Допив кофе, Глеб взял со стола два сколотых медной скрепкой листка и снова, уже в который раз, пробежал их глазами. Информации было немного, чего, собственно, и следовало ожидать. Какую еще информацию он хотел получить? Список членов экспедиции — десять человек, из которых целых шестеро числились рабочими, — примерный маршрут, который сто раз мог измениться в соответствии с полученными экспедицией данными о путях миграции тигров, и текст последней телефонограммы, где сообщалось, что экспедиция благополучно добралась до забытого богом леспромхозовского поселка — последнего населенного пункта, который значился в маршруте. Отсюда, из поселка, экспедиция должна была углубиться в тайгу и приступить к работе. Это, несомненно, было сделано — экспедиция ушла в тайгу и больше оттуда не вышла. Вот, собственно, и вся информация…

Глеб задумчиво потеребил кончик носа, спрятал листки обратно в прозрачную пластиковую папку, закурил. Мысли его упорно вертелись вокруг списка членов экспедиции. Шестеро рабочих, которые должны помогать четверым зоологам, — это много или мало? В разговоре с Потапчуком этот деятель из Фонда, Корнеев, отозвался о своих людях как об опытных, бывалых бродягах, проводящих полжизни в разнообразных экспедициях. Обычно такие люди самостоятельно, без помощи чернорабочих, разбивают палаточный лагерь, разводят костер и носят воду из ручья. Лишние люди в экспедиции — это лишние деньги, лишний груз продовольствия и инструментов, а значит, и лишние вьючные лошади. Или шесть рабочих как раз и заменяли лошадей?

Он снова покосился на папку. Чего в ней не было, так это списка экспедиционного оборудования. Были лошади или не было? Какими инструментами пользуются люди, занятые выслеживанием тигров с целью уточнения путей их миграции? Но больше всего Глеба интересовало оружие. Полный перечень стволов, взятых в тайгу сотрудниками Фонда, мог бы многое рассказать об истинных целях и задачах экспедиции. Быть может, эти шестеро на самом деле были не рабочими, а стрелками? Возможно даже, что в тайгу они отправились вовсе не следить за тиграми, а снимать с них шкуры… Впрочем, подумав немного, Глеб отказался от этой мысли. Несомненно, в том, чтобы спрятать под вывеской Фонда защиты редких и вымирающих видов хорошо организованную банду браконьеров, был определенный резон. Но зачем в таком случае Корнееву обращаться к Потапчуку и просить включить в состав экспедиции опытного разведчика, сотрудника ФСБ? Или Корнеев сам ничего не знал об истинных целях экспедиции?

Глеб с сомнением покачал головой. Он уже виделся с Корнеевым, и тот не произвел на него впечатления человека не от мира сего. Это был опытный бизнесмен, делец, видавший виды руководитель. Тем более что первую экспедицию, как и вторую, он формировал сам…

Гораздо более правдоподобным выглядело другое предположение: пропавшая экспедиция все-таки была не столько научной, сколько карательной. В разговоре с Федором Филипповичем Корнеев косвенно намекал на это, да и вообще… Этот его Фонд существует за счет средств, перечисляемых состоятельными людьми, и управляют им тоже, прямо скажем, не нищие. А бизнесмены, если уж берутся за дело, то, как правило, доводят его до конца. Задача перед ними стоит вполне конкретная: спасти уссурийского тигра от полного вымирания. Теперь так: почему тигр вымирает? Потому что его безбожно отстреливают ради наживы. Как его спасти? Реальный, действенный способ только один: отбить у охотников вкус к охоте. А у таежных аборигенов, живущих исключительно за счёт охоты на тигра, отбить желание охотиться можно только вместе с головой…

«Вот они и попытались, — решил Глеб. — Да только, видно, не на тех напали. Так что теперь, пожалуй, искать их бесполезно — даже косточек, наверное, не осталось…»

Он задумчиво поскреб пятерней затылок. Командировка обещала получиться очень, очень занятной. Но, чтобы оттуда вернуться и поделиться своими впечатлениями с Федором Филипповичем, придется изрядно попотеть…

«А ведь таких командировок у меня не было, пожалуй, с самого Афгана, — вдруг подумал Глеб, испытав при этом очень неприятное чувство. — Чтобы идти в колонне и все время гадать, откуда, из-за какого камня тебе выстрелят в спину… Да, от такого положения я уже успел отвыкнуть. Столько лет был охотником, что теперь в шкуре дичи как-то неуютно… Ну, спасибо, товарищ генерал! Ничего не скажешь, удружил так удружил».

Он посмотрел на часы, потушил в пепельнице окурок и пошел в прихожую за курткой — пора было отправляться на аэродром, чтобы познакомиться наконец со своим непосредственным начальником.

