Иванов методично вешал на Лукина одно обвинение за другим, и вскоре уже целых два адвоката отбивались от них. Обвинения были абсолютно идиотскими. Не мог же себе позволить солидный пожилой человек, каким являлся Самсон Ильич, убивать, насиловать? Обвинения снимались, но на это уходили силы, время, а потому самые главные – первые обвинения – остались: хранение оружия и боеприпасов.

Когда следствие приближалось к концу и следователь Иванов остался наедине с Лукиным, Самсон Ильич напрямую спросил его:

– Послушайте, начальник, зачем вам это надо? Вы губите курицу, которая может нести вам золотые яйца. Вы довели меня до такого состояния, когда я готов поделиться всем, что у меня есть, лишь бы получить волю. В ваших силах выпустить меня на свободу.

Недобрая улыбка появилась на губах следователя.

– Нет, – покачал он головой, – теперь деньги мне не нужны.

– Даже сто тысяч? – удивленно вскинул брови Лукин и поспешил добавить:

– Конечно, я говорю в чисто умозрительном плане… – он справедливо подозревал, что разговор может записываться и потом быть использован против него.

– Даже сто тысяч, – мстительно скривился Иванов и опередил следующее предложение подследственного:

– Даже двести тысяч мне ни к чему.

Затем Иванов написал на листе бумаги несколько предложений, взял его в руки и показал Лукину. “Я должен был заплатить выкуп за близкого человека, – прочел Лукин, – теперь он мертв, и ты, падла, заплатишь за свою жадность на полную катушку!"

Пока Самсон Ильич читал бумагу, следователь наблюдал за ним с каменным лицом. Он щелкнул зажигалкой, и огонек побежал по рыхлому желтому листку, пожирая слова, которые объясняли, почему Лукину не видать теперь свободы. Торцом зажигалки следователь разровнял черный покореженный лист в пепельнице, и тот рассыпался так же легко, как рассыпалась прежняя жизнь Самсона Ильича.

– Неужели нельзя было сказать тогда прямо?

– Ты бы, морда, все равно не дал. Вы нас ненавидите.

– Вы умный человек, – принялся врать Самсон Ильич, – что было, то было. Можно попробовать начать наши отношения с чистого листа, старый-то сгорел, – пытался достучаться до разума следователя Лукин.

– Я сгною тебя, – пообещал Иванов и, вызвав конвойного, велел увести подследственного.

– Я тоже когда-нибудь вспомню о тебе, – пообещал Лукин.

– Все так говорят, – усмехнулся следователь и издевательски помахал рукой, словно провожал Лукина в дальнюю дорогу.

В камеру Самсон Ильич вернулся задумчивый.

– Ну что, о чем говорили? – принялись, как обычно, допытываться сокамерники.

Самсон Ильич лишь махнул рукой, показывая, чтобы ему не мешали думать. Он лежал на нижнем ярусе нар и бесцельно изучал причудливые переплетения линий на досках верхнего яруса. Доски были старыми, на них проступали остатки надписей, которые уже невозможно было прочесть, потому что охрана заставляла обитателей камеры срезать их. Самсон Ильич скользил по ним взглядом.

"Тут сидели люди до меня, будут сидеть и после, – подумал он. – Предшественникам казалось, что они пишут очень важные вещи, от которых зависит их жизнь и будущее. Но надписи исчезли и ничего не изменили в их судьбе. Если не можешь противостоять урагану, закрой голову, заройся в землю, и он пронесется над тобой. Главное – переждать. Чего ты дергаешься? Ты дергаешься, потому что считаешь, будто попал за решетку несправедливо. Да, тебе подбросили патроны, пистолет, ты никого не убивал. Но признайся, ты совершил в жизни много такого, за что тебя стоит упечь за решетку. Какая разница, что написано в обвинительном заключении? Ты заслужил все это, а значит, должен смириться с судьбой. Сколько святых икон, церковной утвари ты продал, сколько церквей ограбили по твоему наущению? Считай, Самсон Ильич, ты еще дешево отделался”.

