В далеком школьном прошлом ученик Смехова, а теперь полковник ФСБ Сергей Борисович Комов уже четвертый год жил в новом ведомственном доме. Кирпичная двенадцатиэтажная башня стояла у станции метро неподалеку от Садового кольца. Каждое утро Сергей Борисович уезжал на службу и возвращался лишь поздно вечером. Иногда его не было дома подолгу. Это значило, что Сергей Борисович отбыл в командировку.

Раздосадованный и злой, полковник Комов в девятом часу вечера вышел из машины, взял в левую руку портфель и не торопясь направился к подъезду своего дома. Он поприветствовал мужчину, курившего на стоянке и вслух рассуждавшего о достоинствах новой иномарки, лишь сегодня появившейся у престижного дома, набрал код подъезда. Железная дверь открылась, и полковник Комов вошел в ярко освещенный вестибюль, направился к почтовому ящику. Он знал, что почту никто из домашних не брал, ибо жена с детьми на выходные уехала за город, на дачу.

Полковник чертыхнулся, за связкой ключей пришлось лезть в портфель. В ящике лежали газеты, за ними было что-то плотное. Сергей Борисович насторожился. Пачку газет переложил в левую руку, правой потянулся за.., видеокассетой.

«Странно.., ее и в прорезь не просунешь, – подумал Сергей Борисович, – кто-то открывал ящик ключом».

Он взял кассету, осмотрел. Никаких надписей не было. Запер почтовый ящик, вызвал лифт, и кабинка вознесла его на одиннадцатый этаж. До самой двери квартиры полковник тупо смотрел на видеокассету.

«Что это? Кто положил, зачем?» – спрашивал сам себя Сергей Борисович, морща лоб и кривя губы.

В свои сорок два года Сергей Борисович выглядел молодо, лет на тридцать пять, не больше. Он не имел вредных привычек, выпивал, как все мужчины, но редко, по большим праздникам и в хорошей компании. Но самое главное, Сергей Борисович чувствовал меру, всегда мог заставить себя остановиться – две-три рюмки водки и бокал вина, не более того. В управлении над ним подшучивали, мол, Комов собирается прожить не меньше ста двадцати лет.

Квартира встретила хозяина тишиной. Оставив портфель в прихожей, он прошел в гостиную. Комов включил видеомагнитофон пультом дистанционного управления, вставил кассету.

«Ну и что там?..»

Он нажал кнопку на втором пульте, услышал свой голос и вздрогнул. Экран еще оставался темным, а голос уже лился из динамиков:

«Какой же ты хорошенький! А ну-ка, поворотись, стань боком, руки подними…»

Комов похолодел, пот мгновенно выступил на лбу, пальцы сжались в кулаки, ладони сделались липкими от пота.

Экран вспыхнул. Изображение было черно-белым, несколько размытым. Большая кровать в маленькой комнате с плотно задернутыми тяжелыми шторами, включенный торшер. На краю кровати мальчишка и он, Сергей Борисович Комов, еще в брюках, но уже босиком, без рубашки. Мускулистый торс. Мальчишка лет одиннадцати.

"…как, говоришь, тебя зовут? – строго и в то же время сладко спрашивал Комов у мальчишки.

– Андрей.

– Давай, Андрюша, с тобой поиграем…" Комов сел, продолжая смотреть на экран телевизора.

– Сука! – прошептал он. – Гнусная Тварь! Я же тебя предупреждал! – эти слова относились не к мальчику, который на экране телевизора расстегивал брюки Сергею Борисовичу. Эти слова адресовались совершенно другому человеку.

Комов вскочил с дивана, схватил пульт, убрал звук и досмотрел десятиминутную красноречивую запись. Когда экран погас, Сергей Борисович был вне себя от ярости.

– Стой, соберись, не пори горячку, успокойся, – сам себе бормотал полковник Комов.

Но остановиться он не мог, метался по квартире, не находя себе места.

– Будьте вы все прокляты, подонки и мерзавцы! Я вас всех уничтожу, вы все покойники! Я вас до пятого колена истреблю!

У полковника ФСБ случилась самая настоящая истерика. Если бы сейчас в квартире появилась жена или дочь, они испугались бы до смерти. Отца и мужа в подобном состоянии им видеть не приходилось. Обычно Сергей Борисович был спокойным, выдержанным, тактичным и вежливым. Он никогда даже голос не повышал ни в семье, ни на службе, коллеги считали его предельно выдержанным и крайне собранным человеком.

Но сейчас Комов вышел из себя.

– Господи, надо же такому случиться! Я, стреляный воробей, и так попался, как последний придурок, как уличный торговец! Меня сделали как лоха. Соберись же, – уговаривал себя Сергей Борисович.

Наконец он сел и вспомнил инструкцию, которую дают американским летчикам и которую они должны выполнить, когда окажутся в критической ситуации. Надо вспомнить молитвы, прочесть их, затем вспомнить телефонные номера знакомых и их адреса. Это успокоит, поможет прийти в себя, сосредоточиться. Но спроси сейчас у полковника номер домашнего и служебного телефонов, он не смог бы их назвать.

Лишь через час Комов сумел сосредоточиться. Лицо его все еще покрывали красные пятна, руки дрожали, но взгляд стал осмысленным и твердым. Он вышел на кухню, открыл холодильник, взял начатую бутылку водки, вылил ее в высокий стакан и в два приема выпил. Пожевал кусочек сыра.

«Ну и дела! Так вляпаться! Это все.., конец карьере, смерть всем моим стремлениям. Это значит, я у них на крючке. Но кто мог сделать такое? Если кассета оказалась у меня, значит, еще не все кончено. Если бы со мной просто хотели расправиться, кассета оказалась бы у начальства, и я бы смотрел ее не у себя дома, а в кабинете у директора. Значит, со мной хотят поговорить, а это означает, что у меня есть время. Возможно, его немного, но оно есть. Мальчик Андрюша… Это произошло полгода назад… Почему ее так долго держали? Значит, они не торопятся. Судя по записи, работал профессионал, изображение качественное, все снято достаточно четко. Теперь меня начнут шантажировать. А что я…» – продумать свои дальнейшие действия не дал телефонный звонок.

От него Комов вздрогнул. Трубка телефона лежала в прихожей, звонок был негромким, словно из-под земли. Сергей Борисович торопливо схватил трубку, прижал к уху.

– Сергей Борисович? – услышал он незнакомый мужской голос.

– Да, я, – выдохнул в трубку Комов.

– Очень приятно, – внятно произнес мужчина, чеканя каждый звук. – Как вам фильм?

