Прошло меньше года, и в берлинском воздухе снова запахло большими военными приготовлениями. Война с Лондоном продолжалась как обычно, в газетах ничего не говорилось о появлении каких-то новых врагов. Но в воздухе витала какая-то особая деловитость.

Продавец в магазине под большим секретом сообщил Лаврухину, что племянника отправили вместе с воинской частью на восточную границу.

— Если Москва нарвется на неприятности, война не затянется надолго. Фюрер быстро освободит Россию. Такие достойные люди, как вы, смогут наконец вернуться домой.

Лаврухина будто кипятком ошпарили. Его чуть ли не поздравлять готовы по случаю возможного нападения. «Они» считают его «достойным человеком»!

Улучив момент, он набрал номер прямо из магазина, но трубку на том конце никто не брал. Еще несколько дней Сергей безуспешно пытался дозвониться. Снова сделал крюк по дороге на склад за товаром.

Посольство теперь выглядело нежилым, двери казались запертыми наглухо, и возле них дежурили немецкие автоматчики в касках — наверняка под предлогом «обеспечения безопасности». Лаврухин притормаживал, рискуя навлечь подозрения, но ни разу не заметил ни выходящих, ни входящих. Может быть, все уже эвакуировались? Но флаг еще висел на месте.

Двадцать второе июня — начало войны — стало свершившимся фактом. День был воскресный, возле посольства собрался многолюдный митинг с криками «хайль» и угрозами. Число автоматчиков прибавилось, они стояли внушительной цепью.

С начала до конца митинга Лаврухин находился в гуще событий, стиснутый со всех сторон. Он прислушивался к разговорам гражданских и военных, чтобы узнать, когда и каким путем будут выезжать из Берлина оставшиеся сотрудники. Наконец расслышал краем уха: их отправят под конвоем на север, чтобы там, в бременском порту, посадить на пароход.

***

Пароход оказался ему знакомым — «Фридрих Великий». В этом можно было усмотреть знак судьбы.

Уже в тридцать девятом поток туристов и деловых людей в Америку резко сошел на нет. Корабль стали использовать для круизов в Балтийском и Северном морях, с заходами в порты, на острова и фиорды. В этом качестве он тоже приносил прибыль. Всех сбережений Лаврухина едва хватило на билет и аренду смокинга с галстуком-«бабочкой».

Он знал наверняка, что дипломатов отправят первым классом. Фашисты любят в таких вопросах демонстрировать свою якобы цивилизованность. Значит, надо отправляться первым классом и выглядеть соответствующим образом, чтобы не выбиваться из общей массы.

На работу Лаврухин не вышел, предчувствие подсказывало, что вряд ли он еще вернется в мебельный магазин. Добрался поездом в порт, думая, как поступить, если в кассе не окажется билетов. К счастью, остались две дорогие одноместные каюты.

Четырехтрубный красавец уже стоял у причала, и можно было заранее подняться на борт. Как человек связанный с техникой, Сергей кое-что знал о «Фридрихе Великом». Корпус целиком клепанный, водоизмещение двадцать три тысячи тонн, «машина» мощностью в двенадцать тысяч лошадиных сил обеспечивает ход в шестнадцать с половиной узлов.

Не самый быстрый пароход на свете, но один из самых комфортабельных. Лаврухин не ожидал увидеть в каюте такую роскошь — мебель из дорогих сортов дерева, зеркало в золотой раме, кровать под балдахином, хрусталь и фарфор в буфете. В баре под светильником дорогие напитки, на полу — китайская ваза с хризантемами.

Никогда за свою жизнь он не соприкасался с роскошью так близко и теперь смотрел на нее без злости и восторга, снисходительно, как смотрят на игрушку для детей. У него здесь своя игрушка — память от Арсена. Револьвер с пятью пулями в барабане — недостает только одной.

Закрыв дверь на ключ, Лаврухин проверил оружие. Дотронулся кончиками пальцев до креста, будто не доверял коже, ощущавшей сталь всю дорогу из Берлина.

Крест был на своем месте, под сорочкой. Верхний конец обмотан в белую марлю, чтобы его труднее было разглядеть в неглубоком вырезе смокинга. Смысл всей его жизни сосредоточился здесь. Нужно сделать все, чтобы передать стальную отливку в нужные руки.

Скоро в Москве почувствуют, какая на них навалилась мощь, до какого автоматизма она отлажена. Там просто обязаны отнестись к образцу с должной серьезностью. А если не отнесутся… По крайней мере, он сделал все, что мог.