Глеб поехал в такси, резонно рассудив, что «разнорабочему» не пристало подъезжать к месту работы на вызывающе новом «БМВ». Именно такую должность он занимал в экспедиции — разнорабочий. В этой командировке у Глеба была двойная легенда. Для членов экспедиции он был рабочим, когда-то отслужившим срочную в войсках специального назначения и потому умеющим обращаться с оружием. О том, кто он такой на самом деле, знал только Корнеев — точнее, думал, что знает, потому что Федор Филиппович представил Глеба прапорщиком спецназа, прошедшим все горячие точки, начиная с Афганистана и кончая Чечней. Зачем понадобилась эта двойная конспирация, Глеб не понимал, но, как и генерал Потапчук, склонялся к мысли, что береженого Бог бережет. И потом, существование двойной легенды в данном случае просто неизбежно. Не мог же Потапчук, в самом деле, сказать Корнееву, кто он такой! Легенда стала неотъемлемой частью жизни Глеба Сиверова с того самого дня, как он увидел могильный камень, на котором было высечено его имя. Так что если у него и были какие-то основания для недовольства, так разве что звание, которое присвоил ему генерал: ходить в прапорщиках Глебу до сегодняшнего дня как-то не приходилось.

«Что это еще за звание такое — прапорщик?» — помнится, спросил он у Федора Филипповича, когда тот в общих чертах изложил ему легенду. «Самое хорошее звание при сложившихся обстоятельствах, — посмеиваясь, ответил генерал. — Я Корнеева знаю сто лет и доверяю ему почти как себе. Однако, согласись, штатский — он и есть штатский. Как ни крути, а совсем исключить возможность утечки информации мы с тобой не можем. Так вот, если станет известно, кто ты такой и откуда взялся, пусть лучше все думают, что ты — прапорщик. Сам знаешь, какое в народе бытует отношение к прапорщикам. Даже зная, что человек десять раз прошел через чертово пекло, его все равно никто не воспринимает всерьез, потому что он — прапор. У него по определению не может быть больше одной извилины. Так что, Глеб Петрович, ты уж постарайся не разочаровывать людей. Соответствуй своей репутации. Но только внешне!»

Вспомнив этот разговор, Глеб улыбнулся. Что бы там ни говорил Федор Филиппович о безграничном доверии, которое он испытывал к Корнееву, его отношение ко всей этой затее, похоже, было не менее сложным, чем у самого Глеба. Что ж, генералу ФСБ по долгу службы полагается быть подозрительным. Доверяй, но проверяй! Потапчук не отдавал Слепому прямого приказа держать ухо востро, но это, как обычно, подразумевалось само собой.

«Ну, хватит, — подумал Сиверов, рассеянно глядя на проносившиеся за окном таксопарковской „Волги“ улицы и площади весенней Москвы. — Что толку ломать голову, не имея практически никакой информации? Доберемся до места, тогда и посмотрим, что к чему. Эх, надо было все-таки попросить у Корнеева список оборудования первой экспедиции! Интересно, как бы он себя повел? Дал бы, наверное. Потому что, если бы не дал, сразу стало бы ясно: темнит, бродяга, водит наши славные органы за нос… Впрочем, мог бы и не дать, сославшись на какие-нибудь бюрократические закавыки: оборудование-де списано, список уничтожен, а то и просто затерялся… В общем, теперь это все неважно. Оборудование второй экспедиции я увижу безо всякого списка, своими глазами. Боюсь, мне еще многое предстоит увидеть — даже больше, чем хотелось бы. А может быть, все еще и обойдется. Может, они, эти без вести пропавшие, живы и здоровы. Разбили рацию, потеряли карту, заблудились, зазимовали… Вот прилетим мы в этот поселок, разгрузимся, а они шасть навстречу из тайги — здравствуйте! Сказка, конечно, но почему бы и нет? История о хорошо вооруженной, всесторонне подготовленной экспедиции, поголовно выбитой какими-то неумытыми браконьерами, тоже похожа на сказку. Только она почему-то кажется нам более правдоподобной, чем сказка про благополучное возвращение пропавшей полгода назад группы отлично подготовленных специалистов. Мы вообще охотнее верим в злые сказки, чем в добрые. Вот и тверди после этого, что человек по натуре добр и справедлив…»

Поисковая партия должна была отправиться в путь с аэродрома МЧС. Вылет назначили на завтрашнее утро. Временный штаб экспедиции разместился в просторном ангаре на краю летного поля. Расплатившись с таксистом, Глеб потянулся, закурил и не спеша зашагал к ангару, на ходу без особого интереса оглядываясь по сторонам.

Легкий ветерок трепал мертвую прошлогоднюю траву, раскачивал черные стебли бурьяна, играл застрявшим в редких корявых кустиках мусором. Вдалеке виднелась красно-белая вышка диспетчерской, из-за поросшего желтовато-серой щетинистой травой бугра выглядывали решетчатые бумеранги локаторов.