– Кто говорит?

– Вы не ответили на вопрос.

– Кто это?

– Вы получили кассету, неужели вы ее еще не посмотрели? Молчите, значит, посмотрели. Прекрасное качество, хорошая запись, – мужчина говорил четко, голос Комову был незнаком. – В вашем почтовом ящике сейчас лежит записка. Спуститесь, возьмите ее, прочтите, подумайте. А затем я с вами поговорю.

– Кто вы? – нервно выкрикнул Комов. Но в ответ раздались гудки.

Полковник ФСБ определил, что звонили из телефонного автомата.

«Мерзавцы! Подонки!» – Комов выбежал на площадку, даже не закрыв дверь. Он нервно вдавливал кнопку лифта, но только в кабине вспомнил, что забыл ключи от квартиры и почтового ящика. Спустился на первый этаж, подбежал к ящику и вырвал дверцу. Если бы сейчас кто-нибудь из соседей увидел всегда выдержанного и спокойного Сергея Борисовича, наверняка подумал бы, что мужчина сошел с ума.

В ящике лежал конверт. Во многих фирмах именно в таких конвертах сотрудникам выдают зарплату. Не прикрыв ящик с поломанным замком, Комов бросился к лифту. В кабине дрожащими руками извлек из конверта втрое сложенный лист белой бумаги. А когда прочел набранный на компьютере текст, с остервенением скомкал лист и, держа его в руке, вошел в свою квартиру.

Там уже вовсю трезвонил телефон. Комов, пошатываясь, схватил трубку, прижал ее к уху.

– Дорогой, добрый вечер! Как ты? – услышал он голос жены. Комов в ответ только чертыхнулся.

– Что случилось, Сереженька? – испуганно спросила супруга.

– Не твое дело.

– У тебя неприятности? – нервничала жена.

– Да, у меня неприятности, и очень крупные.

– Мы приедем.

– Нет, – рявкнул Комов, – сидите на даче!

– Ты к нам приедешь? , – Нет! – опять крикнул Комов и отключил телефон.

«Нашла время звонить, дура! Идиотка!» Скомканный в шарик лист бумаги жег ладонь, словно это был уголь, выхваченный из костра.

– Да, попался, – стоя перед зеркалом в прихожей и глядя на искаженное страхом и злостью лицо, на перекошенный рот, шептал Сергей Борисович Комов. – Я мог ожидать всего, но такой поворот мне даже в голову не мог прийти.

Комов еще раз прочел несколько предложений на смятом листе бумаги, изорвал его на мелкие клочки, высыпал в пепельницу и дрожащими пальцами зажег спичку.

Он смотрел, как огонь съедает бумагу, превращая слова в серый пепел. В квартире запахло горелой бумагой. Комов стоял у стола, смотрел в окно на вечерний город. Ему хотелось распахнуть окно и в один миг развязать все узлы, ступить на подоконник, зажмурить глаза и, оттолкнувшись, полететь вниз – на асфальт, на автомобиль – разбиться в лепешку. Но это была секундная слабость, охватившая полковника. Он отшатнулся от окна, сжал кулаки.

«Они знают, что я на это не пойду, они меня неплохо изучили. Они меня вели, шли по моему следу, отслеживали каждый шаг. Возможно, у них есть и другие записи. Господи, как низко я пал! Теперь я принадлежу им, они могут со мной делать все, что угодно, все, что захотят. Они могут вить из меня веревки, они, сволочи, знают, что я должен получить генеральскую звезду, поэтому и выбрали удобный момент – ударить побольнее, чтобы заставить меня стать сговорчивым и принять их условия. Но я не так глуп. Я люблю жизнь, я умею бороться. Они у меня еще потанцуют на углях, они узнают, что такое Комов, им меня не сломать!»

Комов попытался успокоиться, и это ему почти удалось. Он досчитал до тысячи, вспомнил десятка три телефонных номеров и уже был в состоянии более или менее трезво оценивать ситуацию.

«Пока от меня ничего не требуют. Лишь поставили в известность, дали время оценить ситуацию. Что они меня могут заставить делать? Все, что угодно. Если кассета станет достоянием гласности, на моей карьере, на моей жизни будет поставлена жирная точка, контора мне этого не простит. Если бы на кассете я был не с мальчиком, а с проститутками – совсем другое дело. Но дети – это слишком. Чистюли из конторы мне не простят, скажут, что я дискредитирую звание чекиста, что я грязный подонок, извращенец и таким, как я, в конторе нет места. И меня уберут, в лучшем случае уберут тихо. А могут устроить показательную акцию, сожрут с потрохами, а кассету станут показывать молодым офицерам при приеме на службу. Вот, Комов, ты и допрыгался. А кто во всем виноват?» – и полковник ФСБ Комов, как любой человек, слабый и жалкий, вместо того чтобы во всем винить себя, стал искать виновных на стороне, вспоминая свою жизнь, вспоминая историю своего падения. – ., Средняя школа, седьмой класс. Именно тогда молодой учитель физкультуры Викентий Федорович Смехов изнасиловал его в раздевалке школьного спортзала. Странно, но четырнадцатилетнему Комову понравилось. Школьник никому не рассказал об этом случае, а потом и сам подыгрывал учителю, провоцировал его.

Противоестественная близость повторялась, и теперь, спустя десятилетия, именно бывший школьный учитель физкультуры, зная, где служит его ученик, поставлял полковнику-педофилу мальчиков.

«Старый мерзавец! Извращенец и подонок! Это ты во всем виноват, ты сбил меня с правильной дороги! Ты сделал меня таким, и вот результат», – Комов схватил топорик для отбивания мяса и принялся им кромсать кассету.

Летели осколки пластмассы, рвалась и мялась магнитная лента, а Комов бил и бил по ненавистной кассете. В конце концов ему стало немного легче, словно вещественные доказательства его падения исчезли навсегда. Хоть полковник и выпил больше стакана водки, но абсолютно не опьянел.

Теперь он действовал спокойно и методично, появились четкость мысли, уверенность в себе. Комов спустился вниз, сел в машину, повернул ключ в замке зажигания, и автомобиль, плавно развернувшись, выехал со двора. Гаишник возник на дороге неожиданно, в тот момент, когда полковник ФСБ проскочил на красный. Молодой сержант выбежал на дорогу, жезлом указывая, чтобы Комов остановился. Но полковник лишь засмеялся, вдавливая педаль газа, его «Опель Вектра» помчался, обгоняя одну машину за другой. Гаишник по рации сообщил коллегам модель и цвет машины нарушителя, номер в спешке не рассмотрел. Через два перекрестка полковника остановила патрульная машина. Комов из автомобиля не выходил, он вытащил из внутреннего кармана пиджака служебное удостоверение и, слегка опустив боковое стекло, показал его офицеру. Гаишник был зол и настроен отнюдь не миролюбиво.

