Петрович задумчиво сложил трубку мобильного телефона и не торопясь положил ее на край стола. Он позвонил на квартиру Перельмана сразу же, как только Борис сообщил ему по мобильнику, что во двор дома, где жил учитель, въехала машина Серого. Мамонтову повезло: трубку взял не Серый, который, чего доброго, мог бы узнать его по голосу, а сама журналистка. Запугать бабу ничего не стоило: она, похоже, и сама понимала, что влезла не в свое дело и зашла чересчур далеко. Под каким бы слоем земли и мусора ни лежали большие деньги, они обязательно рано или поздно вылезут на поверхность, и у них тут же появится хозяин, который будет защищать свою собственность от любых посягательств. А кому быть хозяином? Ответ прост: тому, у кого хватит сил и решимости им стать. Эта роль не для бабы-журналистки и уж подавно не для очкастого учителишки. Это понятно любому, у кого в голове есть хотя бы одна извилина. Учитель сглупил, возомнив о себе лишнее, и был за это наказан, зато Белкина, похоже, очень хорошо все поняла и больше не станет путаться под ногами.

«Только не надо расслабляться, – сказал себе Петрович. – Кто же верит бабе на слово? И потом, где-то рядом с ней все время болтается этот Серый. Парень он крутой. Мне бы таких хоть десяток, я бы горя не знал. Но он не со мной, он сам по себе, и он наверняка в курсе всех подробностей этого дела. То, что за ним никого нет, ничего не значит. Все мы когда-то начинали с нуля, и он может решить, что этот сервиз – его шанс стать человеком. Он не учитель, у него хватит сил на то, чтобы потягаться со мной. Заломать меня у него не получится, но крови он мне попортит ох как много… Очень опасная компания – Серый и эта журналистка. Того и гляди, уговорят друг друга рискнуть… Серый опасен и сам по себе, а вот журналистка без него – тьфу и растереть… Значит, главный противник – Серый. И нечего ждать, когда он сделает свой ход, надо бить первым, да так, чтобы больше не встал. С этим сервизом у меня хватит забот и без Серого. Не хватало еще все время оглядываться через плечо на этого неприкаянного быка. Убрать его, пока не успел напакостить, и спокойно заниматься своим делом.»

Петрович попытался представить, на какую суму может потянуть такая уникальная вещь, как сервиз работы Фаберже, и тут же поспешно одернул себя: торжествовать победу было рано. Он еще не видел сервиза, да и как определишь его стоимость, не проконсультировавшись с надежным и компетентным человеком?

Петрович взял стоявшую на столе початую бутылку водки и до краев наполнил обыкновенный граненый стакан. С тех пор как он занялся бизнесом, ему приходилось пить из самой различной, порой баснословно дорогой и всегда очень изящной посуды, но в глубине души он сохранил верность старому доброму граненому стакану: эта тара лучше любой другой подходила для того, чтобы настоящие мужчины пили из нее настоящий мужской напиток, а именно – русскую водку.

Ему было за что выпить. Реализация уникального сервиза сулила такую прибыль, что сама по себе могла считаться вполне солидным деловым предприятием. Петровичу безумно наскучило вынужденное бездействие, и он был рад возможности напрячь мозги и мускулы, чтобы в очередной раз оставить далеко позади всех конкурентов и натянуть нос ментовке. Да, за это стоило выпить!

Он выпил водку не торопясь, как воду, до последней капли, не дрогнув ни единым мускулом лица. Поставив стакан на стол, он какое-то время посидел неподвижно, а, когда вызванное лошадиной дозой жидкого пламени внутреннее содрогание прошло, все так же спокойно и неторопливо взял сигарету и закурил. Все, что можно было сделать на данный момент, было сделано. Оставалось только ждать и надеяться, что эти придурки Борис и Самсон благополучно доставят на место свой драгоценный груз, не угодив при этом в лапы ментам. О том, что его бойцы могут попросту сбежать вместе с сервизом, Петрович даже не думал: нужно было очень хотеть собственной смерти, чтобы отважиться на такой поступок.

