Алиса добилась своего и оказалась права — в горотделе ее показания оценили по-другому. Здесь знали больше. Правда, не все, а лишь отдельные сотрудники в погонах, поддерживающие регулярную связь с «хозяевами» полуострова.

Скорее всего странная американка сдвинулась слегка на тамошнем всеобщем страхе перед террористами. Хорошо еще, что не настаивает на принадлежности человека с бородкой к «Аль-Кайде». Но если уважаемые люди Крыма снова ожидают незваных гостей из Москвы, надо на всякий пожарный дать им знать.

Новость быстро дошла до слуха Сиверова. Никто из крымской мафии не рискнул вынести свое суждение, окончательный вывод предоставили ему.

Иностранец, который притворяется несведущим в русском языке… Ускорение работ на объекте…

— Надо бы с ней свидеться.

— Американка сейчас в горотделе, менты боятся ее отпускать одну. Что ей взбредет в голову, никто не знает.

— Они за мной достаточно бегали. Не очень-то мне улыбается своими ногами ходить там по коридорам. Может, это вообще подстава с целью меня заманить?

— Да нет, нормальные у нас менты, если слишком не наступать им на хвост, — сказал татарин Али.

— Менты есть менты, — прервал свое молчание Козырь. — Осторожность ему не помешает.

— Насколько они поняли, американка не жаждет здесь задерживаться.

— Подслушала два слова и прилетела пересказать? — с сомнением произнес Картавый. — Где тут ее интерес?

— Ничего ты не понимаешь, — попробовал объяснить самый образованный из хозяев полуострова. — Там, в Штатах, много таких сознательных, готовых совать нос на чужую кухню.

— Я бы не прочь встретиться с ней в аэропорту, — заметил Сиверов. — Пусть берет билет, часа перед отлетом поговорить мне хватит.

У Пеликана действительно имелся «зуб» на крымскую братву. В девяносто шестом году он уже принимал участие в решительном «накате» на Крым.

Тогда на полуострове почти месяц бушевала настоящая война — именно о ней вспомнили Картавый и Али при первом известии о московском тосте.

В решающий момент той кровавой мочиловки некоторые крупные фигуры в Москве разошлись во мнении относительно «послевоенного устройства». Новая власть в Крыму так и не была установлена, если не считать бывших «замов», выдвинувшихся на место убитых авторитетов. Так, например, Али и Картавый заняли места Сидора и Хана, с почетом похороненных и лежащих теперь под роскошными мраморными плитами.

Пеликан не боялся опознания. Он и тогда, в девяносто шестом, не светился, не собирался этого делать и сейчас. Отправился по нужному адресу, спокойно открыл дверь ключом. В холодильнике нашел продукты, в ванной чистое полотенце и запечатанное мыло. Кровать в спальне была застелена свежим бельем, телеканалы принимали «Евроспорт» и MTV.

Работая наемным убийцей, Пеликан никогда не останавливался ни в гостиницах, ни в загородных домах — только в обычных городских квартирах, заранее подготовленных к приему жильца. Таких квартир он перевидал множество — в самой России, в ближнем и дальнем зарубежье. Он не выставлял особых условий по размерам ванной и ширине кровати. Двухкомнатной оказывалась квартира или пятикомнатной, он всегда выбирал одну, самую маленькую комнату. Все свободное время проводил там — ел, спал, смотрел футбол по телевизору.

Он был особым болельщиком: болел не столько за команды, сколько за игроков — нападающих-бомбардиров. Они точно так же охотились за чужими воротами, как он охотился за жертвой. Точно так же подстерегали момент, подолгу оставаясь в тени.

Вот и сейчас Пеликан первым делом включил телевизор: как раз показывали подборку голов, забитых в последнем раунде Лиги чемпионов. Красавцы голы, один роскошнее другого. Мячи, как пули, летят в цель, стрельба с далекой дистанции чередуется с выстрелами в упор. И точность снайперская — в нижний угол, в «девятку». Сантиметром левее, и удар сотряс бы штангу, сантиметром правее — вратарь перевел бы его на угловой кончиками пальцев.

В дверь позвонили. Пеликан никогда не пользовался ни мобильной, ни обычной телефонной связью, ни малогабаритной рацией. Слова, утекающие в пространство, представлялись ему слишком отчетливым следом. Если нужно «сверить часы», личный контакт всегда предпочтительней.

Человека с узкой вертикальной полоской волос на подбородке Пеликан видел впервые. За специфическую бородку мысленно прозвал его Мушкетером. Сам он никогда бы не завел на собственном лице такую характерную деталь, по которой его могут запомнить. Впрочем, этот тип не намерен лично убивать, вся его работа ограничивается болтовней. По-русски незнакомец говорил с акцентом, но достаточно правильно и бегло.

— Под водой приходилось охотиться? — спросил он у Пеликана.

— На рыб нет, на человека случалось однажды.

— Чем пользовался?

— Руками.

— На этот раз есть штука поинтересней, — улыбнулся Мушкетер. — Еще сам не видел, зато знаю, где искать. Вскрыв тайник в полу, он извлек подводное ружье необычайно мелкого калибра.

