Начальник охраны олигарха Ленского, как и любой настоящий мужчина, не любил проигрывать. Случившееся неподалеку от Берна, было для него пострашнее прилюдно нанесенной пощечины, ужаснее плевка в лицо.

– Найти бы того мерзавца, – мечтал он, – я бы разрезал его на куски. Сгореть на огне для него было бы большим счастьем. Медленное поджаривание на угольях – вот чего он заслуживает.

По характеру Прохоров не походил на своего хозяина. Ленский считал, что если уж что-то случилось, то надо принимать это как должное, исходить из имеющихся обстоятельств. Именно поэтому олигарх и сумел сколотить большое состояние. Груз прошлого никогда не висел над ним. Он спокойно сходился с бывшими врагами, ссорился с друзьями, если того требовали финансовые интересы.

– Неудачник – это человек, помнящий о своих неудачах, – любил говаривать олигарх. Прохоров же старые обиды помнил.

– У меня для вас есть новость, – сообщил Прохоров по телефону Ленскому, хотя и находились они на одном этаже в офисе.

– Хорошая?

– Вам решать.

– Зайди, я сейчас свободен. К тому же и у меня к тебе есть пара вопросов.

Прохоров зашел в кабинет Ленского если не с видом победителя, то уж, во всяком случае, не с видом проигравшего. В руках он держал белый почтовый конверт без адреса.

– Николай, у тебя такой вид, будто ты принес мне взятку, – рассмеялся Ленский, указывая рукой на кресло.

Прохоров шутки не оценил.

– Вы распоряжения не отдавали, но ребята в Швейцарии постарались.

Ленский тяжело вздохнул, зная пристрастие Прохорова копаться в прошлом, но любопытство распирало и олигарха. Ему тоже было интересно, какой нахал не побоялся так круто обойтись с ним.

– Мои ребята отыскали девчонку. Она ездила с компанией байкеров, которые перегородили нам дорогу.

– Кто она?

– Попала к ним случайно. Через неделю они бросили ее без денег в мотеле.

– Ребята без комплексов.

– Толком о нашем мерзавце она ничего не знала. Видела его пару раз, но зато возила с собой фотоаппарат-мыльницу. У нее даже не осталось денег, чтобы проявить пленку и напечатать снимки. Мы это сделали за нее.

Прохоров вытащил из конверта фотографии и разложил их перед Ленским так, как раскладывают пасьянс.

– Говорит, что это он.

Все фотографии украшал кружок, сделанный красным маркером. Им был обведен Глеб Сиверов. Ленский перебирал фотографии.

– Не густо.

– Что было, – развел руками Прохоров.

– Можно сказать, даже ничего. Этот парень достаточно хорошо подготовлен, чтобы позволить сфотографировать себя на память.

На пяти из десяти снимков Сиверов позировал в мотоциклетном шлеме с опущенным тонированным забралом. На других пяти его голову покрывала кожаная бондана, а пол-лица было закрыто огромными темными очками. Находись сейчас Глеб в кабинете Ленского, хозяин не узнал бы его.

– Большего не раскопал?

– Нет, – признался Прохоров, – но, сомнений нет, он работает на ФСБ.

– Ты можешь представить себе ФСБэшника с такой внешностью?

– Как видите, он существует.

– Приходится признать, – проговорил Ленский, – раз диск всплыл в администрации, значит, его туда передало ФСБ. Юшкевич по своей инициативе ни за что не стал бы его добывать.

О том, что именно генерал Потапчук занимается его персоной. Ленский знал от Юшкевича. Информацией обладал полной. Знал даже кличку Глеба Сиверова – Слепой, но больше ничего узнать не смог. Генерал Потапчук был не из тех людей, кто сдает своих агентов.

– Прохоров, прошлое меня волнует мало, но то, что на теплоходе оказался чужой, требует объяснения. Какого черта он там делал, как он туда попал, куда исчез?

Прохоров молчал. Сказать ему в свое оправдание было нечего.

– Вот уже полчаса, как я пытаюсь решить эту головоломку.

Глаза Ленского сузились. Он, не поднимая со стола пульт дистанционного управления, нажал кнопку. На экране телевизора появилось изображение. Съемка велась камерой, установленной на пристани. Гости приезжали один за другим, поднимались на борт теплохода. Прохоров и сам дважды просмотрел пленку, прежде чем ту запросил Ленский. Внимательно смотрел, останавливал, сверяясь со списком приглашенных гостей.

