Фима Лебединский приготовился к встрече московского гостя. В два часа дня он уже ходил вокруг заброшенного двухэтажного дома, стоящего в овраге, кричал и бросался камнями в бродячих собак и котов, которых в овраге водилось великое множество. Водка и пиво стояли в ванне, наполненной водой, и Фима уже один раз слил воду и наполнил ванну свежей.
Он поглядывал на дорогу.
«Только бы не приперлись мои музыканты! Пронюхают, что у меня есть выпить, словно из-под земли выползут. Ну да ладно, пошлю их куда подальше, — рассуждал Фима, засовывая под раздолбанное крыльцо палкой мусор — пакеты из-под молока, коробки уже непонятно из-под чего, консервные банки.
Джип Олега Петровича Чернявского долго колесил по Витебску. Водитель выспрашивал у прохожих, где находится необходимая ему улица.
В конце концов Олегу Петровичу вся эта езда по провинциальному городу надоела, и он позвонил Фиме. Тот был на крыльце, когда затрещал телефон. Фима вбежал, схватил трубку, боясь, что не успеет, но ему повезло. Олег Петрович был настойчив.
— Лебединский слушает, говорите! — громко крикнул в трубку Фима.
— Добрый день, — услышал знакомый голос Фима. Слышимость была настолько отчетливой, что Ефиму даже показалось, человек даже не звонит, а говорит ему прямо в ухо. — Не могу отыскать улицу,
— Овраг знаете? Вы где?
— Мы возле амфитеатра.
— Это совсем рядом. Ладно, будьте там. У вас какая машина?
— Черный джип.
— А номера? — поинтересовался Фима.
— Номера российские, — услышал он в ответ.
— Стойте там, я сейчас сам появлюсь. Семь минут.
— Хорошо.
Олег Петрович сказал, где они будут стоять, у какого входа и с досадой сплюнул себе под ноги:
— Придурок какой-то!
— Когда похороны? — поинтересовался водитель, глядя на мрачное лицо шефа.
— Какие похороны?
— Нашего эксперта.
Чернявский передернул плечами:
— Когда приедем в Москву, я разрулю это дело, а сейчас не знаю.
— Это же надо! Она неплохо водила, — принялся рассуждать шофер Олега Петровича о водительских талантах Софьи Ивановны Куприной.
— Да уж, говорят, водила хорошо, правда, я с ней никогда не ездил.
— Это же надо!
Но тут водитель увидел выражение лица шефа и понял, что лучше на эту тему разговор не продолжать, а смолкнуть.
Через семь минут появился Фима в своем старом черном костюме, в запыленных ботинках. Верхняя пуговица синей тенниски была расстегнута, лицо Фимы было коричнево-красным, на лбу поблескивали капельки пота. Увидев шикарную тачку, Фима чуть дар речи не потерял. Такие машины в Витебске редкость: огромная, хромированная, с тонированными стеклами, величиной с маленький автобус.
«Могучее авто!» — решил Фима, изображая приветливую улыбку и вытирая потные ладони о брюки.
— Здравствуйте! Это вы Олег Петрович? — обратился он к водителю.
— Нет, это не я. Олег Петрович, вас!
Чернявский стоял с другой стороны машины. Дверь была открыта, из салона слышалась негромкая музыка.
— Здравствуйте. Ефим, — обратился Чернявский к Фиме, протягивая руку.
Фима угодливо кивнул, изображая всем своим видом преданность, подобострастие и некоторую отчужденность.
— Ну как это вы не смогли до меня добраться? Вы бы не улицу искали, спросили бы, где живет Ефим Лебединский, и вам здесь каждая собака рассказала бы, как до меня добраться. Меня в Витебске и по области все знают, у меня свой оркестр.
— Хороший оркестр? — спросил Олег Петрович.
— Лучший, мы на прошлом «Славянском базаре» с программой выступали.
— А, — промямлил Олег Петрович, оглядывая Фиму, ощупывая его взглядом. Фима ему не понравился, он вызвал у владельца галереи брезгливое чувство. Ему даже захотелось тщательно вытереть носовым платком руку, которую пожал Фима. Но он не стал этого делать. Покупать и продавать картины было его работой, и он знал, что с потенциальным клиентом надо работать вежливо, ведь это в его интересах.
