#img_43.jpeg

ДЛЯ стоянки машины мы выбрали местечко на обширной опушке леса в километре от реки, на участке, обработанном под кукурузное поле, принадлежавшее Баданья и его односельчанам. Дальше начинался дремучий лес с огромными оврагами, заросшими по краям колючим кустарником. Заросли были настолько густы, что ветви кустарника, сливаясь в сплошную массу, образовывали над оврагами почти непроницаемый для света свод. Получалось нечто вроде туннелей, тянущихся на несколько километров по направлению к реке и только изредка прерывавшихся тропами, которые проложили здесь люди. На сухом глинистом дне оврага мы заметили следы различных животных, проходивших к реке на водопой. Следы были старые, оставленные еще когда дно оврага было влажно от дождевой воды. Здесь проходили мелкие газели, крупные антилопы и кабаны, сохранились следы неуклюжих гиен и едва заметные, уловимые только для глаза опытного охотника, отпечатки лап леопардов, мускусных и леопардовых кошек.

На машине в лес можно проехать по широкой тропе, но не далее, чем на два километра. На опушке, возле поля, где остановилась наша машина, виднелась большая загородка из беспорядочно наваленных колючих сухих веток, а в ней шалаш для пастуха и караульщиков полей. Во время созревания урожая поля в здешних местах охраняются круглые сутки, так как из лесу совершают опустошительные набеги стада павианов, диких кабанов и других животных, жаждущих полакомиться кукурузой и горохом. Мы поставили посередине загородки свою палатку для жилья, а шалаш решено было использовать как склад провизии и кухню. После оборудования лагеря Баданья повел нас в лес показать места, излюбленные обезьянами. Таких мест оказалось три: на них обычно ночует около десятка стад, по десяти — двадцати павианов анубисов в каждом. Первое место — в двух с половиной километрах от нашей стоянки, на берегу реки, на обширной поляне с редко растущими огромными колючими мимозами. Второе — в четырех километрах, на краю большого оврага, покрытого теми же колючими мимозами, и третье — в шести километрах, у родника, находящегося в центре рощи многовековых сикомор.

Баданья обещал утром следующего дня нанять десять — пятнадцать галласов и в два-три дня построить ловушки во всех трех местах, а я решил, пока будут сооружаться западни у реки и оврага, понаблюдать за жизнью павианов, обитающих у родника.

Юный дровосек-галлас.

Рано утром пришла группа строителей, состоявшая главным образом из подростков, вооруженных топорами, называющимися «матробя». Матробя — орудие из железа; в зависимости от того, как его надевают на крючковатую палку, оно служит либо топором, либо киркой, а если надеть его на прямой конец этой палки, то им можно орудовать, как лопатой. Это почти единственный инструмент, которым здесь пользуются при рубке леса. В районе нашего расположения во многих местах рубят толстые деревья на поленья и, сложив их в конусообразные кучи, выжигают уголь. Нередко для того, чтобы свалить высокое и толстое дерево, у его основания раскладывают костер: нижняя половина ствола сгорает, а верхняя падает, и ее рубят на куски. Выжженный уголь караванами верблюдов отправляют до шоссейной дороги, а оттуда на грузовых машинах в Аддис-Абебу и другие города.

Постройка ловушек шла медленно, наши работники значительную часть дня проводили под тенью деревьев, укрываясь от жгучего солнца. Не теряя времени, я ушел вместе с Балачо к роднику, где провел почти двое суток.

Здесь в роще обитало два стада павианов анубисов. Они не смешивались между собой, и на ночлеге и во время розыска пищи находились всегда раздельно. Кроме того, метрах в ста от одного стада, на большой сикоморе всегда ночевал огромный самец. Это был, повидимому, изгнанный соперник вожака стада.

Павианы анубисы — это крупные собакоголовые обезьяны. Самцы достигают 25—30, а самки — 15—20 килограммов веса. Тело их покрыто густой темносерой с коричневым оттенком шерстью. Неволосистые части тела — морда, ладони и ягодицы — покрыты черной кожей. У самцов нет гривы, подобной той, какую имеют павианы гамадрилы. Туловище анубиса более вытянуто, чем у гамадрила, хвост такой же длинный, достигает 40—50 сантиметров. Как и гамадрилы, анубисы — наземные обезьяны, но ночуют не на скалах, а на деревьях. Живут они отдельными стадами, состоящими из одного взрослого самца, нескольких самок (3—10) и примерно такого же количества детенышей и подростков.

