Когда Илларион подъехал к казино, все места для парковки были уже заняты. Стоявший у входа охранник, похожий на чучело ковбоя из музея восковых фигур в своих кожаных штанах, жилете с шерифской звездой и стетсоновской шляпе, окинул притормозивший напротив потрепанный внедорожник тяжелым взглядом, в котором в равных пропорциях были смешаны подозрительность и пренебрежение, и что-то сказал через плечо крутившемуся рядом парковщику. Парковщик кивнул, криво улыбнулся и выстрелил в сторону Илларионовой машины окурком.

«Ясное дело, — подумал Забродов, озирая выстроившиеся напротив входа в „Старое Колесо“ „крайслеры“, „мерседесы“ и „шевроле“. — Как говорится, не лезь с посконным рылом в калашный ряд. Эту пословицу наши российские холуи выучили отменно. Жаль только, что на этом их знакомство с народной мудростью закончилось. Им, похоже, ни разу не приходилось слышать, что не все то золото, что блестит».

Свободное местечко отыскалось за углом, на тихой боковой улочке. Илларион приткнул «лендровер» к бровке и вышел из машины. Заперев дверцу, он недовольно подвигал плечами — одолженный у Мещерякова смокинг жал под мышками, стесняя движения. Говоря по совести, в смокинге Илларион ощущал себя ряженым, но деваться было некуда: вездесущая народная мудрость гласила, что в чужой монастырь со своим уставом не лезут. И, опять же, назвался груздем — полезай в кузов…

Он улыбнулся, ни к селу ни к городу вспомнив, что в детстве эта пословица буквально ставила его в тупик.

Всякий раз, как он слышал про кузов, ему представлялся здоровенный самосвал, под завязку нагруженный черными груздями, и он поражался: кто же это ездит за грибами на грузовике и, главное, где взять столько грибов?

Он закурил и неторопливо двинулся вперед. Идти на презентацию не очень хотелось, но название книги интриговало. Было интересно, что думает небезызвестный писатель и сценарист Старков о спецназе. Как говорится, писатель — зеркало действительности, и Иллариону было до жути любопытно посмотреть, в каком виде отражается в этом зеркале спецназ, и сравнить отражение с оригиналом. Уж очень солидно, с претензией на глубокую информированность, звучало название: «Спецназ в локальных войнах». Прямо монография какая-то, ей-богу…

Забродов сомневался, что Старков мог получить доступ к по-настоящему секретной информации. Если бы даже и получил, то на одном из этапов подготовки книги к выходу в свет ее бы непременно притормозили — ГРУ это ГРУ, а не овощная база, и вообще ФСБ во все времена ревностно охраняла свои секреты от посторонних, так что вряд ли содержание книги соответствует солидному названию. Ох, вряд ли…

Он обогнул угол и подошел ко входу в казино. Маскарадный ковбой, заметив это, расправил внушительные плечи и загородил проход. Впрочем, сделано это было вполне корректно, в духе времени — презентация презентацией, но и клиента отваживать не стоит. Взглянув на малоподвижное лицо охранника, Илларион снова ощутил, что смокинг на нем с чужого плеча, и понял, что охранник определил это с первого взгляда.

— Извините, — почти не шевеля губами, сказал охранник, — но сегодня казино закрыто… гм… на спецобслуживание.

— А я как раз намерен спецобслужиться, — вежливо ответил Илларион и предъявил пригласительный билет.

— Извините, — повторил охранник, освобождая Проход. — Добро пожаловать.

Проходя через зал с игровыми автоматами, Илларион услышал впереди негромкий взрыв вежливых аплодисментов и понял, что торжественная часть близится к завершению. Это его не слишком огорчило, он никогда не был большим охотником до хвалебных речей, к кому бы эти речи ни относились. Хорошее всегда хорошо, а плохое — плохо, что бы при этом ни говорили окружающие.

Он миновал двух молодых людей, которые, периодически отхлебывая из бокалов с шампанским, сражались с «однорукими бандитами». Судя по укрепленным на лацканах карточкам, это были представители прессы. Проходя мимо, Илларион уловил обрывок их разговора.

-..чертова бодяга. То же, что и всегда Можно было и не приходить, и так все известно наперед.

— Скажи спасибо, что в казино, а не в кабаке. Надоело смотреть, как они обжираются.

— Спасибо… Можно подумать, ты мимо рта носишь…

Забродов сдержал улыбку и вошел в главный зал.

Он угадал: речи уже закончились, и присутствующие начали растекаться по залу. Илларион выделил две сравнительно густых кучки: возле кассы, где всем желающим бесплатно выдавали фишки, и возле одного из столов, на котором лежала стопка книг в одинаковых пестрых обложках и за которым сидел мужчина лет сорока пяти. Он с размеренностью автомата надписывал протянутые книги, успевая при этом улыбаться и что-то говорить в ответ на звучавшие со всех сторон комплименты, Судя по всему, это и был Старков.

