Трое беглых заключенных подобрались к охотничьему домику шагов на тридцать, прячась за деревьями и кустами, наблюдали за жилищем.

– Мать их .., – проговорил Грош. – Как хочется в тепло!

– Сволочи, жируют, а мы мерзнем.

О том, что в домике люди, заключенные знали.

Они видели, как выходил Гриша Бурлаков, видели, как он набирал дрова. Видели, как выходил на крыльцо Андрей Подберезский с сигаретой в зубах.

– Курить хочется, – бормотал Сема, несильно толкая в плечо Гроша.

– Ну, что будем делать? – спросил Грош.

Петруха молчал. У него никто ничего не спрашивал и с вопросами к нему никто не обращался.

Он прятался за толстым кедром и сопел.

За время побега заключенным так и не удалось пополнить запасы провизии. А то, что они взяли в вагоне, уже было съедено и кроме трех сухарей у беглых, изголодавшихся мужчин, утомленных "долгими переходами, ничего не было. Сигареты кончились давным-давно, курить хотелось невыносимо.

А из охотничьего домика слышались голоса.

– Хорошо им там, – сказал Сема. – Жируют, суки! Что будем делать, Грош, с ними?

– Что, что… Жратвы бы нам добыть, курева, одежонки. Видишь прикиды у нас, Сема, ни к черту, все порвано, как на нищих. В такой одежде в городе не появишься, даже в поселке, сразу вычислят, что мы беглые.

– Да, небось, нас ищут повсюду. Наверное, везде оповестили, участковые только и ждут, чтобы появились новенькие. Нас заграбастать мечтают, а потом получить по звездочке на погоны.

– Хрен им, а не звездочки! – буркнул Грош. – Всех козлов, уродов постреляем, уничтожим, патронов у нас хоть отбавляй.

– Погоди, погоди, не горячись, – успокоил своего приятеля Сема. – Что станем делать с этими?

– А сколько их там?

– Думаю, двое, – задумчиво сказал Грош, – а может, и трое.

Если бы, конечно, у Бурлакова был охотничий пес, он уже давным-давно почуял бы чужих и принялся лаять, рваться в заросли – туда, к большим деревьям, но пса не было.

– Ну, что ты думаешь? Командуй, руководи, – сказал Сема, нервно потирая небритое лицо. – Ух, как жрать хочется! В желудке сосет и сосет. А у меня еще язва, мать ее…

– Помолчи, не бурчи, все в свое время.

И жратва у нас будет, и бабы, и денег не меряно.

Надо только решить, что делать.

– Слушай, а как они сюда попали? – задал резонный вопрос Сема.

Грош насторожился. Он передернул плечами под рваной телогрейкой.

– Как, как… Хрен их знает, как они сюда в глушь залезли!

– Что они здесь делают?

– Это ты у них спросишь, Сема.

– Боюсь, они отвечать не смогут.

– Петруха, слушай сюда, – зашептал Грош, – тихо обойди дом и спустись к реке, глянь, нет ли у них лодки.

Петруха кивнул и, сжимая ствол автомата, двинулся, обходя охотничий домик, прячась за деревьями и кустами. Он довольно быстро добрался до реки, еще было не очень темно. И когда увидел большую лодку с мотором, чуть не вскрикнул от радости.

"Вот на этой-то лодке они и выберутся.

Можно плыть по ночам, а можно плыть и днем.

Прикинуться охотниками, рыбаками, да мало ли кем! Главное, добраться до какого-нибудь населенного пункта, ведь это не уставал повторять Грош".

– Ну, что будем делать? – уже в который раз спросил Сема.

– Петруху надо послать туда, пусть он с ними разберется. А мы посидим на выходе. Если они повыскакивают и если какой базар-вокзал, мы их всех в расход. Согласен, Сема?

– Да, крови на наших руках уже хватает, так что, одним больше, одним меньше…

– Вот и я так думаю, – пробурчал Грош, поглаживая ствол автомата, – одним больше, другим меньше. А нам они помогут. Наверное, жратва в домике есть, водка, да и шмоток возьмем. Где же этот Петруха? Ходит, как беременный таракан, только за смертью посылать.

– Нормальный он, нормальный хлопец. Что ты, Грош, на него взъелся?

– Не взъелся, обузы не люблю. За тебя я спокоен, а вот он может сболтнуть лишнего.., потом.

– Не должен, вроде. Не переживай по пустякам, не в его интересе.

Скрипнула ветка, затем послышался хруст и из кустов выбрался Петруха.

– Эй, там лодка! – сдавленным голосом произнес он. – Большая и с мотором. Привязана к дереву, на мостках, в заводи.