— Фирма веников не вяжет, — заметил Пеликан, берясь за ружье.

Сейчас он не опасался оставить свои отпечатки. Соленая вода растворит жировые частицы без следа.

— Чем стреляет?

— Иглами. Отсоединив небольшую обойму, Пеликан убедился в этом собственными глазами.

— Только осторожно, не уколись.

— Терпеть не могу отравы. Кто-то сомневается в моей меткости?

— Говорят, вода здесь не очень подходящая для стрельбы — видимость отвратительная. Мы должны иметь гарантию от погрешности. Даже на случай попадания в пятку вместо головы.

— Когда? Где?

— Я дам знать. Постарайся опробовать эту штуку как можно скорей. Остальное снаряжение здесь же, — Мушкетер кивнул в сторону раскрытого тайника.

— Как насчет транспорта до берега?

— В любое время суток.

***

Красота американки показалась Сиверову слишком стандартной. Большинству мужчин блондинки, тем более крашеные, интуитивно кажутся глупее и примитивнее брюнеток. Глеб знал, что на самом деле подобная закономерность вряд ли существует, но с первым своим впечатлением ничего не мог поделать.

Он подсел на свободное место рядом с иностранкой, готовый к немедленной реакции на случай всяких фокусов со стороны крымских ментов. Заговорил по-английски с американским акцентом, которому учился когда-то на ускоренных курсах в ФСБ:

— Возможно, я смогу вас правильно понять.

Звуки родной речи всегда вызывают у человека прилив теплых чувств. Последние дни Алиса слышала ее только из уст переводчиков, причем не самых квалифицированных. Но даже опытный переводчик всего лишь передает чужие слова.

— Было бы отлично, мне очень не хватает здесь понимания, — обрадовалась Алиса.

Она еще раз повторила свои новости. И мужчина в черной майке задал вопрос, до которого не додумались люди в погонах:

— Вы прилетели из Америки по делу? Коммерческий интерес или что-то другое? Я должен знать хотя бы в общих чертах.

Этот человек во всем черном вряд ли выглядел дружелюбным. Его тонкие губы не пытались изобразить улыбку. Он напряженно сидел с прямой спиной, словно человек, готовый немедленно вскочить на ноги. Алиса не смогла бы объяснить, чем вызвано ее безоговорочное доверие к нему. Только ли сносным английским или чем-то еще? Может быть, тембром голоса? Она упомянула о прадедушке, об открытии памятного бюста.

— В наше время это может показаться странным. В сущности, он ведь совершил теракт. Но тогда еще не придумали ни Нюрнбергский трибунал ни тем более Женевский. На массовые убийства в Азии или Африке всегда смотрели по-другому, даже сейчас.

Мужчина в черном ничего не ответил, только кивнул. Алисе показалось, что он чуть больше ее зауважал, степень мужского пренебрежения поубавилась. Тем не менее ему не хотелось сейчас вести долгий разговор на глобальные темы.

— Не знаю почему, но эти бумаги вызвали у него большой интерес, — Алиса протянула листы ксерокопий.

— Он отобрал у вас оригиналы? — быстро спросил мужчина в черном.

— Я сама их сдала в музей.

— Письма? Сколько их было? Все на месте?

— Да, я уже пересчитала. Но мне кажется…

Сиверов уже не слушал — погрузился в беглое чтение, сразу отделив листы на русском языке. Алиса внимательно следила за его лицом, но смогла заметить только глубокую складку возле рта.

— Похоже, я в самом деле смогу вас правильно понять, — негромко произнес мужчина в черном. — Давно ваш попутчик ознакомился с бумагами? Какого числа вы летели из Америки? Четвертый день пошел?

— Что, уже поздно? Но в любом случае хорошо, что я забила тревогу, правда ведь?

— Это в самом деле удача. Правда, всякое удачное стечение обстоятельств вызывает у меня тревогу. Если мне помогает удача, значит, сам я где-то опоздал или дал маху. В любом случае спасибо. Надеюсь, я могу снять еще одну копию?

— Посадка уже идет. Или, по-вашему, мне стоит задержаться?

— Ни в коем случае! Возвращайтесь домой и больше не доверяйте никому своих тревог. Он исчез на пару минут. По возвращении вернул Алисе стопку листов.

— Еще вопрос. У вас в семье вспоминали когда-нибудь об этом Лаврухине?

— Только бабушка. Остальные его не знали. Бабушка познакомилась с ним еще в детстве, когда потеряла родителей. Ее тогда лечили в полевом госпитале, а русский офицер лежал в другой палате и смастерил ей куклу из тряпок. Потом они встретились еще раз и несколько лет прожили бок о бок в Берлине — бабушка с приемным отцом и Лаврухин. Когда шел суд по поводу убийства Талаат-паши, Лаврухин сидел рядом с ней в зале.

— Я слышал, Лаврухин посвятил свою жизнь одному изобретению…

— Не знаю. Бабушка вообще не очень любила вспоминать о прошлом. Ее собственные дети ничего толком не знали. И только нам, внукам и внучкам, удавалось ее немного разговорить в последние годы перед смертью. Правда, насчет изобретений она ничего не говорила.