На поле в кажущемся беспорядке стояли самолеты. Один из них привлек внимание Глеба. Это был тяжелый транспортный «Ил», имевший, судя по его окраске, весьма бурное прошлое. Он был темно-оливковый, весь в черно-коричневых пятнах и разводах, придававших ему воинственный вид. Красная звезда на фюзеляже отсутствовала, вместо нее на фоне камуфляжных полос и пятен красовалась оскаленная тигриная морда. Вдоль всего борта, от кабины пилотов до хвостового оперения, тянулась сине-красно-белая полоса, а на фоне этого неимоверно растянутого в длину российского флага виднелась четкая надпись стилизованной славянской вязью: «Российский фонд защиты редких и вымирающих видов».

— Кучеряво, — сказал Глеб и двинулся дальше.

Он миновал скучавший на стоянке оранжевый автозаправщик. Из-за кабины заправщика навстречу ему вдруг шагнула некая плечистая личность в полувоенной одежде. На поясе у личности висела открытая кобура, и притом не пустая. Охранник опустил ладонь на рукоятку пистолета и потребовал предъявить документы, глядя на Слепого из-под низко надвинутого берета, как солдат на вошь. Глеб предъявил пропуск, накануне собственноручно выписанный ему Корнеевым. Охранник внимательно изучил закатанный в пластик прямоугольник плотного картона, придирчиво сличил фотографию на пропуске с оригиналом и наконец с явным неудовольствием вынужден был признать, что с документами у Глеба полный порядок.

— Проходите, — буркнул он.

— Кучеряво, — повторил Глеб, заметив на его рукаве ту же эмблему, что красовалась на фюзеляже самолета.

— Что? — спросил охранник таким тоном, словно только хорошее воспитание мешало ему закатать Сиверову промеж глаз.

— Я говорю, красиво жить не запретишь, — пояснил Глеб.

Охранник молча отвернулся, потеряв к нему всякий интерес. У Глеба зачесался язык, но он смолчал. Мысленно он сделал себе замечание: надо поменьше блистать остроумием. Бывший прапорщик спецназа должен вести себя примерно так, как вот этот охранник: мол, чего с вами, шпаками, разговаривать? Дать бы вам всем в рыло, недоумкам, да мараться неохота…

Глеб Сиверов помнил период — к счастью, непродолжительный, — когда его отношение к окружающим было именно таким. Сознание того, что ты способен легко и безнаказанно, по собственному выбору, убить любого не может не влиять на мироощущение. Люди превращаются в самодвижущиеся фанерные мишени. А о чем можно разговаривать с мишенью? Потом это как-то незаметно прошло, развеялось, забылось. Глебу казалось, что перемена наступила тогда, когда он встретил Ирину, но сказать с уверенностью, так это было или не так, он не мог.

У входа, в ангар у него еще раз проверили пропуск. Глеб переступил высокий порог и очутился в просторном, почти пустом помещении, в дальнем конце которого виднелась беспорядочная груда тюков и ящиков, по сравнению с огромным пространством ангара казавшаяся просто кучкой мелкого мусора. Здесь же, в ангаре, были оборудованы временные стойла, в которых, постукивая копытами, фыркая и распространяя запах свежего навоза, хрустели овсом лошади. Глеб подавил вздох: отношения с лошадьми у него были сложные — он их не понимал. Держаться в седле Сиверов умел — научился просто так, на всякий случай, чтобы не было пробелов в образовании, — но ощущение перекатывающихся, играющих прямо под тобой мощных мускулов всегда вызывало у него желание спрыгнуть на землю и больше никогда не садиться в седло. Казалось несправедливым заставлять большое, красивое, умное животное таскать на себе грузы и катать бездельников.

«Городские мы люди, — подумал Глеб, издали разглядывая лошадей. — Ездить верхом на лошади нам неловко, потому что она, видите ли, живая. При этом колбасу из конины мы едим так, что за ушами трещит. И вообще… Что может быть вкуснее хорошей свиной отбивной? А предложи горожанину заколоть и разделать свинью — он же в обморок грохнется!»

Неподалеку от дверей стоял обшарпанный складской погрузчик. Крышка аккумуляторного отсека была поднята, а из-под нее торчал туго обтянутый замызганными камуфляжными штанами тощий зад какого-то гуманоида. Из пыльных, покрытых грязной смазкой жестяных недр доносилось неровное металлическое позвякивание, лопатки и локти гуманоида мерно шевелились, направленный в зенит зад совершал сложные эволюции в воздухе, и все это сопровождалось невнятным нецензурным бормотанием. Вдали, рядом со сваленной в кучу амуницией, стояли еще трое. Кто-то курил, и дым висел над головами стоящих слоистым синеватым облаком, хорошо заметным в свете свисавшей с поперечной балки сильной лампы в пыльном жестяном колпаке.

