Бывший депутат, бывший министр Александр Скворцов и его жена Раиса жили неподалеку, поэтому Богатырев, решив сэкономить на бензине, надумал сперва заехать к ним и лишь потом податься к Кабанову. Богатыреву пришлось довольно сильно удивиться. Ему-то казалось, что он Москву знает вдоль и поперек.

Да, на этой улице ему приходилось бывать с десяток раз, но он и предположить не мог, что так быстро могут возвести очень даже пристойный жилой дом в шесть этажей. В центре, где земля ценится на вес золота, могли бы возвести дом и повыше, но перед архитектором поставили задачу сделать так, чтобы дом не слишком бросался в глаза, если смотреть с улицы.

Знаки вокруг были расставлены так хитро, что не найдешь, где машину поставить.

Рискуя получить штраф, Герман оставил машину под фонарным столбом и выбрался на тротуар, недавно вымощенный цветной фигурной плиткой.

«Да, слуги народа живут куда лучше своих хозяев», – повторил расхожую фразу Герман, подходя к стальному ограждению.

Металлические прутья складывались в незамысловатый, но изящный узор.

«Заборчик невысокий, но черта с два перелезешь», – остро отточенные пики вонзались в вечерний воздух.

Богатырев честно обошел ограду по периметру.

Дом был построен совсем недавно с учетом последних московских реалий. Непреодолимая без приставной лестницы ограда, будка охранника, автоматические ворота, подземная стоянка, откуда лифт возносил жильцов привилегированного дома прямо к двери квартиры. За широкой остекленной дверью подъезда виднелась буйная экзотическая зелень и низкая стойка, за которой восседал вооруженный охранник-мордоворот.

«Крепость, да и только», – у ворот Герману не удалось обнаружить даже щитка переговорного устройства, через которое можно было бы напрямую пообщаться с жильцами квартир.

Чувствовалось, чужими в этом доме считают всех, кто не живет в нем, и чужих здесь не любят.

"Успел-таки Скворцов отхватить пару сотен квадратных метров в сказочном тереме, прежде чем его поперли из правительства. И чего человеку дома не сидится, снова в политику потянуло? Болезнь какая-то, что ли, – рассуждал Богатырев, идя вдоль металлического забора. – Телекамеры по периметру поставили, – машинально отмечал он, – и на доме возле подъезда телекамеры. Чего только страх с людьми не сделает? Думают, это им поможет. Если захотят кого-нибудь из них пришить, вмиг пришьют. Чем большими деньгами ты крутишь, чем большую власть имеешь, тем большие деньги вложат в твое убийство.

На каждый яд имеется противоядие, на каждую броню – свой бронебойный снаряд. Одни зарабатывают на охранных системах, другие – на подрывных устройствах. Получается, все при деле, все при деньгах – и бандиты, и бизнесмены, и охранники. Нет чтобы заключить джентльменское соглашение о взаимном ненападении. Вот дожили, вот дожили! – не переставал возмущаться Богатырев. – Даже песочниц и детских качелей во дворе не видно. То ли детей они не рожают, то ли боятся их на улицу вывести?

Нет, наверное, все-таки на крыше детская площадка есть. Не бывает дома без детей. Зачем тогда деньги зарабатывать, не для того же, чтобы потом оказаться самым богатым на кладбище?"

Выяснив для себя, что пробраться не то что в дом, а даже во двор для него нереально, Герман для очистки совести по номеру квартиры вычислил окна семьи Скворцовых.

"Красивые у них цветочки на балконе растут, – порадовался за людей Богатырев. – И навесик красивый, полосатый, как матрас. Небось мангал на балконе поставили, – предположил он, рассмотрев трубу-дымоход из красного кирпича. – Сидят по вечерам на воздухе, кофе попивают, шашлычки с коньячком…

Живи не хочу".

Прикрываясь полой пиджака, Герман снял несколько планов цифровой видеокамерой – балкончик, окна, въезд в подземную стоянку-гараж. Будку охранника снимать не стал, побоялся.

"Если надо Сереброву, – решил он, – сам приедет и посмотрит. Мне же мое лицо дорого нетронутым.

Сам Скворцов уже никто, но дом крутой, в нем пара действующих министров обязательно отыщется".

«Волгой», припаркованной в неположенном месте, никто, на счастье Богатырева, не заинтересовался.

