После обеда немец собрался на прогулку. От внимания княжны не ускользнул тот факт, что, несмотря на послеполуденную жару, герр Хесс снова надел свои тяжелые сапоги с квадратными поцарапанными носами, как будто отправлялся не гулять по городу, а странствовать по горам и долам.

Проводив его, Мария Андреевна прошла в оружейную, где ей обыкновенно лучше всего думалось, и попыталась еще раз сопоставить факты. Из этого, однако, ничего не вышло: мысли разбегались, как испуганные тараканы, и детали головоломки не желали складываться хоть во что-то осмысленное. Княжне подумалось даже, что никакой головоломки может вовсе и не существует: странности, замеченные ею в поведении немца, не выходили за пределы допустимых отклонений от общепринятой нормы.

Подумав о норме, княжна невесело усмехнулась. Ее Величество Норма! И кто бы о ней говорил... Ведь сама она, княжна Мария Андреевна Вязмитинова, до сих пор слыла среди городских сплетниц не совсем нормальной, и, если бы не ее богатство и не помощь влиятельных друзей, неизвестно, как сложилась бы ее жизнь. Так ей ли судить немца, который, быть может, затеял весь этот фарс с одной-единственной целью — месячишко пожить за чужой счет, поесть досыта и поспать на чистых простынях?

Мария Андреевна сама не заметила, как ноги привели ее к дверям студии, оборудованной ею здесь же, во втором этаже. Княжна положила ладонь на резную медь дверной ручки и на мгновение застыла, не решаясь войти. Она даже оглянулась по сторонам, проверяя, нет ли в коридоре кого из прислуги, и движение это поневоле вышло вороватым. Княжна тут же спохватилась и сердито закусила нижнюю губку: она была у себя дома, стояла на пороге собственной студии, в которой к тому же никого не было, и имела полное право туда войти.

Тем не менее овладевшее ею странное смущение не улетучилось. Марии Андреевне почему-то казалось, что она ведет себя не слишком достойно, подглядывая за собственным гостем, выслеживая его и пытаясь уличить во лжи, которая, вероятнее всего, не таила в себе никакой угрозы.

Поэтому, повернув дверную ручку, княжна приоткрыла дверь осторожно, почти крадучись, и для начала просунула голову в образовавшуюся щель, как делала, бывало, в детстве, без спроса входя в кабинет, где работал над своими мемуарами старый князь. Это воспоминание неожиданно резануло ее такой острой болью, что княжна на мгновение перестала дышать и зажмурилась, пытаясь сдержать подступившие к глазам слезы.

В следующий миг, однако, увиденная в студии картина дошла до ее сознания, и княжна, не веря себе, осторожно открыла глаза, почти не сомневаясь, что что-то перепутала. Увы, все было именно так, как она увидела; грустные воспоминания мигом вылетели из головы, и княжна, нахмурив тонкие брови, боком проскользнула в студию, избегая открывать дверь во всю ширину.

Очутившись внутри, она первым делом осторожно покачала дверное полотно, проверяя, точно ли видит перед собою хитроумную ловушку или ей это только почудилось. Стул с острыми готическими набалдашниками на спинке, стоявший там, где ему совершенно нечего было делать, усилил ее подозрения. Княжна закрыла за собою дверь и задумчиво осмотрела стоявший в полушаге от нее мольберт.

Несомненно, Хесс хотел придать сцене такой вид, будто все произошло случайно. Он был отменным хитрецом, но в живописи смыслил еще меньше, чем в рисовании. Лежавшая на подставке палитра была девственно чиста, лишь посередине красовалось большое — чересчур большое! — пятно черной масляной краски. Этой же краской был небрежно запачкан левый верхний угол свежего холста, посередине которого виднелся неряшливо выполненный углем набросок человеческой фигуры. На мгновение Марией Андреевной овладел безудержный гнев: проклятый тевтон изобразил князя Александра Николаевича похожим на какого-то уродливого карлика с непропорционально большой головой, тонкой длинной шеей, туловищем похожим на огурец и коротенькими кривыми ногами. Это была гнусная карикатура, и княжна сдержалась лишь потому, что вовремя вспомнила: немец вовсе не умеет рисовать, он только притворяется художником с непонятной пока целью...

Да, немец притворялся, и притворялся неумело. Его не хватило даже на то, чтобы смешать краски; этот хитрец, похоже, никогда не слышал о том, что в живописи чистый черный цвет почти не используется. Он увидел темный фон на портрете, поставленном для образца, и определил его для себя как черный. Мольберт был передвинут, кажется, для того, чтобы подыскать наилучшее освещение; результатом же этой перестановки стало освещение наихудшее из всего, что можно было найти. С того места, где теперь стоял мольберт, поясной портрет Александра Николаевича виделся сплошным световым бликом без единой сколько-нибудь различимой детали.

— Значит, сударь, вы изволите считать меня глупой провинциалкой? — вслух произнесла княжна, еще раз озирая устроенный Хессом «творческий беспорядок». — По-вашему, я просто деревенская курица с титулом, которую можно безнаказанно водить за нос? Что ж, посмотрим, кто из нас станет смеяться последним!