Глеб подошел к погрузчику и постучал костяшками пальцев по бугристой поверхности сто раз перекрашенного капота. Из-под капота вынырнула небритая, крайне недовольная физиономия со следами графитовой смазки на лбу и правой щеке. Жесткие черные с проседью волосы как попало торчали во все стороны, в крепких желтоватых зубах была зажата потухшая папироса.

— Чего? — не выпуская из зубов папиросы, неприветливо осведомился гуманоид.

— Начальника экспедиции, — в том же тоне и тоже не утруждая себя приветствием, буркнул Глеб. В глазах небритого зажглась и сразу же потухла искорка интереса.

— Это Горобец. Там, — лаконично ответствовал небритый, сопроводив свои слова небрежным взмахом руки, направленным в сторону группы людей, стоявших в дальнем конце ангара.

Глеб кивнул как ни в чем не бывало. Разнорабочему, впервые явившемуся к месту работы, вовсе не полагалось знать такие детали, как фамилия начальника предыдущей, исчезнувшей без следа где-то в тайге экспедиции. «Однофамилец, — неуверенно думал Глеб, шагая мимо лошадиных стойл. — А может, родственник. Сын, например. Или брат. А что? Место-то хлебное, вот один из этих Горобцов и пристроил другого в своей конторе. Если так, то желание одного из братьев отправиться на поиски другого выглядит вполне естественно, не говоря уже о желании сына найти отца…»

Он миновал импровизированную конюшню и немного замедлил шаг. Теперь Глебу было видно, чем занимаются те трое, один из которых отныне являлся его непосредственным начальником. Двое стояли возле невысокого штабеля ящиков — один копался в верхнем, подняв крышку, а другой лениво покуривал, наблюдая за его действиями. Третий — щуплый, длинноволосый, в длинном растянутом свитере и повернутой козырьком назад бейсболке — сидел на корточках, повернувшись к этим двоим спиной, и что-то делал с громоздким прибором, который здорово смахивал на аппарат спутниковой связи.

Заметив постороннего, человек, который рылся в ящике, торопливо опустил крышку. Он мог бы этого не делать: все равно этот ящик —длинный, дощатый, узкий, оливково-зеленый, с откидными железными ручками на торцах и надежными стальными защелками — невозможно было спутать с чем бы то ни было. Тот, что до сих пор курил, вынул изо рта окурок и лениво, вразвалочку, шагнул вперед, то ли пытаясь прикрыть ящик своим могучим торсом, то ли намереваясь выставить непрошеного визитера вон.

Глеб сдержанно поздоровался и поинтересовался, где ему найти начальника экспедиции Горобца. Русобородый здоровяк, к которому он обращался, снова сунул окурок в зубы, как-то странно улыбнулся и молча указал на щуплого. Щуплый обернулся, и Глеб удержался от нервного смешка только благодаря многолетней привычке постоянно контролировать выражение лица. Начальник экспедиции Горобец оказался женщиной — уже немолодой, лет сорока или чуть меньше, — но вполне привлекательной и пребывающей в отличной спортивной форме.

— Я Горобец, — сказала она, легко вставая с корточек и становясь напротив Глеба. — Слушаю вас.

Глебу немедленно вспомнился один из фильмов об Индиане Джонсе — кажется, «Индиана Джонс и последний крестовый поход», — где обыгрывалась точно такая же ситуация. Правда, начальник экспедиции Горобец нисколько не напоминала сексапильную белокурую нацистку из фильма Спилберга, которую, помнится, звали доктором Шнайдер. Сиверов разглядывал ее, испытывая удовольствие пополам с раздражением. Первое впечатление оказалось верным — она действительно была привлекательна, хотя назвать ее красавицей у Глеба не повернулся бы язык. Невысокая, худощавая, с маленькой грудью, широкими, как у пловчихи, плечами и узким тазом, она смотрела на Слепого снизу вверх. Ее темные волосы были коротко подстрижены — коротко для женщины, разумеется, — а скуластое лицо с чуточку чересчур широким волевым ртом покрывал ранний загар, не имевший ничего общего с тем, который можно заработать в солярии. Косметикой она не пользовалась — по крайней мере, сейчас она не была накрашена, что нисколько ее не портило. Рукава растянутого свитера были закатаны до локтей, открывая тонкие, очень неплохой формы руки с узкими длинными кистями. На безымянном пальце правой Глеб заметил блеск обручального кольца и снова подавил вздох: его худшие предположения оправдывались. Начальница поисковой партии, судя по всему, была женой руководителя пропавшей экспедиции.