Палубы быстро заполнялись публикой. Теперь, когда пароход стал круизным, каюты третьего класса потеряли смысл, их переоборудовали. Остались лишь первый класс и второй. Люди желали хорошо отдохнуть на борту, поэтому лишние переборки были сняты и дешевые каюты объединены попарно.

Лаврухин старался не пропустить прибытия советских дипломатов. В какой-то момент он встревожился: вдруг возле посольства специально распустили «утку». Хотя зачем, с какой целью?

Нет, все правильно — к самому трапу подъезжают сразу несколько черных автомобилей. На борт поднимаются человек пятнадцать в штатском. Все равно легко отличить сотрудников посольства от агентов сопровождения. Вот и знакомый человек из «Опеля», держится вполне достойно — ни следа страха или скованности.

Как и где произойдет передача советских граждан — наверное, в первом же нейтральном порту. В программе круиза Данциг, Хельсинки, Аландские острова, Стокгольм, Мальме и остров Борнхольм. Если судно возьмет курс на норд-ост, первый иностранный порт ожидается нескоро.

***

Бывшему врангелевцу не хотелось верить, что за ним следят. Затылок ныл от ощущения неотрывного взгляда. Может быть, он слишком напряжен?

Сотрудников посольства, как и следовало ожидать, не выпускали из кают. Установили ненавязчивое дежурство снаружи, возле дверей,

Лаврухин знал, куда поместили человека из «Опеля», и пытался нащупать возможные варианты проникновения внутрь. Собираются немцы кормить дипломатов? В коридорах стюарды с тележками развозили по номерам закуски — ведь ужин в ресторане начнется не скоро.

Если б удалось в последний момент подложить крест под белую крахмальную салфетку, которой накрыта еда. Все-таки он слишком велик и ощутимо прибавит тележке веса. Да и слишком рискованно отдавать крест в никуда, вряд ли дипломат догадается о втором назначении этого предмета. Нет, лучше вручить из рук в руки, сказать хотя бы слово в объяснение. Вдруг Лаврухина тронули за плечо.

— Господи, Серж! Вы или не вы?

Похолодев,, он обернулся и припомнил женщину, с которой виделся только однажды в обречённом на гибель Крыму. Тогда, в двадцатом, она была молоденькой девушкой, но уже изображала из себя светскую львицу. В Севастополе успели дать десяток роскошных балов, где все было как в прежние времена: блеск погон, изысканные дамские прически, шампанское, комплименты и мазурка.

Сергей попал тогда на праздник случайно. Уговорил товарищ, с которым они приехали в крымскую столицу с жалобой на отвратительное снабжение части. Бал уже был в разгаре: слышался громкий смех, хлопали пробки, оркестр играл как-то слишком уж лихо, похоже, музыканты тоже успели принять для храбрости.

— Вот тебе и корень наших проблем, — заметил Лаврухин сослуживцу. — Штабисты, как всегда, жаждут красивой жизни, а в окопах не хватает элементарного.

— Не будь занудой, взгляни, какие женщины.

Дамы упивались музыкой, ярким светом, обилием мужчин в офицерской форме. Бесконечно далекие от своих прабабушек эпохи Наташи Ростовой, они принадлежали новому веку, веку модерна с его затейливыми линиями на картинах и драпировках, с декадентским влечением к мистике и смерти в литературе. Многие испытывали возбуждение оттого, что их временные ухажеры, могут скоро погибнуть в бою. За одной такой особой в платье с широким атласным поясом товарищ Сергея потянулся как завороженный.

Сам Лаврухин развернулся уходить. Его задержал вид молодой девушки, неподвижно стоявшей на мраморных ступенях лестницы. Бледная как полотно, она прислонилась к стенке с закрытыми глазами.

— Вам плохо?

Ответа не последовало,, и Сергей дотронулся до ее руки. Жизнь еле теплилась под нежной кожей. Девушка открыла глаза, словно разбуженная его прикосновением. От нее пахло шампанским. Наверное, перепила и слишком рьяно танцевала — стало плохое сердцем.

— Пойдемте, я вас провожу.

— Еще рано, я никуда не хочу уходить.

— На вас лица нет. Вам срочно нужно лечь.

— Быстро же вы предлагаете! Без особых церемоний. Лаврухин смутился, ему даже в голову не пришло подобное истолкование.

— Ничего такого я не имел в виду.

— Не надо, не надо, — рассмеялась девушка. Она менялась на глазах: щеки порозовели, губы ожили, карие глаза заблестели. Прикосновение Лаврухина разбудило ее, словно в сказке о Спящей красавице. Весело сообщив, что бе зовут Еленой, она цепко ухватилась за капитанскую руку и потащила случайного гостя назад, в большую залу.

