Гидрокостюм был утепленный и плотно облегал тело от макушки до кончиков пальцев на ногах. Свободными оставались только кисти рук и лицо, резко выделявшиеся на фоне черной прорезиненной материи. Костюм негромко поскрипывал при каждом движении и слегка жал в плечах. Иларион расставил ноги, растопырил руки и, наклонив голову, с любопытством оглядел себя, как человек, без зеркала примеряющий только что купленную вещь. После этого он удовлетворенно похлопал себя ладонью по туго обтянутому резиной животу (звук получился звонкий и какой-то неуместно жизнерадостный) и сказал:

— Вылитый ниндзя, только маски не хватает. Капитан-лейтенант Кривоносов недовольно поморщился: ему было не до шуток, да и упоминание о ниндзя намекало на такое развитие событий, о котором он, кадровый офицер ВМС, предпочел бы ничего не знать. Он наконец-то в полной мере оценил деликатность Забродова, который отказался посвящать его в подробности предстоящей операции и отговорил совать нос в загадочный чемодан.

— Слушай, ты, ниндзя, — сказал Кривоносов, — прошу тебя: поаккуратнее с казенным имуществом. Задницей чую, что эта наша прогулка дорого мне обойдется.

Иларион озабоченно подвигал левой рукой. Плечо ныло, как больной зуб, но ключица, кажется, все-таки уцелела. Реакция есть, подумал Иларион, прислушиваясь к своим ощущениям. Реакция есть, но уже не та. Лет пять назад он бы меня вообще не достал Это ж надо было додуматься: ломом!.. Киллеры доморощенные… Двадцать первый век на дворе, а он — ломом — Не дрейфь, Леша, — сказал он Кривоносову. — Если дело выгорит, я тебя в обиду не дам. Орденов и благодарностей не жди, но я уж постараюсь сделать так, чтобы под трибунал ты точно не угодил.

— Вот спасибочки, — поблагодарил Кривоносов и отвесил иронический полупоклон. — Утешил, добрый человек. А если не выгорит?

Иларион перестал улыбаться и принялся деловито стаскивать с себя гидрокостюм, в котором ему было слишком жарко.

— Выгорит, — процедил он сквозь зубы, прыгая на одной ноге. — А если не выгорит… Ты, Леша, боевой офицер. Работа у тебя такая — жизни не жалеть. Не погон, Леша, а жизни.

— Это смотря за что, — буркнул Кривоносов.

— За Россию, Леша. В самом прямом смысле — за Россию. Не за какие-то там государственные интересы, не за интернациональный долг и не за чужие нефтепроводы, а за Россию. Даже не за народ, а за людей — живых, обыкновенных, которые ни хрена не знают и знать не должны.

— Я тоже ни хрена не знаю, — проворчал Кривоносов.

— А я тебе все объясню, — пообещал Иларион. — Потом, когда дело сделаю.

— На том свете ты мне все объяснишь, — пояснил Кривоносов. — Когда на одной сковородке жариться будем.

— Типун тебе на язык, — сказал Иларион и потрогал левую скулу, на которой багровела широкая ссадина самого предосудительного вида — Кстати, этот бланш тебе тоже за Россию навесили? — поинтересовался капитан-лейтенант, заметив его движение.

— Не сомневайся, — сказал Иларион, — именно за нее.

…На него напали в тот час, когда густые сумерки готовы были превратиться в ночь. Небо на западе еще сохраняло багровый отсвет утонувшего в море солнца, но очертания окружающих предметов уже растворились в полумраке. Иларион ожидал этого нападения, более того, он его сам спровоцировал, но ожидание оказалось таким долгим, что его бдительность несколько притупилась. Выпитый на протяжении дня алкоголь тоже сыграл свою роль: пьяным Забродов конечно же не был, но кое-что ему все же перепало, и реакция у него слегка замедлилась.

Слежки за собой он так и не заметил, но это вовсе не означало, что ее нет. За ним должны были следить; отсутствие слежки означало бы, что он совершил какую-то ошибку, и тогда его пребывание здесь не имело ни малейшего смысла. Поэтому Иларион вел себя так, как если бы точно знал, что за ним неотступно наблюдают. Первым делом он побывал в магазине и вышел оттуда на заплетающихся ногах, бережно прижимая к груди две бутылки водки. После этого он вернулся в закрепленный за ним номер гостиницы и целый час пьяным голосом пел революционные песни Водку он вылил в раковину умывальника, а бутылки одну за другой вышвырнул в открытое настежь окошко с интервалом в полчаса. Бутылки с глухим стуком приземлились в заросли бурьяна, который здесь, на Кунашире, с успехом играл роль главной сельскохозяйственной культуры. Выждав для верности еще немного, он последовал за бутылками и добрых десять минут ворочался в бурьяне, треща сухими ломкими стеблями и изрыгая пьяные проклятия Выбравшись наконец на дорогу, он побрел прочь из поселка — не к морю, где ждал его сторожевик Кривоносова, а в глубь острова, где гипотетическим убийцам было бы удобнее привести в исполнение свои черные замыслы.

Он ждал нападения сзади, но темная фигура человека внезапно вынырнула из кустов прямо перед ним, и Забродов увидел, как отсвет догорающего заката скользнул по длинным спаренным стволам охотничьего ружья. Двустволка смотрела ему прямо в лицо. Не тратя даром драгоценного времени, Иларион на полуслове оборвал бесконечный пьяный монолог, которым развлекал не столько себя, сколько участников слежки, быстро шагнул вперед и, схватившись за стволы рукой, резко задрал их кверху. Чисто теоретически он учитывал, что нападавший мог оказаться не наемным убийцей, а обыкновенным грабителем из местных, который решил срубить немного деньжат, обобрав пьяного в стельку москвича, и потому ограничился одним коротким ударом в солнечное сплетение Нападавший охнул и послушно сложился пополам, выпустив ружье Победа была полной.

