Генерал Потапчук с самого утра сидел в своем кабинете. И если раньше это место практически было единственным, где он чувствовал себя спокойно, уверенно, как дома, то события последних дней сделали его чрезвычайно подозрительным.

Он уже не доверял телефонам, сгрудившимся на невысокой черной тумбе, справедливо полагая, что если не все, то уж, во всяком случае, некоторые из них наверняка прослушиваются.

Кем и по чьему приказу? Он еще не знал, но чувство опасности, присущее людям его профессии, подсказывало: не забывай, что и у стен есть уши.

«…так нельзя, это парализует волю», – подумал Федор Филиппович, постукивая грифелем карандаша по стеклу, прикрывавшему зеленое сукно стола.

Стекло отзывалось приятным низким то ли звоном, то ли гудением. Хрупкий графит грифеля не выдержал и раскрошился на мелкие кусочки.

– Нервничаешь, – генерал произнес это вслух, чтобы заставить себя успокоиться.

Постукивание карандашом было своеобразным тестом, придуманным самим Федором Филипповичем. Грифель крошился лишь в минуты повышенного волнения. Обычно удавалось поддерживать баланс между силой удара и прочностью грифеля.

Утешало лишь то, что пока удавалось держать расследование в тайне, Потапчук отделывался от начальства невнятными обещаниями со временем подготовить отчет.

И его не трогали. Этому могло быть два объяснения. Первое заключалось в том, что никто из его Непосредственного начальства не имеет отношения к убийствам Каширина, Самохвалова, Коровина и Бубновского.

Но и второе объяснение не было лишено смысла.

«Да-да, – рассуждал Федор Филиппович, – если бы я кому-нибудь не доверял, я бы тоже позволил ему вести собственное расследование, но постоянно держал бы под колпаком, чтобы знать, насколько далеко продвинулся противник».

От этой мысли у генерала похолодел затылок и шея словно одеревенела. Потапчук не отрываясь смотрел на золотистый маятник больших напольных часов. В выпуклом металлическом диске отражалась вся комната, но в искаженном виде: письменный стол занимал в кабинете достаточно много места, однако в отражении он казался маленьким, похожим на приютившийся в углу детский уголок, а сам генерал ФСБ смотрелся крошечным лилипутом, усевшимся за миниатюрный столик.

"В принципе, так оно и есть. Я, конечно, побольше муравья, но раздавить меня ничего не стоит, – и тут же Потапчук оборвал себя. – Разнылся! Себя жалеешь? Ты кто, букашка-таракашка или генерал спецслужбы? Если считаешь, что у тебя мало власти, мало возможностей, – оставь должность, уступи ее другому. Ты поставлен на то, чтобы государство могло спокойно существовать.

И не так уж важно, кто им управляет в данный момент – лишь бы не кровопийца, не бандит. Ну да, не нравятся мне многие из сидящих наверху, но я же служил и при Брежневе, и при Хрущеве, они не лучше были!"

Федор Филиппович встал и подошел вплотную к высоким напольным часам в деревянном корпусе. Его отражение сразу заняло чуть ли не весь маятник. Генерал усмехнулся.

«Вот так-то! Если сидишь и ничего не делаешь, то и впрямь уменьшаешься с каждой минутой. Но достаточно сделать над собой усилие, приблизиться к тому, что пугает, и вот, пожалуйста, – метаморфоза! Где лилипут, где букашка-таракашка? А все почему? Да потому что передо мной искаженное изображение. Большое кажется маленьким, маленькое – гигантским. Отсюда и страх. Когда у меня будет четкая, истинная картина событий, все встанет на свои места. И слово же я придумал для них – призраки! Детские страхи в тебе играют, тоже мне, мистик нашелся!»

Потапчук отступил назад – так, чтобы его отражение стало не большим, не маленьким, а соразмерным кабинету. И тут же чуть не выругался. Деревянный корпус часов, высокий и довольно узкий, напомнил ему гроб. Неизвестно, какие еще ассоциации посетили бы генерала ФСБ, но в недрах часов хрустнул механизм, и они издали глубокий мелодичный звон. Если раньше чистый звук боя часов казался Федору Филипповичу веселым, то сегодня он соответствовал минорному настроению.

В приемную вошел помощник, и Потапчук вернулся за письменный стол, чтобы его не застали за глупым занятием – рассматриванием собственного отражения в движущемся маятнике курантов. Так уж повелось, что, если не было срочных дел, Потапчук начинал день с просмотра сводки, подготовленной МВД. Всю ее прочесть было практически невозможно, но, во всяком случае, стоило попробовать вникнуть в суть событий.