Когда принесли ужин, Самсон Ильич отказался от него в пользу сокамерников.

– Лукин думает, – шептались они. – Наверное, следователь предложил ему сделку, вот и решает теперь антиквар.

Зашел спор. Мнения разделились. Одни считали, что Иванов предложил сдать подельщиков, другие – будто следователь потребовал открыть тайники с деньгами и драгоценностями.

До самого утра Самсон Ильич не проронил ни слова, поднялся же просветленный, почти веселый.

– Я для себя все решил, – радостно сообщил он.

– Что?

– Покориться судьбе.

Адвокат, вызванный в следственный изолятор по требованию Лукина, схватился за голову:

– Самсон Ильич, ты решил не бороться?

– Нет, – покачал головой Лукин, – я согласен сесть.

– Ты сошел с ума!

– У меня есть шансы избежать тюрьмы? Только честно! – Лукин взял адвоката за руку.

Тот несколько секунд смотрел прямо в глаза антиквару, затем отвел взгляд:

– Честно говоря, у тебя почти нет шансов выйти на волю. Конечно, мы подадим апелляцию…

– Не надо, – вздохнул Луки”, – меня удовлетворит, если ты сумеешь максимально скостить срок.

– Воля твоя, Самсон Ильич, только я не понимаю, что они с тобой сделали? Ты же всегда был волевым, никто сломать тебя не мог.

– Я сам себя сломал… Стар стал… И еще одна просьба, – Самсон Ильич покрепче сжал запястья адвокату, – сделай так, чтобы квартира и имущество все же остались за мной. Я не хочу, чтобы растащили мою библиотеку, чтобы исчезли мои коллекции.

– Я уже об этом позаботился, – усмехнулся адвокат, – и могу тебя поздравить с новым родственником.

– Как это?

– У тебя, оказывается, появился племянник, о котором ты до этого ничего не знал, и он был прописан в твоей квартире еще до твоего ареста.

– За это спасибо, – расплылся в улыбке Лукин. – Но ты уверен, что он надежный человек?

– Жить он там не будет, к вещам твоим не притронется, после твоего освобождения на имущество претендовать не станет. Он у меня на крючке, по гроб жизни мне обязан. Зря ты так, Самсон Ильич! Я же говорил наверху, если бы ты взял на себя пару махинаций с церковными предметами, они готовы были снять с тебя обвинение в хранении оружия.

– Тогда бы меня посадили с конфискацией. Все уже решено.

– Кем?

– Мной!

* * *

Вот так и оказался Самсон Ильич Лукин сперва за решеткой, а потом и за колючей проволокой. В тюрьме и на зоне бесполезно объяснять, что посадили тебя зря, там все сидят ни за что. Попытки оправдаться лишь вызывают насмешливые улыбки у товарищей по несчастью, Будучи человеком сильным, умеющим устраиваться в жизни, Самсон Ильич уважал не столько криминальных авторитетов, сколько мужиков сильных, умеющих противостоять несчастьям. На зоне особенно трудно прожить без друзей и знакомых. Лишенный свободы лишен и выбора. Приходится довольствоваться общением с теми, кого Бог послал. Контингент же в местах лишения свободы специфический, редкий заключенный заинтересуется такой тонкой материей, как искусствоведение.

Наведывались в библиотеку люди разные. Забредали сюда и бывшие интеллигентные люди, инженеры, преподаватели вузов, попавшиеся на взятках, начальники строительных управлений, распродавшие вверенные им стройматериалы. Забредали для того, чтобы поговорить с интеллигентным, умным человеком, именно таким и слыл Самсон Ильич на зоне.

Но однажды в библиотеке появился мужчина, сделанный из иного теста, чем предыдущие посетители. Образованием и тонкостью манер он не отличался: простое, словно вырубленное топором из деревянной колоды, лицо, крепкая, приземистая фигура.

