Тем временем Сиверов не спеша допил уже остывший кофе. Книга по вирусологии лежала перед ним на журнальном столике закрытой, он прочел ее от корки до корки.

«Смоленский не мог уничтожить материалы разработок, это бы противоречило всем его жизненным установкам, – подумал Сиверов. – Скорее всего Борис Исидорович почувствовал опасность. Возможно, он еще не определил, откуда она исходит, и хотел на время обезопасить себя и человечество. Он должен был спрятать разработки! Но где? С одной стороны, их не должны найти, с другой – они не должны пропасть».

Глеб осмотрелся. Стеллаж с незаполненными полками, стойка для компакт-дисков, коробки с дискетами. Глеб никогда не доверял окончательную информацию ни компьютеру, ни дискетам. Там могли храниться лишь исходные данные, на основе которых он делал умозаключения.

«Где бы я попытался спрятать то, что мне дорого? – задумался Глеб. Его взгляд блуждал по комнате. Тайники отпадали сами собой. – Если бы я знал, что в мое отсутствие или после моей смерти сюда наведаются люди искать то, что я спрятал? В первую очередь они занялись бы тайниками. Это дети могут зарывать в землю „секретки“, но не серьезные люди, – и тут улыбка появилась на лице Глеба. – Ну конечно же, лучше всего прятать на самом видном месте! Кажется, я знаю, где искать, Смоленский сам оставил подсказку», – Сиверов оживился, заходил по комнате.

Ему не терпелось проверить свою догадку, но время было неподходящее. Лучше всего действовать не днем, когда каждый человек как на ладони, и не ночью, когда любой незнакомец во дворе вызывает опасения, а сразу с наступлением сумерек – часов в восемь-девять, когда город приходит в беспорядочное движение, люди ходят в гости, возвращаются домой, гуляют.

Сиверов вытащил с антресоли ящик, широкий и плоский. В таких обычно держат инструменты. Большую часть снаряжения Сиверов изготовил и разработал сам. Тут были вещи, о назначении которых мог догадаться лишь профессионал. Маленькая коробочка, очень похожая на ту, в каких носят рулетки, но если потянуть за колечко, то появится тонкий, очень прочный тросик. С его помощью можно спуститься с пятого этажа; захлестнув из него петлю, перерезать горло или при желании и времени даже перепилить им стальную трубу. Подслушивающее устройство, электронный сканер, газовый резак размером с пачку сигарет, устройство для подключения к телефонным линиям…

Глеб взял из ящика немногое: связку отмычек, при помощи которой можно было открыть практически любой замок, маленький, не больше обычной авторучки, фонарик с хорошей оптикой, раскладной швейцарский ножик, короткоствольный пистолет с глушителем и запасную снаряженную обойму. Из ящика письменного стола он извлек серебристый ноутбук, положил его в брезентовую сумку.

Когда Сиверов выходил из квартиры, он напоминал художника, собравшегося немного порисовать на природе. Ботинки на мягкой толстой подошве, потертые джинсы, выцветшая защитная куртка, а ноутбук в брезентовом чехле неискушенному взгляду представлялся небольшим этюдником.

Своей машиной Сиверов пользоваться не стал, она так и осталась стоять во дворе. На платной стоянке возле завода железобетонных конструкций Глеб взял маленький пляжный джип «Фероза». Машину предоставил ему Потапчук. Верткая, компактная, можно припарковать где угодно, при необходимости пройдет и по подсохшему болоту и в то же время не бросается в глаза.

Ровно в восемь, когда уже стемнело, Глеб ехал по Ленинградскому проспекту. Его не смутил знак «Проезд запрещен». Когда он заехал во двор, то машину поставил неподалеку от арки, въехав двумя колесами на выложенный бетонной плиткой тротуар.

«Третий подъезд, шестидесятая квартира – именно здесь работал Смоленский».

На матовом плафоне, укрепленном над подъездом, значились номера квартир от двадцать девятой до шестьдесят первой.

«Значит, шестидесятая на самом верху. Что ж, это логично для человека, не любящего посторонних. Как и у меня – последний этаж, туда забираются лишь приглашенные и хозяин».

Глеб, придерживая рукой тяжелый ноутбук, прошелся по двору, в памяти сфотографировал каждую мелочь. Срабатывала привычка: деталь, показавшаяся сейчас незначительной, потом может сыграть огромную роль. Простенький кодовый замок, высчитать номер больших усилий не надо, клавиши, которые нажимают каждый день, до неприличия затерты. Не задерживаясь у двери, Сиверов вдавил три кнопки, потянул рычаг блокировки. Дверь распахнулась.

Он поднимался быстро, уверенно, но неторопливо – так, как может подниматься человек, твердо знающий, куда и к кому идет.

На площадках с шестого по седьмой этаж света не было. Всего две квартиры располагались на последнем, седьмом этаже – шестидесятая и шестьдесят первая. Чем-то подъезд Сиверову нравился: тихий, уютный, в нем абсолютно свежий воздух, на подоконнике аккуратная металлическая банка из-под пива, приспособленная под пепельницу.

«Интересно, Смоленский, оставшись наедине с самим собой, без жены, часто курил? – ему тяжело было представить себе солидного ученого, выходившего с трубкой покурить на лестничную площадку. – Нет, если он и курил, то делал это в квартире, которую занимал один и использовал как рабочий кабинет».

Беззвучно Глеб извлек из кармана связку отмычек. Замок в двери стоял всего один, но довольно редкой конструкции. Дверное полотно с косяком соединяла простецкая полоска бумаги с гербовой печатью.