— По какому вы ко мне делу? — осведомился Фима, склонив голову к правому плечу.
— Да дело у меня вот какое… Может, мы поедем, пообедаем в какой-нибудь ресторан?
— К черту рестораны! Водка и пиво у меня дома всегда стоят. Вы с шофером, можете и выпить.
Естественно, Олегу Петровичу Чернявскому хотелось попасть в дом к Фиме, вполне могло оказаться, что он увидит что-то такое, что его заинтересует.
— А я думал, вы художник, а вы, оказывается, музыкант.
— О да, Ефим Лебединский — музыкант. Если бы жизнь сложилась по-другому, карта легла не так, как легла, я бы был очень известным человеком, хотя и так меня все знают. Без меня ни одного покойника на тот свет не отправят.
«Ефим играет преимущественно на похоронах. Что ж, какая разница, скрипач он, пианист или трубач?» — Чернявскому это было по барабану.
— Хорошо, давайте подъедем к вам, — сказал он, открывая дверцу, предлагая Ефиму сесть в машину.
Фима осмотрелся по сторонам, видит ли его кто-нибудь из знакомых. Ему еще никогда в жизни не доводилось ездить на такой роскошной тачке, даже шестисотый «мерседес» по сравнению с этим джипом мог «отдыхать». Фима забрался в салон, попытался опустить стекло, чтобы его видели, но, естественно, не разобрался, как это делается: не нашел привычной ручки. Водитель со своего места опустил тонированное стекло, и Фима высунулся чуть ли не до пояса.
Чернявский уселся впереди рядом с водителем. В салоне «вкусно» пахло, играла музыка, мягкая и тихая.
— Куда едем? — спросил водитель, обращаясь к гостю, который ему тоже не понравился.
— Сейчас прямо, затем направо, затем налево и вниз по узкой дороге.
— Сюда?
— Да, да, сюда. Поворачиваем, поворачиваем, не задерживайтесь!
Фима Лебединский то и дело высовывался из машины. В конце концов джип подъехал прямо к крыльцу небольшой деревянной хибары. В подобных заведениях Чернявскому доводилось бывать, может быть, лет двадцать или тридцать назад.
— Что это за дом? — спросил Олег Петрович.
— Это дом моих родителей. Мне предлагают квартиру в кирпичном доме в центре, но Фима Лебединский не так глуп, чтобы согласиться на однокомнатную квартиру. У меня-то здесь две комнаты, я сам себе хозяин, ни соседей, никого, могу играть на трубе, когда захочу.
С яростным лаем пронеслась стая псов. Фима, взойдя на крыльцо, схватил палку и швырнул в свору собак, метко угодив облезлому серому псу по задним лапам. Тот жалобно заскулил, закрутился на месте.
— Я тебе покажу, как гадить у меня на крыльце! Никакого спасу от этих псов! Проходите в дом.
— Останься возле машины, — бросил Чернявский своему водителю.
Тот бы и сам остался. Заходить в хибару у водилы не было ни малейшего желания. Еще он боялся, что, отлучись от машины, появятся какие-нибудь бомжи, хулиганы, что-нибудь открутят, искорежат, испишут, поломают. А тачка на самом деле была очень дорогой, эксклюзивной, оборудованной по персональному заказу за океаном. И цвет кузова, и цвет салона, и колонки, и компьютер — все было подобрано по спецзаказу Олега Петровича Чернявского.
— Проходите в дом. Тут у меня не прибрано, черт с ним. Какое у вас ко мне дело? — ставя на стол, застланный белой бумагой, мокрые бутылки, вопросительно взглянул на гостя Ефим Лебединский.
Олег Петрович пробормотал что-то невнятное, шаря взглядом по стенам и углам убогого жилища руководителя духового оркестра. Кроме трех старых фотографий в крашеных рамочках, ни за что взгляд не зацепился. Календарь прошлого года с полуобнаженной, присыпанной песком белозубой красоткой, был засижен мухами. Да и с фотографий уже давным-давно не вытирали пыль.
