1

Начало весны 1601 года выдалось в Киеве холодным, с колючими северными ветрами и противным мокрым снегом. Казалось, март отдает людям залежалые остатки зимы, которая побаловала и теплыми деньками, и солнышком. Так иногда бывает – вслед за мягким февралем приходит неласковый март.

Днепр вздулся, посерел, но лед еще сковывал его берега. Монахи приютившегося рядом небольшого монастыря с опаской ожидали момента, когда здоровенные крыги начнут отламываться и, мешая друг другу, двинутся вниз по течению. Картина, конечно, открывалась величественная, но ее следовало наблюдать с высокого берега, а не оказаться случайно среди дрейфующих ледяных торосов. Иногда случалось и такое.

А тут еще и снег пошел. Да такой сильный, что в трех шагах ничего не было видно. Только вышел за монастырскую ограду – и все, назад дорогу можно и не найти. Снег валил почти сутки и укрыл толстым ковром все пути-дорожки. И надо же такому было случиться, что молодой послушник, только-только прибывший в монастырь из Киева, вздумал сходить на Днепр за водой и пропал. Пойди теперь разберись – где его искать. Снег надежно скрыл следы незадачливого водоноса и продолжал неудержимо падать, разделяя людей, города и села.

К настоятелю монастыря, отцу Петру, прибежали взволнованные монахи и стали наперебой рассказывать о досадном происшествии. Настоятель сразу же понял, в чем дело, и отправил самых опытных людей на Днепр. Но вскорости они вернулись ни с чем. Теперь уже и отец Петр отправился искать послушника вместе с другими монахами. Долго кричали, жгли факелы, обследовали все тропинки – нет нигде водоноса. А тут еще и ветер злой налетел…

Послушника все же нашли – замерзшего, перепуганного до смерти, но живого. Привели в обитель и, растопив баньку, отправились туда с вениками выбивать из стылого тела остатки холода. Хорошо, что так удачно все закончилось. Сразу решили – раз благополучно завершились поиски, то послушник останется в их монастыре на долгие годы. Даже старец Гермоген, обычно суровый и замкнутый человек, развеселился и пожелал спасенному «многая лета».

А на следующий день тяжело заболел отец Петр, высокая температура приковала его к лежанке, а громкий, изнуряющий кашель выворачивал все его нутро наизнанку. Ясно было, что настоятель простудился во время поисков. Но монахов удивило и даже насторожило вовсе не это. Отец Петр, которому было около шестидесяти, всегда отличался завидным здоровьем и крепостью духа. Никто не помнит, чтобы он вообще когда-нибудь хворал. Но, очевидно, сбой мог дать даже и такой крепкий организм.

Монахи сразу же принялись варить снадобья, могущие облегчить состояние настоятеля. Конечно же, молились за его здоровье все и помногу. На третий день отец Петр уже встал и с обычной своей живостью стал управляться по хозяйству. Но первая же служба далась ему с трудом – кашель сжимал горло, не давая произносить слова и петь. Тогда подумалось: пройдет еще день, другой, и кашель тоже отступит.

 

2

– Старче, старче! – над головой раздался чей-то взволнованный голос.

Гермоген открыл глаза и при слабом свете лампады различил неясные тени людей, проникших в его келью. Обычно сюда никто без позволения заходить не мог, и внезапный визит монахов старца весьма удивил.

– Что… Что случилось? – прохрипел Гермоген и, кряхтя, опустил ноги на холодный пол. Он постарался сесть, и кто-то из монахов участливо помог старцу, поддержав его иссохшее тело.

– Отче! – воскликнул один из монахов, в котором Гермоген признал алтарника, – вас призывает к себе отец Петр. Он… Он… – алтарник запнулся. И ему помог кто-то стоящий у самой двери:

– Совсем худо стало нашему отцу. Зовет к себе.

Теперь старец осознал причину ночного вторжения в его келью непрошенных гостей и коротко сказал:

– Сейчас буду, а покудова идите к нему…

– Скорее! – снова отозвался алтарник, – он… он хочет собороваться.

Гермоген дернул головой, и правая рука его затряслась.

– Идите же! Я сейчас буду.

Он все сразу понял. Еще накануне отец Петр подступил к нему с просьбой: «Коли станет худо мне, поспеши, старче, не мешкая, дабы успел я исповедаться…» Гермоген молча поклонился настоятелю, подумав при этом о слабости его здоровья и напрасности извечных хлопотаний на холодном воздухе. Ему бы отлежаться… Но разве отец Петр послушается! Он же и мгновения не высидит на одном месте. До чего же непоседливая, живая у него натура!

Быстро одевшись, старец Гермоген заспешил в келью настоятеля. Там уже горели свечи и факел, специально принесенный кем-то из монахов. Отец Петр лежал на лавке с закрытыми глазами и, казалось, будто он просто спит. Но заострившиеся черты лица и бледность выказывали в нем явно болезненное состояние.

– Отче! – позвал Гермоген.

