Глеб Сиверов сидел в своей мастерской в одном из арбатских переулков. Перед ним на столе стоял кофейник, дымилась чашечка, полная густого ароматного кофе. Глаза Глеба были полуприкрыты, сильные руки с длинными пальцами лежали на подлокотниках кресла.

Пальцы время от времени вздрагивали, отбивая такты музыки. Звук был тихий, но мелодия и ритм выдерживались точно. Глеб покачивал головой, словно в это время находился не в мастерской, а сидел в концертном зале.

Он представлял все настолько отчетливо, словно видел воочию. Играли блики на медных инструментах, сверкали трубы. Свет отражался на скрипках, поблескивали пюпитры, шелестели страницы партитур. Медленно, очень медленно огромные крылья занавеса раздвигались, и перед Глебом появлялась сцена. Звучала увертюра Вагнера из «Тангейзера». Глеб Сиверов наизусть знал, что произойдет дальше, но каждый раз он слушал и переживал эту музыку с неизменным волнением.

Его правая рука дрогнула и потянулась к чашечке с кофе. Глебу не хотелось вспоминать то, что случилось с ним много лет назад, но воспоминания неудержимо наплывали. Они были настолько яркими и ошеломляюще сильными, что Глеб мгновенно попадал под их влияние и уже не мог остановить поток мыслей и ощущений. Явственно, очень явственно он слышал звуки, голоса, видел лица своих товарищей, даже ощущал запахи дышащей жаром, потрескавшейся каменистой земли, разгоряченных мужских тел, пороха и раскаленного на солнце металла. Ему даже казалось, что и сейчас, в прохладной уютной мастерской, на его плечах не накрахмаленная рубаха, а камуфляжная форма, прилипающая к плечам, к позвоночнику, насквозь пропитанная потом, потрескивающая на солнце. Он чувствовал запах бензиновой гари и тысячи других запахов, долетавших до него с предгорий.

* * *

Военный лагерь. Кругом – палатки, обнесенные колючей проволокой, вышки, на которых стояли солдаты, а у одной из палаток – его друзья. Лица у всех мрачные, никто не улыбается. Да и кому пришло бы в голову улыбаться в такой момент? Трое их друзей погибли, но двоих еще можно было спасти, их надо было во что бы то ни стало забрать оттуда, вытащить. Но друзей разделяло восемьдесят километров.

Глеб сам не свой расхаживал рядом с палаткой. Он испытывал жажду, но не хотел сейчас ее утолять, хотя бы этим как бы солидаризуясь со своими товарищами, которым сейчас там, в горах, во сто крат хуже, чем ему, они страдают от жажды, мучаются от голода. А самая страшная мука для них – неизвестность, «Они, наверное, думают, – размышлял Глеб о своих друзьях, – что все их забыли, бросили, как это часто случалось на раскаленных афганских землях, бросили и не вернутся за ними, не придут на помощь, не попытаются спасти. Нет, их надо выручить, любой ценой! Ведь они же друзья!»

А к дружбе Глеб всегда относился свято. И его много раз спасали друзья, спасали те, кто сейчас сам находился в тяжелейшем положении. Пять человек – маленькая группа – была сброшена в одном из горных селений. И там его друзья напоролись на засаду. Отряд душманов, оказавшийся в этом селении, по численности во много раз превосходил маленькую группу из пяти бойцов.

Но чтобы спасти товарищей, до них надо было добраться. Глеб уже разговаривал с командиром, но тот отрицательно покачал головой.

– Нет, нет. Я не могу рисковать.

– Но почему? Ведь там наши ребята!

– Хватит, Сиверов! – одернул его командир. – Хватит! Не я это решаю.

– А кто, товарищ подполковник?

Подполковник, потный, с седыми висками, качнул головой в сторону побеленного домика. Там располагалась служба контрразведки, там находились люди, которых в войсках не любили. Все они вечно отсиживались за спинами солдат, а ордена и медали получали в первую очередь.

– Товарищ подполковник, разрешите, я с ними поговорю?

– Сиверов, я же сказал, никаких разговоров быть не может.

– А кто все это решает?

– Есть люди, которые решают. Они получили распоряжение из штаба.

