Обычно Шкабров спал чутко, но на этот раз его разбудил только стук в дверь. Собственно, это был даже не стук как таковой, а один-единственный удар – сильный и раздраженный. Абзац понял, что это дядя Федя вернулся из ежедневного похода за кефиром и выражает подобным образом свое неудовольствие по поводу тяжелого финансового положения, в котором оказался по вине квартиранта.

Абзац потянулся, скрипнув старыми пружинами кровати, и рывком сел, сбросив на пол ноги в носках.

Спал он, не раздеваясь, совсем как в те времена, когда алкоголь, этот неразлучный и коварный друг, валил его, бывало, с ног в самое неподходящее время, не дав даже стащить с себя брюки.

Шкабров зевнул и ожесточенно почесал затылок.

Новости какие-то, подумал он с легким недоумением. С чего это я завалился спать в середине дня? Да еще так крепко закемарил… И ведь не пил как будто… Оказывается, благополучие расслабляет. Вернее, не благополучие как таковое, а возвращение к относительно спокойной жизни после долгого периода нищеты и бедствий. Чувствуешь себя так, будто вернулся с войны. Не мудрено, что начинает клонить в сон!

Он немного посидел на кровати, слушая, как дядя Федя бродит по квартире, шаркая ногами, и чем-то бренчит в ванной. Надо было купить старику пол-литра, подумал он с легким раскаянием. Пускай бы тоже порадовался. Впрочем, сейчас мы отдадим ему деньги, а бутылку он купит сам, и радости будет ничуть не меньше. Даже больше, пожалуй. Предвкушать удовольствие – тоже удовольствие…

Он сунул ноги в ботинки и затянул шнурки. Господи, подумал он с тоской, до чего же надоело день-деньской ходить в этих кандалах! Тапочки, что ли, купить?

Деньги лежали на месте. Абзац на ощупь отделил от пачки две купюры и сунул их в задний карман джинсов. Чтобы окончательно проснуться, он закурил, после чего отодвинул засов и вышел в прихожую.

Свет в прихожей не горел, и Абзац сразу вспомнил, что лампочка перегорела еще пару дней назад.

Дверь ванной была приоткрыта, и из нее на грязноватый дощатый пол падала расширяющаяся полоса электрического света. Там, в ванной, что-то брякало, потом скрипнул вентиль старого крана и зажурчала вода. Абзац еще раз потянулся, хрустнув суставами, и вдруг замер в позе распятого, чутко принюхиваясь к какому-то новому, очень знакомому запаху, который неожиданно возник в прихожей, забивая кислую вонь позавчерашних щей и старого, сто лет не стираного тряпья.

Определив, наконец, чем пахнет, Абзац досадливо поморщился и решительно двинулся к ванной, чтобы пресечь безобразие. Чертов старый алкаш добрался-таки до стоявшего на туалетной полочке французского одеколона. Это вполне предсказуемое, в общем-то, событие служило неопровержимым доказательством сразу двух утверждений: во-первых, того, что разум не всегда способен одержать верх над слепыми инстинктами, а во-вторых, что вещи, которыми ты хоть немного дорожишь, лучше хранить подальше от посторонних глаз. Короче говоря, подальше положишь – поближе возьмешь…

Старое раздражение всколыхнулось в душе Абзаца мутной волной. Какого черта, в самом-то деле?

Почему он, Олег Шкабров, должен держаться из последних сил, когда у него более чем достаточно причин для настоящего запоя, в то время как старый алкаш неспособен потерпеть пять минут? Все-таки верно что бывших алкоголиков и бывших наркоманов в природе не существует. Алкоголики и наркоманы – это всегда алкоголики и всегда наркоманы, просто одни из них держат себя в руках, а другие нет. Настолько не держат, что воруют и пьют чужой одеколон…

Он рывком распахнул дверь ванной и с первого взгляда понял, что опоздал. Дядя Федя, красный, как свекла, со слезящимися мутными глазами и надутыми щеками, стоял над раковиной с пустым стаканчиком для зубных щеток в руке и, судя по его виду, прилагал мучительные усилия, пытаясь удержать дорогую французскую косметику в себе. Вид этого старого, насквозь проспиртованного животного окончательно вывел Абзаца из равновесия, и он с подобающей случаю вежливостью поинтересовался:

– Ты что это делаешь, старый козел?!

