Валентин спал в ту ночь беспокойно и утром проснулся с тяжелой головой. Подниматься не хотелось, но он заставил себя вскочить и тотчас увидел шагнувшего к нему робота Саню, готового исполнить любое, самое трудное поручение.

— Мне ничего не надо, — сказал Селянин.

Робот молча отступил в свой угол. А Валентин услышал, что его окликают, и повернулся:

— Кто здесь?

— Здоровья и больших открытии тебе! — донеслось приветствие, которое уже не раз слышал Валентин. — Я Чичерин, Филипп Чичерин, профилактор жилого сектора. Разреши подняться к тебе. Понимаю: рано и ты не одет. Но мне надо именно сейчас увидеть тебя.

Селянин наконец догадался, что голос раздается из микростанции.

— Что ж, приходи… — не очень уверенно ответил Валентин, удивленный настойчивостью неизвестного профилактора.

Чичерин был очень молод и держался явно застенчиво. Впрочем, он с ходу объяснил, что, как и всякий врач-профилактор, обязан предупреждать болезни.

— Ты плохо отдохнул ночью. Удивлен, что я догадался об этом? Но разве тебе не объяснили, как охраняется здоровье каждого человека на Земле? О, я с удовольствием расскажу тебе! Вчера у тебя было слишком много впечатлений. Пусть ярких и радостных, но и радость может утомить…

Валентин подумал вдруг об Илье Петровиче и о несчастье в космосе. И еще о том, как вчера Эля без конца повторяла: «Они же все… они же мне ровесники… и конец… и сгорели». В новом для Валентина мире тоже были несчастья и было горе, способное сломить человека или, наоборот, сделать его мужественным. А Илья Петрович, Эля, Халил — умеют ли они не согнуться, быть сильными? И этот словоохотливый профилактор — какой он? Знает ли о судьбе экипажа «Артура-9»?

А Чичерин продолжал объяснять, что автоматические датчики, которые есть в любой кровати, передают сведения о состоянии человека в электронно-медицинский пункт; что там сведения сопоставляются с нормой, которая свойственна этому человеку; что в случае каких-либо отклонений от нормы автоматы подают сигнал тревоги, а после этого за дело берутся они, врачи-профилакторы: сегодня было несколько таких сигналов, и один из них привел Чичерина к Валентину.

Нет, профилактор еще не знал о трагедии на «Артуре-9».

— Биологическая норма каждого человека вложена в память его микростанции. У тебя то же, что у всех, — говорил Чичерин. — О, медицинские науки — самые уважаемые на Земле! Только педагогику почитают больше. Но это и в твое время, наверное, было так…

— В мое время, — не без горечи повторил Селянин. — Нет, тогда самой важной считалась совсем не педагогика.

— Важной? Извини, но я говорил не о важности, а об уважении. Важны все науки. А все-таки, в первую очередь отбирают людей в воспитатели, потом во врачи. Я, понимаешь, тоже мечтал стать воспитателем. Но меня не взяли. Нет, говорят, задатков. Зато посоветовали стать медиком. Не жалею, поверь. А ты был доволен своей профессией?.. Заболтался я… Тебе давно пора заняться утренней гимнастикой. Если хочешь, отправимся в спортивный зал. Этажом ниже. А не хочешь, я тебе покажу упражнения здесь. Где твой робот?.. О, у тебя самая последняя модель!

— Да уж, последняя! Мне иногда не по себе: слишком он на человека похож, — признался Селянин.

— Я понимаю: требовать, чтобы тебе, сильному и здоровому, прислуживал словно бы такой же, как ты, человек — неприятно и унизительно, — согласился Чичерин. — Но такие роботы ухаживают за маленькими детьми и за больными. Они и внешне похожи чаще всего на милых, добрых, терпеливых наших женщин. Есть, конечно, и совсем как твой робот… Его зовут Саней? — Чичерин повернулся к роботу. — Пожалуйста, Саня, место для занятий!

Робот произнес обычное: «Задание понято» — и направился к панели с кнопками на одной из стен. Мебель в комнате неожиданно пришла в движение. Овальный стол и кресла сами собой отодвинулись в сторону. На полу появился не то ковер, не то спортивный мат.