Знаки здесь стояли большей частью для непосвященных и служили средством запугивания.

«Теперь навещу генерала Кабанова, и можно будет со спокойной совестью ехать отдыхать».

Жил генерал, как и двое его приятелей, в центре, в хорошем кирпичном доме, но гораздо скромнее. Даже стеклопакеты в окна не удосужился вставить, – такие вещи Богатырев отмечал с первого взгляда.

Старая дверь, ведущая в подъезд, древний кодовый замок, которому впору было справлять десятилетний юбилей. Три кнопки истерлись до такой степени, что набрать шифр можно было с первого раза. Небо над городом уже потемнело, окна квартиры Кабанова сияли ярким электрическим светом.

Богатырев знал, что Серебров больше всего ценит подробную информацию. Чтобы подступиться к женщине, нужно знать ее слабости, знать, каковы у нее отношения с мужем, с детьми, ленива она или, наоборот, «трудоголик», кто она в душе – хранительница домашнего очага или же светская львица.

Полнее всего о человеке может рассказать его квартира. Достаточно посмотреть, какие картины висят на стенах, чьи фотографии выставлены на всеобщее обозрение, какие журналы и газеты читают жильцы, каким цветом выкрашена гостиная, каким спальня.

Герман решил рискнуть, он вернулся к машине и не спеша переоделся, облачившись в затасканный синий халат с потертым шевроном на рукаве. На шевроне при желании еще можно было рассмотреть очертания строительного крана, проступающую надпись «Облмостстрой». Богатырев осмотрел дорогие ботинки и, зачерпнув тряпкой пыль, сбившуюся у бордюра, вымазал ею хорошо выделанную кожу.

«Брюки для ЖЭСовского электрика дороговаты», – пробормотал Герман.

Пришлось добавить пыли и на штанины. Он прихватил чемоданчик с инструментами из машины, взъерошил волосы, посмотревшись в зеркальце заднего вида. Теперь Герман выглядел так, как мог выглядеть электрик из ЖЭСа, про каких говорят: «в меру пьющий». Даже кнопки кодового замка нажимать не пришлось, он существовал как декорация, ручка поворачивалась свободно.

Нагло насвистывая, Герман проник в подъезд, взбирался по лестнице, осматриваясь. Сразу было видно, что живут в доме военные и их жены, привыкшие к гарнизонной жизни. На каждой площадке имелся планшет, заклеенный вырезками из популярных журналов. Наслоения оказывались фантастическими: вырезанный еще из старого «Огонька» Леонид Ильич соседствовал с трансатлантическим лайнером «Титаник» и ухмыляющимся Ди Капри. Имелась доска объявлений, большинство предложений которой касалось дачного садоводства и огородничества: предлагались для обмена рассада, семена, саженцы, а также две тонны навоза. Иногда на площадках встречались дорогие противовзломные металлические двери, оснащенные глазками телекамер. Часть квартир уже выкупило новое поколение граждан России. Герман Богатырев одинаково индифферентно относился и к заслуженным генералам, и к разбогатевшим молодым людям. Он философски считал, что каждый с течением времени занимает в жизни заранее отведенное ему место.

Сверился с листком бумаги:

«Квартира двадцать пять».

На выкрашенной под слоновую кость тяжелой двери красовалась латунная табличка, на которой гравер вывел: «Григорий Викторович Кабанов». Наверняка хозяину хотелось приписать еще «генерал-лейтенант», но все, что было связано с армией, ассоциировалось в мозгу генерала с военной тайной, а военную тайну дома не хранят, тем более на дверь не вывешивают.

«Деньги и внешний шик его мало интересуют», – решил Богатырев, разглядывая не очень плотно прилегающую к коробке дверь.

Из щелей пробивался яркий электрический свет.

«Дверь, как говорится, родная, стоит здесь от дня сотворения дома. Хозяин властен и тщеславен, предел его мечтаний – орден на грудь, звезды на погоны и мундир в эстетике дембельской парадки».

Герман нацепил на голову бейсбольную кепку с длинным козырьком и надел очки с плоскими стеклами. Ни близорукостью, ни дальнозоркостью он никогда не страдал, но очки меняют человеку лицо. Богатырев поставил чемоданчик на площадку, открыл крышку, распахнул дверцу электрического щитка, затем обошел все двери квартир на площадке – а было их пять – и во все позвонил, не дожидаясь, пока ему откроют.