– Смотри тщательнее, может, кого-нибудь пропустил?

Наконец Кривошеев взошел на борт теплохода. Мостик поднялся.

– Чужих нет никого, – пришлось констатировать Прохорову.

– Но он появился.

– Да, я потом пересчитал людей на теплоходе. Были лишь приглашенные и члены команды.

Ленский зло цокнул языком:

– Что он, с неба на палубу спустился?

– Выходит, что так.

– Где он был, что делал?

– Видеосъемка во время торжества на теплоходе не велась.

– И правильно, – возмутился Ленский, – я еще не сошел с ума, чтобы подставлять себя и гостей. Я не школьница старших классов, чтобы самолично вести дневник, который потом могут прочитать родители. И что, никто не вспомнил чужого человека на теплоходе?

– Никто не помнит, как он выглядит. Лишь охранник, заметивший, как чужак выходил из каюты.

– Он там прятался?

– Нет, все помещения до отплытия были проверены. За это головой ручаюсь.

– Интересные дела получаются. Вроде был человек, и вроде его не было.

– Я посидел, хорошенько вспомнил, с ребятами переговорил, – задумчиво произнес Прохоров, – вроде получается, что он с Лией на палубе путался.

– С Лией? – изумился Ленский и на этот раз резко схватил пульт управления и принялся мотать пленку туда и назад, волнуясь и отыскивая нужное место.

– Вот! – наконец крикнул Прохоров, указывая пальцем на экран телевизора. Ленский довольно ухмыльнулся:

– Точно, она одна приехала.

И олигарх и начальник охраны просмотрели запись. На набережной к причалу выехало такси. Женщина сама расплатилась и в одиночестве проследовала на теплоход.

– Я могу подъехать к ней, переговорить, – предложил Прохоров.

Ленский закусил нижнюю губу.

– Женщины – странный народ, никогда не поймешь, что у них на уме. Не надо тебе, Николай, ехать. Я сам. Тебе она все равно ничего не скажет.

Прохоров собирал фотографии на столе, запихивая их в конверт.

– Тебе не кажется, Николай, – глядя в окно, проговорил олигарх, – что незнакомец на судне и байкер в Берне – один и тот же человек?

– Я уже думал об этом. У меня такое чувство, что он и сейчас ходит кругами возле нас.

– Ничего, пусть походит, – вздохнул олигарх. – Все, что я мог потерять из-за него, уже потерял.

По тону хозяина Прохоров понял, что пора уходить. Ленский сейчас не в духе.

Оставшись один, олигарх загадочно улыбнулся. Так человек улыбается, вспомнив что-то приятное, но безвозвратно ушедшее.

* * *

В темноте, да еще за городом, рассмотреть и запомнить машину практически невозможно, если, конечно, это не семиметровый “Линкольн”. “Волга” же – машина неприметная.

Возле Пырьевска Кирилл Андреевич Кривошеев оказался, когда солнце уже спряталось за горизонт и о его существовании напоминала лишь узкая пунцовая полоска над мрачным лесом.

В этот день даже полупустынные улицы Пырьевска казались Кривошееву опасными. Он объехал город стороной по проселочной дороге, которую жители районной столицы гордо именовали полукольцевой.

Когда мотор замолчал, Кривошееву показалось, что наступила полная тишина. Он сидел в автомобиле, и ему чудилось, будто машину облепила густая черная смола, она полностью залила стекла и стоит открыть дверцу, как расплавленный горячий битум тут же хлынет вовнутрь салона.

Постепенно глаза привыкли к темноте. Он уже различал силуэты построек психиатрической лечебницы. Отовсюду неслись трели кузнечика, назойливо жужжала залетевшая в машину муха. Насекомое, выбившись из сил, ползло по стеклу, вибрируя крыльями на последнем издыхании. Брезгливо спичечным коробком Кривошеев раздавил муху.

– Пора, – сказал он и вышел из машины.

Руки дрожали.

– Черт, где же Кругловский? Обещал меня встретить, а сам… – пробурчал Кирилл Андреевич, подходя к высоким воротам.