С этими словами она вернулась к двери, еще раз все рассчитала, выскользнула в коридор и, примерившись, изо всех сил толкнула дверное полотно.

Раздался глухой стук столкновения, а потом ужасный грохот. Огромный подрамник с натянутым на него холстом упал прямо на стул, опрокинув его на пол; мольберт повалился в другую сторону, грянувшись о паркет со звуком, похожим на ружейный залп; сбитый с подставки лакированный ящик раскрылся от удара об пол, и из него во все стороны брызнули тюбики с красками. С треском разлетелся на черепки глиняный горшок, с дробным стуком рассыпались стоявшие в нем кисти, палитра отлетела далеко в сторону и шлепнулась на светлый паркет лицевой стороной вниз, запачкав кленовые плашки краской. Косо лежавший поверх опрокинутого стула подрамник с натянутым на него холстом теперь выглядел так, словно его боднул бешеный бык.

— Мило, — сказала княжна. — Ах как мило! Кто бы мог подумать, что все это время мне не хватало чего-то именно в этом роде?! Милый Павел Францевич! Надо бы его поблагодарить за то, что он так славно меня развлек.

Из дальнего конца коридора уже доносился тяжелый топот спешащей на шум прислуги. Здесь были все, включая конюха; в руках у дворецкого Мария Андреевна заметила пистолет, а конюх прибежал с топором. Княжна коротко дернула правой щекой, обозначив невеселую полуулыбку: казалось бы, она уже не первый год жила в тишине и спокойствии, а вот поди ж ты... В каком еще доме, услыхав средь бела дня шум из господских покоев, прислуга сломя голову кинулась бы туда, да еще и вооружившись всем, что подвернулось под руку? «Не дом, а осажденная крепость, — подумала Мария Андреевна. — Не прислуга, а поседевшие в сражениях ветераны... Интересно, что бы вы запели, в самом деле понюхав пороху? Разбежались бы, небось, как в двенадцатом году...»

— Это еще что за банда? — строго спросила она, мигом заставив вооруженную дворню замереть на месте. — С кем воевать собрались, православные? Вот что, приберите-ка в комнате, я там немного насорила. Мебель по местам расставьте, а холст попорченный прислоните к стене. Да амуницию свою спрячьте, не то поранитесь ненароком, воины...

Она повернулась и пошла прочь, коря себя за то, что была незаслуженно резка с дворней. А с другой стороны, как тут не злиться? Почему, спрашивается, они вбили себе в головы, что на нее непременно кто-то напал? Неужто у самих руки чешутся? Что она делает не так, в чем не права? Да-а... Чем дальше, тем лучше княжна понимала князя Александра Николаевича, которого по-настоящему бесило только одно из свойственных роду людскому качеств, а именно непроходимая, самоуверенная глупость.

Владевшее ею раздражение неожиданно для нее самой вылилось в весьма необычную форму: вызвав дворецкого, Мария Андреевна велела немедля доставить ей запасной ключ от комнаты, в коей ночевал немец.

— И запомни, милейший, — понизив голос, зловещим тоном прошипела она, глядя в побелевшие от страха глаза слуги, — я с тобой шутить не стану. Хоть словом кому обмолвишься — пеняй на себя! Мало тебе не покажется!

Позеленевший от ужаса дворецкий убежал за ключом. Его испуг был понятен: княжна обычно славилась мягкостью нрава, и такая бешеная вспышка казалась особенно страшной.

Княжна же, глядя ему вслед, подумала, что насилием и угрозами ничего не добьешься. Ее новый дворецкий был чересчур угодлив, плутоват, имел слишком увертливый взгляд и язык, который не мешало бы укоротить вершков на пять. Такого наказывать — только еще больше портить. «Отошлю, — решила она. — Непременно отошлю. Не в рекруты, конечно, а в деревню — пускай в поле работает, с лошадью сплетничает про господские причуды...»

Идя по коридору к спальне немца с зажатым в кулаке ключом, Мария Андреевна вздохнула и поморщилась. Нет, вовсе не болтливый дворецкий повинен в ее дурном настроении, а она сама — вернее, то, что она намеревалась сейчас сделать. Впрочем, другого выхода она не видела: проклятый тевтон сам вынудил ее к этому своими подозрительными выходками. Возможно, ему самому они казались просто забавными; возможно, такова была его манера шутить, но княжне сейчас было не до шуток и мистификаций. Вацлав Огинский сидел в крепости, а она, вместо того чтобы мчаться на выручку, вынуждена возиться с каким-то вздором!

Перед дверью в комнату Хесса княжна остановилась. Она знала, что непременно войдет, но также знала и другое: то, что она намерена совершить, до конца дней останется неопрятным пятном на ее совести.

Ключ дважды щелкнул, повернувшись в замке; Мария Андреевна нажала дверную ручку, потом потянула ее на себя и вошла.

На пороге ей опять пришлось остановиться, чтобы собраться с силами. В ушах у нее зазвенело, голова сделалась легкой и пустой, тело куда-то пропало — княжна видела его, но совершенно не ощущала. Совладав с волнением, она закрыла за собой дверь и первым делом подошла к окну — проверить, не возвращается ли Хесс.

Немца нигде не было видно. Подумав, княжна заперла дверь изнутри и огляделась.