– Прошу прощения, – сообщил он жильцам, – но сейчас придется отключить свет в квартирах.

– Сериал идет, – послышалось ему в ответ.

– Компьютер включен.

– Молоко ребенку греем.

Герман не смотрел ни на кого из людей, даже на генерала Кабанова, открывшего дверь. Он вскинул руку и властно произнес:

– Поэтому и предупреждаю, – и взглянул на часы. – Две минуты на подготовку.

– Долго хоть света не будет? – послышался женский голос.

– Время пошло. Там посмотрим.

Богатырев честно выждал две минуты, следя за секундной стрелкой, затем быстро выкрутил из-под счетчиков предохранители. Квартиры погрузились во мрак. Орудуя отвертками и плоскогубцами, Герман принялся ковыряться в щитке, вернее, делал вид, что ковыряется, а на самом деле лишь постукивал по корпусам счетчиков. Поскольку квартиры были большие, то и предохранителей стояло по три на каждую – так, чтобы можно было ремонтировать розетки, выключатели, люстры, не отключая свет во всей квартире.

– Порядок, ни у кого ни пленок, ни магнитов не нашел. И проводка у вас в порядке, хорошая, медная, не то что теперь – из алюминия делают. Чуть напряжение подскочило, сразу плавится.

Одну за другой Герман вкручивал пробки, и жители квартир, убедившись, что вновь приобщены к цивилизации при помощи электричества, захлопывали двери. Разговорчивый электрик больше никого не интересовал. Одну из пробок в счетчике квартиры генерала Кабанова Герман до конца не довернул.

– Готово! – крикнул он.

– Какое готово, – возмутился генерал, – если в двух комнатах свет не горит!

– А вы выключателями пощелкайте.

– Горел свет, – не сходя с порога, рявкнул Кабанов, – значит, и сейчас должен гореть.

– Черт его знает почему, но такое случается, – Герман выкрутил пробку, вытащил абсолютно целый предохранитель и пощелкал по нему ногтем. – Целый вроде. Сейчас проверим, – он вновь не докрутил предохранитель и как был, с отверткой в нагрудном кармане, с пассатижами в правой руке, двинулся в генеральскую квартиру. Даже генерал спасовал перед электриком, отступил на шаг, несмотря на то что в дом его приглашать не собирался.

Топая пыльными ботинками по ковру, Герман подошел к зеркалу в прихожей и щелкнул выключателем бра. Лампочка загорелась.

– Вот видите! А вы говорите, не горит.

– Здесь горит, – скривился Кабанов, – а в комнатах – нет.

– Откуда вы знаете? Вы же туда не заглядывали, – Богатырев поправил очки с залапанными стеклами.

– Супруга сказала.

– Что женщины в электричестве понимать могут, – махнул рукой Богатырев, – самим смотреть надо.

До этого он уже успел основательно познакомиться с прихожей.

"Генеральская жена – женщина аккуратная, – отметил он, – любит порядок, ни одного демисезонного пальто, а тем более зимнего на вешалке не видно, все в шкаф на лето убрано, в полиэтилен укутано. Из стенного шкафа легкий запах лаванды исходит – моль отпугивает. Мужики о моли редко когда вспоминают.

Мебель старая, еще в советское время купленная, еще гэдээровская, тогда последним писком моды была. Теперь такую разве что на свалке отыщешь. Обои дешевые, по три бакса за трубку, зато паркет совсем недавно циклевали, но отечественным лаком покрыли, значит, скоро стопчется".

Герман оказался в гостиной. Единственной стоящей вещью, в том смысле стоящей, что на нее хозяева должны были потратить много денег, являлся домашний кинотеатр: телевизор с большим экраном, высокие колонки, отдельный тюнер и видеомагнитофон. Стоял центр в углу, там, где в сельских домах вешают икону.

«Не сам купил, – тут же отметил для себя Богатырев, – небось друзья подарили или дочка приобрела. Нет, не дочка, если бы она, у нее бы в комнате и стоял».

В гостиную выглянула и хозяйка. Ольга, несмотря на свои сорок пять лет, выглядела вполне сносно, для генеральской жены конечно. Герману встречались и пострашнее.

– Здравствуйте, хозяйка, – звучно сказал Герман, отстраняя Раису и нагло заходя в спальню.

