I

Еще чуть-чуть – и залпы "вертушек", которые долбили засевших на склонах вокруг заставы "духов", запросто накрыли бы спрятавшегося в расщелине Толика. Ракеты рвались, казалось, над самой его головой. Горы дрожали и гудели, сверху сыпались камни и песок, и только чудом парень не попал под обвал, прогрохотавший чуть правее его укрытия.

Когда "вертушки", отработав, ушли, Аркан осторожно выглянул из своего укрытия, пытаясь разобраться в том, что творится на поле боя.

Выяснить, что стало в итоге с "духами", многим ли из них удалось уцелеть после этого жуткого налета, не было пока никакой возможности – взметнувшиеся в воздух пыль и дым окутывали склон плотной пеленой. Рассмотреть хоть что-нибудь там, на склоне, Аркан не смог и решил подождать.

Он знал, что теперь, после ухода "вертушек", рано или поздно ситуация прояснится. Да и то сказать – дальнейшие события могли развиваться всего двумя путями: или "духи", переведя дыхание и собравшись с силами, снова возьмутся за заставу, добивая последних ее защитников, или пограничники, воспользовавшись замешательством противника и почувствовав собственную силу, перейдут в атаку, чтобы разблокировать наконец заставу и вызвать транспортные и санитарные вертолеты.

В последнем случае "духи" вряд ли станут принимать бой – они растворятся в этих горах тихо и незаметно, мелкими неуловимыми группами рассосавшись по ущельям и склонам, по расщелинам и пещерам, захватив с собой оружие и боеприпасы и оставив наступающим шурави только трупы своих верных Аллаху товарищей…

"Странно, однако!" – заметил про себя Аркан, взглянув на часы: время шло, но ни одна из противоборствующих сторон пока не подавала никаких признаков активности. В этой неясной переломной ситуации никто почему-то не делал попыток захватить инициативу – в горах повисла странная напряженная тишина, и это обстоятельство насторожило сержанта. Не могло же, черт возьми, случиться так, как в том старом фильме: "Это очень грустная история, в которой все умерли!"

Чертыхаясь, Аркан вытащил из рюкзака бинокль и, приблизив окуляры к глазам, первым, делом посмотрел на тот склон, который подвергся обработке с "вертушек".

– Ага! – вырвался у него непроизвольный вскрик радости. – Не понравилось!

Никаких сомнений быть не могло – оставшиеся в живых "духи" явно решили "делать ноги", пока не поздно. Со своего наблюдательного пункта Аркан хорошо видел позиции блокировавших заставу таджиков. "Вертушки" все же здорово их потрепали – повсюду валялись трупы, покореженное оружие, ошметки каких-то тряпок, которые при ближайшем рассмотрении вполне могли оказаться просто кусками разорванных взрывами тел.

Несколько человек суетливо возились у двух уцелевших минометов, отделяя плиты и сошки, явно готовя их к транспортировке. Еще несколько "духов" бродили по горе, склоняясь над трупами товарищей и собирая уцелевшие автоматы и прочую экипировку. Небольшая группа боевиков уже поднималась по склону – на каждом бойце в этой группе висело сразу по несколько гранатометов и автоматов.

"Духи" явно драпали, но на заставе этого как будто и не замечали – ни одного выстрела вслед.

Казалось бы, сейчас, когда никто не мешает, вытащить наверх из укрытия автоматические гранатометы – и "шахматкой" по склону. Раз, другой! Всего несколько залпов – и шесть десятков гранат довершили бы то, что не успели доделать Ми-24. Но застава упорно молчала.

Аркан перевел бинокль на "Красную".

У него чуть снова не вырвался непроизвольный возглас, но на сей раз это был бы возглас изумления: посеченная взрывами мин и гранат, покореженная, разрушенная застава словно вымерла.

Среди развалин "Красной" Аркан не мог разглядеть ни одного пограничника. Сержант понимал, что они там есть, что хоть кто-то остался в живых: ведь он видел, как ребята атаковали, как отходили назад под плотным огнем "духов". Ведь кто-то должен был уцелеть!

Но видимо, шок от "дружеской" встречи, которую устроили пограничникам басмачи во время неудачной атаки, оказался настолько сильным, что желания высовываться из укрытий теперь ни у кого на заставе не возникало.

"А как же раненые?"

Толик перевел бинокль на поле боя – маленький пятачок, ставший местом атаки и гибели пограничников, – и удивленно покачал головой: лишь на дальнем от него фланге несколько бойцов под началом сержанта пытались организовать эвакуацию раненых и убитых ребят из своего подразделения, суетливо перетаскивая их на расстеленных плащ-палатках.

Аркан не зря удивился – с таким он еще никогда не сталкивался: в спецназе отношение к раненым товарищам обычно было совсем иным.

Парни из его батальона предпочитали подставить под пули собственную голову, чем бросить истекающего кровью товарища. Толик почувствовал, что желание выручить попавших в переплет погранцов, которое двигало им все эти дни, помогая на последнем издыхании тащить по горам тяжеленный пятидесятикилограммовый рюкзак, да еще и ухитряться подбадривать друзей, теперь сменяется странным раздражением.

"На хрена тогда вообще все это надо было? Ради какого говна полегли ребята из моего взвода? Ради этих зелено-погонных ублюдков, не рискующих высунуться из окопов даже тогда, когда по ним никто и не пытается стрелять? Ни в жизнь не поверю, что они все там перемерли! Обосрались по уши и сидят, суки, нос высунуть боятся…"

Наверное, он бы еще долго, все больше распаляясь, ругался про себя, подыскивая самые обидные определения для перетрусивших пограничников, если бы вдруг не заметил такое, чего понять и объяснить даже самому себе был не в силах.

Сначала он подумал, что ему это просто померещилось. Аркан оторвал глаза от бинокля и тут же снова прильнул к окулярам, поправляя и без того достаточную резкость.

Теперь сомнений быть не могло – по ложбине, в которой захлебнулась отчаянная атака пограничников, в сторону ущелья, уходившего на восток прямо под ногами Аркана, полз человек.

Он полз быстро и уверенно, и, присмотревшись к нему повнимательнее, Аркан дал бы голову на отсечение, что этот человек не ранен.

Он был одет в форму пограничника.

Более того – это был офицер…

Несколько минут парень тупо смотрел на проползавшего мимо него погранца. Мысли роем кружились в голове Толика, но никакого более или менее подходящего объяснения столь странному поведению офицера он не находил.

"Испугался? Решил бежать куда глаза глядят?

Не может быть – бой окончен, "вертушки" подолбали всех, кого только можно было. Сейчас, собственно, можно пожинать лавры успешного боя…

Может, это переодетый в форму погранца "дух"?

Тоже нереально – застава не настолько велика, чтобы затеряться на ней незамеченным, тем более офицеру. Все там друг друга в лицо знают, давно повязали бы уже… Или он свихнулся, увидев что-то особенно жуткое? Нет, вряд ли офицер блокированной на протяжении стольких дней заставы мог быть чем-то еще до такой степени поражен, чтобы вдруг резко сойти с ума. Да и ползет он как-то уж слишком старательно, академично, будто под снайперским огнем. Ему явно не хочется, чтобы его кто-нибудь заметил. Странно, конечно, от кого же ему сейчас прятаться?.."

И вдруг Аркан отчетливо увидел ответ на все свои вопросы. Да, офицер прятался! Но прятался он не от "духов" – таджикам сейчас было не до пограничников.

Он прятался от своих!

Он уходил незаметно, не прощаясь – по-английски.

Почему?!

Аркан решил обязательно узнать правду. Уж слишком много странностей, слишком много необычного и необъяснимого случилось со спецназовцами в горах за время этой короткой операции.

И Толик, зло сплюнув, снова взвалил на плечи рюкзак и взял в руки автомат. Выхода не было – именно ему предстояло дознаться, куда и зачем ползет этот странный офицер.

Он не знал, откуда взялось его предчувствие, но был уверен, что эта неожиданная встреча – судьба и общая нить судьбы связывает их двоих – последнего оставшегося в живых спецназовца и этого добровольно отбившегося от своих офицера-пограничника.

Аркан тихо, на полсотни метров по склону выше ползущего, пошел за ним следом…

Привет, папа и мама!

До дембеля остается совсем немного, но именно эти дни, оказывается, имеют странную особенность ползти не спеша и тоскливо. В сутках теперь, кажется, уже не двадцать четыре, а все сорок восемь часов. Встаешь с утра, идешь на занятия, и у тебя возникает чувство, будто обед не наступит никогда и этот проклятый день никогда не кончится.

Единственное спасение теперь для меня – хоть какой-нибудь наряд или караул. Лишь в постоянных проблемах и заботах забываешь о времени. Ведь все мысли теперь только о нем – о дембеле, но он, как назло, не торопится наступать, не торопится отпустить меня отсюда, с этих гор, домой, в Москву.

Честное слово, мама и папа, нет уже у меня никаких сил ждать того дня, когда же смогу попасть на эту недоступную свободу, увидеть наконец вас, пройтись породному городу, посмотреть на нормальных людей, встретиться с Наташей и забыть про весь здешний кошмар.

Что самое смешное – за все это время я так и не уразумел, ради чего мы, русские ребята, русские солдаты, здесь торчим.

Геополитическое влияние, интересы России и всякие прочие подобные штучки – это только слова, это чисто политические понятия, отражающие амбиции политиков.

У меня складывается твердое убеждение, что все разговоры о великой России и ее присутствии в зонах ее жизненно важных интересов – не более чем химера, которая должна отвлечь самих россиян от главного: от проблем своего собственного развития, от проблем своей собственной жизни.

Может, мое сравнение и не совсем корректно, но вспомните ту же гитлеровскую Германию или сегодняшнюю Кубу – немецких люмпенов погнали завоевывать мир, несчастных кубинцев все еще заставляют бороться с империализмом, и все ради того, чтобы они как можно меньше задумывались о себе, о своем желудке, о своей судьбе!

Господи, да если бы Россия была по-настоящему богатым, развитым, демократическим и в политическом, и в экономическом отношении государством, разве нужно было бы утверждать свое геополитическое присутствие военным, силовым способом ?

Взять, к примеру, те же Соединенные Штаты – они могут находиться за тысячи километров от любого региона планеты, но тем не менее их влияние на дела этого региона будет весьма ощутимым и без всяких военных баз.

За счет чего же? За счет богатства, за счет продуманной внешней политики, которая далеко не всегда означает применение силы.

Ведь это так просто!

Но нашим политикам кажется, что если российские пограничники не будут торчать здесь, в этих проклятых горах Памира, между Сциллой Таджикистана и Харибдой Афганистана, то для России в здешнем регионе все будет кончено.

Хотя мне крайне интересно, что же здесь для нас еще не "кончено".

Я ведь вижу – мы здесь чужие.

Сегодня у власти люди из Куляба. Они нам сейчас улыбаются, они нас любят.

Как долго? Пока мы охраняем их, защищаем. А завтра ? В результате переворота или даже самых демократических выборов во главе государства станут ребята, скажем, из Ленинабада. Они нам также станут улыбаться, как кулябцы сегодня, зато теперешние наши "друзья" возьмутся за оружие. Так неужели не ясно, чего стоят все эти улыбочки и заверения в большой дружбе?

Впрочем, что-то я увлекся, расписался. Тебе, мама, это вряд ли интересно, а ты, отец, и так все понимаешь. Так что буду лучше думать и писать о приятном – о скором дембеле, о нашей встрече.

