Проехав с километр по дороге, которая вела от шоссе к даче Школьникова, Максим Владимирович Караваев остановил машину на обочине, заглушил двигатель и до самого конца опустил боковое стекло, впуская в салон легкий теплый ветерок, пахнущий разогретой березовой листвой, горячей пылью и свежим сеном.

Бывшему подполковнику внешней разведки Караваеву было о чем подумать. Собственно, мыслительный процесс у него продолжался круглые сутки независимо от того, чем в тот или иной момент было занято тело: спало, работало, вело машину, принимало пищу, произносило витиеватый и не совсем приличный тост на банкете или кого-нибудь убивало. Максим Владимирович полагал это само собой разумеющимся – естественно, если речь шла о человеке, наделенном хотя бы зачатками интеллекта. К сожалению, а может быть, и к счастью, большинство соотечественников бывшего подполковника не обладали этим драгоценным даром. Впрочем, что соотечественники! На обитателей так называемых цивилизованных стран подполковник Караваев в свое время насмотрелся до тошноты и считал их стадом тупых, разжиревших свиней, самые умные из которых были способны в лучшем случае на примитивную звериную хитрость и мелкие закулисные интриги, разгадать которые порой было тяжело именно из-за их незатейливости.

Короче говоря, особой нужды останавливать машину в березовом перелеске и предаваться размышлениям под шелест молодой листвы у Караваева не было. Просто вспомнилось вдруг, что он уже сто лет не сидел просто так, никуда не торопясь, не смотрел, как играет на пятнистых белых стволах прозрачная голубоватая тень, не слушал шум ветра и жужжание насекомых…

Подполковник звонко припечатал спикировавшего на левую щеку комара и криво усмехнулся уголком тонкогубого рта. “Кстати, о насекомых, – подумал он с иронией. – Для полноты счастья остается только заскочить в ближайшую деревню, найти в ней самый загаженный нужник, подойти поближе и полной грудью вдохнуть незабываемый дух отечества…"

Слушая, как тикает, постепенно остывая, горячий движок, Караваев думал о Севруке и Школьникове – о каждом в отдельности и об обоих сразу, – вспоминая старую итальянскую комедию, которая называлась “Слуга двух господ”. По ней, помнится, в начале восьмидесятых сняли неплохой музыкальный фильм. Тот веселый итальянец – автор комедии – очень верно ухватил самую суть. Умный и расторопный человек при желании может водить за нос целую толпу ослов, каждый из которых мнит себя его единовластным хозяином и рассчитывает, дурак этакий, на его полную и безоговорочную преданность. Ну-ну, господа. Блажен, кто верует…

Впрочем, ни Севрук, ни Школьников полными дураками не были, а Владислав Андреевич и вовсе казался Караваеву опасным, как дремлющий в берлоге медведь. Разбуди его неосторожным движением – задерет, даже не проснувшись до конца. Обычный, среднестатистический болван, дожив до его лет и достигнув его положения, наверняка вообразил бы себя всезнающим и непогрешимым, как сам Господь Бог, и взирал бы на суетящихся вокруг людишек-муравьишек свысока, с благожелательной и немного презрительной улыбочкой. Школьников в свои пятьдесят с гаком, как ни странно, не утратил звериной чуткости и настороженности. Он расколол бы своего племяша Севрука, затеявшего архитектурную аферу у него за спиной, еще в самом начале, если бы Максим Караваев не помог Вадику, приложив руку к этому делу. Ему, Караваеву, еще тогда почудилась в этом деле недурная перспектива, и он решил рискнуть.

Караваев не лгал, когда говорил Школьникову, что не создан для ведения собственного бизнеса. Не то чтобы у него не хватало на это ума или хитрости – и того, и другого у Макса Караваева было хоть отбавляй. Просто бизнес казался ему делом скучным и не стоящим тех нервов, которые необходимо затрачивать ежедневно только для того, чтобы оставаться на плаву. Ну что это за жизнь, в самом деле: поставщики, подрядчики, бумажки, налоговые инспектора, бухгалтерия, офисы, секретарши… Удавиться можно от такой жизни. Деньги нужны, чтобы о них не думать, а где вы видели бизнесмена, который не думал бы о деньгах круглые сутки? Такая жизнь была Максу Караваеву не по нутру. Что ему действительно требовалось, так это просторный и красивый дом на берегу теплого моря, кругленький счет в банке и полная свобода. Говорят, что праздная жизнь скучна, но те, кто так говорит, просто недоумки, не умеющие ничем себя занять, если у них вдруг поломался телевизор. Есть детишки, которые могут часами сидеть на ковре или в песочнице, играя в ими самими придуманные игры, что-то бормоча на разные голоса и катая из стороны в сторону игрушечные машинки; и есть другие дети, которых нужно все время развлекать, если не хочешь, чтобы они надсадно орали двадцать четыре часа в сутки. Максим Караваев относился к первой категории: он всегда знал, как использовать свободное время.

Чего он не знал, так это где его, это свободное время, взять…

Не лгал он и когда говорил, что не хочет всю жизнь бегать по миру с чемоданом долларов в одной руке и пистолетом в другой, скрываясь от бывших хозяев. Украсть деньги не проблема. Труднее остаться после этого живым и свободным, а уж о покое и досуге в такой ситуации, как правило, не приходится даже мечтать.

Именно поэтому бывший подполковник внешней разведки не торопился присваивать деньги, которые, откровенно говоря, только и ждали, чтобы их кто-нибудь присвоил. Он выжидал, укрепляя свои позиции, и между делом готовился нанести удар. Теперь, когда настало время действовать, у него все было продумано на десять ходов вперед.

