Из-за поворота показался потрепанный сине-белый “уазик” с запыленным брезентовым верхом, прогромыхал по изрытой колдобинами немощеной улице и с протяжным скрипом затормозил перед крыльцом отделения. Юрий бросил окурок на землю и выступил из тени худосочной липы как раз вовремя, чтобы перехватить капитана, который с самым озабоченным видом поднимался по ступенькам крыльца, не глядя по сторонам.

Увидев Филатова, капитан сделался еще более озабоченным, хотя это и казалось невозможным. Было совершенно очевидно, что появление свидетеля, у которого он неделю назад собственноручно взял подписку о невыезде, его ничуть не обрадовало.

– Ну, – неприветливо сказал он, – в чем дело? Смотрел он при этом куда угодно, только не на Юрия.

– Вот это я и хотел узнать, – сказал Юрий. – В чем дело, капитан? Прошла неделя, и в течение этой недели меня ни разу не вызвали на допрос. Если я здесь не нужен, какого черта нужно было брать у меня подписку о невыезде? Ты извини, конечно, но ведь нам жрать нечего!

Капитан со скрипом потер вечно небритую челюсть и поморщился.

– Ну, насчет жратвы вы, положим, неплохо устроились, – неприязненно сказал он. – А насчет подписки… Когда понадобитесь, я вас вызову. Следствие ведется, проведенное здесь время ваша фирма вам оплатит по среднему, обязана оплатить. Чего вам еще?

– А по-моему, – медленно и раздельно сказал Юрий, – никакое следствие не ведется и держишь ты нас здесь, капитан, только для того, чтобы не выносить сор из избы. Надеешься, что тебе повезет и убийца сам придет сдаваться, а до тех пор не хочешь портить свою вонючую отчетность двадцатью пятью трупами… А? Не знаю уж, сообщил ты в область или нет, но что Москва ничего не знает – это факт. Давно бы здесь не протолкнуться было от следаков пополам с телевизионщиками…

– А ты, я смотрю, прославиться захотел? – все так же глядя в сторону, еще более неприязненно процедил капитан. – Чтобы ряшку твою крупным планом на всю страну показали, да? “Как ты выжил, как ты спасся? Каждый лез и приставал…"

– “Но механик только трясся и чинарики стрелял”, – закончил цитату Юрий. – Дать бы тебе в рыло, капитан, да ты при исполнении.

– А ты попробуй, – неожиданно оживляясь, предложил мент.

– Вот еще, – сказал Юрий. – Это, знаешь ли, будет шаг назад.

– Как это?

– А так, что начинал я с полковника…

– И что? – мент был явно заинтересован.

– А как видишь, – ответил Юрий. – Стою вот тут без копейки в кармане, в кирзачах и рваной робе и беседую с тобой о смысле жизни.

Капитан энергично поскреб подбородок, вздохнул и шагнул с крыльца в пыльную траву, поманив за собой Юрия. Он вынул из кармана сигареты, угостил Юрия, закурил сам и задумчиво сказал, машинально засовывая горелую спичку в коробок:

– Слушай ты вот что… Ты потерпи маленько, а? Есть у меня парочка идей… Ну, что тебе не так? Денег нету? Так ведь я знаю, что Татьянка тебя даром кормит – и тебя, и бригадира твоего. На работу вон устроилась – нянечкой в больницу… Тоже, между прочим, большое дело. Пропадала ведь девка, пока вы не появились. Выдумала, слышь, – в путаны подалась. Плечевая, блин… Народ здесь, сам знаешь, какой, за это дело платить дураков нету. Справят свою нужду да и выкинут дуреху из машины, и хорошо, если не на ходу. Спасибо, что не убили. Это Васька, бра-тельник ее двоюродный, рожа протокольная, придумал. Все крутого из себя строит, боевиков насмотревшись. Вот же отморозок! Вы поаккуратнее с ним. Он, когда насосется, ни хрена не соображает, все на рожон лезет.

– Да что за Васька такой? – не выдержал Юрий. – Только и слышу: Васька, Васька… А видеть как-то не приходилось.

– Я же говорю – отморозок, – пояснил капитан, глубоко затягиваясь сигаретой. – Все в бандиты щемится, да у нас тут особо не развернешься. Есть у меня насчет него мыслишка… Тут ведь какое дело: пропал он, понимаешь? В тот самый день пропал, когда ваших работяг порешили. Улавливаешь?