«Кровати стоят отдельно», – тут же отметил для себя он.

Возле каждой кровати имелась настольная лампа и тумбочка с набором прессы. Сразу можно было определить, кому какая тумбочка принадлежит: по стопке газет – генеральскую тумбочку и по женским журналам – генеральской жены. Дорогих журналов Герман не обнаружил, сплошь «Лизки» и «Здоровье».

Выключатель на генеральской лампе был абсолютно не затерт, в идеальном порядке, сразу видно, пользовались им редко, значит, на ночь генерал читать не любил, ложился и засыпал. А настольная лампа его жены оставляла желать лучшего: разболтанный выключатель, немного подгоревший от частого использования и яркой лампочки абажур.

Богатырев пощелкал кнопкой:

– В самом деле не горит. Что такое?

«Простыни у них дешевые, белье отечественное, без всякого выпендрежа, хотя и с претензией на кое-какую роскошь».

– Вам бы, хозяйка, выключатель заменить, искрит, – и, не дожидаясь согласия, Герман сделал доброе дело – открутил винтики, подогнул контакты, и разболтанная кнопка четко стала на место.

«Кабанов – осторожный человек, – окончательно решил для себя Герман, – в его квартире ничего предосудительного не найдешь, разве что генерал партийные документы прячет под матрасом».

– Где еще свет не горит?

– Вы сначала его тут сделайте.

– Нужно все проверить в комплексе.

– Не знаю, кажется, еще в комнате у дочери, – заволновалась Ольга.

Сам Кабанов тем временем уже вновь сидел возле телевизора, смотрел последние новости. Если бы электричество отключилось в зале, он бы в порошок стер электрика, не позволившего ему приобщиться к политическим событиям. Многих из людей, появлявшихся на экране, Кабанов знал лично, хотя сам в объективы камер попадал редко. Теперь же, в преддверии выборов, он как бы примерялся к телевизионному экрану, пытаясь представить себя среди высшего общества.

«Костюм новый справить надо, гражданский, – подумал он с тоской, – скажу Нестерову, это для дела надо, а не мне лично. Пусть раскошеливается».

Ольга провела Германа в комнату дочери. Самой Кристины дома не было. Богатырев щелкнул выключателем – свет не горел. Эта комната разительно отличалась от других. Здесь чувствовалась душа хозяйки. Книги по искусству, большая стопка модных дорогих журналов, наверняка купленных не за отцовские деньги.

«Один музыкальный центр у нее под штуку баксов стоит», – на глаз оценил Богатырев.

Стильная, довольно аскетичная мебель. Но помощника Сереброва трудно было провести, стоила она бешеных денег.

«Небось дочка отцу рассказывает, что полки из полированной сосны достались ей за копейки. У нее или ухажер богатый есть, или Нестеров ей деньжат подкидывает, чтобы генеральская дочка, когда надо, на отца воздействовала в нужном направлении».

Кристина порядок любила меньше матери, Богатырев за три минуты пребывания в ее комнате составил полное представление о гардеробе генеральской дочери. Белье Кристина предпочитала французское, верхнюю одежду – немецкую, дома же ходила в уже ношенной – итальянской. Музыку слушала американскую, если не считать классической.

Из общей обстановки комнаты сильно выбивалось старое немецкое фортепиано с бронзовыми подсвечниками и пожелтевшими от времени костяными клавишами. Иногда на нем играли, во всяком случае, на крышке инструмента лежала стопка нот.

«Боюсь, и к жене, и к дочери Сереброву подобраться будет сложно», – подумал Богатырев и сказал:

– Порядок, хозяйка, понял, в чем дело. Сейчас у вас свет появится везде.

– Это хорошо, – почти по-библейски ответила Ольга.

– Вы уж извините за беспокойство, – в затылок генералу сказал Богатырев.

Кабанов лишь хмыкнул, продолжая смотреть на телевизионный экран.

– Больше вас не побеспокою.

Запустив руку в щиток на площадке, он до конца ввернул предохранитель, и свет ярко вспыхнул во всей квартире.

– Порядок. Если что, в диспетчерскую звоните.

Проводка у вас хорошая, медная.

Дверь закрылась. Богатырев подхватил чемоданчик и взглянул на часы.