– Мотор на ней есть?

– Кажется, там автомобильный движок стоит с водометом.

– Лодка, говоришь? – оживился Грош.

– Да, лодка.

– А мотор ты, Петруха, запустить сможешь?

– Не знаю, когда-то удавалось. Раньше плавал по реке, я же сам с Истры.

– Это хорошо. А ты, Сема, рубишь в механизмах?

– Смотря в каких, Грош. Я рублю в замках неплохо, а вот насчет лодочных моторов… Я же не дизелист, – сказал Сема.

Грош скрежетнул зубами. Он сам ничего не понимал в лодочных моторах.

– Ну, да ладно, как-нибудь выберемся.

– Послушай, – вдруг проговорил Сема, – а может, ну их к черту, этих охотников или кто они там? Возьмем лодку и сделаем ноги. Тихо отплывем и только они нас и видели.

– Тихо, говоришь? – проронил Грош.

– Ну да. Тихо отвяжем лодку, оттолкнемся и с концами.

– А жрать ты что будешь, Сема?

– Жрать – это действительно проблема.

Мужчины уже давно были голодны, есть хотелось нестерпимо. И может, если бы не голод, то Грош и не решился бы на нападение, а так выбирать не приходилось. Он несколько минут еще мешкал, а затем повернулся к Петрухе.

– Ты как?

– Нормально, – ответил молодой парень, тряхнув головой.

– Это хорошо. Тогда, Сема, может, ты скажешь, как будем брать, как захватим домик?

– А что здесь думать, Грош: ворвемся, пушки наставим, всех свяжем. А если кто рыпнется – пулю в лоб.

– А дальше как? – спросил Грош, поглаживая ствол автомата.

– Свяжем их, жратву заберем, закроем в домике и тю-тю отсюда.

– А если они выберутся, шум поднимут, расскажут, что нас видели? Думаю, военные ходят, нас ловят.

– Может, ходят, кто их знает?

– Я думаю, их всех надо кончить, – спокойно сказал Грош. – Пристрелим, а домик подожжем.

Пусть сгорят с потрохами, превратятся в головешки. Не будет их живых, не будет и свидетелей.

Никто нас не видел.

– Так-то оно так, – неуверенно сказал Сема.

А между тем, он прекрасно понимал, что с охотниками лучше всего расправиться, и правда, скорее всего, на стороне его приятеля. А жалость здесь неуместна. Тем более, что руки у бандитов были по локти в крови и одной смертью больше, одной меньше – это уже ничего не решало.

Возможно, если бы бандиты знали, кто в домике, они обошли бы его стороной, несмотря на жгучий, нестерпимый голод и желание покурить, приодеться. Они обошли бы домик за десять верст, не осмелясь подойти к нему на расстояние выстрела. Но бандиты пребывали в неведении и надеялись, что охотники, не ожидающие нападения, станут их легкой добычей.

– Послушай, Грош, – сказал Сема, – может, дождемся утра?

– И что, будем мерзнуть, сидеть под деревьями? Ведь даже костра не разожжешь.

– Не впервой, – сказал Сема.

– Если хочешь, сиди здесь, а мы с Петрухой пойдем, переночуем, как люди, в тепле и сытости.

– Нет, я с вами, – у сказал Сема.

– Ясное дело, что с нами, куда же ты денешься! – и Грош махнул рукой. – Сейчас пойдем, надо с ними кончать. Ворвемся в дом, всех положим на пол, руки свяжем, возьмем все что надо.

Может, переночуем ночь в домике, а потом будем уносить ноги. Петруха, ты постоишь у окна, понял? И если кто вдруг выскочит, бей, стреляй не задумываясь.

– Понял, – кивнул парень, понимая, что лучше Грошу не перечить, да и спорить бессмысленно.

Петруха уже давно пожалел, что убежал вместе с этими двумя мерзавцами. Лучше тюрьма, лагерь, чем холод, голод и опасности. Ведь, скорее всего, их поймают, хотя, пока что Бог миловал и бандитам удавалось вовремя уносить ноги, обходя засады, расставленные солдатами.

– Пошли.

– С Богом.

– Ты Бога не поминай-то.

Уголовники, держа автоматы наготове друг за дружкой медленно двинулись к домику. Петруха обошел домик и стал шагах в семи от маленького окошка, спрятавшись за пихтой.

Он тут же подумал:

«Какого черта меня сюда поставили? Через это окошко даже собака не выскочит, такое оно маленькое. Ну, ладно, Грош поставил, ему и решать».