Долгие годы работы обострили интуицию, и почти всегда Федор Филиппович находил в многочисленных, не связанных между собой преступлениях те, которые могли относиться к сфере его деятельности. Потапчука интересовали происшествия в крупных городах и поблизости от них.

Как он понимал, убийства чиновников и офицеров, произошедшие в последнее время, касались борьбы за власть, а значит, не затрагивали провинцию.

Он включил селектор:

– Сводку получил?

– Так точно!

– А почему не несешь?

– Не хотел беспокоить.

– Неси.

– Сейчас распечатку на страницы разделю.

– Сам разберусь.

В кабинет торопливо вошел помощник. В руках он держал в несколько раз сложенный длинный лист с перфорацией по краям.

– Вот, товарищ генерал, – помощник не рисковал положить распечатку на письменный стол: лист, словно пружина, норовил распрямиться.

Потапчук нетерпеливо забрал бумагу и, сдвинув очки к кончику носа, углубился в изучение сводки преступлений. Почти сразу ему на глаза попалась информация о вчерашнем происшествии в питерской гостинице «Заря». Скорее всего, если бы «Заря» не удостоилась пристального внимания ФСБ, смерть электрика Кузьменкова посчитали бы заурядным несчастным случаем. Мол, выпил человек ночью, полез в распределительный щиток и погиб от удара током.

Но в МВД решили перестраховаться и не стали ради улучшения статистики представлять возможное убийство как несчастный случай.

Помощник даже не успел закрыть дверь, как генерал окликнул его.

– Постой.

– Слушаю, Федор Филиппович.

– Вот по этому делу, гостиница «Заря», – все что имеется.

– Не думаю, что отыщется много, – вздохнул помощник, бегло прочитав сообщение.

– Во всяком случае, побольше, чем здесь. Свяжись с Питером, пусть пришлют по факсу.

Примерно через полчаса помощник вернулся с двумя листками.

– Вот, Федор Филиппович, все, что есть у питерской милиции. И как мне сказали в прокуратуре, вряд ли что-то еще появится.

– И этого пока хватит.

Обстоятельства гибели электрика Кузьменкова были зафиксированы скрупулезно и довольно точно, начиная от предположительного количества алкоголя, принятого им накануне ночью, до описания того, как лежало тело, когда его обнаружила одна из ночных дежурных. Читая протокол, Федор Филиппович явственно представлял себе захламленную каптерку, распахнутый щиток. Но как электрик, проработавший по специальности двенадцать лет, пусть даже и пьяный, идет ночью к щитку и сует руки к оголенным клеммам, этого генерал себе представить не мог, даже очень сильно постаравшись.

"На кой хрен ему, выпившему, могло понадобиться посреди ночи напряжение на триста восемьдесят, зачем ему был нужен трехфазный ток?

Не работать же он собрался. Человека, который пьет на дежурстве, обычно палкой на работу не загонишь, и уж тем более, он пальцем не пошевелит по собственному почину. Так какого черта ему понадобился щиток? Такие щитки используют для мощного освещения, например, когда включают паркетно-шлифовальные машины, какое-нибудь строительное оборудование.., или киношники приедут фильм снимать… Но посреди ночи…"

Капитан милиции, составлявший протокол, скорее всего, тоже работал не первый год. Ход его мыслей шел в том же направлении, что и у Потапчука. Запись в протоколе не оставляла сомнений: надобности в подключении какого-либо оборудования у Кузьменкова этой ночью не было.

Генерал перешел к показаниям свидетельницы – дежурной по этажу. И вздрогнул. На вопрос, не заметила ли она в гостинице кого-нибудь подозрительного в тот злополучный день, дежурная назвала жильца сорок второго номера, занесенного в регистрационную книгу под именем Федора Молчанова. В многоступенчатые совпадения Федор Филиппович не верил. Мало того, что перед ним черным по белому был написан один из псевдонимов Слепого, так дежурная еще вспомнила, что этот постоялец интересовался сороковым номером, тем самым, в котором велась съемка скрытой фотокамерой. Правда, потом шло пояснение, что Молчанов покинул гостиницу предположительно за два часа до гибели электрика. По мнению следователей, это могло быть уловкой.

