Костер горел непривычным малиново-красным огнем. Кто-то из съемочной группы подбросил туда щепотку порошка и языки пламени сразу изменили цвет. Съемку начали не сразу. В первые минуты оставшиеся игроки преодолевали некоторую неловкость. Перед ними стояли на траве вместительные, больше похожие на тазы миски с жареными бараньими ребрышками, стопки лепешек вместо хлеба, глиняные чарки и такие же глиняные кувшины ,с самогонкой. Привычный запах самогона чем-то перебили, чтобы дамы не сильно крутили носом.

– Все по сценарию, – заметил Рифат. – Праздник языческий, значит, минимум признаков цивилизации.

– Это точно.

– У меня такое чувство, будто их троих сварили и нам теперь предлагают слопать, – вздрогнула Зина.

Воробей закашлялся, потом пожелал всем приятного аппетита.

– Пора приступать. А то люди заколебались ждать, – кивнул Барабанов на ближайшего из операторов.

Он первым протянул руку и взял из миски еще дымящийся кусок. На него тут же нацелили объектив – оператор снимал, как он жует, как вытирает о траву лоснящиеся от жира пальцы.

– Хоть бы вилки какие дали, – пробормотала Вероника. – Что за любовь такая к дикости? Чтобы обязательно руками из общей посуды хватали.

– А если мы слишком вольно начнем выражаться? – предположил Костя. – Напьется, к примеру, Вадим Бенедиктович и начнет материться в пух и прах.

– Вот уж чем я никогда не грешил, – ответил с набитым ртом кандидат наук. – А если кто и согрешит, потом преспокойненько вырежут.

– Или наоборот, подадут в лучшем виде.

Лично я не один раз слышал по телеку натуральный мат.

– За что пить будем? – осведомился Барабанов.

– За дам вроде рано, мы еще не в той кондиции, – заметил Рифат. – За удачу!

– Тогда вон за этого хрена безносого, – обернулся Барабанов к идолу. – По нашим поверьям он ведь удачу приносит.

– Неласково ты о нем, однако, – покачал головой Костя, протягивая руку с чаркой, чтобы чокнуться.

– Погодите.

Вспомнив одно из предписаний режиссера, Ольга наполнила лишнюю емкость и с низким поклоном поставила ее перед каменным божком.

– Погнали?

Самогонка оказалась неслабой. Сразу появились версии, сколько в напитке градусов.

– Солидарности никакой, – констатировал Алексей.

В самом деле, двое остались в стороне, не притронувшись к своим чаркам. С особой позицией Дианы все давно уже смирились, но воздержание человека в камуфляжных штанах и черной майке вызывало другую реакцию – Забродова считали одним из самых серьезных претендентов на победу.

– Что за дела? Если пьем, то вместе.

– Да ладно, Леша, – махнул рукой Воробей. – Вольному воля.

– Не понимаешь? Завтра он со свежей головой встанет, а мы с тобой?

Забродов не боялся опьянеть. Он мог бы спокойно выпить литр такого самогона и выбить на стрельбище сорок девять из пятидесяти возможных. Дело было в другом. Пожевав лепешку, он вдруг ощутил очень странный привкус. Определить его точно не мог – по крайней мере не трава или какая-то другая добавленная для аромата приправа.

Если его решили выключить из игры, то пить сейчас никак нельзя – спиртное только усиливает действие всякой гадости.

Он попытался поймать на себе чужой оценивающий взгляд, но после слов Барабанова все разом обернулись. Наркоту, что ли, в лепешку подсыпали? Действует быстро, мгновенно всасывается в кровь. В глазах слегка начало двоиться и какой-то глуповатый смех подступал к горлу.

Нет, так легко Забродова не купить. В свое время он тренировал себя на разные случаи жизни.

Увеличивая по миллиграмму дозы, вырабатывал у организма нечувствительность к ядам. С наркотиками тоже экспериментировал – на случай, если попытаются накачать.

Опасные это были эксперименты. Вряд ли их выдержал бы кто-то другой. Несколько раз Забродов ощущал непреодолимое желание срочно принять полновесную дозу, доведя пробу до логического конца. Но железная воля зажигала красный свет.

Пусть думают, что он уже под газом. Потянувшись к чарке, сделал вид, что не смог ее толком ухватить и разлил на траву. Послышался удивленный женский смешок.

– Ну, мужик, ты даешь, – вытаращился от удивления Алексей. – Пока мы тут готовились к мероприятию, ты уже успел набраться?

– Кто успел, я?

– Не я же. Я только начинаю.

– Может, закуси? – подсела заботливая Вероника. – От тебя, честно сказать, не ожидала.

Кто угостил? Эти, что лодку разгружали? Уставший, да еще на голодный желудок, так любого развезет.

– Не надо, не хочу, – Забродов отвел руку с куском мяса. – Только голову на плечо положу, можно?

– На здоровье, сколько твоей душе угодно.

– Интимное освещение, будьте добры, – скомандовал в пространство резко повеселевший Воробей. – Насколько я помню, все нормальные языческие праздники заканчивались групповухой.

– Нам еще по плану хоровод водить, – шепнула Ольга. – Откладывать не стоит, пока на ногах держимся.

– Иначе порнография выйдет, – кивнул Воробей, наполняя свою и чужие чарки.

– Какая еще порнография? – Ольга решила, что это камешек в ее огород.

– Ну, в смысле лажа.

* * *

Выбор сделан: первой на острове будет она.

Это ничего, что пока она прилепилась к месту и не хочет отрываться от коллектива. Рано или поздно ей надоест – захочется встать и отойти в сторону.

