Стенд был кое-как сколочен из занозистых досок и фанеры. Когда-то его покрасили голубой масляной краской, но с тех пор прошло уже довольно много времени. Застекленные дверцы, которые прикрывали от непогоды и любителей подрисовывать портретам усы и бороды несколько пожелтевших объявлений, были заперты на миниатюрный висячий замок, который придавал стенду какой-то ностальгический, совсем не теперешний вид. Стекла в дверцах были покрыты рябым от дождя и первых несмелых снегопадов налетом пыли и копоти, а правое треснуло по диагонали. В самом углу этой дверцы между стеклом и полусгнившим штапиком застрял сухой, свернувшийся в хрупкую коричневую трубочку лист какого-то дерева. Абзац покрутил головой из стороны в сторону, пытаясь определить, с какого именно дерева сорвался этот лист, но тщетно: деревья уже окончательно облетели, а по коре и форме ветвей Абзац мог с уверенностью определить разве что березу да еще, может быть, баобаб.

Он закурил и снова посмотрел на стенд, подумав между делом, что где-нибудь в центре за такой вот гроб доперестроечных времен с главы районной администрации давно сорвали бы голову вместе с шеей.

А здесь, смотри-ка, стоит… "Антиквариат, – с внезапным весельем подумал Абзац. – Вот выворотить его с корнем, взвалить на плечи, упереть на Арбат и толкнуть там какому-нибудь фирмачу. Тем более, что вещица, можно сказать, именная…

В верхней части «именной вещицы» можно было разобрать сделанную красным по синему надпись:

«Их разыскивает милиция». Слово «разыскивает» было написано через "о" – от слова «розыск», надо полагать. Тот, кто делал надпись, по всей видимости, не знал, что в правилах правописания бывают исключения. Так ведь мент же писал, подумал Абзац.

А они знают только одно исключение – исключительную меру наказания.

Сквозь грязное стекло на Абзаца смотрели отпечатанные на скверном принтере фотопортреты, каждый из которых сопровождался коротеньким, строк на десять – пятнадцать сопроводительным текстом.

Крайним справа в верхнем ряду красовалось изображение некоего молодого человека с явными признаками врожденного слабоумия и склонности к каннибализму. Абзац усмехнулся. Когда его фотографировали сразу после задержания, он постарался придать лицу как можно более тупое и свирепое выражение, но так, чтобы никто не заметил, что он кривляется: насупился, немного выдвинул вперед и без того квадратный подбородок, выпятил нижнюю губу и за секунду до того, как щелкнул затвор фотокамеры, изо всех сил скосил глаза к переносице. Делал он это скорее для забавы, чем в расчете на конкретный результат, но милицейский принтер с успехом довершил начатое, и теперь со стандартного объявления о розыске на Абзаца тупо пялился дегенеративный самец гориллы, хотя напечатанная ниже ориентировка утверждала, что это – наемный убийца по кличке Абзац, в начале сентября совершивший побег из-под стражи.

Вдоволь налюбовавшись своим портретом, Абзац подмигнул стенду, повернулся к нему спиной и огляделся. С обеих сторон зажатая стенами каких-то не то складов, не то мастерских окраинная улочка была пуста и безлюдна. Примерно в полусотне метров от места, где стоял Абзац, возле имевшей совершенно покинутый вид проходной терпеливо мок под моросящим дождиком дряхлый «москвич», от руки выкрашенный в цвет линялого солдатского обмундирования. Только красной звезды на дверце не хватает, подумал Абзац. А еще лучше – маленькие такие звездочки в два или три ряда, как на кабине истребителя.

Он напряг зрение, вглядываясь в рябые от дождя стекла, но салон «москвича» выглядел пустым. Да он, скорее всего, и был пуст. Вероятно, это сторож приехал на дежурство, вот и все.

Абзац поднял воротник куртки, пониже надвинул черную кепку и не спеша зашагал вдоль улицы прочь от проходной, «москвича» и стенда с портретами. Синеватый дымок сигареты поднимался над его левым плечом ленивыми клубами, цеплялся за мокрую ткань куртки, норовя переползти с плеча на спину и обвиться вокруг шеи, как удавка, но не удерживался – срывался и таял в сыром холодном воздухе.