– Улавливаю, – сказал Юрий. – И ты, значит, решил на живца его взять, да? А в качестве наживки, надо понимать, мы с Петровичем…

– Да ладно, – сказал капитан, – наживка! Мне Петрович твой во всех подробностях расписал, как ты два десятка мужиков по травке разложил, и его первого. Так что не прибедняйся, афганец.

– Старый стукач, – проворчал Юрий. – Кто его за язык тянул? И вообще, капитан, тебе не кажется, что дела это не меняет? Васька твой загулял где-нибудь, медь из твоего района давно вывезли, а ты сидишь тут и ждешь с моря погоды. Вот и наверх не доложил, все надеешься, что кривая вывезет… Зря надеешься. Такую кучу дерьма твоей фуражкой не прикроешь, учти. Когда эта история всплывет, с тебя не то что погоны – голову снимут.

– А ты о моей голове не беспокойся, – проворчал капитан. – Ты свою побереги, умник. А насчет Васьки ты не прав. Они с Митяем вроде как корешами были. Браконьерили на пару, водочку вместе квасили, то да се… Митяй, конечно, поспокойнее, но по пьяной лавочке Васька запросто мог его на это дело подбить.

– Погоди, – сказал Юрий, – постой, капитан. Не ты ли неделю назад майку на себе рвал, доказывая, что это не местные?

– Тогда я еще не знал, что Васька когти рванул, – сказал капитан. – А теперь знаю. Вот я и говорю: подожди. На складе у вас, если верить твоему Петровичу, медного провода было тонн десять-двенадцать. На горбу столько не упрешь, особенно если переть надо далеко. Значит, медь лежит в заначке где-то рядом…

– Она может лежать там десять лет, – перебил его Юрий. – Что же мне, совсем в вашу дыру переселиться? Ты мне в трудовую книжку штамп поставишь. Профессия: свидетель по делу об убийстве. – Да погоди ты, – нетерпеливо сказал мент. – Провод-то, ясное дело, есть не просит, но вот Васька, если это он, непременно захочет наведаться, посмотреть, что тут и как. А если он тут появится, то к Татьянке непременно заглянет – пожрать, деньжатами разжиться.

– Он что, по-твоему, дурак? – спросил Юрий. – Ясно же, что там его в первую очередь поджидать будут.

– Ясно-то ясно, – сказал капитан, – да только он знает, что в засаду мне посадить некого. Ну, некого! Нет у меня людей. Зато есть ты. Улавливаешь смысл?

– Улавливаю, – ответил Юрий. – Слушай, а не пошел бы ты куда подальше? Нашел себе помощника…

– Как знаешь, – сказал капитан. – Не забудь, ты дал подписку о невыезде. Попробуешь слинять – объявлю тебя в розыск как главного подозреваемого. Вот такие пироги, браток, – заключил он, бросая окурок на землю и давя его каблуком.

– Сука ты, – сказал ему Юрий.

– Работа такая, – ничуть не обидевшись, ответил капитан, Когда дверь отделения захлопнулась у него за спиной, Юрий всухую плюнул на землю, засунул руки в карманы и бесцельно побрел по улице, пыля кирзачами и думая о том, что настало, наверное, время принимать какое-то решение. Капитана он не понимал, как будто тот был инопланетянином. Его версия казалась Юрию верхом беспомощности, да и от всей этой истории в целом отчетливо тянуло каким-то бредом. А тут еще Петрович…

Петрович явно что-то знал или, по крайней мере, догадывался о чем-то таком, что предпочитал держать при себе. Иногда, особенно по ночам, когда не спалось, Юрию приходило в голову, что как раз Петрович и есть, возможно, главный злодей. Сделал дело, припрятал медь, а заодно и причитавшиеся работягам денежки, которые хранились, по слухам, в сейфе у Петлюры, и бродит по поселку, разводя руками: я, мол, ничего не знаю, сам чудом уцелел, а теперь зверюга-мент меня домой не отпускает…

И Васька, мифический Васька, о котором все говорят и которого никто не видел уже неделю. Полноте, подумал Юрий, а был ли мальчик? Может быть, никакого Васьки в природе просто не существует?