– Что случилось, лейтенант? Я полковник ФСБ, – надсадно произнес Комов.

Лейтенант изучил удостоверение, посмотрел сначала на фотографию, затем на бледное лицо водителя.

– Товарищ полковник. Вы проехали на красный сигнал светофора.

– Знаю. Почему вы так смотрите на меня, что, мое лицо не соответствует фотографии?

– Может, вам нужна помощь?

– Ваша помощь мне не нужна, я на службе, выполняю задание.

– Постарайтесь не нарушать.

Лейтенант отдал документы. Два вооруженных автоматами гаишника, облаченные в громоздкие бронежилеты, отошли от машины. «Опель» рванул с места. Лейтенант приложил палец к виску и повертел им:

– Псих.

– Может, стоило его задержать?

– Ты хочешь неприятностей, Сашка? А я не хочу, мне через два дня в отпуск. Я уже один раз нарвался, задержал пьяного генерала, потом сам был не рад, чуть погоны не сорвали. Есть клиенты, которых лучше не трогать.

Лейтенант сел в машину и оповестил посты, что нарушитель – владелец «Опеля» – полковник ФСБ.

* * *

Вот уже который день пошел, как генерал Потапчук словно сквозь землю провалился – ни звонка, ни сообщения на пейджер. Один раз Глеб рискнул позвонить генералу на мобильник. Нужно же было, в конце концов, узнать, что накопали аналитики из ФСБ. Но очень сексуальный женский голос сообщил Глебу, чтобы он связался с абонентским ящиком для голосовых сообщений.

Не дожидаясь гудка под запись сообщения, Сиверов отключил трубку. Он стоял на тротуаре. Город прямо-таки дышал весной – впервые не только хорошо подсохший, но и вымытый после зимы асфальт, голые, блестящие ветки деревьев. Вот-вот и забурлят соки, набухнут почки и ярко вспыхнет в солнечных лучах первая зелень.

Солнце слепило глаза. Сиверов прикрыл веки и ощутил – невозможно понять, что сейчас – лето или весна, где ты – в России или в Испании. Неподвижный воздух и горячие солнечные лучи.

«Что ж, если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе, – усмехнулся Глеб. – Об академике Смоленском мне известно не так уж много, но и Федор Филиппович вряд ли раздобудет что-нибудь стоящее. Генерал попытается нырнуть вглубь, получить закрытые сведения. Но как бы ни всесильно было ФСБ, многое остается недоступным и для него. Расцвет научной деятельности Смоленского пришелся на восьмидесятые годы, когда еще не существовало централизованных компьютерных баз информации, данные лежат и пылятся где-нибудь в подвале в папке с грифом „Секретно“, попробуй доберись до них. Лишь сам академик Смоленский и его помощники могли бы подсказать, где их искать. Если принять за данность, что академика убили в связи с его научной деятельностью, то убийцы заинтересовались вначале открытыми данными и лишь потом попытались выйти на закрытые разработки. Значит, я должен пойти тем же путем».

Когда дело касалось компьютерных поисков, Сиверов редко пользовался персоналкой, стоявшей у него в углу комнаты, хотя и выходил в Интернет через мобильный телефон. Как ни маскируйся, при желании всегда можно отследить, откуда ведутся поиски, а направленность информации подскажет, что именно интересует человека. Сиверов старался оставлять поменьше следов; возможно, именно это и позволяло ему так долго держаться на плаву.

«Если в деле Смоленского задействованы сейчас ФСБ, ГРУ, Уголовный розыск, то наверняка отслеживаются все частные запросы по компьютерным сетям с упоминанием имени Смоленского».

Сиверов избрал самый надежный способ сохранить инкогнито. Он спустился в метро и вышел на поверхность в новом районе. Долго искать ему не пришлось, компьютерный клуб располагался неподалеку от станции на первом этаже жилого дома. Длинное, узкое помещение, сплошь заставленное столами, множество мерцающих экранов. У входа за стойкой сидела миловидная девушка, на голове у нее покоились огромные наушники. Она в такт музыке барабанила ногтями по пластику стола.

Глеб облокотился на стойку и, сдвинув солнцезащитные очки на лоб, с улыбкой посмотрел на девушку. Та сбросила наушники на шею и улыбнулась в ответ.

– Свободные машины есть? – поинтересовался Глеб.

– Целых три штуки.

– С меня хватит и одной, Со слов Глеба девушка записала его данные, естественно имеющие мало общего с действительностью, приняла оплату за первый час работы и назвала номер столика, а затем вновь погрузилась в мир музыки.

Зал компьютерного клуба заполняли подростки. В каждом компьютере шла своя жизнь. Сиверов почувствовал себя сильно отставшим от жизни. Компьютерными играми он перестал интересоваться уже лет пять назад. Из колонок неслись душераздирающие крики, выстрелы, электронная музыка. Игры по сети – увлекательное занятие. Подростки даже не смотрели по сторонам: некогда, зазеваешься – и твой герой лишится жизни.

Глеб пробирался среди этого бедлама к своему компьютеру. Тот стоял в самом дальнем углу зала. Маленький стол, даже локти на нем не разместишь, разбитая клавиатура, грязный, в разводах, как стекло окна в подъезде, монитор. Впритык к столику стоял второй. За компьютером сидела женщина лет тридцати. Она испуганно глянула на Сиверова и торопливо повернула монитор в сторону.

– Извините, если помешал, – Глеб занял свое место.

Пока загружался интернетовский поисковик, Сиверов краем глаза следил за женщиной, чисто из спортивного интереса пытаясь понять, что привело ее в компьютерный клуб, не игра же в стрелялки по сети? По смущению соседки Сиверов почти сразу определил: женщине стыдно, она боится быть узнанной.

«Конечно!, – усмехнулся Сиверов, – времена писем на почтамт „до востребования“ ушли безвозвратно, теперь с любовниками переписываются по сети. Вот почему она повернула монитор: чтобы я не мог прочесть текст».

– Я не любопытен и не навязчив, – сказал Сиверов, – но столы здесь стоят так близко, что поневоле вторгаешься в чужую жизнь. Это как ехать в общественном транспорте – поневоле вместе.

Женщина кисло улыбнулась:

– Вы совсем мне не мешаете.

– Удачи вам и устойчивой связи.