– Кузьма Пацук, – представился он Лукину и подал руку с таким видом, словно Лукин обязан ее пожать.

Когда рукопожатия не произошло, Пацук нисколько не огорчился.

– Почитать чего-нибудь не найдется? Лукин широким жестом указал на стеллажи:

– Откуда я знаю, чего тебе хочется, даже в нашей библиотеке всякие книжки есть.

– Я аккуратно читаю и книжки беречь умею, – предупредил Кузьма Пацук и, сбросив ватовку, присел на корточки возле стеллажа.

Лукин на какое-то время потерял к нему интерес. Он сидел за письменным столом и сквозь увеличительное стекло рассматривал прекрасно сделанные репродукции древнерусских икон.

Прошли полчаса, час… Самсон Ильич даже забыл о посетителе, так тихо он себя вел. Пацук возник перед Лукиным внезапно, библиотекарь даже вздрогнул.

– Выбрал что-нибудь? – спросил он, глянув на мозолистые руки Кузьмы.

– Не знаю даже. Может, вы чего посоветуете?

– Библиотека здесь специфическая, – напомнил Самсон Лукин.

– Я это заметил. Книги все больше по искусству.

– Когда в дерьме сидишь, к возвышенному тянуться надо.

– Я понимаю, – зашептал Пацук, – мне бы книжку, – он закатил глаза к облезлому потолку, – о войне восемьсот двенадцатого года.

Лукин пристально посмотрел на пришельца. Обычно читателей интересовали боевики, романы о любви, в крайнем случае научная фантастика, исторической литературой интересовались впервые.

– Почему шепотом спрашиваешь? Пацук осмотрелся и улыбнулся недоброй улыбкой.

– Самсон Ильич, очень мне надо. Навскидку Лукин не Смог назвать нужную книжку. Пробежался пальцами по карточкам каталога. Первой книжкой на заказанную тему оказалось жизнеописание Наполеона.

– Кажется, есть что-то, – сказал Самсон Ильич, исчез за стеллажом и вернулся с толстой книжкой в простом бумажном переплете, изданной коммерческим издательством совсем недавно. В тексте густо встречались “яти” и “еры”, издатели даже не удосужились перенабрать текст, сделали перепечатку дореволюционного издания.

Лукин немного поколебался, стоит ли давать книгу Пацуку на руки или же пусть читает в библиотеке, но перспектива провести несколько ближайших дней в обществе малоинтеллигентного человека Самсона Ильича не прельстила.

– Смотри, книгу вернешь в целости и сохранности.

– За мной – железно, – пообещал Пацук.

"Странный интерес у мужика”, – подумал Лукин.

Так уж случается, что незначительное происшествие может запасть в память – так, как западает навязчивая мелодия. Что ни делай, а из головы не идет.

"Пацук… Наполеон.., восемьсот двенадцатый год…” – эти слова то и дело проносились в голове Самсона Ильича, не давая ему покоя. Не хватало ясности. Кто такой Пацук, на кой черт ему понадобилось подробно разузнать о событиях двухвековой давности?

Лучший способ избавиться от навязчивых вопросов – это получить на них ответы. Так Лукин и поступил. Он зашел к заместителю начальника зоны, отвечавшего за воспитательную работу среди лишенных свободы, и напрямую поинтересовался, кто такой Кузьма Пацук.

– Зачем это вам, Самсон Ильич? Скрывать Лукину было нечего, и он рассказал о странной просьбе. Майор лишь пожал плечами, он не мог объяснить странное желание Кузьмы.

– Личное дело давать вам на руки, в общем-то, не положено, – предупредил майор, – но вы человек интеллигентный, здравомыслящий, – и перед Лукиным легла картонная папка с документами.

– Это что-то вроде ребуса, – объяснил Лукин, – который мне хотелось бы разгадать.