Дверь в домик оказалась не запертой. Охотники явно никого не опасались. Грош и Сема вошли бесшумно, лишь дверь едва слышно скрипнула, тонко и протяжно. Бурлаков этот скрип слышал, но подумал сквозь сон, что, скорее всего, это Комбат или Андрюха вышли отлить. Дело обычное.

Поэтому он лишь повернулся на бок, удобнее устраиваясь в своем спальнике.

Когда глаза бандитов привыкли к темноте и они смогли рассмотреть трех спящих мужчин, Грош поднял автомат и громко сказал:

– Эй, мужики, не рыпайтесь, а то пристрелю, не задумываясь! А ты, Сема, зажги фонарь.

Комбат услышал этот противный голос и немного приоткрыл глаза. Он увидел темные силуэты, мягкий блик на стволе автомата.

«Интересно, кто это?» – подумал он, поворачивая голову.

– Я сказал лежать и не рыпаться!

– Мы и так лежим, – прошептал Рублев.

Бандитов было двое. Один возился с фонарем.

Наконец тот загорелся и свет показался удивительно ярким, даже ярче солнечного. Комбат на секунду зажмурился.

– Ну что, уроды? – пробурчал Сема, оглядываясь по сторонам.

В углу, на бревенчатой стене, висели три охотничьих карабина.

– О, и пушки у них есть! Слышишь, Грош? – Сема подошел, снял оружие и перенес его к двери. – Слышь, Грош, и жратвы у них море.

Действительно, на столе стояли ящики, банки, картонные пачки, а от печки вкусно тянуло мясом.

Сема сглотнул слюну.

– Эй, кто вы такие? – приходя в себя, поинтересовался Бурлаков.

– Лежи и не задавай вопросы, – направив прямо в лицо Бурлакову автомат, сказал Грош. – Ты что, прокурор или следователь, чтобы задавать вопросы? Здесь я спрашиваю, а не вы. Так что, лежите и не дергайтесь, пока целы.

«Солдаты, появившиеся днем у домика, говорили о трех беглых заключенных, а здесь их только двое, – вспомнил Комбат. – Интересно, а где же третий? Скорее всего, на улице. А может, его уже нет в живых? Может, их осталось двое?» – и Комбат встретился взглядом с Подберезским.

Тот моргнул, давая знать, что пришло время действовать.

– Послушайте, мужики, если вам что надо, возьмите и идите своей дорогой. Мы тут отдыхаем, приехали черт знает откуда.

– Молчи и не выступай! Захлопни рот! – явно выходя из себя, начинал нервничать Грош.

Ему хотелось как можно скорее разделаться с этими тремя и приняться за жратву. В теплом, хорошо натопленном домике все его тело мгновенно налилось мягкой тяжестью, и Грош почувствовал, как нестерпимо хочется спать, вот здесь же, на топчане, у печи, от которой тянет таким приятным теплом.

– Эй, мужики, послушайте, берите, что вам надо.

– Без тебя знаем, – сказал Сема, – сами решим, что надо взять, а что оставить.

– Вот и хорошо, вот и договорились, – ласковым голосом сказал Комбат.

– С тобой еще никто ни о чем не договаривался.

– Ладно, ребята, я не хотел обидеть. Может, вам деньги нужны, так у меня есть, возьмите. Вот, возьмите, – и Комбат, высунув руку из спальника, указал на свой бушлат, висевший прямо над ним. – Вот здесь, в кармане, у меня много денег, – и Комбат правым глазом моргнул Подберезскому, давая понять, что сейчас он начнет действовать.

– Деньги, говоришь?

– И рубли, и баксы.

А Гриша Бурлаков, лежащий чуть в стороне, почти под окошком, уже сжимал рукоять охотничьего ножа, большого, с массивным острым, как бритва, лезвием. С таким ножом можно ходить на медведя.

«Суки! Суки! – думал Бурлаков. – Сейчас я вам устрою. Я привез друзей, а тут какие-то беглые каторжники мне всю малину портят. Ну, я вам сейчас покажу!»

– Эй, ты, лежи! – словно бы почувствовав намерение Бурлакова, резко прикрикнул на него Сема, наводя ствол «Калашникова». – Я сказал, лежи!

– Хорошо, хорошо, – ответил Бурлаков.

Драка была короткой, продолжалась лишь несколько секунд, ну, может, полминуты. Захрустели выворачиваемые суставы, несколько ударов – сильных, точных, а самое главное, злых – и бандиты были обезоружены.

– Не подходи к окну! – крикнул Комбат Бурлакову. – Там третий! – и Рублев бросился к Грише, сильно ударив его в плечо.

Прогремела автоматная очередь, сухая, гулкая и короткая. Зазвенело стекло.