Он знал, что с переводом денег Севрука на собственный секретный счет проблем не возникнет. Операция по выкачиванию принадлежавших Школьникову и его фирме капиталов тоже была давным-давно подготовлена: оставалось, что называется, нажать кнопку. Ту самую кнопку, на которой Караваев держал палец уже целый год, давая людям, которые считали себя его хозяевами, покрепче запутаться в сплетенной им паутине.

Кнопкой был тот самый двойной проект торгового центра, который так мастерски выполнил убитый архитектор. Нужно было сделать так, чтобы дядюшка и племянник передрались насмерть из-за этого проекта, и несколько дней назад Караваев начал весьма успешно действовать в этом направлении. Разумеется, он и не думал уничтожать обнаруженные в чемодане Голобородько копии обоих проектов: для этого нужно было уж совсем лишиться рассудка. В точно рассчитанный момент Караваев сдал Севрука Школьникову, а позавчера бандеролью отправил племянничку ксерокопии обоих проектов – пусть почешется, пытаясь понять, кто из его окружения держит его на крючке. Единственный практический вывод, к которому он придет в результате своих размышлений, это то, что любимый дядюшка стал для него слишком опасен и его пора убирать. С таким поручением он обратится конечно же к Караваеву, а уж Максим Владимирович позаботится, чтобы покушение вышло не слишком удачным – ровно настолько, чтобы Школьников остался жив и понял, откуда дует ветер. И тогда выйдет прямо по Корнею Чуковскому: волки от испуга скушали друг друга. А после этого оставшийся без хозяев Макс Караваев спокойно, ни на кого не оглядываясь, очистит счета, номера которых известны только Школьникову, Севруку и ему, грешному…

Он посмотрел на часы, закурил и откинулся на спинку сиденья, уперевшись стриженным по-военному затылком в подголовник. “Хорошо, – подумал он. – Ах, как славно все складывается! Конечно, эта операция не может служить образцом изысканности, но к чему лишние навороты? Когда хочешь оттяпать кому-нибудь голову, проще взять топор, чем изобретать какую-нибудь невиданную лазерную пушку. И в чужой карман проще залезть рукой, чем промышленным манипулятором с дистанционным управлением.

Сколько бы ни ныли разные моралисты о том, что воровать грешно, только таким путем можно выбраться из дерьма, в которое нас втоптали восемьдесят с лишним лет назад. Да и тогда, до революции, все было точно так же: кто смел, тот и съел. Покажите мне, в самом деле, хоть одно крупное состояние, нажитое безупречно честным путем. Да хотя бы и мелкое… Больше риск – крупнее куш, вот и все. А у кого не хватает ума и решительности на то, чтобы украсть, тот всю жизнь ходит с дырками в карманах и кичится своей честностью: больше-то ему, бедолаге, гордиться нечем."

«Не о том думаю”, – решил он, выбрасывая недокуренную сигарету в окно. Окурок запрыгал по пыльному асфальту, рассыпая короткие, сразу же гаснущие искры, откатился в сторону, упал в неглубокую выбоину и остался там, дымя, как потерпевший крушение “боинг”. “Отвлеченные размышления – это хорошо, – размышлял Караваев, энергично крутя ручку стеклоподъемника. – Но мы их оставим на потом, чтобы было чем заняться, сидя на мраморной террасе с видом на теплое ласковое море. А пока что есть конкретные вопросы, требующие принятия конкретных решений. Работать надо, господа. Надо шевелить фигурой, пока кто-нибудь пошустрее не сожрал кусок, который мы с вами только-только нацелились положить в свою миску…»

Он повернул ключ, и двигатель послушно ожил, сразу превратив сделанную из железа, стекла и пластика коробку автомобиля в нечто одушевленное и отдельное от всего остального мира. Это ощущение усилилось, когда машина тронулась с места и, плавно набирая скорость, двинулась вперед. “Так и должно быть, – подумал Караваев. – Ты – отдельно, а весь остальной мир – отдельно. И не просто отдельно, а против тебя, и ты должен, обязан держать оборону и побеждать – один против всех, без отдыха и без пощады. Иначе сомнут, раздавят и положат под двери вместо половичка – ноги вытирать…"

Когда до загородного дома Владислава Андреевича оставалось не более полукилометра, Караваев расслышал едва различимый из-за шума работающего двигателя звук отдаленного выстрела. За первым выстрелом прозвучал еще один, а потом целая серия: бах!., бах!., бах!., бах! По мере приближения к дому пальба звучала все отчетливее, и вскоре у Караваева не осталось никаких сомнений: стреляли на усадьбе Школьникова.

Караваев вслушался в возобновившуюся стрельбу, которую на таком расстоянии можно было с легкостью принять за что-нибудь другое – за удары выбивалкой по ковру или молотком по доске, например. Но Максим Владимирович был человеком опытным и никогда не путал божий дар с яичницей. На даче Караваева именно стреляли, причем не из чего попало, а из двенадцатизарядного винчестера, который обычно висел у Владислава Андреевича над камином на специальных крючьях и выглядел как более или менее правдоподобный муляж. О том, что это вовсе не муляж, знали немногие, и Караваев, естественно, относился к числу этих посвященных. Однажды он даже сподобился пострелять из этой штуковины: хозяин предложил, и он из вежливости не стал отказываться, хотя, в отличие от многих особей мужского пола, не испытывал болезненной тяги к оружию. Оружие было для него просто инструментом, предназначенным не для получения удовольствия, а для решения конкретных задач. Молоток существует для забивания гвоздей, а оружие – для убийства и ни для чего более. Караваев был в этом твердо убежден и никогда не обнажал оружие просто так. Он даже никого никогда не пугал оружием – а зачем? Зачем тыкать в человека стволом и зловеще шипеть: “Сиди тихо, а то убью!”, когда быстрее, проще и надежнее на самом деле убить того, кто тебе мешает?