— Довольно! Ты свободен… Начнем?

Чичерин преобразился на глазах, стал подтянутым, уверенным. Видимо, лишь теперь он окончательно справился с волнением, которое владело им в начале встречи и проявлялось в словоохотливости.

Нет, Валентину было недоступно изящество, с каким делал упражнения Чичерин. Досадуя на себя, он не повторил движений. Но Филипп с таким огорчением посмотрел на него, что Валентин опять стал послушно поднимать руки, сгибаться, подпрыгивать…

А потом Чичерин повел его в душевую. Чуть солоноватая, упругая вода приятно щекотала кожу, прибавляя бодрости.

— После тихого часа непременно повторный душ. Пожалуйста, — сказал Чичерин. — Сегодня так надо. Потом будешь заниматься гимнастикой и плаванием в бассейне. Как все. Но это после установления нормы.

Опять услышав о норме, Валентин нахмурился. Чичерин сказал:

— Извини, но досаждать всякими требованиями — моя обязанность… Конечно, я неспособный психолог, поэтому меня и не взяли в воспитатели. Но как же быть?..

— По-моему, ты неплохой парень, Филипп, — возразил Валентин. — Если никуда не торопишься, оставайся завтракать. Только пригласим еще Халила. А твои указания… Что от меня зависит, выполню. Ты не знаешь всего, что было вчера. Видимо, известий об «Артуре» не передавали.

— Об «Артуре»? А что об «Артуре»? — Чичерин тотчас прислушался к своей микростанции. Лицо его вытянулось и потемнело. Валентин подумал о всепланетной передаче и сразу услышал ясное и скорбное:

— Все люди Земли с печалью склоняют головы над их прахом…

— Что же, пригласим Халила? — первым заговорил Валентин.

— Да, да, конечно… — Чичерин смотрел на Селянина так, словно тот мог, больше того, должен был сообщить что-то, способное примирить с несчастьем…

А Валентину вдруг вспомнилось, как когда-то, во время боя, он сам угнетенно думал о своей собственной и чужих судьбах… Все взрывалось — земля и небо. Не существовало никакой логики в том, что погибали люди в окопах, а те, кто лежал рядом на открытой земле, оставались целыми, что умирал этот, а не другой. Ужаснее всего была необъяснимость того, что вытворяла смерть, убивающая по собственной прихоти, по капризу…

Но Чичерин не догадывался об этих мыслях и ждал помощи или хотя бы объяснений…

Завтракали вчетвером. Кроме Халила, пришла и Эля. На ее приглашении настоял Халил.

— Друг дорогой, неужели она тебе не по душе? Ах, какая девушка! Лучшая из всех девушек! Ты присмотрись, сам убедишься. Она к тебе очень расположена, готов поклясться, дорогой!.. А сейчас ей очень нужны дружеские руки, дорогой. Ах, как нужны! Не только из-за несчастья с «Артуром»… Недавно выступал Ричард Бэркли, руководитель Элиной лаборатории. Не видел? Интервью было. Он о проекте «Циолковский» говорил…

Валентин вспомнил первую в своей жизни видеогазету н усталого мужчину, который вел речь о судьбах человечества…

— По-моему, я слышал… Этот… как его?.. Бэркли — он член Всемирного Совета.

— Правильно, дорогой!

— И он жаловался еще, что не разрешают какой-то эксперимент, — уже вполне уверенно сказал Валентин. — Но я не предполагал, что это Элина лаборатория.

— На беду как раз Элина, — Халил вздохнул. — Эля с этим таится, но я вижу: черная ночь у нее на душе. Не надо бы ей прибавлять огорчений…

Во время завтрака говорили мало, да и то о пустяках. Саня неотлучно стоял за спиной Валентина в ожидании какого-либо поручения. Как и в салоне «синей молнии», тарелки с едой появлялись в окошечке посреди стола.

Халил с Филиппом старались оказать услугу Селянину, в первую очередь ему, а потом уж Эле. И это казалось Валентину странным, несправедливым. Особенно досадовал он на Халила, который перед завтраком просил быть предупредительным к Эле, а сам поступает как раз наоборот.