– Ах, ты, сука! – Бурлаков на четвереньках подполз к окну, а Комбат и Подберезский держали поваленных на пол бандитов.

– Сейчас я тебе покажу, сейчас.

Комбат бросил «Калашникова», Гриша на ходу ловко поймал его, передернул затвор и отскочил к двери. Он открыл ее ударом ноги и выскочил из дома. Прогремела еще одна очередь, такая же короткая и резкая, и Бурлаков по этим выстрелам понял, стреляющий абсолютно не умеет пользоваться оружием, явно не профессионал. Но предлагать сдаться было бессмысленно.

А Петруха уже понял по теням, грохоту мебели, что произошло в доме. Тем более, он услышал сдавленный хрип и голос Семы:

– Суки! Суки! Гады!

«Да их повинтили!» – тут же решил Петруха и, увидев в окне силуэт мужчины, выстрелил.

Автомат дал короткую очередь, а Бурлаков в свитере лежал за кучей наколотых Подберезским дров, вглядываясь в темноту, пытаясь точно определить место, где сейчас находится бандит.

И он увидел то, что искал – едва различимую тень за толстым стволом пихты.

«Вот ты где! Ничего, я до тебя доберусь!» – Бурлаков пополз, старясь, чтобы автомат не звякнул, чтобы не треснула ветка под локтем.

Он зашел сзади и, поднявшись на ноги, спрятался за дерево. Бандит стоял, не зная, что делать – то ли броситься в дом спасать приятелей, то ли удирать – туда, к реке, где у мостков была привязана моторная лодка. Бросить Гроша и Сему он опасался – если те вырвутся, то найдут и прикончат.

"Черт его знает, что там произошло? Может, все и нормально? Но тогда ведь должен кто-то появиться на крыльце, махнуть ему рукой и позвать в дом. Но, скорее всего, приятелей повинтили.

А может, попытаться их спасти?" – думал Петру ха, нервно переминаясь с ноги на ногу и прижимаясь щекой к шершавой коре дерева.

Но закончить размышления он не успел. Как огромный и сильный зверь бросился на него сзади Гриша Бурлаков, сбивая с ног и выдергивая автомат из рук.

– Лежи и не двигайся! – раздался у Петрухи над головой голос Бурлакова.

Петруха был тоже не подарок, хотя голодный, уставший, измотанный долгими переходами. И он решил померяться силой с Гришей. Лучше, конечно, он бы этого не делал, потому что получил такой удар в пах босой ногой, что тут же обмер и, почти теряя сознание, замер на земле. Второй удар пришелся в челюсть, сильный и резкий.

А затем Гриша Бурлаков связал своего пленника и поволок к дому. На крыльцо уже вышел Комбат с автоматом в руках.

– Ну, как ты, Гриша? Тащи его в дом, будем с ними разбираться, – вид у Рублева был воинственный. – Ну, и завез же ты нас, Гриша! Какие-то беглые каторжники шастают, поспать не дают, вообще, черт знает, что здесь творится! А ты говорил, никаких людей…

– Извини, Иваныч, – сказал Бурлаков, – черт их знает, откуда они берутся! Наверное, ты такой человек везучий…

– Ладно, не надо продолжать.

Борис Рублев подошел к заключенному и тряхнул его за плечи.

– А ты совсем молодой, почти пацан. Сколько тебе лет?

Петруха не ответил. Болевой шок еще не прошел.

– Ну ты, Гриша, чуть не убил парня! Полегче бей.

– Откуда я знал сколько ему лет? – криво улыбнувшись, заметил Григорий.

– Тащи в дом, отживет.

Связанных заключенных усадили на пол, к стене. Разговаривать с ним Комбату не хотелось. Настроение у него было явно испорчено, но активные действия, ощущение опасности, заставили его встрепенуться.

– Ладно, голубчики, – сказал Рублев, стоя перед беглыми заключенными и глядя на них сверху вниз, – разбираться с вами мы станем завтра. Сейчас мне говорить с вами не хочется.

– Мужик, может, дашь пожрать? – спросил Сема, взглянув на Комбата.

Он прекрасно понял, этот сильный, небритый,. широкоплечий мужчина в тельнике, с татуировкой на левом плече, скорее всего, здесь главный.

Но кто эти трое – военные, охотники, егеря или еще кто-то – Сема не знал, спрашивать же боялся.

– Можно было бы вас накормить, если бы, конечно, вы не наглели. А то как-то не по-человечески получается. Ворвались в дом, стрельбу развели. Вы что, хотели нас прикончить?

– Да нет, мы хотели только взять еды, – соврал Грош.