Дубовые ворота неожиданно показались впереди. Тут был какой-то секрет: казалось бы, и дорога знакомая, ровная, и поворотов никаких, и местоположение дома известно, а вот поди ж ты, каждый раз эти ворота словно из-под земли выныривают!

Караваев плавно затормозил. Канонада во дворе стихла на какое-то время, чтобы тут же возобновиться с новой силой. “Бедные соседи, – подумал подполковник. – Не хотел бы я иметь загородный дом через забор от этой линии фронта…” Впрочем, до соседнего дома отсюда было метров двести лесом, так что канонада хоть и доносилась до соседей, но все-таки не оглушала.., наверное. И вообще, Школьников, как человек неглупый и, в общем-то, неплохо воспитанный, наверняка выбирал для своих экзерсисов время, когда в соседних коттеджах никого не было.

Караваев вышел из машины и толкнул калитку. Та открылась легко и беззвучно. Школьников стоял спиной к воротам в самом дальнем углу двора и перезаряжал винчестер. Напротив него располагалась сложенная из просмоленных железнодорожных шпал стенка размером примерно три на три метра, вся исклеванная пулями. Перед ней была еще одна стенка, совсем невысокая, и на ее верхнем краю, как на витрине, были выставлены разнокалиберные жестянки из-под пива, кока-колы, томатной пасты, оливок и водоэмульсионной краски. Жестянки были мятые, кое-где простреленные навылет, а те, что покрупнее, и вовсе напоминали решето.

"Старый козел, – подумал Караваев о хозяине. – Развлекается!.. Хоть бы калитку запер, что ли. Милое дело – засадить ему промеж лопаток под эту канонаду. Даже прятаться не нужно. Открывай калитку, наводи ствол и шмаляй. А если подобрать такой же калибр, как у старика, то местные пинкертоны, глядишь, спишут все на несчастный случай. Баловался, дескать, с оружием, и нечаянно застрелился…

Интересно, давно он патроны тратит? Патрончики к этому ружьецу, между прочим, стоят не так уж мало. Доллара по два, а то и по три штучка. Не жалеет денег наш старикашечка, ох не жалеет! Надо бы сказать ему, что ли: ты, дескать, поэкономнее, приятель, потому как твои денежки скоро станут моими, и нечего их на ветер пускать…"

Школьников закончил набивать патронами магазин винтовки, небрежным жестом передернул скобу затвора и плавно вскинул винчестер к плечу. В этот момент Караваев в чисто экспериментальных целях кашлянул в кулак. Он стоял у самой калитки, метрах в пятидесяти от старика, у которого к тому же наверняка до сих пор звенело в ушах после предыдущей серии выстрелов, и был уверен, что Школьников его не услышит. Владислав Андреевич тем не менее услышал. Не опуская ружья, он стремительно повернулся на каблуках. Вороненый ствол винчестера уставился на Караваева, и, несмотря на расстояние, подполковник был уверен, что заряженное ружье смотрит ему точно между глаз. Все-таки старик был железный, и Караваев подумал, как жаль, что у этого железного человека нет и теперь никогда уже не будет детей. Бедный генофонд нации, подумал Караваев и еще раз кашлянул в кулак.

– Нихт шиссен! – жалобно крикнул он. – Их бин капитулирен! Гитлер капут!

Школьников медленно опустил винтовку. Подполковнику показалось, что старик сделал это с неохотой, словно раздумывая, не пальнуть ли ему все-таки в своего дорогого Максика. Он тут же решил, что дело пора форсировать, пока у него не развилась полновесная мания преследования. Собственно, за этим он сюда и приехал – сдвинуть наконец дело с мертвой точки.

– Все шутишь, Максик, – подходя с ружьем под мышкой, с легкой укоризной произнес Школьников. – Все шалишь. А я – пожилой человек. Нервишки у меня уже не те, что прежде, да и сердце пошаливает. Не ровен час, шандарахну промеж глаз вот из этой штуки, – он любовно похлопал ладонью по красному дереву приклада, – или самого с перепугу кондратий хватит… Что тогда делать-то будешь? На Вадика работать?

– На Вадика работать – себя не уважать, – сдержанно ответил Караваев, пожимая огромную и обманчиво мягкую ладонь своего босса. – Я по тюрьме не скучаю, Владислав Андреевич, а ваш Вадик как раз из тех, по ком она плачет. А если он завалится, то многих за собой утянет.

– И тебя? – не скрывая иронии, спросил Школьников.

– Ну, меня утянуть не так-то просто, – скромно улыбнулся Караваев. – Вы же знаете. И почему – вы тоже знаете. Потому-то я предпочитаю работать не с Вадиком, а с вами.

– Уж сколько раз твердили миру, что лесть гнусна, вредна, да все не впрок, – со вздохом процитировал Школьников.

– Ив сердце льстец всегда отыщет уголок, – закончил цитату подполковник. – Право, Владислав Андреевич, я даже не знаю, что вам на это ответить. Если вы обо мне такого мнения…

– Ладно, ладно, – проворчал Школьников. – Давай отбросим эти реверансы и поговорим о деле. Или ты сначала хочешь пострелять?

