Двигатель буксира в последний раз чихнул и заглох, напоследок выбросив из выхлопной трубы облачко сизого дыма, который, стелясь над водой, потянулся к берегу и исчез, запутавшись в полузатопленных кустах. Серые прозрачные льдинки покачивались на поверхности черной воды, с тихим шорохом и звоном ударяясь о ржавый железный нос баржи. Это был не настоящий лед — тот уже сломался и, грохоча, ушел вниз по, реке, к недосягаемому для него морю. Глеб легко перепрыгнул полосу черной, непрозрачной воды, плескавшейся между грязным бортом баржи и серыми досками причала, поймал брошенный Вовчиком разлохмаченный канат с петлей на конце и накинул петлю на причальную сваю. Хмурый Гриша, у которого из-под утепленной куртки виднелся неизменный треугольник десантной тельняшки, принял от Тянитолкая кормовой конец и, в свою очередь, укрепил его на причале. Гриша, как выяснилось по дороге сюда, был кандидатом наук, а вечно небритый Тянитолкай, которого Глеб подстрелил в ангаре и настоящего имени которого так и не сумел узнать, хоть и не имел степени, занимал в Фонде должность, которая в каком-нибудь НИИ соответствовала бы должности старшего научного сотрудника. Бородатый хохотун Вовчик тоже ходил в кандидатах, а руководительница партии, Евгения Игоревна Горобец, она же «солдат Джейн», готовилась к защите докторской. Насколько Глеб понял из рассказа разговорчивого Вовчика, Горобец уже защитилась бы, если бы не это несчастье с ее мужем, из-за которого у нее, по выражению все того же Вовчика, «совсем башню снесло».

Вовчик с Тянитолкаем, поднатужившись, спустили сходни, а Глеб и Гриша опустили их на доски причала. С палубы буксира за их действиями наблюдали двое матросов, грязных и затертых до такой степени, что выглядели единоутробными близнецами. На фоне одетых в яркие пуховики москвичей аборигены казались особенно заброшенными и неухоженными. Они почти сливались с фоном, и помощи от них было как от части пейзажа — от парочки кустов, к примеру, или от приречного пологого бугра, на макушке которого сбились в кучу покосившиеся, черные от времени и непогоды бараки леспромхозовского поселка. Стояли, дымили газетными самокрутками, заряженными не то махрой, не то крепчайшим местным самосадом. Поплевывая в черную ледяную воду, они с равнодушием сфинксов наблюдали за разгрузкой.

Впрочем, их помощь никому и не требовалась. Спутники Сиверова, все эти кандидаты, без пяти минут доктора и старшие научные сотрудники, вкалывали так, что Глеб едва поспевал за ними. Он не без оснований считал себя недурно приспособленным к суровому походному быту, но люди, с которыми он сейчас вынужденно делил кров и пищу, удивляли его буквально каждый день. Однажды Глеб спросил бородатого Вовчика, где он, кандидат наук, научился так ловко, не хуже профессионального конюха, управляться с лошадьми, на что тот, хохотнув, ответил: «Чудак, я же кандидат биологических наук, а не физико-математических! Могу почистить, вылечить, а могу и разделать. Без проблем, понял? Это тебе не из винтовки пулять, композитор!» При этом Глеб ни капельки не сомневался, что винтовкой Вовчик владеет не хуже, чем лошадиным скребком, скальпелем или микроскопом. Вряд ли он, Гриша и Тянитолкай были виртуозами военного дела, но, судя по некоторым признакам, все они прошли огонь, воду и медные трубы, и даже, может статься, не единожды. Гриша, например, и не думал скрывать свое бурное прошлое, и на запястье у него можно было, без труда разглядеть татуировку в виде эмблемы воздушно-десантных войск, под которой красовалась короткая, но очень красноречивая надпись: «ДШБ». Вовчик тянул срочную в морской пехоте, обошел полмира, нюхал порох где-то в Африке и даже принимал участие в замирении взбунтовавшейся зоны, о чем любил рассказывать в свойственной ему юмористической манере.

Где, в каких войсках служил Тянитолкай, оставалось для Глеба тайной за семью печатями — так же, впрочем, как и его имя. Они почти не общались, и вовсе не потому, что Тянитолкай обиделся на Глеба за его выходку в ангаре. Просто такой он был человек — нелюдимый молчун, вещь в себе. Непонятно было даже, откуда у него такое странное прозвище — Тянитолкай. На этот счет Глеба, как обычно, просветил словоохотливый Вовчик. «Чуковского помнишь? — сказал он. — Это он придумал такого сказочного зверя — Тянитолкая. Одна голова у него спереди была, а другая — сзади. У нашего Тянитолкая голова одна, зато глаз две пары — одна спереди, как у всех, а другая на затылке». Насчет глаз на затылке Глеб сомневался, но как-то раз ему довелось увидеть Тянитолкая за довольно странным для старшего научного сотрудника занятием — метанием ножа. Нож у Тянитолкая был знатный, в добрый килограмм весом, с широким тусклым клинком и устрашающими зазубринами на спинке, и бросал его Тянитолкай не куда-нибудь, а в вертикальную жердь дощатой перегородки, за которой стояли лошади. Стоило ему взять на пару сантиметров левее или правее, и он мог бы поранить одно из животных, которые здесь были на вес золота. Но Тянитолкай ни разу не промахнулся, и Глеб мысленно ему поаплодировал.