«Как всегда, экономят на самом главном», – подумал Сиверов, раскрывая перочинный ножик.

Тонким лезвием он отделил полоску бумаги от двери. Теперь предстояло заняться замком. Он вводил в отверстие штыри отмычки, прислушиваясь к звукам, доносившимся из механизма. Щелчок – и ригель плавно отошел.

«Сигнализации вроде бы нет».

Сиверов шагнул в квартиру, плотно прикрыл за собой дверь и щелкнул замком. Тяжелый черный эбонитовый телефонный аппарат покоился на телефонной полке под зеркалом. Телефон был таким старым, что даже шнур, соединявший трубку с аппаратом, оказался простым в матерчатой оплетке, а не пружинным. В небольшой однокомнатной квартирке все дышало солидностью и напоминало о безвозвратно ушедших годах Советской власти. Этот дух был неявным. Не встречалось в квартире гербов, флагов, плакатов и открыток. Но тяжелую дубовую мебель могли производить только в великой стране, жители которой уверены, что существовать ей вечно. Смоленский любил солидный уют.

Глеб огляделся в комнате. Тяжелые шторы прикрывали окно так плотно, что, будь на улице ясный день, ни лучика света не пробилось бы в комнату. Даже Сиверов, умеющий видеть в темноте, с трудом различал предметы.

Щелкнул выключатель настольной лампы, и теплый диск света засиял на зеленом сукне письменного стола.

«Документы искать бесполезно, – подумал Глеб. – Наверняка все, что было написано рукой Смоленского, изъяли при обыске, и пылятся сейчас труды ученого в шкафу у следователя. Смоленский предчувствовал свою гибель и потому все лишнее уничтожил».

Всего лишь две фотографии остались в комнате, хотя по отверстиям в стене можно было предположить, их тут при жизни ученого висела целая дюжина. Добротные деревянные рамки, в них под стеклом Смоленский – в одиночестве. Одна фотография запечатлела ученого на берегу Балтийского моря, другая – на ступенях Дворца съездов. И на морском пляже, и в центре столицы Смоленский был одет одинаково – темный костюм, белая рубашка и галстук в мелкий горошек.

Глеб выдвигал ящики, распахивал дверцы. Комплекты спального белья, подшивки газет, специальная литература, и ни одной папки с рукописями. На столе четко виднелось место, где раньше стоял компьютер, да и блок питания остался включенным в розетку. И вот когда Сиверов уже отчаялся найти то, что искал, он открыл нижнюю дверцу стеллажа. Улыбнулся, присел на корточки. Фонарик, похожий на чернильную ручку, высветил в глубине отделения трехрядную стойку для компакт-дисков. Одну за другой Сиверов читал надписи на торцах пластиковых коробок.

У Смоленского был неплохой вкус, ерунду не слушал, сплошь классика в хорошем исполнении. Последнее Глеб ценил выше всего, значит, человек разбирается в музыке, если способен уловить разницу в исполнении мастера и просто хорошего пианиста.

«Где же оно? Наверняка не в самом верху и не в самом низу».

Сиверов наугад вытащил диск «Пер Гюнт» Грига в исполнении пражской оперы, раскрыл коробку. На диске фабричным способом была нанесена надпись с названием балета. Глеб вытащил диск из футляра, перевернул его и осветил фонариком. Диск искрился серебром.

– Не то, – произнес Сиверов и поставил коробку на место.

Теперь он уже действовал быстро, раскрывал футляры, доставал диски и светил фонариком на дорожки записи. Пока ему сплошь попадалась фирменная продукция, купленная Смоленским в солидных магазинах. В руках у Глеба оказалась коробка «П. И. Чайковский. Иоланта».

– Кто может сравниться с Матильдой моей, – тихо напел Сиверов и замер, когда луч фонарика прошелся по диску со стороны дорожек.

Он хорошо помнил, что «Иоланта» – опера короткая, значит, должно быть записано не все пространство диска, так и оказалось. Под «Иолантой» располагался диск с надписью «Реквием». Моцарт. Уже один зеленоватый отблеск диска, предназначенного для многократной записи, насторожил Глеба: записывали в бытовых условиях. «Реквием» – не опера, звучит недолго, дорожки расположились по всей ширине. Луч фонарика упал почти по касательной к поверхности диска, и тогда Сиверов увидел узкую полоску, отделяющую одну запись от другой. Конечно, так же могли быть разделены и части, но обычно музыку пишут одной – непрерывной сессией.

Диск в раскрытой коробке Сиверов отложил в сторону и проверил остальные футляры. Больше ничего подозрительного не оказалось. Радостное возбуждение охватывало Глеба, когда он, приладив на столе ноутбук, запускал диск в приемник. Так и есть, музыкальная запись сама по себе, вторая запись не имеет к музыке никакого отношения – набор текстовых файлов. Но ни один из них Сиверов открыть не мог, все они были защищены кодами.

«Работы на час, – усмехнулся Глеб, – но сделать ее лучше не здесь, а у себя на квартире».

Свет Сиверову стал не нужен, природный дар видеть в темноте подводил, лишь когда приходилось читать. Глеб закрыл ноутбук, диск лежал в кармане куртки, как тут послышались шаги на лестничном марше, шаги слишком осторожные для жильца дома.

Человек за дверью остановился, Глеб отошел к стене. В стекле открытой двери, ведущей в прихожую, он видел отражение входа в квартиру.

Ключ вошел в отверстие.

«Черт, – подумал Глеб, – этого мне только не хватало!»

Пришедший мужчина действовал так же осторожно, как и Сиверов. Перешагнув порог, тут же закрыл дверь, свет не включал. Тонкий луч фонарика скользнул по стене, замер на телефоне.