В следующее мгновение что-то подсказало Илариону, что нужно отклониться вправо. Это можно было назвать как угодно: мистикой, предчувствием, инстинктом, но на самом деле Иларион точно знал, что никакой помощью свыше здесь и не пахнет. Просто его натренированный слух уловил какой-то едва различимый посторонний шорох, краешком глаза он заметил какой-то намек на движение за своим левым плечом. Возможно даже, что его разгоряченной кожи коснулся легкий ветерок от стремительно двигавшегося сверху вниз предмета; так или иначе, организм отреагировал на опасность раньше, чем сознание успело воспринять тревожный сигнал. Иларион рванулся в сторону, но недостаточно быстро тяжелый стальной лом, который должен был размозжить ему череп, скользнул по щеке, содрав с нее клочок кожи, и обрушился на левое плечо.

Боль была адская. Иларион присел, уверенный, что подкравшийся сзади подонок сломал ему ключицу своей десятикилограммовой железякой, торопливо обернулся и чуть успел вскинуть над головой ружье, отразив очередной сокрушительный удар. Левая рука слушалась неохотно, но все-таки слушалась, и это было хорошо.

Лом мелодично зазвенел, отскочив от вороненой оружейной стали. Иларион выпрямился и нанес жестокий удар ногой, целясь противнику в пах. Было темно, но, кажется, он попал. Тяжелый лом глухо звякнул о каменистую землю, убийца тихо заскулил, медленно опускаясь на землю с прижатыми к поврежденному месту руками. Забродов коротко ткнул прикладом ружья в смутно белевший овал лица. Что-то хрустнуло — не то переносица, не то зубы, — и противник Забродова молча опрокинулся в темноту. В то же мгновение Иларион обратным движением нанес колющий удар стволами ружья назад, снова угодив в солнечное сплетение первому из нападавших, который к этому времени уже ухитрился подняться на ноги и даже успел вынуть из кармана нож.

Коротко вскрикнув от боли, убийца схватился обеими руками за ствол и потянул ружье на себя. Учитывая то обстоятельство, что стволы ружья все еще упирались ему в живот, это был не самый разумный поступок. Видимо, парень просто растерялся от неожиданности.

В этот момент на его лицо упала полоса лунного света. Иларион не понял, откуда взялась луна: занятый своими делами, он пропустил ее восход, но свет оказался весьма кстати. Последние сомнения исчезли, когда Забродов узнал лицо приемщика из проявочной мастерской «Набуки фильм» — того самого, которому накануне сдал на проявку отщелканную на островах пленку. Видимо, это и был шурин сержанта Хрунова, распоряжавшийся единственным в поселке аппаратом факсимильной связи. Глаза у парня были полны испуга и какого-то, детского изумления.

«А то как же, — подумал Иларион без тени жалости. — Я бы на его месте тоже удивился. Так все было хорошо, так славно! Работа интеллигентная, непыльная, платят валютой — и немало, наверное, платят. Всего и делов-то печатай фотографии, а в свободное от основной работы время информируй хозяина обо всем, что происходит на острове. Не работа, а синекура. Что тут такого особенного может происходить? Разве что внеплановые рейды кривоносовского корыта да иногда появление какого-нибудь подозрительного типа из Москвы, вроде меня или Славы Горбанева. Стуканул вовремя — получил премию. Не жизнь, а санаторий. Шурин — мент, что создает массу дополнительных удобств. Благополучие и безнаказанность — опасное сочетание. Начинаешь чувствовать себя всесильным и неуязвимым. Закон тебе не писан, делай что хочешь… При случае можно и замочить кого-нибудь — родственник отмажет, господин Набуки заплатит, и все будет шито-крыто. Как тут не удивиться, получив в рыло от человека, которого ты уже считаешь трупом?»

Его палец скользнул под предохранительную скобу и коснулся гладкого металла спускового крючка.

— Вот незадача, правда? — сказал Иларион и спустил оба курка.

Выстрел был сделан в упор и прозвучал глухо, как в подушку. Шурин Хрунова выпустил ружье и упал на дорогу, пачкая серебристую от лунного света пыль черной, как деготь, кровью Иларион бросил ружье и услышал позади себя удаляющийся треск бурьяна — второй «киллер» улепетывал со всех ног Забродов подумал, не догнать ли его, и махнул рукой: да пусть себе живет, недотыкомка.

* * *

…Они стояли на мостике. Свежий ветер, пахнущий солью, высекал из сигареты Кривоносова длинные красные искры, которые стремительно уносились назад и гасли, падая в воду. Свесившись через леера и вывернув голову назад, можно было увидеть линялое полотнище флага, перечеркнутое голубым андреевским крестом, полоскавшееся на корме. Зачехленное брезентом дуло скорострельной пушки было задрано кверху и напоминало собаку, собирающуюся завыть на луну. Море таинственно поблескивало в лунном свете, размеренно стучал двигатель, и журчала вдоль бортов черная вода с кружевной каемкой белой пены. Плыть — вернее, идти — было совсем недалеко. Цель их ночной прогулки уже показалась впереди, вырисовываясь на фоне лунных бликов неясной громоздкой кучей черноты. Сторожевик шел малым ходом: воды здесь были довольно коварные, а прожекторы Кривоносов велел погасить ввиду неофициального характера мероприятия.