Шкабров привычным жестом поддернул левый рукав и посмотрел на часы. Почти в ту же секунду, словно повинуясь этому сигналу, в кривом кирпичном ущелье улицы послышалось нарастающее ворчание автомобильного двигателя. Абзац словно невзначай опустил правую руку в карман куртки и замедлил шаги.

Когда шум двигателя позади него превратился в почти нестерпимый надсадный рев, Абзац остановился и повернулся лицом к приближающемуся автомобилю, заранее укоризненно качая головой: судя по звуку, неугомонный Паук опять повредил глушитель, гоняя на своей зверской колымаге по бездорожью в компании таких же, как он, сорвиголов.

Из-за поворота кирпичной кишки с ревом вылетел и лихо затормозил в двух шагах от Абзаца потрепанный «лендровер», вызывающе размалеванный черно-белыми волнистыми полосами, похожими на шкуру зебры. Сизые клубы выхлопных газов с треском вылетали прямо из-под его облепленного засохшей грязью днища. Дверца автомобиля в этом месте выглядела закопченной, словно под ней разводили костер. В забрызганном сплошным слоем грязи лобовом стекле темнело протертое «дворниками» полукруглое окошко, свет включенных по случаю плохой погоды фар едва пробивался сквозь напластования все той же грязи, а со стальной рамы, прикрывавшей радиатор, свисал клок мертвой серой травы.

Абзац снова покачал головой, с трудом сдерживая улыбку. Он испытывал к Пауку безотчетную симпатию, хотя они были совершенно разными людьми.

Возможно, дело было в том, что Паук, хотя и торговал смертью, относился к ней с веселым презрением и никогда не упускал случая лишний раз щелкнуть ее по носу – разумеется, на свой лад.

Он шагнул к дверце, которая предупредительно распахнулась ему навстречу. Абзац благодарно кивнул: если бы он взялся за дверную ручку, ему пришлось бы долго оттирать испачканную ладонь.

– Слушай, – с трудом перекрывая треск работающего на холостых оборотах двигателя, сказал он, – ты когда машину в порядок приведешь?

– А меня и такая устраивает, – весело ответил Паук, скаля крупные, как у лошади, зубы, казавшиеся особенно белыми на темном от вечного загара лице.

Абзац плюхнулся на скрипучее сиденье и грохнул дверцей. В этой машине был заведен свой порядок, который полностью соответствовал характеру ее хозяина. На сиденья здесь не садились, а плюхались, двери не закрывали – ими грохали изо всех сил, а если нужно было, скажем, положить на приборную доску пачку сигарет, то ее не клали, не пристраивали и даже не бросали, а небрежно швыряли – по возможности так, чтобы парочка сигарет при этом выскочила наружу и свалилась на пол. Но зато и машина эта не ползала, не ездила и не каталась – она летала в самом буквальном смысле этого слова.

Паук был худым, длинноруким и длинноногим парнем лет двадцати пяти с растрепанной волнистой шевелюрой до лопаток и довольно редкими усами и бородой, которые он каким-то таинственным образом все время поддерживал в полуотросшем состоянии. Лицо у него тоже было длинное, худое и смуглое, волосы черные, а глаза все время скрывались за узкими каплевидными линзами черных с радужным отливом очков. Эти очки и впрямь делали Паука похожим на какое-то диковинное насекомое – потенциально очень опасное, но в целом веселое и дружелюбное. Нос у него был сломан и заметно свернут набок в какой-то давней аварии, над левой бровью светлела извилистая полоска довольно длинного шрама, а на кистях рук можно было разглядеть следы сильных ожогов – разумеется, только в тех нечастых случаях, когда Паук снимал кожаные автомобильные перчатки.

Он вообще отдавал предпочтение одежде из натуральной кожи, этот беспечный погонщик полосатого монстра. Одевался он, как байкер из голливудского боевика – не хватало разве что стальной немецкой каски с рожками. Все остальное было на месте: заклепки, цепи, какие-то кроличьи лапки на поясе, беличьи хвосты на воротнике и даже натуральный Железный Крест, снятый, если верить самому Пауку, прямо с останков какого-то эсэсовца вместе со ржавым «парабеллумом», кокардой с черепом и серебряным портсигаром с орлом и свастикой.