«Человек тут впервые, – решил Сиверов. – Что его сюда привело? Он пока еще не подозревает о моем присутствии».

Мужчина прошел в комнату. Теперь Глеб хорошо его видел – высокий, широкоплечий, крепкого телосложения. На нем был плащ, и понять, вооружен он или нет, невозможно: под широким расстегнутым плащом могло скрываться что угодно, даже десантный автомат без приклада. Мужчина осматривался, медленно поворачивая голову.

– Не двигайся, – негромко произнес Глеб, его голос прозвучал холодно, без тени эмоций.

Мужчина даже не вздрогнул, он замер и медленно развел руки в стороны, показывая, что у него нет оружия. Глеб подошел к нему со спины и быстро обыскал: пистолет оказался засунутым за брючный ремень. Глеб сделал шаг назад, выщелкнул обойму.

– Теперь можешь повернуться.

Они стояли друг перед другом, пришедший всматривался в темноту, пытаясь рассмотреть Глеба.

– Кто ты?

Мужчина медленно повел руку к внутреннему карману плаща – так поступают, когда хотят показать документы. Глеб недооценил прыти противника. Пригнувшись, мужчина рванулся вперед и ударил Сиверова головой в живот. Глебу еще повезло, он стоял не вплотную к стене, иначе бы от удара его позвонки превратились в костяную муку. Единственное, что успел сделать Сиверов, так это ударить нападавшего коленом в лицо. Но для тренированного, готового к схватке человека такой удар лишь задержка во времени. Специальная тренировка приучает не обращать внимания на боль во время схватки, лишь травма может остановить профессионала.

Секундной задержки Глебу хватило, чтобы метнуться в сторону. Ему казалось, легкие слиплись, он не мог набрать воздуха. Тупая боль в солнечном сплетении буквально парализовала его.

«Если сейчас я не сумею нанести ответный удар, – подумал Глеб, – мне крышка!»

Весовые категории были неравными, противник мог задавить Сиверова одной своей массой. Но каждый недостаток можно превратить в преимущество, и наоборот. Сиверов был более подвижен. Выяснять, кто таков человек, оказавшийся в квартире Смоленского, противник Глеба не собирался, во всяком случае сейчас. Заряженный пистолет валялся у стеллажа, он выпал из руки Сиверова в момент удара.

Незнакомец беззвучно надвигался на Глеба. Он боялся пропустить удар, а потому и не спешил. Сиверов принял единственно верное решение – свалить соперника – и думал только об одном – не оказаться бы придавленным его тушей. Сиверов бросился на пол ничком. Реакция его не подвела: Глеб быстрее, чем успел получить удар ботинком в лицо, дернул обе ноги противника на себя. Мужчина, взмахнув руками, рухнул спиной на пол. От удара головой о паркет раздался малоприятный звук, словно крепкий кочан капусты ударился в стену. Глаза мужчины остановились, он лежал неподвижно.

Сиверов приложил палец к сонной артерии. Кровь пульсировала в теле.

«Значит, жив», – с облегчением подумал Слепой.

В его планы не входило никого убивать – в конце концов, это ему самому нечего делать в квартире Смоленского, пришедший вполне мог оказаться сотрудником милиции или ФСБ. Мало ли какую хитрую сигнализацию поставили в комнате?

Глеб еще раз наскоро обыскал мужчину. Ни документов, ни оружия, лишь зажигалка и толстый портсигар в кармане плаща. Мужчина глухо застонал, но в себя не пришел.

«Хрен с тобой, – подумал Глеб, – может, ты и исполнял свою работу, но исполнять ее нужно было лучше».

Он подхватил со стола ноутбук, забросил на плечо сумку, выдернул телефонный провод из колодки и из аппарата, зашвырнул его под ванну. Вышел на площадку и для надежности, чтобы пленник не так быстро выбрался из квартиры, вставил ключ, до половины провернул его и обломил в замке. Глеб сбежал по лестнице, притормозил у двери подъезда и абсолютно спокойно вышел на улицу. Ничто не выдавало в нем человека, который спешит покинуть двор.

За время отсутствия Глеба во дворе произошли перемены. В дальнем конце стоял автомобиль – серебристая «Хонда Сивик», небольшая, неброская, но скоростная и маневренная, идеальная машина для города. Автомобилей во дворе хватало, но две вещи насторожили Глеба. Во-первых, в машине сидели трое мужчин, во-вторых, все трое смотрели на подъезд, из которого только что вышел Глеб.

«Конечно, он приехал не один».

Мужчина, сидевший за рулем, лишь только заметил Глеба, тут же принялся набирать номер на мобильном телефоне. На звонок, естественно, никто не ответил – плоский складной мобильник безответно надрывался в серебряном портсигаре в кармане лежащего на полу человека.

Глеб, стараясь по-прежнему не спешить, сел в машину. В зеркальце заднего вида он увидел, как «Хонда» тронулась.

«Успею!» – подумал Сиверов.

Двигатель завелся с пол-оборота, и Глеб успел скатиться в проезд перед самым носом верткой «Хонды».

«Скорее миновать двор. На улице стрелять побоятся, а здесь вполне можно схлопотать пулю в затылок».

Глеб ощутил, как похолодела и съеживается кожа на затылке. Он даже слегка пригнулся, хотя понимал, что это не поможет. Вывернул руль. Пришлось притормозить: в арку входил старик с палочкой в одной руке и матерчатым пакетом в другой. Старикашка был вредный, вполне мог бы отойти в сторону и пропустить машину, но иномарок пенсионер не терпел, шел с клюкой, как солдат с гранатой на вражеский танк. Арка была довольно широкой, и водитель «Хонды» попытался обойти Глеба. Пришлось поторопиться.

