Смирнов провел девушку в свою комнату так, что никто не заметил их появления. Сразу же задернул шторы, закрыл дверь на ключ.

– Вот тебе водка, – он вытащил из холодильника бутылку, – учти, она холодная.

Девушка застучала зубами, озябшие пальцы не слушались, она не могла отвернуть пробку.

– Сейчас сделаю.

– В стакан лить не надо, я из горлышка.

– Тебе бы чаю выпить, я к ребятам схожу.

– Не надо, – девушка, завладев бутылкой, принялась жадно глотать из горлышка.

Смирнов отобрал бутылку, когда в ней поубавилось граммов на двести.

– Хватит с тебя!

– Сигарета есть?

– Сперва переоденься, – Смирнов вытащил из сумки запасную одежду – спортивные штаны с лампасами, майку и свитер. Бросил их на кровать. – Надевай, – и отвернулся.

Он слышал, как, чертыхаясь, стягивает с себя одежду его гостья. Он смотрел на ее силуэт, отраженный в полированной дверце шкафа.

– Готово, – дрожа, сказала девушка. Она сидела на кровати, укутавшись в одеяло, высунув из-под него только мокрую голову. – Сволочи! Думали, что им легко будет меня ухлопать! Спрячь меня, увези отсюда.

– Я не знаю, кто ты, не знаю, что натворила, не знаю, почему за тобой гонятся. Может, ты убила кого-нибудь?

– Я бы с удовольствием прикончила кого-нибудь из них, а еще лучше – всех скопом.

Смирнов брезгливо отодвинул ногой мокрую одежду гостьи и присел на кровать.

– Как тебя зовут?

– Маша Пирогова, – словно вспоминая собственное имя, медленно проговорила девушка.

– Меня – Семен Семенович. Откуда ты взялась ночью в ледяной воде?

– Я уже здесь полгода. Я из Смоленска.

– За что тебя ищут?

– Они меня вернуть хотят.

– Кто – они?

– Все. Рыбчинский у них главный.

– Зачем ты им, украла что-нибудь?

– Они меня украли. Документы забрали, я уже два месяца дневного света не видела.

Маша немного согрелась, сбросила одеяло и трясущимися руками принялась приглаживать давно не мытые волосы.

«На проститутку не похожа, – решил Смирнов, разглядывая гостью, – у баб, промышляющих сексом, взгляд не такой». Глянул на руки девушки – ногти короткие, неухоженные, пальцы исцарапаны. Взял Машу за руку, та не стала сопротивляться, посмотрел на локтевой изгиб, следов уколов не нашел.

– Я не ширяюсь, если ты, Семен Семенович, на предмет наркоты меня проверяешь. Я и курю-то редко.

– Здоровье бережешь? Девушка криво усмехнулась:

– Нам не давали сигарет. Хорошо еще, если покормят вовремя.

Только сейчас Смирнов обратил внимание на ее худобу.

– Вас шить заставляют?

– Нет, – Маша Пирогова – захихикала. – Можно подумать, ты не знаешь! Ты же один из них.

– Был бы одним из них – знал бы. Я же Рыбчинскому сейчас не звоню, не сообщаю, что тебя поймал.

Маша задумалась. Постепенно к ней возвращалась ясность мысли.

– Я убежала оттуда, случайно выбралась. Меня внизу держали, – сказала она и тут же спросила:

– Сколько до Варшавы?

– Далеко, девочка, пешком не дойдешь.

– Где мы?

– Под Белостоком. Ты в самом деле не знаешь или придуриваешься? Маша присвистнула:

– Я думала, мы по ту сторону от Варшавы. В будке везли, как скот.

Маша жадно курила, а Смирнов прикидывал, пытаясь понять, что же происходит по ту сторону водохранилища, ведь его машины пошли туда. Самые хреновые подозрения начинали оправдываться. С одной стороны, это радовало, ведь перед отъездом он все-таки решился подойти к Потапчуку, а с другой – пугало.

«Я еще ничего не успел сделать, я лишь оказался втянутым в нехорошее дело, у меня есть шанс достойно выйти из игры».

– Что там происходит?

– Не прикидывайся, ты все знаешь.

– К сожалению, ничего не знаю, – Смирнов понял, что ему надо рассказать девушке правду, тогда и она, возможно, поделится своими секретами. – Я служу в охране, но не у Рыбчинского, охраняю машины, которые приезжают забрать мясо, и отвожу его в Москву.

И тут Маша беззвучно расхохоталась:

– Мясо возишь?

– Да, а что? – пожал плечами Смирнов.

– Наверное, тебе хорошо за это платят.

– Не жалуюсь.

– Мне тоже обещали хорошо платить, когда я пришла в фирму в Смоленске. Говорили, буду в кафе работать официанткой. Я, дура, поверила, даже польский язык учить начала. Но мне он не нужен, там все наши работают, все по-русски говорят. Привезли в Люблин, поселили в каком-то общежитии, документы забрали, сказали, для регистрации в полиции, будто у них там свои люди. Назавтра, мы не успели очухаться, ночью машину подогнали и всех, кто там был, загнали в будку, повезли куда-то. Выгрузили в ангаре, даже окон там не было, стеклоблоки – то ли танки там раньше стояли, то ли ракеты, – надписи на стенах по-русски, от советской армии остались. Потом под землю опустили, мы там и жили. Ни помыться, ни свежим воздухом подышать, если что не так, били. Видишь? – девушка задрала майку и продемонстрировала Смирнову спину – всю в черных синяках.

– Что вы там делаете?

– Отгадай с трех раз.

Смирнов помнил, что Рыбчинский как-то говорил, будто он в подземных хранилищах, оставшихся в военной части, выращивает шампиньоны. Самих шампиньонов он не видел.

