I

У начальника одного из управлений Главного штаба ВВС России генерал-лейтенанта Бориса Тихонравова настроение было непоправимо испорчено с самого утра. Ему казалось, что только на него, вечно невезучего, может неожиданно свалиться столько проблем сразу.

Сегодня на совещании у главкома ему явственно дали понять, что работа его управления уже давно вызывает недовольство "наверху". Главком ни с того ни с сего вдруг начал нудно вникать во все мелочи и нюансы авиаперевозок из Душанбе, задавая порой весьма странные вопросы. Потом его заинтересовали полеты из Ханкалы. Но хуже всего было то, что смутное предчувствие надвигающейся опасности, посетившее генерала на утреннем совещании, самым недвусмысленным образом подтвердилось буквально час спустя – главком вызвал Тихонравова к себе.

– Вот что, Борис Степанович… – сказал главком, стараясь не встречаться взглядом с начальником управления. – Ты по разговору на планерке, наверное, понял уже, что дело пахнет керосином?

– По правде говоря, Игорь Матвеевич, понять что-либо мне было трудновато, – осторожно прощупывая почву, начал Тихонравов. – Мне только показалось, что у вас, я имею в виду высшее руководство нашего ведомства, появилась потребность повнимательнее присмотреться к деятельности моего управления и моей лично…

Главком молчал, и генерал несмело продолжил, пытаясь в течение разговора выведать как можно больше:

– Я могу предполагать, что в моем управлении ожидается какая-нибудь внеплановая проверка…

– Не угадал.

– Тогда я совсем теряюсь…

– Президента слушать надо хоть иногда. Теперь понял? – прервал подчиненного главком, многозначительно кивнув на телефон-"вертушку" правительственной связи с государственным гербом на наборном круге.

– Пока нет.

– Зря, Борис Степанович, зря… А ты все же подумай – обо всех упущениях в работе, обо всех неувязочках, которые иногда случаются. Подумай.

Тихонравов насторожился.

Теперь он был уверен в том, что над ним нависла опасность. Раньше, до этого проклятого утра, главком никогда не позволял себе так с ним разговаривать – кое-какие общие дела и общие интересы сблизили их, поставили в некоторую взаимную зависимость друг от друга. Не сказать, чтобы они стали за это время близкими друзьями, но… Даже упорное нежелание главкома называть его просто по имени, без отчества, уже было верным сигналом опасности.

"Странно, я же вроде его не обижал! Может, он считает, что я веду с ним нечестную игру?" – мелькнуло в голове генерала, но он тут же отогнал эту мысль – все же Игорь Матвеевич был слишком интеллигентным человеком, чтобы разрешать их общие проблемы таким способом.

Тихонравов с тоской огляделся – и почему разговор проходил в этом дурацком кабинете, сплошь утыканном спецсредствами ФСБ и контрразведки!

Нет чтобы выехать на природу, поговорить открыто, по душам, а теперь придется мучиться в этих идиотских догадках.

– Президент, баллотируясь на столь высокий пост, – будто уловив растерянность подчиненного, продолжил главком, – кое-что обещал своим избирателям. Верно я говорю, Борис Степанович?

Ничего не путаю?

– Конечно, нет…

– А теперь подумай, сколько народу, сколько единичек этого самого пресловутого электората связано у нас тем или иным способом с армией.

– Много, конечно.

– Не просто много! – с несколько избыточным пафосом воскликнул главком. – Очень много! Миллионы! Десятки миллионов.

– Ну, может, чуть меньше…

– Дурак ты, Боря.

– Игорь Матвеевич, мне кажется, не совсем позволительно вам разговаривать со мной в таком тоне.

– В таком случае ты – дважды дурак.

– Я не позволю… – резко встал, собираясь прервать эту странную аудиенцию, не на шутку разозлившийся генерал, но главком лишь махнул как-то обреченно рукой, жестом заставив Тихонравова вновь опуститься в кресло.

– Армия – это не только кадровые военные и не только призывники. Армия – это наши жены.

Это наши дети. Это ветераны Вооруженных Сил.

Это матери и отцы солдат срочной службы. Это тысячи вольнонаемных, которые работают на нас и кормятся от нашего ведомства… Господи, да что я тебе объясняю! Ты сам этого не понимаешь?

– Понимаю.

– А раз понимаешь, то не говори в следующий раз херни… Половина электората имеет свои интересы в армии. Ясно тебе теперь, Борис Степанович?

– Так точно.

– А раз ясно, то ты должен понимать и все остальное, что вытекает отсюда. Вот скажи мне, чем сейчас российский народ недоволен больше всего? За что нашу армию критикуют чаще всего?

За что беспощаднее всего полощут в газетах и на телевидении, иной раз откровенно передергивая факты, добавляя свои никому не нужные домыслы и догадки? Это ты, генерал-лейтенант, знаешь?

– Знаю.

– Не уверен я в этом… За воровство. За наглость ее топчут. За то, что тащат все подряд, забывая о главном своем предназначении – Родину защищать.

– Да, любят у нас грязь лить на армию – она все стерпит.

Последние слова Тихонравова возымели странное действие. Главком взглянул на собеседника с интересом и.., с отвращением, что ли. По крайней мере так показалось начальнику управления, и он смутился под этим взглядом.

– Грязь, не грязь…" Не в этом дело. Мы сейчас о другом говорим. Я тебе пытаюсь объяснить ситуацию, чтобы ты знал, к чему готовиться. Ты Грачева возьми – воровал? Коррупционер? А черт его знает! Пресса-то всякое писала, но до суда дело не доходило. Значит, вроде чистый? Но почему тогда с поста своего полетел, как фанера? Ну, ответь?

– Наверное, за просчеты и ошибки, за неспособность руководить как положено, за Чечню в конце концов, – неуверенно пожал плечами Тихонравов, которому никак не удавалось понять, к чему клонит главком.

– За это тоже. Но главное – за образ. С именем Грачева у народа, к несчастью Паши, были связаны слишком плохие ассоциации. А к ассоциациям народа прислушиваться ох как надо.., если, конечно, в президенты метишь.

– Это ясно.

– Но Грачев – фигура давно отработанная.

Убрали его – и ничего в принципе не изменилось.

А обещания предвыборные нужно выполнять. Это, в свою очередь, означает, что пришло время своеобразных чисток в армии – теперь будут лететь головы тех, которые будто бы являлись "людьми Грачева" и мешали навести в армии порядок.

Главком снова пристально взглянул на Тихонравова, пытаясь понять, как отреагировал его подчиненный на более чем прозрачный намек.

Тихонравов молчал, уставившись в одну точку прямо перед собой, и о чем-то думал.

– Короче, Боря, кресло под тобой шатается сейчас очень сильно, – главкому вдруг расхотелось "воспитывать" начальника управления. Пора было переходить к главному – ради чего он, собственно, и вызвал Тихонравова. – Срок тебе даю – месяц. И чтобы за это время ни одной претензии к твоим людям и к твоей работе. Ясно?

– Так точно.

– Пойми, Борис, это не мои заскоки, – извиняющимся тоном произнес Игорь Матвеевич, – это требование сверху, и я тут ничего поделать не могу.

– Я понимаю…

– Если хоть что-нибудь кому-нибудь покажется не так, считай, что ты уже на пенсии.

– Я понял. Разрешите идти?

– Нет, погоди. Есть еще дело, – главком зашелестел документами на столе, разыскивая нужную бумажку. – Ага, вот, нашел… К нам с ОРТ присылают корреспондента. Точнее, не к нам. Он едет в Таджикистан, и мы.., то есть ты должен помочь ему туда попасть.

– Господи, кому это надо? Пусть покупает билет и летит куда хочет, мы-то тут при чем?

– Боря, я не знаю, какие силы здесь включились, но протекция ему идет с самого верха, из министерства. Установка проста – этому парню нужно помогать.

– Ох, – горестно вздохнул Тихонравов, – не нравится мне все это. Очень не нравится.

– Понятное дело, что не нравится. Но – надо.

Так вот, поможешь ему добраться и все такое… И запомни: от того, что он увидит и снимет, от того, что будет показано впоследствии по "ящику", во многом зависит дата твоего выхода на пенсию, – мне так кажется, по крайней мере. Так что окружи корреспондента заботой.

Главком многозначительно взглянул на генерала Тихонравова и даже подмигнул ему.

– Я понял, Игорь Матвеевич.

– Вот и хорошо. На, держи листок с данными репортера – Николай Самойленко. Кстати, вроде бы знакомая фамилия. Не слыхал о таком?

– Нет, по-моему.

– Ладно, иди, Борис, работай, устраняй все отмеченные недостатки.

Тихонравов встал и пошел к выходу из кабинета, но уже на пороге его остановил голос шефа:

– Ну а вообще как наши дела?

Начальник управления вздрогнул, услышав вопрос, и резко обернулся.

"Почему он заговорил со мной об этом здесь, в кабинете? Неужели он что-то знает? С кем он может быть связан? Или спрашивает просто так, из любопытства?" – в одно мгновение пронеслось у Тихонравова в голове. Теперь он лихорадочно искал подходящий ответ, чтобы не попасть впросак, не вызвать у главкома подозрений в неискренности, но в то же время не расколоться, не выдать себя ненароком, если Игорь Матвеевич не знает еще о внезапно возникших проблемах в их бизнесе.

– Все как обычно, – с жалкой улыбкой еле выдавил из себя Тихонравов.

– В норме? – с улыбкой переспросил главком. – Без происшествий и приключений?

– Да, все хорошо.

– Ну и ладненько. Иди…

* * *

Странный разговор у главкома явился лишь самой мелкой, самой незначительной неприятностью по сравнению со всем тем, что ожидало генерал-лейтенанта Тихонравова в это ужасное утро.

Около одиннадцати на его столе зазвонил телефон правительственной связи.

Нужно отметить, что уровень занимаемой Тихонравовым должности предполагал наличие "вертушки" в кабинете, но часто пользоваться ею у генерала потребности не было. Практически все вопросы решались по ведомственной системе связи или по городскому телефону, поэтому от резкой трели "вертушки" Борис Степанович нервно вздрогнул и поспешил поднять трубку:

– Генерал Тихонравов слушает.

– Доброго здоровья, Борис Степанович!

– Вы?! – изумлению Тихонравова, сразу же узнавшего этот голос с характерным южным акцентом, не было предела. – Вы – по правительственной связи?

– Слушай, дорогой, а что тебя удивляет?

– Но я думал…

– Мы же с тобой взрослые, серьезные люди.

Так почему ты думаешь, что я не могу связаться с тобой по тому телефону, по которому мне хочется?

– Просто как-то непривычно…

– Непривычно знаешь что? Непривычно спать на потолке. И неудобно, ха-ха!

– Конечно, Муса Багирович, – поддержал дурацкую шутку Тихонравов, последними словами ругая себя за то, что вообще поднял трубку.

– Хорошо, давай, о деле. Мы с тобой, Борис Степанович, давно не виделись.

– Да, уже больше месяца не встречались.

– А ведь договаривались обедать вместе каждые две недели, разве не так?

– Да, но…

– Нехорошо, Борис Степанович. Совсем нехорошо. Надо исправлять ситуацию.

– Конечно, Муса Багирович. Я тоже очень хочу с вами встретиться.

– Правда? А что же ты сам на меня не вышел?

Почему я должен тебя разыскивать целых три дня?

Дома его нет, понимаешь, на работе секретарша уверяет, будто тоже нет… А? Борис Степанович, что-то у нас неувязки пошли.

– Нет-нет, это случайность. Совпадение. На самом деле я действительно очень хотел с вами встретиться, Муса Багирович, и поговорить.

– Ну что ж, дорогой, сегодня в семь вечера на старом месте. Я закажу ужин, поэтому не советую опаздывать. Остынет, понимаешь, испортится, ха-ха!

От этого смеха у генерала Тихонравова по спине пробежал холодок. Он отлично понимал, что опаздывать на назначенную Мусой Багировичем "стрелку" нельзя ни в коем случае. От одной мысли о последствиях ослушания волосы на голове генерала зашевелились.

– Я буду вовремя. В семь вечера.

– Молодец. Буду ждать, – и в трубке "вертушки" послышался характерный электронный сигнал, означающий, что связь с абонентом прервана.

* * *

Звонок Мусы, его интонация и голос предвещали нечто гораздо худшее, чем какая-то там отставка или внеплановая проверка управления.

Муса, являясь одним из самых авторитетных чеченцев в Москве, слов на ветер не бросал.

Чечены были весьма своеобразной группировкой, не признающей очень многое из негласных бандитских правил-понятий. Они всегда отличались особой жестокостью, цинизмом, но в то же время бесстрашием и сплоченностью, что помогло им укрепиться и завоевать чуть ли не лидирующее положение здесь, вдали от своей родины. Не случайно бандиты и воры всей России называют чеченов беспредельщиками и отвязанными, заслуженно опасаясь их и ненавидя.

А Муса – этот был вдвойне чечен среди всех остальных чеченов. Никогда он не бросал слов на ветер. Ни одно его предупреждение или замечание не могло быть никем проигнорировано. То, что он сам, лично, а не через своего представителя условился с Тихонравовым о встрече, могло означать только одно – Муса недоволен.

А быть недовольным причины у него, конечно же, имеются. И веские.

Борис Степанович, собственно говоря, сам не понимал, как попал в такой переплет. Весь их совместный бизнес шел все это время как хорошо отлаженные швейцарские часы. Как тот самый "Ролекс", который лежал у Тихонравова дома в столе. Начать его носить генерал собирался в день выхода на пенсию – ведь появляться здесь, на работе, с целым состоянием на руке было бы слишком рискованно.

В общем, все шло отлично, пока не произошел один странный сбой.

Тихонравов виноватым себя не чувствовал, но инстинкт самосохранения подсказывал ему, что разборки с Мусой могут обернуться большими неприятностями. Именно поэтому генерал столько времени не выходил на контакт, пытаясь решить проблемы собственными силами.

Но и в той сложной цепочке связанных общим делом людей, где главным являлся сам Борис Степанович, тоже произошел непонятный сбой, и теперь голова генерала пухла и раскалывалась от навалившихся вопросов.

"А может, все к лучшему? – подумал вдруг Тихонравов, в который раз возвращаясь в мыслях к предстоящей вечером встрече. – Может, разрешится все наконец? Может, я хоть что-то начну понимать? А может, попрошу у Мусы помощи. В конце концов, если он увидит, что я чист, может и помочь – бизнес-то у нас общий".

В душе он понимал, что Муса – не такой человек, что за его помощь придется платить по отдельному тарифу, что Багиров может и просто отказаться, предлагая генералу самому решить все свои проблемы и даже назначить, как ультиматум, срок для их решения.

Но ведь генералу Тихонравову хотелось надеяться на лучшее! Ведь до этого странного сбоя все шло так хорошо, так красиво!

Поэтому Борис Степанович усилием воли отогнал от себя предчувствие беды и настолько хорошо справился со своими чувствами, что даже смог приветливо улыбнуться входившему в его кабинет журналисту.

* * *

Николай Самойленко предчувствовал с самого начала, что эта его командировка будет не из легких. И не масштабность темы репортажа, и не дальность региона, в который он отравлялся, навевали эти мысли. Отнюдь.