Брезгливо поджав губы, Олег Петрович Чернявский сел на табурет. Руки у Фимы дрожали, он понимал, надо выпить как можно скорее, иначе разговор с московским гостем не сложится. И он быстро свернул пробку с бутылки.
— Пиво или водочка? С чего начнем? — вопросительно взглянул Фима на Чернявского.
— Как пожелаете, Ефим. Но я лучше выпью пива.
— Вот одноразовая посуда, — Фима поставил на белую бумагу стопку пластиковых стаканчиков. Затем ножом откупорил две бутылки пива, взял скользкую бутылку водки без этикетки, та осталась плавать в ванне под досками. Блестящими от возбуждения, немного выпуклыми лягушечьими глазами он взглянул на Чернявского. Тот отрицательно покачал головой, взял со стола бутылку с пивом.
— Ну смотрите. Мое дело предложить, ваше — отказаться или согласиться, как будет угодно, как понравится. У нас все так говорят: «Делай, как тебе понравится». За встречу, за знакомство.
Стакан дрожал в пальцах музыканта. Чернявский все это видел, ему было не по себе. Он уже пожалел, что притянулся в Витебск.
«Но за десять миллионов можно поехать не только в Витебск, за такие деньги я и в Антарктиду спрыгнул бы с парашютом, на Южный полюс. А этот конченый тип, который жадно пьет водку, еще цветочки по сравнению с отморозками, которых я знаю», — делая глоток прохладного пива, рассуждал Олег Петрович.
— Так какое у вас дело? — рукавом пиджака промокнув губы, спросил Фима, глаза его весело блестели, и, судя по всему, ему стало немного легче.
— Хорошее пиво, — сказал Олег Петрович, поставив на стол бутылку. — Мой приятель у вас, Ефим, картину приобрел, женщина там в белом платье нарисована, — слово «нарисована» он сказал специально, прикидываясь простачком.
— Ага, было дело, — подтвердил Фима, наливая себе еще половину пластикового стаканчика. — Помню, хороший человек, иностранец вроде бы.
— По визитке я вас и отыскал. За сколько он у вас эту картину купил, если, конечно, не коммерческая тайна?
— Да какая к черту тайна, за двести зеленых я ему отдал с легкой душой.
— Вы ее где взяли?
Фима выпил водку, подмигнул Олегу Петровичу:
— Я где взял? У родственничка свое кровное забрал.
— У родственничка?
И Ефим, уже разогретый водкой, принялся рассказывать про свою жизнь, вспоминая дедов: и того, который работал на железной дороге, и про того, который в тридцатые годы учился в витебском художественном техникуме, про их детей, племянников, двоюродных и троюродных братьев, перечисляя, кто и где живет. С особым рвением он говорил о родственниках, выехавших за пределы России и Беларуси, в общем, распинался как мог. Поток слов был настолько обильным, что Олег Петрович Чернявский даже тряхнул головой, словно пытался отогнать назойливую муху.
— Так вы говорите, дядя у вас в Москве живет?
— Конечно, дядя, он доктор, богат, как китайский император. Но хитрющий и скупой до невероятности. Для него сто долларов, как для меня три копейки, он врач-стоматолог. Живет в Москве, квартира шикарная, клиника своя, а жадина такая, что у него и снега зимой не выпросишь. Я к нему приехал и говорю, мол, дайте денег, у меня есть проект. А он мне и говорит: «Фима, какие к черту проекты в твоем возрасте? Ты на себя посмотри». А что на себя смотреть? Фима — не картина, его нечего рассматривать, его надо материально поддержать.
— И что, поддержал вас дядя?
— Да нет, какое там поддержал, будь он здоров сто лет! Я на него разозлился и говорю: ах, так!? И забрал свою картину — дедушкин портрет, снял со стены и забрал.
— А дядя что? — настороженно спросил Олег Петрович,
— Что дядя скажет? Родственничек-то дед больше мой, чем его, вот я и забрал портрет. А у него еще два портрета остались, братом моего деда написанные.
