Через условленных семь секунд дверь отворилась, причем абсолютно бесшумно, и если бы генерал не смотрел на нее, то наверняка он бы не услышал.

— Добрый вечер, — из темноты небольшой прихожей произнес Глеб, оглядывая силуэт генерала. — Прошу.

Генерал Потапчук повел носом. На площадку потянуло запахом кофе, из глубины комнаты слышалась музыка.

Дверь, у которой стоял Глеб Сиверов, бесшумно закрылась, в прихожей вспыхнул свет.

— Да, так лучше, — сказал генерал, пожимая крепкую ладонь Глеба. — Выглядишь ты хорошо.

— Дежурный комплимент? А вот я вам, Федор Филиппович, подобного комплимента не отвешу, не рассчитывайте.

— Что, сдал Федор Филиппович?

— Да уж, — произнес Глеб, поправляя зонтик и вешая его на крючок, рядом с серым плащом генерала. — Проходите, гостем будете, — не без галантности сказал Глеб и сделал рукой жест, мгновенно напомнив генералу хорошо вышколенного официанта из дорогого ресторана.

— Тебе бы бабочку да смокинг, мог бы и в ресторане работать.

— Мог бы быть и официантом, и барменом. Вы, вообще, Федор Филиппович, наверное, даже не представляете, сколько всякой ерунды я могу делать?

— Да уж, не представляю, голубчик. Думаю, побольше, чем я.

— Ну уж ладно вам! Присаживайтесь в кресло, в ваше любимое. Кофе, как вы понимаете, уже готов. Но если вы вдруг пожелаете чая, то у меня есть и зеленый, и черный, и красный. Весь, естественно, листовой, высших сортов, стоит вам лишь…

— Не хочу я, Глеб, чая, будем пить кофе, — генерал уселся.

Глеб, сидя напротив Потапчука, принялся разливать кофе по чашкам.

— Прошу, угощайтесь. Без сахара.

— Спасибо, Глеб. Может, у тебя и сигарета найдется?

— Любой каприз, Федор Филиппович, за ваши деньги,

— Это еще что за штучки?

— Ее я из Витебска привез.

— Хорошая фраза. Ты еще не решил, какой гонорар тебе полагается за витебскую командировку? Ой, Глеб, кофе хорош! — делая глоток, причмокивая, обронил генерал,

— Еще думаю. Я и сам неплох — не только кофе.

— Что-то ты больно весел, раздухарился, как будто женщину привел. Кстати, как Ирина?

— Все хорошо. Сегодня она какое-то торжество придумала, ждет не дождется меня.

— Какое торжество? — лоб генерала Потапчука сморщился, и он подозрительно взглянул на Глеба.

Тот выдержал взгляд как ни в чем не бывало, передернул плечами:

— Сколько ни думал, Федор Филиппович, не могу вспомнить или угадать, какое сегодня у нее или у нас с ней торжество. Морщил лоб, виски тер, сигарету выкурил, кофе выпил, а вспомнить не удалось. Единственное, что я придумал…

— Ну и… — генерал пытливо взглянул в лицо Глеба.

— Это торжество по поводу того, что наш поэт закончил поэму.

— Не понял… еще раз.

— Поэт закончил поэму, — бойко продекламировал Глеб.

— Какой к черту поэт и какую к тому же поэму?

— Я и сам не знаю, какой поэт и какую поэму, и закончил ли он ее. Ирина любит так говорить. Тут я уже напрягся, тоже начал думать. Федор Филиппович, если вы ко мне пришли, значит, у вас есть дело. А если ваш портфель тяжелый, словно в нем лежат два кирпича, а в левой руке вы держали зонт, значит, я могу сделать вывод, вы заглянули ко мне не на чашку кофе.

— Продолжай, продолжай, издевайся над стариком, ерничай. Тебе можно, ты никакими обязательствами с органами не связан, а я там служу.

— Я не ерничаю, Федор Филиппович, это просто цепь наблюдений выстраиваю и делаю выводы. А если хотите, продолжу дальше.

— Валяй, Глеб, — генерал взглянул на циферблат часов.

— Вот вы взглянули на часы, а это говорит о чем?

— Ну и… — вставил три копейки генерал.

— О том, что у вас мало времени и вы хотите как можно скорее перейти к делу и вытряхнуть на стол содержимое вашего портфеля. Но если вы мне дадите три попытки, я отгадаю, какой вопрос вас мучит.