Как только сходни были опущены, по ним сразу же повели заранее навьюченных лошадей. Кони шли неохотно, дробный перестук копыт и скрип прогибающихся досок далеко разносились в холодном утреннем воздухе. «Но, мертвая!» — радостно горланил Вовчик, едва ли не волоком стаскивая вниз по сходням упирающуюся, испуганно мотающую головой лошадь. На спине у лошади Глеб заметил хорошо знакомый дощатый ящик защитного цвета и от души посочувствовал животному, вынужденному тащить на себе такую груду железа.

За Вовчиком шла «солдат Джейн», ведя на поводу смирную гнедую кобылу. Куртка на госпоже начальнице была расстегнута, и Глеб заметил на поясе у «солдата Джейн» большую, сильно потертую кожаную кобуру, которой там раньше не было. Кобуру Горобец носила на животе, что, по мнению Глеба, свидетельствовало о серьезности ее намерений. Козырек ее выцветшей бейсболки был надвинут чуть ли не до кончика носа, почти целиком скрывая лицо. Видневшийся из-под этого козырька широкий волевой рот был плотно сжат, а волосы «солдат Джейн» собрала в конский хвост на затылке. На ногах у нее были прочные хлопчатобумажные штаны со множеством накладных карманов, заправленные в высокие, видавшие виды походные ботинки на толстой рубчатой подошве. Плечи Евгении Игоревны были оттянуты широкими лямками туго набитого рюкзака, на поясе, помимо пистолета, висели фляга с водой и внушительного вида тесак в поцарапанных деревянных ножнах.

За Горобец, дымя зажатой в зубах неизменной папиросой, спускался Тянитолкай. Пропустив его, Глеб поднялся на баржу, открыл загон и с опаской взял за повод вредную кобылу по кличке Заноза, вечно норовившую цапнуть кого-нибудь зубами. Она и сейчас попыталась проделать свой любимый трюк, но Глеб, который успел изучить ее повадки, ловко уклонился, прикрикнул на норовистую тварь и повел ее на берег.

Вообще-то, согласно трудовому соглашению, все эти погрузки-выгрузки были делом Глеба, и только его. Но господа ученые всю дорогу служили для него источником приятного удивления: руками работали умело и охотно, и Сиверов все чаще задумывался о том, нужен ли он в этой экспедиции вообще. То есть было совершенно очевидно, что в роли разнорабочего он не нужен никому — с повседневной работой члены поисковой партии справлялись превосходно и вполне могли обойтись без «прислуги за все». Следовательно, группа действительно остро нуждалась в опытном разведчике, умеющем ловко управляться с любым оружием и не бледнеющем при виде крови.

Глебу все это активно не нравилось. Создавалось впечатление, что группа имеет своей целью не столько поиск пропавшей экспедиции или сбор каких-то там научных данных, сколько обыкновенную месть. Недаром же все члены этого маленького отряда были крепкими, бывалыми мужчинами, готовыми в случае чего перегрызть любому глотку за свою молчаливую и строгую начальницу. Видимо, всех их связывали узы куда более крепкие, чем простое сотрудничество во имя спасения вымирающих видов животных; что-то подобное Сиверову доводилось видеть в Афганистане и других горячих точках. Это было что-то вроде солдатского братства, которое рождается только под огнем. Но в Афгане была война, а тут… Впрочем, тут, судя по некоторым признакам, тоже была война, и Глеб начинал побаиваться, что, едва успев сойти на берег, Горобец отдаст приказ приступить к планомерной зачистке поселка. Его давно подмывало как-нибудь изловчиться и поставить Федора Филипповича в известность о том, что тут происходит. Но в том-то и загвоздка, что ничего особенного здесь пока не происходило! Сколько ни думал Слепой над текстом предполагаемого донесения, у него неизменно получалось что-то наподобие знаменитого письма Ваньки Жукова: «Милый дедушка Федор Филиппович, забери ты меня отсюдова Христа ради…»

Собственно, никто и не ждал от него вестей, и Глеб уже который день подряд ломал голову, пытаясь понять, с чего это его вдруг потянуло на какие-то донесения. В предчувствия он, в общем-то, не верил, но сейчас его, похоже, одолевали именно предчувствия, и притом не самые хорошие. На лицах его спутников, даже на широкой, вечно ухмыляющейся, бородатой физиономии Вовчика, как будто лежала какая-то прозрачная, но различимая тень. Когда Глеб пытался повнимательнее присмотреться к членам экспедиции, тень эта исчезала, таяла, словно ее и вовсе не было. Однако стоило ему только заняться своими повседневными делами и перестать напрягать глаза и мозги, как у него снова возникало ощущение холодной, мрачной тени, упавшей на всю поисковую партию.

Вот и сейчас, едва Глеб сосредоточился на Занозе, которая примеривалась цапнуть его за плечо, как он почти физически ощутил присутствие чего-то недоброго. Такое бывало и раньше, особенно если Слепой знал, что за ним охотятся, и всегда в подобных случаях он, оглянувшись, обнаруживал за спиной либо нацеленный в затылок ствол, либо просто холодный, ненавидящий взгляд. Какое-то время он боролся с желанием резко обернуться, а потом все-таки не выдержал, осторожно повернул голову и посмотрел назад через плечо.

И, разумеется, не увидел ничего особенного. Все были заняты своими делами, никто даже не смотрел в его сторону. Горобец о чем-то совещалась с Гришей, разложив поверх офицерского планшета подробную карту местности. Вовчик, как всегда, увивался возле лошадей — пробовал подпруги и ремни, проверял, надежно ли закреплены вьюки, — а Тянитолкай, на ходу раскуривая потухшую папиросу, поднимался наверх по склону бугра, держа курс на гнилые бараки заброшенного поселка. Склон был покрыт грязными пятнами еще не успевшего растаять снега, и Тянитолкай оставлял за собой цепочку глубоких рыжих следов от налипшей на его сапоги глины. Папиросный дым рваной голубой лентой тянулся из-за его правого плеча и таял в холодном, сыром, очень чистом воздухе. Огромный нож, с которым Тянитолкай давеча развлекался на барже, висел у него на поясе , в потертых меховых ножнах и при каждом шаге похлопывал Тянитолкая по тощему заду.