– Грибы выращиваете?

– Ты вольтанулся, Семен Семенович, – и Маша, приставив посиневший указательный палец к виску, бешено им завращала, словно хотела просверлить себе череп. – Там лаборатория, наркотики делают. Но нас в нее не пускали, там спецы работают. А мы на подхвате – взвесить, фасовать, разложить по пакетам.

– Что за наркотики?

– Таблетки. Откуда я знаю? Синтетика.

– Страшная вещь.

– Я видела тех, кто к ней уже пристрастился. Достать их в подвале – не проблема, иногда таблетки крошатся, ломаются, Рыбчинский смотрит на это сквозь пальцы. Производство у него дешевое, через полгода человек, глотающий синтетическую дрянь, – считай, уже никто. Мозги отключаются, он становится зомби, ему нужна только доза. Таких из подвала забирает охрана, когда они уже работать не могут.

– Куда?

– Откуда я знаю? Никто оттуда не возвращался, никто не рассказывал. Моя подруга (мы с ней вместе из Смоленска приехали), загнулась вчера вечером. Ее перед этим так избили, что места живого на ней не осталось. Я когда ее мертвой увидела… Мы с ней раньше подолгу говорили, придумывали, как оттуда выбраться, но ничего придумать не могли. Пробовали и с охраной заигрывать, и ходы искали, но там все наглухо заварено решетками. Увидела я ее мертвую и позавидовала, подумала, наверх попадет, свет увидит, свежим воздухом подышит. А тут охранники пришли и заставили меня ее в мешок затолкать, а потом ушли. Я еще услышала, как один другому сказал, что машины пришли за мясом. Я даже думать не стала, вытащила Людку, под нары затолкала, тряпьем забросала, а сама – в мешок, на ее место. Дырку в полиэтилене проковыряла, чтобы дышать можно было Лежу и слушаю, молю Бога, чтобы мешок не открыли. Целый час пролежала, чуть не задохнулась, уже сознание терять начала. Слышу, идут. Я затаилась, чуть дышу, одеревенела. Один подошел, дернул молнию, а ее заело. Он только и увидел, что мои волосы, кровью перепачканные. А волосы у нас с Людкой, как у родных сестер: и цвет одинаковый, и стрижка такая же. Даже застегивать до конца не стали, сбросили на пол, поволокли по лестнице. А потом на тележку, в лифт закатили и наверх подняли. Бросили на рампе и ушли, куда-то их позвали. Я вылезла и бежать, дура, даже мешок не спрятала. А куда бежать, не знаю. Если бы мешок спрятала, то подумали бы, что кто-то тело вместе с мешком увез. А раз мешок расстегнут, значит, живая я, значит, убежала. Побежала. Темно было, территории не знаю, колючку перелезла, ободралась вся. Вижу, сзади прожектора включили, собаки лают, фонарики мелькают. Я бегом к реке…

– Это не река.

– Как так не река?

– Водохранилище. Внизу стоит плотина. Послышалось урчание двигателя, по шторам прошелся свет фар. Маша сжалась в комок, и ее глаза, полные ужаса, смотрели на Смирнова, моля о помощи.

Хлопнула входная дверь, в коридоре раздались шаги. Маша даже не успела ничего сказать, как Смирнов схватил ее в охапку и затолкал под кровать, туда же сунул ее мокрую, грязную одежду. Подтянул коврик, закрыл мокрое пятно и успел нырнуть под одеяло, взяв в руки журнал. В дверь постучали.

– Кто там? Петраков, ты, что ли?

– Рыбчинский. Извини, Семен Семенович.

– Сейчас открою, я не сплю, – Смирнов сбросил кроссовки и джинсы, открыл дверь.

Рыбчинский заглянул в комнату через плечо.

– Извини, я уже спать собирался, – Смирнов пропустил Рыбчинского в комнату. Двое охранников в камуфляже с автоматами в руках остались стоять в прихожей.

– Дверь не закрывай, – предупредил Рыбчинский и сел в кресло. – Придется вам уехать на рассвете, у нас неприятности.

– Что такое? Я выстрелы слышал, собаки лаяли, думал, охота.

– Охота и была, – криво усмехнулся Рыбчинский.

– Удачная?

– Хрен его знает, в темноте не поймешь, – Рыбчинский пристально посмотрел на Смирнова. – Какая-то баба дурная на территорию склада залезла, за ней и гоняемся.

– Украла что-нибудь?

– Украла. Но тебе лучше не знать, что она сперла. Да и в Москве об этом не распространяйся.

– Документы, что ли?

– Хуже. Ребятам скажи, и сам в оба смотри: она может сюда сунуться. Смирнов пожал плечами:

– Не знаю, я у озера гулял, никого не видел.

– Она людей за версту обходить будет.

– Баба хоть ничего?

– Курва, – сказал Рыбчинский, хлопнул ладонями по подлокотникам кресла. – Извини, что потревожил, но должен был убедиться, что ее здесь нет.

– Спроси у ребят, может, они видели, может, помогут чем?

– Спрошу. А ты им скажи, пусть отсыпаются, в четыре часа выезд. И лучше вам отсюда свинтить не мешкая.

Рыбчинский выглядел напуганным, щека у него нервно дергалась, пересохшие губы кривились, словно ему не хватало воздуха.

– Как скажешь. В четыре так в четыре.

– Так будет лучше для всех, – Рыбчинский наклонился и принялся счищать грязь с длинного плаща.

– Ты по болоту бегал?

– Пришлось.

– Достала вас эта курва, – в тон Рыбчинскому сказал Смирнов.

– Достала, и не говори, – не прощаясь, Рыбчинский покинул комнату, охранники поспешили за ним.