– Благодарю, – вежливо, но твердо отказался Караваев. – Я действительно приехал по делу. Видите ли, до сдачи объекта остается не так уж много времени…

– Ну, это ты, положим, слегка загнул, – беря его под локоть свободной рукой и ненавязчиво увлекая к огневому рубежу, добродушно проговорил Владислав Андреевич. – Раньше осени с этим никому не управиться. Тем более Вадику.

– Мне кажется, он что-то учуял, – сказал Караваев. (Это была чистая правда: не учуять опасности после получения той бандероли мог разве что мертвец.) – Во всяком случае, он начал форсировать работы. Боюсь, что второпях этот парень наделает ошибок, последствия которых придется расхлебывать нам с вами.., точнее, вам. Я, конечно, помогу, чем смогу, но швыряться калом будут в вас, Владислав Андреевич.

– Гм, – сказал Школьников, останавливаясь у огневого рубежа, обозначенного вытоптанной проплешиной посреди травянистой лужайки. – Извини за дотошность, но в чем выражается эта его спешка?

– Он слишком прямолинеен, – отходя немного в сторону, чтобы не мешать стрельбе, сказал Караваев. – Сует взятки направо и налево, хлопает людей по плечам… Ну вы знаете эту плебейскую манеру: мы же свои люди, друг друга понимаем, ты мне, я тебе… Однажды он хлопнет по плечу не того, кого следует, и его возьмут в работу. Я изворачиваюсь, как карась на сковородке, но вечно это продолжаться не может. Он слишком активен. Я боюсь, что за ним не услежу, и не вижу способа его притормозить.

– А говорить ты с ним не пробовал? – поинтересовался Школьников, зачем-то осматривая затвор винтовки, словно за время их разговора там могло что-то испортиться.

– Говорить? Пробовал.

– Ну и что он?..

– Что он отвечает? Именно то, что должен отвечать: ты, старик, занимайся своим делом, а я буду заниматься своим. Смотри, чтобы под меня никто не копал, а уж бизнесом я буду заниматься сам… Вы же его знаете.

– Да, – сказал Школьников, наводя винтовку в цель, – я его знаю.

Он спустил курок, целясь в основание банки из-под консервированных персиков. Подброшенная пулей жестянка взлетела высоко в воздух. Школьников быстро передернул затвор и успел проделать в ней еще одну дырку как раз в тот момент, когда она зависла в высшей точке своей траектории. Жестянка дернулась, как живая, и резко изменила направление полета. Владислав Андреевич проводил ее стволом винчестера и всадил в нее пулю за миг до того, как она коснулась земли. Все это произошло за считанные мгновения, и Караваев вполне искренне похлопал в ладоши. Он знал не так уж много людей, способных повторить этот трюк даже с автоматическим оружием, не говоря уже о винтовке, перезаряжавшейся вручную после каждого выстрела.

– Однако, – сказал он. – Губите вы свой талант, Владислав Андреевич. Из вас бы такой киллер вышел – загляденье! А вы по банкам стреляете.

– Ты говорил мне, что не любишь дилетантов, – ответил Школьников. – Я тоже. Я их терпеть не могу, если хочешь знать. Нет, я не говорю, что не способен убить человека. Каждый из нас на это способен при определенных обстоятельствах. Ревность, злоба, аффект.., угроза жизни, наконец. Но это все не то! При определенных обстоятельствах я мог бы, наверное, разобраться, почему барахлит двигатель моей машины, и устранить неисправность, но зачем мне это надо, когда есть сервисные центры и деньги на оплату их услуг? Если я начну сам убирать своих врагов, что будешь делать ты?

– Подаяние просить, – рассмеялся Караваев. – И все-таки, Владислав Андреевич, что мы будем делать с вашим племянником? Он меня действительно беспокоит, потому что…

– Я тебя понял, – перебил его Школьников. – Реальной угрозы пока нет, правда? То есть я имею в виду, что ты не можешь назвать мне имя и должность человека, который копает под Вадика, так? Так, так, не спорь. Если бы было по-другому, ты бы сразу сказал, а не разводил бы здесь теории, предположения всякие… Короче, если я тебя правильно понял, ты говоришь о необходимости принять кое-какие.., э.., профилактические меры. Так?

– Так, – согласился Караваев. На профилактические меры ему было плевать, но своей цели он достиг: старик забеспокоился. Сейчас он начнет волноваться, думать, предпринимать какие-то шаги и с каждым днем, с каждой минутой все сильнее раздражаться по поводу своего племянника. А тот, в свою очередь, заметив некоторые из предпринятых дядюшкой шагов, тоже начнет понемногу приходить в бешенство… А закончится все это вполне предсказуемо – именно так, как нужно Максу Караваеву.

– А раз так, – подытожил Школьников, – то можешь быть спокоен. Меры я приму. Ситуация пока что складывается такая, что меры нужно принимать не тебе, а мне. Ты согласен?

– Именно об этом я и хотел вас попросить, – сказал Караваев.

Школьников кивнул, поднял винчестер к плечу и припал щекой к прикладу. Быстро работая затвором, он один за другим расстрелял все оставшиеся в магазине винтовки патроны. Временно оглохнув, Караваев наблюдал за тем, как кувыркались в воздухе консервные банки. Крупнокалиберные пули выбивали длинные щепки из просмоленных шпал, оставляя продолговатые белые следы на темной, почти черной поверхности стены.