— Куда это он почесал? — спросил Глеб у Вовчика.

— Проводника искать, — ответил тот, бросив быстрый равнодушный взгляд на удаляющуюся фигуру Тянитолкая. — Места здесь глухие, дикие. Карта — это, конечно, хорошо, но на ней нарисовано далеко не все. Да и пора сейчас не самая подходящая, для прогулок. Лед уже сошел, вот-вот разлив начнется. Без человека, который, все тут знает как свои пять пальцев, можно надолго застрять в какой-нибудь дыре — позади болото, спереди речка, а под ногами — камни да мох…

Он подтянул ремень, которым был закреплен ящик с оружием, и задумчиво похлопал ладонью по зеленой деревянной крышке. На его бородатом, обманчиво простодушном лице появилось выражение глубокой задумчивости.

— А здесь разве живут? — спросил Глеб. — Поселок выглядит совсем заброшенным.

— А? — встрепенулся Вовчик, выходя из ступора. — Чего? А, поселок… Да он и есть заброшенный. Леспромхоз загнулся лет пять назад. Только не спрашивай почему. Леса кругом — мама, не горюй, и нужда в деловой древесине, насколько я понимаю, до сих пор не отпала… Бардак, в общем. Но какие-то люди здесь остались. Черт их знает, что они тут делают.

— Браконьерствуют потихоньку, — предположил Глеб.

Вовчик уставился ему прямо в лицо и некоторое время смотрел не мигая ничего не выражающим взглядом. Глеб выдержал этот взгляд, хотя и не без труда. Он уже привык к тому, что самые невинные вопросы и замечания порой вызывают у Вовчика такую вот странную, ни с чем не сообразную реакцию. Причин к тому могло быть как минимум две: либо развеселый кандидат биологических наук имел какие-то психические отклонения, либо вопросы и замечания Глеба были не такими невинными, какими казались на первый взгляд. Насчет психических отклонений Сиверов здорово сомневался, а насчет невинности своих реплик… Что ж, сам он не видел в своих словах ничего особенного и даже не стремился вкладывать в них какой-то второй смысл, но вот Вовчик, похоже, этот второй смысл угадывал…

— Может, и браконьерствуют, — медленно проговорил Вовчик, отводя от лица Глеба тяжелый, как свинцовая болванка, взгляд. — Скорее всего, браконьерствуют. Что здесь еще делать? Жевать-то хочется! Не рыба, так птица, не птица, так зверь…

— Тигр, например, — предположил Глеб. Вовчик бросил на него быстрый взгляд, тяжело вздохнул и сказал:

— Слушай, композитор, чего тебе неймется? Ты меня прости, Федя, не обижайся, но ведь, если разобраться, твое дело телячье. Скажут грузить — грузи, скажут тащить — тащи, скажут стрелять — стреляй и не спрашивай отчего и почему. Не обиделся?

— А на что тут обижаться? — пожал плечами Глеб. — У меня всю жизнь так — что в армии, что на гражданке. Как сказал один умный человек, не хочешь работать головой — работай руками. А я головой работать — ну просто ненавижу! Я от этого сразу засыпать начинаю, понял? Только, Вовчик, был на свете еще один умный человек, Суворов была его фамилия, слыхал? Так вот, он сказал, что каждый солдат должен знать свой маневр. Вовчик хлопнул Глеба по плечу.

— Вот чудила! Суворов, спору нет, был умный дядька, а вот ты, брат, до него маленько не дотянул. Свой маневр, говоришь? Ну так это вот и есть твой маневр — мешки таскать и держать винтарь под рукой. Ты думаешь, мы зачем сюда пришли — браконьеров вязать? Мы людей искать пришли! Людей, понимаешь? А вот когда найдем, когда разберемся, что тут было и кто виноват, вот тогда… В общем, тогда и посмотрим. Сам понимаешь, все зависит от того, что мы найдем и найдем ли что-нибудь вообще. Но сначала надо найти. А то если мы прямо сейчас, не успев высадиться, начнем следствие проводить, выяснять, кто тут тигрятинкой промышляет да у кого дома на стене шкура полосатая висит, так от нас уже назавтра рожки да ножки останутся. Понял теперь, композитор?

— Чего ж тут не понять, — буркнул Глеб. — Вы все тут начальники, один я у вас дурак.

Краешком глаза он видел, что «солдат Джейн» уже некоторое время стоит поодаль и, делая вид, что изучает карту, внимательно прислушивается к их разговору. Это показалось ему любопытным, тем более что Вовчик настолько увлекся процессом воспитания непутевого работяги, что не заметил присутствия начальницы.

— Да ты и впрямь дурак, братец, — огорченно сказал Вовчик. — Сам же просил объяснить, что к чему, а потом сам же и обиделся!

— Да ладно тебе, — сказал Глеб. — Должность у меня такая — дурацкая. Должен же я ей соответствовать!

— Крученый ты парень, хоть и дурак, — задумчиво произнес Вовчик.