А пока целую. Скучаю.

Толик.

Идти следом за этим странным офицером с "Красной" было не так-то просто.

Еще бы! Ведь Аркан тащил на себе совсем не легонький рюкзак с наркотой, да и с автоматом расставаться не собирался. Плюс ко всему он пытался двигаться как можно более скрытно, опасаясь не только того, что его случайно заметит преследуемый офицер, но и не желая нарваться ненароком на недобитых "вертушками" бандитов.

Офицер же, перестав ползти и поднявшись на ноги, шел налегке, быстро удаляясь от заставы.

Кроме маленькой рации, по которой он периодически с кем-то связывался, да плоской фляжки, тоже периодически служившей добрую службу своему хозяину, у него с собой ничего и не было.

Аркана это обстоятельство просто поражало – бродить здесь, в горах, без автомата и вообще без всякого оружия выглядело чистым безумием.

Толик так и не разобрался еще сам, за каким чертом ему сдался странный офицер, но упрямо шел следом, облизывая пересохшие губы и пытаясь не думать о еде. Их своеобразная гонка продолжалась до полудня, и Аркан успел уже здорово вымотаться за эти несколько часов, как вдруг…

Впрочем, "вдруг" все случается только в сказках, а появление в неглубоком ущелье, по которому шел офицер, группы моджахедов не стоило считать случайным.

Аркан вжался в гору. Ему хотелось раствориться в камнях, слиться с ними, превратиться в какой-нибудь огромный валун. Он многое повидал за время службы в Таджикистане и был далеко не робкого десятка, но сейчас он даже спиной, как ему казалось, чувствовал ствол автомата, нацеленный ему между лопаток.

"Вот угораздило!" – мелькнула мысль.

Толик не сомневался в том, что его давно уже вычислили. "Духи" всегда были весьма осторожными ребятами – они не могли назначить встречу в ущелье, не выставив на всех подступах свои посты и засады и не будучи на сто процентов уверены в безопасности встречи. Вряд ли контакты с офицером-шурави могли казаться таджикам настолько обыденными, чтобы проигнорировать элементарные правила предосторожности. Поэтому Аркан не сомневался в том, что его пасут.

Гораздо хуже было то, что до сих пор никто не попытался его остановить ни выстрелом, ни окриком. Это могло означать только одно – его хотят взять неожиданно, резко, живым. А то, что душманский плен окажется страшнее смерти, у Аркана сомнений не вызывало. Следовало готовиться к самому худшему.

Осторожно приподняв голову, Аркан осмотрелся.

В принципе позиция, которую он сейчас занимал, была неплохой – спереди его заслонял большой камень, который вполне мог сойти за бруствер, а все пространство позади отлично просматривалось и простреливалось, поэтому он мог не бояться, что кто-то попытается приблизиться к нему с тыла. К тому же со своего места он мог хорошо видеть все, что делается в ущелье и на противоположном склоне.

Он мог ожидать теперь внезапного нападения "духов" только сверху. Это как раз было бы самым неприятным – попробуйте вести огонь снизу вверх, будучи не в состоянии рассмотреть противника за гребнем и следить за его перемещениями, для него в то же время находясь на виду.

Аркан чертыхнулся. Жаль, что он не заметил никого из пасущих его "духов".

"Дать наугад пару очередей, чтобы "духи" проявили себя, и принять бой в открытую?"

Он еще раз осмотрелся.

"Не-ет. А вдруг?.."

Это было, конечно, маловероятно, но вдруг моджахеды на сей раз пренебрегли в спешке или из-за чрезмерной уверенности в своих силах элементарными правилами безопасности и не выставили постов?

В таком случае его скорее всего до сих пор никто не засек.

Открыв огонь, он бы демаскировался, тут же вызвав на себя огонь тех "духов", которые были внизу.

"Кстати, как они там?"

На всякий случай вытащив из карманов и положив перед собой две гранаты, Аркан передернул затвор автомата и осторожно выглянул из своего укрытия.

Пограничник теперь устало сидел на камне, о чем-то рассказывая высокому чернобородому моджахеду, одетому во все черное. "Дух", очевидно, плохо понимал по-русски и часто поворачивался к молодому парню, – наверное, переводчику, который скромно стоял у него за спиной. Еще десяток моджахедов почтительно топтались в стороне, не мешая своему командиру беседовать с шурави.

Аркан, конечно, почти ничего не слышал из их разговора, но доносившиеся до него возгласы пограничника, в значительной части непечатные, а также его резкая жестикуляция показывали, что офицер то ли просит чего-то, то ли оправдывается в чем-то перед своим мрачным собеседником. Погранец часто прикладывал руки к груди, хлопал себя почему-то по карманам и вопросительно, с надеждой посматривал на переводчика, когда тот растолковывал ему смысл очередной короткой фразы, брошенной "черным".

Разговор, видимо, принимал для пограничника скверный оборот. Он волновался все больше и больше, все громче оправдываясь и все отчаяннее жестикулируя.

До Аркана даже долетали теперь отдельные его фразы:

– Да не знаю я, где деньги! Не знаю я, куда подевались драги!.. Я не брал себе ничего!.. Мы всегда честно работали, ты же знаешь меня!..

Его собеседник отмалчивался, изредка отрицательно качая головой, словно в тяжком раздумье.

Аркан не успел задуматься над смыслом услышанных им слов, как ситуация резко поменялась.

Офицер-пограничник отшвырнул в сторону свою фляжку и бросился на "духа". Однако тот на удивление быстро среагировал на это движение, четкой подсечкой и провожающим ударом по шее сбив нападавшего с ног. Тотчас, заклацав затворами, к странной парочке подскочили остальные таджики, стоявшие все это время в стороне.

Несколько пинков и ударов прикладами, видимо, отбили у пограничника всякое желание продолжать что-то доказывать силой. Он с трудом сел и, протягивая руки к "черному" командиру, снова начал просить о чем-то – горячо, страстно.

Но слушать его теперь явно не желали.

Главный "дух" что-то коротко бросил своим, кивнув на пограничника, отошел в сторону и уселся, поджав ноги, на землю метрах в двадцати от места разговора, демонстративно отвернувшись.

Всем своим видом он показывал, что его ни капельки не трогает дальнейшая судьба "грязного неверного".

В отличие от черного "духа", изображавшего полное равнодушие, Аркан весь напрягся.

Дело принимало неприятный оборот.

Какие бы подлые и паскудные дела ни объединяли пограничника с таджикскими оппозиционерами, сейчас это становилось неглавным.

Главным было то, что вооруженные "духи", которые пришли, вполне возможно, из-за "речки", как еще со времен афганской войны называли российские военные Пяндж, без всякой жалости, грубо вывернув руки и лупя прикладами автоматов по чему попало, прикручивали к торчащему неподалеку деревцу нашего, российского офицера.

"Если даже он и скотина, – подумал Аркан, – то решать это не мне и не им, а суду. А измываться над ним я этим гадам не позволю!"

Аркан уже несколько раз видел эти страшные символы непонятной, никем официально не объявленной войны, в горнило которой оказались втянуты российские парни. Он сам отправлял домой своего сослуживца, снятого с такого же вот скрюченного горного деревца, – отправлял запаянным в цинк даже без окошечка, чтобы не дай Бог мать его не увидела, какие муки пришлось пережить сыну перед смертью.

"Духи" умели измываться над шурави на удивление изобретательно – у обезображенного, оскверненного трупа нашего солдата, замученного ими, трудно было найти место, не тронутое ножом, огнем или дубиной. Отрезанные пальцы, выколотые глаза, нарезанные полосками уши, перебитые чем-нибудь тяжелым суставы, лопнувшая от ударов селезенка и измочаленная печень – это лишь цветочки, самый простой набор пыток, к которым прибегали моджахеды. Настоящие же "умельцы" ухитрялись разделывать человека на части, оставляя тем не менее его на несколько часов в живых, чтобы подольше и пострашнее помучился.

Аркан представил себе, как он будет со своего места наблюдать за всеми этими мерзостями, и больше уже не колебался: снова рассовав гранаты по карманам, он подхватил автомат и, оставив за камнем рюкзак с наркотиками, осторожно, как тень, выскользнул из своего укрытия.

Он полз по горе, пытаясь спуститься пониже, и старался вжаться в эти камни, раствориться в них, стать с горами единым целым, ни малейшей неточностью движений не привлечь внимания веселившихся внизу, в долине, "духов".

Он не спускал с них глаз и видел, что те уже начали свою страшную игру: гогоча и что-то гортанно выкрикивая, они вяло, как будто разминаясь и не спеша торопить события, по очереди наносили удары по привязанному к дереву офицеру.

Ногой в пах, кулаком в солнечное сплетение, прикладом по лицу…

Пограничник, вскрикивая после каждого удара, непрерывно просил переводчика:

– Слышь, скажи ему, что я ничего не знаю!.. Я сказал все!.. Скажи ему, что я не вру!.. Скажи, я прошу тебя!..

Аркан подполз к ним уже метров на пятьдесят и теперь хорошо слышал, что кричал, оправдываясь и прося пощады, привязанный к дереву офицер.

Его никто не слушал. Переводчик лишь однажды попробовал обратиться к своему командиру, но был тут же остановлен одним властным жестом "черного" и замолчал. Наверное, объяснения шурави теперь не интересовали главаря банды: он чувствовал, что ничего нового русский офицер пока не скажет – слишком мало и несерьезно пока что было оказанное на него воздействие.

"Черный" сидел все там же, не меняя позы, все с тем же безразличным видом.

Аркан попытался оценить ситуацию.

Бросаться в омут вниз головой…

Конечно, он знал, что бой ему придется принять, и знал, что шансов у него не слишком много.

Он, безусловно, боялся. Боялся, что этот день станет для него последним. Боялся боли от пули, входящей в тело. Боялся, что никогда не вернется в Москву, к родителям, к нормальной жизни.

А как же без этого! Никогда не верьте тем, кто утверждает, будто не боится в последнюю минуту перед боем!

Но усталость, навалившаяся после изнуряющего горного перехода с полной выкладкой, боль от потери друзей – совсем молодых еще ребят, непреодолимые голод и жажда – все это погружало Аркана в какое-то странное оцепенение. Не физическое, нет, – сил у него хватило бы еще надолго.

Но вот психологически он словно омертвел. Сейчас ему было по большому счету все равно, погибнет он или останется жить, будет распят на дереве рядом с этим офицером или освободит его.

Мозг Аркана работал теперь так, словно принадлежал не его телу. У тела остались эмоции и чувства. У мозга же появилась цель – уничтожить врага, спасти своего. Для выполнения этой задачи нужно было рассчитать все так, чтобы на протяжении пяти секунд после первого выстрела, пока "духи" будут приходить в себя, успеть сделать как можно больше и не просчитывать уже в бою возможные варианты действий.

Аркан еще раз пересчитал "духов".

"Черный" чуть поодаль – раз, переводчик рядом с ним – два. Эти двое были спокойны и не возбуждены. Их автоматы висели за спиной, и по крайней мере несколько секунд им понадобится для того, чтобы привести оружие к бою.

Семеро "духов" сейчас веселились возле офицера. Многие из них держали в руках автоматы, тыкая время от времени пограничника стволами и прикладами.

