Примерно в течение пяти минут Стас Мурашов вел машину куда глаза глядят, все еще не в состоянии до конца поверить, что жив, что кривая вывезла и на этот раз и, несмотря на потери, он все-таки, похоже, добился своего — разумеется, в том случае, если подобранная им на газоне кассета окажется тем, чем, по его мнению, она была. Могло, конечно, случиться и так, что кассета не вывалилась из кейса Постышева, а была просто выброшена в окно кем-нибудь из жильцов дома — во время пьяного скандала, например. Чего только не швыряют люди в окна, выясняя отношения! Это может быть буквально все, что угодно: от кухонной утвари до мужчин и женщин включительно, причем сплошь и рядом все эти предметы вылетают наружу прямо сквозь стекло...

Некоторое время он размышлял на эту интересную тему, ведя машину пьяным зигзагом. Чувствовал он себя так, словно несколько минут назад на него свалилось все Северное полушарие небесной сферы, и не имел ни малейшего представления о том, куда он едет и что собирается делать дальше. Только когда позади раздался приглушенный расстоянием вой милицейской сирены, Мурашов встрепенулся и почти полностью пришел в себя. Да, подумал он, вот это приложили...

...Поднимаясь по лестнице в арьергарде своего небольшого отряда, он никак не ожидал, что люди, по следам которых они шли, рассчитывая ударить в тыл, ни с того ни с сего сломя голову бросятся навстречу, как обезумевшее стадо тяжеловооруженных мамонтов. Поднимавшийся первым профессионал, решив, по всей видимости, что дробно ссыпающиеся вниз по лестнице автоматчики идут по его душу, заученным движением вскинул пистолет и плавно спустил курок.

Передний автоматчик послушно сковырнулся со ступеней и, бренча железом, скатился к ногам своего убийцы. Профессионал выстрелил еще раз — Быстрый Стас видел облачко штукатурки, выбитое из стены пулей, — и наклонился, чтобы подобрать автомат, но сверху прогремела ответная очередь, и его отшвырнуло назад. Шедшие за ним посторонились, и профессионал — тот самый водитель, который сомневался в успешном исходе операции, — кувыркаясь, спустился на полпролета ниже.

В следующую секунду лестничная клетка превратилась в ад кромешный. Профессионалы Мурашова не были новичками в уличных боях и обладали численным превосходством — вместо шестерых противников по лестнице почему-то спускалось только трое, — но люди Багра имели подавляющую огневую мощь и более выгодную позицию. «Баш на баш», — подумал Мурашов, трижды быстро стреляя вверх из тяжелого армейского «кольта» и опять ныряя под прикрытие лестницы, чтобы уклониться от встречного огня. Очередь криво и страшно простучала по стене, коверкая штукатурку и наполняя воздух известковой пылью. Один из профессионалов Быстрого Стаса вдруг присел, схватившись за голову свободной рукой, между пальцами которой немедленно выступила кровь, но тут же выпрямился и с перекошенным болью и ненавистью лицом принялся бешено палить, держа пистолет в вытянутой вперед и вверх руке. У Мурашова отлегло от сердца: это была всего-навсего царапина, но следующая очередь переломила стрелка пополам и швырнула его тело на затоптанный кафель лестничной площадки возле трубы мусоропровода.

Последний из людей Мурашова исхитрился-таки добраться до валявшегося на ступеньках автомата, и дело пошло веселее, особенно после того, как одна из пуль разнесла плафон и на лестнице стало темно.

Лишь двумя этажами ниже и этажом выше продолжали гореть тусклые светильники, но здесь, на площадке между пятым и шестым этажом, царила кромешная тьма, освещаемая только оранжевыми вспышками выстрелов.

Меняя опустевшую обойму «кольта», Быстрый Стас задумался о причинах столь странного поведения противника, и тут его осенило. Подъезжая к дому, он, как всегда, внимательнейшим образом осмотрелся и среди прочего заметил пожарные лестницы, соединявшие лоджии этой построенной по устаревшему проекту девятиэтажки. Теперь ему все было ясно: тот, за кем охотился начальник охраны генерала Шарова, каким-то образом вывернулся и уходил пожарными лестницами, пока он, Стас Мурашов, бессмысленно палил в темноту, ориентируясь по вспышкам ответных выстрелов, Обойма со щелчком стала на место, но Мурашов и не думал возобновлять огонь: бесшумно скользнув вдоль стены, он нащупал ногой ступеньки и стал тихо спускаться вниз, с каждым шагом наращивая темп, пока его не отделили от места перестрелки два лестничных марша. Тогда он побежал, очень боясь опоздать, и почти не расслышал донесшегося сверху крика:

— Стас! Где ты, Стас? А-а-а, суки!