Он, наоборот, был бы рад, если бы удалось охватить все, начиная от внутриполитической ситуации в Таджикистане и кончая бытом и особенностями службы там российских пограничников. Опасался скорее он бешеного противодействия своей работе со стороны местного начальства и военного руководства.

Вообще-то на канал ОРТ в Таджикистане работало несколько неплохих журналистов, люди ездили и в командировки в этот регион, но, вспомнив о потрясающей способности Самойленко добывать сенсации, руководство редакции пошло навстречу журналисту и с легкостью согласилось на некоторые расходы по организации его поездки.

А выбрал этот регион для своего первого репортажа Коля не случайно. Его давно уже, с первых же дней приезда в Москву, привлекла проблема – наркомании. После тихого в этом отношении Минска и относительно спокойной Одессы московские улицы буквально поразили его: наркоманы и распространители наркотиков особенно даже и не прятались, устроив главную тусовку буквально под носом у чекистов.

Он видел уже однажды похожую ситуацию, когда работал на Белорусском телевидении. Тогда в Светлогорске, далеко не самом крупном райцентре страны, известном разве что своим химкомбинатом и большим удельным весом молодежи в структуре населения, вспыхнула настоящая эпидемия СПИДа: количество заболевших и вирусоносителей на тысячу жителей превысило все возможные "нормативы".

Самойленко с бригадой Агентства телевизионных новостей послали в Светлогорск, чтобы разобраться в ситуации на месте.

То, что увидел тогда Николай, действительно впечатляло: районная больница была, можно сказать, переполнена "спидолами", как называли вирусоносителей и заболевших в городке, и еще нескольких тяжелобольных уже отправили в Минск, в столичный центр, где пытались лечить СПИД.

Врачи и руководство здравоохранения и города, и всей республики в своем мнении были единодушны: главная причина эпидемии СПИДа – наркомания. По их самым осторожным оценкам, в городе каждый третий молодой человек регулярно употреблял наркотики. Регулярно!

И вот тогда-то, услышав эти цифры, Николай понял, что за странная молодежь живет в Светлогорске – отчего это у них такие отрешенные взгляды, качающаяся походка, неуверенные движения. До него дошло наконец, что все эти странные ребята, привлекшие его внимание, как только он попал в городок, были, что называется, под кайфом.

В Москве, конечно же, не шлялось в открытую столько наркоманов, как в Светлогорске или в каком-нибудь Амстердаме, но по легкости добывания кайфа, по открытости продаж столица России, безусловно, оставила далеко позади себя все остальные города европейской части СНГ и вскоре вполне могла бы потягаться на равных и с признанными столицами наркобизнеса Западной Европы.

По крайней мере, первое впечатление Самойленко от нового для него города оказалось именно таким. Тогда-то и заинтересовался Николай происхождением столичных наркотиков, тем более что если в том же Светлогорске, например, основными наркопрепаратами являлись традиционная маковая вытяжка или, реже, эфедрин, то в Москве без проблем продавались самые "модные", самые "крутые" вещества – и морфин, и героин, и крэк, и даже синтетический ЛСД, на который человек "садился" сразу, с первой же дозы.

Аккуратно прощупывая торговцев и завязав несколько мимолетных знакомств – всего за пару "косячков" – среди наркоманов, Коля Самойленко узнал, что большая часть всей продаваемой в столице наркоты – не из такого уж и дальнего зарубежья.

Да, конечно, попадались и редкие экземплярчики порошка, проделавшего до Москвы сложный и запутанный путь чуть ли не через все континенты. Но в основном наркотики всех видов были родом из Таджикистана, Казахстана и прочих суверенных государств Средней Азии и Закавказья.

Справедливости ради надо, конечно, отметить, что небольшие партии зелья попадали и из Беларуси, с Украины или откуда-нибудь из-под Воронежа, Но это была слабодействующая дешевка – для совсем уж обнищавших или начинающих: все та же маковая соломка или европейская конопля.

Тогда и созрела у Николая мысль попробовать проследить пути транспортировки наркотиков в Россию. Он хотел по возможности заснять на видеопленку работу "гонцов" или посредников, затем, в порядке очередности, распространителей и покупателей и в идеале подготовить целый цикл передач, с аргументами и фактами на руках и с интересным видеорядом на пленке, посвященный наркотикам и наркоманам.

Он не был уверен ни в успехе своей командировки, ни в том, что она окажется для него столь же легкой и безопасной, как та давнишняя поездка в Светлогорск. Поэтому, в очередной раз порадовавшись, что Наташка с дочкой еще не перебрались к нему в Москву, он съездил в Минск попрощаться.

Коля сказал жене, что начальство посылает его на Дальний Восток – разбираться, что там происходит у перманентно бастующих шахтеров. Он наврал про долгую далекую дорогу, про множество городков и шахт, которые ему предстояло объездить, о куче материала, который надо было отснять и подготовить к эфиру, и предупредил жену, что вряд ли появится раньше, чем через три месяца.

– Ты хоть звони нам, чтобы мы здесь без тебя с ума не сходили, – попросила его тогда Наташка, с тоской глядя мужу в глаза.

– Конечно, – не совсем уверенно ответил Николай, отводя взгляд. Он не был уверен, что ее просьбу удастся выполнить. Но все же, наврав своим любимым женщинам, Самойленко почувствовал себя спокойнее – по крайней мере, переживать они там, в Минске, будут меньше, если весточка от него не придет ни через месяц, ни через три.

Пусть уж лучше думают, что он лазает с камерой по шахтам Дальнего Востока, чем знают, что он мечется под пулями по горам Таджикистана!

О своей поездке и ее истинных целях Николай рассказал только Бондаровичу, попросив друга в случае чего…

Но Банда оборвал его на полуслове:

– Не каркай, придурок. Не на прогулку и не на пикник едешь. А если потеряешься где-то – из-под земли достану, можешь не сомневаться.

А потом, помолчав, Банда добавил:

– А что Наташке пока ничего не сказал – может, оно и к лучшему…

Пока что самые худшие предположения Самойленко о всяческом противодействии его планам со стороны чиновников не оправдались. С командировкой все складывалось как нельзя более удачно.

То ли официальное письмо с просьбой о содействии, направленное телевидением в адрес Министерства обороны, стало тому причиной, то ли вообще заинтересованность военных в том, чтобы россияне знали как можно больше об их службе в "горячих точках" (в которую трудно было поверить), – то ли новые веяния в военном ведомстве, загулявшие по его коридорам и кабинетам после смены министра, но факт оставался фактом: Самойленко удалось с легкостью пройти все предварительные ступени переговоров и всюду получить "добро", и благожелательные напутствия.

Теперь оставался последний "бастион" на пути к Таджикистану – генерал-лейтенант Тихонравов, начальник управления штаба ВВС. От него в конечном итоге зависело, каким способом придется Самойленко добираться до границы с Афганом и удастся ли ему разобраться, как работает в том регионе российская военно-транспортная авиация.

И вот теперь Коля сидел напротив Бориса Степановича. Выражение лица генерала не предвещало журналисту удачи – за улыбкой, с которой встретил Тихонравов вошедшего в кабинет Самойленко, явно угадывались недовольство, напряжение и какая-то необъяснимая тревога.

– Здравствуйте, здравствуйте, – с наигранной приветливостью указал генерал на стул напротив стола, все так же странно улыбаясь. – Николай…

– Можно просто Николай, Борис Степанович.

Ничего страшного я в этом обращении не вижу.

– Логично. Как я вообще посмотрю, вы, пресса, в последнее время игнорируете отчества: Павел Грачев, Анатолий Чубайс, Александр Лебедь… Скоро народ забудет, как и президента-то нашего по отчеству!

– Вот этого, наверное, уж никто никогда не забудет. А что по именам называем, без отчеств, так это удобнее и быстрее. Да и менее официально, что ли, – люди живее как-то становятся, ближе, понятнее.

– Ну, в этом вы, конечно же, правы. Каждому алкоголику приятно, начитавшись в газетах всяких кличек, за бутылкой доказывать что-нибудь своему другу о "Паше-мерседесе" или о "прорабе в кепке".

– Я немножко не то имею в виду. Политик становится ближе не как собутыльник, а как человек – становятся понятнее его поступки, его мировоззрение, логика его взглядов. Появляется предчувствие и понимание его будущих шагов, – пояснил Самойленко. Настроение у него начало портиться – спор с этим генералом-ортодоксом в самом начале разговора был ему, конечно же, ни к чему.

– Ну-ну… – неопределенно хмыкнул Тихонравов, тоже, как видно, не желавший начинать дебаты о роли журналистики в современном обществе. Да и мысли его, как уже заметил Самойленко, были далеки от проблем журналистики и расстановки отчеств. – Так что же вас, Николай, привело в наше скромное и тихое ведомство? Что вы от нас, хотите?

– Мне сказали, что это именно вы занимаетесь военно-транспортными перевозками в "горячие точки" – туда, где находятся контингента российских войск.

– Допустим.

– Нам очень хотелось бы…

– Кому это – "нам"? – перебил его генерал, и журналист понял, что говорить этот человек привык конкретно – кто, что, зачем. По-военному.

– Телевидению… Моей редакции. Тем, кто послал меня в командировку в Таджикистан.

– Ясно. Так что вам хотелось бы?

– Если можно, организовать мою переброску на юг вашими самолетами.

– Простите за любопытство, а гражданская авиация вас чем не устраивает?

– Всем устраивает, кроме одного – я хотел бы своими глазами увидеть, как вы доставляете грузы, что везете. Я хотел бы сразу войти в курс дела, познакомиться с летчиками, с персоналом аэродрома в Душанбе…

– Не уверен, что вам будет интересно, а уж тем более приятно лететь в Душанбе в брюхе транспортника – темно, тесно, от рева двигателей уши закладывает, – сделал генерал слабую попытку отговорить журналиста от глупой затеи, но тут же добавил:

– А впрочем…

– Поможете?

– Николай, вы же знаете, что хочу я этого или нет, но помочь вам мне придется, – хитро взглянул на журналиста Тихонравов.

– В каком смысле?

– Да за вас, наверное сам министр теперь хлопочет. Чего вы ни попросите – во всем вам зеленая улица. По крайней мере в нашем военном ведомстве.

– Да, мы написали письмо…

– Его учли, спустили нам указания, а мы приняли их к исполнению. Так что не волнуйтесь – полетите вы с нашими людьми. Вопрос решен.

– Спасибо вам.

– Не за что. Снимайте, конечно, что хотите.

Секретов не имеем. Пусть народ узнает, насколько нелегка и опасна эта работа, – с пафосом воскликнул генерал, но тут же, с хитрецой взглянув на журналиста, осторожно спросил:

– Надеюсь, вы будете со Мной связываться как только у вас возникнут какие-то вопросы или недоразумения?

Самойленко понял: генералу очень хотелось бы хоть как-то проконтролировать, что именно станет попадать в видоискатель журналиста, но постарался сделать вид, будто не понял намека Тихонравова:

– Конечно же. Спасибо вам еще раз.

– Оставьте у моего адъютанта свои координаты.

Мы вызовем вас на ближайший же рейс. Кстати, по моему, он будет буквально через два дня. Так что, Николай, долго вам ждать не придется. Пакуйте вещи.

– Замечательно.

– А что, может, мне и самому с вами слетать? – вдруг мечтательно произнес генерал. – Я бы вам лично показал да рассказал, что у нас происходит и как…

Генералу внезапно пришла в голову действительно интересная мысль – самому на месте разобраться во всем, что происходит в их бизнесе.

Однако он тут же отогнал эту мысль от себя подальше – Муса Багирович мог бы не понять его исчезновения из Москвы именно сейчас, в столь напряженный момент. Сначала следовало решить все вопросы здесь, в столице.

– А это возможно? – без особого энтузиазма откликнулся Самойленко. Ему не хотелось иметь в сопровождающих самого начальника управления – можно было уверенно предсказать, что сбор информации, пригодной для его репортажа, окажется в этом случае нулевым. Отснятые сюжеты пригодятся лишь для какой-нибудь убогой ура-армейской программы типа бывшей "Служу Советскому Союзу!"

– Нет, что вы, конечно, невозможно! – замахал руками Тихонравов. – Это я так, мечтаю. Кто же меня отпустит?

– Тогда я пошел, Борис Степанович? Мы договорились? – встал со своего места Самойленко, и генерал, как показалось журналисту, облегченно вздохнул.

– Конечно. Все будет в порядке. Не забудьте оставить телефончик адъютанту.

– До свидания.

– Счастливого пути.

"Он не так прост, как кажется, – отметил про себя Тихонравов, когда за журналистом закрылась дверь. – Может накопать чего не следует… Да черт с ним, пусть копает".

Генерал и впрямь испытал почти физическое облегчение, когда Самойленко ушел.

Разговор с репортером доставлял ему жуткие муки – он не мог сосредоточиться ни на одной фразе. Все его мысли в это время занимала предстоящая вечером встреча с проклятым Мусой Багировичем.

Вот это была настоящая проблема…

* * *

– Э-э, чего так не весел, дорогой Борис Степанович! – весело вскричал Багиров, как только увидел Тихонравова на пороге своей комнаты для аудиенций. – Чего ты, генерал, свой нос повесил?

Неожиданный каламбур чеченца очень не понравился Тихонравову, но он, конечно же, постарался не показывать своего недовольства.

– Да так… – неопределенно протянул генерал, махнув рукой и усаживаясь на предложенный ему стул за стол, уставленный самыми разнообразными закусками и напитками. Он не мог избавиться от ощущения, что наигранная веселость и игривость, с которой встретил его чечен, заключает в себе угрозу.

– Что, жена? Дети? Внуки? Кто или что тебя огорчает? Кто тебе, Борис Степанович, проблемы создает? Может, тебе помочь чем-то нужно?

Тихонравов вздрогнул и съежился.

Нельзя было, наверное, придумать ничего худшего, чем ситуация, в которой Муса Багирович заговаривает о семье своего "клиента". Конечно, это могло было быть и проявлением обыкновенной кавказской вежливости, но могло быть и намеком на самые жестокие, самые страшные и болезненные точки давления на человека. Генерал воспринял сейчас упоминание о своей семье именно как такой намек.

– А что мои дети и жена? Какие они могут мне доставлять проблемы? – нервно возразил он. – С ними все в порядке.

– Конечно, никаких проблем, я так и думал. Это же твои родственники. Самые близкие. Вот мне мои братья, в отличие от всяких прочих людей, никогда проблем не доставляют, одну только радость.

– Я рад за вас, – генерал теперь уже точно убедился, что про семью Багиров заговорил не случайно.

– За меня, Борис Степанович, радоваться я сам буду. Потому как радоваться нечему. В отличие от братьев, которые меня не обижают и не подставляют, меня очень огорчают некоторые мои товарищи по бизнесу. Очень огорчают. Вот ты, например.

– Я? Чем же?

Муса пристально посмотрел на генерала, и Тихонравов не выдержал этого взгляда, отвел глаза.

– Да не волнуйся, генерал, ты же был здесь уже. Ты знаешь: все, что происходит в этой комнате, – тайна. Обо всем, что здесь говорится или делается, помнят и знают только я и мои гости.