— Хватит болтать, — вмешалась в их беседу «солдат Джейн», сворачивая карту. Глеб про себя отметил, что вмещалась она очень своевременно — как раз тогда, когда разговор по существу закончился и начался пустой треп. — Володя, ты зачем ящик упаковал? Сейчас же распакуйте и раздайте оружие. Молчанов, позаботьтесь о том, чтобы все карабины были заряжены и поставлены на предохранитель. Володя, займись верховыми лошадьми. Проверь все, чтобы потом не тратить время на остановки.

— Не шуми, Женя, сейчас все сделаем, — мягко отозвался Вовчик и кивнул Глебу: — Слыхал, композитор? Давай, снимаем этот гроб!

Вдвоем они ослабили ремни и сняли с лошадиной спины тяжелый ящик. Вовчик отдал Глебу ключ от навесного замка и пошел к верховым лошадям, хотя мог бы этого и не делать: лошадей он седлал собственноручно, и проверять свою собственную работу ему было незачем.

Глеб отпер ящик и откинул деревянную крышку. Внутри, как он и ожидал, лежали четыре скорострельных карабина «сайга» на базе АКМ и уже знакомая ему снайперская винтовка Драгунова. Оцинкованные коробки с патронами, запасные обоймы и даже матерчатые подсумки лежали здесь же; помимо всего этого богатства, в ящике обнаружилась ракетница и коробка патронов к ней. У Слепого немного отлегло от сердца: в глубине души он побаивался обнаружить парочку гранатометов, а может, и ПЗРК — уж очень решительный вид был у «солдата Джейн».

Ракетницу в брезентовой кобуре он отложил в сторонку и, пока суд да дело, принялся снаряжать магазины. Зарядив все пять стволов и поставив их на предохранители, он рассовал обоймы по подсумкам. Пока он этим занимался, к нему подошел Гриша, присел на корточки и, покуривая, стал наблюдать за тем, как ловко работает Глеб.

— Пристрелять бы их, — сказал Сиверов, протягивая ему заряженный карабин.

— Не дрейфь, разведка, — ответил Гриша. — Не ты один знаешь, с какой стороны у карабина приклад. Все пристреляно в лучшем виде.

Глеб собрал стволы в охапку, подошел к верховым лошадям и рассовал карабины по седельным кобурам. Лошади, фыркая, неохотно нюхали мертвую прошлогоднюю траву, позванивали сбруей. Под копытами чавкала грязь — верхний слой почвы уже оттаял, превратившись в полужидкую кашу. Заноза, демонстрируя неизбывную вредность характера, пыталась есть снег. Глеб нашел в тюках пустой мешок, сел на оружейный ящик и стал, отрезая от мешка длинные полосы, обматывать ими ствол винтовки.

— Ты чего делаешь, композитор? — поинтересовался у него Вовчик. — Не в разведку идешь!

— Не уверен, — лаконично ответил Глеб. — И вообще, привычка — вторая натура.

— Любопытные у тебя привычки, дружок, — сказал Гриша.

— Вы мне лучше скажите, профессора, чем мы лошадей кормить будем? — спросил Глеб. — В тайге-то, наверное, еще снег лежит. По мешку овса на лошадь — не маловато ли будет?

— Будет день — будет и пища, — туманно ответил Вовчик. — Если что, недельку-другую они у нас и на подножном корме протянут. Жрать захотят — из-под снега выкопают. А там, глядишь, и свежая травка пойдет. Вообще-то, я тоже считаю, что пешочком, без этих скотов, гулять приятнее. Но тогда вьюки на себе переть пришлось бы, да и медленнее пешочком-то…

Молчаливый Гриша кашлянул в кулак и нахмурился. Что-то ему в этом разговоре явно не понравилось, но вот что именно? Глеб заметил, что члены экспедиции как-то очень уж болезненно реагируют на его вопросы — не на все, а исключительно на те, которые так или иначе связаны с организацией и целями похода. Впрочем, это могло объясняться вполне естественными причинами. В конце концов, для них он был просто разнорабочим — то есть, по определению, природным недоумком, с которым не о чем разговаривать. И вот он, этот недоумок, лезет к ученым людям со своими дурацкими вопросами да еще, видите ли, и критикует: чем же мы, дескать, лошадей-то станем кормить? Да не твое дело, чучело! Таскай мешки и сопи в две дырки, вот и весь разговор…

«Точно, — подумал Глеб, накрепко приматывая кусок мешковины к винтовочному стволу обрывком бечевки. — Просто мне давненько не приходилось под дурачка косить, вот и мерещится всякая ерунда с непривычки. Когда вернусь, надо будет предъявить Потапчуку претензии. Как ни крути, а легенду для меня придумывал он на пару со своим Корнеевым, и не Вовчик с Гришей виноваты, что мне внутри этой легенды тесно…»

— Что-то долго Тянитолкая нет, — сказал Вовчик, заметив, как Горобец бросила нетерпеливый взгляд на часы. — Самогон они там пьют, что ли?

«Солдат Джейн» снова, уже не скрываясь, посмотрела на часы, и Глеб заметил, как на скулах у нее вздулись и опали желваки, а глаза нехорошо прищурились. Губы Евгении Игоревны шевельнулись, и Слепой мог бы поклясться, что Горобец была готова отпустить крепкое словечко из тех, которых не отыщешь ни в одном толковом словаре.

Позади них, на реке, взревел двигатель буксира. Все вздрогнули и обернулись. Двигатель сбросил обороты, застучал ровно и глухо. Буксир отошел от пристани, волоча за собой баржу, и начал неуклюже разворачиваться, расталкивая круглым, похожим на лапоть носом звенящие утренние льдинки.

— Тьфу, сволочь, — сказал Вовчик. — Совсем про него забыл.