Дядя Федя поперхнулся от неожиданности и закашлялся, брызгая во все стороны благоухающей одеколоном слюной. Абзац отступил от него на шаг и усиленно задымил сигаретой, чтобы забить одеколонный аромат, который в таком контексте казался хуже любой вони. Ему приходилось сдерживаться, чтобы не засветить дяде Феде в глаз. В то же время где-то на задворках его сознания притаился бесстрастный наблюдатель, который четко фиксировал и беспристрастно оценивал все его слова и мысли.

Этот холодный и абсолютно трезвый тип непрерывно вмешивался в ход событий, комментируя ситуацию.

Он, видите ли, считал, что поведение Абзаца нельзя назвать разумным, чем безумно мешал Шкаброву, которому очень хотелось хотя бы раз в жизни дать себе волю.

Вместо того, чтобы извиниться, дядя Федя перешел в наступление. Упоминания о жуликах, бандитах, квартирной плате, участковом инспекторе, бессовестных буржуях и прочих прелестях современной жизни сыпались из него, как картошка. Абзац на секунду прикрыл глаза, но тут же открыл их снова, потому что это не помогло. Вот так и происходят убийства на бытовой почве, подумал он. Слово за слово – и готов свеженький покойник…

Тут дядя Федя окончательно распоясался, перешел на личности и докатился до того, что обозвал Абзаца чеченским бандитом, по которому плачет кутузка. Тогда Абзац сгреб дядю Федю за грудки и припечатал к стенке, да так, что с нее посыпался какой-то хлам.

– Помолчи, Федор Артемьевич, – негромко сказал он. – Ты, когда пьяный, много лишнего говоришь. А язык, он ведь, знаешь, не только до Киева может довести, но и до могилы.

– Ты… Ты… – пробормотал дядя Федя, трясущимися руками заталкивая обратно в штаны выбившуюся из-под ремня байковую рубашку. – Ты чего делаешь, гад? Ты меня, пожилого человека, в моем же доме…

Голос его внезапно дрогнул от приступа жалости к себе, и по горящей нездоровым румянцем дряблой щеке медленно скатилась одинокая мутная слеза.

Абзацу вдруг сделалось невыносимо тошно и муторно, как бывало наутро после жестокой попойки, когда он сидел на кровати, глядя на ободранные кулаки, и не мог припомнить, где был и что делал накануне.

Воистину, бывших алкоголиков не существует, подумал он с внезапным раскаянием. Ну, чего я, спрашивается, на него наехал? Одеколона мне жалко, что ли? Весь кайф старику поломал…

– Ладно, старик, – глухо сказал он и, обойдя дядю Федю, подошел к умывальнику. Вода с шумом полилась в треснувшую, заляпанную зубной пастой и ржавыми потеками раковину. – Ладно, – повторил он, споласкивая руки под тугой, сильно отдающей хлоркой струей. – Повоевали, и хватит. Про Грозный – это ты зря. Со зла ты это, Федор Артемьевич.

Ну, какой из меня чеченец? А деньги – вот, возьми.

Он сунул руку в задний карман джинсов и сделал то с чего, собственно, и следовало начать разговор.

– Держи, – протягивая деньги, сказал он дяде Феде. – Я тебе сильно задолжал. Так уж получилось, извини.

– Да чего там, – рассеянно сказал дядя Федя, с видимой опаской беря деньги. – Чего там – извини, – продолжал он, бережно засовывая деньги в нагрудный карман рубашки и застегивая клапан на пуговку. – Дело житейское, с кем не бывает. Ты мне слово, я тебе два… Не поубивали друг дружку, и ладно. Я в молодости, бывало, тоже.

После того как инцидент был исчерпан, дядя Федя сразу же засобирался в магазин. То обстоятельство, что он вернулся оттуда не более пятнадцати минут назад, казалось, совсем не волновало старика.

Абзац не удивился, поскольку ожидал именно такой реакции. Реакция на деньги у всех людей в целом одинакова, а исключения из общего правила крайне редки и встречаются в основном в художественных произведениях – в романах или кинофильмах, например. Чтобы окончательно загладить неприятное впечатление, Абзац посоветовал дяде Феде не пытаться сбыть доллары уличным менялам, а обратиться прямиком в обменный пункт, благо недостатка в подобных заведениях Москва не испытывала. Дядя Федя ответил, что сам знает, с какой стороны у щуки зубы, и отбыл, пребывая в превосходном настроении.