Оказалось, что навесной замок существовал лишь для видимости. Он был пропущен только в одну скобу. Створки ворот удерживала замотанная вокруг штырей короткая цепь. Стараясь не звенеть, Кривошеев размотал ее и неожиданно для себя оказался по колено в высокой траве, сплошь усыпанной крупной росой, – в темноте он сбился с тропинки. Тонкие кожаные ботинки мгновенно промокли.

– Что они, психов совсем из корпусов не выпускают? Трава разрослась по самые колени.

С доктором Кругловским Кривошеев столкнулся на крыльце административного корпуса. Он даже негромко вскрикнул от неожиданности: лишь только тронул ручку двери, как та сама отворилась. Виктор Феликсович, не рассмотрев, кто стоит на крыльце, тоже отпрянул.

– Ну вы и напутали меня, – выдохнул психиатр. Договаривались у ворот встретиться. Кирилл Андреевич изобразил на лице улыбку.

– Наверное, я немного раньше приехал.

– Нет, это я задержался, по телефону болтал.

– Пусто здесь у вас, безжизненно, – проговорил полковник налоговой службы.

– Нас сейчас только трое в доме, персонала не хватает, особенно на ночные дежурства.

– Он здесь? – спросил Кирилл Андреевич.

– Конечно.

Сердце у Кривошеева забилось быстро и неровно.

– Вы не волнуйтесь так, – психиатр взял Кирилла Андреевича за локоть. – Больные, они чужое волнение сразу чувствуют. Если человек не в себе, то и больные начинают нервничать, а слушаются они только уверенных в себе людей. Дай им ощутить слабину – вмиг наглеют.

Мужчины медленно поднимались по крутой деревянной лестнице на второй этаж. Перед дверью, выкрашенной белой краской, они остановились.

– Ну вот вы и дождались. Психиатра даже немного забавляло то, как волнуется Кривошеев.

– Он узнает меня?

– Откуда? – хихикнул Кругловский. – Он своего отражения в зеркале уже несколько лет не видел. Человеку вообще свойственно не помнить своего лица.

– Я готов, – одними губами нервно проговорил Кривошеев.

– Что ж, тогда заходите.

Кругловский широко отворил дверь. Комнату освещала настольная лампа, стоявшая на письменном столе. Ее колпак был приподнят так, чтобы свет падал лишь на мужчину, сидевшего у стены на стуле. Когда дверь отворилась, больной приподнял голову и прижмурился, пытаясь рассмотреть, что же творится за пределами конуса света, в котором он находился уже около часа. Брат Кривошеева глупо улыбнулся, продемонстрировав ровные белые зубы.

– Стоматолог постарался на славу. Это лучшее, что можно сделать в нашем городе, – шепотом сказал Кругловский, подталкивая Кирилла Андреевича к центру комнаты.

Брат Кривошеева сидел, положив руки на колени. Перемены в нем произошли разительные. Теперь он почти не выглядел сумасшедшим. Волосы были аккуратно подстрижены – точь-в-точь, как у самого Кирилла Андреевича. Даже морщины на лбу немного разгладились.

– Удивительная вещь, – шептал Кругловский, – у него даже конфигурация морщин такая же, как у вас. Я попросил нашего парикмахера, одного из наших пациентов, чтобы подстриг его по вашему подобию. По-моему, неплохо получилось. Я психологию близнецов хорошо знаю, они во всем стремятся быть одинаковыми.

Наконец Кривошеев нашел в себе силы шагнуть в пятно света и машинально протянул руку.

– Привет, – сказал он.

Брат Кривошеева, Евгений, медленно поднялся, посмотрел на протянутую ему ладонь. Наморщил лоб, пытаясь припомнить, что же следует делать в таких случаях. Уже пятнадцать лет, как никто не подавал ему руки. Глаза его загорелись, он радостно вцепился в ладонь брата и принялся ее трясти.

– Здравствуйте, – радостно проговорил он. Тут сумасшедший почувствовал испуг человека, стоявшего перед ним, отдернул руку, чуть присел, согнув колени, и снизу вверх заглянул в его глаза.

– Где-то я вас уже видел, – задумчиво прошептал он.

– Все хорошо, – вкрадчиво сказал Кругловский, – садись и отдыхай, жди нас.

Кривошеев стоял и, не отрываясь, в упор смотрел на брата.

– Выйдем, я дам вам пару советов. Психиатр умудрялся говорить так, что слышал его лишь Кирилл Андреевич. Повинуясь настойчивости Кругловского, Кривошеев вышел в коридор.