– Так что, мы должны забыть о наших ребятах?!

Мы же с ними столько прошли, они много раз спасали меня, выручали, вытаскивали из таких ситуаций!

Глеб осекся. Подполковник поднял голову, затем вытащил из кармана пачку сигарет.

– На, закури и успокойся.

Глеб хоть и не курил, но потянулся к сигаретам.

Они с подполковником закурили, нервно затягиваясь.

Дым сигарет казался Глебу горьким, у него был какой-то странный пороховой запах.

– Не знаю, не знаю, что и делать… Ребят жалко, – пробурчал подполковник и вновь, как рыба, выброшенная на берег, жадно затянулся. – Чертовы душманы!

Откуда они там взялись? Ведь разведка сообщила, что в селении никого нет.

– Бывает, – сказал Глеб.. – Сколько раз случалось так, что мы неожиданно нарывались на засады. Но как-то все время выручали друг друга, спасались.

– Ты знаешь, чего это может стоить? Ведь их осталось только двое, трое уже мертвы…

В палатку подполковника вбежал радист.

– Разрешите доложить?

Подполковник кивнул и нервно раздавил окурок.

Радист посмотрел на Глеба.

– Давай, докладывай.

– Только что получил радиограмму оттуда, – радист кивнул в сторону предгорий. – Они просят помощи. Закрепились на какой-то маленькой площадке, но окружены. Боеприпасы у них на исходе. Сказали, что могут продержаться еще часа три-четыре…

– О, дьявол! – Глеб вскочил со своего места.

– Сиверов, сядь! – сурово бросил подполковник и тут же смягчился. – Побудь здесь, а я пойду переговорю.

Подполковник тяжело поднялся, поправил одежду, застегнул одну пуговицу и решительно, с мрачным, побледневшим лицом направился из палатки в сторону щитового побеленного домика.

«Хоть бы он смог договориться! – думал Глеб. – Хоть бы он смог договориться…»

Подполковник вернулся через полчаса.

– Ну? – вопросительно посмотрел на своего непосредственного командира Глеб Сиверов.

– Что «ну»? Там какой-то старший лейтенант, засранец, говорит, что хрен с ними, с нашими ребятами, что, спасая их, мы положим в пять раз больше людей.

– Но ведь это же наши!

– Я им тоже это говорил.

– А они?

– А они стоят на своем.

– Что за старший лейтенант? Откуда он взялся?

– Да новенький, из Москвы… Поливанов, что ли.

– Поливанов? – пробормотал Глеб, он не мог вспомнить эту фамилию.

Представители Москвы менялись очень часто. Побыв в районе боевых действии месяц или два, они уезжали, получив орден и очередное звание. Они даже не видели вблизи этой жестокой войны, не видели и не хотели видеть – боялись ее. В боях, как правило, они не участвовали, сидели в палатках или щитовых домиках, писали бумаги, посылали радиограммы, вели какую-то непонятную игру. Время от времени кого-нибудь арестовывали, и человек исчезал.

– Сволочь – выругался Глеб, хотя и был довольно сдержанным человеком. – Сука!

– Понимаешь, Сиверов, получается странная ситуация: они как бы делают вид, что ничего не знают, будто ничего не произошло, вернее, согласны сделать такой вид. Значит, мы можем действовать. Мне придется взять ответственность на себя. Но если что-то случится – мне не сносить головы, – сказал подполковник и потер седые виски ладонями.

– Но мы же всегда так делаем, товарищ подполковник.

– Да я знаю. Плохо то, что эти люди, которые прилетели недели две назад, мне не знакомы. И я не знаю, чего от них ожидать. Может, это просто проверка на вшивость, может, они хотят меня спровоцировать.

– А вас-то за что?

– Наверное есть за что. Ведь мы все не без греха…

Звучала музыка. Глеб Сиверов сидел, понурив голову, в своей мастерской, в глубоком кресле, и кулаки были сжаты так сильно, что суставы побелели Воспоминания накатывались одно за другим, как кадры какого-то ужасного фильма – бесконечно повторяющиеся, страшные, со взрывами, с ночными вспышками, с линиями, прочерченными в темноте трассирующими пулями.