Лаврухин пошел, все еще беспокоясь о ее здоровье, надеясь уговорить ее уйти. В зале к Елене подскочило сразу несколько офицеров, ни один из которых не обеспокоился внезапным ее исчезновением.

— Не смейте больше пить, — шепнул Лаврухин, чувствуя себя глубоким стариком, хотя был моложе многих из присутствующих.

— Насчет этого будьте спокойны, — пообещала она. — На сегодня все, баста.

С началом очередного вальса Сергей потерял ее из виду в пестром кружении воздушно-невесомых платьев, потом снова различил среди танцующих. Подождал еще немного и вышел, сказав себе, что негоже тратить время, приглядывая за взбалмошной девчонкой в качестве заботливого дядьки…

Теперь тогдашняя Леночка не только узнала его, но даже припомнила имя, которое он пробурчал вскользь. Всем своим видом она живо напомнила Лаврухину, сколько минуло лет. Под набеленной кожей легко угадывались морщины на отечном лице. Кожа на шее выглядела дряблой, ладони стали неприятно худыми, костистыми.

Рядом с ней топорщил губу коротышка в очках с круглыми стеклами. На долю секунды Лаврухину стало грустно за прежнюю красавицу, готовую плясать до упаду. Но сейчас на нем висела еще большая ответственность, чем раньше, в Севастополе. И нежданная встреча могла помешать.

— Ты здесь один? — спросила Елена светским тоном.

Она представила мужчин друг другу. Фамилия ее мужа была длинной и труднопроизносимой — то ли шведской, то ли норвежской. Он работал заместителем коммерческого директора киностудии.

— Удивительно, что здесь нет кинозала. Нам представляют корабль как чудо комфорта и до сих пор не удосужились… А чем ты занимаешься?

— Коммерция, — неопределенно ответил Лаврухин.

— Повсюду коммерция. Скучно, но ничего не поделаешь. Сегодня жизнь стоит дорого. Если война затянется, неизвестно, как это скажется на кинематографе. Скорей всего плохо, придется потуже затянуть пояса… Господи, где мое дитя?

— Извини, я тут тоже разыскиваю знакомого. Увидимся вечером.

— Постой, — она вцепилась в него так же крепко, как в Севастополе, когда тащила веселиться. — Я должна показать тебе своего сыночка. Здесь такое столпотворение…

— Скажи мне номер вашей каюты.

— Вот он! Иди сюда! — она подозвала мальчика в матроске. — Между прочим, твой тезка. Муж называет его Седриком, а я Сережей. Говорю с ним исключительно по-русски.

Она и сейчас громко говорила на родном языке, ничуть не смущаясь, что находится на корабле страны, которая объявила войну России, что большинство окружающих — немцы.

— Здравствуй, Сергей, — Лаврухин пожал руку мальчику, потрепал его по голове.

И тут же, извинившись, быстро отошел, понимая, что не имеет права транжирить драгоценное время. Поднявшись на следующую палубу, он взглянул в сторону берега, который пропал из виду. Похоже, «Фридрих Великий» держит курс строго на север. Значит, маршрут круиза с самого начала был изменен. Первым делом судно зайдет в нейтральный шведский порт, высадит там сотрудников советского посольства и уже потом вернется на обычный маршрут.

Итак, у него в распоряжении всего несколько часов. Нужно спешить и в то же время нельзя погубить все из-за спешки. Снова возникло чувство, будто за ним ненавязчиво следят, могли бы уже выкрутить руки, но пока выжидают. Не хотят скандала в приличном обществе, опасаются, что он успеет выхватить оружие и открыть огонь? Хотят проследить за его действиями?

Лаврухину, было невдомек, что его принимают за вора. За несколько дней до начала очередного круиза полиция получила анонимное сообщение: на борту парохода будет действовать шайка мошенников, они рассчитывают поживиться деньгами и драгоценностями пассажиров. К гестаповцам, конвоирующим дипломатов, добавилось два десятка полицейских в штатском.

Сергей сразу показался им подозрительным — усталое, потрепанное невзгодами лицо резко контрастировало с холеными физиономиями большинства пассажиров. Смокинг, представлявшийся ему почти идеальным, выдавал опытному полицейскому глазу свое происхождение из салона одежды напрокат.

Конечно, Лаврухин оказался не единственным подозреваемым, под наблюдение попало несколько человек. В том числе и Елена — после краткого общения с Лаврухиным в ней заподозрили сообщницу.