Сиверов придавил газ. Двигатель взвыл, и старикашка, схватившись за сердце, с немыслимой для его возраста прытью отбежал под стену. Джип, оцарапав «Хонде» переднее крыло, вырвался на улицу.

Глеб рассчитал все четко, выезжал с включенным правым поворотом. Отрезок проспекта слева был пуст, свора машин дожидалась зеленого сигнала за перекрестком. Сиверов рванул навстречу движению. Светофор уже мигал. На желтом сигнале Глеб перекатился через разделительную полосу на переходе и под самым носом у рванувших с места машин помчался уже по правой стороне проспекта.

Водитель «Хонды» не успел повторить маневр Сиверова, хотя и был классным водителем. Сперва он помчался навстречу движению, но, завидев надвигающуюся на него стену автомобилей, понял, что нормальным образом развернуться уже не сумеет, и резко затормозил. «Хонду» развернуло буквально на месте, и она только чудом вывернулась из-под колес нависшего над ней двухвагонного «Икаруса».

Глеб наблюдал за маневрами в дрожащем зеркальце заднего вида.

«Профи, – с уважением к чужому умению проговорил он, – даже не знаю, удалось бы мне так лихо избежать смерти».

«Хонда» потерялась из виду, но через два перекрестка Глеб с удивлением обнаружил машину в соседнем ряду. Он сперва даже не поверил, но номер автомобиля оказался прежним, да и в салоне сидели трое мужчин. Глеб минут десять колесил по городу, сменял ряды, уходил без включенного поворота в боковые улицы. «Хонда» держалась за ним как приклеенная, джип явно проигрывал ей в городских условиях. Да и Москву водитель «Хонды Сивик» знал не хуже Глеба – он мог исчезнуть на полминуты, чтобы затем возникнуть впереди, выскочив из арки дома.

«Тут мы с тобой на равных, – усмехнулся Глеб. – Чтобы выиграть схватку с противником, равным тебе, нужно заманить его в местность, хорошо тебе известную, но врагу незнакомую». И, больше не петляя, не пытаясь оторваться, Сиверов направил джип за город.

Преследователи держались довольно близко, не прячась и не пытаясь обогнать.

И вот наконец машины пересекли кольцевую дорогу по путепроводу. Исчезли высотные дома.

«Еще километров пять, и начнется отличная трасса», – Сиверов изучил здешние места вдоль и поперек.

С автострады Глеб свернул на неширокую асфальтированную дорогу, петлявшую между дачными массивами, площадками со строительной техникой. На дороге было пустынно. «Хонда» пару раз пыталась идти на обгон, но Глеб легко оттеснял машину к обочине узкой дороги. Какое-то время они неслись рядом. «Хонда» вибрировала, левые колеса стучали на неровном гравии.

Наконец водитель «Хонды» посчитал за лучшее немного отстать, Сиверов вполне мог сбросить его с дороги. Через несколько километров шоссе стало шире, насыпь пошла вверх, путепровод пересекал железную дорогу, И вот на спуске «Хонда» вновь пошла вперед.

Сиверов заметил, как неприметным движением сидевший рядом с водителем мужчина достает из-под куртки пистолет. Выбора не оставалось. Глеб дождался, пока бампер «Хонды» поравняется с задним колесом джипа, и резко тормознул, пропуская машину вперед. Выстрелить в него не успели, за боковым опущенным стеклом «Хонды» мелькнул пляшущий ствол пистолета.

Глеб вжал педаль газа в пол и высоким бампером ударил «Хонду» в задние фонари. Посыпалось разбитое стекло, затарахтел по асфальту оторванный с правого бока пластиковый бампер, отвалился и с хрустом исчез под колесами джипа. «Хонда» вильнула. Глеб еще раз ударил ее бампером. Выровняться машина не успела, ее понесло юзом, колеса сорвались с бровки, и машина перевалилась через край дороги, оказалась на крутом откосе высокой насыпи. Несколько секунд водитель чудом удерживал ее на четырех колесах, но когда машина поравнялась с бетонным лотком ливневого стока, то перевернулась.

«Хонда» замерла на дне кювета. Стекла высыпались, крыша была помята. Фары, на удивление, продолжали гореть. Из машины никто не выходил.

Глеб проехал с полкилометра вперед по трассе и свернул на грунтовую дорогу, идущую вдоль леса. С нее хорошо просматривались горящие огни «Хонды», неподвижно стоящей под насыпью. С выключенным светом Сиверов проехал по лугу и остановился метрах в ста от «Хонды». В свете фар клубился легкий, как сигаретный дым, туман. Пронзительно пахло поздней весной, болотом. Из-за света Глеб не мог видеть, что творится в салоне машины.

Мягкая трава глушила шаги. Сиверов приближался к машине, сжимая в ладони пистолет: ведь всякое могло случиться.

Тихо булькал радиатор «Хонды», горячая вода из него вытекала на траву.

«Кто же вы такие, ребята?»

И вот, когда от машины его отделяло метров двадцать, Глеб услышал шуршание, словно кто-то полз по траве. И тут же над разбитой машиной возник темный силуэт. Полыхнул выстрел, пуля просвистела совсем близко от головы Глеба. Второго выстрела он дожидаться не стал, бросился на траву, в падении выстрелил почти наугад. Пуля угодила в смятую крышу машины, чиркнула по ней, высекая искры, и со свистом ушла в небо.