– Вы даже дверь не запираете?

– Он смирный; если ему сказали сидеть и ждать, он целую неделю с места не сойдет.

Главврач психиатрической лечебницы и Кривошеев устроились в коридоре на старом кожаном диване.

– Я понимаю, – говорил Кругловский, – родственникам всегда тяжело смириться с тем, что их близкие неадекватно реагируют на окружающий мир. Им всегда хочется верить, что человек сможет выздороветь. Я честно вам признаюсь: шансов у него на это практически никаких.

– Да, знаю, – тихо ответил Кривошеев.

– Если вы собираетесь лечить его у других психиатров, то берегитесь тех, кто требует за это большие деньги. Он быстро вспомнит многое из того, что умел раньше: пользоваться ножом и вилкой, бриться, пожимать руку, говорить дежурные любезности, но прежним он уже никогда не станет. Он – видимость человека. Я говорю не слишком жестко? – спохватился психиатр.

– Нет, – покачал головой Кривошеев, – правда всегда лучше лжи.

– Вы его первое время ни о чем не просите, только требуйте. Он привык слушаться, привык выполнять команды и приказания.

– Вот деньги, – глядя поверх головы психиатра, сказал Кривошеев и достал из папки полиэтиленовый пакет с пятью пачками долларов.

– Даже не знаю, как вас благодарить. Это слишком много, хватило бы и меньшей суммы. Брат все-таки – дело святое.

– Не отказывайтесь.

Кругловский, волнуясь, принял деньги и произнес:

– Я на вас наживаюсь, Кирилл Андреевич. Ваш покойный отец многое сделал для нашей лечебницы.., а теперь.., вы. Я понимаю ваше состояние: вы хотите откупиться от судьбы.

– Да, я поступаю так, как дающий милостыню калеке в подземном переходе. Плачу за то, чтобы судьба сберегла меня.

– Хотите расплатиться с судьбой, а почему-то платите мне.

– Мне так удобнее.

– Если вы передумаете, часть денег я вам обязательно верну.

– Ни за что, – Кривошеев поднялся. – Я уже могу его забрать?

– Пожалуйста.

Кирилл Андреевич остановил психиатра перед самой дверью.

– Я хочу попробовать убедить его без вашего участия.

– Не убедить, а приказать, распорядиться. Будьте настойчивее.

Брат Кривошеева сидел в той же позе, в которой его оставили.

– Встань, – твердо произнес Кирилл Андреевич.

Брат повиновался.

– Идем со мной.

Брат, как привязанный, двинулся за Кириллом Кривошеевым.

– Если что, звоните… – приговаривал Кругловский, выходя вместе с братьями на крыльцо.

– Дальше мы сами.

Кирилл Андреевич попрощался с психиатром и зашагал к воротам. Он с трудом сдерживал себя, чтобы не обернуться, прислушивался, идет ли брат за ним. Тот не отставал ни на шаг.

– Машина, – услышал Кирилл Андреевич.

– Садись.

– Твоя? – спросил брат.

– Моя.

Брат Кривошеева сел и секунд на пять задумался.

– Раньше такое уже было, – проговорил он и пристегнулся ремнем безопасности.

"Вспоминает, – подумал Кирилл Андреевич, – все, что человек когда-то умел, из него ничем не выбить”.

– Кто ты? – спросил брат.

– Твой новый доктор, – выдавил из себя Кирилл Андреевич и зло нажал на стартер.

Первые километры брат Кривошеева восторженно осматривался: то опускал боковое стекло, подставляя лицо ветру, то поднимал его. Перед самой Москвой дотянулся до радио, перебирал пальцами кнопки, ручки настройки, но так и не включил его.

– Выходи, – сказал Кирилл Андреевич. Брат повиновался. Они молча поднялись к двери квартиры, снятой Кривошеевым.

– Будешь жить здесь, – закрыв дверь, сказал Кирилл Андреевич.

– Красиво.

– Никому не открывай. У меня есть ключ. Брат кивнул. Кривошеев сварил кофе, разложил по тарелкам еду и, вспомнив слова Кругловского, положил приборы. Сумасшедший принялся есть руками, но, встретив строгий взгляд брата, тут же взял нож и вилку. Услышав звучную отрыжку, Кривошеев брезгливо скривился:

– Больше так не делай.