Илларион с любопытством разглядывал писателя, не испытывая, впрочем, никакого пиетета. Старков писал неплохие повести, и по его сценариям было снято несколько очень неплохих фильмов, что достойно всяческого уважения. Но здесь имелось одно «но»: все это было давненько. А вот теперь, похоже, Старков решил-таки, выражаясь языком шоу-бизнеса, «раскрутиться».

Забродов огляделся. Да, это была раскрутка, причем раскрутка по полной программе: среди присутствующих были лица, чьи фотографии месяцами не сходили с газетных полос и чьи появления на телеэкране были почти такими же регулярными, как рекламные паузы. Он с удивлением узнал в сидевшем поодаль дряхлом старце классика советской детской литературы, которого давно считал умершим и всеми забытым. Патриарх выглядел так, как должен выглядеть человек в его годы, и непрерывно брюзжал.

— Нет, Костенька, — услышал Илларион надтреснутый старческий тенорок, — это я не люблю, не умею я этого. В наше время в рулетку не играли. Вот если бы шашки…

Костенька, которому на вид было лет пятьдесят с хвостиком, убрал в карман стопку фишек, которые пытался предложить классику, и растерянно огляделся, пытаясь, видимо, сообразить, где можно раздобыть шашки. Патриарх детской литературы взирал на него снизу вверх с самым требовательным видом. Иллариону показалось, что старик просто развлекается на свой манер — о маразме Забродову думать не хотелось.

За стойкой бара сноровисто орудовала Алла Петровна. Красивые сильные руки так и порхали над рядами стаканов и бутылок, и Илларион невольно залюбовался — ему всегда нравилось наблюдать, как работают настоящие профессионалы. Словно почувствовав его взгляд, Алла Петровна посмотрела на соседа и приветливо улыбнулась, сделав приглашающее движение горлышком бутылки, которую держала в руке. Илларион кивнул и пробрался к стойке.

— Здравствуйте, — сказал он, усаживаясь на освободившийся табурет. Извините, я немного опоздал.

— Пустое, — сверкнув белозубой улыбкой, ответила Алла Петровна. Ничего интересного вы не пропустили. Выпьете чего-нибудь?

— От пары капель хорошего коньяка не откажусь.

Это Старков раздает автографы?

— Старков. А вон там, видите? Ну, вон тот старичок, которому шашки принесли… Знаете, кто это?

— Знаю. Я, по серости своей, думал, что его уже лет тридцать, как на свете нет. Интересно, где это они шашки раздобыли?

— Ума не приложу, честное слово. А вон, смотрите, кто пришел!

Потягивая коньяк, который действительно оказался отменным, Илларион обернулся и увидел ведущего популярного телешоу. Он не сразу узнал всеобщего любимца: на лице звезды не было привычной располагающей улыбки. Без грима оно казалось усталым и сильно постаревшим. Народный любимец что-то тихо, но очень резко выговаривал стоявшему рядом с ним молодому человеку.

Молодой человек кивал, ежесекундно меняясь в лице то краснея, то бледнея. Илларион отвернулся.

Допив коньяк, он поблагодарил Аллу Петровну, поставил бокал на стойку и неторопливо двинулся к столику, на котором еще оставалось несколько экземпляров.

Старков уже встал из-за стола и теперь беседовал с кем-то в сторонке. Голос у него был звучный, как у оперного певца, но слов разобрать было нельзя из-за стоявшего в зале шума.

Илларион взял одну из лежавших на зеленом сукне книг в твердой глянцевой обложке. Название было оттиснуто золотом, а ниже красовалось изображение человека в камуфляже, который, припав на одно колено на фоне черного дыма с оранжевыми языками пламени, целился куда-то из американской снайперской винтовки Лицо стрелка было разрисовано черными полосами, а все металлические части винтовки в строгом соответствии с суровой правдой жизни скрывались под туго наверченными на них тряпками цвета хаки, чтобы не отсвечивали.

Илларион перевернул книгу. На последней странице обложки он обнаружил фотографию Старкова, на которой тот выглядел лет на десять моложе, и аннотацию, из которой следовало, что Игорь Старков знает то, чего знать не должен, если не является, как минимум, полковником ФСБ. Илларион поднял брови, выражая вежливое сомнение, до которого, впрочем, здесь никому не было дела. Ну-ну, подумал он, посмотрим. Аннотация — дело тонкое, особенно в наше время. Кто же верит рекламе.

Может быть, книга действительно неплохая, а вся эта мишура — просто дань времени и конъюнктуре? Сейчас ведь сплошь и рядом даже книги вполне серьезных авторов запихивают в такие обложки, что, если бы не читал их раньше, в руки бы не взял, постеснялся…

Он открыл книгу и первым делом просмотрел оглавление. Заглавия выглядели интригующе: «История спецназа», «Стратегия и тактика», «Война в пирамидах» — гм, ого! — «Операции на море», «Взорванные острова»… Интересно, подумал Илларион, что же это за острова такие? Не припоминаю…

Он отыскал заинтересовавшую его главу об островах и наискосок пробежал глазами первую страницу.

То, что он прочел, окончательно испортило настроение.