Глеб лежал, затаившись в траве, пистолет держал перед собой на вытянутых руках, готовый в любой момент открыть огонь. Не спешил и противник, скрывшийся за машиной.

Минуты три прошло в тревожном ожидании.

«Возможно, он вызвал подмогу, потому и тянет», – подумал Глеб. Он чуть приподнялся на локтях, чтобы подползти поближе.

. На этот раз вспышка выстрела возникла в узком промежутке между днищем машины и землей, и, если бы не трава, изменившая траекторию полета пули, она вполне могла бы угодить Сиверову в лоб. Глеб выстрелил в ответ и мгновенно откатился в сторону, зная, что следующий выстрел придется на вспышку, замер, не подавая признаков жизни.

Глеб дышал ровно и глубоко, а потому – неслышно, но ему казалось, что биение сердца сейчас выдаст его. Невозможно приучить себя находиться под прицелом, в такие мгновения невольно вспоминаешь прожитую жизнь. Враг тоже медлил. Было слышно, как шуршит трава, как вдалеке гудит, взбираясь на подъем, грузовик.

«Он должен поверить, будто я убит. Но надо быть готовым ко всему».

И все же выстрел прозвучал для Сиверова внезапно. Пуля угодила точно в то место, откуда Глеб делал последний выстрел. Еще две пули легли рядом с первой. Сиверов не стал отвечать, даже не пошевелился. Его пистолет, приподнятый над землей, был обращен в сторону «Хонды Сивик».

Прошло полторы минуты, прежде чем мужчина выбрался из-за машины, а затем, петляя, пригнувшись, стал подбираться к тому месту, где надеялся найти мертвого Глеба.

«В темноте он видит хуже меня, – подумал Сиверов. – К счастью, фары светят не на меня, а в сторону».

Ствол пистолета медленно следовал за мужчиной. Сиверов легко мог его сейчас убить, но зачем? В сегодняшней схватке он оборонялся. Что искал, нашел, ему лишь мешали уйти.

Темный силуэт приближался. И вновь Глеб недооценил человека, ставшего у него на пути. Мужчина чуть замедлил шаг, пистолет в его руке дрогнул. А затем он совершил головокружительный прыжок и оказался в трех шагах от Сиверова. Полы плаща еще не успели опуститься, они взметнулись, словно крылья зловещей черной птицы, а пистолет уже полыхнул огнем.

Наверное, у Сиверова сегодня был счастливый день: пуля прошла мимо, войдя в мягкий дерн приречного луга. Больше медлить было нельзя, и Глеб выстрелил, перевернувшись на спину. Он целился в руку, сжимавшую пистолет, в предплечье. И попал. Раненая рука дернулась, мужчина успел перебросить пистолет в левую руку и резко присел. Глеб прыгнул на него сверху. Ударить локтем в подбородок не получилось, мужчина вжал голову в плечи и скрежетал зубами от досады и ненависти. Сиверов чувствовал зажатый между ним и собой пистолет, противник пытался вывернуть оружие стволом к Слепому.

Глеб разжал пальцы, сжимавшие горло мужчины, и резко рванул его за локоть. Прозвучал глухой выстрел. Боровшийся напрягся. Глеб пытался понять, ранили его или нет: в первые секунды ранение не чувствуется. Острая боль пронзила левый бок. И в это же мгновение противник под Глебом ослабел, обмяк, и Сиверов ощутил теплую липкую кровь, пропитывающую его свитер. Он стал на колени, задрал рубашку; болел ожог от выстрела, кровь была чужой.

Мужчина лежал в траве, высоко запрокинув голову, глядя неподвижными глазами в звездное небо. Глеб, не поднимаясь, обыскал мертвеца. Связка ключей, бумажник, плотные корочки удостоверения, две запасные обоймы к пистолету.

Глеб с оружием наготове приблизился к «Хонде». За рулем сидел тридцатилетний мужчина, голова его буквально висела, перекинутая через спинку сиденья. От удара при падении машины ему сломало шею.

«Легкая, почти безболезненная смерть», – подумал Сиверов.

В уголке губ мужчины виднелась сотлевшая до фильтра сигарета.

«А где же третий? – подумал Глеб. – Не хватало еще нарваться на пару выстрелов».

Третий мужчина лежал между сидений, в ладони он сжимал включенный мобильный телефон. Жив он или нет, Глеб не успел понять. Наверху насыпи резко затормозила и остановилась машина, на фоне неба возникли два силуэта и тут же исчезли. Послышался шорох осыпаемого гравия: бежали к «Хонде».

Глеб перегнулся через мертвеца и, повернув ключ, выключил зажигание в «Хонде». Фары погасли. Он побежал к своему джипу, вскочил на сиденье и, не зажигая огней, помчался к лесу.

Сорвалась с места и машина на насыпи.

Но Сиверов не собирался возвращаться на шоссе, он свернул на еле заметную лесную дорогу. Глеб мчался, с трудом различая возникающие перед машиной из темноты стволы молодых сосен, ветви хлестали по крыше, по ветровому стеклу.

Лишь проехав с километр, Сиверов рискнул включить фары. Преследователи или потеряли его в лесу, или же не рискнули пуститься в погоню.

До шоссе было недалеко.

Джип буквально вскарабкался на влажный откос, передние колеса зацепились за асфальт.

Глеб съехал на обочину и включил свет в салоне. Развернул найденное у убитого удостоверение:

«Порфиров Геннадий Петрович. Капитан ФСБ». На Глеба с фотографии смотрел моложавый, уверенный в себе мужчина с узкими, плотно сжатыми губами.