Автоматы загрохотали с новой силой, а когда Мурашов добежал наконец до двери подъезда, наверху глухо ахнуло: судя по звуку, это была «лимонка». Мурашов секунду постоял, держась за ручку двери, но стрельба не возобновилась — все было кончено.

Продравшись сквозь живую изгородь у подъезда, Быстрый Стас тенью заскользил вдоль стены. Ему почудились доносившиеся сверху, с одной из лоджий, голоса, и он рискнул выйти на газон, чтобы взглянуть туда. Отойдя на два метра от стены, Мурашов едва не упал, споткнувшись о распростертое на жухлой осенней траве тело, но ему показалось, что он заметил две тени, скользнувшие по пожарной лестнице в лоджию третьего этажа. Он вернулся под прикрытие стены, вжавшись в нее, почти сливаясь с нею, и вскоре к его ногам, глухо брякнув, упал автомат «Калашникова»...

...Мурашов посмотрел на часы и немного увеличил скорость. Он чувствовал, что добытую такой непомерно высокой ценой кассету следует немедленно просмотреть. Его внутренний таймер продолжал работать, неутомимо отсчитывая секунды, на душе было неспокойно, и он знал, что не успокоится, пока не узнает, что именно он добыл. Если все будет поставлено под угрозу из-за того, что он не сумеет вовремя найти видеомагнитофон, этого не простят. А уж если кассета окажется пустышкой, тогда... Тогда впору будет застрелиться, подумал Быстрый Стас.

— Щас, — сказал он в нарочито грубой манере и нарочно чересчур громко, — спешу и падаю. Просто сгораю от нетерпения. Дождетесь вы, чтобы я застрелился, мать вашу...

Он вырулил на проспект и, наращивая скорость, устремился к Каретному ряду. Это был рискованный шаг, но выбора у Мурашова, можно сказать, не было: он слишком давно покинул Москву и просто не знал, к кому еще обратиться. Не переться же с этой кассетой в видеосалон! И потом, решил он, Аркаша просто ничего не успеет предпринять: он придет к старому козлу, просмотрит кассету и уйдет прежде, чем тот сумеет вызвать своих мордоворотов. Правда, в свое время старик и сам был не промах, но когда это было...

Звонить в дверь на этот раз пришлось гораздо дольше, чем во время первого визита, что, впрочем, не вызывало удивления: на дворе стояла ночь, а Аркаша был уже далеко не молод и скорее всего давным-давно завалился спать, положив под бок вместо грелки одну из своих «племянниц». Наконец по ту сторону обманчиво ободранной двери зашаркали медленные шаги, заскрипели половицы, защелкали запоры, и дверь словно бы с неохотой распахнулась.

Аркаша на этот раз был одет в роскошный малиновый халат с какими-то невообразимыми золотыми кистями и шнурами, словно пошитый из украденного полкового знамени. Мурашов даже успел представить себе расположенные на спине этой любопытной одежонки герб Союза и номер войсковой части, но тут Аркаша повернулся к нему задом, и иллюзия развеялась: халат был как халат и спина как спина.

— Так и знал, что это ты, — заявил он, шаркая впереди Мурашова по коридору, на этот раз ярко освещенному и поражавшему воображение подчеркнутой нищетой, ветхостью и ненормальной высотой потолка. Эта полуобвалившаяся нора являла собой настолько резкий контраст с роскошной, хотя и старомодной обстановкой жилых комнат, что Мурашов в очередной раз подивился сложности и непредсказуемости человеческой психологии: старый скаред мог запросто купить весь этот здоровенный сталинский домище и в рекордно короткие сроки перестроить, превратив в роскошный дворец и не почувствовав при этом траты, но предпочитал прикидываться скромным пенсионером, проживающим последние сбережения.

— Аркаша, — спросил Мурашов, — у тебя дети есть?

Старик остановился, обернулся, и морщинистая рука с молодым проворством скользнула в карман халата, заметно оттянутый книзу каким-то тяжелым предметом. Только теперь до Мурашова дошло, что вопрос прозвучал, мягко говоря, двусмысленно.