Именно это и раздражало Глеба больше всего. Он ничего не имел против женщин вообще, но всегда старался держаться подальше от женщин-руководителей. Принимать решения, руководствуясь эмоциями, можно и должно в кругу семьи, но не там, где от тебя зависят благополучие и судьбы других людей. Женский стиль руководства Глеб склонен был считать, мягко говоря, нелогичным, а уж если говорить начистоту, это самое руководство здорово напоминало ему одну сплошную истерику. Он никак не мог взять в толк, как у Корнеева хватило ума поставить во главе столь рискованного и сложного предприятия женщину, и не просто женщину, а жену, сходящую с ума от беспокойства за пропавшего без вести мужа. Если бы кто-то потрудился сообщить ему об этом заранее, Глеб, пожалуй, не согласился бы ввязываться в эту авантюру даже из уважения к генералу Потапчуку. Возможно, именно поэтому Корнеев и не предупредил его о том, кто поведет экспедицию, — не хотел заранее пугать. Словом, только сейчас Сиверов начал понимать, что поставленная перед ним задача — по мере возможности обеспечить благополучное возвращение поисковой партии в Москву — будет намного сложнее, чем ему казалось даже пять минут назад. У него возникло очень неприятное ощущение, что с учетом всех обстоятельств эта задача окажется попросту невыполнимой.

— Моя фамилия Молчанов, — сказал он со всей сдержанностью, на какую только был способен. — Меня прислал Корнеев.

Он протянул свои документы, но Горобец помедлила, прежде чем их взять. В течение нескольких секунд она внимательно и, как показалось Глебу, оценивающе разглядывала его, а потом все-таки взяла бумаги, бегло их просмотрела и снова подняла спокойный, испытующий взгляд на Сиверова.

— Разведка спецназа, — медленно, будто взвешивая это словосочетание, произнесла она, и Слепой про себя отметил, что госпожа начальница ухитрилась с первого взгляда отыскать в его липовом резюме самое главное. — Почему пошли разнорабочим? Вопрос был задан резко, явно с расчетом смутить собеседника.

— Да так, — с хорошо разыгранной ленцой ответил Глеб, — засиделся на одном месте. Дай, думаю, посмотрю новые места. За свой счет в те края не больно-то доберешься. И потом, этот ваш… Корнеев, да?.. Так вот, он сказал, что там может быть… ну, вы понимаете. Горячо.

— М-да, — скептически проговорила Горобец, снова оглядывая Глеба с головы до ног и обратно. — Хорош подарочек… Только «диких гусей» мне в экспедиции и не хватало! А почему в темных очках? Это что, имидж?

— Это не имидж, — все так же лениво, с затаенной, но легко различимой насмешкой ответил Глеб. — Это просто очки.

— Вы плохо видите?

— Наоборот.

— Что значит — наоборот?

«Так я тебе и сказал», — подумал Глеб. Веских причин скрывать от начальника экспедиции свое умение видеть в темноте у него не было, но он, как обычно, предпочел до поры до времени придержать этот козырь. В конце концов, даже с точки зрения женщины-начальника скрытые достоинства подчиненного — это лучше, чем скрытые недостатки.

— Зрение — единица, — сказал он. — Оба глаза. А на улице солнышко светит.

Дав такое уклончивое объяснение, он снял очки и спрятал их в нагрудный карман, чтобы окончательно закрыть эту тему.

— Каким оружием владеете? — спросила Горобец. Тон у нее был спокойный и ровный, как в самом начале разговора. Все попытки Сиверова вывести ее из душевного равновесия пропали втуне — по крайней мере, пока. «Еще не вечер», — подумал Слепой. Он нарочно дразнил начальницу, испытывал на прочность ее нервную систему. Если она вспылит, повысит голос — словом, скатится до, чисто женского стиля руководства, — возможно, придется позвонить Потапчуку и рекомендовать ему пресечь всю эту самоубийственную затею в самом зародыше. Подумать страшно, что может натворить истеричка, командующая группой хорошо вооруженных людей в нехоженых лесных дебрях… Горобец ему нравилась, но Глеб очень хорошо понимал: если окажется, что она не умеет держать себя в руках, то у него останется только один способ сохранить жизнь ей и ее подчиненным — не пустить их туда, куда они собрались. У Потапчука достанет власти на то, чтобы отменить экспедицию, тут и думать нечего. Если не поможет дружеский разговор с Корнеевым, можно придраться хотя бы к оружию — вон его тут сколько, целый ящик! И, судя по тому, как резво ребята захлопнули крышку при появлении Глеба, далеко не все стволы зарегистрированы…

— А при чем тут оружие? — изумился Глеб. — Вы же сами только что сказали, что вам наемники не требуются!

— Я задала вопрос, — спокойно сказала Горобец.

— Извините, — сказал Глеб, решив не перегибать палку. — Каким оружием, говорите? Да любым, наверное.

Русобородый здоровяк, который уже докурил сигарету и теперь, усевшись на ящик с оружием, с огромным интересом прислушивался к разговору, насмешливо фыркнул. Его коллега, высокий, жилистый и широкоплечий, как бывший десантник, наоборот, закурил и старательно делал вид, что все это его совершенно не интересует. Хвастливое заявление Сиверова он встретил молчаливой скептической улыбкой. Одна Горобец осталась невозмутима.

— Например? — спросила она. Глеб пожал плечами.

