бзик – доллар не доллар, если другого года выпуска… Но это цена здесь, в горах.

Уже в нескольких сотнях километров отсюда цена возрастает многократно. В Оше например…

– Это в Киргизии который?

– Да, там самый большой базар во всей Ферганской долине… Так вот, в этом Оше или, к примеру, в самом Душанбе килограмм того же самого опия-сырца стоит уже десять тысяч долларов! Представляешь, какой навар получается у того, кто доставляет туда товар?

– Девятьсот процентов чистой прибыли только на транспортировке? Разве такое бывает?

– Бывает!

Капитан говорил так увлеченно, с таким азартом, что Аркан голову мог дать на отсечение – его руки не раз приятно согревали те самые "наркобаксы".

Сержант слушал очень внимательно, не перебивая.

Ему казалось, что он понял теперь связь между "Красной", найденными наркотиками и гибелью своего взвода, но он еще не знал, кем и как приводился в действие весь этот страшный механизм.

– И что дальше?

– А как ты сам понимаешь, цена московская или тюменская – российская, одним словом, – ни в какое сравнение не идет с ценой в Душанбе или Оше. До поры до времени Масуд удовлетворялся тем, что обеспечивал через своих людей транзит травки с гор в долину и получал свои девятьсот процентов. Между прочим, таким же бизнесом занимался и Карай-хан. Они тут все предприниматели, "за идею" мало кто воюет…

– Это понятно.

– А рынок столь необъятен, что даже одиночки умудряются заниматься транспортировкой, и на них никто особо не наезжает. Короче, получали они каждый свою прибыль, но, сам понимаешь, аппетит всегда приходит во время еды – когда что-то зарабатываешь, хочется всегда большего. Я уж не знаю, кто надоумил Масуда и кто ему помог (со мной такими вещами не делились), но однажды великому исламскому борцу пришла в голову замечательная мысль – он решил интенсифицировать доходы.

– То есть?

– То есть поставлять не опий-сырец, а переработанный, готовый к употреблению порошок. Морфин например. Героин сложнее изготавливать, хоть он и более сильный, и более дорогой. А вот морфин – самое то. Как раз для российского рынка.

Как раз то, чего не хватает в Москве, в Питере, в Тюмени, да и по всей матушке-России…

Капитан помолчал, облизал пересохшие губы и произнес:

– Может, развяжешь меня все-таки?

– Ты еще не закончил.

– Тогда дай хоть попить еще.

– Сейчас.

Аркан поднялся и влил в рот пограничника остатки воды из фляжки. Затем он сходил к мешкам "духов" и вернулся с еще одной фляжкой воды, из которой напился и сам.

– Ну а ты со всей этой системой каким образом связан? И при чем тут Карай-хан?

– Ты слушай. Короче, не знаю где, но где-то "за речкой" у Масуда построен заводик по производству порошка. Рассчитал он все четко – прибыли при транспортировке и продаже уже не сырца, а морфина возросли неимоверно. Но дальше – больше: решил он, что самым оптимальным вариантом стала бы доставка наркотиков в центр России, в Москву. Расчет точный – если весь Запад давно поделен и туда соваться особенно нечего, то наш рынок дай Бог хоть когда-нибудь охватить.

– Это уж точно, – кивнул Аркан. – А долбаков, желающих поймать кайф, в России предостаточно – клиентура всегда найдется.

– Это точно… В общем, как я понял, Масуд нашел способ транспортировки наркоты в Москву.

Точнее, даже не транспортировки, потому как об этом, как он решил, голова должна болеть у других.

Он нашел способ продажи порошка прямо здесь за такую цену, которой и в Оше не выручишь.

– Что ты имеешь в виду?

– Он продавал порошок нам, российским военным…

– Туфта, – перебил капитана Аркан. – Сколько здесь наших-то? Раз, два, и обчелся. А в Россию даже вы, офицеры, в лучшем случае раз в год вырываетесь. И то в основном на гражданских самолетах – со всеми таможенными досмотрами. Я же знаю эту систему…

– Много ты знаешь! – пренебрежительно бросил пограничник. – Наивный ты. Продавал он партии не по сто граммов и не по килограмму – по десять – пятнадцать килограммов сразу. И цены на порошок у него ого-го какие были установлены! По сто и больше тысяч долларов за небольшой рюкзачок – я сам эти деньги в руках не раз держал.

– Ты?!

– Я! Именно я!

Капитан произнес это чуть ли не с гордостью, и Аркан почувствовал вдруг, что ему нестерпимо хочется выбить подонку в форме челюсть. Чтобы как-то сдержаться, сержант отвернулся, стараясь относиться к своему пленнику всего лишь как к информатору, а не как к предателю, из-за которого, как он теперь подозревал, и погибло столько народа.

– А ты здесь при чем? – справившись с волнением, спросил он офицера.

– Наркотики транспортировались из Душанбе, из штаба наших войск. Я думаю, с помощью военной авиации – наши борта досматривать никто не имеет права.

– Откуда ты все это знаешь? Ты видел это своими глазами? Тебе кто-то рассказывал?

– В нашем деле видеть и слышать лишнее, а тем более болтать лишнее – себе дороже.

– Но мне-то ты рассказываешь, – подколол пограничника Аркан, но тот даже не поморщился:

– Ты мне не оставил иного выбора. Это во-первых. А во-вторых…

Капитан вдруг замялся на мгновение, и Аркан быстро взглянул ему в глаза – ему показалось, будто голос пограничника как-то странно дрогнул.

– Что "во-вторых"?

– А во-вторых то, что заманало меня все это! В печенках уже сидит! – прохрипел офицер и грязно выругался. – Я не притырок, хорошо все понимаю, да и не такая уж сволочь, как можно подумать… Точнее, сволочь я самая настоящая… Но не хотел я в это влезать, понимаешь? Сам себя ненавижу за все то, что натворил здесь!

– Что ты натворил? – Аркан спокойно выдержал его истерику, лишь голос его напрягся и стал еще более жестким и решительным. – Что натворил? Говори!

– Масуд связался с Карай-ханом…

– Ты, ты что натворил? На кой хер мне твой Масуд?

– Послушай, ты не перебивай, если уж решил тоже влезть во всю эту историю. Хотя честно тебе скажу – не жилец ты с такими знаниями.

– А ты за меня, землячок, не беспокойся. Я уж сам разберусь, жилец я на этом свете или нет. Смотри, – Аркан, не сводя глаз с капитана, кивнул в сторону трупов, – Карай-хан – вот он уже не жилец. А я живой.

– Карай-хан – сущая фигня, сладкий сон по сравнению с тем, что ожидает тебя на Большой земле, если ты выберешься отсюда живым.

– А я тебе говорю – не пугай меня, ясно? Пуганый уже! – Аркан скрипнул зубами и сжал кулаки.

– Дурак ты, а не пуганый. Ты даже не понимаешь, о чем я говорю.

Пограничник сказал это так спокойно и обреченно, что парень вдруг понял: капитан его действительно не пугает – предостерегает. Предостерегает от чего-то действительно страшного.

Да, наверное, капитан был прав. Да, наверное, там, где фигурируют такие деньги, жизнь человека стоит сущие копейки. Да, наверное, своя мафия – или как назвать ту систему, которая распространяет наркотики там, в мирных российских городах? – будет пострашнее и пожестче этих вот "духов" – врагов понятных, врагов очевидных.

Но ведь Аркан не собирался разбираться в деятельности каких-то криминальных структур! Он просто хотел знать, почему погибли его ребята. Он хотел понять, как связаны между собой блокада "Красной", бегство ее командира и один из самых сильных полевых командиров Бадахшана.

Знания стоят дорого? Наверное, это правда. Но ведь не может же он оставить все так, как есть, – вернуться в часть, доложить об увиденном и надеяться, что до всего докопаются военная прокуратура или "федералы"! А ведь разгадка так близка – еще чуть-чуть…

– Ладно, говори.

– Да я уж все рассказал, что сам знаю или о чем догадываюсь. Карай-хан – настоящий хозяин этих гор…

– Был хозяином, – упрямо поправил капитана Аркан, и пограничник тоже поправился:

– Был хозяином. Допустим. Карай-хан был нужен Масуду для гарантированной передачи порошка в наши руки. Он принял Карая в систему, а тот с радостью согласился – проценты теперь шли и ему. Эта система ни разу не давала сбоев.

– Как все происходило?

– Приходил их караван, оставлял для нас наркотики в пещере и тут же уходил. Потом приходил я, вместо наркотиков клал в пещере деньги и тоже уходил. "Духам" оставалось только забрать деньги, и все!

– А куда ты девал морфин?

– Отдавал одному человеку из штаба.

– Какому?

– Ты уверен, что хочешь знать его фамилию?

Ты пойми…

– Я задал вопрос. Я не интересуюсь твоим мнением. Мне нужна фамилия.

– Чудак ты! Мне, еще раз повторю, терять нечего. Фамилию я назову – полковник Игнатенко.

– Начштаба?

– Он самый.

– Дела!

– Слушай, ты, как я посмотрю, хороший парень…

– Мне твои комплименты до задницы.

– Дурак ты! Мой тебе совет – не лезь в это дело. Тебе рога мигом обломают…

– Советчик!

– Ты пойми: самое простое решение – бежать отсюда! Ты просто не вернулся с боевой операции, и никто ничего никогда не докажет. Знаешь, что напишет тот же Игнатенко твоей матери? "Ваш сын трагически погиб смертью храбрых и захоронен в районе заставы "Красная"… А может, еще подлее:

"Ваш сын во время выполнения боевого задания пропал без вести. Если он появится по месту проживания, настоятельно рекомендуем вам обратиться в ваш районный военный комиссариат для выяснения всех обстоятельств…" Понял, о чем я?

– Я понял. Не волнуйся.

Аркан чувствовал, что в словах капитана правды более чем достаточно, но он не хотел сейчас об этом задумываться. Как ему поступить в дальнейшем, он подумать успеет – путь к своим будет долгим и непростым. А сейчас нужно было просто узнать как можно больше. Знания несли угрозу, но знания же могли и спасти его.

И он продолжил допрос:

– Как Игнатенко транспортировал наркотики в Москву?

– Он мне не докладывал.

– Но ты сказал, что самолетами?

– Я могу только догадываться. Из Душанбе на Чкаловск, подмосковный аэродром, каждую неделю, а то и чаще, транспортник летает… Чего уж проще – начальнику штаба сунуть на борт мешочек, который должны встретить на Родине! Может, персики для родни, может, сухофрукты…

– Ты точно не знаешь?

– Я предполагаю.

– Хорошо. Теперь о последних событиях. И тоже все, что знаешь. Как на духу.

– Пошел ты! Без тебя тошно… – вдруг равнодушно послал его капитан.

– Ну ты!

– Я, старшой, не для тебя сейчас все это рассказываю, а для себя. Пойми! Мне самому нужно просто выговориться хоть кому-нибудь, проанализировать, что я натворил за последнее время, ясно?

– Я стараюсь тебя понять. Я стараюсь вообще понять то, что происходит в этих проклятых горах.

– Слушай, земляк, – вдруг оживился капитан, как будто что-то вспомнив. – Залезь-ка ко мне во внутренний карман кителя. Здесь вот, справа… Есть что-нибудь?

– Фляжка?

– Она! Вытаскивай!

– Пить хочешь – так бы и сказал…

– Какое там пить! Это водка. Дай пару глотков.

– Чего ж ты раньше молчал?! – Аркан почувствовал, что и ему, всегда совершенно спокойно относившемуся к горячительным напиткам, исключая разве что пиво, нестерпимо хочется хлебнуть чего-нибудь покрепче. Наверное, нервы у него за последние дни изрядно развинтились.

Он нетерпеливо отвинтил крышечку красивой плоской фляжки из нержавейки и сделал три больших глотка, затем поднес посудину к губам капитана, жадно следившего за каждым его глотком, – Хорошо!

– Класс!

– Чего раньше не сказал про водку?

– "Духи", суки, совсем из головы выбили…

– Сейчас бы закусить еще толком – сальцем, огурчиком, помидорчиком!

– Не трави душу, старшой! Давай еще по единой, как один поп говорил…

– Но только по единой – ты закончишь рассказывать, потом и допьем.

– Хорошо. Давай, не томи!..

Водка, попав в пустой желудок, подействовала мгновенно. Впрочем, усилить ее действие мог и разреженный чистый горный воздух. Почти сразу же теплая волна разлилась от живота по всему телу, а в голове приятно зашумело. На душе стало легче, а проблемы, с которыми Аркан здесь столкнулся, казались теперь не столь уж страшными и сложными.

Мужчины заметно повеселели и оживились.

– Ну так за что Карай-хан обложил твою заставу?

– Не знаю почему, но Игнатенко не передал деньги, которыми нужно было рассчитаться за последнюю партию наркотиков. Карай-хан доставил порошок вовремя, положил в пещеру и стал ожидать денег. Игнатенко приказал порошок взять и договориться как-нибудь с Карай-ханом о том, чтобы тот подождал оплаты всего несколько дней…

– Погоди. Что значит – "договориться с Карай-ханом"? Ты что, мог связаться с моджахедами в любой момент?

– Да. "Уоки-токи" – радиостанция малого радиуса действия. А Карай-хан и сам насобачился слегка по-русски понимать, и переводчика имел.

Ты, впрочем, его сам видел, – капитан кивнул на труп. – Он где-то у нас в Союзе учился, мать его!..

– Ладно, что дальше?

– Карай ждать не захотел. Сказал, что так дела не делаются. Предупредил, что собирается уходить, поэтому велел за три дня или деньги доставить на условленное место, или наркотики вернуть. И без вариантов.

– А почему Игнатенко не заплатил?

– Не представляю. Может, его самого подставили москвичи?.. Хотя…

– Что? – поторопил капитана Аркан.

– Хотя вряд ли. У меня есть какое-то смутное подозрение, что начштаба решил сыграть со мной в грязную игру. Правда, не рассчитал.

– Ты о чем?

– Представь себе ситуацию – деньги за товар… Кстати, на этот раз партия была солидная – пятнадцать килограммов морфина. За это надо было уплатить сто пятьдесят "тонн" "зелени".

– Ото!

– Это по местным ценам, точнее, по ценам Карай-хана. А по московским? А по цене, которую получал Игнатенко? Ты хоть представляешь, какие это деньги?

– Не слишком, – честно признался Аркан, никогда не державший в руках больше пары сотенных бумажек – в долларах, естественно.

– Для примера скажу тебе, что я, самая мелкая пешка в игре, мог оставлять себе в среднем десять тысяч долларов с каждой партии. Уверен, что Игнатенко имел как минимум в два раза больше. Теперь ясно?

– Ты не меня спрашивай, ты рассказывай, – разозлился Аркан, почувствовав в голосе капитана неприятные нотки превосходства.

– Я и рассказываю… Давай предположим, что Игнатенко оставляет московские баксы себе, решив хапнуть сверхприбыль. Карай щемит меня, а меня он может защемить только вместе со всей заставой…

– Что он и сделал?

– Конечно! Вся эта осада – попытка Карайхана вернуть деньги.

– Продолжай.

– Я должен был сдаться под давлением обеих сторон и в конце концов просто выложить все свои бабки. Игнатенко, конечно же, держал меня на крючке – он знал, что тысяч восемьдесят долларов у меня есть железно. В последний момент он даже предложил помочь мне своими бабками – вот, мол, спасаю друга, чего не сделаешь ради компаньона…

– Так оно и было?

– Я ничего не придумываю. Я все понял, когда через несколько дней после осады заставы Игнатенко предложил мне помощь.

– Правда?

– А чего мне врать?

– Ну-ну.

– Он предложил мне тысяч семьдесят – как раз ту сумму, которой мне не хватало для расчета с Карай-ханом. Он все четко просчитал, кроме одного – он не мог поверить, что я успел вывезти деньги на Большую землю. А я успел.

– Что-то я запутался, – потряс слегка затуманенной алкоголем головой Аркан.

– Он ждал, что я выложу свои деньги, возьму партию и отдам ему. Потом он мне компенсировал бы, например, тысяч двадцать, а остальные мои расходы списал бы на какую-нибудь "подставку" со стороны москвичей. Как я проверил бы его, спрашивается?

– Понял.

– Вот. А кому бы я пожаловался? В милицию?

В прокуратуру? Самим бандитам московским – на беспредел? Так я даже не знаю там никого – только через Игнатенко и работал!

Капитан умолк. Наверное, он все еще слишком сильно переживал подлость Игнатенко.

– Я его, суку, из-под земли достану! – выругался он.

– Ладно, достанешь. Ты сначала дорасскажи, как все на самом деле получилось.

– Так и получилось – Карай-хан обложил заставу через три дня, как только истек срок его ультиматума. Денег у меня не было, поэтому сыграть по сценарию Игнатенко я не мог, даже если бы и очень захотел. А допек меня Карай-хан сильно – на заставе был сущий ад. Поссать сходить, и то проблема. Ты бы знал, какой это кайф, когда каждую минуту мины рвутся – того и гляди осколком хрен отхватит.

– Ты мне, капитан, можешь не рассказывать, как приятно под пулями ссать. Это я, слава Богу, знаю, – оборвал пограничника Аркан. – Говори, что было дальше.

– Дальше все было очень просто, прямо-таки элементарно. Я не сумел уговорить Игнатенко отдать деньги и отнес на место порошок.

– То есть вернул его "духам"?

– Да, положил снова в пещеру. Игнатенко – он же больной. Вместо того чтобы честно рассчитаться, он подумал, что можно соскочить…

– В смысле?

– Ну, выйти из игры. Ты представь – партия, и притом крупная партия, порошка в его руках.

Загнать ее по старым каналам, раздолбать вашими руками Карай-хана, и все, знать ничего не знаю.

Ниточка оборвалась, ищите новые связи. А на руках у него осталось бы не меньше ста пятидесяти тысяч. С этих денег и я что-нибудь поимел бы – чтобы я молчал, мне Игнатенко и половину, может быть, отдал бы.

– И как все вышло?

– Ты же видел – "духи" совсем разъярились. Я отнес наркоту, сообщил им об этом, но пока они пришли, один из ваших взводов успел найти наркотики и взял их с собой. Когда Игнатенко сказал мне, что спецназ нашел наркотики, я сразу дал знать о случившемся Карай-хану. Он послал своих людей.

– Значит, нас сдал ты? – перебил его Аркан.

Вот он, человек, пославший смерть, стопроцентную, верную смерть на их взвод! Вот оно, исполнение желания, которое двигало Анатолием все это время с той ночи, когда погибли все его ребята-сослуживцы!

Он точно знал теперь, кто именно сдал их, кто был причиной их гибели. Но… Странное дело, но Аркан уже не чувствовал той страшной, слепой ненависти, которой он захлебывался всего несколько часов назад. Нет, он, конечно же, ни в коей мере не симпатизировал этому жалкому избитому офицеру, потерявшему вместе со своей офицерской честью все – службу, друзей, уважение, может быть, даже жизнь. Но Толик хорошо чувствовал, что сейчас не сможет сам казнить капитана. Как, впрочем, не сможет и отпустить его на все четыре стороны…

Капитан молчал. Наверное, ему было неимоверно трудно признаться в том, что по его доносу, из-за его предательства погиб целый взвод хороших, честных ребят.

– Ты? – повторил Аркан.

– Я, – чуть слышно выдавил офицер.

– Чего ты хотел от Карай-хана? – устало и даже как-то равнодушно продолжил свой допрос Аркан. – Зачем ты побежал на свидание с ним?

– Карай не нашел у вашего взвода наркотики.

Он решил, что я обманул его. И я пошел к нему, чтобы самому во всем разобраться, чтобы убедить его в конце концов, что лично я играю честно и сам дознаюсь, куда девалась наркота. Мне же здесь еще служить…

– Вряд ли.

– Ну да, я не то хотел сказать. Я собирался уйти тихо – так, чтобы я никому в этих краях не остался должен. Иначе они нашли бы меня и в России.

– Ясно…

– Что тебе ясно? Мне, думаешь, наплевать на то, что из-за этого дурацкого порошка столько наших ребят погибло? Я, думаешь, сам себе не противен – ведь я же сдал целый взвод ради денег! А хлопцы, которые погибли или были ранены на заставе… Ты думаешь, приятно сознавать себя Иудой, сукой продажной? Что же тебе может быть ясно, а?

– Ты свое красноречие прибереги, капитан. Я не суд, а эти, – Аркан кивнул на трупы, – не присяжные заседатели. Раньше тебе следовало к собственной совести прислушиваться. Теперь уже поздно.

– Что ты со мной сделаешь теперь?

– Не знаю… А как ты мне можешь доказать, что участие Игнатенко в делах с наркотой – не твоя выдумка?

Капитан Терентьев пожал плечами, насколько это позволили сделать веревки.

– Не знаю. Сам убедишься, если как-нибудь до наших доберешься. Но я бы на твоем месте этого не делал. Лучше бы порошок нашел да попытался на нем заработать. А потом сматывайся с бабками куда глаза глядят и сиди тихо-тихо, чтобы ни перед кем никогда не засветиться…

– Порошок, капитан, и без того у меня, какого черта мне его искать.

– Что?!

– Что слышал.

– Так чего же ты молчал… – в глазах капитана загорелись огоньки надежды, но Аркан тут же перебил его:

– А это что-то меняет?

– Конечно! Мы доставим его Игнатенко, получим бабки. Он поможет сделать тебе дембель…

– У меня дембель и без Игнатенко через неделю в худшем случае.

– Не важно! Ты ушел бы на гражданку богатым человеком. Пришел бы домой, тачку классную купил бы… Да что я тебе рассказываю – ты и сам все понимаешь!

– Конечно. А ты продолжал бы служить как ни в чем не бывало, да?

– Да, – уже не так уверенно ответил Терентьев, заметив во взгляде Аркана что-то темное и страшное.

– Игнатенко продолжал бы командовать штабом и заодно гнать порошок в Москву, да?

– Да.

– Я гулял бы себе вволю "на гражданке", купаясь в роскоши на кровавые деньги…

– Послушай, старшой…

– Это ты меня послушай! – резко повысил голос Аркан. Теперь он точно знал, что ему надо делать. Он уже принял решение, и выслушивать капитана дальше у него не было никакого желания.

– Ты – сволочь, какой свет не видывал, – категорично заявил он пограничнику.

– Я же тебе сам…

– Да, ты и сам это понимаешь. Но это никак не умаляет твоей подлости. Этим ты свое предательство не искупишь.

– Я знаю…

– Заткни пасть! – рявкнул Аркан. – И слушай, что я говорить буду, ясно?

– Да.

– Так вот, если ты падла, то это не значит, что падлой хочу стать и я, понял?

– Понял.

– Я, в отличие от тебя, не смогу спокойно жить дальше и радоваться жизни, если буду знать, что переступил через жизни всех тех, кто полег в этих горах из-за твоего гребаного порошка. Ясно?

– Да.

Терентьев автоматически поддакивал Толику – его, казалось, гипнотизировал взгляд сержанта.

Это было странное чувство – сродни тому, которое испытывает кролик, глядя в глаза удава: он знает, что на него смотрит смерть, но ни пошевелиться, ни воспротивиться своей судьбе уже не может.

– Поэтому я никогда не сделаю того, что ты мне только что предложил. Ясно?

– Да.

– Я найду Игнатенко. Он расскажет мне все, это я тебе обещаю…

– В Душанбе ты его не достанешь.

– Надо будет – достану и в Душанбе. Но сейчас, слава Богу, начальник штаба не там – штаб по руководству операцией переместился под Калай-Хумб, поближе к заставе. Ты ту базу знаешь, да?

– Конечно.

– Так вот, там я его достану. Я сейчас пойду на заставу, и меня прямо на "вертушке" доставят к Игнатенко.

– Дурак. Тебя доставят не к Игнатенко, а в комендатуру. Особисты с удовольствием слегка продлят твой срок службы, ты уж мне поверь.

– Мне на твои предсказания плевать.

– Я же как лучше…

– Так вот, – Аркан встал и закинул автомат за плечо. – Я достану Игнатенко, и можешь мне поверить, что он свое получит.

– Дай тебе Бог удачи.

– Бог даст, не волнуйся. Пусть сознание того, что твой бывший начальник страдает не меньше тебя, доставит тебе хоть какое-то удовлетворение.

– Хорошо… – капитан Терентьев замялся, вдруг почувствовав что-то неладное. – А ты куда?

– К Игнатенко.

– А я?

– А ты кто такой?

– В каком смысле?

– Я тебя не знаю и никогда не видел. Это все, что я могу для тебя сделать.

– Так развяжи меня!

– Да?

Аркан подошел вплотную к капитану и проникновенно заглянул в его глаза.

– Развяжи, старшой, не дури.

– Ты уверен? Понимаешь, если я тебя развяжу, мне придется тебя пристрелить. Я не смогу тебе простить смерть ребят. Понимаешь, капитан?

– Так что, ты оставишь меня здесь?

– Если тебя сожрут шакалы – такая у тебя судьба, значит. Ты это заслужил. Если птицы выклюют твои собачьи глаза – это тоже не худшая кара. Если тебя найдут "духи" – упокой, Господи, твою душу.

Если сдохнешь сам – туда тебе и дорога. Поверь, я не расстроюсь.

– Старшой, кончай!

– Я серьезно, капитан. Очень серьезно.

– Человек ты или нет?

– За то, что ты мне все сейчас рассказал, – надеюсь, честно рассказал, – я даю тебе шанс выжить. По-моему, справедливо.

– Как выжить? О чем ты говоришь?

– Знаешь, ты спрашивал меня, могу ли я быть судьей, могу ли выносить тебе приговор… Я подумал и решил – не стану я брать на себя ответственность.

Даже перед лицом своих погибших друзей. Все равно потом меня будут терзать сомнения – правильно ли я сделал, расстреляв тебя. А меньшего ты не заслуживаешь. Сам-то ты это понимаешь?

– Но ты просто продлеваешь мои мучения! Ты сделаешь мне еще хуже! Лучше расстреляй…

– Не лучше, поверь. Есть такое древнее выражение – Бог тебе судья. Он все видит и все сделает так, как нужно. Если он посчитает нужным тебя спасти, сохранить твою подлую жизнь, он сделает это.

– Ты на самом деле веришь во всю эту ерунду?

Перестань, земляк, я прошу тебя!

– Раньше не верил. А здесь, в горах, начинаю верить.

Аркан помолчал, будто прислушиваясь к самому себе, потом заговорил снова:

– Да, иногда Бог поступает, скажем так, несправедливо, нечестно – он может отобрать жизнь у человека, который, казалось бы, этого совсем не заслуживал. Он может принести горе матери, которая рожала и воспитывала сына совсем не для того, чтобы тот сложил голову в этих краях. Несправедливо? Но если встать на его точку зрения, то "Бог дал, Бог и взял". И роптать здесь не стоит.

А то, что Бог всегда воздает по заслугам, – это факт. Ты ступил не на тот путь, тебя засасывало все глубже и глубже, и в конце концов ты стал судьей для тридцати ребят – ты лично приговорил их к смерти, когда натравил на мой взвод "духов".

Игнатенко не задумываясь бросил на произвол судьбы целую заставу и два взвода спецназа – из-за денег, из-за наркотиков. Теперь пришло время платить. Ты можешь что-то возразить?

Терентьев молчал. Возразить ему было нечего.

Он понимал, насколько прав этот сержант, отправивший к праотцам за время службы уже не одну моджахедовскую душу, но не согрешивший в главном – не подличавший, не нарушавший ни Божьих заповедей, ни человеческих законов.

Сержант был прав.

Но Боже, как хотелось жить!

– Земляк, милый, погоди… Я сделаю все, что ты прикажешь… Я буду тебе помогать во всем… Я останусь верным твоим рабом на всю жизнь… Забери все, что у меня есть, но только не бросай меня здесь!

– Перестань.

Всего одно только слово бросил Аркан, но каким тоном оно было сказано! Оно полностью перечеркивало все даже самые скромные надежды Терентьева.

В долине повисла мертвая тишина.

– Если Бог решит, что ты еще нужен ему на этой земле – для благого ли дела или для подлого, – он поможет тебе перегрызть веревки. Он пошлет какого-нибудь таджика, который случайно набредет на тебя и, возможно, спасет. Если же нет… Сам понимаешь.

Терентьев обреченно кивнул.

– Хочешь пить? – предложил Аркан.

– Давай водки еще хряснем.

– Давай.

Они по очереди выпили, опустошив фляжку, и молча закурили, думая каждый о своем. Затем Аркан встал и протянул капитану флягу:

– Выпей еще воды.

Дав сделать бывшему начальнику заставы несколько глотков, Аркан, плотно закрутив крышку, сунул фляжку за пазуху.

– Если выживешь, на глаза мне лучше не попадайся. А то я в следующий раз на провидение Божье могу и не положиться. Могу и сам суд свершить. Ясно?

– Да.

– Автоматы вон лежат. Там же, в мешках, есть еще вода. Отвяжешься – выживешь.

– Хорошо.

– Прощай, – Аркан повернулся и пошел прочь.

– До свидания.

Старший сержант остановился так резко, будто его ударило током. Он обернулся:

– Нет, капитан, прощай. Я тебя больше не увижу. Никогда. И лучше будет, если ты сейчас закроешь глаза и сдохнешь сам, каким-нибудь сказочным усилием воли. Тебе лучше будет. И легче. Я так думаю.

С этими словами Аркан снова повернулся и зашагал прочь.

Он подобрал рюкзак с наркотиками в том месте, где оставил его утром, аккуратно приладил его за спиной, затем повесил на шею автомат. Аркан понимал, насколько непростой путь у него впереди.

Он любил ходить по горам вот так, с автоматом на шее. Раскачивая оружие из стороны в сторону, Аркан как будто задавал сам себе ритм ходьбы. Это покачивание даже помогало ему взбираться в гору.

И конечно же, такое расположение оружия позволяло ему в любой момент открыть прицельный огонь. Старшина так ни разу больше и не оглянулся на привязанного к дереву Терентьева.

Бывший начальник заставы "Красная" остался совершенно один…

 

I

У начальника одного из управлений Главного штаба ВВС России генерал-лейтенанта Бориса Тихонравова настроение было непоправимо испорчено с самого утра. Ему казалось, что только на него, вечно невезучего, может неожиданно свалиться столько проблем сразу.

Сегодня на совещании у главкома ему явственно дали понять, что работа его управления уже давно вызывает недовольство "наверху". Главком ни с того ни с сего вдруг начал нудно вникать во все мелочи и нюансы авиаперевозок из Душанбе, задавая порой весьма странные вопросы. Потом его заинтересовали полеты из Ханкалы. Но хуже всего было то, что смутное предчувствие надвигающейся опасности, посетившее генерала на утреннем совещании, самым недвусмысленным образом подтвердилось буквально час спустя – главком вызвал Тихонравова к себе.

– Вот что, Борис Степанович… – сказал главком, стараясь не встречаться взглядом с начальником управления. – Ты по разговору на планерке, наверное, понял уже, что дело пахнет керосином?

– По правде говоря, Игорь Матвеевич, понять что-либо мне было трудновато, – осторожно прощупывая почву, начал Тихонравов. – Мне только показалось, что у вас, я имею в виду высшее руководство нашего ведомства, появилась потребность повнимательнее присмотреться к деятельности моего управления и моей лично…

Главком молчал, и генерал несмело продолжил, пытаясь в течение разговора выведать как можно больше:

– Я могу предполагать, что в моем управлении ожидается какая-нибудь внеплановая проверка…

– Не угадал.

– Тогда я совсем теряюсь…

– Президента слушать надо хоть иногда. Теперь понял? – прервал подчиненного главком, многозначительно кивнув на телефон-"вертушку" правительственной связи с государственным гербом на наборном круге.

– Пока нет.

– Зря, Борис Степанович, зря… А ты все же подумай – обо всех упущениях в работе, обо всех неувязочках, которые иногда случаются. Подумай.

Тихонравов насторожился.

Теперь он был уверен в том, что над ним нависла опасность. Раньше, до этого проклятого утра, главком никогда не позволял себе так с ним разговаривать – кое-какие общие дела и общие интересы сблизили их, поставили в некоторую взаимную зависимость друг от друга. Не сказать, чтобы они стали за это время близкими друзьями, но… Даже упорное нежелание главкома называть его просто по имени, без отчества, уже было верным сигналом опасности.

"Странно, я же вроде его не обижал! Может, он считает, что я веду с ним нечестную игру?" – мелькнуло в голове генерала, но он тут же отогнал эту мысль – все же Игорь Матвеевич был слишком интеллигентным человеком, чтобы разрешать их общие проблемы таким способом.

Тихонравов с тоской огляделся – и почему разговор проходил в этом дурацком кабинете, сплошь утыканном спецсредствами ФСБ и контрразведки!

Нет чтобы выехать на природу, поговорить открыто, по душам, а теперь придется мучиться в этих идиотских догадках.

– Президент, баллотируясь на столь высокий пост, – будто уловив растерянность подчиненного, продолжил главком, – кое-что обещал своим избирателям. Верно я говорю, Борис Степанович?

Ничего не путаю?

– Конечно, нет…

– А теперь подумай, сколько народу, сколько единичек этого самого пресловутого электората связано у нас тем или иным способом с армией.

– Много, конечно.

– Не просто много! – с несколько избыточным пафосом воскликнул главком. – Очень много! Миллионы! Десятки миллионов.

– Ну, может, чуть меньше…

– Дурак ты, Боря.

– Игорь Матвеевич, мне кажется, не совсем позволительно вам разговаривать со мной в таком тоне.

– В таком случае ты – дважды дурак.

– Я не позволю… – резко встал, собираясь прервать эту странную аудиенцию, не на шутку разозлившийся генерал, но главком лишь махнул как-то обреченно рукой, жестом заставив Тихонравова вновь опуститься в кресло.

– Армия – это не только кадровые военные и не только призывники. Армия – это наши жены.

Это наши дети. Это ветераны Вооруженных Сил.

Это матери и отцы солдат срочной службы. Это тысячи вольнонаемных, которые работают на нас и кормятся от нашего ведомства… Господи, да что я тебе объясняю! Ты сам этого не понимаешь?

– Понимаю.

– А раз понимаешь, то не говори в следующий раз херни… Половина электората имеет свои интересы в армии. Ясно тебе теперь, Борис Степанович?

– Так точно.

– А раз ясно, то ты должен понимать и все остальное, что вытекает отсюда. Вот скажи мне, чем сейчас российский народ недоволен больше всего? За что нашу армию критикуют чаще всего?

За что беспощаднее всего полощут в газетах и на телевидении, иной раз откровенно передергивая факты, добавляя свои никому не нужные домыслы и догадки? Это ты, генерал-лейтенант, знаешь?

– Знаю.

– Не уверен я в этом… За воровство. За наглость ее топчут. За то, что тащат все подряд, забывая о главном своем предназначении – Родину защищать.

– Да, любят у нас грязь лить на армию – она все стерпит.

Последние слова Тихонравова возымели странное действие. Главком взглянул на собеседника с интересом и.., с отвращением, что ли. По крайней мере так показалось начальнику управления, и он смутился под этим взглядом.

– Грязь, не грязь…" Не в этом дело. Мы сейчас о другом говорим. Я тебе пытаюсь объяснить ситуацию, чтобы ты знал, к чему готовиться. Ты Грачева возьми – воровал? Коррупционер? А черт его знает! Пресса-то всякое писала, но до суда дело не доходило. Значит, вроде чистый? Но почему тогда с поста своего полетел, как фанера? Ну, ответь?

– Наверное, за просчеты и ошибки, за неспособность руководить как положено, за Чечню в конце концов, – неуверенно пожал плечами Тихонравов, которому никак не удавалось понять, к чему клонит главком.

– За это тоже. Но главное – за образ. С именем Грачева у народа, к несчастью Паши, были связаны слишком плохие ассоциации. А к ассоциациям народа прислушиваться ох как надо.., если, конечно, в президенты метишь.

– Это ясно.

– Но Грачев – фигура давно отработанная.

Убрали его – и ничего в принципе не изменилось.

А обещания предвыборные нужно выполнять. Это, в свою очередь, означает, что пришло время своеобразных чисток в армии – теперь будут лететь головы тех, которые будто бы являлись "людьми Грачева" и мешали навести в армии порядок.

Главком снова пристально взглянул на Тихонравова, пытаясь понять, как отреагировал его подчиненный на более чем прозрачный намек.

Тихонравов молчал, уставившись в одну точку прямо перед собой, и о чем-то думал.

– Короче, Боря, кресло под тобой шатается сейчас очень сильно, – главкому вдруг расхотелось "воспитывать" начальника управления. Пора было переходить к главному – ради чего он, собственно, и вызвал Тихонравова. – Срок тебе даю – месяц. И чтобы за это время ни одной претензии к твоим людям и к твоей работе. Ясно?

– Так точно.

– Пойми, Борис, это не мои заскоки, – извиняющимся тоном произнес Игорь Матвеевич, – это требование сверху, и я тут ничего поделать не могу.

– Я понимаю…

– Если хоть что-нибудь кому-нибудь покажется не так, считай, что ты уже на пенсии.

– Я понял. Разрешите идти?

– Нет, погоди. Есть еще дело, – главком зашелестел документами на столе, разыскивая нужную бумажку. – Ага, вот, нашел… К нам с ОРТ присылают корреспондента. Точнее, не к нам. Он едет в Таджикистан, и мы.., то есть ты должен помочь ему туда попасть.

– Господи, кому это надо? Пусть покупает билет и летит куда хочет, мы-то тут при чем?

– Боря, я не знаю, какие силы здесь включились, но протекция ему идет с самого верха, из министерства. Установка проста – этому парню нужно помогать.

– Ох, – горестно вздохнул Тихонравов, – не нравится мне все это. Очень не нравится.

– Понятное дело, что не нравится. Но – надо.

Так вот, поможешь ему добраться и все такое… И запомни: от того, что он увидит и снимет, от того, что будет показано впоследствии по "ящику", во многом зависит дата твоего выхода на пенсию, – мне так кажется, по крайней мере. Так что окружи корреспондента заботой.

Главком многозначительно взглянул на генерала Тихонравова и даже подмигнул ему.

– Я понял, Игорь Матвеевич.

– Вот и хорошо. На, держи листок с данными репортера – Николай Самойленко. Кстати, вроде бы знакомая фамилия. Не слыхал о таком?

– Нет, по-моему.

– Ладно, иди, Борис, работай, устраняй все отмеченные недостатки.

Тихонравов встал и пошел к выходу из кабинета, но уже на пороге его остановил голос шефа:

– Ну а вообще как наши дела?

Начальник управления вздрогнул, услышав вопрос, и резко обернулся.

"Почему он заговорил со мной об этом здесь, в кабинете? Неужели он что-то знает? С кем он может быть связан? Или спрашивает просто так, из любопытства?" – в одно мгновение пронеслось у Тихонравова в голове. Теперь он лихорадочно искал подходящий ответ, чтобы не попасть впросак, не вызвать у главкома подозрений в неискренности, но в то же время не расколоться, не выдать себя ненароком, если Игорь Матвеевич не знает еще о внезапно возникших проблемах в их бизнесе.

– Все как обычно, – с жалкой улыбкой еле выдавил из себя Тихонравов.

– В норме? – с улыбкой переспросил главком. – Без происшествий и приключений?

– Да, все хорошо.

– Ну и ладненько. Иди…

* * *

Странный разговор у главкома явился лишь самой мелкой, самой незначительной неприятностью по сравнению со всем тем, что ожидало генерал-лейтенанта Тихонравова в это ужасное утро.

Около одиннадцати на его столе зазвонил телефон правительственной связи.

Нужно отметить, что уровень занимаемой Тихонравовым должности предполагал наличие "вертушки" в кабинете, но часто пользоваться ею у генерала потребности не было. Практически все вопросы решались по ведомственной системе связи или по городскому телефону, поэтому от резкой трели "вертушки" Борис Степанович нервно вздрогнул и поспешил поднять трубку:

– Генерал Тихонравов слушает.

– Доброго здоровья, Борис Степанович!

– Вы?! – изумлению Тихонравова, сразу же узнавшего этот голос с характерным южным акцентом, не было предела. – Вы – по правительственной связи?

– Слушай, дорогой, а что тебя удивляет?

– Но я думал…

– Мы же с тобой взрослые, серьезные люди.

Так почему ты думаешь, что я не могу связаться с тобой по тому телефону, по которому мне хочется?

– Просто как-то непривычно…

– Непривычно знаешь что? Непривычно спать на потолке. И неудобно, ха-ха!

– Конечно, Муса Багирович, – поддержал дурацкую шутку Тихонравов, последними словами ругая себя за то, что вообще поднял трубку.

– Хорошо, давай, о деле. Мы с тобой, Борис Степанович, давно не виделись.

– Да, уже больше месяца не встречались.

– А ведь договаривались обедать вместе каждые две недели, разве не так?

– Да, но…

– Нехорошо, Борис Степанович. Совсем нехорошо. Надо исправлять ситуацию.

– Конечно, Муса Багирович. Я тоже очень хочу с вами встретиться.

– Правда? А что же ты сам на меня не вышел?

Почему я должен тебя разыскивать целых три дня?

Дома его нет, понимаешь, на работе секретарша уверяет, будто тоже нет… А? Борис Степанович, что-то у нас неувязки пошли.

– Нет-нет, это случайность. Совпадение. На самом деле я действительно очень хотел с вами встретиться, Муса Багирович, и поговорить.

– Ну что ж, дорогой, сегодня в семь вечера на старом месте. Я закажу ужин, поэтому не советую опаздывать. Остынет, понимаешь, испортится, ха-ха!

От этого смеха у генерала Тихонравова по спине пробежал холодок. Он отлично понимал, что опаздывать на назначенную Мусой Багировичем "стрелку" нельзя ни в коем случае. От одной мысли о последствиях ослушания волосы на голове генерала зашевелились.

– Я буду вовремя. В семь вечера.

– Молодец. Буду ждать, – и в трубке "вертушки" послышался характерный электронный сигнал, означающий, что связь с абонентом прервана.

* * *

Звонок Мусы, его интонация и голос предвещали нечто гораздо худшее, чем какая-то там отставка или внеплановая проверка управления.

Муса, являясь одним из самых авторитетных чеченцев в Москве, слов на ветер не бросал.

Чечены были весьма своеобразной группировкой, не признающей очень многое из негласных бандитских правил-понятий. Они всегда отличались особой жестокостью, цинизмом, но в то же время бесстрашием и сплоченностью, что помогло им укрепиться и завоевать чуть ли не лидирующее положение здесь, вдали от своей родины. Не случайно бандиты и воры всей России называют чеченов беспредельщиками и отвязанными, заслуженно опасаясь их и ненавидя.

А Муса – этот был вдвойне чечен среди всех остальных чеченов. Никогда он не бросал слов на ветер. Ни одно его предупреждение или замечание не могло быть никем проигнорировано. То, что он сам, лично, а не через своего представителя условился с Тихонравовым о встрече, могло означать только одно – Муса недоволен.

А быть недовольным причины у него, конечно же, имеются. И веские.

Борис Степанович, собственно говоря, сам не понимал, как попал в такой переплет. Весь их совместный бизнес шел все это время как хорошо отлаженные швейцарские часы. Как тот самый "Ролекс", который лежал у Тихонравова дома в столе. Начать его носить генерал собирался в день выхода на пенсию – ведь появляться здесь, на работе, с целым состоянием на руке было бы слишком рискованно.

В общем, все шло отлично, пока не произошел один странный сбой.

Тихонравов виноватым себя не чувствовал, но инстинкт самосохранения подсказывал ему, что разборки с Мусой могут обернуться большими неприятностями. Именно поэтому генерал столько времени не выходил на контакт, пытаясь решить проблемы собственными силами.

Но и в той сложной цепочке связанных общим делом людей, где главным являлся сам Борис Степанович, тоже произошел непонятный сбой, и теперь голова генерала пухла и раскалывалась от навалившихся вопросов.

"А может, все к лучшему? – подумал вдруг Тихонравов, в который раз возвращаясь в мыслях к предстоящей вечером встрече. – Может, разрешится все наконец? Может, я хоть что-то начну понимать? А может, попрошу у Мусы помощи. В конце концов, если он увидит, что я чист, может и помочь – бизнес-то у нас общий".

В душе он понимал, что Муса – не такой человек, что за его помощь придется платить по отдельному тарифу, что Багиров может и просто отказаться, предлагая генералу самому решить все свои проблемы и даже назначить, как ультиматум, срок для их решения.

Но ведь генералу Тихонравову хотелось надеяться на лучшее! Ведь до этого странного сбоя все шло так хорошо, так красиво!

Поэтому Борис Степанович усилием воли отогнал от себя предчувствие беды и настолько хорошо справился со своими чувствами, что даже смог приветливо улыбнуться входившему в его кабинет журналисту.

* * *

Николай Самойленко предчувствовал с самого начала, что эта его командировка будет не из легких. И не масштабность темы репортажа, и не дальность региона, в который он отравлялся, навевали эти мысли. Отнюдь.

Он, наоборот, был бы рад, если бы удалось охватить все, начиная от внутриполитической ситуации в Таджикистане и кончая бытом и особенностями службы там российских пограничников. Опасался скорее он бешеного противодействия своей работе со стороны местного начальства и военного руководства.

Вообще-то на канал ОРТ в Таджикистане работало несколько неплохих журналистов, люди ездили и в командировки в этот регион, но, вспомнив о потрясающей способности Самойленко добывать сенсации, руководство редакции пошло навстречу журналисту и с легкостью согласилось на некоторые расходы по организации его поездки.

А выбрал этот регион для своего первого репортажа Коля не случайно. Его давно уже, с первых же дней приезда в Москву, привлекла проблема – наркомании. После тихого в этом отношении Минска и относительно спокойной Одессы московские улицы буквально поразили его: наркоманы и распространители наркотиков особенно даже и не прятались, устроив главную тусовку буквально под носом у чекистов.

Он видел уже однажды похожую ситуацию, когда работал на Белорусском телевидении. Тогда в Светлогорске, далеко не самом крупном райцентре страны, известном разве что своим химкомбинатом и большим удельным весом молодежи в структуре населения, вспыхнула настоящая эпидемия СПИДа: количество заболевших и вирусоносителей на тысячу жителей превысило все возможные "нормативы".

Самойленко с бригадой Агентства телевизионных новостей послали в Светлогорск, чтобы разобраться в ситуации на месте.