Лицо Потапчука стало непроницаемым, и он мгновенно стал походить на зрителя, случайно вырванного гипнотизером для своих штучек из зала, зрителя, который не желает поддаваться на уговоры или трюки гипнотизера.

— Вы сейчас невероятно напряглись и не желаете верить в то, что я могу знать, могу догадаться о вашей тайне.

— Нет у меня никакой тайны! — в сердцах пробурчал Потапчук. — Хватит, Глеб, меня разыгрывать. — Говори, что ты уже знаешь?

— Ничего не знаю, Федор Филиппович, — наивно улыбнулся Сиверов, повел сильными плечами и, картинно заломив пальцы рук, хрустнул ими прямо над столом.

— О боже, как только с тобой Ирина живет? Ты и с ней загадками, ребусами разговариваешь?

— Она женщина, вы мужчина. Она полагается на интуицию и чувства, а вы, Федор Филиппович, в первую очередь на факты, которые пытаетесь выстроить в логическую цепочку, причем так, чтобы каждое звено соответствовало предыдущему и следующему, чтобы цепочка оказалась крепкой, чтобы звенья были склепаны или спаяны на совесть. Вы пришли ко мне по делу Макса Фурье и оператора Сергея Максимова. Это первый вариант. Возможно, он ошибочный. Но я думаю, все сегодня вертится вокруг них.

— Ты, Глеб, конченый, — генерал допил кофе, — разговаривать с тобой становится просто невыносимо, ты издеваешься, сам того не подозревая.

— Хотите, я продолжу дальше?

— Слушай, что это за симфония? Опять Вагнер? — чтобы сбить Глеба с мысли, поинтересовался генерал, взглянув в темный угол, где стояла огромная колонка, похожая на гроб средних размеров.

— То, что это Вагнер, догадаться несложно. Но не симфония. Вы ведь знаете мои пристрастия. А вот если вы скажете, какой оркестр и в каком году исполнил вот это произведение, то я вами, Федор Филиппович, буду искренне восхищаться, а к вашему авторитету в моих глазах я смогу пририсовать еще один жирный плюс.

— К черту оркестр, Глеб Петрович, к черту год, когда они записали этот концерт!

— Нет, Федор Филиппович, раз уж мы договорились играть по правилам, то давайте будем их придерживаться.

Генерал поставил портфель на колени, отодвинул в сторону чашку, расстегнул замок и вытащил две пухлые папки, обыкновенные, серые. Тесемки были завязаны на аккуратные бантики.

— Сами завязывали, — сказал Глеб. — Такие бантики только генерал Потапчук вязать умеет, только у вас хватает терпения вот так аккуратно разгладить тесемочки в пальцах, а затем…

— Глеб, не до бантиков мне. Каждый день на ковер по два раза хожу, и дрючит меня замдиректора во все дырки, как ему захочется, только еще старым ослом не обзывает. Но, думаю, он завтра-послезавтра перейдет и к подобным формулировкам.

— Ну, если так, то за оскорбления ему придется ответить.

— Что-то у тебя, Глеб, сегодня тон шутливый? Вроде Вагнер к подобным разговорам не располагает, видишь, как серьезно играют, вдумчиво?

— Несерьезно они играют, Федор Филиппович. Серьезно играет Караян, а японцы играют с легкой иронией. Для них Вагнер — это всего лишь объект, а вот для Герберта фон Караяна Вагнер — Бог, на которого он молится. И всех своих оркестрантов — скрипачей, виолончелистов, духовиков, ударные — заставляет служить Богу, как настоятель храма заставляет служить весь свой клир.

— Слова-то какие красивые знаешь — клир! Ты еще скажи архимандрит, синклит.

— Нет, не буду, — улыбнулся Глеб, наполняя чашки уже остывшим кофе.

Генерал закурил, но развязывать красивые бантики на двух папках не спешил. Глеб смотрел на него немного грустно. Настроение изменилось у него мгновенно.

— Давайте к делу. Только сначала скажите, угадал я насчет француза?

— Нет, не угадал.

— Жаль, я надеялся.

— Ты высчитал, Глеб, что я к тебе пришел именно с этой проблемой. Наверное, ты тоже газеты читаешь?