Это не понравилось Аркану. Не понравилось ему и то, что эти семеро находились слишком близко от погранца – нельзя было кинуть в эту группу гранату, а в перестрелке шальная пуля запросто могла попасть в пленника: веревки, крепко прикрутившие его к дереву, не позволяли укрыться от пуль, залечь.

"Девять против меня одного – расклад просто забойный! – невесело усмехнулся Аркан. – Шансы мои в самом лучшем случае равны лишь двенадцати процентам из ста".

Он удивился тому, насколько быстро сумел подсчитать этот процент, – наверное, его мозг работал с удвоенной быстротой и энергией. А в следующее мгновение Аркан уже знал, как будет действовать.

Смущало его только одно – "черный" с переводчиком сидели тоже слишком близко к офицеру. Осколками разорвавшейся возле них гранаты могло задеть и пограничника.

Впрочем, иных вариантов у Аркана не было.

Оставалось надеяться только на то, что в конце радиуса разлета осколки не смогут причинить пленнику "духов" сколько-нибудь серьезного вреда.

В этот день время для Аркана оказалось спрессованным в один ком. Казалось, всего пару секунд назад он рассовывал вытащенные гранаты назад по карманам, а теперь их снова приходилось извлекать на свет Божий. Выдернув чеку из первой, он сильно швырнул ее в сторону "черного", тут же отправив для верности следом и второй "подарочек".

Плюхнувшись на живот за ближайший камень и одновременно вскинув автомат к плечу, Аркан увидел, что гранаты разорвались как раз в том месте, где сидел командир таджиков вместе со своим переводчиком.

"Духов" ошеломили неожиданные взрывы у них за спиной. Они не успели заметить, откуда пришла угроза. Потеря командира подействовала на них подавляюще. Несколько мгновений они стояли в оцепенении, глядя туда, где только что сидел их главарь, а теперь медленно оседала взметнувшаяся в небо пыль. Один из них даже не сразу почувствовал, что ранен, – лишь через некоторое время он упал на колени, схватившись за живот и выронив автомат, и завыл диким голосом.

"Духи" недоуменно оглянулись на этого своего раненого. Кто-то из них бросился туда, где только что грохнули взрывы. Этих нескольких мгновений хватило Аркану для того, чтобы четким, отработанным движением прижаться щекой к прикладу, взяв на прицел фигурки врагов, и открыть шквальный, беспощадный огонь.

Первой же короткой очередью он уложил наиболее опасного противника – высокого и быстрого в движениях "духа". Аркан его заметил сразу – еще не успел громыхнуть взрыв второй гранаты, а высокий таджик уже вскинул автомат и с яростью, пятясь назад, сверлил взглядом горы, выискивая нападавших. Именно его нужно было нейтрализовать в первую очередь.

Следующими стали сразу трое "духов", сваленных одной длинной очередью. Тут же, без промедления, последовала такая же длинная очередь в того басмача, который кинулся к месту гибели "черного".

Таджик с разбегу ткнулся в песок и больше уже не двигался. Только тогда Аркан, на ходу переворачивая спаренный магазин, перекатился из-за камня на пару метров в сторону, не давая возможности оставшимся в живых моджахедам пристреляться к месту своего укрытия.

Прошло всего три, максимум пять секунд, а ситуация изменилась кардинально. Шансы Аркана существенно выросли – теперь за него можно было давать один к двум. С другой стороны, теперь на его стороне уже не было главного помощника – фактора внезапности.

Со стороны "духов" сейчас вяло и нерешительно огрызались лишь два автомата. Укрывшись за невысоким бугорком, Аркан думал, что делать дальше.

Он понимал: "духи", придя в себя и сообразив, что он здесь один, попытаются зайти с двух сторон и с легкостью "раскатать" его. Один из оставшихся в живых моджахедов весьма удачно укрылся за саксаулом, к которому был привязан офицер. Таджик знал, что в результате стал недосягаем для автомата спецназовца, а потому вряд ли мог решиться покинуть столь надежное живое прикрытие.

Осторожно высовываясь из-за камня, сержант заметил, что второй "дух", пытавшийся осуществить какой-то обходной маневр, был человеком в летах – не особенно быстрым и подвижным. Во время его перебежек от одного укрытия к другому Аркан легко мог взять его на прицел.

Тем временем таджик, укрывшийся за пограничником, наглел все больше, – пользуясь своей безнаказанностью, он все точнее пристреливался к тому бугорку, за которым схоронился Аркан.

Пули, посвистывая, чиркали уже над самой головой парня, и оставаться на месте, дожидаясь, пока совсем близко подойдет второй "дух", смысла не было никакого.

Аркан в отчаянии огляделся.

Ничего похожего на более надежное укрытие вокруг не было. Наверное, единственным его шансом оставался тот самый камень, прячась за которым он и начал бой.

Сжавшись в комок. Аркан ждал.

Как только автомат, бивший по его бугорку, замолчал (видимо, стрелок менял магазин), Аркан решился и, как пружина, одним прыжком перелетел за спасительный камень.

Наверное, ему просто повезло – пожилой таджик как раз совершал одну из своих неуклюжих перебежек, а "дух", спрятавшийся за пограничником, не успел перезарядить оружие.

Еще в прыжке Аркан открыл неприцельный огонь по противнику и добил пожилого таджика уже из-за камня.

В следующее мгновение он, как сурок, юркнул за камень, даже не пытаясь высовываться под градом обрушившихся на его укрытие пуль.

Теперь их осталось только двое – он и спрятавшийся за пограничником "дух".

Противник пристрелялся к камню, высунуться Аркан не мог, и потому положение складывалось просто патовое.

Что следовало делать дальше? Ждать, пока у "духа" не закончатся патроны? Но сколько придется ждать? К тому же моджахед, на мгновение выскочив из своего укрытия, мог выхватить запасной магазин у кого-нибудь из своих мертвых товарищей, лежавших всего-то в метре-двух от него.

Аркан, лежа пластом за своим камнем и пытаясь контролировать действия "духа", напряженно размышлял.

Если эта группа являлась лишь головным отрядом большой банды, тогда дело его было швах – уже пять минут как к месту боя, услышав звуки стрельбы, на всех парах мчится его неминуемая смерть.

Нет, лежать и ждать чего-то не стоило.

Ему обязательно нужно было действовать, и действовать быстро и неординарно.

И решение к нему пришло – столь же оригинальное, сколь и рискованное.

Захватив двумя пальцами специальный десантный нож "Оса" таким образом, чтобы он прятался за тыльной стороной ладони, Аркан отбросил в сторону автомат – так, чтобы это хорошо видел засевший в пятидесяти метрах от него таджик, и медленно-медленно поднялся из-за камня с поднятыми вверх руками.

Это был, конечно, самый страшный момент в его жизни. От него в этот момент уже ничего не зависело.

Аркан был так напряжен, что слышал стук крови в собственных висках. Ему казалось, будто из-за этого стука от не сможет даже услышать очередь из автомата "духа" – не услышит, с каким звуком вылетит из ствола пуля, несущая ему смерть.

Он ждал выстрела.

Но…

"Дух" не стрелял.

И Аркан сказал:

– Сдаюсь! Слышь, не стреляй! Сдаюсь!

"Дух" молчал, недоверчиво посматривая из-под сурово насупленных бровей на русского солдата, который только что уложил стольких его собратьев.

Как же так – этот дьявол, который в одиночку перебил столько народа, вдруг сдается, да еще тогда, когда из девяти врагов в строю остался только один!

Таджику было трудно поверить в такое.

Он покосился на трупы своих товарищей, и ненависть к неверному снова наполнила его сердце.

Наверное, Аркан почувствовал, что противник вот-вот нажмет на курок, и снова заговорил – заговорил спокойно, негромко, будто успокаивая "духа":

– Смотри, я без оружия. Не стреляй. Я сдаюсь.

Я хочу в Афганистан.

Таджик вздрогнул.

Он не понимал, что говорит этот шурави, но сомнения в том, что он сдается, не было. Он ведь сам видел, как выбросил русский в сторону свой автомат. Он ведь своими глазами видел, что в руках у русского солдата ничего нет! Да и если к ним сегодня сам пришел русский офицер и тоже сдался, то почему бы не сдаться и этому странному солдату? А сколько можно на нем заработать, если удастся переправить его домой!

Таджик напряженно размышлял, не покидая своего живого укрытия. В нем сейчас боролись два противоречивых чувства – с одной стороны, перед ним был враг, желание убить которого еще не пропало, с другой – этот парень сдавался сам, и на нем можно было заработать. На загорелом и глуповатом лице моджахеда мысли читались столь просто и явственно, что привязанный к дереву Терентьев не выдержал.

– Сдается он, не видишь, что ли? – с усмешкой произнес офицер.

Он не мог не порадоваться тому, что парень спас его от неминуемых пыток. Но имелась и еще одна положительная сторона во всем этом деле – как только начался бой и кто-то метко бросил гранату в Карай-хана, Терентьев решил, что военного трибунала ему не избежать. Он был уверен, что если группа, напавшая на моджахедов, захватит его живым, то на милосердие ему рассчитывать не стоит.

Он предполагал, что кто-то из спецназовцев, помогавших разблокировать "Красную", шел по его следу, а улик против капитана за это время можно было собрать предостаточно.

Теперь же оказывалось, что трибунал временно отменяется и про пытки пока что тоже можно забыть.

Голос привязанного к дереву офицера подействовал на "духа" успокоительно. Моджахед вышел наконец из-за дерева и сделал шаг вперед. Автомат в его руках черной дырочкой горячего еще ствола все так же напряженно смотрел Аркану прямо в сердце.

Сержант тоже сделал шаг вперед и остановился.

Он вдруг понял, что каждый шаг навстречу этому придурковатому моджахеду будет даваться ему с огромным трудом.

Каждый шаг – это увеличение вероятности того, что "дух" не промахнется с первого же выстрела.

Каждый шаг – это приближение к развязке. А для кого развязка окажется более счастливой? Чей Бог сейчас благосклонно поглядывает с небес на своих сыновей – их мусульманский Аллах или наш?

Но стоять было нельзя.

Нужно было идти.

И Аркан, с трудом передвигая ноги и не опуская рук, пошел навстречу неизвестности…

* * *

До "духа" оставалось всего метра два, когда Аркан снова остановился.

Что произошло в следующие несколько мгновений – навсегда осталось для него тайной.

Может быть, Аркан, остановившись перед моджахедом, сделал какое-то резковатое движение.

Может, у самого "духа" сдали нервы. Возможно, психанул привязанный к дереву пограничник.

Как бы то ни было, все трое действовали практически одновременно.

Палец таджика нажал на спусковой крючок автомата.

Нога привязанного офицера резко взлетела вверх и ударила по стволу автомата моджахеда.

Рука Аркана метнулась вперед, как катапульта, послав "Осу" в грудь противнику.

Всего лишь миг!

И все кончено…

 

II

– Не могу поверить – ты в Москве! – Банда сжимал плечи друга, будто боясь, что Николай исчезнет, если он выпустит его из своих объятий. – Какими судьбами ты тут оказался? Давно приехал?

Надолго? Почему меня не предупредил? И где ты остановился?

Банда сыпал и сыпал вопросами. Его удивлению не было предела. И то сказать – целый год от Коли Самойленко не было ни слуху ни духу, и вот – на тебе, объявился на пороге! Свалился нежданно-негаданно как снег на голову.

Коля смущенно улыбался.

Ему было приятно, что Александр не забыл его.