Прочитав далее, что, несмотря на все усилия художника-криминалиста, дежурная по этажу и администратор так и не смогли составить фоторобот Федора Молчанова, Потапчук усмехнулся:

«Да уж, если Сиверов захочет, то сумеет сделать так, что собеседник практически не будет смотреть ему в глаза. Глеб просто не дает возможности чужому взгляду задержаться на своем лице».

Как он это проделывает, Потапчук понятия не имел, но подозревал, что Сиверов владеет специальной системой жестов, когда собеседник вынужден во время разговора непрерывно следить за его руками. А может, еще какие-нибудь приемы использует агент по кличке Слепой. Однако вырисовывалась не очень приглядная картина. Глеб под именем Федора Молчанова поселился в гостинице «Заря», оплатив номер за двое суток, а затем посреди ночи внезапно уехал. После чего в каптерке находят то ли нелепо погибшего, то ли убитого электрика, который, скорее всего, каким-то образом был замешан в предшествующих событиях, когда полковника Самохвалова во время развлечения с проституткой снимали в сороковом номере «Зари».

«Да уж, час от часу не легче».

– Зайди ко мне, – нажав клавишу селектора, распорядился генерал.

И когда помощник вошел в кабинет, Потапчук попросил его сделать запросы еще по двум делам, первым попавшимся ему на глаза: об убийстве милиционера в Новосибирске и об ограблении квартиры помощника прокурора в Москве.

«Конечно же, – подумал Федор Филиппович, – этим я вряд ли сумею убедить тех, кто следит за мной, что происшествие в гостинице „Заря“ заинтересовало меня случайно. Но лучше распылить их внимание, пусть думают, что меня интересуют и Новосибирск, и московский помощник прокурора».

Вновь пробили часы.

«Через десять минут совещание», – вспомнил генерал, спрятал бумаги в сейф, сунул под мышку папку с тряпичными тесемками и, прокручивая в голове новую информацию, покинул кабинет.

Стоило заранее придумать ответ на еще не заданный вопрос. А вдруг как придется давать объяснения, почему это ни с того ни с сего он заинтересовался гостиницей «Заря», ведь всем, что связано с самоубийством полковника Самохвалова, занимается уже другой отдел.

В кабинете заместителя директора еще шли приготовления. На длинном столе помощники расставляли минералку, раскладывали дешевые ручки и блокноты на случай, если кому-нибудь придется записывать. Потапчука всегда удивляло, с каким упорством от совещания к совещанию раскладываются на столах эти блокноты, ручки и карандаши. Сколько он себя помнил, ими никто не пользовался для дела, если что и записывали, то в принесенные с собой солидные записные книжки хорошими перьевыми ручками. Но странное дело, после совещаний дешевенькие блокноты и ручки обычно исчезали со столов. Их без тени смущения уносили с собой генералы и полковники – как могли бы сделать школьники младших классов.

Начальники отделов и их заместители собирались вместе не так уж часто. Но тем не менее у каждого из них имелось свое место за столом, хотя табличек с фамилиями никогда не ставили. Не пресс-конференция, в конце концов, люди и так знают друг друга в лицо.

И вновь генералу Потапчуку пришла в голову аналогия со школой.

«Интересное дело, – подумал Федор Филиппович, – у кого бы ни проходило совещание – у директора, у одного из его заместителей, – я неизменно сажусь на одно и то же место, третий стул, если считать от двери, спиной к окну. Никому и в голову не придет занять его, даже если я не приду на совещание. Прямо как в школе, где ученики переходят из кабинета в кабинет, но всегда садятся на те места, к которым привыкли».

К Федору Филипповичу подходили люди, которых он знал не один год, интересовались, как дела.

Отвечал он довольно неохотно, односложно, не вдаваясь в подробности. Затем появился и сам хозяин кабинета.

Совещание началось. Потапчуку предстояло лишь слушать, в числе докладчиков он не значился. Обсуждались чисто внутренние проблемы, касающиеся возможной реорганизации и перераспределения функций отделов, передачи ведения наиболее важных дел.

«Сколько уже было этих реорганизаций, смен вывесок, перераспределений функций, – думал Потапчук, рассеянно слушая заместителя директора, – а где результат? Тот, кто честно работал, тот и работает, но не благодаря реорганизации, а несмотря на нее. А тот, кто пришел в систему лишь ради карьеры, ради власти, тоже делает свое дело, и его перераспределение функций между отделами не волнует. Ни одной инструкцией не предусмотришь человеческой лени и склонности к вранью, никакие приказы не заставят людей работать с полной отдачей. Вот тот же Глеб Сиверов: ему никто не отдает приказов, о его существовании никто, кроме меня, не знает. Известно, и то лишь ограниченному кругу, что существует специальный агент по кличке Слепой. Но тем не менее Глеб ценнее и, главное, честнее многих генералов. Я от него практически ни разу не слышал: „не могу“, „не выходит“ и тому подобное. Он делает то, что находится на грани возможного, а иногда даже больше. Почему так? Почему он безгранично доверяет мне, а я ему?»