"Боже мой, – подумал он, – нормальные люди в это время отдыхают, телевизор смотрят, водку пьют, а я слоняюсь по заплеванным подъездам в грязном халате, электрика из себя изображаю. Знаю, что больше всего Сереброва обрадует – отдельно стоящие кровати. Если муж и жена спят отдельно, это о многом говорит. Хотя.., это может свидетельствовать и о том, что муж любит во сне пятку о пятку чесать…

Мне с ними детей не растить, пусть Серебров сам разбирается".

Герман с отвращением запихал в багажник «Волги» грязный халат и ящик с инструментами. Ботинки чистить не стал. По дороге домой заехал в гастроном, взял четвертинку водки. Пол-литровые и литровые бутылки он не любил, знал, что слабохарактерный, ему тяжело было что-нибудь оставлять на завтра, непременно выпивал всю бутылку за один присест. Потому и не держал в доме запас спиртного, кроме дорогих коньяков.

Герман был свято уверен в том, что Серебров уже выпил на ночь традиционные пятьдесят граммов коньяка и почитывает в постели какую-нибудь умную книжку или же, на худой конец, смотрит «продвинутый» фильм. Но дело обстояло совсем не так.

* * *

Серебров уже с головой втянулся в дело, порученное ему Геннадием Павловичем, и в тот самый момент, когда Герман уже отдыхал, он находился в дороге, подъезжал к судебному моргу.

Дежурный патологоанатом, уже собиравшийся через полчаса сдать морг охраннику, получил странный звонок от своего начальника:

– Иван Петрович, сейчас к тебе человек приедет.

Ты для него никаких тайн не делай, он по делу работает. Все расскажи. Дождись его обязательно. Это не просьба, это приказ.

Патологоанатом Иван Петрович в мыслях пожелал себе лишь одного, чтобы этот некто, так милый его начальнику, приехал как можно быстрее и как можно скорее смотался, потому как медик собирался провести вечер в компании друзей, поиграть в карты. Еще больше патологоанатом удивился, когда в морг через пять минут после звонка доставили и одежду убитого.

За первым звонком последовал второй, от начальника рангом пониже, но все равно слишком высокого, чтобы ему можно было отказать:

– Иван Петрович, дальняя родственница утонувшего парня просила разрешения на него взглянуть, ты уж ей не препятствуй, дождись ее прихода… Я понимаю, что это нарушение, но криминала в нем нет.

Если потом тебя будут спрашивать о ней, ты особо не распространяйся.

О прибытии Сереброва в морг были оповещены все – и дежуривший на входе милиционер, и сторож, поэтому вовнутрь он попал беспрепятственно.

– Здравствуйте, Иван Петрович, – мягко проговорил Серебров, протягивая патологоанатому руку.

Тот, привыкший, что посетители, испытывая чувство брезгливости к представителю такой профессии, редко здороваются с ним за руку, с охотой пожал ладонь гостя. Медик надеялся услышать имя и отчество прибывшего, но Серебров промолчал. Если бы патологоанатом не работал в милицейской системе, мог бы обидеться, но такое случалось и раньше. Если человек получал информацию благодаря рекомендации начальства, по телефонному звонку, а не официально, то у него вполне могло и не быть имени.

«Лучше уж так, так честнее, – подумал патологоанатом. – А мог бы и назваться Иваном Ивановичем, как делают дураки».

– Не стану вас долго задерживать, лишь по делу.

– Морг – не то место, где люди любят поторчать, – улыбнулся Иван Петрович.

– Вам парня сегодня привезли, молодого, утопленника. На него взглянуть надо.

Других утопленников в морге не было, лишь поступивший сегодня Николай.

– Любопытный, случай, – сказал патологоанатом, подводя Сереброва к металлическому столу с трупом, прикрытым пожелтевшей от частых стирок простынею.

Рядом на стойке с инструментами стоял черный пакет, в котором лежала одежда убитого. На памяти Ивана Петровича это был единственный случай, когда по чьей-то просьбе прямо в морг доставляли и вещественные доказательства по делу об убийстве. Патологоанатом не привык задавать лишних вопросов: раз человек пришел, значит, ему надо; если начальство позвонило, то человеку по должности положено знать результаты вскрытия, – Пожалуйста, – Иван Петрович гостеприимно указал на стол с трупом, – хотели бы посмотреть?

Или удовольствуетесь отчетом о вскрытии?