Комната выглядела странно: о том, что здесь кто-то жил, напоминал лишь стоявший в углу у стены клетчатый баул да забытая на подоконнике папка с последними рисунками Хесса. Княжна открыла папку и бегло просмотрела рисунки — те самые, которые немец показывал ей вчера. Более в папке ничего не было, за исключением нескольких чистых бумажных листов. Мария Андреевна завязала тесемки и аккуратно поставила папку на то же место, с которого взяла.

Треножник, заменявший Хессу мольберт во время его выходов на пленэр, обнаружился за шкафом; под кроватью стояли ночные туфли без задников, и это было все. Ничто более не напоминало о веселом тевтоне в этой обезличенной комнате. Мебель стояла на тех же местах, куда она была поставлена слугами в день приезда Хесса; не было ни разбросанной одежды, ни безделушек, коими люди, куда бы ни забросила их судьба, любят украшать свое, пусть даже временное, жилище. Комната напоминала монашескую келью, а то и гробницу. Марии Андреевне вновь сделалось не по себе: ей показалось, что она вторглась в обитель ожившего мертвеца.

Воздух в комнате тоже показался княжне неподвижным и мертвым, совсем не таким, как в других частях дома. Пахло одеколоном и сапожной ваксой — немцем, и не просто немцем, а прусским офицером. Дверцы шкафа оказались запертыми; ключ в замочной скважине отсутствовал. Не было его ни на комоде, ни в ящиках и вообще нигде, где люди обыкновенно хранят ключи от шкафов. Оставалось только предположить, что немец либо надежно спрятал ключ, либо унес его с собой. Впрочем, эта проблема как раз решалась легко и просто: в комнате Марии Андреевны стоял в точности такой же шкаф и ключ от него наверняка подходил к замку, на который немец запер свои секреты.

Княжна не торопилась идти в свою спальню за ключом — знала, что идти надо, но все равно не торопилась. Ей хотелось оттянуть неизбежное; шкаф был чем-то вроде последнего рубежа, за которым вторжение княжны в частную жизнь ее гостя сделалось бы совершенно неприличным. Кроме того, этот поставленный на попа зеркальный сундук чем-то страшил ее, как будто княжна опасалась обнаружить внутри полуразложившийся труп или посаженное на цепь чудовище. Вместо того чтобы одним махом кончить все дело, Мария Андреевна зачем-то опустилась на корточки и внимательно осмотрела пол.

Ее усилия неожиданно были вознаграждены: возле ножки кровати она увидела войлочный кружок, имевший хорошо знакомый ей вид. Несомненно, это был пыж, из чего самым естественным образом следовало, что герр Хесс у себя в комнате заряжал пистолет. Именно пистолет — ведь, когда он уходил, ничего похожего на ружье при нем не было. И притом заряжал совсем недавно, уже после того, как горничная в последний раз здесь прибиралась...

Мария Андреевна вспомнила, как Вацлав Огинский потешался над своим приятелем Хессом, который, по его словам, не знал, с какого конца следует браться за оружие. Выходит, все-таки знал? Комичные ужимки немца на деле были смеющейся маской паяца, за которой никто в целом свете не смог разглядеть его истинное лицо. Сделав это открытие, княжна решительно выпрямилась и пошла в свою спальню за ключом от шкафа.

В шкафу, помимо одежды и обуви, Мария Андреевна обнаружила большую папку для эскизов — ту самую, которую она видела у немца в первый день их знакомства и которая с тех пор как сквозь землю провалилась. Папка была прислонена к задней стенке шкафа и старательно занавешена одеждой. Марии Андреевне это показалось странным, и, раздвинув тряпье, издающее знакомый запах мужских духов, она вынула папку. Рука ее протянулась к тесемкам, коими без излишних причуд скреплялись вместе половинки папки, и замерла: тесемки были завязаны чрезвычайно хитроумным узлом.

Вряд ли Хесс прибег к ухищрениям, неизбежным при завязывании столь затейливого узла, просто от нечего делать или по привычке; княжна неоднократно по просьбе немца сама развязывала папку, с которой тот ходил на этюды, но там тесемки были завязаны обычным бантом. А это... Мария Андреевна видела: стоит только потянуть за кончик, и узел послушно развяжется. Развязаться-то он развяжется, да вот каково будет завязать его обратно?

В течение долгих десяти минут княжна изучала хитрое переплетение, образованное двумя матерчатыми тесемками, испытывая горячее желание поскорее засунуть папку на место и бежать куда глаза глядят, пока немец не вернулся. Но узел этот хранил секрет надежнее любого замка — значит, секрет был здесь! Именно тот секрет, ради которого она пошла на неслыханное унижение, связанное с тайным обыском в комнате гостя...

Наконец она решила, что сумеет завязать узел так же или почти так же, как это сделал до нее хитрый тевтон, и потянула за кончик тесемки. Как и ожидала княжна, узел развязался легко, будто сам собою; папка раскрылась, и взору Марии Андреевны сразу же предстала целая кипа мастерски выполненных рисунков с видами Смоленска.