— Ну-ну, — дружелюбно сказал он, — ты что это задумал? Я же ничего особенного не имел в виду, просто спросил.

Аркаша некоторое время испытующе разглядывал бывшего гэбиста, потом вынул руку из кармана и, снова повернувшись спиной, зашаркал по коридору.

— Откуда у меня дети? — сказал он. — Хотя, наверное, не без этого. В мое время, знаешь, гондоны по телевизору не рекламировали.., да и телевизора-то не было, так что известно, чем народ по вечерам занимался. А к чему это ты?

— Да так, — ответил Мурашов. — Просто вдруг стало интересно, зачем тебе деньги.

— А на предвыборную кампанию, — ответил старик. — Хочу, понимаешь, в президенты. Чем я хуже их всех?

Мурашов для разнообразия серьезно обдумал этот вопрос и искренне пожал плечами.

— Не знаю, — сказал он. — По-моему, ничем.

Он не мог бы с уверенностью сказать, шутит этот старый подонок или говорит всерьез. В принципе, при желании он смог бы собрать достаточно голосов, чтобы зарегистрироваться как независимый кандидат.

Голоса — не проблема, когда есть деньги и братва.

Братва — это такие агитаторы, которые могут продать змеям ботинки, а рыбам — зонтики, с братвой не пропадешь...

«Ну и что, собственно? — неожиданно для себя самого с горькой язвительностью подумал Мурашов. — Это все смешно, конечно, но что изменилось бы, приди к власти такой вот Аркаша? Я знаю — что. Порядок бы он навел, вот что. Потому что он — вор в законе, а сейчас у власти стоят беспредельщики. Потому-то он и шутит. Попробуй заикнуться об этом всерьез, его так и похоронят в избирательной урне. И все-таки, зачем старому грибу деньги?»

Они вошли в гостиную, освещенную неярким светом накрытой плюшевым абажуром лампы, и уселись за круглый стол. Со стола уже успели убрать, и теперь на нем осталась лишь массивная хрустальная пепельница — пустая, но вся перепачканная пеплом изнутри. Поодаль стоял граненый стакан, в котором плавали Аркашины зубы, Мурашов брезгливо отвернулся от этого стакана и потащил из кармана куртки сигареты.

— Слушаю, — сказал Аркаша. — Что тебе понадобилось на этот раз?

— Во-первых, — ответил Мурашов, — расплатиться. — Он бросил на стол тугую обандероленную пачку — почти все, что у него осталось. — Ты ведь выполнил мою просьбу? — А ты что же, сомневался? — криво усмехнувшись беззубым ртом, спросил Аркаша. — Можешь пойти и проверить. Но ведь ты же не за этим пришел, правда? Кстати, где твои орлы?

— Орлы? — переспросил Мурашов. — В гостинице.

Притомились ребята, денек выдался хлопотливый.

— Ну-ну, — сказал Аркаша, откровенно разглядывая перепачканную землей и побелкой одежду гостя. — А тебе-то что не спится? Может, тебе сиротку одолжить?

— Одолжи мне телевизор, — сказал Мурашов, который слишком спешил для того, чтобы ходить вокруг да около. — А еще видак и наушники. Найдешь?

— Дело нехитрое, — сказал Аркаша. — Здесь будешь смотреть или с собой потащишь?

— Что я — грузчик? — устало возмутился Мурашов. — Ясное дело, здесь.

Аркаша встал и, прошаркав через всю комнату, опустил крышку массивного старого секретера, открыв экран японской видеодвойки. Порывшись в одном из ящиков, он вытащил наушники и воткнул штекер в гнездо на передней панели телевизора.

— Располагайся, — сказал он. — Выпить хочешь?

Опять не хочешь? Ну, тебе виднее. Как закончишь, крикни.

Он открыл дверь, которая вела в спальню, и, остановившись на пороге, сказал через плечо:

— Большое что-то ты затеял, Быстрый Стас. Что — не знаю, но чувствую, что большое. Смотри, не сверни себе шею.

— С чего вдруг такая забота? — спросил Мурашов, — Ну как же, — с улыбкой ответил старик, — все-таки старый друг.

Улыбка Мурашову не понравилась, и поэтому он сел так, чтобы видеть не только телевизор, но и обе двери. Тяжелый армейский «кольт» он положил на колени, после чего нацепил на голову наушники и стал смотреть кино.