Он вдруг снова почувствовал атмосферу благожелательности и спокойствия, которая всегда окружала его в доме Бондаровичей. Сладкое ощущение умиротворенности и безмятежности охватило его впервые за последние несколько месяцев. Той нервотрепки, которую пережил Николай за это время, любому хватило бы с лихвой.

– Да погоди ты, Банда! Я что, тебе на пороге должен все рассказывать?

– Ой, конечно! Прости! Проходи, Коля, проходи! – Александр выпустил наконец друга из своих медвежьих объятий и широким гостеприимным жестом пригласил его войти в квартиру.

– А где твои?

– Алина на работе, Никита в саду. Родители на дачу уехали. Ты и меня-то случайно застал – я сегодня просто после ночного дежурства отлеживаюсь.

– А я знал, что ты дома, – снимая ботинки, улыбнулся Самойленко.

– Откуда?

– Звонил тебе час назад. Ты трубку поднял…

– Так это ты был?! А я кричу: "Алло, алло!"

Чего ты голоса даже не подал?

– Чтобы интереснее было. Ты же меня не ждал?

Неплохой сюрприз получился?

– Еще бы!

– Ладно. – Самойленко открыл свой небольшой кейс и достал оттуда черную картонную коробку. – У тебя закусь найдется?

– Конечно, найдется, – рассмеялся Банда, – пошли на кухню. А что это у тебя?

– Сувенир из Минска. У нас там на заводе "Кристалл" такие вот наборы начали делать – "Беловежская", "Белая Русь" и "Кристалл-100": три лучших продукта в одной упаковке. – Коля продемонстрировал другу через полукруглые прорези в коробке три красочные этикетки.

– Класс! – Банда после визита в Минск надолго запомнил вкус "Беловежской" – оригинальной водки, настоянной на целом букете трав. Вкус этой водки вполне можно было сравнивать со вкусом коньяка – по аромату, по насыщенности букета. – А не сопьемся ли мы с тобой с таким-то богатством?

– Э-э, нам тут надолго хватит. Алина с работы вернется, родители с дачи – помогут нам, если мы не справимся, – рассмеялся Николай. – Ну, командуй, майор. Чем я могу тебе помочь в сложном деле приготовления пристойной закуси для двух старых алкоголиков?

Коля резал извлеченную Бандой из холодильника колбасу и исподтишка посматривал на друга.

Удивительный человек! С удивительной судьбой. Сирота, сделавший свою жизнь собственными руками. Ему нет еще и тридцати, а он – майор ФСБ, командир особо секретного спецподразделения, женат, имеет сына, живет в Москве. На его счету – десятки интереснейших и сложнейших дел.

Книги писать про таких надо, фильмы снимать! А Банда – все такой же: свой в доску, готовый прийти на помощь в любую секунду, искренне радующийся друзьям, любящий жизнь.

Эх, и повезло же ему когда-то в Сарнах – свела судьба с таким парнем! Нужно честно признаться, что благодаря Александру его, Николая, жизнь заиграла новыми красками, вырвалась из серого однообразия провинциальной журналистики. Именно "дела", которые вершил Банда, описанные в газетных статьях, и принесли Николаю известность, почет и.., проблемы.

Банда, вскрывая банки с закатанными Настасьей Тимофеевной салатами, огурчиками и помидорами, нарезая ветчину и накрывая на стол, тоже думал о друге.

Приезжать в гости без предупреждения – это было не похоже на Самойленко. Не похоже было на него и то, что он столько времени молчал о своих делах. Видимо, Самойленко и в Минске попал в какой-то переплет.

Вот ведь бывает – кто-то сидит изо дня в день в редакции своей газеты, строчит потихоньку никого не задевающие статейки и живет себе припеваючи, получая и зарплату, и гонорары, и премиальные. А кому-то всегда надо больше всех – надо докопаться до главного, до самой сути, до глубинных процессов, а потом вынести это все на суд читателей, заведомо зная, что единственной наградой за это станет сиюминутный интерес, "сенсация одного дня" и.., головная боль на месяцы и годы вперед. Ведь "герои" таких публикаций, как правило, не только злопамятны, но еще и обладают реальной властью, владеют целым набором рычагов и кнопок воздействия.

Самойленко как раз принадлежал к числу неспокойных и непримиримых журналистов.

Зачем ему все это надо? Неужели не хочется хоть немного пожить спокойно?

Но Банда тут же отогнал от себя эти мысли.

Ведь он сам был таким же – не мог остаться равнодушным, если происходившее рядом не вписывалось в его систему ценностей, в его представления о честности и чести, справедливости и добре.

Сколько раз сложности в жизни возникали и у самого Банды из-за собственного характера! Сколько раз висела его жизнь на волоске только из-за того, что ему нужно было в какой-то момент больше, чем другим! В чем же он мог упрекать друга?

– Ну, рассказывай! – потребовал Александр, как только они уселись наконец за стол.

– Погоди! – отрицательно покачал головой Николай. – Давай сначала выпьем. Ты что предпочитаешь, "Беловежскую" небось?

– Нет, давай ее оставим на вечер, когда Владимир Александрович с дачи вернется. Пусть и он попробует вашу белорусскую водку.

– Тогда давай "Кристалл". Мощная, скажу тебе, штука – на кремниевой воде изготавливается.

Мягкая, пьется как водичка, хотя в ней все сорок градусов, как положено.

– Наливай, не томи.

Николай разлил водку по рюмкам и вопросительно взглянул на друга:

– За что?

– По традиции?

– Давай. За наших. За тех, кто не, вернулся, кто остался там, "за речкой"…

– ..и кто сложил голову уже здесь, в мирные, как говорится, времена. За Олежку Вострякова. За многих моих ребят, не вернувшихся с операций…

– Давай!

Ребята встали, не чокаясь, выпили до дна и несколько минут не нарушали молчания.

– Да, сильная штука! – первым заговорил Банда, кивнув на бутылку. – Но водка водкой, а я все же жду от тебя рассказа – где ты, как ты, что ты?

– Ой, Банда, рассказ долгим получится. Ты мне лучше скажи для начала в двух словах – ты все там же, в ФСБ, служишь? В своем спецподразделении?

– Ага, – хрустя огурцом, кивнул Александр.

– А Алина – все в той же компании?

– Да. Она у меня золотце ходячее. Такие гонорары приносит после удачных процессов – с ума можно сойти. Я за весь год столько не зарабатываю.

– Молодец. А Никитка как? Я ему тут подарочек небольшой захватил…

– Растет, кабанчик этакий. Малыш еще, а здоровяк! Тьфу-тьфу-тьфу… – Банда суеверно сплюнул через плечо. – Придет вечером, из садика – посмотришь.

– Хороший садик?

– Нормальный. Он не частный – какой-то полугосударственный, как я понял. Платишь побольше, конечно, но за детьми там смотрят как положено. Даже собственная охрана до территории ходит, представляешь?

– Это здорово. Давай же выпьем за вас, за вашу семью, чтобы все у вас было хорошо, чтобы все вы были здоровы, счастливы, чтобы везло вам во всех ваших делах, во всех ваших задумках и планах.

– Спасибо, конечно. Но, может, для начала выпьем за нашу встречу?

– Успеем еще. Я тост уже произнес, – не терпящим возражений тоном оборвал Банду Самойленко и первым, не дожидаясь друга, осушил рюмку.

– Как хочешь, но теперь твоя очередь рассказывать, – Александр подцепил вилкой кружочек колбасы и отправил его в рот. – Чего не объявлялся так долго?

– Ой, Банда, дел было – невпроворот! Помнишь нашу с тобой последнюю операцию?

– Еще бы!

– Короче, шум тогда поднялся большой. Наш президент – известный борец с коррупцией. Он кричал со многих высоких трибун, как он ее выжжет каленым железом, как он посадит всех, кто замазан в скандале с иномарками… Короче, страсти такие закипели – обалдеть.

– Я даже тут кое-что слышал.

– Прошла пара месяцев, шум со временем поутих – и все стало как обычно.

– Неужели все забылось?

– Похоже на то. Завхоз президентский на месте, даже не похудел за это время. Вся его команда – в полном порядке. Козлами отпущения сделали фирму по импорту автомобилей и, тут надо отдать должное, группировку, которая за ней стояла. Их менты с КГБ на корню всех взяли и кого смогли – посажали.

– Ясно, – сокрушенно покачал головой Александр. – Ну а тебе в очередной раз перекрыли кислород?

– Нет, так грубо они не работают. Я же стал за это время знаменитостью – меня каждая собака узнавала, про меня даже в российской прессе писали.

Со мной так сразу расправляться было никак нельзя.

– Говори, говори, – подбодрил Банда друга, заметив, что тот замолчал, когда Александр встал из-за стола. – Я сейчас, только пепельницу достану и окно открою. Курить ведь мы с тобой будем за этим делом, как считаешь?

– Обязательно… Короче, на белорусском телевидении тоже ничего кардинально не поменялось, и со временем потихоньку-полегоньку мне дали понять: цикл передач "Деньги" – это не совсем то, что нужно для успешного строительства рыночного социализма.

– Строительства чего?

– Того, что мы строим, согласно речам и убеждениям всенародно избранного.

– Круто! А народу все эти рыночные и прочие социализмы поперек горла еще не стоят? Ваши люди еще клюют на все эти идеалы?

– Наверное.

– Ну, дела!

Николай вытащил из кармана пачку "LM", но Банда положил на стол "Мальборо":

– Кури!

– Хорошо живешь?

– Да нет, я тоже "LM" больше люблю и его курю обычно. А этих сигарет Алина как-то целый блок у бабок на базаре купила – относительно дешево, без акцизных марок. Для гостей, на всякий случай.

– Так вот, – продолжил свой рассказ Самойленко, – оказался я фактически не у дел, снимал какое-то время снова дебильные репортажи для теленовостей.

– Ну почему же дебильные? Я бы на твоем месте не оценивал их так категорично, ведь в конце концов любая работа – это работа… – попробовал не согласиться с другом Банда, но Коля резко оборвал его:

– Потому что дебильные. Тебя интересует, сколько гектаров засеяли в этом году пшеницей в каком-нибудь районе Воронежской, скажем, области?

– Не-ет, – пожал плечами Банда.

– А на белорусском телевидении почему-то считают, что нет более важной и более интересной для населения информации. Жатву превращают во всенародную битву за урожай – до последнего вздоха. Президент по полям да по фермам в камуфляже разъезжает, как на настоящей войне. Мне эти поля, фермы да машинные дворы вот где сидят!

Коля энергично рубанул себя ребром ладони по горлу, и Банда понял, что сельскохозяйственной тематикой его друга, похоже, и впрямь достали.

– В общем, когда меня пригласили стать руководителем корреспондентского пункта ОРТ в Беларуси, я не сомневался ни минуты.

– Правильно!

– Да нет, ты не думай, там зарплата хоть и приличная – по полторы штуки долларов мне поначалу платили, – но забот невпроворот. Организуй, достань, встреться, разберись с финансами и корреспондентами… Опять же заказ какой-нибудь или официоз – снова через меня.

– Ну, это понятно…

– Так что я не жалуюсь, – вздохнул Коля. – Все было нормально, кажется, да только вдруг начали твориться странные вещи. "Батька" пресс-конференцию дает, а нас не аккредитуют. Забыли, говорят, раньше сделать, а теперь уже поздно. Получить разрешение на съемку – целая проблема.