Да, об этом Тихонравов знал. Они сидели, в задней комнате невзрачного пригородного ресторанчика на Волоколамском шоссе. Это была самая тривиальная забегаловка, каких разбросано на дорогах вокруг Москвы не одна сотня. И она ничем не отличалась бы от всех себе подобных, если бы не являлась "резиденцией" Мусы Багировича.

Ресторанчик в нужный момент мог закрыться для посетителей хоть на целый день – "по техническим причинам", например, или "на переучет".

Именно здесь "гуляли" ребята из группировки Мусы. Именно здесь происходили их разборки с несговорчивыми "клиентами". Именно здесь, в специально оборудованной по последнему слову дизайна и техники задней комнате, под охраной братвы принимал своих гостей сам Муса Багирович. "Точка" была совершенно чистой в смысле наличия подслушивающей аппаратуры милиции или ФСБ. Здесь Муса Багирович и его гости всегда могли разговаривать смело, спокойно и откровенно, запросто называя вещи своими именами.

– Да, Муса Багирович, я знаю, – сказал генерал. – Просто никак не могу привыкнуть – как же вы здесь все здорово оборудовали! У меня, начальника управления военного ведомства, кабинет ни в какое сравнение не идет с вашим офисом.

– Во-первых, это не офис, а место для неспешной трапезы с друзьями. Мы ведь друзья, правда?..

Тихонравов торопливо закивал.

– Офис мой в другом месте. Ну а во-вторых, – рассмеялся Муса, – у тебя никогда, генерал, не будет такого кабинета, как у меня. И знаешь почему?

– Почему?

– Именно потому, что ты – начальник управления в своем сраном военном ведомстве, которое содержится из бюджета. Станешь вольным бизнесменом, как я, к примеру, тогда обзаведешься и хорошим офисом.

– Ой, не знаю… Не рискну я уже, наверное, на старости лет в бизнес кидаться. Я же привык к военной службе, втянулся… А выйду на пенсию – просто не знаю, что и делать. Буду, наверное, рыбу удить, цветочки на даче выращивать, – мечтательно произнес вдруг Тихонравов, внезапно почувствовав, как сильно хочется ему обрести наконец покой, забыть и о своей службе, и о Мусе, и обо всем на свете.

– Ох, Борис Степанович, хитрый ты жук! "На пенсию"… "Цветочки разводить"… "К службе привык"… Ты же в бизнесе уже сидишь по самые уши!

– Да, конечно.

– Ну а раз так, то давай, генерал, не будем с тобой нюни распускать про цветочки да про рыбки, а поговорим серьезно о нашем деле.

– Конечно, конечно, – с готовностью подхватил Тихонравов. – Я сейчас все расскажу…

– Расскажешь, куда ты денешься, – спокойно оборвал его Муса. – Но ты и ешь заодно, чего ты разволновался? Мой повар так старался, а ты не хочешь его труд уважить? Нехорошо, дорогой Борис Степанович, нехорошо.

– Да, спасибо, очень вкусно, – Тихонравову самому было противно то, как быстро и старательно, будто выполняя приказ командира, схватился он за вилку и нож, приступая к трапезе. Но он ничего не мог с собой поделать – любые предложения Мусы всегда звучали как приказы. Чеченец внушал генералу разнообразные чувства, среди которых присутствовали и уважение, и презрение, и ненависть, и удивление. Но главным среди всей этой палитры было одно – страх. Темный, животный, необъяснимый страх. Именно этот страх заставил Бориса Степановича моментально схватиться за столовые приборы по первому же предложению бандита.

– Вкусно? – спросил чеченец.

– Очень.

– Извини, но вашей любимой свинины на столе у меня не бывает никогда.

– Да, я понимаю.

– А я не понимаю. Как можете вы, славяне, жрать это грязное животное?

– Но почему же оно грязное?

– Как, этот вопрос задаешь мне ты, который тысячи раз видел свиней? – не на шутку удивился Муса. – Я несколько раз понаблюдал, как оно валяется в дерьме, и мне этого хватило, чтобы понять, как прав Коран, насколько справедливы наша вера и наши традиции.

Тихонравов почувствовал, что этот незначительный и отчасти даже шутливый разговор странно действует ему на нервы. Генералу вдруг стало не на шутку обидно за все сразу – и за славян, и за славянских свиней… И за себя, конечно же, – в прошлом бравого боевого летчика, а теперь высокого воинского начальника.

– Значит, Муса Багирович, если я правильно понял, вы считаете, что свинья – грязное животное из-за того, что всю жизнь в дерьме валяется?

– А что, ты сможешь на это что-то возразить, Борис Степанович?

– Так неувязочка получается!

– Какая же?

– Свинья в дерьме, конечно, лежит, но дерьмо не ест. А собака, к примеру? Она вполне может дерьмо зажевать. Но, насколько я знаю вашу религию и традиции, вы не считаете собаку грязным животным?

– Нет, собака не грязное животное, потому что это умный зверь. Собака все понимает, что ей скажешь. Собака предана своему хозяину, она его слушается, она его защищает, потому что собака любит хозяина. А раз так, раз у нее есть ум, как она может быть грязным созданием?!

– Хорошо, Бог с ней, с собакой. Пусть она будет чистым созданием. Но ведь есть самое грязное животное, гораздо грязнее любой свиньи.

– Кто?

– Человек.

– Ну, Борис Степанович, "разве можно так относиться к людям?

– А как же иначе? Смотрите – всю жизнь человек живет в грязи…

– Как я понимаю, в переносном смысле?

– Конечно. Всю жизнь он подличает, врет, ворует, старается подмять под себя ближнего своего, пытается завладеть тем, чем нельзя завладеть в принципе. Человек – создание разумное, наделенное не только рефлексами, как собака, но и абстрактным мышлением, речью, совестью, душой, наконец. И тем не менее он – самая грязная тварь из всех Божьих тварей.

– Какой же вывод, генерал?

– Теоретически ваш пророк или Аллах должны бы ненавидеть человека больше всего на свете, а вам следовало бы и близко не подходить к этой грязной твари. Но ваша трагедия как раз в том и заключается, что вы, люди, сами являетесь грязнейшими тварями в природе. А значит, религия ваша несовершенна, непоследовательна.

– Ошибаешься, Борис Степанович, – улыбнулся Муса, вроде бы ничуть не обидевшись на генерала за его нападки на ислам. – Мы отлично понимаем, что человек – создание несовершенное и грязное, особенно женщина. Но вопрос – какой человек? Если человек живет по законам, установленным Аллахом, если он выполняет требования Корана, если он соблюдает заветы предков, он – чистый человек.

– А если?..

– Если же нет… – Глаза Мусы вдруг потемнели, и он очень жестко произнес:

– Тогда он – неверный. А неверный ничем не лучше свиньи.

Неверного сам Аллах велел обращать в истинную веру или уничтожать, как.., свинью.

Тихонравов безвольно опустил глаза. От его желания поспорить с чеченцем не осталось и следа: от этого человека действительно несло каким-то могильным холодом, он завораживал, вселяя ужас.

– Я тебе, Борис Степанович, больше скажу.

Ты что думаешь, создали вы, западные люди, европейцы и американцы, свою современную цивилизацию – и на этом все? Непримиримая война ислама с неверными окончилась? Не-ет, ты ошибаешься, она только-только начинается!

– Значит, Муса Багирович, мусульманский мир, объединившись, пойдет войной на Европу, на Америку, против НАТО, против всей Латинской Америки, против целого ряда стран Африки, против Японии и Китая? Против всего остального мира?

– Зачем так примитивно мыслишь, генерал?

Тебе, военному, война всюду мерещится, – снисходительно улыбнулся чеченец. – Мы вас мирно возьмем, голыми руками. Точнее, не столько мирно, сколько незаметно. Оп – и вы все уже наши.

– Это как же?

– Я тебе сейчас одну интересную вещь расскажу, хорошо? А ты слушай, жуй свою форель и не перебивай.

– Конечно, послушаю, мне интересно.

– Ну так вот. Ты слышал такие понятия, как "авторитет", "законник"?

– Мне кажется, я догадываюсь, о чем вы говорите, Муса Багирович.

– На ментовском языке это называется "лидер преступной группировки".

– Я так и думал.

– В вашей славянской столице, в самом центре, как вы выражаетесь, славянского мира примерно сто двадцать авторитетов. Из них треть – чечены.

Еще треть – другие кавказцы: азербайджанцы, грузины, дагестанцы, ингуши и так далее. Ты разницу в количестве чувствуешь? Сколько ваших-то, славян, остается – раз, два, и обчелся!

– Так у вас, на Кавказе, никогда Советской власти не было. У вас и денег-то больше в десять раз, чем у наших бандитов доморощенных.

– Не в этом дело, дорогой Борис Степанович!

При чем тут деньги или Советская власть? Бандиты и у вас всегда были, и сильные бандиты. Просто мы их вытеснили. Несколько лет назад, если ты слышал про это, в Москве началась настоящая война – славяне решили вернуть все свои утраченные позиции. Но мы их быстро успокоили.

– Как?

– Очень просто. У меня лично однажды произошел очень показательный разговор. Была назначена как-то "стрелка" с "таганцами". Выехали за кольцевую – наших человек сто, и их не меньше. Стволы у каждого, нервы на взводе. Вроде пальба неминуема. 1;и – Конечно.

– А вот тут ты и ошибся. Я подошел к их лидеру (его фамилию или кличку тебе знать не нужно) и предлагаю: "Поговорим?" Он сразу в бутылку: "Про что говорить! Вы беспредел чините!" И выдвигает мне список объектов, которые будто бы им принадлежат, а мы, мол, не на свою территорию лезем. Классический, надо сказать, повод для разборок.

– Да, я слышал о таких делах.

– Ты дальше слушай. Я подзываю своего помощника, ты его знал… "Мансур, – говорю, – открой кейс". Он открывает, я достаю "ноутбук"…

Знаешь, наверное, что это такое?

– Компьютер маленький.

– Да-да. Достаю, значит, и говорю: "Вот вы нас считаете дикими, нецивилизованными людьми. Вы считаете, что дикари вдруг спустились с гор и захватили ваши исконные территории. Да, говорю, вы правы, захватили. Будем и дальше захватывать, потому что мы совсем не дикари, мы выше вас по своему развитию". Мой оппонент удивился: "Как это выше?" Он даже не врубился, о чем я. "А вот так, – отвечаю. – Мы ваш же собственный мир устроили таким образом, что вам просто некуда деться. Вам придется делиться с нами всем, что у вас есть. Смотри!" И я включаю компьютер. Нахожу директорию "Таганка". Открываю.

Каждый файл… Ты понимаешь эти термины, Борис Степанович?

– Конечно.

– Так вот, каждый файл – это фамилия или кличка каждого боевика его организации – по крайней мере, почти каждого. Ну а самым первым идет он сам, их авторитет. В каждом файле – год рождения, количество судимостей и по какой статье, какая тачка за ним записана, какой ствол… В общем, все-все. А главное – адреса, места встреч.

Но еще главнее – имена, адреса, места работы или учебы родителей, жен, невест, подруг, детей.

– Как же вам удалось собрать такое досье? Это же уйма работы!

– Удалось. Это наша забота. А ты не перебивай, Борис Степанович, ты слушай.

– Да-да, конечно.

– Так вот, показал я ему это все, у него глаза квадратными стали. А я говорю: "Видел? Если вдруг начнется между нами война, если вы станете на нашем пути, если хоть один из наших людей пострадает из-за вас, то мы будем уничтожать вас пачками вместе с вашими женами и детьми. А ты, – говорю ему, – если очень смелый, поезжай к нам, в тот же Грозный. Поезжай в Бамут, в Хасавюрт. Езжай, словом, в нашу Ичкерию. Отыщи там мою жену. Отыщи там членов моего тейпа. Попробуй их уничтожить". Я смотрю на него, а он аж позеленел.

– И чем все кончилось? – почти равнодушно Спросил Тихонравов, чувствуя, как неприятно засосало у него под ложечкой: конечно же, у Багирова, если он не врет про компьютер, есть файл и с его, Тихонравова, данными. Ведь генерал для него самый близкий компаньон.

– А как ты думаешь, Борис Степанович?

– Откуда мне знать – я там не был.

– А ты думай, как сам на его месте поступил бы! Короче, подал он знак своим ребятам, сели они в машины и разъехались. Крыть-то ему нечем было!

– Да, пожалуй что так.

– Не "пожалуй что так", а точно так! Что он мне смог бы взамен предложить? Ну не ехать же ему ко мне на родину в самом-то деле!

– Конечно.

Наступила пауза, до время которой бандит успел выпить рюмочку коньяка, нарушая тем самым все свои религиозные традиции. Затем Муса произнес:

– Ну, Борис Степанович, а теперь поговорим о нашем деле.

– Да, давайте, Муса Багирович. Я тоже хочу все выяснить, чтобы у нас не было неясностей.

– Вот и отлично. Так где же, дорогой Борис Степанович, наш товар? Мы ведь ясно договаривались" что через каждые две недели, максимум через три, очередная порция порошка будет передаваться нам. Ведь так?

– Так, но…

– Ты считаешь, что мы вам мало платим? Или у нас были задержки? А может, у тебя есть какие-то претензии к подлинности "зеленых"?

– Нет, но…

– Мы пошли даже на твое дурацкое условие выплачивать по крайней мере половину требуемой в долларах суммы купюрами девяностого года выпуска, – Муса не давал Тихонравову вставить ни слова. – А ведь сделать это не так просто, как тебе кажется. Что, разве не так? Ты меня поправляй, если что, не молчи.

– Вот я и хотел сказать…

– Так разве красиво ты поступаешь, Борис Степанович? Ты же подводишь своих друзей!

– Погодите, Муса Багирович! Трудности возникли из-за того, что последняя партия наркотиков не была оплачена, поэтому наши афганские партнеры…

– Что?! – возмущение Багирова было настолько сильным и искренним, что Тихонравов осекся на полуслове. – Ты хочешь обвинить меня в том, что я тебя кинул? Ну, Борис Степанович," от тебя такого не ожидал!

– Нет, я уверен, что все случившееся – простое недоразумение…

– Какое "случившееся"?

– То, что не была оплачена последняя партия, – генерал затосковал – он понял, что разговаривают они на разных языках, а высказать свои претензии в открытую Борис Степанович никак не мог решиться.

– Какая партия? Ты о чем? Ровно пять недель назад ты получил от моих людей все деньги сполна.

– Так это было пять недель тому назад!

– Ну да, конечно.

– А три недели назад? Когда я передал очередную партию порошка…

– Борис Степанович, ты что, хочешь меня обидеть? Ты хочешь меня оскорбить? – Что вы! Я хочу разобраться.

– Про какую партию ты говоришь?

– Три недели назад я передал вам, как обычно, десять килограммов морфина. Но денег я не получил. Хотя мы и договаривались об отсрочке, но я не ожидал, что она будет так долго длиться…

– Кому ты передал партию? Мне? – Багиров сверлил Тихонравова взглядом, пронзая, как показалось генералу, его насквозь.

– Нет, что вы, Муса Багирович!

– Это уже лучше, – хищно улыбнулся бандит. – А то я уж решил, будто ты обвиняешь меня, Борис Степанович, в старческом маразме.

– Как вы могли так про меня подумать? Разве могу я в чем-то обвинить своего партнера?