То, что увидел тогда Николай, действительно впечатляло: районная больница была, можно сказать, переполнена "спидолами", как называли вирусоносителей и заболевших в городке, и еще нескольких тяжелобольных уже отправили в Минск, в столичный центр, где пытались лечить СПИД.

Врачи и руководство здравоохранения и города, и всей республики в своем мнении были единодушны: главная причина эпидемии СПИДа – наркомания. По их самым осторожным оценкам, в городе каждый третий молодой человек регулярно употреблял наркотики. Регулярно!

И вот тогда-то, услышав эти цифры, Николай понял, что за странная молодежь живет в Светлогорске – отчего это у них такие отрешенные взгляды, качающаяся походка, неуверенные движения. До него дошло наконец, что все эти странные ребята, привлекшие его внимание, как только он попал в городок, были, что называется, под кайфом.

В Москве, конечно же, не шлялось в открытую столько наркоманов, как в Светлогорске или в каком-нибудь Амстердаме, но по легкости добывания кайфа, по открытости продаж столица России, безусловно, оставила далеко позади себя все остальные города европейской части СНГ и вскоре вполне могла бы потягаться на равных и с признанными столицами наркобизнеса Западной Европы.

По крайней мере, первое впечатление Самойленко от нового для него города оказалось именно таким. Тогда-то и заинтересовался Николай происхождением столичных наркотиков, тем более что если в том же Светлогорске, например, основными наркопрепаратами являлись традиционная маковая вытяжка или, реже, эфедрин, то в Москве без проблем продавались самые "модные", самые "крутые" вещества – и морфин, и героин, и крэк, и даже синтетический ЛСД, на который человек "садился" сразу, с первой же дозы.

Аккуратно прощупывая торговцев и завязав несколько мимолетных знакомств – всего за пару "косячков" – среди наркоманов, Коля Самойленко узнал, что большая часть всей продаваемой в столице наркоты – не из такого уж и дальнего зарубежья.

Да, конечно, попадались и редкие экземплярчики порошка, проделавшего до Москвы сложный и запутанный путь чуть ли не через все континенты. Но в основном наркотики всех видов были родом из Таджикистана, Казахстана и прочих суверенных государств Средней Азии и Закавказья.

Справедливости ради надо, конечно, отметить, что небольшие партии зелья попадали и из Беларуси, с Украины или откуда-нибудь из-под Воронежа, Но это была слабодействующая дешевка – для совсем уж обнищавших или начинающих: все та же маковая соломка или европейская конопля.

Тогда и созрела у Николая мысль попробовать проследить пути транспортировки наркотиков в Россию. Он хотел по возможности заснять на видеопленку работу "гонцов" или посредников, затем, в порядке очередности, распространителей и покупателей и в идеале подготовить целый цикл передач, с аргументами и фактами на руках и с интересным видеорядом на пленке, посвященный наркотикам и наркоманам.

Он не был уверен ни в успехе своей командировки, ни в том, что она окажется для него столь же легкой и безопасной, как та давнишняя поездка в Светлогорск. Поэтому, в очередной раз порадовавшись, что Наташка с дочкой еще не перебрались к нему в Москву, он съездил в Минск попрощаться.

Коля сказал жене, что начальство посылает его на Дальний Восток – разбираться, что там происходит у перманентно бастующих шахтеров. Он наврал про долгую далекую дорогу, про множество городков и шахт, которые ему предстояло объездить, о куче материала, который надо было отснять и подготовить к эфиру, и предупредил жену, что вряд ли появится раньше, чем через три месяца.

– Ты хоть звони нам, чтобы мы здесь без тебя с ума не сходили, – попросила его тогда Наташка, с тоской глядя мужу в глаза.

– Конечно, – не совсем уверенно ответил Николай, отводя взгляд. Он не был уверен, что ее просьбу удастся выполнить. Но все же, наврав своим любимым женщинам, Самойленко почувствовал себя спокойнее – по крайней мере, переживать они там, в Минске, будут меньше, если весточка от него не придет ни через месяц, ни через три.

Пусть уж лучше думают, что он лазает с камерой по шахтам Дальнего Востока, чем знают, что он мечется под пулями по горам Таджикистана!

О своей поездке и ее истинных целях Николай рассказал только Бондаровичу, попросив друга в случае чего…

Но Банда оборвал его на полуслове:

– Не каркай, придурок. Не на прогулку и не на пикник едешь. А если потеряешься где-то – из-под земли достану, можешь не сомневаться.

А потом, помолчав, Банда добавил:

– А что Наташке пока ничего не сказал – может, оно и к лучшему…

Пока что самые худшие предположения Самойленко о всяческом противодействии его планам со стороны чиновников не оправдались. С командировкой все складывалось как нельзя более удачно.

То ли официальное письмо с просьбой о содействии, направленное телевидением в адрес Министерства обороны, стало тому причиной, то ли вообще заинтересованность военных в том, чтобы россияне знали как можно больше об их службе в "горячих точках" (в которую трудно было поверить), – то ли новые веяния в военном ведомстве, загулявшие по его коридорам и кабинетам после смены министра, но факт оставался фактом: Самойленко удалось с легкостью пройти все предварительные ступени переговоров и всюду получить "добро", и благожелательные напутствия.

Теперь оставался последний "бастион" на пути к Таджикистану – генерал-лейтенант Тихонравов, начальник управления штаба ВВС. От него в конечном итоге зависело, каким способом придется Самойленко добираться до границы с Афганом и удастся ли ему разобраться, как работает в том регионе российская военно-транспортная авиация.

И вот теперь Коля сидел напротив Бориса Степановича. Выражение лица генерала не предвещало журналисту удачи – за улыбкой, с которой встретил Тихонравов вошедшего в кабинет Самойленко, явно угадывались недовольство, напряжение и какая-то необъяснимая тревога.

– Здравствуйте, здравствуйте, – с наигранной приветливостью указал генерал на стул напротив стола, все так же странно улыбаясь. – Николай…

– Можно просто Николай, Борис Степанович.

Ничего страшного я в этом обращении не вижу.

– Логично. Как я вообще посмотрю, вы, пресса, в последнее время игнорируете отчества: Павел Грачев, Анатолий Чубайс, Александр Лебедь… Скоро народ забудет, как и президента-то нашего по отчеству!

– Вот этого, наверное, уж никто никогда не забудет. А что по именам называем, без отчеств, так это удобнее и быстрее. Да и менее официально, что ли, – люди живее как-то становятся, ближе, понятнее.

– Ну, в этом вы, конечно же, правы. Каждому алкоголику приятно, начитавшись в газетах всяких кличек, за бутылкой доказывать что-нибудь своему другу о "Паше-мерседесе" или о "прорабе в кепке".

– Я немножко не то имею в виду. Политик становится ближе не как собутыльник, а как человек – становятся понятнее его поступки, его мировоззрение, логика его взглядов. Появляется предчувствие и понимание его будущих шагов, – пояснил Самойленко. Настроение у него начало портиться – спор с этим генералом-ортодоксом в самом начале разговора был ему, конечно же, ни к чему.

– Ну-ну… – неопределенно хмыкнул Тихонравов, тоже, как видно, не желавший начинать дебаты о роли журналистики в современном обществе. Да и мысли его, как уже заметил Самойленко, были далеки от проблем журналистики и расстановки отчеств. – Так что же вас, Николай, привело в наше скромное и тихое ведомство? Что вы от нас, хотите?

– Мне сказали, что это именно вы занимаетесь военно-транспортными перевозками в "горячие точки" – туда, где находятся контингента российских войск.

– Допустим.

– Нам очень хотелось бы…

– Кому это – "нам"? – перебил его генерал, и журналист понял, что говорить этот человек привык конкретно – кто, что, зачем. По-военному.

– Телевидению… Моей редакции. Тем, кто послал меня в командировку в Таджикистан.

– Ясно. Так что вам хотелось бы?

– Если можно, организовать мою переброску на юг вашими самолетами.

– Простите за любопытство, а гражданская авиация вас чем не устраивает?

– Всем устраивает, кроме одного – я хотел бы своими глазами увидеть, как вы доставляете грузы, что везете. Я хотел бы сразу войти в курс дела, познакомиться с летчиками, с персоналом аэродрома в Душанбе…

– Не уверен, что вам будет интересно, а уж тем более приятно лететь в Душанбе в брюхе транспортника – темно, тесно, от рева двигателей уши закладывает, – сделал генерал слабую попытку отговорить журналиста от глупой затеи, но тут же добавил:

– А впрочем…

– Поможете?

– Николай, вы же знаете, что хочу я этого или нет, но помочь вам мне придется, – хитро взглянул на журналиста Тихонравов.

– В каком смысле?

– Да за вас, наверное сам министр теперь хлопочет. Чего вы ни попросите – во всем вам зеленая улица. По крайней мере в нашем военном ведомстве.

– Да, мы написали письмо…

– Его учли, спустили нам указания, а мы приняли их к исполнению. Так что не волнуйтесь – полетите вы с нашими людьми. Вопрос решен.

– Спасибо вам.

– Не за что. Снимайте, конечно, что хотите.

Секретов не имеем. Пусть народ узнает, насколько нелегка и опасна эта работа, – с пафосом воскликнул генерал, но тут же, с хитрецой взглянув на журналиста, осторожно спросил:

– Надеюсь, вы будете со Мной связываться как только у вас возникнут какие-то вопросы или недоразумения?

Самойленко понял: генералу очень хотелось бы хоть как-то проконтролировать, что именно станет попадать в видоискатель журналиста, но постарался сделать вид, будто не понял намека Тихонравова:

– Конечно же. Спасибо вам еще раз.

– Оставьте у моего адъютанта свои координаты.

Мы вызовем вас на ближайший же рейс. Кстати, по моему, он будет буквально через два дня. Так что, Николай, долго вам ждать не придется. Пакуйте вещи.

– Замечательно.

– А что, может, мне и самому с вами слетать? – вдруг мечтательно произнес генерал. – Я бы вам лично показал да рассказал, что у нас происходит и как…

Генералу внезапно пришла в голову действительно интересная мысль – самому на месте разобраться во всем, что происходит в их бизнесе.

Однако он тут же отогнал эту мысль от себя подальше – Муса Багирович мог бы не понять его исчезновения из Москвы именно сейчас, в столь напряженный момент. Сначала следовало решить все вопросы здесь, в столице.

– А это возможно? – без особого энтузиазма откликнулся Самойленко. Ему не хотелось иметь в сопровождающих самого начальника управления – можно было уверенно предсказать, что сбор информации, пригодной для его репортажа, окажется в этом случае нулевым. Отснятые сюжеты пригодятся лишь для какой-нибудь убогой ура-армейской программы типа бывшей "Служу Советскому Союзу!"

– Нет, что вы, конечно, невозможно! – замахал руками Тихонравов. – Это я так, мечтаю. Кто же меня отпустит?

– Тогда я пошел, Борис Степанович? Мы договорились? – встал со своего места Самойленко, и генерал, как показалось журналисту, облегченно вздохнул.

– Конечно. Все будет в порядке. Не забудьте оставить телефончик адъютанту.

– До свидания.

– Счастливого пути.

"Он не так прост, как кажется, – отметил про себя Тихонравов, когда за журналистом закрылась дверь. – Может накопать чего не следует… Да черт с ним, пусть копает".

Генерал и впрямь испытал почти физическое облегчение, когда Самойленко ушел.

Разговор с репортером доставлял ему жуткие муки – он не мог сосредоточиться ни на одной фразе. Все его мысли в это время занимала предстоящая вечером встреча с проклятым Мусой Багировичем.

Вот это была настоящая проблема…

* * *

– Э-э, чего так не весел, дорогой Борис Степанович! – весело вскричал Багиров, как только увидел Тихонравова на пороге своей комнаты для аудиенций. – Чего ты, генерал, свой нос повесил?

Неожиданный каламбур чеченца очень не понравился Тихонравову, но он, конечно же, постарался не показывать своего недовольства.

– Да так… – неопределенно протянул генерал, махнув рукой и усаживаясь на предложенный ему стул за стол, уставленный самыми разнообразными закусками и напитками. Он не мог избавиться от ощущения, что наигранная веселость и игривость, с которой встретил его чечен, заключает в себе угрозу.

– Что, жена? Дети? Внуки? Кто или что тебя огорчает? Кто тебе, Борис Степанович, проблемы создает? Может, тебе помочь чем-то нужно?

Тихонравов вздрогнул и съежился.

Нельзя было, наверное, придумать ничего худшего, чем ситуация, в которой Муса Багирович заговаривает о семье своего "клиента". Конечно, это могло было быть и проявлением обыкновенной кавказской вежливости, но могло быть и намеком на самые жестокие, самые страшные и болезненные точки давления на человека. Генерал воспринял сейчас упоминание о своей семье именно как такой намек.

– А что мои дети и жена? Какие они могут мне доставлять проблемы? – нервно возразил он. – С ними все в порядке.

– Конечно, никаких проблем, я так и думал. Это же твои родственники. Самые близкие. Вот мне мои братья, в отличие от всяких прочих людей, никогда проблем не доставляют, одну только радость.

– Я рад за вас, – генерал теперь уже точно убедился, что про семью Багиров заговорил не случайно.

– За меня, Борис Степанович, радоваться я сам буду. Потому как радоваться нечему. В отличие от братьев, которые меня не обижают и не подставляют, меня очень огорчают некоторые мои товарищи по бизнесу. Очень огорчают. Вот ты, например.

– Я? Чем же?

Муса пристально посмотрел на генерала, и Тихонравов не выдержал этого взгляда, отвел глаза.

– Да не волнуйся, генерал, ты же был здесь уже. Ты знаешь: все, что происходит в этой комнате, – тайна. Обо всем, что здесь говорится или делается, помнят и знают только я и мои гости.

Да, об этом Тихонравов знал. Они сидели, в задней комнате невзрачного пригородного ресторанчика на Волоколамском шоссе. Это была самая тривиальная забегаловка, каких разбросано на дорогах вокруг Москвы не одна сотня. И она ничем не отличалась бы от всех себе подобных, если бы не являлась "резиденцией" Мусы Багировича.

Ресторанчик в нужный момент мог закрыться для посетителей хоть на целый день – "по техническим причинам", например, или "на переучет".

Именно здесь "гуляли" ребята из группировки Мусы. Именно здесь происходили их разборки с несговорчивыми "клиентами". Именно здесь, в специально оборудованной по последнему слову дизайна и техники задней комнате, под охраной братвы принимал своих гостей сам Муса Багирович. "Точка" была совершенно чистой в смысле наличия подслушивающей аппаратуры милиции или ФСБ. Здесь Муса Багирович и его гости всегда могли разговаривать смело, спокойно и откровенно, запросто называя вещи своими именами.

– Да, Муса Багирович, я знаю, – сказал генерал. – Просто никак не могу привыкнуть – как же вы здесь все здорово оборудовали! У меня, начальника управления военного ведомства, кабинет ни в какое сравнение не идет с вашим офисом.

– Во-первых, это не офис, а место для неспешной трапезы с друзьями. Мы ведь друзья, правда?..

Тихонравов торопливо закивал.

– Офис мой в другом месте. Ну а во-вторых, – рассмеялся Муса, – у тебя никогда, генерал, не будет такого кабинета, как у меня. И знаешь почему?

– Почему?

– Именно потому, что ты – начальник управления в своем сраном военном ведомстве, которое содержится из бюджета. Станешь вольным бизнесменом, как я, к примеру, тогда обзаведешься и хорошим офисом.

– Ой, не знаю… Не рискну я уже, наверное, на старости лет в бизнес кидаться. Я же привык к военной службе, втянулся… А выйду на пенсию – просто не знаю, что и делать. Буду, наверное, рыбу удить, цветочки на даче выращивать, – мечтательно произнес вдруг Тихонравов, внезапно почувствовав, как сильно хочется ему обрести наконец покой, забыть и о своей службе, и о Мусе, и обо всем на свете.

– Ох, Борис Степанович, хитрый ты жук! "На пенсию"… "Цветочки разводить"… "К службе привык"… Ты же в бизнесе уже сидишь по самые уши!

– Да, конечно.

– Ну а раз так, то давай, генерал, не будем с тобой нюни распускать про цветочки да про рыбки, а поговорим серьезно о нашем деле.

– Конечно, конечно, – с готовностью подхватил Тихонравов. – Я сейчас все расскажу…

– Расскажешь, куда ты денешься, – спокойно оборвал его Муса. – Но ты и ешь заодно, чего ты разволновался? Мой повар так старался, а ты не хочешь его труд уважить? Нехорошо, дорогой Борис Степанович, нехорошо.

– Да, спасибо, очень вкусно, – Тихонравову самому было противно то, как быстро и старательно, будто выполняя приказ командира, схватился он за вилку и нож, приступая к трапезе. Но он ничего не мог с собой поделать – любые предложения Мусы всегда звучали как приказы. Чеченец внушал генералу разнообразные чувства, среди которых присутствовали и уважение, и презрение, и ненависть, и удивление. Но главным среди всей этой палитры было одно – страх. Темный, животный, необъяснимый страх. Именно этот страх заставил Бориса Степановича моментально схватиться за столовые приборы по первому же предложению бандита.

– Вкусно? – спросил чеченец.

– Очень.

– Извини, но вашей любимой свинины на столе у меня не бывает никогда.

– Да, я понимаю.

– А я не понимаю. Как можете вы, славяне, жрать это грязное животное?

– Но почему же оно грязное?

– Как, этот вопрос задаешь мне ты, который тысячи раз видел свиней? – не на шутку удивился Муса. – Я несколько раз понаблюдал, как оно валяется в дерьме, и мне этого хватило, чтобы понять, как прав Коран, насколько справедливы наша вера и наши традиции.

Тихонравов почувствовал, что этот незначительный и отчасти даже шутливый разговор странно действует ему на нервы. Генералу вдруг стало не на шутку обидно за все сразу – и за славян, и за славянских свиней… И за себя, конечно же, – в прошлом бравого боевого летчика, а теперь высокого воинского начальника.

– Значит, Муса Багирович, если я правильно понял, вы считаете, что свинья – грязное животное из-за того, что всю жизнь в дерьме валяется?

– А что, ты сможешь на это что-то возразить, Борис Степанович?

– Так неувязочка получается!

– Какая же?

– Свинья в дерьме, конечно, лежит, но дерьмо не ест. А собака, к примеру? Она вполне может дерьмо зажевать. Но, насколько я знаю вашу религию и традиции, вы не считаете собаку грязным животным?

– Нет, собака не грязное животное, потому что это умный зверь. Собака все понимает, что ей скажешь. Собака предана своему хозяину, она его слушается, она его защищает, потому что собака любит хозяина. А раз так, раз у нее есть ум, как она может быть грязным созданием?!

– Хорошо, Бог с ней, с собакой. Пусть она будет чистым созданием. Но ведь есть самое грязное животное, гораздо грязнее любой свиньи.

– Кто?

– Человек.

– Ну, Борис Степанович, "разве можно так относиться к людям?

– А как же иначе? Смотрите – всю жизнь человек живет в грязи…

– Как я понимаю, в переносном смысле?

– Конечно. Всю жизнь он подличает, врет, ворует, старается подмять под себя ближнего своего, пытается завладеть тем, чем нельзя завладеть в принципе. Человек – создание разумное, наделенное не только рефлексами, как собака, но и абстрактным мышлением, речью, совестью, душой, наконец. И тем не менее он – самая грязная тварь из всех Божьих тварей.

– Какой же вывод, генерал?

– Теоретически ваш пророк или Аллах должны бы ненавидеть человека больше всего на свете, а вам следовало бы и близко не подходить к этой грязной твари. Но ваша трагедия как раз в том и заключается, что вы, люди, сами являетесь грязнейшими тварями в природе. А значит, религия ваша несовершенна, непоследовательна.

– Ошибаешься, Борис Степанович, – улыбнулся Муса, вроде бы ничуть не обидевшись на генерала за его нападки на ислам. – Мы отлично понимаем, что человек – создание несовершенное и грязное, особенно женщина. Но вопрос – какой человек? Если человек живет по законам, установленным Аллахом, если он выполняет требования Корана, если он соблюдает заветы предков, он – чистый человек.

– А если?..

– Если же нет… – Глаза Мусы вдруг потемнели, и он очень жестко произнес:

– Тогда он – неверный. А неверный ничем не лучше свиньи.

Неверного сам Аллах велел обращать в истинную веру или уничтожать, как.., свинью.

Тихонравов безвольно опустил глаза. От его желания поспорить с чеченцем не осталось и следа: от этого человека действительно несло каким-то могильным холодом, он завораживал, вселяя ужас.

– Я тебе, Борис Степанович, больше скажу.

Ты что думаешь, создали вы, западные люди, европейцы и американцы, свою современную цивилизацию – и на этом все? Непримиримая война ислама с неверными окончилась? Не-ет, ты ошибаешься, она только-только начинается!

– Значит, Муса Багирович, мусульманский мир, объединившись, пойдет войной на Европу, на Америку, против НАТО, против всей Латинской Америки, против целого ряда стран Африки, против Японии и Китая? Против всего остального мира?

– Зачем так примитивно мыслишь, генерал?

Тебе, военному, война всюду мерещится, – снисходительно улыбнулся чеченец. – Мы вас мирно возьмем, голыми руками. Точнее, не столько мирно, сколько незаметно. Оп – и вы все уже наши.

– Это как же?

– Я тебе сейчас одну интересную вещь расскажу, хорошо? А ты слушай, жуй свою форель и не перебивай.

– Конечно, послушаю, мне интересно.

– Ну так вот. Ты слышал такие понятия, как "авторитет", "законник"?

– Мне кажется, я догадываюсь, о чем вы говорите, Муса Багирович.

– На ментовском языке это называется "лидер преступной группировки".

– Я так и думал.

– В вашей славянской столице, в самом центре, как вы выражаетесь, славянского мира примерно сто двадцать авторитетов. Из них треть – чечены.

Еще треть – другие кавказцы: азербайджанцы, грузины, дагестанцы, ингуши и так далее. Ты разницу в количестве чувствуешь? Сколько ваших-то, славян, остается – раз, два, и обчелся!

– Так у вас, на Кавказе, никогда Советской власти не было. У вас и денег-то больше в десять раз, чем у наших бандитов доморощенных.

– Не в этом дело, дорогой Борис Степанович!

При чем тут деньги или Советская власть? Бандиты и у вас всегда были, и сильные бандиты. Просто мы их вытеснили. Несколько лет назад, если ты слышал про это, в Москве началась настоящая война – славяне решили вернуть все свои утраченные позиции. Но мы их быстро успокоили.

– Как?

– Очень просто. У меня лично однажды произошел очень показательный разговор. Была назначена как-то "стрелка" с "таганцами". Выехали за кольцевую – наших человек сто, и их не меньше. Стволы у каждого, нервы на взводе. Вроде пальба неминуема. 1;и – Конечно.

– А вот тут ты и ошибся. Я подошел к их лидеру (его фамилию или кличку тебе знать не нужно) и предлагаю: "Поговорим?" Он сразу в бутылку: "Про что говорить! Вы беспредел чините!" И выдвигает мне список объектов, которые будто бы им принадлежат, а мы, мол, не на свою территорию лезем. Классический, надо сказать, повод для разборок.

– Да, я слышал о таких делах.

– Ты дальше слушай. Я подзываю своего помощника, ты его знал… "Мансур, – говорю, – открой кейс". Он открывает, я достаю "ноутбук"…

Знаешь, наверное, что это такое?

– Компьютер маленький.

– Да-да. Достаю, значит, и говорю: "Вот вы нас считаете дикими, нецивилизованными людьми. Вы считаете, что дикари вдруг спустились с гор и захватили ваши исконные территории. Да, говорю, вы правы, захватили. Будем и дальше захватывать, потому что мы совсем не дикари, мы выше вас по своему развитию". Мой оппонент удивился: "Как это выше?" Он даже не врубился, о чем я. "А вот так, – отвечаю. – Мы ваш же собственный мир устроили таким образом, что вам просто некуда деться. Вам придется делиться с нами всем, что у вас есть. Смотри!" И я включаю компьютер. Нахожу директорию "Таганка". Открываю.

Каждый файл… Ты понимаешь эти термины, Борис Степанович?

– Конечно.

– Так вот, каждый файл – это фамилия или кличка каждого боевика его организации – по крайней мере, почти каждого. Ну а самым первым идет он сам, их авторитет. В каждом файле – год рождения, количество судимостей и по какой статье, какая тачка за ним записана, какой ствол… В общем, все-все. А главное – адреса, места встреч.

Но еще главнее – имена, адреса, места работы или учебы родителей, жен, невест, подруг, детей.

– Как же вам удалось собрать такое досье? Это же уйма работы!

– Удалось. Это наша забота. А ты не перебивай, Борис Степанович, ты слушай.

– Да-да, конечно.

– Так вот, показал я ему это все, у него глаза квадратными стали. А я говорю: "Видел? Если вдруг начнется между нами война, если вы станете на нашем пути, если хоть один из наших людей пострадает из-за вас, то мы будем уничтожать вас пачками вместе с вашими женами и детьми. А ты, – говорю ему, – если очень смелый, поезжай к нам, в тот же Грозный. Поезжай в Бамут, в Хасавюрт. Езжай, словом, в нашу Ичкерию. Отыщи там мою жену. Отыщи там членов моего тейпа. Попробуй их уничтожить". Я смотрю на него, а он аж позеленел.

– И чем все кончилось? – почти равнодушно Спросил Тихонравов, чувствуя, как неприятно засосало у него под ложечкой: конечно же, у Багирова, если он не врет про компьютер, есть файл и с его, Тихонравова, данными. Ведь генерал для него самый близкий компаньон.

– А как ты думаешь, Борис Степанович?

– Откуда мне знать – я там не был.

– А ты думай, как сам на его месте поступил бы! Короче, подал он знак своим ребятам, сели они в машины и разъехались. Крыть-то ему нечем было!

– Да, пожалуй что так.

– Не "пожалуй что так", а точно так! Что он мне смог бы взамен предложить? Ну не ехать же ему ко мне на родину в самом-то деле!

– Конечно.

Наступила пауза, до время которой бандит успел выпить рюмочку коньяка, нарушая тем самым все свои религиозные традиции. Затем Муса произнес:

– Ну, Борис Степанович, а теперь поговорим о нашем деле.

– Да, давайте, Муса Багирович. Я тоже хочу все выяснить, чтобы у нас не было неясностей.

– Вот и отлично. Так где же, дорогой Борис Степанович, наш товар? Мы ведь ясно договаривались" что через каждые две недели, максимум через три, очередная порция порошка будет передаваться нам. Ведь так?

– Так, но…

– Ты считаешь, что мы вам мало платим? Или у нас были задержки? А может, у тебя есть какие-то претензии к подлинности "зеленых"?

– Нет, но…

– Мы пошли даже на твое дурацкое условие выплачивать по крайней мере половину требуемой в долларах суммы купюрами девяностого года выпуска, – Муса не давал Тихонравову вставить ни слова. – А ведь сделать это не так просто, как тебе кажется. Что, разве не так? Ты меня поправляй, если что, не молчи.

– Вот я и хотел сказать…

– Так разве красиво ты поступаешь, Борис Степанович? Ты же подводишь своих друзей!

– Погодите, Муса Багирович! Трудности возникли из-за того, что последняя партия наркотиков не была оплачена, поэтому наши афганские партнеры…

– Что?! – возмущение Багирова было настолько сильным и искренним, что Тихонравов осекся на полуслове. – Ты хочешь обвинить меня в том, что я тебя кинул? Ну, Борис Степанович," от тебя такого не ожидал!

– Нет, я уверен, что все случившееся – простое недоразумение…

– Какое "случившееся"?

– То, что не была оплачена последняя партия, – генерал затосковал – он понял, что разговаривают они на разных языках, а высказать свои претензии в открытую Борис Степанович никак не мог решиться.

– Какая партия? Ты о чем? Ровно пять недель назад ты получил от моих людей все деньги сполна.

– Так это было пять недель тому назад!

– Ну да, конечно.

– А три недели назад? Когда я передал очередную партию порошка…

– Борис Степанович, ты что, хочешь меня обидеть? Ты хочешь меня оскорбить? – Что вы! Я хочу разобраться.

– Про какую партию ты говоришь?

– Три недели назад я передал вам, как обычно, десять килограммов морфина. Но денег я не получил. Хотя мы и договаривались об отсрочке, но я не ожидал, что она будет так долго длиться…

– Кому ты передал партию? Мне? – Багиров сверлил Тихонравова взглядом, пронзая, как показалось генералу, его насквозь.

– Нет, что вы, Муса Багирович!

– Это уже лучше, – хищно улыбнулся бандит. – А то я уж решил, будто ты обвиняешь меня, Борис Степанович, в старческом маразме.

– Как вы могли так про меня подумать? Разве могу я в чем-то обвинить своего партнера?

– Кстати, а ты сам как, не проверялся? Ничего не забываешь по старости?

– Нет, Муса Багирович, – обиженно поджал губы Тихонравов. – С памятью у меня все в порядке, не волнуйтесь, в "Винпоцетине" не нуждаюсь.

– Смотри, а то помог бы купить.

– Муса Багирович, я хотел бы поговорить серьезно, потому что мне самому теперь все непонятно.

Бизнес стоит, люди спрашивают, что делать дальше, когда будет оплата, а я не знаю, что им сказать.

– Какая оплата? О чем ты говоришь, дорогой Борис Степанович? Никак не пойму. О какой-то партии, о какой-то оплате… Поставьте нам свой товар – будет вам и оплата. Это только в первый раз я дал тебе деньги под проценты вперед, чтобы ты смог начать бизнес, купить первую партию. А почему я должен снова кредитовать тебя сейчас, когда в кубышке у тебя уже, пожалуй, не меньше моего будет?

– Да не кредитовать меня надо. Просто заплатите за ту партию!

– За какую, я не понял? Ты отдал кому-то товар и теперь хочешь, чтобы его оплатил я? Ты что, Борис Степанович?

– Так не кому-то, Муса Багирович! Неужели вы думаете, что я могу быть с вами столь бесчестным! Я отдал порошок вашему человеку…

– Кому?

– Как обычно – Мансуру.

– Мансуру?!

Багиров был великолепный артист. Тихонравову показалось, что чеченца вот-вот хватит удар – глаза его округлились от непомерного удивления, рот приоткрылся, обнажив хищный оскал зубов, он весь застыл, словно услышал поразительную новость.

– Да, Мансуру.

– Дорогой Борис Степанович, а ты ничего не путаешь? – оправившись, осторожно спросил Муса. – Ты точно помнишь, что отдал партию Мансуру? Или что отдал именно ту партию? Может, ты предыдущие партии имеешь в виду?

– Нет, конечно, я ничего не путаю – слишком большие деньги. Как обычно, ровно три недели назад мы встретились с ним на двадцатом километре…

– Хорошо, хорошо. Допустим. Погоди, помолчи, Борис Степанович, – Багиров устало прикрыл глаза и сделал успокаивающий жест рукой. – Дай-ка мне подумать немножко, а то я уже совсем запутался.

Тихонравов испуганно Замолчал, не в силах пока понять, к чему клонит его "верный" партнер по преступному бизнесу, к чему вся эта игра.

Муса сидел тихо и неподвижно минут пять, затем открыл глаза, шумно вздохнул и залпом выпил рюмку коньяку. Когда же он наконец посмотрел на Тихонравова, сердце генерала тревожно сжалось – взгляд чеченца был суров, холоден и не обещал ничего хорошего.

– Послушай, ты, гнида! – начал Муса, и Борис Степанович весь содрогнулся от того, как вдруг переменился тон Багирова, – ясно было, что на милость бандита рассчитывать не следовало. – Я тебя уважал, как своего партнера, а ты решил со мной шутки шутить?

– Я сказал правду, Муса Багирович!

– Заткни свое едало, чтоб тут не воняло! – рявкнул Багиров, сжимая кулаки, и Тихонравову ничего не оставалось, кроме как закивать головой:

– Да, я слушаю.

– Ты же знаешь, что Мансур был моим лучшим другом. Ты же знаешь, что обмануть меня он не мог!

– Так позовите его, Муса Багирович, и спросите, он все подтвердит. Я знаю, что он ваш лучший друг и честный человек. Может, он просто забыл…

– Вот на что ты рассчитываешь, падла! Вот как ты меня решил подставить, козел!

– Я не понимаю…

– Ты все прекрасно понимаешь! Ты все отлично продумал! Не ожидал я от тебя этого!

Багиров смотрел на Тихонравова с такой искренней смесью ненависти и удивления, что в неподдельность его чувств трудно было не поверить.

Борис Степанович окончательно перестал что-либо понимать.

– Объясните, Муса Багирович, почему вы так нервничаете? Почему вы мне не верите? Я же ни разу не пытался вас подвести. Я всегда старался…

– Втирался в доверие, шакал!

– Я не понимаю…

– Все ты понимаешь! Ровно две недели назад Мансур погиб в перестрелке, и ты об этом отлично знаешь. Тебе небось менты давно сообщили. Или ты работаешь на них?

– Да вы что?!

– Не знаю… Может, конечно, ты и по телевизору что-то увидел, ведь труп его показывали в "Дорожном патруле". Ты мог узнать и попробовать сыграть на этом… Но я от тебя такого не ожидал!

– Вы серьезно, Муса Багирович? Неужели Мансур уже мертв? Боже!.. Но кто же тогда подтвердит мои слова?! – Тихонравов не спрашивал у чеченца совета. Он просто пытался лихорадочно осмыслить ситуацию, и этот возглас вырвался у него совершенно непроизвольно.

– Вот! Вот на это ты и рассчитывал!

– В каком смысле?

– Ты рассчитывал свалить всю вину на Мансура, сделать мертвого человека предателем! Ну ты и падла, генерал, ну ты и гнида!

– Клянусь, что я ничего не знал о смерти Мансура! – приложил руку к сердцу Тихонравов. Это движение не было, только жестом искренности – Борис Степанович вдруг почувствовал, что в левой стороне груди возникает боль, резкая, нестерпимая. – Правда, я ничего не знал!

– Как не знал? Как ты мог не знать? Как же ты мог поступить со мной так подло?

– Муса Багирович, я не играю с вами, поверьте! Я правда ничего не знал про Мансура. Я только пытался рассказать вам все, что знаю сам. Я сам очень хотел бы разобраться в том, почему партия не была оплачена.

И снова чеченец задумался или сделал вид, будто задумался. По крайней мере, Тихонравов пристально рассматривать его был не в состоянии – боль в груди все сильнее и сильнее овладевала всем его существом.

– Я очень хотел бы поверить тебе, Борис Степанович, – сдержав ярость, заговорил наконец Муса, но хотя тон его и стал более спокойным, злость и ледяной холод в глазах не исчезли. – Очень хотел бы. Но посуди сам, постарайся сам встать на мое место…

– Я говорю правду.

– Если то, что ты мне говоришь, правда, то это означает, что Мансур был предателем, что он предал интересы не только братвы, не только нашей системы, но и мои интересы, – предал своего кровного брата.

– Я не знаю, как это случилось…

– Этого не могло случиться. Чеченец чеченцу не соврет. Чеченец чеченца не подставит. Это ты твердо запомни, генерал, раз и навсегда.

– Я не понимаю…

– Что тут не понимать! Если бы Мансур порошок получил, он бы отдал его мне в тот же день.

Иного быть не может. Ему я даже мертвому всегда буду верить больше, чем тебе, чужаку. Это ты понимаешь?

– Да, я понял. Я оказался в безвыходной ситуации, – обреченно кивнул Тихонравов. – Мне очень хотелось бы, чтобы вы поверили мне, но я чувствую, что это невозможно. И я просто не вижу выхода.

– Выход есть. Может, ты и сумеешь вернуть мое доверие, мое расположение, если поторопишься и постараешься, – будто в тяжких раздумьях вымолвил чеченец.

– Что я должен сделать?

– Ты должен через неделю поставить мне новую партию наркотика. Если через семь дней груз будет у меня – получаешь за него оплату сразу же и, как обычно, сотками девяностого года. И останешься в нашем бизнесе.

– За неделю я могу не успеть. Там, на границе, возникли проблемы…

– Меня это не очень интересует.

– Муса Багирович, моджахеды…

– И не говори мне ничего плохого про них, вольных и гордых людей, которые просто любят свою Родину, чтобы я лишний раз из-за тебя не расстраивался. Ты меня понял? – перебил генерала чеченец.

– Да, конечно. Просто они осложнили положение – блокировали заставу, ведут бои. Они требуют от нас оплаты за партию товара, но мы не получили денег здесь…

– Борис Степанович, мой тебе совет – никогда не вспоминай больше при мне о том, что я тебе должен деньги. Я тебе ничего не должен.

– Да-да. Хорошо. Просто я уточнить хотел – Мансур, значит, вам ничего не передавал?

– У тебя проблемы со слухом, генерал? Иди на пенсию, раз так, и не лезь в бизнес.

– Извините, Муса Багирович.

– Вот так-то лучше. А второй мой совет – за неделю доставь мне порошок. Ладно, я добрый человек, я даю тебе даже не неделю – даю тебе десять дней, начиная с завтрашнего дня. Но если ты меня подведешь…

– Я постараюсь сделать все, что смогу, – через силу выдавил из себя Тихонравов: с каждой минутой боль становилась все нестерпимее, и теперь генерал по-настоящему боялся уже не Мусы, а этой боли. Он уже не вслушивался в то, что говорил ему чеченец.

– Ты обязательно постараешься, потому что это в твоих интересах. Эй, а ты слышишь меня, Борис Степанович? Что-то ты с лица изменился.

– Сердце, наверное.

– Э-э, дорогой, сразу видно, что ты не горный человек, не здоровый. Сердце, видите ли… Сердце у человека может болеть только от большой любви или от лютой ненависти. А у тебя нет сейчас, после нашего разговора, поводов ни к тому, ни к другому, правда ведь? Значит, и сердце у тебя болеть ну никак не должно… Что, генерал, действительно сильно прихватило? – вдруг участливо спросил Муса.

– Да, что-то мне нехорошо.

– Подожди.

Багиров нажал кнопку, и через мгновение в комнате появился его помощник. Но это действительно был новенький, незнакомый еще Тихонравову чеченец – не Мансур.

Муса коротко что-то сказал по-чеченски, кивнув на генерала, и бандит исчез за дверью, а несколько минут спустя вернулся с миловидной женщиной средних лет, державшей в руке медицинский саквояжик вроде тех, с которыми выезжают на вызовы работники "Скорой помощи".

Казалось, женщина совсем не удивилась, застав бандита Багирова в обществе генерала-летчика вполне интеллигентного вида. Наверное, среди гостей и клиентов Мусы бывали фигуры и покруче Тихонравова.

– Клавдия Ивановна, посмотрите, пожалуйста, что с моим гостем, – кивнул на генерала чеченец, и докторша тут же принялась за работу.

– Ну вот и все, – улыбнулась она Борису Степановичу десять минут спустя, смерив его давление, посчитав пульс и сделав какой-то укол. – Теперь вам даже пятьдесят граммов коньячку не помешают – для тонуса.

– О-о, за этим дело не станет! – вскричал чеченец, наполняя рюмку Тихонравова. – Давай, Борис Степанович, для тонуса! А вы, Клавдия Ивановна, можете идти.

– Спасибо вам, боль отпустила, – поблагодарил женщину Тихонравов, который после укола и впрямь почувствовал себя намного лучше.

– Не за что. Вам нельзя сильно волноваться.

Вы уже не мальчик, должны беречь свое здоровье, – и с этими словами женщина скрылась за дверью, снова оставив мужчин наедине.

– Ну что, Борис Степанович, помните ли вы, на чем мы остановились, когда вам стало плохо? – снова вернулся к разговору Муса после того, как они выпили по рюмке коньяку, а Тихонравов, закусывая, взял в рот дольку лимона с черной икрой, возвышавшейся на дольке аккуратной горкой. – Помните, о чем я вас предупреждал?

– Да, вы говорили, что даете мне десять дней на поставку наркотиков, Муса Багирович. И сказали, чтобы об оплате предыдущей партии я даже и не мечтал.

– Правильно. Кроме одного – предыдущей партии просто не существовало. Это игра вашего воспаленного воображения, Борис Степанович. Надо же было вам до такого додуматься – свалить всю вину на Мансура, на такого достойного человека, который и умер достойно, получив очередь из автомата в грудь, а не в спину, как подлый предатель.

– Хороша игра воображения! – проворчал Тихонравов. – В результате этой "игры" мне придется, чтобы снова начать работу с афганцами, из своего кармана выплатить причитающуюся им за ту партию сумму.

– А что, хорошая мысль пришла тебе в голову! – улыбнулся чеченец, нагло глядя прямо в глаза партнеру. – Я уверен, что твоих сбережений хватит, генерал. Платил я тебе всегда неплохо, согласись.

– Так все сбережения и уйдут коту под хвост!

– А вот это уже твои проблемы! – жестко сузились глаза чеченца, которому явно надоел этот разговор. – Хватит здесь ныть, Борис Степанович.

Заработаешь новые деньги, если не будешь дураком. А нет, так потеряешь все, и не только свои несчастные баксы…

– Хорошо. Я не ною, – по-детски пролепетал Тихонравов, снова почувствовав страх.

– И запомни – я шутить не люблю. В моем компьютере есть все данные и на тебя, между прочим. Если через десять дней товара не будет – пеняй на себя. Тебя я трогать не буду, ты мне нужен для поставки товара. Но жену твою, дочь твою, внуков твоих ожидают страшные часы.

Борис Степанович беспомощно заморгал, готовый расплакаться:

– Муса Багирович, но они при чем? Это же я в бизнесе, с меня и спрос, если провал получится!

– Провала не получится, если ты не будешь о нем думать. Это во-первых. А во-вторых, в бизнесе, конечно же, ты, но сладкими плодами твоего бизнеса пользуется вся твоя семейка. Логично будет, если и расплачиваться за долги папочки или дедушки придется им тоже. Тем более что и ты посговорчивее будешь в этом случае, так что привлечь их к расплате мне прямой резон. Или, если ты так настаиваешь, мы начнем прямо сейчас. Хочешь, за твоей дочкой к ней на работу съездим?

Или за женой? Может, ты тогда не за десять, а за два дня мне наркотики доставишь? – сверкнув глазами, вкрадчиво предложил бандит, уверенный в том, что сумел сломить волю генерала.

– Хорошо, я понял. Я сделаю все, что будет в моих силах, – поспешил согласиться Тихонравов, понимая, что шутить этот зверь не собирается.

– И даже больше того, что в твоих силах…

– Да, конечно.

– Эх, Борис Степанович, Борис Степанович, – вдруг с совершенно другой интонацией, как-то даже задушевно воскликнул чеченец и тяжко вздохнул. – Что же ты натворил! Я-то считал тебя за друга, думал, посидим с тобой, гульнем-кутнем по-хорошему, за нашу дружбу и наше партнерство выпьем как следует, искренне, по-настоящему, а ты меня так огорчил! Так нервы мне потрепал!

– Я не хотел…

– Зря ты так!

– Я исправлюсь. Я сделаю все, что вы скажете, Муса Багирович, и точно в срок.

– Посмотрим. А теперь знаешь что?

– Что?

– Пошел вон отсюда! Не могу даже смотреть на твою слезливую морду.

Зачем-то низко поклонившись в дверях, генерал-лейтенант Тихонравов тихо вышел из комнаты, оставив Мусу Багировича в одиночестве…

* * *

В тот же вечер, выслушивая по телефону секретной связи металлический, измененный шифрующим устройством голос своего патрона генерал-лейтенанта Тихонравова (правда, патрона не по служебной лестнице, а по иерархии бизнеса), начальник штаба группировки полковник Игнатенко вытирал пот со лба, тяжело вздыхая и закатывая глаза к потолку.

Еще никогда в жизни Тихонравов, будто в насмешку над собственной фамилией, не говорил с ним так грубо и в столь ультимативной форме. Но сегодня…

Генерала было просто не узнать.

 

II

– Да свой я, товарищ прапорщик! Что я, в натуре, на "духа" хоть чем-то смахиваю? – вот уже битых пять минут Аркан топтался на КПП базы, расположенной в нескольких километрах от грязного городишки Калай-Хумб, и никак не мог уговорить дежурного по контрольно-пропускному пункту прапорщика пропустить его на территорию военного городка.

– А я тебе еще раз говорю, старший сержант, не положено тебя пропускать. Смотри сам: пароль ты не знаешь – раз, – начал загибать свои толстые пальцы немолодой толстый прапорщик, родом явно из местных. – Пропуска у тебя нет – два. Документы ты свои предъявить не можешь – три. Скажи мне, сержант, почему я должен тебя пропускать?

– У меня очень важное дело, ясно?

– Совсем не ясно. Какое дело?

– Доложить я могу только одному человеку, который сейчас как раз находится на вашей базе.

– Э-э, дорогой, зачем со мной темнишь! А я этого не люблю. Совсем не люблю. Не хочешь со мной разговаривать – не надо. Я человек маленький. Мое дело – ворота открыть, ворота закрыть, въезд-выезд контролировать, своих пускать, чужих прогонять. А ты кто такой?

– Я свой!

– Опять ты так говоришь! Ты не говори, ты докажи мне, что свой. Ну покажи документ.

– Нет документа. Военный билет в части остался, когда мы на операцию выходили…

– Ну вот видишь!

– Товарищ прапорщик…

– Слушай, я же тебе русским языком все объяснил!.. Короче, ты мне надоел, я вызываю начальника караула. Пусть он сам решает, что с тобой делать.

Прапорщик потянулся к трубке телефона прямой связи, но Аркан успел перехватить его руку, безжалостной железной хваткой сжав запястье.

От неожиданности и боли таджик вскрикнул:

– Э, ты что делаешь? Ты что, под суд захотел?

Ты у меня сейчас…

– Заткни пасть, ясно? – жестко перебил его Аркан, оглядываясь на двери КПП, – ему не хотелось, чтобы ребята-дневальные заметили, как обходится он с их дежурным. Тогда без крутой разборки не обойтись. – Заткнись и отвечай на мои вопросы. И трубку телефона не трогать без моей команды. Все понял?

– Так точно, – от испуга и неожиданности прапорщик ответил так, словно перед ним был не старший сержант-срочник, а, как минимум, старший офицер.

– Вот и умница, – Аркан отпустил его руку. – Так всем лучше будет.