Рисунки были сделаны в уже знакомой ей летящей, кажущейся небрежною, поэтической манере. Она насчитала пять рисунков, на коих был изображен кремль. Изображение было старое, еще до разрушений, причиненных ему заложенными при отступлении за Днепр минами. Это были улики, гораздо более веские, чем какая-то баня и яблоня, от которых ныне остался лишь поросший бурьяном и лебедою бугор. Рисунок старинных укреплений княжна помнила отменно — и тот, каким он был до войны, и тот, каким стал сейчас.

Теперь сомнений не было: Хесс лгал ей с первого дня. Вероятнее всего, он лгал и Вацлаву, но зачем? Вряд ли он проделал столь длинный путь только лишь ради дармовой кормежки и крыши над головой; к тому же немец не произвел на княжну впечатления человека, который нуждается в деньгах. Что же тогда — очередной охотник за приданым? Нет, вздор. Да он и не пытался ухаживать за Марией Андреевной — его неуклюжие комплименты, конечно же, нельзя было принимать всерьез.

«Стоп, — сказала себе княжна. — Давайте-ка по порядку, ваше сиятельство. Что мы имеем? Рисунки нужны немцу, чтобы оправдать свои ежедневные отлучки и то, что он целыми днями пропадает где-то около кремля, — это ясно как божий день. При этом у мольберта его нет, криков он не слышит, а по возвращении имеет поцарапанные сапоги и колени в земле. И пистолет в кармане, и постоянная ложь... Неужто кладоискатель? Господи, да какие клады можно найти в нашем кремле?!»

«Любые, — ответила она на собственный вопрос, — любые. Большие и маленькие. А главное, что в эту версию отменно укладываются все странности милейшего Павла Францевича. Хотя на типичного кладоискателя он как-то непохож...» А с другой стороны, откуда ей знать, как должен выглядеть типичный кладоискатель? Ей ведь уже приходилось видеть негодяев и висельников, более того, самых настоящих каторжников, которые весьма успешно выдавали себя за благородных людей...

Вздрогнув, княжна принялась поспешно завязывать тесемки. Дело отчего-то не заладилось, мудреный узел никак не хотел связываться. Мария Андреевна вдруг преисполнилась весьма неприятной уверенности, что вот сейчас, сию минуту, в комнату войдет Хесс и застанет ее за этим неблаговидным занятием. Гнев тевтона княжну не пугал; ей были противны минуты стыда и унижения, которые ей неминуемо пришлось бы пережить, будучи пойманной при осмотре чужих вещей.

Усилием воли княжна заставила себя успокоиться. Дрожь в руках улеглась, и узел завязался будто сам собою. Критически его осмотрев, Мария Андреевна решила, что все правильно, и вернула папку в шкаф, снова завесив ее одеждой герра Пауля.

Идя по коридору прочь от комнаты двуличного немца, Мария Андреевна едва не столкнулась с выскочившей из-за угла горничной. Вид у девки был такой, что у княжны тревожно сжалось сердце: что опять?..

Впрочем, немедля выяснилось, что ничего страшного не случилось, а просто явился какой-то барин с цветами и просит принять.

— Барин? — удивилась Мария Андреевна. — Принять? Его принять или цветы?

— Да цветы уж на столе дожидаются, ваше сиятельство, — радостно сообщила горничная. — А принять барина! Их благородие... как же его, беса?.. Вот надо ж такому случиться — забыла!

— Это потому, что кричишь много, а думаешь мало, — сказала княжна. — Каков он из себя, ты хотя бы не забыла?

— Смешные, — доложила горничная и немедля прыснула в кулак. — Молодые, а в очках, как старики. И с бородой. Вот чудеса-то — борода есть, а усов нету! И на щеках шерсть. Высокие такие, только горбятся, как Гаврила-кузнец. И ручищи по колено, как у Гаврилы. Только куда им против Гаврилы-то! Гаврила — он покрепче будет. Это, известно, барин, они потоньше, постройнее...

— Замолчи ты, Христа ради, — борясь со смехом, остановила ее княжна. Сдержать улыбку было трудно, настолько точным получился нарисованный горничной портрет визитера. К тому же кузнец Гаврила всегда напоминал Марии Андреевне большую сутулую обезьяну, а племянник градоначальника, Алексей Евграфович Берестов, при первой же встрече напомнил ей кузнеца. А коли первое подобно второму, а второе — третьему, то и третье подобно первому — так, кажется, учил Платон... И как же при таких условиях не рассмеяться?

— Замолчи, — повторила она, — и немедля проси барина в оружейную. Он курит, ты не заметила?

— При мне не курили, — ответила горничная, — однако пальцы от табаку желтые.

— Ого, — удивилась Мария Андреевна. — Гляди-ка, до чего приметлива! Надо будет поговорить о тебе с полицмейстером. Примет он тебя на службу, выдаст тебе шашку, свисток, и будешь ты у нас первейший сыщик на всю округу.

— Дразнитесь, барыня, — обиделась горничная. — А чего дразниться-то? Что спросить изволили, то я и ответила.

— Наоборот, хвалю, — возразила княжна. — А кабы ты вовсе на любой вопрос могла ответить, так это было бы еще лучше. У меня, знаешь ли, много вопросов, а ответить некому... Ладно, ступай. Проси в оружейную, трубку подай, сигары, пепельницу... Да спички, спички не забудь! И вина. Поняла ли? А я сию минуту буду, так и передай.