Стадо обезьян, за которым я наблюдал, ночевало на толстых ветвях сикоморы и обычно просыпалось и спускалось на землю с восходом солнца. В течение 40—60 минут обезьяны находились вблизи дерева, пили воду из родника, обыскивали друг друга или детенышей, в общем, совершали утренний туалет. Одна-две самки быстро рылись в шерсти вожака, а он сидел в важной позе, облокотившись на ствол дерева, и зорко посматривал по сторонам. Детеныши играли. Иногда они в погоне друг за другом налетали на матерей, за что тут же получали шлепки, поэтому то и дело раздавались взвизгивания и крики наказанных шалунов. Нередко на этой почве возникали ссоры. Мать обиженной обезьянки яростно нападала на обидчицу. Самки визжали, бегали, угрожая друг другу, подбегали жаловаться к спокойно сидящему самцу. Часто он и прекращал ссору: бросив грозный взгляд в сторону одной из самок, он подкреплял его ударом лапой по земле. Если этого оказывалось недостаточно, вожак быстро вскакивал, устремлялся на одну из дерущихся и задавал ей трепку. Ту же картину я не раз наблюдал у павианов гамадрилов, живущих в вольерах Сухумского питомника. Порою в питомнике многим наблюдателям удавалось отмечать и более сложные взаимоотношения в стаде гамадрилов.

Самец и самка павиана анубиса, пойманные у берега реки Моджо.

Через час после восхода солнца обезьяны уходили в лес или на поля искать пищу. Едят они молодые побеги травы и кустарников, корни растений, насекомых, яйца птиц и рептилий. Вожак всегда находился впереди стада, неизменно выполняя функцию дозорного, независимо от того, собирало ли стадо плоды с дикого дерева, «грабило» ли кукурузное поле или бродило по лесу в поисках пищи. В полдень обезьяны возвращались к своему постоянному месту ночлега, пили воду, отдыхали, дремали и через час-два снова уходили в лес или на поля. Вечером они снова возвращались к своему дереву и после некоторой возни, сопровождаемой криками ссоры и угрозы друг другу, или мирного воркования успокаивались. Голосовые реакции павианов анубисов напоминают звуки, издаваемые павианами гамадрилами, но они более резки, менее сложны и по количеству их меньше. Если у гамадрилов насчитывается около шестнадцати различных звуков, имеющих определенное значение, как средство общения друг с другом, то у анубисов мне удалось уловить не больше шести-семи звуков.

Ночевали павианы анубисы всегда на одном и том же месте, тесно располагаясь друг возле друга на толстых нижних ветвях и суках крупных деревьев, метрах в пяти-шести от земли. Если в лесу появлялись люди, обезьяны, разбуженные зовом вожака или одного из членов стада, заметившего опасность, стремглав прыгали на землю и с криком уходили прочь. Они никогда не прятались, забираясь на верхушку дерева или перепрыгивая с одного дерева на другое, как это делают мартышки. Если ночь проходила спокойно, то утром, с восходом солнца, обезьяны вновь спускались на землю.

Только ядовитые змеи, удавы и леопарды представляют опасность для павианов. Впрочем, охотники рассказывают, что леопард редко нападает на павианов, потому что они могут оказать дружное сопротивление всем стадом. Хищник обычно подкарауливает газелей и антилоп, идущих на водопой, и любит полакомиться мартышкой, так как тут он не встречает никакого сопротивления со стороны стада.