Начинал Паук в возрасте тринадцати с половиной лет в качестве «черного следопыта». Начало, как водится, было трудным. Старшие товарищи, для которых походы по местам сражений второй мировой в поисках военных трофей, были не развлечением, а серьезным бизнесом, гнали наглого сопляка взашей, если у него не хватало ума вовремя убраться с их дороги. Пару раз его чуть не пришили – на полном серьезе, как взрослого. В него стреляли из кустов, и он стрелял в ответ из древнего ППШ, который только вчера выкопал из белой карельской глины и всю ночь чистил при мерцающем свете костра…

Потом игры кончились, и Паук занялся делом. Он понял, что грабить лежалые трупы – занятие не для него. В экспедициях за хабаром его всегда волновало только оружие. Паук трепетно любил это железо и с первого взгляда на кусок ржавого металлолома мог определить не только марку и калибр ствола, но и перспективы восстановления «игрушки»: сможет ли она еще когда-нибудь стрелять, или ей суждено висеть на ковре в гостиной в качестве бесполезного украшения.

Теперь перед Абзацем сидел один из крупнейших в Москве торговцев оружием – розничных торговцев, разумеется. Оптовыми поставками, насколько было известно Абзацу, государство предпочитало заниматься самостоятельно.

Когда Абзац утвердился на скрипучем сиденье с подранной обивкой, Паук толкнул вперед рычаг переключения передач, вдавил в пол кабины педаль акселератора и плавно отпустил сцепление. Двигатель сипло взревел, и машина прыгнула – не как зебра, которую она напоминала раскраской, а как голодный лев во время охоты. Абзаца вжало в спинку сиденья, и он с трудом подавил в себе желание зажмуриться.

Это желание возникало у него всякий раз, когда ему приходилось ездить с Пауком.

Разогнавшись как следует, Паук ударил по тормозам и резко крутанул руль, заставив машину развернуться на месте. Привычный к такому обращению внедорожник опасно накренился, на мгновение замер, шатко балансируя на двух колесах, с грохотом опустился на все четыре и устремился по улице в противоположном направлении, как диковинная полосатая пуля, выпущенная из ружейного ствола.

– Черт возьми, – не удержался от комментария Абзац. – Когда-нибудь ты обязательно угробишься.

– Факт, – снова блеснув зубами, согласился Паук.

– Ну и что? Все мы рано или поздно угробимся.

Про тебя, например, я слышал, что ты уже угробился. А ты – вот он. Жив, здоров и невредим.

Абзац немного поерзал на сиденье, пытаясь принять более свободную позу. Он любил скорость и частенько водил машину на пределе возможностей, но одно дело – сидеть за рулем, и совсем другое – быть бесполезным грузом, не оказывающим никакого воздействия на ход событий. Кроме того, до Паука ему было далеко. Этот бешеный тип не жалел ни машину, ни себя, ни пассажиров. Было замечено, однако, что в аварии он попадал исключительно во время своих сумасшедших гонок по бездорожью, когда был в машине один и действительно выжимал из нее все, что можно. На его совести не было ни одного сбитого пешехода, хотя в это было трудно поверить.

– Ты когда-нибудь починишь глушитель? – орал Абзац, перекрикивая рев двигателя. – Это же все равно, что сидеть внутри динамика во время концерта «Металлики»!

– Обожаю «Металлику!» – весело скалясь, прокричал в ответ Паук. – А глушитель я починил! Вывел его наверх, как у трактора, чтобы за кочки не цеплялся! Я же не виноват, что он опять отлетел!

Прикинь: выскакиваю из оврага, а тут канава! На хвосте у меня Заяц на своей развалюхе, справа Прыщ наседает… Перепрыгиваю канаву, а тут из-за бугра вылетает этот трахнутый Лось на своем трахнутом «хаммере», и прямо в меня, как капитан Гастелло во вражескую колонну! Ну, отвернуть-то я успел, но, видишь, не до конца. Глушителю не повезло.