Конопатый Краюхин принес и поставил у ног Илариона чемодан. Вид у него при этом был торжественный и одновременно какой-то взъерошенный, так что Иларион даже заподозрил, что экипаж сторожевика ознакомился-таки с содержимым чемодана. Впрочем, в таком случае Кривоносов вряд ли удержался бы от некоторых вопросов. «Южно-Курильская лирика, — подумал Иларион Кривоносый Кривоносов удержался от расспросов… Да какие там расспросы! Он же все-таки кадровый офицер, а не хулиган на пенсии, как некоторые. Да если бы он заглянул в чемодан, я бы уже давно сидел в ближайшем отделении ФСБ, а вокруг чемодана ходила бы целая толпа экспертов, и каждый косился бы на других, не рискуя первым поднять крышку, потому как мало ли что. А пацан этот конопатый потому так светится, что чувствует командир его любимый затеял какую-то партизанщину.»

— Ты все-таки скажи мне, — нарушил молчание Кривоносов, — чем ты там намерен заниматься? Хотя бы в общих чертах.

— В общих чертах — пожалуйста, — ответил Иларион. — В самых общих чертах дело обстоит так: либо они меня, либо я их.

— Это я к тому, что у тебя же нет ничего, кроме этого сундука. Он, конечно, тяжелый, как черт знает что, но драться им как-то… Неудобно им драться. Может, тебе ножик дать?

— Ножик? Что ж, ножик — вещь хорошая. Дай мне ножик, Леша. Если получится, верну непременно.

Кривоносое крякнул, залез пятерней под пилотку и с шумом почесал затылок. Его явно одолевали какие-то сомнения. «Что это с ним? — подумал Забродов. — Ножик, что ли, пожалел? Так ведь сам как будто предложил… Или думал, что я откажусь?»

— Самый малый вперед, — буркнул Кривоносов в переговорную трубу и повернулся к рулевому:

— Так держать. Я сейчас вернусь.

Капитан-лейтенант вышел из рубки, и стало слышно, как он торопливо сбегает вниз по железному трапу. Где-то внизу лязгнула стальная дверь. Иларион распустил «молнию» гидрокостюма, который снова натянул на себя перед тем, как подняться сюда, выудил из кармана сигареты и закурил. Он едва успел выкурить сигарету до половины, как Кривоносов снова появился на мостике.

В руках у капитан-лейтенанта был поясной ремень, с которого свисали ножны, а под мышкой он держал какой-то сверток.

— Держи, — сказал он, протягивая пояс Илариону. — Пригодится.

Забродов вынул из ножен нож и благодарно похлопал Кривоносова по плечу. Это была классическая финка, отлично сбалансированная и острая как бритва.

Оказалось, впрочем, что это еще не все. Капитан-лейтенант, подозрительно покосившись на рулевого, повернулся к нему спиной и развернул свой сверток. В свертке оказалась непривычного вида кобура, из которой Кривоносов осторожно извлек странный пистолет с длинным тонким стволом, массивным спусковым крючком и непривычно большой предохранительной скобой, рассчитанной, судя по всему, на то, чтобы под нее легко пролез палец в перчатке.

— Ба! — сказал Иларион. — Что я вижу! Да это ж СПП!

— Да тише ты, — прошипел Кривоносов, снова покосившись на рулевого. Чего ты орешь? СПП, да. Сконструирован для стрельбы под водой, но и на берегу слона завалит в лучшем виде. Бьет стрелами, стрел в магазине четыре штуки…

— Да знаю я, знаю, — перебил его Забродов. — В свое время все разведки мира за этой штукой кипятком писали. Умеем, когда хотим. Скажи лучше, где ты его спер Выражение легкого разочарования, которое появилось было на лице Кривоносова, когда он понял, что удивить Забродова лекцией о возможностях чудо-оружия ему не удастся, сменилось хитрой ухмылкой.

— Почему же сразу — спер? — сказал, он. — Купил. Канистру спирта отдал, между прочим. У нас на Итурупе одно время стоял отряд боевых пловцов. Ну знаешь, эти… подводный спецназ, в общем. Вот я там с одним мичманом и снюхался… на основе взаимовыгодного сотрудничества, как теперь говорят. Три года его с собой таскаю, и ни разу он мне не пригодился. Может, хоть ты попользуешься.

— Даже не сомневайся, — сказал Иларион. — Если попользуюсь, то непременно с толком. Не жалко? Могу ведь и не вернуть.

— Для дела — нет, не жалко.

Кривоносов застопорил ход, и сторожевик плавно развернулся боком к каменистому островку, до которого оставалось каких-нибудь полторы сотни метров.

— Ну все, — сказал он, — приехали Отсюда до Хоккайдо при попутном ветре доплюнуть можно. Обогнешь этот остров и, если повезет, увидишь огни на мысу. Там у нашего приятеля Набуки вилла. Хорошо устроился гад — с видом на свои любимые Северные территории. Говорят, у него там настоящий рай — в представлении японца, естественно. Ну а если огней не будет, пойдешь по азимуту. Компасом пользоваться умеешь? Хотя о чем это я…

Он произносил слово «компас», на морской манер, с ударением на последнем слоге, и Забродову это почему-то показалось забавным.

— Посмотрим, — невпопад сказал Иларион, застегнул гидрокостюм и опоясался ремнем, на котором болтались ножны с финкой и кобура с СПП. Рулевой косил на него любопытным глазом, и вид у него был в точности такой же, как давеча у конопатого Краюхина, — торжественный и взъерошенный.

Забродов подхватил чемодан и покинул капитанский мостик. Через минуту он уже сидел в надувной шлюпке. Чемодан лежал перед ним, заметно прогибая своей тяжестью резиновое дно. Отсюда, из лодки, все выглядело совсем не так, как с мостика. Поле зрения сузилось, перспектива изменилась, и каменистый островок прямо по курсу заслонял весь горизонт, представляясь стеной абсолютного мрака, разделившей мир надвое. Тихий океан опасно шевелился под тонким слоем резины, как огромное живое существо.

Кривоносов сверху осветил лодку фонариком. Воспользовавшись этим, Иларион развязал узел на веревке, которой его «плавсредство» было пришвартовано к корме сторожевика. Теперь ему достаточно было разжать пальцы, чтобы обрести полную свободу передвижений.