– Кстати, а ты сам как, не проверялся? Ничего не забываешь по старости?

– Нет, Муса Багирович, – обиженно поджал губы Тихонравов. – С памятью у меня все в порядке, не волнуйтесь, в "Винпоцетине" не нуждаюсь.

– Смотри, а то помог бы купить.

– Муса Багирович, я хотел бы поговорить серьезно, потому что мне самому теперь все непонятно.

Бизнес стоит, люди спрашивают, что делать дальше, когда будет оплата, а я не знаю, что им сказать.

– Какая оплата? О чем ты говоришь, дорогой Борис Степанович? Никак не пойму. О какой-то партии, о какой-то оплате… Поставьте нам свой товар – будет вам и оплата. Это только в первый раз я дал тебе деньги под проценты вперед, чтобы ты смог начать бизнес, купить первую партию. А почему я должен снова кредитовать тебя сейчас, когда в кубышке у тебя уже, пожалуй, не меньше моего будет?

– Да не кредитовать меня надо. Просто заплатите за ту партию!

– За какую, я не понял? Ты отдал кому-то товар и теперь хочешь, чтобы его оплатил я? Ты что, Борис Степанович?

– Так не кому-то, Муса Багирович! Неужели вы думаете, что я могу быть с вами столь бесчестным! Я отдал порошок вашему человеку…

– Кому?

– Как обычно – Мансуру.

– Мансуру?!

Багиров был великолепный артист. Тихонравову показалось, что чеченца вот-вот хватит удар – глаза его округлились от непомерного удивления, рот приоткрылся, обнажив хищный оскал зубов, он весь застыл, словно услышал поразительную новость.

– Да, Мансуру.

– Дорогой Борис Степанович, а ты ничего не путаешь? – оправившись, осторожно спросил Муса. – Ты точно помнишь, что отдал партию Мансуру? Или что отдал именно ту партию? Может, ты предыдущие партии имеешь в виду?

– Нет, конечно, я ничего не путаю – слишком большие деньги. Как обычно, ровно три недели назад мы встретились с ним на двадцатом километре…

– Хорошо, хорошо. Допустим. Погоди, помолчи, Борис Степанович, – Багиров устало прикрыл глаза и сделал успокаивающий жест рукой. – Дай-ка мне подумать немножко, а то я уже совсем запутался.

Тихонравов испуганно Замолчал, не в силах пока понять, к чему клонит его "верный" партнер по преступному бизнесу, к чему вся эта игра.

Муса сидел тихо и неподвижно минут пять, затем открыл глаза, шумно вздохнул и залпом выпил рюмку коньяку. Когда же он наконец посмотрел на Тихонравова, сердце генерала тревожно сжалось – взгляд чеченца был суров, холоден и не обещал ничего хорошего.

– Послушай, ты, гнида! – начал Муса, и Борис Степанович весь содрогнулся от того, как вдруг переменился тон Багирова, – ясно было, что на милость бандита рассчитывать не следовало. – Я тебя уважал, как своего партнера, а ты решил со мной шутки шутить?

– Я сказал правду, Муса Багирович!

– Заткни свое едало, чтоб тут не воняло! – рявкнул Багиров, сжимая кулаки, и Тихонравову ничего не оставалось, кроме как закивать головой:

– Да, я слушаю.

– Ты же знаешь, что Мансур был моим лучшим другом. Ты же знаешь, что обмануть меня он не мог!

– Так позовите его, Муса Багирович, и спросите, он все подтвердит. Я знаю, что он ваш лучший друг и честный человек. Может, он просто забыл…

– Вот на что ты рассчитываешь, падла! Вот как ты меня решил подставить, козел!

– Я не понимаю…

– Ты все прекрасно понимаешь! Ты все отлично продумал! Не ожидал я от тебя этого!

Багиров смотрел на Тихонравова с такой искренней смесью ненависти и удивления, что в неподдельность его чувств трудно было не поверить.

Борис Степанович окончательно перестал что-либо понимать.

– Объясните, Муса Багирович, почему вы так нервничаете? Почему вы мне не верите? Я же ни разу не пытался вас подвести. Я всегда старался…

– Втирался в доверие, шакал!

– Я не понимаю…

– Все ты понимаешь! Ровно две недели назад Мансур погиб в перестрелке, и ты об этом отлично знаешь. Тебе небось менты давно сообщили. Или ты работаешь на них?

– Да вы что?!

– Не знаю… Может, конечно, ты и по телевизору что-то увидел, ведь труп его показывали в "Дорожном патруле". Ты мог узнать и попробовать сыграть на этом… Но я от тебя такого не ожидал!

– Вы серьезно, Муса Багирович? Неужели Мансур уже мертв? Боже!.. Но кто же тогда подтвердит мои слова?! – Тихонравов не спрашивал у чеченца совета. Он просто пытался лихорадочно осмыслить ситуацию, и этот возглас вырвался у него совершенно непроизвольно.

– Вот! Вот на это ты и рассчитывал!

– В каком смысле?

– Ты рассчитывал свалить всю вину на Мансура, сделать мертвого человека предателем! Ну ты и падла, генерал, ну ты и гнида!

– Клянусь, что я ничего не знал о смерти Мансура! – приложил руку к сердцу Тихонравов. Это движение не было, только жестом искренности – Борис Степанович вдруг почувствовал, что в левой стороне груди возникает боль, резкая, нестерпимая. – Правда, я ничего не знал!

– Как не знал? Как ты мог не знать? Как же ты мог поступить со мной так подло?

– Муса Багирович, я не играю с вами, поверьте! Я правда ничего не знал про Мансура. Я только пытался рассказать вам все, что знаю сам. Я сам очень хотел бы разобраться в том, почему партия не была оплачена.

И снова чеченец задумался или сделал вид, будто задумался. По крайней мере, Тихонравов пристально рассматривать его был не в состоянии – боль в груди все сильнее и сильнее овладевала всем его существом.

– Я очень хотел бы поверить тебе, Борис Степанович, – сдержав ярость, заговорил наконец Муса, но хотя тон его и стал более спокойным, злость и ледяной холод в глазах не исчезли. – Очень хотел бы. Но посуди сам, постарайся сам встать на мое место…

– Я говорю правду.

– Если то, что ты мне говоришь, правда, то это означает, что Мансур был предателем, что он предал интересы не только братвы, не только нашей системы, но и мои интересы, – предал своего кровного брата.

– Я не знаю, как это случилось…

– Этого не могло случиться. Чеченец чеченцу не соврет. Чеченец чеченца не подставит. Это ты твердо запомни, генерал, раз и навсегда.

– Я не понимаю…

– Что тут не понимать! Если бы Мансур порошок получил, он бы отдал его мне в тот же день.

Иного быть не может. Ему я даже мертвому всегда буду верить больше, чем тебе, чужаку. Это ты понимаешь?

– Да, я понял. Я оказался в безвыходной ситуации, – обреченно кивнул Тихонравов. – Мне очень хотелось бы, чтобы вы поверили мне, но я чувствую, что это невозможно. И я просто не вижу выхода.

– Выход есть. Может, ты и сумеешь вернуть мое доверие, мое расположение, если поторопишься и постараешься, – будто в тяжких раздумьях вымолвил чеченец.

– Что я должен сделать?

– Ты должен через неделю поставить мне новую партию наркотика. Если через семь дней груз будет у меня – получаешь за него оплату сразу же и, как обычно, сотками девяностого года. И останешься в нашем бизнесе.

– За неделю я могу не успеть. Там, на границе, возникли проблемы…

– Меня это не очень интересует.

– Муса Багирович, моджахеды…

– И не говори мне ничего плохого про них, вольных и гордых людей, которые просто любят свою Родину, чтобы я лишний раз из-за тебя не расстраивался. Ты меня понял? – перебил генерала чеченец.

– Да, конечно. Просто они осложнили положение – блокировали заставу, ведут бои. Они требуют от нас оплаты за партию товара, но мы не получили денег здесь…

– Борис Степанович, мой тебе совет – никогда не вспоминай больше при мне о том, что я тебе должен деньги. Я тебе ничего не должен.

– Да-да. Хорошо. Просто я уточнить хотел – Мансур, значит, вам ничего не передавал?

– У тебя проблемы со слухом, генерал? Иди на пенсию, раз так, и не лезь в бизнес.

– Извините, Муса Багирович.

– Вот так-то лучше. А второй мой совет – за неделю доставь мне порошок. Ладно, я добрый человек, я даю тебе даже не неделю – даю тебе десять дней, начиная с завтрашнего дня. Но если ты меня подведешь…

– Я постараюсь сделать все, что смогу, – через силу выдавил из себя Тихонравов: с каждой минутой боль становилась все нестерпимее, и теперь генерал по-настоящему боялся уже не Мусы, а этой боли. Он уже не вслушивался в то, что говорил ему чеченец.

– Ты обязательно постараешься, потому что это в твоих интересах. Эй, а ты слышишь меня, Борис Степанович? Что-то ты с лица изменился.

– Сердце, наверное.

– Э-э, дорогой, сразу видно, что ты не горный человек, не здоровый. Сердце, видите ли… Сердце у человека может болеть только от большой любви или от лютой ненависти. А у тебя нет сейчас, после нашего разговора, поводов ни к тому, ни к другому, правда ведь? Значит, и сердце у тебя болеть ну никак не должно… Что, генерал, действительно сильно прихватило? – вдруг участливо спросил Муса.

– Да, что-то мне нехорошо.

– Подожди.

Багиров нажал кнопку, и через мгновение в комнате появился его помощник. Но это действительно был новенький, незнакомый еще Тихонравову чеченец – не Мансур.

Муса коротко что-то сказал по-чеченски, кивнув на генерала, и бандит исчез за дверью, а несколько минут спустя вернулся с миловидной женщиной средних лет, державшей в руке медицинский саквояжик вроде тех, с которыми выезжают на вызовы работники "Скорой помощи".

Казалось, женщина совсем не удивилась, застав бандита Багирова в обществе генерала-летчика вполне интеллигентного вида. Наверное, среди гостей и клиентов Мусы бывали фигуры и покруче Тихонравова.

– Клавдия Ивановна, посмотрите, пожалуйста, что с моим гостем, – кивнул на генерала чеченец, и докторша тут же принялась за работу.

– Ну вот и все, – улыбнулась она Борису Степановичу десять минут спустя, смерив его давление, посчитав пульс и сделав какой-то укол. – Теперь вам даже пятьдесят граммов коньячку не помешают – для тонуса.

– О-о, за этим дело не станет! – вскричал чеченец, наполняя рюмку Тихонравова. – Давай, Борис Степанович, для тонуса! А вы, Клавдия Ивановна, можете идти.

– Спасибо вам, боль отпустила, – поблагодарил женщину Тихонравов, который после укола и впрямь почувствовал себя намного лучше.

– Не за что. Вам нельзя сильно волноваться.

Вы уже не мальчик, должны беречь свое здоровье, – и с этими словами женщина скрылась за дверью, снова оставив мужчин наедине.

– Ну что, Борис Степанович, помните ли вы, на чем мы остановились, когда вам стало плохо? – снова вернулся к разговору Муса после того, как они выпили по рюмке коньяку, а Тихонравов, закусывая, взял в рот дольку лимона с черной икрой, возвышавшейся на дольке аккуратной горкой. – Помните, о чем я вас предупреждал?

– Да, вы говорили, что даете мне десять дней на поставку наркотиков, Муса Багирович. И сказали, чтобы об оплате предыдущей партии я даже и не мечтал.

– Правильно. Кроме одного – предыдущей партии просто не существовало. Это игра вашего воспаленного воображения, Борис Степанович. Надо же было вам до такого додуматься – свалить всю вину на Мансура, на такого достойного человека, который и умер достойно, получив очередь из автомата в грудь, а не в спину, как подлый предатель.

– Хороша игра воображения! – проворчал Тихонравов. – В результате этой "игры" мне придется, чтобы снова начать работу с афганцами, из своего кармана выплатить причитающуюся им за ту партию сумму.

– А что, хорошая мысль пришла тебе в голову! – улыбнулся чеченец, нагло глядя прямо в глаза партнеру. – Я уверен, что твоих сбережений хватит, генерал. Платил я тебе всегда неплохо, согласись.

– Так все сбережения и уйдут коту под хвост!

– А вот это уже твои проблемы! – жестко сузились глаза чеченца, которому явно надоел этот разговор. – Хватит здесь ныть, Борис Степанович.

Заработаешь новые деньги, если не будешь дураком. А нет, так потеряешь все, и не только свои несчастные баксы…

– Хорошо. Я не ною, – по-детски пролепетал Тихонравов, снова почувствовав страх.

– И запомни – я шутить не люблю. В моем компьютере есть все данные и на тебя, между прочим. Если через десять дней товара не будет – пеняй на себя. Тебя я трогать не буду, ты мне нужен для поставки товара. Но жену твою, дочь твою, внуков твоих ожидают страшные часы.

Борис Степанович беспомощно заморгал, готовый расплакаться:

– Муса Багирович, но они при чем? Это же я в бизнесе, с меня и спрос, если провал получится!

– Провала не получится, если ты не будешь о нем думать. Это во-первых. А во-вторых, в бизнесе, конечно же, ты, но сладкими плодами твоего бизнеса пользуется вся твоя семейка. Логично будет, если и расплачиваться за долги папочки или дедушки придется им тоже. Тем более что и ты посговорчивее будешь в этом случае, так что привлечь их к расплате мне прямой резон. Или, если ты так настаиваешь, мы начнем прямо сейчас. Хочешь, за твоей дочкой к ней на работу съездим?

Или за женой? Может, ты тогда не за десять, а за два дня мне наркотики доставишь? – сверкнув глазами, вкрадчиво предложил бандит, уверенный в том, что сумел сломить волю генерала.

– Хорошо, я понял. Я сделаю все, что будет в моих силах, – поспешил согласиться Тихонравов, понимая, что шутить этот зверь не собирается.

– И даже больше того, что в твоих силах…

– Да, конечно.

– Эх, Борис Степанович, Борис Степанович, – вдруг с совершенно другой интонацией, как-то даже задушевно воскликнул чеченец и тяжко вздохнул. – Что же ты натворил! Я-то считал тебя за друга, думал, посидим с тобой, гульнем-кутнем по-хорошему, за нашу дружбу и наше партнерство выпьем как следует, искренне, по-настоящему, а ты меня так огорчил! Так нервы мне потрепал!

– Я не хотел…

– Зря ты так!

– Я исправлюсь. Я сделаю все, что вы скажете, Муса Багирович, и точно в срок.

– Посмотрим. А теперь знаешь что?

– Что?

– Пошел вон отсюда! Не могу даже смотреть на твою слезливую морду.

Зачем-то низко поклонившись в дверях, генерал-лейтенант Тихонравов тихо вышел из комнаты, оставив Мусу Багировича в одиночестве…

* * *

В тот же вечер, выслушивая по телефону секретной связи металлический, измененный шифрующим устройством голос своего патрона генерал-лейтенанта Тихонравова (правда, патрона не по служебной лестнице, а по иерархии бизнеса), начальник штаба группировки полковник Игнатенко вытирал пот со лба, тяжело вздыхая и закатывая глаза к потолку.