Почувствует, что устала от пьяного смеха и пустой болтовни. Захочет тишины, покоя.

А может, решит окунуться в холодную чистую воду, проплыть вдоль лунной дорожки.

Она получит даже больше, чем рассчитывает.

Вечный покой, вечную тишину. Вначале будет сопротивляться, потом поймет, как ей на самом деле хорошо.

Эти судороги… Когда держишь тело в руках, трудно отличить смертную дрожь от дрожи экстаза. На самом деле смерть ведь связана с наслаждением. Ужас, боль, а потом что-то выделяется в организме, какое-то вещество, приносящее облегчение. И ты тоже получаешь его через ладони. Чувствуешь на ладонях чужой смертный пот – прохладный, благоухающий.

Но зацикливаться на этом не стоит. Это только часть большой игры, как постель – только часть отношений между мужчиной и женщиной. Ведь есть еще флирт и без него все гораздо скучнее. Точно так же есть флирт между тобой и будущей жертвой. Намек, улыбка, шутка, взгляд глаза в глаза…

* * *

Отсветы странного малинового пламени дрожали на безносой физиономии идола. Скинув из таза последние куски мяса в другой, полный, Губайдуллин взялся отбивать дробь на донышке пустого таза, фальшивое натужное веселье продолжалось под объективами видеокамер.

Никогда еще Забродов так не спешил думать, с каждой секундой это требовало все больших усилий – будто он увязал в болоте и с каждым последующим шагом погружался все глубже.

– По-моему, ты уже наелась. Дай-ка свою лепешку, пробормотал он чужими губами.

– Я же тебе предлагала поесть.

– Мяса мне не надо. Дай лепешку свою укусить.

С этой все в порядке. Как же нужная лепешка оказалась перед ним? Кто их раскладывал и перекладывал? Вроде бы женщины все расставляли, вроде бы они…

– Пора водить хоровод, – Струмилин выпил самогону, чтобы не попасть в отщепенцы и теперь нетвердо держался на ногах. – Рифат, давай мне миску, я тоже буду колотить.

Вероника осталась сидеть рядом с Забродовым.

Все теперь звучало для него слишком громко, даже ее ровное дыхание, не говоря уже о притоптывании, ритмичном стуке, пьяном смехе возле бутафорского зловещего идола.

Вверху над головой тоже все шумело на разные голоса. То ли в самом деле поднялся ветер, то ли восприятие все больше искажало реальность.

– Я пью до дна… За тех, кто в море… За тех кого… – тут Струмилин забыл слова песни, которую распевал еще студентом.

– Какая бо-оль, какая бо-оль! Аргентина – Ямайка: пять – но-оль! – горланил Воробей, не слушая пьяного товарища.

Другие выглядели потрезвей. Леша Барабанов пытался под предлогом «языческих» плясок облапать Зину, однако грани приличия все же не переступал. Игорь в шутку отбивал поклоны перед идолом, потом встал на голову, скрестив руки на груди, – это требовало определенной координации.

Диана по-прежнему сидела с отсутствующим видом, не притрагиваясь ни к еде, ни к питью. Вот уж кто не боялся попасть в аутсайдеры и не пытался выглядеть своим человеком.

Она терпела жар костра ради того, чтобы оставаться на самом освещенном месте. Но тени все равно ее пугали. А их было много – коротких и длинных.

Забродов попытался овладеть мыслями, расползающимися в разные стороны, как жучки-паучки. И вдруг увидел, как Фалько делает знаки из кустов, подзывая его к себе. С ума он, что ли, спятил? Всем же заметно. Или это только кажется?

– Я сейчас, – предупредил Забродов Веронику.

Поднявшись, покачнулся. Одернул и аккуратнее заправил в брюки свою черную майку-безрукавку.

– Далеко? – спросила она тревожно.

– Здесь рядом. Не бойся, не ушибусь.

Никакого Фалько в кустах не было. Решив, что режиссер ему просто померещился, Забродов расстегнул штаны, чтобы отлить. И тут услышал снизу и сбоку из кромешной темноты прерывающийся голос:

– Акимова пропала.

– Как?

– Очень просто, нет ее нигде. Мы думали найдется, задерживали вылет, а ее нет. Везде, уже обыскали. Пилоты ругаются, больше не могу вертолет держать.

– Почему мне не сказал?

– Отрывать тебя с острова? А вдруг здесь что случится? Вдруг преступник вынырнет из воды и кого-нибудь с собой утянет.

– – Не болтай чепухи.

– Какой-то ты не такой. Выпил лишнего?

– – Кто ее видел последним?

– Каждый на другого кивает. Это не съемочная группа, а цирк на льду.

Кто она, Акимова? Преступница? Жертва? После ее отбытия с острова ощущения Забродова не изменились – опасность мерцает где-то совсем рядом, за спиной. Или интуиция на этот раз подвела?

Он оглянулся, проверить, все ли на месте, и увидел, что хоровод закончился. Костя Воробей о чем-то громко говорил, его похоже никто не слушал.

– Может, оружие тебе подкинуть? У меня на острове два охранника при сейфе.

Голос колебался как малиновое пламя костра – то оглушительно громкий, то едва слышный.

И бледное лицо с темными кругами вместо глаз раскачивалось мерно, как маятник. Темные круги – это очки, заставил себя вспомнить Забродов.

Любой свет режет Фалько глаза.

– Вам они тоже нужны. Проследи, чтобы никаких ночных купаний и прочих шалостей в том же стиле. Я возвращаюсь на праздник, у меня свои заботы.