Сказав так, она ушла к себе, чтобы оправить волосы и вообще привести себя в порядок перед встречей с нежданно нагрянувшим Алексеем Берестовым, студентом из Петербурга и племянником смоленского градоначальника. Поправляя прическу перед большим зеркалом венецианского стекла, Мария Андреевна мысленно уговаривала себя отнестись к Берестову без предвзятости, но уговоры плохо помогали: в ее глазах Алексей Евграфович по-прежнему оставался гонцом, который принес дурное известие об аресте Вацлава Огинского.

* * *

Розы, принесенные младшим Берестовым, как и говорила горничная, уже стояли на столе в гостиной, украшая собою покрытый винно-красной скатертью стол подле рояля. Букет был чересчур роскошный для первого визита. Огромные и пышные, размером с чайное блюдце, белоснежные розы наполняли своим тонким ароматом просторную гостиную. Их было не менее трех, а то и четырех дюжин, и росли они, похоже, в оранжерее — то есть были доставлены издалека. Княжна поймала себя на том, что подсчитывает в уме приблизительную стоимость букета, и мысленно покачала головой: чтение мудреных экономических трактатов и повседневные практические упражнения в ведении хозяйства, хоть и были хороши и полезны, имели, оказывается, свою оборотную сторону. Увы, многие прекрасные вещи, коими в былые времена Мария Андреевна могла бездумно восхищаться, ныне представали в совершенно ином свете, распадаясь на простые составляющие, имевшие отношение более к бухгалтерии и экономике, чем к искусству, поэзии и прочим романтическим материям. Большая охапка благоухающих роз, помимо цвета, совершенных форм и тонкого аромата, имела совершенно определенную рыночную стоимость, и стоимость эта казалась княжне несоизмеримой со скудными средствами небогатого студента. Следовательно, дело не обошлось без финансовой помощи со стороны градоначальника, а уж он-то, как никто, умел считать деньги.

«Ну-ка стоп, — подумала княжна, по-прежнему стоя на пороге гостиной и разглядывая прекрасный букет, который неожиданно перестал казаться таким уж прекрасным. — К чему это вы клоните, сударыня? Что это у вас такое получается? Выходит, букет этот послан не столько молодым Берестовым, сколько его дядюшкой, который, как известно, даже высочайшие указы неизменно ухитряется обратить себе во благо. Значит, тратясь на привозные цветы, господин градоначальник рассчитывал в скором времени окупить свои затраты сторицей. Уж не свататься ли он задумал? Вот смеху-то будет!»

Впрочем, смешно ей не было, скорее уж наоборот. Сидевший в оружейной и с открытым ртом обозревавший жутковатую коллекцию Алексей Берестов даже не подозревал, какая гроза надвигается на него по ярко освещенному коридору второго этажа. Сей ни в чем не повинный и вовсе не помышлявший о женитьбе молодой человек в эти минуты подвергался нешуточному риску: сильно раздраженная неопределенностью судьбы Вацлава Огинского и непонятными кунштюками самозваного художника Хесса, княжна Вязмитинова была близка к тому, чтобы сорвать свое дурное настроение на первом подвернувшемся под руку человеке, то есть на Алексее Берестове.

Словом, к дверям оружейной Мария Андреевна подошла в самом мрачном и, хуже того, язвительном расположении духа. Она была готова обрушиться на «жениха», как взорванная пороховая башня на голову беспечного фейерверкера, не оставив от него мокрого места. Однако в последнее мгновение хорошее воспитание дало о себе знать, и в комнату княжна вступила с приветливой, хотя и несколько официальной, улыбкой на устах и с протянутой для поцелуя рукой.

Рука ее, как ни странно, повисла в воздухе, никем не замечаемая. За последние два года Мария Андреевна, являвшаяся одной из самых завидных невест во всей империи, успела привыкнуть к тому, что служит центром внимания для любого общества, и подобная реакция несколько ее покоробила. Берестов стоял к ней боком, заложив руки за спину и сцепив пальцы в замок. Забытая сигара дымилась в пепельнице на столе; повернувшись к ней спиной, задрав голову и слегка приоткрыв рот, Алексей Евграфович с восхищением разглядывал висевший на стене старинный арбалет с источенной жучками, черной от времени ложей и тетивой, скрученной из воловьих жил. В отличие от самого арбалета, тетива была новехонькая: как уже упоминалось, княжна взяла себе за правило содержать все экспонаты своей коллекции в исправном, рабочем состоянии — хоть сию минуту в дело. Следуя этому правилу, тетиву арбалета, возраст коей уже перевалил за триста лет, естественно, пришлось заменить, как и древки коротких арбалетных стрел. Старательно начищенные прислугой наконечники стрел ярко горели в лучах послеполуденного солнца, но еще ярче светились стекла пенсне на носу у Алексея Евграфовича.

При виде этого сверкания сердце Марии Андреевны несколько смягчилось; окончательно же оно растаяло тогда, когда Берестов, по-прежнему не замечая ее, протянул руку и, коснувшись пальцами тетивы, которой был искусственно придан потертый вид, с большим сомнением покачал головой и еще больше оттопырил нижнюю губу.