– Вот так, – сказал Школьников, кладя на сгиб руки дымящийся винчестер. На кирпичной стенке не осталось ни одной жестянки.

– Поставить? – спросил Караваев, кивая в ту сторону. – Будете еще стрелять?

– Хватит, пожалуй, – отказался Владислав Андреевич. – И вообще, Максик, тебе такая работа – мишени для меня устанавливать – не в уровень, как говорят наши меньшие братья. С этим, дружок, я уж как-нибудь сам справлюсь. Пойдем-ка в дом. Водки не предлагаю, поскольку ты за рулем, но квас у меня отменный. Хочешь квасу? Пошли, пошли. Отказа не приму. Отдохни, расслабься, тебе это не повредит.

Караваев не стал спорить. На ступеньках крыльца он остановился, обернулся и бросил долгий взгляд на испещренную следами пуль черную стену в дальнем углу двора.

* * *

В ванной Юрий первым делом стащил с себя заскорузлую от крови футболку, посмотрел на свет лампочки сквозь длинный разрез на спине и, огорченно вздохнув, комом швырнул футболку под раковину – отстирается, будет половая тряпка.

Джинсы у пояса тоже основательно пропитались кровью, но выкидывать их Юрий не стал, а замочил в холодной воде и оставил отмокать – авось не пропадут. После этого, кряхтя, шипя и неловко изгибаясь, он кое-как ополоснулся под краном, смыв с себя кровь, пот и грязь. Вода в тазу, где плавали джинсы, уже сделалась темно-красной, как вино, и Юрий подумал, что потерял чертовски много крови. Собственно, это и так было ясно: голова у него неприятно кружилась, а в глазах при каждом резком движении нехорошо темнело.

«Поспать бы сейчас, – подумал он. – Собственно, я ведь и собирался завалиться спать. Поесть поплотнее и завалиться, чтобы минуток этак через шестьсот проснуться нормальным человеком, а не доходягой, у которого темнеет в глазах при одной мысли о том, чтобы нагнуться. Чертов Айболит, разбередил душу со своей милицией…»

Юрий проработал в редакции уже достаточно долго для того, чтобы вникнуть в суть заключенного между всеми сотрудниками негласного договора: к милиции обращаться в самую последнюю очередь, когда станет очевидно, что иного выхода не существует. Это было соглашение банды самоубийц, но журналистов можно было понять. Во всяком случае, Юрий понимал их отлично. Когда ситуация складывается по-настоящему острая, толку от милиции чаще всего никакого, зато помешать в сложном журналистском расследовании милиция может в любой момент. Кроме того, в ходе этих расследований журналисты сами частенько переходили черту, отделяющую обыкновенное сумасбродство от уголовно наказуемых деяний.

Раздумывая о том, обращаться ему в милицию по поводу исчезновения Светлова или нет, Юрий представил свой разговор с дежурным офицером. Понимаете, скажет он дежурному, мы с журналистом Дмитрием Светловым поехали покупать наркотики… “Что-что вы поехали делать?” – спросит дежурный и полезет в стол за бланком протокола…

Была еще одна деталь, которая не позволяла Юрию сию минуту обратиться в милицию с заявлением о похищении Светлова: он не видел похищения, не видел, как угоняли редакционную машину. Он только предполагал, что на лестнице Светлова скрутили и увезли в неизвестном направлении на черной редакционной “каравелле”. Это предположение казалось ему наиболее соответствующим действительности, но ведь все могло случиться и по-другому, правда? Пусть с меньшей долей вероятности, но ведь могло же!

Юрий с кряхтеньем нагнулся, выдвинул нижний ящик шкафа и вынул оттуда чистые джинсы. О том, чтобы лечь спать, конечно же не могло быть и речи. “Видно, я и в самом деле потерял слишком много крови, – подумал Юрий, с трудом натягивая на себя джинсы. – Мне нужно было искать Светлова, а меня каким-то ветром занесло в травмопункт… И что, спрашивается, я теперь скажу Лидочке? Ну, оправдание-то у меня найдется: ранен, избит, безоружен и все такое. Но оправдание – оно и есть оправдание. Последнее оружие побежденных и тех, кто облажался. Победить меня не победили, но облажался я по полной программе. Ни Светлова, ни машины… Впрочем, есть еще таксист, который привез Дмитрия в этот притон. Номер его тачки я помню, а значит, обращаться в милицию рано. Я с ним сам поговорю, только сначала надо сообщить обо всем Мирону…"

Мироном сотрудники редакции за глаза называли главного редактора Игоря Миронова – того самого, который так поразил Юрия своей проницательностью при первом знакомстве. Мысль рассказать все Мирону, прежде чем предпринимать какие-то действия, была весьма здравой – пожалуй, первой здравой мыслью за все сегодняшнее утро. Мирон обладал великим даром как-то незаметно для окружающих улаживать конфликты, утрясать разнообразные острые ситуации и вообще выручать своих сотрудников из самых неожиданных бед. У него были обширнейшие связи, и Юрий – да и не он один, коли уж на то пошло, – не без оснований подозревал, что эти связи распространяются не только, что называется, вверх, в официальные круги, но и “вниз”, в круги не столь официальные, но не менее могущественные.