Глеб отрицательно покачал головой:

— Давно не читаю, Федор Филиппович, и вам советую отказаться от вредной привычки. Хотя вы — человек государственный, на службе, и газетки вам приходят бесплатно, контора за них платит. Правильно я говорю?

— Да правильно, только не пойму, куда клонишь.

— Все это болтается в Интернете. Включаешь компьютер и начинаешь рыскать. Там кусочек, там предложение, там абзац, там два слова, там картинка, там дата. А потом все это складываешь, складываешь, разделяешь, опять складываешь, умножаешь. Получается, в общем-то, цельная картина, в которой отсутствуют некоторые элементы. Это как на картине…

— На какой еще картине?

— На старой картине, Федор Филиппович, плохо сохранившейся, прошедшей огонь и воду. На картине образуются утраты. Плохой реставратор возьмет и станет внагляк дорисовывать недостающие части, стараясь подражать стилистике художника.

— А хороший? — насторожился генерал.

— Хороший придумает способ, как из картины сделать новое произведение.

— Когда-то, Глеб, ты мне уже это рассказывал.

— Ну вот видите, память у вас замечательная. А рассказывал я вам это в восемьдесят девятом году. Могу даже назвать число, день, месяц.

— Лучше бы ты вспомнил, какое торжество у Ирины.

— Я же говорил вам, вспомнить этого я не могу. Вот возьму флаг и с флагом в руках приеду к ней, поздравлю с праздником.

— Твое настроение мне, конечно же, нравится. В другое время я, возможно, хохотнул бы вместе с тобой, постарался тебя подначить, раззадорить, но, поверь, Глеб, мне не до шуток.

— Все, Федор Филиппович, понял, я серьезен, как фокусник во время сеанса. Знаете, они ведь обманывают зрителя с очень серьезным выражением лица. Если маги арены начнут улыбаться, хихикать, то ощущение фокуса исчезает. Я становлюсь серьезным, — Глеб провел ладонями по лицу, и, действительно, выражение губ, глаз, бровей изменилось мгновенно. Он стал сосредоточенным, похожим на минера, держащего в руках проводки, которые нужно соединить, и тогда произойдет взрыв где-то далеко, не рядом, но взрыв будет ужасной силы. А еще Глеб стал похож на хирурга со скальпелем в руке, готовым начать операцию. Все эти сравнения пронеслись в голове генерала Потапчука как вихрь.

Глеб сам развернул первую папку и подвинул ее к Потапчуку.

— Давайте по порядку, излагайте, — и взглянул на часы, хотя прекрасно, с точностью до двух минут, мог сказать, который сейчас час.

— Значит, смотри, — генерал Потапчук профессионально, как хирург хирургу, принялся объяснять Слепому суть дела. — Вот заключение баллистической экспертизы. Оружие было с глушителем, вот марка оружия. В розыске оно не числится, нигде не засвечено. Можешь почитать заключение патологоанатома, ему я доверяю больше, чем себе. Этого доктора я знаю лет пятнадцать, он профессионал, если что-то утверждает, ему можно верить на сто процентов. И баллисты толковые работали. Вот копии допросов, биографии, список фигурантов, проходящих по делу. Может быть, у прокуратуры есть что-то, чем они на сегодняшний день не хотят делиться с ФСБ; возможно, у МУРовцев что-то есть, но они держат козыри на руках…

— А вы? — задал вопрос Глеб.

— Что я?

— Надеюсь, вы им тоже свои козыри пока не только не показывали, но и блефовали?

— Ты прав. О том, что ты был в Витебске, знает лишь директор ФСБ и генерал-лейтенант Огурцов, а его другие заместители не знают ровным счетом ничего.

— Как вы сказали фамилия?

— Огурцов.

— Это что, тот, который любит пресс-конференции давать?

— Он самый. Получается, что мы с тобой знаем намного больше о Максе Фурье, чем знают в МУРе и прокуратуре.

— Выходит, так, — согласно кивнул Глеб. — А что это за женщина? Откуда она там взялась?

— Она убирала и готовила в тот день, когда приехал Макс Фурье.

Глеб улыбнулся, когда закончил читать копию допроса домработницы и ее дочери.

— Я с Максом Фурье ехал в поезде из Витебска в Москву. Я видел, как его встретил Сергей Максимов, как они загрузились в джип, — Глеб назвал номер и модель, — и уехали. Встретились они вполне радушно, но Макс Фурье вел себя немного странно.