И настоятель тут же «отозвался», дернув веками и попытавшись произнести какое-то слово. Но вялые губы не слушались этого, недавно такого сильного человека, воспроизводя лишь едва уловимые, непонятные постороннему звуки.

Гермоген с горечью застонал сам, явно сочувствуя отцу Петру. Так все неожиданно оборачивалось! Не мешкая больше ни секунды, он приступил к обряду соборования, призвал в помощники верного ему алтарника. Старец попросил унести из кельи факел, так как света было достаточно. Он затянул было молитву, но в это мгновение настоятель зашевелился и довольно громко позвал:

– Старче! Скорее, здесь ли ты?

– Да, отче, – быстро отозвался Гермоген, – здесь я.

– Поди сюда, – попросил болящий.

И старец послушно подошел к настоятелю и, кряхтя, опустился на колени перед его лежанкой. Теперь голова Гермогена находилась рядом с головой отца Петра, и он отчетливо услышал, как вместе с дыханием из груди настоятеля доносятся глухие, раскатистые хрипы.

– Я буду исповедоваться… – уже тихо сказал отец Петр, – ты меня… – не договорив, он громко закашлялся и клокотание в груди усилилось десятикратно… – ты уж меня не оставляй… до конца, – с трудом выдавил он из себя.

Гермоген оглянулся на алтарника и кивнул ему: «Выйди». И монах тут же покинул келью настоятеля.

 

3

Вот уже и небо посерело. Где-то на востоке появились едва заметные сполохи, и следом из-за туч проклюнулся первый солнечный луч. День обещал быть ясным, солнечным, и снег, словно чувствуя это, стал отливать белизной необыкновенной силы. На него даже больно было смотреть. А вот уже и солнечный диск выплыл из-за горизонта, и снег заискрился, заиграл, радуясь пронзительной хрупкости утреннего часа.

Монахи сгрудились в сенцах, молясь за своего настоятеля, к которому за долгие годы прониклись необыкновенным уважением и любовью. В самом деле, отец Петр был человеком редким. Яркой, можно сказать, «сочной» личностью. Таких встретишь нечасто. И каждый из них радовался, что судьба уготовила служить в монастыре, где такой настоятель. Сколько раз сюда, в монастырь, приезжали монахи из Киево-Печерской лавры, уговаривая отца Петра перебраться к ним. Но каждый раз тот отказывал под благовидным предлогом. К радости одних и к великому огорчению других. И кто мог подумать, что отец Петр, которому, казалось бы, и сносу не будет, вот так возьмет и сляжет? Да как крепко-то сляжет!

Наконец, из кельи настоятеля тихонько вышел старец Гермоген. За те несколько часов, что провел у постели больного, он осунулся, и создалось впечатление – даже горбиться стал! Пройдя молча мимо монахов, он заспешил на свежий воздух, где, сделав несколько глубоких вздохов, немного успокоился и взял себя в руки. То, что он услышал на исповеди, глубоко взволновало его старое сердце. Такое открылось! Но тайна исповеди – есть тайна исповеди. Все, что было говорено, должно остаться «внутри» старца, ни единый человек никогда не прознает о прошлом отца Петра. Гермоген хотел идти к себе, но передумал и круто развернулся к стоящим позади него монахам.

Снег скрипнул, и этот звук больно полоснул по сердцу каждого, кто с нетерпением ожидал от старца слова.

– Братья! – почти выкрикнул тот, – наш настоятель завещал схоронить его на мысе Айя.

Монахи зашумели, заволновались. Теперь для них стало ясно, что отец Петр не выкарабкается из цепких лап смерти, сжимающей его тело все крепче и крепче. Вдруг нашумевший ветер сыпнул с крыши снегом, запорошив голову старцу, отчего сделалось сразу холодно и неуютно.

– А где же такое место-то? – послышалось из толпы.

– Сказывал, что в Тавриде, то бишь в Крыму, – ответил Гермоген, – недалеко от Корсуни.

Братья удивились такому странному завещанию их настоятеля. Им никак не могло прийти в голову, что отец Петр возжелает быть похороненным в чужой стороне. И какая такая ниточка связывала его с далеким краем?

Между тем, Гермоген, струсив с головы пятерней остатки снега, поспешил в свою келью, на ходу бормоча только ему понятные слова. Солнце поднималось все выше и выше, растапливая теплом своих лучей белоснежные поля. Неужели наконец-то в Киев пришла весна? Монахи так долго ждали этого часа, но сегодня, с его приходом, совсем другие чувства поселились в их душах…

Отец Петр прожил еще неделю. А умер утром – тихо и незаметно. К тому времени снега уже наполовину стаяли, и лед на Днепре покрылся талой водой. Ходить по нему еще можно было, но не везде и с большой осторожностью. Когда же монахи попытались вывезти умершего из монастыря, началась такая распутица, что каждый метр дороги давался с большим трудом. Но и это еще бы ничего. К сожалению, бурное таяние снегов привело к такому половодью, преодолеть которое не было никакой возможности.

Проходило время, а братья не могли двигаться вперед, теряя дни и надежду хоть каким-то образом выбраться в Крым. Наконец, и Днепр «тронулся», с грохотом и скрежетом разрезая лед на доли и частицы. Все не к месту!