– Черт! – вырвалось у Сиверова. – Этого мне еще не хватало! Неужели пришлось убить своего? Именно пришлось, не я бы его, так он меня. Неужели Потапчук не в курсе, что кто-то кроме него занимается делом Смоленского?

С тяжелым сердцем он взял в руки мобильный телефон. Генерал ответил не сразу, наверняка спросонья долго искал в потемках мобильник.

– Слушаю.

– Это я, Федор Филиппович, кому же еще быть в такое время? Накладка вышла, я ничего не мог поделать. Срочно пришлите людей на двадцать первый километр старого Симферопольского шоссе. После путепровода над железной дорогой под откосом лежит «Хонда». Как минимум, два трупа: один в салоне, второй неподалеку от машины и еще, наверное, раненый между сиденьями. Еще один – оглушенный – в квартире Смоленского на Ленинградском проспекте. По-моему, это все люди из вашей конторы.

– Этого не может быть! – растерянно проговорил генерал Потапчук.

– В кармане убитого лежало удостоверение.

– Уезжай, Глеб, потом разберемся.

Сиверов выключил телефон, погасил свет в салоне и закурил. На душе было мерзко.

«Когда убиваешь, всегда страшно. Можно успокаивать себя тем, что защищал собственную жизнь, защищал жизнь других людей, утешаться тем, что убил мерзавца. Много раз я присваивал себе право лишать других жизни, но сегодня перешел запретную черту – убил своего, человека, который тоже выполнял долг, так, как его видел, как умел. Он жил, наверное, неплохо, – Сиверов разглядывал связку ключей Порфирова. – Ключи от служебного кабинета, от дачи, от двух машин. Где-то в Москве, – он посмотрел на подсвеченное сиянием большого города небо, – его ждут. Не знаю кто – жена, мать, брат, – и они не подозревают, что он мертв… Я совсем расклеился, – криво усмехнулся Глеб и отбросил ключи на сиденье. – Когда идет война, не бывает правых и виноватых, бывают лишь живые и мертвые. Ты жив, Глеб, и если так случилось, то это означает только одно – ты был прав».

Сигарета стала уже совсем короткой, Сиверов сделал последнюю затяжку и еле успел поймать в ладонь выпавший рубинчик огонька. Выбросил его за окно, и тот мгновенно потух на ветру.

«Сделанного не воротишь. Если садишься играть в азартную игру, будь готов к проигрышу. Только в таком случае есть шанс сорвать банк».

Глеб тронул машину с места и вскоре оказался на окраине Москвы.

Он уже подъезжал к дому, когда зазвонил телефон. На панели светился номер генерала Потапчука, никому другому Сиверов сейчас бы и не ответил.

– Слушаю вас, – устало, произнес он, заворачивая во двор.

– Ты сейчас где будешь?

– Еду домой, и, кстати сказать, не в лучшем расположении духа.

– Погоди, нам необходимо встретиться.

– Я понимаю, вы ждете объяснений. Но парням под откосом спешить уже некуда, я не могу перед ними извиниться. Сейчас я не в состоянии говорить о чем-либо, не в состоянии что-то анализировать. Давайте встретимся утром?

– Ты зря переживаешь. Время не ждет, Глеб, – чувствовалось, генерал волнуется, ему хочется что-то сказать, но он не доверяет телефону.

– Я буду ждать вас на стоянке перед въездом во двор, – почувствовал облегчение Сиверов.

– Идет, – в трубке раздались гудки. Страшная усталость свалилась на Глеба, как иногда случается со спортсменами перед самым финишем.

Задним ходом он вернулся на улицу и, объехав несколько кварталов, припарковался на стоянке. В соседних машинах мирно мигали лампочки сигнализации. Сиверов отодвинул сиденье, откинулся на спинку и прикрыл глаза. Когда выдавались короткие периоды ожидания, он умело использовал их для отдыха. Закрыл глаза и погрузился в полудрему.

«Обычно после неудачи человек устает от бесплодных попыток дать ответ на вопрос: почему так случилось? Мог ли я предотвратить неизбежное? Но на то оно и неизбежное, что его нельзя предотвратить. Есть в жизни моменты, к которым нельзя вернуться, есть необратимые поступки. Убийство из их ряда».

Редкие машины проносились по ночной улице. Глеб приоткрыл глаза: освещенная витрина магазина верхней одежды, ряд манекенов, застывших в картинных позах. По торговому залу преспокойно расхаживала средних размеров серая крыса, за ней волочился омерзительный розовый чешуйчатый хвост.

– Жизнь продолжается, – усмехнулся Глеб. – Нам еще долго будет казаться, что, сделав в своих квартирах евроремонты, развесив в городе рекламу, пересев на западные машины, мы стали другими. Нет, сущность наша спрятана куда глубже. В душе у каждого из нас живет одна или несколько таких крыс, которым все равно, где ползать – по итальянской керамической плитке или по заплеванному бетонному полу.

По улице пронеслась, не сбавляя скорости, «Волга» генерала Потапчука. От глаз Сиверова не укрылось, что колеса в грязи.

"Значит, съезжал с откоса. Сам ходил у изувеченной «Хонды»?

«Волга» завернула за угол. Глеб привел сиденье в нормальное положение, и, когда Федор Филиппович вышел из дворов, его уже встретила гостеприимно приоткрытая дверца джипа.

– Закурить есть? – первое, что спросил генерал.

Глеб сначала по привычке хотел отказать, но вид у Потапчука был настолько растерянный, что без лишних слов Сиверов протянул начатую пачку. Зажигалка плясала в руках генерала, язычок не сразу попал на кончик сигареты. Лишь сделав три затяжки, Потапчук широко открытыми глазами посмотрел на Сиверова.