Мирон мог помочь если не делом, то хотя бы советом, так что начинать, пожалуй, действительно следовало с него. Юрий с сомнением покосился на телефон, глянул на часы – было без чего-то восемь – и решил, что придется ехать. Мирона наверняка еще нет в редакции, он прибудет на место минут через тридцать-сорок, а за это время Юрий и сам успеет туда добраться. Если же сидеть дома и ждать, чтобы переговорить с главным редактором по телефону, это будет пустой тратой времени: разговор-то все равно не телефонный, и Мирон непременно велит Юрию гнать в редакцию. Или приедет сюда сам, войдя в положение раненого…

Стараясь поменьше двигать плечом, Юрий натянул чистую рубашку, застегнулся и кое-как затолкал подол в джинсы. Порезанная лопатка ныла, как больной зуб. Действие медицинского спирта, который отжалел сердобольный хирург, потихоньку проходило, и Юрий никак не мог отделаться от мысли о начатой бутылке водки, что стояла на нижней полке холодильника. Анальгина в доме не водилось с тех пор, как умерла мама. Какое-то время Юрий еще хранил коробку с ее лекарствами, суеверно побаиваясь выбрасывать этот ненужный хлам, но потом все-таки решился. Таблетки пожелтели, срок годности истек уже пару лет назад, и потом, что это за реликвия такая – старые таблетки? В общем, никаких таблеток в квартире не было уже давно, а в тех редких случаях, когда Юрию требовалось обезболивающее или, скажем, лекарство от простуды, он прибегал к помощи “народной медицины”, излечиваясь от всех своих хворей стаканом водки, куда в исключительных случаях добавлял чайную ложку молотого перца.

Сейчас это лекарство не годилось. Разумеется, Мирон не поставил бы Юрию в вину то, что наутро после столь бурно проведенной ночи от него попахивает водкой, но лучше все-таки потерпеть. Человек, от которого в восемь утра разит свежим перегаром, – зрелище не из приятных. При виде подобных персонажей Юрию на ум всегда приходило слово “неудачник”, и ему очень не хотелось выглядеть таковым. “Хотя, – подумал он, – форма должна соответствовать содержанию. Сегодня я и вправду неудачник, так что нечего корчить из себя героя: все равно никто не поверит."

Труднее всего оказалось для него обуваться. В конце концов Юрий решил эту проблему, попросту засунув незавязанные шнурки внутрь кроссовок и кое-как загнав туда ноги. Покончив с этой трудоемкой операцией, он двинулся к дверям, но с полдороги вернулся, взял со стола бумажник, сигареты и зажигалку, рассовал это хозяйство по карманам и вышел наконец из квартиры.

По дороге к троллейбусной остановке у него сильно закружилась голова. Народ вокруг торопился на работу. Юрий представил себе, каково ему придется в переполненном троллейбусе, и стал ловить такси. Ему повезло: уже через пару минут он ухитрился схватить частника, который подбросил его до самой редакции, содрав, правда, с него три шкуры.

Выбравшись из салона старенького “форда”, Юрий со смутной надеждой оглядел стоянку перед подъездом редакции. Разумеется, черной “каравеллы” он здесь не обнаружил. Да и откуда ей было взяться?

– Надежда умирает последней, – пробормотал Юрий и вошел в подъезд.

Стоило ему выйти из лифта на шестом этаже, как на него коршуном спикировал Дергунов, которому, как всегда, необходимо было срочно куда-то ехать. Он вцепился Юрию в рукав – разумеется, в правый, раз уж у Юрия было повреждено именно правое плечо! – и дернул с такой силой, словно намеревался сделать из рубашки безрукавку. “Одно слово – Дергунов”, – подумал Юрий, стараясь не морщиться. Не морщиться оказалось трудно – боль была довольно сильной, и Юрию стоило больших усилий не навесить уважаемому Александру Федоровичу.

Вместо этого он вежливо высвободил рукав из цепких пальцев журналиста, пробормотал слова извинения и, отодвинув Дергунова с дороги, постучал в дверь шестьсот тринадцатой комнаты.

К счастью, Мирон уже был на месте. Он рявкнул “Войдите!” таким тоном, что Юрию стало ясно: несмотря на ранний час, главного редактора уже крепко достали. “Чудак, – подумал Юрий, толкая дверь, – ему кажется, что у него неприятности. Интересно, как он будет себя чувствовать после разговора со мной?"

В кабинете было полно народу – человек шесть или семь. Сосчитать их точнее Юрий не сумел: они все время перемещались, стараясь прорваться поближе к столу Мирона со своими неотложными делами, размахивали руками и адски шумели. При этом почти все курили, даже женщины. От всего этого гама, мельтешения и вони у Юрия основательно помутилось в голове, и он прислонился к дверному косяку. В его рукав немедленно вцепился неотвязный Дергунов. Рукав был левый, и Юрий решил до поры до времени не обращать на Дергунова внимания.

Утренняя запарка была в самом разгаре. Юрий только сейчас вспомнил, что сегодня день выхода газеты, и от души пожалел Мирона, у которого и без него хватало забот. Тем не менее главный редактор счел возможным уделить ему внимание.

– О! – воскликнул он тоном, не предвещавшим ничего хорошего. – Юрий свет Алексеевич! Опаздываете, мой друг, опаздываете! Дергунов из меня уже душу вынул.

– При всем моем уважении к твоей душе я должен напомнить, что меня ждут в Измайлово, – сварливо заявил Дергунов из-за плеча Юрия.

– А, вы уже встретились! – воскликнул Мирон, ни капельки не смутившись. – Ну так чего вы ждете? Отправляйтесь в свое Измайлово и возвращайтесь поскорее. Все, свободны!

– Минуточку, – сказал Юрий. – Игорь, надо поговорить.