Анубисы — очень осторожные животные. При малейшем шорохе в ближних кустах в стаде сейчас же раздается крик, предупреждающий об опасности («оуу»), и обезьяны уходят прочь. Мне удавалось, вместе с Балачо, ползком подбираться к ним очень близко, почти на сто метров, и тогда, затаив дыхание, я мог наблюдать их жизнь. Серьезной помехой мне сказалось присутствие в лесу большого количества зеленых попугаев. Эти беспокойные птицы, заметив человека, издают пронзительный крик, и тогда все животные немедленно скрываются в зарослях. Обезьяны издали замечают людей и бегут, особенно, если люди вооружены огнестрельным оружием, но почти не обращают внимания на безоружных пастухов и подходят очень близко к пасущимся в лесу стадам домашних животных. Мои попытки проследить движение стада, отправившегося на поиски пищи, не увенчались успехом. Обезьяны очень скоро обнаруживали мое преследование и быстро убегали метров на 300—400, а затем вожак поднимался на высокое дерево и зорко следил за мною. Как только я приближался к этому дереву, вожак быстро слезал вниз, уводил стадо и снова появлялся вдали на дереве, посматривая в мою сторону. Так повторялось несколько раз, пока я не прекращал свои попытки следовать за стадом.

Сначала я пытался наблюдать обезьян и в ночное время и провел вместе с Балачо всю ночь и часть следующей в лесу. Но так как ночью все равно ничего не видно, и только изредка слышны крики ссорящихся из-за места на сикоморе обезьян, то я решил вести наблюдения только днем. При обилии диких зверей и огромном количестве малярийных комаров ночевать в лесу было небезопасно. Впрочем, комары осаждали нас и возле палатки, несмотря на дымовую завесу от костра. Вокруг нашей загородки по ночам бродили и ухали гиены, нередко подходя совсем близко, чтобы подобрать кости или остатки нашей пищи. Несколько раз я безуспешно стрелял в темноту по светящимся от костра глазам гиены. Но мне не удалось убить ни одной, да и отпугнуть их тоже нелегко. Выстрелы тут мало помогали; удалившееся ухание через четверть часа снова раздавалось где-то рядом. В первую ночь, когда я выстрелил в нахальных гиен, лежавшие возле палатки Балачо и Хайлю не шелохнулись и продолжали спать, крепко зажав в руках свои винтовки. Я заметил проснувшемуся от выстрела Ильме, что охрана у нас не очень надежная; ее трудно разбудить даже выстрелом из ружья. Ильма передал мои слова Баданье, отцу наших телохранителей. Старик засмеялся и просил перевести мне, что его сыновья очень хорошие охотники и храбрые люди, они нужны господину днем и ночью в лесу. Сюда же, за колючую загородку, зверь не проберется, а дурные люди не пойдут, так как всем известно, что там находятся его вооруженные сыновья. Баданья просит по ночам спать и не беспокоиться. Всю ответственность за нашу жизнь он берет на себя. Он никогда не допустит, чтобы «гёточ москов» (господин русский) мог пострадать в местности, находящейся в его ведении.

Ловушки, строившиеся галласами под руководством Баданья, через четыре дня были готовы. Каждая из них представляла собой четырехугольную коробку, размером приблизительно в метр ширины, два метра длины и метр высоты, поставленную открытой стороной наземь. Стенки ловушек были сделаны из кольев.

Вначале колья пытались прибить к длинным жердям гвоздями. Однако ни один гвоздь не лез в сырую мимозу. Пришлось заменить их лыком и веревками. Стараясь забить хоть один гвоздь и согнув их десятка два, Баданья схватил целую пачку и гневно швырнул ее на землю.

Он долго ворчал. Ильма объяснил, что Баданья ругает грека, продающего «мусмар» (гвозди), которые можно забивать только в коровий навоз. Виноват был, однако, не продавец: на обертке была надпись: «Мейд ин Ингланд» (изготовлены в Англии).

Между кольями были оставлены промежутки, через которые можно было бы просунуть руку. На одной стенке ловушки был устроен вертикально падающий люк из вытесанной топором доски. При помощи веревки и системы палочек люк так укреплялся в поднятом положении, что как только животное войдет в западню и наступит на одну из палочек, он должен был упасть и закрыть выход.

