В Москву из Минска после очередного уточнения позиций с Бартловым и его хозяевами военный атташе Ирака генерал Мансур возвращался на машине. Замминистра старался изо всех сил, деньги отрабатывал. Дело сдвинулось с мертвой точки. Комплекс согласились отдать за половину стоимости. Следовало спешить. Конечно, перемещаться на автомобиле не так быстро, нежели на самолете или поездом, но зато надежнее. Пассажир самолета оставляет свою фамилию и номер паспорта в списках улетающих, на поезде кто-нибудь непременно запомнит твое лицо — то ли соседи по вагону, то ли проводница. Автомобиль же позволяет перемещаться незамеченным. Даже если шофер нарушит правила и его номер запишет гаишник, кто докажет, что военный атташе сидел в это время в салоне?

Когда водитель Мансура уже хотел сворачивать у Смоленска на обходную дорогу, его хозяин скомандовал:

— В город.

В каждом крупном городе существует своеобразная диспетчерская для бандитов. Обычно это ресторан или клуб, где сидят с «мобильниками» в карманах пара-тройка уголовников. Сюда приносят деньги, взятые у коммерсантов за крышу, здесь назначают встречи. Сидящие в курсе всего, что происходит в городе.

Именно у такого ресторана и остановилась «ауди» с затененными стеклами. Мансур не стал сам выходить из машины, послал охранника:

— Найдешь блатных, приведи кого-нибудь из них ко мне.

Охранник отправился выполнять задание хозяина. Он зашел в фойе ресторана. В глубине полупустого зала, за столиком, у самого окна сидели пятеро парней в кожаных куртках. Не очень вязались с ними бутылки «кока-колы» и ваза с печеньем. Парни лениво перебрасывались в карты, играли не на деньги, просто так, а потому без особого запала. Время было еще раннее, оживление начиналось ближе к вечеру.

Охранник решительно прошел к столику, тронул ближайшего к нему парня за плечо. Пять пар серых невыразительных глаз уставились на него.

— Мужик, ты че?

— Мой босс хочет видеть одного из вас, — бесцветным голосом произнес охранник.

Зависла секундная пауза. Блатные переглянулись. Выглядел охранник внушительно, в смысле комплекции и в смысле одежды, но подобных наглых приглашений блатным раньше никогда не поступало.

— Если ему надо, пусть сам сюда двигает поршнями, а мы еще подумаем,

Пальцы охранника сжали плечо парню. Глядя со стороны, ничего нельзя было заметить, как лежала рука, так и лежит. Но блатной взвыл от боли, попытался высвободиться. Охранник вдавил его в кресло.

— Где твой босс? — блатной чувствовал, еще немного, и хрустнут кости под пальцами невесть откуда взявшегося силача.

— В машине, у входа.

— Солидная тачка, — державший в руке огромный веер карт блатной с уважением посмотрел в окно на «ауди».

Мансур не сомневался в своем охраннике, тот доставил блатного прямо к машине.

— Садись, — приказал он, заталкивая уголовника в раскрытую дверку.

Блатной смотрел на Мансура и не мог сообразить, кто перед ним. На уголовника военный атташе не походил, на бизнесмена тоже. В нем чувствовалась военная выправка и светский лоск одновременно.

— Где сейчас Хвощ? — назвал одного из местных авторитетов Мансур.

— Не знаю, — сказал было блатной, но тут же вспомнил об охраннике, маячившем за тонированным стеклом. — В бане.

— Поехали.

Мансуру пришлось потесниться. — Теперь заднее сиденье машины они делили на троих. Блатной показывал дорогу, обходились без названий улиц. «Ауди» остановилась перед черным входом в водноспортивный комплекс. Охрана Хвоща, двинувшаяся было к машине, остановилась, признав в блатном своего.

— Кто тебя притарабанил?

— Хрен его знает! Просил Хвощу передать, что Мансур приехал.

— Стой здесь, — охранник авторитета отправился в баню.

В бассейне плескались три голых девицы, Хвощ лежал в парилке на верхней полке и постанывал от удовольствия. Он лишь скосил глаза на вошедшего охранника.

— Дверь закрой, кайф выходит.

— Какой-то Мансур приехал, хочет перетереть.

Хвощ мгновенно сел, протер осоловевшие глаза.

— Мансур? Ты его видел?

— Нет, в тачке сидит, стекла темные.