Глеб ввел в окно для поиска слова «Смоленский, вирусология» и включил поиск. Ссылок оказалось так много, что они не уместились на одной странице. Сиверов просматривал названия сайтов. В основном шли ссылки на программы медицинских университетов, национальных академий наук. Что касается последних лет, то Смоленский в основном выступал в прессе в связи с программой уничтожения химического оружия. К удивлению Глеба, в сети не нашлось ни одной полной работы академика Смоленского, лишь ссылки на названия и короткие цитаты из научных работ.

Наконец отыскался персональный сайт самого Смоленского. Фотография оказалась той же самой, что и принесенная Потапчуком.

«Да, ребята из ФСБ не утруждают себя лишними поисками», – подумал Сиверов.

Короткая биография, читая которую и последний дурак поймет, что Смоленский занимался закрытыми разработками. Сайт давно не обновлялся, по нему выходило, что Смоленский еще жив, участвует в программе уничтожения химического оружия.

«А вот и то, что мне надо», – Глеб загрузил список работ профессора Смоленского.

Соседка Сиверова сидела, вплотную приблизившись к монитору, и, как отличница в классе, прикрывала написанное ладошкой, чтобы сосед по парте не мог прочесть его.

«Боже мой, – подумал Глеб, – все-таки в каждом из нас живет ребенок. Солидная женщина, замужем, спроси у нее, чего ей не хватает? Наверное, остроты ощущений. Как и мне, впрочем…»

– Я бы хотел распечатать список.

– Что? – очнулась девушка за стойкой и неохотно сбросила наушники.

– Хочу список распечатать. С такими просьбами к администратору обращались не часто.

– Сейчас попробуем.

Ожил, защелкал принтер, и вскоре Глеб уже держал в руках три странички убористого текста.

– Счастливо оставаться, – бросил Сиверов и вышел на улицу.

И вновь: тоннели, перестук колес вагонов метро, людные улицы центра. Глеб перелопатил огромные стеллажи в четырех самых крупных букинистических магазинах и – ни одной находки. В книжные магазины, торгующие новыми книгами, Сиверов даже не заходил. Последний учебник Смоленский издал в девяносто шестом году.

Наконец, совсем уже разуверившись в том, что сегодня сумеет раздобыть хоть одну книжку академика, Сиверов зашел в маленький букинистический магазинчик, размещавшийся в бывшем пивном павильоне-стекляшке. На Глеба прямо-таки дохнуло атмосферой прошлого. Стальные, десятки раз крашенные дешевой масляной краской стойки, толстое витринное стекло, потолок, подшитый простеньким пластиком, деревянные, видавшие виды стеллажи. Половина магазинчика была отведена под литературу по философии, психологии, этнографии и мифологии, другую же половину занимали книги по точным и естественным наукам. Старые, потрепанные тома, сменившие не одного владельца, затертые надписи, выведенные перекисью библиотечные штампы.

Весь магазин обслуживал один человек – усатый старик с абсолютно седой шевелюрой, чем-то похожий на Эйнштейна. Он неприметно сидел в уголке перед кассовым аппаратом и просматривал старую подшивку журнала «Радиолюбитель». Глеб уже покончил со стеллажом, к верхней полке которого кнопками была приколота вырезанная из ватмана табличка «Химия», и перешел к стеллажу с надписью «Медицина».

Старик вздохнул, захлопнул подшивку и, кряхтя, выбрался из-за кассы. Стал за спиной у Глеба и сухо кашлянул в кулак.

– Молодой человек, – обратился он к Сиверову, – что-то ищете? – Старик бегло осмотрел список работ доктора Смоленского и отрицательно покачал головой:

– Этих книг вы здесь не найдете.

Трудно было поверить в то, что старик в состоянии удержать в голове названия и фамилии авторов книг, наполнивших магазин. По пыли, покрывавшей тома на верхних полках, можно было предположить: туда не залезали уже год или два.

– Это точно, абсолютно. Я каждую книгу знаю.

– Что ж, если вы гарантируете, – Сиверов пожал плечами, – придется воспользоваться библиотекой.

– Вы, молодой человек, из тех, кто не любит пользоваться библиотеками, – выцветшие глаза старика не мигая смотрели на Сиверова. – Вы предпочитаете иметь книгу при себе. Дочка в медицинский поступила? – спросил букинист.

– Племянница попросила.

Старик внимательно оглядел Глеба, словно приценивался к нему, определял, хороший человек перед ним или плохой. Чуть заметная улыбка тронула его губы. Сиверов ему понравился.

– Что ж, придется помочь вам, – старик, не дожидаясь согласия, поднял трубку старого телефона, уверенно набрал номер. – Слушай, Борис, сюда нужен учебник профессора Смоленского по вирусологии.

– Как это ты не уверен, есть он у тебя или нет? Третья полка во второй секции от окна, – старик говорил так уверенно, будто видел книжный стеллаж перед собой. – Смотри не убейся, твоя стремянка должна была развалиться уже год тому назад.

– Нашел? Отлично, вези сюда, – старик, не прощаясь, повесил трубку. – Если подождете с полчасика, то получите то, что хотите. Он попробует вам втюхать книжку за двадцать долларов, но красная ее цена, даже учитывая безвыходность вашего положения, – десятка. Кроме вас, он ее никому не продаст, – и старик потерял к Сиверову всякий интерес, вновь забрался за кассу и принялся изучать радиосхемы тридцатилетней давности, к которым сегодня и деталей-то не найдешь.

Не прошло и четверти часа, как в букинистический магазин вошел розовощекий старик с толстой темно-синей книжкой. Продавец за кассой молча указал пальцем на Сиверова и тут же вновь углубился в чтение.

– Вам повезло, – затараторил розовощекий. Глеб взял том в руки. «Смоленский и Горелов. Вирусы, вирусоподобные формы существования органической материи и среды их обитания».

– Сколько? – спросил Глеб.

– Это лучшее, что только издавалось в Союзе по вирусологии, – закатил глаза старик, и щеки его порозовели пуще прежнего. – Двадцать долларов.

– Десять, – спокойно назвал свою цену Глеб. Розовощекий быстро глянул на букиниста, но тот сделал вид, что происходящее его не касается.

– Пятнадцать.

– Я не торгуюсь просто так, я покупаю. Зеленая десятка зашелестела в руках Глеба. Вид денег на некоторых людей действует магически. Розовощекий глубоко вздохнул и звонко хлопнул ладонью по твердой обложке.

– Десять так десять. Наверное, сегодня ваш день, молодой человек.

Сиверов сунул том под мышку и положил российскую сотню на кассовый аппарат.