— Вы скажите, что вас интересует, — миролюбиво попросил он, — а то долго перечислять. Оружие — оно ведь оружие и есть. Ствол, приклад да курок, вот и все оружие. Что у вас — карабины, пистолеты?

— Как насчет винтовки Драгунова?

Сиверов мысленно присвистнул. Желание позвонить Потапчуку и попросить его немедленно прекратить это безобразие усилилось. Однако звонить генералу было рано, и он это прекрасно понимал. Отказываться от задания было не в его правилах, да и Корнеев не показался Глебу дураком — знал, наверное, кому доверяет такое ответственное дело, как руководство экспедицией. И к Федору Филипповичу он обратился наверняка затем, чтобы тот помог, подстраховал, прислал верного человека, на которого Горобец могла бы положиться в любой, даже самой неожиданной, нештатной ситуации. «Ладно, — подумал Глеб, — поживем — увидим. В конце концов, это моя работа — притащить их всех обратно в Москву целыми и невредимыми. То, что начальник у них — баба, делает эту работу лишь чуточку сложнее. Баба так баба. Говорят, не бывает правил без исключений, так, может, эта Горобец как раз и есть такое исключение из общего правила?»

— Это «плетка», что ли? СВД? — пренебрежительно осведомился он. — Вы бы еще спросили, умею ли я пользоваться ложкой и завязывать шнурки на ботинках!

— То есть умеете, — констатировала Горобец.

— Могу показать, если есть.

Русобородый и жилистый быстро переглянулись. Жилистый снова скроил скептическую мину и принялся равнодушно почесывать заросшую густым черным волосом грудь под десантным тельником с голубыми полосками; а русобородый едва заметно пожал могучими плечами и кивнул. Горобец стояла к ним спиной, по-прежнему со спокойным интересом разглядывая Глеба, но Сиверов мог бы поклясться, что этот безмолвный обмен мнениями не ускользнул от ее внимания. «А коллективчик-то слаженный, — подумал Глеб. — Видно, не один пуд соли съели».

— Любопытно было бы взглянуть, — сказала Горобец. — Гриша, подай.

Жилистый Гриша с недовольным видом передвинул сигарету в угол рта, согнал русобородого с ящика, поднял крышку и вынул оттуда снайперскую винтовку. Здоровяк взял у него винтовку, сделал шаг вперед и протянул ее Глебу. Гриша порылся в ящике и вдруг без предупреждения, даже не меняя сонного выражения лица, метнул в Глеба обойму. Слепой лениво взял ее из воздуха, как с полки, со щелчком загнал на место, передернул затвор и огляделся в поисках подходящей мишени.

Мишень нашлась сразу же. Слепой на мгновение заколебался, понимая, что может нажить себе смертельного врага. Впрочем, если все эти люди были теми, кем они казались, они могли по достоинству оценить задуманную Сиверовым шутку. Ведь в среде профессионалов и юмор профессиональный, специфический…

— Эх, дистанция маловата, — огорченно вздохнул Глеб, прижимая к плечу слегка скользкий от смазки приклад. — Это то же самое, что на органе частушки играть.

— Лошадей не перестреляй, композитор, — впервые за все время подал голос русобородый. — Дистанция ему мала…

Глеб не ответил. Он бросил быстрый взгляд на Горобец, которая по-прежнему разглядывала его со спокойным интересом естествоиспытателя, наблюдающего за частной жизнью навозного жука, и приник глазом к окуляру прицела.

Все произошло мгновенно. Отголосок сделанного русобородым скептического замечания, казалось, еще звучал под сводами ангара, а Сиверов уже прицелился и спустил курок. Винтовка сухо кашлянула, резко дернувшись в руках у стрелка, в стойлах заржали, забили копытами напуганные выстрелом лошади. Небритый гуманоид, который уже не копался в двигателе погрузчика, а стоял рядом, разглядывая на свет какую-то деталь, подпрыгнул, нелепо взмахнул руками и опрокинулся на спину.

Публика отреагировала незамедлительно. Все трое метнулись вперед с явным намерением скрутить маньяка, пока он не продырявил еще кого-нибудь. Первой, разумеется, успела Горобец, которая стояла в каком-нибудь метре от Глеба. Она резким, очень точным движением вцепилась в винтовку, задрала ствол вверх и попыталась вырвать у Глеба оружие. На лице у нее Сиверов не заметил даже тени испуга — только железную решимость и сосредоточенность человека, стремящегося во что бы то ни стало обезвредить опасного сумасшедшего.

«Надо же, — подумал он, — не испугалась. Вот это женщина! Неужели и вправду исключение?»

Горобец тем временем с неожиданной ловкостью попыталась сделать подсечку. Глеб убрал ногу и сказал:

— Тише, тише! Чего вы все всполошились? Все в порядке! Подтверждение его словам пришло в ту же секунду.