Он прогулялся вокруг площади, постоял в вытоптанном ребятней скверике, любуясь на исписанный нехорошими словами и схематичными изображениями разных интересных органов постамент, и наконец набрел на плоскую фанерную витрину со стеклянными дверцами. За этими дверцами была в развернутом виде прикноплена для всеобщего прочтения районная газета. Юрий покачал головой, дивясь такому пережитку застойных времен, закурил свою предпоследнюю сигарету и от нечего делать стал изучать районные новости.

О страшном происшествии на ЛЭП в газете не было ни слова, хотя раздел криминальной хроники здесь имелся.

Неработающий гражданин С, во время распития спиртных напитков поссорился с женой, получил удар чугунной сковородкой по черепу и скончался, на приходя в сознание. Трое неизвестных в масках, угрожая оружием, ворвались в квартиру предпринимателя, связали хозяина и вынесли из дома все, кроме стен. В лесопосадке на окраине города найден труп неизвестного мужчины с двенадцатью ножевыми ранениями. Нападение на таксиста… Младенец в мусорном контейнере – искусанный крысами, но живой… Четыре изнасилования, восемнадцать грабежей, пять преступлений раскрыты по горячим следам. Три угона личного транспорта, две драки со смертельным исходом…

Юрий прочел газету от корки до корки, вплоть до некрологов и поздравлений с юбилеями, и со вздохом отошел от витрины. Капитан, капитан, улыбнитесь… Желание набить морду местному предводителю ментов усиливалось с каждой минутой. Ничего рационального в этом желании не было – Юрию просто хотелось дать выход нараставшему раздражению.

Он сделал еще один круг по площади, поглазел на местное вместилище власти под вылинявшим трехцветным флагом и медленно, нога за ногу, побрел домой. Время от времени с ним здоровались – в основном старухи и дети в возрасте от пяти до пятнадцати лет. Это означало, что он уже сделался привычной деталью местного ландшафта, наподобие пустого постамента на площади. Это было чертовски неприятно, тем более что и сам он, похоже, начал мало-помалу привыкать к такой жизни.

По левую руку от него снова медленно проплыл обшитый серыми досками одноэтажный домик под двускатной крышей, в котором разместилось отделение милиции. “Уазика” с брезентовым верхом перед крыльцом уже не было. Юрий опять вздохнул. Поселок напоминал калейдоскоп, из которого любознательный ребенок вытряхнул почти все цветные стеклышки, оставив всего одно или два: сколько ни старайся, сколько ни верти зеркальную трубку, ничего нового не увидишь. Площадь с флагом и постаментом, отделение милиции, бесконечный гнилой забор остановленной на ремонт два года назад, да так и не запущенной снова лесопилки… Коротенькая улица панельных пятиэтажек, дышащий на ладан автопарк, подстанция в километре от окраины – та самая подстанция, где нашли труп прораба…

Он шел домой и думал о том, какая это гибкая вещь – человеческое сознание. Прошла какая-то неделя, а он уже привык считать эту медленно догнивающую, непривычно просторную бревенчатую развалюху своим домом – пусть временным, но домом. Петрович, тот вообще вел себя так, словно прожил здесь всю жизнь, – колол дровишки, латал крышу, с озабоченным видом прохаживался вдоль сгнившего на корню, пьяно завалившегося в огород забора, копаясь в бороде и что-то прикидывая, – короче говоря, хозяйничал и вообще отрабатывал хлеб. Именно Петрович по собственному почину прочистил намертво забитый сажей и старыми вороньими гнездами дымоход и как-то незаметно, но очень действенно вправил мозги соседям, которые не давали проходу Татьянке, в глаза обзывая ее потаскухой, и все время норовили то спереть что-нибудь со двора, то вылить в огород через забор ведро-другое помоев. Интереснее всего было то, что сама Татьянка вела себя как ни в чем не бывало, ни словом, им жестом не упоминая об инциденте, имевшем место на стройплощадке. Она уважительно называла Петровича “дяденькой Степой” и даже, черт подери, штопала ему носки.