— Веди сюда.

Свою охрану военный атташе оставил в машине. Он прошел длинными гулкими коридорами и оказался в выложенном голубым кафелем зальчике, две трети площади которого занимал бассейн, Хвощ уже загнал проституток в парилку и прикрыл двери. Сегодняшний визит был для него неожиданностью. Он иногда встречался с Мансуром в Москве, тот обеспечивал ему транзит наркотиков из Афганистана. Небо должно было упасть на землю, чтобы высокопоставленный дипломат сам приехал в Смоленск и отыскал воровского авторитета в бане.

Немного близорукому Масуру издали показалось, что тело Хвоща сплошь покрывают синяки, но когда авторитет подошел к нему, стало ясно, это татуировки.

— Какие люди! Садись, Мансур, — предложил Хвощ и тут же потянулся к запотевшей бутылке водки.

— Не гони, дело есть.

Из двери парилки по пояс высунулась голая девушка:

— Мы там задохнемся!

— Назад! — грозно, как собаке, скомандовал Хвощ, и девушка тут же исчезла. — Я помню, Мансур, что многое по жизни тебе должен.

— Нужно в Москве одно дельце провернуть, так, чтобы никто об этом не узнал.

— Если в моих силах…

— В твоих, иначе я бы к тебе не приехал.

Странно смотрелись двое мужчин на краю бассейна. Один голый, лишь в накинутой на плечи простыне, другой в стильном костюме, при галстуке.

— Ты бы, Мансур, разделся. Попарились бы.

Военный атташе никак не отреагировал на приглашение. Запустил руку в карман, подал Хвощу визитку:

— На все про все у тебя неделя. Этого человека нужно замочить, причем надежно.

Хвощ разглядывал картонку: «Яков Наумович Кучер. Стоматолог». На визитке значились два адреса — клиники и квартиры.

— Раз надо, сделаем, — осклабился Хвощ.

— Это еще не все. В клинике и в его квартире надо уничтожить все карточки пациентов и рентгеновские снимки. Лучше всего вывезти их на машине и сжечь где-нибудь в лесу.

— Клиника хоть большая?

— Маленькая частная клиника на три кабинета.

— У меня есть неделя времени? — уточнил Хвощ.

— Это верхний предел.

— Мужик он здоровый?

— Пожилой, лет шестьдесят пять. Дома у него кое-какие деньги могут быть, золотишко. Пусть барахло твои ребята берут, не жалея, но ни одной карточки, ни одного снимка уцелеть не должно. Мне гастролеры для того нужны, чтобы в Москве никто не узнал, кто замочил стоматолога.

— Не вопрос.

— Ребятам заплатишь из моих денег, — Мансур сунул голому Хвощу в руку тонкую пачку долларов. — И смотри, если подставишься, не жить тебе!

— Сукой буду, не подведу! — пообещал Хвощ.

— Поразвлекся бы, но спешу, — военный атташе в сопровождении охраны Хвоща покинул баню.

Смоленский авторитет опустился на деревянное кресло. Сидел, задумчиво глядя то на деньги — пять тысяч долларов, то на визитку. Затем спохватился, открыл дверь в парилку. Девушки сидели на полу раскрасневшиеся, потные, ошпаренные как кипятком. При появлении Хвоща они попытались изобразить улыбки.

— Можете выходить.

Проститутки попрыгали в бассейн. Немного остынув, две девушки подплыли к бортику, попытались приласкать задумчивого Хвоща.

— Пошли вы к черту!

Авторитет наскоро принял душ и уехал в город на машине. Блатного, служившего Мансуру проводником, бросил в одиночестве, пусть добирается как знает.

Да, жизнь полна случайностей и неожиданностей. Но только на первый взгляд они кажутся нелепыми совпадениями. Стоит присмотреться к ним поближе, понимаешь — по-другому и быть не может.

И генерал ФСБ Потапчук, и террорист Омар шах-Фаруз, и даже военный атташе Ирака Мансур пользовались в Москве услугами одного и того же дантиста. Хороших специалистов во всех отраслях человеческой деятельности не так уж и много, и они бесценны. Яков Наумович Кучер до выхода на пенсию работал в поликлинике КГБ, делал зубы и генералам, и полковникам, и иностранцам, перебежавшим под крыло советской спецслужбы. При этом, как всякий советский дантист, вел и свою полулегальную практику. Не растерял он прежнюю клиентуру и после того, как вышел на пенсию и организовал собственное дело. Те же люди ходили к нему и платили теперь, не таясь, в открытую.