«Что это с ними сегодня? — подумал Глеб, глядя, как Гриша торопливо прикуривает еще одну сигарету, а „солдат Джейн“ грызет нижнюю губу. Зубы у нее были белые, ровные и крупные. — Почему они все такие нервные?»

— Отвратительное место, — сказала Горобец напряженным голосом. — Я понимаю, почему люди отсюда ушли. Здесь что-то… Что-то не так.

Сиверов огляделся, но не увидел ничего необычного. Местечко, конечно, было унылое, но не настолько, чтобы вывести железобетонную Евгению Игоревну из душевного равновесия. Да и остальные явно были не в своей тарелке, хотя держали себя в руках лучше, чем «солдат Джейн». Потом он вспомнил о пропавшей экспедиции — пропавшей, вероятнее всего, не без помощи местных жителей — и удивился: если уж вы так опасаетесь аборигенов, то зачем было посылать Тянитолкая в поселок одного, пешком и даже без карабина?

Честно говоря, Глебу казалось, что долгое отсутствие Тянитолкая объясняется очень просто: небритый молчун, скорее всего, впустую тратил время, один за другим обследуя покинутые дома в поисках аборигенов. Не было тут никого, давно уже не было. Это чувствовалось по мертвой тишине, царившей вокруг. В таких вот местах прибытие буксира — это же настоящий праздник, повод для народного гуляния. А на берегу пусто, да и над крышами ни одного дымка…

Однако излагать свои соображения по этому поводу Глеб не стал. Пять минут назад ему ясно дали понять, что его дело — помалкивать в тряпочку. Вот он и решил помалкивать, тем более что тот, кто молчит, лучше слышит, о чем говорят другие.

— Господи, да что же это? — почти простонала «солдат Джейн», в третий раз посмотрев на часы. Тогда Глеб не выдержал.

— Давайте я схожу, Евгения Игоревна, — предложил он. — Не волнуйтесь, я аккуратно.

— Нет! — почти выкрикнула Горобец. — Всем оставаться на месте! Будем ждать. «Э, — разочарованно подумал Глеб, — ненадолго же тебя хватило!»

Минут через пять, когда стук дизельного движка окончательно потерялся где-то за излучиной реки, на гребне холма возникли две фигуры. Видно было, что один человек поддерживает другого. Горобец прерывисто вздохнула, Вовчик озадаченно хмыкнул, а Гриша длинно сплюнул в грязь и отвернулся. В первое мгновение Глебу почудилось, что один из этих двоих ранен. Он поднял лежавшую у него на коленях винтовку, посмотрел в прицел и понял, что ошибся.

Один из этих двоих, как и следовало ожидать, был Тянитолкай. Он выглядел целым и невредимым, хотя и очень недовольным. Второй, невысокий щуплый мужичонка в драном ватнике и криво нахлобученном на макушку треухе, не столько шел, сколько волочился рядом, повиснув на Тянитолкае всем своим весом. Он был мертвецки пьян, о чем Глеб счел нужным проинформировать начальницу.

— Вот сволочь, — сказал Вовчик. — Ну, слава богу, хоть на месте оказался. А то я было подумал… Горобец метнула на него быстрый взгляд, и Вовчик осекся.

— Пойду помогу Тянитолкаю, — сказал он с полувопросительной интонацией.

«Солдат Джейн» молча кивнула. Вовчик широкими шагами поднялся по склону холма, подхватил все время норовящего навернуться носом в грязь аборигена и что-то сказал Тянитолкаю. Тот мрачно кивнул. Вдвоем они взяли пьяно мотающего головой проводника под руки, и потащили вниз. Спустившись с холма, Тянитолкай и Вовчик не стали задерживаться возле лошадей, а поволокли свою ношу мимо, к самой воде. Здесь Вовчик свободной рукой предупредительно снял с аборигена его засаленную, облезлую шапчонку, после чего господа ученые очень слаженно и ловко, явно не впервые действуя подобным образом, уложили свою жертву физиономией в ледяную воду. По реке поплыли пузыри, полетели брызги. Мужичонка приподнялся на руках, встал на четвереньки и замотал плешивой башкой. Вода каскадами полетела с жидкой растрепанной бороды и редких волос, обрамлявших красную лысину. Разинув беззубый рот, он пьяным голосом заорал что-то нечленораздельное.

Вовчик укоризненно покачал головой и пихнул мужичонку ногой в отставленный зад. Руки аборигена подогнулись, и он снова булькнул в воду. Стоя на берегу, чтобы не замочить ног, Тянитолкай уперся ему между лопаток прикладом неизвестно откуда взявшегося одноствольного охотничьего ружья и придержал, не давая вынырнуть раньше времени. Когда он убрал ружье, мужичонка снова вынырнул с громким плеском, встал в воде на колени и, отплевываясь, завопил неожиданным фальцетом:

— Вы чего, ё-н-ть, делаете? Вы чего творите, фашисты?!

— Мало, — негромко произнес стоявший рядом с Сиверовым Гриша.

Вовчик, как видно, пришел к такому же выводу. Он толкнул аборигена между лопаток. Тот устоял, упершись рукой в дно, и опять заголосил на всю реку. Тогда Вовчик шагнул в воду, ухватил его одной рукой за воротник телогрейки, а другой — за штаны, легко поднял в воздух и обмакнул головой в реку.