Не закрывая дверь, Смирнов пошел к своим, коротко предупредил, что выезд в четыре утра.

Петраков сидел скорчившись на стуле.

– Тебя чего скрутило, зуб болит, что ли?

– Живот, – зло ответил Петраков. – Чтоб я еще хоть раз в жизни закусывал польскими грибами… Никогда больше к ним не притронусь.

Выглядел Петраков хуже некуда, был бледен, лицо покрывал холодный пот.

– Ты бы проблевался.

– Только этим и занимаюсь, – пробурчал бывший десантник, – третий раз наизнанку выворачивает.

– Надо было больше водки выпить, она дезинфицирует.

Петраков от слова «водка» дернулся и, закрывая руками рот, бросился к туалету. Смирнов услышал характерные звуки, перемежающиеся ругательствами и шумом спускаемой воды. «Чтоб ты провалился! – подумал он о Петракове. – Только этого еще не хватало! Кажется, Рыбчинский не на шутку перепугался».

Смирнов, вернувшись в комнату, тут же закрыл дверь на ключ. Тишина стояла такая, что слышно было, как шумит вода в трубах. Смирнову даже показалось, что, пока он ходил, девушка убежала.

– Это я, не бойся. Я один.

– Слышу, – раздался голос из-под кровати, и Маша высунула всклокоченную, немного подсохшую голову. – Я принес тебе поесть и подумаю, что с тобой дальше делать.

– Спасибо.

Маша выбралась из-под кровати, села на ковре, сложив ноги по-турецки. Она ела сало с хлебом, огурцы, помидоры, не разбирая, быстрее бы запихнуть, проглотить, словно боялась, что Смирнов заберет у нее еду, скажет: «Стоп, хватит!» Когда блюдо оказалось пустым, Маша облизала пальцы и с тоской посмотрела на Смирнова:

– Еще что-нибудь есть?

– В холодильнике есть пиво, но я тебе не советую мешать его с водкой. Девушка вздохнула:

– Есть хочется.

– Это тебе только кажется. Посиди минут десять, почувствуешь, что сыта.

– Может быть, – произнесла Маша и обреченно уронила голову. Затем закрыла лицо руками и горько заплакала.

– Не плачь, слезами горю не поможешь, ты это, наверное, знаешь.

– Знаю, но ничего не могу с собой поделать, – сквозь слезы пробормотала девушка. – Ни документов, ни денег, ни даже одежды у меня нет.

– Вот и давай подумаем, как эти вопросы решить-развязать. Плакать не стоит, сколько ни реви, ни на шаг к решению проблемы не приблизишься. Отсюда тебе надо как можно скорее уходить. Не ровен час, Рыбчинский сообразит и вернется.

– Да, они такие, – сказала Маша, – этот дом они вверх ногами перевернут. Они искать умеют, можешь мне поверить, я это знаю.

– Тем более, – хрустнув суставами пальцев, сказал Смирнов. – Сейчас я соображу, с чего начать.

– С чего, с чего… Бежать отсюда надо!

– Сказать просто, а как провернуть побег – вот в чем вопрос. Знаешь, что мы сделаем? Я тебя, наверное, в машине спрячу, а потом выпущу. Так оно будет вернее.

– В какой машине?

– В своем джипе.

– Где машина стоит?

– У дома, куда она денется?

– И где вы меня выпустите?

– Через границу я тебя перевезти не смогу, это уж точно, но довезти отсюда до ближайшего населенного пункта, может быть, удастся.

– Увезите меня отсюда! – с мольбой в голосе и со слезами на глазах сказала Маша. Она смотрела на него так, как тонущий в океане смотрит на проходящий корабль.

– Думаю, часа за три твоя одежда высохнет, обогреватель мощный.

– А если они вернутся?

– Что ж, может случиться и такое. Будем надеяться, что им не придет в голову искать тебя здесь.

– Я сейчас одежду постираю.

– Не надо ее стирать, – сказал Смирнов. – Он выкатил электрокамин, воткнул его в розетку, включил на всю мощность, разложил на нем одежду, перед этим тщательно отжав ее над умывальником. – Ну вот, порядок.

От одежды над обогревателем заклубился пар.

– Сигарету можно? – спросила Маша.

– Не вопрос, – протягивая пачку, сказал Смирнов. – Охраны там много? – негромко спросил он, щелкая зажигалкой.

– Где?

– На самой базе.

– Не знаю, наверное, много.

– Сколько человек?

– Может, человек тридцать. Но там даже те, кто в химлаборатории работают, с оружием ходят. Посторонний заехать туда не сможет, хотя я точно не знаю, – передернула плечами Пирогова, – как там и что. Я через проволоку лезла, как они меня не заметили, не понимаю. Видела, прошел охранник, подождала немного – и ползком в канаву, а потом пробралась под колючкой, побежала к лесу.

– Смелая ты девушка.

– А что мне оставалось, сгнить в подземелье? Я уже все передумала, я была готова умереть. Они насилуют девчонок, каждый, кто захочет. Им отказать нельзя – бьют резиновыми палками. Вообще, они нас за людей не считают, относятся хуже, чем к собакам. А псы у них – немецкие овчарки, огромные, злющие. Если такая поймает, разорвет на части.

– А где ты так плавать научилась?

– Я плаванием занималась пять лет, в бассейн ходила. Если бы вода не такая холодная была, я бы могла километров пять плыть, а так ногу сводить начало, да и силы кончились. Не кормили, сволочи, совсем! Думала, утону, ну и черт с ним! А потом злость в душе поднялась, не доставлю гадам удовольствие. Тебя как увидела, испугалась, думала, один из них.