Глядя ему вслед, Абзац подумал, что, если бы не возраст, старик наверняка шел бы вприпрыжку, как школьник, обнаруживший, что в его любимом учебном заведении объявили карантин.

Уходя, дядя Федя по обыкновению запер дверь снаружи своим ключом. Абзац выкурил еще одну сигарету, стоя посреди прихожей и думая о том, как жить дальше. С дяди-Фединой квартиры, пожалуй, пора съезжать. Во-первых, этот тараканий рай надоел Шкаброву до смерти, а во-вторых, когда прячешься, не стоит подолгу сидеть на одном месте. Он и так задержался здесь на непозволительно длинный период времени. Дядя Федя по пьяной лавочке действительно любил поболтать, а уж что касается его дружка Баламута… Их рассказы о таинственном квартиранте дяди Феди тем или иным образом могли достичь ушей, для которых не были предназначены. Например, ушей Барабана или какого-нибудь честолюбивого мента, который засиделся в лейтенантах и мечтал продвинуться по службе путем поимки опасного преступника, киллера по кличке Абзац…

«Да, – решил он, – пора и честь знать. Хотя теперь, когда у меня появились деньги, дядя Федя наверняка будет огорчен расставанием. Ничего, переживет как-нибудь…»

Продолжая размышлять, он совершил прогулку к ржавому холодильнику «Саратов», который гудел и щелкал на кухне. Здесь Абзац экспроприировал одну из принесенных дядей Федей бутылок кефира и задумчиво употребил ее по назначению. Совесть его не мучила: теперь дядя Федя вряд ли вспомнит о кефире, пока у него опять не кончатся деньги. Вот интересно, подумал Абзац, когда человек пьет – не выпивает, а пьет всерьез, – его ничто не мучит: ни безденежье, ни скверные бытовые условия, ни плохое здоровье, ни проблемы с пищеварением…

Даже на политику ему наплевать, лишь бы политическое положение страны не отражалось на стоимости водки. А как только запой кончается, вот тут его, болезного, и прижимает: там у него колет, тут стреляет, участковый смотрит косо, чеченцы людей похищают, а по утрам в сортире ничего не получается, хоть тресни. Вот уж воистину блажен, кто рано поутру…

Он не спеша допил кефир, сполоснул бутылку и выкурил еще одну сигарету, наслаждаясь не столько вкусом дорогого табака, сколько отсутствием необходимости экономить, выгадывая каждую копейку.

Раньше он даже не подозревал, как это, оказывается, унизительно – экономить на еде и сигаретах.

Когда сигарета истлела до самого фильтра, Абзац еще раз потянулся и пошел одеваться. Жизнь научила его не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Если уж решил сниматься с места, нужно сразу же начинать действовать, пока не стало поздно. К тому же, это решение не было высосано из пальца: тяга к перемене места не возникла сама по себе, а была подсказана интуицией, которая еще ни разу не подводила Абзаца.

Деньги и все еще лежавший в куртке «вальтер» он убрал в тайник под половицей, оставив в кармане сто долларов на непредвиденные мелкие расходы.

Съезжать с квартиры было рановато: следовало сначала оборудовать себе новое убежище.

Выходя из дома, Абзац посмотрел на часы и подумал, что дядя Федя слишком долго ходит по магазинам. До коммерческой палатки, где торговали водкой, было рукой подать, а до обменного пункта лишь немногим дальше. Так где его носит, этого старца? Впрочем, он мог встретиться с кем-нибудь из старых приятелей и на радостях начать пир прямо в какой-нибудь подворотне или на скамейке в сквере. Попадет в вытрезвитель, старый дуралей, с досадой подумал Абзац. На поиски дяди Феди он, конечно же, не пошел, решив, что своим временем и своими деньгами старик волен распоряжаться по собственному усмотрению. Здоровья у него хватит на троих, а если ему хочется проснуться посреди ночи в подворотне с вывернутыми карманами, это его проблемы.