Глеб повернул голову и посмотрел на Горобец. «Солдат Джейн» наблюдала за экзекуцией с выражением брезгливого нетерпения, но тревога уже ушла из ее глаз. Сиверов удивился: неужели ее могло успокоить появление этого пьяного создания, лишь отдаленно напоминающего человека? Хорош проводник, нечего сказать! Вылитый Дерсу Узала… Впрочем, Глеб не понимал, каким образом Тянитолкаю удалось откопать в явно покинутом людьми поселке хотя бы это диво. Да еще и пьяное вдобавок… Интересно, где он достал выпивку? А главное, чем же все-таки была так взволнована «солдат Джейн»?

Со стороны реки доносилось азартное кряхтение, громкий плеск и фырканье, как будто там, у самого берега, бултыхался взрослый бегемот. Тянитолкай, убедившись, что Вовчик превосходно справляется со всем без его помощи, отошел в сторонку и стал брезгливо стряхивать с куртки попавшие на нее брызги и какой-то мелкий мусор, явно подцепленный от «Дерсу Узала».

— Долгонько ты ходил, — сказал ему Гриша.

Молчаливый Тянитолкай лишь пожал плечами и возмущенно ткнул пальцем в сторону реки, давая понять, что потратил время на поиски спавшего где-то беспробудным пьяным сном аборигена. Глеб протянул ему подсумок с запасными обоймами. Тянитолкай молча кивнул в знак благодарности, расстегнул ремень и принялся просовывать его сквозь твердые, как жесть, брезентовые петли подсумка.

— Это точно он? — спросила «солдат Джейн», кивая в сторону реки, где мокрый до пояса и даже выше Вовчик старательно выполаскивал из туземца остатки алкогольной эйфории.

— Похож, — буркнул угрюмый Тянитолкай, застегивая пряжку ремня. Охотничья одностволка с замызганным, явно самодельным прикладом торчала у него под мышкой, на плече болтался полупустой патронташ, — старый, рваный, перештопанный вдоль и поперек. — Сейчас очухается, тогда спросим. А то несет какой-то бред…

— Что именно он несет? — неожиданно заинтересовалась Горобец.

— Да говорю же, бред, — огрызнулся Тянитолкай. — Ума не приложу, где он в здешней глуши телевизор нашел.

— Телевизор?

— А откуда еще он мог этой чепухи набраться? Упыри какие-то, людоеды… Крестить меня пытался, идиот.

— Белая горячка, — с видом знатока констатировал Гриша. — Ничего, сейчас Вовчик его вылечит.

Глеб покосился на Горобец и успел заметить промелькнувшее на ее лице озабоченное выражение. Впрочем, Глеб тоже задумался бы, стоит ли доверять судьбу экспедиции проводнику, которому с перепоя мерещатся упыри. «Солдат Джейн» перехватила его взгляд.

— Теряем время, — досадливо поморщившись, сказала она. — Володя, ты скоро? — повысив голос, окликнула она Вовчика.

— Уже, — ответил тот, повернув к ней разгоряченное, мокрое от брызг лицо.

Напоследок он еще раз обмакнул «Дерсу Узала» головой в речку. Туземец не сопротивлялся и даже перестал орать — понял, наверное, что от этого будет только хуже. Вовчик, все так же держа его одной рукой за шиворот, а другой за штаны, выволок горемыку на берег и придал ему вертикальное положение. С горемыки текло в три ручья; с Вовчика тоже текло, хотя и не так интенсивно. Наклонившись, бородач подобрал откатившуюся в сторону шапку, нахлобучил ее проводнику на плешь и прихлопнул сверху ладонью. Проводник немедленно стащил шапку с головы и принялся утирать ею мокрое лицо. Вовчик крепко взял его за плечо, подтолкнул и почти силой подвел к «солдату Джейн».

Горобец стояла, широко расставив ноги в высоких солдатских ботинках, и, запрокинув голову, холодно разглядывала аборигена из-под низко надвинутого козырька бейсболки. Правую руку она держала на кобуре, скорее всего просто так, потому что за кобуру было удобно держаться, но вид у нее из-за этого был жутко воинственный.

— Это ты Иван Пономарев? — холодно осведомилась она.

Абориген шмыгнул носом. В сапогах у него чавкало, за пазухой хлюпало, с пропитавшегося водой ватника на землю, журча, сбегали тонкие мутные струйки, редкая бороденка мокрыми сосульками торчала во все стороны, и с сосулек тоже капало. Перегаром от него разило со страшной силой, но он уже пришел в себя и, услышав вопрос, хитро прищурился.

— А ты кто, ё-н-ть? — ехидно поинтересовался он. — Чегой-то я не разберу, баба али мужик?

Стоявший у него за спиной Вовчик подался вперед, но опоздал — Горобец неожиданно, без замаха, резко и явно очень сильно двинула мужичонку кулаком прямо в солнечное сплетение. Мужичонка сложился пополам, хватая воздух широко разинутым ртом, и тогда «солдат Джейн» открытой ладонью хлопнула его снизу по подбородку. Челюсть аборигена отчетливо лязгнула, захлопнувшись, на глаза навернулись мутные слезы.

— Здесь спрашиваю я, — заявила она, брезгливо вытирая ладонь о штаны. — Повторяю вопрос: это ты Иван Пономарев?

— Я, — просипел Иван Пономарев, благоразумно воздержавшись от дальнейших комментариев.

— Превосходно. Ученых в прошлом году к Каменному ручью ты водил?

Иван Пономарев крепко стиснул беззубые челюсти и отвернулся, демонстрируя полное нежелание отвечать на поставленный вопрос. Горобец сделала движение рукой, туземец испуганно шарахнулся.

— Ну я, — с огромной неохотой выдавил он. — Чего спрашивать-то, когда и так ясно?