Дурацкий смокинг жал подмышками, в зале было жарко, в воздухе слоями плавал табачный дым, а книга, которую он держал в руках, оказалась, как и следовало ожидать, обыкновенной пустышкой, рассчитанной на дурака однодневкой, а попросту говоря — беззастенчивой халтурой.

Илларион вздохнул. «Может быть, я ошибся? — подумал он. — Просто открыл книгу на неудачном месте. Надо попробовать еще. Ну-ка, что у него там про Сирию?»

Он нашел «Войну в пирамидах». Черт, то же самое… Надо уходить, решил Илларион. Проваливать восвояси, пока я ему что-нибудь не сказал. Нет, но каков наглец! Ведь ничего же не знает. Начитался «Зарубежного военного обозрения» и решил, что этого хватит. Документалист, мать твою…

Кто-то тронул его за рукав.

— Надписать вам экземпляр? — раздался над ухом оперный баритон Старкова.

«Не успел, — подумал Илларион. — Вот черт, не успел. Придется взять экземпляр и вежливо поблагодарить. Не стоит портить человеку праздник, да и демонстрировать свои познания, честно говоря, не стоит.

Бог с ним, пусть живет. В конце концов, от меня же не убудет. А книженцию эту можно будет выбросить, а еще лучше — свезти Пигулевскому. Он ее продаст какому-нибудь балбесу по бешеной цене — все-таки с автографом…»

Он обернулся. Вблизи Старков выглядел еще старше. Под глазами набрякли нездоровые мешки, в уже начавших редеть волосах серебрилась седина, глаза под полуопущенными веками показались Иллариону мутноватыми, а выражение лица было снисходительным, как у спустившегося с Олимпа небожителя, «Не заводиться», — напомнил себе Илларион.

— Давайте, давайте, не стесняйтесь, — протягивая руку к книге, продолжал Старков.

— Благодарю вас, — вежливо сказал Илларион и неожиданно для себя закончил:

— Не стоит.

Рука Старкова замерла на полпути и медленно опустилась. Так же медленно снисходительность на его лице сменилась выражением удивления. «Да какого дьявола, — подумал Илларион. — Сам напросился. Он же не испытывал душевных мук, выпуская в свет эту белиберду стотысячным тиражом!»

— Почему не стоит, позвольте узнать? — с плохо скрытым пренебрежением поинтересовался литератор.

— Просто потому, что эта книга мне не нужна, негромко ответил Илларион, стараясь не привлекать внимания.

— Зачем же вы тогда пришли? — спросил Старков.

От него сильно пахло коньяком, и Илларион пожалел, что все-таки не выдержал и ввязался в спор.

— Из любопытства, — признался он. — Меня заинтриговало название.

— А содержание, значит, не заинтриговало?

— Мне не хотелось бы это обсуждать. По крайней мере, здесь и сейчас.

— Нет, позвольте! Почему же не здесь? Здесь все свои, мне стесняться нечего.

— Так уж и нечего?

— Гм, — Старков сбавил тон, да и лицо его приняло почти нормальное выражение. — Вас явно что-то не устраивает, и не устраивает сильно. Почему бы нам это не обсудить? Читательская критика, знаете ли, порой идет автору на пользу. Или вы вообще не читатель?

— Отчего же. Я читал ваши книги и смотрел ваши фильмы, и они мне понравились. Это была очень добротная и довольно честная проза.

— Но? Ну, продолжайте. Вы меня уже похвалили, теперь настало, как говорится, время правды. Переходите к критическим замечаниям, прошу вас.

— Простите, — сказал Илларион, — но критиковать можно то, что достойно критики. А это, — он дотронулся до блестящей обложки, — обыкновенная халтура на уровне мелкого хулиганства.

— Довольно резкое замечание, — сказал Старков, натянуто улыбаясь. — Я бы сказал, что оно граничит с личным оскорблением.

— Как и ваша книга, — добавил Илларион. — Я понимаю, что в наше время все вынуждены зарабатывать деньги. Творческие люди тоже периодически хотят есть, — Вот именно, — вставил Старков.

— Да ради бога! Это же святое дело, и сугубо личное вдобавок. Ну, написали бы триллер какой-нибудь, что ли. Публика была бы довольна. Зачем же вы беретесь исследовать предмет, в котором ничего не смыслите и о котором ничего не знаете, кроме того, что он вроде бы существует? Да еще и рекламируете плод своей фантазии как документальную книгу. Кстати, фантазия у вас бедновата. Не ожидал, признаться.

— Однако, — протянул Старков. Илларион заметил, что он борется с раздражением. «Ох, зря я это все затеял», — снова подумал он. От его внимания не укрылось то обстоятельство, что люди вокруг начали прислушиваться к разговору — некоторые с недоумением, а некоторые и с плохо скрытым злорадством. «Ох, зря. Кому это все нужно?»