Еще никогда в жизни Тихонравов, будто в насмешку над собственной фамилией, не говорил с ним так грубо и в столь ультимативной форме. Но сегодня…

Генерала было просто не узнать.

 

II

– Да свой я, товарищ прапорщик! Что я, в натуре, на "духа" хоть чем-то смахиваю? – вот уже битых пять минут Аркан топтался на КПП базы, расположенной в нескольких километрах от грязного городишки Калай-Хумб, и никак не мог уговорить дежурного по контрольно-пропускному пункту прапорщика пропустить его на территорию военного городка.

– А я тебе еще раз говорю, старший сержант, не положено тебя пропускать. Смотри сам: пароль ты не знаешь – раз, – начал загибать свои толстые пальцы немолодой толстый прапорщик, родом явно из местных. – Пропуска у тебя нет – два. Документы ты свои предъявить не можешь – три. Скажи мне, сержант, почему я должен тебя пропускать?

– У меня очень важное дело, ясно?

– Совсем не ясно. Какое дело?

– Доложить я могу только одному человеку, который сейчас как раз находится на вашей базе.

– Э-э, дорогой, зачем со мной темнишь! А я этого не люблю. Совсем не люблю. Не хочешь со мной разговаривать – не надо. Я человек маленький. Мое дело – ворота открыть, ворота закрыть, въезд-выезд контролировать, своих пускать, чужих прогонять. А ты кто такой?

– Я свой!

– Опять ты так говоришь! Ты не говори, ты докажи мне, что свой. Ну покажи документ.

– Нет документа. Военный билет в части остался, когда мы на операцию выходили…

– Ну вот видишь!

– Товарищ прапорщик…

– Слушай, я же тебе русским языком все объяснил!.. Короче, ты мне надоел, я вызываю начальника караула. Пусть он сам решает, что с тобой делать.

Прапорщик потянулся к трубке телефона прямой связи, но Аркан успел перехватить его руку, безжалостной железной хваткой сжав запястье.

От неожиданности и боли таджик вскрикнул:

– Э, ты что делаешь? Ты что, под суд захотел?

Ты у меня сейчас…

– Заткни пасть, ясно? – жестко перебил его Аркан, оглядываясь на двери КПП, – ему не хотелось, чтобы ребята-дневальные заметили, как обходится он с их дежурным. Тогда без крутой разборки не обойтись. – Заткнись и отвечай на мои вопросы. И трубку телефона не трогать без моей команды. Все понял?

– Так точно, – от испуга и неожиданности прапорщик ответил так, словно перед ним был не старший сержант-срочник, а, как минимум, старший офицер.

– Вот и умница, – Аркан отпустил его руку. – Так всем лучше будет.

Сейчас он уже жалел, что решил пройти на территорию базы вот так, в открытую. В другое время ни двухметровый забор, ни "колючка", ни караульные на вышках не стали бы ему преградой – слава Богу, за два года службы здесь его успели многому научить, а уж умению незаметно проникать на охраняемую территорию и подавно. Но сейчас…

Почти трое суток пути до Калай-Хумба вымотали Аркана окончательно. Все время по горам, обходя дороги и кишлаки, почти без еды и почти без сна, с рюкзаком за плечами и с автоматом на шее – выдержать такой переход было нелегко. А ведь и двое суток до перехода он провел совсем не в санатории.

Поэтому теперь Аркан держался из последних сил. Он понимал, что проникнуть на базу незаметно не смог бы – чисто физически, от голода и усталости. Он предпочел более спокойный и простой путь к Игнатенко и пошел через КПП, в открытую. Неужели он ожидал, что его пропустят беспрепятственно?

Он и сам толком не ответил бы на этот вопрос.

Наверное, он рассчитывал на обычную для нас безалаберность, способность жить и нести службу по знаменитому русскому принципу – "на авось".

Ведь проникали же в Душанбе в их военный городок после отбоя, когда офицеры отправлялись в общежитие, и местные шлюхи, и торговцы спиртным и наркотиками. Так почему бы и Аркану не проникнуть на территорию этой базы! Средь бела дня?

Так ведь он в форме, да и фэйс у него явно славянский, с таджиком, как ни старайся, не спутаешь…

– Теперь ответь мне, прапорщик, – потребовал Аркан, когда дежурный по КПП немного успокоился, – в этом ли городке находится начальник штаба группировки полковник Игнатенко?

– Я не имею права… – запротестовал слегка осмелевший прапорщик, но Аркану вся эта волынка уже начала надоедать. Он резко саданул ногой прапорщика по голени, и удар, даже сквозь кожу сапога, получился настолько чувствительным, что прапорщик громко взвыл.

– Тихо, дорогой, зачем кричать? – угрожающе прошипел Аркан. – Я же тебя бить еще и не начинал.

– Не надо. Я все скажу сам. Полковник Игнатенко здесь. Он, говорят, отсюда лично руководит операцией по разблокированию заставы "Красная", хотя там, по слухам, полный завал и гора наших трупов…

– А вот об этом я у тебя не спрашивал. Зачем же ты мне лишнее рассказываешь? А вдруг я и в самом деле шпион? – пошутил Аркан, запугивая беднягу-прапорщика, но тот шутки явно не понял, разволновавшись еще больше.

– Я ничего и не сказал… Я только то, что все и так знают… Я тайны не выдавал…

– Ладно, не волнуйся. Никто о твоей болтливости не узнает. А скажи-ка мне, где отыскать полковника?

– В штабе.

– Я понимаю, но где здесь штаб? Или мне по всей территории бегать?

– Нет, я сейчас покажу…

– Сидеть! Зачем показывать? Ты мне объясни на словах, а я уж сам его разыщу.

– Вот как выйдете с КПП, прямо, мимо казарм, пойдет асфальтированная дорога. Она упрется в солдатский клуб…

– Сколько этажей?

– Два.

– Хорошо, продолжай.

– Вам надо будет повернуть направо. Налево – это к парку бронетехники…

– Ты снова рассказываешь мне то, о чем я не спрашивал. Меня ваша бронетехника совсем не интересует.

– Да, извините. Повернете направо, и дорога выведет вас на плац базы.

– Вот видишь, как толково ты все объясняешь! Там и штаб находится?

– Да, сразу за плацем…

– Сколько этажей?

– Три.

– Там только штаб, казарм нет?

– Нет. Справа там столовая будет, а слева – чайная и магазин.

– Вот это другой разговор. А знаешь, где в штабе сидит Игнатенко?

– Никак нет.

– Ну и на том спасибо, и так помог. Кстати, дежурный по базе сидит в штабе?

– Нет, он в главной казарме. В штабе только дежурный по штабу – солдат при входе. И часовой у знамени части на втором этаже стоит.

– Это понятно, как и всюду. Хорошо, а связь у тебя с дежурным по базе есть?

– Так точно. С ним и с начальником караула, Вот два телефона.

– Отлично. Связь тебе, прапорщик, некоторое время не понадобится, правда?

С этими словами Аркан дернул за провода телефонов, с корнем выдирая их из аппаратов. Затем он оторвал от аппаратов трубки и безжалостно растоптал их, а корпуса с грохотом разбил об стену.

Шум могли услышать дневальные на улице, и на мгновение Аркан затих прислушиваясь, но снаружи все было тихо.

– Э, товарищ старший сержант, зачем?..

– Так надо, друг. Понимаешь, мне очень срочно надо увидеть полковника Игнатенко. И при этом он не должен знать, что я приехал к нему в гости.

Хочу приготовить маленький, но приятный сюрприз для него.

– Я бы понял это, но зачем телефоны…

– Брось, поставят новые. А мне нужна твоя помощь в организации встречи с Игнатенко.

– Я вам не смогу ничем помочь, товарищ старший сержант. Я его не знаю, видел только в машине…

– Ты не понял. Понимаешь, по некоторым обстоятельствам полковник может не обрадоваться, увидев меня. А может и обрадоваться. Короче, .я не знаю, как он отреагирует. Но если он разозлится, как бы тебе, прапорщик, не влетело за то, что пропустил меня. Вот о чем я думаю.

– Так я же и не пропускал. Это вы сами решили пройти, применив ко мне силу…

– Мы должны Игнатенко в этом убедить. Ну-ка, снимай портупею… А теперь вытяни вперед левую руку.

Аркан сильно рванул прапорщика за рукав рубашки, отрывая рукав с мясом. Затем он связал прапорщику руки за спинкой стула так, чтобы он не мог ни встать, ни пошевелиться, и стянул ремнем его ноги у щиколоток, притянув их к одной из ножек стула. В довершение картины Аркан засунул прапорщику в рот кляп, свернутый из оторванного рукава. Оглядев свою работу, сержант удовлетворенно улыбнулся:

– Вот теперь порядок. Сразу видно, что ты, как положено, оказывал яростное сопротивление, но был немилосердно избит и связан.

С этими словами он коротко размахнулся и несильно, но очень расчетливо ударил прапорщика в переносицу. Кровь ручьем хлынула из ноздрей, заливая прапорщику грудь.

– Не очень больно? – участливо спросил Аркан. Он действительно сочувствовал этому человеку, который лично ему не сделал ничего плохого, однако иначе поступить парень не мог – так требовали обстоятельства, да и для самого дежурного безопаснее было оказаться связанным и залитым кровью.

В ответ на его вопрос прапорщик испуганно замычал, отрицательно качая головой. Бедняга, вероятно, думал, что этот странный старший сержант собирается ему добавить, но Аркана прапорщик уже перестал интересовать.

Вытащив из кобуры дежурного по КПП пистолет и переложив его к себе в карман, предварительно проверив наличие патронов и захватив запасной магазин, Аркан снова взвалил на плечи свой тяжеленный рюкзак и, осторожно выглянув из будки дежурного, убедился, что ребята-дневальные ничего пока не заподозрили. Затем сержант закрыл дверь изнутри на задвижку и выпрыгнул в окно. Присев на корточки, он убедился, что его обходной маневр остался никем не замеченным.

Плотно прикрыв за собой окно, Аркан тихо обошел будку КПП и, беззвучно скользнув по устланному линолеумом коридору, оказался как раз за спинами дневальных:

– Слышь, мужики, прапор ваш лег подрыхнуть. Сказал, что вы можете по очереди отправляться на обед.

Аркан, конечно же, сильно рисковал – хотя и впрямь пришло время обедать, но дневальные могли уже сходить в столовую и тогда подозрений с их стороны Аркану было бы не избежать. Но этот чисто служебный нюанс с отпусканием на обед был необходим для убедительности дальнейших слов и действий.

– Короче, он просил часок его не беспокоить, только если в самом крайнем случае.

– Ладно. А тебя он пропустил?

– А куда он денется? Ему из штаба приказали.

– Ну топай.

– И вам счастливо службу нести.

Десятью минутами позже, руководствуясь указаниями прапорщика. Аркан уже входил в штаб.

Он молил Бога только об одном – чтобы никакая случайность не помогла связанному дежурному по КПП освободиться раньше, чем он успеет переговорить с глазу на глаз с полковником Игнатенко…

* * *

Как только Аркан, толкнув тяжелую дверь, вступил в полумрак вестибюля штаба, откуда-то справа как из-под земли выскочил дежурный – еще совсем молоденький младший сержант, весь такой чистенький, выбритый и выглаженный, словно ожившая иллюстрация устава.

– Дежурный по штабу младший сержант Кобзырев! Представьтесь, пожалуйста, и доложите, с какой целью прибыли, – рявкнул он, и Аркан удивленно огляделся по сторонам – ради кого воин старается? Кто его сейчас видит, кроме самого Аркана – этого пыльного исхудавшего старшего сержанта? Но в вестибюле их было только двое, и Аркан понимающе улыбнулся – служака!

Кобзырев уж слишком старательно, не проглотив ни одной буквы, выговорил свое звание. Значит, получил его совсем недавно, еще не успел привыкнуть к тому, как красиво оно звучит – "младший сержант". Наверное, и следующее звание до дембеля заработать успеет. А то и выше поднимется…

Такие ребятишки имеются, пожалуй, в каждой воинской части. Работая писарями или личными водителями командиров, служа дежурными по штабу или посыльными, рисуя сутки напролет карты для офицеров накануне учений или боевых операций, они со временем совсем забывают, что такое казарма, что такое солдатское братство и братство ровесников, пусть и разделенных нашитыми на погоны лычками. Они свысока смотрят на таких же срочников, как и сами, но зато умеют втираться в доверие к офицерам, прогибаясь по службе, бегая за сигаретами и выполняя массу других мелких поручений. Они полностью устраивают офицеров, офицеры полностью устраивают их.

Мешают им жить вполне счастливо только не обласканные начальством ровесники, особенно младшие командиры – сержанты и старшины.

Именно поэтому штабным всегда так хочется заполучить лычку – быть хоть и без командной должности, без подчиненных и без ответственности, зато со званием.

Аркан всей душой презирал таких. Служака Кобзырев тоже раздражал его.

– Пайка у тебя есть? – спросил его Аркан.

– А что надо?

– Ты, салага! Я тебя что, неясно спросил? – тон Аркана должен был дать понять Кобзыреву, что перед ним стоит дембель, к которому следует проявлять уважение. Однако штабная служба совсем отбила нюх у несчастного младшего сержанта.

– Иди отсюда, пока я… – процедил Кобзырев.

– Ты? Ты что-то мне сделаешь?

Младший сержант театральным жестом положил ладонь на рукоятку штык-ножа, висевшего по-уставному, на ширину ладони от пряжки ремня.

Этого движения хватило, чтобы окончательно взбесить и без того измученного и раздраженного Аркана.

Аркан нанес младшему сержанту мощный удар ногой в пах. Дежурный по штабу тихо застонал.

Аркан поволок его в каморку, предназначенную специально для дежурного.

В каморке стояла кровать для "ночного отдыха", как по-дурацки называется в уставах обыкновенный человеческий сон. Аркан швырнул несчастного Кобзырева на ее растянутые скрипучие пружины.

– Я спросил, есть ли у тебя пайка?

– Да. Там, в тумбочке… – простонал младший сержант.

– Так бы сразу и сказал, а то жмется, понимаешь, – ворчал Аркан, набрасываясь на припасенные Кобзыревым сало, хлеб и булочки. – Тебе булочки жалко, что ли?

– Нет, просто вы, товарищ старший сержант, не представились как положено… – забубнил с кровати бедняга, и Аркан улыбнулся про себя – парнишка заговорил по-человечески.

– В жизни, земляк, многое происходит не по уставу. Но что делать – на то она и жизнь.

– И вообще… Я раньше не видел вас на базе, – Кобзырев намекал на то, что все же неплохо было бы объясниться.

– Да, я из Душанбе. Спецназ бригады. Доволен теперь? Успокоился?

– Конечно. А к кому вы сюда прибыли, товарищ старший сержант? – Кобзырев окончательно пришел в себя и сел на кровати, снова пытаясь обрести привычный служебно-деловой вид.

– А тебе какая разница?

– Я дежурный…

– А я только что с боевой операции. И если ты меня будешь доставать…

– Да нет, я так.

– . – Полковник Игнатенко в штабе?

– Да, здесь. Он не ходил сегодня на обед. Говорят, злой как черт, на людей прямо бросается.

Это была еще одна очень противная и очень типичная черта всех без исключения штабных крыс – без конца смаковать и пересказывать друг другу сплетни про настроение и самочувствие своих командиров.