* * *

– Этот Поливанов что-то задумал. Представляешь: старлей, а диктует всем нам.

– Ну, так что будем делать? – Глеб задал вопрос и ждал, опершись кулаками на стол.

– Что делать.., что делать… Извечный "вопрос, – хмыкнул подполковник, достал носовой платок, вытер вспотевшее лицо, крепкую, обожженную солнцем шею. – Сколько тебе надо людей? – словно через силу проговорил он.

– Я возьму только своих.

– Сколько?

– Человек двенадцать мне хватит – Это много, – сказал подполковник, – я могу дать тебе только восемь.

– Восемь так восемь, – кивнул головой Глеб и поправил ремень.

– Бери вертолет, бери восемь человек, оружие и действуй Держи со мной связь.

Глеб быстро собрал людей. Это были проверенные парни – те, на кого он мог положиться. Они все доверяли друг другу, понимая один другого с полуслова, даже не с полуслова – достаточно было знака, вздоха, взгляда, чтобы каждый успел решить, что он должен делать в это мгновение или чего не нужно делать.

В камуфляже, вооруженные до зубов, они загрузились в вертолет. Завертелись лопасти, затрещал мотор, и вертолет тяжело оторвался от раскаленной солнцем, растрескавшейся площадки. Земля медленно качнулась и начала уплывать вниз.

– Командир, закурить можно? – спросил Леня Говорков, двадцатичетырехлетний крепыш из Саратова.

– Да, закури, если хочешь.

Сигарета пошла по кругу. Глеб смотрел на этих парней, но за их лицами он видел лица тех двоих, что сейчас в горах отстреливаются от наседающих душманов.

«Наверное, они, как всегда, засели на какой-нибудь маленькой площадке и, прячась за камни, отбиваются из последних сил. Мы должны до них добраться раньше, чем их убьют!»

Быстро смеркалось. Глеб понимал, что найти своих в темноте будет чрезвычайно сложно. Но он был уверен, что точно так же поступили бы и его друзья, случись с ним такое. А ведь подобное случалось с ним не раз.

Война была полна неожиданностей, ужасных и кровавых. Бывало, что самая безобидная ситуация превращалась в трагическую. Обыкновенный перелет – каких-то двадцать-двадцать пять километров над территорией, которую контролируют наши. Вертолет взлетает, все сидят расслабившиеся и спокойные. И вдруг – выстрел…

Вертолет вспыхивает и падает.

Сколько погибло вот так, в простой ситуации, когда не думаешь о смерти!

Или на какой-нибудь узкой горной дороге… Идут, идут БТРы, радисты переговариваются, сообщая, что впереди. И вдруг обвал, взрывы с одной и с другой стороны, и машины с бойцами оказываются отрезанными, отрезанными от всех. Справа пропасть, слева отвесная стена, а с двух сторон завалы. И тогда в эфир летят отчаянные позывные, радисты сходят с ума. По броне стучат пули, металл раскаляется, до него невозможно дотронуться. А солнце нещадно палит. И ясно, что прийти на помощь никто не сумеет.

И спасительный вертолет не сможет прилететь и сесть.

Тогда приходится бросать технику и, прижимаясь к камням, перебегать, переползать, пробиваясь к своим, выходя из окружения. А «духи» сидят за камнями и методично, по одному, отстреливают солдат. И тогда не знаешь, откуда ждать смерти, и тогда хочется прижаться к камням, зарыться в них. Но камни тверды, и невозможно спрятаться в них. А пули свистят, высекают из камней искры, отламывают острые, ранящие осколки.

И остается только молиться и просить Бога, чтобы как можно скорее начало темнеть.

С наступлением темноты появляется маленький шанс вырваться из окружения, пробиться и выйти из смертельной петли. БТРы уже горят, черный дым стелется над горячими, как наковальня, камнями. И, задыхаясь от пыли и гари и нечеловеческого напряжения, солдаты тащат раненых. А пули свистят, взрываются гранаты, и кажется, что наступил последний. Судный день. С отвесного обрыва летят вниз огромные валуны.

Земля будто раскалывается на куски, рушится, и негде на этой земле укрыться маленькому человеку в камуфляжной форме с автоматом в руке.