– Как всегда, – заметил Абзац.

– Ну, натурально! – со смехом согласился Паук.

Абзац не стал ничего говорить, решив отложить разговор до более удобного момента. После имевшего место краткого обмена репликами у него уже саднило горло, как будто он командовал дальнобойным орудием во время массированного артобстрела, и продолжение беседы грозило полной потерей голоса.

Полосатый «лендровер» промчался по узкому переулку, вылетел из него, как из жерла пушки, и оказался на пустыре, который пересекали несколько идущих в разных направлениях железнодорожных веток. Впереди виднелся какой-то заброшенный ангар, на рельсах ржавел забытый всеми товарный вагон, на провалившейся крыше которого шевелила тонкими ветками молодая березка. По дальнему пути маневровый тепловоз тащил длинный состав пустых грузовых платформ. Через пути были проложены мостки из полусгнивших промасленных шпал. Абзац уперся ногами в пол салона и крепко ухватился за предназначенную специально для подобных случаев ручку, готовясь к немилосердной тряске: мостки выглядели так, словно по ним долго ездили танки. Но он забыл, с кем имеет дело: Паук не собирался воспользоваться проторенными путями. Не снижая скорости, он принял левее, оставляя мостки в стороне, и Абзац с ужасом понял, что развеселый водитель держит курс прямиком на поросшую жухлой травой слежавшуюся кучу гравия, громоздившуюся у самых путей.

Он изо всех сил стиснул зубы и все-таки не выдержал – зажмурился, когда тупоносый трехдверный внедорожник, рыкнув движком и выбросив из-под колес тонну гравия, взлетел на гребень импровизированного трамплина и воспарил над рельсами в головоломном прыжке.

Пока машина висела в воздухе, жужжа вращающимися вхолостую колесами, Абзац успел подумать, что привыкнуть к такому нельзя. Неудивительно, что Паук участвует в своих ралли один, без штурмана: вряд ли во всей Москве найдется идиот, который рискнул бы сесть к нему в машину вторично.

Потом «лендровер» с лязгом и хрустом приземлился на все четыре колеса, прошел юзом, веером разбрызгивая грязь, едва не перевернулся, задев передним колесом рельс следующей ветки, но все-таки выровнялся и, набирая скорость, устремился к распахнутым настежь воротам ангара. Абзац открыл глаза, прислушиваясь к тому, как его внутренности неохотно возвращаются на свои места после страшного толчка, который подбросил их к самому горлу и смешал в одну перепутанную кучу. Черная пасть ворот неслась навстречу со страшной скоростью.

Машина влетела в ангар и с душераздирающим визгом остановилась на сухом бетонном полу. Чтобы не вылететь наружу сквозь лобовое стекло, Абзацу пришлось изо всех сил упереться в переднюю панель обеими руками. Паук повернул ключ, и Шкаброву показалось, что он оглох. После жуткого рева и грохота гудки маневрового тепловоза и лязг буферов казались не более заслуживающими внимания, чем шум крови в ушах и мерные удары пульса.

– Чертов камикадзе, – пробормотал Абзац, почти не слыша собственного голоса. – Кр-р-ретин!

– За-а-чэм Камикадзе, слушай? – с утрированным кавказским акцентом возмутился Паук. – Джапаридзе моя фамилия, понял, да?

– Дурак твоя фамилия, – шаря по всем карманам в поисках сигарет, сообщил ему Абзац. – Маньяк хренов, убийца…

– Ба! – радостно воскликнул Паук. – Кажется, мне удалось напугать неустрашимого Абзаца. Следовательно, день прожит не напрасно.

– Драть тебя некому, – закуривая, проворчал Абзац, – а мне некогда.

– Брось, – вынимая из кармана кожанки тонкий серебряный портсигар с выбитым на крышке орлом, небрежно сказал Паук. – Желающих навалом, только догнать не могут, кишка тонка. И потом…

Он замолчал на полуслове, задумчиво постукивая фильтром сигареты по портсигару. Портсигар, похоже, был тот самый, в незапамятные времена снятый с трупа немецкого офицера. Потом он вздохнул, демонстративно пожал плечами, сунул сигарету в угол большого тонкогубого рта и принялся чиркать колесиком зажигалки. Зажигалка у него тоже была не как у людей: большая, архаичная, изготовленная кустарным способом из гильзы от крупнокалиберного пулемета.