— Семь футов под килем! — послышался сверху, из-за слепящего светового круга, голос капитан-лейтенанта. — С курса не сбейся, ниндзя. Возьмешь чуть левее — пиши пропало. Это тебе не Клязьма, это океан.

— Фонарь убери, — проворчал в ответ Забродов, — глаза слепит.

Свет погас. Иларион поморгал глазами, заново привыкая к темноте, отпустил веревку и рванул стартер. Лодочный мотор ожил, вспенив за кормой воду, и Забродов едва успел вовремя повернуть руль, чтобы не протаранить сторожевик. Он уже очень давно не управлял моторкой и, оказывается, успел основательно подзабыть, как это делается.

— Тушканчик сухопутный! — перекрикивая шум мотора, прокомментировал это событие Кривоносов.

Иларион не ответил. «Тоже мне, морской волк, — подумал он, ведя моторку на безопасном расстоянии от ощетинившейся острыми обломками скал береговой линии. — Знал бы ты, что у меня в чемодане, так небось поседел бы за три секунды, когда я на таран пошел. А так, конечно, можно и повеселиться…»

Островок наконец остался за кормой. Серебряная монетка луны, больше не заслоненная черными скалами, засияла у Илариона над головой, бросая блики на поверхность моря, а впереди, над самой водой замигали острые белые огоньки. Они напоминали крупные звезды, но Иларион знал, что огни горят в усадьбе господина Набуки. Это было очень кстати, потому что только теперь, оказавшись посреди океана на утлой надувной лодчонке, Забродов до конца осознал, что такое океан. Стоило ему чуть-чуть отклониться в сторону, и он в лучшем случае пристал бы к берегу Хоккайдо за много километров от цели, где был бы, вне всякого сомнения, арестован японской береговой охраной. В худшем же случае неверный курс мог увести его в открытый океан — без пресной воды, без пищи и почти без надежды на спасение. Любая, даже самая непредвиденная и сложная ситуация, которая могла приключиться с ним на суше, была Илариону Забродову нипочем, но вот морским волком он себя никогда не считал и, выступая в этом новом для себя амплуа, испытывал довольно неприятное чувство, похожее на обыкновенный испуг.

Впрочем, по мере того как огни на далеком берегу росли и становились ярче, он приходил в себя. Вскоре при свете луны Иларион мог различить крутые береговые утесы, почти отвесно вздымавшиеся из моря, и едва заметную полоску белой пены у их подножия. Спустя еще пару минут электрические звезды, по которым он сверял курс, исчезли, скрытые краем обрыва, и Забродов понял, что близок к цели Он проверил пояс с оружием, закрепил руль, без нужды подтянул повыше застежку гидрокостюма и, крепко ухватившись за веревочный леер, пропущенный сквозь расположенные вдоль бортов лодки кольца, перевалился через борт. Если берег охранялся — а Иларион готов был биться об заклад, что так оно и есть, — то шум лодочного мотора не мог не привлечь внимание охраны.

Это было сделано очень вовремя. В следующее мгновение на берегу беззвучно вспыхнула ослепительная бело-голубая звезда, и ее луч, расширяясь конусом, косо упал на слегка волнующуюся поверхность пролива. Круг яркого света запрыгал по волнам и вскоре нащупал пустую резиновую лодку, которая продолжала идти прежним курсом. Этот курс должен был привести ее прямиком на узкий каменистый пляж, жавшийся к подножию берегового утеса. Едва луч прожектора коснулся мокрой резины, Иларион выпустил веревочный леер и погрузился в холодную горько-соленую воду.

Подсвеченная прожектором вода была совершенно Прозрачной. Иларион отлично видел поднимавшиеся кверху пузырьки воздуха, черное днище моторки и ее бешено вращающийся винт. Потом моторка ушла вперед, вместе с ней ушел луч, и стало темно Забродов осторожно вынырнул и, стараясь не шуметь, поплыл к берегу. Два прожекторных луча скрестились на лодке и вели ее к берегу. Иларион испугался, как бы какой-нибудь нервный охранник не полоснул по лодке из автомата, раньше времени утопив чемодан, но охрана не торопилась стрелять: по всей видимости, они чувствовали себя в полной безопасности.

Правая нога Илариона коснулась каменистого дна, а в следующее мгновение на берегу вспыхнул третий прожектор Его луч задержался на пустой моторке всего лишь на секунду, после чего принялся осторожно ощупывать воду в поисках пловца.

«Сообразительные ребята», — подумал Иларион, набирая в грудь побольше воздуха и погружаясь с головой. Соленая океанская вода немедленно принялась выталкивать его наверх, прямо под лучи прожекторов и пули охранников. Он присел, дотянулся руками до дна, вцепился пальцами в скользкую поверхность какого-то камня и, вытянувшись параллельно поверхности, двинулся вперед, перебирая руками по дну.

Он двигался так в течение нескольких мучительных минут, время от времени выныривая, чтобы глотнуть воздуха, — разумеется, только в те моменты, когда луч прожектора уходил далеко в сторону. Это был не самый удобный способ передвижения, но и он в конце концов привел Илариона на сушу.