Ответ на этот вопрос находится где-то за пределами того, что можно сформулировать словами.

Существуют, конечно, «дружба», «доверие», даже слово «вера» поддается формулировке. Но все такие формулировки в основе своей лживы и пригодны разве что для энциклопедической статьи или для толкового словаря. Попробуй, пойми, что заставляет человека рисковать жизнью, поступать во вред себе – выгода, долг, честь? Но если бы генерал заговорил об этих понятиях с Глебом Сиверовым, тот поднял бы его на смех, заявил бы, что нельзя рассуждать всерьез о таких вещах, иначе непременно договоришься до чего-нибудь типа:

«за державу обидно». И напомнил бы, что это не теперешние ура-патриоты придумали, а герой Павла Луспекаева из «Белого солнца пустыни». А потом, переведя разговор на другую тему, сказал бы:

«Давайте, лучше, Федор Филиппович, обсудим дело».

Потапчук сидел за длинным столом для совещаний и временами среди действительно деловых фраз заместителя директора ФСБ ловил те самые, как называл их Глеб Сиверов, «цитаты из фильма», насчет державы, за которую обидно. Генерал улыбнулся, он-то знал, как тяжело даются слова об истинных чувствах. Настоящие мужчины облекают их в молчание или в шутку.

«Вот она, лакмусовая бумажка, – подумал Федор Филиппович, – которой можно проверить искренность. Болтун – говорит. Работник – делает».

Докладчик неодобрительно посмотрел на улыбающегося генерала, решив, что улыбку вызвали его слова. В общем-то, так оно и было, ведь заместитель директора рассуждал сейчас о геополитических интересах России – понятии модном, но неопределенном.

«Ну зачем друг перед другом темнить, – сокрушался Потапчук, – не с экрана телевизора выступаешь. Мы с Сиверовым тоже такие слова знаем, но сказать их – язык не повернется».

И тут все присутствующие вздрогнули, даже докладчик на несколько секунд замолчал. На брючном ремне генерала Потапчука засигналил пейджер. Пейджерами в ФСБ пользовались лишь младшие чины – те, кому не полагались дорогие мобильные телефоны.

Федор Филиппович вовремя сообразил, что не стоит при всех доставать пейджер и считывать сообщение, лучше всего сделать отвлекающий маневр.

Он несколько виновато улыбнулся, словно извинялся за причиненное беспокойство, демонстративно отодвинул манжету и сделал вид, будто отключает функцию будильника на часах, мол, дело у меня назначено на это время.

Заместитель директора понимающе, хотя и неодобрительно, кивнул.

– Извините, встреча, которую отменить не могу.

– Идите.

Потапчук отодвинул стул и, как человек, не привыкший врать, постарался ни с кем не встретиться взглядом. Когда Федор Филиппович закрыл за собой дверь начальственного кабинета и оказался один в коридоре, он тут же расстегнул пиджак и снял с пояса пейджер.

Сообщение было коротким, составленным в стиле Глеба Сиверова:

"На второй день жду вас у себя после обеда.

Есть новые поступления и деловые предложения.

Прихватите накладные и платежки за рекламу".

Не удержавшись, генерал улыбнулся. Сообщение звучало так, словно один бизнесмен назначал другому полу деловую-полудружескую встречу. На второй день – это выходило сегодня.

«Значит, уже ждет».

Потапчук зашел к себе в кабинет, чтобы взять часть сводки происшествий, в которой говорилось о гибели электрика Кузьменкова в гостинице «Заря», и присланные по факсу милицейские протоколы. Федор Филиппович был немного зол на Глеба за то, что тот, не посоветовавшись с ним, отправился в Питер. А ведь вполне могло оказаться, что в гостинице ведется наблюдение, что все прибывающие подвергаются тщательной проверке, а их номера обыскиваются.

С потертым портфелем в руке, пешком, генерал покинул управление.

Сегодня на эскалатор в метро он ступил увереннее.

"Это умение не забывается, – подумал Потапчук, – как умение плавать и ездить на велосипеде.

Можешь не делать этого десятки лет, а потом раз – и сразу же все восстановилось".