Толстый фитиль вспыхнул, выбросив такой язык пламени, будто Паук держал в кулаке не зажигалку, а свернутую жгутом и пропитанную бензином газету.

Паук погрузил кончик сигареты в этот пожар, глубоко затянулся и дунул дымом на пламя.

– Понимаешь, – заговорил Паук, на каждом гласном звуке выпуская изо рта небольшое облачко дыма, – даже в самом безумном поступке всегда есть рациональное зерно. К примеру если бы за нами была погоня, то ей пришлось бы несладко.

– Ас чего ты взял, что за нами должна быть погоня? – удивился Абзац.

– Про тебя ходят странные слухи, – внимательно разглядывая тлеющий кончик своей сигареты, сообщил Паук.

– Например?..

– Например, говорят, что ты объявил войну братве. Есть также мнение, что это братва объявила тебе войну, но от перестановки слагаемых, как известно, сумма не меняется. Ты меня знаешь, Абзац.

Знаешь, кто я, чем занимаюсь и чем занимался в дни туманной юности. Общество жмуриков меня обычно не смущает, но жмурик при этом должен вести себя как положено. То есть лежать и не рыпаться. Ты труп на девяносто пять процентов, и при этом тебе ни в какую не лежится. Это делает твое общество, мягко говоря, опасным.

Абзац скрипнул спинкой сиденья, меняя позу.

– Содержательная реплика, – заметил Паук. – Но Барабан и прочая веселая компания – это еще полбеды. Тут был такой поганенький слушок… Якобы тебя повязали буквально с поличным, а через месяц выпустили…

– Выпустили, – проворчал Абзац. – Конечно, выпустили.

– Ну, ладно, ладно. Не выпустили. Убежал. Я от бабушки ушел и от дедушки ушел… Но это же анекдот! Где это видано, чтобы взятому на горячем мокрушнику дали рвануть когти во время следственного эксперимента! Так что постарайся не удивляться, когда кто-нибудь из старых знакомых назовет тебя подсадным или, скажем, стукачом.

Абзац задумчиво поскреб ногтями шершавый подбородок. В последнее время у него появилась новая дурная привычка скрести щетину всякий раз, как он оказывался в затруднительном положении.

– Ценю твою откровенность, – сказал он наконец. – Какого черта ты тогда сюда явился? Надеюсь, не с поручением от Барабана?

– Я сам по себе, – просто ответил Паук. – И с отморозками стараюсь дел не иметь. Когда ты позвонил, мне стало интересно.

– Веселый ты парень, – со вздохом сказал Абзац. – Любознательный. Ну а если я действительно подсадной, что тогда? Что, если в том старом вагоне засада?

– Тогда я оседлаю свою полосатую лошадку, и мы с тобой поедем кататься, – спокойно ответил Паук. – Есть такая компьютерная игра. Называется «Засранцы против ГАИ». Вот в нее мы и сыграем.

Риск придает жизни необходимую остроту, разве не так? А если учесть интенсивность движения в городе, то живыми они нас не возьмут. То, что останется от нас с тобой, можно будет точно описать буквально в двух словах: блин горелый. Назначая мне встречу, ты не мог об этом не знать, мы ведь сто лет знакомы.

Я ведь тоже знаю, что пытаться сдать тебя, скажем, тому же Барабану – это все равно что засунуть себе в задницу гранату без чеки. Поэтому давай считать, что верительными грамотами мы уже обменялись.

Надеюсь, ты вызвал меня по делу, а не потому, что соскучился?

Абзац вдавил окурок в набитую до отказа пепельницу на приборной панели и откинулся на спинку сиденья. Он привык считать Паука чем-то наподобие свихнувшегося биокомпьютера, этакой двуногой вычислительной машиной без тормозов и инстинкта самосохранения, и был готов к тому, что, просчитав все «за» и «против», веселый торговец смертью постарается аккуратно подвести его под прицел засевшего где-нибудь неподалеку снайпера. Абзац и сейчас не мог окончательно сбросить эту возможность со счетов, но Паук выглядел спокойным и говорил совсем не то, что ожидал услышать Шкабров.