«Зарядив» ловушку, нужно было несколько раз в день проверять ее, потому что сюда, кроме анубисов, могли попасться и другие животные. Мы неоднократно обнаруживали цесарок, мартышек, а однажды попался крупный дикий кабан из семейства бородавочников. Кстати сказать, я рассматривал его с большим интересом. Название свое эти дикие свиньи получили от того, что у них под глазами расположены бородавки, которые приподнимаются и закрывают глаза от сора, когда свинья роет землю своими лопатообразными клыками в поисках съедобных корней. Еще до моего прихода кабана убили копьями, а тушу его бросили в небольшой овраг. Эфиопы с отвращением вытирали руки о сухие листья. Свиньи, и дикие и домашние, как я уже указал, считаются у эфиопов погаными животными. Только немногие крестьяне разводят свиней вдали от своих жилищ с целью продажи европейцам. Я хотел взять на память клыки бородавочника, но отложил это до завтра, так как торопился к другой ловушке. Однако на следующий день от кабана не осталось и следа; его, видимо, растащили гиены. Эти трусливые животные обладают очень острыми зубами и сильными челюстями, что дает им возможность разгрызать огромные кости, с которыми не могут справиться другие, даже более крупные животные.

На третий день от ловушки у родника, запыхавшись, прибежал Вольдей и еще издали закричал мне: «Геточ, телик дженжеро» (господин, большая обезьяна). В этот момент возле нашей палатки было человек шесть галласов. Захватив с собой веревки, топоры и копья, они быстро побежали с Вольдеем, который успел пояснить, что дженжеро ломает ловушку, и они, наверное, его уже там не застанут. Мы с Балачо побежали вслед за другими, но вскоре, из-за меня, отстали от быстро скрывшейся в лесу группы. Добравшись, наконец, до ручья, я увидел такую картину: галласы, окружив ловушку и просунув палки в щели, мешали попавшему в нее огромному самцу анубису разрушать западню. Анубис кричал, грыз палки и пытался выдернуть колья стенок. На крики пленника громко отзывались другие обезьяны, расположившиеся на противоположном крутом берегу реки метрах в полутораста от ловушки. Они кричали, угрожали нам жестами, ударяя передними лапами по земле. Большой вожак стада буквально неистовствовал: он широко раскрывал пасть, расширял глазные щели, приподнимал брови, топтался на месте и делал выпады всем туловищем вперед, как бы готовясь прыгнуть на нас. Однако, хотя через реку можно было пройти по упавшему дереву, стадо не решалось нападать на нас.

Вскоре удалось схватить пленника за хвост, а затем за переднюю лапу, которую он высунул, чтобы выручить хвост. Лапу быстро привязали веревкой к колу. То же сделали и со второй лапой, которой пленник пытался разорвать веревки. Затем открыли люк, связали задние лапы и накинули анубису на морду петлю, туго завязав ее так, чтоб он не мог открыть свою страшную пасть. Кстати сказать, клыки самца анубиса достигают трех сантиметров. После этого зверя извлекли из ловушки и между его связанными передними и задними лапами просунули длинную жердь для переноски. Два человека подняли пленника, и мы пошли к палатке. Стадо павианов, перебравшись на наш берег, следовало в ста — полутораста метрах за нами, издавая крики и угрожающе жестикулируя по нашему адресу. Чтобы отпугнуть их, я выстрелил из двустволки мелкой дробью. Обезьяны закричали еще громче, метнулись в сторону и несколько отстали. Все же они провожали нас еще километра три.

Пойманный самец был тем самым изгнанным из стада отшельником, которого мы с Балачо не раз видели вблизи стада анубисов. Он отчаянно рвался, нести его было неудобно, и носильщикам приходилось часто меняться. Переход к палатке занял целых два часа. Наконец, мы поместили анубиса в прочную клетку. С полчаса он лежал неподвижно, но затем стал яростно грызть сетку зубами и рвать ее лапами. Ежеминутно кричал оу-у, очевидно, взывая о помощи к стаду, которое раньше его выгнало, а потом не очень ревностно защищало, когда он попал в беду. Ильма подходил к клетке и говорил: — Что ты кричишь, «рас елем»? У тебя не было мадам, теперь, тебе мистер поймает мадам и будет давать «маджари» (еду).