Он успел выкурить еще три сигареты, прежде чем его бойцы, успевшие по дороге сменить угнанный автомобиль на «опель» Батона, позвонили в дверь. Он открыл им сам и молча указал на свой кабинет.

Бойцы выглядели неважно, и Петрович сразу вспомнил, что обоим ни разу не приходилось работать «по мокрому». Это было хорошо: теперь оба отморозка были связаны с ним намертво. Лишь бы они не слишком наследили в квартире этого Сухомлинского…

Коротышка Самсон, перекосившись на бок, волок за ручки здоровенную клетчатую сумку. Внутри сумки при каждом его шаге что-то глухо брякало, и Петрович невольно поморщился: разве можно так обращаться с уникальными вещами!

– Вот, Петрович, – сказал Самсон, опуская свою ношу посреди кабинета, – доставили, как вы велели.

– Покажи, – потребовал Мамонтов.

Самсон раздернул «молнию» сумки, порылся внутри и вынул темную, с прозеленью медную чашку, на боку которой ярко горело, отражая свет мощного потолочного светильника, пятно чистого золота. Петрович не считал себя экспертом, но кое-что смыслил в драгоценных металлах. Он издали узнал этот блеск, и сердце у него радостно дрогнуло: все-таки это не было уткой, как он в глубине души побаивался, и ему удалось-таки снова оседлать удачу.

Сохраняя недовольное выражение лица, он брезгливо, двумя пальцами взял чашку за украшенную какими-то листиками и завитками ручку и осмотрел со всех сторон.

– М-да, – неодобрительно промычал он и вернул чашку Самсону. – Поставь свой баул вон туда, в угол. Надо будет показать знающим людям. По мне, так ничего особенного…

Он заметил, как вытянулись украшенные одинаковыми кровоподтеками физиономии бандитов, и лениво добавил:

– За старание хвалю. А что этот ваш… Макаренко?

– Кто? – удивился Самсон.

– Учитель готов, – отрапортовал Борис, который, похоже, знал, кто такой Макаренко. – Отравился газом. Типичное самоубийство.

– Не вынес угрызений совести, – подхватил Самсон. – Мы его отговаривали, а он ни в какую. Сунул голову в духовку, пустил газ и дал дуба. Так что с ним проблем не будет.

– Орлы, – с некоторым удивлением похвалил Петрович. – Ваши бы слова да Богу в уши… Ну, если так, то я вами доволен. До завтра можете отдыхать, а завтра… Ты, Самсон, меня спрашивал насчет того фрайерка: не убрать ли, мол, его. Так вот, я тут подумал над твоим предложением и понял, что этот человек нам не нужен. Слишком много от него головной боли. Опыт у вас теперь есть, портрет его вам знаком, так что… – Он сделал паузу, вглядываясь в лица своих подручных. Особенной радости на этих лицах не наблюдалось, и тогда Петрович не торопясь, как истинный художник, наложил последний штрих. – Это серьезный заказ, – сказал он, – серьезное дело. А серьезные дела требуют серьезной оплаты. По три штуки на брата, ясно? Наличными. Половина сейчас, – он выдвинул ящик стола и выложил оттуда стопку купюр, – а вторая, когда выполните заказ. Журналистку я передаю Каланче и Чижику, а ваше дело – найти и угомонить этого фрайера. Он мне давно мешает, как заноза в заднице. Я вам этого не забуду. Только не расслабляйтесь, с ним шутить нельзя.

Непрерывно кивая в такт его словам, Самсон сгреб со стола деньги и ловко, словно карты сдавал, разбросал их на две одинаковые кучки, которые тут же исчезли в карманах подельников. Наблюдая за этой процедурой, Петрович с трудом сдерживал презрительную улыбку: и Самсон, и Борис отлично знали, что серьезный заказ стоит гораздо больше, но живые деньги загипнотизировали их, да и торговаться с хозяином они бы вряд ли рискнули, даже если бы очень захотели. Они были пушечным мясом, слепыми исполнителями его воли, которым при любом раскладе была одна дорога: на два метра вглубь, под дерновое одеяло. Они слишком много знали и были чересчур глупы, чтобы Петрович рискнул доверить им хранить эту тайну.