Через час он отключил аппаратуру и усталым жестом стащил наушники. Аркаша не подавал признаков жизни, хотя Мурашов не сомневался, что старика снедает жестокое и небескорыстное любопытство. Некоторое время Быстрый Стас продолжал сидеть в кресле, пальцами левой руки потирая переносицу, а правой безотчетно поглаживая рукоятку пистолета. Он пытался просчитать ходы противника: ему и в голову не могло прийти то, что собрался выкинуть генерал-полковник Шаров.

...К тому времени как Мурашов закончил смотреть кассету, бледный от усталости и потери крови Багор с рукой на перевязи уже успел изложить хозяину все обстоятельства ночной стычки и теперь ждал решения своей участи. Он знал, что кое-кто считает Шарова просто свадебным генералом, этаким Санта-Клаусом в погонах, и поражался недальновидности этих людей.

Генерал-полковник умел продумывать ситуацию на сто ходов вперед и твердой дланью правил ходом событий.

Он умел жестоко карать, и Багор, прекрасно осведомленный об этом умении, вошел в кабинет хозяина не без внутренней дрожи. Бегать от Шарова не имело смысла: он мог достать человека даже из Австралии, а мог легким движением руки просто вымарать из списков живущих. Генерал-полковник Шаров был могущественным человеком и, как всякий могущественный человек, умел не только карать, но и миловать. Об этом Багор тоже знал и надеялся именно на это качество своего покровителя.

На сей раз его надеждам суждено было сбыться.

— Ерунда, Валера, — сказал генерал. — Не бери в голову. Что ты, честное слово, распереживался, как беременная баба? Под пулю вот подлез... Нам-то что?

Случайных людей нам бояться нечего. Ну придут они с этими кассетами в милицию, и что дальше? Через час все материалы будут у меня на столе, а наши друзья благополучно сгниют в зоне, а то и в земельке. Тебя что, судьба груза волнует? Так тут ничего не изменишь, груз уже в пути и вот-вот прибудет в Москву.

Деньги за него уже получены, и теперь наше дело — деньги эти сохранить, а сохранивши — приумножить, А друзья наши пусть сами разбираются, кто кого заложил, кто кого подставил и кому эти два вагона достанутся. По мне, так хоть бы и ментам.

Он провел пятерней по седым, но все еще густым и жестким вьющимся волосам, приглаживая их ото лба к затылку, и закурил. За окном кирпичного терема шумели сосны и тихо плескалось невидимое в темноте озеро.

— Отдохни, майор, — продолжал Шаров, — выспись как следует. А в понедельник возьмешь людей и поедешь на станцию. Очень мне хочется, чтобы к нам все-таки претензий не было. Понаблюдайте там как-нибудь понезаметнее, а если начнется заваруха, поддержите...

— Заказчика? — рискнул высказать свое предположение Багор.

— Может быть, и заказчика, — медленно произнес генерал, — а может быть, и нет. Посмотри по обстановке. Кто верх будет брать, тому и помогите. Тогда у заказчика при любом исходе не будет претензий.

Все понятно?

— Так точно, — по-военному отрапортовал Багор, стараясь не очень таращить при этом глаза: умел-таки хозяин удивить.

Знай Мурашов об этом разговоре, он сейчас чувствовал бы себя гораздо увереннее, но касательно планов генерала он оставался в неведении и потому планировал операцию с пятикратным запасом прочности.

При этом сильно хмурился: все происходило как-то уж очень второпях и со многими неизвестными, но отступать Быстрому Стасу было некуда.

Он распрощался с Аркашей и ушел, отклонив не слишком настойчивое предложение старика переночевать. Ему до зарезу нужно было позвонить, и он не сомневался, что у стен Аркашиной квартиры есть уши — такие же большие, волосатые и любопытные, как и у ее хозяина.

Поборов искушение позвонить из теплого и сухого салона джипа, в котором тоже могла оказаться записывающая аппаратура, Быстрый Стас настучал на мобильнике номер, стоя прямо под внезапно начавшимся моросящим дождем. Распорядившись насчет машин и людей, он спрятал телефон в карман и заторопился к джипу. Волосы у него намокли, с них текло за воротник, но Мурашов был доволен: все вроде бы налаживалось, и Аркаше так и не удалось выяснить, что же затеял его старый знакомый.