— Тетива действительно новая, — сказала Мария Андреевна, которой наконец наскучило молча стоять в дверях. — Но сделано это лишь для того, чтобы привести оружие в порядок. Механизм находится в полной исправности — бери и пользуйся.

Берестов сильно вздрогнул от неожиданности, резко повернулся к княжне и немедля залился густой краской смущения. Неловко поцеловав ей руку, он отступил на шаг, споткнулся о край ковра и едва не упал, в точности повторив сцену, виденную ею на днях в кабинете дядюшки-градоначальника.

— Простите, сударыня, — пробормотал он. — Я был так увлечен созерцанием вашей коллекции, что пропустил момент вашего появления. Надеюсь, вы не станете на меня сердиться. Но ваша коллекция... Это просто чудо! И вы говорите, что все ее экспонаты исправны? Но здесь же целый арсенал! М-да... В таком случае, боюсь, мой подарок придется вам не ко двору.

— Цветы всегда ко двору, — решив сменить гнев на милость, ответила княжна, — особенно если вы приносите их женщине или, гм... покойнику. Но цветы и оружие суть абсолютно разные вещи, так что опасения ваши мне непонятны.

— Цветы? — Берестов, казалось, был искренне удивлен. — Ах, эти розы! Но это вовсе не мой подарок. То есть мой, конечно, — поправился он, заметив недоуменный взгляд княжны, — но я передал его вам исключительно по настоянию дяди, который весьма едко осмеял мой дар. И я... Простите, я, кажется, снова сказал какую-то нелепость. Вы можете подумать, будто я не собирался... то есть я и не собирался, но потому лишь, что не подумал... и не хотел, чтобы вы подумали, будто...

Он опять начал заливаться алой краской, и княжна подумала, что господин студент в этом сильно схож с осьминогом: она где-то читала, что упомянутая бескостная тварь меняет окраску с той же легкостью.

— Полно, сударь, — сказала она, сжалившись над беднягой. — Я отлично поняла, что вы хотели сказать.

— Так ли? — усомнился студент и, немного посветив на нее блестящими стеклышками пенсне, утвердительно и вместе с тем огорченно покивал головой. — Мой подарок — действительно пустяк, — смущаясь, произнес Берестов. — Я не зря сказал, что в вашем доме он придется не ко двору, ибо исправным его, увы, не назовешь. Я взял на себя смелость принести эту вещь сюда только потому, что мне все уши прожужжали о вашей коллекции, а теперь вижу, что попал впросак.

— Вы положительно несносны, — сказала княжна. — Сколько можно оправдываться и извиняться?

Вы ведете себя так, будто и впрямь в чем-то виноваты. Я решительно требую показать мне подарок и обещаю, что буду ему рада, если только это не судебный иск, предвещающий начало очередной земельной тяжбы. Покажите немедленно! Это он?

С этими словами Мария Андреевна указала на продолговатый матерчатый сверток, что лежал на столе рядом с пепельницей. Берестов развернул простую серую ткань, и княжна увидела лежавший на ней меч не меч, кинжал не кинжал, а какой-то клинок, изъеденный ржавчиной.

— Выглядит неважно, — смущенно сказал Берестов, — но вещица довольно редкая в наших краях. Это скифский меч, так называемый акинак.

— Скифский?! — княжна действительно была поражена. — Но как они сюда добрались? Послушайте, Алексей Евграфович, откуда это у вас? И не жалко ли вам расставаться с такой редкостью?

— Я нашел его у стен кремля, — сказал Берестов. — Это моя первая серьезная находка, и я решил, что будет справедливо отдать ее вам. Ведь без вашей неоценимой поддержки дядюшка ни за что не позволил бы мне начать раскопки.

— Боже мой! — воскликнула Мария Андреевна. — Что вы называете поддержкой? Ведь я почти ничего не сказала!

— Вот именно, почти. Вы отозвались с одобрением об археологии, и этого хватило. Так что акинак по праву принадлежит вам, сударыня. Если, конечно, такой подарок вам по вкусу.

Княжна наконец не выдержала и рассмеялась.

— Милый Алексей Евграфович, — сказала она, — ваш подарок мне приятен и дорог не только как знак вашего расположения, но и потому, что я научена ценить подобные вещи. Однако позвольте дать вам совет на будущее: никогда больше не дарите барышням ножей, сабель, пистолетов и костей ископаемых животных. Редкая девица не сочтет себя оскорбленной, получив такой подарок, и вы из самых лучших побуждений сделаете себе неприятность. Что же касается меня, то я, хоть и принимаю ваш драгоценный дар с удовольствием, наперед прошу вас больше так не поступать. Ведь вы приложили столько усилий, нашли по-настоящему редкую вещь, и что же? — отдали первой попавшейся девице только лишь потому, что она оказалась в состоянии выговорить слово «археология»!

— Простите, — потупился Берестов. — Боюсь, я действительно сделал глупость. Если вы велите, я немедля это заберу...