— Погодите, погодите, Ефим, какого деда портрет? На картине женщина нарисована.
— Да обыкновенного деда, самого что ни на есть. Не было до войны хорошей краски. Но это отдельная песня, сейчас я вам все расскажу, — и Фима принялся рассказывать о катаклизме, который случился с ним в дождливую ночь, как он обнаружил картинку под портретом передовика-железнодорожника.
Олег Петрович слушал раскрыв рот.
«Фантастика какая-то! — думал он про себя. — Не может быть! А что, если и два других оставшихся у московского родственника портрета — это запись по подлинникам Шагала? Тогда в моих руках может оказаться сразу три картины!»
Фима брызгал слюной, размахивал руками так бойко, что иногда Чернявскому казалось, Лебединский сметет уже подсохшие бутылки со стола и всю одноразовую посуду.
— Фима, извините, про дядю, пожалуйста, поподробнее.
И тут Ефима Лебединского осенило: как это так?
«Если я расскажу этому человеку про своего родственника, про Якова Наумовича Кучера, то тогда он прекрасно обойдется без меня».
— Стоп, — сказал Фима, выставив кулак перед лицом Олега Петровича. Затем от кулака отделился указательный палец с обгрызенным грязным ногтем. — Так не пойдет, так не договаривались! Про дядю я вам больше ничего не скажу.
— Давайте выпьем, Ефим, — тут же умело перевел разговор в универсальную плоскость Олег Петрович. Он налил Фиме почти полный пластиковый стаканчик, чокнулся с ним для солидности бутылкой с пивом и рассмеялся самым задорным задушевным смехом. — Вы меня неправильно, Ефим, поняли.
Фима, давясь, выпил водку, занюхал рукавом и попросил сигарету.
— Угощайтесь, не вопрос, — предложил сигарету Олег Петрович.
Фима закурил, выпустил голубой дым изо рта и закашлялся:
— Что это у вас за сигареты такие?
— «Мальборо», стандартные, — сказал Олег Петрович. — Не левые, настоящие. Не переживайте.
— Я и не переживаю. Чего мне переживать? Фима всегда себе работу найдет, Фима в Витебске нарасхват. Вот мы сейчас с вами сидим, а кто-то уже и ласты склеил.
— Чего?
— Я говорю, Богу душу отдал. А как без музыки человека на тот свет отправишь? Без музыки путь будет долгим, душа не улетит. А под музыку, под Шопена — самое то. И родственники меньше убиваются, и гроб с покойником плывет, как по волнам качается. Красиво, люблю я это дело.
«Господи, спаси и сохрани, помилуй, — подумал Олег Петрович. — Садист прямо-таки какой-то! Гуинплен, Квазимодо!»
Фима улыбался, показывая желтые зубы.
«Дядя стоматолог, а у него рот в ужасном состоянии», — подумал Олег Петрович и тут же задал вопрос, глядя прямо в глаза Ефиму:
— Так вот, мой друг, француз, приобрел картину за двести баксов, а продать ее мне хотел за триста, а я бы с большим удовольствием купил бы ее за триста у вас, у законного владельца.
— За триста? — Фима принялся заворачивать пальцы. — А за четыреста слабо будет?
— За четыреста дорого. Вот две других я мог бы купить долларов за шестьсот.
— Ого! — не удержавшись, воскликнул Фима и взглянул на почти пустую бутылку, его голова уже клонилась к груди. — Сейчас допью, и потом мы договорим.
Фима взял бутылку. Он еще не напился в усмерть, поэтому не стал запрокидывать бутылку над головой, как трубу, а вылил остатки водки в стаканчик, залпом выпил, занюхал рукавом и принялся раскуривать сигарету. На губах уже висела белая слюна, и от вида Фимы Олега Петровича начало мутить.
«Мерзкий тип! Ужасный тип! Сплошная патология, а не человек.»
— Вот если бы, Ефим, вы смогли у дяди взять две оставшиеся картины с портретами ваших родственничков, то я бы у вас купил их не глядя.