Притаившись за выступавшим из воды обломком скалы в паре метров от берега, Иларион осторожно осмотрелся Лодка уже была на берегу. Ее двигатель заглох сам собой, когда винт уперся в каменистое дно и остановился. Возле лодки стояли трое японцев в темной униформе и с опаской разглядывали чемодан, светя на него карманными фонарями. Ход их мыслей был Илариону ясен моторка не могла прибыть сама по себе, и, если она пришла к берегу пустой, пассажир либо вывалился из нее случайно, либо намеренно покинул суденышко, чтобы не встречаться с охраной. Во втором случае охранникам ничего не оставалось как заподозрить в лодке некое подобие брандера — парусного судна, начиненного горючими материалами и предназначенного для тарана и поджога вражеских кораблей. Лежащий на дне пустой лодки чемодан мог оказаться бомбой неизвестной мощности и с неизвестным принципом действия, поэтому осторожность охранников была вполне оправданной. На их месте Иларион постарался бы развернуть лодку носом в море, запустить мотор и отправить подозрительную посылку туда, откуда она пришла. Это был бы самый простой и логичный выход из затруднительного положения, и Забродов срочно внес в обстановку свои коррективы, выстрелом из подводного пистолета свалив одного из охранников Ему никогда не доводилось стрелять из СПП, и он был поражен произведенным эффектом. Звук выстрела получился глухой, «кашляющий, совсем негромкий, зато отдача чуть не вывернула пистолет из руки. Главная особенность пистолета заключалась в хитроумной системе отвода пороховых газов, которая не давала им разорвать ствол при стрельбе под водой. Насколько было известно Илариону, систему эту до сих пор не смог превзойти никто во всем мире. Правда, в последние годы СПП и даже подводными автоматами АПС вовсю торговали на мировом рынке, так что гордиться тут было уже нечем. Зато бил СПП, как и обещал Кривоносов, действительно наповал. Двенадцатисантиметровая стальная стрела прошила охранника насквозь, и Забродов готов был поклясться, что слышал, как она лязгнула о камни, выйдя с другой стороны.

Он встал во весь рост и, держа пистолет обеими руками, еще дважды выстрелил по берегу, полностью очистив себе плацдарм для высадки. В следующее мгновение прямо в глаза ему ударил прожекторный луч. Забродов временно ослеп, но ему и не нужно было видеть, чтобы понять: он не один на берегу. Вокруг него щелкали затворы и раздавались возбужденные голоса. Иларион изо всех сил прищурился и выпустил последний заряд прямо в середину ослепительного светового диска. Стрела не долетела, прожектор продолжал светить, и прямо из этого слепящего сияния на Забродова набросились какие-то люди. Одного он свалил ударом пистолетной рукоятки, другого успел ткнуть финкой, а когда противников стало слишком много, Иларион перестал сопротивляться и безропотно дал себя скрутить. Некоторое время его с удовольствием избивали ногами, а потом рывком поставили на ноги и тычками погнали вверх по крутой деревянной лестнице, извивавшейся по краю берегового утеса.

* * *

Господин Набуки выключил телевизор и уставился на охранника, не скрывая удивления.

— Как ты сказал?

Охранник, одетый так же, как одевались все его коллеги, несшие службу в доме и вокруг него, то есть в короткий суйкан и широченные самурайские штаны — хакама, растерянно улыбнулся: раньше у хозяина не водилось проблем со слухом.

— Госпожа Окими, — повторил он, — ваша секретарша. Она ждет в машине у ворот. С ней молодой человек по имени Арихито Таяма, ее жених. Госпожа Окими утверждает, что вы пригласили их на ужин еще полторы недели назад.

Господин Набуки закрыл глаза и мысленно сосчитал до десяти, пытаясь успокоиться. Когда это не помогло, он сосчитал до десяти еще раз и только после этого открыл глаза. Никакого спокойствия не было и в помине господин Набуки был вне себя. Как можно было допустить такую оплошность?! Пригласить девчонку на ужин, да не куда-нибудь, а именно сюда, и не когда-нибудь, а как раз сегодня! Пригласить вместе с женихом, этим студентом Арихито, будущим юристом, а потом начисто позабыть об этом!

Полторы недели назад, когда служба безопасности „Набуки корпорейшн“ предоставила господину Набуки отчет, из которого следовало, что Арихито Таяма чист и не представляет для компании никакой угрозы, точный срок проведения московской акции еще не был известен. Господин Набуки пригласил секретаршу и ее жениха на ужин без всякой задней мысли: ему хотелось, во-первых, сделать девчонке приятное, а во-вторых, присмотреться к ее жениху, коль скоро он обещал ему место в юридическом отделе корпорации. Госпожа Окими была прекрасной сотрудницей, а после того, как она пыталась через адвоката Сигэцу помочь осужденному Рю Тахиро, господин Набуки заинтересовался ею всерьез. Похоже, Окими-сан была не только красивой женщиной, но и вышколенной секретаршей, и господин Набуки начал всерьез подумывать о том, чтобы заменить ею этого набитого дурака Томосава, который раздражал его с каждым днем все больше.

Посему не было ничего удивительного в том, что он пригласил секретаршу в гости вместе с ее женихом. Но до чего же неудачно все сложилось! Акция в Москве, которая по какой-то неизвестной причине дала сбой, этот убийца из русской контрразведки, а теперь еще и гости — и все в один день, даже в один вечер! Смутное ощущение, преследовавшее господина Набуки в последнее время, — ощущение, что на склоне лет судьба наконец от него отвернулась, навалилось на него с новой силой. Подобную забывчивость трудно было списать на возраст и загруженность срочными делами: это был знак свыше, и знак этот не сулил ничего хорошего.

„Девчонка тоже хороша, — подумал господин Набуки. — Могла бы, кажется, позвонить, прежде чем являться сюда вместе со своим дружком!“ Впрочем, он тут же постарался унять свое раздражение. Госпожа Окими была ни при чем: он сам пригласил ее, назначив точное время, а значит, в телефонном звонке не было никакой нужды.

Первым его побуждением было отменить приглашение и отправить секретаршу восвояси, но он тут же спохватился, вспомнив, что они находятся на самой северной оконечности Хоккайдо, а на дворе ведь не утро. Молодые люди проделали неблизкий путь, чтобы добраться сюда из Токио, и, несомненно, понесли определенные расходы, которые при их финансовом положении могли оказаться весьма значительными. К тому же отправить их сейчас обратно, даже не поговорив с ними, было бы с его стороны вопиющей невежливостью, которой они — во всяком случае, Окими-сан — ничем не заслужили.