Сейчас он уже жалел, что решил пройти на территорию базы вот так, в открытую. В другое время ни двухметровый забор, ни "колючка", ни караульные на вышках не стали бы ему преградой – слава Богу, за два года службы здесь его успели многому научить, а уж умению незаметно проникать на охраняемую территорию и подавно. Но сейчас…

Почти трое суток пути до Калай-Хумба вымотали Аркана окончательно. Все время по горам, обходя дороги и кишлаки, почти без еды и почти без сна, с рюкзаком за плечами и с автоматом на шее – выдержать такой переход было нелегко. А ведь и двое суток до перехода он провел совсем не в санатории.

Поэтому теперь Аркан держался из последних сил. Он понимал, что проникнуть на базу незаметно не смог бы – чисто физически, от голода и усталости. Он предпочел более спокойный и простой путь к Игнатенко и пошел через КПП, в открытую. Неужели он ожидал, что его пропустят беспрепятственно?

Он и сам толком не ответил бы на этот вопрос.

Наверное, он рассчитывал на обычную для нас безалаберность, способность жить и нести службу по знаменитому русскому принципу – "на авось".

Ведь проникали же в Душанбе в их военный городок после отбоя, когда офицеры отправлялись в общежитие, и местные шлюхи, и торговцы спиртным и наркотиками. Так почему бы и Аркану не проникнуть на территорию этой базы! Средь бела дня?

Так ведь он в форме, да и фэйс у него явно славянский, с таджиком, как ни старайся, не спутаешь…

– Теперь ответь мне, прапорщик, – потребовал Аркан, когда дежурный по КПП немного успокоился, – в этом ли городке находится начальник штаба группировки полковник Игнатенко?

– Я не имею права… – запротестовал слегка осмелевший прапорщик, но Аркану вся эта волынка уже начала надоедать. Он резко саданул ногой прапорщика по голени, и удар, даже сквозь кожу сапога, получился настолько чувствительным, что прапорщик громко взвыл.

– Тихо, дорогой, зачем кричать? – угрожающе прошипел Аркан. – Я же тебя бить еще и не начинал.

– Не надо. Я все скажу сам. Полковник Игнатенко здесь. Он, говорят, отсюда лично руководит операцией по разблокированию заставы "Красная", хотя там, по слухам, полный завал и гора наших трупов…

– А вот об этом я у тебя не спрашивал. Зачем же ты мне лишнее рассказываешь? А вдруг я и в самом деле шпион? – пошутил Аркан, запугивая беднягу-прапорщика, но тот шутки явно не понял, разволновавшись еще больше.

– Я ничего и не сказал… Я только то, что все и так знают… Я тайны не выдавал…

– Ладно, не волнуйся. Никто о твоей болтливости не узнает. А скажи-ка мне, где отыскать полковника?

– В штабе.

– Я понимаю, но где здесь штаб? Или мне по всей территории бегать?

– Нет, я сейчас покажу…

– Сидеть! Зачем показывать? Ты мне объясни на словах, а я уж сам его разыщу.

– Вот как выйдете с КПП, прямо, мимо казарм, пойдет асфальтированная дорога. Она упрется в солдатский клуб…

– Сколько этажей?

– Два.

– Хорошо, продолжай.

– Вам надо будет повернуть направо. Налево – это к парку бронетехники…

– Ты снова рассказываешь мне то, о чем я не спрашивал. Меня ваша бронетехника совсем не интересует.

– Да, извините. Повернете направо, и дорога выведет вас на плац базы.

– Вот видишь, как толково ты все объясняешь! Там и штаб находится?

– Да, сразу за плацем…

– Сколько этажей?

– Три.

– Там только штаб, казарм нет?

– Нет. Справа там столовая будет, а слева – чайная и магазин.

– Вот это другой разговор. А знаешь, где в штабе сидит Игнатенко?

– Никак нет.

– Ну и на том спасибо, и так помог. Кстати, дежурный по базе сидит в штабе?

– Нет, он в главной казарме. В штабе только дежурный по штабу – солдат при входе. И часовой у знамени части на втором этаже стоит.

– Это понятно, как и всюду. Хорошо, а связь у тебя с дежурным по базе есть?

– Так точно. С ним и с начальником караула, Вот два телефона.

– Отлично. Связь тебе, прапорщик, некоторое время не понадобится, правда?

С этими словами Аркан дернул за провода телефонов, с корнем выдирая их из аппаратов. Затем он оторвал от аппаратов трубки и безжалостно растоптал их, а корпуса с грохотом разбил об стену.

Шум могли услышать дневальные на улице, и на мгновение Аркан затих прислушиваясь, но снаружи все было тихо.

– Э, товарищ старший сержант, зачем?..

– Так надо, друг. Понимаешь, мне очень срочно надо увидеть полковника Игнатенко. И при этом он не должен знать, что я приехал к нему в гости.

Хочу приготовить маленький, но приятный сюрприз для него.

– Я бы понял это, но зачем телефоны…

– Брось, поставят новые. А мне нужна твоя помощь в организации встречи с Игнатенко.

– Я вам не смогу ничем помочь, товарищ старший сержант. Я его не знаю, видел только в машине…

– Ты не понял. Понимаешь, по некоторым обстоятельствам полковник может не обрадоваться, увидев меня. А может и обрадоваться. Короче, .я не знаю, как он отреагирует. Но если он разозлится, как бы тебе, прапорщик, не влетело за то, что пропустил меня. Вот о чем я думаю.

– Так я же и не пропускал. Это вы сами решили пройти, применив ко мне силу…

– Мы должны Игнатенко в этом убедить. Ну-ка, снимай портупею… А теперь вытяни вперед левую руку.

Аркан сильно рванул прапорщика за рукав рубашки, отрывая рукав с мясом. Затем он связал прапорщику руки за спинкой стула так, чтобы он не мог ни встать, ни пошевелиться, и стянул ремнем его ноги у щиколоток, притянув их к одной из ножек стула. В довершение картины Аркан засунул прапорщику в рот кляп, свернутый из оторванного рукава. Оглядев свою работу, сержант удовлетворенно улыбнулся:

– Вот теперь порядок. Сразу видно, что ты, как положено, оказывал яростное сопротивление, но был немилосердно избит и связан.

С этими словами он коротко размахнулся и несильно, но очень расчетливо ударил прапорщика в переносицу. Кровь ручьем хлынула из ноздрей, заливая прапорщику грудь.

– Не очень больно? – участливо спросил Аркан. Он действительно сочувствовал этому человеку, который лично ему не сделал ничего плохого, однако иначе поступить парень не мог – так требовали обстоятельства, да и для самого дежурного безопаснее было оказаться связанным и залитым кровью.

В ответ на его вопрос прапорщик испуганно замычал, отрицательно качая головой. Бедняга, вероятно, думал, что этот странный старший сержант собирается ему добавить, но Аркана прапорщик уже перестал интересовать.

Вытащив из кобуры дежурного по КПП пистолет и переложив его к себе в карман, предварительно проверив наличие патронов и захватив запасной магазин, Аркан снова взвалил на плечи свой тяжеленный рюкзак и, осторожно выглянув из будки дежурного, убедился, что ребята-дневальные ничего пока не заподозрили. Затем сержант закрыл дверь изнутри на задвижку и выпрыгнул в окно. Присев на корточки, он убедился, что его обходной маневр остался никем не замеченным.

Плотно прикрыв за собой окно, Аркан тихо обошел будку КПП и, беззвучно скользнув по устланному линолеумом коридору, оказался как раз за спинами дневальных:

– Слышь, мужики, прапор ваш лег подрыхнуть. Сказал, что вы можете по очереди отправляться на обед.

Аркан, конечно же, сильно рисковал – хотя и впрямь пришло время обедать, но дневальные могли уже сходить в столовую и тогда подозрений с их стороны Аркану было бы не избежать. Но этот чисто служебный нюанс с отпусканием на обед был необходим для убедительности дальнейших слов и действий.

– Короче, он просил часок его не беспокоить, только если в самом крайнем случае.

– Ладно. А тебя он пропустил?

– А куда он денется? Ему из штаба приказали.

– Ну топай.

– И вам счастливо службу нести.

Десятью минутами позже, руководствуясь указаниями прапорщика. Аркан уже входил в штаб.

Он молил Бога только об одном – чтобы никакая случайность не помогла связанному дежурному по КПП освободиться раньше, чем он успеет переговорить с глазу на глаз с полковником Игнатенко…

* * *

Как только Аркан, толкнув тяжелую дверь, вступил в полумрак вестибюля штаба, откуда-то справа как из-под земли выскочил дежурный – еще совсем молоденький младший сержант, весь такой чистенький, выбритый и выглаженный, словно ожившая иллюстрация устава.

– Дежурный по штабу младший сержант Кобзырев! Представьтесь, пожалуйста, и доложите, с какой целью прибыли, – рявкнул он, и Аркан удивленно огляделся по сторонам – ради кого воин старается? Кто его сейчас видит, кроме самого Аркана – этого пыльного исхудавшего старшего сержанта? Но в вестибюле их было только двое, и Аркан понимающе улыбнулся – служака!

Кобзырев уж слишком старательно, не проглотив ни одной буквы, выговорил свое звание. Значит, получил его совсем недавно, еще не успел привыкнуть к тому, как красиво оно звучит – "младший сержант". Наверное, и следующее звание до дембеля заработать успеет. А то и выше поднимется…

Такие ребятишки имеются, пожалуй, в каждой воинской части. Работая писарями или личными водителями командиров, служа дежурными по штабу или посыльными, рисуя сутки напролет карты для офицеров накануне учений или боевых операций, они со временем совсем забывают, что такое казарма, что такое солдатское братство и братство ровесников, пусть и разделенных нашитыми на погоны лычками. Они свысока смотрят на таких же срочников, как и сами, но зато умеют втираться в доверие к офицерам, прогибаясь по службе, бегая за сигаретами и выполняя массу других мелких поручений. Они полностью устраивают офицеров, офицеры полностью устраивают их.

Мешают им жить вполне счастливо только не обласканные начальством ровесники, особенно младшие командиры – сержанты и старшины.

Именно поэтому штабным всегда так хочется заполучить лычку – быть хоть и без командной должности, без подчиненных и без ответственности, зато со званием.

Аркан всей душой презирал таких. Служака Кобзырев тоже раздражал его.

– Пайка у тебя есть? – спросил его Аркан.

– А что надо?

– Ты, салага! Я тебя что, неясно спросил? – тон Аркана должен был дать понять Кобзыреву, что перед ним стоит дембель, к которому следует проявлять уважение. Однако штабная служба совсем отбила нюх у несчастного младшего сержанта.

– Иди отсюда, пока я… – процедил Кобзырев.

– Ты? Ты что-то мне сделаешь?

Младший сержант театральным жестом положил ладонь на рукоятку штык-ножа, висевшего по-уставному, на ширину ладони от пряжки ремня.

Этого движения хватило, чтобы окончательно взбесить и без того измученного и раздраженного Аркана.

Аркан нанес младшему сержанту мощный удар ногой в пах. Дежурный по штабу тихо застонал.

Аркан поволок его в каморку, предназначенную специально для дежурного.

В каморке стояла кровать для "ночного отдыха", как по-дурацки называется в уставах обыкновенный человеческий сон. Аркан швырнул несчастного Кобзырева на ее растянутые скрипучие пружины.

– Я спросил, есть ли у тебя пайка?

– Да. Там, в тумбочке… – простонал младший сержант.

– Так бы сразу и сказал, а то жмется, понимаешь, – ворчал Аркан, набрасываясь на припасенные Кобзыревым сало, хлеб и булочки. – Тебе булочки жалко, что ли?

– Нет, просто вы, товарищ старший сержант, не представились как положено… – забубнил с кровати бедняга, и Аркан улыбнулся про себя – парнишка заговорил по-человечески.

– В жизни, земляк, многое происходит не по уставу. Но что делать – на то она и жизнь.

– И вообще… Я раньше не видел вас на базе, – Кобзырев намекал на то, что все же неплохо было бы объясниться.

– Да, я из Душанбе. Спецназ бригады. Доволен теперь? Успокоился?

– Конечно. А к кому вы сюда прибыли, товарищ старший сержант? – Кобзырев окончательно пришел в себя и сел на кровати, снова пытаясь обрести привычный служебно-деловой вид.

– А тебе какая разница?

– Я дежурный…

– А я только что с боевой операции. И если ты меня будешь доставать…

– Да нет, я так.

– . – Полковник Игнатенко в штабе?

– Да, здесь. Он не ходил сегодня на обед. Говорят, злой как черт, на людей прямо бросается.

Это была еще одна очень противная и очень типичная черта всех без исключения штабных крыс – без конца смаковать и пересказывать друг другу сплетни про настроение и самочувствие своих командиров.

– Что у вас тут, в штабе, говорят – мне до задницы. В каком кабинете он сидит?

– В тридцать пятом, на третьем этаже, от лестницы налево. А что?

– Надо зайти. Я ему пакет важный несу.

– Не-ет, к нему нельзя…

– Мне можно.

– Я могу пропустить вас только с разрешения дежурного по базе. Я должен доложить ему о вашем прибытии. Если у вас есть донесение, товарищ старший сержант, вас сразу же пропустят. Так по инструкции положено.

– Ты меня утомил.

– Товарищ старший сержант, предупреждаю – я вызову караул…

– По этому телефону, что ли? – Аркан ткнул пальцем в аппарат, стоявший на тумбочке, и в следующую секунду проделал с ним то же, что и с телефонами на КПП. – Этот уже работать не будет, так ты что, бегом побежишь за караулом? Или у тебя, младшой, еще один телефон под подушкой спрятан?

Кобзырев смотрел на пришельца во все глаза, и Аркану показалось вдруг, что этот мальчишка в своей любви к уставам и службе может пойти на что угодно. И впрямь – в следующую секунду дежурный по штабу бросился к автомату Аркана, который тот небрежно бросил на подоконник, приступая к трапезе. Наверное, еще мгновение – и Аркану под дулом автомата пришлось бы познакомиться и с начальником караула, и с "губой", а в перспективе и с трибуналом, и с "дизелем", если не с гражданской зоной.

Но все же справиться с Арканом, опередить его у Кобзырева шансов не было никаких. Четко уловив момент, когда бедняга дежурный дернулся к подоконнику, Аркан сильно, от души, пробил ему ребром ноги в бок. Отлетая к стенке, Кобзырев другим боком сильно ударился о спинку железной кровати и сполз по спинке на пол почти без сознания. Ударом кулака по темени, так называемым молотом, Аркан отправил дежурного по штабу в глубокую и продолжительную отключку.

– Надеюсь, не сдохнешь, – сплюнул Аркан, поправляя выбившуюся из-под ремня хэбэшку.

В следующую секунду он сам себе удивился – откуда в нем столько жестокости? Конечно, он никогда не отличался слабостью характера, никогда не любил распускать нюни, даже на тренировках по рукопашному бою обучая своих сослуживцев бить в полную силу, целясь в жизненно важные органы, – только так можно было выработать реакцию на блокировку, только так можно было привыкнуть к боли, научиться превозмогать ее. Но чтобы вот так, до бессознательного состояния избивать своего же брата-солдата, притом почти беззащитного… Такого раньше он за собой не замечал.

Однако Аркан отогнал от себя эти мысли.

"Многого раньше за мной не водилось. Раньше и ребята из моего взвода живы были, и офицеры своих не сдавали", – возразил он самому себе и, перешагнув через неподвижное тело Кобзырева, вышел из дежурки.

Анатолий держался уже из последних сил. После скромного подкрепления припасами младшего сержанта Аркана неумолимо тянуло в сон, а голова будто наполнилась ватой, которая приглушала окружающие звуки и заставляла мысли ворочаться медленно и лениво.

Но расслабляться было нельзя. Дело, ради которого прошел он весь свой трудный путь, еще требовало своего завершения, и Аркан, прикрыв за собой дверь дежурки, быстро побежал по лестнице на третий этаж штабного здания, к комнате номер тридцать пять, по пути подбадривающе улыбнувшись ничего так и не услышавшему снизу часовому, честно стоявшему на посту у знамени части…

* * *

– Разрешите, товарищ полковник? – Аркан толкнул дверь кабинета и сразу же вошел, не дожидаясь ответа. В большой комнате, почти всю площадь которой занимали огромный стол для совещаний и столь же необъятных размеров сейф, сидели двое.

На том из них, что выглядел постарше, посолиднее, была камуфляжная форма со старательно прикрепленными к ней полковничьими звездами.

Аркан решил, что это и есть начальник штаба полковник Игнатенко, потому что кроме офицера в кабинете находился только парень совсем цивильного вида – в джинсах, ковбойке, кожаной куртке. Рядом с парнем на полу стояла нейлоновая сумка неимоверных размеров, в которой, казалось, мог бы спрятаться взрослый человек. Впрочем, присмотревшись повнимательнее, Толик отметил хорошо развитые плечи парня, распиравшие куртку, мускулистые сильные руки, выглядывавшие из закатанных рукавов, характерное огрубение косточек пальцев на его кулаках – явные признаки того, что молодой человек был знаком со спортом и в частности – с боевыми единоборствами.

Появление Аркана в кабинете оказалось столь неожиданным для полковника, что несколько мгновений он не находил слов, чтобы выразить свое возмущение. Наконец Игнатенко прорвало:

– Эт-то что такое? Кто вам разрешил вваливаться без разрешения, товарищ сержант? И что за вид у вас? Вы что тут, совсем обнаглели? Ты как вообще стоишь, когда с тобой полковник разговаривает? Из какого подразделения? Кто твой командир? Я тебя научу, как…

– Разрешите доложить? Старший сержант Арканов, отдельный батальон специального назначения, прямое подчинение командованию группировки, командир моего взвода – лейтенант Сергеев, товарищ полковник, – четко, будто не заметив ярости Игнатенко, доложил Анатолий, уверенно глядя полковнику прямо в глаза. – Мне надо с вами поговорить.

– Да ты… – совершенно выведенный из себя наглостью сержанта, полковник медленно начал подниматься из-за стола, готовый разорвать наглеца или по меньшей мере сгноить его на гауптвахте.

Внезапно вспомнив, что в комнате он не один, Игнатенко попытался взять себя в руки и приветливо улыбнулся гостю, парню в кожаной куртке:

– Ну, вы видите, как распустила солдат эта демократия? Вы видите, что они себе сейчас позволяют? Никакой дисциплины теперь нет! Никакой субординации! Извините, товарищ корреспондент, сейчас я разберусь с этим воином, и мы продолжим разговор.

Между тем Самойленко (а гостем был именно он) с интересом рассматривал вошедшего. Верзила-сержант имел такой вид, словно только-только вышел из боя – грязный, запыленный, с закопченным пороховыми газами лицом, в кроссовках, с автоматом в руках и рюкзаком за спиной.

Николай будто снова окунулся в молодость – в те времена, когда он сам точно в таком же виде прочесывал со своим взводом кишлаки там, "за речкой", рискуя каждую секунду нарваться на автоматную очередь из-за дувала или "поймать" мину колесами бронетранспортера. Этот старший сержант, ворвавшийся в кабинет, будто прошел сквозь время, появившись здесь оттуда, из его молодости, спустя столько лет. Вот только форма за эти годы чуть-чуть изменилась да рюкзаки в те времена были другими.

Даже неопытный человек понял бы, наверное, что Арканов прибежал в штаб не из чистой и относительно комфортабельной казармы. Ясно было, что парень вырвался из какой-то очень крутой заварушки, и Самойленко почувствовал, как вздрогнуло, заворочалось в его душе проснувшееся профессиональное репортерское любопытство, уже почти убаюканное бесконечным нагромождением сказочек про мирную и неинтересную жизнь здесь – сказочек, которые рассказывал полковник Игнатенко.

Тем временем полковник подошел к Арканову и угрожающе прошипел, стараясь, чтобы его не услышал Самойленко:

– Сержант, выйди отсюда, и мой тебе совет – беги и спрячься, чтобы я тебе не нашел и чтобы больше тебя никогда не видел. Ты понял?

– Никак нет, товарищ полковник! – громко и уверенно ответил Аркан, торжествующе улыбаясь.

Вот он, его звездный час! – Я никуда отсюда не уйду. Мне нужно поговорить с вами, и прямо сейчас. Кстати, очень хорошо, просто замечательно, что здесь присутствует корреспондент. Ему, наверное, будет интересно услышать, как погибли два взвода спецназа, посланные на разблокировку заставы "Красная".

– Так ты оттуда? – дошло наконец до Игнатенко. – Что ж ты сразу не сказал!

– Михаил Анатольевич, – встрепенулся Самойленко, обращаясь к начальнику штаба, – вы же мне сказали, что сейчас на границе все тихо…

– Да, сказал, – яростно сверкнул глазами на журналиста Игнатенко, – а что я, по-твоему, должен был тебе сразу расписать, где какие у нас здесь напряги? Я должен был тебя сразу же послать на "Красную", чтоб тебе там голову свернули? А я потом отвечай за тебя, комиссии принимай? И вообще, где у тебя разрешение из штаба погранвойск?

Какого черта я должен пускать тебя на передовую?

– Но ведь погибло два взвода…

– А ты еще послушай этого молокососа, – кивнул Игнатенко на Аркана, – он тебе и не такое расскажет.

Полковник снова повернулся к незваному гостю:

– Откуда ты вообще взялся, сержант, если все погибли, как ты говоришь? Там "вертушки" подолбали всех "духов", между прочим. Мне уже доложили. Так ты что, дезертир? Убежал с поля боя, бросив товарищей? С тобой еще прокуратура разберется, сержант! За все дела ответишь…

– Сначала я с вами разберусь, – спокойно ответил Аркан. Он закрыл комнату изнутри, воспользовавшись торчавшим в замке ключом, и опустил ключ себе в карман. – И очень хорошо, что здесь оказался репортер. Вас как зовут?

– Николай Самойленко.

– Вы какое издание представляете? Местное?

Или из Москвы, может?

– Я с телевидения – ОРТ.

– О, значит, мне повезло вдвойне!

Отодвинув в сторону Игнатенко, который ошалело взирал на странного сержанта, Аркан сбросил с плеч на стол свой тяжелый рюкзак. Затем он передернул затвор автомата и направил ствол на Игнатенко:

– Товарищ полковник, предупреждаю: вести себя спокойно и без всяких фокусов. Я просто хочу во всем разобраться, и мне нужна ваша помощь.

Пока что я не знаю точно, как все произошло и по чьему приказу, а потому вам придется потерпеть мое присутствие. Вам ясно?

– Я ничего не понимаю. Не много ли ты берешь на себя, сержант? Ты же пойдешь под суд…

– Или ты, – жестко оборвал Игнатенко Аркан, тоже переходя на "ты". – Или сдохнешь, как собака, если окажется, что ты на этой земле лишний.

– Да ты…

– Молчать! – рявкнул Аркан, перебивая полковника. – Скоро вернутся в штаб офицеры с обеда, а за это время мы должны успеть все обсудить, ясно?

– Ладно, – нервно пожал плечами Игнатенко. – Что ты хочешь знать? Почему ты вообще такой бешеный? Если чем-то недоволен – обратился бы по команде…

– К мертвому старшему лейтенанту Сергееву, – злобно усмехнулся Аркан. – Нет, я сначала хочу поговорить с тобой.

– А почему именно со мной, в конце концов?

Я что, крайний здесь? Я что, командовал "Красной"? Я что, "духов" на ваши взводы наслал?

– Я уже побеседовал с капитаном Терентьевым. Помнишь такого, наверное?

– С каким капитаном Терентьевым?

– Он был начальником заставы "Красная", – прокомментировал Аркан Николаю названную фамилию.

– Ты с ним встречался? – сразу же встрепенулся Игнатенко. – Разговаривал?

– Конечно.

– Он жив?

– Вряд ли… Но это не так важно. Детали мы обговорим потом. Сейчас я советую тебе добровольно сказать, где твое оружие, – предложил Анатолий полковнику. Он давно уже заметил, что кобуры на ремне Игнатенко не было.

– В столе. В левом верхнем ящике.

Аркан вытащил из стола кобуру, вынул пистолет и сунул его себе за ремень.

– Все?

– Все.

– Извините, товарищ полковник, – снова перешел Аркан на "вы", пытаясь привычным офицеру обращением успокоить Игнатенко, – я вынужден вас обыскать. Повернитесь к стене, обопритесь на нее руками и раздвиньте ноги. Шире!

Аркан забросил свой автомат за спину и подошел к офицеру сзади. Игнатенко, видимо, только и ждал этого момента – он резко дернулся, пытаясь развернуться и одновременно ударить сержанта ребром ладони по горлу.

Однако Аркана такими штучками провести было невозможно – сержант мгновенно присел, пропуская удар над головой, а затем снизу вверх коротко ударил полковника по почкам, вложив в удар всю силу и тем самым демонстрируя, что все происходящее – не шутка. Ноги у Игнатенко подкосились, и он медленно сполз по стене на пол.

– Сержант, а ты полностью уверен в том, что все правильно делаешь? – раздался за спиной у Аркана спокойный голос журналиста.

– Уверен. Сейчас сам все увидишь и поймешь.

А пока стой тихо, смотри и слушай.

– Ну-ну.

Аркан потрепал полковника по щекам, пытаясь побыстрее привести его в чувство:

– Эй, товарищ полковник, что же вы дергаетесь? Я ведь вам говорил – без шуток!

– Ладно, ты еще у меня попляшешь, – проворчал Игнатенко, с трудом поднимаясь с пола. – Я тебе, сержант, все еще припомню. Это тебе так просто не сойдет с рук.

Лицо его странно кривилось – то ли от боли, то ли от ненависти.

– Коля, как его зовут? – спросил репортера сержант.

– Михаилом Анатольевичем.

– Так вот, Михаил Анатольевич, в ваших интересах больше резких движений не делать, мне не угрожать, не злиться и вообще всячески помогать расследованию, – заявил Аркан, одновременно быстро и четко обыскивая Игнатенко. – Только в этом случае я могу дать вам какую-то надежду на то, что вы сумеете выпутаться из всей этой истории. Договорились?

– Ладно, – процедил сквозь зубы полковник. – Пока твоя взяла, сержант.

– Ну вот и отлично. Садитесь, и начнем разговор, – Аркан широким жестом показал офицеру на стул.

– Сесть я всегда успею.

– Коля, ты замечай да записывай – у нашего полковника в арсенале есть, оказывается, поговорки матерых рецидивистов, – с издевкой заметил Аркан, насмешливо улыбаясь. – С чего бы это, а?

Почему это он так боится сесть? Почему ему больше нравится "присаживаться"?

Самойленко тоже невольно улыбнулся. Он пока что мало понимал в том, что происходило в кабинете, но чувствовал главное – журналистская удача не оставила его после переезда из Минска. Так же, как и там, так же, как и в Одессе, она снова подбросила в его руки материал – потрясающий, скандальный репортерский материал.

Какой стороной ни обернулась бы эта ситуация в дальнейшем, Николай уже имел несколько интригующих фактов: во-первых, блокированную заставу и два погибших взвода спецназа, во-вторых, странного сержанта, обыскивающего и даже избивающего начальника штаба соединения.

Теперь Николай ждал развития событий.

Аркан развязал веревки рюкзака и вытряхнул на поверхность стола несколько пакетиков с белым порошком.

– А теперь, Михаил Анатольевич, главный мой вопрос. Знаешь ли ты, что это такое? – с этими словами Аркан один пакетик бросил полковнику, другой – Самойленко. – Лучше говорить правду, полковник.

Но Игнатенко не мог произнести ни слова.

Увидев прямо перед собой на столе пакетик с морфином, полковник изменился в лице. Можно было подумать, что его хватил удар – челюсть у него отвисла, глаза застыли. Он смотрел на пакетики с таким неподдельным благоговением и восторгом, словно перед ним открылась пещера со сказочными богатствами Али-Бабы, и он боялся вздохнуть, чтобы не спугнуть ненароком волшебное видение.

Ни от Аркана, не сводившего глаз с лица полковника, ни от Самойленко, удивленно наблюдавшего за всем происходящим, реакция Игнатенко не ускользнула. Сержант и журналист быстро переглянулись, словно сравнивая свои впечатления с ощущениями другого.

– Значит, вы узнаете эти пакетики, Михаил Анатольевич? – мягко спросил Аркан.

– Конечно. То есть нет… Короче, откуда они у тебя, сержант?

– Оттуда, – неопределенно ответил Анатолий, – откуда же еще?!

– Ты их нашел?

– Мы их нашли.

– Но ведь потом они исчезли… – Игнатенко понял, что сказал лишнее. Он осекся на полуслове и испуганно посмотрел на допрашивающего его сержанта. – Я не это хотел сказать… Я в том смысле, что…

– Я знаю, что ты хотел сказать. Я все знаю. Я уже предупреждал, что Терентьев мне рассказал все.

Мне просто нужно было кое в чем убедиться.

– Вы мне можете что-нибудь объяснить? – встрял в разговор Николай.

– Запросто, – кивнул Аркан. – А Михаил Анатольевич меня дополнит, если в моем рассказе окажутся пробелы. Правда?.. Так вот, в моем рюкзаке лежит никак не меньше десяти килограммов морфина…

– Пятнадцать, если у тебя весь морфин. Там было пятнадцать килограммов, – поправил Игнатенко. – Партия большая, очень большая.

– Ну вот, теперь я вижу, что Михаил Анатольевич решил мне помогать, – удовлетворенно кивнул Аркан. – Наш взвод, Коля, шел на помощь заставе "Красная" – ударить в тыл "духам", блокировавшим погранцов. С другой стороны на заставу заходил второй взвод нашего батальона, но это теперь не так важно.

– Понял. А дальше?

– В пещере ваш покорный слуга совершенно случайно обнаружил наркотики. Вот эти самые – расфасованные по пакетикам. Я открыл один пакетик, глянул – морфин, мать честная! Доложил командиру, своему взводному, лейтенанту Сергееву. Мы с ним посидели, подумали-покумекали… Он предлагал сжечь морфин сразу же, на месте. Я убедил его взять морфин с собой и сдать куда положено после выполнения задания. Взяли на свою голову…

– Ох, зря вы трогали порошок! – сокрушенно покачал головой Игнатенко. – Если бы не вы, не ваша дурацкая инициатива, все сложилось бы совсем иначе…

– А я тебя не спрашиваю! Мне твое собачье мнение – до одного места! – оборвал Игнатенко Аркан. – От тебя мне нужны не комментарии, а недостающие факты. Понял?

– Да.

– Так вот. О найденных наркотиках старший лейтенант Сергеев сразу же доложил по команде, в штаб. Вот лично ему, полковнику Игнатенко. А Игнатенко радировал на заставу, Терентьеву, потому что они с Терентьевым, бывшим начальником заставы, и есть то первое звено цепочки, по которой морфин течет отсюда в Москву. Точнее, второе звено. Первое – это "духи" – оппозиционеры, доставляющие порошок через границу.

– Да ты что? – присвистнул от удивления Самойленко. Теперь это была уже не просто журналистская удача. Это было супервезение – он ведь ехал сюда, в Таджикистан, именно ради того, чтобы проследить и изучить пути движения наркотиков. И вот информация сама приплыла к нему в руки.

– Да, Коля. Но дальше – хуже. Терентьев сильно огорчился, потому как блокада его заставы и была предпринята, собственно, из-за этого порошка…

– Ничего себе!

– Терентьев сам виноват! – воскликнул Игнатенко. – Ему надо было сразу расплатиться с Карай-ханом, и не было бы никаких вопросов.

– Но ведь это ты не дал ему денег.

– Так и мне не дали! Что, я должен был платить из собственного кармана?

– Ну вот и он тоже не захотел платить свои деньги. Мне он рассказывал, что свои баксы он давно уже успел переправить на Большую землю.

– Не знаю. Врет, – поморщился Игнатенко. – Все равно он виноват. Нужно было искать компромиссы, он ведь хорошо знал Карай-хана…

– Это, собственно, ваши дела.

– Он сначала взял наркотики. А зачем? Если денег нет, зачем брать? – не успокаивался Игнатенко. – Ну а потом я ему посоветовал вернуть порошок. Он занес его в пещеру, но первыми порошок нашли спецназовцы.

– Ты, Коля, послушай, что эти уроды дальше натворили…

– Это не я! Это Терентьев!

– Они… – Аркан подчеркнул слово "они", давая Игнатенко понять, что не собирается копаться в степени вины каждого из офицеров. – Они связываются с "духами", с этим гребаным Карай-ханом… Кстати, полковник, не знаю, обрадую я тебя или огорчу, но я его пристрелил.

– Правда?! – новость поразила Игнатенко.

– Из этого вот автомата. Так что если тебе повезет и ты вырвешься от меня, тебе придется искать нового поставщика… Но слушай, Николай, дальше. Они предупредили Карай-хана, что порошок у нас. Они дали наводку "духам", как нас найти. И ночью… – тут голос Аркана дрогнул, но он, скрипнув зубами, взял себя в руки и продолжил рассказ:

– Ночью наш взвод расстреляли в упор.

Не знаю, каким чудом, но я уцелел, только я. Смог уйти, да еще с этим дурацким рюкзаком… Поэтому, полковник, твои друзья-таджики и не нашли наркотики у ребят. А я видел, как настойчиво они искали.

Игнатенко сидел, обхватив голову руками, и тихо стонал, будто от невыносимой боли. Николай слушал рассказ Аркана как завороженный, а сержант продолжал:

– И вот теперь я здесь, чтобы разобраться с этим дерьмом, – он кивнул в сторону Игнатенко. – Так что, полковник, считай, что твой судный день пришел…

В этот момент кто-то сильно дернул запертую дверь кабинета, а затем настойчиво постучал.

– Товарищ полковник! – донеслось из коридора.

– Только пикни! – прошептал Аркан, сделав страшные глаза и снова направив ствол автомата на Игнатенко. – Мозги на стенке будут, ясно?

Полковник молча кивнул, всем своим видом показывая, что он согласен на любые требования сержанта.

– Нам надо отсюда уходить. Договорим в другом месте, – так же шепотом продолжил Аркан. – Сейчас мы тихонько выйдем из штаба…

– Я пойду с вами! – вскочил Самойленко, подхватывая свою огромную сумку, в которой лежала камера.

– Как хочешь. Слушай, Михаил Анатольевич, в кармане у меня будет твой пистолет. Уверяю тебя, что я стреляю из любого положения с практически одинаковой точностью. Поэтому я тебя прошу по-хорошему вести себя тихо и шума не поднимать.

Ты меня понял, правда?

Демонстративно сняв игнатенковского "Макарова" с предохранителя и передернув затвор, Аркан положил пистолет в правый карман брюк, а пистолет, отобранный у прапорщика на КПП, переложил за пазуху.

– Понял, – пробормотал полковник.

– И еще. Я тут, на базе, немного Зашалил, пока к тебе пробирался…

– Что произошло?

– Дежурный по штабу в отключке был все то время, пока я здесь. Так вот, если он уже очухался, объяснишь ему, что я – твой хороший друг.

– Ясно.

– А прапорщику на КПП мы вместе отдадим его пистолет. Договорились?

– Конечно.

– У тебя машина здесь?

– Надо вызвать. "Уазик" должен быть в парке.

– Вызывай к штабу. И без глупостей.

– Да понял я, понял.

Наверное, не слишком приятное занятие – бодрым голосом разговаривать по телефону и при этом ощущать, что черный глаз ствола смотрит тебе в затылок. Но нервы у Игнатенко были все же крепкие – приказ своему водителю подъехать к штабу он отдал совершенно спокойно.

– Молодец, умеешь держаться, – похвалил его Аркан. – А теперь подумай, как нам побыстрее попасть в Душанбе.

– Я как раз туда и собирался. Правда, завтра…

– Нам надо туда сегодня.

– Хорошо, я сейчас отдам команду – пусть готовят к вылету вертолет.

– Отлично!

– А что мы в Душанбе будем делать?

Аркан улыбнулся:

– Понимаешь, товарищ полковник, у меня срок службы истек. Все, точка. Я по графику послезавтра на дембель должен рвануть. Но если ты моему комбату два слова замолвишь, он меня сразу же и оформит.

– Хорошо, конечно.

Игнатенко вдруг о чем-то задумался, искоса посматривая на Аркана, и его заблестевшие внезапно глаза лучше всяких слов давали понять, что в голову ему пришла какая-то замечательная мысль.

– Ты чего? – спросил Аркан.

– А ты, сержант, не сможешь ли домой, на дембель, через Москву полететь?

– Да я и так в столицу, собственно… А что?

– Нет, ничего особенного, сержант. Не волнуйся, – улыбнулся полковник. – Попозже поговорим. Просто у меня будет к тебе, если ты не дурак, конечно, интереснейшее предложение.

– Ну-ну.

– Ладно, поговорим по дороге, а сейчас я закажу "вертушку" и…

– Давай-давай…

Спустя пятнадцать минут, успокоив всех обиженных Арканом на базе, на "уазике" начштаба они втроем – Анатолий, Николай и полковник – уже ехали на маленький полевой аэродром в двух километрах от Калай-Хумба, где среди десятка "вертушек" стояла и та машина, на которой неделю назад Игнатенко прилетел из Душанбе. Теперь она должна была отправиться в обратный путь, захватив и эту весьма странную компанию…

 

III

За день, проведенный сержантом, журналистом и полковником в штабе группировки, все организационные вопросы, связанные с окончанием службы Анатолия Арканова в рядах Вооруженных Сил, были полностью и без проблем решены. Полковник Игнатенко в присутствии самого Аркана и Самойленко позвонил командиру батальона спецназа, в котором проходил службу Анатолий, и нескольких его слов оказалось вполне достаточно, чтобы все связанное с увольнением оказалось сделано быстро и аккуратно.

Комбат приехал в штаб группировки вместе с майором из военной прокуратуры, и прямо в кабинете начштаба у Аркана были взяты все необходимые прокуратуре показания для расследования гибели двух взводов спецназа при попытке разблокирования заставы "Красная".

Во время разговора полковник Игнатенко, заранее предупрежденный Арканом об ужасных последствиях необдуманных поступков и резких жестов, даже не пытался встать со своего места. Он, можно сказать, физически чувствовал ствол пистолета, неотступно следивший за ним из-под стола бездонным черным глазом. Начштаба не сомневался в том, что Аркан спустит курок, как только полковник попытается поднять шум или сбежать.

Кроме того, беспроигрышным для Аркана вариантом стала бы сдача полковника военной прокуратуре, что называется, с потрохами – с мешком наркотиков и со всеми сведениями, выведанными у Терентьева. Поэтому Игнатенко ничего не оставалось делать, как только играть по тем правилам и в тех жестких рамках, которые установил для него Аркан.

Майор из прокуратуры записал показания старшего сержанта Арканова, сверил с тем, что удалось узнать и увидеть на месте гибели его взвода, и признал, что у выжившего в мясорубке парня не оставалось иного выхода, кроме как податься в Калай-Хумб – ближайшее поселение, где был расквартирован российский гарнизон.

Претензий к Арканову военный прокурор не имел и, записав на всякий случай его московский адрес, передал сержанта в руки его комбата.

Подполковник Исаев первым делом обнял парня, чуть не прослезившись (душещипательную сцену тут же заснял на пленку Самойленко), затем зачитал приказ о присвоении старшему сержанту Арканову очередного воинского звания "старшина", а следом и приказ об увольнении парня из рядов Вооруженных Сил, после чего внес в военный билет Аркана все необходимые изменения, заверил печатью части и выдал воинское требование – вместо билета на обратную дорогу.

Аркан сдал свой автомат, все имевшиеся при нем боеприпасы (парочку гранат он просто не стал вынимать из карманов – поди докажи, что они у него были!), сдал также и бронежилет, но оставил при себе пистолет Игнатенко с двумя магазинами.

– Спасибо тебе, Толик, за то, что ты служил в моем батальоне, – растроганно сказал комбат.

– Ладно, Батя. Мне тоже повезло. Хороший ты мужик, – впервые Аркан в глаза назвал комбата той кличкой, которую тот имел в батальоне.

– Ты был отличным солдатом, – продолжил Исаев, – на таких и держится наша армия. Удачи тебе, сынок, на гражданке, пусть у тебя все будет отлично. Даст Бог, как-нибудь еще свидимся – тогда посидим, вспомним всех, кто был с нами здесь, и тех, кто никогда не вернется…

– Знаете что, мужики? – подал голос Игнатенко. – Пусть не по уставу, пусть не положено, но, черт возьми, не каждый-день такое бывает…

Он вынул из сейфа бутылку водки, стаканы и разлил "продукт", пододвинув каждому его порцию.

– Давайте: за тех, кто остался в горах, и за Анатолия – на посошок, как говорится…

Аркан взял в руки стакан и несколько мгновений смотрел на Игнатенко с нескрываемой ненавистью.

"Как ты можешь! – читал в глазах парня начштаба. – Ты же их сдал! Ты же их подставил! Это же из-за тебя ребята не вернулись из боя, сволочь!

И ты теперь собрался пить за них, за их память?!

После всего, что сотворил?!"

Наверное, еще мгновение – и Аркан бросился бы на полковника, охваченный слепой яростью, и не остановился бы, пока не превратил бы его лицо в сплошное кровавое месиво. Но не зря в его батальоне считали, что таких крепких нервов, как у Аркана, нет ни у кого. Парень сдержался и выпил водку одним глотком, будто вымещая на этом напитке всю ту ненависть, которая переполняла его душу.

Игнатенко испугался, заметив взгляд новоиспеченного старшины. Ему показалось, что он переиграл и сейчас все будет кончено. Но спустя мгновение, когда Аркан выпил предложенную водку, полковник Игнатенко улыбнулся – торжествующе, победно. Теперь он был уверен, что есть все возможности осуществить его дьявольский план…

* * *

– Николай, погуляйте, пожалуйста, в коридоре. Нам с Анатолием нужно еще обсудить кое-какие вопросы, – попросил журналиста Игнатенко, как только комбат с военным прокурором, попрощавшись, вышли из его кабинета. – Поверьте, вам наша беседа будет совсем неинтересна, нам просто надо вдвоем обсудить кое-какие подробности происшествия на "Красной".

– Так ведь это как раз то, что интересует меня больше всего! – энергично возразил тележурналист. – После того, что я узнал…

– Та информация, которую вы узнали, носит закрытый характер и не должна попасть в эфир! – жестко оборвал полковник журналиста. – А те вещи, которые я хочу обсудить с Анатолием сейчас, еще более секретны. Понимаете? Поэтому вам все же придется оставить нас наедине.

Николай, мгновение поколебавшись, взглянул на Аркана, будто спрашивая его мнение. Тот подбадривающе подмигнул журналисту: мол, не бойся, иди, я тебе все потом расскажу. Интересно, что же еще задумал этот козел!

Самойленко вышел в коридор, постаравшись сдержаться и в сердцах не хлопнуть дверью. Как только военные остались вдвоем, полковник Игнатенко заговорил:

– Слушай, Толя… Можно, я тебя буду так называть? Я ведь в два раза старше…

– Как хочешь.

– Понимаешь, возникла очень интересная ситуация. Да, ты прав, я причастен к этим наркотикам. Я, собственно говоря, лишь маленькое звено в этой цепи – отвечаю только за их транспортировку до самолета, а что с ними будет дальше – не моя забота…

– Ну и что?

– А то, что этот твой мешок с белым порошочком, – Игнатенко кивнул на рюкзак, лежавший под столом, – стоит огромных денег.

– Это ясно.

– Нет, вряд ли тебе ясно. Это не просто большие деньги, это сказочное богатство…

– Такие байки я уже слышал.

– Где? От кого?

– От капитана Терентьева. Он тоже меня уверял, будто рюкзак стоит того, чтобы доставить его до места назначения и получить за это премиальные.

– Так он тебе говорил сущую правду!

– Меня такая правда не устраивает.

– Да послушай же ты, дурак! Ты вернешься из армии… Кстати, ты ведь убедился – я сделал все честно, как мы и договаривались. Теперь твоя служба окончена, все документы у тебя на руках, ты полностью свободен…

– Ты сделал это под дулом пистолета, – напомнил Игнатенко Аркан.

– Да? Разве? – ярость на мгновение блеснула в глазах полковника, но он постарался ее скрыть. – Может быть. А может быть, и нет. Я ведь как-никак тоже солдат и отлично понимаю, кто заслуживает скорейшего дембеля…

– Только не надо про то, что ты солдат и все такое прочее. Из-за тебя погибли ребята. И этого я, полковник, тебе не забуду никогда.

– Хочешь так считать – считай. Твое право.

Но дай и мне возможность кое-что тебе объяснить.

– Я слушаю вот уже пять минут, но ничего конкретного пока не услышал.

– Потому что ты меня все время перебиваешь.

Слушай. Ты вернешься в Москву. Она, я тебя уверяю, преобразилась. Я туда часто езжу, все вижу, могу сравнивать. Вот недавно в газете данные напечатали – после Парижа Москва стала самым дорогим городом в Европе.

– И что с того?

– Как будто ты не понимаешь!

– Нет.

– Ну не будешь же ты после возвращения расхаживать по столице в этой своей рваной и грязной форме! А знаешь ли ты, сколько стоит более или менее приличная одежда? А знаешь ли ты, сколько стоит теперь вечерок в более или менее приличном заведении? А знаешь ли ты, какие запросы стали у более или менее приличных московских девушек?

– Не знаю. Приеду – узнаю.

– – Вот видишь! Да, узнаешь. Узнаешь – и за голову схватишься!

– Почему тебя это так волнует? – подозрительно прищурился Аркан. – Чего ты от меня хочешь?

– Теперь у тебя в руках огромное богатство, – не смутился полковник. – Ты запросто сможешь одеться, купить себе машину, мебель или даже квартирку. Ты сможешь начать жизнь не с нуля, а… Ты же видел, как строят дома – сначала закладывают фундамент. И чем прочнее, чем мощнее фундамент, тем лучше и богаче, тем надежнее и долговечнее получается дом.

– Что мне до этого?

– Нет-нет, не перебивай! – воскликнул Игнатенко. – Выслушай сначала.

– Я пытаюсь слушать…

– Ты начнешь свою взрослую жизнь, уже имея под собой фундамент, понимаешь?

– Нет, я ничего не понимаю. Ты предлагаешь мне идти на рынок и продать этот порошок? Ты же понимаешь, что я этого никогда не сделаю.

– Конечно! Об этом и речи быть не может! – удовлетворенно потер руки Игнатенко. – Я предлагаю тебе совсем другое дело, гораздо проще и… приятнее.

– Что именно?

– Товар очень ждут в Москве.

– Мне отвезти его туда?

– Ты послушай сначала.

– Так не тяни, говори!