Тогда, той афганской весной, они смогли высадиться километрах в двух от своих. Они выпрыгнули с вертолета, залегли. Пилот даже не выключал двигатели. Вертолет задрожал и поднялся. И Глеб видел машину, которая темным силуэтом на фоне неба начала отдаляться от них.

И вдруг вертолет загорелся.

Ни Глеб, ни его бойцы даже не слышали звука выстрела, они видели только пламя. Вертолет развалился на их глазах и рухнул в пропасть. Снаряд попал прямо в баки с горючим, и боевая машина, вспыхнув как спичка, развалилась на куски прямо в небе, и пылающие осколки полетели вниз.

– Вот так… – прошептал тогда Глеб, прижимаясь к плоскому большому камню.

Справа, за утесами, слышались редкие одиночные выстрелы. Глеб понимал, что это его друзья. Он посмотрел на часы.

«Они продержатся еще минут пятьдесят».

Рация у окруженных бойцов уже не действовала.

И сколько ни пытался радист связаться с ними – ничего не получалось.

Глеб поднял руку и махнул. Он кожей чувствовал, что все увидели это его движение В темноте послышались шорохи, зашуршали, посыпались камешки Бойцы поднялись на ноги и, припадая к острым камням, прячась за ними, двинулись вслед за Глебом, то и дело оглядываясь по сторонам, прижимаясь к отвесным скалам.

* * *

Глеб отчетливо вспомнил то чувство, которое охватило его, когда он увидел перед собой небольшую, усыпанную мелкими камнями площадку…

* * *

За площадкой были колючие кусты.

Глеб пригнулся и поднял руку. И в это время тишину распорол треск автоматной очереди Пули засвистели над головой Глеба. Он упал, прижался к земле, ощущая щекой мелкие острые камешки. Его бойцы тоже залегли. Стреляли из-за кустов, и скорее всего, тот, кто стрелял, не видел противника, просто услышал шорох и на всякий случай дал длинную очередь.

Сиверов сделал знак подчиненным, чтобы они все оставались на своих местах и не двигались до его приказа, а сам, стараясь не производить ни малейшего шума, двинулся в направлении зарослей. В отдалении слышалась стрельба – это отстреливались от наседающих душманов его друзья – те, что были в окружении.

Глеб крался, буквально сливаясь с землей. Он совершал каждое движение ловко и аккуратно.

Еще метр, еще… И вот он уже за длинным плоским камнем. Сейчас можно перевести дух. Глеб набрал воздуха и ощутил терпкий запах какой-то горной травы. Он медленно перевернулся на спину и вытащил из-за пояса нож Лезвие тускло сверкнуло. Глеб кончиком пальца прикоснулся к острию, затем приподнялся и выглянул.

Заросли кустарников были неподвижны, но где-то там притаился враг и, скорее всего, его автомат наготове, палец лежит на спусковом крючке, и в любой момент спусковой крючок может дрогнуть, и из ствола полетят пули В этот момент Глеб Сиверов не боялся смерти. Он даже не думал о ней. Давняя привычка не думать о плохом срабатывала. Глеб медленно нырнул в тень камня, а затем по-змеиному бесшумно, словно у него на ногах были не тяжелые башмаки на рифленой подошве, а балетные тапочки, прозрачной тенью скользнул по склону и оказался в кустах. И только сейчас из-под ноги сорвался камешек и этот звук показался Глебу грохотом более страшным и оглушительным, нежели если бы со склонов сходила лавина, низвергающая вниз тысячи многотонных камней. Глеб даже зажмурился и стиснул зубы. Но в то же время его правая рука крепче сжала рукоять кинжала, нож, казалось, сросся с рукой, стал ее продолжением.

Глеб хорошо видел в темноте, он уже различал скорчившегося за камнем человека, видел его короткую бороду. Ему даже показалось, будто он различает в этом неверном свете, что борода рыжая. Рукава куртки душмана были закатаны, и из-под них двумя белыми полосками призрачно светилось в темноте белье. Маслянистые тусклые блики поблескивали на автомате. До противника было шагов двенадцать. Глеб понимал, что стрелять нельзя, надо действовать бесшумно.