Он шагнул влево и резво побежал вниз по эскалатору, что-то насвистывая. Уже оказавшись в поезде, генерал усмехнулся: даже если бы кто-то и следил за ним, он все равно не успел бы вскочить в вагон: Федор Филиппович проскользнул почти в закрытые двери.

* * *

Глеб Сиверов, утомленный бессонной ночью, сидел в мягком потертом кресле, закинув ноги на край стола. Большие, несколько старомодные наушники охватывали голову. Витой провод тянулся к музыкальному центру. Оперу Вагнера «Валькирия» Глеб знал наизусть. Наверное, приди ему в голову такая блажь, он смог бы по памяти записать ноты вокальных партий.

В правой руке он держал пульт и временами, словно проверяя себя, убирал звук, а сам в это время продолжал напевать. Секунд через десять возвращал звук, и, если расхождение оказывалось больше, чем в одну шестнадцатую, недовольно морщился.

«Одну тридцать вторую еще можно себе простить, но шестнадцатую – это слишком!»

Продолжая слушать и напевать, Сиверов скользил взглядом по мансарде. Уже несколько лет она принадлежала ему, и ни разу он не отступил от железного правила: когда уходишь хоть ненадолго, хоть на полчаса, оставляй все так, чтобы нельзя было понять, кто занимает эту мансарду. Испачканный краской фанерный подиум, застеленный холстом, коллекция компакт-дисков с классической музыкой, половину из которых составлял Вагнер, этюдник на треноге с открытой крышкой, старый мольберт, офорты под стеклом в тонких металлических рамках, стопки газет и журналов на полке, перебирая которые никогда не догадаешься, чем на самом деле занимается владелец мансарды. Среди них можно было найти номера «Совершенно секретно», и «Московского комсомольца», и «Биржевых ведомостей», и «Литературной газеты». Попадались здесь и газетенки фашистского толка, и самые что ни на есть демократические.

Не было лишь газет по компьютерному делу, хотя Глеб, после того как познакомился с юным хакером Борей Элькиндом, понял, что раньше обольщался на свой счет и что владеет он компьютером не так виртуозно, как пистолетом или автомобилем. Литература по программированию и системные компакт-диски в мастерской имелись, но не на виду. Они, как и сам компьютер, как и коллекция оружия, находились в потайной комнате, железную дверь которой маскировали полки с книгами. Комнатка эта, не имевшая окон, была так умело размещена между санблоком, подобием кухни и самой мастерской, что обнаружить ее можно было лишь тщательно измерив все помещения и составив их план на листе бумаги. Только тогда стало бы понятно, что в мастерской есть еще одно небольшое помещение.

Вероятность того, что кто-то наведается в мансарду в его отсутствие, была минимальной, о ее существовании знали только Потапчук и сам Сиверов. Но Глеб взял за правило каждый раз делать специальные метки. Иногда это был едва заметный волосок, приклеенный одним концом к дверной коробке, другим – к полотну. И если дверь открывалась, волосок оказывался отклеенным. Меткой могли быть и несколько крупинок табака, специально положенных на записную книжку, оставленную на журнальном столике. Записная книжка – пер вое, что привлечет незнакомца, пришедшего с обыском: там информация, телефонные номера, адреса.

И даже если визитер положит ее так же, как она лежала, о крупицах табака, упавших на пол, он и не вспомнит. Такие мелочи не откладываются в памяти.

Из-за музыки в наушниках Глеб не услышал звонка в дверь, но ощутил вибрацию, возникшую из-за него, и пошел открывать.

Потапчук переступил порог и поздоровался.

– Ты бы хоть глазок в дверь врезал или телекамеру поставил.

Сиверов только усмехнулся:

– Может, Федор Филиппович, вооруженную охрану выставить или дверь кирпичом заложить, а самому через чердачное окно залезать?

– Ну все-таки, хоть какая-то мера предосторожности.

– Федор Филиппович, а у вас дома есть дверной глазок или телекамера?

Генерал понял, что попался.

– Нет ни того ни другого.

– Но дверь-то хоть металлическая в квартире стоит?

– Глеб Петрович, – вынужденно оправдывался Потапчук, садясь в кресло и косясь на все еще звучавшие наушники, – нет у меня ни глазка, ни телекамеры, и двери стоят самые что ни на есть обыкновенные, те, с которыми дом сдавали в начале пятидесятых годов. Правда, сделаны они на совесть.

– Так вот, прежде чем советовать, подумайте, как бы сами поступили.