Садясь в кабину «чероки», на заднем сиденье которого все еще лежал небрежно прикрытый плащом одного из профессионалов автомат, Мурашов отыскал взглядом окна Аркашиной квартиры и показал им выставленный из кулака средний палец. Окна были темными, и он не заметил наблюдавшего за ним с улыбкой Аркашу, точно так же как до этого не заметил торчавшую в воротнике его куртки булавку-микрофон.

Продолжая улыбаться, Аркаша положил на подоконник наушник приемного устройства и зашаркал шлепанцами, направляясь к телефону: ему тоже нужно было позвонить.

* * *

Пожилой толстяк в больших квадратных очках, придававших глазам какое-то странное, беззащитное выражение, долго молчал, заполняя паузу всевозможными ненужными движениями: протиранием сначала очков, а потом и большой, обильно потеющей лысины клетчатым носовым платком, трубным сморканием в другой носовой платок, тоже клетчатый, стряхиванием несуществующих пылинок с лацканов строгого пиджака, раскуриванием сигареты и другими действиями, предназначенными для того, чтобы тянуть время.

В конце концов он, перебрав, как видно, все известные ему трюки, поднес к уху массивные часы в золотом корпусе и стал внимательно прислушиваться к тому, что происходило внутри.

— Стетоскоп принести? — не выдержав, спросил Комбат. — Тут поликлиника недалеко, я мигом...

Подберезский от души пнул его под столом ногой и сделал укоризненное лицо: что ты, мол, Иваныч, не видишь разве — человек думает...

— А что? — с самым простодушным видом удивился Комбат. — Я разве что-нибудь не то сказал? Мучается же человек, грех не помочь.

Толстяк тяжело, протяжно вздохнул и сел прямо, всем своим видом давая понять, что закончил валять дурака и готов к разговору, хотя разговор этот ему активно не нравится.

— Вы сказали, что кассет было две, — сказал он, обращаясь к Подберезскому.

— Одну мы где-то потеряли, — ответил тот. — Наверное, возле дома.

— Скорее всего, — добавил Комбат. — И боюсь, ее подобрал тот тип, который за ней охотился.

— Это плохо, — сказал толстяк. — А впрочем, какая разница...

— Вот и я то же самое говорю, — поддержал его Борис Иванович. — Одной хватит за глаза. Тем более что есть еще накладные и дискета.

— Да, — снова поднося к уху часы, протянул толстяк.

Перехватив взгляд Рублева, он спохватился и опустил руку. — Люблю это тиканье, — с извиняющейся улыбкой пояснил он. — Успокаивает. Скажите, Андрей, — снова обратился он к Подберезскому, — а вам не приходило в голову просто выбросить этот.., гм.., этот чемодан?

— Поздно, Антон Антонович, — негромко сказал Подберезский.

— Поздно... — повторил адвокат с таким видом, словно только что подтвердились его самые мрачные прогнозы. — Поздно. Поздно-поздно-поздно... И теперь, конечно, либо грудь в крестах, либо голова в кустах.

— В целом верно, — осторожно сказал Комбат, которому очень не понравился тон адвоката.

— Хорошо. — Антон Антонович горестно покивал, всем своим видом показывая, что на самом деле ничего хорошего во всем этом нет и быть не может. — Ну а ко мне-то вы зачем пришли? Я, знаете ли, не кавалерист, а адвокат. Меня даже в армию не взяли — из-за зрения. Вам в милицию надо. Впрочем, о чем это я... Милицию вы оскорбили действием. Так ей и надо, конечно, но... И с чекистами вы, насколько я понимаю, подрались... Честно говоря, я не вижу никакого выхода из сложившейся ситуации — ни для вас, ни для себя.

— А вы-то здесь при чем? — грубовато спросил Комбат.

Все было ясно, и продолжение этого разговора казалось ему бессмысленным.

— Молодой человек, — не без яда сказал толстяк, — я вижу, что активно вам не нравлюсь, но дела это не меняет: в этом кейсе — смерть для каждого, кто с ним хоть как-то соприкасается. А вы притащили его ко мне в контору и спрашиваете, чем я недоволен. Мы с вами уже умерли, все трое, и наш разговор — не более чем иллюзия, мимолетный сон освобожденного от пут материи сознания...

— Да вы поэт, Антон Антонович, — заметил Подберезский.

— Я труп, — отрезал адвокат, — а вы — два донкихотствующих идиота. Я понимаю, что армейская служба способствует становлению мужского характера и сильно укрепляет кости черепа, но бывают стены, которые не проломить никакой головой, будь она хоть сплошь костяной, хоть чугунной.