— Простите, — сказал он. — Я сожалею, что затеял спор. Надпишите мне экземпляр, пожалуйста, и я пойду Патриарх детской литературы, в одиночестве двигавший по доске шашки, вдруг рассмеялся дробным старческим смехом и немедленно закашлялся. Пузатый Костенька принялся осторожно колотить мэтра по спине, косясь на Иллариона, как на полоумного. Старков заметно побледнел. «Черт меня все время за язык тянет, — с огорчением подумал Илларион. — Прав Мещеряков Язык мой — враг мой. Ох, что сейчас начнется…»

— Послушайте, — сквозь зубы сказал Старков, — не знаю, как вас…

— Забродив.

— Забродов… Никогда не слышал.

— Ну, еще бы.

— Ладно, неважно. Так вот, Забродов, усвойте раз и навсегда, что я не нуждаюсь в подачках. Я еще не выжил из ума… — Старков почти незаметно покосился на классика, который, забыв про свои шашки, внимательно прислушивался к их разговору, всем своим видим выражая глубочайшее удовлетворение. Илларион понял, что Старкову очень хочется добавить: «Как некоторые», но литератор сдержался. Впрочем, классик его, кажется, прекрасно понял, потому что немедленно отвесил иронический полупоклон. — Я не нуждаюсь в подачках, — повторил Старков. Классик оскорбительно вздернул кверху кустистые седые брови, но никто, кроме Иллариона, этого не заметил. — И не потерплю публичных оскорблений.

— Я ведь сразу сказал, что не хочу обсуждать эту тему, — напомнил Илларион.

— А я хочу!

— Тогда чем вы недовольны?

— Тем, что вы, кажется, решили, что можете учить меня, как писать книги.

— Отнюдь. Я только хотел напомнить вам, что прилагательное «документальный» происходит от существительного «документ». Вы запутались в терминологии сами и пытаетесь запутать сто тысяч читателей… это при условии, что каждый экземпляр вашего опуса прочтет только один.

— Чушь и ерунда. Читателю все равно. Он хочет, чтобы ему за его деньги щекотали нервы и утоляли сенсорный голод. — Старков явно почувствовал под ногами твердую почву и даже снисходительно улыбнулся с видом мудреца, вынужденного втолковывать прописные истины деревенскому простофиле. Помните, что говорил один из деятелей шоу-бизнеса: пипл все схавает.

— Бесспорно, — согласился Илларион. — Еще раз простите. Просто меня никто не предупредил, что вы ушли из литературы и записались в пушкари. Я помню время, когда вы рассуждали иначе. «Писатели, художники, музыканты, артисты всех мастей — это пехота, которая идет вперед, не считая потерь, расчищая путь тому, кто придет на поле боя с плугом и вырастит хлеб на ее костях…» Я не поручусь за точность цитаты, но смысл был примерно такой.

— Выспренняя чепуха, — проворчал заметно смущенный Старков.

— Ваши слова. Точнее, одного из ваших персонажей. Но если они вас не устраивают, я могу выразиться по-другому, более доступно. Каждый жулик, впервые замышляя мошенничество, полагает себя умнее всех и уверен, что никто не схватит его за руку.

В наступившей тишине раздались редкие одинокие аплодисменты. Классик с треском бил в ладоши, истово кивая лысой головой, похожей на темное яйцо. Толстый Костенька, склонившись к его волосатому уху, что-то быстро зашептал, одновременно придвигая к старику доску с шашками.

— Подите к дьяволу! — громогласно заявил ему старец. — Я хочу послушать! В кои-то веки…

— Вы хотите сказать, что я жулик? — севшим от ярости голосом спросил Старков.

— Я хочу сказать, что ложь остается ложью, клевета — клеветой, а халтура — халтурой, сколько бы за нее ни платили и сколько бы человек этим ни занималось. Вот вам мнение читателя, можете записать в блокнот и перечитывать перед сном. Поверьте, вам это не повредит. Еще раз извините. До свидания.

Он повернулся и пошел к выходу под одинокие рукоплескания классика. «Идиот, — думал он. — Меня совершенно нельзя выпускать в высший свет, я там зверею. Повело кота за салом… Нашел, где резать правду-матку, да еще такими ломтями…»

Краем глаза он заметил, что молодые люди с карточками представителей прессы на лацканах крадутся за ним по пятам. Лица у лих были, как у почуявших дичь борзых. Илларион ускорил шаг. Только этого не хватало…

В зале с игральными автоматами его грубо схватили за плечо. Илларион обернулся. Конечно же, это был Старков. «Любопытное зрелище, — подумал Забродов. — Литератор в ярости. Поделом тебе, Варвара, поделом…»

— Уберите руку, — тихо сказал он. — Вы пьяны.

Не я затеял эту ссору. Вам хотелось критики, вы ее получили. Чего вам еще?

— А вот этого! — сказал Старков и замахнулся кулаком.

Илларион поймал запястье, остановив удар на полпути. Некоторое время оба стояли неподвижно, глядя друг другу в глаза, потом Старков обмяк, плечи повисли.

Илларион выпустил руку, и литератор ушел к гостям, сутулясь и потирая запястье. Илларион проводил его взглядом, испытывая сильную неловкость. Он все-таки влез со своим уставом в чужой монастырь, и закончилось это, как и следовало ожидать, весьма печально.