– В Москве товар с огромным нетерпением ждет один очень высокопоставленный человек. Он встретит тебя прямо на аэродроме в Чкаловске, где приземлится ваш самолет. Кстати, предупреждаю сразу – если захочешь выбраться отсюда легальным способом, на рейсовом самолете или на поезде, то заплатишь такую кучу денег, какой ни разу не видел. Все билеты туда, на Большую землю, давным-давно скуплены и превратились в отличную статью дохода для местной мафии. Да и вообще, ты в аэропорту месяц просидишь, пока хоть какой-нибудь билет добудешь. Это я тебе по собственному опыту говорю.

– Какой у тебя опыт? Ты же все время транспортниками летаешь.

– Офицеры наши летали.

– А ты меня небось сможешь отправить быстро и без всяких проблем?

– Естественно. И главное – без таможенного и пограничного досмотра. Это значит, что ты сможешь запросто провезти в Москву и мешок, и оружие.

– Твой пистолет?

– Нет, зачем? Мой ты отдашь мне – это табельное оружие, закрепленное за мной, я за него расписался, и утерять его мне не хотелось бы.

– Тогда про какое оружие ты говоришь?

– У меня есть еще кое-что. Из подарков, которые мне дарились местным населением.

– "Духами"?

– Я же ясно сказал – местным населением.

– А какая разница между "духами" и местным населением? Что-то я ее не улавливаю.

– Мне не нравится слово "духи". "Духи" были "за речкой", когда мы все знали – там Союз, здесь Афган. Наши – коммунисты, враги – "духи". А сейчас? Тот самый Карай-хан, которого, если тебе верить, ты кончил в горах…

– А ты не веришь?

– Почему же? Ты – можешь.

– Могу.

– Так вот, тот же Карай-хан – таджик. Я нахожусь в Таджикистане и, значит, гость его земли.

Так почему я должен называть его "духом"?

– Ладно, кончай философствовать.

– Я просто объясняю тебе свои взгляды.

– Что ты там рассказывал насчет Москвы? Кто меня встретит и что я должен сделать?

Аркан, услышав о возможности так скоро попасть домой, начал смотреть на предложения Игнатенко с иной стороны. Теперь он видел перед собой новые возможности – возможности для самой суровой и беспощадной мести. Мысль о том, что все виновные в гибели его взвода должны получить свое, что возмездие должно совершиться именно его, Аркана, руками, – руками единственного оставшегося в живых, – эта мысль полностью овладела им.

Он ранее уже думал о том, как заставить Игнатенко вывести его на продолжение наркоцепочки, – Аркан хотел проследить ее до самого конца. Теперь же судьба сама подбрасывала ему такую возможность в виде предложения начальника штаба.

Так почему бы и не воспользоваться этим неожиданным подарком?

– А что, ты согласен? – оживился полковник – Я должен сначала узнать, кто меня встретит и что я должен буду сделать.

– Пойми, старшина… – улыбнулся Игнатенко, почти уверенный в том, что Аркан клюнул.

Настроение полковника улучшалось с каждой минутой, и он не отказал себе в удовольствии продемонстрировать это своему мучителю. – Пойми, этот человек – слишком большой человек. Фамилию его ты узнаешь только тогда, когда согласишься работать на нас.

– Допустим, я соглашусь. И все же – что я должен буду сделать и что я за это получу? На что мне соглашаться, когда ты пока ничего толком не сказал – одни намеки?

– Ты должен улететь в самолете со своим мешком в обнимку и не спускать с него глаз. В общем, твоя задача – довезти его в целости и сохранности.

– И все?

– Ну ты же сам понимаешь, что это именно ты нашел порошок и возвратил его в систему…

– Я ничего еще не возвращал.

– Но согласен возвратить. А мы тебе за это, естественно, с удовольствием заплатим И немало – я думаю, что ты получишь не меньше пятидесяти тысяч – Долларов, что ли? – конечно, Аркану было неимоверно трудно даже представить себе такую сумму в своих руках, поэтому и изумление в его голосе было совершенно неподдельным.

Игнатенко понимающе и торжествующе улыбнулся, снисходительно кивнув в ответ:

– Конечно! Не рублей же, в самом деле.

– А если…

– А если ты сглупишь и не согласишься выполнить эту мою небольшую просьбу, то, во-первых, сам будешь добираться до Москвы, во-вторых, останешься без денег, в-третьих, велика вероятность того, что загремишь лет этак на десять за торговлю наркотиками в особо крупных размерах.

– А вы мне в этом поможете?

– Не знаю. Это будет зависеть от твоего поведения, – снова нагло улыбнулся Игнатенко.

– А если я тебе сейчас пущу пулю в лоб и конец всем этим базарам?

– Мне это, конечно, не доставит удовольствия. – Полковник был уже настолько уверен в своем успехе, что не считал нужным скрывать свои эмоции от Толика – он откровенно подтрунивал над парнем. – Но для тебя лично это будет просто катастрофой – помимо трех перечисленных выше пунктов, на твою голову обрушится пункт четвертый – преднамеренное убийство. Так что, старшина, думай, пока не поздно.

В принципе Аркан уже давно решил, что на предложение Игнатенко нужно соглашаться. По крайней мере, сделать вид, будто согласился – толика доверия со стороны наркоторговцев поможет выйти на главных организаторов всей этой авантюры с порошком. А уж там, в Москве, он придумает, каким образом поквитаться с ними за все.

Главным сейчас было не показать вида, что предложение Игнатенко его устраивает. Следовало изобразить мучительные колебания, борьбу с собственной совестью – только тогда полковник поверит в искренность его намерений подзаработать на транспортировке наркотиков.

Демонстрируя глубокое и мучительное раздумье, Толик склонил голову, уставившись в какую-то точку прямо перед собой и сурово сдвинув брови Игнатенко не мешал парню, с ехидной улыбкой молча посматривая на бравого спецназовца.

"Куда ты денешься, пацан! – думал начальник штаба. – За такие бабки мать родную продашь, – что там погибший взвод!"

Аркан наконец поднял голову:

– Хорошо, я согласен.

– Ну вот и умница. Я с самого начала надеялся, что мы станем друзьями…

– Друзьями мы все же вряд ли станем.

– Хорошо, пусть не друзьями. – коллегами.

Партнерами, в конце концов. Я вот сколько смотрю на тебя за эти два дня, столько и думаю.

– О чем же, интересно?

– О том, что вот такие крутые ребята, как ты, пропадают почем зря. А ведь твои способности, твое умение ценятся не только в горах.

– В смысле?

– Гораздо более высоко тебя могут оценить как раз там, на гражданке, в Москве, например. Такие ребята, как ты, между прочим, очень нужны нашей организации. И что самое приятное для тебя – твой труд там будет цениться не только в моральном плане. Ты меня понимаешь?

– Я-то понимаю. Но не об этом сейчас разговор, – Аркан решил, что не лишним будет немного подыграть Игнатенко.

– Конечно, конечно! О том, сотрудничать ли с нами в дальнейшем, ты еще успеешь подумать – во время полета. Сейчас гораздо интереснее другое…

– Например, каковы гарантии того, что я получу свою долю в Москве, что меня просто-напросто не пришьют?

– Ну ты что! Твоя гарантия, собственно, ты сам.

Во-первых, прилетишь ты на военный аэродром в Чкаловске. Слышал о таком городке? Вокруг вооруженные караульные, техники, аэродромные рабочие. Сам понимаешь, что в таких условиях никто тебя отстреливать не станет.

– Допустим. А потом, в городе?

– У тебя будет при себе оружие. И насколько я заметил, управляться ты с ним умеешь. Это как раз и есть твоя вторая гарантия, самая надежная.

– Ладно. Как ваши люди там, в столице, узнают, что товар привезу именно я?

– Мы им сейчас вместе с тобой позвоним, сразу и обговорим все подробности.

– О'кей!

– Есть, правда, еще одна проблемка. Но она, как мне кажется, небольшая.

– Что за проблемка? – сразу же насторожился Арканов, подозрительно поглядев на полковника.

– Наш общий знакомый, журналист, – кивнул на дверь Игнатенко. – Что с ним делать? Ведь он благодаря тебе слишком много знает.

– Ну, поговорить с ним…

– Не знаю, не знаю, – неуверенно покачал головой начальник штаба. – Мне он кажется каким-то ненадежным. У меня такое чувство, что он, надавав сегодня любых обещаний, на следующий день запустит материал в эфир.

– А что ты предлагаешь?

– Может, его убрать? – осторожно заговорил Игнатенко, боясь возмутить спецназовца. – Несчастный случай в горах – выпал из вертолета, сорвался со скалы, к примеру. Или пуля "духа" мимо пролетала – "и ага"…

– Да пошел ты! Убийцей, в отличие от тебя, я становиться не собираюсь ни в коем случае, – Аркан так яростно сверкнул глазами, что на душе у Игнатенко противно заскребли кошки. – Если уж и стоит пристрелить кого-то, так это тебя, сука!

– Ну-ну-ну, раскипятился, как самовар! – вкрадчиво, успокаивая парня, промолвил полковник. – Успокойся, прошу тебя.

Но, помолчав мгновение, Игнатенко заговорил совсем иным, жестким и категоричным тоном:

– И еще, старшина. Выбрось из головы все обиды. Не надо мне здесь дешевых мелодрам. Мы все работаем за большие деньги. В работе нашей случаются досадные моменты, про которые нужно забывать, иначе свихнешься. А уж попрекать чем-то партнера – вообще последнее дело, ясно?

Изо всех сил сжав зубы, Аркан взял себя в руки и кивнул.

– А потому я больше не хочу слышать про то, что ты чем-то недоволен или кому-то за что-то желаешь отомстить, – в голосе полковника звенел металл. Теперь это был уже прежний начальник штаба – грозный, твердый, решительный. – Ты меня хорошо понял, мальчишка?

– Ладно, сядь. Все ясно.

– Вот так-то лучше… Так что ты предлагаешь сделать с Самойленко?

– Элементарно, – мгновение подумав, предложил Аркан. – Во время полета я просмотрю отснятый им здесь, в Таджикистане, материал. То, что касается нашего дела, я или отберу, или постираю с кассет.

– Слушай, да ты же просто молодец! Голова! – оценив предложение, радостно потер руки Игнатенко.

– Слушай, полковник, кончай мне комплименты отвешивать, очень тебя прошу!

– Ладно, ладно. Вот видишь, ты даже более толковый парень, чем кажешься с первого взгляда.

Отличное решение нашел! Сначала все стереть, ничего не оставить, а потом пусть идет куда пожелает – хоть на свое телевидение, хоть в ФСБ, хоть в ГРУ. Пусть попробует что-то доказать. Никаких улик! Любой суд на нашей стороне будет…

– И я об этом.

– Но только ты внимательно просмотри его кассеты – чтоб ни словечка, ни одного кадра подозрительного не пропустил. Ты понимаешь?

– Без вопросов.

– Ну все, решено. Тогда звоним Тихонравову…

– А это кто?

– Тот, кто тебя встретит. Генерал из штаба ВВС, начальник управления.

– Ого!

– А ты думал?! Я же тебе говорил – работа там идет на самом высоком уровне, комар носа не подточит. И порошочек наш они ждут не дождутся.

Так что, парень, вылетать тебе нужно как можно быстрее…

 

I

Ирина Снежкова, в девичестве Тихонравова, дочь известного генерала из штаба ВВС, свою машину, почти новую "девятку", ненавидела всей душой. С того самого дня, когда, получив от отца в подарок на свой день рождения ключи, она села за руль этого чудовища и попыталась сделать круг по кварталу, Ирина поняла, что этот автомобиль никогда, как бы ни старался, не сможет завоевать ее сердце. И чем больше времени проходило, тем сильнее и глубже становилась ненависть.

Ирину раздражала топорная угловатость форм произведения волжских автостроителей, несравнимая с мягкой элегантностью "рено-твинго" или "опеля-корса", типично женских автомобильчиков, которые были у ее подруг. Ее бесили ужасные звуки – скрипы, стоны, стуки, – которые ухитрялись издавать во время езды обшивка салона и передняя панель. Ей не нравилось, как гулко и твердо, словно телега, проходила "девятка" стыки и неровности асфальта на московских улицах. Окончательно добивали Ирину руль – тугой, неудобный – и посадка.

Хоть кресло в "девятке", как она где-то слышала, и называлось "анатомическим", никакого восторга своим комфортом оно у женщины не вызывало – спина ее затекала и начинала ныть уже через полчаса езды, а ноги так и не смогли приноровиться к неудобно расположенным педалям. Наконец, Ирина так и не смогла привыкнуть к идиотской коробке передач, поскольку так и не обнаружила разницу во включении первой и задней передач.

Ей довелось ранее немного поездить на "БМВ-316", которую ее подруге Лариске иногда доверял муж, и Ирина не переставала удивляться, насколько более информативен рычаг коробки с точно такой же компоновкой у машины из Баварии, насколько проще было в ней с первого раза включить именно ту передачу, которая требовалась.

Но выбора у Ирины не было – отец, с которым она уже несколько раз заговаривала о необходимости сменить марку автомобиля, всегда резко обрывал ее:

– Дочь, я подарил тебе именно "Жигули". Ты думаешь, я по старости своей не знаю, что существуют иные автомобили? Ты думаешь, я не слышал про все эти "вольвы" да "мерседесы"? Не ездил на них?

– Я знаю, что ты ездил. И сам мог убедиться, что "Жигули" и в подметки..

– Иришка, если я что-то делаю, я всегда думаю обо всех последствиях. Вот выйду на пенсию – разъезжай хоть на "крайслере", мне будет уже все равно. А пока…

– Ну папа!

– Дочь, откуда у тебя может появиться дорогой автомобиль? Что обо мне могут подумать, увидев тебя в "мерседесе", и какими неприятностями может обернуться для меня твоя прихоть?

– Но я же не прошу "мере". Помоги хоть с "опелем" или "фордом"! Последняя "фиеста" – она такая симпатичная, маленькая, как раз для меня…

– Ира, – всегда обрывал ее отец в такие минуты, строго сдвигая брови, – разговор окончен. Ты, в конце концов, уже не маленькая, сама должна все понимать.

– Папа, ну почему?..

Но Борис Степанович демонстративно отворачивался от дочери или переводил разговор на другую тему – спорить с ним, как поняла Ирина еще с самого раннего детства, было совершенно бесполезно.

Вот и приходилось ей теперь изо дня в день с раннего утра садиться в ненавистную "таратайку", как презрительно называла женщина свое средство передвижения, чтобы отвезти детей в садик, показаться на работе, пробежаться по магазинам, съездить на рынок и вылезать из-за руля только поздним вечером, когда все дела оставались уже позади.

Самое же противное заключалось в том, что московские водители-мужчины не прощали женщине, если только она не сидела за рулем престижной иномарки, ни одной промашки.

Стоило Ирине зазеваться или не успеть "воткнуть" нужную передачу на светофоре, не найти вовремя места для парковки или, наоборот, просвета в потоке для выезда со стоянки, как каждый мужик за рулем считал своим долгом показать, что женщина за рулем – национальное бедствие. Они сигналили, крутили пальцами у виска, "подрезали" машину Ирины, а иной раз вообще выкрикивали в открытые форточки что-нибудь оскорбительное и мерзкое. На снисхождение, сочувствие или хотя бы понимание ей в своих "Жигулях" на московских улицах рассчитывать не приходилось.

А тем временем ее подруги на престижных иномарках являлись предметом уважения или легкого "автомобильного" флирта – им прощалось даже то, что прощать вряд ли следовало… Вот и сегодня, рванув, чтобы не мучиться с включением первой, с последнего светофора на второй передаче, Ирина влетела во двор своего дома в жутком настроении.

Во-первых, снова подвела "таратайка" – кнопка в замке багажника вдруг стала нажиматься настолько туго, что Ирина еле-еле смогла открыть багажник, чтобы забросить туда купленные в универсаме продукты. Во-вторых, допек милиционер:

Ирина не успела еще отъехать от работы и пятидесяти метров, как откуда-то взявшийся страж порядка на дорогах безжалостно штрафанул ее за непристегнутый ремень безопасности. Не помогли ни улыбки, ни упрашивания – обычное ее оружие в борьбе с гаишниками. А ведь и в этой неприятности была виновата только машина – ремень находится в ее салоне в столь неудобном месте, что ей, усевшись за руль, приходилось мучительно изгибаться и выворачиваться, пытаясь дотянуться до этого средства пассивной безопасности. Естественно, каждый раз совершать этот подвиг с пристегиванием Ира не собиралась.

В-третьих, у Ирины сегодня "сорвался с крючка" верный суперклиент – крупная компания по оптовой торговле обувью была перехвачена конкурирующим рекламным агентством как раз в тот момент, когда, казалось, до полной победы оставалось чуть-чуть – только дожать. Но… Создавать рекламу обуви и пожинать плоды в виде выплат клиента и процентов от контракта будут теперь другие.

Вдвойне обидно было оттого, что Ирина не понимала, никак не могла уловить, где, в какой момент она совершила ошибку, почему не сумела доказать, что именно ее рекламное агентство самое лучшее, самое профессиональное и самое выгодное для клиента.

Наконец, главная катастрофа сегодняшнего дня приключилась с Ириной тоже на работе. Это случилось неожиданно. Обычно она отлично чувствовала приближение "проблемы" без всякого календаря, – начинал болеть живот, распухали, наливаясь буйной силой, груди. На этот раз все симптомы свидетельствовали о том, что в запасе у нее есть еще как минимум три дня, а значит, есть время подготовиться.

Но сегодня все на свете ополчилось против Ирины, и природа подвела ее в самый неожиданный момент – как назло, именно в тот день, когда она вздумала надеть свой элегантный белый костюм. Ни о какой работе больше не могло быть и речи. Кое-как воспользовавшись подручными средствами, вконец измученная и расстроенная, Ирина отпросилась и убежала с работы еще задолго до обеда. Она отлично знала, что Павла в это время дома нет. Рабочий день в его компьютерной фирме не регламентировался никакими временными рамками, и даже в самые "короткие" дни он возвращался домой не раньше семи-восьми вечера.

Детей забирать из сада было еще рано, а потому Ира надеялась полежать пару часов в тишине и спокойствии, дабы привести в порядок нервы.

Яростно хлопнув дверцей "девятки", молодая женщина нажала кнопочку сигнализации и центрального замка на брелоке и, не проверяя, закрылись ли двери, поспешила в подъезд, к лифтам. ("Ну хота бы кто угнал ее у меня! Может, тогда новой удалось бы разжиться!" – думала она иногда.) Ирина не обратила внимания на то, что кто-то зашел в подъезд вслед за ней и остановился у нее за спиной в ожидании лифта. Она была сейчас слишком занята своим самочувствием и своими проблемами, чтобы обращать внимание на всякие мелочи.

Только войдя в лифт и обернувшись к дверям, Ирина увидела, что попутчиками ее стали двое молодых небритых людей с явно кавказской внешностью.

Смутная тревога охватила ее. Вряд ли кому-нибудь понравилось бы такое соседство в тесной кабинке полутемного грязного лифта.

Беспокойство Ирины усилилось, когда парни нажали кнопку шестого этажа – как раз того, на который ехала и она. Она хорошо знала своих соседей и была уверена, что ни к кому из них раньше кавказцы не приходили – ни у кого на юге не имелось ни родственников, ни друзей.

Вскоре лифт остановился и двери открылись.

Прямо напротив выхода из кабины красовалась табличка – "6-й этаж", так что сомнений не было – приехали они как раз туда, куда хотели.

Почему-то Ирина не торопилась выходить из лифта первой. Она будто ждала чего-то, давая кавказцам возможность начать действовать.

Ее равнодушие к шестому этажу подействовало на парней странно. Возникло замешательство. Они топтались на месте, словно не зная, что делать дальше. Тот, что был повыше, мельком взглянул на нее, а затем, коротко кивнув своему напарнику, первым вышел из кабины. За ним последовал и второй. Ирина тут же нажала кнопку девятого этажа и облегченно вздохнула, как только двери кабины закрылись и она наконец осталась одна.

"И чего я испугалась, как девчонка? Ну мало ли какие тут дела у них. Может, кто-то из соседей объявление какое-нибудь дал, вот эти черные и пришли. А я сразу паниковать начинаю. Тьфу! Это, наверное, из-за месячных".

Раздражение, мучившее ее целый день, снова нахлынуло со всей возможной силой, но сердиться ей теперь приходилось лишь на саму себя.

– Дура! Теперь давай, пили пешком три этажа вниз! – пробормотала она и поспешила на лестницу.

Она пробежала уже четыре пролета вниз, как вдруг, словно натолкнувшись на невидимую стену, остановилась. Сердце ее сжалось от предчувствия беды – на площадке между седьмым и шестым этажами стоял мужчина.

Незнакомец курил, глядя в открытое окно и не обращая на Ирину ни малейшего внимания. Наверное, и она его не заметила бы, потому что не имела привычки рассматривать незнакомых мужчин, а тем более этой породы – с золотой печаткой на пальце, в шелковой рубашке и широких черных брюках из блестящей ткани, – если бы не одно "но"…

Этот курильщик тоже явно был выходцем с Кавказа!

Видимо, он услышал ее шаги, услышал, как резко она остановилась, и повернул голову к ней, с любопытством ощупывая ее взглядом.

Ирина совсем растерялась.

Стоять вот так, как истукан, боясь сделать шаг дальше? Смешно. Да и зачем демонстрировать ему и его друзьям (только бы они не оказались его друзьями!) свой страх, свою неуверенность? Наоборот, следовало вести себя как можно естественнее и решительнее, не показывая своей слабости!

Ирина смело пошла вниз, на свой этаж, мимо расфранченного курильщика.

Однако на ее этаже за это время ситуация не изменилась. Кавказцы, которые ехали с ней в лифте, все так же топтались на площадке. Высокий настойчиво звонил в дверь соседей, живших напротив квартиры Снежковых.

Преодолевая последние десять ступенек пролета до дверей квартиры, Ирина лихорадочно соображала, что ей делать.

Вот ведь как бывает! Целый день ее раздражало присутствие вокруг нее людей – ей так хотелось одиночества и покоя. А сейчас она отдала бы все на свете, лишь бы только появился здесь, на лестнице, кто-нибудь из ее соседей, желательно мужского пола, помоложе и поздоровее.

"Ладно, пройду мимо, будто меня это не касается, и поеду к маме. А потом, когда вернется с работы Павлик, попробуем во всем разобраться вместе".

Она уже почти прошла мимо кавказцев, как вдруг ее буквально пригвоздил к месту оклик:

– Ирина Снежкова?

– Что? Вы меня? – от неожиданности переспросила Ирина, резко остановившись.

– Тебя, тебя, – высокий кавказец подошел к ней вплотную, в то время как тот, что был ростом поменьше, быстро зашел сзади, отрезая ей путь к отступлению, а курильщик спускался сверху. – Ты Снежкова?

– Нет, что вы. Вы ошиблись…

– Ладно, хорош дурочку ломать. Иди открывай двери, говорить будем, – высокий кивнул на дверь в квартиру Ирины, жестом приглашая хозяйку действовать.

– Я ничего не знаю. Это не моя квартира, вы ошиблись, – растерянно лепетала женщина, не зная, что и придумать. – Я никакая не Снежкова…

– Я сказал – хватит! – высокий начал волноваться, повысил голос, и его кавказский акцент сделался гораздо заметнее. – Открывай. Не здесь же беседовать – разговор у нас будет конфиденциальный.

– Я не открою. Я буду кричать. Я сейчас позову на помощь. Уходите отсюда…

Договорить Ирина не успела. Широкая сильная ладонь зажала ее рот, а локтевым сгибом другой руки маленький кавказец сильно сдавил ее шею.

Освободиться от этой железной хватки Ирина не могла, как ни старалась и как ни крутилась.

– Али, быстро обыщи ее сумочку и карманы.

Ключи, должно быть, там лежат, – скомандовал высокий курильщику. – И быстрее шевелись, козел кайфанутый, – не век же нам здесь, на лестнице, торчать.

Этот кавказец-курильщик был и впрямь какой-то заторможенный – все его жесты протекали в странном замедленном ритме, и иногда создавалось даже впечатление, будто руки и ноги его шевелятся независимо от желаний их владельца, постоянно совершая неверные, нечеткие движения. Ирину поразили глаза курильщика – стеклянные, мутные, отрешенные. Она готова была поспорить, что они не слишком помогают ему ориентироваться в пространстве и воспринимать все окружающее. Да, глаза выдавали в нем законченного наркомана, да и курил он, когда женщина увидела его впервые, наверняка какую-нибудь травку.

Курильщик подошел к Снежковой, молча, без всяких эмоций на лице взял из ее рук сумочку и углубился в изучение ее содержимого. Прошло не меньше минуты, однако ключей от квартиры наркоман обнаружить в сумочке так и не смог, и это окончательно вывело из себя старшего среди кавказцев:

– А ну дай сюда! Копаешься три часа, никак найти не можешь. Просил же тебя по-хорошему – не перебирай дозы, никакого толку теперь с тебя, элементарной вещи не поручишь… Обыщи пока ее карманы, может, там ключи.

Высокий кавказец отобрал сумочку у наркомана, и тот снова подошел к Ирине. Теперь она убедилась наверняка, что курильщик очень слабо соображает, где он находится и что делает. Он обыскивал ее так, будто перед ним стоял мужчина, – похлопывающими движениями рук прошелся по ее груди, талии, животу, бедрам, затем быстро ощупал ее ноги и только затем перешел к карманам пиджака. При этом Ирина явственно ощущала, что ощупывал он ее в совершеннейшем равнодушии ко всему тому, что скрывалось под одеждой, – ее тело его совершенно не интересовало. Ну а уж зачем понадобилось ощупывать ее ноги в тонких прозрачньк колготках, она вообще не могла понять.

Кавказец, видимо, просто автоматически повторил весь когда-то заученный стандартный процесс.

– Ключей у нее нет, – доложил наконец наркоман, разогнувшись, но старший, обнаруживший искомое в сумочке, оттолкнул его в сторону, подошел к двери и вставил ключ в замочную скважину:

– Конечно, в карманах нет, они в сумке у нее лежали, идиот слепой. Заводи!

Ирина даже не успела сообразить толком, что произошло, как уже оказалась в прихожей своей квартиры – это маленький кавказец, зажавший ей рот и шею, на удивление сильным для своей комплекции толчком в мгновение ока зашвырнул ее внутрь. В ту же секунду дверь за ними захлопнулась, и Ирина оказалась наедине со зловещей троицей в собственной запертой изнутри квартире.

– Что вам нужно? Деньги? Что? Я сама все отдам, только не трогайте меня, – тут же заговорила женщина, как только ей перестали зажимать рот.

– Отдашь все, конечно, куда ты денешься, если попросим, – оскалился в противной улыбке старший кавказец. – Но вообще-то мы поговорить пришли. Что-то ты, хозяйка, не слишком радостно гостей встречаешь, а? Или недовольна чем-нибудь?

– Чего вы хотите? Уходите лучше по-хорошему! Я сейчас кричать буду – соседи прибегут, милицию вызовут. Сейчас муж с работы вернется.

– Дура, заткнись! Тебя не просили открывать твою пасть, ясно? – рявкнул на нее старший кавказец. – Мы тебя уже два дня пасем и отлично знаем, где твой муж, где твои дети и даже где твои соседи. Кричи не кричи, все равно на площадке сейчас никого нет, все твои соседи на работе, а муж твой раньше восьми домой не приходит.

– Отпустите меня! Я сейчас сама вам отдам все деньги, что есть в доме. Золото свое… Я все сама отдам, честное слово, только не надо…

– Что нам надо, мы и без того знаем. Али, ты помнишь, что нам надо от этой соски? – снова мерзко засмеялся главарь бандитов.

– Трахнуть ее нам надо, что ли? – вяло поинтересовался наркоман, не желавший из-за такой ерунды, как секс, возвращаться из мира своих грез.

– Умница ты у меня! Аслан, ты посмотри – помнит, хоть и обкурился с самого утра.

– Наверное, когда ощупывал ее – вспомнил, для чего сюда явился. Понравилось, Али?

– Пошел ты… – вяло огрызнулся наркоман, но смысл разговора, видимо, до него дошел – Ирина в первый раз за все это время увидела наконец его осмысленный и заинтересованный взгляд, которым он окинул ее.

Женщине стало страшно:

– Перестаньте! Вы не сделаете этого, ребята, вы же не скоты…

– Заткнись, сучка! – снова рявкнул на нее старший, снимая свой идиотский малиновый пиджак.

– Я больна СПИДом…

– ..А также сифилисом и триппером. Еще что-нибудь нам расскажи! Ты – баба замужняя. Это мы тебе подарим что-нибудь, – подленько осклабился коротышка, которого назвали Асланом. – А ты от нас мужу подарочек сделаешь, ха-ха!

– Иди сюда, покажись!

Высокий подошел к ней, и не успела Ирина поднять руки, как он, захватив ее блузку у воротника, резко дернул ткань вниз, вырывая весь перед блузки.

– Ух ты, какое у нее вымя! – он схватил ее левую грудь, больно сжав плоть двумя пальцами у самого соска.

От боли и брезгливости Ирина забыла страх и ударила кавказца по руке, сбив с груди его ладонь:

– Убери руки!

– Ах ты сука! – не размахиваясь, кавказец коротко ударил ее кулаком в ухо.

Ирина не устояла на ногах. Падая, она ударилась плечом о косяк двери, но сначала этого не почувствовала – так сильно болело в ухе, таким нестерпимым гулом наполнилась голова.

"Убьют! – почему-то сразу решила она. – А на кого я детей оставлю? Павлик рано или поздно все равно женится, и будут они сиротами".

– Вставай! Чего разлеглась, как корова? – словно сквозь вату донеслось до нее приказание высокого. – Не здесь же тебя иметь.

Она попыталась подняться, автоматически поправляя задравшуюся юбку, но тело плохо ее слушалось – сильно кружилась голова, к горлу подкатывала тошнота.

Она не почувствовала, а скорее увидела, словно в кошмарном сне, как приблизились к ней невысокий кавказец и наркоман, как резким рывком поставили ее на ноги и потащили в спальню, на их с Павлом кровать. Почти теряя сознание от страха и беспомощности, еле соображая, что с ней происходит, Ирина почувствовала, как чьи-то руки бесцеремонно, вырывая молнию и кнопки, стащили с нее юбку и тут же рванули тонкое кружево трусиков, грубо обнажая тело.

В ужасе Ирина закрыла лицо руками. Скованная этим кошмаром, будто сошедшим на нее из какого-то фильма ужасов, не имея сил сопротивляться, захлебываясь отвращением, она инстинктивно сжалась, пытаясь превратиться в твердь, в камень, с которым ничего не смогут поделать. Но все те же сильные руки безжалостно раздвинули ее ноги, и она закричала – беззвучно, отчаянно…

– О, бля, смотрите, да у этой сучки менструация! Тьфу, корова, нашла время! – высокого кавказца, первым подступившего к ней, буквально затрясло от отвращения. – Свинья грязная! Как работать с этими бабами?!

– Что теперь с ней делать? – растерянно спросил маленький бандит, удивленно хлопая глазами и бесстыдно рассматривая прокладку Ирины.

– Что, что… – высокий был в ярости. – Разве у нее только одна дырка? Отсосет!

До Ирины, находившейся в прострации, смысл этих слов дошел почему-то сразу. Странно замычав и боясь открыть рот, она поползла из-под высокого, пользуясь тем, что ее ноги отпустили.

Однако кавказец оказался проворнее – он быстро прыгнул ей на грудь, больно придавив коленями к кровати ее руки у локтей. Пошевелить руками, закрыть ими лицо она теперь не могла.

Ирина даже в такой ситуации успела удивиться – когда же этот подонок сбросил с себя брюки, оставшись ниже пояса совершенно голым? Женщина заворочалась, пытаясь сбросить с себя насильника, но он лишь подпрыгнул на ней, еще сильнее придавливая ее своим весом к кровати.

– Куда, сучка? Ты еще не поработала! А ну соси моего красавчика! – чуть наклонившись вперед, бандит обеими руками схватил Ирину за голову, не давая возможности отвернуться, и ткнул членом ей в губы.

Мерзкий хохот мучителей, страшное унижение, невыносимая вонь давно не мытого тела кавказца сделали свое дело. Ирина даже не пыталась сдерживаться – ее вырвало прямо на насильника, на его "мужское достоинство".

– Бля! – заревел тот страшным голосом, соскакивая с женщины как ужаленный и с ужасом рассматривая свои изгаженные гениталии. – Ты что, сука, охренела?!

Ирина не успела защититься – страшный удар пяткой в живот заставил ее сжаться в комочек, повернувшись к мучителю спиной, но спустя еще миг ужасная боль ворвалась в тело сзади, разливаясь обжигающей волной от почки, и она вытянулась на постели, уже не понимая, где у нее больше болит.

Несколько долгих мучительных минут все три бандита избивали женщину – избивали жестоко, стремясь достать до самых чувствительных мест, не смягчая силы ударов.

Ирина, в первые мгновения почти обезумевшая от обрушившейся на нее боли, затем обмякла и лежала пластом, безразлично и безучастно принимая все новые и новые удары. Это тело после того, что с ним проделали, словно перестало быть ее телом.

Растерзанная, измученная женщина лишь удивлялась, почему она не теряет сознания. Ей хотелось отключиться, не видеть, не слышать, не чувствовать рядом с собой этих подонков. Ирина лежала теперь без всякого движения, без звука – будто боксерская груша, брошенная здесь, на кровати, для отработки ударов.

Наверное, ее крики и попытки защищаться воодушевляли бы бандитов, но такая реакция Ирины заставила их в конце концов испугаться.

– Все, хорош, а то сдохнет, а нам это не на руку, – скомандовал высокий.

– Ты же сам начал… – попробовал возразить наркоман, но старший тут же оборвал его:

– Тебя не спрашивают, кто начал! Я сказал – хорош, а то прибьем суку!

– Ладно.

– Сидите здесь, сторожите ее, чтоб не вздумала чего выкинуть, а я пойду помоюсь… Сука, бля, всего изгадила, падла, мыться надо идти…

Что-то еще бормоча по-своему, он ушел в ванную, а Ирина осталась с Асланом и Али.

– Что, Али, может, ты все еще хочешь ее натянуть? – заржал маленький Аслан, похотливо кивая на голое тело женщины.

– Сам лезь, если охота.

– Но ты же хотел!

– А сейчас не хочу.

Ирина слушала все эти разговоры, не в силах даже пошевелиться. Голоса долетали до нее как сквозь стену, и она мало понимала из того, что происходило вокруг нее. Да и вообще ей все уже стало безразлично, и она даже не пыталась прикрыться, спрятаться, бежать.

Она только вглядывалась в лица бандитов сквозь все сильнее заплывающие веки, – чтобы запомнить этих подонков навсегда, чтобы память не подвела ее в тот момент, который обязательно наступит – когда придет их время платить ей по всем выставленным ею счетам.

В том, что такое время придет рано или поздно, Ирина не сомневалась – прощения им быть не могло. Бог этого не допустит…

– Зря! Смотри, как она глазами-то зыркает – горячая, страстная…

– Пошел ты!

– Ладно, не злись… А классно она Ваху обрыгала, а? Он раскатал губу – отсосет, отсосет…

– А он ей не понравился, ха-ха!

– Пошел теперь хрен свой мыть…

– Заткнись, – рявкнул с порога вернувшийся главарь. – Не дорос, падла, меня подкалывать.

– Да я шучу, чего ты… – попытался оправдаться Аслан, отступая от натягивавшего штаны высокого бандита.

– Шутник… Как баба, отошла хоть немножко?

Шевелится? Или сдохла уже?

– Лежит, смотрит.

– Эй, слышишь меня? – наклонился над Ириной высокий, заглядывая ей в лицо.

Ирина хотела бы плюнуть в его мерзкую рожу, но сил у нее хватило лишь на то, чтобы беспомощно замычать, с животной ненавистью прожигая его взглядом.

– Ну, значит, слышишь. Тогда слушай внимательно – это наше первое предупреждение…

– Ты уверен, Что она тебя понимает? – спросил главаря Аслан, с беспокойством глядя на безжизненное лицо их жертвы.

– Хрен ее знает, но мычит же… А не слышит меня, так все равно до ее папашки рано или поздно дойдет, за что его дочку отделали.

– Наверное, – согласился маленький бандит, неуверенно пожимая плечами.

– Ты слышишь, что я говорю? – снова склонился над ней высокий. – Короче, передай папочке, генералу Тихонравову, что это наше первое предупреждение. Срок вышел позавчера, а о новой партии он так и не позаботился. Короче, ему дается еще три дня на размышление…

– Не, срок она точно не запомнит, – протянул наркоман, но Возген только яростно стрельнул в его сторону взглядом, приказывая замолчать.

– Три дня пусть думает. Если он после этого не выполнит свои обязательства, разговор будет уже не только с тобой, но и с твоей дочкой. На этой вот кровати обеих научим мужчин любить. Слышишь, да? Небось и дочка у тебя такая же холодная да неумелая, как и ты? Ничего, с нами она всему научится, специалисткой станет…

– Это уж точно, научим, – со смехом поддержал его маленький. – Даже три дня ждать не хочется ради такого великого дела!

– Короче, не забудь передать все это папашке.

Муса его предупреждал – бизнес шуток не любит, – высокий выпрямился наконец и окинул взглядом тело Ирины, покрытое свежими ссадинами и наливающимися уже синяками. Он сокрушенно покачал головой:

– Эх, а сучка ты ничего. Жаль…

Будем надеяться, что через три дня ты будешь в форме.

– Не говори, такой секс накрылся!

– Пошли, хватит с нее на сегодня. Уверен – мы еще сюда вернемся…

* * *

Сколько времени пролежала без движения Ирина после того, как бандиты ушли из квартиры, она не знала. Она толком не знала, который час, какое на дворе время суток и сколько длился весь этот кошмар. Часы будто остановились для нее, потеряв способность шевелить стрелочками одновременно с тем, как она потеряла способность двигаться и соображать.

Сознание возвращалось к ней медленно. Точнее, не само сознание (сознания она, к сожалению, так и не потеряла), а понимание реальности всего происшедшего.

Наконец в голове ее чуть просветлело, и тогда нахлынувшая на нее острая боль во всем теле оказала странный эффект стимулятора, заставив ее очнуться, выйти из полузабытья и безразличия, которые .владели ею все долгие мучительные минуты, проведенные в квартире вместе с подонками.

Она села на кровати и осмотрелась.

Странно, но довольно богатая обстановка квартиры и всяческие ценности бандитов не заинтересовали. Покидая дом, они не рылись в шкафах и ящиках, поэтому порядок остался ненарушенным, будто в квартире ничего и не случилось.

Зато сама Ирина…

Она не видела еще своего лица в зеркале, но можно было не сомневаться, что зрелище ее ожидало ужасное – стоило взглянуть на ее одежду, точнее, на те жалкие лоскутки, которые от одежды остались.

Синяки и ссадины проступали теперь не только на традиционно "травмоопасных" для женщин руках или ногах, но и на животе, шее, груди.

Ирина взглянула на будильник, стоявший на тумбочке у изголовья кровати, и вздрогнула – стрелки неумолимо приближались к четырем.

Значит, часа через два-три может вернуться Павлик! Если он увидит ее в таком состоянии, с этими синяками, он все сразу поймет… Но рассказать мужу обо всем случившемся с ней Ирина не могла.

Быстро вскочив и превозмогая боль, Ирина бросилась в ванную, по пути стащив с себя остатки одежды и затолкав их на самую нижнюю полку шкафа – так, чтобы муж случайно не наткнулся на них. Потом она выбросит эти лохмотья.

Открыв краны, Ирина залезла в ванну, не дожидаясь, пока та наполнится водой. Странно, но плакать ей не хотелось. А ведь обычно ее нервные срывы кончались продолжительными слезами.

Павлик шутил иногда, что глаза у нее совсем уж на мокром месте – даже в большей степени, чем у других женщин. Особенно его удивляла и веселила способность Ирины плакать не только от обиды или боли, но и от счастья – у нее могли непроизвольно покатиться слезы в самых разных и отнюдь не горестных ситуациях.

Но сейчас слез не было.

Наверное, из-за этого Ирине было вдвойне тяжело – слезы принесли бы ей разрядку, очищение, а теперь получалось, будто все, что случилось с ней, так и остается внутри нее, не находя выхода, не давая облегчения.

Уровень воды в ванне медленно поднимался, заливая ее ноги, живот, грудь. Раньше она никогда не позволяла себе ложиться в ванну в такие дни, но сегодня она чувствовала себя настолько грязной, настолько оскверненной подонками, ее собственное измученное тело вызывало у нее такое отвращение, что она без сомнений улеглась в горячую воду. Пусть вода хоть немного смоет с нее скверну, и никакая зараза к ней не пристанет после того, что она пережила в этот день.

Горячая вода нежно обволакивала ее, постепенно умеряя боль, успокаивая тело и душу, и теперь ее мысли перестали наконец метаться по ничего не значащим деталям и вновь обрели возможность сосредоточиваться на главном – за что? Почему?

Из-за чего?

В чем ее вина?

И тогда она вдруг четко вспомнила последние слова высокого кавказца: "Передай своему папочке, генералу Тихонравову, что это наше первое предупреждение. Срок вышел позавчера, а о новой партии он так и не позаботился. Короче, ему дается еще три дня на размышление… Если он не выполнит за установленный срок свои обязательства, разговор будет уже не только с тобой, но и с твоей дочкой".

Ирина растерянно встряхнула головой.

На самом деле это происходило или нет?

Ей показалось, будто все случившееся с ней – дурной сон, и эти страшные слова пришли к ней оттуда, из страшного сна. Ведь бывает же так, что какие-то отдельные фразы из наших ночных кошмаров закрепляются в голове, и, проснувшись наутро, некоторое время невозможно осознать, в каком мире ты находишься – в мире реального бытия или в мире сна.

Но ее тело, ее мозг свидетельствовали: все, что случилось с ней, – не сон. Кошмар, но не ночной.

И слова бандита – реальность.

Значит, она расплачивалась за дела отца? Значит, это он ее сделал заложницей своих махинаций, своих афер?

И не только ее, Ирину, свою дочь, но и Светланку, внучку, ее дочурку?!

Ужасная догадка оказалась для женщины настолько неожиданной, настолько поразительной, что желание разлеживаться в ванне сразу пропало.

Ей срочно нужно было теперь во всем разобраться.

Наскоро намылившись и смыв пену под душем, Ирина, еще мокрая, завернулась в махровый халат и бросилась к телефону – звонить отцу…

* * *

– Слушаю вас.

– Папа?

– Иришка, ты?

– Я.

– Что ж ты родного отца не узнаешь? Хочешь сказать, богатым буду?

Ирину больно укололи эти слова отца про богатство – ведь в конечном счете именно из-за денег, из-за каких-то его финансовых дел с ней и случился весь этот кошмар.

Однако Ирина сумела сдержаться.

– Откуда мне знать? – пошутила она, постаравшись говорить как можно беспечнее. – Может, и будешь. Я в твои финансовые дела никогда не лезла.

– Какие у меня дела! – воскликнул генерал. – Ты же знаешь, какая у меня зарплата…

Ирина перебила его излияния. Она и раньше не любила, когда отец прибеднялся. Даже вручая ей в качестве подарка на день рождения ключи от машины, даже периодически подбрасывая им "на жизнь" тысячу-другую долларов, он непременно восклицал что-нибудь вроде "последнее отдаю – чего не сделаешь ради любимых детей!" Теперь же его стоны насчет зарплаты ей были и вовсе противны.

– Отец, мне нужно с тобой поговорить. По важному делу.

– Хорошо, дочка, – насторожился Борис Степанович, уловив в голосе Ирины несвойственную ей твердость и решительность. – В чем проблема?

Приезжай к нам вечером, поужинаем. И Светланку с Алешкой возьми и Павлика – если он сможет, конечно… Мы с мамой внуков уже давно не видели – недели две, да?

– Нет, поговорить нужно срочно.

– Говори, раз так.

– Папа, ну не по телефону же!

– Дочь, ну что за спешка? Ты отлично понимаешь, что я на службе. Не могу же я вот так встать, все бросить и уйти! Тем более что у нас каждый день проверки. Время сейчас сама знаешь какое – неспокойное…

– Я хорошо знаю, папочка, какое неспокойное сейчас время. Слишком хорошо знаю.

– Что-то случилось? – голос генерала Тихонравова дрогнул – генерал отчетливо почуял неладное. – Иришка, отвечай, что произошло.

– Приезжай за мной прямо сейчас.

– А где ты?

– Я дома.

– У себя?

– Ну не у тебя же! Приезжай ко мне, папа, я тебе тут же все объясню.

– Что случилось, я спрашиваю? – в голосе Бориса Степановича появились железные командирские нотки, и Ирина, с детства ненавидевшая попытки отца командовать в семье, резко его оборвала:

– По телефону я с тобой разговаривать не собираюсь. Приезжай, поговорим.

– Иринка, – смягчился отец, – но я же волнуюсь за вас, пойми…

– Ничего не случилось, – поспешила она его успокоить. – Просто приезжай, хорошо?

– Хорошо… – неуверенно протянул генерал, и дочь тут же постаралась "дожать" его, чтобы, не дай Бог, он не успел передумать:

– Вот и отлично, вот и договорились. Ты не волнуйся, просто один небольшой, но очень серьезный разговор. Ты приедешь, и мы сразу все решим. Хорошо, папочка?

– Конечно, я уже выезжаю. Но все же согласись, что с твоей стороны так поступать…

– Все. Жду тебя. – И Ирина бросила трубку, не желая продолжать разговор.

Генерал несколько секунд с удивлением смотрел на телефонный аппарат, пытаясь догадаться, что могло произойти с дочерью, – такого обращения с отцом она себе не позволяла еще никогда.

Затем, встрепенувшись, он по внутренней связи вызвал из гаража свою машину, приказав водителю через минуту стоять у выхода из здания штаба.

Ирина тем временем уже нетерпеливо набирала телефонный номер фирмы мужа:

– Павлик?

– Я. Иришка? Ты чего?

Занятые каждый своим бизнесом, днем они редко вспоминали друг о друге. Между ними установился негласный договор не звонить один другому на работу в течение дня, разве что в крайних, экстренных случаях.

Поэтому неожиданный звонок жены сразу же насторожил Павла Снежкова.

– Павел, я звоню, чтобы предупредить – сегодня тебе придется забрать детей из сада…

– Ирина, ну ты же знаешь… – перебил он ее, Даже не дослушав.

– Все я прекрасно знаю, – она тоже не дала ему возможности высказаться.