– И ваши комиссионные. Старик не возражал.

– Если понадобится книжка, приходите, любая отыщется. Даже если вы попросите прижизненное издание Шекспира, я знаю, у кого его достать, – старик приподнял очки, скептически оглядел Сиверова, облик которого абсолютно не вязался с купленной книжкой. Глеб мало походил на студента или преподавателя вуза. – Погодите, покупка должна быть упакована.

Старик все делал не спеша, и Глеб даже подумал:

«Если за ним придет смерть, букинист заставит ее прождать, как минимум, полдня».

Из-под прилавка букинист извлек трубку кичевых обоев, темно-красных с золотым тиснением.

«Такими только стены в борделях оклеивать».

Букинист загнул уголки обертки, книжка теперь походила на огромную конфету. Тесемкой телесного цвета, завязанной на бантик, продавец довершил картину.

– Теперь вам не стыдно и по улице пройтись, все завидовать станут.

Глеб откланялся. Он чувствовал себя идиотом, книжка была слишком большой, чтобы спрятать ее под полу куртки. Прохожие оборачивались: для коробки конфет великовата, для торта маловата. Глеб быстро нашел выход: он сбежал в подземный переход и купил букет из пяти роз в шелестящей целлофановой обертке.

– Вы для любимой или жене покупаете? – задала некорректный вопрос торговка цветами.

– Разве существует разница между букетами для жены и для любовницы?

– Конечно! Если любимой, я завяжу букет красной ленточкой, а если жене – золотой. У вас в руках чудесный подарок, – торговка бросила быстрый взгляд на упакованную книжку.

– Вечернее платье, – усмехнулся Сиверов.

– Все-таки жене, – она повязала на букете золотистую ленточку и завила ее концы легкомысленными спиральками.

Так Сиверов и пришел домой – с желтыми розами и красно-золотым свертком. Ирина Быстрицкая открыла ему дверь. На женщине был передник, на руках ярко-розовые резиновые перчатки, в которых Ирина обычно мыла посуду. Она настолько привыкла получать от Глеба цветы, что даже не поинтересовалась, какой сегодня праздник, приняла букет и вопросительно взглянула на сверток.

– Ирина, этот подарок мне самому. Это еще больше заинтересовало женщину. Сиверов в жизни был абсолютно неприхотлив, а его единственная слабость – классическая музыка – лишь изредка выливалась в пару компактов и билеты в оперу.

– По-моему, ты мне врешь, – прищурившись, произнесла Быстрицкая.

– Конечно, это подарок для любовницы, я пришел и не застал ее дома, пришлось нести к себе. Очень нужный подарок, – Глеб развязал тесемку, распаковал книжку.

– Иногда с тобой происходят непонятные вещи, – прочитав название, сказала Быстрицкая. – Надеюсь, ты не собираешься поступать на медицинский факультет?

– Все, тема закрыта, – Сиверов сунул книжку под мышку и прошел в комнату.

Стол был уже накрыт. Обычно Глеб и Ирина ужинали в большой комнате. Быстрицкая любила и умела сервировать стол.

– Ты выпьешь или еще куда-нибудь поедешь? – ее рука легла на дверцу бара.

– Я буду пить то же, что и ты.

– Тогда мартини.

В последнее время у Глеба с Быстрицкой не очень-то ладилось. Посторонний этого не заметил бы, между интеллигентными, образованными людьми настоящих ссор не происходит. В ход идут нюансы общения, то, каким тоном произнесена фраза, контекст. Слова могут оставаться прежними: «милый», «дорогой», но прозвучат они хуже, чем «дурак» или «идиот».

– За то, что теперь ты чаще бываешь дома, – Ирина сняла с края бокала дольку лимона и пригубила мартини. Сказанное означало, что, по ее мнению, Глеб уделяет ей мало времени.

– Сегодня я в твоем распоряжении.

– На большее я и не претендую.

Легкий ужин закончился быстро. Женщина собирала со стола, а Сиверов с книгой на коленях сидел на диване. Когда Быстрицкая вернулась из кухни, то застала Глеба в той же самой позе. Он с самым серьезным видом изучал главу о кристаллической природе вирусов. Обычно Глеб читал очень быстро, на страницу уходило несколько секунд, пробегал глазами строчки сверху вниз и после этого мог произнести несколько дословных цитат. Но труд Смоленского и Горелова изобиловал латинскими словами, химическими формулами и прочей дребеденью, наткнувшись на которую даже натренированный для быстрого чтения взгляд Сиверова буксовал.

Ирина пару раз пробовала заговорить с Глебом, но тот односложно отвечал:

– Да… Да, дорогая.., слушаю.

Ирина обиженно замолчала. Через пять минут, увлекшийся чтением, Сиверов вновь брякнул:

– Да, я тебя по-прежнему слушаю. Незаметно для Глеба прошли четыре часа. Быстрицкая зевнула, ощутила, как ее клонит в сон, хотя было еще довольно рано – одиннадцать вечера (обычно она ложилась после часа), на цыпочках прошла в спальню. Не раздеваясь, прилегла. Когда Ирина проснулась, то с ужасом обнаружила, что на часах половина четвертого. Глеба рядом с ней не было. Первой мыслью было: «Неужели он ушел?»

Прислушалась. В квартире полная тишина. Прошла минута, и послышалось, как перелистывается страница. Обычно сдержанная Быстрицкая выругалась про себя.

Сиверов сидел с ровно наполовину прочитанной книгой на коленях.

– Это так интересно? – спросила Ирина.

– Неинтересных вещей не бывает, – не отрываясь от страницы, отвечал Глеб, – как не бывает и неинтересных людей.

– Она интереснее, чем я? – Ирина стояла, опустив руки в карманы расстегнутого халата. Сиверов вскинул голову:

– Который, собственно говоря, час? Почему ты еще не спишь?

– Я жду тебя.

– Извини, – Глеб захлопнул книгу и задвинул ее в угол дивана. – Как только ты меня еще терпишь?

– Если ты думаешь, что я тебя ревную, то напрасно. Невозможно ревновать к вирусам.

– Как сказать. Мне кажется, для Смоленского и Горелова нет ничего более важного в жизни.

– Кто они – Смоленский, Горелов?

– Авторы. Один покончил жизнь самоубийством, второй здравствует. Вот я и пытаюсь понять, почему так произошло. Два человека, неглупых, талантливых, занимались одним и тем же делом. Одного уже нет, а второй вовсю проводит исследования.

– Тебя удивляет, почему один из них мертв?

– Да.