— А в обход? — спросил Подберезский. — Вы же специалист, это ваша работа — искать обходные пути.

Если вас волнуют вопросы оплаты...

— Да! — неожиданно выкрикнул толстяк. — Волнуют! Меня волнует, например, такой вопрос, имеющий отношение к оплате: зачем покойнику деньги? Или вот еще: как один покойник может оплатить юридические услуги другому покойнику? И давайте постараемся впредь обходиться без личных оскорблений, — начиная остывать, закончил он.

— Что ж, — вставая, сказал Подберезский, — извините, что отняли у вас столько времени...

— Сядьте, мальчишка, — резко приказал толстяк, и Подберезский послушно сел. Комбат удивленно шевельнул бровями. — Еще раз повторяю: вы отняли у меня не время, а жизнь. Теперь надо подумать, как мне эту жизнь вернуть...

— О, — сказал Комбат, — это я понимаю.

— Закройте рот, — немедленно среагировал ядовитый толстяк, — ворона залетит.

— Гм, — сказал Борис Иванович.

— И не мычите, вы не на плацу!

Комбат усмехнулся в усы и промолчал, но его усилия пошли прахом.

— И нечего скалиться, как чучело рыси в зоологическом музее! — нанес последний удар Антон Антонович и вдруг улыбнулся. — С детства мечтал стать офицером, — неожиданно признался он. — Командный голос отрабатывал... Правда, получается?

— В общем, да, — неуверенно сказал Борис Иванович. — Только у вас какое-то превратное представление о.., гм.., о командах. И вообще об армии, если уж на то пошло.

— Ну-ну, командир, — вступился за адвоката Андрей. — Ты просто себя не слышал. Во время утреннего развода, например, а особенно тогда, когда в казарме дольше трех дней сидеть приходилось.

— Стоп, — вскинул обе руки ладонями вперед адвокат. — Не надо армейских воспоминаний, иначе вы сейчас побежите за бутылкой, а потом возьмете штурмом Кремль и провозгласите Российскую Дембельскую Республику, она же царство добра и справедливости...

Дайте мне немного подумать.

Он закатил глаза к потолку, потом вовсе закрыл, сцепил пальцы рук на объемистом животе и стал думать.

Воспользовавшись этим, Комбат кивнул в его сторону и сделал уважительное лицо, и Подберезский энергично закивал в ответ: будь спок! Через пару минут, когда Антон Антонович все еще возлежал на спинке кресла с закрытыми глазами и соединенными в замок на округлом, туго обтянутом белой рубашкой животе руками, Борис Иванович начал беспокоиться: а не заснул ли ненароком хваленый адвокат Подберезского? В тот самый миг, когда волнение Комбата достигло апогея, Антон Антонович открыл глаза, расцепил руки и сел прямо.

— Что ж, — сказал он, — я все хорошенько обдумал, Он снова помолчал, опять сцепил руки в замок и вертя большими пальцами.

— Чертова Испания, — неожиданно сказал он. — Надо же, как не вовремя все получилось... Тремя бы днями раньше, пока все это еще не набрало обороты... — Он махнул рукой и подался вперед, поставив локти на черную крышку стола. — Значит, так. Все эти ваши побоища, все эти ваши оскорбления действием — чушь и ерунда на постном масле. Главное — портфель. Честно говоря, меня несколько удивляет тот факт, что вы оба до сих пор живы.

— Сами удивляемся, — с виноватым видом ввернул Комбат, не любивший долгих хождений вокруг да около. — Как проснемся, пересчитаем друг дружку, так и удивимся.

— Один из героев этого вашего, с позволения сказать, фильма — генерал-полковник Шаров, мужчина очень серьезный и широко известный в определенных кругах, — как ни в чем ни бывало продолжал Антон Антонович, проигнорировав реплику Комбата. — Основная сложность заключается в том, что все его связи неизвестны, пожалуй, никому, кроме него самого.

То есть можно с уверенностью утверждать, что он активно вращается в верхах и знает там буквально всех; встречается, беседует, выпивает, решает какие-то служебные и внеслужебные дела... То есть знаком он со всеми, вопрос только в том, какова, так сказать, степень этого знакомства.

— Ну и что? — спросил Борис Иванович.