— Вашу мать!!! — раздался со стороны ворот свирепый рев. — Вы что там, совсем охренели?! Головы поотрываю уродам! Нашли игру, кони педальные!

Подстреленный Сиверовым небритый гуманоид уже вскочил и теперь прыгал на одной ноге, разглядывая то место, где минуту назад находился начисто оторванный винтовочной пулей каблук. Судя по резвости движений и силе голоса, гуманоид пребывал в добром здравии.

— А? — растерянно сказал русобородый. Он немного поморгал глазами, соображая, что к чему, и вдруг захохотал густым басом. — Ну, композитор! — закричал он сквозь смех и гулко хлопнул Глеба по спине широченной ладонью. — Ну, ты и отморозок! Люблю, которые без башни!

— Да, — сказал жилистый скептик Гриша, растирая подошвой окурок и качая головой, — орган не орган, но сыграно мастерски. Прямо за душу берет.

— Паганини, блин! — кричал русобородый, обеими руками держась за ноющий от смеха живот. — Моцарт и Сальери в одном флаконе!

Успех был полный. Горобец отпустила наконец ствол винтовки и отступила на шаг, восстановив прежнюю дистанцию. Лицо у нее было спокойное и даже безмятежное.

— Да, — сказала она, — винтовкой пользоваться вы умеете. Но прошу учесть: еще одна такая выходка, и я исключу вас из состава группы, не заплатив ни копейки. Даже если это произойдет в двух неделях пути от ближайшего населенного пункта. Вы меня поняли?

— Понял, — сказал Глеб, прислоняя винтовку к штабелю. — Учту.

— Превосходно, — сказала Горобец. — Продолжим. Курите?

— А это имеет значение?

— Имеет. Мы пойдем налегке, поэтому ни о какой раздаче сигарет даже не мечтайте. Хотите курить — тащите свои запасы сами и имейте в виду, что никаких скидок на дополнительный груз не будет. Это — ваши личные проблемы. Так же, к слову, как и алкоголь.

— Выпивку тоже на себе тащить? — сделав круглые глаза, уточнил Сиверов.

— Выпивка запрещена, — по-прежнему игнорируя его развязный тон, пояснила Горобец. — Я не шучу.

— Да понял я, — с деланым разочарованием протянул Глеб. — Ясно же, что тайга — не бульвар Луначарского. Недаром же вы с собой целый арсенал тащите.

— Не «вы», а «мы», — спокойно поправила Горобец. — Кстати, если вас это интересует, меня зовут Евгения Игоревна.

— Очень приятно, — сказал Сиверов. — А меня — Федор Петрович.

— Здесь написано, — сказала Горобец, тряхнув слегка помятыми бумагами Слепого, которые все еще держала в руке.

— Можно просто Федор, — не желая сдаваться, добавил Сиверов.

Горобец выдержала короткую, но очень подчеркнутую паузу, на месте которой, по идее, должна была прозвучать ответная реплика «Можете звать меня Евгенией» или что-нибудь в этом роде.

— Вопросы есть? — спросила она, когда пауза истекла.

— Есть, — сказал Глеб. — Что вы делаете сегодня вечером?

Это был рискованный ход — пожалуй, даже более рискованный, чем сомнительный фокус с выстрелом из винтовки. Однако, выдержав экзамен, Глеб хотел и сам слегка проэкзаменовать свою начальницу. Он заметил, как русобородый и Гриша напряглись возле ящика с оружием, а небритый гуманоид, который, ковыляя, приближался к ним из дальнего конца ангара, замедлил шаг. Однако Горобец и бровью не повела.

— Ужинаю, — спокойно ответила она. — На ужин у меня стакан кефира и яблоко. Потом ложусь спать. Ложусь рано, потому что вылет назначен на завтра, на пять утра. Это все?

Спрашивать, одна ли она ляжет, Глеб не стал. Горобец так же спокойно, не моргнув глазом, ответит, что спать будет одна, а всем окружающим, в том числе и ей, станет предельно ясно, что их новый коллега — полный идиот, не заслуживающий доброго слова. И вообще, зачем хамить женщине без какой бы то ни было пользы для дела?

— Ну, композитор, как тебе наша солдат Джейн? — получасом позже поинтересовался у него русобородый, которого звали Володей, а чаще — Вовкой или даже Вовчиком.

— Солдат Джейн? — переспросил Глеб, опуская молоток. Они с Вовчиком строили стойла в салоне того самого военно-транспортного самолета с тигриной мордой на фюзеляже. — Слушай, а похоже! Как есть солдат! Железная баба. Не боится, понимаешь, с толпой здоровенных мужиков в тайгу идти. Или ей не привыкать? Вовчик заметно помрачнел и тоже опустил молоток, которым до этого орудовал.

— Ты вот что, Федя, — сказал он с угрозой в голосе. — Ты, браток, эти штучки брось. Горе у нее, понял? Муж у нее в экспедиции пропал, и теперь она его искать едет. В тайгу едет, понял? А тайга, браток, дело такое… Если что, кто-нибудь может и не вернуться. И, что характерно, искать никто не станет. Тигры сожрали, и весь разговор. Я понятно излагаю?