Смонтировать материал на аппаратуре местного телецентра – ни в какую, хоть у нас аренда студии на год вперед всегда оплачена. Я раз доложил центру, второй…

– Ну и что центр?

– Что центр… Выяснилось в конце концов, что все дело лично во мне, Николае Самойленко. Меня забыть так и не смогли, мое имя так раздражало местных чиновников, что не помогли даже "шапка" "Останкино" на бумагах и братание славянских народов под руководством наших мудрых президентов. Представляешь?

– Ну и что дальше?

– Давай-ка, брат, лучше выпьем еще по одной – по последней до вечера, пока все твои не вернутся.

Теперь уж за встречу, как ты и предлагал.

– Я только "за"!

Они опустошили рюмки, закусили, и Самойленко продолжил описание своих злоключений:

– В общем, я уже все почти рассказал. Мужики на ОРТ честные попались, справедливые даже, можно сказать, – решили мою проблему довольно оригинально.

– Как?

– Перевели меня в Москву.

– Ну да?!

– Серьезно. В объединение "Новости". Сказали, что я смогу работать практически в режиме стрингера…

– Это как?

– Ну, стрингер – это человек, который работает не в штате, а за гонорар. Снял репортаж – продал. Какой будет репортаж, о чем – это дело стрингера.

– Ясно. Вольный стрелок.

– Да. Вот мне это как раз и пообещали, правда, даже с зачислением в штат и с зарплатой, но без обязательных заданий. А если я разработаю бизнес-план и творческий проект какой-нибудь забойной передачи типа "Денег", которую я делал в Минске, тогда мне все карты в руки.

– Так это же отлично!

– Наверное. Еще не пробовал здесь работать.

Вот только-только приехал.

– Когда?

– Вчера утром. Сходил на телевидение, подписал все бумаги, так что теперь в любой момент могу брать камеру – и вперед. Спустили задание, конечно, на месяц по хронометражу, но это ерунда, вытяну.

– А где ж ты ночевал? Что же ты мне, гад, еще вчера не позвонил? И где Наташка, Леночка? – Банда укоризненно смотрел на Самойленко – это ж надо, друг называется: приехал в Москву и первым делом отправился не к нему, а на какое-то там свое телевидение. – Коля, я тебе этого не прощу!

– Да погоди, не злись. Во-первых, я тебе и вчера звонил, но ты же сам сказал – был на дежурстве…

– Так Алина дома была вечером, и Владимир Александрович вчера весь день дома провел!

– Во-вторых, мне действительно надо было уладить дела. Ну переночевал бы у тебя раз, другой, но жить-то где-то надо, правда?

– Жил бы у меня…

– Ага! И сколько времени ты меня выдержал бы? А что Настасья Тимофеевна сказала бы?

– Да ничего бы она не сказала…

– Банда, погоди. Я знаю, что вы меня приютили бы в любой день, в любой час. Но если я принял приглашение и согласился на переезд в Москву, так мне самому и нужно было подумать, где и как жить.

– И что ты придумал?

– Мне помогли снять квартиру. Не в Центре, конечно, но мне этот Центр и не нужен. Лишь бы было куда приехать, где переночевать, переодеться.

– А где же все-таки Наташа и Леночка?

– Пока в Минске. Там у нас квартира, там у жены работа… Пусть пока поживут. Вот обустроюсь, присмотрюсь, как тут и что тут, тогда и посмотрим, что дальше делать. Ну не пропадем же, что-нибудь придумаем!

– Конечно… А без Наташки да без дочки, один в незнакомом городе – долго выдержишь?

– А я к ним часто приезжать буду. Да и вообще хочу поработать, а значит, сам понимаешь, дома днями сидеть никак не получится.

– Ну что ж, наверное, ты прав… Я предлагаю, – сказал Банда, разливая по рюмкам еще порцию водки, – выпить еще по чуть-чуть – за твою удачу.

– А не надеремся?

– До вечера протрезвеем. По последней.

– Ну давай!..

 

III

Аркан успел первым.

Нож, мелькнув в воздухе, впился в горло моджахеда, и тот, выпустив напоследок в воздух длинную очередь, мешком свалился на землю.

– Ловко ты его! – похвалил сержанта привязанный к дереву офицер.

– Да уж, умеем кое-что, – пробурчал смущенно Аркан, не зная толком, как вести себя теперь с этим отбитым у "духов" странным пленником. Ведь пограничник явно сам шел на встречу с таджиками!

– Развяжи-ка меня! – приказным тоном произнес офицер, но Аркан лишь смерил его долгим взглядом, которого пограничник почему-то не выдержал и опустил глаза.

– Сейчас, подожди. Сначала все дела сделаю, разберусь со всем.

– А ты что, один?

– Какая разница? – небрежно ответил Аркан. – От этого что-то меняется?

– Нет, я просто так… – офицер явно смутился и замолчал, опустив голову и терпеливо ожидая, когда его соизволят освободить.

Прежде чем развязать веревки, стягивавшие руки пограничника, Аркан поднял автомат одного из убитых и не спеша обошел трупы моджахедов, убеждаясь, что "духи" действительно мертвы. Оружие басмачей он сложил в одну кучу. Потом он вернулся к месту своего последнего укрытия за оставленным там автоматом и только после этого снова подошел к привязанному офицеру.

– Развяжешь ты меня наконец или нет? – злобно бросил пограничник, сверкнув глазами.

– Ваше воинское звание, имя, фамилия и должность? – вопросом на вопрос ответил Аркан, невозмутимо выдержав яростный взгляд офицера.

– Какого черта? Ты кто такой, чтобы задавать мне эти вопросы?

– Я – старший сержант российской армии, батальон бригады специального назначения, Анатолий Арканов, замкомвзвода первой роты. Скрывать мне нечего. Со мной вам теперь все ясно?

– Ясно. Я – капитан погранвойск, российский офицер. Развяжи меня, старшой!

– Ваша фамилия и должность? – не сдвинувшись с места, повторил свой вопрос Аркан.

– Ты что, совсем рехнулся? Я приказываю вам, старший сержант, развязать меня!

– Я не слышал еще ответа на поставленный вопрос, товарищ капитан.

– Ну, ты у меня получишь…

– Вам повторить вопрос?

– Капитан Терентьев, командир заставы "Красная". Доволен теперь? Развязывай!

– Подождешь.

– Что-о?!

– Подождешь, капитан. Мы с тобой не на плацу, поэтому можешь на меня не шипеть и глазищами не ворочать, ясно? – процедил Аркан, глядя прямо в глаза офицеру. – Был бы ты на своей заставе, на своем боевом посту, тогда имел бы право отрабатывать на мне командирский голос. А сейчас ты – никто. Просто обыкновенный дезертир.

Сволочь, которая бросила своих ребят в бою и сбежала на встречу с врагом.

– Ты шел за мной?

– Шел.

– Тогда ты должен был видеть собственными глазами, что в бою я своих ребят не бросил. Когда "вертушки" по позициям на вершине отработали, когда от "духов" осталась только пыль – вот тогда я и ушел. Ты же сам все это видел, старшой, так чего ты здесь трындишь, а?

– Я хочу разобраться во всем.

– Кто ты такой, солдат, чтобы разбираться с офицером? – капитан рванулся, но тут же обмяк на веревках, глухо застонав, – "духи" затянули узлы на славу. – Ты много на себя берешь, парень. Так и до трибунала доиграться можно. Развязывай меня поскорее и пошли на заставу – там и разберемся, кто я такой, кто ты такой и какого черта ты один в приграничной зоне бродишь.

– Я из того взвода спецназа, что шел на помощь твоей "Красной".

– К нам два взвода шли.

– Я из того, который был ночью вырезан.

Аркан заметил, как сразу покраснел и осекся на полуслове капитан Терентьев, как затравленно блеснули из-под бровей его глаза.

"Ага, кажется, я прав! – сделал вывод Аркан. – Он что-то знает. Похоже, мой марш-бросок за этой скотиной был не напрасным".

Не подавая вида, что заметил испуг капитана, Аркан еще раз обошел трупы моджахедов, обыскивая их заплечные мешки. Обнаружив в одном из них фляжку с водой и лепешку, он вернулся к привязанному к дереву капитану и устроился на земле в двух метрах от своего пленника.

Как ни хотелось парню побыстрее опустошить фляжку, заполнить горло вожделенной влагой, но теперь он не спешил. Он хорошо понимал, что его спокойствие и невозмутимость будут воздействовать сейчас на капитана сильнее любых угроз и избиений.

Аркан не торопясь откусил кусок пресной, но довольно свежей лепешки и отхлебнул из фляжки, с наслаждением чувствуя, насколько приятно жевать.

Да-да, просто жевать! Ему казалось, что сами его зубы теперь испытывают наслаждение от работы.

С каждым глотком у Аркана не только прибавлялось сил, но и улучшалось настроение. А пленник его явно нервничал, беспокойно поглядывая на сержанта и временами судорожно подергиваясь, будто пытаясь освободиться.

Аркан никак не реагировал на его движения, и тогда капитан бросил свои бесплодные попытки как-то справиться с веревками и жалобно взмолился:

– Слышь, земляк! Ну развяжи меня! А то сейчас "духи" вернутся. Ты-то сможешь еще смыться, а мне кранты на все сто обеспечены.

– А о тебе кто-нибудь пожалеет?

– Твою мать!.. Развяжи!

– Я есть хочу.

– Я тоже, между прочим!

– Не сдохнешь.

– Дай хоть попить.

– За что тебя мочили?

– Что мне, вот так, стоя и привязанным с тобой разговаривать? История слишком долгая…

– Я не спешу.

– Кто ты такой, в конце концов? Откуда ты взялся на мою голову? – у пленника совсем сдали нервы, и он, уронив голову на грудь, зарыдал, истерично всхлипывая:

– Ну чего ты меня мучаешь?

Чего тебе от меня надо?

Аркан, не меняя позы, дожевал последний кусочек и, сделав еще глоток, встал и подошел к капитану:

– На, хлебни разок!

Аркан поднес к разбитым губам офицера горлышко фляжки и влил несколько глотков живительной влаги ему в рот. Он подождал, пока капитан судорожно глотнет раз-другой, и забрал фляжку, плотно закрутив пробку.

– Спасибо! – немного успокоившись, поблагодарил его пограничник.

– Ну что, капитан, говорить будем?

– Да.

– Вот и ладненько…

– А может, развяжешь?

– Слушай, ты! – теперь уже вышел из себя и Аркан. Не в силах больше оставаться невозмутимым и делать вид, будто ровным счетом ничего не произошло, он подскочил к капитану и двинул его кулаком в бок, под ребра, от чего привязанный к дереву бедняга застонал и скрючился – ровно настолько, насколько позволяла веревка.

– Я тебя за все, что уже про тебя знаю, могу на куски порезать. Могу связать и отконвоировать в прокуратуру. Могу расстрелять, как шакала подлого, – злобно прошипел Аркан. – Но я стою здесь перед тобой, теряю время и занимаюсь херней, уговаривая тебя раскрыть твой драгоценный ротик!..

Аркан готов был поклясться, что капитан почувствовал угрозу, – в его глазах теперь был настоящий животный ужас. Наверное, пленник осознал, что смерть в облике этого "своего" старшего сержанта гораздо реальнее, гораздо неотвратимее и беспощаднее, чем смерть в лице бродящих где-то в горах таджиков.