Эля держалась очень скованно. Она опять была иная, не похожая на ту девушку, которая играла роль Ольги, и тем более на вчерашнюю Элю, которая плакала, уткнувшись в плечо Халила. Она и сейчас избегала смотреть на Валентина, и тот обреченно думал, что иначе и быть не может, что она лишь по обязанности рядом, а мысли ее, вероятно, о собственных огорчениях или об Илье Петровиче и несчастье на «Артуре».

Он и сам старался не заговаривать с нею, обращаясь преимущественно к Чичерину.

После завтрака Филипп распрощался.

— Надеюсь, мы еще не раз увидимся, — сказал он перед тем, как дверца лифта скрыла его.

А Валентин мгновение спустя услышал вызов Локена Палита. Председатель Всемирного Совета спрашивал, готов ли Валентин принять его. Селянин пробормотал:

— В любую минуту…

Гости собрались уйти, чтобы не мешать разговору, но Валентин почти испуганно взглянул на них: останьтесь! Он чувствовал себя, как солдат, на прием к которому вдруг попросился генерал.

Локен Палит, едва появившись в квартире, предупредил:

— Я прошу вас никому ни под каким видом не говорить пока о том, что вы услышите. Это слишком серьезно, чтобы до окончательной проверки сообщать кому бы то ни было… Вы поняли меня?

— Зачем спрашиваешь, отец?

Эля только наклонила голову.

А Локен Палит повернулся к Валентину.

— Сядем. Разговор нелегкий. Я долго колебался, идти ли сюда. Как видишь, не выдержал. Никто из людей Земли не поможет сейчас больше твоего. Пусть слух твой будет таким же острым, как и твои мысли… Всемирный Совет очень встревожен сведениями с ракетоплана М-371. Трагедия могла быть и случайностью. Но нельзя исключить и преднамеренного убийства.

— Убийство? — недоверчиво переспросил Халил. — Я не ослышался, отец?

Эля побледнела.

А Валентин все еще не понимал, с какой целью говорит ему Локен Палит о происшедшем.

— Всемирный Совет, — продолжал Локен Палит, — обеспокоен тем, что шаровидное тело, похожее на то, которое видели возле «Артура», появилось и вблизи Марса. Что это? Близнецы? Одно и то же тело? Но тогда как объяснить необычную траекторию полета, не имеющую ничего общего с орбитами метеоров и комет.

— Разведчики, посланные другой цивилизацией, — вот как объяснить! — опять не удержался от возгласа Халил.

— Люди и прежде не раз ловили сигналы, которые, как им казалось, были посланы внеземным разумом. Отчаянные фантазеры находили следы звездных пришельцев на самой Земле. Но вскоре выяснялось: ошибка, заблуждение. Тебе ли напоминать об этом, Халил…

— Значит, всему, что происходит, есть другое объяснение, отец? Не разведчики, не посланцы космоса?

— Надо искать на всех тропинках, которые нам доступны, Халил, — с грустью оказал Локен Палит. — В том числе и на той, о которой ты говоришь.

— Но если цивилизация — убийства не могло быть, отец.

— Так считаешь ты, Халил, и все люди Земли теперь считают так: цивилизация и убийство — несовместимы, — негромко ответил Локен Палит. — Но в то время, когда начинал жить он, — Локен Палит кивнул на Селянина, — тогда считали и часто поступали иначе. Тогда было две цивилизации. Разве не так, Валентин?

— Я, кажется, догадываюсь, о чем речь, — откликнулся Селянин. — В мое время была цивилизация, которая несла людям благополучие и прогресс. Но существовала и такая, с позволения сказать, «цивилизация», которая развязала две мировые войны, затопила Землю кровью и слезами, унесла семьдесят миллионов жизней. Ленин назвал эту цивилизацию «цивилизацией империализма»…

— Мы теперь знаем, что высшая ценность — живой мыслящий мозг, что унизить, ущемить, а тем более убить мозг — нет ничего ужаснее и безрассуднее, — с горечью сказал Локен Палит. — Но люди заплатили за эту истину морями крови, Гималаями трупов. Мудрость стоит очень дорого. Даже теперь стоит дорого. Но прежде слишком многие не понимали этого, пренебрегали этим, отстаивали жалкие вещи вместо того, чтобы возвышать мозг, пестовать разум.