– Ты уверен, что тебе ничего не померещилось?

Глеб молча выщелкнул обойму из своего пистолета, в ней оставалось всего два патрона.

– Ты уверен, что ничего не напутал? – настаивал генерал.

– Стрелять по воронам и воробьям – не в моих привычках. К тому же ночью они не летают. Или я, Федор Филиппович, похож на сумасшедшего?

– Сегодня – да. Как я понял, ты распереживался насчет того, что убил наших людей? Так могу тебя успокоить: ты сегодня ночью вообще никого не убил.

– Я не мальчик, чтобы меня разыгрывать.

– Я тоже, – вспылил Потапчук. – Ты поднимаешь меня среди ночи, я срываю с дела дежурное подразделение и лечу на Симферопольское шоссе во главе вооруженной до зубов команды, с которой можно с ходу взять средних размеров город, а там выгляжу полным идиотом. Ни машины, ни трупов – ничего!

– Вы, наверное, не там искали. Генерал криво усмехнулся:

– Мы искали везде, облазали луг, болото, пойму реки вдоль и поперек, – генерал зло выхватил карту из портфеля и развернул ее. Половина карты была мокрой, перепачканной болотной грязью.

– Где?

– Вот здесь, – Слепой пальцем указал отрезок дороги, – сразу за железнодорожным полотном.

– Да, я выглядел полным идиотом, но еще верил, что ты не сошел с ума. А потом по связи мне доложили: в квартире Смоленского на Ленинградском никого нет и быть не могло, там дверь опечатана…

– Теперь выслушайте меня, Федор Филиппович, – остановил генерала жестом Глеб. – Я…

– Погоди, – наконец улыбнулся генерал, – я не сказал тебе главного. Да, я уже был готов придушить тебя; в конце концов, сегодня не первое апреля, чтобы разыгрывать старого человека. Да и тема для шуток неподходящая. Немного погодя начались и открытия. С Ленинградского проспекта мне доложили, что в квартире Смоленского сохранились следы борьбы, а из телефонного аппарата выдернут шнур – его нашли под ванной.

– Именно туда я его и забросил.

– И еще, повсюду стерты отпечатки пальцев, причем сделано это буквально час тому назад. Понадобилось еще совсем немного времени, чтобы отыскать на обочине шоссе изуродованный бампер от «Хонды Сивик» вместе с номерным знаком. И я поверил в то, что ты говорил мне. Нашлось и место, откуда скатилась машина с откоса. Пока что на лугу эксперты нашли только четыре гильзы, но, если судить по твоей обойме, их там значительно больше. Найдены гильзы от двух пистолетов, но ни самой «Хонды», ни трупов нигде нет. И самое главное, Глеб, это абсолютно точно, никто из нашей конторы людей не посылал ни на Ленинградский проспект, ни на Симферопольское шоссе.

Сиверов сидел задумавшись. Апатия, наступившая после того, как он убил человека, сменилась напряженной работой мысли.

– На всякий случай, Федор Филиппович, – сказал Глеб и положил на нелюбимый Потапчуком портфель удостоверение капитана ФСБ, – этого человека я убил сегодня ночью, хотя мне и не хотелось лишать его жизни.

– Глеб, для профессионала не существует слов «хочу» или «не хочу», – Потапчук аккуратно, двумя пальцами взял удостоверение, раскрыл его, Сиверов светил ему фонариком.

– Я, конечно, не лаборатория, мои глаза не микроскопы, но, по-моему, удостоверение настоящее, во всяком случае, сделано человеком, который знает толк в подобных документах. Я не нахожу в нем изъяна, но уверен на все сто процентов, что такого человека в наших рядах никогда не было. Я его заберу, отдам на экспертизу.

– Я не стану просить вас оставить его мне в качестве сувенира на память о сегодняшней ночи. Возможно, он и не Порфиров, и не служил в ФСБ, но все ребята, с которыми мне сегодня пришлось столкнуться, – профессионалы. Значит, раньше они служили, как минимум, в спецназе. Нет, – тут же остановил себя Глеб, – их готовили более серьезные люди. Они чудесно умеют действовать в большом городе, знают его досконально.

– Фотография с лицом совпадает? – поинтересовался Потапчук.

– Да, фотография настоящая.

– Мы поищем по картотеке. Я уверен, «Хонду» они спрятали где-то рядом – возможно, следует поискать в реке. Не могли же они за час раздобыть кран и грузовик? Ты бы как сделал?

– Я отбуксировал бы машину к ближайшему водоему.

– А трупы?

– Трупы забрал бы с собой.

– А теперь, Глеб, скажи самое главное: какого черта ты оказался в опечатанной квартире Смоленского? Только не втирай мне про интуицию.

– Я вышел оттуда нес пустыми руками.

– Что ты искал?

– То, что нашел, – Сиверов извлек из матерчатой сумки ноутбук, открыл его прямо на коленях, показал генералу компакт-диск.

– «Реквием». Моцарт. Часть третья, – прочитал генерал надпись. – Ты же любитель Вагнера.

– Кто записывает на отдельные диски произведение по частям? Смотрите!

Для генерала Потапчука любой компьютер был чем-то вроде волшебного зеркальца. Как человек старой закалки, он слабо верил в возможности современной техники. Словосочетание «электронный документ» он воспринимал как нонсенс. Документ должен быть непременно выполнен на бумаге, скреплен печатью и подписями.

– Смоленский был человек непростой, – говорил Сиверов, щелкая клавишами. – Как всякий великий талант, он любил сомневаться, занимался самоедством. Несомненно, что незадолго до гибели он совершил очередное открытие, способное изменить мир.