– По-моему, ты меня понял, – утвердительно кивнул Аркан. – И теперь не будешь кривить морду и ставить мне условия. Я хочу выслушать тебя, и от искренности твоего рассказа зависит, останешься ли. ты жить или сдохнешь прямо здесь и прямо сейчас.

Аркан не шутил и не бравировал, но внезапный вопрос капитана поставил его в тупик:

– А ты уверен, что имеешь право судить меня?

По-человечески?

Сержант смутился лишь на секунду. Это, собственно, даже и не было смущением – так, мимолетное замешательство, мгновенная пауза:

– Из всего взвода остался я один. Понимаешь, один! Сколько ребят полегло в мясорубке около заставы – еще, наверное, и не подсчитано точно…

Аркан с минуту помолчал.

– Так вот, считай, капитан, что они с нами здесь. Они передали мне полномочия разобраться, что происходит, какие разборки идут в этих горах.

И они мне доверяют – по крайней мере, пока были живы, верили.

Некоторое время сержант и капитан молча смотрели в глаза друг другу, будто каждый пытался проникнуть другому в душу.

Первым не выдержал капитан. Опустив глаза, он чуть слышно произнес:

– Ладно, я тебе все скажу. Все, что сам знаю.

Только дай мне еще глоток воды…

* * *

– Кто такой этот черный "дух" и чего он от тебя хотел? – напоив капитана, спросил Аркан.

Он уселся в двух шагах от своего пленника и приготовился слушать.

– Ты правильно его назвал – "черный". Он другого цвета и не признает.., не признавал, – поправился пограничник, быстро взглянув в сторону убитого моджахеда. – У него даже кличка была Карай-хан.

– Черный хозяин? – Аркан удивленно пожал плечами. Он, конечно же, слышал об этом человеке – его банда была одной из самых мощных и в то же время самой неуловимой в этом краю. Сержант недоверчиво покосился на капитана:

– Ты хочешь сказать, что я только что Карай-хана завалил?

– Его.

– Ничего себе! А где же его люди? У него же банда – несколько сот человек…

– Вокруг "Красной". Это он со своими людьми нашу заставу обложил.

– Да, дела… А ты, значит, к нему на свиданку поспешил?

– Ты выслушай сначала, и все поймешь.

– Ладно, – набрался терпения Аркан, – я тебя внимательно слушаю.

– Карай-хан – личность неординарная…

– Был личностью неординарной, – поправил капитана Аркан. Ему было приятно сознавать, что ведь именно он ликвидировал, да еще в одиночку, одного из самых грозных "духов" Бадахшана!

– Ну да, конечно… В общем, он всегда старался действовать в одиночку. До последнего момента никто не мог сказать, есть ли над ним еще кто-нибудь, кроме Аллаха. У него всегда было достаточно сил и средств, чтобы работать самостоятельно и только в собственных интересах.

– А разве он не подчинялся Масуду?

– В том-то и дело, что никогда он никому не подчинялся! Да, у него и у Масуда иногда могли совпадать цели, они иногда могли действовать по схожему сценарию, но эти эпизоды были чистым совпадением, а не заранее спланированными акциями.

– Ну-ну…

– Но в последние приблизительно полгода произошли кое-какие перемены. Интересы Масуда и Карай-хана пересеклись вдруг самым непосредственным образом – на наркотиках. Ты же здесь не новичок, слышал, наверное, сколько стоит здесь наркота?

– Слышал… – неопределенно протянул Аркан. – Хотя я, вообще-то, этим делом не увлекался.

– Ясно. Тогда слушай. Здесь, в горах, килограмм опия-сырца стоит всего-навсего сто баксов.

Единственное условие, которое выдвигают продавцы, – чтобы купюра была образца 1990 года. У них на этих купюрах бзик – доллар не доллар, если другого года выпуска… Но это цена здесь, в горах.

Уже в нескольких сотнях километров отсюда цена возрастает многократно. В Оше например…

– Это в Киргизии который?

– Да, там самый большой базар во всей Ферганской долине… Так вот, в этом Оше или, к примеру, в самом Душанбе килограмм того же самого опия-сырца стоит уже десять тысяч долларов! Представляешь, какой навар получается у того, кто доставляет туда товар?

– Девятьсот процентов чистой прибыли только на транспортировке? Разве такое бывает?

– Бывает!

Капитан говорил так увлеченно, с таким азартом, что Аркан голову мог дать на отсечение – его руки не раз приятно согревали те самые "наркобаксы".

Сержант слушал очень внимательно, не перебивая.

Ему казалось, что он понял теперь связь между "Красной", найденными наркотиками и гибелью своего взвода, но он еще не знал, кем и как приводился в действие весь этот страшный механизм.

– И что дальше?

– А как ты сам понимаешь, цена московская или тюменская – российская, одним словом, – ни в какое сравнение не идет с ценой в Душанбе или Оше. До поры до времени Масуд удовлетворялся тем, что обеспечивал через своих людей транзит травки с гор в долину и получал свои девятьсот процентов. Между прочим, таким же бизнесом занимался и Карай-хан. Они тут все предприниматели, "за идею" мало кто воюет…

– Это понятно.

– А рынок столь необъятен, что даже одиночки умудряются заниматься транспортировкой, и на них никто особо не наезжает. Короче, получали они каждый свою прибыль, но, сам понимаешь, аппетит всегда приходит во время еды – когда что-то зарабатываешь, хочется всегда большего. Я уж не знаю, кто надоумил Масуда и кто ему помог (со мной такими вещами не делились), но однажды великому исламскому борцу пришла в голову замечательная мысль – он решил интенсифицировать доходы.

– То есть?

– То есть поставлять не опий-сырец, а переработанный, готовый к употреблению порошок. Морфин например. Героин сложнее изготавливать, хоть он и более сильный, и более дорогой. А вот морфин – самое то. Как раз для российского рынка.

Как раз то, чего не хватает в Москве, в Питере, в Тюмени, да и по всей матушке-России…

Капитан помолчал, облизал пересохшие губы и произнес:

– Может, развяжешь меня все-таки?

– Ты еще не закончил.

– Тогда дай хоть попить еще.

– Сейчас.

Аркан поднялся и влил в рот пограничника остатки воды из фляжки. Затем он сходил к мешкам "духов" и вернулся с еще одной фляжкой воды, из которой напился и сам.

– Ну а ты со всей этой системой каким образом связан? И при чем тут Карай-хан?

– Ты слушай. Короче, не знаю где, но где-то "за речкой" у Масуда построен заводик по производству порошка. Рассчитал он все четко – прибыли при транспортировке и продаже уже не сырца, а морфина возросли неимоверно. Но дальше – больше: решил он, что самым оптимальным вариантом стала бы доставка наркотиков в центр России, в Москву. Расчет точный – если весь Запад давно поделен и туда соваться особенно нечего, то наш рынок дай Бог хоть когда-нибудь охватить.

– Это уж точно, – кивнул Аркан. – А долбаков, желающих поймать кайф, в России предостаточно – клиентура всегда найдется.

– Это точно… В общем, как я понял, Масуд нашел способ транспортировки наркоты в Москву.

Точнее, даже не транспортировки, потому как об этом, как он решил, голова должна болеть у других.

Он нашел способ продажи порошка прямо здесь за такую цену, которой и в Оше не выручишь.

– Что ты имеешь в виду?

– Он продавал порошок нам, российским военным…

– Туфта, – перебил капитана Аркан. – Сколько здесь наших-то? Раз, два, и обчелся. А в Россию даже вы, офицеры, в лучшем случае раз в год вырываетесь. И то в основном на гражданских самолетах – со всеми таможенными досмотрами. Я же знаю эту систему…

– Много ты знаешь! – пренебрежительно бросил пограничник. – Наивный ты. Продавал он партии не по сто граммов и не по килограмму – по десять – пятнадцать килограммов сразу. И цены на порошок у него ого-го какие были установлены! По сто и больше тысяч долларов за небольшой рюкзачок – я сам эти деньги в руках не раз держал.

– Ты?!

– Я! Именно я!

Капитан произнес это чуть ли не с гордостью, и Аркан почувствовал вдруг, что ему нестерпимо хочется выбить подонку в форме челюсть. Чтобы как-то сдержаться, сержант отвернулся, стараясь относиться к своему пленнику всего лишь как к информатору, а не как к предателю, из-за которого, как он теперь подозревал, и погибло столько народа.

– А ты здесь при чем? – справившись с волнением, спросил он офицера.

– Наркотики транспортировались из Душанбе, из штаба наших войск. Я думаю, с помощью военной авиации – наши борта досматривать никто не имеет права.

– Откуда ты все это знаешь? Ты видел это своими глазами? Тебе кто-то рассказывал?

– В нашем деле видеть и слышать лишнее, а тем более болтать лишнее – себе дороже.

– Но мне-то ты рассказываешь, – подколол пограничника Аркан, но тот даже не поморщился:

– Ты мне не оставил иного выбора. Это во-первых. А во-вторых…

Капитан вдруг замялся на мгновение, и Аркан быстро взглянул ему в глаза – ему показалось, будто голос пограничника как-то странно дрогнул.

– Что "во-вторых"?

– А во-вторых то, что заманало меня все это! В печенках уже сидит! – прохрипел офицер и грязно выругался. – Я не притырок, хорошо все понимаю, да и не такая уж сволочь, как можно подумать… Точнее, сволочь я самая настоящая… Но не хотел я в это влезать, понимаешь? Сам себя ненавижу за все то, что натворил здесь!

– Что ты натворил? – Аркан спокойно выдержал его истерику, лишь голос его напрягся и стал еще более жестким и решительным. – Что натворил? Говори!

– Масуд связался с Карай-ханом…

– Ты, ты что натворил? На кой хер мне твой Масуд?

– Послушай, ты не перебивай, если уж решил тоже влезть во всю эту историю. Хотя честно тебе скажу – не жилец ты с такими знаниями.

– А ты за меня, землячок, не беспокойся. Я уж сам разберусь, жилец я на этом свете или нет. Смотри, – Аркан, не сводя глаз с капитана, кивнул в сторону трупов, – Карай-хан – вот он уже не жилец. А я живой.

– Карай-хан – сущая фигня, сладкий сон по сравнению с тем, что ожидает тебя на Большой земле, если ты выберешься отсюда живым.

– А я тебе говорю – не пугай меня, ясно? Пуганый уже! – Аркан скрипнул зубами и сжал кулаки.

– Дурак ты, а не пуганый. Ты даже не понимаешь, о чем я говорю.

Пограничник сказал это так спокойно и обреченно, что парень вдруг понял: капитан его действительно не пугает – предостерегает. Предостерегает от чего-то действительно страшного.

Да, наверное, капитан был прав. Да, наверное, там, где фигурируют такие деньги, жизнь человека стоит сущие копейки. Да, наверное, своя мафия – или как назвать ту систему, которая распространяет наркотики там, в мирных российских городах? – будет пострашнее и пожестче этих вот "духов" – врагов понятных, врагов очевидных.

Но ведь Аркан не собирался разбираться в деятельности каких-то криминальных структур! Он просто хотел знать, почему погибли его ребята. Он хотел понять, как связаны между собой блокада "Красной", бегство ее командира и один из самых сильных полевых командиров Бадахшана.