– Еду так не берут. Если бы вы попросили, мы бы вам дали, поделились бы последним куском. А вы внагляк… Нелюди вы какие-то.

– Ладно, мужик, извини.

– Он еще извиняется, слышишь, Андрюха?

Чуть всех нас не изрешетили, а теперь приносят извинения.

– Окажись, Иваныч, на нашем месте какие-нибудь неопытные, наверняка пришили бы.

– Пришили бы? – спросил Комбат, нагнулся к Семе и приподнял его голову за подбородок.

Тот молчал, словно воды в рот набрав.

– Значит, так… Это, наверное, вас солдаты ищут, это, наверное, вы убежали с поезда?

– Нас солдат сам отпустил, – сказал Петруха, морщась от острой боли в паху.

– Ах, вас солдат отпустил?

– Да, да, – подтвердил слова Петрухи Сема.

– Ну что ж, солдатам мы вас и отдадим, может, снова отпустят.

– Слушайте, мужики, может, вы нас отпустите, а? С миром. Мы уйдем…

– Вы уйдете, а по дороге кого-нибудь прирежете. Ведь вы звери, нелюди.

– Не звери мы, а просто голодные, устали.

Уже десять дней по тайге, по этим сопкам долбаным. Сил нет, как жрать хочется!

– Ладно, покормить мы вас покормим, – сжалился Комбат. – Но если хоть одно движение, если кто-нибудь дернется, тогда уж не обижайтесь. Мы, конечно, не конвойники, но пощады не ждите, – Комбат говорил спокойно, почти равнодушно.

Но в его голосе было что-то такое, что мурашки побежали по спине, а Петруха даже побледнел.

* * *

– Ну, что будем с ними делать, Иваныч? – спросил Бурлаков, когда они с Комбатом курили на крыльце.

– А что ты предлагаешь, Гриша?

– Надо было бы их сдать. Ведь солдаты ищут, тягаются по снегу, мучатся, не доедают.

– Экий ты жалостливый, Гриша! Не знал.

– А что ты предлагаешь, Иваныч?

– – То же самое, Гриша, это я так, к слову.

– Куда будем сдавать? До Иркутска далеко, – сказал Бурлаков. – Есть здесь поблизости поселок – Чистый Ключ, по-моему, вверх по реке, к истокам. Ближе, чем до Иркутска будет наполовину, да и возвращаться проще. У них там есть телефон, наверное, есть и милиция. В общем, туда их надо завезти и сдать.

– Ладно, давай так и сделаем.

– Оттуда даже и позвонить можно.

Андрей Подберезский сидел, прислонившись спиной к печке, и смотрел на двух мужчин, сидящих на полу.

Комбат вошел.

– Ну, что, Андрюха? Повезем их сдадим, возиться мне с ними не хочется.

– Может, отпустите? – уже миролюбиво, каким-то просительным тоном обратился к Комбату Грош.

– Нет уж, голубчики, завезем мы вас куда надо, а там пусть решают куда вас девать. Захотят – отпустят, захотят – расстреляют.

– Ну, слушай, мужик, Иваныч, мы же вам ничего не сделали.

– Ничего не сделали… Еще не хватало, чтобы ты мне что-нибудь сделал. Выводи их, Андрюха, и давай к реке, Гриша уже с мотором возится.

Связанных заключенных свели к реке по узкой извилистой тропинке. Зеков усадили на нос лодки, еще раз перед отправкой проверив надежно ли они связаны, заурчал мотор. В общем, Комбат не боялся, что эти заключенные попытаются бежать.

А если и попытаются, бог им судья. Вода холодная, еще даже плавают льдинки, так что пусть ныряют, пусть плывут, если выплывут.

Комбат понимал, со связанными руками далеко не уплывешь, может, метров пятьдесят, да и то, если хорошо плаваешь. А еще телогрейки, сапоги… Все это мгновенно намокнет, и пойдешь камнем ко дну.

А река несла свои темные воды, холодные и страшные. Над сопками уже висело солнце, его затуманенный желтоватый диск был похож на мутный волчий глаз.

– Давай, давай! – крикнул Бурлаков Подберезскому. Тот, стоя на мостках, отвязал лодку, толкнул ее, хрустнул суставами и вскочил в нее.

Автомат он держал в руках.

– Как тебе, Гриша, приключение? – спросил Комбат, перекрикивая гул мотора.

– Нормальное приключение, Иваныч, мне не привыкать. Здесь, в тайге, иногда такое случается! То на медведя-шатуна нарвешься, то на беглого каторжника.

– Так сколько нам туда плыть?

– Часа три, может, три с половиной, если, конечно, мотор не подведет.