– Что у вас тут, в штабе, говорят – мне до задницы. В каком кабинете он сидит?

– В тридцать пятом, на третьем этаже, от лестницы налево. А что?

– Надо зайти. Я ему пакет важный несу.

– Не-ет, к нему нельзя…

– Мне можно.

– Я могу пропустить вас только с разрешения дежурного по базе. Я должен доложить ему о вашем прибытии. Если у вас есть донесение, товарищ старший сержант, вас сразу же пропустят. Так по инструкции положено.

– Ты меня утомил.

– Товарищ старший сержант, предупреждаю – я вызову караул…

– По этому телефону, что ли? – Аркан ткнул пальцем в аппарат, стоявший на тумбочке, и в следующую секунду проделал с ним то же, что и с телефонами на КПП. – Этот уже работать не будет, так ты что, бегом побежишь за караулом? Или у тебя, младшой, еще один телефон под подушкой спрятан?

Кобзырев смотрел на пришельца во все глаза, и Аркану показалось вдруг, что этот мальчишка в своей любви к уставам и службе может пойти на что угодно. И впрямь – в следующую секунду дежурный по штабу бросился к автомату Аркана, который тот небрежно бросил на подоконник, приступая к трапезе. Наверное, еще мгновение – и Аркану под дулом автомата пришлось бы познакомиться и с начальником караула, и с "губой", а в перспективе и с трибуналом, и с "дизелем", если не с гражданской зоной.

Но все же справиться с Арканом, опередить его у Кобзырева шансов не было никаких. Четко уловив момент, когда бедняга дежурный дернулся к подоконнику, Аркан сильно, от души, пробил ему ребром ноги в бок. Отлетая к стенке, Кобзырев другим боком сильно ударился о спинку железной кровати и сполз по спинке на пол почти без сознания. Ударом кулака по темени, так называемым молотом, Аркан отправил дежурного по штабу в глубокую и продолжительную отключку.

– Надеюсь, не сдохнешь, – сплюнул Аркан, поправляя выбившуюся из-под ремня хэбэшку.

В следующую секунду он сам себе удивился – откуда в нем столько жестокости? Конечно, он никогда не отличался слабостью характера, никогда не любил распускать нюни, даже на тренировках по рукопашному бою обучая своих сослуживцев бить в полную силу, целясь в жизненно важные органы, – только так можно было выработать реакцию на блокировку, только так можно было привыкнуть к боли, научиться превозмогать ее. Но чтобы вот так, до бессознательного состояния избивать своего же брата-солдата, притом почти беззащитного… Такого раньше он за собой не замечал.

Однако Аркан отогнал от себя эти мысли.

"Многого раньше за мной не водилось. Раньше и ребята из моего взвода живы были, и офицеры своих не сдавали", – возразил он самому себе и, перешагнув через неподвижное тело Кобзырева, вышел из дежурки.

Анатолий держался уже из последних сил. После скромного подкрепления припасами младшего сержанта Аркана неумолимо тянуло в сон, а голова будто наполнилась ватой, которая приглушала окружающие звуки и заставляла мысли ворочаться медленно и лениво.

Но расслабляться было нельзя. Дело, ради которого прошел он весь свой трудный путь, еще требовало своего завершения, и Аркан, прикрыв за собой дверь дежурки, быстро побежал по лестнице на третий этаж штабного здания, к комнате номер тридцать пять, по пути подбадривающе улыбнувшись ничего так и не услышавшему снизу часовому, честно стоявшему на посту у знамени части…

* * *

– Разрешите, товарищ полковник? – Аркан толкнул дверь кабинета и сразу же вошел, не дожидаясь ответа. В большой комнате, почти всю площадь которой занимали огромный стол для совещаний и столь же необъятных размеров сейф, сидели двое.

На том из них, что выглядел постарше, посолиднее, была камуфляжная форма со старательно прикрепленными к ней полковничьими звездами.

Аркан решил, что это и есть начальник штаба полковник Игнатенко, потому что кроме офицера в кабинете находился только парень совсем цивильного вида – в джинсах, ковбойке, кожаной куртке. Рядом с парнем на полу стояла нейлоновая сумка неимоверных размеров, в которой, казалось, мог бы спрятаться взрослый человек. Впрочем, присмотревшись повнимательнее, Толик отметил хорошо развитые плечи парня, распиравшие куртку, мускулистые сильные руки, выглядывавшие из закатанных рукавов, характерное огрубение косточек пальцев на его кулаках – явные признаки того, что молодой человек был знаком со спортом и в частности – с боевыми единоборствами.

Появление Аркана в кабинете оказалось столь неожиданным для полковника, что несколько мгновений он не находил слов, чтобы выразить свое возмущение. Наконец Игнатенко прорвало:

– Эт-то что такое? Кто вам разрешил вваливаться без разрешения, товарищ сержант? И что за вид у вас? Вы что тут, совсем обнаглели? Ты как вообще стоишь, когда с тобой полковник разговаривает? Из какого подразделения? Кто твой командир? Я тебя научу, как…

– Разрешите доложить? Старший сержант Арканов, отдельный батальон специального назначения, прямое подчинение командованию группировки, командир моего взвода – лейтенант Сергеев, товарищ полковник, – четко, будто не заметив ярости Игнатенко, доложил Анатолий, уверенно глядя полковнику прямо в глаза. – Мне надо с вами поговорить.

– Да ты… – совершенно выведенный из себя наглостью сержанта, полковник медленно начал подниматься из-за стола, готовый разорвать наглеца или по меньшей мере сгноить его на гауптвахте.

Внезапно вспомнив, что в комнате он не один, Игнатенко попытался взять себя в руки и приветливо улыбнулся гостю, парню в кожаной куртке:

– Ну, вы видите, как распустила солдат эта демократия? Вы видите, что они себе сейчас позволяют? Никакой дисциплины теперь нет! Никакой субординации! Извините, товарищ корреспондент, сейчас я разберусь с этим воином, и мы продолжим разговор.

Между тем Самойленко (а гостем был именно он) с интересом рассматривал вошедшего. Верзила-сержант имел такой вид, словно только-только вышел из боя – грязный, запыленный, с закопченным пороховыми газами лицом, в кроссовках, с автоматом в руках и рюкзаком за спиной.

Николай будто снова окунулся в молодость – в те времена, когда он сам точно в таком же виде прочесывал со своим взводом кишлаки там, "за речкой", рискуя каждую секунду нарваться на автоматную очередь из-за дувала или "поймать" мину колесами бронетранспортера. Этот старший сержант, ворвавшийся в кабинет, будто прошел сквозь время, появившись здесь оттуда, из его молодости, спустя столько лет. Вот только форма за эти годы чуть-чуть изменилась да рюкзаки в те времена были другими.

Даже неопытный человек понял бы, наверное, что Арканов прибежал в штаб не из чистой и относительно комфортабельной казармы. Ясно было, что парень вырвался из какой-то очень крутой заварушки, и Самойленко почувствовал, как вздрогнуло, заворочалось в его душе проснувшееся профессиональное репортерское любопытство, уже почти убаюканное бесконечным нагромождением сказочек про мирную и неинтересную жизнь здесь – сказочек, которые рассказывал полковник Игнатенко.

Тем временем полковник подошел к Арканову и угрожающе прошипел, стараясь, чтобы его не услышал Самойленко:

– Сержант, выйди отсюда, и мой тебе совет – беги и спрячься, чтобы я тебе не нашел и чтобы больше тебя никогда не видел. Ты понял?

– Никак нет, товарищ полковник! – громко и уверенно ответил Аркан, торжествующе улыбаясь.

Вот он, его звездный час! – Я никуда отсюда не уйду. Мне нужно поговорить с вами, и прямо сейчас. Кстати, очень хорошо, просто замечательно, что здесь присутствует корреспондент. Ему, наверное, будет интересно услышать, как погибли два взвода спецназа, посланные на разблокировку заставы "Красная".

– Так ты оттуда? – дошло наконец до Игнатенко. – Что ж ты сразу не сказал!

– Михаил Анатольевич, – встрепенулся Самойленко, обращаясь к начальнику штаба, – вы же мне сказали, что сейчас на границе все тихо…

– Да, сказал, – яростно сверкнул глазами на журналиста Игнатенко, – а что я, по-твоему, должен был тебе сразу расписать, где какие у нас здесь напряги? Я должен был тебя сразу же послать на "Красную", чтоб тебе там голову свернули? А я потом отвечай за тебя, комиссии принимай? И вообще, где у тебя разрешение из штаба погранвойск?

Какого черта я должен пускать тебя на передовую?

– Но ведь погибло два взвода…

– А ты еще послушай этого молокососа, – кивнул Игнатенко на Аркана, – он тебе и не такое расскажет.

Полковник снова повернулся к незваному гостю:

– Откуда ты вообще взялся, сержант, если все погибли, как ты говоришь? Там "вертушки" подолбали всех "духов", между прочим. Мне уже доложили. Так ты что, дезертир? Убежал с поля боя, бросив товарищей? С тобой еще прокуратура разберется, сержант! За все дела ответишь…

– Сначала я с вами разберусь, – спокойно ответил Аркан. Он закрыл комнату изнутри, воспользовавшись торчавшим в замке ключом, и опустил ключ себе в карман. – И очень хорошо, что здесь оказался репортер. Вас как зовут?

– Николай Самойленко.

– Вы какое издание представляете? Местное?

Или из Москвы, может?

– Я с телевидения – ОРТ.

– О, значит, мне повезло вдвойне!

Отодвинув в сторону Игнатенко, который ошалело взирал на странного сержанта, Аркан сбросил с плеч на стол свой тяжелый рюкзак. Затем он передернул затвор автомата и направил ствол на Игнатенко:

– Товарищ полковник, предупреждаю: вести себя спокойно и без всяких фокусов. Я просто хочу во всем разобраться, и мне нужна ваша помощь.

Пока что я не знаю точно, как все произошло и по чьему приказу, а потому вам придется потерпеть мое присутствие. Вам ясно?

– Я ничего не понимаю. Не много ли ты берешь на себя, сержант? Ты же пойдешь под суд…

– Или ты, – жестко оборвал Игнатенко Аркан, тоже переходя на "ты". – Или сдохнешь, как собака, если окажется, что ты на этой земле лишний.

– Да ты…

– Молчать! – рявкнул Аркан, перебивая полковника. – Скоро вернутся в штаб офицеры с обеда, а за это время мы должны успеть все обсудить, ясно?

– Ладно, – нервно пожал плечами Игнатенко. – Что ты хочешь знать? Почему ты вообще такой бешеный? Если чем-то недоволен – обратился бы по команде…

– К мертвому старшему лейтенанту Сергееву, – злобно усмехнулся Аркан. – Нет, я сначала хочу поговорить с тобой.

– А почему именно со мной, в конце концов?

Я что, крайний здесь? Я что, командовал "Красной"? Я что, "духов" на ваши взводы наслал?

– Я уже побеседовал с капитаном Терентьевым. Помнишь такого, наверное?

– С каким капитаном Терентьевым?

– Он был начальником заставы "Красная", – прокомментировал Аркан Николаю названную фамилию.

– Ты с ним встречался? – сразу же встрепенулся Игнатенко. – Разговаривал?

– Конечно.

– Он жив?

– Вряд ли… Но это не так важно. Детали мы обговорим потом. Сейчас я советую тебе добровольно сказать, где твое оружие, – предложил Анатолий полковнику. Он давно уже заметил, что кобуры на ремне Игнатенко не было.

– В столе. В левом верхнем ящике.

Аркан вытащил из стола кобуру, вынул пистолет и сунул его себе за ремень.

– Все?

– Все.

– Извините, товарищ полковник, – снова перешел Аркан на "вы", пытаясь привычным офицеру обращением успокоить Игнатенко, – я вынужден вас обыскать. Повернитесь к стене, обопритесь на нее руками и раздвиньте ноги. Шире!

Аркан забросил свой автомат за спину и подошел к офицеру сзади. Игнатенко, видимо, только и ждал этого момента – он резко дернулся, пытаясь развернуться и одновременно ударить сержанта ребром ладони по горлу.

Однако Аркана такими штучками провести было невозможно – сержант мгновенно присел, пропуская удар над головой, а затем снизу вверх коротко ударил полковника по почкам, вложив в удар всю силу и тем самым демонстрируя, что все происходящее – не шутка. Ноги у Игнатенко подкосились, и он медленно сполз по стене на пол.

– Сержант, а ты полностью уверен в том, что все правильно делаешь? – раздался за спиной у Аркана спокойный голос журналиста.

– Уверен. Сейчас сам все увидишь и поймешь.

А пока стой тихо, смотри и слушай.

– Ну-ну.

Аркан потрепал полковника по щекам, пытаясь побыстрее привести его в чувство:

– Эй, товарищ полковник, что же вы дергаетесь? Я ведь вам говорил – без шуток!

– Ладно, ты еще у меня попляшешь, – проворчал Игнатенко, с трудом поднимаясь с пола. – Я тебе, сержант, все еще припомню. Это тебе так просто не сойдет с рук.

Лицо его странно кривилось – то ли от боли, то ли от ненависти.

– Коля, как его зовут? – спросил репортера сержант.

– Михаилом Анатольевичем.

– Так вот, Михаил Анатольевич, в ваших интересах больше резких движений не делать, мне не угрожать, не злиться и вообще всячески помогать расследованию, – заявил Аркан, одновременно быстро и четко обыскивая Игнатенко. – Только в этом случае я могу дать вам какую-то надежду на то, что вы сумеете выпутаться из всей этой истории. Договорились?

– Ладно, – процедил сквозь зубы полковник. – Пока твоя взяла, сержант.

– Ну вот и отлично. Садитесь, и начнем разговор, – Аркан широким жестом показал офицеру на стул.

– Сесть я всегда успею.

– Коля, ты замечай да записывай – у нашего полковника в арсенале есть, оказывается, поговорки матерых рецидивистов, – с издевкой заметил Аркан, насмешливо улыбаясь. – С чего бы это, а?

Почему это он так боится сесть? Почему ему больше нравится "присаживаться"?

Самойленко тоже невольно улыбнулся. Он пока что мало понимал в том, что происходило в кабинете, но чувствовал главное – журналистская удача не оставила его после переезда из Минска. Так же, как и там, так же, как и в Одессе, она снова подбросила в его руки материал – потрясающий, скандальный репортерский материал.

Какой стороной ни обернулась бы эта ситуация в дальнейшем, Николай уже имел несколько интригующих фактов: во-первых, блокированную заставу и два погибших взвода спецназа, во-вторых, странного сержанта, обыскивающего и даже избивающего начальника штаба соединения.

Теперь Николай ждал развития событий.

Аркан развязал веревки рюкзака и вытряхнул на поверхность стола несколько пакетиков с белым порошком.

– А теперь, Михаил Анатольевич, главный мой вопрос. Знаешь ли ты, что это такое? – с этими словами Аркан один пакетик бросил полковнику, другой – Самойленко. – Лучше говорить правду, полковник.

Но Игнатенко не мог произнести ни слова.