Подняв глаза от земли, он увидел Татьянку, словно та издалека подслушала его мысли и поторопилась явиться на зов, хотя никакого зова, в сущности, не было. Напротив, в последние дни Юрий старался встречаться с Татьянкой пореже – ему очень не нравились взгляды, которые девчонка бросала на него исподтишка. Петрович по ,этому поводу высказывался прямо и недвусмысленно. “Дурак ты, Юрик, – говорил он, ковыряясь в зубах длинным тонким гвоздем. – Лопух лопухом, хоть и образованный. Тебе, понимаешь ли, такой фарт ломится – и стол, и дом, и все интимные услуги, – а ты рыло воротишь. Грязная она для тебя, что ли? Так своди ее в баню, помой. Заодно и сам помоешься.., га-га-га! Нет, серьезно. Там, на трассе, ты мне, конечно, правильно по морде навесил. А теперь-то что же? Она ж сама хочет, по своей воле. Зачем же девку обижать?"

Юрий вздохнул и остановился, наблюдая за тем, как Татьянка приближается к нему, быстро перебирая босыми загорелыми ногами. “Что-то сильно она торопится, – подумал Юрий. – К чему бы это? И время, между прочим, рабочее. Ей в больнице надо быть, а она по улицам бегает. Странно…"

Заметив Юрия, Татьянка издали замахала обеими руками, привлекая к себе его внимание, и припустила бегом. Что-то случилось, понял Юрий. Нехорошее что-то, иначе с чего бы ей так торопиться?

Добежав до него, Татьянка остановилась, переводя дыхание. Юрий невольно отвел глаза, чтобы не встречаться с ней взглядом, потому что взгляд у нее был как газета, и даже не как газета, а как рекламный щит – хочешь не хочешь, а прочтешь все от первой до последней буквы. Впрочем, этот маневр себя не оправдал, потому что теперь в поле его зрения попала Татьянкина грудь, высоко подымавшаяся после долгой беготни. Юрий дернул щекой и стал глазеть по сторонам.

– Ой, дяденька, а я вас по всему поселку ищу! – затараторила Татьянка. – Ищу, ищу, а вас нигде нету! А вы тута!

– Зачем? – спросил Юрий и, видя, что Татьянка не поняла смысла вопроса, повторил:

– Зачем ищешь?

– Так предупредить же! Предупредить, чтобы вы домой пока что не ходили. Васька вернулся. Как узнал, что вы у меня квартируете, грозился обоих зарезать. Все равно, говорит, им не жить. Прямо в больницу приперся – кричит, руками машет… Боюсь я. Не надо туда ходить.

– Ну-ну, – успокаивающим тоном произнес Юрий. – Что ты заладила, как испорченная пластинка: не ходите, не ходите… Тоже мне, напугала! Васька вернулся… Не хватало мне еще Ваську твоего бояться!

Он говорил нарочито небрежным тоном, стараясь успокоить Татьянку, дать ей понять, что ничего страшного не происходит и не произойдет, пока рядом с нею он, бывший офицер-десантник Юрий Филатов, который не боится никаких васек и федек и сможет в случае чего защитить ее от кого угодно. Думал он при этом почему-то не о Татьянке и даже не о вернувшемся Ваське, а о капитане, который, похоже, все-таки оказался прав.

Потом он заметил на скуле у Татьянки свеженький синяк и, не успев подумать, осторожно прикоснулся к нему кончиками пальцев. Татьянка замолчала на полуслове, закрыла глаза и даже немного подалась всем телом вперед. “Тьфу ты, черт”, – с неловкостью подумал Юрий и поспешно убрал руку, засунув ее от греха подальше в карман.

– Васькина работа? – спросил он.

Татьянка с видимой неохотой открыла глаза, порозовела так, что румянец проступил даже сквозь загар, и неловко кивнула головой.

– Ноги вырву, – чувствуя, что так оно и будет, пообещал Юрий.

Татьянка снова вскинула голову.

– Ой, дяденька, не надо! Не трожьте вы его! Пьяный он сейчас, не надо его трогать! Он, когда пьяный, убить может!

– Посмотрим, – сказал Юрий. – Куда он пошел? Домой?

Татьянка кивнула. “Вот черт, – подумал Юрий, – там же Петрович!” В следующее мгновение он вспомнил, что Петрович, прихватив найденную в сарае удочку, с утра пораньше отправился на рыбалку, и немного успокоился. Ему стало даже интересно: что же, в самом деле, это за Васька такой, которым его все пугают? Это хорошо, что его все тут боятся, подумал Юрий.

С такими очень легко разговаривать. Получив по зубам, эти местечковые сверхчеловеки страшно удивляются и делаются очень общительными.