Кузьма жил в Беларуси, но как бывший военный решил сохранить за собой российское гражданство, потому и попал в российскую зону. Преступление, совершенное Па-цуком, ясности не добавило. Сидел он за то, что, находясь в гостях у бывшего сослуживца в Смоленской области, оказал вооруженное сопротивление инспектору рыбнадзора, выстрелил в него из охотничьего ружья. Убивать скорее всего не собирался, хотел лишь попугать, но тем не менее пять лет получил. Лукин пробежался глазами по анкете Пацука и тут же взгляд его остановился на слове “Борисов”.

"Ах так! – усмехнулся Лукин. – Место рождения – Борисов! А стоит этот белорусский город на реке Березине, именно там Наполеон, бросив остатки своей армии, бежал во Францию, предоставив солдат и офицеров самим себе. Ну конечно же, человек, родившийся и выросший неподалеку от места переправы Наполеона через Березину, не мог не слышать об этом событии. Об этом ему твердили в школе, в местном музее, куда водили класс на экскурсии. Возможно, Пацук даже пытался вместе с друзьями раскапывать берега Березины в надежде найти пуговицы от французских мундиров, ордена, пряжки. У некоторых зуд кладоискательства проходит вместе с детством, а у других остается на всю жизнь. Наверное, и Кузьма Пацук из таких людей: спит и видит себя обладателем клада, ускользнувшего от его предшественников”.

Кузьма Пацук книжку прочел на удивление быстро. Он пришел с ней, завернутой в старую выцветшую газету, и гордо положил на стол перед библиотекарем.

– Прочел? – с недоверием поинтересовался Самсон Ильич. Пацук стал ему уже чем-то интересен, бывший житель Борисова был не совсем таким, как остальные зеки.

– От корки до корки, – важно заявил Пацук и с несвойственной для зека деликатностью поинтересовался:

– Сесть можно?

– Садись, – благожелательно разрешил Самсон Ильич.

– Книжка интересная, но главного-то в ней не написано.

Лукин улыбнулся:

– Главное всегда между строк написано.

– Как это?

– Если о чем-то писатели и историки умалчивают, значит, оно – главное.

– Понял, – Пацук поскреб свежевыбритую щеку. Под носом кровоточил порез. – Еще что-нибудь о Наполеоне есть?

– Нет, – Лукин развел руками, – не исторический профиль у моей библиотеки.

Кузьма растерянно заморгал. Он не мог взять в толк как это так, книжек много, а нужной среди них не отыщется.

– Тебя клад Наполеона интересует? – напрямую спросил Лукин.

Пацук напрягся и медленно перевел взгляд с книжного стеллажа на холеного по тюремным меркам библиотекаря.

– Какой клад? – через силу выдавил из себя Пацук.

– Самый знаменитый и, наверное, самый большой. Известнее его разве что Янтарная комната.

– Янтарная комната – байки. Была бы она в России, давно отыскали бы, – как каждый одержимый бредовой идеей, Пацук заводился с пол-оборота. – А наполеоновский клад существует, об этом у нас в городе каждый знает. Мне самому дед рассказывал.

– Старые люди много о чем говорят. Но если бы клад был, его бы уже непременно нашли. Почти двести лет минуло с того времени.

– Золоту ничего в земле не сделается. Вы, Самсон Ильич, человек образованный, толк в драгоценностях знаете. Как на ваш взгляд, что было в обозе Наполеона, когда он отступал? Я-то знаю, а вы?

Глаза у Пацука полыхали адским огнем, словно в них уже отражались награбленные французским императором сокровища.

– Все золото Москвы, – с придыханием произнес Пацук.

Лукин не выдержал и рассмеялся.

– Ты – любитель, наслушавшийся сказок. Чем беднее город, тем охотнее в нем верят басням про сокровища. Борисов же – город небогатый?

– Это правда.

– Ты сам сказал, я человек образованный, значит, знаю несколько больше, чем ты.

– Согласен.