Через два дня анубис успокоился и только тогда бросался на сетку клетки, когда кто-нибудь подходил к ней. На другой день утром он съел данную ему кукурузу и моченый горох и выпил много воды. Из рук еду он не брал, а когда человек подходил к клетке, анубис отодвигался в угол, злобно поглядывал на непрошенного гостя, судорожно производил жевательные движения и зевал. Через три дня он стал резко хватать просунутые через ячейки сетки початки кукурузы и кусочки хлеба. В тот же день на мое «приветствие» (частое чмокание губами) он ответил тем же. Ильма, смеясь, объяснил присутствующим при этом галласам, что «мистер разговаривает с дженжеро». Однако эта дружеская «беседа» чуть не кончилась для меня печально. «Разговаривая», я не заметил, как, упираясь рукой в сетку, просунул в нее палец. Приветствовавший меня дженжеро мгновенно бросился и схватил зубами за палец. К счастью, палец не попал на клыки, и я быстро отдернул руку, отделавшись легкой царапиной и испугом.

Мои помощники несколько привыкли к моему странному с их точки зрения обращению с обезьянами, но приходившие к нашему бивуаку крестьяне старались украдкой просунуть палку в клетку и ударить затворника. Мне приходилось зорко следить за гостями, чтобы они не мстили моим пленникам за испорченные поля.

На следующий день в западни около ручья и около оврага попалось по одной самке. Предсказанья Ильмы сбылись: «мадамы» для нашего анубиса были пойманы. Анубис, хрюкая, все время смотрел в сторону их клетки и очень злился, когда кто-нибудь из людей подходил к ним.

Охотясь за анубисами, мы прожили в лесу восемь дней.

Собираясь в этот длительный поход, я захватил изрядное количество припасов. Хлеб, печенье, рыбные консервы, сухая колбаса «салями» из ослиного мяса и прочая снедь до отказа заполнили мой рюкзак. Однако уже через три дня продовольствие оказалось на исходе, потому что я не хотел и не мог есть свои припасы в одиночку, не приглашая к трапезе нанятых мною рабочих. Мой рюкзак опустел, но в лесах Эфиопии это не угрожало голодом. Не говоря уже об изобилии дикорастущих вполне съедобных фруктов, на каждом шагу нам встречались дичь и звери: курочки, голуби, цесарки, зайцы, газели, антилопы, кабаны и т. д. Эфиопы едят только курочек (кока) и цесарок (дигра), да и то лишь при условии, если они прирезаны эфиопом, все же остальные животные считаются погаными — «мидако».

В сопровождении галласа Деста я отправился на охоту. Нам не пришлось далеко пройти. За триста — четыреста метров от нашего лагеря мы встретили выводок крупных цесарок. Я выстрелил, и четыре цесарки остались на земле. Деста бросился к ним и перерезал горло подстреленным птицам. Когда мы принесли дичь к палатке, мои помощники-эфиопы посмотрели на цесарок и что-то спросили у Ильмы. Ильма обратился ко мне с вопросом, кто резал цесарок. — Деста, — ответил я. — Мы не можем их кушать, мистер, — сказал Ильма, — потому что Деста галла — он не христианин. Если бы вы резали, мы бы кушали: «москов» (русский) христианин, а галла «мидако». Было бы бесполезно пытаться разубедить Ильму. Я вручил ему свое ружье и указал рукой на лес. Через двадцать минут он принес пять голубей и четырех цесарок, убитых и прирезанных по эфиопским правилам.

Мы сварили дичь и с удовольствием расправились с ней. Через день у нас не оказалось соли. Командировали Деста за солью в деревню, расположенную на столбовой дороге. Там была лавочка, где можно было купить соль, спички, сигареты и разные хозяйственные мелочи. Таким образом были решены все продовольственные вопросы.

Балачо укоризненно качал головой, когда я убивал одним выстрелом только одну цесарку. Это невыгодно, объяснял он, заряд стоит полшиллинга, столько же и цесарка, и то, если ее отвезти на базар в Аддис-Абебу. Однажды он взял мою двустволку и показал, как нужно охотиться: неслышно подкрался к выводку цесарок и, подождав, пока они соберутся в кучу, выстрелил. На земле трепыхалось пять крупных цесарок, и довольный Балачо быстро прирезал их своим обоюдоострым ножом-кинжалом.