– Вот что, – сказал он Татьянке. – Ступай-ка ты обратно в больницу. Там твоя баба Маня, наверное, опять полное судно навалила и поет революционные песни. Давай беги. Обо мне не беспокойся. Все будет нормально. Веришь?

Вопреки его ожиданиям, Татьянка отрицательно затрясла головой.

– Не верю, – сказала она, глядя на него снизу вверх своими прозрачными глазами, в которых сейчас появился подозрительный влажный блеск. – Знаю я вас, мужиков. Или он вас, или вы его, а по-другому вы не умеете. Не надо, дяденька. Брат он мне.

– Что за глупости! – неискренне возмутился Юрий.

Татьянка снова замотала головой, и тогда он, внутренне скрежетнув зубами, произнес заведомую ложь.

– Да не волнуйся ты так, – сказал он самым искренним тоном, на какой был способен. – Ничего я ему не сделаю. Ни я ему, ни он мне…

Не дослушав, Татьянка безнадежно махнула рукой и, низко опустив голову, побрела в сторону больницы. Юрий посмотрел ей вслед, выругался вполголоса, круто повернулся на каблуках и, все убыстряя шаг, направился домой.

* * *

Он ожидал чего угодно – грохота, лязганья старых ведер и корыт, которых было полно в сарае, истеричного кудахтанья переполошенных кур, сиплого пьяного рева, звона бьющегося стекла или хотя бы надтреснутого бормотания стоявшего в большой комнате неисправного черно-белого телевизора, – только не той полной тишины, которая царила на подворье Татьянкмного дома. Если бы пьяный до потери человеческого облика отморозок бесновался в доме, сокрушая все, что попадалось ему на глаза, было бы легче. Тогда можно было бы спокойно войти в дом, взять мерзавца за грудки, дать ему разок-другой по шее, сунуть мордой в корыто с водой, чтобы немного протрезвел, и аккуратно, по всем правилам допросить – без протокола, без адвоката и вообще без свидетелей, тет-а-тет.

Но на подворье стояла полная тишина, даже куры почему-то притихли и не подавали признаков жизни. Покосившаяся, вечно норовящая сорваться с единственной петли калитка была распахнута настежь, и дверь в сени тоже стояла нараспашку. Юрий посмотрел себе под ноги и увидел в загаженной курами пыли следы кроссовок – не кирзачей, в которых в силу сложившихся обстоятельств ходили они с Петровичем, и не Татьянкиных босоножек, а именно кроссовок. Юрий поставил свою ногу рядом со следом и сравнил отпечатки. На глаз у побывавшего здесь человека был сорок третий или сорок четвертый размер обуви, хотя и без этого эксперимента было видно, что отпечатки оставлены мужчиной. Этими отпечатками был истоптан весь двор, как будто владелец кроссовок метался по нему как угорелый в течение доброго часа.

Юрий подумал, не сходить ли ему за капитаном, благо до отделения было рукой подать, но тут же насмешливо покачал головой: зачем, собственно? Не для того же, в самом деле, чтобы добрый дядя милиционер защитил его от злого негодяя Васьки! И уж наверняка не для того, чтобы небритый мент первым допросил задержанного, оставив результаты допроса при себе. “Хватит, – решил Юрий. – Хватит делать из меня дурака. Ты еще пожалеешь, капитан, что взял с меня эту свою подписку. Больше я в эти игры не играю, а если и играю, то по своим правилам”.

Топча следы кроссовок, он прошел к дому, поднялся на скрипучее крыльцо и нырнул в прохладный сумрак сеней, все время ожидая удара по черепу. Он обследовал дом, не пропуская ни одного угла, заглянул в подпол и на чердак, и все это лишь для того, чтобы убедиться в том, в чем почти не сомневался с самого начала; дом был пуст.

Он снова вышел во двор и только теперь заметил соседа, старого бездельника Макарыча, который, повиснув на грозящем вот-вот рухнуть заборе, наблюдал за его перемещениями, дымя трескучей самокруткой и хитро щуря левый глаз.

– Васька был? – без предисловий спросил Юрий.

– А как же, – охотно откликнулся Макарыч. – Был. Тебя искал и приятеля твоего. Грозился бошки вам посносить.

– А куда пошел, не знаешь?