— Буквально несколько слов, — раздалось вдруг у него над ухом, и его опять схватили за рукав.

— Каково ваше мнение о книге Старкова? — послышалось с другой стороны.

Илларион посмотрел сначала направо, потом налево.

Молодые люди с карточками на лацканах сейчас были как две капли воды похожи на сотрудников контрразведки, которым удалось, наконец, изловить шпиона: они стояли по обе стороны, держа Иллариона за локти и наставив на него диктофоны, как пистолеты.

— Рукава отпустите, — попросил Илларион.

— Только после эксклюзивного интервью, — сказал один из молодых людей, цепляясь за Забродова, как клещ, и придвигая диктофон к самому его лицу.

— Перетопчешься, — осадил его второй. — Нас здесь двое, какой тебе эксклюзив?

Илларион двинул локтями, высвобождаясь. Он немного не рассчитал, и проклятый смокинг все-таки лопнул под мышками.

— Грубо, — сказал один из молодых людей, сидя на полу.

— С представителями свободной прессы так не обращаются, — поддержал его второй, выбираясь из-под «однорукого бандита».

— Мне очень жаль, — сказал Илларион, жестом успокоил подскочившего охранника и вышел.

Ему действительно было очень жаль.

* * *

Вернувшись в зал, литератор Игорь Старков осторожно огляделся, пытаясь на глаз определить, как обстоят дела. В душе у него все бурлило от только что пережитого унижения, и расхожая фраза, гласившая, что художника обидеть может каждый, сейчас казалась невыносимо глупой. Настоящего художника не может обидеть никто. Точно так же, как никто не может обидеть настоящего мужчину, не рискуя схлопотать по физиономии. А он даже не смог дать в морду этому никому не известному Забродову после того, как тот играючи вытер о него ноги. Хорошо хоть, что никто не видел этого позорища… Там, правда, были оба борзописца, которых он, дурак, сам же сюда и пригласил, но это ерунда. Кто им поверит, в конце концов…

Праздник был безнадежно испорчен. Все старательно делали вид, что веселятся, и даже чертов старый мухомор, сделавший себе имя на детских стишках в ту пору, когда о таких вещах, как конкуренция и конъюнктура, никто и слыхом не слыхивал, опять играл сам с собой в шашки. Тоже мне, борец за правду, хлопальщик в ладоши… Небось, в свое время за такие слова накатал бы на этого Забродова такую телегу, что тот потом лет двадцать рассуждал бы о литературе перед белыми медведями. А сам бы в это время сидел в пяти-комнатной квартире и вместе с другими верноподданными писаками сочинял сказки для дураков: надо, мол, сеять разумное, доброе и вечное, а ужин отдай… ну, кому-нибудь.

А также завтрак и обед. За идею ведь ничего не жалко…

Пехота, подумал он, стараясь не замечать косых осторожных взглядов, которые, как раскаленные стрелы, вонзались в него со всех сторон, терзая остатки самолюбия. Драная, битая-перебитая пехота, которая прет вперед, не считая потерь. Отряд не заметил потери бойца…

Кто под красным знаменем раненый идет? Кто, кто…

Конь в пальто.

Главное, подумал он, что я ни капельки не врал, когда писал про эту самую пехоту. Не врал, а искренне заблуждался. Запудрили мне мозги старые грибы… Или не заблуждался все-таки? Если оставить в стороне революционную романтику и красные знамена, которыми я, кстати, никогда особенно и не размахивал, что останется? Да не так уж и мало, это даже Забродов признает. Я тогда честный был, по пятьсот страниц в месяц на-гора не выдавал. Писал, старался, мечтал войти в анналы, как Лев Николаевич или хотя бы как Алексей Николаевич, что тоже неплохо. Так ведь хорошо было Льву Николаевичу писать честно, когда он родился графом и с голоду бы все равно не помер. А вот Алексей Николаевич уже прогибался, да еще как!

Давай-ка не будем про Алексея Николаевича, сказал он себе, а вслух через силу поддерживал разговор с экзальтированной особой, пытавшейся выглядеть на двадцать лет моложе настоящего возраста. На Алексее Николаевиче свет клином не сошелся, так же, как и на Алексее Максимовиче. Был ведь еще и Михаил Афанасьевич, да и не он один. Да и к чему тревожить мертвых, посмотри вокруг! Сколько нашего брата целыми днями мыкается по редакциям, перебивается с хлеба на воду, а ночами лепит нетленку, которую, вполне возможно, никто и никогда не напечатает, потому что прибыли от нее никакой, одни убытки. Прибыль от нее будет, но будет нескоро, а кому это надо — ждать сто лет? Да хотя бы и десять.

Он снова огляделся и стиснул зубы, борясь с охватившим его омерзением. Вот тебе расплата за все, подумал он. Вот эти люди — твоя компания. Отныне и присно, так сказать. Плесень, шушера, денежные мешки, шоумены хреновы… Сам виноват. Струсил в свое время, не отважился рискнуть… А мог бы. Мог бы греметь на весь мир и оставаться при этом сравнительно честным.