– ..Мы дописываем программу. Без нее весь контракт к черту, потому как по договору мы не только поставляем технику, но и обеспечение.

– Я не смогу.

– Но Ира! Меня никто не отпустит – горим со сроками, ты же должна понимать.

– Павел, заболела моя мама. Я должна ехать туда, быть с ней рядом. Извини.

– Иришка, но послушай, неужели нельзя ничего другого придумать…

– Послушай лучше ты! Я тебе повторяю еще раз русским языком – у мамы приступ, – Ирина рассердилась не на шутку. – Если ты полный идиот, то объясняю популярно – ей сейчас необходим постоянный уход. Я должна постоянно сидеть рядом с ней. Или ты предлагаешь ее в больницу отправить? Ей там даже воды некому будет подать!

Короче, на несколько дней я переселяюсь к родителям, понял? И сегодня ты заберешь детей – ничего не случится ни с тобой, ни с твоей дохлой фирмой, ни с твоим чертовым контрактом!

– Что ты мне указываешь? Что ты понимаешь!.. – вспылил и Снежков, повышая голос.

– Ты будешь еще и кричать на меня? Мало мне горя с мамой, так еще ты? – Ирине не нужно было даже притворяться – почему-то именно сейчас ее наконец прорвало, слезы хлынули из глаз, а голос пресекся рыданиями.

Муж в последнее время странным образом действовал на нее – с одной стороны, она всегда любила его, с другой – он непомерно раздражал ее своей вечной занятостью, сухостью, деловитостью. Все у него было расписано в органайзере, все должно было происходить по раз и навсегда установленному порядку. Даже любовь у них стала не выражением страсти, а чем-то обязательным и скучным. Она подозревала даже, что занимался он этим с ней исключительно из нежелания потерять потенцию. Как-то раз он вычитал в журнале, что мужчинам после тридцати нужна постоянная тренировка в этом деле, и она хорошо помнила, какое впечатление произвела на него та информация.

Вот и сейчас его голос, его вечные ссылки на невыполненные контракты и горящие сроки, его равнодушие ко всему, помимо его работы, – все это вместе повергло ее в дикую ярость, в одно мгновение вызвав и злость, и слезы.

– Я не кричу… – попытался оправдаться Павел, но она уже не слушала его:

– Заберешь детей, подонок!

– Перестань ругаться.

– Ты не муж! Ты изверг! Я должна все всегда делать сама. До детей тебе вообще дела нет. Плевать тебе на семью, на нас, на моих родителей, на всех… Ты и своих родителей не любишь! Когда ты звонил своей матери последний раз?

– Она мне сегодня звонила.

– Она!

– А что?

– А сам ты почему никогда не позвонишь, не поговоришь, не поинтересуешься, как они живут.

Может, им что-нибудь нужно?

– Да ничего им не нужно. Все у них есть.

– Конечно. Все у них есть, ничего им не нужно. Они не на пенсию живут – на накопленные миллионы. Да? Ты это хочешь сказать? Что ты за человек, Паша, я не понимаю…

– Ирина, ладно, кончай разборки, да еще и по телефону. Я здесь не один, извини.

– Я разборок и не устраиваю, – она попыталась взять себя в руки и подавить рыдания. – Я вообще, честно говоря, на тебя уже мало надеюсь.

– В каком смысле?

– Во всех. В ведении хозяйства, в воспитании детей, во всем. Ты думаешь, если купишь на день рождения Алешке конструктор за сто баксов, так ты уже и замечательный отец? Что он будет тебя любить всю жизнь за это?

– А что, я сделал плохой подарок? Или ты хочешь сказать, что я не люблю своих детей?

– Да не о том я. Я про то, что детям нужен отец, а не только приходящий папа.

– Как это – "приходящий папа"?

– Когда они тебя видят?

– В смысле?

– Утром они еще не проснулись, а ты уже ушел, вечером пришел, когда они уже спать идут…

– В воскресенье мы всегда в парк ходим.

– Что с тобой разговаривать?! Ты хоть один вечер с ними проведи. Посмотрите вместе телевизор, постройте из своего конструктора что-нибудь.

Научи Светочку читать, ей уже пять лет как-никак. Ну, хоть что-нибудь сделай!

– Я что, против? – в голосе Павла послышалась тоска – он страшно не любил, когда его воспитывали. – Но у меня работа…

– У всех работа, ясно? Но человеком при этом можно оставаться. Зачем ты семью заводил? – – Я же работаю, чтобы приносить в дом деньги! Ты думаешь, мне самому в кайф просиживать днями в офисе, света Божьего не видеть?

– Не знаю, Паша, – задумчиво ответила Ирина, уже успокоившись. – Мне все чаще кажется, что компьютер свой ты любишь больше нас всех. Ему, по крайней мере, ты отдаешь все свое время. Его ты уважаешь, его ты понимаешь. А мы… Мы у тебя для мебели. Просто как необходимая каждому мужчине твоего возраста деталь. Без семьи неприлично, еще что-нибудь не то подумают, вот ты и завел нас.

– Ирина, ну как тебе не стыдно говорить такое?

Ты же прекрасно знаешь, как я вас всех люблю.

– Знаю?

– Конечно, знаешь!

– Ладно, Паша, давай не будем об этом… Поговорим лучше потом как-нибудь.

– Конечно.

– Нам с тобой многое нужно выяснить…

Со стороны могло показаться, будто Ирина сознательно использовала классический женский прием – если нужно от мужчины чего-то добиться, надо сначала дать ему почувствовать, насколько он нехороший и насколько женщина из-за него несчастна.

Но, видит Бог, получилось у нее это не нарочно!

Наверное, просто сама природа закладывает в женскую логику и способ мышления определенный процент коварства, и мужчины в итоге устоять против женщины не могут.

– Но это потом. А пока прошу об одном – забери вечером детей из сада. Хорошо, Павлик?

– Ну конечно, раз нужно…

– Очень нужно. Я еду к маме. Позвоните мне туда, когда придете домой, хорошо?

– Хорошо.

– Сваришь им макароны, сосиски… Найдешь, чем поужинать, холодильник не пустой.

– Конечно.

– Ну все, договорились.

– Ладно.

– Я тебя люблю, Паша. Ты у меня все-таки хороший. Извини, если что лишнее сказала…

– Да нет, ты во многом была права. Может, слишком эмоциональна, это другой вопрос, но в логике тебе не откажешь. Наверное, и в самом деле мне нужно внести кое-какие коррективы в способ жизни и общения с вами…

– Все, Пашенька, – она не в силах была выслушивать его сейчас. Даже его лексика ее раздражала. – Пока, я поехала. За мной папа заедет, так что машина останется у подъезда. Присматривай за ней, хорошо?

– Хорошо.

– Все. Пока. Звоните мне… – Ирина повесила трубку первой.

За оставшиеся до приезда отца несколько минут она успела лишь надеть спортивный костюм, кроссовки, прибрать кровать, поменяв на ней постельное белье, и немного обработать крем-пудрой лицо, чтобы не нагонять страху своими синяками. Нацепив большие темные очки, Ирина посмотрелась в зеркало и, решив, что теперь готова к разговору с отцом, с нетерпением ожидала его появления, время от времени нервно посматривая на часы. Долго ждать себя Борис Степанович не заставил, и как только раздался звонок в дверь, Ирина, не впуская отца в квартиру, спустилась с ним к его служебной черной "Волге".

В машине за все время пути она так и не сказала отцу ни слова, на все его расспросы о том, что же все-таки случилось, отвечая лишь красноречивым взглядом на водителя-солдата и молча отворачиваясь к окну…

* * *

Галина Игнатьевна очень удивилась, увидев на пороге мужа и дочь. Во-первых, они пришли вместе, во-вторых, в рабочее время, что уж совсем не вписывалось ни в установившийся порядок вещей, ни в их привычки.

– Здравствуй, доча, – поприветствовала женщина Ирину, подставляя ей щеку для поцелуя. – Что за праздник у нас сегодня? Чего это вы парами ходите?

– Привет, ма.

– Да вот, Галя, чудит наша дочь что-то… – заговорил, снимая китель, Борис Степанович, но Ирина не дала ему закончить фразу:

– Мам, нам с папой нужно обсудить кое-какие дела, поэтому я попросила его уйти с работы пораньше.

– Что это за дела у вас такие? – мать подозрительно разглядывала лицо дочери, прикрытое темными очками, которые Ирина явно не собиралась снимать даже здесь, в квартире. – Что-нибудь произошло?

– Да нет, что ты! Просто мне нужно посоветоваться с ним. Это касается моей работы.

– А-а! – протянула недоверчиво Галина Игнатьевна. – Ну тогда другое дело…

– Твоей работы? – переспросил Борис Степанович, так и не сумев скрыть удивления в голосе. – А что, у тебя там всегда все так секретно?

– Что, Боря, за секреты?

– Она не захотела со мной разговаривать по телефону. Потребовала личной встречи, причем не у себя дома, а здесь, у нас, – объяснил Тихонравов, вопросительно взглянув на дочь. – Может, Ирина, пора раскрыть карты?

– Папа, какие карты? О чем ты? Сейчас я тебе все расскажу, – мягко улыбнулась дочь отцу и, повернувшись к матери, ласково обняла ее за плечи:

– Мам, так получилось, что мне несколько дней придется пожить у вас.

– Ты посорилась с Павликом?

– Да нет.

– Тогда в чем дело?

– Ну, я не то чтобы поссорилась…

– А что?

– Я хочу дать ему возможность несколько дней поуправляться дома самому – кормить детей и заниматься с ними, самому готовить ужин. Пусть соскучится, в конце концов это ему пойдет только на пользу.

– Иришка, мне кажется, ты избрала для воспитания мужа не те методы, – укоризненно поджала губы Галина Игнатьевна. – И вообще приставать к мужчине по поводу того, что он редко бывает дома, по меньшей мере некорректно. Ты же знаешь, как мы жили с твоим отцом, когда он еще не был генералом…

– Мама, я все знаю, – перебила ее дочь. – Может, я и не права, но хочу попробовать и этот метод.

– Поступай как знаешь.

– Мам, и я попрошу тебя еще об одном одолжении – не подходи к телефону первой, ладно?

– А это еще почему?

– Я сказала Павлу, что у тебя приступ…

– Ира, разве так можно? – строго вмешался в разговор женщин генерал. – Знаешь, как это называется? "Накаркала"! А вдруг и впрямь маме станет хуже…

– Папа, не говори глупостей, – состроила недовольную гримасу дочь. – Что-то раньше я не замечала, чтобы ты был настолько суеверным.

– Стареем, Ирина, что сделаешь! – развел руками Борис Степанович.

– В общем, я сама буду брать трубку, мама. И не удивляйся, если стану рассказывать Павлу какие-нибудь подробности о твоей болезни.

– Господи, делай что хочешь! – Галина Игнатьевна, совсем расстроившись, растерянно всплеснула руками. – Не буду я вмешиваться в вашу жизнь.

Потом скажешь, что это я тебе ее поломала.

– Ну что ты, мама!

– Будешь есть сейчас? Греть ужин? – Галина Игнатьевна повернулась к мужу, надеясь хоть на его лице прочитать разгадку всех ребусов, которые загадала им сегодня дочь. Но и Борис Степанович, судя по всему, мало что понимал во всем происходящем. Он недоуменно пожал плечами:

– Нет, наверное. Пойду поговорю с ней. Потом уж вместе поужинаем…

* * *

– Все, дочь, – решительно сказал Борис Степанович, как только они с Ириной остались наедине в его кабинете, – кончай ходить вокруг да около, говори толком – что стряслось? Зачем я тебе срочно понадобился? У тебя что, финансовые неприятности? Тебе нужны деньги?

– Не надо мне твоих денег.

– Тогда что же?

– Смотри! – с этими словами Ирина сняла свои огромные очки и повернулась к отцу.

Здоровенный синячище под левым глазом уже вполне "созрел", налившись густой синевой, которая проступала даже сквозь толстый слой крем-пудры. Таким же образом замаскированная ссадина на правой скуле могла бы быть почти незаметной, если бы не набрякшая на скуле опухоль, нарушавшая все пропорции лица.

Лицо дочери было ужасно, и Борис Степанович отвел глаза, не желая все это видеть.

– Нравится? – прозвучал в наступившей тишине вопрос дочери, и генерал вздрогнул: сколько в ее голосе было ненависти, упрека, жестокости!

– В каком смысле? – пробормотал Тихонравов, не зная, как реагировать.

– В прямом. Тебе нравится, как меня разукрасили? Тебе нравится, что у меня все тело в таких синяках? Тебе нравится, что меня чуть не изнасиловали втроем? Тебе нравится, что меня заставляли сосать хрен?

– Иришка, что ты говоришь…

– То, что было!

– Когда?

– Пару часов назад.

– Где?

– В моей собственной квартире. Меня поджидали трое кавказцев. Эти черные обезьяны точно знали, чего хотели. Они ждали именно меня.

– Но я тут при чем? Почему ты разговариваешь со мной в таком тоне, Иринка?

– Знаешь почему, папочка? Потому что это все из-за тебя, из-за твоих проклятых дел. Это потому, что ты никак денег досыта не нажрешься…

– Ира, помолчи!

– Сам помолчи! Знаешь, что эти подонки сказали мне напоследок?

– Что?

– Чтобы я передала тебе привет. Что ты не выполнил какой-то контракт, просрочив договор, и что это для тебя последнее предупреждение.

– Но почему они поступили так? Ты-то тут при чем? – Борис Степанович побледнел. Он сразу понял, чьих рук это дело, и оценил, насколько серьезна сложившаяся ситуация. А ведь он до последнего не верил, что Муса сможет оказаться настолько подлым, что он на самом деле осуществит свои угрозы в отношении его семьи!

– Я не знаю, папочка, при чем тут я. Я и пришла к тебе, чтобы узнать это.

В комнате воцарилось тяжелое молчание.

Тихонравов пытался лихорадочно обдумать сложившуюся ситуацию, найти выход из нее, преодолеть цейтнот, в котором он оказался.

Заявить в милицию? Да ведь сам по уши в дерьме, повязан настолько, что не сможет сделать этого никогда! Иначе сидеть ему до конца дней своих.

Попытаться еще раз договориться с Мусой? Но ведь только несколько дней назад беседовали! Тогда Багиров вроде бы все понял, а на самом деле вон что вытворяет!

Поискать конкурирующую команду? Натравить на Багирова таких же бандитов, как и он сам? Но где их искать? Сколько это будет стоить? Да и где гарантия, что не влипнешь в еще худшую историю, чем теперь?

Бежать? Но куда? Как?

Борис Степанович понимал, что выхода нет.

Точнее, выход был один – достать наркотики хоть из-под земли. Но в том-то и дело, что достать их сейчас он не мог никак – от него теперь ничего не зависело.

Ирина молча смотрела на отца.

Она знала его слишком хорошо и теперь, рассматривая его лицо, на котором отражались все его мысли, могла почти со стопроцентной точностью сказать, о чем он так мучительно размышляет. Она видела, как нелегко ему сейчас, но ни на мгновение жалость к этому родному для нее человеку не закралась к ней в сердце – слишком уж свежи были воспоминания о кошмаре, слишком сильно еще болело все ее тело.

Она же и нарушила молчание первой, заметив, что растерянность отца не уменьшается, что никакая спасительная мысль не приходит ему в голову:

– Более того, папочка. Они сказали, что вернутся через три дня.

– Что?

– И тогда меня изнасилуют уже на все сто процентов, а кроме того… – она осеклась, не находя в себе сил выговорить то, что было ужаснее всего, однако все же превозмогла себя:

– ..а кроме того, рядом со мной, на той же самой кровати, они то же самое проделают со Светланкой…

– Что?!

– То, что слышал!

– Не может быть!

– Может! Может, гад! – закричала Ирина, будучи уже не в состоянии говорить спокойно. – Может, и все это обязательно случится, я чувствую это.

– Тише, тише, Иринушка, успокойся, доченька… – заметался Борис Степанович, бросившись к дочери, но она лишь гадливо оттолкнула его, взвизгнув:

– Отойди от меня? Убери свои руки! Это твои дружки насиловали меня!

– Что здесь происходит? – заглянула в комнату Галина Игнатьевна, напуганная доносившимися из кабинета криками. – Что за шум?

– Выйди отсюда!!! – рявкнул на нее генерал Тихонравов, и голос его был столь страшен, что обычно строптивая и неуступчивая жена мгновенно исчезла за дверью, старательно прикрыв ее за собой.

– Чего ты на мать кричишь? Она же ни в чем не виновата… – сквозь слезы упрекнула отца Ирина, но он не слушал и ее.

– Я сейчас поеду и во всем разберусь. Слышишь меня? Я обещаю, что с вами ничего больше не случится. Я решу все вопросы, и все снова будет хорошо.

Он вскочил, бросился к шкафу и начал снова надевать свой генеральский китель, но Ирина преградила ему дорогу из кабинета, встав у него на пути.

– Подожди, отец!

– Не волнуйся ни о чем, девочка моя, я все сейчас решу, все будет хорошо…

– Подожди! Сначала ты расскажешь мне все-все. Я должна знать, что происходит, кто нам угрожает, насколько это все серьезно. Я должна знать, в конце концов, с кем ты ведешь дела, куда ты сейчас хочешь поехать.

– Ирина, я не уверен, что тебе это следует знать.

Понимаешь, это очень запутанная история…

– А я уверена! Это уже не только твое дело.

Оно слишком уж тесно, – она с кривой улыбкой коснулась своей щеки, – слишком тесно затрагивает мои интересы. Оно вплотную угрожает моей дочери. Подо что ты нас подводишь? Кому подставляешь, папа? Как ты можешь…

– Ладно, я скажу.

Генерал в один миг сник, подошел к бару и извлек оттуда бутылку водки.

– Ты и мне налей чего-нибудь для разрядки, – тихо попросила дочь.

– Что ты будешь?

– Что угодно. Хоть водку.

Борис Степанович наполнил две рюмки, одну подал дочери, вторую одним махом выпил сам и, налив себе еще порцию, уселся на диван, согревая хрусталь в ладони.

– Садись, Иринка.

– Ладно, – дочь опустилась на диван рядом с ним и положила руку на его плечо. – Что, пап, это очень страшно?

У нее уже не было на него злости. Ярость ее вспыхнула и тут же прошла, вылившись в крике, а теперь, сидя на диване рядом с отцом, она смотрела на него со смешанным чувством досады и жалости.

Какой он уже старый! Куда он лезет со своим-то здоровьем! Когда же он успокоится, уйдет на пенсию? Ведь и денег скопил больше чем достаточно. Хватит и самому до самой смерти, и внукам останется. Да и невозможно заработать все деньги, которые только есть в мире, надо уметь когда-то и остановиться.

– Да, доча, влипли мы все здорово, – обреченно вздохнул Тихонравов, выпив вторую рюмку.

– Что у вас за бизнес? Какое-то вооружение налево толкаете? Цветные металлы? Или что-то связанное с экспортом, с грузоперевозками?

– Вот-вот, с перевозками.

– Пап, говори толком.

– Я – главное звено в транспортировке наркотиков из Таджикистана.

– Ты что, папа?! – Ирина испугалась не на шутку. Она ожидала чего угодно, но только не этого. Если продажа оружия или использование каких-то его служебных возможностей в корыстных – Только за одну партию?

Вместо ответа Тихонравов лишь грустно улыбнулся, потрепав дочь по плечу:

– Выпьешь еще?

– Нет, – ошарашенная произнесенной цифрой, Ирина задумчиво смотрела в пол, разглядывая узор ковра. Конечно же, она слышала о том, что деньги в таких количествах существуют, неоднократно видела и счета, проходившие через их рекламное агентство, оплаченные в банках счета-фактуры, гарантийные письма от солидных фирм-клиентов. Однако в ее сознании подобная сумма увязывалась лишь с крупным и прибыльным бизнесом, которым занимаются серьезные легальные корпорации. А здесь ее родной отец ворочал у нее под носом такими деньгами, и, как она понимала, вряд ли эти деньги находились на чьих-нибудь счетах – в наркобизнесе, по всей видимости, работают только с наличкой.

Увязать всю полученную информацию со скромной фигурой Бориса Степановича она никак не могла.

– А я выпью.

– Подожди, не пей, папа. Давай с тобой сначала что-нибудь придумаем.

– А она меня не берет, – генерал подошел к бару и опрокинул в себя еще одну порцию водки, даже не поморщившись.

– И все же, отец, я пока не поняла, в чем проблема? Что от тебя требуется?

– Ну как же не поняла? Смотри – здесь мне не платят за уже доставленный товар. Так?

– Да.

– Там, в Таджикистане, привезли новую партию, но денег за нее не получили, так как я не смог перевезти своим людям туда деньги отсюда.

– Конечно, с тобой же не рассчитались.

– И уже не рассчитаются. Ну да ладно. Если бы меня предупредили заранее, я бы нашел выход…

– Ты смог бы наскрести всю сумму на новую партию? Сотню и больше тысяч долларов?

– Смог бы, дочь, – спокойно ответил генерал. – Но не в этом дело. Просто меня не предупредили. Меня подставили, думая, что я догадаюсь заплатить своими. А я, как дурак, все ждал оплаты и не предпринимал никаких шагов там, на юге. В итоге там, в горах, происходят очень неприятные вещи…

– Что именно, папа? Рассказывай уж все до конца. Давай без секретов.

– Иринка, эта информация уже сама по себе штука опасная. Ее не стоит знать.

– Папа!

– Короче, мой поставщик в результате боевых действий нашего спецназа был убит.

– Значит…

– Нам поставлялись наркотики из Афганистана, с подпольных заводов.

– Вы работали с моджахедами? С "духами", как их называли во время афганской войны?

– С ними, дочь. И полевой командир, который провозил наркотики через границу, был убит в бою, по сведениям разведки. Разгромлена и пограничная застава в горах, командир которой являлся моим человеком.

– То есть, другими словами, являлся звеном в вашей цепочке по транзиту наркотиков?

– Да. Этот офицер пропал без вести. Найти его никто не может. Да и как найдешь его в горах?

– С вертолетов, например. ;

– Ты, дочка, боевиков насмотрелась. На самом деле все куда сложнее… А может, он уже где-нибудь "за речкой" сидит да к переезду в Швейцарию готовится.

– За какой речкой?

– В Афгане, значит… Короче, самое противное во всей этой истории то, что в кутерьме потерялась та партия наркотиков. Ее искали и у разбитых моджахедов, и у расстрелянных спецназовцев, и на раздолбанной в пух и прах заставе – нет нигде, как сквозь землю провалилась! Уже привлекли всех, кого только можно, даже самые слабые и ненадежные группы оппозиции, лишь бы только напасть на след этой партии!

– Так купите новую, и дело с концом!

– У кого?

– Ну хоть у кого-нибудь… Неужели в Таджикистане так трудно найти наркотики? Газеты почитаешь, так там они чуть ли не на каждом шагу…

– Я повторяю, мой поставщик убит, а где он брал наркотики, я могу только догадываться. Иринка, ты не понимаешь, что Восток – дело тонкое, Там связи нарабатываются месяцами, если не годами. Там без взаимной проверки не сделаешь и шагу. Только когда тебе начнут доверять, только .тогда с тобой начнут работать. А что ты мне предлагаешь – приехать туда, найти первого попавшегося "духа" и предложить ему поставлять для меня наркотики? Да откуда он их возьмет? Что, у каждого "духа" свой собственный завод, который стоит миллионы долларов? Или свои подпольные лаборатории с классными химиками? Мы же, Иринка, получали не сырье, потому и прибыль хорошую имели. У нас был уже чистенький, отличного качества морфин. Тем более где его найти такими партиями, какие нужны нам?!

– Так что же делать, папа?

– Не знаю.

– А куда ты собирался идти?

– К тем людям, которые ждут от меня этой партии. Нужно еще раз попробовать договориться.

– А это они.., приходили сегодня ко мне? – с запинкой спросила Ирина, хотя ответ знала заранее. – Ты к ним пойдешь?

– Я не знаю, кто именно был к тебе заслан. Не думаю, что кто-то из близкого окружения Мусы, скорее какие-нибудь мелкие сошки…

– Ты сказал – Мусы?

– Да, его зовут Муса Багирович Багиров. По крайней мере, именно так он всем представляется.

Уголовный авторитет, из чеченцев.

– Папа, зачем ты с ними связался? – после некоторого раздумья спросила дочь. – Ко мне сегодня приходили тоже кавказцы. Они – звери.

– Доча, пойми, куда бы я девал наркотики?

Сам ходил бы продавать, что ли? Они – мои покупатели…

– У меня такое чувство, что они, конечно, покупатели, только товар – ты и твоя семья.

Тихонравов вздрогнул и, странно взглянув на дочь, тут же опустил голову. Сначала ему захотелось ответить ей как можно резче. Мол, не мальчик он, чтобы она так с ним разговаривала. Мол, сама ведь тоже любила пользоваться всеми теми благами, которые давал им наркобизнес. Мол, не тебе, дочери, судить отца и выговаривать отцу. Но, поразмыслив мгновение, он вдруг понял, что Ирина полностью права.

Да, конечно, он привык называть Мусу партнером по бизнесу, и сам Багиров при случае всегда любил подчеркивать их якобы равные отношения.

Но, как оказалось, равенство продолжается лишь до определенного момента, ведь Багиров от него, Тихонравова, не зависел ни на мгновение, ни на доллар. Ну потеряет он, к примеру, одного поставщика наркотиков – тут же найдет нового. Не в Таджикистане, так в степях Казахстана. Не морфин будет получать, так коноплю или мак. В конце концов, если совсем уж не выгорит с наркотиками, займется чем-либо иным, а возможно, что и давным-давно занимается, контролируя, к примеру, проституцию, или вывоз цветных металлов, или просто какой-нибудь из московских рынков.

Генерал "взять за жабры" чеченца не мог никак. Единственной реальной угрозой для Багирова была бы явка Тихонравова с повинной в Федеральную службу безопасности или в отдел по борьбе с организованной преступностью. Но и в таком случае самому генералу неприятностей светило бы куда больше, чем чеченцу, которого защищали бы лучшие адвокаты и который не жалел бы денег на подкуп суда и следствия. Багиров же мог держать его, Бориса Степановича, голыми руками – стоило лишь чуть-чуть нажать на болевые точки, как сегодня с Иринкой.

Да за дочь или за внучку генерал мог пойти на что угодно, это было ясно как день!

Багиров, похоже, не сомневался, что после сегодняшнего предупреждения Тихонравов зашевелится в два раза быстрее и добудет в конце концов эти проклятые наркотики хоть из-под земли. И самое печальное состояло в том, что чеченец был абсолютно прав. Другого выхода у Бориса Степановича не имелось.

Поэтому Тихонравов не стал сейчас спорить с дочерью, не стал доказывать ей, что он играет не последнюю роль в бизнесе, что он не просто пешка в игре чеченца.

Да и как, с помощью каких аргументов доказывать?

Доказать сейчас что-то он, собственно, мог единственным способом – обеспечить семье Иринки полную безопасность, отвести страшную угрозу, столь реально и неотвратимо нависшую над головами самых близких для него людей.

– Ирина, – наконец поднял голову генерал, – я сейчас еду к Багирову. Знай об этом на всякий случай. Матери ничего пока не говори, хорошо?

– Конечно.

– Ты будешь у нас ночевать?

– А как я, по-твоему, появлюсь перед Павликом в таком виде? Что я ему скажу?

– Хорошо. Жди тогда здесь моего возвращения. Попробую все уладить.

– Каким образом?

– Попрошу отсрочки.

– А если…

– Никаких "если"! – жестко сказал генерал, и в его голосе вновь появились командирские нотки. Видимо, Борис Степанович принял решение и сейчас концентрировал все свои силы на его выполнении. – Отсрочку он мне даст, никуда не денется. А сам я за это время полечу в Таджикистан и найду-таки там этот проклятый морфин.

– Я верю в тебя, папа! – Ирина подошла к отцу и обняла его за шею, спрятав лицо у него на груди. – Ты никогда нас не подводил, значит, и на этот раз защитишь.

– Конечно, доча, а ты сомневалась?

– Нет, ни секунды. Поэтому и приехала к тебе, как только все случилось…

– Вот это правильно, Иришка.

– Я вот только не знаю, что маме сказать, когда она синяки заметит?

– Давай вместе что-нибудь придумаем… Может, на Павлика все свалить?

– Да ты что! – у Ирины даже округлились глаза от ужаса. – Он на такое не способен.

– Ну и что? А тут, скажем, пришел, мол, пьяный, несколько раз ударил, когда ты его стала ругать. Поэтому, мол, ты и к нам перебралась на время.

::

– Нет, ни за что. Во-первых, не правдоподобно. А во-вторых, мама за такие дела Павлика никогда не простит, на порог не пустит.

– Тоже верно.

– Нужно придумать что-то другое.

– Дочь, я, кажется, придумал.

– Что же?

– Чем больше ложь похожа на правду, тем она убедительнее. Это старый закон всех лжецов всех времен и народов.

– Ну?

– Вот так мы и скажем маме – какой-то подонок в подъезде пытался тебя изнасиловать. Ты отбивалась изо всех сил, тогда он врезал тебе несколько раз, а когда ты начала кричать, он испугался и убежал. Как только ты добралась до своей квартиры, так сразу позвонила мне, чтобы я срочно приехал. Таким образом, все будет сходиться – и твои синяки, и вранье Павлу насчет маминой болезни, и нежелание появляться дома, пока синяки не пройдут. Ну как я придумал?

– Гениально, папочка! Только, чур, Павлику никогда про все случившееся не говорить ни слова. Ему нельзя об этом знать. :

– Ладно… Ну, я поехал, Иринка. Маме скажешь, что я на работу отправился, что у меня там еще срочные дела есть. Я и на самом деле обязательно должен заскочить в свой кабинет.

– Зачем?

– Позвоню в Таджикистан, подгоню их еще раз…

* * *

Багирова Тихонравов обнаружил все в том же загородном ресторанчике.

Иногда у генерала складывалось впечатление, что уезжал отсюда Муса очень редко – лишь в крайних, экстренных случаях. Ранее присутствие в ресторанчике Мусы Багирова Борис Степанович безошибочно определял по фигуре Мансура, неотлучно маячившего у дверей, которые вели из зала в служебные помещения. Именно там принимал своих посетителей Муса Багирович, и вход в его апартаменты дозволялся лишь с разрешения Мансура – личности крайне колоритной, чрезвычайно удачно и гармонично ухитрявшейся соединять в себе черты и телохранителя Мусы, и его друга, и его брата, и его помощника, и его верной сторожевой собаки.

Сейчас знакомой спортивной фигуры Мансура у дверей не было, и Тихонравов еще раз с сожалением подумал о том, как не вовремя, получив партию наркотиков, погиб этот чеченец, унеся с собой в могилу свидетельство честности генерала перед своим партнером.

За столом у дверей сидели трое чеченцев, о чем-то вполголоса разговаривая. Никого из них Борис Степанович в лицо не знал и в охране Мусы не видел, а потому не смог понять, на месте ли главарь мафии.

Тихонравов сделал несколько шагов к заветным дверям и тут же понял – по тому, как напряглись чеченцы и как резко преградил ему вход один из них: Муса действительно здесь, сидит себе в своей потайной комнатке.

– Вы к кому? – довольно почтительно спросил преградивший ему дорогу чеченец, явно завороженный кителем и лампасами генерала.

– Муса Багирович на месте?

– А вы к нему?

– Да.

– Как мне доложить о вашем приходе? – так и не ответив, на месте ли Муса, корректно поинтересовался чеченец.

Борис Степанович задумался лишь на мгновение. Фамилии своей здесь, в этом ресторане, ему называть не хотелось ни в коем случае – мало ли кто мог оказаться среди немногочисленных посетителей? Ну а клички, или "погоняла", как называют свои прозвища уголовники, у него не было – до такого позора он еще не докатился.

– Скажите Мусе Багировичу, что пришел генерал, – нашелся наконец Борис Степанович. – У нас с ним есть общее дело. Он поймет.

Уже через несколько минут Тихонравова ввели в знакомую комнату, где за уставленным как всегда великолепными закусками столом восседал чеченец.

– Здравствуйте, Муса Багирович, – почтительно начал было Борис Степанович, но радушного приема на сей раз от Мусы не дождался:

– Чего приперся без предупреждения и без приглашения? Принес товар?

– Нет…

– Так что тебе здесь нужно?

– Поговорить, Муса Багирович, – сдержал ярость генерал, но эта ярость не укрылась от внимания хитрого чеченца. Чуть заметная улыбка тронула губы Мусы, и Багиров поспешил изменить тон:

– Извини, Борис Степанович, что-то устал я за последнее время. Сегодня вообще никаких гостей не ждал. А тут ты пришел так неожиданно…

– Вы хорошо знаете меня, Муса Багирович, я никогда бы вас не потревожил, если бы не…

– А что-то случилось?

– А вы будто не знаете! – с раздражением бросил Тихонравов, не сумев сдержаться.

– Нет, мне пока никто ничего про вас не докладывал. Что-нибудь с товаром?

– При чем тут товар! Мою дочь…

– Борис Степанович, вы мне не тесть, и ваша дочь меня интересует мало. В поле моих интересов находятся только наркотики, которые вы мне никак не можете доставить. А при чем здесь ваша дочь?

– Но ее чуть не изнасиловали сегодня днем какие-то подонки по вашему приказу! – рявкнул во весь голос генерал, сжав кулаки. – И пригрозили, что изнасилуют не только ее, но и мою внучку!

– Что вы говорите?!

– Не издевайтесь надо мной, Муса Багирович! Вы ведь все знаете, все делалось по вашему указанию. И я пришел, чтобы попросить вас вмешаться…

– Ладно, генерал, чего стоишь на пороге да кричишь через всю комнату? Раз пришел ко мне – проходи, садись вот тут, рядом, отведай чего-нибудь из моей скромной пищи, – Багиров любил резко менять тему разговора, сбивая собеседника с мысли и запутывая его.

– Да нет, – вмиг растерялся генерал, – я ведь только на секундочку…

– Ну как знаешь, Борис Степанович… Так говоришь, дочь твою чуть не изнасиловали? А почему, собственно, не изнасиловали по-настоящему?

Я же им четкий приказ отдал, как же они посмели ослушаться…

Тихонравов остолбенел.

Он знал, что чеченец – гад, каких поискать, но все же не ожидал, что Муса поведет себя с ним так бесцеремонно и нагло. В какое-то мгновение кулаки Тихонравова сжались и он готов был броситься на Багирова, чтобы месить его ненавистную морду изо всех сил без остановки до тех пор, пока последние признаки дыхания не покинут тело подонка.

Однако не зря Борис Степанович был в недалеком прошлом военным летчиком – он все же умел управлять своими нервами и эмоциями. Генерал успел остановиться, успел подумать о том, что ничем хорошим ни для него самого, ни для его семьи эта минутная вспышка не закончилась бы.

Глубоко вздохнув и приказав самому себе оставаться спокойным, генерал произнес, горько усмехнувшись:

– Муса Багирович, но мы же с вами цивилизованные люди! Зачем прибегать к подобным методам?

– А чтобы ты понял, Борис Степанович, что я не шучу. Чтобы быстрее шевелился.

– ; – Хорошо, если так, то я все прекрасно понял.

Я и без этого понимал, что вы человек серьезный.

– Да? В самом деле? Так что же ты порошок до сих пор не доставил, если такой понятливый?

– Муса Багирович, – Тихонравов слегка перевел дух – ему показалось, что разговор сворачивает наконец в более конструктивное, деловое русло, и он немного успокоился. – Муса Багирович, давайте будем разговаривать как деловые люди. Как два партнера, занятых общим делом.

– Давай, генерал. Кто же против?

– У меня по не зависящим от меня обстоятельствам, я подчеркиваю – по не зависящим от меня, произошел сбой. Нового поставщика мы пока найти не смогли, старый уничтожен. Пропала и последняя партия наркотиков, которая предназначалась для вас. Вы же знаете, Муса Багирович, что лукавить мне не приходится. Я никому больше не смог бы отдать партию. Она – ваша, но мне нужно время, чтобы ее найти.

– Я же давал тебе время.

– Его оказалось недостаточно. Не все делается так быстро, Муса Багирович, тем более на таком огромном расстоянии.

– Хорошо, допустим, – бандит задумался, и Борис Степанович решил, что проблема все же будет улажена и отсрочку получить ему удастся.

Лишь бы только Муса не психанул, не взбесился!

Следовало вести себя крайне аккуратно, очень точно подбирая каждое слово, каждый свой аргумент.

– И сколько же времени тебе еще нужно? – спросил Муса.

– Точно ответить не могу.

– Как это? Что же, я должен ждать бесконечно долго? Как говорится, у моря погоды?

– Нет, конечно. Буквально послезавтра я сам вылечу в Таджикистан с проверкой. Там, на месте, и решу все вопросы. Вернусь – сразу свяжусь с вами.

Багиров испытующе смотрел на генерала:

– То, что сам полетишь и будешь разбираться в делах на месте – это хорошо. Но…

– Что?

– Но сколько продлится твоя командировка?

Неделю? Месяц? Два? Полгода?

– Максимум три – пять дней.

– Ну-ну…

Чеченец, сидя с внешне совершенно равнодушным видом, напряженно думал, лихорадочно пытаясь решить, как себя повести с этим генералом.

С одной стороны, Тихонравов совсем не нравился Мусе. Ну не лежала у него душа к людям, которые с легкостью забывают о таких, казалось бы, обязательных человеческих качествах, как гордость, чувство собственного достоинства! Иногда Багирову даже хотелось нарочно унизить Тихонравова как можно сильнее и безжалостнее, чтобы пробудить хоть что-то в его душе, чтобы увидеть, как злится, как психует этот высокопоставленный военный. Чеченец испытывал почти садистское удовольствие, наблюдая, как лебезит перед ним этот заслуженный и смелый в общем-то человек, сумевший сделать военную карьеру без всякой протекции.

С другой стороны, Муса чувствовал, что "болевая точка", которую он обнаружил у генерала – его дочь, внуки, семья, – оказалась слишком "болевой". Чрезмерно резкий нажим на эту точку мог привести к необратимым последствиям – генерал мог выйти из подчинения, мог преодолеть свои слабости, и тогда, как это ни удивительно звучит, стать опасным для самого Багирова, который здесь, в Москве, не боялся никого и никогда. Это как со служебной собакой – тренируй ее, воспитывай в ней жестокость, реакцию, злобу, заставляй драться с другими собаками и натравливай ее на чужих людей, но никогда не бей ее сам, чтобы в один прекрасный момент ее клыки не сомкнулись на твоей шее, если она вдруг решит, что ты не хозяин, а такой же враг, как и все остальные вокруг.

Тихонравова можно было мучить, можно было держать на коротком поводке, можно было заставлять его делать то, чего он, возможно, не сделал бы сам никогда в жизни, но перегибать палку не стоило – отдача могла оказаться слишком сильной.

Наверное, настал момент снова стать другом генерала, снова продемонстрировать ему свое доброе расположение. В конце концов он, Муса, ничего от этого не потеряет, зато Тихонравов испытает чувство глубокой признательности за понимание и терпеливость чеченца.

И Багиров одобрительно улыбнулся:

– Хорошо, Борис Степанович, я согласен. И даже больше скажу: поедешь – не торопись, расследуй все досконально. Может, тебе удастся даже найти новые контакты, новых поставщиков. Я же все понимаю – наш бизнес довольно своеобразен и опасен, в нем нельзя пороть горячку, нельзя сотрудничать с ненадежными людьми. Так что работай спокойно, Борис Степанович, и ничего не бойся.

– Муса Багирович, – твердо спросил генерал, и чеченец еще раз подумал о том, как правильно он поступил, не перегибая палку, – Муса Багирович, я могу быть уверен в том, что, пока я буду в Таджикистане, с моей семьей больше ничего не случится?

– Конечно, дорогой Борис Степанович. Что с ними может случиться? Если хочешь, я даже дам своих людей для их охраны.

– Нет-нет, спасибо, – быстро отказался Тихонравов, – зачем такие хлопоты!

"Господи, да им никто, кроме тебя; и не угрожает! – с тоской подумал генерал. – Если бы не ты, все и так было бы прекрасно… Верить ему или нет? Говорит он правду или лукавит? Но как я его проверю?"

– Слово джигита, Борис Степанович, – проникновенно сказал Муса, заметив в глазах Тихонравова тень недоверия, – что за все время твоего отсутствия в Москве, до самого твоего возвращения, с твоей дочерью, с твоими внуками и прочими родственниками ничего не случится. По крайней мере, по моей воле. За Божьи помыслы я отвечать, сам понимаешь, не могу.

– Ну, спасибо вам, Муса Багирович, – благодарно, с чувством произнес Борис Степанович, и благодарность в его голосе была искренней – он поверил теперь, что по крайней мере на несколько ближайших дней за своих родных он может быть спокоен.

– Не за что. Ты мне делаешь услугу, я тебе. Ты ко мне хорошо относишься – я к тебе. Мы же с тобой партнеры, Борис Степанович, и должны доверять друг другу. Я верю, что ты найдешь пропавший порошок.

– Обязательно найду!

– Ну вот и ладненько. Выпьешь со мной?

– С удовольствием, Муса Багирович, – Тихонравов и впрямь с радостью взял предложенную рюмку коньяку – на душе у него теперь было светло и радостно. Так всегда бывает на душе у человека, только что разминувшегося со страшной бедой. О том, что беда может вернуться, что, возможно, все еще впереди, люди вспоминают много позже…

* * *

Из ресторанчика, служившего резиденцией Багирову, генерал Тихонравов направился прямиком на работу – еще раз дозвониться до Душанбе и подготовить все необходимые для командировки в Таджикистан документы. Он успел как раз за несколько минут до окончания рабочего дня, и его ординарец оказался еще на месте.

– Борис Степанович, как хорошо, что вы вернулись еще сегодня! – сразу же заговорил помощник, увидев своего шефа на пороге приемной. – Я уже и домой вам звонил, и в машину вашу – нигде не мог отыскать.

– Я ездил не на служебной – на своих "Жигулях", – нахмурился генерал. – А что случилось?

Тихонравов испугался. Если его кто-то искал так настойчиво, что адъютанту пришлось даже звонить домой, стало быть, дело плохо. Это могло означать только что-нибудь очень срочное, не терпящее отлагательства. А ему сейчас срочные дела были совсем ни к чему – могла сорваться командировка в Душанбе.

– Вас по "секретке" разыскивает полковник Игнатенко, начальник штаба…

– Знаю, какого штаба он начальник, – оборвал Тихонравов, сердце которого при упоминании этой фамилии вздрогнуло и забилось быстрее. – Чего он сказал? Что он хотел от меня?

"Неужели у него что-то новое? Что именно?

Нашел наркотики? Нашел нового клиента? Или ему кто-нибудь сел на хвост, и Игнатенко хочет предупредить меня об опасности? Ведь просто так, доложить, что обстановка не изменилась, он бы меня не разыскивал!"

– Он не стал объяснять, Борис Степанович.

Просто очень просил вас связаться с ним, как только удастся вас найти.

– Хорошо. Игнатенко я сейчас позвоню. А ты, Саша, можешь уже идти домой, вряд ли ты мне сегодня понадобишься. И закрой за собой приемную, хорошо? Хочу поработать, и чтобы меня никто не тревожил.

– Конечно, Борис Степанович.

Тихонравов прошел в свой кабинет, не закрывая за собой двери, чтобы увидеть, когда адъютант уйдет, и уселся за стол, бесцельно перебирая какие-то бумаги и прислушиваясь к каждому звуку из приемной. Прошло несколько томительных минут ожидания, прежде чем наконец адъютант заглянул в открытую дверь кабинета и, попрощавшись с шефом, вышел в коридор, закрыв двери приемной за собой на ключ.

Тихонравов тут же бросился к телефону секретной связи, набирая номер Игнатенко.

– Полковник Игнатенко, – металлический звук "секретки" не мог передать человеческих оттенков голоса откликнувшегося – бодрый он или измученный, грустный или радостный. Борис Степанович нетерпеливо крикнул в трубку, понимая, что и его нетерпение вряд ли поймет далекий абонент, который услышит лишь голос "робота":

– Тихонравов говорит! Не томи, что у тебя?

– Праздник на нашей улице, Борис Степанович! Все у нас прекрасно. Все вопросы решены.

– То есть?

– То, что мы искали, уже у нас в руках, – даже по "секретке" они не рисковали говорить слишком откровенно – в случае заинтересованности определенных органов их разговор мог быть раскодирован и понят.

– У тебя?

– Да.

– Ox! – генерал почувствовал настоящее, почти физическое облегчение. Не зря все же говорят – "будто гора с плеч". – Ну наконец-то!

– Ой, и не говорите! Столько переживаний, столько хлопот, и наконец все позади.

– Когда ждать здесь, в Москве? – теперь Борисом Степановичем владело только одно чувство – жуткое, нечеловеческое нетерпение. Ему хотелось, чтобы порошок оказался в его руках прямо сейчас, сию же секунду, и ждать хоть несколько часов было, казалось, невозможно.

– Завтра в одиннадцать утра по вашему времени, – доложил Игнатенко. – Мы уже все подготовили и рассчитали. Так что встречайте, Борис Степанович.

– Отлично!

– С посылкой будет провожатый…

– Кто такой? Что еще за провожатый? – Тихонравов сразу же насторожился. Он не любил, когда в их дело ввязывались посторонние люди: светиться лишний раз перед кем бы то ни было он не видел никакой необходимости.

– Свой парень. Он будет помогать нам во всем.

Он, в общем-то, и добыл то, что мы искали.

– Из местных?

– Нет, спецназовец. Дембель. Ему все равно в Москву, он родом из столицы.

– А ты в нем уверен?

– На все сто. Он все сделает, только сами понимаете, что он тоже кое-чего ждет.

– Ну, с этим вопросов не будет.

Тихонравов не лукавил – за такое великое дело, как найденный порошок, парень и впрямь заслуживал любого поощрения. А в придачу он брался еще и доставить наркотики.

– Сколько ты пообещал?

– Ну, не знаю…

– И все же? Чтобы я не обидел человека.

– Пятьдесят.

Это, конечно, было многовато за транспортировку, но ведь они могли остаться вообще без товара… Получалось, что пятьдесят – совсем Не так уж много.

– А сколько в посылке?

– Пятнадцать. Как положено. Ничего не пропало, все на месте, – радостно сообщил Игнатенко, и Тихонравову показалось, будто он услышал эту радость полковника даже в металлическом голосе "секретки"…

– Хорошо. Скажи своему парню, что никаких проблем не будет. Пусть прилетает.