Так уж случилось, что Яков Наумович Кучер был единственным, кто мог бы опознать останки Омара шах-Фаруза. Свою руку, свою работу он узнал бы и через двадцать лет. Яков Наумович любил рассказывать пациентам поучительную историю об узнике Бухенвальда, немецком еврее-дантисте, обслуживавшем все высшее руководство концлагеря.

После войны и через двадцать, и через тридцать лет он опознавал своих бывших мучителей, когда западные разведки отлавливали состарившихся эсэсовцев в Южной Америке. И когда следователи, сомневались, стоит ли оплачивать перелет дантиста над половиной земного шара, все-таки тридцать лет прошло, зубы могли и выпасть, тот горделиво говорил: «Если это я делал мост, значит, он стоит до сих пор». Военных преступников не спасали пластические операции, новые документы. Дантист всегда узнавал свою работу.

Поразмыслив, Хвощ решил, что сам должен заняться поручением Мансура, от благосклонности которого зависело его благополучие. В другое время он отыскал бы пару отморозков, поручил бы им замочить дантиста, но авторитет проникся важностью момента. Он сам отобрал преданных людей, верных ему не только за деньги, но обязанных по жизни, и на неприметных старых «Жигулях» отправился в Москву.

***

Чем глубже генерал ФСБ Федор Филиппович Потапчук занимался убийством Макса Фурье и Сергея Максимова, тем больше у него возникало вопросов. На его столе стопка бумаг по этому делу росла с каждым часом. Бумаги уже не вмещались в одной папке, пришлось завести вторую.

Утро генерала Потапчука начиналось с просмотра газет и программ телевидения. Во всей прессе помощники отчеркивали желтым и красным маркером все, что касалось убийства Макса Фурье. А материалов становилось все больше и больше. Журналистская братия, почувствовав горячий материал, сообразив, что интерес к нему будет не только у отечественного читателя, но и у зарубежного, набросилась на печальное событие, как голодный пес набрасывается на кость. И интервью с сослуживцами, с сотрудниками французского телеканала, с поклонниками, с детьми, с женой покойного Макса Фурье — все эти материалы свалились, как снежная лавина на голову Потапчука. Потапчук прекрасно понимал, как работает пресса, и на журналистов не был в обиде.

«У меня своя работа, а у пишущей братии — своя. Я зарабатываю деньги тем, что ловлю преступников, раскрываю заговоры, а журналисты тем, что выдумывают самые невероятные версии.»

Один из владельцев ночного клуба, естественно парижского, рассказал очень много трогательного о своем завсегдатае Максе Фурье. Тепло поведал о его сексуальной ориентации, естественно нетрадиционной, и о том, какой он добрый, сколько у него поклонников не только во Франции, но и по всему миру, какой он был замечательный человек.

В одиннадцать дня заместитель директора ФСБ вызывал к себе на доклад генерала Потапчука и, строго глядя на него, подражая директору ФСБ, постукивая карандашом по столу, придирчиво расспрашивал, куда продвинулось следствие и над какими версиями работает группа, которую возглавил генерал Потапчук, Федор Филиппович рассказывал, объяснял, иногда пускался в довольно пространные рассуждения, но не опирался на журналистские версии, а исходил лишь из тех фактических материалов, которыми располагало следствие.

Результаты на сегодняшний день были не очень. Да, получены заключения баллистической экспертизы, патологоанатомического вскрытия, допрошены соседи, уборщица и ее дочь, сотрудники корпункта французского канала, друзья Сергея Максимова, но все это не приближало следственную группу к раскрытию преступления. В это время генерал-лейтенант хрустел суставами пальцев, постукивал карандашиком по столу и каждый раз напоминал, что это дело на контроле у директора ФСБ и он требует скорых результатов.

Естественно, у Потапчука, как опытного сотрудника ФСБ, были на руках козыри, но до поры до времени он их придерживал, умело прятал, не делился информацией с сотрудниками прокуратуры и уголовного розыска.