— В каком смысле странно?

— Мне пока трудно определить: то ли он был чем-то сверх меры напуган, то ли чем-то озадачен, в общем, он был дерганый. Для такого профессионала, как он, я имею в виду его журналистскую деятельность, он был слишком зажат. Журналисты такого уровня, как Макс Фурье, ведут себя раскрепощенно, раскованно и независимо.

— У него почти на глазах погиб человек, есть отчего разволноваться.

— Фурье в своей жизни видел крови не меньше, чем я и вы. Он смотрел на происходящее через окуляр камеры. Первым прибежал снимать место взрыва.

— Это еще ни о чем не говорит, это эмоции, наблюдения. Может, у него живот болел, может, обувь тесная. Ведь больной человек будет вести себя не так, как обычно. К примеру, вот у меня, Глеб, болел зуб, я себе места не находил, весь мир для меня был в черно-белых красках. Я срывался на подчиненных, стал невероятно придирчив, цеплялся ко всякой ерунде.

— И сильно вам это помогло, Федор Филиппович?

— Да вообще не помогло. Я это говорю к тому, что на эмоции внимание обращать надо, но зачастую они — следствие какой-нибудь ерунды. Может, у него кошелек в Витебске сперли, может, он часы потерял.

— Часы были у него на руке, а кошелек — в заднем кармане. Так что нет.

— Но причина, сам понимаешь, могла быть самой неожиданной.

— Вот и я о том же, Федор Филиппович, надо искать причину хренового настроения журналиста, вернее, даже не настроения, а состояния.

— Значит, так, Глеб, просмотри документы и думай. Вот фотографии, — генерал вытащил из стопки бумаг тонкую пластиковую папочку. — Посмотри, вот здесь все — как их нашли, как они лежали.

— Отпечатков, естественно, в доме нет?

— Конечно, нет, убийство выполнено профессионально.

— Вы выезжали на место?

— Зачем, там столько людей перевернулось, наследило, что ехать туда смысла не было, да и тела увезли сразу. Там МУР работал, прокуратура, нас подключили не сразу, а после того, как французские представители обратились к директору ФСБ.

— Пардон, Федор Филиппович, посольство или руководство телеканала?

— Посольство, — сказал Потапчук.

— Вы видели бумагу?

— Зачем мне ее видеть, она у директора в кабинете. Мне ее не передавали.

— Где кассеты, блокноты, видеокамера? Все это осталось на месте? Где оно сейчас?

— Кое-что в прокуратуре, кое-что в МУРе, кое-что у нас. Тебе-то зачем?

— Пока просто интересуюсь, а затем, вполне возможно, и понадобится.

— Что тебе понадобится?

Глеб пожал плечами:

— Не знаю.

— Что ты думаешь обо всем этом?

— Ничего определенного.

— Но ты же искал в компьютере информацию?

— Нашел, ну и что из того? Я много чего там нахожу о композиторах, о политиках, о бизнесменах, о журналистах, о проститутках и порнозвездах, об ученых. О ФСБ полным-полно материалов, и даже фамилия ваша там пару раз мелькала.

— Как мелькала?

— Попадалась мне, Федор Филиппович.

— Своей фамилии ты там не находил?

— Фамилию находил, но писали не обо мне. Слава Богу, что пока не обо мне.

Генерал с облегчением вздохнул:

— Я могу оставить тебе эти бумаги, чтобы ты ознакомился, подумал.

— Мне нужны лишь адреса, телефоны, фамилии. Вы хотите, Федор Филиппович, чтобы я поработал над этим делом, нашел тех, кто убил журналистов?

— Да, — сказал генерал, отведя взгляд в пустую чашку, — именно этого я хочу. И этого же хочет генерал-лейтенант Огурцов, об этом мечтает директор ФСБ. Другое дело, обрадует их реальный результат или нет. Но это разговор о другом. Здесь уже начинается политика, а мы с тобой, Глеб, — практики. Наше дело преступников найти, обезвредить, задержать, если удастся.

— А если нет? — задал вопрос Слепой.

Генерал даже не улыбнулся, а заморгал, словно в глаза попал песокчили табачный дым.

— Я сейчас, — Глеб вытащил из принтера лист белой бумаги, сел к столику, принялся быстро выписывать фамилии, адреса, телефоны.