– Я это понял, – произнес Смирнов, – потому и боялся тебя испугать, – он забрал окурок, погасил его в пепельнице.

В два часа ночи в коридоре раздался топот.

– Прячься! – приказал Смирнов. Маша забралась под кровать.

– Шеф! Шеф! – услышал Смирнов испуганный голос одного из водителей. – Там Петраков кончается!

– Что значит «кончается»!? – имитируя заспанный голос, пробурчал Смирнов. – Сейчас иду.

Петраков лежал на кровати бледный как полотно, держась руками за живот:

– Семен Семеныч, помираю я, – сказал бывший десантник, слабо шевеля губами, – так скрутило, что шевельнуться не могу.

– Дайте ему активированного угля.

– Уже весь уголь сожрал, – сказали водители. – Может, ему водки или чая крепкого? В больницу его отправить надо.

«Какая к черту больница, – подумал Семен Семенович, – этого только не хватало! Рыбчинскому позвонить, что ли?»

Рыбчинский водителями не распоряжался. Дело Рыбчинского – загрузить, проводить, встретить, а водители – они люди Смирнова, и за них в ответе он.

– В четыре трогаем, мужики. До границы бы дотянуть, а там разберемся. Майор встретит, в Бресте Петракова в больницу определит.

– Может, его к тому времени отпустит?

– Может, отпустит, – слабым голосом говорил Петраков, вытирая тыльной стороной ладони холодный пот с бледного лица.

– Говорили тебе, не жри столько грибов!

– Не буду больше, не напоминай, – ответил Петраков. – Ложитесь спать, отдыхайте, мужики, не обращайте на меня внимания, – Петраков сбросил ноги с кровати и тут же, резко подхватившись, зажимая руками рот, побежал в туалет.

– Вот, сволочь, – сказал один из водителей, – жрал не в себя, вот и расплачивается теперь.

– Но вы как, вы же тоже грибы ели?

– Нормально, шеф, – сказали водители. – Выспаться, гад, не дает.

Умывшись, Петраков вышел из туалета и, держась за стену, двинулся к кровати.

– Этого только не хватало! – пробурчал Семен Семенович, возвращаясь в свою комнату. – Вылезай, – бросил он.

Маша вылезла.

– Одевайся, я тебя сейчас в машину отведу, спрячу.

Маша быстро переоделась в сухую одежду. Смирнов открыл окно.

– Вылезай на улицу, – сказал он девушке, – следом за мной.

Смирнов выпрыгнул первым, помог выбраться Маше. Она была на удивление легкой, как ребенок. «Кожа да кости, – подумал Смирнов, – как из концлагеря убежала. Вот, сволочи, рабов держат!»

Они прокрались вокруг дома, прячась в кустах. Собачьего лая уже слышно не было, хотя на той стороне водохранилища еще мелькали огни фонариков и прожекторов, ощупывающих берег.

– Скорее всего, решили, что ты утонула, – прошептал Смирнов.

– Не дождутся, гады, вот вам! – и Маша, скрутив фигу, ткнула ею в сторону бывшей военной базы.

Смирнов поднял заднюю дверцу:

– Забирайся. Тут сидеть не очень удобно, но все же лучше, чем под кроватью. Немного потрясет, у джипа подвеска жесткая.

– После будки и их подвалов мне уже все равно, больше синяков не станет.

Маша забралась в багажный отсек, прикрылась бушлатом. Глаза ее блестели.

Смирнов задернул штору:

– Лежи и не шевелись, даже не дыши, особенно если остановимся.

– А если найдут? – с мольбой в голосе спросила Маша.

– Будем отвечать вместе. Ты же слышала, Рыбчинский меня предупредил.

– Чтоб он сдох! Если поймают, скажи, что ты меня сдавать вез.

– Это уж не твоя, девочка, забота. Я придумаю, что сказать и как ответить. Тебя не выдам, – пообещал он Маше, – скажу, что сама в машину забралась.

– Договорились.

– Лежи тихо. Можешь еще поспать часок.

– Я так и сделаю, – Маша свернулась калачиком.

Смирнов бесшумно закрыл дверцу, вернулся в дом через окно, закрыл его, осмотрел комнату. В пепельнице были окурки. Он убрал все, что могло привлечь внимание, даже заглянул под кровать. «Странно, я привык, что женские окурки всегда перепачканы помадой, а они абсолютно чистые, правда, выкурены до самого фильтра. Так курят только зеки да солдаты». Он бросил окурки в унитаз и спустил воду. Оделся, забросил на плечо сумку, пошел к водителям. Те уже собирались, кое-кто пил чай.

– Шеф, чайку?

– С удовольствием, – сказал Смирнов.

В его кружке уже был заварен чай. Он вынул из нее пакетики, и, неся ее в руке перед собой, зашел в комнату, где на кровати корчился Петраков.

– Ну, как ты, десантник, концы не отдал?

– Не дождетесь! Хотя так плохо, дальше некуда.

– До границы дотянешь?

– Дотяну, постараюсь. Я же десантник, а не сучий хвост.

– Это точно, десантник. Мужики, давайте по машинам! Выезжаем на трассу, нас там уже, наверное, ждут.

Свою сумку Смирнов положил за заднее сиденье прямо на шторку.

– Осторожно, у меня здесь бьющиеся вещички, – никто не стал уточнять, что там – бутылки, рюмки, лампочки. – Сувениры везу.

Сам Смирнов сел на заднее сиденье и прислушался. Не было слышно даже дыхания. «Молодец, Маша, затаилась как мышь под веником».

А через четверть часа два джипа были на трассе. Рано поднявшиеся водитель и охранник незлобно матерились. Смирнов только кривил губы. Сам он позволял себе крепкие словечки, но никогда не произносил их в присутствии женщин. «Это не самое худшее, что с ней случилось», – подумал Семен.