В газетном киоске Абзац приобрел толстое рекламное приложение и телефонную карточку, после чего засел в кафе, чтобы в тепле и уюте внимательно изучить раздел объявлений о сдаче жилья внаем.

Оказалось, что он забыл купить ручку, но эта проблема легко решилась с помощью молоденькой и симпатичной официантки, которая охотно ссудила ему огрызок карандаша. Вооружившись этим немудреным инструментом, Абзац углубился в чтение, время от времени помечая заинтересовавшие его объявления. Когда нужный раздел был прочитан до конца, а кофе выпит, Шкабров расплатился, сложил газету и вышел на улицу, высматривая будку таксофона.

Набирая первый из помеченных номеров, он подумал, что в чем-то времена, несомненно, меняются к лучшему. По крайней мере, телефонный звонок в Москве перестал быть проблемой. Ему припомнились грязные улицы с пыльными витринами, чахлые от бензинового угара деревья на газонах и исписанные похабщиной, провонявшие мочой будки с развороченными телефонами без трубок. Так бывает всегда, когда гибнут империи, независимо от эпохи и географического положения. Если и есть какая-то разница, то она заключается лишь в количестве пролитой крови и жестокости последующего кризиса. Впрочем, для тех, кто переживает кризис, он всегда кажется более жестоким, чем все предыдущие, потому что он переживает его лично, а не читает о социальных потрясениях в учебнике истории…

– Слушаю, – произнес в трубке скрипучий старушечий голос.

– Добрый день, – вежливо поздоровался Абзац. – Я звоню по объявлению…

* * *

Домой он возвращался уже довольно поздно. Часы показывали всего половину восьмого, но темнота наступила уже почти три часа назад, так что с непривычки казалось, будто стоит глубокая ночь.

С неба падал мокрый снег. Абзац основательно продрог и мечтал только о стакане горячего чая и теплой постели.

Первый день поисков, как и следовало ожидать, успехом не увенчался. Он сделал десятка два звонков и побывал в шести местах, но так и не смог остановиться ни на чем конкретном. Хозяин одной из осмотренных им квартир показался Шкаброву профессиональным стукачом, а неподалеку от Разгуляя на звонок Абзаца дверь открыл угрюмый небритый мужчина в мятом милицейском кителе с капитанскими погонами. В остальных местах тоже неизменно находилось что-нибудь не то. В конце концов Абзац пришел к выводу, что ему просто не хочется съезжать от дяди Феди. В самом деле, нора на Остоженке была почти идеальной: в отличном районе и в то же время как бы на отшибе, просторная, с хозяином, который большую часть своей жизни проводил в алкогольном тумане, она вполне устраивала Абзаца. Если бы еще не это сосущее предчувствие чего-то скверного, что вот-вот должно было произойти…

Он вошел во двор, держа руки в карманах и втягивая голову в поднятый воротник, как черепаха в панцирь, и сразу замедлил шаг. Ему захотелось остановиться, замереть на месте, а еще лучше – броситься наутек, но он заставил себя идти дальше ленивой походкой человека, которому не от кого прятаться и совершенно нечего скрывать.

Во дворе стояли две милицейские машины, а прямо у дверей подъезда, в котором находилась квартира дяди Феди, топтались двое в бронежилетах и трикотажных масках. Все остальные атрибуты профессии – пятнистые комбинезоны, сапоги, автоматы, наручники и дубинки – тоже были при них. В обеих машинах скучали водители. В целом картина была знакомая, наводившая на неприятные мысли об обыске или задержании.., только вот кого именно тут обыскивали и задерживали?

Ясно было одно: соваться в подъезд нельзя ни при каких обстоятельствах. Абзац хотел было пройти мимо, но тут один из стоявших у дверей омоновцев повернул к нему безликую прорезь своей маски. В свете висевшего над подъездом фонаря его глаза поблескивали, как кусочки слюды. Абзац немедленно остановился, закурил и стал с крайне заинтересованным видом пялиться на дверь подъезда и на охранявших ее автоматчиков.

– Проходите, – сказал ему один из них, – не положено.

– А что, нельзя? – лениво возмутился Абзац. – Я же ничего не делаю, просто смотрю. Между прочим, я работаю нештатным корреспондентом молодежной газеты…

– Толян, объясни корреспонденту, где находится пресс-служба МВД, – попросил автоматчик своего напарника. – Только хорошо объясни – так, чтобы он понял. А то я ему сейчас объясню, в какой стороне больница, а в какой – вытрезвитель.