— Говоря простым языком, — с прежними ядовитыми нотками в голосе пояснил адвокат, — совершенно непонятно, к кому в этой ситуации обратиться. Как угадать, кто из высших чинов ФСБ даст этой информации ход, а кто прямо побежит к Шарову? Чем чреват этот последний вариант, вы, надеюсь, понимаете.

— А если попробовать снизу? — осторожно предложил Подберезский.

— Такая информация все равно пойдет наверх, прежде чем кто-то станет что-то делать, — ответил адвокат. — Причем мы с вами уже не будем знать, каким же путем она идет и на каком из этапов этого движения произойдет утечка.., фатальная утечка, если можно так выразиться. И потом — время. Ведь груз, насколько я понимаю, прибывает в Москву сегодня?

На некоторое время в кабинете зависло молчание, тягостное, как визит к зубному врачу. Комбат вдруг завозился на своем стуле и тяжело вздохнул.

— Да, Андрюха, — сказал он. — Дурак я все-таки, что тебя не послушал...

Подберезский удивленно вскинул на него глаза: неужели Борис Иванович жалеет о содеянном? Да, с горечью подумал Андрей, Афган Афганом, а наши, московские, кого хочешь укатают...

— Ну, командир, — осторожно сказал он, — что ж теперь... Сразу надо было этот чемодан выкинуть, а теперь поздно.

— Да я не про чемодан, — отмахнулся Рублев, — я про автомат. Зря я тебя заставил автомат выбросить, вот что.

Подберезский с облегчением рассмеялся, хотя в ситуации не было ничего смешного. Все-таки Комбат оставался Комбатом, и это радовало Андрея: хоть что-то в этом странном мире не менялось под разрушающим воздействием времени и обстоятельств.

— Кстати, об автомате, — снова заговорил Антон Антонович. — Вы навели меня на мысль. Вы говорите, что потерянную кассету мог подобрать человек, который охотился за кейсом?

— Ну, на нем не написано, кто он и за чем охотится, — ответил Борис Иванович, — но похоже, что да, — Жаль, что аудиокассеты тоже нет, — вздохнул адвокат. — Но ситуация в целом ясна: этот бородатый кавказец — заказчик, генерал-майор — поставщик, а Шаров выступает в роли посредника. И есть еще кто-то, кому погибший в аэропорту эфэсбэшник намеревался слить информацию об этой сделке. Видимо, кому-то до зарезу нужна эта партия оружия, а денег не хватает. Не дождавшись курьера, этот человек прилетает в Москву, чтобы самому получить информацию из первых рук...

— Точно! — воскликнул Подберезский. — Он ее получил — пускай не всю, но вполне достаточно, чтобы понять, когда прибудет груз. Значит, сегодня на Москве-Сортировочной ..

— В районе шестнадцати часов, — значительно подняв кверху пухлый розовый палец, вставил Антон Антонович.

— ..в районе шестнадцати часов... — подхватил Подберезский, — будет большая заварушка...

— ..и вам вовсе незачем участвовать в ней лично, — закончил адвокат. — Достаточно осторожно проинформировать компетентные органы о том, что на станции ожидается крупная разборка со стрельбой.

— Вы же сами говорили, что компетентные органы у этого вашего Шарова в кармане, — возразил Борис Иванович.

— Это не мой Шаров, — оскорбился толстяк, — это ваш Шаров. И потом, при чем тут Шаров? Откуда компетентным органам знать, что Шаров связан с предстоящей бандитской разборкой? Мало ли что могли не поделить, к примеру, любера с замоскворецкими? Шаров нашим компетентным органам и в голову не придет, и информировать они его о предстоящей операции, конечно же, не станут.

— Слушайте, — осененный новой идеей, воскликнул Андрей, — а пускай бы они задержали груз в пути! Представляете, приходят эти гаврики на станцию, встречают свои вагоны, а оттуда — спецназ...

— А вот эта информация может до Шарова дойти, — с сожалением покачал головой толстяк. — Шутка ли — два вагона! Вообразите, какой поднимется шум: откуда, что, почему... Нет, это не годится, хотя и жаль. Информация должна выглядеть вполне невинно: разборка, и все. Крупная, конечно, но не Куликовекая битва и не Бородино... А потом, когда главный вопрос решится, можно будет подумать о том, кому и как подсунуть эти материалы.