Когда бойцы ушли отсыпаться перед полным забот и тягот трудовым днем, Петрович снова расстегнул клетчатую сумку и по одному предмету выставил весь сервиз на свой обширный дубовый стол. Вид у посуды был такой, словно ей самое место на помойке: грязная, пятнистая, исцарапанная и покрытая зеленоватыми пятнами медная поверхность, густо забитое зеленым налетом окисла рельефное кружево растительного орнамента, до неузнаваемости залепленные какой-то засохшей дрянью царские орлы… Но единственное протертое в этом слое грязи крохотное окошечко сверкало яростным солнечным блеском, и, стоило лишь слегка прикрыть глаза, как Петрович начинал словно наяву видеть сервиз во всем его сияющем великолепии. Он был абсолютно равнодушен к антиквариату, – но стоявшее перед его внутренним взором зрелище вызывало невольное восхищение.

Петрович долго разглядывал сервиз, проклиная медлительное время: ему не терпелось поскорее навести справки и проконсультироваться с настоящим экспертом, который развеет его сомнения и назовет хотя бы приблизительную стоимость сервиза. Но поднимать людей с постели ему не хотелось, и деликатность была здесь ни при чем: Петрович опасался, что внезапно проснувшийся в нем посреди ночи интерес к экспертам-ювелирам может возбудить еще чье-нибудь любопытство и породить ненужные вопросы и домыслы.

Он все-таки заставил себя поспать несколько часов, а утром, едва приняв душ и выпив чашечку кофе, принялся звонить по телефону. Через два часа на столе перед ним лежал список из десятка фамилий и адресов. Это были имена наиболее знающих ювелиров, про которых было известно, что они умеют держать язык за зубами. С дымящейся сигаретой в углу рта и щурясь от дыма, Петрович внимательно просматривал список, время от времени делая на полях какие-то пометки. Две или три фамилии он решительно вычеркнул из списка, а одну обвел жирной чертой. Этот человек давно вышел на пенсию и жил уединенно, почти ни с кем не общаясь, в частном домике на окраине Монино. Возможностей разболтать секреты Мамонтова у него было меньше, чем у других его коллег, да и послужной список этого человека производил определенное впечатление: тридцать лет в Алмазном фонде – не шутка. Уж кто-кто, а этот старик наверняка сумеет отличить царский сервиз от дешевой подделки.

Андрей Петрович Мамонтов никогда не стал бы тем, кем он стал, если бы имел дурную привычку откладывать дела в долгий ящик. Поэтому менее чем через два часа его черный джип уже остановился рядом с калиткой дома, в котором жил со своей супругой Даниил Андреевич Яхонтов. Петрович вышел из машины, неторопливо одернул полы своего легкого осеннего пальто, закурил и не спеша, с большим достоинством огляделся.

Домишко, в котором проживал золотых дел мастер, не производил впечатления зажиточного, но выглядел ухоженным и аккуратным. Небольшой огородик перед домом был тщательно перекопан на зиму, в штакетнике не усматривалось ни одной гнилой планки. Мамонтов даже засомневался, туда ли он попал. Его сомнения многократно усилились, когда он увидел хозяина, который возился в саду, обрезая сучья старых развесистых яблонь. Это был крепкий кряжистый старикан, больше похожий на молотобойца или на вальщика леса, чем на ювелира, который всю жизнь горбился над золотыми финтифлюшками и закорючками. Мамонтов неплохо разбирался в людях и даже издали видел, что этот, с позволения сказать, старичок может одним ударом волосатого кулака сбить с ног годовалого бычка и легко даст сто очков вперед любому молодому.

Один из охранников Мамонтова сунулся было вперед, но Петрович преградил ему дорогу вытянутой рукой.

– В машину, – негромко сказал он и неторопливо двинулся к калитке.

Старик продолжал как ни в чем не бывало пилить сучья, словно не замечая остановившегося за забором джипа, но когда калитка хлопнула, сразу же обернулся, вперив в Мамонтова взгляд маленьких, темных, острых, как буравчики, глаз. В этом взгляде не было ни маразматической старческой приветливости, ни раздражительности.