– Не-а. Откудова мне знать? Он мне, мил человек, не докладывал, да я и не спрашивал – он, когда пьяный, злее росомахи. Махнет топором, а наутро и не упомнит. Кто это, скажет, Макарыча укоротил? А скажи ему, что это он, – не поверит. Не ведаю я, куда он подался. Побегал тут, кулаками помахал, в сарае чего-то порылся да и убег, а куда убег – нет, не знаю.

Юрий пожал плечами и заглянул в сарай. Действия полумифического Васьки казались ему какими-то странными. Во всяком случае, ему казалось, что человек, виновный в убийстве двадцати пяти человек, диверсии на ЛЭП и сразу трех поджогах, не говоря уже о взломе сейфа в прорабской и хищении нескольких десятков километров медного провода, должен вести себя как-то иначе: если не более умно, то уж наверняка более осторожно. Или с ним и вправду сыграла нехорошую шутку “паленая” водка?

В сарае было душно, сумрачно и все еще отчетливо пахло коровьим навозом, хотя никакой коровы здесь давным-давно не было. Юрий осмотрелся, не особенно надеясь увидеть здесь что-то интересное, и вопреки своим ожиданиям сразу увидел следы пребывания Васьки: куча пыльного трухлявого сена, с незапамятных времен лежавшая в углу сарая, была переворошена, клочья ломкой, рассыпающейся в затхлую пыль травы валялись на утоптанном земляном полу, как будто кто-то рылся в куче, торопливо разгребая сено, пучками разбрасывая его в стороны, а потом довольно небрежно привел все в первоначальный вид.

Юрий озадаченно хмыкнул, взял стоявший у стены старый, обломанный у самого основания черенок от лопаты и, подойдя к куче, принялся разгребать сено. Очень скоро черенок наткнулся на что-то твердое, и, расчистив находку, Юрий протяжно присвистнул: перед ним лежал моток знакомого до отвращения медного провода, в котором на глаз было метров пятьдесят. Провод был черно-зеленый от окисла, но его конец свежо поблескивал чистым красноватым металлом. Срез выглядел так, словно провод совсем недавно рубили зубилом.

Юрий молча припорошил свою находку сеном, отшвырнул в сторону палку и вышел из сарая, отряхивая ладони. Макарыч что-то спросил. Занятый своими мыслями, Юрий не расслышал вопроса, но на всякий случай отрицательно покачал головой.

Он присел на крыльцо, вынул из пачки последнюю сигарету, закурил и привалился спиной к нагретым полуденным солнцем пыльным бревнам стены. Настало время принять решение: либо так, либо этак. Можно было, наплевав на несообразности в поведении Васьки, привести сюда капитана, ткнуть его носом в то, что лежало в сарае, и сказать: вот, я сделал твою работу, нашел преступника. Теперь тебе остается только поймать его, заковать в наручники и отвезти в город, где он расколется на первом же допросе или повесится в камере, как его приятель Митяй. В любом случае твои погоны, капитан, останутся при тебе, а может быть, даже украсятся большой майорской звездой…

Второй путь заключался в том, чтобы довести начатое дело до конца. Это был не самый приятный путь, и Юрий сомневался, что хоть кто-нибудь одобрит его действия или хотя бы поймет, зачем ему все это нужно. В самом деле, зачем? “Или он вас, или вы его. А по-другому вы не умеете…” Может быть, подумал Юрий. Может быть, я и не умею по-другому. Но проверить-то надо! А вдруг получится?

Он поднял голову и увидел, что Макарыч все еще болтается на заборе, как вывешенный на просушку старый тюфяк, и по-прежнему хитро щурится с таким видом, словно все вокруг валяют дурака исключительно для его, Макарыча, развлечения. Впрочем, скорее всего, щурился он все-таки от ядовитого дыма своей самокрутки.

– Макарыч, – сказал Юрий, – скажи хотя бы, в какую сторону он пошел?

На небритой сморщенной физиономии соседа на миг отразилось тяжкое сомнение. Он сощурил второй глаз, почесал плешь под засаленной фуражечкой военного образца, покашлял в кулак, а потом молча ткнул корявым пальцем в сторону задней калитки.

Юрий вздрогнул: этого он и боялся. Прямо от задней калитки начиналась узкая тропинка, которая вела прямиком к ручью, где Петрович повадился от нечего делать удить рыбу.