– Твоя же лодка, ты ее должен знать, как автомат. С завязанными глазами должен уметь собрать и разобрать.

– Да брось ты, Иваныч, я же не дизелист. Да и лодка моя только неделю, это егеря катер.

– А ты его откуда знаешь? – спросил Комбат.

– Как откуда? Это друг моего бати.

– Твой отец из этих мест?

– Да, отсюда. И я здесь родился. Это потом в Свердловск переехали, а лет до десяти жил на берегах Байкала. Отец был охотником, промышлял в этих краях.

– Понятно. Батя у тебя, наверное, был мужик здоровый?

– Я же тебе рассказывал, мужик был что надо. Только вот не повезло ему.

– Ладно, не стоит об этом.

Лодка двигалась против течения, дул холодный ветер. Но Комбат даже не ежился. Его теплый бушлат был расстегнут.

– Красиво, конечно, здесь. А летом, наверное, вообще замечательно.

– Хотите – приезжайте, – сказал Бурлаков.

– Нет уж, нет уж, – ответил Подберезский, – лучше ты к нам в Москву.

– А что у вас в Москве делать? Водку пить?

– Не только водку, можешь в музей сходить, в Большой театр с Иванычем вместе.

– Не люблю я музеи и театры, мне лучше тайги места нет – свободу люблю.

Тяжело груженная лодка не без труда преодолевала сильное течение и буруны. Иногда брызги с белой пеной взлетали высоко, попадали Комбату на руки. А он улыбался. В общем, все, что случилось ночью, его ничуть не расстроило, а даже немного раззадорило. Ему опять захотелось приключений – такая уж у него была натура. Но в ближайшие несколько часов приключений не предвиделось.

– Мужики, дайте покурить. Сдадите конвойникам – те не предложат.

– Да уж, наверное, не дадут, – сказал Комбат, прикурил сигарету и сунул в рот Грошу.

Тот жадно затянулся, держа сигарету связанными перед грудью руками.

– Ты только не вздумай веревки пережигать, – заметил Подберезский, потому что будь уверен, я не промахнусь, если что. Стрелять умею.

– Ты-то чего с ними побежал? – обратился Комбат к Петрухе.

И тот ответил банальной фразой:

– Сказали, я и побежал. А если бы не побежал, конвойники меня бы сразу застрелили, прямо в вагоне. И все свалили бы на меня.

– Что там у них произошло?

– У кого? – спросил Петруха.

– Да черт его знает! Солдата мучили, мучили, трое суток стоял на дежурстве, не спал, не ел. Наверное, они его достали дальше некуда, вот он и решил с ними расправиться, – встрял Сема.

– Молодой еще был?

– Да, совсем пацан, – сказал Петруха, хотя солдат, расстрелявший своих товарищей, скорее всего, был его ровесником.

– Да уж, в этих конвойных войсках всегда была дедовщина, – заметил Рублев. – Покурить хочешь?

– Хочу, – сказал Петруха.

– Ладно, на и тебе сигарету, и тебе на.

Беглые заключенные курили, понимая, что возможно, это их последняя сигарета, и как только они попадут в руки солдат, те до трех считать не станут.

«Десять суток были на ногах, гоняясь за ними по тайге, злые, как волки. А может, еще и пронесет?» – думал Грош и в душе все еще надеялся, что ему пофартит и он сможет бежать.

– Слушай, Сема, – привалясь к приятелю, зашептал Грош, – может, попробуем дернуть?

– Куда? Ты что?

– Хрен его знает, еще не придумал. Если они сдадут нас, ты понимаешь, что будет?

– Тебе будет, – сказал Сема, отодвигаясь от приятеля.

– И мне, и тебе будет, ты уж не переживай.

– Я солдата того не душил, это ты его, – сказал Сема.

– Ax, какая же ты сука! Как бежать, так вместе, а как отвечать, так я?

– О чем базарите? Уже не бежать ли надумали? – спросил Подберезский, держа на коленях автомат с пристегнутым рожком.

– Куда тут бежать? Разве что, сумасшедший побежит, – сказал Грош.

– А вот моряки по воде ходят, – заулыбался Подберезский, – может, вы тоже попробуете?

– Нет уж, пробовать мы не станем. Я, конечно, шальной, но не до такой же степени, чтобы утонуть в хрен знает какой реке, даже не знаю еще как она называется.

– Ула.

– Ула, так Ула.

– А что, река красивая.

– Да ну ее к едреной фене!

За лодкой тянулась белая полоса пены, лодка тяжело шла, преодолевая сопротивление ветра и течение. Комбат время от времени поглядывал на часы.