Это был цепкий, спокойный, изучающий и оценивающий взгляд, и Петрович понял, что перед ним именно тот человек, которого он искал. Этот не станет хитрить и ловчить, маскируя собственную жадность утомительно многословными речами. Он либо сразу назовет свою цену и возьмется за дело, либо с порога пошлет к черту, а то и куда-нибудь подальше. Петровичу, в характере которого доминировали такие же черты, нравились прямые люди, а уж этот старик, судя по всему, был таким прямым, что прямее просто некуда, – если, конечно, это был именно тот старик, а не какой-нибудь другой.

– Добрый день, – поздоровался Петрович. – Я ищу Даниила Андреевича Яхонтова.

– Считай, что нашел, – ворчливо заявил старик. – Я буду Яхонтов. Ты по делу или опять дом торговать? Если насчет дома, говорю в последний раз: дом не продается, не дарится и не оставляется в наследство. Больше говорить не буду, а буду бить прямо в рожу. Замучили, стервецы! Мне плевать, что вам надо свои хоромы строить. Дайте хоть до смерти дожить по-человечески!

– Я не насчет дома, – успокоил его Петрович. – А что, вам досаждают потенциальные покупатели? Я мог бы помочь…

– Сам пока справляюсь, – оборвал его Яхонтов. – Так что за дело? Продать мне нечего, а покупатель из меня, сам видишь, никакой…

– У вас есть товар, который мне необходим, – сказал Петрович. – Ваши знания, опыт… В общем, мне нужна квалифицированная и сугубо конфиденциальная консультация. Может оказаться, что дело не стоит выеденного яйца, но при любом результате я плачу за экспертизу тысячу долларов США. Или вы берете больше?

– Я ничего не беру, потому что не даю консультаций, – спокойно ответил Яхонтов. – Тысяча долларов, говоришь? Многовато за консультацию, даже самую профессиональную.

– Конфиденциальность, – терпеливо напомнил Мамонтов.

– Ну, разве что… А ты кто такой – бандит?

– Бизнесмен, – все так же терпеливо сказал Петрович.

– Бизнесме-е-ен… Ну и что ты с.., сбизнесменил?

Мамонтов неодобрительно кашлянул в кулак. Пожалуй, старик был даже немного прямее, чем хотелось бы Андрею Петровичу. Мамонтов предпочел бы иметь дело с этаким божьим одуванчиком, который, понимая все не хуже Яхонтова, боялся бы собственной тени и на которого было бы достаточно просто посмотреть построже, чтобы он без возражений занял приличествующее ему место. Яхонтов, по мнению Петровича, был чересчур проницателен и явно никого и ничего не боялся.

– Виноват, – сказал Петрович, всем своим видом давая понять, что ни в чем он не виноват и извиняться перед кем бы то ни было не привык, – мы что же, так и будем беседовать во дворе? Дело у меня, может быть, и не очень важное, особенно для вас, но посторонних глаз оно все равно не терпит.

– Фу-ты ну-ты, – проворчал старый грубиян. – Ну, проходи на веранду. В доме у меня ремонт, печка разобрана, грязи по колено, а на веранде будет в самый раз.

Вслед за хозяином Мамонтов прошел на застекленную веранду, где, вопреки его ожиданиям, действительно было чисто и уютно. Старого хлама, который обычно валяется на верандах таких вот деревянных одноэтажных домиков, не было и в помине, зато посреди веранды стояли стол и пара очень удобных, хотя и ветхих от старости, плетеных кресел. Дощатый пол сверкал чистотой, под потолком висели пучки каких-то сухих трав, от которых исходил приятный запах.

Скрипя половицами, Мамонтов подошел к столу и без приглашения уселся в одно из плетеных кресел. Казавшееся на вид очень уютным кресло на поверку оказалось еще уютнее. Оно весьма располагало к тому, чтобы откинуться на его спинку и так, полулежа, вести долгую неторопливую беседу под чаек или под водочку. Именно поэтому Мамонтов сел прямо, не касаясь лопатками спинки, и положил на стол сильные короткопалые ладони, сцепив их в замок. Он посмотрел в большое, во всю стену, окно с частым переплетом и увидел свой джип и одного из охранников, который со скучающим видом курил, прислонившись задом к переднему крылу машины, и притворялся, что считает галок.