Второй автоматчик лениво тронулся с места – вернее, сделал вид, что собирается тронуться.

– Все, все, – поспешно сказал Абзац, решив, что не стоит переигрывать. – Уже ухожу. Экие вы, право, серьезные ребята…

Сворачивая за угол дома, Абзац уже был спокоен, собран и деловит. Он больше не ощущал холода, и его тревожные предчувствия исчезли, превратившись в твердую уверенность. Подъезд, в котором жил дядя Федя, считался спокойным. Единственным дебоширом там был сам дядя Федя, а единственным криминальным элементом – Абзац. Конечно, милиция могла приехать потому, что ограбили кого-нибудь из жильцов, но никакого желания рисковать, основываясь на таком шатком предположении, у Абзаца не было. Гораздо логичнее было предположить, что кавалерия прибыла по его душу. Его могли выследить, а могли и попросту сдать – тот же дядя Федя или Баламут, например. Причин для личной неприязни к нему у обоих было предостаточно, а дядя Федя и вовсе в открытую грозился вызвать милицию…

За углом Абзац остановился и стал ждать развития событий, прячась в тени. Между делом он подумал, что интуиция – великая вещь. Ведь как ему сегодня не хотелось во второй раз выходить из дома! На улице холод, слякоть, грязища, а дома, хоть и грязно, но зато тепло. Можно завалиться на кровать и вздремнуть минут шестьсот… Но червяк, который засел где-то не то глубоко в мозгу, не то под ложечкой, упорно вертелся, не давал покоя и в конце концов выгнал-таки его на холод. А если бы не выгнал?

Между тем дверь подъезда распахнулась, и из нее начали выходить какие-то оживленные и вместе с тем испуганные люди в штатском. Здесь был знакомый Абзацу сантехник из домоуправления, две шушукающихся тетки в пуховых платках и даже – легок на помине! – Баламут собственной персоной.

Абзац с трудом удержался, чтобы не присвистнуть. Понятые! Значит, обыск… Неужели все-таки у дяди Феди? Но почему, черт подери?!

Существовал довольно простой способ узнать многое, и Абзац без колебаний решил к нему прибегнуть. Он еще плотнее вжался в стену, почти слившись с сырой штукатуркой и, когда продолжающий недоуменно качать головой и что-то бормотать себе под нос Баламут прошел мимо, неслышно, как тень, двинулся за ним.

Баламут жил в соседнем доме. Абзац дождался, пока тот войдет в подъезд, скользнул следом, в три прыжка настиг его на лестнице и схватил за плечо.

Баламут коротко вякнул с перепугу, решив, по всей видимости, что его собираются грабить.

– Тих-хо, ты, – прошипел Абзац. – Говори, в чем дело. Быстро! Вякнешь – пришибу на месте.

– А, – разглядев его в полумраке, без особенной приветливости сказал Баламут, – ты… Нарисовался, значит, бандитская морда…

– У кого какая морда, мы уточним позднее, – пообещал Абзац. Слова Баламута косвенно подтверждали его подозрения. – Так в чем дело?

– Это тебе виднее, в чем дело, – огрызнулся Баламут. Тон ответа был самый неприязненный, но говорил Баламут тихо – видимо, то, что он увидел в квартире дяди Феди, произвело на него куда большее впечатление, чем любые угрозы. Подумав о том, что именно он мог там увидеть, Абзац едва не застонал от досады. Опять без денег, без крыши над головой, а теперь еще и без оружия!..

– Слушай, мужик, – сказал Баламуту Абзац, – мне тебя уговаривать некогда. Я вижу, что получилась какая-то непонятная ботва, но откуда она растет, никак не могу сообразить. Давай для разнообразия поговорим спокойно. Ты не будешь гавкать, как дворовый кобель, а я не стану сворачивать тебе шею за твое гавканье. Ну, договорились?

– Плечо отпусти, – потребовал Баламут. – Договариваться мне с тобой не об чем. А будешь много выступать, заору так, что все менты со всей Москвы сюда сбегутся. Вот им и расскажешь, какой ты страшный. В кутузке расскажешь, понял? Артемича подставил, а теперь спрашивает, что, дескать, за ботва и откудова она растет. Из тебя она растет, душегуб, из задницы твоей протокольной!