– Конечно.

– Ну все. Завтра в одиннадцать встречаю. И чтоб вам повезло с погодой.

– До свидания, Борис Степанович. Буду ждать от вас привета.

– Пока.

Тихонравов недовольно поморщился – ишь ты, не успел еще передать груз, а уже намекает на оплату. Скорые все такие стали, деловые – сил нет.

А сам небось еще и долю Терентьева хапнуть собрался. И все ждут, что Тихонравов всем заплатит, все уладит, со всеми будет хорошим.

Теперь, когда главная проблема была вроде бы решена, Борис Степанович мог позволить себе поворчать, посетовать на судьбу.

А как же – он такой удачливый, такой ловкий в бизнесе, а оценить это никто почему-то не хочет.

– Мать! – с порога крикнул Борис Степанович, входя в квартиру. – Ужин на стол, и живо!

– Чего ты кричишь? – набросилась на мужа Галина Игнатьевна. – Иришка только-только спать легла. Бедняжка! Как ей досталось сегодня!

– Что, рассказала тебе уже?

– А ты думал, что дочь матери не скажет? Я вообще удивляюсь, почему это она с тобой в первую очередь поделилась, – жена ревниво посмотрела на Бориса Степановича – теперь они все чаще ревновали друг друга к Иринке, а особенно к внукам. Каждому из них хотелось быть самым любимым.

– Почему-почему… Потому что. Ты, мать, сама подумай – чем бы ты ей помогла?

– А ты?

– А у меня связи. Я этих козлов из-под земли достану и руки-ноги им переломаю.

– Каких козлов? – подозрительно посмотрела на генерала жена, и Борис Степанович поспешил прикусить язык – он совсем забыл, что по их уговору с дочерью изнасиловать Ирину пытался только один подонок.

– Ну, я имею в виду этого урода… А ты, Галя, мне зубы не заговаривай – давай быстро на стол собирай все самое лучшее. Сегодня гулять будем!

– Ты что, старый, выпил где-то?

– Обижаешь, мать!

– Так чего несешь ерунду? Что за праздник-то? Ты вон пойди на Иришку посмотри – ни одного живого места. Вся в синяках. А тебе лишь бы попраздновать.

– Не ворчи, у нас сегодня действительно самый настоящий праздник. И Иринку давай поднимай – у меня для нее хорошие новости.

– Что еще?

– Больше к ней тог подонок и близко не подойдет.

– Что, вы нашли его?

– А ты думала?

– Его посадят?

– Мать, – раздраженно бросил Борис Степанович, которому уже надоели расспросы жены, – ты хоть иногда думай, что говоришь!

– Я что-то плохое сказала? – с обидой поджала губы Галина Игнатьевна.

– Глупость ты сказала, вот и все.

– Ты у нас всегда самый умный!

– Галя, – Тихонравов ласково полуобнял жену за плечи, – ну сама подумай – разве же я мог просто сдать того гада в милицию?

– А что?..

– Потом Иришку затаскали бы по судам, по экспертизам и всяким допросам. Обо всем узнал бы Павлик…

– Он бы понял.

– Конечно. А ей самой это было бы приятно?

– Нет…

– Ну вот видишь!

– Так что же ты сделал?

– Мать, это не твоего ума дело. С ним разобрались по-мужски – так, как он того заслуживал.

– Господи!

– Да кончай ты кудахтать! Иди на кухню и займись столом, а я пойду Иринку подниму.

– Дай ей поспать…

– Мать! – в голосе Бориса Степановича вновь прозвучали командирские нотки, и жена покорно побрела на кухню – выполнять его указания.

А генерал тем временем прошел в комнату дочери – в ту самую, где она когда-то росла и где теперь любила посидеть каждый раз, когда приезжала к родителям. Борис Степанович не сомневался, что именно эту комнату выберет Ирина для того, чтобы пожить у них несколько дней.

* * *

Ирина не спала.

Да она и не смогла бы уснуть до возвращения отца. Чтобы не сидеть и не разговаривать с мамой о разных пустяках, Ирина объявила, что очень устала за день и пойдет приляжет. Это был наилучший способ остаться наедине с собой и спокойно предаться размышлениям.

Подумать ей было о чем.

Ирина не сомневалась: отец приложит все усилия к тому, чтобы исправить ситуацию. Однако его не было уже несколько часов, и червь сомнения все глубже забирался в душу молодой женщины. – "Хватит ли его веса, его значимости, чтобы заставить бандитов подождать? Сумеет ли он добиться главного – нашей безопасности? Одно дело командовать – к этому папа привык, другое – крутиться, вертеться, плавать и нырять в море бизнеса, тем более такого страшного бизнеса, которым он занимается. Связаться с уголовниками, да еще не с простыми бандитами, а с этими зверями – чеченцами!..

Не знаю.

Судя по тому, что ни банкиры, ни политики не застрахованы от их пуль, от этих проклятых киллеров (какое, кстати, дурацкое, холодное и страшное это слово!), вряд ли и отец сможет застраховать нас со Светочкой от всего этого кошмара.

Но что мне делать?

Бежать куда глаза глядят? Уехать?

От них не убежишь.

Если уж они были так хорошо осведомлены обо всех мелочах нашей жизни, если они знали, когда возвращается с работы муж и в каком детском саду мои дети, значит, они постоянно следят за нами и любую нашу попытку нарушить их игру пресекут сразу же, решительно и на корню.

Ждать?

Но ведь невыносимо жить, зная, что топор висит над твоей головой, что он уже занесен рукой палача и тот лишь выбирает момент, когда его опустить.

Искать помощи? Но у кого?

Единственная надежда все же на отца. В конце концов он нас в это дело втянул, пусть он и вытягивает".

В мучительных раздумьях Ирина ворочалась с боку на бок на своей девичьей кровати, и каждая минута отсутствия Бориса Степановича казалась ей вечностью.

Наконец он объявился. Ирина хорошо слышала его разговор с матерью в коридоре, но не вышла из комнаты, уверенная, что отец все расскажет ей с глазу на глаз – так, чтобы не слышала мать.

Она обрадовалась, когда мама ушла наконец на кухню и дверь ее комнаты, легонько скрипнув, отворилась. Заглянул отец:

– Дочка, спишь, что ли?

– Нет, пап. Заходи.

Борис Степанович зашел в комнату, не включая свет, и, плотно притворив за собой дверь, на ощупь подошел к кровати дочери и присел на краю.

– Ну что, папа? Тебе удалось чего-нибудь добиться?

– Доча, ты не поверишь, но мы, кажется, спасены!

В голосе генерала было столько неподдельного ликования, что сердце Ирины радостно сжалось – неужели действительно все в порядке?

– Рассказывай!

– Во-первых, скажи, любишь ли ты своего отца?

– Папа, ну что ты как маленький!

– Нет-нет, ты ответь! Считаешь ли ты, что я – старый тупой болван, приносящий вам одни неприятности, или ты все же веришь, что я могу преодолевать трудности, что я могу взять судьбу за горло?

– Папа, ты же знаешь, что я тебя очень люблю. Ты же знаешь, что я не виню тебя в том, что сегодня случилось. Я всегда считала, что ты для нас как стена, за которой нам с мамой хорошо и спокойно. Неужели ты мог подумать, что я хоть на мгновение могла в тебе усомниться?!

– Ты правду говоришь?

– Папа!

– Ну тогда ладно.

– Рассказывай, что твой Муса… Как там его?

Что сказал твой чеченец?

– "Мой"! Чтоб он сдох, как собака! "Мой"! – завозмущался генерал, и дочь поспешила его успокоить:

– Я не так выразилась, прости. Ну, что он?

– С ним все в порядке. Он очень сожалеет обо всем, что случилось, – покривил душой Борис Степанович, желая успокоить дочь. – Он передает тебе свои самые искренние извинения.

– Нужны мне его извинения!

– Конечно, не нужны. Главное – он пообещал больше не решать свои проблемы посредством вас. В случае чего мы с ним сами будем обо всем договариваться, а вы от этих дел останетесь в стороне.

– Слава Богу! – облегченно вздохнула Ирина, но отец жестом остановил ее:

– Но это еще не все, дочь.

Ирина сразу же насторожилась, но тут же успокоилась, увидев в полумраке комнаты, как радостно расплылось в улыбке лицо отца.

– У меня сегодня счастливый день!

– Это из-за того, что меня избили? – подтрунила над ним Ирина, но он не уловил шутки:

– Как ты могла подумать! Да я…

– Папа, перестань. Я шучу.

Он помолчал немного, пытаясь вернуть то прекрасное настроение, которое сбила ему дочь. Наверное, новости и впрямь были приятные, если через минуту Борис Степанович вновь радостно заулыбался.

– Я разговаривал с Игнатенко, – сообщил он.

– Это кто?

– Мой партнер.

– Еще один?

– Нет, то есть да. Но он не бандит, не думай.

Это офицер, служит в Таджикистане. Он поставляет мне наркотики. Порошок идет через него.

– И что?

– Пропавший порошок нашелся!

Генерал объявил об этом торжественно и гордо, явно ожидая, что дочь по достоинству оценит столь важное сообщение и выразит самую бурную радость. Однако Ирина почему-то не проявила энтузиазма.

– Что ж, я рада за тебя, отец, – очень спокойно отреагировала она.

– Ты что, не поняла?

– Что я должна понять?

– То, что Муса теперь не будет иметь ко мне никаких претензий! То, что вы со Светланкой и с Алешкой теперь в полной безопасности!

– А что, папа, претензии со стороны Мусы все-таки оставались?

– Ну конечно, доча! Порошок-то я должен был достать так или иначе!

– Ясно.

– А теперь – все кончено!

– И ты рад?

– А ты что, нет? Ты что, дочка, не понимаешь – ведь теперь нам можно быть спокойными! – Борис Степанович удивленно посмотрел на дочь – он не понимал ее реакции. Генерал так радовался своему успеху, так упивался сиюминутным облегчением, так гордился решением проблемы с последней партией наркотиков, что заглядывать дальше, в перспективу, был просто не в состоянии.

Иное дело – его дочь.

Ирина хорошо понимала, что отец добился у судьбы только отсрочки – пройдет полгода, год, а может, и всего неделя, и ситуация повторится опять, только, возможно, в более страшном, трагическом варианте. Она смотрела на счастливое лицо отца и думала – а стоит ли ему объяснять это сегодня, когда он так счастлив? Стоит ли ему портить настроение именно сейчас?

Но именно потому, что радость отца была столь щенячьей, безоблачной, безрассудной, Ирина решила, что пришло время сказать ему все, что она думает по этому поводу. Да и другого подходящего случая могло не представиться.

– Папа, я хотела тебе кое-что сказать и кое о чем попросить… – начала она все еще нерешительно, но отец с самодовольной улыбкой подбодрил ее:

– Конечно, давай! Может, ты снова заговоришь про новую машину, про иномарку…

– Нет, я не об этом.

– А что тебя еще волнует?

– Ты. Мы все.

– В каком смысле?

– Папа, вот отдашь ты Мусе эту партию, а что будешь делать потом?

– Найду нового поставщика…

– Ты уверен?

Борис Степанович понял, к чему клонит дочь, и задумчиво почесал подбородок – жест, всегда означавший смятение и растерянность.

Он не знал, что ей ответить. И тогда Ирина, не дождавшись от него ни слова, заговорила вновь:

– Папа, скажи честно, денег у тебя уже достаточно? Сколько ты получишь за вот эту партию, к примеру?

– Ну, не знаю… Смотря по какой цене продам, смотря по тому, каковы будут наши расходы, – надо все посчитать, я же не один в этом деле.

– Но не меньше, наверное, чем несколько десятков тысяч долларов?

– Смотря сколько, если говорить про несколько, – самодовольно улыбнулся генерал. Ему, уже старику, было крайне приятно демонстрировать дочери свое умение делать большие деньги.

Но на Ирину это сейчас не действовало.

– Отец, ты согласен со мной, что капиталы ты нажил уже вполне приличные?

– В общем-то да.

– Тебе ведь на всю жизнь хватит?

– Но я же и о вас думаю…

– Папа, для нас всех важнее, чтобы ты остался жив-здоров и на свободе и чтобы нам ничего не угрожало. Понимаешь? Важнее всего наше общее спокойствие, нормальная человеческая жизнь. Когда не нужно никого бояться, не нужно ни от кого прятаться. Когда не нужно рвать все жилы и напрягаться ради выполнения чьих-то указаний, Когда можно не бояться никаких "наездов", как ты выражаешься. Разве я не права?

– Нет, конечно, ты права, – Борис Степанович согласно кивнул, но его интонация явно свидетельствовала о том, что он озадачен странной реакцией дочери. – Только я не пойму, Иришка, на что ты намекаешь?

– Да я и не намекаю. Я прошу – выходи на пенсию. Подавай рапорт буквально завтра же, как только отдашь эту партию наркотиков бандитам.

В комнате воцарилось молчание.

Тихонравов смотрел на дочь с недоумением, в котором теперь все сильнее и сильнее читался укор.

"Разве не для тебя и твоих детей я старался? – думал он. – Разве мне все это нужно? Разве не о твоей будущей жизни я думал, когда соглашался на всю эту авантюру? И ничего этого ты так и не смогла оценить! А теперь предлагаешь мне уйти на пенсию… Да что я, старик, что ли?"

– Ирина, по-моему, ты не совсем понимаешь, что говоришь, – осторожно, издалека начал Борис Степанович, не желая резко отвечать дочери.

– Почему же? Я долго думала об этом, отец.

Все то время, пока ты отсутствовал.

– И ничего лучшего не придумала?

– Пап, неужели ты не понимаешь, что тебе пора заканчивать со всем этим? Ты разве забыл старую-престарую поговорку – "сколько веревочке ни виться…"

– Да нет, помню, – задумчиво ответил Тихонравов, и дочь с энтузиазмом воскликнула:

– Ну вот видишь! Не может так долго продолжаться, отец! Или ты попадешь в руки закона, или тебя, а заодно и нас, совсем замучают твои партнеры-бандиты.

– Может, в чем-то ты и права, дочь.

– Папа, я абсолютно права.

– Возможно, возможно, – генерал задумчиво покачал головой, но через некоторое время его, видимо, осенила какая-то спасительная мысль, и он, облегченно вздохнув, широко улыбнулся; – Ладно, доча, пока я не готов дать тебе окончательный ответ.

Мне тоже надо подумать и все-все взвесить…

– Что тут думать…

– Есть о чем подумать, Иришка. Уж поверь мне. Но сейчас не до этого. Сегодня у меня все же удачный день. И я хочу его отпраздновать. Пойдем на кухню, к маме, посмотришь, каким я вас шампанским угощу!..

 

II

Странная компания стояла на летном поле военного аэродрома в окрестностях Душанбе у трапа военно-транспортного самолета, уже прогревавшего моторы и готового вот-вот взмыть в небо. Полковник в новеньком, с иголочки, мундире, здоровенный солдат в потрепанном и выгоревшем на солнце камуфляже с десантным рюкзаком за плечами и парень в джинсах и в кожаной куртке, державший в руке специальный кофр для телекамеры.

Странность компании заключалась в том, что, несмотря на полную противоположность типажей, прощались они тепло и искренне, как лучшие друзья.

– Ну, ребята, счастливого вам пути! – напутствовал парней полковник, поочередно обнимая их за плечи.

– Долетим, куда денемся? – солдат дал себя приобнять, но любой внимательный наблюдатель с легкостью заметил бы, как пробежала по его лицу тень гадливости и отвращения. – Доставим товар в целости и сохранности.

– Не сомневаюсь, – радостно подтвердил полковник. – Ну и вы, Николай, смотрите уж, не подведите нас – когда будете делать репортажи, не забывайте о том, что больнее всего ранит слово.

Помните: мы с Анатолием вам доверяем.

– Конечно, конечно. Не беспокойтесь. Смонтирую все так, как положено.

– Все, ребята, поднимайтесь, пора, – кивнул полковник на дверцу самолета, в проеме которой появился летчик, призывно замахавший рукой.

– Пока, – парень в джинсах повернулся и быстро стал подниматься по трапу, а солдат, на секунду замешкавшись, снова повернулся к полковнику.

– Послушай, ты, – крикнул он ему в самое ухо, стараясь перекричать рев двигателей, – я, конечно, сделаю все, о чем мы с тобой договорились, но кое-что сказать тебе все же должен обязательно.

– Что?

– Скотина ты, полковник.

Офицер встрепенулся и отшатнулся от солдата, но тот придержал его за плечи и снова склонился к его уху:

– Не бойся, бить не буду.

– Пошел ты!

– Я тебе ничего не сделаю, хватит с меня роли судьи. Но я тебя предупреждаю – во-первых, не попадайся мне на глаза никогда. Больше не прощу. А во-вторых, полковник, не надейся на то, что все у тебя всегда будет получаться. Когда-нибудь тебе придется платить по счетам.

– Иди ты к черту! – крикнул солдату офицер, но парень уже повернулся и быстро взбежал по трапу, ни разу не оглянувшись. Дверца самолета закрылась, и спустя несколько мгновений транспортник уже выруливал на взлетную полосу, а полковник, придерживая фуражку, так и не двинулся с места, долго еще глядя вслед взлетевшему самолету…

* * *

– Что ты ему сказал на прощание? – спросил Самойленко Аркана, когда самолет набрал наконец высоту. Рев двигателей звучал здесь, в брюхе транспортника, немногим тише, чем за бортом, но все же позволял расслышать друг друга.

– А, ерунда! Просто напомнил ему одно знаменитое древнее изречение.

– Какое же?

– Мементо мори.

– Помни о смерти?

Вместо ответа Аркан лишь утвердительно кивнул, пытаясь в предвкушении долгого полета сесть поудобнее и попробовать хоть немного поспать. Ему сейчас не хотелось разговаривать, не хотелось обсуждать все те передряги, которые выпали на его долю за последние несколько недель.

Черт возьми, ведь сейчас он летел домой, в Москву, и каждая минута полета делала родной город все ближе и ближе!

Наконец-то сбывалось то, о чем мечтал он с того самого дня, когда родители проводили его в военкомат и за его спиной закрылись железные, с красными звездами ворота "накопителя", откуда призывников, уже в составе команд, отправляли в самые разные уголки страны.

Служба не была ему в тягость. Переболев тоской по дому и свободе еще в первые месяцы учебки, в дальнейшем он научился думать о Москве как о чем-то неконкретном, отвлеченном – мол, там, конечно, хорошо, но я вернусь не скоро. Он научился, заставил себя научиться отделять мечты от реальности, желания вечные и непреходящие от потребностей сиюминутных.

Было гораздо проще и легче думать, волноваться о выполнении задания, поставленного командованием перед вверенным ему подразделением, нежели мучиться мыслями о доме, о родителях, о девушках и московских улицах. Наверное, таков единственный выход для тех, кто попадает в армию – пусть неподшитый вовремя подворотничок станет суперпроблемой, первейшей головной болью, главной заботой и тревогой, а для всего остального, того, что осталось на гражданке, стоило выделить самый дальний уголок своей души и заглядывать туда как можно реже. Например, после отбоя, перед сном.

И если это удастся, то армейские будни станут действительно буднями – просто работой, службой, а не каторгой и отбыванием повинности за "страшное преступление" – родиться мальчиком и дожить до призывного возраста.

Арканову это удавалось. Он отлично научился "отключать" прошлое – так, чтобы с ним оставалась только окружающая действительность. Именно поэтому он смог с легкостью вынести все – бешеный ритм и напряжение учебки, смертельное дыхание гор Таджикистана.. Смог выжить, не свихнуться и не измениться, – не потерять все то лучшее и доброе, что было заложено в его душу родителями, наставниками, всеми теми, кто формировал его душу и взгляды до призыва.

Идеально, конечно же, было бы "отключиться" от приближающегося дома и сейчас, но…

Кто служил, кто уезжал из дома надолго, кто оставлял родных и любимых не на сутки-двое, не на несколько недель, а на месяцы и годы, тот знает: самое трудное, самое невыносимое мгновение – это возвращение.

Кажется, что поезд нарочно ползет так медленно. Кажется, что самолет не летит, а зависает в воздухе, подобно вертолету, ни на миг не приближая тебя к цели. Кажется, что дорога не кончится никогда.

Именно это чувство испытывал сейчас Аркан, забывая в какой-то степени даже о том, что служба для него еще не кончилась, о том, что за рюкзак с дурманящим порошком, валявшийся сейчас у него, в ногах, погибли десятки парней, таких же, как он – молодых, красивых, здоровых, которых тоже ждали дома. Вот только дорога домой для этих ребят уже не была столь томительной – в цинковом ящике возвращаться куда спокойнее.

Толик мог обо всем этом на какое-то время забыть – ему было простительно.

Но о том, навстречу чему и от чего они летели, не мог забыть Самойленко.

Поначалу, когда он увидел странного сержанта Арканова в кабинете полковника Игнатенко, ситуация показалась журналисту просто удачной – точнее, достойной того, чтобы придать ей широкую огласку. Но чем дольше он находился рядом с Аркановым, чем глубже вникал в хитросплетение событий вокруг гибели взводов, чем сильнее проникался чувствами, двигавшими Арканом в последние дни, тем сильнее в его душе оживали понятия его армейской молодости – понятия чести, совести, братства, справедливости, которые для бывшего лейтенанта ВДВ, прошедшего Афган, терявшего товарищей, вовсе не были чужды.

Все это дело уже перестало быть для него просто журналистской удачей, блестящим репортажем, которым можно было поразить телезрителя и собственное теленачальство. Нет, теперь это было его собственное дело почти в той же степени, что и для Аркана. Оно занимало теперь все его мысли, и сохранять молчание Николай физически не мог.

– Помни о смерти? Что ты имел в виду?

– Когда-нибудь все ему еще аукнется.

– Когда-нибудь?..

– Коля, веришь или нет, но я здесь стал каким-то своеобразным фаталистом. Я просто убежден: все, что с человеком произойдет, предначертано свыше.

– Ты серьезно? А как же известное изречение "Человек сам творец своей судьбы"?

– А как бы я сам, лично, мог сотворить свою судьбу в ту ночь, когда погибли ребята?

– Стой, что-то я тебя не понимаю. Но ведь это ты сам смог уйти, смог не погибнуть! Так кто же, как не ты сам, сотворил свою судьбу? Или ты считаешь, что какое-то там провидение тебя уберегло от пуль "духов"?

– Как ни странно – да, именно так я считаю, – Аркан вытащил сигареты из нарукавного кармана камуфляжа. – Как по-твоему, здесь курить можно?

– Черт его знает, вряд ли. Но не думаю, что пилотам захочется проверить, как мы тут. Когда я сюда летел, никто из кабины за всю дорогу не показался.

– Тогда покурим?

– Давай. Но ты не закончил.

– Понимаешь, – продолжил Аркан, затянувшись, – я был не хуже и не лучше многих в нашем взводе…

– У вас служили сплошь такие быки? – недоверчиво покосился Николай на мощную фигуру парня.

– Ну, может, я был чуть посильнее, повыносливее… Но взять старлея Сергеева, моего взводного, – мужик был, каких поискать. Все мог в нашем деле. Для него не существовало преград. Он меня, например, знаешь какому приколу научил?

– Ну?

– По стропе спускаться вниз головой с крыши или со скалы над пещерой и проводить нейтрализацию противника с самой неожиданной точки.

Представляешь? Все это – вниз головой!

– Круто, конечно.

– Так вот я и говорю – он-то уж точно был не хуже меня. Но погиб. Погиб сразу же, в первые же минуты. Я сам видел это! А я вот здесь, с тобой.

– Погоди, Аркан… Кстати, это ничего, что я тебя так называю, а не по имени?

– Да я уже привык.

– Так вот… Ты, значит, успел среагировать, успел откатиться в сторону, успел укрыться за чем-нибудь – успел, одним словом. Он не успел. Значит, у тебя лучше реакция. Значит, и провидение ни при чем!

– А если бы первая же граната рванула у меня под боком – где была бы моя реакция?

– Ну, не знаю, – пожал плечами Самойленко. – Пусть это будет судьба, пусть это будет удача, как хочешь. Но что ты начал говорить о фатализме?

– Я сказал этому чмырю: все, что он натворил, ему еще аукнется.

– Дай-то Бог!

– Даст. Мы с тобой, Коля, сделаем так, чтобы ему аукнулось, и побольнее.

– Вот об этом-то я и хотел с тобой поговорить.

Ну прилетим мы в этот Чкаловск, ну встретят нас, заберут мешок. Что дальше-то делать будем?

– Дальше? – Аркан "забычковал" окурок прямо об пол салона и отшвырнул его в угол, подальше от глаз экипажа. – Дальше надо думать. Я ведь как решил? Конечно, я мог шлепнуть этого гада, Игнатенко, еще в Калай-Хумбе или в Душанбе.

Нашел бы момент, не сомневайся.

– Да уж не сомневаюсь! – улыбнулся Самойленко, вспомнив, как четко обезоружил и обыскал полковника Аркан, когда впервые появился в кабинете Игнатенко. – Ты смог бы это сделать запросто.

– Но я не сделал этого, хотя и очень хотелось.

Мне нужно пройти всю цепочку. Самое паскудное, что я могу сделать для них для всех, – завалить их бизнес. Разрушить его.

– Как?

– Не знаю, – Аркан сокрушенно покачал головой. – Я еще очень мало знаю, но чувствую, что каким-то образом надо пройти весь путь с этим мешком, осмотреться, а там уж будет видно. То ли сдать их всех в органы, то ли объявить им войну…

Не знаю, словом. Посмотрим на месте.

– Ну что ж… – Самойленко помолчал, пристально приглядываясь к Аркану, а затем спросил о том, о чем давно хотел спросить, но долго не решался, боясь, что попутчик может не правильно его понять:

– А меня, Аркан, в долю берешь?

– В каком смысле? Баксы, что ли, делить будем? – подозрительно прищурился старшина.

– Да нет же. Дурак ты, право! Как ты мог обо мне такое подумать?!

– А что?

– Я спрашиваю – меня в компанию берешь?

– А тебе это надо?

– Надо.

– Зачем? Для репортажа?

– И для репортажа тоже.

– А для чего еще?

– Не люблю я гадов, Толик. А тебе могу при случае и пригодиться. Да и вообще – вдвоем в любом случае всегда сподручнее.

Аркан задумался на какой-то миг, затем кивнул, заметив: ,.

– Конечно, вдвоем и сподручнее, и веселее. Я – "за", но ты-то хорошо подумал? Мне кажется, дело завязывается нешуточное. Как бы не стало слишком жарко.

– К жаре, Аркан, я привык. Еще "за речкой".

И не в таких переделках бывал.

– Ты там служил? – недоверчиво покосился парень на журналиста.

– Командир взвода ВДВ лейтенант Самойленко, в настоящее время нахожусь в запасе, – шутливо представился тот. – Устраивает?

– Вполне, коли не шутишь.

– Не шучу.

– Тогда по рукам!

Они обменялись рукопожатием и, заметив некоторую театральность жеста, рассмеялись.

– Ну, теперь давай решать, что будем делать, – серьезно заговорил журналист, придвинувшись к Аркану поближе. – Кому вы с Игнатенко звонили из Душанбе? Кто нас будет встречать на аэродроме в Чкаловске?

– Какой-то генерал, как я понял. Тихонравов, Тихомиров… Что-то тихое, одним словом. Если правильно запомнил имя и отчество – Борис Степанович.

– Так. Что тебе говорил Игнатенко? Ты должен сразу же отдать мешок?

– Да. А генерал должен решить, что со мной делать. Если я смогу ему пригодиться, он даст мне какое-нибудь поручение. А может сразу отправить на все четыре стороны.

Самойленко задумался, почесав подбородок:

– Нет, нам это не подходит. Отпускать генерала с наркотиками никак нельзя – потеряем концы. Нужно садиться ему на хвост каким-то образом.

– Элементарно, Ватсон!

– Что ты имеешь в виду?

– За доставку товара мне что полагается? Правильно, премия. Большие баксы, как обещал Игнатенко. Не думаю, что этот Борис Степанович прямо на поле аэродрома вытащит их из "дипломата".

– Логично.

– Значит, мы куда-то с ним поедем, где сможем спокойно рассчитаться. Так?

– Так.

– Ну а там уж на месте и осмотримся. Чуть что – заставим генерала отвезти нас к тому, к кому едет морфин, – и Аркан с довольным видом похлопал себя по внутреннему карману камуфляжа.

– "Пушку" все же прихватил?

– А то!.. Вот только одного я боюсь – а если у генерала есть связи в ментовке или ФСБ, в крайнем случае – в военной прокуратуре?

– И что?

– Как что! Мы вылезаем из самолета, а нас встречает взвод автоматчиков. Руки за голову, и обыск. Пятнадцать килограммов наркотиков, незаконное хранение оружия, хищение оружия и боеприпасов, еще что-нибудь навесят вроде убийства – и "вышка" гарантирована.

– Вряд ли. Как же этот Борис Степанович заберет потом свои наркотики?

– Черт его знает. Найдет выход.

– Мы тоже найдем. У меня есть хороший дружок, очень нам может пригодиться.

– Кто?

– Потом узнаешь. Познакомлю вас обязательно. Пусть это будет для тебя сюрпризом.

– Ну смотри.

– А главная причина, по которой генерал не пойдет сразу на конфронтацию, – это я.

– В каком смысле?

– Я свидетель. Соучастником твоим быть я не могу, это любой суд докажет. Мы с тобой познакомились всего несколько дней назад. И записи у меня есть, – ,Самойленко кивнул на кофр с телекамерой.

– Пленки-то стереть можно. Я это по договору с Игнатенко еще в самолете должен был проделать.

– Серьезно?

– Вполне. Он тебя вообще шлепнуть предлагал – несчастный случай подстроить. Я его уговорил – мол, сотру пленки в полете, и ты для нас безопасен.

– Вот это да!.. Но в любом случае против нас обоих дело завести будет сложно, а я – серьезный свидетель…

– ..которого можно убрать в Москве, если это не удалось сделать в Таджикистане…

– ..и за которого потом вступится все телевидение, вся пишущая братия, – закончил фразу Самойленко. – Ты, Толик, не думай – нас, журналистов, так просто не отстреляешь. Слишком много следов надо заметать.

– Ага, как же! А Холодов? А Листьев? Так это самые известные, которые на всю страну гремели.

А сколько на местах случаев было?

– И все же.

– Ладно, короче, договорились пока: ты для генерала – мой друг, и мы всюду будем вместе.

О'кей?

– Конечно. А как ты думаешь…

– Коля, ты только не обижайся, – прервал нового товарища Аркан, сладко зевнув, – но я больше не могу – спать хочется.

– Конечно, конечно, я и так поражаюсь, как ты еще с ног не валишься, – с пониманием кивнул журналист. – Поспи, тебе до Чкаловска времени хватит.

– Ну да, а то какой из меня мститель получится?

Немного поерзав на своем месте, чтобы устроиться поудобнее, Аркан заснул буквально через минуту…

* * *

Родина встретила ребят скверной погодой и черной "Волгой" у самого трапа самолета.

– Это вы от Игнатенко? – шагнул навстречу Арканову, спустившемуся по железной лесенке с мешком за плечами, генерал в легком плаще.

– Я, товарищ генерал-лейтенант. Старшина Арканов, – по армейской привычке, завороженный большими звездами на погонах, автоматически представился Анатолий.

– Ну что ж, пройдемте в машину, старшина. В отпуск или уже насовсем?

– Дембель, товарищ генерал.

– Поздравляю!

– Спасибо.

– Пойдем в машину.

– Я не один, товарищ генерал-лейтенант.

– В смысле? – Тихонравов (а это был, естественно, именно он) в растерянности остановился.

– Со мной мой хороший друг прилетел, – Аркан показал на спустившегося по трапу Самойленко.

Борис Степанович вздрогнул – он сразу узнал тележурналиста, просившего у него всего несколько недель назад разрешения на полет в Таджикистан.

– Как, вы?! – непроизвольно вырвалось у него.

– Я, Борис Степанович, – Самойленко был удивлен не меньше генерала.

– А вы что, знакомы? – с недоумением смотрел на обоих Аркан.

– Да уж, знакомы. Правда, недолго… – протянул генерал, пытаясь совладать с волнением. – Ну что ж, поедем в Москву вместе.

– Мы недавно познакомились, – уточнил для друга Самойленко. – Борис Степанович по просьбе телевидения помогал мне вылететь в горы.

– Ясно, – кивнул Аркан.

Утроившись на переднем сиденье "Волги", Тихонравов всю дорогу молчал, напряженно думая.

Отличное настроение, в котором он пребывал со вчерашнего вечера после неожиданного звонка из Душанбе, бесследно улетучилось.

"Когда только они успели познакомиться? Что он знает, этот писака? Ох, не зря он мне так не понравился во время нашей первой встречи! А что это за парень – Арканов? Может, он и не дембель никакой? По возрасту и то явно не двадцатилетний. Может, он из каких-нибудь органов? Может, они уже пасут нас? Господи, хоть бы что-нибудь знать наверняка! Почему Игнатенко настолько усложнил ситуацию?"

Ребята, устроившись на заднем сиденье автомобиля, тоже молчали, изредка переглядываясь и гадая про себя, как же будут разворачиваться события дальше. Молчание, царившее в салоне "Волги", было настолько тяжелым и красноречивым, что Тихонравов не выдержал и попросил своего водителя:

– Ты бы хоть музыку включил, что ли.

– Сейчас, Борис Степанович, – шофер удивленно взглянул на шефа, торопливо нажимая кнопку: раньше его генерал не питал особой любви к музыке, запрещая включать приемник и магнитофон, объясняя, что музыка во время движения отвлекает водителя от управления автомобилем.

Борис Степанович пытался теперь вслушиваться в слова песенок, звучавших из динамиков, и настроение его ухудшалось с каждой секундой. Ох, не зря он не любит эту современную так называемую музыку – ни текстов толковых, ни мелодий приятных! Вроде бы разные исполнители, а все как из инкубатора, никаких различий. Выключишь кассету – и через пять минут ни за что не вспомнишь, не напоешь ни одной песни!

"О чем я думаю? – сам себе удивился Тихонравов, вдруг поймав себя на мыслях о музыке. – Из-за чего злюсь? Разве это сейчас важно, Господи?! У меня за спиной сидят какие-то неизвестные люди, через пару минут они запросто могут защелкнуть на моих руках наручники, а я – про музыку!"

Борис Степанович откровенно боялся.

Теперь он вспомнил вчерашний разговор с дочерью, ее просьбу бросить все, ее предупреждение о том, что сколько веревочке ни виться… "Вот, черт, неужели Ирина накаркала?! Неужели конец?!"

Он платочком вытер со лба выступивший пот и вдруг твердо решил, что Иришка совершенно права – завтра же он подаст рапорт. Пора уходить на заслуженный отдых. Хватит с него всей этой нервотрепки.

"Завтра! – усмехнулся он. – А что будет завтра?

Где я буду? Ты сначала доживи на свободе до завтра, генерал! Из тюрьмы рапорты не принимают!"

– Куда поедем, Борис Степанович? – спросил водитель, подъезжая к кольцевой автодороге, и генерал вздрогнул, пытаясь собраться с мыслями и вернуться к реальности.

– Куда? Наверное, завезем нашего корреспондента, раз уж он едет с нами. Николай – правильно я помню?

– У вас отличная память, Борис Степанович, – не без язвительности ответил Самойленко, и Тихонравов в очередной раз содрогнулся.

"Все-таки он что-то знает!"

– Так куда вас отвезти? На Шаболовку? В Останкино? Или вы домой с дороги?

– Да нет, Борис Степанович, я никуда не тороплюсь. Мне вот с Анатолием еще несколько вопросов решить нужно.

– Да? – Тихонравов не знал, что ответить, и вопросительно взглянул на Арканова, будто прося о поддержке. – Тогда куда мы едем?

Водитель снова удивленно покосился на своего шефа – таким растерянным и неуверенным он генерала не видел еще никогда.

– Я не знаю, Борис Степанович, – ответил Аркан, понимая всю затруднительность ситуации.

Конечно, генерал испугался: он ведь знал, что Самойленко – журналист. Наверное, он сейчас не доверял и самому Аркану. Хуже всего было то, что откровенно поговорить об их деле им мешал водитель – в любом случае при нем начинать разговор не стоило.

– Наверное, нам надо где-то с вами поговорить, – сказал Аркан. – Мне же нужно в первую очередь доставить посылку. Меня об этом очень просили друзья в Душанбе.

Борис Степанович понял, на что намекает Арканов. Действительно, зачем светиться перед своим же шофером? Не лучше ли остаться наедине с этими ребятами и тогда откровенно обговорить все вопросы?

– Тогда едем ко мне домой. Как раз обед, да и вообще… – он неопределенно махнул рукой.

– Вот чем мне нравится моя профессия, – вставил свое слово и Николай Самойленко, чтобы как-то разрядить напряженность, ощутимо висевшую в воздухе, и придать хоть немного естественности их разговору. – Свободой. Наверное, и у вас с определенной служебной ступеньки появляется эта свобода, да, Борис Степанович?

– Что вы имеете в виду, Николай? Я не совсем вас понял. О какой свободе вы говорите?

– Ну как же! О свободе распоряжаться своим временем. Захотел – пообедал в час, захотел – в три. Захотел – утром задержался дома, зато вечером работай хоть до полуночи или вообще всю ночь напролет. Нет, допустим, настроения браться за дела прямо сейчас – и не надо! Встань, выйди из душного прокуренного кабинета на улицу, пошляйся по магазинам или забреди в какой-нибудь парк, сквер, подыши свежим воздухом или смотайся к своей любимой женщине в конце концов… Словом, делай, что хочешь и когда хочешь. Сам учитывай свое время, составляй распорядок своего рабочего дня. Именно эта свобода – свобода в работе, свобода выбора, – нравится мне в нашей профессии.

– Ну, вы в таком случае не совсем четко представляете себе род моих занятий, – усмехнулся генерал. – Я, к моему превеликому сожалению, такой свободой не располагаю.

– Но сейчас вы же не спешите на работу, Борис Степанович? Значит…

– Ничего это не значит. Это скорее исключение из правил, чем правило. Да и вообще у меня очень редко получается так, чтобы я мог сам выбирать себе время даже для обеда, не говоря уже о прочих прелестях жизни, описанных вами, Николай. Все время какие-то дела, совещания, звонки… Жуть!

Тем временем они подъехали к дому Тихонравова, и Борис Степанович первым вышел из машины, жестом пригласив ребят последовать за ним.

– Можешь быть свободен. Сегодня ты мне больше не понадобишься, если что – возьму свою машину, – склонился к окошку водителя Тихонравов, и через мгновение черная генеральская "Волга" уже выезжала со двора, оставляя своего хозяина в компании Самойленко и Арканова. Генерал по привычке поднял голову, взглянул на окна своей квартиры и шумно вздохнул:

– Подниматься наверх, я думаю, нам нужды нет, да и некогда. Правильно?

– Конечно, – ответил за двоих Аркан, который, снова вдохнув после столь долгого перерыва воздух Москвы, испытывал теперь лишь одно страстное желание – провернуть всю эту операцию с наркотиками как можно быстрее и рвануть домой, к родителям. – Я считаю, что нам надо как можно скорее доставить товар на место и рассчитаться.

– Что ж, тогда давайте сядем в мою машину и поговорим, – предложил генерал, кивая на "Жигули", стоявшие у подъезда.

Последние слова Арканова обрадовали Бориса Степановича. Если парень заговорил про деньги, значит, можно было надеяться, что все идет по плану и опасения насчет того, что ребята работают в органах, к счастью, скорее всего напрасны. Правда, полному успокоению сильно мешала фигура Самойленко – какую роль играет во всем этом деле журналист, Тихонравов пока так и не понял, а потому твердо решил сразу же расставить все точки над i.

– Не кажется ли вам, ребята, что нам есть о чем с вами поговорить? – начал генерал, как только они всей компанией устроились в его "Жигулях". – У меня, например, есть к вам вопросы.

– Задавайте, попытаемся ответить.

– Будем беседовать откровенно, называя вещи своими именами?

– Конечно.

– Вы привезли для меня наркотики, так? Это преступление в любом случае, что с моей стороны, что с вашей. Такие дела любят раскручивать все, кому не лень, начиная с милиции и кончая госбезопасностью. Я вас обоих знаю очень плохо, поэтому поймите некоторые мои опасения.

– Вы считаете, что мы из органов?

– Не совсем. Насчет вас, Анатолий, меня предупреждал полковник Игнатенко, и я могу быть до известной степени спокоен. Вы просто отрабатываете свою сумму денег, которые вам не покажутся лишними здесь, на гражданке.

– Конечно. И еще Игнатенко говорил, что я могу оказаться для вас полезным и в дальнейшем, что у вас может найтись работа для меня, – подтвердил Аркан, глядя на Бориса Степановича честными глазами.

– Ну, дальнейшее наше сотрудничество мы еще обсудим, время у нас будет. Сейчас я не об этом. Я говорю, что если с вами, Анатолий, мне все более или менее ясно, то вас, – генерал посмотрел на Самойленко, – я не понимаю.

– В каком смысле?

– Кто вы такой? Я имею в виду истинное ваше лицо – журналист? Мент? Опер из ФСБ? Какова ваша роль во всем этом деле? Чего вы добиваетесь? Сделать хороший репортаж, подставляя наши головы? Вряд ли – иначе бы вам еще в Душанбе голову открутили, светиться нам всем ни к чему.

Тогда кто вы и что вам надо? Вы можете откровенно ответить? Ведь если вы из органов, тогда играть в кошки-мышки нам незачем – я сам вам все расскажу и покажу…

– Я не из органов, – поспешил ответить Николай.

– Тогда чего вы хотите?

– Как вам сказать… – Самойленко быстро посмотрел на Аркана, взглядом предупреждая его, чтобы он не вмешивался. – Я случайно оказался в кабинете Игнатенко, когда там в первый раз с рюкзаком наркотиков появился Анатолий. То есть я стал невольным свидетелем всего случившегося, а потому…

– Что?

– А потому посчитал, что тоже могу рассчитывать на определенный процент с той суммы, которую пообещали Анатолию за транспортировку.

Это было первое, что пришло Николаю в голову, но лучшего объяснения он, пожалуй, все равно не смог бы придумать. Оно выглядело наиболее правдоподобным, и только такое объяснение, наверное, и могло бы успокоить Тихонравова.

– То есть, если я правильно вас понял, вы работаете тоже за деньги? – переспросил Борис Степанович, чувствуя огромное облегчение – встреча с органами, слава Богу, для него пока вроде бы откладывалась.

– Ну а кому же они не нужны?

Тихонравов удовлетворенно кивнул:

– Отлично. В таком случае я спокоен.

Он действительно успокоился. Деньги, богатство – он понимал такую мотивировку. Он сам, собственно, ввязался во все эти аферы только потому, что считал деньги главным изобретением человечества. Деньги давали все – не только чисто материальный уют, комфорт, благополучие, но и свободу. Деньги позволяли заниматься тем, чем хочешь, и так, как хочешь. Хочешь отдохнуть – отдыхай на всю катушку. Хочешь выпить чего-нибудь благородного и дорогого – пожалуйста, сколько угодно. Хочешь сделать жене, дочке или внукам подарок – любой товар ждет твоего выбора. Хочешь куда-то поехать – поезжай, купить дорогую книгу – купи.

Он в мыслях иногда боялся заглядывать вперед, в то сказочное время, когда он сможет наконец уйти на пенсию и зажить так, как хочет, не связанный ни работой, ни обязательным имиджем – ничем. Сердце генерала всегда сладко замирало в предвкушении счастливой и действительно свободной жизни, которая ожидала его впереди благодаря тому, что когда-то он успел войти в этот пусть преступный, но зато очень прибыльный бизнес.

Так что в деньгах генерал Тихонравов толк знал и признавал, что они, несомненно, стоят первыми в ряду тех человеческих ценностей, к которым следует стремиться.

А еще он любил разгадывать людей, проникать в мотивировку их поступков. И сейчас, услышав от Самойленко, что тем движет желание поживиться, генерал успокоился – это он понимал и одобрял всей душой.

– Ну что, ребята, едем к покупателю? Вы извините, я сейчас не могу с вами расплатиться, мне самому надо сдать порошок распространителям, и тогда мы получим свою долю, – извиняющимся тоном произнес Борис Степанович, виновато улыбнувшись.

– А куда нам надо ехать? Далеко? – Аркан задал вопрос тоскливым тоном. Он почувствовал, что долгожданный волшебный миг возвращения домой, встречи с родителями снова откладывается на неопределенное время.

– Торопишься куда-то?

– Борис Степанович, я же в родной город вернулся! Вы понимаете?

– Да-да, конечно. Не волнуйся, Анатолий, мы быстро. Это совсем рядом, сразу же за городом, – и, запустив двигатель, Тихонравов вырулил со двора, беря курс на известный ему ресторанчик – резиденцию Багирова…

 

I

В начале второго "Жигули" Тихонравова наконец-то свернули с шоссе на небольшую асфальтированную площадку у заурядного придорожного ресторанчика.

– Нас ждут здесь? – недоверчиво спросил Аркан, ожидавший, что генерал привезет их на какую-нибудь богатую виллу за трехметровым забором, охраняемую взводом отборных вооруженных головорезов, хозяин которой и купит у них наркотики.

А здесь – обычная забегаловка, точнее, "заезжаловка". Сейчас, в обеденный час, здесь было довольно многолюдно – несколько большегрузных трейлеров и пяток легковушек с иногородними номерами, стоявших на площадке, свидетельствовали о том, что их водители решили подкрепиться перед дальней дорогой, выбрав именно этот ресторанчик из превеликого множества кафе, разбросанных вдоль подмосковных дорог.

Ни Арканов, ни Самойленко не могли поверить в то, что все так просто – что бандитские "стрелки" назначаются в таких обыкновенных, совсем не таинственных и ничем не примечательных местах.

– А что, Анатолий, вам чем-то не понравилось это место? – с улыбкой спросил Тихонравов, заглушив двигатель и оборачиваясь к сидевшим на заднем сиденье ребятам.

– Нет, собственно…

– Вот и отлично, – кивнул генерал. – Будем надеяться, что нас здесь ждут.

– Надеяться?

– Нашего партнера может не оказаться на месте, но мы в любом случае узнаем, где его найти.

– А что, вы не договорились предварительно?

Разве он всегда здесь сидит? Или по определенным дням? Откуда у вас, Борис Степанович, такая уверенность в том, что мы найдем здесь нужного человека? – Самойленко, не удержавшись, задал сразу слишком много вопросов.