Как Аксенов, как этот алкаш Довлатов… Чем я хуже?

Теперь, конечно, всем. А тогда? И тогда был хуже, сказал он себе. Потому что не рискнул, струсил, а вот они рискнули, и теперь на коне и плевать на нас на всех хотели. Лимонов, слава богу, хоть перестал учить нас как жить. Гуру заокеанский…

А Забродов прав. Не зря меня с души воротило, когда я стряпал эти «Локальные войны». Как чувствовал.

Скотина, подумал он о своем давнем приятеле, который с некоторых пор занимал видный пост в издательстве «Вест». Подбил меня на это дерьмо, а сам в кусты… Успех гарантирован, видите ли… Нет, в денежном выражении успех, несомненно, будет, а вот в остальном… В остальном ощущение такое, словно дерьма наелся, честно признался он себе. И поделом. Взял и сразу же нарвался на знающего человека.

Интересно, подумал Старков, а откуда он взялся, такой грамотный? Ему вдруг стало невыносимо стыдно. Одно дело, когда сочиняешь за большие деньги безответственную чепуху про каких-то абстрактных спецназовцев, и совсем другое, когда вполне конкретный, живой, осязаемый и вдобавок, судя по всему, сильно разозленный спецназовец во всеуслышание объявляет, что ты просто зарвавшийся и завравшийся невежда. А в том, что Забродов имел самое непосредственное отношение к спецназу, Старков уже не сомневался. И ведь самое страшное, подумал он, самое позорное, что Забродов этот — не солдафон, не тупой нажиматель на курок, а человек явно образованный и начитанный. С простым костоломом я бы управился играючи, в два-три слова, а этот просто взял меня за загривок и натыкал мордой в дерьмо, как помойного кота. А я, кретин, еще драться полез… Вот получил бы по тыкве, знал бы тогда, что такое тактика спецназа, документалист недоделанный…

Он снял с проплывавшего мимо подноса бокал шампанского и осушил одним махом, словно это был не благородный «брют», а вода из-под крана. «Десять лет назад я бы его так не отпустил, — подумал литератор Старков, одержавший временную победу над халтурщиком Старковым. — Я бы его обязательно разговорил. У нас бы нашлось, о чем поговорить, уверен. Да и сейчас, наверное, еще не поздно. Это, конечно, совсем не спецназовский стиль что-то объяснять, оправдываться, ссылаться на обстоятельства, — но до чего же хочется иногда поговорить с человеком, который может тебя понять! А Забродов наверняка понял бы меня лучше, чем все эти делатели денег и трахатели дорогих шлюх».

Он вдруг заметил, что торопится к выходу, все еще сжимая в руке пустой бокал. Не понимая, что собирается делать, Старков оттолкнул оказавшегося на дороге охранника и разгоряченный, в распахнутом смокинге, выскочил на улицу. Хотя с момента ухода Забродова прошло не больше двух минут, того уже нигде не было видно.

— Где человек, который только что вышел отсюда? — спросил он у вышибалы.

— Там, — коротко ответил тот, указывая направление рукой. — У него «лендровер» за углом, такой старый, защитного цвета. Да вот он.

Из-за угла выехал потрепанный «лендровер» с укрепленным на капоте запасным колесом. Старков бросился к нему, размахивая руками, но «лендровер» проехал мимо — Забродов то ли не заметил писателя, то ли не захотел продолжать разговор.

«Ну, еще бы, — с досадой подумал Старков. — Я же к нему драться лез и вообще вел себя, как последний идиот. О чем ему со мной разговаривать?»

Слева засигналила какая-то машина, настойчиво предлагая психованному пешеходу убраться с проезжей части. Старков ахнул пустой бокал об асфальт и вернулся на тротуар.

В дверях казино его уже поджидал старый приятель Виктор Крюков, которому принадлежала идея написания книги.

— Брось, — сказал он, — не обращай внимания.

Языком чесать все горазды. Если из-за каждого козла нервничать, никакого здоровья не хватит. Уехал, и черт с ним. В другой раз начистишь ему рыло, никуда он не денется. Номер запомнил? Сейчас позвоню, у меня есть ребята в милиции, они ему покажут кузькину мать. Козел приблудный…

— Послушай, Витя…

— Да?

— Да пошел ты в задницу! — с удовольствием выговорил Старков и повернулся к парковщику. — Машину!

— Ну и черт с тобой, блаженный, — сказал Крюков. — Тварь неблагодарная, — Шагай, шагай, а то гости заскучают. Расскажи им, как ты из меня проститутку сделал, им это будет интересно.

— Я из тебя проститутку сделал? А кем ты был — лучом света в темном царстве? Неудачник.

Старков повернулся к нему спиной — затевать вторую за вечер драку не хотелось. Кроме того, в чем-то Крюков был прав. «Интересно получается, подумал Старков, — все кругом правы. Забродов прав по-своему, Крюков по-своему, и даже этот пескоструйный классик тоже, видимо, прав. Один я кругом виноват. Бедный я, несчастный».