– – Ничего ценного в обозе Наполеона быть не могло.

– Он же Москву ограбил!

– Во-первых, – Лукин назидательно поднял указательный палец, – Москва к тому времени уже сто лет не была столицей империи. А во-вторых, – он выбросил еще один палец, – перед сдачей города у богатых людей оставалось время собрать и упаковать ценные вещи. Вдобавок Москва была почти целиком деревянной, и перед отступлением ее подожгли. Что не вывезли, то сгорело.

– Не знаю, – задумался Пацук, – люди зря говорить не станут.

– Если бы что-то было, его уже нашли бы. Двести лет ищут клад, а найти не могут.

Пацук все еще сомневался. Ему не хватало образования, но уверенности в том, что клад существует, было не занимать.

– Ценное прячут надежно, – глухо сказал он.

Лукин лишь пожал плечами.

– Я подумаю и еще зайду, если можно, – Пацук побрел к выходу.

Лукин не стал его останавливать, времени на зоне хоть отбавляй.

– Москва, Москва, – проговорил Самсон Ильич. Он произнес слова нараспев. – А если борисовский житель прав? Янтарную комнату тоже найти не могут, но она существует, – он тряхнул головой. – Никаких ценностей в Москве быть уже не могло, и все же почему Наполеон так рвался к ней? Вместо того чтобы наступать на Петербург, он двинулся к старой столице.

Впервые Лукин задумался об этом.

– Постой, – сказал он сам себе, – во время любой войны враг стремится захватить столицу. Кто сел в императорском дворце, тот и правит страной. Зачем же Бонапарту понадобилась Москва, полуазиатский город, в котором, честно говоря, брезговала жить верхушка Российской империи? Петербуржцы откровенно смеялись над москвичами. Это уж, потом, в конце девятнадцатого века и в начале двадцатого, да и при советской власти, славянофилы-восточники вовсю раздули значение Москвы. Со времен Петра Первого там было запрещено каменное строительство, все мастера-каменщики оказались в Петербурге. Наполеон, конечно, – маньяк, жадный до власти, но тогда тем более его должен был привлечь Санкт-Петербург с его дворцами и несметными богатствами.

И тут Самсон Ильич вздрогнул. Минут пять он сидел, задумавшись, затем буквально подбежал к стеллажу. Снял с него огромную, изданную в шестидесятых годах в Америке книгу по древнерусскому ювелирному искусству, принялся лихорадочно листать страницы. Более полного издания не существовало, сделано оно было с американской педантичностью. Под каждой вещью указан музей, где она хранится, и примерная стоимость. Улыбка появилась на губах Лукина, ему хотелось немедленно поделиться с кем-нибудь своим открытием, сделанным благодаря безграмотному кладоискателю Пацуку.

Реликвии светской власти великих князей московских, царей, императоров шли в книжке чередою – от шапки Мономаха до короны последнего императора Российской империи Николая второго, проданной большевиками в двадцатые годы на английском аукционе. С церковными же ценностями дела обстояли более чем странно. Хронологию можно было отследить лишь на вещах из провинции. Новгородские, суздальские изделия, чаши, кресты, дарохранительницы, подсвечники – все они попадали в музеи и в частные коллекции из второстепенных храмов. За редким исключением, в музеях не встречалось вещей, принадлежавших патриархам русской православной церкви.

Лукин хлопнул себя ладонью по лбу:

"Неужели до меня этого никто не замечал? И объяснение простое до банальности – патриаршество было введено на Руси в шестнадцатом веке, а до этого церковь возглавляли митрополиты, назначаемые из Константинополя. Византия пала под напором турок, и центр православной церкви сместился в Москву. Ценности главных Кремлевских соборов от митрополитов по наследству перешли к патриархам. А потом, – Лукин усмехнулся, – потом был Петр первый, ликвидировавший патриаршество. Церковный раскол.., патриарх Никон.., разброд и шатания… Не знаю, чем уж патриархи не угодили царю Петру, но церковью при нем стал управлять священный Синод. Значит, все ценности из патриаршей ризницы последний патриарх надежно спрятал в Москве, чтобы они не достались Петру. Вот почему их нет ни в одном из каталогов, вот почему целый пласт культуры буквально провалился, исчез, скрылся от глаз исследователей. Я был не прав, когда говорил, что если вещь не могут долго найти, то ее уже не существует. Исчезла библиотека Ивана Грозного, исчезли и реликвии из патриаршей ризницы. Нашел их Наполеон или нет, их ли искал в Москве? Кто знает, но вполне возможно, что исчезнувшие на два века реликвии всплывут вновь”.

Лукин для надежности еще раз пролистал книгу и окончательно убедился в том, что ход его мыслей правилен. Назавтра при встрече с Пацуком Лукин, конечно же, не стал рассказывать ему о том, до чего дошел своим умом. Но теперь к Кузьме Пацуку он стал относиться более уважительно. Намеками дал понять, что каналы для сбыта антиквариата на Запад у него остались, что в случае чего он мог бы предложить неплохие деньги за хорошие вещи.

"Чем черт не шутит, – думал Лукин, – в моем бизнесе, как на охоте, – поставил двадцать капканов, глядишь, в один из них зверь и угодил. Шансов мало, но надежда есть, а надежда питает человека”.

Еще с полгода продолжались встречи Лукина и Пацука. И чем больше было этих встреч, тем сильнее разгоралось в Пацуке желание отыскать мифический клад.

Пацук вышел на свободу через полгода после своего знакомства с Лукиным. На прощание зашел в библиотеку и долго тряс руку торговцу антиквариатом.

– Где вас можно будет на воле найти?

Лукин коротко усмехнулся и, приставив лесенку к стеллажу, дотянулся до верхней полки. Из небольшой картонной коробки он извлек прямоугольник визитки с адресом и домашним телефоном.

– Вы точно знаете, что будете жить там, когда выйдете на волю?

– Абсолютно точно. – – Когда же вас освободят?

Лунину лишь оставалось пожать плечами:

– Точно не скажу, но пройдет не более двух лет.

– Увидимся, встретимся, – пообещал Па-цук, окинув взглядом стеллажи с книгами. – Эх, страшно подумать, все, что написано в этих книгах, есть в вашей голове, – и Кузьма Пацук постучал заскорузлым ногтем указательного пальца себя по лбу.

– Даже больше, – скромно заметил Лукин.

– Мне бы такие знания, в золоте ходил бы.

– Нужно лишь внимательно читать.

– На разных языках, – вздохнул Пацук. – Стар я для этого. Вернусь в Борисов, жена меня там ждет. Приедете к нам в гости – на Березине порыбачим, я вам места отличные покажу. Медком угощу, своего нет, но мужик недалеко от меня живет, пасеку держит, мед у него замечательный. Все его Пасечником называют. А клад я обязательно найду, – он еще раз сильно сжал ладонь Лукина, у того даже пальцы заболели, и быстро пошел к выходу.

– Дай Бог, свидимся, – прошептал Самсон Ильич, глядя на чуть сгорбленную приземистую фигуру Пацука.

Какого черта он про мед вспомнил? И кличка у мужика идиотская, но почему-то запоминается – Пасечник.

Кузьма уже шагал к зданию администрации зоны.

"Может, зря я у него адресок не спросил? – подумал Лукин, но, поразмыслив, решил, что поступил правильно. – Никогда не стоит возможному продавцу показывать свою заинтересованность. Что будет, то и будет. Дай Бог, клад он найдет, может, и медку поедим вместе… Нельзя тешить себя иллюзиями. Время – странная субстанция. Можно не прилагать никаких усилий, сидеть на месте и ничего не делать. Можно спешить жить, не вылезать из дел, но и спешащий, и ничего не делающий вместе окажутся на одной и той же временной точке”.