На стоянке водителей уже ожидали три рефрижератора и белая «Вольво» Рыбчинского. Рефрижераторы сияли свежевымытыми боками, стекла тягачей поблескивали в лунном свете. Рыбчинский был вне себя, казалось, что он не брился три дня. Когда человек нервничает, щетина отрастает стремительно или щеки опадают, кто его знает.

– Подожди, я сейчас, – Смирнов выбрался из машины и подошел к Рыбчинскому.

Тот занес руку для приветствия, но затем криво усмехнулся:

– Черт его знает, здоровались мы с тобой сегодня или нет? Четыре часа ночи – это завтра или вчера? Совсем голова не варит. Но не беспокойся, бумаги в полном порядке, не я их оформлял, – и Рыбчинский передал пачку документов Смирнову. – Горючки до Смоленска хватит.

– Нашли? – спросил Смирнов.

– Продолжают искать. Но, по-моему, уже искать не стоит.

– Почему?

– Или далеко убежала, что вряд ли, или утонула.

– Туда ей и дорога.

– Хлопот потом не оберешься, когда всплывет. Но это уже не мои проблемы. Твои ребята ничего не видели? – с надеждой в голосе поинтересовался Рыбчинский.

Смирнов качнул головой:

– Рад бы помочь, да не могу – нечем. Мои, если бы видели, сказали бы, за место держатся.

– Еще бы!

Смирнов знал, что бумаги в полном порядке. Рыбчинскому самому неинтересно подставляться на пограничном контроле. Для порядка он обошел все фуры, проверил пломбы. Одна показалась подозрительной, вроде плохо читались буквы, посветил зажигалкой.

– Порядок.

– Я проверял.

– До встречи. Счастливой дороги.

– Я поеду спать, – мотнул головой Рыбчинский, забираясь в «Вольво» на заднее сиденье.

Он сел, широко раскинув руки и раздвинув ноги. «Напиться, – подумал Рыбчинский, – единственное спасение – напиться. Сучку уже точно не найдут, не станешь же спускать озеро. А всплывет, и хрен с ней! Ее никто не знает, никто не видел, а те, кто ее видел, под землей, ничего не скажут. Надо в гости к начальнику полиции заехать, загодя его задобрить, давненько я ему ничего не дарил. Научу дочь, чтобы она его четырнадцатилетнему сыну мотоцикл на праздник подарила. Вроде не взятка, но начальник расчувствуется. Он-то не дурак, мужик с хваткой, лишних проблем мне никогда не создавал».

Рыбчинский всегда волновался, когда фуры покидали Белосток. Шутка ли – такие деньги уходили за границу!

«Если бы Смирнов знал, что он везет, что охраняет, – подумал Рыбчинский, – руки бы у него тряслись больше, чем у меня, и зубы стучали бы. Пропади хоть одна фура с товаром, мне головы не сносить, ему тоже. Слабое утешение», – усмехнулся он, закуривая сигарету.

Водитель косился в зеркальце заднего вида, пытаясь понять, какое настроение у босса. Пока Бог миловал, Рыбчинский был погружен в собственные мысли и о шофере не вспоминал, подсчитывая деньги, которые обломятся ему после того, как фуры прибудут в Москву.

«Мотоцикл – сущие копейки, трата, о которой будешь помнить десять минут, такая же никчемная, как жизнь курвы, решившей выбраться из подвала в мешке для трупа. А если бы ее в яму бросили и живьем засыпали? Да, страшная смерть, – Рыбчинский даже поежился, вспомнив, что многие его знакомые, занимающиеся нелегальным бизнесом под прикрытием русских бандитов, именно так закончили свою жизнь. Рыбчинский знал, что такой конец ожидает всякого, кто пойдет против течения. А течения бывают встречные, и черт его знает, в какое надо броситься. – Еще полгода, максимум год – и сваливаю. Уеду в Англию, там даже Салмана Ружди мусульмане достать не могут. Хорошая страна, порядок, не то, что у нас. Хотя таких денег в Англии теперь не сколотишь, только поблизости от границы, либо на нашей стороне, либо на белорусской. Всех граница кормит. Хотя, казалось бы, что она такое? Воображаемая линия, которая отделяет воображаемые права одного народа от воображаемых прав другого. И здесь и там один и тот же народ, и деньги у всех одинаковые – доллары и марочки. Напиться! Только напиться! – и Рыбчинский запретил себе думать о беглянке. Он принялся представлять себе, какой дом купит, перебравшись в Англию. – Дом должен быть небольшой, метров четыреста, но с огромным участком. Большая лужайка, старые деревья… – Рыбчинский бывал в Англии уже раз семь. Страна ему очень понравилась, тихая, спокойная. – Англичане – люди идеальные, в чужие дела свой нос не суют, можно прожить двадцать лет и каждый день раскланиваться с соседом, но не знать, как его зовут. Приеду, обживусь, и дети будут пристроены в хорошей стране. А если захотят на родину вернуться, что ж, их право. Дам денег, пусть свое легальное дело открывают».

Рыбчинский напрягся, увидев, как свет фар выхватил девушку, шагающую по обочине.

– Стой! – крикнул он водителю. Тот резко затормозил, завизжали тормоза. Девушка в испуге соскочила с дороги.

– Стой! – закричал Рыбчинский. Девушка обернулась. Сильно накрашенные глаза и длинные светлые волосы. Даже в свете фар была видна яркая помада.

– Извини, – пробормотал Рыбчинский, – обознался.

– Может, и я на что сгожусь?

– Настроения нет. Если хочешь, до города подвезу.