Он вновь припал к земле и змеей заскользил среди камней и колючих кустарников. Они царапали руки, впивались в плечи, но Глеб не обращал на это никакого внимания. Единственное, чем он был занят, так это тем, чтобы не произвести шума. Он видел, как человек привстал, видел, как блеснули его глаза. Душман повернул голову, и в это время Глеб, чуть приподнявшись, метнул нож. Душман вскрикнул, нож вошел в яремную ямку. Бросок был настолько сильным, что клинок скрылся в шее по самую рукоятку. Бородатый рухнул навзничь, и еще несколько мгновений его ноги, обутые в американские десантные ботинки, подергивались.

Глеб негромко свистнул – так, как свистят ночные птицы. Послышался шорох осыпающихся камешков, и уже через несколько мгновений бойцы Сиверова были рядом.

Глеб отлично помнил, как нагнулся и вытащил нож из шеи убитого душмана.

– Один, – сказал кто-то из его бойцов.

Глеб в ответ на это замечание тяжело вздохнул.

– Дай Бог не последний, – прошептал сержант.

– Тише, – Глеб приподнял руку и указал в сторону узкой тропинки на краю пропасти.

Скорее всего, по этой тропе ходили не люди, а животные. Она была такой узкой, что идти по ней в снаряжении представлялось крайне сложным. Глеба выручало то, что он видел в темноте.

«Да, недаром мне дали кличку Слепой», – подумал он, переступая через трещины и прижимаясь к отвесной скале.

А впереди слышались звуки боя. Глеб подал знак, чтобы идущие за ним двигались чуть быстрее. Надо зайти в тыл нападающим. Но сколько их было, Глеб еще не знал, хотя по тому, с какой частотой звучали автоматные очереди, он уже представлял примерное количество душманов, окруживших его друзей.

«Наверное, душман, которого я убил, был послан на разведку после того, как удалось сбить вертолет. Может, стреляли даже не из ПТУРСа, а воспользовались „Стингсром“. У этих „духов“ оружие какое хочешь – и наше, и американское, и западно-германское».

Спустившись с гор вниз, Глеб и его люди рассредоточились. Нападение группы Сиверова застало противника врасплох. Они явно не ожидали, что кто-то может напасть на них с тыла, с их территории. Но в этой войне не было правил, здесь каждый действовал так, как выгодно было ему, здесь каждый убивал, чтобы самому не быть убитым, каждый спешил убить врага, потому что только это давало ему шанс остаться в живых.

И Глеб знал эту истину назубок – как собственное имя, и этому же он учил своих бойцов. Правда, душманы успели вызвать подкрепление, но двое попавших в окружение товарищей и еще один раненый, молоденький сержант с перебитой ногой и простреленным плечом, были спасены. Радость их не знала предела. Они обнимали Глеба, благодарили за спасение, – А я уже думал, что мне… – и после этого один из спасенных долго и со смаком матерился, проклиная «духов», проклиная этот Афганистан и тех, кто послал их сюда.

– Уходим, уходим, – поторапливал своих людей Глеб. – Двое вперед. Возьмите раненого – ты и ты.

Кузнецов и Смольчик, останетесь и прикроете. Радист, вызывай вертолет, вызывай на ту площадку, где нас высадили.

– Понял, командир.

Радист принялся настраивать рацию. В конце концов связь удалось установить.

Но и душманы не дремали.

Ночью вертолет не мог сесть, и Глебу было приказано продержаться до утра. Но обещали: на рассвете вертолет будет послан.

Когда Сиверов и его люди – слава Богу, никто не погиб и никто не был ранен – оказались на площадке, позади, там, где он оставил прикрытие, завязался бой.

Послышались разрывы гранат и грохот обвала.

– Не дай Бог их завалило… – прошептал Глеб.

Но ребята вскоре догнали группу.

– Ну, что там? – спросил Глеб.

– Мы завалили тропу. Вернее, не мы. Там оборвался такой кусок скалы, что теперь если «духи» и захотят нас достать, им придется идти какими-нибудь обходными тропами, если такие вообще есть, – заулыбался сержант.

– Ладно, будем ждать наших, – и Глеб подозвал к себе радиста и приказал вновь связаться со своими.