– Что? – Мирон посмотрел на него отсутствующим взглядом. – Полюбуйся, – он обвел присутствующих широким жестом руки, в которой была зажата какая-то бумага, – полюбуйся на них. Все они хотят со мной поговорить, и никто не спрашивает, хочу ли я разговаривать с ними. Так что тебе придется занять очередь. А чтобы не терять даром времени и не присутствовать при серии скандалов в среде творческой интеллигенции, тебе лучше всего съездить с Сашей в Измайлово. О'кей?

– О'кей, – ответил за него Дергунов.

– Игорь, – с нажимом повторил Юрий, – нам надо поговорить.

Миронов поморщился, но в следующее мгновение в его глазах что-то мигнуло: он понял. Внимательно оглядев бледное, со свежей царапиной на щеке лицо Юрия, пластырь на правой руке и даже незашнурованные кроссовки, он тяжело вздохнул и сказал:

– Так… Прошу очистить помещение.

– А как же… – начал кто-то.

– Брысь, – непререкаемым тоном сказал Мирон. Журналисты стали неохотно покидать кабинет, слегка толкаясь, как овцы в загоне, и бросая на Юрия откровенно любопытные взгляды. Когда за последним из них закрылась дверь, Юрий отцепил от себя Дергунова – именно отцепил, как отцепляют приставший к одежде репей, – подошел к столу редактора и без приглашения опустился в кресло для посетителей.

Мирон не спешил начинать разговор, и только спустя несколько долгих секунд Юрий понял, в чем дело: у дверей все еще стоял Дергунов.

– Александр Федорович, – подозрительно мягко сказал Мирон, – в чем дело?

– Дело в том, что меня ждут в Измайлово, – все так же сварливо ответил Дергунов. – У меня там назначена встреча, на которую я опаздываю. Мне нужен автомобиль и, естественно, водитель.

– Черт, – огорченно сказал Мирон. – Что-то у меня в последнее время стало возникать много проблем с общением. Прямо косноязычие какое-то. К кому ни обращусь, никто меня не понимает. Саша, читай по губам: ВОН ОТСЮДА!

Последние слова были произнесены негромко, но с таким нажимом, что Дергунов молча исчез, обиженно поджав губы.

– Так, – сказал Мирон, обессиленно падая в кресло. – Утро, как всегда, начинается весело. Ну а ты чем обрадуешь? Только давай, если можно, покороче, а то сам видишь, что творится.

– Покороче так покороче, – не стал спорить Юрий. – Если в двух словах, то Светлова похитили, а машину угнали.

Мирон бросил на него озадаченный взгляд исподлобья, повернулся на сто восемьдесят градусов вместе с креслом и некоторое время смотрел из окна вниз, на автомобильную стоянку, словно хотел убедиться, что Юрий не врет.

– Оч хор, – убитым голосом сказал он, принимая исходное положение. – Господи, как я ненавижу эту работу! Ну хорошо. Я вижу, что покороче у нас не получится. Давай-ка подробненько: что, где, как и почему.

Юрий тряхнул головой, отгоняя тошноту, и рассказал все “подробненько”, стараясь не увлекаться деталями и предположениями. Изложив факты, он замолчал и устало прикрыл глаза.

Мирон молчал. Юрий немного подождал, сидя с закрытыми глазами, ничего не дождался и с усилием разлепил тяжелые, словно налитые свинцом веки. Главный редактор сидел напротив него, сильно подавшись вперед, и, часто моргая, разглядывал Юрия с выражением какого-то болезненного любопытства на лице. “Плохи мои дела, – подумал Юрий. – Сейчас он спросит, какого черта я приперся к нему, когда мое место на нарах, и будет совершенно прав."

– Обалдеть можно, – выдержав длинную паузу, сказал Мирон. – Значит, говоришь, ни Светлова, ни машины… И ты решил, что его насильно увезли на нашем микроавтобусе, так?

– Так.

– А тебе не приходило в голову, что все могло быть по-другому?

– Мне много чего приходило в голову, – устало сказал Юрий. – У меня сейчас не мозги, а салат оливье.

– Знакомое состояние, – сказал Мирон, снимая трубку с телефонного аппарата. – Ничего, это только первые сто лет тяжело, а потом привыкнешь… Я только не пойму, почему из всех возможных вариантов ты выбрал наименее вероятный.

– Мне он как раз показался наиболее вероятным, – ответил Юрий. Он не понимал, к чему этот спор о вариантах и вероятностях. Нужно было что-то срочно предпринимать, а Мирон вел себя так, словно ничего не произошло.

– Хороший ты парень, Юрий Алексеевич, – после очередной паузы сказал Мирон и быстро настучал на телефонном аппарате какой-то номер.

Конец произнесенной им фразы подчеркнуто повис в воздухе, как жирное многоточие. Юрий знал продолжение. С тех пор как он вернулся домой с войны и пытался наладить свою жизнь, ему приходилось слышать это буквально на каждом шагу. “Хороший ты парень, но дурак.” Он давно ждал, когда кто-нибудь из сотрудников редакции скажет ему это, и вот наконец дождался. А то, что Мирон не закончил фразу, ровным счетом ничего не значило: его тон был красноречивее любых слов.

Мирон молчал, слушая гудки в трубке. Потом лицо его ожило, он поднял кверху указательный палец и многозначительно уставился на Юрия. Левый угол его рта неудержимо полз кверху, перекашивая благообразную физиономию какой-то неопределенной ухмылкой. Потом, словно спохватившись, он торопливо ткнул пальцем в какую-то клавишу на телефонном аппарате. Безуспешно боровшийся с вызванной потерей крови дремотой Юрий вздрогнул от неожиданности, когда включилась селекторная связь.