– Ну? – требовательно сказал старик. – Говори свое дело, у меня работы выше крыши.

– Прежде всего мне хотелось бы получить гарантии конфиденциальности, – сказал Петрович.

– Мне болтать не с кем, – мрачно ответил Яхонтов. – Да и не люблю я это – болтать. Не мужское это занятие. А насчет гарантий – это, брат, не ко мне. В страховую компанию обратись. У них, говорят, с гарантиями все в порядке. И не вздумай меня своими гориллами пугать. Напугать не получится, а разговор наш на этом кончится раз и навсегда. Знаю, что на мне свет клином не сошелся, и что не вечный я – тоже знаю, да еще и получше тебя. Только мне бояться поздно. Времена не те, возраст не тот… Да я и в те времена не больно-то боялся, особенно таких, как ты и твои мордовороты. Вот такие мои гарантии. Устраивают они тебя – говори, с чем пришел. Не устраивают – проваливай, не отнимай у меня время.

Мамонтов, не скрывая неудовольствия, хмыкнул в нос и достал сигареты. Старик немедленно протянул руку, взял с подоконника тяжелую стеклянную пепельницу и со стуком поставил ее на стол перед гостем. Сделано это было очень подчеркнуто: дескать, не думай, что это я из вежливости, мне просто не нравится, когда пепел на пол стряхивают.

Не обращая внимания на эту демонстрацию, Петрович закурил, нарочито неторопливо порылся в кармане пальто и выставил на стол чашку. Старик шевельнул мохнатыми черными бровями, бережно взял чашку в руки, как будто она была сделана из тончайшего фарфора, и некоторое время вертел ее так и этак, внимательно оглядывая со всех сторон. Сверкавшее золотым блеском отчищенное пятно он удостоил лишь беглого взгляда, сосредоточившись почему-то на рельефе. Он даже поскреб его желтым от никотина ногтем, словно надеялся счистить копившуюся десятилетиями грязь, после чего осторожно поставил чашку на стол и некоторое время молча смотрел в окно, шевеля нахмуренными бровями и со скрипом потирая заросшие седой щетиной бульдожьи щеки.

– Ну, – сказал он наконец, – и чего ты от меня хочешь? Насчет конфиденциальности я теперь все понял. Уверен, на этой вещице крови предостаточно. Но что тебе нужно от меня.., бизнесмен?

– Например, рыночная цена, – сказал Петрович.

– Рыночной цены у этой вещи нет, – ответил Яхонтов. – Ей вообще цены нет, если хочешь знать мое мнение. Здесь ты ее продать не сможешь, а если сможешь, так разве что по дешевке. Эта чашка из сервиза Фаберже. Сервиза этого никто в глаза не видел, большинство ныне действующих экспертов просто рассмеются тебе в глаза: Фаберже, скажут, сроду такой ерундой не занимался. Серость кругом… Нет, если ты, скажем, коллекционер, то это настоящее украшение твоей коллекции, поверь. А насчет продажи.., не знаю, не знаю. Разве что за бугор ее вывезти. И потом, есть в этой твоей чашечке парочка сомнительных моментов… Объяснять не буду, ты все равно не поймешь. Скажу так: я на девяносто девять процентов уверен, что это Фаберже, но если бы, к примеру, мне сейчас предложили подписать официальное заключение – дескать, чашка работы Фаберже, изготовлена тогда-то и там-то по заказу императрицы Александры Федоровны, – я бы отказался. Не стал бы я своим добрым именем рисковать из-за одного процента.

– А есть ли способ развеять ваши сомнения? – с невольным уважением спросил заинтересованный и очень довольный Петрович. Манеры старика не имели значения: он был настоящим специалистом, а специалистам позволительны некоторые отклонения от нормы.