Знания стоят дорого? Наверное, это правда. Но ведь не может же он оставить все так, как есть, – вернуться в часть, доложить об увиденном и надеяться, что до всего докопаются военная прокуратура или "федералы"! А ведь разгадка так близка – еще чуть-чуть…

– Ладно, говори.

– Да я уж все рассказал, что сам знаю или о чем догадываюсь. Карай-хан – настоящий хозяин этих гор…

– Был хозяином, – упрямо поправил капитана Аркан, и пограничник тоже поправился:

– Был хозяином. Допустим. Карай-хан был нужен Масуду для гарантированной передачи порошка в наши руки. Он принял Карая в систему, а тот с радостью согласился – проценты теперь шли и ему. Эта система ни разу не давала сбоев.

– Как все происходило?

– Приходил их караван, оставлял для нас наркотики в пещере и тут же уходил. Потом приходил я, вместо наркотиков клал в пещере деньги и тоже уходил. "Духам" оставалось только забрать деньги, и все!

– А куда ты девал морфин?

– Отдавал одному человеку из штаба.

– Какому?

– Ты уверен, что хочешь знать его фамилию?

Ты пойми…

– Я задал вопрос. Я не интересуюсь твоим мнением. Мне нужна фамилия.

– Чудак ты! Мне, еще раз повторю, терять нечего. Фамилию я назову – полковник Игнатенко.

– Начштаба?

– Он самый.

– Дела!

– Слушай, ты, как я посмотрю, хороший парень…

– Мне твои комплименты до задницы.

– Дурак ты! Мой тебе совет – не лезь в это дело. Тебе рога мигом обломают…

– Советчик!

– Ты пойми: самое простое решение – бежать отсюда! Ты просто не вернулся с боевой операции, и никто ничего никогда не докажет. Знаешь, что напишет тот же Игнатенко твоей матери? "Ваш сын трагически погиб смертью храбрых и захоронен в районе заставы "Красная"… А может, еще подлее:

"Ваш сын во время выполнения боевого задания пропал без вести. Если он появится по месту проживания, настоятельно рекомендуем вам обратиться в ваш районный военный комиссариат для выяснения всех обстоятельств…" Понял, о чем я?

– Я понял. Не волнуйся.

Аркан чувствовал, что в словах капитана правды более чем достаточно, но он не хотел сейчас об этом задумываться. Как ему поступить в дальнейшем, он подумать успеет – путь к своим будет долгим и непростым. А сейчас нужно было просто узнать как можно больше. Знания несли угрозу, но знания же могли и спасти его.

И он продолжил допрос:

– Как Игнатенко транспортировал наркотики в Москву?

– Он мне не докладывал.

– Но ты сказал, что самолетами?

– Я могу только догадываться. Из Душанбе на Чкаловск, подмосковный аэродром, каждую неделю, а то и чаще, транспортник летает… Чего уж проще – начальнику штаба сунуть на борт мешочек, который должны встретить на Родине! Может, персики для родни, может, сухофрукты…

– Ты точно не знаешь?

– Я предполагаю.

– Хорошо. Теперь о последних событиях. И тоже все, что знаешь. Как на духу.

– Пошел ты! Без тебя тошно… – вдруг равнодушно послал его капитан.

– Ну ты!

– Я, старшой, не для тебя сейчас все это рассказываю, а для себя. Пойми! Мне самому нужно просто выговориться хоть кому-нибудь, проанализировать, что я натворил за последнее время, ясно?

– Я стараюсь тебя понять. Я стараюсь вообще понять то, что происходит в этих проклятых горах.

– Слушай, земляк, – вдруг оживился капитан, как будто что-то вспомнив. – Залезь-ка ко мне во внутренний карман кителя. Здесь вот, справа… Есть что-нибудь?

– Фляжка?

– Она! Вытаскивай!

– Пить хочешь – так бы и сказал…

– Какое там пить! Это водка. Дай пару глотков.

– Чего ж ты раньше молчал?! – Аркан почувствовал, что и ему, всегда совершенно спокойно относившемуся к горячительным напиткам, исключая разве что пиво, нестерпимо хочется хлебнуть чего-нибудь покрепче. Наверное, нервы у него за последние дни изрядно развинтились.

Он нетерпеливо отвинтил крышечку красивой плоской фляжки из нержавейки и сделал три больших глотка, затем поднес посудину к губам капитана, жадно следившего за каждым его глотком, – Хорошо!

– Класс!

– Чего раньше не сказал про водку?

– "Духи", суки, совсем из головы выбили…

– Сейчас бы закусить еще толком – сальцем, огурчиком, помидорчиком!

– Не трави душу, старшой! Давай еще по единой, как один поп говорил…

– Но только по единой – ты закончишь рассказывать, потом и допьем.

– Хорошо. Давай, не томи!..

Водка, попав в пустой желудок, подействовала мгновенно. Впрочем, усилить ее действие мог и разреженный чистый горный воздух. Почти сразу же теплая волна разлилась от живота по всему телу, а в голове приятно зашумело. На душе стало легче, а проблемы, с которыми Аркан здесь столкнулся, казались теперь не столь уж страшными и сложными.

Мужчины заметно повеселели и оживились.

– Ну так за что Карай-хан обложил твою заставу?

– Не знаю почему, но Игнатенко не передал деньги, которыми нужно было рассчитаться за последнюю партию наркотиков. Карай-хан доставил порошок вовремя, положил в пещеру и стал ожидать денег. Игнатенко приказал порошок взять и договориться как-нибудь с Карай-ханом о том, чтобы тот подождал оплаты всего несколько дней…

– Погоди. Что значит – "договориться с Карай-ханом"? Ты что, мог связаться с моджахедами в любой момент?

– Да. "Уоки-токи" – радиостанция малого радиуса действия. А Карай-хан и сам насобачился слегка по-русски понимать, и переводчика имел.

Ты, впрочем, его сам видел, – капитан кивнул на труп. – Он где-то у нас в Союзе учился, мать его!..

– Ладно, что дальше?

– Карай ждать не захотел. Сказал, что так дела не делаются. Предупредил, что собирается уходить, поэтому велел за три дня или деньги доставить на условленное место, или наркотики вернуть. И без вариантов.

– А почему Игнатенко не заплатил?

– Не представляю. Может, его самого подставили москвичи?.. Хотя…

– Что? – поторопил капитана Аркан.

– Хотя вряд ли. У меня есть какое-то смутное подозрение, что начштаба решил сыграть со мной в грязную игру. Правда, не рассчитал.

– Ты о чем?

– Представь себе ситуацию – деньги за товар… Кстати, на этот раз партия была солидная – пятнадцать килограммов морфина. За это надо было уплатить сто пятьдесят "тонн" "зелени".

– Ото!

– Это по местным ценам, точнее, по ценам Карай-хана. А по московским? А по цене, которую получал Игнатенко? Ты хоть представляешь, какие это деньги?

– Не слишком, – честно признался Аркан, никогда не державший в руках больше пары сотенных бумажек – в долларах, естественно.

– Для примера скажу тебе, что я, самая мелкая пешка в игре, мог оставлять себе в среднем десять тысяч долларов с каждой партии. Уверен, что Игнатенко имел как минимум в два раза больше. Теперь ясно?

– Ты не меня спрашивай, ты рассказывай, – разозлился Аркан, почувствовав в голосе капитана неприятные нотки превосходства.

– Я и рассказываю… Давай предположим, что Игнатенко оставляет московские баксы себе, решив хапнуть сверхприбыль. Карай щемит меня, а меня он может защемить только вместе со всей заставой…

– Что он и сделал?

– Конечно! Вся эта осада – попытка Карайхана вернуть деньги.

– Продолжай.

– Я должен был сдаться под давлением обеих сторон и в конце концов просто выложить все свои бабки. Игнатенко, конечно же, держал меня на крючке – он знал, что тысяч восемьдесят долларов у меня есть железно. В последний момент он даже предложил помочь мне своими бабками – вот, мол, спасаю друга, чего не сделаешь ради компаньона…

– Так оно и было?

– Я ничего не придумываю. Я все понял, когда через несколько дней после осады заставы Игнатенко предложил мне помощь.

– Правда?

– А чего мне врать?

– Ну-ну.

– Он предложил мне тысяч семьдесят – как раз ту сумму, которой мне не хватало для расчета с Карай-ханом. Он все четко просчитал, кроме одного – он не мог поверить, что я успел вывезти деньги на Большую землю. А я успел.

– Что-то я запутался, – потряс слегка затуманенной алкоголем головой Аркан.

– Он ждал, что я выложу свои деньги, возьму партию и отдам ему. Потом он мне компенсировал бы, например, тысяч двадцать, а остальные мои расходы списал бы на какую-нибудь "подставку" со стороны москвичей. Как я проверил бы его, спрашивается?

– Понял.

– Вот. А кому бы я пожаловался? В милицию?

В прокуратуру? Самим бандитам московским – на беспредел? Так я даже не знаю там никого – только через Игнатенко и работал!

Капитан умолк. Наверное, он все еще слишком сильно переживал подлость Игнатенко.

– Я его, суку, из-под земли достану! – выругался он.

– Ладно, достанешь. Ты сначала дорасскажи, как все на самом деле получилось.

– Так и получилось – Карай-хан обложил заставу через три дня, как только истек срок его ультиматума. Денег у меня не было, поэтому сыграть по сценарию Игнатенко я не мог, даже если бы и очень захотел. А допек меня Карай-хан сильно – на заставе был сущий ад. Поссать сходить, и то проблема. Ты бы знал, какой это кайф, когда каждую минуту мины рвутся – того и гляди осколком хрен отхватит.

– Ты мне, капитан, можешь не рассказывать, как приятно под пулями ссать. Это я, слава Богу, знаю, – оборвал пограничника Аркан. – Говори, что было дальше.

– Дальше все было очень просто, прямо-таки элементарно. Я не сумел уговорить Игнатенко отдать деньги и отнес на место порошок.

– То есть вернул его "духам"?

– Да, положил снова в пещеру. Игнатенко – он же больной. Вместо того чтобы честно рассчитаться, он подумал, что можно соскочить…

– В смысле?

– Ну, выйти из игры. Ты представь – партия, и притом крупная партия, порошка в его руках.

Загнать ее по старым каналам, раздолбать вашими руками Карай-хана, и все, знать ничего не знаю.

Ниточка оборвалась, ищите новые связи. А на руках у него осталось бы не меньше ста пятидесяти тысяч. С этих денег и я что-нибудь поимел бы – чтобы я молчал, мне Игнатенко и половину, может быть, отдал бы.

– И как все вышло?

– Ты же видел – "духи" совсем разъярились. Я отнес наркоту, сообщил им об этом, но пока они пришли, один из ваших взводов успел найти наркотики и взял их с собой. Когда Игнатенко сказал мне, что спецназ нашел наркотики, я сразу дал знать о случившемся Карай-хану. Он послал своих людей.

– Значит, нас сдал ты? – перебил его Аркан.

Вот он, человек, пославший смерть, стопроцентную, верную смерть на их взвод! Вот оно, исполнение желания, которое двигало Анатолием все это время с той ночи, когда погибли все его ребята-сослуживцы!