На этот раз сообщение радиста было безрадостным:

– В это место вертолет прилететь не сможет. Нам приказано двигаться к другой точке.

А до другой точки было километров двенадцать.

И все двенадцать километров – по горам. А что такое прогулка по горам ночью, Глеб знал. И он опять приказал радисту связаться и сообщить, что с этого места они уйти не могут, так как с ними тяжелораненый и переносить его опасно.

Глебу не хотелось терять своих людей.

Но, все-таки судьба к Сиверову была милостива. На рассвете появился вертолет. Глеб услышал рокот мотора, который эхом разносился в горах. Вскоре вертолет сел и, быстро приняв на борт группу Сиверова, взмыл вверх.

Но едва машина долетела до того места, где вчера был сбит вертолет, как по ней застучали пули.

Пилот грязно выругался.

– Чертовы «духи»! Вон сколько их внизу! А мы им ничего не можем сделать.

– Уходи, – попросил Глеб.

Вертолет, заложив крутой вираж, резко ушел в сторону, едва не задев лопастями за отвесный склон.

– Да осторожнее ты, – пробормотал Сиверов.

Пилот ухмыльнулся.

– Наверное, ты очень ценный кадр, – обратился он к Глебу, – если за тобой послали меня.

– А кто послал? – пожал плечами Глеб.

– Подполковник.

– А-а-а, – протянул Глеб и улыбнулся.

Подполковник обрадовался, увидев Сиверова. Он пожал ему руку, обнял.

– Ты молодец. А вот мне будет… – и подполковник выматерился.

– А в чем дело? – спросил Глеб.

– Да заложили насчет вертолета.

– Кто?

– Старлей из контрразведки. Не видать мне теперь Звезды.

Глеб заскрежетал зубами. Ему хотелось побежать туда, к белому щитовому домику, и набить этому старлею морду, попытаться вдолбить в его глупую башку, что ни подполковник, ни Глеб Сиверов не виноваты в том, что вертолет был сбит. Может быть, Глеб и осуществил бы свое желание, но подполковник положил ему руку на плечо.

– А, хрен с ней, с этой Звездой! Главное – наши люди целы. Ведь каждый из твоих ребят стоит целых взводов, а может быть, роты. Так что не переживай. Одной Звездой меньше, одной больше… Главное, чтобы звезды не красовались на наших могилах.

– Все под Богом ходим, – пробурчал Глеб, немного смягчившись.

Ему было жаль подполковника – настоящего вояку, умного, толкового командира, который берег каждого человека.

А вот с Поливановым он встретился в тот же день.

Старший лейтенант подошел к нему и спросил:

– Это вы летали ночью в горы?

Глеб в ответ лишь пожал плечами.

– Ну что ж, я с этим делом разберусь, и не поздоровится тому, кто все это затеял.

– Конечно, разберитесь, – ответил Глеб, направляясь к своей палатке.

* * *

И сейчас, сидя у себя в мастерской, слушая музыку, Глеб отчетливо вспоминал те дни. Он даже слышал запах разогретой на солнце палатки, чувствовал, как дрожит и трепещет натянутый брезент. И казалось, сейчас он глотает не кофе, а теплую противную воду. Но такую желанную, что за каждый глоток можно отдать месяц жизни.

– Поливанов… Поливанов… – пробормотал Глеб, вставая с кресла и выключая музыку. – Скорее всего, не тот ты человек, за кого сейчас себя выдаешь. Ой, не тот.

И не дай Бог, мне с тобой придется разбираться.

Глеб взглянул на часы, допивая уже остывший кофе.

Было десять вечера. Он открыл шкаф, вытащил свой самый шикарный костюм, осмотрел, но затем передумал и повесил его назад.

– Нет, пойду, в чем одет. Только денег возьму побольше.

И уже через десять минут Глеб сидел в машине. Этой ночью он решил познакомиться поближе с Альбертом Прищеповым. Он знал, где сможет найти торговца наркотиками. Знал, но особой радости не ощущал, это было только начало пути, крохотный хвостик ниточки, за которую следовало потянуть, по которой надо было двинуться, распутывая моток за мотком, узел за узлом – так, чтобы добраться до середины клубка и взорвать его изнутри, уничтожить.