– Над чем работал Смоленский, кроме выполнения американских программ?

– Вы делаете успехи, Федор Филиппович. Официально он работал над уничтожением оружия, но мозг-то его уже был заточен под конкретные разработки. Он просто не мог не думать о продолжении старой работы, он противился этому, но талант двигал его по инерции. Смоленский сделал открытие и испугался его последствий. Он был единственным координатором секретных разработок биохимического оружия, один обладал полнотой информации. Смерть свою он предвидел, готовился к ней, а значит, должен был привести в порядок архивы. И вот перед ученым, который шел к открытию всю свою жизнь, возникает дилемма: как человек, живущий земной жизнью, он понимает: открытие следует уничтожить, но как ученый не может этого допустить. Все равно открытие рано или поздно сделают другие. Он собирает все данные воедино и прячет их с таким расчетом, чтобы рано или поздно их обнаружили, перекладывает ответственность с себя на потомков и на провидение. Я обнаружил у него в квартире на Ленинградском компакт-диск, на котором вместе с музыкой записаны закодированные файлы. Раскодировать их несложно, Смоленский не кодировщик, он наверняка использовал стандартные компьютерные программы. Вот, посмотрите, – Сиверов указал пальцем на монитор. – Я уже определил шифры доступа к файлам.

– Глеб, ты ничего не повредишь?

– У меня дисковод не пишет, а только читает. Невозможно испортить книжку взглядом.

Глеб внимательно всматривался в значки, возникшие на мониторе. Первая мысль о, том, что не подошли кодировки и стоит сменить шрифт, отпали Компьютер одинаково хорошо читал и латинские, и кириллические буквы, читались и греческие, специальные символы: в ноутбук были подгружены все возможные шрифты.

– Черт, хитер Смоленский! – с восхищением воскликнул Сиверов.

– Ты что-нибудь понял?

– Я понял Смоленского. Да, он не кодировщик, но зато настоящий ученый – Что это за галиматья на экране?

– Может, я и ошибаюсь, но это вряд ли. Самое простое решение всегда самое верное! Он взял материалы исследований и разделил их на части. По-моему, таких частей не менее трех.

– Но хоть одну часть мы можем прочесть? Сиверов засмеялся:

– Смотрите, – он сцепил пальцы, а затем медленно развел руки, – он рассыпал текст на буквы, слова, слоги, знаки, используя генератор случайных чисел. На этом диске есть и маленькая программа, которая способна собрать из отдельных знаков, слов целый текст, но для этого нужны и другие диски, на которых Смоленский записал искореженную информацию. У нас есть лишь одна рука, – Сиверов поднял ладонь с растопыренными пальцами, – где-то есть вторая, и мы должны соединить их – вновь сцепить пальцы. Иначе текст невозможно прочесть.

– Ты уверен, что все понял правильно?

– Вы еще посоветуйтесь со специалистами, но другого варианта я просто не вижу. Смоленский поступил просто и гениально. Все тексты пишутся буквами, но это не значит, что, имея алфавит, мы можем самостоятельно, без подсказки Льва Николаевича Толстого восстановить из них текст «Войны и мира». Нужно иметь еще и алгоритм для расстановки букв.

– Что ж, Глеб, для каждого из нас нашлись в этот день и разочарования, и открытия, – произнес Потапчук, принимая из рук Глеба сверкающий диск, – главное, мы теперь знаем, что нужно искать.

– И кто-то еще тоже знает, что нужно искать, – напомнил Сиверов, – не зря вместе со мной на квартире появился неизвестный.

– Глеб, мне очень не нравится то, что происходит. Бандиты редко переодеваются в милицейскую форму, и уж полные – конченые идиоты носят с собой фальшивые удостоверения ФСБ.

– Они не похожи на идиотов.

– Значит, игра идет по-крупному, когда на средства уже не обращают внимания, главное – результат, – Потапчук с тоской вздохнул и посмотрел на пачку сигарет, лежащую на приборной панели. Ему хотелось закурить, и, если бы генерал находился в одиночестве, непременно доставил бы себе это удовольствие. Но при Глебе ему не хотелось выглядеть слабовольным. – И не надейся, просить сигарету не стану.

– Иногда нужно доставлять себе маленькие удовольствия. И я обещаю вам, Федор Филиппович, однажды мы с вами встретимся у меня просто так, выпьем бутылочку коньяку, посмакуем хороший кофе, покурим всласть и поболтаем о жизни.

– Когда это еще будет, – махнул рукой Федор Филиппович.

– Когда мы закончим дело, – тут же вставил Сиверов. – И чувствую, это случится скоро.

– Твои слова да Богу в уши, – Потапчук вяло пожал Глебу руку и исчез в темной арке.

«Что лучше, – подумал Сиверов, – прийти домой утром, когда Ирина уже поднимется, или прямо сейчас?»

Опыт подсказывал, что лучше прийти утром. И Глеб, дождавшись, когда «Волга» Потапчука вновь минует стоянку, заехал во двор. Взбежал по лестнице. Не утруждая себя тем, чтобы раздеться, лишь сбросив ботинки, он лег на фанерный подиум посреди большой комнаты. И внезапно в памяти всплыла фраза, прочитанная в дневниках Смоленского:

«Жизнь – это игра, в которую невозможно выиграть, смерть – всегда проигрыш. Всякая жизнь кончается смертью».

«Мысль слишком пессимистическая, чтобы с ней можно было жить», – подумал он.

Глеб чувствовал, где-то в рассуждениях кроется подвох, но где именно, он пока понять не мог.