— Вы ровным счетом ничего не поняли, — возразила княжна, — потому что не столько слушали, сколько думали о своем. Я просто не могу быть столь неучтивой, чтобы отвергнуть сделанный от чистого сердца подарок, и столь глупой, чтобы не суметь оценить его по достоинству. Не далее как завтра утром сей драгоценный дар займет почетное место в моей коллекции. А теперь прошу вас, давайте сядем, выпьем чаю, и вы мне расскажете, как идут ваши раскопки. Вы, как и намеревались, копаете снаружи, на валах?

— Внутри, — садясь и раскуривая свою потухшую сигару, ответил Берестов. — Копать снаружи дядюшка запретил. Он, видите ли, опасается, что я подрою фундамент крепости, и она рухнет.

— Но это же вздор, — осторожно заметила княжна.

— То-то, что вздор! — с горячностью поддержал ее Берестов, сверкая стеклами пенсне. — Однако прежде чем оспаривать этот вздор, я должен произвести инженерный расчет, доказывающий безопасность производимых мною работ. Иначе у нас с дядюшкой снова получится не разговор, а бездоказательная ругань.

— Бедный Андрей Трифонович! — со смехом посочувствовала градоначальнику княжна. — Как же хорошо и спокойно жилось ему до вашего приезда! Он-то думал, что у него хлопот полон рот, ан нет! — оказалось, что это были только цветочки, а ягодки поспели с вашим появлением...

Берестов наконец справился со смущением и тоже засмеялся. Смеялся он хорошо — открыто и весело, как смеются только люди с чистой совестью.

— В чем-то вы, без сомнения, правы, — согласился он, — но не надобно думать, что мы с дядюшкой живем в постоянных раздорах. Поверьте, меж нами царит мир и согласие — до тех пор, разумеется, пока речь не заходит об археологии вообще и о моих раскопках в частности.

Немного позже явилась горничная, изнемогая под тяжестью заставленного чашками и вазочками подноса, и они не торопясь выпили чаю. Мария Андреевна из вежливости предложила заменить чай на кофе, но Берестов отказался, сославшись на то, что и без кофе дурно спит по ночам.

— Мысли одолевают, — признался он. — В Петербурге мне довелось встречаться с молодыми офицерами, вернувшимися из похода на Париж. Надеюсь, наша беседа останется между нами?

— Разумеется, — ответила княжна, глядя в чашку с плескавшимся на дне недопитым чаем. Крепкий чай издавал густой терпкий аромат — пожалуй, слишком густой и терпкий, чтобы его можно было, не кривя душой, назвать приятным. Внезапно потерявший свою прелесть запах чайной заварки странным образом накладывался на слова Берестова, сплетаясь, спаиваясь с ними в одно целое; беда была в том, что княжна до сих пор не могла составить себе ясное и определенное представление об этом целом, потому-то и чай вдруг потерял для нее свой вкус. — Разумеется, — повторила княжна и поставила чашку обратно на блюдце, — если вы настаиваете, наш разговор не выйдет за стены этой комнаты. Но вот вопрос, милейший Алексей Евграфович: стоит ли нам с вами затевать столь конфиденциальную беседу? Мы с вами знакомы всего несколько часов, а вы уж готовы передать мне то, что говорят вернувшиеся из Парижа гвардейские офицеры. Либерте, скажете вы мне, и я соглашусь, что это хорошо. Эгалите, фратерните, добавите вы, и я снова соглашусь, что это недурно. Французская революция написала на своем знамени весьма заманчивый лозунг, однако вспомните, сколько крови пролилось во имя этого лозунга в цивилизованной, благоустроенной и законопослушной Франции. Оглянитесь по сторонам — с кем вы намерены стать равным? Да вы и не станете, и я тоже не стану. У нас просто не будет такой возможности, нас с вами поднимут на вилы, потому что тратиться на постройку гильотины наши мужики не станут — еще чего! Отчего вы морщитесь? Вам не нравится, как я рассуждаю? Вы полагаете, что барышне не пристало вести подобные разговоры? Господь с вами, Алексей Евграфович, так ведь это вы же его затеяли!

— Хотел затеять, признаюсь, — после продолжительного молчания обескураженным тоном сказал Берестов, — однако вы в два счета разложили все по полочкам и закрыли тему. Вы совершенно правы, сударыня: я болван, что заговорил с вами об этом. И вообще, с вами довольно сложно спорить: я только начал издалека подходить к интересующему меня предмету, а у вас уж готов окончательный приговор. Слышали байку про двух кумовей? Встречаются два кума, один из них лузгает подсолнухи. «Здравствуй, кум!» — говорит тот, что без подсолнухов. «Потому что», — отвечает другой. «Что значит — потому что?» — «А то и значит, — отвечает кум, лузгая подсолнухи. — Ну, поздороваюсь я с тобой, и пойдет у нас разговор: как дела, как жена, детишки... Ты меня спросишь, что я такое ем, я скажу, что подсолнухи. Ты попросишь отсыпать горсточку, а я скажу, что не дам. Ты спросишь: почему? А я отвечу: потому что. Ну, так чего попусту языками молоть?»

Княжна рассмеялась.