Информация была завязана на Глеба Сиверова, который был в Витебске в то же время, когда там находился Макс Фурье, когда там находились президенты трех восточнославянских государств, когда был уничтожен Омар шах-Фаруз. Другие заместители директора ФСБ о том, кто ликвидировал Омара, пока не знали. Это было личное поручение генералу Потапчуку от директора ФСБ, переданное ему через генерал-лейтенанта. Огласить эту информацию генерал Потапчук не имел права.

— Вы, Федор Филиппович, топчетесь на одном месте. Вам даны широкие полномочия, все это надо прекращать, — генерал-лейтенант показывал на стопку газет, точно такую, как на столе у генерала Потапчука. — Они нас сожрут, они нас обливают грязью в каждой самой захудалой газетенке. В каждом выпуске новостей я вижу портреты журналистов. С этим надо кончать!

— Не те времена, — вздыхал генерал Потапчук. — Лет двадцать назад проблемы бы не было, а сейчас мы ничего не можем сделать, и, на мой взгляд, с журналистами надо дружить.

— Я вижу, как с нами дружат, — кричал шеф Потапчука, — вижу очень хорошо! Вот, смотрите, — он хватал со стола газету, исчерканную маркером, с грозным шелестом разворачивал, показывал генералу, стуча по газете карандашом и пробивая дырки. — Видите, какая утечка информации! А вы говорите, с ними надо дружить.

— Мало денег платят нашему брату, — говорил Потапчук, — вот и продают информацию журналистам.

— А им что, много платят? Кто им платит? Это тоже следовало бы выяснить — и всех к ногтю!

«Какой же ты дурак, — думал Потапчук о своем шефе, — дурак полный. С журналистами лучше жить мирно, а потому дозированно сливать информацию, манипулируя общественным мнением. А ты собираешься на них наехать. Что ж, попробуй!»

И генерал-лейтенант попробовал. На пресс-конференции он активно внушал, обманывая журналистов, что следствие располагает очень серьезными материалами, важными уликами. Но пока в интересах того же следствия сотрудники ФСБ материалы следствия не разглашают, чтобы не навредить своей работе.

Возвращался из кабинета генерал-лейтенанта Огурцова Потапчук всегда раздраженным. Садился за стол, пил кофе или чай и читал бумаги. Проводил совещания со своими подчиненными, указывая на то, что надо заняться тем или иным направлением, активнее разрабатывать ту или иную версию.

Потапчук уже чувствовал спинным мозгом, что без Слепого ему это дело не разрулить и скорее всего завязано оно на политику, на торговлю оружием, на большие деньги. Но доказательства на сегодняшний момент у Потапчука отсутствовали, а привлекать к этому делу Глеба Сиверова у Потапчука не было желания, слишком много народу крутилось возле него: и прокуратура, и уголовный розыск, и ФСБ, и, вполне возможно, ГРУ тоже занимается этим делом, но пока лишь в плане аналитики. Еще, может быть, подключились люди из внешней разведки, так что бросать в кипящий котел своего лучшего человека, агента, который его почти никогда не подводил, генералу не хотелось.

Он прекрасно понимал, какие могут быть последствия и что Слепого в передряге и борьбе интересов разных спецслужб и разных силовых ведомств можно просто-напросто засветить, и тогда у генерала его невидимого ангела-хранителя не станет. А другого такого, как Глеб Сиверов, это Потапчук понимал, днем с огнем не сыщешь.

***

Шесть утра. Неяркое солнце, прохладный после дождя воздух, полупрозрачные облака, затягивающие небо. Москва медленно просыпалась. Еще не было толп, спешащих на работу людей, еще не начали нервно сигналить водители, пытаясь перестроиться из одного ряда в другой, еще не скопились пробки на перекрестках. Сотрудники ГИБДД еще были спокойны. Голуби расхаживали по тротуару. В общем, начинался обычный московский день…

Глеб бежал. До дома оставалось три квартала. Сиверов знал, что ровно через восемь с половиной минут при таком темпе, какой он держит сейчас, окажется во дворе, остановится, перейдет на шаг. Тело еще будет горячим, но дыхание станет абсолютно ровным и ритмичным. Сердце стучало спокойно, может быть чуть быстрее, чем обычно.

Глеб бежал, глядя вперед на вымытые дождем машины, на темную зелень листвы, с которой ночной дождь смыл серый пыльный налет, на темный влажный асфальт, на птиц и людей. Он бежал так, как бегал всегда. И ему почему-то подумалось, что так будет вечно, каждый его день будет начинаться с длинной пробежки, затем — душ, завтрак, и он не будет знать куда себя деть.