Он медленно встал, в последний раз затянулся сигаретой и тщательно растер окурок подошвой сапога. “Не трогайте его”, – словно наяву послышался ему Татьянкин голос, но он прогнал воспоминание прочь – сейчас ему было не до галлюцинаций.

– Эй, служивый, – раздался дребезжащий тенорок Макарыча, – ружье тебе дать?

– Иди ты к черту, дед, – ответил ему Юрий. – Я ни с кем не собираюсь воевать.

– Ты-то, может, и не собираешься, – с сомнением протянул Макарыч, но Юрий уже был за калиткой. По прямой до ручья, где обычно рыбачил Петрович, было километров пять. Юрий припустил прямо от калитки ровной походной рысью, словно ему предстоял марш-бросок по пересеченной местности. Растянутое сухожилие робко заявило о себе, но он лишь немного увеличил темп, и боль разочарованно отступила.

Юрий бежал, перепрыгивая через рытвины, огибая испятнанные подсохшей коростой мха скальные выступы, которые тут и там выпирали из каменистой почвы, заставляя тропинку менять направление, подныривал под низко нависающие ветви, берег дыхание и старался не думать. “Мыслительный процесс, – сказал он себе, – хорошая штука, но лишь тогда, когда ты располагаешь достаточным количеством фактов. В противном случае есть риск утонуть в болоте противоречивых версий и догадок, совсем как Квазимода, которого бросили в Федоскину топь. И ведь что характерно: самого Квазимоду утопили, а пиджак оставили, да еще и со всеми документами…"

«Все, все, – сказал он себе, еще немного убыстряя темп. – Хватит сочинять страшилки. Все равно сценаристом тебя не возьмут – ни в Голливуд, ни в Останкино. Там своих сочинителей выше крыши. А самые талантливые из них не размениваются на такие мелочи, как сценарии телефильмов. Они ценят свой талант и пишут для паханов, потому что, во-первых, те хорошо платят, а во-вторых, всегда есть возможность убедиться, сочинил ты талантливую вещь или фуфло. Если главного героя твоего сценария показали по телевизору и он при этом не произносил речей, а тихо плавал в луже собственной крови, значит, ты создал если и не шедевр, то наверняка что-то стоящее. А если за тобой пришла опергруппа, значит, таланта у тебя нет и пора сушить сухари…»

Впереди послышалось журчание воды на перекате. Немного ниже переката была небольшая, но довольно глубокая заводь, где Петрович вот уже неделю пытался что-нибудь поймать. Возвращался он неизменно с пустыми руками, но очень довольный и божился, что неудачи его носят временный характер и что рыба будет – надо только хорошенько прикормить ее да изучить ее повадки. “Уху будем жрать ведрами, – басил он, хитро подмигивая Татьянке. – Рыба – она знаешь какая для мозгов полезная!"

Продравшись сквозь кусты, Юрий выскочил на берег, притормозил и огляделся. Он почти сразу увидел на пятачке намытой рекой мелкой гальки глубокую, заполненную водой вмятину, по форме очень напоминавшую след огромного, размера этак сорок седьмого, кирзового сапога, – увидел потому, что знал, где искать. Петрович явно прошел здесь, причем прошел не так давно – бродил, надо думать, в поисках местечка получше…

Следов, оставленных кроссовками, вокруг не было, но это еще ни о чем не говорило: во-первых, Юрий никогда не считал себя профессиональным следопытом, а во-вторых, кругом был сплошной камень, и тот, кто хотел остаться незамеченным, мог пройти здесь тысячу раз, не оставив ни одного следа, как если бы парил над землей.

Юрий открыл рот, чтобы окликнуть Петровича, но передумал: идя тропой войны, не стоит орать на всю тайгу, сообщая всем, у кого есть уши, о своем присутствии. То обстоятельство, что он ни с кем не собирался воевать, вовсе не служило гарантией безопасности.

Он двинулся вниз по течению, держась параллельно руслу ручья и стараясь поменьше трещать кустами. Это было довольно затруднительно: берег, как назло, зарос едва ли не гуще, чем подбородок Петровича. В придачу ко всему в этих кустах, как оказалось, гнездились несметные полчища гнуса, которые даже не пытались скрыть свою радость по поводу появления среди них такого большого, распаренного после бега, аппетитного источника пищи.