– Нет такого способа, – ответил старик, – потому что сервиза нет. Но спасибо тебе, что заглянул, порадовал старика. Деньги свои себе оставь. Не думал я, что доведется на эту вещь хоть одним глазком взглянуть. А вот поди ж ты, даже в руках подержать посчастливилось…

– Подождите, – остановил его Петрович. – А если представить на минутку, что сервиз у меня… Смогли бы вы тогда с уверенностью утверждать, что это именно тот сервиз, о котором мы с вами говорим?

– После детального осмотра и некоторых анализов смог бы, – ответил Яхонтов. – Только ты извини, не люблю я пустых разговоров, всех этих «если бы» да «кабы». Что толку переливать из пустого в порожнее?

Петрович не спеша отставил в сторону чашку, расстегнул портмоне и выложил на стол десять стодолларовых бумажек.

– Я же сказал, что денег не возьму, – напомнил Яхонтов, бросив беглый взгляд на стол. – И добавить к сказанному мне нечего.

Петрович молча покачал головой и поднес к уху «трубу».

– Принеси, – коротко распорядился он и выключил телефон.

Через минуту на веранде возник охранник с большой клетчатой сумкой. Он поставил сумку на пол рядом с креслом Петровича и молча испарился. Петрович распустил «молнию» сумки и принялся расставлять на столе сервиз. Яхонтов наблюдал за его действиями исподлобья, барабаня толстыми пальцами с каменными ногтями по краю стола.

– Чайника нет, – сказал старик, когда сумка опустела. – Неужели и впрямь тот самый?

– Вот это мне и хотелось бы узнать, – заметил Петрович.

– Где ты это взял, спрашивать не стану, – сказал Яхонтов. – Во-первых, не мое дело, а во-вторых, все равно соврешь.

И вообще, меньше знаешь – лучше спишь. Мне понадобится какое-то время – час, два.., не знаю сколько.

– Я подожду, – сказал Мамонтов. – Если хотите, могу подождать в машине.

– Сиди тут, – проворчал старик. – А то ты будешь ждать в машине, а твои орангутанги в это время будут мне огород вытаптывать, чтобы я ненароком через окно вместе с сервизом не утек. Сейчас кликну жену, пусть чай организует…

– Ну-ну, – мягко остановил его Мамонтов. – Я не хочу обижать вашу супругу, но, может быть, мы как-нибудь решим это дело без женщин? Бог с ним, с чаем. Когда закончим, я его с удовольствием выпью. Очень люблю крепкий чай.

– Чифирь, – уточнил старик, который, похоже, видел Петровича насквозь.

– Это что-то меняет? – не споря, спросил Петрович.

– Да ни в жизнь, – ответил старик. – Пей ты хоть стрихнин, мне-то какое дело?

Он тяжело поднялся и, шаркая подошвами, направился к двери, которая вела в дом. У самой двери он остановился и еще раз через плечо посмотрел на сервиз.

– Лупу возьму, – бросил он Петровичу, – и еще кой-чего… Ты посиди пока.

Петрович кивнул и, как только дверь за Яхонтовым закрылась, снова вынул мобильник.

– Будьте на стреме, – вполголоса сказал он охранникам. – Старик шустрый. Следите за верандой.

Говоря, Петрович не сидел на месте. Старик действительно был очень шустрый и слишком хорошо ориентировался в ситуации. Кто его знает, гниду старую, что у него на уме? Телефончик у него имеется, и кто поручится, что этот боров по старой памяти не подрабатывает стукачом?

Мамонтов подкрался к двери и приложил ухо к замочной скважине. Он давно отвык действовать подобным образом, перекладывая такие дела на своих охранников, но ситуация была не совсем обычная, и попадать в дурацкое положение только потому, что слишком стремился сохранить лицо, Петрович не хотел.

Он услышал обрывок какого-то разговора, происходившего, судя по всему, между хозяином и его женой. Слов он не разобрал, но голосов было два – мужской и женский, а значит, Яхонтов не звонил по телефону. И потом, чтобы растолковать суть происходящего тупому дежурному менту, потребовалось бы гораздо больше времени.

Потом послышались приближающиеся тяжелые шаги, и Мамонтов поспешно вернулся за стол. Дверь распахнулась, и на пороге появился Яхонтов.