По возвращении из Витебска Сиверов заскучал. То ли работа оказалась не такой сложной, как он предполагал, то ли он сильно устал… Многое в жизни перестало приносить удовлетворение.

Маленький коричневый пейджер, неизменный, как часы на руке, вдруг зажужжал и завибрировал. Но Глеб продолжал бежать.

«Скорее всего это Ирина прислала какое-нибудь смешное сообщение.»

Она в последние годы научилась просыпаться и тотчас вставать, подражая Глебу. Она уже не валялась в постели, как прежде, а сразу же, открыв глаза, сладко потягивалась и поднималась. Однако Ирины в Москве сейчас не было. Она жила на даче, в доме, который она обустроила по собственному разумению для себя и Глеба.

Вбежав во двор, Глеб перешел на размеренный шаг и остановился. Сообщение было от генерала Потапчука, абсолютно нормальное, не закодированное: «В девять вечера буду у тебя. Федор Филиппович».

Проставлено было и время. Потапчук любил на документах и в сообщениях помечать дату и точное время.

Глеб хмыкнул: «Ну вот хоть какое-то дело, есть повод не поехать сегодня вечером за город, где назойливо гудят комары и где мне абсолютно нечего делать».

Отношения с Ириной Быстрицкой у Глеба складывались неизменно хорошими, ровными и спокойными. Сиверов старался быть предельно внимательным и предупредительным к своей подруге. Ирина отвечала тем же. Несмотря на то что ушла страсть — всепоглощающая, захватывающая, от которой невозможно скрыться, которая мешает думать, сосредоточиться, Глеб и Ирина жили вместе, их отношения устраивали обоих.

«Это время, это годы, это привычка», — говорил себе Глеб, когда, уходя куда-нибудь, целовал Ирину в затылок, вдыхая аромат ее волос, приятный, но уже не такой возбуждающий.

«Встречусь с Потапчуком, а потом поеду к ней», — в том, что она будет рада его видеть, Сиверов не сомневался.

Хотя в душе Глеб чувствовал, что никуда он не поедет, что ему скорее всего будет не до поездок за город. Встреча с генералом ФСБ Федором Филипповичем наверняка заставит его ощутить полноту жизни, опять внесет в повседневность терпкий привкус риска, солоноватый и резкий. Тогда он станет смотреть на жизнь абсолютно иначе, не будет воспринимать людей как обычных прохожих, глаз станет цепко фиксировать цвет и регистрационные номера автомобилей.

Глебу этого хотелось. Он чувствовал в себе нерастраченную силу, которую надо бросить, сжечь в работе. Лишь после этого можно ехать к Быстрицкой, можно вернуться, как Одиссей возвращался к своей Пенелопе, к Ирине Быстрицкой. И она будет рада, счастлива, и таким же счастливым станет уставший, вымотавшийся Глеб Сиверов.

На лестнице вновь зажужжал пейджер, и Глеб, даже не задумываясь о том, от кого сообщение, посмотрел на окошечко пейджера.

«Сегодня вечером маленькое торжество. Надеюсь, ты не забыл о нем без моих напоминаний. Целую и обнимаю. Ирина.»

— Торжество… — прошептал Глеб, входя в квартиру. — Какое же сегодня торжество?

Он быстро, как перелистывают книгу, пытаясь найти нужную главу, мысленно пролистал воспоминания.

«Боже, что это со мной? — поймал себя на мысли Глеб. — Я не могу сосредоточиться, я не могу вспомнить, какое торжество, какой юбилей, по какому поводу.»

И тут же вспомнил Хармса — писателя, которого Ирина Быстрицкая любила перечитывать и цитировать.

— Как же, как же… поэт закончил поэму, по этому поводу в городе праздник, — Глеб усмехнулся, сбрасывая с себя одежду и направляясь в ванную комнату.

Уже стоя под упругими струями ледяной воды, он с иронией подумал:

«В городе праздник, а флагов я не заметил. А может, они были? — тут же спросил он сам себя, этот вопрос выглядел уже профессионально. — Нет, нет, флагов не было», — ответил Глеб, подставляя лицо под струи воды, плотно смыкая веки. Он ловил губами холодные капли, жадно дышал, ощущая, как в каждой мышце, в каждой клеточке его организма закипает жизнь.