– Не хочу, – девушка с опаской посмотрела на машину с тонированными стеклами. – Сейчас мой кавалер на мотоцикле будет ехать, – соврала любительница ночных прогулок, – он в Белосток и подвезет.

– Как хочешь, – махнул рукой Рыбчинский. А Смирнов тем временем раздумывал, как бы оторваться от колонны и, избавившись на некоторое время от водителя и охранника, выпустить Машу.

– Дай-ка рацию, – он принялся вызывать машины одну за другой. – Как у вас?

– Все в порядке.

– У вас что?

– Тоже.

Последней он вызвал машину, в которой ехал Петраков.

– Как там наш десантник?

– Пока не блевал, – зло ответил водитель, – приходится ехать с открытым окном. – Смирнов покосился на зеркальце заднего вида и увидел в нем высунутую в окно руку Петракова. – Хреново ему, весь в поту, говорит, температура.

– Черт! – выругался Смирнов, в душе обрадовавшись. Он нашел выход. – Еще сдохнет в дороге! Вы, ребята, особо не гоните, я в город отскочу, в аптеку за лекарствами для Петракова, чтобы не загнулся. А то с трупом через границу ехать – это караул. Слышишь меня, Петраков?

– Он-то слышит, только сказать ничего не может, хрипит и рот зажимает.

– Встретимся по дороге к границе, я вас нагоню. Понял? – спросил Смирнов у водителя.

Тот кивнул. И вскоре на ближайшем повороте ушел вправо.

Времени на поиски аптеки Смирнов не потратил. На глаза ему попался знак, извещавший, что через пятьсот метров будет больница.

– К госпиталю сворачивай, там чего-нибудь и отыщем. Куда ты машину ставишь, прямо к крыльцу? – зло бросил Смирнов. – «Скорая помощь» еще приедет, это для них место. Отгони под деревья.

– Стоянка тут повсюду запрещена.

– Не хрен лишний повод давать дорожной полиции!

Водитель отогнал машину под деревья.

– Я по-польски хуже вас говорю, берите полтинник, вдвоем вы что-нибудь да растолкуете.

– Может, Петракова сюда надо было привезти? – спросил водитель.

– Вот еще! Знаю я этих докторов, сюда даже здорового привези, они его сразу в больницу упекут, все анализы сделают, чтобы денег побольше сорвать. Времени на это нет, в Бресте его выбросим, у майора знакомых пруд пруди, все ему обязаны.

Водитель зажал в кулаке пятьдесят баксов. Сомнения терзали охранника, что-то непонятное было в поведении Смирнова. Но объяснение имелось: главное – забота о подчиненном.

Смирнов еле дождался, когда закроется стеклянная дверь госпиталя, тут же оббежал машину, поднял дверцу:

– Выбирайся быстрее!

Маша выскользнула из машины и тут же присела, чтобы ее никто не заметил.

– Вот тебе сто баксов, больше дать не могу. Мне еще границу переезжать. Знакомые у тебя здесь есть?

– Я выберусь, позвоню домой, отыщу знакомых, деньги найдут. Спасибо вам, Семен Семенович! Где вас потом отыскать можно будет?

– Не надо меня искать.

– А деньги вернуть?

– Черт с ними. Я тебе помог – мне кто-нибудь поможет, в мире не одни плохие люди. Бери деньги и выбирайся через вокзал, они не сунутся туда, где народу много. В местную полицию лучше не ходи, по-моему, у них с Рыбчинским полный контакт. Советую рвануть на Варшаву, а там – сразу в консульство. О том, где ты была, чем занималась, лучше не рассказывай, уберут как свидетеля.

– Я не дура, – сказала Маша, – понимаю. Она привстала на цыпочки, поцеловала Смирнова в щеку и исчезла в кустах.

Смирнов с облегчением вздохнул, опустил дверцу и увидел выходивших из госпиталя водителя и охранника. Водитель нес в руках пачки таблеток.

– Не знаю, что это такое, но их лекарь сказал, хуже не станет. И сдачу не дал. Вот уж, паны эти.., сказал, что мелких нет. Вот что на сдачу дал, – водитель показал аляповатую коробку презервативов, – на всех хватит, каждому штук по десять раздам, презенты будут.

– За мои же деньги ты мне презенты станешь делать? – улыбнулся Смирнов, обрадованный тем, что так удачно все разрешилось.

Сев в машину, он схватил рацию и связался со своими. Колонна шла без происшествий.

– Минут через тридцать вас догоним, сильно не гоните.

– Понял, шеф, – сказал шофер первого рефрижератора.

К границе подъехали все вместе. Майор Сидорчук, предупрежденный Смирновым, хоть и был зол, что его выдернули из теплой постели прежде времени, но встречал приветливо, знал: иногда для того, чтобы получать деньги исправно, надо и пошустрить.

– До самой границы с Россией вам зеленая улица.

– У нас проблема возникла.

– Какая проблема? – насторожился майор. – Серьезная?

– Да.

Майор выпустил из себя воздух и даже в размерах уменьшился. «Неужели госбезопасность? – холодея, подумал он. – С ними у меня контакта нет, они шкуру сдерут, разденут до трусов, да и трусы, пожалуй, снимут».

– У тебя хороший доктор есть?

– Ранили кого, что ли?

– Все нормально, просто один урод грибами обожрался', рвет его без конца, наизнанку выворачивает, зеленый весь стал.

– Беленькой лечили?

– Что ни выпьет, все наружу лезет.

– Не вопрос. Я уж подумал, ранили кого или сифилис. Давай его ко мне в уазик, – опрометчиво предложил майор, – я его устрою в больницу к двоюродному брату.

«Сколько у него братьев? Расплодилось их по обе стороны границы, мафия, что ли? Наверное, и доктор такой же толстомордый и ремень на пузе у него не сходится».