– Да уж, и тут ты прав, Глеб, – Потапчук поднял глаза и взглянул на Сиверова. – В Питер ездил?

– Снова просматривали оперативную видеосъемку?

– Не хочешь признаваться? Ладно, не ты, а твой тезка Федор Молчанов в Питере объявился в гостинице «Заря» и, надо сказать, в самое неподходящее время.

– Неподходящее? – удивился Глеб. – А мне-то казалось, что в очень даже подходящее.

– Много узнал?

– Достаточно.

– И я кое-что узнал сегодня утром, – Потапчук не мог поверить, что Сиверову не известно о гибели электрика. Он не спешил с расспросами, опасаясь, что гибель Кузьменкова – дело рук Слепого. – На, почитай, – Федор Филиппович передал Глебу вырванный из сводки кусок текста и листки с милицейскими протоколами.

По тому, как Сиверов поменялся в лице, генерал понял, что о смерти электрика он узнал лишь сейчас из этой сводки, но, скорее всего, встречался с Кузьменковым в Питере. Внимательно все прочитав, Глеб отложил листки и прикусил губу.

– Можешь не уверять, что ты не убивал его, – сказал Потапчук, – и так ясно.

– Но подумали же об этом!

– Если бы людей судили за мысли, – усмехнулся генерал, – тюрем бы не хватило. Ты, Глеб Петрович, говорил с ним?

– Да. И должен заметить, содержательный получился разговор. Но не думал я, что наша беседа будет иметь для него такие последствия.

– Понимаю.

– Знал бы, по-другому бы действовал. Или за нами следили, в чем я сомневаюсь, или же он, дурак, кому-то проболтался.

– Сделанного уже не воротить. Что он тебе сказал Глеб?

Это он водил в номер проститутку и фотографа. У него были дубликаты ключей от входной двери на пожарную лестницу и от двери, ведущей в коридор.

– А нашим людям он не признался.

– По-разному можно спрашивать. Мне он через две минуты все как на духу выложил. Ключей при нем, конечно, не нашли? Я с ним прощался – ключи у него в кармане лежали. Или ваши люди в целях конспирации эту информацию из сводки убрали?

– Не нашли. А может, совпадение дурацкое, а, Глеб Петрович? Поговорил ты с ним, постращал, разнервничался мужик, выпил и в щиток полез…

– Да, а потом мертвый – ключи у себя из кармана вынул и спрятал где-то. Я у него сам эти ключи из кармана доставал и сам же назад положил.

– Да уж, совпадением тут не пахнет. Говори, что удалось узнать?

– Во-первых, проститутку зовут Эмма, и у нее есть, скорее всего, шестилетняя дочь.

– Скорее всего, есть, или скорее всего, шестилетняя? – уточнил Потапчук.

– Скорее всего, шестилетняя.

– А фамилия?

– Фамилии Кузьменков не знал.

– Имя она ему сама сказала?

– Да. Но, думаю, имя не настоящее – такой же псевдоним, как и Федор Молчанов. А фотографа зовут Эдуард.

– Аналогичный случай, – Потапчук разочарованно пожал плечами. – Мне важно знать, кто они на самом деле. Фотограф мог это имя всего один раз использовать, исключительно для знакомства с электриком. Согласен, но проститутка – совсем другое дело. Мало кто знает их настоящие имена, обычно они пользуются кличками или псевдонимами, это для них что-то вроде рекламы. А значит, Эмма именно под этим именем может быть известна многим.

– Кто давал Кузьменкову распоряжение открывать дверь?

– Уж конечно, не директор гостиницы. С электриком контачили только Эмма и Эдуард.

– Но номер же кто-то заказывал?

– Кузьменков и заказывал. На него фотограф выходил.

– По моему разумению, фотограф – из бывших сотрудников КГБ или МВД. Скрытую оперативную съемку вел исключительно по правилам.

Профессия довольно-редкая, я составил список всех, кто этим занимался. И точно могу тебе сказать, ни одного Эдуарда среди них нет.

– Фотограф, скорее всего, питерский.

– Я по питерскому управлению в первую очередь проверял.

– А вот проститутка московская.

– Откуда знаешь?

– Кузьменков сказал, говорок у нее характерный. Да и приезжала она в гостиницу на моторе, с увесистой сумкой.

– Сколько ей, по-твоему, лет? – Потапчук разложил на столе фотографии, найденные возле мертвого полковника Самохвалова.