В Эфиопии очень распространена охота на зверей и птиц при помощи различных ловушек, западней, силков, волчьих ям, канканов и прочих приспособлений, так как огнестрельного оружия у населения мало и заряды дороги. Зверей бьют также копьями. Эфиопы бросают их очень метко. Однажды возле нашего бивуака собралось человек десять молодых галласов. У каждого было копье — двухметровое древко, на которое надет широкий, обоюдоострый кинжалообразный наконечник из железа. Я попросил их показать свое искусство. Мы прикрепили шагах в двадцати на травянистой кочке кусок бумаги — четверть газетного листа. Галласы выстроились в ряд и одновременно бросили свои копья. Почти все они точно попали в цель. Балачо тоже метко бросал копье, но он был и отличным стрелком из винтовки.

К нашей палатке по вечерам приходило много галласов. Они садились на корточки возле костра, держа копья между коленями, и сосредоточенно рассматривали нас, изредка переговариваясь друг с другом. Ильма плохо знал галласский язык, он неохотно участвовал в разговоре, может быть, поэтому, а может быть, потому, что, как и многие другие эфиопы амхара, не питал симпатии к галласам. Галласы, как и данакиль и сомали, принадлежат к хамитам. До XVI века они занимали территорию юго-востока нынешней Эфиопии, где вели кочевой образ жизни, занимаясь скотоводством. В XVI веке, теснимые своими воинственными соседями — данакиль и сомали, галласы вторглись на территорию амхара и осели там, заняв область, которая сейчас называется Галла-Сидамо. Только в XIX веке при Менелике II амхарцы покорили галласов. Ведя завоевательную политику и силой подчиняя различные племена, населяющие территорию нынешней Эфиопии, вожди амхарцев культивировали в народе представление, что амхарцы воины, а все остальные племена подвластны им и должны их снабжать всем необходимым и быть их рабами. Повидимому, пережитки этих взглядов сохранились и по сей день, хотя сколько-нибудь острой розни в отношениях амхарцев и галласов я не заметил.

Как-то раз, проходя по лесу, мы заметили в двухстах метрах от нас небольшое стадо павианов. Одна из самок несла детеныша. Балачо выстрелил, смертельно раненая обезьяна упала, прижимая детеныша к груди, а стадо павианов с громкими криками мгновенно скрылось в кустах. По рассказам охотников и путешественников, обезьяны очень часто подхватывают и уносят раненого члена стада и забирают с собой детеныша убитой самки. В нашем случае мы этого не наблюдали. Когда Балачо подбежал и с силой оторвал кричащего детеныша от трупа обезьяны, стадо павианов, остановившееся неподалеку в редком кустарнике, заволновалось. Обезьяны кричали и угрожали нам жестами. Однако ни одна из них не бросилась выручать малыша-обезьянку. Почти все низшие и человекообразные обезьяны не решаются напасть на человека, предпочитая во всех случаях скрыться. Исключение представляет среди низших обезьян живущий на островах Малайского архипелага макака, известный под названием «старика» за его белую бороду или «свирепого» — за агрессивный нрав; он может броситься на человека, повстречавшегося ему в лесу, даже если тот не нападает на него. Из человекообразных обезьян своей агрессивностью известны гориллы, главным образом их вожаки; предупреждая криком самок и детенышей об опасности, они могут в некоторых случаях броситься на человека, преследующего стадо.

Детеныш, взятый Балачо от убитой самки павиана, оказался двух-трехмесячным самцом. С отчаянными криками он цеплялся за руку убийцы его матери. Этот детеныш впоследствии доставил мне много хлопот, отказывался пить молоко и сосать из соски, однако со временем привык к пище и ко мне. В июле, в связи с начавшимися дождями, когда ночью температура воздуха в Аддис-Абебе падала до +6°, детеныша пришлось брать к себе в комнату. Он охотно следовал за мною повсюду. Однажды, когда я убирал помещение, где содержались мартышки, одна из них подбежала и схватила этого молодого анубиса, прицепившегося к моей ноге. Детеныш охотно к ней пошел, и она стала его заботливой нянькой, очищала его шерсть от грязи, защищала от других мартышек. Через месяц вместо черной шерсти на нем стала появляться рыжеватая шерсть, как у взрослых анубисов. В обществе мартышек он хорошо вынес дорогу и ныне здравствует в Сухумском питомнике. Сейчас его уже нельзя держать с мартышками, так как он сильно вырос и обижает их, в том числе и свою покровительницу — няньку.