Борис Степанович рассмеялся:

– В нашем деле, Николай, нельзя так много спрашивать. Есть железный закон – чем меньше знаешь, тем лучше для тебя.

– Что, так опасно?

– Как вам сказать, ребята… Помните выражение: "Знание – сила"?

– Ну.

– Так вот силой знание становится только тогда, когда ты знаешь все. Тогда ты можешь вести свою игру, можешь сам обеспечивать безопасность своих позиций. Если же ты где-то что-то слышал краем уха или узнал только половину – такие знания превращаются в слабость. Ведь тебе неизвестна полная картина – к примеру, картина нашего бизнеса, – значит, ты ничего не сможешь противопоставить тому, кто изучил этот бизнес от начала до конца. Ты не сможешь даже никого сдать при случае по-настоящему, с тем чтобы твой враг загремел на полную катушку. Зато убрать тебя проще простого вместе с твоими осколками знания.

Тихонравов был в прекрасном настроении.

Он испытывал особое чувство – сродни гордости наставника, посвящающего в тонкости своего искусства прилежных учеников.

Он действительно гордился тем, что уже давно состоит в этом бизнесе, что занимает в его иерархии далеко не последнюю ступеньку, что сам создал всю цепочку транспортировки порошка, что заработал на этом деле неплохие деньги, что на короткой ноге с самим Мусой Багировичем и так далее, и тому подобное.

А ребята только пришли, первый раз пробуют это дело на зуб, и Борису Степановичу казалось, что в их вопросах, в их интонациях звучит почтение к нему, к их боссу.

А что, чем он для них не босс?!

– Борис Степанович, а с нами расплатятся, не обманут? – наивно спросил Аркан, и Тихонравов снова расплылся в широкой улыбке:

– Толя, ты что! Своим партнерам нужно доверять, конечно, но и проверять их нужно как следует. Если они не захотят платить, порошка они не увидят. Я же не должен дарить его Мусе, пусть выкладывает денежки.

– Мусе?

– Ты сейчас увидишь его. Очень уважаемый в Москве человек, его многие знают.

– А он где работает?

– Нигде, – на мгновение споткнулся Тихонравов на простом вопросе. И впрямь, если Муса нигде не работает, почему же он, генерал, представляет его как очень уважаемого в столице человека? Нестыковочка! – Да ему и не нужно работать.

Он координирует различные виды бизнеса.

– По-нят-но, – протянул Аркан. – Ну что ж, пойдемте на этого Мусу смотреть.

Ребята почти одновременно открыли дверцы машины, собираясь уже выходить, но Тихонравов протестующе поднял руки, останавливая их:

– Погодите! Пойдет со мной только Анатолий, а вы, Николай, останьтесь в машине.

– Почему это? – удивился Самойленко, который не надеялся, конечно, заснять сам момент передачи порошка, но увидеть собственными глазами, как это происходит, все же собирался. – Я тоже с вами пойду.

– Вам нельзя. Вас могут узнать.

– Да кто меня узнает, я только-только в Москву приехал из Белоруссии…

– Не спорьте, пожалуйста, – вежливо, но твердо ответил генерал. – Нам нельзя рисковать доверием партнеров, а ваше лицо может все испортить.

Кто даст гарантию, что физиономия Самойленко не светилась на телеэкране?

– Нет, – возразил Николай, – конечно же, она светилась, но только…

– Разговор окончен, – по-военному жестко оборвал его Борис Степанович. – Вы остаетесь здесь, в машине, и ждете нашего возвращения.

– Ладно, – буркнул журналист, снова захлопывая дверцу "Жигулей" со своей стороны.

– А вы, Анатолий, – продолжал генерал, – идете со мной. Но предупреждаю – никакой самодеятельности. Для всех вы не просто курьер, вы мой телохранитель. Стойте себе спокойно, смотрите, что происходит, и ни во что не вмешивайтесь, пока я сам вам не скажу.

– Ясно.

– Ну, тогда с Богом…

* * *

– О-о, кто к нам пришел!

На этот раз Муса решил сыграть роль радушного хозяина и, увидев на пороге своей комнаты генерала Тихонравова, расплылся в доброжелательной улыбке:

– Какими судьбами, Борис Степанович? Каким ветром тебя занесло? Я, честно говоря, надеялся, что ты уже в Таджикистане и прилагаешь все усилия, дабы решить наши общие проблемы. А оказывается, ты так никуда и не уезжал. Тебе что-то помешало? Что-то случилось? Тебе нужна моя помощь? Чему обязан твоим появлением?

Багиров выдал столь нехарактерную для него длинную тираду совсем не случайно – произнося свою приветственную речь, он внимательно рассматривал своих посетителей.

Нет, Тихонравов его внимания, конечно же, привлечь не мог – ничего нового или необычного в облике генерала не было. Все тот же почтительный взгляд, все та же нерешительность, с которой Борис Степанович всегда топтался у порога.

Разве что у генерала вдруг появилась странная радостная улыбка на лице, сменившая обычное угрюмое и озабоченное выражение.

"Старик что-то задумал? – с недоумением отметил эту улыбку Багиров. – Какого черта он радуется? Или, может, смог достать наркотики?"

Впрочем, сосредоточиваться на Тихонравове Муса потребности не испытывал. Гораздо больше бандита заинтересовал спутник генерала.

Во-первых, еще ни разу Тихонравова во время его визитов к Багирову никто не сопровождал, и появление еще одного персонажа уже само по себе вызывало вопросы. Главное же состояло в том, что сам второй персонаж был весьма необычен.

Генерала сопровождал высокий накачанный парень лет двадцати пяти. Камуфляж не первой свежести, стоптанные кроссовки на ногах, обветренное лицо, характерный южный загар – весь его облик свидетельствовал о том, что в последнее время ходил этот парень не по Москве.

В столице имелось достаточно фирм, контор и организаций, сотрудники которых самым бессовестным образом использовали армейскую камуфляжную форму для придания значимости собственным фигурам. Логично было бы предположить, что спутник Тихонравова – как раз из таких "телохранителей".

Но на этом парне были кожаный солдатский ремень, армейская кепка с крашенной в зеленый цвет кокардой, на кителе красовался свеженький подворотничок – детали одежды, которых никогда не увидишь на сотрудниках всяческих фирм безопасности. Обычно "секьюрити" очень стараются походить на кого угодно – на Рэмбо, на американского "джи-ай", но только не на солдата российской армии.

Этот же парень… Да этот парень и в самом деле был обыкновенным солдатом, только почему-то обут не по форме – в кроссовки!

Аркан сразу заметил, как пристально, с интересом рассматривает его чеченец, и, уловив его взгляд, брошенный на свои ноги, вдруг вспомнил:

"Елки зеленые! Да я ж забыл переобуться! Так и приехал домой, на дембель, как лох последний – в этих говноступах! А ботинки дембельские, а камуфляж да тельняшки новые – все так и осталось в каптерке. А альбом!"

Аркан расстроился. Столько последних месяцев старательно готовился к возвращению домой – и так все бросить! А все из-за порошка, из-за этих уродов… Но не возвращаться же назад в Таджикистан только ради того, чтобы потом снова ступить на улицы родного города в традиционной форме настоящего дембеля!

– Да уж кое-что произошло, Муса Багирович! – со смешком ответил чеченцу генерал, радостно потирая руки. – Кое-что я сделать смог!

– Что же?

– Товар доставил! Все, как обещал, Муса Багирович, всю партию! Справился все же, хоть вы и не верили. Но раз я обещал вам, значит, вы можете быть спокойны.

Тихонравов произнес эту фразу с такой гордостью и самодовольством, что Аркан чуть не сплюнул от отвращения – что у них тут за отношения, черт побери, если генерал-лейтенант лебезит перед этим чеченцем, как мальчишка, как последний салабон перед дембелем?!

– Конечно, Борис Степанович, какой разговор! Я же всегда знал, что на тебя можно положиться. Поэтому и сотрудничаю с тобой, поэтому именно ты и называешься моим компаньоном.

Багирову явно понравилась новость, которую сообщил генерал, и он привстал со своего места, сделав несколько шагов навстречу вошедшим.

– Ну что же ты на пороге стоишь, Борис Степанович? Проходи, присаживайся. Сейчас я прикажу, стол накроют, все будет отлично – посидим, поговорим, ты расскажешь, как это все у тебя получилось. Эй, Ваха!

В дверях тут же появился высокий худой чеченец, всем своим видом демонстрируя готовность выполнить любое указание своего шефа.

– Накрывай на стол, Ваха. По высшему разряду. У нас сегодня праздник!

– Пять секунд, босс, и все будет сделано. Но есть один вопрос.

– – Что такое? На кухне еда кончилась? Или мой бар опустел? Что за вопросы у тебя? – Багиров недоуменно посмотрел на своего помощника, явно не ожидая от него такой нерасторопности.

– На сколько человек стол накрывать, Муса Багирович? – мрачно спросил долговязый бандит, окидывая Аркана неприязненным взглядом.

Тем временем Аркан, не обращая никакого внимания на взгляды чеченцев, спокойно подошел к столу и, сбросив с плеч тяжелый рюкзак и задвинув его ногой под свой стул, уселся, равнодушно осматривая комнату.

– Да, кстати, Борис Степанович, – произнес наконец Муса, проследив как завороженный за каждым движением странного солдата, – как-то ты не очень вежливо со мной поступаешь.

– В каком смысле, Муса Багирович? – насторожился генерал, не понимая, что еще он ухитрился сделать не так, чем еще расстроил своего компаньона.

– Зашел ко мне в гости с таким приятным молодым человеком, а мне его не представил, – Муса кивнул на Аркана. – Мы же не знакомы.

Так, может, расскажешь, с кем я имею честь разделить свой скромный обед?

– Да-да, конечно, – генерал суетливо подошел к Аркану и положил парню руки на плечи, по-отцовски нежно поглаживая его по погонам камуфляжа. – Анатолий Арканов, мой хороший друг и товарищ. Работает со мной. Это по-настоящему мой человек, которому вполне можно доверять, – именно он доставил мне партию, которую мы так с вами ждали.

– Вы солдат, Анатолий? – спросил Аркана Багиров, подавая ему руку.

– Бывший.

– В каком смысле?

– Отслужил как надо – и…

– Понятно. Служили там, в горах?

– Да.

Багирова неприятно поразило сильное рукопожатие парня и его смелый и прямой взгляд. С одной стороны, чеченцу нравились такие сильные и мужественные люди, с другой – Муса понимал, что этот парень может стать мощной опорой для слабохарактерного генерала и в конечном итоге когда-нибудь превратиться в помеху его, Багирова, планам.

А это Мусе понравиться никак не могло – насколько он ненавидел слабых друзей, настолько же он ненавидел и сильных врагов, только в первом случае ненависть вызывалась презрением, а во втором – страхом.

– А это, Анатолий, – продолжал тем временем представлять их друг другу ничего не замечавший Тихонравов, – это Муса Багирович, мой компаньон по бизнесу. Очень уважаемый человек, как я тебе уже говорил.

– Да, я понял, – спокойно ответил парень, и в его голосе не прозвучало даже намека на какое-то особое почтение к человеку, с которым его познакомили. Это окончательно взбесило Мусу.

– А что, Борис Степанович, с каких это пор ты всем про меня рассказываешь?

– Почему же всем? – не понял недовольства чеченца генерал. – Я только Анатолию…

– Но я же тебя об этом не просил?

– Но я не думал…

– В следующий раз думай. Если ты знаешь о том, кто я, то это не значит, что обо мне должна знать вся Москва и вся страна, ясно тебе?

– Конечно, – залепетал генерал, словно провинившийся школьник. Особенно неприятно Борису Степановичу было то, что Муса разговаривает с ним в такой непочтительной манере именно тогда, когда он выполнил задание. Да еще и в присутствии Аркана, которого Тихонравов уже успел зачислить мысленно в свое распоряжение, рассчитывая, что парень будет относиться к нему как к "шефу" – так, как Мансур или Ваха относятся к Мусе. А тут прямо при нем…

– Ладно, Борис Степанович, я надеюсь, что парень твой с понятием. Будем считать, что ничего страшного не произошло, – сам пришел на помощь генералу чеченец, сглаживая ситуацию. – Ну, где же наш товар?

Мусе явно не терпелось поскорее увидеть наркотики, и Тихонравов, заметив это, снова приободрился – никуда чеченец от него не денется, слишком уж заинтересован он в столь выгодном канале поступления порошка.

– Здесь, в рюкзаке, – ответил за генерала Аркан, кивая себе под ноги.

– Так показывайте быстрее!

Аркан наклонился, развязал тесемки и вытащил пакетик порошка, положив его на стол перед Багировым.

– Вот.

– Так здесь же только полкило, не больше! – нетерпеливо воскликнул чеченец.

– Доставай, Толя, весь порошок, – поторопил Аркана и Тихонравов, не понимая, чего парень то медлит, то проявляет какую-то инициативу, если получил перед визитом сюда четкие инструкции – сидеть тихо, молчать и ни во что не вмешиваться.

– Я думал, что надо сначала проверить качество этой партии, – спокойно промолвил Аркан, явно не собираясь доставать остальные пакеты.

– Проверим, Толя, доставай, – снова поторопил его Тихонравов.

– Шевелись, солдат, а то замерзнешь! – скомандовал Багиров, рассматривая содержимое пакета.

– В каком смысле? С какой стати я должен замерзать? – поинтересовался Аркан, по-прежнему неподвижно сидя на стуле.

– Доставай порошок!

– Так я не понял, вам что, не понравилась эта партия? Или вы на глаз все определили?

– Слушай, Борис Степанович, ты кого мне притащил? – взъярился Муса не на шутку. – Что за клоуны у тебя работают, в натуре?!

– Толя, ты чего? – попытался улыбнуться Тихонравов. – Я же тебе говорил – сиди молча. Доставай порошок быстрее!

– Борис Степанович, хоть вы мне скажите – Мусе Багировичу наркотики нравятся? – Аркан в открытую валял дурочку, издеваясь над ними, и Муса понял это. Он не понимал пока только одного – чего этот парень добивается? Хочет нарваться на крупные неприятности?

– Послушай, ты! – прошипел чеченец. – Я этим порошком уже не первый день торгую, ясно?

Доставай весь и вали отсюда!

– А деньги?

– Какие, на хрен, деньги?! – завопил Муса не своим голосом, и в дверях комнаты тут же появился Ваха, привлеченный криком босса.

– Деньги за порошок, – спокойно ответил Аркан, напрочь отказываясь понимать, с кем он разговаривает. – Мне обещали за транспортировку этой гадости пятьдесят тысяч баксов, и на меньшее я не согласен.

– Борис Степанович, я больше не могу! – взмолился Муса. Он действительно не понимал, что происходит.

– Толя, я сам Заплачу тебе…

– Нет, Борис Степанович, сказок я уже наслушался. И одна из них была про то, как вы отдали партию, а взамен получили кукиш с маслом. Я отдам порошок только тогда, когда здесь же, на столе, появятся мои пятьдесят тысяч.

– Но у меня пока их нет…

– Вот видите, Борис Степанович. Поэтому я подожду, – Аркан невозмутимо вытащил из кармана сигарету и, щелкнув зажигалкой, закурил, выпуская в потолок тонкую струйку синеватого дыма. – Вы же помните поговорку – лучше синица в руках… Хоть мне этот порошок и ни к чему, лучше иметь его, чем пустые обещания кучи баксов.

– Ваха! – рявкнул Муса, и долговязый чеченец неторопливо направился к Аркану, всем своим видом выражая угрозу.

– Подержите, – попросил Аркан опешившего Тихонравова, передавая ему дымившуюся сигарету, а сам, резко вскочив, ногой с разворота нанес не успевшему среагировать Вахе удар в голову. Затем, "мельницей", он повторил удар в голову и завершил движение прямым ударом ребра стопы в грудь на выходе из разворота, отбросив длинного чеченца к стене. Один быстрый прыжок – и кулак Аркана, как кувалда, впечатался в нос Вахи, размазывая хрящи вместе с кровью по всей физиономии чеченца.

Помощник Мусы рухнул как подкошенный и отключился явно надолго, а Аркан спокойно вернулся к столу, забрал у онемевшего Тихонравова свою сигарету, не забыв поблагодарить генерала за оказанную услугу, и снова уселся на свое место как ни в чем не бывало.

– Да ты… – у Мусы не было слов, чтобы выразить все, что он думал про этого урода. – Да я тебя…

– Что?

– Ты труп.

– Серьезно?

– Да я сейчас…

– Не надо, – оборвал его Аркан. – Честное слово, не надо. Лучше решать все наши дела полюбовно, Муса Багирович. Я очень не люблю, когда на меня давят.

Аркан был настолько спокоен, что все происходящее казалось нереальным.

"Он что, идиот? Может, ему в армии мозги отбили? – лихорадочно соображал чеченец. – Или он отмороженный? Что, он настолько уверен в своих силах? А может, с ним и вправду попробовать поговорить спокойно?"

Муса рассматривал Аркана с раскрытым ртом, даже не пытаясь скрыть изумления. Что уж говорить о Тихонравове – на лице Бориса Степановича отражался такой коктейль из животного ужаса и немого восхищения своим новым напарником, что Аркан улыбнулся про себя, удивляясь тому, как просто можно до глубины души поразить не посвященного в тайны боевых единоборств человека несколькими хорошо отработанными ударами. Нет, все-таки великое дело – спорт, и как хорошо, что он увлекся рукопашным боем еще до армии, кое-чего сумев достичь еще тогда и кое-чему научившись уже в спецназе!

– Муса Багирович! – нарушил мертвую тишину комнаты генерал, молитвенно складывая руки на груди. – Да отдайте вы ему его долю, и пусть сваливает отсюда. Он же идиот! Я же вас не тороплю, я понимаю, что так сразу…

– Сам ты идиот! – рявкнул Багиров, страшно сверкнув глазами на Тихонравова. – Ты кого ко мне приволок? Ты мне еще заплатишь за это!

– Муса Багирович…

– Ты что думаешь, у меня в кармане постоянно пятьдесят тысяч долларов валяются? – не слушал генерала чеченец. – Ты думаешь, что прямо сейчас я выну из кармана такие бабки и отдам этому…

Муса замялся на мгновение – ему хотелось покрепче выразиться насчет Аркана, но, вспомнив о лежащем у стенки Вахе, чеченец прикусил язык, не дав сорваться с него ругательству.

Как ни странно, выручил Мусу сам Аркан.

Улыбнувшись, парень спросил, наивно округляя глаза:

– Как, у вас нет таких денег?

– С собой нет. Чего их таскать без надобности в таком количестве?

– Так что же мы здесь делаем, Борис Степанович? – обернулся парень к генералу. – Вы ведь говорили, что нам здесь заплатят за товар.

– Заплатят, Толя. Но не сразу же! – засуетился под его взглядом Тихонравов, вопросительно оглядываясь на Мусу. – Вот Муса Багирович скажет сейчас, когда необходимая сумма будет готова, и так оно и произойдет. У нас здесь свои правила, Анатолий, их не надо нарушать.

– А я и не хочу нарушать никакие правила. Я просто собираюсь их сам устанавливать…

– Ты много на себя берешь, парень, – мрачно процедил сквозь зубы Муса.

– Да нет. Сейчас уже нет. Много я взял на себя тогда, когда в первый раз забросил себе за спину этот рюкзак, – кивнул Аркан на мешок с наркотиками. – А теперь этот порошок мой, он в моих руках, и именно я буду диктовать свои условия оплаты, а не принимать чужие.

– Так чего же ты хочешь? – попытался взять себя в руки Багиров. Он понял, что ему нужно выиграть время, собраться с мыслями и найти наилучший выход из ситуации. А чтобы получить это необходимое время, приходилось идти с этим парнем на компромисс.

– Я просто хочу гарантированно получить свою долю, и больше ничего.

– Я обещаю тебе, что свою долю ты получишь.

А за свои слова я отвечаю.

– А если я вам не верю?

– Толя, ну почему ты себя так ведешь?!

Тихонравов страшно жалел теперь, что судьба связала его с этим непредсказуемым человеком, – гнев Багирова, направленный на Аркана, рикошетом ударит по нему, по генералу, гораздо более беззащитному, чем этот дембель.

– А ты вообще заткнись, чтоб я и звука от тебя не слышал! – тут же, словно оправдывая худшие предположения Бориса Степановича, рявкнул на него Муса, – С тобой еще отдельный разговор будет. Ты, как я посмотрю, вообще к этому порошку никакого отношения не имеешь. Любой мальчишка тебе, генералу сраному, свои условия диктует.

– Муса Багирович, – перебил чеченца Аркан, протестующе поднимая руки и своим невозмутимым тоном пытаясь успокоить расходившегося чеченца. – Муса Багирович, вы не правы. Генерал Тихонравов не знал, что все обернется именно так.

У нас просто не заходил об этом разговор, иначе я сразу предупредил бы его, что наркотики отдам только после того, как получу деньги – из рук в руки, как говорится.

Багиров задумался.

Он уже понял, что уговорить этого солдата не удастся. Оставалось два варианта – или натравить своих джигитов на него прямо сейчас, или принять его условия и повести игру по-своему, облапошить этого молокососа.

Первый вариант мог обернуться неприятностями – завалить этого солдата без стрельбы вряд ли получится, а стрельба здесь, в его ресторанчике, средь бела дня Мусе была совершенно не нужна. Да и у этого молодца, только-только спустившегося с гор, под камуфляжем вполне может оказаться "пушка".

Второй вариант выглядел привлекательнее – он давал Мусе больший простор для маневра, давал возможность все продумать и ко всему подготовиться.

Именно поэтому Багиров решил пойти на попятную, по крайней мере внешне.

– Хорошо, парень, я согласен. Давай играть по принципу "из рук в руки".

– Отлично, Муса Багирович. Я очень рад, что нам с вами удалось найти общий язык, – с видимым удовольствием кивнул Аркан. – Давайте тогда определим, к какому сроку вы сможете подготовить пятьдесят тысяч.

– Послезавтра в семь вечера ты получишь деньги здесь же, в этой комнате. Тебя такой вариант устраивает? – взгляд, которым сверлил Багиров солдата, был настолько полон ненависти, что Тихонравов содрогнулся, мысленно уже поставив на жизни парня большой и жирный крест.

– Конечно! – Аркан поднялся. – А пока – до свидания. Вы идете, Борис Степанович?

Тихонравов, которому страшной показалась даже сама мысль остаться наедине с Багировым после всего, что произошло, торопливо вскочил:

– Да-да. Значит, послезавтра в семь. Мы обязательно будем, Муса Багирович, не волнуйтесь.

– Мне волноваться нечего. Если порошка не будет, можете сами волноваться, – мрачно процедил бандит, отворачиваясь от своих гостей.

Но как только Аркан и Тихонравов вышли из ресторана, Муса протрубил своей братве "общий сбор":

– Глаз с них не спускать! При случае – замочить без сожаления и рюкзак отобрать! Если же не удастся – контролировать каждый их шаг, каждое произнесенное ими слово. Что-то мне этот солдат сильно не нравится…

* * *

– Что ты наделал! Что ты наделал! Теперь нам конец. Муса этого никогда не простит, – генерал Тихонравов чуть не плакал, несясь по шоссе к Москве, будто подхлестываемый страстным желанием отъехать от страшного ресторана поскорее и подальше. – Как ты мог!

– Да ладно вам, Борис Степанович! – отмахивался от него Аркан, угрюмо глядя на дорогу. – Все будет нормально, получите вы свои бабки.

– Нет, не будет!

– Вы бы лучше меня за руль пустили. По-моему, вам сейчас не до дороги.

– Мужики, стоп! Вы мне скажете наконец, что там у вас произошло? Почему вы вернулись с рюкзаком? Почему наркотики не отдали? Где ваши деньги? Чего вы ругаетесь? Я ничего не понимаю, – остановил перебранку Самойленко. Он прятал свою камеру обратно в сумку – пока Аркан и генерал отсутствовали, он успел заснять ресторанчик, машины, стоявшие на стоянке, некоторых посетителей. – Вы мне можете хоть что-нибудь объяснить?

– Анатолий не отдал им порошок…

– Не отдам, пока они не отдадут деньги, – перебил генерала Аркан.

– Но он же пообещал!

– Вот и прекрасно. Но порошок против денег.

– Анатолий, – затянул генерал плаксивым голосом, – ты так и не понял, с кем ты играешь. И зачем ты избил этого Ваху? Тебе этого не простят никогда.

– Вот что, Борис Степанович, – в ярости прорычал Аркан, – мне на них на всех наплевать. Пусть молят Бога, чтобы я их простил. А этот Ваха пусть благодарит Бога за то, что я ему влепил по носу, а не в висок и не по кадыку. Иначе он уже никогда не встал бы.

– Толя, ты не понимаешь…

– Все понимаю. Выбросьте меня где-нибудь в Центре. Я пошел домой.

– С порошком?!

– А что?

– А если тебя милиция остановит? Патруль?

Просто так, для проверки, например?

– Уйду от них.

– Коля, – обернулся Тихонравов к журналисту, – ну скажи хоть ты ему, что здесь, в Москве, не все так просто, как в горах Таджикистана. Здесь нет четкого разделения на своих и врагов. Его убьют сегодня же – тихо и незаметно, как котенка, и ни порошка, ни денег нам не видать, как своих ушей!

– Погодите, Борис Степанович! Я все-таки не понял, как вы договорились? – спросил Самойленко – Деньги нам приготовят послезавтра в семь вечера, – ответил журналисту Аркан. – Вот тогда я и отдам им наркотики. Не раньше.

– Вот видишь, Коля! Он совсем с ума сошел!

Он думает, что ему удастся дожить до послезавтра.

– Удастся, Борис Степанович, не переживайте, – попытался успокоить генерала журналист. – Я пойду с Анатолием, и мы решим все вопросы, будьте уверены. Только об одном нам следует договориться заранее – когда и где мы встретимся, как будем поддерживать связь.

– Вы видели дом, где я живу…

– Сейчас я достану блокнот и ручку, – сказал Николай. – Мы вам будем периодически звонить…

– Постойте! – запротестовал генерал. – Вы хотите сказать, что уйдете с порошком и будете мне звонить? Но я тоже хочу знать, как можно с вами связаться в случае чего! А вдруг вы просто кинете меня после того, как я показал вам клиента? Так нечестно!

– Вы обо мне такого мнения? – хмыкнул Аркан. – Что ж, вы плохо меня знаете, Борис Степанович. Коля, дай ему мой адрес и телефон…

– Стой, Аркан! – перебил его Самойленко. – Это адрес и телефон твоих родителей?

– Ну конечно!

– А нужно ли тебе втягивать родителей в эти разборки?

– А что ты предлагаешь?

– Я дам Борису Степановичу свой телефон и адрес, – произнес Николай категоричным тоном. – Живу я один, квартиру снимаю, так что у меня никаких проблем не возникнет. Согласны, Борис Степанович?

– Да, пожалуйста… – неуверенно произнес генерал. Ему очень не хотелось отпускать ребят с наркотиками, но он понимал, что сейчас его голос ничего не решает.

– Вот и отлично. Тогда высадите нас у ближайшей станции метро…

* * *

– Ну, Анатолий, теперь рассказывай, что ты задумал, – произнес Николай, как только они остались одни на тротуаре и машина Тихонравова скрылась за поворотом.

– Ничего.

– Как это – "ничего"? А почему же тогда наркотики им не отдал?

– Коля, – с горечью бросил Аркан, – ты бы видел морду Мусы – этого типа, к которому меня привез генерал. Черный, сука, наглый, зажравшийся. Я как посмотрел на него, так решил – ни фига, отдавать ему партию нельзя никак.

– А что делать? Ты, Анатолий, пойми одну штуку – Борис Степанович насчет угрозы для нас, причем реальной угрозы, вовсе не шутил.

– Мне по хрену, – выругался Аркан. – Пошли они все… Ты же знаешь, почему я вообще во все это ввязался.

– Знаю. Но когда наркотики у нас на руках – мы ходим под прицелом. Сейчас машина подъедет, – кивнул Самойленко на проезжую часть, – из окошка автоматная очередь, и все. На асфальте два трупа, а вся партия у бандитов.

– Кстати о птичках – ты, наверное, прав. Пошли! – и Аркан потянул друга к павильону метро, надеясь раствориться в толпе. – Там, наверное, будет безопаснее.

– А дальше что?

– Понимаешь, – произнес Аркан, остановившись у турникетов при входе на платформу, – я не могу тебе всего логически объяснить, но я чувствую, что отомстить им всем я уже не смогу, если отдам им порошок.

– Почему?

– Морфин уже сегодня оказался бы у мелких торговцев, и тогда накрыть того же Мусу будет не с чем. Что ты ему предъявишь без порошка? – Аркан смотрел на своего нового друга с надеждой. Он хорошо понимал, что рискует сейчас и своей жизнью, и жизнью Самойленко, и хотел понять, поддерживает ли его действия журналист, разделяет ли он его мнение, готов ли он рисковать. Аркану хотелось убедиться в правильности своих поступков и получить дружеский совет. Не зря ведь говорят: одна голова – хорошо, а две все же лучше.

– Наверное, ты прав, – задумался Николай. – Но в таком случае нам надо твердо решить, каким образом мы будем бороться с бригадой Мусы.

– У тебя есть предложения?

– Пока нет. Нужно хорошенько подумать, – неуверенно покачал головой бывший десантник. – Ты же там был, в том ресторанчике, видел контингент, видел систему охраны. Что ты думаешь по этому поводу? Есть ли у нас какие-нибудь шансы, если попрем напролом?

– Ой, сомневаюсь!

– Что так?

– Во-первых, точно определить, сколько там, в этом ресторане, сидело сегодня людей Багирова, просто невозможно. Во-вторых, мы не знаем, сколько их будет тогда, когда мы придем. В-третьих, нам неизвестно, вооружены ли они и чем именно…

– Ну, в том, что и автоматов, и пистолетов, и даже гранат у таких команд более чем достаточно, можешь не сомневаться. Это я хорошо знаю, – уверенно заявил Самойленко. – Слава Богу, кое-какой опыт в этих делах я имею.

– Ну вот. А у нас на двоих один "Макаров" да пара гранат. Негусто, верно, лейтенант?

– Верно, старшина, – улыбнулся журналист.

– Наконец, мы не знаем, сколько людей может прятаться в подсобных помещениях ресторанчика. Есть возможность нарваться на очередь в .спину.

– Пожалуй.

– Так что шансов взять контору Мусы штурмом у нас нет. Таково мое мнение.

– Согласен, – кивнул Самойленко. – Что же, по-твоему, следует делать?

– Можно было бы попытаться выследить этого Мусу, взять его тогда, когда он будет один…

– Этого ты не дождешься никогда. Если Багиров – глава преступной бригады, можешь не сомневаться, что без личной охраны он не появится нигде.

– Да и чисто технически как мы это сделаем, не имея даже машины, не говоря уже о спецтехнике слежения? – пожал плечами Аркан.

– Машина-то как раз не проблема…

– У тебя есть?

– Можно у друзей попросить, – уверенно ответил Самойленко, который хорошо знал, у кого именно можно просить помощи. – У тебя есть другие предложения?

– А как насчет такого варианта: мы приносим Мусе наркотики и тут же сдаем его в соответствующие органы? Нас самих ведь не должны после этого тронуть?

– Ты уверен? А в том, что Муса сядет, ты тоже уверен? – хмыкнул Николай. – Нет, Анатолий, этот вариант мне не нравится.

– Ну а что же предложишь ты?

– Как в том мультике – есть ли у меня план?

Кажется, у меня есть план.

– Говори!

– Я скажу. Только ты не нервничай, а очень осторожно, как бы невзначай, поверни голову направо, – спокойно ответил Самойленко, глядя в совершенно противоположную сторону. – Еще немного… Ну, видишь?

– Трех черных?

– Их самых.

– Ты думаешь?..

– Не думаю – уверен. Как только они заметили нас, сразу резко остановились и сейчас делают вид, будто что-то оживленно обсуждают и им ни до кого нет дела. Однако каждые несколько секунд они очень красноречиво посматривают в нашу сторону. Это за нами, Толя.

– Хвост. Как в классическом шпионском боевике, – заметил с улыбкой Аркан.

Близость врага, близость настоящей переделки будоражила и вдохновляла парня. Он почувствовал, как вибрируют нервы. Он хорошо знал это состояние – так с ним бывало всегда, когда включались дополнительные резервы тела, позволявшие ему в самые трудные и ответственные минуты жизни включать резервы организма, усиливая реакцию, увеличивая выносливость и ловкость.

– Да, хвост, – согласился Самойленко, – как в шпионских боевиках. И точно так же, как в этих боевиках, нам придется обрубать этот хвост. С моими планами его наличие не согласуется.

– Тогда пошли на платформу. Мы можем вскочить в вагон раньше их…

– А можем и не вскочить.

– Можем затеряться в толпе…

– А можем и не затеряться, – скептически заметил Самойленко.

– Ну, тогда я не знаю.

– Ты что, серьезно, старшина? Забыл, чему тебя в спецназе учили?

– Прямо здесь, что ли? – удивленно оглянулся по сторонам Аркан, не понимая, к чему клонит журналист – Да я тут кучу народу перестреляю…

– Аркан, кто тебе говорит про стрельбу?

– Все равно, не здесь же им шеи сворачивать.

– Конечно, не здесь. Пошли на выход.

– На улицу?!

– Конечно! Неужели у вас в Москве нет ни подворотен, ни подъездов?

– Молодец, Коля! – обрадовался Аркан, поняв наконец замысел друга. – Пошли быстрее Конечно, что-нибудь придумаем…

* * *

Долго искать подходящее место для отсечения хвоста им не пришлось. Выйдя из метро, они сразу свернули во дворы. Попетляв некоторое время среди однотипных девятиэтажек спального микрорайона, они убедились, что хвост не исчез. Более того, он приклеился еще крепче – помимо кравшихся за ними по пятам трех чеченцев Аркан вскоре заметил еще и "девятку" цвета "мокрый асфальт", которая неотступно следовала за друзьями по дворам, медленно пробираясь сквозь заставленные автомобилями узкие проезды.

Яркое лимонное пятно внезапно ставшего модным ароматизатора, подвешенного в салоне на ветровом стекле, не оставляло сомнений в том, что вокруг них крутится одна и та же машина.

– Ну, по-моему, пора, – вдруг сказал Аркан, кивая на ближайший дом.

– Почему именно здесь?

– А какая разница? Хватит бегать – пора из жертвы превращаться в охотников. Ведь объект атаки мы уже определили, не так ли?

– Вполне!

– Тогда слушай. Как только заходим в подъезд, бери мой рюкзак и поднимайся по лестнице…

– Да ты что?! А тебя оставить одного? Я, между прочим, тоже кое-что умею… – попробовал возмутиться Самойленко, но Аркан остановил его, скорчив недовольную гримасу:

– Я не сомневаюсь. Но с этими я и сам справлюсь, а ты мне поможешь. Старайся сморкаться, шаркать ногами, чертыхаться погромче – словом, чтобы бандиты, когда зайдут в подъезд, не сомневались, что мы уже успели подняться этажа на два-три. Они поторопятся за нами, тут-то я их и встречу.

Эффект внезапности, Коля, великое дело…

* * *

Так оно и получилось.

Не успели бандиты вбежать в подъезд, как из ниши у мусоропровода на них ринулся Аркан. Сбив подсечкой первого чеченца, второму старшина нанес мощный удар кулаком в темя – так называемый молот, который может сбить с ног и быка, а человека в лучшем случае отправляет в глубокий нокаут, если не превращает в инвалида или в труп.

Третий чеченец резко остановился, и в какой-то миг Аркан даже испугался, что бандит бросится бежать от него вниз по лестнице, на выход. Тогда пришлось бы решать, которым из двух оставшихся дееспособными кавказцев заниматься в первую очередь.

Однако чеченец, поколебавшись мгновение, выхватил из кармана нож и, что-то гортанно крикнув своему уже поднимавшемуся на ноги товарищу, бросился на противника.

Для Аркана оказалось секундным делом перехватить руку нападавшего и, резко развернув чеченца навстречу его бросившемуся на помощь товарищу и прикрываясь его телом, выломить локтевой сустав бандиту на обратный изгиб.

Нож, зазвенев, выпал из моментально повисшей плетью руки. Мощным ударом в позвоночник Аркан отправил бандита в объятия к его товарищу.

Тот потерял равновесие и упал. Подняться на ноги ни тому ни другому в ближайшее время было уже не суждено.

Быстро сбежавший вниз на шум драки Самойленко застал Аркана за добиванием кавказцев. Не задумываясь о том, останутся ли в живых бандиты после его ударов, спецназовец бил то левой, то правой ногой в самые жизненно важные места распростертых на полу тел.

– Хорош, Толик! – остановил вошедшего в раж друга Николай. – Ну ты даешь! По-моему, ты их не просто отключил…

– Я по ним плакать не буду, если даже кто-нибудь из них и сдохнет. Ты, надеюсь, тоже? – жестко произнес Анатолий, тяжело дыша.

– Пожалуй, не буду. Держи рюкзак, пора сматываться отсюда. Не хватало только, чтобы кто-нибудь из жильцов запомнил наши физиономии.

– Сейчас, – подхватив под мышки одного из кавказцев, Аркан поволок его бездыханное тело в ту самую нишу за трубой мусоропровода, где несколько минут назад прятался сам. – Помоги, здесь их не так скоро найдут.

Вскоре тела были спрятаны, и друзья начали спускаться к выходу, как вдруг Аркан, словно вспомнив что-то, резко остановился:

– Постой, Коля! Машину помнишь? "Девятку"?

– Ну.

– А если она у подъезда? А если водитель видел, что эти твари вошли сюда, а обратно не вышли?

– Ну и что с того?

– А если у него в машине есть рация или какой-нибудь сотовый телефон? Что там сейчас модно – я в армии совсем от жизни отстал? Если он успеет позвонить своим, поднять тревогу?

– И что? – Самойленко не понимал, чего опасается друг.

– А его дружки тоже могут быть на машинах, и тогда все окажется напрасным – на нас снова повесят хвост или, что еще более неприятно, просто приедут всей толпой, чтобы расстрелять. Кстати, ты не посмотрел, у этих гавриков оружия не было? – Аркан кивнул наверх, туда, где за мусоропроводом остались лежать вырубленные им бандиты.

– Не-ет, – протянул Самойленко, – мне до них дотрагиваться противно было.

– Ясно. Тогда вот что – рюкзак и сумку оставляй мне, а сам выходи на улицу и садись на лавочку у подъезда. Осмотрись. Если все чисто – сделай мне знак, я буду из окна между вторым и третьим этажами за тобой наблюдать, а заодно и карманы этих дурачков проверю. Если же увидишь эту чертову машину – постарайся как-нибудь мне указать, в какой стороне она стоит. Только, Коля, действуем быстро, времени у нас в любом случае немного.

– Хорошо, я пошел.

– Погоди пару секунд, дай мне наверх подняться.

Аркан взбежал по лестнице на несколько пролетов выше и осторожно выглянул в окно. У подъезда машины не было. Коля сидел на лавочке, не пытаясь подать своему товарищу никаких знаков, и Анатолий понял, что "девятка" где-то совсем рядом. Он стал еще внимательнее присматриваться к другу, пытаясь заметить момент подачи сигнала.

Аркан понял напарника – Николай, вытащив из кармана сигареты, закурил, а спичку совершенно неестественным движением кинул себе за спину. Значит, машина где-то в той стороне?

Аркан, не раздумывая больше, бросился наверх, на самый последний, так называемый технический этаж – туда, где, как он знал, обычно была лестница на крышу. Он молил Бога только об одном – чтобы ход этот не оказался заварен железной решеткой.

Ему повезло, и с крыши он смог осмотреться и засечь "девятку" чеченцев. Машина и впрямь стояла в той стороне, куда бросил спичку Самойленко, у соседнего подъезда, и Аркан радостно потер руки – он мог подобраться к "девятке" незаметно, спустившись с крыши в крайний подъезд дома.

Так он и сделал.

Осторожно оглядевшись, он пошел к машине, стараясь держаться с правого ее борта, чтобы водитель, сидевший за рулем и неотступно следивший за подъездом, в котором исчезли чеченцы, как можно позже его заметил. Поравнявшись с "девяткой", Аркан еще раз быстро огляделся и, убедившись в том, что поблизости никого нет, подошел сзади к дверце водителя. Старшина успел рассмотреть только профиль сидевшего за рулем, но и этого оказалось достаточно, чтобы с первого же взгляда понять – водителем "девятки" тоже являлось лицо, выражаясь языком милицейских протоколов, "кавказской национальности". Последние сомнения отпали – этот кавказец был явно заодно с уже выключенными чеченцами и действовал с ними в одной связке.

Стекло водительской дверцы было опущено, а фиксатор замка поднят. Это было на руку Аркану.

Мгновенно оценив ситуацию, он рванул дверцу автомобиля на себя.

Чеченец не успел среагировать – он вздрогнул от неожиданности, повернул голову на звук открывающейся дверцы, но тут же сильные руки Аркана схватили его за лицо и затылок. Сильный рывок, хруст шейных позвонков, и голова кавказца бессильно упала.

С ним все было кончено.

Аркан убедился, что не привлек внимания посторонних, бесцеремонно передвинул бездыханное тело водителя на пассажирское сиденье, перекинув его ноги одну за другой через рычаг коробки передач, а сам, забросив свой мешок и сумку Самойленко назад, сел за руль "девятки". Он завел двигатель и прокатил десяток метров вперед – к тому подъезду, где на лавочке его терпеливо ожидал Самойленко,.

– Коля, давай сюда!

– Толик, ты?!

– А то кто же!

– Слушай, глазам своим не верю! Как тебе это удалось? – Николай бросился к машине, не сразу заметив бездыханного водителя. Пытаясь открыть переднюю пассажирскую дверцу, он едва не вывалил тело на асфальт.

– Нет, садись назад! – остановил его Аркан, энергично кивая на заднее сиденье. Только тут Самойленко понял, куда делся водитель "девятки".

– Ого! Ты что его – тю-тю?

– Нет, поспать уложил! – с легким раздражением ответил Аркан. – Что ты, Коля, такие глупые вопросы задаешь? Лучше опусти спинку его сиденья, пусть откинется, а то башка его маячит в окне. Мало ли где мы ментов встретим.

– Ну, брат, дела! – ворчал журналист, возясь с трупом. – Мало того, что машина краденая, мало того, что в ней мешок наркотиков, так в ней еще и жмурик с переломанной шеей.

Николай догадался о причине смерти чеченца, заметив, как беспомощно болтается голова трупа на ухабах.

– Коля, кончай! Далеко мы не поедем – разве что пару кварталов. Надо хоть немного запутать следы, если за нами идет еще кто-то. Так что не ной, я тебя прошу, не трави душу – я ведь только несколько часов как в Москву вернулся, а сесть могу до конца жизни.

– Да я молчу.

– Вот и хорошо. Что ты там рассказывал? Какой у тебя план был? Куда нам нужно ехать?

– Погоди, Аркан, сначала надо позвонить – если человека нет сейчас дома, то найти его будет сложновато. Очень уж у него работа неспокойная.

– Что за человек?

– Банда.

– Что за "банда"? Конкуренты Мусы? Думаешь справиться с одними бандитами, привлекая на свою сторону других?

– Нет, – рассмеялся Самойленко. – Это кличка его – Банда. А парень самый что ни на есть проверенный, надежный. Да что я буду рассказывать – скоро сам увидишь. Найди мне только телефон-автомат и дай позвонить…

 

II

Александр Бондарович оказался дома. У Алины выдался редкий выходной, и он, оставив ребят тренироваться на загородной базе под руководством опытнейшего своего заместителя Сашки Рудницкого, использовал эту уникальную возможность, чтобы хоть немного побыть с женой наедине – пока Никитка в саду, а тесть с тещей выбрались на дачу.

Услышав в трубке голос старого Друга, Банда сразу понял, что с Николаем в очередной раз что-то приключилось – уж слишком взволнованно говорил тот:

– Банда, нужно срочно увидеться!

– Что-нибудь серьезное?

– Да. Очень.

– У меня Алина дома, – понизив голос, прошипел в трубку Банда. – Давай, чтобы не волновать ее, встретимся где-нибудь в городе.

– Где хочешь, только побыстрее.

– Отлично. Я выезжаю. Где ты будешь?

– Давай у входа на ВДНХ, ладно? Там, где выход из метро, знаешь?

– Спрашиваешь!

– Ждем!

– Ты сказал "ждем"? Значит, ты не один? – встревожился Банда. – Алло!

Но Самойленко уже повесил трубку.

Надев на всякий случай под спортивный костюм наплечную кобуру с пистолетом, Банда наскоро поцеловал Алину и, шепнув ей на ухо что-то успокаивающее – мол, на работе какая-то ерунда, но ничего особенного, – выбежал из квартиры, не забыв захватить ключи от своего старенького, но все еще "живого" "опеля", доставшегося ему после смерти Олега Вострякова, и сотовый телефон – еще новую для него игрушку. Телефон ему недавно выдали в управлении – "для более оперативной связи с базой"…

* * *

– Ну, что у тебя на этот раз? – Банда пожал руку Николаю и кивнул Аркану, как только они устроились в машине. – Ты уже успел вернуться из Таджикистана? Что-то быстрая у тебя командировка получилась!

– Быстрая, зато забойная!

– Да?

Банда недоверчиво хмыкнул, краем глаза пытаясь получше рассмотреть в зеркале заднего вида лицо незнакомца, с которым был Самойленко, – лицо молодое, но с уже прорезавшимися суровыми морщинками, обветренное, загорелое, с холодными и строгими глазами. Лицо человека, который, несмотря на свою молодость, успел уже повидать многое.

Камуфляж, кроссовки, тельник…

Весь вид незнакомца возбуждал в Банде странную тревогу и одновременно юношеский задор – точно такими они сами были десять лет назад: молодые, но повидавшие больше иных стариков, нежные, но успевшие огрубеть, сильные, но беззащитные на гражданке. Война наложила на парня явственный отпечаток, этот отпечаток не стерся бы, если бы даже его переодеть, причесать и побрить.

Аркан во второй раз за один день почувствовал, как пристально разглядывает его незнакомец, но на этот раз не прочел никакой враждебности в изучающем взгляде.

В отличие от Мусы, этот сильный и спокойный мужик в самом расцвете сил смотрел на него с интересом и каким-то странным одобрением – так, как смотрят на старого друга, которого не видели уже несколько лет и теперь пытаются как можно точнее определить, что изменилось в его облике за эти годы.