Серебров кивнул:

– Взгляну.

Патологоанатом отвернул простыню, обнажив мертвеца до пояса, и отступил в сторону, чтобы гость мог его как следует рассмотреть. Серебров всматривался в мускулистое тело, в искаженное смертельной гримасой лицо любовника женщины, с которой ему еще предстояло познакомиться. Волосы покойника хоть высохли, но оставались сбитыми в космы.

– От чего наступила смерть? – тихо спросил Сергей Владимирович.

– Утопление.

Взгляд Сереброва скользнул на содранную кожу запястий:

– Ему связали руки веревкой?

– Да-да, веревкой. Ее отдали на экспертизу.

С одеждой же можете познакомиться, если, конечно, она вас заинтересует.

Серебров присел, разглядывая небольшую татуировку на правом предплечье. Он не был большим знатоком этого жанра изобразительного искусства.

– Что-нибудь уголовное? – поинтересовался он.

– Нет, такой татуировки вы не найдете ни в одном справочнике по криминалистике. Она сделана хорошим художником, в салоне.

– Что-нибудь конкретное? Принадлежность к секте? Любитель определенного направления в музыке?

– Даже не знаю, – проводя мизинцем по венку с вписанной в него буквой "N", отвечал патологоанатом. – Возможно, это инициал возлюбленной.

– Как давно сделана татуировка?

– Лет десять тому назад.

– Неужели в конце восьмидесятых – начале девяностых уже делали цветную татуировку? – изумился Серебров.

– Ее подновляли лет пять тому назад, тогда и ввели красный цвет.

Сергей Владимирович достал блокнотик и тонко отточенным карандашом перерисовал татуировку.

Вздохнув, Серебров извлек из кармана частую расческу. В нерешительности занес ее над головой покойного.

– Что вы, зачем же? У нас свой гребень есть, специально для мертвецов держим.

Иван Петрович предложил Сереброву пластиковый гребень с редкими зубьями.

– Как, по-вашему, – расчесывая волосы мертвецу, интересовался Серебров, – он носил челку зачесанной назад?

– Определенно, – подтвердил Иван Петрович, – иначе бы она ему падала на глаза. И наверняка фиксировал ее гелем или лаком для волос, хотя его следов я не обнаружил.

– Да, наверное, прическа выглядела именно так, – Серебров зачесал густой чуб Николаю к темечку и отступил на шаг, чтобы полюбоваться проделанной работой.

– Он не был гомосексуалистом?

– Во всяком случае, не был пассивным гомосексуалистом. – Патологоанатом привык отвечать на вопросы четко, не оставляя места для домыслов.

– У него вид несколько педерастический, – тоном врача, ставившего диагноз, сказал Серебров и отвернул простыню до колен.

– Возможно, бисексуал, – согласился патологоанатом. – Еще могу вам сказать, что последнюю близость он имел за несколько часов до гибели, и произошло это с женщиной.

Серебров с уважением посмотрел на Ивана Петровича, тот свое дело знал туго.

– Пара перчаток у вас найдется? Не хотелось бы перебирать одежду голыми руками.

Натянув тонкие хирургические перчатки, Серебров разложил на свободном металлическом столе одежду Николая.

«Пестро и довольно безвкусно», – решил он, рассматривая рубашку, узкие, наверняка плотно облегавшие при жизни бедра Николая, джинсы.

Больше всего Сереброву не понравились белые носки. Из всего гардероба покойного он мог согласиться с парой туфель, добротных, итальянских, на тонкой подошве.

– Можете прикрыть его.

– Хорошо.

Простыня легла на лицо Николаю.

Серебров уже готов был уйти, когда в гулком коридоре, ведущем к моргу, раздалось цоканье женских каблучков.

– Вы кого-то ждете? – быстро поинтересовался Серебров, ставя черный пакет с одеждой на стойку.

Быстро оценив ситуацию, патологоанатом решил сказать Сереброву правду. Человек, попросивший допустить в помещение морга женщину, по званию был ниже просившего за Сереброва, а субординацию Иван Петрович соблюдал свято, потому и выдал то, о чем его просили не говорить:

– Родственница…

– К нему? – спросил Серебров на этот раз очень тихо, чтобы его не услышали в коридоре.

– К нему.

Цокот каблучков послышался возле самой двери.