Охранник все еще стоял у дверей, ожидая приказаний. Господин Набуки велел ему проводить гостей в дом и расплатиться с таксистом. Когда охранник ушел, шелестя широкими штанинами, господин Набуки встал и направился следом за ним, чтобы встретить гостей у дверей и принести подобающие извинения за задержку. По дороге он спохватился, кликнул прислугу и велел срочно накрывать ужин на три персоны, подумав при этом, что богатство все-таки имеет некоторые преимущества: по крайней мере, в доме всегда найдется чем попотчевать гостей.

Арихито Таяма оказался застенчивым юношей с приятными чертами лица и манерами, которые после надлежащей шлифовки обещали стать вполне приемлемыми в приличном обществе. Одет он был аккуратно, и неброско, говорил мало и очень старался ничем не выдать своего смущения. Как это часто бывает с молодыми людьми, еще не успевшими как следует встать на ноги, Арихито Таяма казался намного моложе и неопытнее своей прекрасной избранницы. Господин Набуки подумал, что это обязательно пройдет, как только парень обзаведется собственным банковским счетом. Пока же он был просто заготовкой, из которой можно было выточить что угодно, от детали сложнейшего прибора до гвоздя, — правда, заготовкой весьма высокого качества.

Госпожа Окими была ослепительна. Она казалась даже более красивой, чем обычно, хотя платье на ней было очень простенькое, а косметика и украшения отсутствовали вовсе, если не считать двух маленьких сережек с бриллиантами — скорее всего поддельными, которые сверкали в мочках ее аккуратных розовых ушек. Волосы госпожи Окими сегодня были гладко зачесаны назад и собраны в тугой узел на затылке, что придавало ее овальному личику какую-то особую прелесть. Но дело было не в этом, а в чем-то другом, гораздо более существенном. Господин Набуки не сразу понял, что это было, а когда понял, даже слегка загрустил: знакомые черты лица секретарши светились любовью чувством, которого господин Набуки не испытывал очень давно. После этого он начал смотреть на Арихито Таяма по-новому: с любопытством и не без легкой ревности, как будто госпожа Окими была его дочерью, которая собралась замуж.

После второй чашечки сакэ обстановка несколько разрядилась. Извинения господина Набуки, объяснившего возникшую у ворот задержку нерасторопностью и забывчивостью начальника охраны, были приняты, и даже Арихито Таяма, казалось, перестал стесняться своего европейского костюма, выглядевшего довольно нелепо на фоне отделанного в традиционном японском стиле интерьера и столь же традиционной одежды господина Набуки. Когда же речь зашла о том, что было ему действительно близко и интересно, то есть о тонкостях юридической науки, парень окончательно расслабился и даже начал слегка горячиться.

Господин Набуки и сам не заметил, как увлекся спором. Такого с ним не случалось давно, и, поймав себя на необычной, почти юношеской горячности, с которой вел беседу, он снова загрустил. На минуту ему представилось, что госпожа Окими — действительно его родная дочь, которая впервые привела в дом молодого человека. „Наверное, это чудесно — иметь дочь, — подумал господин Набуки. — Растить ее, воспитывать, чтобы потом вместе с нею радоваться первым шагам внуков. Но в жизни, увы, всегда приходится выбирать что-то одно. Какова бы ни была твоя цель — взорвать Нью-Йорк или дать достойное воспитание детям и внукам, — ты должен целиком посвятить себя ей. Только тогда то, что у тебя получится, будет стоить затраченных усилий В противном случае ты рискуешь жить и умереть посредственностью — такой же серой, как миллиарды тех, что были до тебя и будут после.

Нет, — мысленно сказал он себе, — все правильно. Неужели ты думаешь, что только ты один стоял перед проблемой выбора? Миллионы людей думали о том же, о чем и ты в тот проклятый день сорок шестого года — о мести. Но они взвесили последствия и решили, что безопаснее будет жить так, словно ничего не произошло, предоставив событиям идти своим чередом. И они по-своему счастливы в своем созданном на кровавые американские деньги раю Они сытно едят, хорошо одеваются, ездят на лучших в мире автомобилях, рожают детей и балуют внуков Ты не можешь презирать их за это, Набуки-сан, Минамото-но Хорикава Твой выбор касается только тебя. Твоя одинокая старость, горечь и страх перед завтрашним днем — единственная награда, на которую ты мог рассчитывать, сделав этот выбор. Это очень щедрая награда, учитывая то обстоятельство, что ты мог попросту не дожить до сегодняшнего дня Человеку, который в течение пятидесяти с лишним лет бился один против целого мира, есть чем гордиться“

— Давайте прекратим ненужный спор, Арихито-сан, — сказал он с улыбкой. — По-своему вы правы, но поверьте моему опыту: в вашей юридической практике встретится множество вещей, о которых ничего не написано в университетских учебниках. Я предлагаю вернуться к нашему разговору несколько позже, когда у вас появится опыт практической работы. Кстати, о практической работе. Вы уже решили, где станете работать, когда получите диплом? Мы с Окими-сан как-то обсуждали этот вопрос, и мое тогдашнее предложение все еще остается в силе. Вы думали над этим, Арихито-сан?

Госпожа Окими вспыхнула от радости — в точности так же, как в тот день, когда господин Набуки пообещал предоставить работу ее жениху. Да, она, несомненно, любила этого нескладного парня. Что-то сделает с этой любовью беспощадное время?..