– Когда доберемся, Гриша?

– Если ничего не случится, часам к двенадцати будем.

– Отдадим их и назад? – спросил Рублев.

– Если хочешь, можно зайти в магазин.

– В какой магазин? У них что, есть магазин?

– Конечно же есть!

– А что нам надо?

– Нам ничего не надо, – ответил Бурлаков. – Водки еще ящик, так что, неделю можно сидеть.

– Ты же обещал, Гриша, сводить нас на медведя.

– Вот вернемся и сходим, берлогу я уже нашел.

– А чего не сказал об этом?

– Некогда было. Я хотел все обстоятельно разведать, прикинуть что к чему.

– Далеко от избушки?

– Километров тридцать – тридцать пять.

– И что, все по сопкам?

– Можно по реке немного проплыть, а потом все равно придется идти.

– Большой медведь? – спросил Комбат, никогда ранее не участвовавший в подобной охоте.

– Думаю, что большой.

– Ну, какой большой?

– Такой, как Андрюша, если на него надеть тулуп овчиной наружу.

Комбат расхохотался, представив себе Подберезского в вывороченном тулупе.

– А он страшный? Кусается?

– Кусается, кусается… Медведь, Иваныч, зверь опасный и шуток не любит. Все надо делать обстоятельно, прежде чем к нему в гости идти.

– А ты ходил раньше на медведя?

– Ходил. Еще пацаном с отцом ходил. А вот мой дед, – Гриша Бурлаков явно приободрился и оживился: все, что было связано с тайгой, с промыслом, охотой, его всегда возбуждало и рассказы из него сыпались, как орехи из порванного мешка. – Так вот, мой дед по матери трех медведей завалил. Это, правда, было еще до войны. Ух, и здоровый же был мужик! Правда, я его не видел, мать рассказывала. Сам был невысокий, широкоплечий, но медведя мог завалить. Только ему не повезло, медведь ему лапой лицо разодрал.

– Как?

– Ну, как раздирают лицо когтями… Ты что, Иваныч, представить этого не можешь? Почти все волосы содрал. Но дед изловчился и всадил ему нож в глотку. Я еще тот нож видел, мальчишкой с ним играл. Нож будь здоров, ручка из кости, лезвие каленое, сантиметров где-то пятьдесят.

– И что с твоим дедом стало?

– Ничего с ним не стало. Помер мой дед в пятьдесят третьем году, а дожил, слава богу, до семидесяти лет.

– Да, мужики здесь здоровые.

– Да нет, здесь не очень. Там, на Урале, покруче люди, а здесь народ мелкий. Больше из каторжников, еще с царских времен. Селились здесь, когда их на свободу отпускали, да и высланных много. Тоже оставались здесь. В общем, народ здесь не шибко крупный. На Урале – там покруче, есть такие мужики, что и тебя, Иваныч, завалят.

– Нет, ты знаешь, Гриша, медведя твоего я боюсь и на охоту, наверное, не пойду.

– Эй, Андрюха, слышишь, – рассмеялся Бурлаков, – Комбат от охоты отказывается, медведя испугался.

– Это Комбат-то медведя испугался? Ты видел бы, Гриша, что он под Калининградом в затопленном заводе сделал!

– А что он там сделал? Как он там оказался?

– Это длинная история. Попроси Иваныча, пусть сам расскажет.

– Иваныч, что там было?

– Ничего там не было, слушай ты его.

– Поверишь, Гриша, наш Комбат завалил огромную обезьяну.

– Обезьяну? – изумлению Бурлакова не было предела. Его глаза выпучились, а рот растянулся в улыбке. – Серьезно, что ли, Иваныч, обезьяну убил?

– Там не только обезьяна… В общем, было дело.

– Что за обезьяна? – не унимался Бурлаков, время от времени поворачивая руль, направляя лодку по центру реки и стараясь не наткнуться на льдины, которые иногда появлялись прямо перед лодкой.

– Орангутанг, огромный, ну, наверное, как твой медведь.

– Орангутанг? – усомнился Бурлаков.

– Орангутанг. Я на него взглянуть боялся, страшная скотина, – сказал Подберезский. – Потом фонарем посветили, Гриша, так у него лапы… Он твою руку сломал бы, Бурлак, как палочку от пионерского барабана.

– Ни хрена себе! – изумился Бурлаков. – А чего ты мне об этом не рассказывал?

– Иваныч просил никому не говорить, вот я и не рассказывал.

– Тогда чего он медведя боится? Обезьяну уделал и с медведем, думаю, справится.

– Хватит вам подкалывать! – добродушно пробурчал Рублев. – Разговорились черт знает о чем. Не боюсь я твоего медведя.