— Превосходно, — повторила Горобец. Лицо у нее при этом было такое, что сразу делалось ясно: ничего хорошего и тем более превосходного она в этом не видит. — Ну, и что же с ними стало?

— А мне откудова знать? — задрав клочковатую бороду, огрызнулся проводник. — Откудова мне знать, чего с ними стряслось? До места довел, расчет получил и пошел себе…

— Что значит — пошел? Как так — пошел? А обратно доставить?

— То и значит — пошел… Отпустили, я и пошел себе. Иди, говорят, назад уж мы сами дорогу найдем. Ну я и пошел, потому они ученые, им видней… Карты у них, понимаешь, компасы… А вот, гляди, сгинули. И с компасом, и с картой, и с карабинами своими… А я ему, начальнику ихнему, говорил: не ходи, мол, к Каменному ручью, нехорошо там, совсем худо… Нет, не послушал!

На скулах у Горобец снова заиграли желваки. «Не пристрелила бы она его сгоряча», — с опаской подумал Глеб, прикидывая, как бы ему в случае чего половчее выбить из руки «солдата Джейн» пистолет, ничего ей при этом не повредив.

— Ну, и что же с ними, по-твоему, стало? — еле сдерживаясь, спросила она.

— Да я-то почем знаю? В тайге с человеком что хошь приключиться может, — рассудительно ответил проводник. — Может, тигры, может, медведи, а то, гляди, лихие люди повстречались… А может, и еще чего похуже. Говорил ведь я: не ходи! Худо там, хуже некуда!

— Хватит, — сказала Горобец, презрительно и горько кривя рот. — Хватит, болтать чепуху! Отведешь нас к Каменному ручью. Выходим прямо сейчас.

— Не, — неожиданно твердо заявил Пономарев и для убедительности помотал головой. — Даже и не думай. И сам не пойду, и вас на погибель не поведу. Я и так всю зиму от каждой тени шарахаюсь, ночей не сплю. Сроду Богу не молился, а теперь, не поверишь, молюсь. Как солнце сядет, так я на колени и бормочу, бормочу… Господи, бормочу, спаси и помилуй! Пронеси, Господи, страх-то какой! Я такого страху за целую жизнь не натерпелся и не думал даже, что такая жуть на свете бывает. Оттого и пью — со страху, значит… Вовчик у него за спиной сокрушенно покачал головой и покрутил пальцем у виска.

— Может, его еще разок макнуть? — задумчиво предложил он. — А то, гляжу, его по новой разбирает. Опять ему черти, мерещиться начали.

— Я те макну! — взвизгнул Пономарев, с неожиданной живостью отскакивая на добрых полтора метра в сторону. — Я те мак…

Он осекся и застыл с открытым ртом, глядя в ствол тусклого от старости и частого употребления парабеллума, который непринужденно и даже изящно держала в руке Евгения Игоревна Горобец. Глеб напрягся, и сейчас же ему на плечо легла чья-то твердая, как доска, ладонь. Он обернулся и увидел Тянитолкая. Тянитолкай отрицательно покачал головой: не встревай. Его правая рука свободно висела вдоль тела, а в ней был зажат его знаменитый нож. Глеб удивленно поднял брови. Тянитолкай снова отрицательно качнул головой, неожиданно подмигнул и спрятал свой тесак в ножны.

— Так, да? — с отчаяньем в голосе спросил проводник. — Вот так вот, значит? Ну и пропадайте, леший с вами! Эх! Провались оно все сквозь землю! Пожил, хватит! Пора и честь знать! Ах ты господи! Ну и пропадайте!

— Не визжи, старик, — устало сказала Горобец. — Выведешь нас на Каменный ручей и можешь убираться на все четыре стороны. Получишь два ящика водки.

— Три, — быстро сказал Пономарев.

— Хорошо, получишь три, — равнодушно согласилась Горобец. — Тянитолкай, отдай ему ружье. Нужно двигаться, мы и так потеряли уйму времени.

На макушке лысого, поросшего серой прошлогодней травой пригорка Глеб придержал лошадь и оглянулся на оставшийся позади поселок. Он снова увидел просевшие, дырявые крыши, трухлявые стены с пустыми глазницами выбитых окон, мертвый черный бурьян в полтора человеческих роста и холодные, полуразвалившиеся печные трубы. Кое-где окна были вкривь и вкось забиты досками, но в большинстве домов их не было вовсе — остались только голые черные проемы, сквозь которые кое-где уже проросли длинные гибкие ветви каких-то кустов. Под обвалившимся навесом тихо ржавели остатки пилорамы, в стороне от заросших полынью рельсов лежала на боку перевернутая вагонетка. И вдруг там, возле вагонетки, мелькнуло и пропало что-то серое. Стебли бурьяна качнулись и снова замерли в мертвой неподвижности. Глеб вскинул винтовку, посмотрел в прицел, но движение не повторилось.

— Ты чего, композитор? — спросил ехавший рядом Вовчик. — Руки чешутся? Погоди чуток, еще настреляешься!

—Да нет, — сказал Глеб, опуская винтовку. Просто…

— Что?

— Да так, ничего. Наверное, померещилось.

***

Над Москвой неторопливо сгущались прозрачные майские сумерки. В открытое окно тянуло теплым ветром, который пах нагретым за день асфальтом. Прозрачная штора на окне была задернута, но привлеченные светом ночные бабочки все равно как-то ухитрялись пробраться сквозь эту преграду — не менее десятка их беспорядочно кружилось над зеленым абажуром настольной лампы, и еще столько же валялось в круге электрического света на столе. За окном послышалось нарастающее басовитое гудение, и спустя секунду раздался звонкий, увесистый щелчок, от которого генерал невольно вздрогнул. Звук был такой, словно в окно бросили камешком. «Майский жук, — догадался Федор Филиппович. — Надо же, куда его, дурака, занесло! Не сиделось ему за городом, на природе… Интересно, как там сейчас, на природе?»