– Слушаю, – раздался в кабинете знакомый голос.

Юрий сел ровнее. Дремоту как рукой сняло, глаза непроизвольно сузились, ладони мертвой хваткой вцепились в подлокотники кресла. Он даже забыл о боли в плече, пытаясь понять, что за чертовщина здесь творится. Перед тем как начать звонить, Мирон намекал на что-то, по его мнению, совершенно очевидное, но вот на что именно?

– Нет, это я тебя слушаю, Лжедмитрий, – обычным шутливым тоном сказал Мирон, глядя при этом на Юрия. – Ты куда пропал? Номер сегодня выходит, ты об этом помнишь? И кстати, ты не в курсе, куда подевался наш водитель вместе с машиной? Вы ведь, помнится, что-то такое вечером затевали…

– Ну, затевали, – с явной неохотой ответил Светлов. – Накрылась наша затея одним интересным местом… Я тебе потом расскажу. В общем, где Филатов, я не знаю, а машина стоит у меня под окнами. Он вчера ночью куда-то подался, а меня попросил позаботиться о машине.

Юрий, который уже в течение нескольких секунд смотрел в стол, заставил себя поднять глаза и увидел, что Мирон по-прежнему разглядывает его в упор, ухмыляясь теперь уже во весь рот, словно репетируя главную роль в ролике, рекламирующем зубную пасту. Веселья в этой ухмылке не было ни на грош, но она становилась все шире с каждым произнесенным Светловым словом.

– Ты машину-то пригони, – сказал Мирон. Было совершенно непонятно, как он ухитряется разговаривать, сохраняя на лице этот мертвенный оскал, но он ухитрялся, и голос его при этом звучал вполне естественно. – Меня Дергунов уже достал до самой селезенки: вынь да положь ему машину. Ну как всегда, в общем. Так что поспеши.

– Да пошел он на хер, твой Дергунов, – в совершенно несвойственной ему манере огрызнулся Дмитрий. – На такси пускай ездит, если его метро не устраивает. Слушай, Игорь, я устал как собака. Дай мне хотя бы пару часов на отдых, ладно? Потом поговорим, о'кей? Я тебе все объясню, только дай мне, Христа ради, выспаться.

В динамике громыхнуло, и пошли короткие гудки. Продолжая скалиться, как лошадиный череп, Мирон выключил селектор.

– О'кей, – сказал он, хотя Светлов уже не мог его слышать. – Обязательно поговорим, и ты мне обязательно все расскажешь… Ну, – повернулся он к Юрию, – так как же, Юрий ты мой Алексеевич? Я не спрашиваю, кто из вас врет, это и так ясно. Я спрашиваю, почему ты решил, что этого… – Он помолчал, подыскивая слово. – Почему ты решил, что его похитили? Он просто навалил полные штаны и дал деру. Вот как это звучит, если называть вещи своими именами. Я понимаю, что в воздушно-десантных войсках отношения между людьми строятся немного по-иному, но мы не десантники, а самые что ни на есть мирные люди, и у нас, к сожалению, бывает и такое…

Он с отвращением кивнул на телефон. Юрий тяжело встал, придерживаясь за ручки кресла.

– Ну, значит, все в порядке, – сказал он.

– Если можно так выразиться, – откликнулся Миронов. Он наконец перестал скалиться, но продолжал разглядывать Юрия, словно тот был амебой, занимающейся непотребством под микроскопом.

– Тогда я пошел, – продолжал Юрий.

– Куда? – с искренним интересом спросил Миронов.

– За машиной конечно.

– Э, нет. Так дело не пойдет. Машину наш Димочка сам пригонит, а ты пока остынь. А то еще наломаешь дров.

– Не наломаю. Мне сейчас только дрова и ломать…

– Да, выглядишь ты бледновато… А ну, повернись спиной!

– Зачем это?

– Затем, что я твой начальник и отдаю тебе прямой приказ. Повернись спиной! Ну вот, я так и знал. У тебя на рубашке пятно. Знаешь, на что оно похоже?

– Знаю, – вздохнул Юрий. – Наверное, повязка сбилась. Это Дергунов, дурак, чуть руку мне не оторвал.

– Дергунов не дурак, у него высшее образование, полученное, между прочим, на дневном отделении экурфака МГУ. Я знаю здесь одного дурака, но это не Дергунов. Крови много потерял?

– Граф Дракула был бы доволен, – сказал Юрий. – Так я пойду?

– Куда?

– Опять двадцать пять… Домой. Спать.

– Ответ правильный, – обрадовался главный редактор. – Знаешь, как у нас в универе говорили: если хочешь поработать, ляг, поспи, и все пройдет. Погоди-ка…

Он нырнул куда-то под стол, постучал там ящиками и вынырнул с бутылкой коньяку и двумя рюмками.

– Говорят, восстанавливает кровь, – пояснил он, разливая коньяк по рюмкам.

– А тебе-то зачем? – удивился Юрий, возвращаясь к столу.

– Как зачем? – еще больше удивился Мирон. – Кругом одни кровопийцы, на вас никакой крови не напасешься…

В коридоре Юрию повстречалась Лидочка. Она взглянула на него своими большими испуганными глазами и слегка приоткрыла рот, явно намереваясь что-то спросить. Юрий торопливо с ней поздоровался и нырнул в лифт раньше, чем Лидочка успела сформулировать свой вопрос.