Строчки ложились ровно, цифры были отчетливо прописаны, словно отпечатаны. Генералу всегда нравилось, как красиво, каллиграфическим почерком пишет Глеб Петрович Сиверов.

— Слушай, Глеб Петрович, ты когда срочную службу служил, писарем в штабе не работал?

— Никогда не работал штабным писарем, и вы, Федор Филиппович, это прекрасно знаете. А то, что так красиво пишу, так это вы мне завидуете.

— Честно признаться, да. Завидуешь всегда лишь тому, что сам делать не умеешь и знаешь, что никогда не научишься.

— Если бы захотели, научились бы, это не такая большая наука, не такое сложное искусство. А вот так играть ни вы, ни я никогда не научимся, даже если будем до конца своей жизни по двадцать четыре часа сидеть за инструментом. Слышите, как ведет?

Звучала партия виолончели. Генерал не стал морщиться, понимая, что этим разозлит Глеба. Он почти минуту сидел, прислушиваясь к игре музыканта.

— Да, красиво, — сказал Потапчук и постучал пальцем по пустой колбе.

— Еще кофе?

— Если тебя, конечно, не затруднит.

— Любой каприз, Федор Филиппович.

— Опять шутить начал? Я тебя понимаю, к торжеству готовишься, но, самое интересное, что даже не знаешь к какому.

— Возможно, это у меня в первый раз — приглашают на праздник, а я не знаю, что за праздник, что в таких ситуациях надевают.

— Думаю, Ирина обрадуется, в каком бы виде ты ни появился перед ее светлым взором.

— О, Федор Филиппович, вы женщин конечно же знаете лучше меня, но Ирину я знаю лучше, для нее мой наряд не важен.

Глеб исписал всю страницу, перевернул и продолжил делать выписки на обратной стороне. Закурил. Генерал Потапчук тоже поджег сигарету.

— Ну, что скажешь?

— Ничего пока, Федор Филиппович, не скажу.

— Не хочешь говорить?

— Не уверен.

Глеб взял бумаги, раздавил сигарету в пепельнице и принялся их перебирать. Генерал следил за его руками, за взглядом:

— Что ты ищешь, может, я смогу подсказать?

— Смотрю, ни прокуратура, ни МУР и даже ваши сотрудники не дают перечня похищенного из квартиры Сергея Максимова.

— Ничего не украли.

Глеб загадочно улыбнулся:

— Вы уверены, что ничего?

— Судя по опросам, ровным счетом ничего. Деньги, кредитки, видеокамеры, кассеты, видеомагнитофон, компьютер, диски — все вроде бы на месте. Их просто убили. Хотя я, Глеб, понимаю, ни за что, просто за голубые глазки двух мужчин никто убивать не станет.

— Если произошла элементарная ошибка?

— Ошиблись жертвой?

— Зашел наемный убийца, хотя, насколько я понимаю, убийц было несколько, два или три.

— Все может быть. Если бы были отпечатки, то…

— Если бы да кабы, — произнес Глеб. — А мне вот кажется, что кое-чего недостает. Но мне надо это проверить. Федор Филиппович, мы можем попасть в квартиру?

Генерал Потапчук на мгновение задумался:

— Если надо, то почему бы и нет? В конце концов, я какой-никакой руководитель, курирую это дело, мне подчиняются. Так что, полагаю, можем попасть.

— Завтра с утра.

— Можно и завтра с утра, — кивнул генерал. — Ну где же твой кофе хваленый, вкусный, ароматный, крепкий?

— Все будет исполнено в лучшем виде, — Глеб легко поднялся с кресла. Через минуту он поставил на стол, на пробковое донышко, колбу с кофе.

Они выпили по чашке, поглядывая друг на друга.

— Мне кажется, Глеб, ты что-то недоговариваешь.

— Недоговариваю, — признался Слепой, — но лишь по той причине, что не хочу вас интриговать прежде времени. А вот завтра, если все так, как я полагаю, у меня может появиться результат.

— Какой ты быстрый, — хмыкнул Потапчук, поджав тонкие губы. — Так у тебя все быстро и легко. МУРовцы работали, старались, землю рыли, следователи из прокуратуры тоже проявляют рвение, несвойственное им, мои ребята стараются — ответа нет, а ты вот так быстро!