— Не глядя… — хмыкнул Фима и потянулся к пивной бутылке. — Сейчас полирну свою душу, а потом поговорим.
Хлебнув пивка, Фима стал несговорчив, упрям, и Олег Петрович подумал, что в таком состоянии разговаривать с ним дальше не имеет никакого смысла.
— Одну секунду, — Чернявский вышел на улицу, вернулся с бутылкой «Абсолюта», позаимствованной в баре автомобиля.
Фима оживился, пьянел со скоростью света.
— Завтра приходите, я все решу. А если хотите, возьмите меня с собой, завезите в Москву, и я у своего родственничка картины заберу, они мои.
— Кто на них нарисован?
— Кто, кто, мои родственнички, земля им пухом.
— Точно заберете, Ефим?
— Абсолютно точно, — голова Ефима поникла, но рука крепко сжимала бутылку из-под пива.
«Ладно, пора сваливать», — подумал Олег Петрович и вдруг увидел на этажерке у кровати стопку открыток.
Фима дремал, покачивая головой и пуская слюну на свои брюки. Олег Петрович быстро перебрал стопку. Из Москвы было три открытки, на всех один и тот же адрес и подпись: Яков Наумович Кучер.
«Это то, что надо. Ну вот он, твой родственничек! Владелец картин.»
Олег Петрович сунул открытку «С Новым годом!» в карман пиджака. Фима в этот момент что-то промычал, но не открыл глаз.
— Еще по одной? — предложил сонный Фима.
— Да, да, с удовольствием, — присаживаясь к столу, ответил Олег Петрович.
Теперь он знал, у кого еще два холста, возможно с подлинниками Шагала, записанными Фиминым двоюродным дедушкой. Настроение у Чернявского изменилось, он забыл о том, что Софья Куприна погибла, что Фима — идиот. Он уже представлял, что в его сейфе появятся еще два холста и он станет хозяином, владельцем трех шедевров, которые стоят огромных денег, таких больших, какими он никогда не располагал, но при желании может обладать.
Выпив немного водки, Чернявский поднялся:
— Значит, так, Ефим: я уеду по делам, а на неделе вам позвоню обязательно. Оплачу вам дорогу, суточные, в общем, все как положено. Вы приедете в Москву, сходите к своему родственнику, а если хотите, мы пойдем вместе.
— Нет, так не пойдет, — скрюченным пальцем помахал перед носом Чернявского Фима, — я пойду один. Если Фима обещает, то он свои обещания выполняет, запомните это так же хорошо, как первые такты похоронного марша.
— Хорошо, хорошо, Ефим, — пробормотал Чернявский.
Фима хотел подняться, чтобы проводить гостя, но его повело в сторону. И, если бы Олег Петрович не подхватил под локоть Ефима Лебединского, тот наверняка раскроил бы себе голову. Олег Петрович довел пьяного Лебединского до кровати. Ефим рухнул, как срубленное дерево, продолжая бормотать и материться. Он забросил ноги в ботинках на кровать и мгновенно уснул, провалившись в алкогольную бездну.
Олег Петрович покинул хибару. Водитель сидел в машине и меланхолично курил, слушая музыку. Олег Петрович устроился на заднем сиденье.
— Едем.
— Куда? — спросил водитель.
— Домой, в Москву. Только найди ресторан поприличнее, перекусим.
— Понял, — ответил водитель, поворачивая ключ в замке зажигания.
Тяжелый джип, мягко урча могучим мотором, легко выбрался из оврага и, поколесив по городу, остановился у ресторана гостиницы «Эридан».
Ожидая заказ, Олег Петрович вертел в руках новогоднюю открытку и счастливо улыбался. Он был доволен своей находчивостью и чувствовал, что ухватил рыбу за хвост и теперь она от него никуда не уйдет.
***
Смоленский авторитет Хвощ, нанятый Мансуром, московскую братву о своем приезде в столицу не предупреждал. Клинику отыскал быстро, благо на визитке имелся небольшой фрагмент плана города с указанием подъезда и стоянки.