Самоирония, как всегда, помогла, и, садясь за руль своего белого «крайслера», он был почти спокоен. Вот только пить так много, пожалуй, не следовало. Впрочем, шок, полученный от разговора с Забродовым, основательно его протрезвил, и он чувствовал, что способен просидеть за рулем хоть всю ночь. Он любил водить машину, получая от самого процесса огромное удовольствие. Ему приходилось слышать, что писатели и художники обычно являются никуда не годными водителями, и в целом был с этим согласен. Творческие люди склонны к задумчивости и созерцанию, половину жизни они проводят в мире своих фантазий, откуда один шаг до загробного мира, если ты прогуливаясь по стране грез, одновременно с бешеной скоростью ведешь автомобиль по скользкой от недавнего дождя дороге.

К себе лично он все это не относил. Водительский стаж у него был весьма приличный, и за все это время он только однажды угодил в аварию, да и то не по своей вине. Свой первый автомобиль, зеленый, как майский лист, «жигуленок» первой модели, Старков вспоминал с нежностью. Его нынешняя машина, конечно, не шла ни в какое сравнение с той маломощной тележкой.

Он уселся поудобнее, дружески похлопал по рулю и включил зажигание.

— Ну, приятель, давай покатаемся, — сказал он машине, как живому существу.

Он колесил по городу почти три часа и даже подвез нескольких пассажиров. Ему нравилось иногда примерять на себя личину таксиста. Кроме того, среди случайных попутчиков попадались порой очень интересные люди, которые рассказывали очень интересные вещи.

Кое-что из услышанного он вставлял потом в свои книги и сценарии, а одна история даже легла в основу фильма, который сценарист Старков считал своим самым удачным детищем.

Правда, сегодня ему не удалось разжиться ничем, кроме нескольких долларов. Пассажиры удивленно косились на мужчину в смокинге, который беспечно вел тяжелый «крайслер» по оживленным городским магистралям, благоухая при этом дорогим коньяком и все время беззастенчиво нарушая правила. Такая обстановка не располагала к задушевным разговорам, но Старков не сетовал на судьбу. Напротив, он был благодарен ей за то, что она вовремя подбросила странного незнакомца по фамилии Забродов, который щелкнул его по носу как раз тогда, когда это больше всего требовалось. Похоже было на то, что любовь между литератором Старковым и издательством «Вест» на этом закончилась, но это не слишком огорчало: мало ли в Москве издательств!

Надо попытаться написать роман, решил он. Хороший, честный роман, как я умел когда-то. Пороху у меня на это хватит, а там как Бог даст…

Возможно, в нем все еще бродил алкоголь, который, как известно, временно делает всех решительными и готовыми в одиночку сражаться со всем белым светом или, наоборот, одарить весь белый свет любовью. Пусть так, решил Старков. Пусть это алкоголь. Алкоголь ослабляет внутренние тормоза. Слава богу, что под банкой я мечтаю написать роман, а не набить кому-нибудь морду. Значит, жив еще писатель Старков. Еще не до конца скурвился литератор Старков, раз не чужд до сих пор порывов благородных…

Хмель, наконец, окончательно выветрился, и Старков почувствовал, что смертельно устал. Вместе с ясностью мышления вернулись проблемы: неоплаченные долги, невыполненные обязательства, жена, которая уже год, как ушла, но исправно требовала денег — сплошные деньги, суета сует, пустые хлопоты, в которых незаметно проходит жизнь. Он высадил последнего попутчика в Чертаново, без возражений, чтобы не пугать человека, принял деньги, кивнул на прощание и по опустевшим улицам погнал машину домой. Светофоры одиноко и ненужно перемигивались на перекрестках желтыми сигналами, редкие встречные машины неслись с такой же, как и он, недозволенной скоростью, мимо мелькали дома, призрачно освещенные дежурными лампами витрины магазинов, переливалось на крышах и фасадах назойливое разноцветье рекламы…

Он сбросил скорость, свернул во двор своего трехэтажного дома и по наклонному пандусу спустился в подземный гараж. Дремавший в своей застекленной будке охранник встрепенулся, услышав звук работающего мотора, и нажал кнопку на пульте, поднимая разрисованный наклонными красно-белыми полосками жестяной флажок, который перегораживал проезд. Опустив флажок, он немедленно уронил голову на грудь и закрыл глаза.