– Лет двадцать пять-двадцать шесть. Баба тертая, хотя сохранилась неплохо. Думаю, работает в последнее время немного, пьет в меру, наркотики не употребляет. Денег на массаж и на дорогих парикмахеров не жалеет.

– Ты о Москве сказал – это уже что-то, – приободрился Потапчук, внимательно рассматривая фотографии. Потом взял лист бумаги и прикрыл тело женщины, словно нагота его смущала, оставив лишь голову. – Прическа у нее, как я понимаю, хотя и профан в этом деле, модная, дорогая.

Такую не в каждой парикмахерской сделают, ведь прическа для каждого парикмахера – это как почерк для каллиграфа. Хороших мастеров не так уж и много, они друг друга знают. Показать им фотографии, возможно, кто-нибудь свою руку и узнает.

– Возможно, – согласился Сиверов, но сделал это довольно вяло, словно бы предложение Потапчука было лишено здравого смысла.

– Ты считаешь, не выгорит?

Глеб отодвинул лист, которым на снимке было прикрыто тело проститутки.

– Нет, почему же. И парикмахер, и, возможно, массажист узнают ее. Но где гарантия, что не повторится история с Кузьменковым? Подумайте, Федор Филиппович, кто парикмахеру дороже: следователь, который расспрашивает о клиентке, или сама клиентка, которая ему платит? Может, и узнает, да только вашему человеку скажет, что видит эту женщину впервые. А потом известно: телефонный звонок, мол, так и так, Эмма, искали тебя из ФСБ, фотографию показывали, ты голая снята с мужиком. Она заляжет на дно, и ее уже ничем не подковырнешь.

– Хорошо, что ты предлагаешь?

– Эта женщина – будем ее условно звать Эммой, – проститутка. Надеюсь, вы не сомневаетесь?

– Нисколько.

– Причем проститутка высокого класса. Как вы знаете, Федор Филиппович, высших учебных заведений, в которых готовили бы проституток, не существует… А так было бы легко, обратились бы в ректорат, дайте, мол, список ваших выпускниц-отличниц, тех, что с «красными дипломами» из стен заведения вышли…

Генерал улыбнулся, представив себе подобный институт или, еще лучше, академию с аудиториями, кабинетами, лабораториями и со всем необходимым оборудованием – от кроватей под балдахином до придорожных кустов.

– А ведь такие заведения существуют, – напомнил ему Глеб.

– Проституток слишком много, чтобы мы могли всех профильтровать.

– Не обязательно фильтровать всех, достаточно вычислить, к какой категории она относилась.

Начинала она свою деятельность довольно давно, лет восемь назад. Если Эмма и впрямь одна из первых в своей профессии, то ставки у нее были высокие, в валюте, наверняка спала с иностранцами. В таком случае обходиться без сутенера она не могла. Дорогих гостиниц системы «Интурист» тогда было не очень много. В тех, где селили иностранцев, непременно имелся швейцар, он-то и пропускал проституток. Швейцары – народ ушлый, глаз у них наметан, они проституток, которые им деньги платят, хоть сзади, хоть сбоку узнают.

– Сколько лет прошло, – вздохнул Потапчук, – не все швейцары в дорогих гостиницах на своих местах остались.

– Федор Филиппович, все, что касалось иностранцев и гостиниц, было под контролем КГБ и милиции. В архивах наверняка есть их имена, фамилии и адреса.

– Сложная комбинация получается.

– Зато надежная. Никто из бывших знакомых предупреждать Эмму о том, что ею интересуются, не станет. Значит – не спугнет.

– Я бы на твоем месте все-таки попробовал через парикмахерские салоны и массажные кабинеты поискать… А список тех, кто работал швейцарами в гостиницах системы «Интурист», я тебе сделаю.

– Не надо, сам справлюсь. Нельзя пугать дичь раньше времени, – Глеб подошел к полкам, заставленным книгами, взялся за нижнюю из них и отодвинул в сторону, обнажив металлическую дверь с хитроумным замком.

Потапчуку за все время знакомства с Сиверовым всего четыре раза приходилось бывать в потайной комнате на мансарде. Поколдовав с ключом, Глеб отворил дверь и пропустил генерала в небольшую комнатку, где на узкой металлической стойке примостился компьютер. Стул был всего один.

– Погодите, Федор Филиппович, сейчас принесу вам, на что сесть.

Потапчук еще не до конца понимал, что замыслил Глеб, и ждал разъяснений. Лишь когда Сиверов начал щелкать клавишами клавиатуры, до генерала дошло:

– Ты что, хочешь залезть в базу данных МВД?