— Потому что, — сказала она. — Вот именно — потому что. Потому, например, что у меня частенько бывает полицмейстер, и с вашим дядюшкой мы раскланиваемся при встречах, и мой хороший друг, Петр Львович Шелепов, — отставной драгунский полковник. И еще потому, что я не хочу брататься со своим дворецким — бездельником, плутом и глупцом. Вам не страшно делиться своими помыслами с такою особой, как я? И вообще, Алексей Евграфович, разговор этот затеян прежде времени. Надобно подождать еще лет сто, а уж тогда и думать о свободе, равенстве и братстве. Скажите лучше, что вы делаете, когда по ночам вас одолевают думы? Полагаю, пишете стихи? Ну, я угадала?

По тому, как вспыхнули щеки успокоившегося было Берестова, она поняла, что и впрямь угадала.

— Что вы! — преувеличенно возмутился тот. — Неужто я похож на пиита? Да у меня и таланта нет.

— Ну, стихи обыкновенно пишут не из-за того, что есть талант, а потому, что хочется, — с улыбкой возразила княжна. — Да и как узнать, есть у тебя талант или нет, если вовсе не браться за перо? Впрочем, сударь, бог с ними, со стихами. Сами прочтете, когда захотите.

— Когда напишу что-нибудь, что не стыдно прочесть хотя бы себе самому, — мрачновато поправил Берестов.

— Вы слишком строго себя судите. А вдруг ваша скромность мешает миру узреть настоящего гения?

Ну не хмурьтесь, не надо. Не хотите о стихах? Извольте. Так как же в таком случае вы коротаете бессонные ночи? Читаете, наверное?

— Читаю, — сказал Берестов, — думаю... Иногда выхожу на балкон, иногда брожу по улицам.

— Не по здешним улицам, надеюсь? — перебила княжна. — Ночной Петербург достоин восхищения, но в Смоленске по ночам бывает опасно.

— Я этого не заметил, — возразил Берестов, и княжна подумала, что этот человек, да еще и в задумчивости, может не заметить идущего с ним рядом розового слона в зеленый горошек. — Впрочем, — продолжал племянник градоначальника, — позапрошлой ночью мне почудилось, будто за мной кто-то крадется. Но это, вернее всего, была кошка. Стоило мне оглянуться, как эта тварь исчезла без следа.

— Кошка? — с сомнением повторила княжна. — Не знаю, не знаю. Право, Алексей Евграфович, вы можете счесть меня несовременной, провинциальной и даже глупой, но в данном случае я целиком на стороне вашего дядюшки. Вам все-таки следует соблюдать осторожность. Здесь не Петербург.

— Да, я слышал, что в лесу на вас напали разбойники, — кивнул Берестов, — но как-то не могу воспринять этого всерьез. Разбойники — это что-то из Шарля Перро. И потом, вы — княжна и грабить вас имеет смысл. А что возьмешь с меня? При мне редко бывает больше пяти рублей.

— Пять рублей! — воскликнула Мария Андреевна. — Вот и говорите мне после этого о равенстве и братстве. Да вас зарежут за копейку, а пять рублей — это же целое состояние!

Берестов спросил у нее разрешения и закурил еще одну сигару. Курил он неумело, и сигара скорее делала его смешным, чем добавляла солидности.

— Бог с вами, сударыня, — сказал он, — вы меня уговорили, напугали и вообще все, что хотите. Обещаю вам отныне быть осторожным и не гулять по улицам без десятка конных драгун за спиной. Думаю, дядюшке не составит труда уладить вопрос о вооруженном эскорте.

Они немного посмеялись на эту тему; потом внизу стукнула входная дверь, и даже во втором этаже отчетливо послышались знакомые восклицания вернувшегося со своей прогулки немца, обожавшего подшучивать над прислугой. Княжна посмотрела в окно и увидела, что на дворе уже стемнело; Берестов одновременно с нею посмотрел на часы и, хлопнув себя по лбу, вскочил с кресла. Рассыпавшись в извинениях за свой затянувшийся визит, племянник градоначальника засобирался восвояси.

— Я велю заложить коляску, — сказала княжна. — На улице тьма кромешная, вам не стоит идти пешком.

— Десятый час, — возразил Берестов, — пустяки. Мне будет полезно немного размять ноги перед сном. К тому же я обещал вам быть осторожным.

— А сами отправляетесь на ночь глядя один и даже от экипажа отказываетесь. Послушайте, возьмите хотя бы пистолет!

— Вы шутите, сударыня. Мы с оружием взаимно не переносим друг друга.

— Но это же совсем просто! — воскликнула княжна, снимая с крюков пистолет. — Взгляните, надо всего лишь взвести курок — вот так, — и...

— Вы не поняли, — мягко отводя в сторону ее руку с миниатюрным дуэльным «лепажем», возразил Берестов. — Я умею обращаться с оружием и даже недурно стреляю в цель. Однако никакая сила на свете не заставит меня выстрелить в живого человека, каким бы негодяем он ни был.

— Научитесь, — внезапно помрачнев, сказала княжна.

— Сомневаюсь, — твердо ответил Берестов.

— Эх, вы, революционер, — вздохнула Мария Андреевна и, поняв, что спорить бесполезно, повесила пистолет обратно на крючья, испытывая при этом странное смущение, словно была в чем-то не права.