– Наверное, его убила жена.

– Не смешно, – Сиверов улыбнулся, – хотя некоторые думают, что это возможно. Кажется, я нашел выход.

– Какой?

– Пойду и спрошу у нее сам.

* * *

Викентий Федорович Смехов, облаченный в шелковый халат цвета луковой шелухи, сидел в глубоком кресле напротив огромного аквариума и созерцал рыбок, их плавные и ленивые движения в толще голубоватой воды. Его лицо выражало умиротворение, он покачивал ногой, иногда подавался вперед, постукивал указательным пальцем в стекло, и две золотистые рыбы тут же подплывали к стенке, тыкались в нее носами. Их уродливо выпученные глаза отражали пожилого мужчину в золотом переливающемся халате.

– Ну что, мои маленькие?

Викентий Федорович услышал, как во дворе резко затормозил автомобиль. От визга тормозов Смехов вздрогнул. Рыбки метнулись в водоросли, замерли в них.

– Спать людям не дают, – недовольно подумал Смехов и забарабанил пальцами по стеклу. Рыбы в ответ дружно зашевелили плавниками. – Ко мне, сюда. Я ваш хозяин, в обиду не дам.

Комов выскочил из машины и только потом сообразил, что в подъезд попасть не сможет: на двери дешевый кодовый замок без переговорного устройства. У самого подъезда на скамейке сидела парочка. Девушка курила, а парень жевал резинку. Он с абсолютно тупым выражением лица выдувал розовые пузыри. Те лопались, девушка молча вздрагивала, парень хохотал. У парня на ногах были домашние тапочки.

– Встать! – грозно приказал Комов, обращаясь к парню.

Лопнул очередной пузырь, но любитель жвачки со скамейки не поднялся.

– Я кому сказал! – прошипел Комов. – Какой здесь код?

Парень хотел было пожать плечами, но по выражению лица мужчины понял: шутить не стоит, больно уж зол незнакомец.

– Два, три, семь, – сказал он и тронул девушку за локоть. – Пошли отсюда! – прошептал он.

Девушка отшвырнула недокуренную сигарету, та, прочертив в темноте огненную дугу, упала в траву, брызнула искрами.

Комов дрожащими пальцами набрал код – ошибся. Ползунок замка остался заблокированным. Полковник зло оглянулся. Парень и девушка неторопливо шли вдоль автомобильной стоянки.

– Код? – надрывно закричал Комов.

– Два, три, семь, – хихикнув, произнесла девушка.

– Два, три, семь, – вдавливая кнопки, произносил Сергей Борисович.

Щелкнул механизм блокировки. Комов дернул ручку, и металлическая дверь бесшумно открылась. На полковника ФСБ пахнуло запахом старого дома, сырой штукатурки, кошачьей мочи и хлорки. Комов, скрежеща зубами, взбежал по лестнице, остановился у двери квартиры Смехова, перевел дыхание и яростно вдавил кнопку. Тонкая трель звонка завибрировала за двойной дверью. Комов не убирал палец с кнопки.

– Кто там? – услышал он мягкий тенор Викентия Федоровича Смехова.

– Открывай, я.

– Кто?

– Открывай! – ударил кулаком в дверь Комов.

Дверь приоткрылась на несколько сантиметров, в проеме поблескивала цепочка.

– Сереженька! – послышался голос Смехова.

Звякнула цепочка. Комов влетел в квартиру. Хозяин, не ожидавший столь позднего визита, отшатнулся к стене, запахнул полы халата.

– Что, не ждал? – выдавил из себя Комов.

– Нет… Так неожиданно, без звонка, без предупреждения… Что-то случилось, Сереженька?

– Ты один? – полковник ФСБ обращался к своему бывшему учителю на «ты».

– Проходи, проходи, дорогой, – ласково бормотал Смехов, но в его глазах уже читался испуг.

Викентий Федорович сглатывал жидкую слюну, безжалостно набегавшую в рот, его кадык дергало, и Комову показалось, что острый хрящ может прорвать тонкую стариковскую кожу на шее.

– Проходи, Сережа, присаживайся, рассказывай.

Комов даже не снял легкую серую куртку, не стал разуваться, прошел в гостиную. Хозяин, прижимаясь спиной к стене, скользнул следом за гостем.

– В чем дело, Сереженька?

– Слушай сюда, – приблизившись к бывшему учителю физкультуры, произнес Комов и схватил Викентия Федоровича за ворот шелкового халата. Он потянул его на себя и, брызгая слюной, прокричал:

– Ты меня подставил, ты сдал меня, сдал, урод!

– Я?! – Викентий Федорович попытался вырваться, пояс халата развязался.

– Ты меня сдал! – тряс пожилого мужчину Комов.

– Я – тебя? Помилуй бог, Сережа, мы сто лет знакомы! Кому я тебя сдал?

– Не знаю кому, но сдал со всеми потрохами.

– Помилуй бог!

Наконец Комов разжал пальцы, халат сполз с плеч Викентия Федоровича. Хозяин стоял перед своим бывшим учеником абсолютно голым.

– Я от тебя такого не ожидал.

– Погоди, успокойся, – дрожащими руками Викентий Федорович прикрыл срамное место, присел на корточки и, путаясь, принялся натягивать на себя скользкий халат. – Расскажи, не спеши, я ничего не понимаю, я перед тобой чист, Сережа. Ты же меня знаешь.

– Именно потому, что знаю, – выдавил из себя слова Комов, отходя на несколько шагов от дрожащего Смехова. Он вытер вспотевшее лицо, ладони стали мокрыми, пальцы дрожали. – Ты мне подсунул Андрюшу?

– Какого Андрюшу?

– Что, дураком прикидываешься? Не помнишь?

– Не понимаю, о ком ты? Какой Андрюша? Мало ли кого я тебе подсовывал?

– Все ты знаешь. У тебя есть водка?

– Ясное дело, – обрадовавшись тому, что внимание взбешенного Комова переключилось, Смехов бросился к буфету и принес литровую бутылку «Абсолюта».

– Стакан давай.

На столе появился хрустальный стакан. Комов налил себе полстакана водки, резко выдохнул, выпил и опустился в кресло. Он немного успокоился, первый прилив ярости утих.

– Сереженька, – мягким певучим голосом произнес Смехов и потуже затянул пояс шелкового халата, – расскажи по порядку. Ты же знаешь, я тебе не враг, зла не желаю и никогда не желал. Что стряслось? Что тебя выбило из колеи? Ты же всегда такой спокойный, вдумчивый.

– В том-то все и дело, Викентий, что меня достали.