После холодного душа он насухо растерся. В холодильнике стоял его завтрак, оставалось только поставить его в печь СВЧ, разогреть и вспомнить добрым словом Ирину, а после с аппетитом съесть. Что он и сделал.

Генерал Потапчук с тяжелым, пухлым портфелем, со сложенным зонтиком в левой руке, наклонив голову вперед, шел по сумрачным коридорам управления ФСБ. Перед окончанием рабочего дня он имел тяжелый разговор с генерал-лейтенантом. Тот как заведенный требовал скорейшего результата, ругал обнаглевших журналистов, которые домогаются от него невозможного. Теперь он в свою очередь вынужден требовать невозможного от своих подчиненных, в том числе от генерала Потапчука.

— Будет тебе результат, будет, — размахивая зонтом, как тростью, бурчал Потапчук.

Машина уже стояла у служебного входа.

— Домой? — мельком взглянув на пухлый портфель, осведомился водитель.

— Нет, давай-ка на Арбат.

— Куда именно? Арбат большой.

— Поезжай, я тебе скажу, где свернуть.

В машине генерал не проронил ни слова. Он был сосредоточен, тонкие губы сжались в линию, на лбу пролегли морщины. Портфель и зонтик Потапчук держал на коленях.

«Вроде бы дождя нет и не предвидится», — подумал водитель, но высказываться вслух он опасался, слишком уж сосредоточенным было лицо генерала, и не к месту заданный вопрос, нечаянно оброненное замечание могут вызвать негативную реакцию.

— Здесь направо, — генерал взглянул вперед,

— Слушаюсь, — выворачивая баранку, произнес водитель и, перестроившись из третьей линии в первую, резко повернул на желтый свет.

— Нарушаешь, — буркнул Потапчук.

— Спокойно, товарищ генерал, ситуация под контролем, — резонно заметил водитель.

— А теперь налево.

Они въехали в Арбатский переулок, узкий и почти безлюдный. Лишь парень с зачехленной гитарой да пожилая женщина с длинной таксой попались на их пути.

— Здесь во двор.

Машина въехала в зажатый между двумя домами небольшой грязный арбатский дворик с мусорными контейнерами — ржавыми и помятыми, с чахлыми деревьями и покосившейся беседкой.

«Центр города, а такая нищета! Нет, не нищета, а заброшенность и абсолютное безразличие жильцов к своему быту. А ведь рядом центр, роскошные витрины, реклама сверкает, музыка гремит, хорошо одетые люди прогуливаются, туристы, гиды — как в другой мир попадаешь.»

— Жди меня здесь

Ни сколько ждать, ни зачем, генерал объяснять водителю не стал. Ожидание могло растянуться на час, а могло и на всю ночь. Водителю, естественно, такая перспектива не нравилась, но он уже не первый год работал в ФСБ и понимал, что у каждого своя забота. Генерал занимается своими делами, а его участь сидеть и ждать пассажира. Если понадобится, он будет сидеть и ждать целую неделю, будет дремать, выходить из машины, прогуливаться рядышком, но тем не менее будет держать ухо востро, прислушиваясь к звонку телефона, установленного в автомобиле.

Генерал выбрался, приподнял ворот плаща. На этот раз портфель он держал в левой руке, а зонт в правой и так же, как шел по коридору в управлении ФСБ, двинулся по диагонали через двор: голова наклонена вперед, движения уверенные и сосредоточенные. Генерал Потапчук прошел во второй двор, обогнул детскую площадку, подошел к нужному подъезду и взглянул на знакомые окна. Они были темны — другого Федор Филиппович и не ожидал.

Он, конечно же, мог воспользоваться «мобильником», который лежал у него в кармане. Набрать номер своего агента и уточнить, на месте ли он. Но за долгие годы уже была выработана своя тактика и стратегия в отношениях и поведении. Генерал Потапчук позволял себе телефонные звонки к Сиверову лишь в самых-самых крайних случаях, когда никакой другой возможности оперативно найти Сиверова не существовало, лишь тогда он брал в руки трубку телефона.

Тяжело дыша, экономя силы, Федор Филиппович поднялся на последний этаж. Остановился у не очень приглядной двери, обитой железом, с глазком, позвонил условленным звонком. Перед этим он взглянул на светящиеся цифры командирских часов, старых, как и сам Потапчук, но таких же верных и надежных, как хозяин. Эти часы его никогда не подводили.