– И ФСБ тоже, – не оборачиваясь, ответил Глеб.

– Да ты с ума сошел! Там же пароли, системы защиты!

– Федор Филиппович, уж поверьте, я это знаю, не раз через них пробирался.

Потапчук потерял дар речи. О компьютерах он знал только то, что они существуют и многое могут, но вся специальная терминология оставалась для него полной тарабарщиной.

– Делая официальный запрос от ФСБ, вы затребуете список швейцаров интуристовских гостиниц через систему учета запросов. А если за вами следят, лучше не светиться. Зачем давать врагу пищу для размышлений? – объяснил Сиверов, продолжая колдовать с компьютером. – Вы оставите следы, кто и когда запрашивал. В то же время хороший хакер, взломщик компьютерных систем, может выполнить ту же работу без особых проблем и наряду с этим сделать еще пару абсолютно безумных запросов, например, о размерах окладов директора ФСБ и его заместителей или суммы коммунальных платежей, которые ФСБ перечисляет за отопление в зимний сезон.

– Но, если я правильно понимаю, компьютер выходит на нашу базу данных через телефонную линию? Тебя же засекут, Глеб!

– Это мы сейчас исправим, – Сиверов выдвинул небольшой ящичек на компьютерной стойке и извлек трубку радиотелефона, которая показалась Потапчуку знакомой.

– Где-то я ее видел…

– Конечно, на конспиративной квартире, где мы с вами встречались, в двух кварталах отсюда. Если они и засекут, откуда делался запрос, то у ваших специалистов вообще крыша поедет. Посчитают, что какой-то ушлый хакер подключился к телефонной линии конспиративной квартиры. Они же не трубку засекут, а телефонную базу, которая на квартире осталась.

Глеб подключил разъем к телефонной трубке.

Теперь происходящее казалось Потапчуку полной фантастикой.

– Знакомство с Борей Элькиндом, скрывающимся от армии в психушке, не прошло для меня даром.

Наблюдая за манипуляциями Сиверова, Потапчук чувствовал, как начинает злиться. Ведь если то, что сейчас собирался проделать Глеб, возможно, необходимо менять системы зашиты компьютерной сети ФСБ, а в дальнейшей работе иметь в виду, что кто-то уже мог залезать в нее и скачивать информацию.

Минуть через десять, пользуясь специальной программой. Сиверов уже подобрал пароли и вошел в базу данных. Его интересовали девяностый, максимум, девяносто первый год. И вскоре на экране высветились фамилии людей, работавших и работающих швейцарами в пятнадцати крупнейших московских гостиницах. Большинство из них были отставными военными, хотя попадались и представители других профессий.

Модем замигал красной лампочкой.

– А это что? – спросил Потапчук.

– Наконец-то у вас спохватились, кто-то пытается установить, откуда идет запрос. Можно еще успеть отключиться.

– На тебя они не выйдут?

– Как? Система поиска покажет им, что запрос идет с телефона, установленного в конспиративной квартире, принадлежащей ФСБ. Для того, чтобы сбить их с толку, мне надо дать еще пару идиотских запросов, – Сиверов, походя, узнал оклады директора ФСБ и его заместителей, а также сумму коммунальных платежей за два первых зимних месяца.

– Не думал, что это так просто, – вздохнул генерал Потапчук.

– А кто вам, Федор Филиппович, сказал, что просто? Это очень сложно. Но в каждом деле есть свои профессионалы, и меня учил один из них.

– Я помню этого парнишку. Жаль, конечно, что он отказался идти к нам на службу.

– Тут уж ничего не поделаешь, Федор Филиппович. Если человек по натуре вольный стрелок, то любая служба не пойдет ему впрок.

– А я, все-таки, Глеб, попробую выйти на Эмму через парикмахеров. Есть у нас среди них несколько надежных людей. Объясню им, что к чему, они знакомых поспрашивают.

– Что ж, может, вам и повезет. Глядишь, раньше меня все узнаете.

– Чем больше я с тобой работаю, Глеб, тем сильнее сомневаюсь в этом.

– Правильно, Федор Филиппович, самый быстрый путь не означает самый короткий. На гору первым поднимется тот, кто едет в машине по серпантину, а не тот, кто взбирается по отвесной скале.

– Я боюсь одного, Глеб…

– Чего же?

– Того, что сейчас и милиция, и ФСБ могут начать поиски Федора Молчанова по подозрению в убийстве электрика Кузьменкова.

– Пусть ищут.