– Погоди, – прервал его обвинительную речь Абзац, – постой, родной, что ты несешь? Кого я подставил? Как?

– А скажешь, не ты Артемичу баксы дал?

– Ну, допустим, я.

– Так чего ж ты тогда спрашиваешь? На обмене его повязали, болезного. Самого в отделение, а на дом опергруппу. Сам, небось, знаешь, как это нынче делается. А в дому под половицей – мать моя, мамочка! Оружия вагон и без малого пять тыщ баксов.

И все фальшивые.

– Погоди… Как это – фальшивые?

– А вот так – фальшивые. Тебе виднее, как.

Плечо, говорю, пусти, гад!

Абзац рассеянно выпустил его плечо, и Баламут немедленно принялся растирать пострадавшее место с преувеличенно болезненной гримасой.

– Вот дерьмо, – пробормотал Абзац. – Черт, этого просто не может быть!

– Так уж и не может, – проворчал Баламут, к которому никто, по сути дела, не обращался. – Скажи еще, что мешок с оружием тебе под кровать менты подбросили!

– Черт с ним, с оружием! Но деньги!.. Слушай, а ты уверен, что они точно фальшивые?

– Сам протокол подписывал, – важно ответил Баламут. – Вот этой вот рукой. За что ж ты, гад, Федора в тюрьму посадил?

– Не ной, – сказал Абзац. – Отпустят твоего Артемьевича, как миленького. Тоже мне, фальшивомонетчик выискался.

– Его-то отпустят, факт, – ехидно заметил Баламут, – а вот тебя точно упекут на всю катушку.

– Пускай сначала найдут, – возразил Абзац. – Ведь мы же никому не станем говорить о нашей встрече, правда? А может, все-таки придушить тебя, а? Так, на всякий пожарный случай?

– Ни-ни, – поспешно отступая на шаг, возразил Баламут. – Я – могила.

– Трепло ты, а не могила. Впрочем, что ты им можешь рассказать, чего они про меня не знают?

– Ничего, – отступая еще на шаг, согласился Баламут. – А ты по какой же части будешь? В смысле, специальность у тебя какая?

– Специальность? Охотник за донорскими органами, – сказал Абзац и смерил собеседника с головы до ног оценивающим взглядом. – Как у тебя с органами, Баламут? Печень, почки, поджелудочная железа… А?

После этих слов Баламут с неожиданной прытью бросился вверх по лестнице. Теперь его можно было считать окончательно дискредитированным в качестве свидетеля. Он наверняка начнет плести байки про Джека-Потрошителя, как только войдет к себе в квартиру, а к тому времени, когда его соберутся допросить, уже насочиняет с три короба и сам успеет поверить в свое вранье, из-под которого правду уже не выкопаешь никаким экскаватором. Баламут был идеальным лжесвидетелем, способным сбить со следа любое следствие и довести до истерики служебную собаку вместе с кинологом – нужно лишь умело подтолкнуть его в нужном направлении.

Выйдя из подъезда, Абзац закурил очередную сигарету и быстрым шагом двинулся в сторону центра. Ему предстояла долгая прогулка пешком – денег на такси у него снова не было. Зато теперь он точно знал, куда идет и кого ищет. Паук! Недаром его забота показалась Абзацу подозрительной, недаром он так хлопотал о том, чтобы дело было выполнено в кратчайшие сроки. И недаром, совсем недаром в качестве комиссионных он взял жалкие сто долларов – зачем ему макулатура?!

Помимо тревоги и злости, Абзац ощущал сильнейшее разочарование. Ведь он поверил в искренность торговца оружием и был, пропади оно все пропадом, почти готов назвать его своим другом. И вдруг такая подстава… Чего ради Пауку понадобился этот спектакль? Неужели только для того, чтобы присвоить гонорар? Или ему заплатили за обоих сразу – и за Моряка, и за Абзаца? Странно, очень странно…

Поставив торчком воротник кожаной куртки, засунув руки в карманы и втянув в плечи непокрытую голову, Абзац шагал сквозь косо летящий сверху вниз мокрый снег – спиной к одним неприятностям и лицом к другим…