Старков загнал машину на свою стоянку, заглушил мотор, вынул ключ зажигания из замка и выбрался на ровный шероховатый бетон. Слева от его машины стоял высокий, сплошь черный «гранд-чероки» известного тележурналиста, который жил на втором этаже, а справа поблескивал «мустанг» директора одного из московских рынков. «Ну и компания, — подумал Старков. Слева направо: профессиональный болтун, халтурщик от литературы и ворюга с рынка. И пожаловаться некому, сам выбирал, лез, стремился…»

Он захлопнул дверцу и нажатием кнопки запер центральный замок. Положив ключи в карман, Старков вынул сигареты и неторопливо закурил. Спешить было некуда — дома никто не ждал, кроме автоответчика. «Так как, литератор Старков, — мысленно спросил он себя, — напишем романчик-то? Полепим нетленку? Денег на первое время хватит, можно себе позволить… Жалко, конечно, связей, жалко наработанных приемов, знакомств… черт, да меня через полгода забудут. Вылезет откуда-нибудь бойкий сопляк, у которого в куриных мозгах одни баксы, будет гнать фуфло и радоваться, что старый дурак Старков свалил, наконец, в сторонку, дал дорогу молодежи… Ну и хрен с ним. На то он и сопляк, пусть радуется. А у меня уже есть не только деньги, но и имя. Не так-то просто это имя забыть. Тем более, что через полгода, максимум через год я им всем преподнесу сюрприз: вот он я! Решено: отдохну месячишко, к морю слетаю, а потом засяду. Буду работать, как проклятый, по двенадцать часов в день, пока не напишу что-нибудь настоящее, пока не задавлю в себе валютную проститутку…»

Он вздрогнул от неожиданности, когда из-за громоздкого «чероки» вдруг совершенно бесшумно вышел человек, одетый в камуфляжный комбинезон и светлые кроссовки. «Вот тебе и спецназ», — ни к селу ни к городу подумал Старков. Впрочем, даже он знал, что спецназовцы обычно не натягивают на голову женские капроновые чулки.

Человек в камуфляже вскинул перед собой руки, в которых был зажат какой-то бесформенный белый ком. Мозг Старкова сработал со сверхсветовой скоростью: он сразу понял, что в руках у незнакомца пистолет, завернутый в тряпку для того, чтобы приглушить выстрел. Так можно держать только пистолет, и ничего больше…

Старков отшатнулся, прикрываясь руками, но было поздно. Обтянутый желтой резиновой перчаткой палец плавно нажал на спуск. Выстрел получился приглушенным, как будто кто-то сильно хлопнул дверцей автомобиля.

То ли наверченная на ствол пистолета ткань помешала убийце как следует прицелиться, то ли отшатнувшийся Старков отчасти ушел с линии огня, но пуля, направленная ему в голову, ударила литератора в ключицу. Боль была адской, и, падая на ярко-красный капот «мустанга», Старков удивился: он-то всегда считал, что после пулевого ранения обычно наступает шок, когда человек не чувствует боли, а тут… Он вскрикнул, устыдившись того, как тонко, по-женски прозвучал этот крик, все еще на в силах поверить, что это происходит именно с ним. «Вот тебе и спецназ», — подумал он снова за секунду до того, как убийца прижал растерзанный, почерневший спереди, отвратительно воняющий жженым порохом и горелой тряпкой матерчатый ком к его голове и спустил курок.

Тело литератора мягко, как тряпичное, сползло со скользкого капота «мустанга» и, ударившись по дороге о бампер, упало на пол. Простреленная голова издала глухой стук, соприкоснувшись с бетоном. Убийца бесшумно нырнул в укрытие.

Вскоре послышались приближающиеся шаги.

Странные звуки, долетевшие из глубины гаража, встревожили охранника. Он решил, что писатель вернулся навеселе и прищемил дверцей палец или отколол что-нибудь не менее несуразное и болезненное — не зря же он так кричал! Нельзя было, конечно, исключить возможность того, что на Старкова напали — по совести говоря, охранник не мог поручиться, что, пока он дремал в своей будке, мимо него никто не проходил. Поэтому он ступал осторожно, вынув на всякий случай из кобуры свой газовый пистолет.

«Крайслер» писателя стоял на месте, но самого его нигде не было видно.

— Эй, — позвал охранник. — Э-эй! Что случилось?

Помощь нужна?

Ему никто не ответил.

— Шутки они шутят, — недовольно проворчал охранник, протискивая грузное тело в щель между «крайслером» и «мустангом». — Два часа ночи, а им все хиханьки…

Тут он увидел торчавшие из-под передка «мустанга» ноги в лаковых туфлях и понял, что шутками здесь и не пахнет. Бросившись вперед, он увидел распростертое на бетоне тело с развороченной выстрелом головой и присел над ним на корточки. Зачем-то пощупал пульс, потом спохватился, что валяет дурака. Какой там пульс, когда у человека такая дыра в голове…

Он с содроганием отвернулся, чтобы не смотреть на изуродованную голову Старкова, и взгляд его случайно упал на хромированный бампер. В бампере отражалось его гротескно растянутое в ширину лицо и что-то еще — зеленое, пятнистое, отдаленно напоминающее человеческую фигуру.

Только теперь до него дошло, что, если Старкова убили, то убийца должен быть где-то рядом. Забыв про свой пистолет, он испуганно обернулся и успел четко, как на фотографии, разглядеть камуфляжный комбинезон, черный чулок, скрывающий лицо, и стремительно опускающийся сверху толстый железный прут.

Он упал лицом вниз на труп Старкова и замер.

Убийца склонился над ним, пощупал пульс, прислушался к хриплому дыханию и, удовлетворенно кивнув, вышел из гаража.