О деле они больше не говорили. Антон Антонович угостил визитеров своим фирменным кофе, который Комбат выхлебал безо всякого удовольствия, предпочитая любым безалкогольным напиткам крепко заваренный чай, а Подберезский со знанием дела просмаковал и горячо похвалил. За кофе они всесторонне обсудили погоду, посетовали по поводу приближающейся зимы и сложной политической обстановки в стране, и наконец Борис Иванович, совершенно истомленный говорильней, получил возможность вежливо распрощаться и выйти на улицу.

Над Москвой зависли серые, как долго пролежавшая в грязной воде вата, и такие же мокрые тучи, с неба сеялся мелкий и уже по-настоящему холодный дождь — осень наконец взялась за город всерьез, и машины, пролетая по бульвару, издавали характерный шипящий звук. Подберезский немедленно поставил торчком воротник куртки и сразу сделался похожим на бежавшего из-под ареста мелкого уголовника, скрывающегося от милиции. Впечатление усиливалось черневшей на его подбородке щетиной и уже начавшей подживать ссадиной на левой скуле.

— Бр-ррр, — сказал Комбат, посмотрев на него. — Ну и рожа у тебя, Андрюха.

Подберезский открыл рот, чтобы отпустить ответный комплимент, но осекся: Рублев был, как обычно, бодр, свеж, прям, как флагшток, и даже чисто выбрит.

Мистика какая-то, подумал Андрей. Он же все время был у меня на глазах!

Они прошагали под дождем больше двух кварталов, прежде чем на глаза им попался исправный таксофон.

Когда хихикавшая в трубку девушка освободила наконец кабинку, Подберезский поспешно нырнул внутрь и снял трубку с рычага.

— Ты что, мобильник потерял? — спросил Рублев.

— Я голову не потерял, — ответил Подберезский. — Не хватало еще, чтобы они нас засекли.

— Да, — сказал Комбат, — это я того...

— По ночам спать надо, — наставительно сказал Андрей, — а не бороду по волоску выщипывать.

— Разгильдяй, — проворчал Комбат. — Ты только долго с ними не любезничай, а то как бы они нас и тут не накрыли. Я пока не стреме постою.

Он остановился возле кабинки и стал с рассеянным видом глазеть по сторонам, слушая, как Подберезский набирает номер. Андрей начал говорить почти сразу — видимо, трубку на том конце провода сняли быстро.

— Дежурный? Записывайте: сегодня, в понедельник, приблизительно с четырнадцати до восемнадцати часов ожидается крупная бандитская разборка на запасных путях станции Москва-Сортировочная... Говорит кто?

Конь в пальто. Не валяйте дурака, подполковник. Лучше пошлите побольше людей, возможна стрельба. Да, и уберите оттуда штатских... Вам все ясно? Тогда целую.

Он повесил трубку и вышел из кабинки.

— Типичное телефонное хулиганство, — сказал Борис Иванович, широко шагая рядом с ним вдоль бульвара, — Теперь этот подполковник решит, что это какой-нибудь гомик развлекается, плюнет и не станет ничего делать.

— Ничего он не решит, — ответил Подберезский. — У него работа такая: к каждому стуку прислушиваться. Представляешь, что будет, если, к примеру, ему позвонит какой-нибудь первоклассник и, хихикая, сообщит, что заминировал школу, он пошлет сопляка подальше, а школа возьмет и взлетит на воздух?

— Прощайте, звезды, — сказал Комбат. — Да, трудная работа у наших чекистов. Народ у нас веселый, с фантазией, скучать не даст. А все-таки думаю, что еще разок позвонить не помешает. Просто для верности, чтобы у них была перекрестная информация.

— Не переборщить бы, — с сомнением сказал Подберезский, ежась под усилившимся дождем. Он увидел напротив вывеску ресторана и потянул Комбата за рукав. — Пойдем обсохнем. Да и перекусить не мешало бы.

— Перекусить? — хитро скосив на него понимающий глаз, переспросил Борис Иванович.

— Н-ну, — замялся Андрей. — Конечно, перекусить... Я же говорю: сыро, елки-палки! Так и воспаление легких схватить недолго.

— В самом деле, — с улыбкой согласился Рублев. — Для профилактики не помешает. Только по чуть-чуть. У нас еще дела.

— Какие дела? — сразу погрустнев, спросил Подберезский. — Командир, ты же не собираешься...

— Вот именно, — сказал Борис Иванович, — собираюсь. Ну что ты смотришь? Пошли в твой кабак, тут и вправду сыро.