– Хорошо.

Кирилл Андреевич заставил брата переодеться, сам повязал ему галстук, помог надеть пиджак.

– Руку, – скомандовал он.

Когда приказание было выполнено, прищелкнул к запястью брата браслетом портативный компьютер.

– Выходим.

Сумасшедший не спрашивал, зачем и куда они идут, послушно следовал за братом.

– В машину, на заднее сиденье. Евгений сел.

– Возле тебя окажутся чужие люди, – наставлял брата Кирилл Андреевич. – Что бы тебе ни говорили, отвечай одно – голова болит, но теперь лучше, лекарство помогло. Повтори.

Брат повторил. Голос казался Кириллу Андреевичу чужим, но он знал: голоса у них очень похожи. Самого же себя человек слышит искаженно, поэтому и не узнает свой голос, записанный на магнитофон или спародированный подражателем.

Кирилл Андреевич в один момент понял: брат отлично поддается дрессировке и уже усвоил тот необходимый минимум, который он хотел в него вложить. На сегодня хватит.

Они вновь поднялись в квартиру и уселись за кухонным столом. Убогость снятой квартиры на умалишенного не производила ровным счетом никакого впечатления. За время пребывания в сумасшедшем доме районного городка он привык ко всему.

Он даже не среагировал, когда по столу быстро промчался огромный таракан. Кривошеева же передернуло, он поморщился и спросил у брата:

– Ты знаешь, как тебя зовут?

– Меня? – переспросил тот. – Свое имя я знаю – Евгений Андреевич, – не очень уверенно произнес сумасшедший.

Чувствовалось, что эти слова он произнес впервые за много лет. Они всплыли в памяти, как умение пользоваться ножом и вилкой.

– Нет, ты ошибаешься, тебя зовут Кирилл Андреевич.

– Кругловский говорил… – растерянно начал Евгений Кривошеев.

– Он ошибался, ты Кирилл Андреевич. Посмотри, – он протянул ему свой паспорт.

Брат Кривошеева растерянно посмотрел на фотографию.

– Пошли, посмотришь.

Он подвел его к зеркалу.

– Видишь? Там твое отражение. Видишь, в паспорте твоя фотография.

– Кирилл Андреевич Кривошеев, – прочитал Евгений, – а ты тогда кто?

– Я твой доктор.

– А почему ты так похож на меня?

– Так надо, и не спорь со мной, – резко оборвал его полковник налоговой полиции. – Ты – пациент, я – психиатр. Моя задача сделать тебя нормальным. Я тебя вылечу.

– А почему ты тогда не даешь мне пить никаких таблеток?

– Я лечу другими методами.

Кириллу Андреевичу было страшно оставлять брата одного. Чего доброго, выберется на улицу или выпрыгнет из окна, но Кругловский предупредил, что если приказать Евгению, то приказ будет выполняться неукоснительно. Доказательством тому было то, что брат просидел в клинике на стуле в одной и той же позе почти час.

– Ложись спать.

– Да, спать.., я хочу спать.., я все время сильно хочу спать.

– Вот и ложись. Пока меня не будет, единственное, что ты можешь делать, – это ходить в туалет.

– Дверь за собой закрывать можно?

– Нельзя, – резко произнес Кирилл Кривошеев.

– Понял, нельзя, значит, не буду. Женя стал раздеваться, аккуратно сложил одежду на стул, лег в кровать, натянул одеяло до груди и закрыл глаза.

– Ты спишь? – спросил Кирилл Андреевич.

– Да, я сейчас усну.

Кривошеев оставил зажженной настольную лампу. За время пребывания в сумасшедшем доме Евгений привык спать со светом.

Закрыв дверь на два замка, Кривошеев спустился к машине, взглянул на окна. С улицы можно было подумать, что в квартире спит маленький ребенок, который боится темноты, и родители включили ему ночник. Картинка была уютная: цветастые занавесочки и теплый домашний свет.

"Я все-таки мерзавец, – пронеслось в голове Кривошеева, но развивать дальше эту мысль он не стал, слишком она была болезненна, терзала. – А волноваться мне сейчас ни к чему, – подумал полковник. – Я должен быть спокойным, соблюдать хладнокровие и выдержку, ведь именно от этого зависит успех задуманного мной предприятия”.