— Знаете, Федор Филиппович, мне известно немного больше, чем сотрудникам правоохранительных органов. Ведь я был в Витебске, возвращался в поезде вместе с Максом Фурье, видел Сергея Максимова на Белорусском вокзале. В общем, я знаю предысторию, знаю, что произошло там. Есть у меня одно соображение насчет Макса Фурье, но оно странное.

— Говори, Глеб.

— Мне кажется, что не так он прост, как мы о нем думаем, и даже не так прост, как хотел казаться.

— Не совсем въезжаю в твои рассуждения, конкретизируй.

— Если быть конкретным, то это лишь версия, предположение, которое строится на наблюдении за ним, на моих личных воспоминаниях и, может быть, даже на моей интуиции, хотя я понимаю, все это к делу не подошьешь и на стол перед замдиректора не положишь. А Огурцову все мои измышления, впрочем, как и вам, Федор Филиппович, будут просто по барабану.

— Ты говори факты, а не философствуй.

— Фактов у меня, к сожалению, нет. Но мне кажется, что Макс Фурье — не просто журналист-телевизионщик, мне думается, что он выполнял задание и скорее всего за ним стоит организация. Полагаю, это не террористическая организация, а…

— Ты хочешь сказать, он еще и работал на французскую разведку? — Глеб вместо ответа медленно кивнул. — Ну ты, брат, смелую версию высказываешь. Если бы это было так… Хотя, погоди, а почему бы, собственно, и нет? Давай, давай дальше.

— Все, — коротко обронил Глеб. — Дальше, как говорится, сплошной туман. Мне нужно побывать в квартире.

— Хорошо, это я устрою. Тебе нужны документы?

— Да, я хочу отсканировать снимки.

— Пожалуйста. Только сам понимаешь, эти материалы никуда не должны…

— Все я понимаю, что вы, Федор Филиппович, на воду дуть принялись? Разве я когда-нибудь организовывал несанкционированную утечку?

— Сам понимаешь, береженого Бог бережет. И так непонятно, кто сливает информацию журналистам. Иногда мне кажется, эти мерзавцы знают больше нас.

Глеб рассмеялся:

— У них работа такая, Федор Филиппович, они, даже если что-то и придумают, обстряпают все так, что выглядит написанное как чистая правда, как исповедь. Вы же знаете не хуже меня, правда, всегда в деталях, в интонациях, в маленьких штрихах. Вот дети, в отличие от взрослых, воспринимают мир иначе: они запоминают не общее, не праздник, не количество демонстрантов, колонн, надписи на транспарантах, а какие-то совершенно другие вещи, маленькие и незначительные для взрослых, а для ребенка невероятно выразительные и важные.

— Ну вот ты опять бросился в теорию. Знаю я о деталях. Детали, — генерал поднял палец, — это всегда подсказка, путь к постижению истины.

— О, — улыбнулся Глеб, — вы заговорили как поэт.

— Какой к черту поэт, я пять слов зарифмовать не могу, для меня стихосложение хуже высшей математики.

— Вот в том-то и дело, надо искать детали. Будут детали, будут подсказки, и дело станет прозрачным, ясным, как вода в стакане без узоров. Здесь все как вот в этой чашке: пар, аромат и черный непрозрачный напиток. Дна не видно, виден лишь объем чашки.

— Хорошо, — сказал генерал, отставляя чашку и глядя на дно, словно там была подсказка, — давай расстанемся до завтра. На пейджер сброшу тебе время, встретимся во дворе.

Глеб кивнул.

Генерал аккуратнейшим образом, после того как Глеб отсканировал нужные ему материалы, все сложил, расправил тесемки и, перевязав папки, спрятал их в портфель.

— Я бы вас проводил.

— Не надо, — учтиво предупредил Федор Филиппович, — я не такой древний, спущусь и сам доберусь до машины, не волнуйся.

Потапчук неторопливо оделся, подхватил портфель, зонт. Глеб открыл дверь, генерал кивнул на прощание и пошел по лестнице к выходу.

Глеб сел к экрану компьютера и принялся рассматривать отсканированные снимки. Сбросил все на диск, спрятал его, стер снимки из памяти компьютера и, накинув серую куртку, тоже пошел на улицу.

Через пятьдесят минут он уже подъезжал к загородному дому. На заднем сиденье лежал букет цветов, большой и пышный. Цветы были подобраны очень изящно, хотя на первый взгляд букет выглядел бесформенным.