Увидев прямо перед собой на столе пакетик с морфином, полковник изменился в лице. Можно было подумать, что его хватил удар – челюсть у него отвисла, глаза застыли. Он смотрел на пакетики с таким неподдельным благоговением и восторгом, словно перед ним открылась пещера со сказочными богатствами Али-Бабы, и он боялся вздохнуть, чтобы не спугнуть ненароком волшебное видение.

Ни от Аркана, не сводившего глаз с лица полковника, ни от Самойленко, удивленно наблюдавшего за всем происходящим, реакция Игнатенко не ускользнула. Сержант и журналист быстро переглянулись, словно сравнивая свои впечатления с ощущениями другого.

– Значит, вы узнаете эти пакетики, Михаил Анатольевич? – мягко спросил Аркан.

– Конечно. То есть нет… Короче, откуда они у тебя, сержант?

– Оттуда, – неопределенно ответил Анатолий, – откуда же еще?!

– Ты их нашел?

– Мы их нашли.

– Но ведь потом они исчезли… – Игнатенко понял, что сказал лишнее. Он осекся на полуслове и испуганно посмотрел на допрашивающего его сержанта. – Я не это хотел сказать… Я в том смысле, что…

– Я знаю, что ты хотел сказать. Я все знаю. Я уже предупреждал, что Терентьев мне рассказал все.

Мне просто нужно было кое в чем убедиться.

– Вы мне можете что-нибудь объяснить? – встрял в разговор Николай.

– Запросто, – кивнул Аркан. – А Михаил Анатольевич меня дополнит, если в моем рассказе окажутся пробелы. Правда?.. Так вот, в моем рюкзаке лежит никак не меньше десяти килограммов морфина…

– Пятнадцать, если у тебя весь морфин. Там было пятнадцать килограммов, – поправил Игнатенко. – Партия большая, очень большая.

– Ну вот, теперь я вижу, что Михаил Анатольевич решил мне помогать, – удовлетворенно кивнул Аркан. – Наш взвод, Коля, шел на помощь заставе "Красная" – ударить в тыл "духам", блокировавшим погранцов. С другой стороны на заставу заходил второй взвод нашего батальона, но это теперь не так важно.

– Понял. А дальше?

– В пещере ваш покорный слуга совершенно случайно обнаружил наркотики. Вот эти самые – расфасованные по пакетикам. Я открыл один пакетик, глянул – морфин, мать честная! Доложил командиру, своему взводному, лейтенанту Сергееву. Мы с ним посидели, подумали-покумекали… Он предлагал сжечь морфин сразу же, на месте. Я убедил его взять морфин с собой и сдать куда положено после выполнения задания. Взяли на свою голову…

– Ох, зря вы трогали порошок! – сокрушенно покачал головой Игнатенко. – Если бы не вы, не ваша дурацкая инициатива, все сложилось бы совсем иначе…

– А я тебя не спрашиваю! Мне твое собачье мнение – до одного места! – оборвал Игнатенко Аркан. – От тебя мне нужны не комментарии, а недостающие факты. Понял?

– Да.

– Так вот. О найденных наркотиках старший лейтенант Сергеев сразу же доложил по команде, в штаб. Вот лично ему, полковнику Игнатенко. А Игнатенко радировал на заставу, Терентьеву, потому что они с Терентьевым, бывшим начальником заставы, и есть то первое звено цепочки, по которой морфин течет отсюда в Москву. Точнее, второе звено. Первое – это "духи" – оппозиционеры, доставляющие порошок через границу.

– Да ты что? – присвистнул от удивления Самойленко. Теперь это была уже не просто журналистская удача. Это было супервезение – он ведь ехал сюда, в Таджикистан, именно ради того, чтобы проследить и изучить пути движения наркотиков. И вот информация сама приплыла к нему в руки.

– Да, Коля. Но дальше – хуже. Терентьев сильно огорчился, потому как блокада его заставы и была предпринята, собственно, из-за этого порошка…

– Ничего себе!

– Терентьев сам виноват! – воскликнул Игнатенко. – Ему надо было сразу расплатиться с Карай-ханом, и не было бы никаких вопросов.

– Но ведь это ты не дал ему денег.

– Так и мне не дали! Что, я должен был платить из собственного кармана?

– Ну вот и он тоже не захотел платить свои деньги. Мне он рассказывал, что свои баксы он давно уже успел переправить на Большую землю.

– Не знаю. Врет, – поморщился Игнатенко. – Все равно он виноват. Нужно было искать компромиссы, он ведь хорошо знал Карай-хана…

– Это, собственно, ваши дела.

– Он сначала взял наркотики. А зачем? Если денег нет, зачем брать? – не успокаивался Игнатенко. – Ну а потом я ему посоветовал вернуть порошок. Он занес его в пещеру, но первыми порошок нашли спецназовцы.

– Ты, Коля, послушай, что эти уроды дальше натворили…

– Это не я! Это Терентьев!

– Они… – Аркан подчеркнул слово "они", давая Игнатенко понять, что не собирается копаться в степени вины каждого из офицеров. – Они связываются с "духами", с этим гребаным Карай-ханом… Кстати, полковник, не знаю, обрадую я тебя или огорчу, но я его пристрелил.

– Правда?! – новость поразила Игнатенко.

– Из этого вот автомата. Так что если тебе повезет и ты вырвешься от меня, тебе придется искать нового поставщика… Но слушай, Николай, дальше. Они предупредили Карай-хана, что порошок у нас. Они дали наводку "духам", как нас найти. И ночью… – тут голос Аркана дрогнул, но он, скрипнув зубами, взял себя в руки и продолжил рассказ:

– Ночью наш взвод расстреляли в упор.

Не знаю, каким чудом, но я уцелел, только я. Смог уйти, да еще с этим дурацким рюкзаком… Поэтому, полковник, твои друзья-таджики и не нашли наркотики у ребят. А я видел, как настойчиво они искали.

Игнатенко сидел, обхватив голову руками, и тихо стонал, будто от невыносимой боли. Николай слушал рассказ Аркана как завороженный, а сержант продолжал:

– И вот теперь я здесь, чтобы разобраться с этим дерьмом, – он кивнул в сторону Игнатенко. – Так что, полковник, считай, что твой судный день пришел…

В этот момент кто-то сильно дернул запертую дверь кабинета, а затем настойчиво постучал.

– Товарищ полковник! – донеслось из коридора.

– Только пикни! – прошептал Аркан, сделав страшные глаза и снова направив ствол автомата на Игнатенко. – Мозги на стенке будут, ясно?

Полковник молча кивнул, всем своим видом показывая, что он согласен на любые требования сержанта.

– Нам надо отсюда уходить. Договорим в другом месте, – так же шепотом продолжил Аркан. – Сейчас мы тихонько выйдем из штаба…

– Я пойду с вами! – вскочил Самойленко, подхватывая свою огромную сумку, в которой лежала камера.

– Как хочешь. Слушай, Михаил Анатольевич, в кармане у меня будет твой пистолет. Уверяю тебя, что я стреляю из любого положения с практически одинаковой точностью. Поэтому я тебя прошу по-хорошему вести себя тихо и шума не поднимать.

Ты меня понял, правда?

Демонстративно сняв игнатенковского "Макарова" с предохранителя и передернув затвор, Аркан положил пистолет в правый карман брюк, а пистолет, отобранный у прапорщика на КПП, переложил за пазуху.

– Понял, – пробормотал полковник.

– И еще. Я тут, на базе, немного Зашалил, пока к тебе пробирался…

– Что произошло?

– Дежурный по штабу в отключке был все то время, пока я здесь. Так вот, если он уже очухался, объяснишь ему, что я – твой хороший друг.

– Ясно.

– А прапорщику на КПП мы вместе отдадим его пистолет. Договорились?

– Конечно.

– У тебя машина здесь?

– Надо вызвать. "Уазик" должен быть в парке.

– Вызывай к штабу. И без глупостей.

– Да понял я, понял.

Наверное, не слишком приятное занятие – бодрым голосом разговаривать по телефону и при этом ощущать, что черный глаз ствола смотрит тебе в затылок. Но нервы у Игнатенко были все же крепкие – приказ своему водителю подъехать к штабу он отдал совершенно спокойно.

– Молодец, умеешь держаться, – похвалил его Аркан. – А теперь подумай, как нам побыстрее попасть в Душанбе.

– Я как раз туда и собирался. Правда, завтра…

– Нам надо туда сегодня.

– Хорошо, я сейчас отдам команду – пусть готовят к вылету вертолет.

– Отлично!

– А что мы в Душанбе будем делать?

Аркан улыбнулся:

– Понимаешь, товарищ полковник, у меня срок службы истек. Все, точка. Я по графику послезавтра на дембель должен рвануть. Но если ты моему комбату два слова замолвишь, он меня сразу же и оформит.

– Хорошо, конечно.

Игнатенко вдруг о чем-то задумался, искоса посматривая на Аркана, и его заблестевшие внезапно глаза лучше всяких слов давали понять, что в голову ему пришла какая-то замечательная мысль.

– Ты чего? – спросил Аркан.

– А ты, сержант, не сможешь ли домой, на дембель, через Москву полететь?

– Да я и так в столицу, собственно… А что?

– Нет, ничего особенного, сержант. Не волнуйся, – улыбнулся полковник. – Попозже поговорим. Просто у меня будет к тебе, если ты не дурак, конечно, интереснейшее предложение.

– Ну-ну.

– Ладно, поговорим по дороге, а сейчас я закажу "вертушку" и…

– Давай-давай…

Спустя пятнадцать минут, успокоив всех обиженных Арканом на базе, на "уазике" начштаба они втроем – Анатолий, Николай и полковник – уже ехали на маленький полевой аэродром в двух километрах от Калай-Хумба, где среди десятка "вертушек" стояла и та машина, на которой неделю назад Игнатенко прилетел из Душанбе. Теперь она должна была отправиться в обратный путь, захватив и эту весьма странную компанию…

 

III

За день, проведенный сержантом, журналистом и полковником в штабе группировки, все организационные вопросы, связанные с окончанием службы Анатолия Арканова в рядах Вооруженных Сил, были полностью и без проблем решены. Полковник Игнатенко в присутствии самого Аркана и Самойленко позвонил командиру батальона спецназа, в котором проходил службу Анатолий, и нескольких его слов оказалось вполне достаточно, чтобы все связанное с увольнением оказалось сделано быстро и аккуратно.

Комбат приехал в штаб группировки вместе с майором из военной прокуратуры, и прямо в кабинете начштаба у Аркана были взяты все необходимые прокуратуре показания для расследования гибели двух взводов спецназа при попытке разблокирования заставы "Красная".

Во время разговора полковник Игнатенко, заранее предупрежденный Арканом об ужасных последствиях необдуманных поступков и резких жестов, даже не пытался встать со своего места. Он, можно сказать, физически чувствовал ствол пистолета, неотступно следивший за ним из-под стола бездонным черным глазом. Начштаба не сомневался в том, что Аркан спустит курок, как только полковник попытается поднять шум или сбежать.

Кроме того, беспроигрышным для Аркана вариантом стала бы сдача полковника военной прокуратуре, что называется, с потрохами – с мешком наркотиков и со всеми сведениями, выведанными у Терентьева. Поэтому Игнатенко ничего не оставалось делать, как только играть по тем правилам и в тех жестких рамках, которые установил для него Аркан.

Майор из прокуратуры записал показания старшего сержанта Арканова, сверил с тем, что удалось узнать и увидеть на месте гибели его взвода, и признал, что у выжившего в мясорубке парня не оставалось иного выхода, кроме как податься в Калай-Хумб – ближайшее поселение, где был расквартирован российский гарнизон.

Претензий к Арканову военный прокурор не имел и, записав на всякий случай его московский адрес, передал сержанта в руки его комбата.

Подполковник Исаев первым делом обнял парня, чуть не прослезившись (душещипательную сцену тут же заснял на пленку Самойленко), затем зачитал приказ о присвоении старшему сержанту Арканову очередного воинского звания "старшина", а следом и приказ об увольнении парня из рядов Вооруженных Сил, после чего внес в военный билет Аркана все необходимые изменения, заверил печатью части и выдал воинское требование – вместо билета на обратную дорогу.

Аркан сдал свой автомат, все имевшиеся при нем боеприпасы (парочку гранат он просто не стал вынимать из карманов – поди докажи, что они у него были!), сдал также и бронежилет, но оставил при себе пистолет Игнатенко с двумя магазинами.

– Спасибо тебе, Толик, за то, что ты служил в моем батальоне, – растроганно сказал комбат.

– Ладно, Батя. Мне тоже повезло. Хороший ты мужик, – впервые Аркан в глаза назвал комбата той кличкой, которую тот имел в батальоне.

– Ты был отличным солдатом, – продолжил Исаев, – на таких и держится наша армия. Удачи тебе, сынок, на гражданке, пусть у тебя все будет отлично. Даст Бог, как-нибудь еще свидимся – тогда посидим, вспомним всех, кто был с нами здесь, и тех, кто никогда не вернется…

– Знаете что, мужики? – подал голос Игнатенко. – Пусть не по уставу, пусть не положено, но, черт возьми, не каждый-день такое бывает…

Он вынул из сейфа бутылку водки, стаканы и разлил "продукт", пододвинув каждому его порцию.

– Давайте: за тех, кто остался в горах, и за Анатолия – на посошок, как говорится…

Аркан взял в руки стакан и несколько мгновений смотрел на Игнатенко с нескрываемой ненавистью.

"Как ты можешь! – читал в глазах парня начштаба. – Ты же их сдал! Ты же их подставил! Это же из-за тебя ребята не вернулись из боя, сволочь!

И ты теперь собрался пить за них, за их память?!

После всего, что сотворил?!"

Наверное, еще мгновение – и Аркан бросился бы на полковника, охваченный слепой яростью, и не остановился бы, пока не превратил бы его лицо в сплошное кровавое месиво. Но не зря в его батальоне считали, что таких крепких нервов, как у Аркана, нет ни у кого. Парень сдержался и выпил водку одним глотком, будто вымещая на этом напитке всю ту ненависть, которая переполняла его душу.

Игнатенко испугался, заметив взгляд новоиспеченного старшины. Ему показалось, что он переиграл и сейчас все будет кончено. Но спустя мгновение, когда Аркан выпил предложенную водку, полковник Игнатенко улыбнулся – торжествующе, победно. Теперь он был уверен, что есть все возможности осуществить его дьявольский план…

* * *

– Николай, погуляйте, пожалуйста, в коридоре. Нам с Анатолием нужно еще обсудить кое-какие вопросы, – попросил журналиста Игнатенко, как только комбат с военным прокурором, попрощавшись, вышли из его кабинета. – Поверьте, вам наша беседа будет совсем неинтересна, нам просто надо вдвоем обсудить кое-какие подробности происшествия на "Красной".

– Так ведь это как раз то, что интересует меня больше всего! – энергично возразил тележурналист. – После того, что я узнал…

– Та информация, которую вы узнали, носит закрытый характер и не должна попасть в эфир! – жестко оборвал полковник журналиста. – А те вещи, которые я хочу обсудить с Анатолием сейчас, еще более секретны. Понимаете? Поэтому вам все же придется оставить нас наедине.

Николай, мгновение поколебавшись, взглянул на Аркана, будто спрашивая его мнение. Тот подбадривающе подмигнул журналисту: мол, не бойся, иди, я тебе все потом расскажу. Интересно, что же еще задумал этот козел!