Первая охота на павианов анубисов продлилась, как я уже сказал, восемь дней. Успехи в ловле были незначительны. Но жизнь в лесу на лоне африканской природы, полная трудов и приключений, осталась в моей памяти как одно из самых ярких и сильных впечатлений. Особенно запомнились темные тропические ночи. После захода солнца до быстро наступающей темноты лес полон шумом и криком разнообразных птиц, беспрерывным треском цикад, отрывистыми резкими криками мартышек и воркующим «говором» засыпающих павианов. Наступает ночь; большинство животных и птиц смолкает. Трещат цикады, раздается противное уханье гиен, выходящих из своих нор на поиски падали и отбросов, которые они находят и в лесу и вблизи жилища человека. Гиены бродят по лесу всю ночь напролет. Иногда раздается рев леопарда, приводящий в трепет почти всех обитателей леса. Хищник бродит по лесу, высматривая любимую пищу — притаившуюся в кустах газель или задремавшую на досягаемом месте мартышку. На рассвете леопард пробирается к реке и караулит у выхода заросшего оврага животных, идущих по его дну на водопой.

Едва начинает светлеть черный небосклон, гиены смолкают. С восходом солнца лес снова оглашается криком птиц; шумят и стрекочут зеленые попугайчики, посвистывают цесарки, идущие стаями на водопой или возвращающиеся оттуда. Вдоль реки эхом отдаются крики павианов. Из густых ветвей сикомор выходят мартышки, и их вожаки звуками «скр-ка-ка» приветствуют восход. Медленно поднимается солнце. Газели, антилопы, дикие кабаны спешат уйти в непроходимую чащу. Лениво, едва поворачиваясь, уходит с суши крокодил, карауливший на рассвете козочек возле водопоя. Покачиваясь на воде, он дремлет возле упавшего в реку дерева, сам похожий на прибившееся к берегу бревно.

По пыльным дорогам, через опушки леса, идут к берегу реки стада коров, быков, ослов, коз и овец, наполняя воздух разноголосым блеянием, мычанием и криками. Сзади стада, покрикивая гортанными голосами на отстающих животных, медленно движутся пастухи, за ними волочатся длинные концы бичей. В лесу появляются лесорубы и угольщики. В одиночку и группами приходят к реке женщины стирать или набрать воды в круглые глиняные кувшины. Теперь только случайно вблизи реки можно встретить диких животных.

Грозу эфиопских лесов — леопарда — мне только раз довелось увидеть на близком расстоянии Однажды я с Балачо на рассвете отправился в лес, чтобы осмотреть ловушки и, если нужно, зарядить их. Так как было уже поздно, то к дальней западне мы решили пойти по кратчайшей дороге, минуя хорошо проторенные тропы. Мы шли вдоль извивающейся реки, иногда переходя ее по колено в воде, по дороге спугнули несколько варанов и газелей, в одном месте увидели скрывавшегося в густых зарослях крупного удава, на опушке леса перед нашими глазами пронеслась антилопа величиной с небольшую корову. Наконец, нам осталось пройти поляну и пробраться через довольно редкий кустарник, граничащий с сикоморовой рощей, в которой стояла наша ловушка. Перейдя реку вброд, мы вышли на поляну и стали невольными зрителями лесной трагедии. Крупный леопард в полутораста метрах от нас, делая огромные прыжки, настигал газель. Через несколько секунд она и ее преследователь скрылись в кустах — и тотчас послышался двукратный рев. Балачо сделал выразительный жест рукой, показывающий, что леопард настиг свою жертву.

В этих местах мне пришлось побывать еще дважды по нескольку дней. Но ловля не увенчалась большими успехами. Нам удалось поймать только еще несколько подростков павианов анубисов. Обезьяны боялись ловушек и не подходили к ним близко. Нужно было переносить западни в другие места, где обезьяны еще не были знакомы с ними. Но ближайший район, где можно было найти анубисов, находился, по словам Баданья, на расстоянии пятнадцати километров вверх по реке Моджо. Времени у меня оставалось мало, а еще предстояла ловля павианов гамадрилов и гелад, обитающих в горах Куромаша, в 85 километрах от Аддис-Абебы по дороге на Асмару.

#img_46.jpeg