Супруга Федора Филипповича третий день сидела на даче, но в данный момент генерал думал не о ней. Да и природа его интересовала вовсе не подмосковная…

Сиверов не выходил у Федора Филипповича из головы. С того момента, как транспортный «Ил» тяжело оторвался от бетона взлетной полосы и взял курс на восток, прошло уже больше двух недель. Все это время генерал Потапчук был очень занят, но посторонняя и ненужная, в общем-то, мысль «А как там Глеб?» нет-нет да и всплывала из глубин генеральского подсознания, регулярно отравляя ему жизнь. Снедавшее Федора Филипповича беспокойство не имело под собой никакой реальной основы, и он это прекрасно понимал, но беспокойство от этого не только не проходило, но и, наоборот, усиливалось. Прошлой ночью Федор Филиппович неожиданно для себя проснулся с сильно бьющимся сердцем и долго лежал на спине, глядя в потолок, безуспешно пытаясь припомнить, что же это был за кошмар, из-за которого он выскочил из сна, как пробка из бутылки. Припомнить ему ничего так и не удалось, но генерал не сомневался, что кошмар был как-то связан с Глебом Сиверовым. Покорившись неизбежному, он стал думать о Слепом, но размышлять о чем-то, не имея информации, — дело пустое и безнадежное. Единственный вывод, к которому Федор Филиппович пришел в результате своих ночных раздумий, это что Корнееву удалось каким-то образом заразить его, Федора Филипповича, своим беспокойством.

— Ночей он не спит, — злобно бормотал Федор Филиппович, глядя на ворох бумаг в своем кабинете. — Чертовщина ему, видите ли, мерещится… И откуда только ты свалился на мою голову, старый неврастеник?

Он неприязненно покосился на висевший на спинке соседнего стула китель с генеральскими погонами. Это был его собственный китель, и он раздражал Федора Филипповича уже давно, но сегодня вид этого отлично скроенного и безупречно отглаженного предмета обмундирования вызывал в его душе чувство близкое к безнадежному отчаянью. «В отпуск пора, — подумал Федор Филиппович. — А может, и на пенсию. Что-то я совсем расклеился, прямо как старая баба».

Он потер усталые глаза, помассировал кончиками пальцев натруженную переносицу и с протяжным вздохом водрузил на место очки. «Дочитаю сводку — и домой, — твердо решил он. — Завтра выходной, надо наконец отоспаться. Завалиться пораньше, встать попозже, а потом, на свободе, сходить за угол в ларек и в кои-то веки попить пивка — прямо с утра, на свежем воздухе, в сугубо мужской компании, которая знать ничего не знает об оперативных сводках, секретных операциях и пропавших экспедициях…»

Он выдвинул ящик стола, на ощупь нашел жестяную коробку с леденцами, кинул один в рот и стал, вздыхая и причмокивая, невнимательно бегать глазами по черневшим на экране компьютера строчкам оперативной сводки. Все было то же, что и вчера, и позавчера, и неделю назад: жизнь шла своим чередом, кто-то за кем-то следил, брал кого-то в разработку, кто-то попадался с поличным, кто-то, наоборот, ускользал за бугор с наворованными денежками, еще кого-то повязали на Павелецкой с самодельным взрывным устройством в пакете…

Генерал зевнул, потянулся и вдруг замер в странной позе, с выпяченной грудью и поднятыми над головой, разведенными в стороны руками. Глаза его неотрывно смотрели в одну точку, снова и снова перечитывая один и тот же абзац, по неизвестной причине приковавший генеральское внимание.

Спохватившись, генерал опустил руки, торопливо проглотил леденец, поперхнулся, закашлялся, вполголоса произнес нехорошее слово и рывком придвинул к себе телефон. Через две минуты его уже соединили с генералом Кузьминым, отдел которого занимался разработкой операции под кодовым названием «Песок» — занимался, судя по содержавшейся в сводке информации, без особого успеха. Кузьмин, к счастью, оказался в своем кабинете и, более того, разрешил Фёдору Филипповичу подробнее ознакомиться с материалами по упомянутой операции без обычных в подобных случаях «зачем?», «почему?» и «кто приказал?».

Как известно, дорога в ад вымощена благими намерениями, и выспаться генералу Потапчуку в эту ночь не удалось. Он вернулся домой под утро, когда небо над крышами уже начало наливаться жемчужно-серым светом, а на улицах вовсю трудились поливочные машины. Федор Филиппович был выжат как лимон, но очень доволен собой и окружающим миром. Ему по-прежнему оставалось только сидеть сложа руки и ждать известий от Слепого, но, генерал все равно был счастлив, потому что очень не любил всякие предчувствия, озарения и прочую мистику и всегда радовался, нащупав в туманном киселе неизвестности твердое рациональное зерно.

Отперев дверь квартиры, Федор Филиппович очень удивился, увидев в прихожей неожиданно вернувшуюся с дачи супругу. Супруга тоже очень удивилась — вернее, сделала вид, что удивлена, — обнаружив, что Федор Филиппович не только трезв как стеклышко, но даже и не пахнет ничем посторонним — ни чужими духами, ни, упаси боже, табаком. Тем не менее Федор Филиппович был строго осужден, после чего сразу же амнистирован — жена не умела долго сердиться на генерала, потому что привыкла к его поздним приходам.