На какое-то время Петрович лишился дара речи. Он ожидал от старика любого подвоха, но только не того, что увидел сейчас.

Даниил Андреевич стоял в дверях, широко расставив ноги и держа наперевес охотничью двустволку, стволы которой смотрели Петровичу точно в живот. Старческие руки ни капельки не дрожали, глаза-буравчики смотрели на Мамонтова спокойно и твердо, а на левом плече висел до отказа набитый патронами патронташ. Чувствовалось, что старик хорошенько подготовился к встрече и вовсе не собирается шутить.

– Так я и знал, – спокойно сказал Яхонтов, – так и надеялся, что, раз сервиз украли, мимо меня ему не пройти. Сиди, не дергайся! – прикрикнул он, увидев, что Мамонтов пытается встать. – Руки на стол! Вот так. В стволах у меня картечь, и стреляю я получше твоих обезьян – как-никак сорок лет охочусь. Сейчас моя Сергеевна ментам позвонит, а мы с тобой их подождем…

За стеклами веранды что-то мелькнуло и тут же скрылось. Не меняя выражения лица, старик повернулся в ту сторону всем корпусом, немного опустил ружье и нажал на спусковой крючок. Ружье подпрыгнуло у него в руках, с диким грохотом выбросив из правого ствола длинный сноп огня и целое облако кислого порохового дыма. В дощатой стене веранды чуть пониже оконной рамы возникла огромная дыра с ощетинившимися острой щепой краями. Снаружи послышался сдавленный крик и глухой шум падения.

– Я предупреждал, – сказал старик, снова наводя ружье на Петровича.

Мамонтов закусил губу. Старик не шутил, и теперь, к огромному сожалению Андрея Петровича, все зависело от второго охранника. Если тот не сделает что-нибудь буквально сию же минуту, ничего делать уже не понадобится: все, что нужно, доделают подоспевшие омоновцы.

– Старый козел, – с ненавистью процедил Петрович.

Старик, по всей видимости, собирался ответить, но тут второй охранник пинком распахнул дверь и ворвался на веранду, держа пистолет обеими руками, как герой полицейского боевика. Громыхнул еще один выстрел, но за долю секунды до этого охранник, наученный горьким опытом своего товарища, плашмя упал на пол. Картечь кучно ударила в дверной косяк, мигом превратив его в щепу, а охранник, не вставая с пола, одну за другой всадил в старика четыре пули.

Яхонтов стоял еще как минимум две или три секунды, а потом с грохотом упал на пол, как опрокинутый шкаф, – тяжело, неуклюже, совсем не драматично и очень некрасиво. Из глубины дома послышался тихий, но полный отчаяния женский крик.

– Канистру с бензином, живо, – скомандовал Петрович охраннику. – Что с Бегемотом?

– Замочил наглухо, сука, – слегка дрожащим голосом доложил охранник.

– Бегемота на веранду, – продолжал Петрович, торопливо, кое-как сваливая в сумку драгоценный сервиз. – Берлогу поджечь – и ходу. Живо, живо, мусора на подходе!

Охранник заметался. Петрович подхватил сумку, но помедлил еще секунду, задумчиво ощупывая сквозь ткань пальто лежавший в кармане пистолет и косясь на приоткрытую дверь, что вела с веранды в дом.

А, черт с ней, с этой старой сукой, решил он наконец. И так поджарится. А если уцелеет, значит, так ей на роду написано. Все равно она меня не видела, так что толку от ее рассказа ментам не будет никакого. Зато на мне, может, одним грехом меньше будет…

Через минуту черный джип уже отъехал от весело разгоравшегося дома, а еще через четверть часа уцелевший охранник остановил машину на обочине шоссе, выбрался на дорогу, сорвал с бамперов картонные таблички с фальшивыми номерами, обнажив настоящие, зашвырнул их в лес, вернулся за руль и дал полный газ, увозя хозяина подальше от места преступления.