– Ты не думай, братан у меня что надо. Правда, не в нашу породу удался, худой, как линейка, и очкарик. А у нас в роду, кроме него, очки отродясь никто не носил.

«Ясное дело, – подумал Смирнов, – вы деньги пачками получаете, вот и разъелись до безобразия».

Согнутого в три погибели Петракова пересадили в уазик к милицейскому майору.

– Я тебе позвоню из Смоленска, скажешь, что да как. На тебе денег, – Смирнов дал майору двести долларов, те исчезли в кулаке.

Когда же ладонь майора разжалась для прощального рукопожатия, денег в кулаке не было.

– Фокусник ты какой-то!

– Никакого фокуса. Деньги должны лежать в кармане, они у меня там и лежат, – майор хлопнул себя по ляжке. – Провожать не буду, повезу вашего приятеля в больницу укладывать.

– Ты проследи, как его устроят. Парень он ничего, водила хороший.

– Сами управитесь?

– Управимся, – сказал Смирнов.

Он махнул милицейскому майору, тот дважды просигналил, и колонна помчалась на восток.

Смирнов уже прикидывал, как встретится с генералом Потапчуком, как расскажет ему о девчонке, сбежавшей с бывшей военной базы, где якобы выращивают шампиньоны, а на самом деле производят и фасуют синтетические наркотики. Как дальше будут развиваться события, бывший майор ФСБ Семен Семенович Смирнов хорошо представлял себе. Потапчук свяжется с российскими спецами, отвечающими за нелегальный оборот наркотиков, те со своими коллегами из Польши проследят всю цепочку, а затем одним махом накроют. Проведут широкомасштабную хорошо спланированную операцию, накроют одним махом и поляков, и русских и получат сразу две галочки – поляки свою, россияне – свою. И все останутся довольны. Возможно, кто-то получит звезды на погоны.

«А про милицейского майора и его многочисленных двоюродных братьев я упоминать не стану, он мелкая сошка, о наркотиках ничего не знает. Даже если его снимут с должности, то на его место поставят такого же мордастого и хитрого, и будет он жить у границы припеваючи. У границы по-другому жить нельзя, будешь честным – пристрелят. Здесь надо уметь договариваться – это первое правило и самое главное – живи сам и не мешай жить другим. Тогда тебя будут любить, уважать, и станешь ты человеком незаменимым, и, возможно, умрешь своей смертью в окружении детей и внуков».

Границу с Россией проехали без приключений. Кому надо было дать денег, Смирнов дал, такая у него была работа, он отвечал за доставку грузов без задержек. В четыре часа дня на подъездах к Смоленску Смирнов увидел на обочине два милицейских уазика и автобус с зашторенными окнами.

«Кого-то ловят. Может, из тюрьмы кто убежал?»

Машины, ехавшие навстречу колонне, еще за несколько километров начали предупреждать о ментах, мигая фарами. Колонну остановили. Смирнов, как старший, пошел разбираться. Когда он проходил мимо автобуса, увидел с дюжину ОМОНовцев, парни сидели в масках и с автоматами.

«Что-то серьезное», – подумал он, подавая документы полковнику.

Рядом с полковником ОМОНа стояли два милицейских майора, капитан ГАИ и странный тип в штатском. Его лицо Смирнову не понравилось сразу, с первого взгляда. Документы переходили из рук в руки.

– Значит, мясо везете? – спросил полковник-мент.

– Мясо, здесь написано.

– Придется вас огорчить, – сказал милицейский майор. – Я понимаю, вы спешите, груз ждут. Но мы стоим на страже интересов государства. Вот предписание – задерживать все машины, везущие мясо с Запада.

– Из Беларуси тоже?

– Да, – сказал майор, – ознакомьтесь. Семен Семенович Смирнов несколько минут изучал предписание главного эпидемиолога Смоленской области.

– Какой ящур? – Смирнов посмотрел на людей в форме.

– Самый обыкновенный, лютует в Западной Европе.

– Во-первых, – начал ерепениться Смирнов, – у меня в документах заключение польских ветеринарных служб о том, что мясо чистое. А во-вторых, мы везем мясо не в Смоленскую область, а в Москву в опломбированных фурах, так что под вашу компетенцию не подпадаем.

– Подпадаете, – спокойно заметил полковник.

– Белорусские службы нас пропустили.

– Это их дело, они, если хотят, могут и наркотики пропустить, – усмехнулся полковник. Я подчиняюсь предписанию, сам в медицине ни черта не смыслю, так что со мной спорить бесполезно. До выяснения на пару дней вас придется задержать.

– Да вы понимаете, что такое задержать мясо на пару дней! У меня двенадцать тонн мяса, горючее на исходе. Да и не могут три дня тягачи стоять с включенными двигателями.

– Все предусмотрено, – усмехнулся майор, – мы отгоним вас на стоянку, там подключитесь к сети, и ваши рефрижераторы будут работать.

– Я буду связываться с руководством фирмы в Москве, пусть они решают, – сказал Смирнов.

– Ваше право. Но, пожалуйста, поторопитесь, у нас еще много работы.

Смирнов отошел в сторону и напрямую связался с компаньоном Новикова Скачковым.

– Это Смирнов.

– Вы где?

– Уже под Смоленском.

– Отлично. Значит, скоро будете на месте?

– Проблема возникла. Нас смоленская санстанция стопорнула, загоняют на площадку, будто бы ящур свирепствует, а мы везем отравленное мясо.

Скачков тяжело задышал в трубку:

– Посылай их на хрен, сунь деньги.

– Не так просто. Если были бы одни медики, я решил бы вопрос сам, а тут автобус с ОМОНом и разбирается с нами милицейское начальство, полковник, на хрен послать его не могу.