— Я с радостью приму ваше предложение, Набуки-сан, — ответил Арихито Таяма, неловко приподнимаясь со своего места и отвешивая хозяину что-то вроде поклона. — Я очень вам благодарен, хотя должен честно признаться, что был несколько озадачен подобным вниманием с вашей стороны Не думаю, чтобы ваша компания испытывала нужду в юристах, да еще, как вы совершенно справедливо заметили, не имеющих опыта практической работы. Ведь вы можете выбрать лучших из лучших, господин Набуки!

Госпожа Окими сделала ему какой-то знак глазами, по всей видимости призывая не зарываться и помнить свое место.

„А парень неглуп, — подумал господин Набуки. — Со временем из него выйдет толк, особенно если Окими-сан поработает над его манерами.“

— Лучших из лучших, — повторил он задумчиво. — Скромность украшает, Арихито-сан, но не следует недооценивать себя. Я уже говорил вашей невесте, что не занимаюсь благотворительностью Я высоко ценю Окими-сан и уверен, что она выбрала лучшего из лучших. По-настоящему хорошая, крепкая компания должна представлять собой одну большую семью, и родственные узы, связывающие сотрудников, играют в этом деле немаловажную роль. Как видите, я придерживаюсь несколько устаревших взглядов на жизнь, но мне они кажутся верными. Признаюсь, госпожа Окими для меня как дочь. Во всяком случае, я хотел бы иметь такую дочь, как она. Поэтому вы, Арихито-сан, заранее представляетесь мне… ну едва ли не членом моей семьи.

Парень слегка набычился: возможно, откровенность господина Набуки казалась ему преждевременной, а может быть, он усмотрел в ней намек на некие чувства, весьма далекие от отцовских. Зато госпожа Окими снова вспыхнула от радости и смущенно потупила глаза.

— Я думаю, — продолжал господин Набуки, — что когда-нибудь — и, надеюсь, очень скоро — из вас выйдет отличный начальник юридического отдела. Вас же, Окими-сан, я хотел бы в ближайшее время назначить на должность старшего секретаря-референта.

Госпожа Окими с благодарностью поклонилась, но в то же время бросила на своего жениха какой-то непонятный взгляд. Что-то тут было не так, и щедрое предложение господина Набуки обрадовало ее гораздо меньше, чем можно было ожидать. Господин Набуки взял со стола чашечку с сакэ и неторопливо пригубил, давая ей время собраться с мыслями и самой высказать то, что ее смущало.

— Прошу простить меня, Набуки-сан, — старательно глядя в пол, тихо произнесла госпожа Окими. — Поверьте, я ценю вашу доброту, но мне придется отказаться от вашего предложения. Боюсь, что вскоре мне вообще придется уйти с работы, потому что… Словом, по состоянию здоровья.

— Вы больны? — встревожился господин Набуки. — Почему же вы молчали до сих пор? Я с удовольствием оплачу любое лечение, любую операцию… Скажите мне, насколько это серьезно?

„Возможно, это знак свыше, — подумалось ему. — Я погубил много жизней во имя своей великой цели; так, может быть, настало время спасти хотя бы одну?“

Госпожа Окими смущенно улыбнулась.

— Вы не правильно меня поняли, Набуки-сан, — сказала она. — Я совершенно здорова. Просто я… то есть мы с Таяма… ждем ребенка. Теперь вы можете меня уволить, но я не стану от него избавляться. Я хочу, чтобы он родился. Мы с Таяма этого хотим.

Господин Набуки провел согнутым указательным пальцем по усам, пряча улыбку. Мальчишка Арихито смотрел на него с вызовом: он, несомненно, готов был пожертвовать карьерой и пойти укладывать асфальт, чтобы обеспечить свою семью, которой у него даже еще не было.

— Окими-сан, — мягко сказал господин Набуки, — мне непонятно ваше смущение. Более того, я задет. Почему вы решили, что беременность может послужить причиной вашего увольнения? Неужели вы думаете, что эта одежда он взмахнул просторным рукавом своего хаори — определяет образ моего мышления? Она мне просто нравится, как некоторым нравятся джинсы. Что же до вашего будущего ребенка, то это величайшее счастье. Вы готовитесь выполнить свое основное предназначение, так что же в этом постыдного? Разумеется, на какое-то время вам придется оставить работу, а мне — взять другого секретаря или взвалить ваши обязанности на бедного господина Томосава. Но я очень надеюсь, что это произойдет как можно позднее и что наша разлука не будет долгой. Место старшего референта будет ждать вас, Окими-сан. Только не задерживайтесь надолго: мне становится все труднее лицезреть голливудскую улыбку господина Томосава. Возможно, это просто старческий каприз, но пусть мой возраст послужит мне оправданием.

— Благодарю вас, Набуки-сан, — прошептала госпожа Окими. — Вы очень добры.

— Благодарю вас, Набуки-сан, — эхом повторил Арихито Таяма. — Отныне вы во всем можете рассчитывать на меня.

„Ну вот, — подумал господин Набуки. — Делать добро легко и приятно. А главное, выгодно. Теперь они мои — во всяком случае, готовы стать моими душой и телом. Теперь, даже если кому-то из них захочется меня предать, им придется сначала преодолеть некоторое внутреннее сопротивление. Преодоление внутреннего сопротивления — это такой процесс, который не проходит бесследно. При наличии опыта его легко заметить, а это обеспечивает контроль Верность и преданность сейчас не в моде, потому что полный контроль гораздо надежнее такой неосязаемой вещи, как доверие…“

Еще около часа они болтали о пустяках. Затем господин Набуки заметил, что его секретарша с трудом подавляет зевоту, и спохватился: время действительно было позднее. Он позвал прислугу и велел приготовить для гостей одну из пустующих спален. Поначалу господин Набуки хотел распорядиться насчет отдельных комнат, но потом решил, что на заре третьего тысячелетия ханжество вряд ли может служить украшением даже для такого пожилого человека, как он.