— Об этом-то и я слышал, отец. Но все-таки не в силах примириться… Как можно? Зачем убивать братьев?..

— Я тоже не в силах, Халил, — согласился Локен Палит. — Рассудком принимаю: было так! Но сердцем не могу. Поэтому и пришел сюда, Халил.

Локен Палит надолго замолчал, собираясь с мыслями.

— На Земле, твоей и моей Земле, Валентин, — наконец сказал он, — есть еще нерешенные общепланетные проблемы, вроде опасности перегрева. Но в пределах наших возможностей сделано все, чтобы люди были счастливы. Лишь в школе наши дети бегло знакомятся с тем, что когда-то были войны. Многие забывают эти сведения, едва закончив школу. Да и зачем их помнить? И без этого слишком велик объем информации, которая нужна человеку для работы… К тому же знать о войне лишь из научных источников — а мы их используем теперь непременно! — этого еще недостаточно. Все до конца понять и перечувствовать может лишь тот, кто сам пережил войну. И в этом, Валентин, твой опыт бесценен… Коммунизм, покончив с неравенством, избавил нас и от войн. Убить человека? Теперь это кажется невероятной дикостью. Нет, я допускаю, что можно разгневаться, потерять контроль над собой и посягнуть — невольно, без преднамеренности — но все-таки посягнуть на жизнь своего брата. А преднамеренное убийство… Какие мотивы? Цель? Вот Халил сказал только что: если к нам в Солнечную систему прилетели разведчики иной цивилизации, убийства не могло произойти. Он высказал то, что в сердце любого из нас. Хорошо, если он и все мы не ошибемся. Но разве нельзя допустить, что на какой-то планете в космосе победила цивилизация-урод. Было же в твое время, что каждый шаг к подлинно новому встречал яростное, иногда вооруженное сопротивление? Было так?

Валентин кивнул: вся история была полна такими примерами… Интервенция стран Антанты против Советской России, нападение фашистов на Советский Союз — это уже часть жизни его родителей и жизни самого Валентина.

Он вспомнил ночь расстрела.

Их было двадцать четыре, а он, Валентин, двадцать пятый. Черные силуэты эсэсовцев застыли напротив них.

А потом — свет автомобильных фар в глаза, мертвенно поблескивающие автоматы, вскинутые теми, в черных мундирах, и удар в грудь, опрокинувший землю и небо…

Эсэсовцев, стрелявших в партизан и в него, в мальчишку, послала страна первоклассной индустрии. Дойчланд, Германия. Гитлер воспитал миллионы убийц, уничтожавших все на своем пути. Памятниками их позора стали Освенцим и Майданек. А разве гитлеровцы одиноки? Бомбы на Хиросиму и Нагасаки сбросили выкормыши иной и тоже высокоиндустриальной, «цивилизованной» страны. Вьетнам жгли напалмом опять же не гитлеровцы… Вспомнилось, что были садисты, испытывавшие наслаждение при виде страданий. Были бандиты, считавшие убийство своим ремеслом. Были… Были… Селянину стало не по себе от собственных мыслей — таким уродливо беспощадным предстал перед ним старый мир. Он боялся поднять глаза на Локена Палита, Халила и особенно Элю. Впрочем, Эля знает все и сама.

Селянин вздохнул и начал рассказывать. Когда он кончил, Локен Палит опять, как и в начале встречи, попросил прощения.

— Я подозревал, что все это бесчеловечно. Однако я не предполагал, что настолько бесчеловечно, а порой и бессмысленною.

А вслед за ним заговорил Халил:

— Расизм, бандиты, садизм, прибыли монополии… Неужели и эта, неизвестная нам, цивилизация послала разведчиков-убийц и пришлет новых? Почему не отвечаешь, отец?

— Мне нечего ответить, Халил. — Локен Палит поднялся. — Еще раз предостерегаю: никому ни звука! Всемирный Совет оповестит людей, когда все будет однозначно установлено. Горько думать, что разум схватится в единоборстве с разумом же… А ты, Валентин, знакомься с Землей. Она прекрасна, поверь. На моей Родине в Индии под ноги дорогому гостю бросают цветы. Пусть же и твой путь будет усыпан цветами.