Он точно знал теперь, кто именно сдал их, кто был причиной их гибели. Но… Странное дело, но Аркан уже не чувствовал той страшной, слепой ненависти, которой он захлебывался всего несколько часов назад. Нет, он, конечно же, ни в коей мере не симпатизировал этому жалкому избитому офицеру, потерявшему вместе со своей офицерской честью все – службу, друзей, уважение, может быть, даже жизнь. Но Толик хорошо чувствовал, что сейчас не сможет сам казнить капитана. Как, впрочем, не сможет и отпустить его на все четыре стороны…

Капитан молчал. Наверное, ему было неимоверно трудно признаться в том, что по его доносу, из-за его предательства погиб целый взвод хороших, честных ребят.

– Ты? – повторил Аркан.

– Я, – чуть слышно выдавил офицер.

– Чего ты хотел от Карай-хана? – устало и даже как-то равнодушно продолжил свой допрос Аркан. – Зачем ты побежал на свидание с ним?

– Карай не нашел у вашего взвода наркотики.

Он решил, что я обманул его. И я пошел к нему, чтобы самому во всем разобраться, чтобы убедить его в конце концов, что лично я играю честно и сам дознаюсь, куда девалась наркота. Мне же здесь еще служить…

– Вряд ли.

– Ну да, я не то хотел сказать. Я собирался уйти тихо – так, чтобы я никому в этих краях не остался должен. Иначе они нашли бы меня и в России.

– Ясно…

– Что тебе ясно? Мне, думаешь, наплевать на то, что из-за этого дурацкого порошка столько наших ребят погибло? Я, думаешь, сам себе не противен – ведь я же сдал целый взвод ради денег! А хлопцы, которые погибли или были ранены на заставе… Ты думаешь, приятно сознавать себя Иудой, сукой продажной? Что же тебе может быть ясно, а?

– Ты свое красноречие прибереги, капитан. Я не суд, а эти, – Аркан кивнул на трупы, – не присяжные заседатели. Раньше тебе следовало к собственной совести прислушиваться. Теперь уже поздно.

– Что ты со мной сделаешь теперь?

– Не знаю… А как ты мне можешь доказать, что участие Игнатенко в делах с наркотой – не твоя выдумка?

Капитан Терентьев пожал плечами, насколько это позволили сделать веревки.

– Не знаю. Сам убедишься, если как-нибудь до наших доберешься. Но я бы на твоем месте этого не делал. Лучше бы порошок нашел да попытался на нем заработать. А потом сматывайся с бабками куда глаза глядят и сиди тихо-тихо, чтобы ни перед кем никогда не засветиться…

– Порошок, капитан, и без того у меня, какого черта мне его искать.

– Что?!

– Что слышал.

– Так чего же ты молчал… – в глазах капитана загорелись огоньки надежды, но Аркан тут же перебил его:

– А это что-то меняет?

– Конечно! Мы доставим его Игнатенко, получим бабки. Он поможет сделать тебе дембель…

– У меня дембель и без Игнатенко через неделю в худшем случае.

– Не важно! Ты ушел бы на гражданку богатым человеком. Пришел бы домой, тачку классную купил бы… Да что я тебе рассказываю – ты и сам все понимаешь!

– Конечно. А ты продолжал бы служить как ни в чем не бывало, да?

– Да, – уже не так уверенно ответил Терентьев, заметив во взгляде Аркана что-то темное и страшное.

– Игнатенко продолжал бы командовать штабом и заодно гнать порошок в Москву, да?

– Да.

– Я гулял бы себе вволю "на гражданке", купаясь в роскоши на кровавые деньги…

– Послушай, старшой…

– Это ты меня послушай! – резко повысил голос Аркан. Теперь он точно знал, что ему надо делать. Он уже принял решение, и выслушивать капитана дальше у него не было никакого желания.

– Ты – сволочь, какой свет не видывал, – категорично заявил он пограничнику.

– Я же тебе сам…

– Да, ты и сам это понимаешь. Но это никак не умаляет твоей подлости. Этим ты свое предательство не искупишь.

– Я знаю…

– Заткни пасть! – рявкнул Аркан. – И слушай, что я говорить буду, ясно?

– Да.

– Так вот, если ты падла, то это не значит, что падлой хочу стать и я, понял?

– Понял.

– Я, в отличие от тебя, не смогу спокойно жить дальше и радоваться жизни, если буду знать, что переступил через жизни всех тех, кто полег в этих горах из-за твоего гребаного порошка. Ясно?

– Да.

Терентьев автоматически поддакивал Толику – его, казалось, гипнотизировал взгляд сержанта.

Это было странное чувство – сродни тому, которое испытывает кролик, глядя в глаза удава: он знает, что на него смотрит смерть, но ни пошевелиться, ни воспротивиться своей судьбе уже не может.

– Поэтому я никогда не сделаю того, что ты мне только что предложил. Ясно?

– Да.

– Я найду Игнатенко. Он расскажет мне все, это я тебе обещаю…

– В Душанбе ты его не достанешь.

– Надо будет – достану и в Душанбе. Но сейчас, слава Богу, начальник штаба не там – штаб по руководству операцией переместился под Калай-Хумб, поближе к заставе. Ты ту базу знаешь, да?

– Конечно.

– Так вот, там я его достану. Я сейчас пойду на заставу, и меня прямо на "вертушке" доставят к Игнатенко.

– Дурак. Тебя доставят не к Игнатенко, а в комендатуру. Особисты с удовольствием слегка продлят твой срок службы, ты уж мне поверь.

– Мне на твои предсказания плевать.

– Я же как лучше…

– Так вот, – Аркан встал и закинул автомат за плечо. – Я достану Игнатенко, и можешь мне поверить, что он свое получит.

– Дай тебе Бог удачи.

– Бог даст, не волнуйся. Пусть сознание того, что твой бывший начальник страдает не меньше тебя, доставит тебе хоть какое-то удовлетворение.

– Хорошо… – капитан Терентьев замялся, вдруг почувствовав что-то неладное. – А ты куда?

– К Игнатенко.

– А я?

– А ты кто такой?

– В каком смысле?

– Я тебя не знаю и никогда не видел. Это все, что я могу для тебя сделать.

– Так развяжи меня!

– Да?

Аркан подошел вплотную к капитану и проникновенно заглянул в его глаза.

– Развяжи, старшой, не дури.

– Ты уверен? Понимаешь, если я тебя развяжу, мне придется тебя пристрелить. Я не смогу тебе простить смерть ребят. Понимаешь, капитан?

– Так что, ты оставишь меня здесь?

– Если тебя сожрут шакалы – такая у тебя судьба, значит. Ты это заслужил. Если птицы выклюют твои собачьи глаза – это тоже не худшая кара. Если тебя найдут "духи" – упокой, Господи, твою душу.

Если сдохнешь сам – туда тебе и дорога. Поверь, я не расстроюсь.

– Старшой, кончай!

– Я серьезно, капитан. Очень серьезно.

– Человек ты или нет?

– За то, что ты мне все сейчас рассказал, – надеюсь, честно рассказал, – я даю тебе шанс выжить. По-моему, справедливо.

– Как выжить? О чем ты говоришь?

– Знаешь, ты спрашивал меня, могу ли я быть судьей, могу ли выносить тебе приговор… Я подумал и решил – не стану я брать на себя ответственность.

Даже перед лицом своих погибших друзей. Все равно потом меня будут терзать сомнения – правильно ли я сделал, расстреляв тебя. А меньшего ты не заслуживаешь. Сам-то ты это понимаешь?

– Но ты просто продлеваешь мои мучения! Ты сделаешь мне еще хуже! Лучше расстреляй…

– Не лучше, поверь. Есть такое древнее выражение – Бог тебе судья. Он все видит и все сделает так, как нужно. Если он посчитает нужным тебя спасти, сохранить твою подлую жизнь, он сделает это.

– Ты на самом деле веришь во всю эту ерунду?

Перестань, земляк, я прошу тебя!

– Раньше не верил. А здесь, в горах, начинаю верить.

Аркан помолчал, будто прислушиваясь к самому себе, потом заговорил снова:

– Да, иногда Бог поступает, скажем так, несправедливо, нечестно – он может отобрать жизнь у человека, который, казалось бы, этого совсем не заслуживал. Он может принести горе матери, которая рожала и воспитывала сына совсем не для того, чтобы тот сложил голову в этих краях. Несправедливо? Но если встать на его точку зрения, то "Бог дал, Бог и взял". И роптать здесь не стоит.

А то, что Бог всегда воздает по заслугам, – это факт. Ты ступил не на тот путь, тебя засасывало все глубже и глубже, и в конце концов ты стал судьей для тридцати ребят – ты лично приговорил их к смерти, когда натравил на мой взвод "духов".

Игнатенко не задумываясь бросил на произвол судьбы целую заставу и два взвода спецназа – из-за денег, из-за наркотиков. Теперь пришло время платить. Ты можешь что-то возразить?

Терентьев молчал. Возразить ему было нечего.

Он понимал, насколько прав этот сержант, отправивший к праотцам за время службы уже не одну моджахедовскую душу, но не согрешивший в главном – не подличавший, не нарушавший ни Божьих заповедей, ни человеческих законов.

Сержант был прав.

Но Боже, как хотелось жить!

– Земляк, милый, погоди… Я сделаю все, что ты прикажешь… Я буду тебе помогать во всем… Я останусь верным твоим рабом на всю жизнь… Забери все, что у меня есть, но только не бросай меня здесь!

– Перестань.

Всего одно только слово бросил Аркан, но каким тоном оно было сказано! Оно полностью перечеркивало все даже самые скромные надежды Терентьева.

В долине повисла мертвая тишина.

– Если Бог решит, что ты еще нужен ему на этой земле – для благого ли дела или для подлого, – он поможет тебе перегрызть веревки. Он пошлет какого-нибудь таджика, который случайно набредет на тебя и, возможно, спасет. Если же нет… Сам понимаешь.

Терентьев обреченно кивнул.

– Хочешь пить? – предложил Аркан.

– Давай водки еще хряснем.

– Давай.

Они по очереди выпили, опустошив фляжку, и молча закурили, думая каждый о своем. Затем Аркан встал и протянул капитану флягу:

– Выпей еще воды.

Дав сделать бывшему начальнику заставы несколько глотков, Аркан, плотно закрутив крышку, сунул фляжку за пазуху.

– Если выживешь, на глаза мне лучше не попадайся. А то я в следующий раз на провидение Божье могу и не положиться. Могу и сам суд свершить. Ясно?

– Да.

– Автоматы вон лежат. Там же, в мешках, есть еще вода. Отвяжешься – выживешь.

– Хорошо.

– Прощай, – Аркан повернулся и пошел прочь.

– До свидания.

Старший сержант остановился так резко, будто его ударило током. Он обернулся:

– Нет, капитан, прощай. Я тебя больше не увижу. Никогда. И лучше будет, если ты сейчас закроешь глаза и сдохнешь сам, каким-нибудь сказочным усилием воли. Тебе лучше будет. И легче. Я так думаю.

С этими словами Аркан снова повернулся и зашагал прочь.

Он подобрал рюкзак с наркотиками в том месте, где оставил его утром, аккуратно приладил его за спиной, затем повесил на шею автомат. Аркан понимал, насколько непростой путь у него впереди.

Он любил ходить по горам вот так, с автоматом на шее. Раскачивая оружие из стороны в сторону, Аркан как будто задавал сам себе ритм ходьбы. Это покачивание даже помогало ему взбираться в гору.

И конечно же, такое расположение оружия позволяло ему в любой момент открыть прицельный огонь. Старшина так ни разу больше и не оглянулся на привязанного к дереву Терентьева.

Бывший начальник заставы "Красная" остался совершенно один…