– Дело, – повторил он рассеянно. – Ты извини, Паук. Для тебя это, конечно, не дело, а безделица, но…

Он полез в карман куртки, вынул оттуда пистолет и протянул его Пауку.

– Вот. Не купишь?

– «Макарыч», – сказал Паук таким тоном, словно встретил старого знакомого в месте, где тому было совершенно нечего делать. Абзац заметил, что он не сделал попытки взять пистолет в руки, хотя и был в перчатках. – Дедуля ты мой! Пора, пора тебе на пенсию…

– Старый конь борозды не портит, – возразил Абзац. Ему было неловко. Он чувствовал себя белым генералом, пытающимся обменять на хлеб последние подштанники.

– Слушай, Абзац, – решительно сказал Паук, – ты меня удивляешь. Ты же серьезный мужчина! За кого ты меня держишь? Взять у тебя ствол – это значит повесить себе на шею половину твоих заказух. И потом, я как-то больше привык продавать, чем покупать.

– Ствол чистый. Ты же знаешь, что спецы моего уровня такими пугачами не пользуются.

– Мало ли, что я знаю и чего не знаю! Я, например, ума не приложу, с чего это ты вдруг начал распродавать свой арсенал.

– По инструкции, которую мне дали в РУБОПе, – буркнул Абзац. – В пистолет вмонтирован радиомаяк, с помощью которого я и мои новые коллеги надеемся проследить пути перемещения незарегистрированных стволов по территории бывшего Советского Союза.

– Вот за что я люблю эту страну, – сказал Паук, все-таки беря пистолет и задумчиво вертя его перед глазами. – Все смеются, шутят… Не жизнь, а сплошной карнавал! А главное, что в утиль ничего не отправляется. Каждый клочок бумаги, каждая пустая бутылка и каждый осколок унитаза находят новых хозяев и обретают вторую жизнь. Профессиональный киллер продает свое оружие, вместо того, чтобы просто скинуть его в речку, как это принято в менее веселых странах наподобие Соединенных Штатов или Лихтенштейна.

– Ты много говоришь, – заметил несколько уязвленный Абзац. – Берешь или нет?

– На моем месте любой дурак сказал бы тебе «нет», – рассеянно откликнулся Паук, вертя в руке пистолет и разглядывая его так внимательно, словно искал на нем водяные знаки.

– Но ты ведь не дурак, – сказал Абзац, которому до зарезу нужны были деньги.

– Пару минут назад ты придерживался другого мнения. Впрочем… Тебя что, по-настоящему прижало?

– А ты уверен, что тебя это интересует? – в тон ему ответил Абзац.

– Нет, – сказал Паук. – Конечно, нет. Мы, простые, рядовые деятели российского подпольного бизнеса – народ грубый и черствый, пекущийся только о собственной выгоде. У нас акулья мораль и кошачье коварство, и мы каждый божий день живьем употребляем в пищу своих ближних – за завтраком, обедом и ужином…

– Я не понял, – прервал ею Абзац, – это признание в любви или явка с повинной? И еще я не понял, будешь ты брать этот ствол или нет.

– Сто баксов, – сказал Паук. – Можешь расценивать эту сумму как признание в любви, потому что твоя рогатка мне не нужна.

– Побойся Бога, – сказал ему Абзац. – Это же не пневматический пугач!

– Скоро этими штуковинами, – Паук поднял пистолет, держа его за ствол, – станут торговать в табачных киосках и овощных ларьках. Армия перевооружается, слыхал?

– Примерно двести раз, – равнодушно сказал Абзац. – И каждый раз это оказывалось полным фуфлом.

– Э, нет, – возразил Паук. – На этот раз все настолько серьезно, что у меня уже появились первые серийные образцы. ПЯ – слыхал про такого зверя? Могу предложить один по знакомству.

– ПЯ?