Заложив руки за спину, чтобы не бросались в глаза татуировки, Хвощ приблизился к стойке девушки-администратора:
— Я хотел бы записаться на прием, — Хвощ обнажил в улыбке коричневые от тюремного чифиря зубы.
Девушка полистала журнал и смогла предложить лишь следующий месяц.
— Круто, — произнес Хвощ, — наверное, мне придется поискать что-нибудь попроще.
— Яков Наумович — редкий специалист, к нему ходят на прием и министры, и депутаты, — не преминула сделать рекламу своему боссу девушка.
Времени, проведенного в клинике, Хвощу хватило на то, чтобы оценить обстановку. Сигнализация старая, обезвредить ее он мог бы и сам, не прибегая к помощи специалистов. Компьютеров в клинике не было, шкафчик с картотекой стоял за спиной девушки.
— Прежде чем к доктору идти, может, стоит рентгеновский снимок сделать? У вас есть рентген-кабинет?
Администратор весело рассмеялась:
— У нас тут всего три комнаты, на рентгеновский аппарат специальное разрешение надо. Я вам выпишу направление в клинику по соседству, они вам все мигом сделают, без очереди пропустят, только скажите, что от Якова Наумовича.
Девушка завела на Хвоща карточку, тот назвался Владимиром Ивановым.
— Кому потом снимок отдать?
— Мне.
— А вы его не потеряете?
— Что вы! Видите, в карточке специальный карманчик есть? Туда все снимки и складываются.
Больше Хвощу в клинике делать было нечего, тем более он присмотрелся и к самому Кучеру, тот колдовал над пациентом за открытой дверью кабинета.
Когда Яков Наумович возвращался домой, «Жигули» уже стояли во дворе его дома.
— Код запомни, — зашипел Хвощ на своего подручного с биноклем в руках. Тот, продолжая смотреть в оптику, накарябал тупым карандашом на пачке сигареты цифры кода двери подъезда.
Через пару дней Хвощ уже знал, когда Яков Наумович уходит на работу, когда возвращается. Знал, как выглядит его жена, знал, в какое время закрывается клиника.
— В пятницу вечером, — сказал своим подручным Хвощ.
В этот день Яков Наумович нервничал. Его постоянно отвлекали от работы телефонными звонками. Люди звонили сплошь важные, и отделаться обычной фразой: «Перезвоните попозже, Кучер занят» — девушка-администратор не могла.
Под конец рабочего дня, когда администратор вновь заглянула в кабинет, Яков Наумович застыл, сжимая в руке подрагивающую рукоятку зубного бора:
— Даже если это сам президент, скажи, что я занят.
— Это ваша жена, — ответила девушка.
Яков Наумович вздохнул.
— Это больше чем президент, — он выключил бормашину и, строго сказав пациенту не двигаться, торопливо вышел в коридор. — Что, дорогая?
— Наши соседи по даче звонили.
— Что-нибудь случилось?
— Они едут прямо сейчас, я собираюсь поехать вместе с ними. Ты не хочешь присоединиться?
— Я же завтра занят, — напомнил Кучер.
— Вот так всегда, — обиженно сказала жена стоматолога.
— Мы живем на эти деньги, — напомнил Яков Наумович.
— Я тебе позвоню завтра с дачи.
— Конечно.
— Надеюсь, ты не собираешься работать до самой поздней ночи?
— Извини, у меня пациент.
— Ты когда-нибудь соберешься отдохнуть?
— Все, целую, — Яков Наумович повесил трубку и заспешил в кабинет.
Хвощ с двумя подручными сидел в машине во дворе дома. Увидев, как жена Кучера выносит из подъезда кошку в корзинке, пакеты со снедью, он с облегчением вздохнул. По большому счету, ему не хотелось убивать даже дантиста, к врачам с детства он испытывал уважение. Тем более ему не хотелось убивать его жену, она-то уж точно ни в чем не виновата.
К подъезду подъехала старенькая двадцать четвертая «Волга».
— Помоги бабушке пакеты к машине поднести, заодно и ключи от квартиры прихватишь, — сказал Хвощ одному из подручных.
Тот выбрался из автомобиля.