Госпожа Окими с благодарностью приняла предложение отправиться в постель; Арихито Таяма согласился еще немного посидеть с радушным хозяином. Парень был слишком возбужден, чтобы ложиться спать, в голове у него наверняка роились грандиозные планы и честолюбивые мечты, вызванные к жизни очевидным расположением господина Набуки. Его будущее отныне было предопределено; о лучшем ему не приходилось даже мечтать. Отныне он мог не беспокоиться о своей карьере. „Набуки корпорейшн“ достаточно крепко стояла на ногах, чтобы обеспечить ему безбедное существование, и в то же время компания не являлась одним из гигантских финансово-промышленных монстров наподобие „Мицубиси“, где начинающего юриста поджидала бы незавидная должность мелкого клерка — фактически мальчика на побегушках у более опытных сотрудников. В „Набуки корпорейшн“ Арихито Таяма ждала живая, интересная работа. („Пожалуй, даже чересчур живая и интересная“, — подумал господин Набуки.) Прежде чем сделаться главой юридического отдела (а именно эта должность наверняка уже виделась Арихито в перспективе), парню придется еще очень многое узнать, и кое-что, возможно, придется ему не по вкусу. Но к тому времени он уже будет смотреть на мир совсем другими глазами — об этом господин Набуки позаботится лично.

Они попивали сакэ и вели неспешный, истинно мужской разговор. Господин Набуки от души веселился, наблюдая за тем, как мальчишка изо всех сил пытается соответствовать требованиям окружавшей его обстановки. Господин Набуки с удивлением понял, что гости действительно развлекли его настолько, что он почти позабыл о своих многочисленных проблемах. Почти, да… Вот именно, почти. Но, в конце концов, даже это превзошло самые смелые его ожидания.

Потом Арихито Таяма попросил разрешения выйти на террасу, чтобы подышать свежим воздухом. Господин Набуки ни на мгновение не сомневался в том, что парню, попросту требуется отравить организм очередной порцией никотина: он все время безотчетно теребил карман, где у него наверняка лежали сигареты. Это была весьма прискорбная привычка, но господин Набуки не спешил: впереди у него сколько угодно времени на то, чтобы заставить мальчишку отказаться от пагубного пристрастия.

Вернувшись с террасы, Арихито сказал, что слышал доносившиеся со стороны моря выстрелы. Впрочем, добавил он, расстояние было слишком велико, чтобы можно было с уверенностью утверждать, что это были именно выстрелы.

Господин Набуки выключил телевизор (в отсутствие Арихито он снова смотрел новости по Си-эн-эн, и снова с тем же результатом), снял очки и подумал, что из парня получится весьма недурной юрист. Он, видите ли, слышал выстрелы, но не может ничего утверждать, поскольку человеку свойственно ошибаться, а других свидетелей поблизости не было! Мальчишка был не из тех, кого легко поймать за язык, и господину Набуки это понравилось.

— Возможно, это волны, — предположил хозяин. — Знаете, они иногда издают очень странные звуки, особенно когда попадают в пустоты берега… А может быть, это пьяные русские пограничники развлекаются. Отсюда до Кунашира рукой подать. Вы никогда не бывали на Кунашире? Право же, я просто обязан устроить вам экскурсию. Это очень поучительное зрелище, поверьте. Вы, несомненно, видели телевизионные репортажи и снимки в газетах, но это не то.

Арихито Таяма не успел ответить. Седзи вдруг раздвинулась, и в комнату вбежал взволнованный Сабуро. Увидев постороннего, он взял себя в руки и придал лицу обычное бесстрастное выражение. Господин Набуки встал и, извинившись перед гостем, увлек Сабуро в соседнюю комнату.

Через минуту он вернулся один. Лицо у него было озабоченное и хмурое. Увидев по-прежнему сидевшего за столом Арихито, господин Набуки слегка вздрогнул, словно от испуга: он успел забыть о госте и очень удивился, наткнувшись на него в своей гостиной.

— Прошу меня простить, — сказал он с легким поклоном. — Вам лучше отправиться в свою комнату, Арихито-сан. Время уже позднее, и Окими-сан, наверное, волнуется. У меня же возникло неотложное дело. Еще раз прошу меня извинить.

— Может быть, я могу вам как-то помочь? — с Искренней озабоченностью спросил Арихито.

— Не думаю, — возразил господин Набуки. — Дело совершенно пустяковое. Ко мне забрался вор.

Господин Набуки и сам не знал, зачем сказал это. Едва закончив говорить, он спохватился, но было поздно.

— Вор? — оживился Арихито. — Но в таком случае я, как будущий юрист, мог бы квалифицированно свидетельствовать в суде…

— Арихито-сан, — неучтиво перебил его господин Набуки, — простите меня, но, если вы намерены работать под моим руководством, вам придется смириться с тем, что мои приказы, распоряжения, просьбы… мои пожелания, наконец, не обсуждаются. Прошу вас удалиться в вашу спальню, Арихито-сан. Поверьте, в данный момент я не нуждаюсь в вашей помощи. Надеюсь, что вы не сочтете мою настойчивость оскорбительной для себя.

— Ни в коем случае, — ответил Арихито. Голос его дрожал, но мальчишка быстро справился с собой.

„Пусть привыкает, — подумал господин Набуки. — Плохо, конечно, что это случилось при первой же нашей встрече, но на дипломатию сейчас просто нет времени.“

— Прошу извинить меня за неприличную настойчивость, — продолжал Арихито. — Я действительно хотел помочь. Позвольте пожелать вам спокойной ночи.

Господин Набуки распрощался с ним в самых изысканных выражениях, а когда гость наконец удалился в отведенную для него спальню, торопливо направился в подвал, куда должны были доставить схваченного на берегу человека.

Выходя из комнаты, господин Набуки зачем-то прихватил с собой привезенный из Токио меч.