– Пистолет Ярыгина. Девять миллиметров, семнадцать патронов, с тридцати метров пробивает насквозь любой «броник». «Беретта», чтоб ты знал, ему в подметки не годится. В общем, идеальная пушка для разборок и прочего мордобоя. Тебе пригодится.

– В другой раз, – сказал Абзац. – Ладно, давай свою сотню.

– Я действительно дурак, – признался Паук, вынимая из кармана деньги. – Надо было предложить пятьдесят.

– В другой раз предложишь, – повторил Абзац, засовывая деньги в задний карман джинсов.

– Слушай… – Паук помедлил, задумчиво почесывая переносицу под дужкой очков стволом пистолета. Абзац ждал, по-прежнему держась за дверную ручку. Паук крякнул и заговорил снова:

– Это не в моих правилах, но… На днях я краем уха слышал, что Моряк ищет, кому заказать одного несговорчивого клиента…

– Моряк? – Абзац поморщился, поскольку не видел особенной разницы между Моряком и Барабаном. – А что за клиент?

– А черт его… Так, какой-то сильно принципиальный туз не то с ЗИЛа, не то с АЗЛК… Нет, вру.

Вспомнил: судья. Судья районного суда, вот только не помню, какого района. Кого-то он засадил из моряковых бойцов – крепко засадил, на всю катушку.

Моряк ему бабки давал, а он, дурак, отказался. Телевизора насмотрелся, наверное, – «Человек и закон» и прочая байда в том же духе… Так, может, возьмешься? Дело-то нехитрое, особенно для такого профи, как ты.

Абзац думал не больше десяти секунд.

– Спасибо, – сказал он. – Не интересуюсь.

– Знаю, знаю, – с кривой ухмылкой сказал Паук, небрежно швырнул пистолет в бардачок и с грохотом захлопнул крышку. – Ты у нас тоже принципиальный, как тот судья. Ну и хрен с тобой, дураком.

Тоже мне, принцесса на горошине!

– Принц, – внес необходимую поправку Абзац. – И не на горошине, а на картечине. Нет, правда, спасибо за заботу. Но придется Моряку поискать кого-нибудь другого.

Паук выплюнул окурок в открытое окошко и сказал:

– Дурак. За это и люблю. Если бы все были умные, я бы повесился, клянусь.

Абзац молча выбрался из машины и грохнул дверцей. Пока он оттирал запачканную ладонь несвежим носовым платком, Паук запустил двигатель, со скрежетом воткнул передачу и дал газ. Абзац непроизвольно присел: ему показалось, что началось извержение вулкана. Полосатый черно-белый «лендровер» взвизгнул покрышками, оставив на сухом бетоне две черные дымящиеся полосы, задом наперед вылетел из ангара, резко развернулся на месте и исчез, оставив после себя лишь тающее облако сизых выхлопных газов да постепенно удаляющийся надсадный рев.

Абзац помахал ладонью перед лицом, разгоняя гарь, и неторопливо вышел из ангара. Дождь уже прекратился, и за истончившимся серым одеялом облаков без труда угадывалось солнце. Абзац подумал, что, если так пойдет и дальше, то ночью обязательно будет мороз, а утром замерзшая грязь станет твердой, как камень, и будет звенеть под каблуком.

Запустив руку в задний карман, он вынул оттуда деньги и на всякий случай придирчиво их осмотрел.

Франклин на портрете выглядел недовольным – видимо, он предпочел бы остаться у себя на родине.

В остальном купюра была как купюра, и Абзац подумал, что становится мнительным. В самом деле, какой интерес Пауку всучивать ему фальшивые деньги? После таких фокусов долго не живут, а если живут, то плохо и очень небогато.

Абзац затолкал купюру на место и двинулся прочь от ангара, на ходу размышляя о том, что все в жизни относительно. Когда-то вот такая купюра была для него, в сущности, чем-то вроде мелкой разменной монеты, а теперь, завладев ею, он чувствовал себя настоящим богачом. Пора браться за работу, подумал он, прыгая через рельсы и бросая косой взгляд на кучу гравия, на которой виднелись оставленные колесами «лендровера» глубокие темные борозды.

Пора зарабатывать деньги, иначе очень скоро придется собирать пустые бутылки…