— Да уж куда понятнее, — сказал Глеб. — Ты чего нервный-то такой? Я ведь просто спросил.

— Ну, а я просто ответил, — сказал Вовчик и с грохотом обрушил молоток на шляпку гвоздя.

***

Пятнисто-зеленый тяжелый транспортный самолет, словно неимоверно толстая ящерица, грузно оторвался от земли, развернулся и, постепенно набирая высоту, пошел на восток.

Когда гул турбин окончательно стих вдали, а темная крылатая точка растворилась в сером, как оцинкованная жесть, предрассветном небе, Федор Филиппович опустил бинокль и тяжело вздохнул.

Отсюда, с пригорка, за которым пряталась радиорелейная станция, ему безо всякого бинокля было видно, как провожавший самолет Николай Степанович Корнеев сел в свой роскошный джип и укатил в сторону Москвы. Было совершенно непонятно, за какой надобностью такой солидный мужчина, как Николай Степанович, ни свет ни заря прикатил на аэродром МЧС. О том, что самолет благополучно взлетел, он мог бы узнать и по телефону, и не в пять утра, а, скажем, в девять или когда ещё он является на свое рабочее место…..

Поймав себя на этой мысли, Федор Филиппович усмехнулся и невесело покачал головой… Появление Корнеева на аэродроме было очень легко объяснить: как всякий хороший начальник, Николай Степанович беспокоился о судьбе своих пропавших без вести подчиненных. Он ведь прямо так и говорил: ночей, мол, не сплю, чертовщина по углам мерещится… А вот что делал в такую рань на аэродроме генерал ФСБ Потапчук? Если бы кто-то задал Федору Филипповичу этот вопрос, он наверняка затруднился бы с ответом.

Корнееву он по-прежнему доверял — настолько, разумеется, насколько вообще мог доверять кому бы то ни было. Никаких причин для беспокойства Федор Филиппович не видел, но недавно зародившееся где-то в глубинах генеральского сознания чувство с течением времени не только не ослабевало, но и, напротив, становилось все сильнее. Это чувство было крайне неприятным: чем дальше, тем больше Федору Филипповичу казалось, что он только что собственными руками послал своего лучшего агента на верную смерть. Да и чувство ли это было? А может, предчувствие? Ведь что такое интуиция? Это просто способность мозга подсознательно делать выводы из множества мелких, незначительных с виду данных, которых сплошь и рядом оказывается недостаточно для логического анализа…

«Маразм это, а не интуиция, — сердито подумал Федор Филиппович, зачехляя бинокль. — Обыкновенный старческий маразм. А еще знающие люди говорят, что беспричинное беспокойство служит одним из верных признаков приближающегося сердечного приступа. Валидольчику, что ли, хватануть для профилактики?»

Он опустил руку в карман плаща, но вместо цилиндрической колбочки с валидолом пальцы нащупали твердый угловатый картон сигаретной пачки. «И как она здесь очутилась, эта зараза? — старательно подумал Федор Филиппович, как будто его мысли кто-то мог подслушать. — Подбросили, что ли?»

Лгать самому себе было до невозможности глупо, но еще глупее казалось Федору Филипповичу то, что он намеревался сделать. Руки словно сами по себе надорвали целлофановую обертку, и та, вырвавшись из пальцев, полетела, трепеща на утреннем ветерке, куда-то в неведомые дали, но не дотянула — зацепилась за низкий корявый куст и повисла, вяло трепыхаясь, как обрывок гирлянды на осыпавшейся новогодней елке. Генерал старательно скатал в тугой шарик вынутый из пачки кусочек фольги, — опустил шарик в карман и зубами — чего там, все равно никто не видит! — вытащил сигарету.

Зажигалки у него не было — повыбрасывал все до единой, когда твердо решил завязать с курением, — но свежий, нетронутый коробок спичек обнаружился в том же кармане, что и сигареты. Федор Филиппович ловко, по-солдатски, прикурил от первой же спички — навыки, выработанные на протяжении полной лишений и опасностей жизни, не вытравишь из памяти несколькими относительно спокойными годами генеральства. Дым кувалдой обрушился на легкие, закружилась голова. Генерал стерпел, не закашлялся, сделал две или три неглубокие затяжки, бросил сигарету в траву и старательно затоптал ее подошвой своего дорогого черного ботинка. После этого он бросил еще один долгий взгляд в ту сторону, где над краем земли уже начал разгораться костер восхода, повернулся к встающему солнцу спиной и стал осторожно, скользя гладкими кожаными подошвами по жухлой прошлогодней траве, спускаться с пригорка к своей служебной «Волге», за рулем которой скучал, душераздирающе зевая, хмурый, невыспавшийся водитель.