— Вы, бабушка, кошечку возьмите, — ласково проговорил он, — а я вам сумочки поднесу.
Пока жена дантиста интересовалась у своей кошки, удобно ли ей сидеть в корзинке, вор ловко вытащил связку ключей из ее сумки, благо, и Хвощ, и он видели, как, дожидаясь друзей, жена дантиста дважды проверила, прихватила ли она ключи.
— Спасибо вам, молодой человек.
— Не за что, — ответил бандит, отворачивая лицо. — Есть, — радостно сообщил он Хвощу и продемонстрировал связку ключей.
— Ты уверен, что не прихватил другие, от дачи?
— Я в ключах разбираюсь, такие длинные, наподобие штопора, бывают только от металлических дверей.
— Значит, наша задача стала еще проще. Пошли.
То, что квартира стоматолога не стоит на сигнализации, Хвощ уже знал, он заходил в подъезд днем раньше.
Бандиты расположились в гостиной, Хвощ сидел под двумя картинами, висевшими на стене.
— Потихоньку можете «капусту» паковать и «рыжье» собирайте, — разрешил он своим подручным.
Денег в доме нашлось немало, в ящике письменного стола и в коробке с документами отыскалось двадцать тысяч долларов. Украшения и деньги положили в портфель Якова Наумовича, стоявший на тумбочке в прихожей. Хвощ собственноручно обыскал кабинет, хотел убедиться, что Кучер карточек своих пациентов в квартире не держит, как и рентгеновских снимков.
— Ша! — предупредил своих подручных Хвощ, когда в узкую щель между шторами увидел, как Кучер входит в подъезд.
Бандиты стали у стены в гостиной так, чтобы их не видел вошедший.
«Человек он богатый, — подумал Хвощ, разглядывая два портрета, висевших на стене, — мог бы позволить себе дорогие картины — Айвазовского, Шишкина, — далее фантазия Хвоща не шла. — А висит у него какая-то дрянь. Родственники, наверное.»
Мягко щелкнули замки. Яков Наумович зажег в прихожей свет и неторопливо закрыл за собой дверь. Сбросил ботинки, зашел в гостиную и тут же увидел трех незнакомых мужчин, стоявших у стены. Хвощ широко улыбался, шагнул к хозяину квартиры, шепнул на ухо:
— Извини, старый, но так надо. Длинный острый нож вонзился под левую лопатку дантисту. Бандит, нанесший удар, отступил. Хвощ, зажимая Якову Наумовичу рот рукой, опустил его на пол. Бандиты молча смотрели на то, как жизнь постепенно уходит из тела дантиста.
Хвощ присел, приложил два пальца к сонной артерии старика:
— Готов, — констатировал он. — Нож забери и уходим.
Один из бандитов резко вытащил нож и тут же отступил от лежавшего на полу Якова Наумовича. Кровь залила ковер.
— Смотри-ка, не испачкался.
Бандит вытер лезвие о край скатерти и взял в руку портфель с деньгами и драгоценностями.
Никем не замеченные, они покинули квартиру. Трубку телефона предусмотрительно сняли, и жена Кучера, сколько ни звонила, не могла понять, с кем это так долго беседует ее муж.
В клинику Хвощ и его люди забрались поздней ночью. Вырезали в стекле аккуратное отверстие, не задев при этом датчики сигнализации. Здесь бандиты поживились двумястами граммами чистейшего стоматологического золота. Все карточки пациентов вместе с картотечными ящиками и рентгеновскими снимками они загрузили в машину.
Костер из похищенных документов горел в подмосковном лесу в специально отведенном для туристов месте. Пламя лизало круг, выложенный из валунов, Хвощ сидел за деревянным столиком под навесом и говорил в трубку «мобильника»:
— Все сделано в лучшем виде. Завтра обязательно посмотрите новости.
Уже назавтра с подачи Бартлова Министерство внутренних дел Беларуси подготовило послать российскому министерству запрос насчет идентификации останков Омара шах-Фаруза. Белорусские специалисты утверждали: погиб не сам террорист, а кто-то, похожий на него.