Скачков длинно и зло выругался.

– Мясо не пропадет, нас поставят на стоянку, рефрижераторы к сети подключат. В мясе я уверен, польские документы в порядке. Анализ сделают, отпустят, на это дня два-три уйдет.

– Каких два-три дня? У меня контракты горят! – закричал Скачков, но потом сообразил, что Смирнов не в силах что-нибудь предпринять. – Смирнов, слышишь, ни в коем случае не передавайте рефрижераторы под чужую охрану! Стерегите их сами. Пусть рядом ОМОНовцы будут, я быстро все улажу. Можешь полковнику сказать, что ему скоро из Москвы позвонят. Хотя нет, не ругайся с идиотами, себе дороже станет.

Стоянка находилась под Смоленском в промзоне. Склад железобетонных изделий, склад железобетонных конструкций, а между ними заасфальтированная площадка и на ней трансформаторная будка. Место глухое, безлюдное, кругом заборы и стены, въезд только один. Смирнова удивило, что кабели уже подключены. «Тупик. Идеальное место для убийства, – чисто профессионально подумал Смирнов, оценивая ситуацию».

Приехали врачи на добитом, выкрашенном зеленой краской «Москвиче», заставили вскрыть все три фуры, взяли пробы, ножовкой отпилив куски мяса. Спорить с ними было бесполезно – мелкие сошки из лаборатории.

Через три часа, когда уже начало смеркаться, позвонил Скачков:

– Смирнов, ты не нервничай, вопрос я решу, но от фур никуда не отходить.

– Врачи приезжали, взяли пробы.

– Больше к мясу никого не подпускай, головой отвечаешь. Накорми людей и охраняйте. Завтра утром все решится. Надо же было такому случиться, конец дня, людей нашел, но бумаги некому оформить. Ладно, задержка на ночь – невелика беда.

Сотовый телефон исчез в кармане куртки, и Смирнов удивился тому, какая стоит тишина. Обычно шум от работы рефрижераторов не слышен, теперь же монотонное гудение компрессоров напоминало гудение ламп дневного света. Соседние площадки поражали безлюдьем и безжизненностью. Казалось, сюда не наведываются месяцами ни сторожа, ни даже собаки. Единственный признак жизни – свет прожекторов. «Уроды, повернули прожекторы так, что они на нашу площадку светят, как на зоне, с четырех сторон. Ни хрена не видно, что рядом делается!»

Как всякие запасливые дальнобойщики, водители вытащили складные столы, стульчики, расположились возле машин. Водку никто не пил, все надеялись, что завтра утром снова тронутся в путь. Нет такой проблемы, которую не мог бы решить «крутой» Скачков.

Часам к десяти вечера, безбожно тарахтя добитым мотором, подъехал милицейский уазик. Два сержанта в бушлатах выпрыгнули на асфальт.

– Кто здесь главный? – обратился один из них к подошедшему Смирнову. – Мы понимаем, вы люди подневольные, но и мы такие же. Начальство прислало вас охранять, чтобы не рванули куда-нибудь с больным мясом.

– Мясо, кстати, нормальное. Если бы не минус двадцать, до которого оно охлаждено, я бы его сам сейчас приготовил.

– Ни хрена оно не здоровое, потому нас и прислали, – широко улыбнулся сержант. – Врачи звонили, сказали, нашли заразу – ящур.

– Не может быть!

– Как видишь, может, потому мы и здесь. Пока начальство не решит, что с мясом делать, охранять будем вместе с вами.

– Что обычно в таких случаях делают?

– Сжигают мясо на скотомогильнике. Я еще? в школу ходил, – продолжал словоохотливый сержант, – когда у нас на ферме ящур обнаружили. Коров всех под нож, облили соляркой и сожгли. Потом бульдозером в яму сгребали. Неглубоко зарыли, собаки раскопали. Вонь стояла страшная.

– А что такое ящур?

– Хрен его знает, – пожал плечами сержант, – но звучит страшно, почти как «птеродактиль».

– Земляки, идите к нам, поужинаем, – позвали водители сержантов.

Милиционеры переглянулись. Тот, что помоложе, сбегал к у азу, вернулся с бутылкой водки.

– Бутылки, конечно, мало, но мы на службе. Майор поддатых страшно не любит, а по сто граммов можно.

Сержант налил себе и напарнику ровно по сто граммов, остальное подал Смирнову, он старший, ему и решать, кому налить, а кому нет.

Ели без аппетита, не спеша, старались лишь два сержанта, дорвавшиеся до халявы. Они уплетали польскую колбасу, сало, выгребали из баночек консервы.

Смирнов, не удержавшись, сказал:

– Эх, жаль, все грибочки Петраков срубал. Водители дружно захохотали. Милиционеры переглянулись, не понимая, чем вызвано такое веселье.

– Что, в самом деле все съел?

– Мы бы вас угостили, нам не жалко, – Смирнов говорил, сохраняя серьезное выражение лица.

– Это который Петраков? – спросил сержант у Смирнова.

– Потому его здесь и нет, что он все грибочки срубал. Еле до Бреста его довезли, чуть не кончился по дороге.

Сержант, сжимавший в кулаке половину кольца краковской колбасы, медленно положил его на стол.

– Ешь, сержант, не бойся, колбаса не грибы.

– Благодарствуйте, – сержант поднялся. Менты поставили свой уазик так, чтобы фуры не могли выехать из тупика.

– Вам хорошо, – покурив с водителями, сказал сержант, – у вас условия комфортные, спи в машине, тепло, а нам в уазике до утра корчиться.

– Кому что, – сказал Смирнов, – мне тоже сидя спать придется. С этим и разошлись.