Когда Станислава вошла в помещение морга, Серебров уже стоял спиной к ней, облаченный в белый халат, он склонился над телом бомжа, из груди которого торчал кухонный нож.

– Здравствуйте, – неуверенно произнесла Станислава, – вы Иван Петрович?

– Я, – согласился патологоанатом.

– Мне сказали, я могу…

– Конечно, меня предупредили.

От запахов, царивших в помещении, у Станиславы перехватывало дыхание. Она держала у лица белый надушенный платочек, но это мало помогало.

– Я родственница, – еще более неуверенно произнесла женщина.

Патологоанатом пожал плечами и подвел ее к металлическому столу. Простыня, как и в первый раз, он отвернул лишь до пояса.

Станислава негромко вскрикнула, на глазах ее выступили слезы. Тут же платочком она промокнула их.

– Я могу вас оставить?

– Да, пожалуйста.

– Стул, если хотите.

Иван Петрович принес винтовой табурет, поднял его так, чтобы Станислава могла удобно устроиться на нем, и отошел в угол. Скрестив на груди руки, он наблюдал за женщиной. Нестерова нервно обернулась. Патологоанатом, перехватив ее взгляд, отвернулся и стал перебирать блестящие инструменты на полке.

– Милый мой… – манерно зашептала женщина, проводя кончиками пальцев по аккуратно расчесанным волосам мертвеца, – это случилось с тобой из-за меня.

Станислава в этот момент нравилась себе. Причастность к смерти всегда возвышает человека в собственных глазах. Манекенщица казалась себе благородной, любящей, она вела себя как на подиуме, словно на нее смотрели десятки глаз. Медленно наклонилась и, задержав дыхание, коротко поцеловала мертвеца в ледяные губы, оживив их синеву двумя красными пятнышками помады.

– Мы многого с тобой не успели… – она брезгливо прикоснулась к руке покойника и, не оборачиваясь, поинтересовалась:

– Он не сильно мучился?

– Как всегда.., при утоплении, – бесстрастно ответил Иван Петрович.

– Бедный! – картинно прошептала Станислава, перебирая холодные, одеревеневшие пальцы покойника.

Серебров в белом халате органично вписался в интерьер анатомического зала. Признаков жизни он подавал не больше, чем мертвый Николай, при этом пристально следил за Станиславой, наблюдая за ее отражением в стеклянном шкафу.

Женщина, уже возвысившись в собственных глазах, ощутив свое благородство, поднялась и гордо вскинула голову.

– Можете закрывать, – предложила она Ивану Петровичу, который молил Всевышнего лишь об одном – чтобы гости мертвеца поскорее разошлись и он мог спокойно отправиться играть в карты с друзьями.

– Рад был помочь.

– Да-да, – рассеянно произнесла Станислава, прикладывая платок на этот раз уже к сухим глазам.

Манекенщица протянула патологоанатому деньги.

– Возьмите.

– Нет, что вы…

– Возьмите.

– Не положено, я на службе, – Иван Петрович силой вернул купюру Нестеровой.

Станислава окончательно вошла в роль убитой горем женщины, неровно ступая, всхлипывая, с трудом добралась до двери.

– Вас проводить?

– Нет, спасибо. Я сильная, – и каблучки вновь застучали по кафельным плиткам коридора судебного морга.

– Дорогая штучка, – только и выдохнул Иван Петрович.

– Согласен, – ответил Серебров, освобождаясь от белого халата и стаскивая резиновые перчатки.

– Самовлюбленная особа, – не удержался от комментария патологоанатом.

– Что ж, я думаю, ему не повезло именно из-за этой дамы. Спасибо вам, – Серебров крепко пожал руку патологоанатому и покинул морг.

Из-за стеклянной двери он наблюдал за тем, как Станислава садится в машину, как уезжает.

«Она непременно придет на похороны. Нестерова из тех людей, кто любит играть главные роли в трагедиях. Наверное, уже не первый раз ее любовники отправляются на тот свет, и это возбуждает ее, заставляет вновь идти на близость. Муженек у нее тоже подарок, у него с психикой, в смысле секса, не все в порядке. Вместо того чтобы дать жене один раз хорошую выволочку или бросить ее, он убивает любовников. Ну и работенку подсунул мне Геннадий Павлович! Не удивлюсь, если и двое других – генерал с бывшим депутатом – тоже ходят со съехавшей крышей».