– Тебя достать не так-то просто.

– Обложили, гады! – прорычал полковник ФСБ, впиваясь пальцами в мягкие подлокотники кресла. – Кассету прислали по почте, сунули в ящик.

– И что же такое на кассете?

– А там.., там я мальчишку трахаю во все щели.

– Ой как плохо, – запричитал Викентий Федорович, подходя к аквариуму, – это совсем никуда не годится. Ну подумай, зачем мне тебя сдавать? Мы же с тобой сто лет знакомы, я твоим учителем был, можно сказать, на ноги поставил.

– На уши ты меня поставил, развратник старый! – ударив кулаком, крикнул полковник Комов.

– Ну зачем ты так? Все же у нас хорошо было, чики-чики, душа в душу жили. Я с тебя, Сереженька, даже денег никогда не брал по-настоящему. Так, на мелочевку. В нули выходил, а иногда и себе в убыток.

– А сколько раз я тебя отмазывал, Викентий, ты это забыл?

– Как же, я все помню. Ты, Сережа, хороший человек, только, наверное, враги у тебя завелись.

Смехов рассуждал логично, без эмоций, будто ничего страшного и не случилось, это Комова насторожило. Он смотрел на своего бывшего школьного учителя, на его сверкающий шелковый халат, и в душе у него закипала ярость.

– Ты один, Викентий, знал о моей слабости, ты, и больше никто.

– Почему ты так думаешь, Сережа? И мальчишки знали, и они могли сдать. На какой квартире тебя сняли, где тебя сфотографировали?

– На моей собственной, – сказал Комов, вставая с кресла и хватаясь за бутылку с водкой.

– Вот видишь, на твоей. А мне неизвестно, куда ты ребяток водишь, ни разу ты мне адресочек не назвал. Да я и не интересовался, куда доставлять. Ты их в городе забирал, сам привозил. Я просто говорил, чтобы паренек стоял и ждал с коробкой конфеток в руках у третьего столба или у газетного киоска. Так ведь было? Ты на меня не наезжай, я чист, я ни при чем, – Смехов воздел руки, – я невиновен. Думаю, что ты это понимаешь. Нет смысла мне своих учеников сдавать.

– Тогда кто же сдал? Меня выследили, камеру в квартире установили, все записали.

– Это уж, Сереженька, тебе лучше знать, кто у тебя врагом стал, кому ты дорогу перешел.

– Это не наши сделали.

– Чего хотят, денег?

– Если бы денег, – край стакана стучал о зубы, Комов пил водку мелкими судорожными глотками, боясь поперхнуться.

Смехов наблюдал за ним, покачивая головой. Ему стало не по себе. Он уже представлял, какие неприятности сулит то, что сняли на видео одного из его клиентов, бывшего ученика, а в настоящее время полковника ФСБ. Осторожный Смехов даже никогда не интересовался, в каком отделе, в каком управлении работает Сергей Борисович, чем занимается. И не потому, что не был любопытен, а в целях личной безопасности. «Меньше знаешь, крепче спишь». Связываться с ФСБ Викентий Федорович не хотел. Его мечтой было сделаться невидимым для всех существующих властных структур. Его раздражали контролеры на транспорте, налоговая полиция, ГАИ, милиция – все те, кто может приказывать, указывать и требовать.

– Тебе, Сереженька, хорошо помозговать следует, все взвесить, просчитать. И тогда ты найдешь, кто на тебя наехал, кому выгодно держать тебя за горло и управлять тобой. А мне какая выгода тебя сдавать? Ты, если загремишь, и меня сдашь, а за мной тоже люди числятся, и не маленькие, всякие – разные. Преимущественно состоятельные, я за их репутацию волнуюсь.

– Ты это брось, Викентий, ни за чью репутацию ты не волнуешься. Ты за свою шкуру боишься, за свой бизнес. Но учти, Викентий, ты об этой кассете ничего не знаешь.

– Тебе чайку, Сережа, попить надо, успокоиться. А то ты весь взъерошенный, весь на нервах. И за руль в таком виде лучше не садиться, еще убьешься.

– Не дождетесь.

Глядя в аквариум, Смехов понял, что, разбейся сейчас его бывший ученик на машине, это станет лучшим выходом, единственно удобным и единственно выгодным для всех. От этой крамольной мысли он слегка порозовел и даже засмущался.

Комов выпил еще граммов сто водки и почувствовал, что ему нехорошо. В голове помутилось, выпитое толчками подходило к горлу. Он едва сдержался, зажал рот руками и бросился в ванную комнату. Викентий Федорович прислушивался к шуму воды, к хрипам и стонам своего бывшего ученика.

Наконец Комов вернулся. Он был бледен, лицо мокрое, глаза абсолютно стеклянные и неподвижные.

– Нехорошо тебе, Сереженька? Я же говорил, лучше чайку попей.

– Ничего ты не говорил, пидор старый. Подавай свой чай.

– Сию минуту, все будет готово.

Электрочайник нагрелся в считанные минуты, и Викентий Федорович принес большую чашку круто заваренного чая.

– Попей, дорогой, тебе станет сразу легче.

– Не называй меня «дорогой», – прошипел Комов, беря дрожащими пальцами горячую чашку.

Та чуть не выскользнула из рук, Смехов даже отпрянул в сторону, его халат зашелестел.

– Ты, Викентий, как баба ходишь. Халат напялил, круче, чем у турецкого падишаха. За версту видать, что ты гомик.

– Нравится мне так одеваться, и тебе нравится, когда он на мне. Шелк, знаешь ли, Сереженька, тело ласкает, приятно чувствовать его на себе, и никакой аллергии не вызывает.

– Тут надо думать, как шкуру спасать, а ты про аллергию задвигаешь.

– Думать-то оно, конечно, надо, – Смехов уселся в глубокое кресло, – но и трагедии я пока не вижу.

Прежде вид хозяина квартиры не вызывал у Комова отвращения и позывов рвоты. Смехов казался ему хоть и старым, но соблазнительным. Теперь же полковник прозрел, посмотрел на него глазами настоящего мужчины – зрелище отвратительное: гладенький, холеный мужчина в годах, с бритыми ногами, глаза бегают, пальцы тонкие, абсолютно женские, на руках маникюр, на ногах педикюр. Настоящий извращенец.

«А я чем лучше?» – мысленно задал себе вопрос Комов.

– И я не лучше, – произнес он вслух.

– Ты о чем, Сережа?

– Все о том же, – делая глоток горячего чая, пробурчал полковник ФСБ, – все о том же, Викентий. Если меня накрыли, то и до тебя доберутся, и некому будет тебя прикрыть, отмазать.