Самойленко вышел в коридор, постаравшись сдержаться и в сердцах не хлопнуть дверью. Как только военные остались вдвоем, полковник Игнатенко заговорил:

– Слушай, Толя… Можно, я тебя буду так называть? Я ведь в два раза старше…

– Как хочешь.

– Понимаешь, возникла очень интересная ситуация. Да, ты прав, я причастен к этим наркотикам. Я, собственно говоря, лишь маленькое звено в этой цепи – отвечаю только за их транспортировку до самолета, а что с ними будет дальше – не моя забота…

– Ну и что?

– А то, что этот твой мешок с белым порошочком, – Игнатенко кивнул на рюкзак, лежавший под столом, – стоит огромных денег.

– Это ясно.

– Нет, вряд ли тебе ясно. Это не просто большие деньги, это сказочное богатство…

– Такие байки я уже слышал.

– Где? От кого?

– От капитана Терентьева. Он тоже меня уверял, будто рюкзак стоит того, чтобы доставить его до места назначения и получить за это премиальные.

– Так он тебе говорил сущую правду!

– Меня такая правда не устраивает.

– Да послушай же ты, дурак! Ты вернешься из армии… Кстати, ты ведь убедился – я сделал все честно, как мы и договаривались. Теперь твоя служба окончена, все документы у тебя на руках, ты полностью свободен…

– Ты сделал это под дулом пистолета, – напомнил Игнатенко Аркан.

– Да? Разве? – ярость на мгновение блеснула в глазах полковника, но он постарался ее скрыть. – Может быть. А может быть, и нет. Я ведь как-никак тоже солдат и отлично понимаю, кто заслуживает скорейшего дембеля…

– Только не надо про то, что ты солдат и все такое прочее. Из-за тебя погибли ребята. И этого я, полковник, тебе не забуду никогда.

– Хочешь так считать – считай. Твое право.

Но дай и мне возможность кое-что тебе объяснить.

– Я слушаю вот уже пять минут, но ничего конкретного пока не услышал.

– Потому что ты меня все время перебиваешь.

Слушай. Ты вернешься в Москву. Она, я тебя уверяю, преобразилась. Я туда часто езжу, все вижу, могу сравнивать. Вот недавно в газете данные напечатали – после Парижа Москва стала самым дорогим городом в Европе.

– И что с того?

– Как будто ты не понимаешь!

– Нет.

– Ну не будешь же ты после возвращения расхаживать по столице в этой своей рваной и грязной форме! А знаешь ли ты, сколько стоит более или менее приличная одежда? А знаешь ли ты, сколько стоит теперь вечерок в более или менее приличном заведении? А знаешь ли ты, какие запросы стали у более или менее приличных московских девушек?

– Не знаю. Приеду – узнаю.

– – Вот видишь! Да, узнаешь. Узнаешь – и за голову схватишься!

– Почему тебя это так волнует? – подозрительно прищурился Аркан. – Чего ты от меня хочешь?

– Теперь у тебя в руках огромное богатство, – не смутился полковник. – Ты запросто сможешь одеться, купить себе машину, мебель или даже квартирку. Ты сможешь начать жизнь не с нуля, а… Ты же видел, как строят дома – сначала закладывают фундамент. И чем прочнее, чем мощнее фундамент, тем лучше и богаче, тем надежнее и долговечнее получается дом.

– Что мне до этого?

– Нет-нет, не перебивай! – воскликнул Игнатенко. – Выслушай сначала.

– Я пытаюсь слушать…

– Ты начнешь свою взрослую жизнь, уже имея под собой фундамент, понимаешь?

– Нет, я ничего не понимаю. Ты предлагаешь мне идти на рынок и продать этот порошок? Ты же понимаешь, что я этого никогда не сделаю.

– Конечно! Об этом и речи быть не может! – удовлетворенно потер руки Игнатенко. – Я предлагаю тебе совсем другое дело, гораздо проще и… приятнее.

– Что именно?

– Товар очень ждут в Москве.

– Мне отвезти его туда?

– Ты послушай сначала.

– Так не тяни, говори!

– В Москве товар с огромным нетерпением ждет один очень высокопоставленный человек. Он встретит тебя прямо на аэродроме в Чкаловске, где приземлится ваш самолет. Кстати, предупреждаю сразу – если захочешь выбраться отсюда легальным способом, на рейсовом самолете или на поезде, то заплатишь такую кучу денег, какой ни разу не видел. Все билеты туда, на Большую землю, давным-давно скуплены и превратились в отличную статью дохода для местной мафии. Да и вообще, ты в аэропорту месяц просидишь, пока хоть какой-нибудь билет добудешь. Это я тебе по собственному опыту говорю.

– Какой у тебя опыт? Ты же все время транспортниками летаешь.

– Офицеры наши летали.

– А ты меня небось сможешь отправить быстро и без всяких проблем?

– Естественно. И главное – без таможенного и пограничного досмотра. Это значит, что ты сможешь запросто провезти в Москву и мешок, и оружие.

– Твой пистолет?

– Нет, зачем? Мой ты отдашь мне – это табельное оружие, закрепленное за мной, я за него расписался, и утерять его мне не хотелось бы.

– Тогда про какое оружие ты говоришь?

– У меня есть еще кое-что. Из подарков, которые мне дарились местным населением.

– "Духами"?

– Я же ясно сказал – местным населением.

– А какая разница между "духами" и местным населением? Что-то я ее не улавливаю.

– Мне не нравится слово "духи". "Духи" были "за речкой", когда мы все знали – там Союз, здесь Афган. Наши – коммунисты, враги – "духи". А сейчас? Тот самый Карай-хан, которого, если тебе верить, ты кончил в горах…

– А ты не веришь?

– Почему же? Ты – можешь.

– Могу.

– Так вот, тот же Карай-хан – таджик. Я нахожусь в Таджикистане и, значит, гость его земли.

Так почему я должен называть его "духом"?

– Ладно, кончай философствовать.

– Я просто объясняю тебе свои взгляды.

– Что ты там рассказывал насчет Москвы? Кто меня встретит и что я должен сделать?

Аркан, услышав о возможности так скоро попасть домой, начал смотреть на предложения Игнатенко с иной стороны. Теперь он видел перед собой новые возможности – возможности для самой суровой и беспощадной мести. Мысль о том, что все виновные в гибели его взвода должны получить свое, что возмездие должно совершиться именно его, Аркана, руками, – руками единственного оставшегося в живых, – эта мысль полностью овладела им.

Он ранее уже думал о том, как заставить Игнатенко вывести его на продолжение наркоцепочки, – Аркан хотел проследить ее до самого конца. Теперь же судьба сама подбрасывала ему такую возможность в виде предложения начальника штаба.

Так почему бы и не воспользоваться этим неожиданным подарком?

– А что, ты согласен? – оживился полковник – Я должен сначала узнать, кто меня встретит и что я должен буду сделать.

– Пойми, старшина… – улыбнулся Игнатенко, почти уверенный в том, что Аркан клюнул.

Настроение полковника улучшалось с каждой минутой, и он не отказал себе в удовольствии продемонстрировать это своему мучителю. – Пойми, этот человек – слишком большой человек. Фамилию его ты узнаешь только тогда, когда согласишься работать на нас.

– Допустим, я соглашусь. И все же – что я должен буду сделать и что я за это получу? На что мне соглашаться, когда ты пока ничего толком не сказал – одни намеки?

– Ты должен улететь в самолете со своим мешком в обнимку и не спускать с него глаз. В общем, твоя задача – довезти его в целости и сохранности.

– И все?

– Ну ты же сам понимаешь, что это именно ты нашел порошок и возвратил его в систему…

– Я ничего еще не возвращал.

– Но согласен возвратить. А мы тебе за это, естественно, с удовольствием заплатим И немало – я думаю, что ты получишь не меньше пятидесяти тысяч – Долларов, что ли? – конечно, Аркану было неимоверно трудно даже представить себе такую сумму в своих руках, поэтому и изумление в его голосе было совершенно неподдельным.

Игнатенко понимающе и торжествующе улыбнулся, снисходительно кивнув в ответ:

– Конечно! Не рублей же, в самом деле.

– А если…

– А если ты сглупишь и не согласишься выполнить эту мою небольшую просьбу, то, во-первых, сам будешь добираться до Москвы, во-вторых, останешься без денег, в-третьих, велика вероятность того, что загремишь лет этак на десять за торговлю наркотиками в особо крупных размерах.

– А вы мне в этом поможете?

– Не знаю. Это будет зависеть от твоего поведения, – снова нагло улыбнулся Игнатенко.

– А если я тебе сейчас пущу пулю в лоб и конец всем этим базарам?

– Мне это, конечно, не доставит удовольствия. – Полковник был уже настолько уверен в своем успехе, что не считал нужным скрывать свои эмоции от Толика – он откровенно подтрунивал над парнем. – Но для тебя лично это будет просто катастрофой – помимо трех перечисленных выше пунктов, на твою голову обрушится пункт четвертый – преднамеренное убийство. Так что, старшина, думай, пока не поздно.

В принципе Аркан уже давно решил, что на предложение Игнатенко нужно соглашаться. По крайней мере, сделать вид, будто согласился – толика доверия со стороны наркоторговцев поможет выйти на главных организаторов всей этой авантюры с порошком. А уж там, в Москве, он придумает, каким образом поквитаться с ними за все.

Главным сейчас было не показать вида, что предложение Игнатенко его устраивает. Следовало изобразить мучительные колебания, борьбу с собственной совестью – только тогда полковник поверит в искренность его намерений подзаработать на транспортировке наркотиков.

Демонстрируя глубокое и мучительное раздумье, Толик склонил голову, уставившись в какую-то точку прямо перед собой и сурово сдвинув брови Игнатенко не мешал парню, с ехидной улыбкой молча посматривая на бравого спецназовца.

"Куда ты денешься, пацан! – думал начальник штаба. – За такие бабки мать родную продашь, – что там погибший взвод!"

Аркан наконец поднял голову:

– Хорошо, я согласен.

– Ну вот и умница. Я с самого начала надеялся, что мы станем друзьями…

– Друзьями мы все же вряд ли станем.

– Хорошо, пусть не друзьями. – коллегами.

Партнерами, в конце концов. Я вот сколько смотрю на тебя за эти два дня, столько и думаю.

– О чем же, интересно?

– О том, что вот такие крутые ребята, как ты, пропадают почем зря. А ведь твои способности, твое умение ценятся не только в горах.

– В смысле?

– Гораздо более высоко тебя могут оценить как раз там, на гражданке, в Москве, например. Такие ребята, как ты, между прочим, очень нужны нашей организации. И что самое приятное для тебя – твой труд там будет цениться не только в моральном плане. Ты меня понимаешь?

– Я-то понимаю. Но не об этом сейчас разговор, – Аркан решил, что не лишним будет немного подыграть Игнатенко.

– Конечно, конечно! О том, сотрудничать ли с нами в дальнейшем, ты еще успеешь подумать – во время полета. Сейчас гораздо интереснее другое…

– Например, каковы гарантии того, что я получу свою долю в Москве, что меня просто-напросто не пришьют?

– Ну ты что! Твоя гарантия, собственно, ты сам.

Во-первых, прилетишь ты на военный аэродром в Чкаловске. Слышал о таком городке? Вокруг вооруженные караульные, техники, аэродромные рабочие. Сам понимаешь, что в таких условиях никто тебя отстреливать не станет.

– Допустим. А потом, в городе?

– У тебя будет при себе оружие. И насколько я заметил, управляться ты с ним умеешь. Это как раз и есть твоя вторая гарантия, самая надежная.

– Ладно. Как ваши люди там, в столице, узнают, что товар привезу именно я?

– Мы им сейчас вместе с тобой позвоним, сразу и обговорим все подробности.

– О'кей!

– Есть, правда, еще одна проблемка. Но она, как мне кажется, небольшая.

– Что за проблемка? – сразу же насторожился Арканов, подозрительно поглядев на полковника.

– Наш общий знакомый, журналист, – кивнул на дверь Игнатенко. – Что с ним делать? Ведь он благодаря тебе слишком много знает.

– Ну, поговорить с ним…

– Не знаю, не знаю, – неуверенно покачал головой начальник штаба. – Мне он кажется каким-то ненадежным. У меня такое чувство, что он, надавав сегодня любых обещаний, на следующий день запустит материал в эфир.

– А что ты предлагаешь?

– Может, его убрать? – осторожно заговорил Игнатенко, боясь возмутить спецназовца. – Несчастный случай в горах – выпал из вертолета, сорвался со скалы, к примеру. Или пуля "духа" мимо пролетала – "и ага"…

– Да пошел ты! Убийцей, в отличие от тебя, я становиться не собираюсь ни в коем случае, – Аркан так яростно сверкнул глазами, что на душе у Игнатенко противно заскребли кошки. – Если уж и стоит пристрелить кого-то, так это тебя, сука!

– Ну-ну-ну, раскипятился, как самовар! – вкрадчиво, успокаивая парня, промолвил полковник. – Успокойся, прошу тебя.

Но, помолчав мгновение, Игнатенко заговорил совсем иным, жестким и категоричным тоном:

– И еще, старшина. Выбрось из головы все обиды. Не надо мне здесь дешевых мелодрам. Мы все работаем за большие деньги. В работе нашей случаются досадные моменты, про которые нужно забывать, иначе свихнешься. А уж попрекать чем-то партнера – вообще последнее дело, ясно?

Изо всех сил сжав зубы, Аркан взял себя в руки и кивнул.

– А потому я больше не хочу слышать про то, что ты чем-то недоволен или кому-то за что-то желаешь отомстить, – в голосе полковника звенел металл. Теперь это был уже прежний начальник штаба – грозный, твердый, решительный. – Ты меня хорошо понял, мальчишка?

– Ладно, сядь. Все ясно.

– Вот так-то лучше… Так что ты предлагаешь сделать с Самойленко?

– Элементарно, – мгновение подумав, предложил Аркан. – Во время полета я просмотрю отснятый им здесь, в Таджикистане, материал. То, что касается нашего дела, я или отберу, или постираю с кассет.

– Слушай, да ты же просто молодец! Голова! – оценив предложение, радостно потер руки Игнатенко.

– Слушай, полковник, кончай мне комплименты отвешивать, очень тебя прошу!

– Ладно, ладно. Вот видишь, ты даже более толковый парень, чем кажешься с первого взгляда.

Отличное решение нашел! Сначала все стереть, ничего не оставить, а потом пусть идет куда пожелает – хоть на свое телевидение, хоть в ФСБ, хоть в ГРУ. Пусть попробует что-то доказать. Никаких улик! Любой суд на нашей стороне будет…

– И я об этом.

– Но только ты внимательно просмотри его кассеты – чтоб ни словечка, ни одного кадра подозрительного не пропустил. Ты понимаешь?

– Без вопросов.

– Ну все, решено. Тогда звоним Тихонравову…

– А это кто?

– Тот, кто тебя встретит. Генерал из штаба ВВС, начальник управления.

– Ого!

– А ты думал?! Я же тебе говорил – работа там идет на самом высоком уровне, комар носа не подточит. И порошочек наш они ждут не дождутся.

Так что, парень, вылетать тебе нужно как можно быстрее…