Не въезжая в город, они свернули в один из многочисленных подмосковных поселков, где у Петровича был надежный, проверенный знакомый, и оставили сумку с сервизом и все имевшееся в машине оружие в подвале, присыпав импровизированный тайник заготовленной на зиму картошкой. Теперь никакие милицейские операции по перехвату им были не страшны, и Петрович немного расслабился.

Реакция Яхонтова на сервиз яснее любых слов говорила о том, что сервиз самый что ни на есть подлинный – тот самый, о котором говорили по телевизору, называя его безвозвратно утраченным и вообще гипотетическим. Старый ювелир был прав: продать сервиз в России будет, пожалуй, трудновато, и дело вовсе не в цене. В России множество богатых людей – богатых по любым, самым строгим мировым стандартам. И деньги свои они тратят совсем не так, как эти западные скопидомы. У русского человека и натура все-таки пошире, и вообще… Так что при прочих равных условиях продать сервиз внутри страны можно было бы даже выгоднее, чем на Западе. Но на нем, черт его подери, и в самом деле слишком много крови, и выставлять эту штуковину напоказ было бы безумием: всех журналистов не запугаешь, всех ментов не купишь, и рано или поздно если не Белкина, то какой-нибудь другой щелкопер раскрутит эту историю, дав прокуратуре богатую пищу для размышлений и выводов.

Вспомнив о Белкиной, Петрович досадливо поморщился: журналистка ему безумно мешала, но принимать в отношении нее радикальные меры было пока рановато. В последние два дня он и так развил чересчур активную деятельность. «Слишком много трупов, – с неудовольствием думал Мамонтов. – Слишком быстро все происходит – до неприличия быстро, как после хорошей клизмы. Время поджимает, и приходится спешить, а когда спешишь, возрастает вероятность ошибки. Того и гляди, кто-нибудь лоханется по-крупному – если не сам, то кто-нибудь из твоих подчиненных. А в нашем деле выговоров не выносят и квартальных премий не лишают. В нашем деле выносят приговоры и лишают свободы, а если очень не повезет, то и жизни… Нужно поднять старые связи. Навестить старых друзей, посидеть вечерок за бутылкой хорошего коньяка, вспомнить былые дни, тактично напомнить этим солидным дядям про некоторые грехи молодости, чтобы были посговорчивее. В особенности это относится к некоторым чинам из таможенного комитета.»

С тех пор как Петрович имел с ними общие интересы, утекло много воды. Кто-то погорел, кто-то ушел в тень, но кое-кто очень неплохо продвинулся за это время – настолько неплохо, что месяц назад Петрович был очень удивлен, увидев на экране телевизора знакомую физиономию. Физиономия выглядела сытой и всем довольной, а ниже физиономии располагался китель с генеральскими звездами на плечах. «Вот тебя мы и достанем, – решил Мамонтов. – С тобой мы и проконсультируемся, как бы нам половчее вывезти за границу доставшийся в наследство от бабушки-старушки набор медной посуды. И ты у меня сделаешь все, о чем я попрошу, иначе в газетах появятся очень интересные публикации. Купить журналиста в наше время не проблема, да и покупать никого не придется. Подкинуть эту кость той же Белкиной – она же ее до самой смерти из зубов не выпустит. Разгрызет на куски и высосет мозг, и тебе, генерал, это отлично известно. Небось холодным потом обливался, когда читал статейки этой Белкиной о том бедняге-прокуроре…»

Домой Петрович вернулся в прекрасном расположении духа, больше не думая ни об убитом Яхонтове, ни о загадочном Сером, который зловещей тенью маячил где-то поблизости. С Серым должны были разобраться Самсон и Борис, а если им вдруг не повезет, то под рукой всегда найдется десяток быков, которые только и умеют, что ломать морды и стрелять из-за угла. У Андрея Петровича Мамонтова были дела поважнее.

С аппетитом пообедав, он сел на телефон и стал наводить справки. Вскоре он уже набрал заветный номер, знать который ему было не положено (и не только ему, но и вообще простым смертным), и, дождавшись ответа, со сдержанной иронией проговорил в трубку:

– Александр Григорьевич? Мамонтов беспокоит. Что, удивлен? У меня к тебе дело, генерал…