К заводи он вышел через десять минут и тихо, с большим облегчением выматерился, потому что сразу увидел Петровича. Бригадир сидел на берегу, сгорбившись и подтянув колени к груди. Укрепленная на рогатке удочка торчала прямо из-под его ног. Самодельный поплавок, сделанный из кусочка пенопласта и петушиного пера, медленно дрейфовал по кругу. Картина была такая мирная, что Юрию стало неловко: какого дьявола, спрашивается, он ломился через лес, как сохатый, испугавшись угроз какого-то алкаша? Васька-то, наверное, давно свалился где-нибудь, пав в неравной борьбе с зеленым змием, и спокойно дрыхнет без задних ног. Васька дрыхнет, и Петрович, судя по всему, тоже закемарил над своим поплавком – он даже не повернул головы на треск и шорох кустов, – один лейтенант Фил, он же Филарет, он же Понтя Филат, носится по лесу, выпучив глаза, вместо того, чтобы посидеть на солнышке и подумать о чем-нибудь приятном – о Татьянке, например…

Он шагнул вперед и негромко окликнул Петровича. Бригадир не отреагировал – видимо, и вправду заснул. “Вот зараза, – подумал Юрий. – Я переживаю, бегаю, а он дрыхнет себе. Столкнуть бы тебя в воду, старый пень, – может, какая-нибудь рыбина сдуру хотя бы в карман заплывет…"

Он подкрался к бригадиру со спины и неожиданно хлопнул его ладонью по плечу. Петрович, не вздрогнув и по-прежнему не оборачиваясь, мягко и безвольно, как набитое опилками чучело, повалился на бок, все так же держа колени прижатыми к животу. Глаза у него были закрыты, лицо показалось Юрию серым, как штукатурка, а густая бородища без единого седого волоска была обильно перепачкана кровью, которая медленной широкой струей плыла из уголков скорбно сжатых губ.

Широкие, как лопаты, ладони Петровича были плотно прижаты к животу, и между ними Юрий разглядел роговую, удобно изогнутую рукоять охотничьего ножа. “Хороший нож, – беспорядочно подумал Юрий, опускаясь на корточки перед бригадиром, – Длинный, широкий, с зазубринами на спинке, с длинным и острым, как игла, кончиком, с желобком для спуска крови… Я им сегодня утром хлеб резал, а потом почти полчаса точил – точил, правил на ремне и все вертел перед глазами, любовался, как на нем солнце играет, потому что страсть как люблю хорошие ножи… Для дела, значит, наточил”.

"Сяду тут и буду сидеть, пока не прирежут”, – вспомнил он слова Петровича. Слова, которые в тот момент были восприняты им как пустая, просто чтобы дать выход раздражению, болтовня, а на деле оказались пророческими.

Юрий протянул руку, чтобы поискать в дебрях окровавленной бородищи пульс – скорее из чувства долга, чем в расчете действительно что-нибудь найти, – и тут Петрович открыл глаза.

От неожиданности Юрий сильно вздрогнул – это действительно сильно напоминало сцену из фильма ужасов, – но сразу же взял себя в руки. “А я размяк, – с неудовольствием подумал он. – Нервишки уже не те, скоро начну от каждой тени шарахаться…"

Петрович вдруг захрипел, забулькал, выталкивая из себя кровавые пузыри, и, глядя на Юрия мутными от боли глазами, с огромным трудом выдавил:

– Ты.., когти рвать.., пока не поздно. Родни у нас нету.., такие пироги.

Это был, конечно же, бред. Юрий посмотрел на рукоятку ножа, на линялую рабочую куртку Петровича, весь перед которой набряк полусвернувшейся кровью, и понял, что бежать за помощью вряд ли стоит. Пока добежишь, пока втолкуешь, в чем дело, пока они раскачаются… На машине сюда не проехать, а Петрович, того и гляди, отойдет, если уже не отошел…

Он прислушался. Тихо бормотала на перекате прозрачная мелкая вода, звенели комары, жужжали, увиваясь над лужей крови, неизвестно откуда налетевшие изумрудные мухи. На фоне всех этих шумов ему едва удалось разобрать тихое булькающее дыхание Петровича. “Пропадите вы пропадом, твари”, – подумал Юрий и начал торопливо сдирать с себя куртку.