Господин Прищепов проводил время в ресторане гостиницы «Москва», носившем звучное название «Парадиз».

Вскоре Глеб уже был в Охотном ряду. У ресторана его ждала Тамара Колотова. По случаю похода в ресторан она немного принарядилась. Обрадовалась Глебу.

– Тамара, ты меня представишь ему, скажешь, что я очень богатый и очень крутой мужик из Питера. Скажешь, что я кручусь возле искусства. Ясно?

– Да-да, я поняла, – ответила Тамара, с удивлением глядя на Глеба.

На ее взгляд, он выглядел абсолютно непрезентабельно и не смахивал на «новых русских», тем более, на крутых ребят, сорящих направо и налево долларами.

– Что ты так на меня смотришь?

– Да не похож ты как-то на богатого и делового.

– Не волнуйся, – подмигнул Тамаре Глеб, – все будет о'кей. Ты меня только познакомь с ним.

Альберт Прищепов действительно был в ресторане, и явно не обрадовался, увидев знакомую натурщицу.

Внешностью Прищепов очень напоминал Иннокентия Смоктуновского. Глеб даже удивился и подумал, не родственник ли этот мерзавец великому человеку. Но голос Прищепова сразу перечеркнул первое впечатление. На удивление, Альберт Прищепов разговаривал неестественно громко – так, что Глеб вначале даже поежился.

Тамара, едва усевшись за столик, наклонилась к Альберту Прищепову и прошептала на ухо:

– А Игорь Малышев, Бычков-Бочкарев и Катенька Сизова умерли.

Альберт Прищепов ни малейшим образом не прореагировал на эти се слова, лишь сказал:

– Все там будем. Одни раньше, другие позже.

– У вас странное отношение к жизни, Альберт Николаевич, – заметил Глеб.

– Почему странное? Я просто скептик. А вы, наверное, оптимист?

– Да. И дела мои поэтому идут неплохо.

– Извините, а чем вы занимаетесь?

– Да всем понемногу. Правда, кое-чем активнее, а кое-чем спустя рукава.

– А все же? – допытывался Прищепов.

– Вкладываю деньги в определенные операции в питерских банках Прокручиваю деньги, на этом поднимаюсь, превращаю их в валюту, а потом валюту опять в деньги.

– И что, удается вам ваш фокус?

– Что вы имеете в виду?

– Ну, превращения получаются? – чересчур громко спросил Прищепов.

– Да, получаются, – тихо ответил Сиверов. – Но я уже подумываю с этим делом завязывать. Не может слишком долго одна и та же деятельность быть успешной и приносить удовлетворение.

– Что правда, то правда. А вот коллекционирование никогда не надоедает, это занятие на всю жизнь.

– Кому что, – пожал плечами Глеб, приподнимая свой бокал. – За вас, Альберт Николаевич.

– Да нет, за вас, Федор.

– А может, лучше за прекрасных дам? – предложил Глеб.

Прищепов кивнул и улыбнулся, но очень кисло и презрительно. Тамара Колотова была женщиной явно не в его вкусе.

Но Глеб подумал, что, скорее всего, женщины вообще не интересуют Прищепова, что, наверное, он голубой. А этот громкий голос – всего лишь напускное.

– Томочка, позвольте вас пригласить на танец, – сказал Прищепов, и тон был таким, что Колотова не посмела отказать. Она вскочила раньше, чем поднялся Прищепов.

Глеб усмехнулся.

– Кого ты привела, сучка? – зашипел в ухо Тамаре Прищепов, косясь на спину Глеба.

– Он очень богатый Очень У него чемодан денег, – сказала Колотова то, чему научил ее Глеб.

– Каких денег?

– Ясное дело, долларов, – прошептала Тамара.

– Ты видела?

– Конечно, видела.

– А не врешь?

– А зачем мне врать?

«Действительно, зачем ей врать?» – брезгливо прижимая к себе Тамару, подумал Альберт Прищепов.

Танец кончился, и Прищепов галантно подвел Тамару к столику.

И тут же Глеб предложил:

– А со мной потанцуете. Тома?

Та сразу и с удовольствием согласилась.