В отличие от Мусы, этот мужик, которого Самойленко называл Бандой, не вызывал у Аркана злости или неприязни – судя по всему, нормальный, честный и спокойный человек, сильный и верный друг. Ему доверяет Самойленко – не зря же он решил обратиться к Банде за помощью как в последнюю инстанцию. Так почему же ему не должен доверять он. Аркан?!

– Да! Забойная – это даже, пожалуй, и не то слово! – с азартом воскликнул Самойленко, почувствовав в голосе друга нотку недоверия.

– Ну-ну. Ты не обижайся, просто у тебя что ни дело – то забойное, – улыбнулся Банда. И, заметив, что друг его вот-вот взорвется неподдельным возмущением, успокоил его:

– Тихо, тихо! Я же серьезно – всем твоим материалам всегда уготована участь стать сенсациями.

– Нет, правда. Банда, на этот раз вообще нечто из ряда вон выходящее!

– Ну рассказывай.

– Аркан, покажи-ка ему наш товар! – кивнул Самойленко на рюкзак, лежавший на коленях Анатолия, но в ту же секунду спохватился:

– Ой, ребята, простите, совсем забыл вас познакомить.

– Это на тебя похоже – как увлечешься чем-то, про все на свете забываешь, – не упустил повода в очередной раз поддеть друга Банда. – Где уж тебе помнить о том, что мы незнакомы! Ясно одно: мы оба знаем тебя, значит, по твоей логике, должны знать и друг друга.

– Кончай! Толя, вот этот разговорчивый человек – Банда, точнее – Александр Бондарович.

Легендарная личность…

– Ну уж! – смущенно воскликнул представляемый, отводя глаза.

– ..Майор ФСБ… – продолжал тем временем Самойленко. На сей раз его перебил Аркан:

– ФСБ?

– А что? – Коля не понял, почему так насторожился его напарник и товарищ по Таджикистану.

– Ну, Николай, не ожидал! Ды ты понимаешь, чем для меня лично может обернуться знакомство с "федералами"?! – Аркан настолько взволновался, что готов был, казалось, вот-вот выпрыгнуть из машины.

Банда, крайне заинтересованный столь бурной реакцией своего нового знакомого, повернулся к нему, теперь уже с каким-то совершенно новым выражением в глазах присматриваясь к этому парню.

– Э-э, кончай! – пристыдил Самойленко Анатолия. – Я же знаю, что делаю. Да, он "федерал", ну и что? Он – мой друг в первую очередь. Он был офицером спецназа еще в Афгане, потом…

– Ну-ну, расскажи в подробностях весь мой славный боевой путь, Анатолию все это крайне интересно, – попытался смягчить ситуацию Банда, но Самойленко завелся уже не на шутку:

– Короче, сейчас он командир совершенно секретной антитеррористической и одновременно диверсионной группы ФСБ, о существовании ко, торой знают вообще единицы…

– ..но скоро будут знать уже все-все – благодаря таким умеющим свято хранить тайны журналистам, как известный телерепортер и борзописец Николай Самойленко. Так ведь тебя величали в Минске в свое время? – добавил уже без улыбки Банда, включая магнитолу.

– Банда, я хочу объяснить!

– Ладно, валяй.

– Так вот, Толик, с этим человеком я не только дружу, мы вместе прокручивали уже не одно дело, и если кто-нибудь и может нам помочь, так это он! – торжественно заключил Самойленко и победно взглянул на Банду. – И я ручаюсь – если я попрошу его держать кое-какие подробности, в секрете, он никому и никогда их не сообщит. Проверено!

– О'кей, допустим, меня ты представил, и более чем подробно, – кивнул Банда. – А с кем же, интересно, мне придется иметь дело?

– Старшина спецназа группы наших войск в Таджикистане Анатолий Арканов, для некоторых близких друзей можно просто Аркан. Только что уволен из рядов Вооруженных Сил, – представил своего товарища Самойленко. – Он-то и закрутил все дело.

– Ну что ж, Анатолий, вот мы и познакомились, – Банда первым протянул руку, и Аркан удивился силе его рукопожатия – это был, наверное, первый человек, встреченный им, чья ладонь оказалась не меньше и не слабее его собственной.

– Очень приятно.

– Ну а теперь покажи ему, Аркан, что у нас в мешке, – нетерпеливо воскликнул Самойленко.

Как только Банда увидел заполненный наркотиками рюкзак, его лицо сразу стало серьезным.

Он хорошо понимал, что стоимость такого количества порошка здесь, в Москве, достигала астрономических цифр, и каждый, кто оказывался причастным к этому делу, ходил по лезвию ножа.

А по лезвию ходил сейчас его друг.

– Что это значит, Коля? Давай все выкладывай! Ты понимаешь, что это не шутки?

* * *

Минут десять – пятнадцать ушло у друзей на то, чтобы вкратце, без лишних подробностей, обрисовать Банде ситуацию, в которую они попали.

А когда их немного сбивчивый рассказ был закончен, инициатива сразу же перешла в руки майора, и на этот раз и Николай, и Анатолий – оба испытали истинное облегчение: чувствовалось, что этот человек умеет просчитывать комбинации на, несколько ходов вперед и имеет, по крайней мере, в десятки раз больше возможностей влиять на развитие событий.

– Ясно. Хреново, – коротко отреагировал Банда, выслушав ребят.

– Что хреново?

– Если у чеченов не царит полное раздолбайство, то уже через час-два они заметят, что хвосты, посланные за вами, исчезли, а значит, в руках у них останется единственный козырь – этот ваш генерал, как там его…

– Тихонравов, – подсказал Самойленко.

– Вот-вот. Кроме того, не исключено, что и на генерале висит хвост, и для того, чтобы применить "санкции" против него или его семьи, чеченам будет достаточно только подняться к нему в квартиру – вероятно, они сейчас где-то совсем рядом с ним.

– Что же делать?

– Сейчас… Вы его адрес и телефон знаете?

– А как же! Мосфильмовская… – начал читать записанный в блокноте адрес Самойленко, но Банда жестом остановил его и отобрал блокнот:

– Подожди…

Майор подумал еще несколько мгновений, затем, вытащив из кармана трубку сотового телефона, набрал номер:

– Дежурный, это Банда. Мне Руду быстро найти – и на связь. В три секунды… Сашок, ты? Узнал? Сколько времени тебе надо, чтобы быть на Мосфильмовской?..

– Минут тридцать, если с мигалкой, – услышали ребята в тишине голос, доносившийся из трубки, специально прижатой Бандой к уху не слишком плотно.

– Давай, только машину возьми потяжелее и группу экипируй для захвата. Предположительно три-четыре человека, возможно, вооружены. Подъедешь – замри и выходи на связь по внутренней.

Я буду там, обговорим детали. Как понял? – по старой привычке к радиосвязи закончил Банда и, получив подтверждение, снова засунул трубку в карман, а сам щелкнул каким-то тумблером под щитком приборов.

Только теперь Аркан заметил, что "опель" снабжен радиостанцией.

– Ну, ребята, все в порядке, – обернулся Банда к своим товарищам. – Машина завертелась, мои ребята вступают в игру. Слышали, они уже выезжают? Сейчас и мы едем к генералу. И едем, предупреждаю, быстро, так что держитесь!..

* * *

Банда и впрямь несся по Москве как угорелый. Вскоре "опель" оказался у дома генерала. Банда остановился чуть в стороне, чтобы не спеша осмотреться.

– Вон его "Жигули"! – радостно воскликнул Самойленко, указывая на машину Тихонравова.

Можно было надеяться, что генерал дома.

– А вон его хвост, – мрачно констатировал Аркан, заприметив у соседнего подъезда серую потрепанную "бээмвуху", в которой сидели два человека с характерными кавказскими профилями.

– Отлично! А вон и мои ребята! – Банда глазами указал на джип "Гранд Чероки" – мощную машину с массивным "кенгурятником" спереди и сзади, с дополнительными дугами безопасности на крыше и с совершенно черными тонированными стеклами, которые, как бы ни старался наблюдатель, не позволяли рассмотреть тех, кто сидел в салоне этого монстра.

– Ого! Круто вы стали ездить! – не сумел сдержать восхищения Самойленко.

– А ты думал! – с некоторой долей гордости за свою команду отозвался Банда. – Страна наконец-то стала понимать, что по некоторым статьям бюджета экономить не стоит – выйдет себе дороже.

Он нажал кнопку рации:

– "Второй", я "Первый"! Как слышно?

– Отлично, – тут же отозвался приемник знакомым голосом. – Я тебя вижу, командир.

– Я тебя тоже. Теперь смотри внимательно – у второго подъезда алая "шестерка".

– Есть.

– Она мне нужна. Из подъезда скоро выйдет человек, сядет в эту машину и поедет. Я за ним.

– Понял.

– Теперь смотри – между третьим подъездом и четвертым припаркована "БМВ"…

– Вижу.

– Они тоже попытаются поехать за "шестеркой", но им этого позволить нельзя.

– Понял.

– Эти двое, возможно, вооружены.

– Понял, командир.

– Надо брать их и, если есть оружие, оформлять по полной программе. Если оружия или наркотиков нет, задержать до моего особого распоряжения.

– Понял. Проверим документы, и отсидят у нас столько, сколько потребуется.

– Доложишь мне обо всем подробно после выполнения задания. Ясно? Все. Конец связи.

– Есть.

Банда выключил рацию и снова повернулся к ребятам, с восхищением слушавшим этот простой и конкретный разговор профессионалов:

– Ну, признавайтесь теперь, кому из вас двоих ваш генерал доверяет больше?

– Наверное, тебе, Аркан, – пожал плечами Самойленко. – Меня он воспринимает как журналиста, а тебя – как сообщника.

– Пожалуй, – согласился с доводами товарища Анатолий, и Банда протянул ему сотовый телефон:

– Звони. Скажи ему, чтобы выходил из дому, садился в машину и ехал… Да куда угодно, только бы ехал. Сам придумай место, где мы сможем с ним побеседовать.

– А предлог?

– Что-нибудь наплети. Ну не подниматься же к нему в квартиру, не наводить же там шухер!

– Хорошо. Только покажите мне, как этой штукой пользоваться, – в нерешительности кивнул Аркан на трубку, которую он впервые держал в руках.

* * *

Настроение у Бориса Степановича после возвращения домой было препоганейшее.

Иришка, которая только одна из всей семьи знала истинные причины его переживаний последнего времени, попыталась пристать к нему с вопросами, заметив, что за утро его настроение поменялось с безоблачного на прямо противоположное.

Однако Борис Степанович грубовато отшил дочь, сославшись на то, что у любого человека есть право на головную боль, а затем заперся у себя в кабинете, никого не впуская и ни с кем из домочадцев не желая разговаривать.

Он отлично понимал, в сколь неприятную ситуацию втянул его Аркан. Муса этой выходки парню не простит ни за что. Даже если послезавтра бандит приготовит деньги и позволит старшине выйти из ресторана с карманами, набитыми баксами, жить новоявленному богачу останется всего ничего – шакалы из своры Багирова вцепятся в него мертвой хваткой и расквитаются за все. А единственной расплатой за избиение Вахи и открытое пренебрежение к авторитету самого Мусы могла быть только смерть обидчика.

Тихо нравов боялся, что гнев Багирова косвенно может ударить и по нему, Борису Степановичу.

Муса может не заплатить столько, сколько стоит этот порошок. Муса может снова натравить подонков на его семью… Да что говорить – Муса все может вытворить, все, что угодно, ведь ни человеческих законов, ни законов общества для этого бандита не существует! Но самым страшным, о чем Борис Степанович боялся даже и думать, могло стать исчезновение Аркана вместе с порошком.

И для этого ему вовсе не нужно было становиться подлецом, предавая его, Тихонравова, интересы. Парень уже сейчас, вот в эту самую минуту, мог запросто плавать где-нибудь в Москве-реке с аккуратненькой дырочкой от пули во лбу! А ведь Муса, завладев партией наркотиков самостоятельно, ни за что не будет делиться прибылью или процентами с ним, с Тихонравовым.

Словом, как ни раскладывал пасьянс возможных будущих ходов генерал, ничего хорошего у него не получалось – полный провал всего его бизнеса был очевиден. И теперь во весь рост перед ним вставала главная проблема и главная беда – как вообще уцелеть после всего, что случилось, как хоть немного обезопасить от головорезов Багирова свою семью?!

Телефонный звонок настолько резко прозвучал в тишине квартиры, что Борис Степанович вздрогнул и посмотрел на аппарат с благоговейным ужасом. "Кто?" – вопрос молнией пронесся в его голове, и Тихонравов, протягивая руку к телефону, заметил, как непроизвольно мелкой дрожью трясутся его пальцы.

– Слушаю вас, – ответил он предательски дрогнувшим голосом и вдруг с облегчением вздохнул – в трубке раздался четкий голос Аркана:

– Борис Степанович?

– Я!

– Это Анатолий..;.

– Я узнал, Анатолий. Ну, что случилось? Как ты, в порядке? Ты чего звонишь?

– Борис Степанович, я подумал и пришел к выводу, что, наверное, и впрямь сделал большую глупость, когда не отдал Мусе наш товар.

– Конечно, дорогой! Ну как ты мог так поступить, когда я предупреждал тебя…

– Понимаете, я очень хотел получить деньги.

Возвращаюсь домой, а в карманах настолько пусто, что даже цветы матери купить не могу!

– Эх, нашел проблему! Да хоть меня попросил бы – я бы тебе пару тысяч уж во всяком случае нашел бы! Решили бы твои проблемы, а зачем же этого бандита напрягать?

– Не подумал.

– И что сейчас делать?

– А что, Борис Степанович, исправить положение сейчас уже никак нельзя?

– Как ты его можешь исправить?

– Давайте отвезем ему порошок прямо сейчас.

Я сам извинюсь, скажу, что погорячился, что нервы после этих траханых гор совсем расшатались, в элементарных ситуациях сам себя контролировать не могу. Должен же он понять меня в конце концов! Как вы считаете, Борис Степанович?

Тихонравов беззвучно рассмеялся: ведь это было бы идеальным выходом из ситуации! Он смог бы объяснить Багирову, что мальчишка погорячился, а он, Тихонравов, его сумел уговорить, заставить передумать. Багиров, возможно, на радостях и простил бы их всех, а в первую очередь генерала, своего старого и преданного компаньона, никогда не подводившего Мусу.

– Конечно! – вскричал Борис Степанович в трубку. – Конечно, Толя! Даже не сомневайся!

Давай отвезем порошок, а деньги я тебе сразу выдам. То есть не все, конечно, а так, пару тысяч, чтобы ты мог войти в дом родителей достойно – с подарками, с цветами. Чтобы ты мог разжиться одеждой…

– Борис Степанович, тогда давайте не будем терять времени, – перебил генерала вчерашний солдат. – Вы машину где оставляете, возле дома?

– Да!

– Садитесь в нее скорее, приезжайте за мной в Лужники, к метро. Я вас здесь жду. Это же как раз нам по дороге, если я не ошибаюсь.

– Конечно!

– Вы остановитесь у тротуара, а я сам к вам подойду. Вы же понимаете, мне с моим мешком по городу ходить и светиться особенно нельзя…

– Да, да! Конечно! Я выезжаю прямо сейчас!

Жди меня там, Анатолий! Ну, ты молодец, брат!..

Несколько минут спустя из подъезда выбежал генерал, который на этот раз был одет в гражданское, и ребята в машине даже не сразу его узнали.

Он впрыгнул за руль своей "шестерки" и рванул с места так резко, что чеченцы, зазевавшись, не успели среагировать на прыткость своей жертвы.

Когда они опомнились и нажали на газ, дорогу их "БМВ" неожиданно преградил огромный шикарный джип.

Делом нескольких мгновений для ребят Александра Рудницкого было повязать чеченцев. Два изъятых при задержании "ствола" и пакетик с наркотиком, который был найден в кармане одного из них, стали вполне весомым аргументом в пользу их ареста, о чем в ту же секунду группой захвата было доложено по радиосвязи Банде.

А "опель" майора уже пробирался в потоке автомашин, стараясь не упустить из виду красную "шестерку" со спешащим в Лужники генералом…

* * *

– Я не понимаю, кто вы все-таки такие? – растерянно хлопал глазами Борис Степанович, пытаясь осознать новый поворот, который внезапно приняли события. – На кого вы работаете? Вы же не просто курьер, правда, Анатолий?

Он не успел еще остановить машину у станции метро, когда из припарковавшегося следом "опеля" выскочили какие-то ребята и в считанные секунды запрыгнули в салон его автомобиля. Кроме Аркана и Самойленко, которых генерал ожидал увидеть, теперь появилось и третье действующее лицо – здоровый мужик в спортивном костюме, от которого так и веяло спокойной уверенностью в собственных силах.

– Вы же солдат, Борис Степанович, – твердо произнес Аркан, и Тихонравов отметил, что таким тоном бывший старшина с ним еще не разговаривал. – Вы должны помнить, если эта наркота вам еще не окончательно запудрила мозги, что такое честь солдата, честь мундира, что такое боевое товарищество, что такое друзья, не сумевшие выйти из боя, в конце-то концов! Вы помните эти вещи, генерал?

– К чему вы клоните, Анатолий?

– За этот порошок, точнее, из-за него, там, в горах, остался взвод ребят. Молодых здоровых ребят, которых дома ждали родители. Мой взвод. И вы надеялись после этого, что я спокойно вернусь, сдам порошок в руки бандитов вроде вас и буду себе жить-поживать, проедая доллары, за которые заплачено чужой невинной кровью?

– Я не знал об этом!

– О чем?

– Я не знал, что погиб целый взвод! – воскликнул Тихонравов. – Как это случилось?

– Какая разница? Результат налицо, а как это произошло – не важно.

– Но я правда ничего не знал!

– Тогда знайте. И знайте, что не отомстить, не покарать виновных я не мог.

– Клянусь, что я не виноват. То есть виноват…

Нет, то есть я хотел сказать, что не виноват именно в смерти ваших ребят. Я ведь только организатор, а все приказы отдавал полковник Игнатенко.

Это он руководил всем там, на месте, в Таджикистане.

– Мне кажется, это не так важно сейчас, когда ничего уже не исправить.

– Да, конечно… И все же – вас не останавливает теперь даже то, что вы знаете своего врага?

Вы решились отомстить Мусе, Анатолий?

– Наверное, пора представить вам, Борис Степанович, моих друзей, – Аркан обернулся к своим товарищам, усевшимся на заднем сиденье "Жигулей" Тихонравова. – А уж после этого вам останется только решить для самого себя – с кем вы будете, на чьей стороне?

– Да? – Тихонравов забеспокоился – решительность и категоричность Аркана недвусмысленно намекали на то, что его ждет впереди мало приятного. – И кто же ваши друзья, интересно?

Господина Самойленко я уже знаю.

– Знаете, конечно, не знаете только одного – деньги, которые он как будто бы желал получить с вас или с этого Мусы за участие в транспортировке наркотиков, для него не имеют ровно никакого значения.

– То есть?

– То есть Николай занимается всем этим делом исключительно по долгу журналиста. Он снимал все, что можно было, и узнавал самые мельчайшие подробности транспортировки порошка только ради того, чтобы его телерепортаж получился покруче и поаргументированнее. Он не на вашей стороне и не имеет ни малейшей заинтересованности в успехе вашего предприятия. Наоборот, он мечтает своим журналистским материалом привлечь к проблеме внимание общественности и так называемых компетентных органов. Правильно, Николай, я говорю? Ни в чем не ошибся?

– Все верно, – подтвердил Самойленко. – Только, возможно, слишком высоким штилем. Я просто "поймал удачу за хвост" – случайно оказался втянут в перипетии доставки наркотиков с помощью наших же военных из Таджикистана. Не использовать этого шанса я просто не мог.

– Вот видите, Борис Степанович, что получается – Самойленко наблюдает со стороны, я пытаюсь отомстить, а вы по уши в дерьме.

– А кто же в таком случае вот этот ваш товарищ? – Тихонравов кивнул на Банду, который молча, не вмешиваясь, слушал весь разговор.

– А этот наш товарищ, Борис Степанович, для вас – сущая катастрофа.

– В каком смысле?

– Александр – офицер ФСБ.

Зловещие аббревиатуры, обозначающие спецслужбы, еще со времен КГБ и НКВД магически действуют на сознание русского человека. Тихонравов сник и съежился буквально на глазах, челюсть его отвисла, а взгляд стал безжизненным и тупым.

"Вот и все, – думал генерал. – Вот и точка. Я все надеялся, все мечтал о том, что как-нибудь пронесет. А халявы не бывает!"

– Эй, Борис Степанович, вы меня слышите? – шутливо потрепал генерала по плечу Аркан. – Или вас последнее известие привело к инфаркту?

– Слышу, – еле выдавил из себя генерал.

– Вот и отлично. Теперь вы знаете, какие козыри у нас на руках.

– А что вы от меня-то хотите?

– Немного, Борис Степанович, честное слово.

Всего-то просим вас задуматься. С кем вы? Зачем вам все это надо? Что вас ждет в будущем? – вмешался в разговор Банда, сидевший до этого неподвижно и молча.

– Ну, допустим, я задумаюсь, допустим, я давно уже обо всем задумался. Я что, должен добровольно признаться в своем преступлении? Как это у вас называется – пойти с повинной? – с горькой иронией улыбнулся Борис Степанович. – А вы мне за это скостите срок?

– Срок вам, Борис Степанович, за все ваши грехи будет в любом случае определять суд, а не мы. Мы можем только в какой-то степени помочь вам очиститься от той грязи, в которую вы втоптали свое честное имя офицера, – невозмутимо ответил Банда. – Решайте!

– Что решать-то? За какую такую услугу с моей стороны вы будете мне помогать?

– Борис Степанович, – придвинувшись ближе к генералу, Банда заговорил мягко и вкрадчиво, – вы же умный человек, вы прекрасно знаете, что в нашем обществе давно существует принцип – услуга за услугу. Так?

– И какие мои действия вас устроят? Разве я могу оказать вам такую услугу, которая хоть была бы сравнима по значимости с.., в общем, с тем, что вы можете сделать для меня? – генерал Тихонравов взглянул на Банду с недоумением, явно не понимая, почему до сих пор на его запястьях не защелкнулись наручники.

– Можете.

– Что же?

– Сейчас объясню, но сначала… Сначала, Борис Степанович, вы должны сами для себя решить – хотите ли вы с нами сотрудничать? Готовы ли вы к тому, чтобы пойти на некоторый риск, получив взамен гарантии самого лояльного отношения со стороны правоохранительных органов и прокуратуры к вашей роли во всей преступной деятельности по транспортировке наркотиков из Таджикистана и Афганистана и торговле ими здесь, в Москве? Сначала я хочу услышать от вас, понимаете ли вы сами, без постороннего вмешательства, без давления со стороны органов, в какую страшную грязь вы влипли – в грязь, от которой вам уже никогда не отмыться?

Тихонравов надолго задумался.

Впрочем, думал он сейчас не над теми вопросами, которые поставил перед ним этот офицер Федеральной службы безопасности. Вопросы Банды как раз оказались для Бориса Степановича совсем несложными, ответы на них уже давно были у него готовы, да и сама постановка этих вопросов в принципе заранее предопределяла ответы.

Думал генерал о том, как вообще он сумел дойти до такой жизни, до такого позора. Уже не в первый раз за последнее время приходилось генералу Тихонравову размышлять над вопросами, важнейшими для каждого человека во все времена. Эти вопросы донимали его сейчас, жестоко терзая его душу.

Где грань пристойности, приличия и чести?

Как определить грань, отделяющую тягу к здоровому предпринимательству и желанию разбогатеть от подлости, обмана и преступления?

Сколько нужно денег человеку для полного счастья? Какие блага?

Можно ли пожертвовать убеждениями и моральными правилами ради сиюминутной выгоды и материального благополучия?

Где та незримая черта, переступать которую человек, желающий остаться настоящим Человеком, не имеет права ни в коем случае?

Ведь он, Борис Тихонравов, не родился подлецом.

Он ведь долгие годы вообще не знал, что Такое деньги, богатство, благосостояние.

Он вырос в голодной деревне, разоренной войной, и отлично помнил, как всей семьей копошились они перед самым снегопадом в ледяной земле ради того, чтобы, если повезет, отыскать на перекопанном уже поле хотя бы несколько замерзших противно-сладких картофелин.

Да, он с самого детства мечтал о небе – с тех самых времен, когда летчики были национальными героями, а тот же Чкалов – живой легендой.

Он поступил в летное училище, прошел все ступеньки карьеры в Военно-Воздушных Силах, но мало кто из его друзей догадывался, что только после своей первой зарплаты кадрового офицера он узнал вкус шампанского – до этого его денег, стипендии курсанта, хватало разве что на зубной порошок, а других источников дохода он не имел.

Ему, пришедшему в армию без блата и "волосатой руки", пришлось на полную катушку испытать "прелести" самых дальних, самых зачуханных гарнизонов, летать в самых сложных климатических условиях.

Он, желая больше знать и уметь, сделал свою стремительную карьеру только благодаря своим личным качествам – усидчивости, трудолюбию, старательности и.., бесстрашию. Он первым в своей части испытывал новые модели самолетов, первым вырабатывал новые методы и приемы ведения воздушного боя, взаимодействия экипажей. Он учился по ночам, мечтая об Академии, а его послали в Корею – помочь местным "товарищам".

Уже после этой по-настоящему опасной командировки, где он приобрел бесценный опыт в сражениях с американцами, он попал в вожделенную Академию и быстро стал одним из лучших на своем курсе, а затем – опытнейшим, высокопрофессиональным специалистом в области боевой авиации.

Он высоко ценил мужскую дружбу, а еще выше – дружбу мужчин, связанных общим опасным делом, армейским братством.

Для него не было ничего страшнее предательства, трусости, малодушия, стремления решить свои проблемы за чужой счет или спрятаться за чьей-то широкой спиной. Он не понимал, как можно ставить свои личные интересы выше интересов всего большого коллектива, в котором ты живешь, трудишься, воюешь.

Он был настоящим, искренним советским человеком, свято верившим в светлые идеалы, к которым стремилось наше общество. Пусть эти идеалы существовали только в речах коммунистических лидеров, но в том-то и дело, что он был убежден в правильности и лозунгов, и критериев подхода к человеческой морали!

Он был как раз из тех настоящих коммунистов, для которых партия являлась не ступенькой в карьере, а убеждением, религией, преобразующей силой.

Сегодня можно спорить, в чем он был прав или не прав, последователен или противоречив, мудр или наивен, но ведь он оставался таким долгие годы!

И как же мог он измениться настолько кардинально, чтобы предавать уже не только собственные моральные убеждения, но и собственных товарищей, ломать не только устоявшиеся стереотипы поведения, но и моральные правила и границы, переступать не только через собственные гордость и честь, но и через рамки закона – справедливого закона, если уж говорить об антинаркотических статьях Уголовного кодекса!

Как же он мог!

Куда подавался, где потерялся искренний, смелый, честный лейтенант ВВС Тихонравов?!

И наконец, главное и самое страшное: как он мог растоптать последнее, что у него оставалось после его падения, – свою семью! Ведь как иначе назвать то, что он ничтоже сумняшеся подставлял под удар всех – от жены до внуков? Как иначе назвать его поведение, когда, узнав от Мусы Багирова, что именно чеченский главарь организовал попытку изнасилования его дочери, он, боевой генерал, не пристрелил подонка на месте, не плюнул ему в морду, не стер его в порошок, а угодливо и льстиво рассыпался в извинениях, обещая исправиться и чуть ли не на коленях умоляя чеченца больше так не делать?!

Все эти мысли, не в первый раз за последнее время наваливавшиеся на Тихонравова, роем пронеслись у него в голове и сейчас – гораздо быстрее, разумеется, чем можно передать их на бумаге.

Последняя же зацепка – имя Мусы – резко встряхнула его, остановив копание в себе так, как останавливается локомотив с сорванным стоп-краном.

"Муса! Как я его ненавижу! Собственными руками готов его разорвать на мелкие клочки, чтобы никогда даже семя его не возродилось на нашей земле! Вот кто должен понести наказание! Вот из-за кого в первую очередь я должен помочь этим ребятам – и пусть они его уничтожат на корню!"

– Я с удовольствием вам помогу. Я сделаю все, что вы прикажете. И, поверьте, не ради собственного спасения, хотя… Хотя, честно говоря, трудно смириться с мыслью, что я стал преступником, которому нужно бояться суда, прокуратуры и… – Борис Степанович горько усмехнулся, кивнув на Банду, – и офицеров из Федеральной службы безопасности.

– Это понятно, и я вам гарантирую наиболее лояльный подход в случае согласия на сотрудничество с нами, – еще раз подтвердил Бондарович.

– Я буду слушаться вас хотя бы для того, чтобы вы уничтожили Багирова!

– Достал он вас? – очень просто, буднично спросил Аркан. Это словечко из молодежного жаргона сейчас, пожалуй, как никакое другое подходило для определения ситуации.

Тихонравов энергично закивал:

– Достал! Так достал, что терпеть больше мочи нет! Если кто и не имеет права ходить по земле и дышать одним воздухом с честными людьми, так это Муса! Дайте мне автомат или пистолет, и я сам…

– Зачем же, Борис Степанович? – мягко остановил его Банда. – Поручите это дело профессионалам. Ваша задача будет заключаться в ином.

– В чем же?

– Вы с Арканом должны пойти к Багирову и отдать ему наркотики.

– Всю партию?

– Конечно.

– А если он не поверит нам?

– В смысле?

– Если он заподозрит что-либо неладное и не возьмет у нас наркотики?

– Надо его уговорить, Борис Степанович. Надо, – проникновенно сказал Банда, кладя руку на плечо генерала. – Говорите ему что угодно, извиняйтесь за поведение Аркана днем, плетите любые небылицы. В конце концов, вы можете притвориться, будто до смерти напуганы происшедшим и понимаете, что такие шутки с Багировым могут дорого обойтись…

– Тут мне и притворяться не нужно, – горько усмехнулся Тихонравов. – Я и так чуть инфаркт не схватил – я же слишком хорошо понимаю, что значит обидеть Багирова. А Анатолий поступил так нерасчетливо, так залихватски…

– Горячность юности. Не зря же говорят – молодо-зелено. Хотя, с другой стороны, может, оно и к лучшему. – Банда разговаривал с генералом тихо и ласково, успокаивая его голосом и собственной невозмутимостью, – ему нужно было, чтобы Тихонравов ни жестом, ни интонацией, ни неосторожным словом не выдал бандиту своего волнения – от этого зависело в предстоящей операции очень многое.

– Да, конечно…

Банда еще раз похлопал Бориса Степановича по плечу и откинулся на спинку сиденья:

– Тогда переходим к делу.

Он снова извлек из кармана свой сотовый телефон и, быстро набрав номер, будничным голосом, словно ничего особенного не происходило, отдал приказ:

– Дежурный? На связи "Первый". Группу захвата срочно на десятый километр Волоколамского шоссе! Количество группы определяю в составе двадцати человек, командир – капитан Сиваков.

Полная экипировка, возможно сопротивление с применением огнестрельного оружия. О готовности доложить! В точке сбора ждать моих указаний.

Как поняли?

После того как дежурный по базе в точности повторил его распоряжения, Банда выключил телефон и улыбнулся:

– Ну, что напряглись, мужики?

– Так ведь… – Самойленко поднял голову.

Перед этим он что-то лихорадочно записывал в блокнот – возможно, конспектировал указания Банды дежурному.

– Ничего из ряда вон выходящего не происходит, ребята, – оборвал его офицер. – Это наша обычная работа, так что не волнуйтесь.

– Банда, а мне что делать? – спросил Аркан. – Ты меня в группу берешь?

– Ты заходишь с Борисом Степановичем к Мусе, оставляешь наркотики, очень извиняешься и сваливаешь подальше от этого ресторанчика.

– И все?! Но я ведь тоже…

– Толя! – строго взглянул на него Банда, и Аркан понял, что в данном случае его помощь не понадобится и спорить не стоит.

– Банда, а снять мне дашь? – спросил Самойленко, сверкнув в сгущавшихся сумерках глазами, горевшими журналистским азартом.

– Что именно? Ты, Коля, ничего не увидишь, будет уже темно, – спокойно ответил офицер.

– Я включу… , – Включай что хочешь, но только после того, как операция закончится. Привлекать внимание своим прожектором ты не будешь. Начнем выводить бандитов – можешь запускать свою камеру.

Не раньше, ясно?

– Ясно, – мрачно согласился с доводами друга тележурналист, которому грезились забойные кадры настоящего боевого захвата.

– И запомните все – вы действуете только в тех рамках, которые я вам обрисовал. Не должно быть никакой самодеятельности, никаких неожиданностей, никаких самовольных действий. Выполнили вы, Борис Степанович, и ты, Анатолий, свою роль, и уходите не оглядываясь, – жестко приказал Банда. – Прошу это хорошенько запомнить.

– Мы поняли, – за обоих ответил генерал.

И только после этого Банда позволил себе расслабиться, вытаскивая из кармана сигареты:

– Ну что, мужики? Покурим на дорожку и потихоньку выдвигаемся на десятый километр Волоколамского шоссе. Я с Николаем поеду первым на своей машине, мне нужно успеть к своим – кое-что им сказать. Вы, Борис Степанович, на своей едете с Анатолием. Меня заметите на обочине, я подам знак, что все в порядке. Тогда проезжайте мимо не останавливаясь и приступайте к выполнению вашего задания. Отсюда вы трогаетесь, – Банда взглянул на часы, – через сорок минут и едете не спеша, соблюдая все правила.

– Хорошо, – закивал Борис Степанович, и Банда ободряюще улыбнулся ему:

– Ну почему никто не курит? Угощайтесь – у меня сегодня "Мальборо"!..

 

I

На трассе у "опеля" Банды, стоявшего с поднятым капотом на обочине, копошился только Самойленко. Самого Бондаровича или его бойцов нигде поблизости, конечно же, не было видно.

Заметив проезжающую мимо знакомую красную "шестерку", Коля красноречиво махнул рукой вдоль дороги в направлении ресторана Багирова, и Тихонравов с Арканом проехали мимо – как и договаривались, даже не притормозив, Они не заметили, да и не могли заметить, как спустя ровно пять минут Самойленко захлопнул капот, сел за руль и поспешил за ними следом.

* * *

Аркан вошел в зал ресторана вслед за Тихонравовым и чуть не выронил от неожиданности свой тяжеленный рюкзак: за одним из столиков у стены преспокойно сидел Банда, смеривший их равнодушно-холодным взглядом и тут же отвернувшийся, будто потеряв к ним всякий интерес.

В своем спортивном костюме, с атлетической фигурой и короткой стрижкой офицер ФСБ смахивал теперь то ли на "быка" или "бойца" какой-нибудь преступной бригады, то ли на загулявшего в дешевом кабаке "нового русского". Перед ним на столике, кроме наполовину выпитого стакана водки и скромной закуски, небрежно валялась и трубка сотового телефона.

Банда тем временем с удовлетворением отметил: и генерал, и бывший спецназовец отлично владели своими нервами – никто со стороны не догадался бы, что они неожиданно увидели в зале своего знакомого.

Операция началась…

* * *

– Какого черта вы снова притащились? Опять нервы мне трепать? – криком встретил Муса появление Аркана и генерала, яростно вскакивая со своего места. – Вы меня притомили оба, козлы вонючие! Вы сделали сегодня днем огромную ошибку, о которой будете жалеть всю свою очень недолгую оставшуюся жизнь! Понятно вам?!

Борис Степанович еще никогда не видел Багирова столь разъяренным – даже тогда, когда Аркан уделал его Ваху с нескольких ударов. Он не догадывался, конечно, о причинах, заставивших бандита озвереть, а причины эти были весомыми: за один день он, всесильный чечен Муса, потерял сразу семерых своих лучших людей!

И все из-за этих ублюдков, которые снова явились к нему в ресторан без всякого приглашения!

Ваха лежал сейчас в реанимации, а шестеро посланных за Арканом и генералом "бойцов" до сих пор не вернулись. Хуже того – они даже ни разу не вышли на связь! О том, что случилось и почему эти двое снова безнаказанно торчат в его заведении, Багиров мог только догадываться.

Конечно, потеря семи человек не являлась трагедией для бригады Багирова – как и в любой уважающей себя команде в случае необходимости под ружье могла встать сотня бойцов, если не больше.

А если привлечь и более мелкие группировки, которые по тем или иным причинам в случае разборок становились на сторону Мусы, то вполне могла бы набраться целая маленькая армия. Однако все эти бойцы были пешками, тупоголовым и не слишком многое умеющим "мясом", а настоящих, толковых людей среди них Муса не видел. И теперь, без надежной и привычной защиты своей "элиты", которая раньше всегда оказывалась под рукой, Багиров чувствовал себя не совсем уютно.

– Муса Багирович, извините нас за вторжение, но мы с Анатолием подумали, что лучше исправить положение раньше, чем позже.., или никогда, – начал Тихонравов, и Аркан даже подивился артистическому таланту старика – столько униженности слышалось в его голосе.

– Чего тебе еще от меня надо? – грубо рявкнул бандит. – Короче говори!

– Анатолий погорячился…

– Ты у меня и еще погорячишься! Ты у меня понервничаешь! Ты у меня покрутишься! Я тебя живьем на вертеле зажарю, как барана, понял, фраер? – Муса вдруг сам немного испугался своей грубости, набросившись с ругательствами на парня, – ведь справиться с Арканом один на один шансов у него было мало, и если бы этот "кабан" сейчас разъярился, то Мусе пришлось бы очень плохо. Но уж слишком сильна была его ярость, и Багиров не смог сдержаться.

– Извините, Муса Багирович, – сказал Аркан. – Я просто не знал ваших законов…

– – Мне по одному месту, что ты знал или не знал! Я же тебя сразу предупредил, сука!

– Я принес порошок, – Аркан протянул рюкзак бандиту, но тот не сдвинулся с места, и парню пришлось положить рюкзак на стол перед Багировым.

– Принес? – Муса, чуть понизив голос, недоверчиво посмотрел на рюкзак, затем потянул тесемки, заглядывая внутрь. – Это уже лучше.

– Простите его, Муса Багирович, – снова взмолился Тихонравов. – Извините и меня за то, что я не объяснил ему все вовремя…

– Ладно. Я подумаю.

– Мы признаем нашу ошибку.

– За ошибки надо платить. У нас ничего не прощается, Борис Степанович, – напомнил Муса о бандитских понятиях и уже спокойнее добавил:

– Я подумаю.

– Здесь вся партия, – еще раз подчеркнул Тихонравов. – Не беспокойтесь.

– Ладно… – Муса, рассматривая наркотики, смягчился и решил-таки сменить гнев на милость. – Я рад, Борис Степанович, что вы не забыли про наш с вами договор, про наше сотрудничество и поступили в конце концов так, как и подобает настоящему компаньону.

– Конечно, Муса Багирович. Можно надеяться, что инцидент исчерпан?

– Я позвоню вам, как только деньги будут готовы, – не отвечая на вопрос прямо, промолвил бандит, царственным жестом приглашая Тихонравова к столу. – Можете присаживаться, мы ведь с вами даже не выпили за успех нашего дела. Только уберите с глаз моих эту обезьяну – видеть его не могу.

Он злобно сверкнул в сторону Аркана своими черными глазищами, и Анатолий еле сдержался, чтобы сразу же не разделаться с бандитом. Однако, вовремя вспомнив о приказе Банды не проявлять никакой инициативы, Аркан сумел взять себя в руки.

– Муса Багирович, мы лучше пойдем, – засуетился генерал. – Сегодня и без того был тяжелый день. Надо отдохнуть, восстановить силы…

Борис Степанович приложил руку к левой половине груди, и Багиров по-своему истолковал его жест:

– Что, генерал, расшалилось сердечко-то? Переволновался?

– А как вы думали? – угодливо хихикнул Тихонравов. – Тут поневоле переволнуешься.

– Ладно, Борис Степанович, езжай тогда домой, отдыхай сегодня. А тебя, козел, – снова обернулся бандит к Анатолию, – я чтобы в городе больше не видел. Попадешься хоть раз на глаза мне или моим ребятам, и ты труп. Не знаю, как ты выйдешь отсюда – ребята очень хотели разобраться с тем, кто обидел нашего Ваху.

– Муса Багирович, – очень натурально вступился за Аркана генерал, – я вас очень прошу – простите его. Это по молодости, по неопытности. Он оботрется в нашей системе и все поймет. Анатолий не настолько плох, как показался вам с первого раза. Он нам еще не раз сможет пригодиться, ведь это, будем надеяться, не последняя наша партия порошка. А лучшего курьера найти будет сложно.

– Посмотрим.

– Вы не могли бы сделать так, чтобы он, – кивнул Тихонравов на Аркана, – мог спокойно выйти отсюда? Ведь он уже очень раскаивается.

Муса мгновение подумал. Видимо, аргументы генерала все же возымели на него действие. Он что-то коротко бросил по-чеченски человеку, дежурившему у входа. Тот кивнул, и Багиров снова повернулся к своим гостям:

– Хорошо, идите. Никто вас не тронет, но чтобы этот случай был первым и последним.

– Конечно. До свидания.

Визитеры торопливо покинули ресторан, снова пройдя мимо Банды, который все с таким же равнодушным и отсутствующим видом потягивал свою водку…

 

II

Операция по захвату бригады Багирова, проведенная командой майора Бондаровича, вряд ли впечатлила бы стороннего наблюдателя – не было никакого шума, не прозвучало ни единого выстрела, не было никаких эффектов, рассчитанных на внимание падкой до ярких зрелищ публики.

Наоборот, все прошло тихо и быстро – именно так работают настоящие профессионалы.

Подкравшиеся с разных сторон к ресторану люди в черных комбинезонах и с масками на лицах, неожиданно вынырнув из темноты, действовали при поддержке изнутри со стороны Банды и еще парочки ребят из отряда, "косивших" под случайных посетителей. Все присутствовавшие в ресторане граждане были уложены на пол – руки за головой, ноги раздвинуты как можно шире. Никто не пострадал, если не считать нескольких весьма чувствительных ударов, доставшихся тем, кто медлил с выполнением приказов спецназовцев. Сам Муса Багиров был взят тепленьким – как раз в тот момент, когда он с любовью и нежностью перебирал свои мешочки с морфином.

Изъятого оружия и пятнадцати килограммов наркотиков вполне хватало для того, чтобы задержание большинства клиентов заведения считалось оправданным с точки зрения закона…

* * *

Генерал Тихонравов остановил машину у первого попавшегося киоска, в котором продавались цветы.

Он вышел и тут же вернулся с огромным букетом красных роз, протянул букет Аркану:

– Держи. Подаришь матери. Скажешь – оттуда. И называй свой адрес, отвезу тебя…

 

Вместо эпилога

Самоуправство Банды, который не согласовал проведение операции со своим непосредственным начальством, могло бы обернуться для него неприятностями по службе, но результаты оказались столь впечатляющими, что ему в очередной раз все сошло с рук. Более того – авторитет Банды, уважение к нему многократно возросли.

Как же! ФСБ в очередной раз обскакало МВД, и это в тот момент, когда с подачи некоторых политиков в стране в который уж раз была развернута, крупномасштабная борьба с организованной преступностью! А здесь такой улов – хорошо вооруженная и организованная преступная группировка, продажа наркотиков, целая цепочка по доставке зелья из Таджикистана с использованием авиации Вооруженных Сил!

И главное – без единого выстрела, без всяких потерь со стороны спецподразделения!

Все задержанные бандиты получили весьма продолжительные сроки заключения. Выкрутился только Муса Багиров – неизвестно, с помощью каких рычагов ему удалось выйти на волю до суда под залог в пятьдесят миллионов рублей.

Однако на воле его постигло несчастье – на следующий день после освобождения он был найден мертвым за рулем своего "БМВ". Экспертиза констатировала сердечный приступ, но сотрудники ФСБ с пониманием покачивали головами, сообщая друг другу эту новость. Кто-то даже попытался связать имя Банды со специальным ядом, проникающим сквозь кожу, – этим препаратом можно, например, пропитать обмотку руля автомобиля. Однако говоруну быстро заткнули рот, предупредив, что болтать всякую чепуху не стоит.

Полковник Игнатенко, служивший в Таджикистане, неожиданно исчез при загадочных обстоятельствах – вертолет, на котором он вылетел на одну из застав Московского погранотряда, на базу не вернулся, на заставу не прилетал, а взрыва в горах никто не заметил.

Генерал Тихонравов вышел на пенсию. Учитывая его большие заслуги перед страной в прошлом и некоторые иные обстоятельства, его "дело" было аккуратно прекращено за недостаточностью улик.

Вот только из армии ему настоятельно посоветовали уйти.

Детский дом, в котором вырос Александр Бондарбвич, неожиданно получил от неизвестного спонсора крупную сумму денег. Говорили о ста тысячах долларов, но информацию никому из заинтересовавшихся журналистов проверить так и не удалось, а руководство детдома предпочло не распространяться о своей удаче, поскольку помнило о легендарной бедности бюджета губернского управления образования.

Еще один неожиданный спонсорский акт неизвестного богача был зарегистрирован в целом ряде городов и поселков России – семьи погибших в Таджикистане солдат и сержантов из расстрелянного у заставы "Красная" взвода спецназа вдруг получили переводы по пять тысяч долларов. Вдова старлея Сергеева, командира погибшего взвода, оставшаяся с трехлетней дочкой, получила даже десять.

Николай Самойленко сделал замечательную серию репортажей о наркобизнесе, ради которой на его любимом канале даже ввели специальную рубрику. Теперь руководство, воодушевленное притоком рекламных средств на эфирное время передачи, давало Николаю еще большую свободу, содействуя всеми силами любым его начинаниям. А сам Самойленко начал подумывать о том, не создать ли ему собственную "команду", которая могла бы продавать готовые программы телевизионным каналам.

Семья его перебралась наконец в Москву. Теперь Наташа собственноручно проверяла сумку Николая перед его отъездом в очередную командировку и собирала ему что-нибудь с собой на дорогу.

Анатолий Арканов увлекся литературной критикой, благо поле деятельности для людей, изучающих литературу, в России с ее талантами огромное и непаханое. Считается, что в этом деле у него большие перспективы – первые его шаги впечатлили читающую публику.

Все происшедшее с ним он вспоминает как кошмарный сон.

Вот только по ночам ему снятся горы…