– Правду говоришь, Сережа, надо крепко подумать о том, как выходить из тупика.

– Сам меня втянул, а теперь даже подумать не хочешь. И у тебя есть связи.

– Я думаю, очень напряженно думаю, – признался Викентий Федорович и закрыл лицо руками.

Комов смотрел на бледные руки, на два сверкающих перстня. Он уже понимал, Викентий Федорович Смехов в его бедах не повинен, нет смысла старику сдавать полковника ФСБ. И зря он к нему приехал, зря загрузил своими проблемами, напрасно поделился страхами и опасениями.

– Прости меня, Викентий Федорович, – судорожно глотая крепко заваренный чай, сказал Комов, – я просто не в себе. Это случилось так неожиданно, как обухом по голове, и в самый неподходящий момент. Не думал я, что на меня зайдут с такой стороны.

– А надо было думать, дорогой ты мой. Я за пару дней наведу справки по своим каналам, мальчишек прижму; может, кто-то из них тебя сдал.

– Адреса мальчишек, – сказал Комов веско и жестко, – адреса давай.

– Сейчас. Ты все будешь знать, – Смехов потянулся к телефонной трубке, наморщил лоб. Его губы шевелились, произнося цифры, но пальцы на телефонной трубке оставались неподвижными. – Может, не надо сейчас, Сережа, давай подождем до завтра?

– Адреса! – исподлобья глядя на своего бывшего учителя гомика-педофила Смехова, повторил полковник ФСБ. – Ну же, быстрее, Викентий!

Викентий Федорович бросился к книжному шкафу, вытащил томик в коричневой кожаной обложке и, послюнив палец, принялся листать страницы.

– Записывай, Сереженька.

– Я и так запомню.

– Это номер телефона и адрес Андрюши Малышева, ты же на нем попался?

– На нем, – сказал Комов.

Полковник схватил со стола блокнот и дорогую ручку с вечным пером, вырвал листок и, не доверяя памяти, записал адрес мелкими бисерными цифрами и такими же аккуратными буквами.

– Я только не знаю, здесь он или его кто увел.

– Как это не знаешь? Твои мальчишки, знать должен.

– Хороший ты мой, завтра я наведу справки и буду знать, с кем, кроме тебя, был мальчишка. Завтра я тебя найду и сообщу. Сам его не ищи, засветишься.

– Хорошо, – произнес Комов и, резко оттолкнувшись от подлокотников кресла, вскочил на ноги. – Завтра к вечеру я должен знать, где мальчишка сейчас, с кем он был до меня и после. Ты понял, Смехов?

Когда Викентий Федорович услышал, каким тоном Сергей Комов произнес его фамилию, ему тотчас же стало не по себе, желтый шелковый халат прилип к спине, а руки похолодели.

«Наверное, таким же тоном полковник Комов разговаривает с задержанными на Лубянке или в следственном изоляторе ФСБ».

– Господи, спаси и сохрани, – прошептал Смехов, прижимаясь спиной к стеклу аквариума. Он стоял и, часто мигая, глядел на Комова.

Полковник выглядел скверно. Всегда ухоженный, причесанный, аккуратный, спокойный и подтянутый, теперь он выглядел побитым и потрепанным. Волосы прилипли ко лбу, галстук сбился на сторону, верхняя пуговица на рубашке вырвана с мясом.

– Главное, не волнуйся, Сергей. Все образуется. Мы люди неглупые, разберемся в ситуации, сориентируемся. И, если будет надо, меры примем.

– Какие к черту меры! – вспомнив о порванной записке, бормотал Комов, как сомнамбула направляясь к двери.

– Может, у меня заночуешь, Сережа? В таком виде тебе лучше не садиться за руль.

– К черту! – сказал Комов. – Ты должен найти мальчишку, ты должен все у него узнать. А я займусь другими вопросами.

– Сделаю, что могу.

– Сделаешь даже то, чего не можешь, иначе нам обоим конец.

Когда Комов покинул квартиру Викентия Федоровича Смехова, тот почувствовал облегчение. Подобное чувство испытывает врач, когда его кабинет покидает сумасшедший. Ему даже захотелось перекреститься.

«Как он испугался! А что ж, он думал, все ему с рук сойдет? Но придется его спасать, иначе сдаст. Он еще мальчишкой был гадким, а каков человек в детстве, таким он остается и в зрелые годы. Так что сдаст, сомнений нет».

Комов ехал медленно и осторожно, словно в машине стоял сосуд, доверху налитый бесценной влагой, и он, Сергей Комов, должен был довезти его до собственного дома, не расплескав ни капли. Пальцы рук так крепко сжимали баранку, что суставы стали белыми, словно их выпачкали мелом. Комов смотрел на огни встречных автомобилей, на светящиеся фонари. Его мысли остановились, мозг будто замерз. Полковник вел автомобиль на автопилоте.

Въехав во двор, он припарковал машину, поправил ворот рубахи, затянул узел галстука, выбрался, захлопнул дверь, проверил сигнализацию и спокойно пошел к подъезду. Он посмотрел на свой почтовый ящик, на сломанный замок, болтающийся на одной заклепке. Хихикнул, словно издевался над судьбой, постигшей почтовый ящик, передернул плечами.

«Проснуться бы завтра и ничего не помнить о том, что случилось вечером и ночью. Даже нет, лучше по-другому, пусть вечер исчезнет вообще, а не только из памяти. Не было кассеты, не было телефонного разговора, не было письма – ничего не было. Что значит один день – пылинка в моей судьбе!»

Когда он открывал дверь квартиры, то услышал телефонный звонок. Вбежал, успел снять трубку.

– Слушаю, – устало произнес он.

– Сереженька, что случилось? – едва не вопила жена. – Куда ты пропал?

– Ничего не случилось. Как вы, как дочь?

– У нас все хорошо, – ответила жена. – Скажи, пожалуйста, ты поужинал? В холодильнике салат…

– Спасибо, я видел.

– Ты чего-то недоговариваешь, у тебя неприятности?

– Нет, теперь у меня все хорошо, – глухим отстраненным голосом произнес Комов.

– Ты меня обманываешь.

– Нет, не обманываю, у меня все хорошо, и я хочу спать. Я очень устал.

– Ложись, спокойной ночи.

– И вам спокойной ночи. Вы и завтра будете на даче?

Жена не сразу сообразила, какой ответ устроит мужа, боялась ошибиться.

– Да, мы остаемся, – наконец сказала она.

– Вот и хорошо, – Комов отключил телефон.