– Ясное дело не боишься, просто цену себе, Иваныч, набиваешь. Думаю, ты медведя рогатиной смог бы завалить.

– Ну, уж, Гриша, нет! Рогатиной, пожалуйста, сам вали. Только чтобы потом мишка тебе морду не разодрал, как твоему деду, царство ему небесное.

– Разговоры какие-то у вас пошли, – связанные беглые заключенные странно поглядывали на этих троих мужчин, таких непохожих на всех тех, с кем им приходилось до этого сталкиваться. Военные, не военные, охотники, не охотники…

– Слушайте, а вы что, служили вместе? – спросил Сема, взглянув на Бурлакова, как на самого разговорчивого.

– Служили, служили.

– И что, он у вас командиром был?

– Был, есть и будет, – сказал Подберезский. – Правду я говорю, Иваныч?

– Да пошел ты, Андрюха! Никакой теперь я вам не командир. Так, друг, если хочешь.

– Конечно, хочу! Не дай бог, Иваныч, ты врагом станешь, такого человека, как ты, лучше за друга держать.

– Эй, осторожно! – крикнул Комбат.

И Бурлаков, и Подберезский, заговорившись, не заметили, как прямо перед лодкой, развернутая течением, всплыла большая льдина – толстая, серая, похожая на спину огромной глубоководной рыбы. Бурлаков резко повернул руль в сторону, лодка накренилась, едва не зачерпнув бортом холодную воду. Льдина со скрежетом ударила в борт.

– Толкай! Толкай! – Комбат веслом уперся в льдину. Та медленно отошла, корма лодки поднялась, и Комбат, потеряв равновесие, рухнул в ледяную воду.

– Стой, мать твою, стой, Гриша! – закричал Подберезский, наклоняясь к борту, пытаясь схватить Комбата.

Тот вынырнул метрах в четырех, затряс головой. Корма лодки опустилась в воду, и льдина понеслась в сторону.

– Стой! Стой, Гриша! Ты что, Бурлак, охренел?

Комбата втащили в лодку. Он несколько раз выругался, а затем принялся стаскивать с себя мокрую одежду.

– Давай к берегу, Гриша, обсушиться надо.

– К берегу тут не пристанешь. Потерпи, Комбат, через километра три будет поворот, там костер разожжем, обсохнешь. А пока на, лови флягу, – Бурлаков бросил флягу в брезентовом чехле. Рублев на лету ее поймал, отвинтил пробку и сделал несколько глотков. А затем пригоршнями хватанул воду из реки, запил.

– Ты сказал бы, что спирт, я думал водка, рассчитывал на сорок градусов, а тут тебе все девяносто. Словно факел в рот затолкал.

– Прости, Иваныч. Хотел как лучше – Причем тут ты, Гриша. Я сам виноват, заговорил вас.

– Если бы не твоя дурацкая обезьяна, Андрюха, так Иваныч сидел бы сухим.

Это не моя обезьяна, орангутанг от матросов с корабля убежал, – зло буркнул Подберезский.

– Так правда, что Комбат ее завалил?

– Завалил, как пить дать. Хватит про это. – Подберезский снял свой бушлат подбитый мехом и подал Комбату:

– На, Иваныч, накинь, а то простынешь.

Вскоре обрывистые берега закончились и Гриша Бурлаков махнул рукой:

– Вон там пристанем, возле тех деревьев.

– Давай быстрее, – поторопил Подберезский друга, – Комбата жалко.

Костер Бурлаков развел быстро, нарубив толстых сухих сучьев. Комбат стал сушиться. Беглые заключенные тоже сидели у костра.

– А ведь мог утонуть, – сказал Сема.

– Мог, да не утонул, – ответил Комбат, беззлобно. – Я много раз мог утонуть и погибнуть, но как-то до сих пор везло.

– А вот мне не везет, – сказал Грош, – как что хорошее предвидится, обязательно какая-то подлянка случается и я оказываюсь за решеткой.

Не везет и все, с самого детства. Наверное, я родился таким неудачливым. Или стал таким?

– Наверное, – заметил Комбат. – Сколько нам еще плыть, Гриша?

– Часа полтора, может, два. Река петляет, если бы по прямой, то намного быстрее. Но тянуться по тайге, по сопкам – дело хлопотное. Лучше уж по реке.

– Да уж, лучше! Сам бы искупался, тогда бы знал.

– Я не хотел, Иваныч.

– Да ладно тебе, никто тут не виноват.

– Так не бывает.

– Забывай об этом.

– Когда одежда высохнет, тогда и забудем.