Пришлось братьям, несолоно хлебавши, возвращаться в родную обитель. Не пустила их непогода в Крым, не дождался мыс Айя того, кто хотел найти свой последний приют в далекой земле.

Братья долго судачили по поводу этих совпадений, но разумного ответа так и не нашли. В конце концов, схоронили отца Петра здесь же, в монастыре. А старец Гермоген надолго закрылся в своей келье, не подпуская к себе никого. Он сидел молча перед иконами и «переваривал» в голове все, что услышал из уст настоятеля. «Такая судьба, такая судьба…» – время от времени шептал он вслух и крестился. Да, не принял отца мыс Айя, не принял… Звал, звал к себе, и вдруг – как отрезало.

 

4

Кирилл Руданский отрешенно уставился на циферблат будильника и следил за медленным, практически незаметным движением минутной стрелки. Однажды ему даже показалось, что время остановилось и стрелки замерли в нерешительности. Но часы по-прежнему тикали, а значит, и секунды по-прежнему бежали друг за дружкой, не замедляясь и не ускоряясь…

Как долго он просидел на кухне в этот зимний день «наедине с будильником», Кирилл сказать не мог. Да и не все ли равно? Сейчас время абсолютно его не волновало. Он с силой потер сухими ладонями виски, стараясь сосредоточиться и прийти в себя. Тут же почувствовал колючую щетину на давно небритом лице. И криво улыбнулся. Осталось лишь одно – откупорить бутылку водки и, налив в рюмку, пить молча в одиночестве крупными глотками, не закусывая и не чувствуя опьянения. Безысходность. Наступила безысходность. Как-то так подкралась из-за угла и застала его, Руданского, врасплох.

Вначале он перешел на полставки, так как теперь не мог целиком сосредоточиться на работе, и на него начали посматривать косо не только начальство, но и коллеги. Естественно, денег стало гораздо меньше. Вскоре начались семейные скандалы. Тома, его жена, долго терпела Кириллову хандру, а затем сказала: «Или семья, или…» Ну, да, и так все потекло. Но Кирилл «должных» выводов не сделал. Вскоре он вообще бросил работу и стал перебиваться случайными заработками. Все думалось: «Вот закончится месяц, и все пойдет по-новому». Но проходил один, второй, третий… И Томка ушла жить к маме, оставив Кирилла одного в пустой квартире.

А насчет водки он погорячился. Конечно, пару раз Руданский срывался, но на то были уважительные причины. И это, во-первых. А во-вторых, он один пить не мог. Просто не мог и все. Такая вот карусель. Так что эпизод с «крупными глотками» вроде как и отменяется. Кирилл встал из-за кухонного стола и, подойдя к плите, чиркнул спичкой и включил ближайшую горелку. Синий огонек лизнул воздух и заурчал, как довольный кот. Руданский поставил на конфорку чайник и подошел к окну.

Странно все-таки складывается жизнь, особенно в последнее время. Где и когда он переступил ту черту, что отделила его от нормы. Может быть, на мысе Айя? Или в Балаклаве, когда он в одном из старых подземелий нашел древние манускрипты? Быть может, все началось с встречи с Лешей Швецовым, который рассказал о тайнах Крыма? Или, или…

Чайник закипел, и Руданский, повернув ручку горелки, затушил веселый огонек. Так, кипяток готов. Теперь надо побриться и вообще привести себя в порядок. А то совсем раскис. Его взгляд невольно упал на тикающий будильник, и Кирилл повернул циферблат к стене – пусть «общается» с обоями и не нагоняет тоску.

Как, однако, все в жизни зыбко и неуверенно. Однажды, совершенно случайно, он, журналист Руданский, познакомился со Швецовым и вскоре подружился с этим необыкновенным человеком. Буквально «прикипел» сердцем к нему. Но случилось несчастье – Алексей утонул в море на глазах Руданского в прибрежной полосе близ мыса Феолент. Собственно, «утонул» – словечко, явно неподходящее к тому, что случилось со Швецовым: тот прыгнул в море из ялика, надеясь спасти выпавшую из рук древнюю глиняную табличку. И все – пропал. Что случилось с ним под водой – неизвестно. И эта неизвестность будоражила фантазию, заставляя строить разные, самые замысловатые предположения.

 

5

И Руданский решил заняться поисками Швецова. Благо, тайны, в которые Алексей посвятил своего друга заблаговременно, позволяли надеяться на удачу. Хоть и призрачные были шансы, но они были, и это главное. Надо знать место, где прыгнул в море Швецов – это центр Глаза Гора – древней и пока непознанной людьми духовной системы. Этот Глаз «работал», концентрируя всю свою силу в том самом центре, где утонул Алексей. Зная о сути и предназначении данного «духовного механизма», можно было попытаться отыскать следы Швецова и даже, что выглядело совсем неправдоподобно, попробовать его спасти.

В конце концов, Кирилловы поиски привели его на мыс Айя, который занимал в системе Глаза очень важное место. Вышел сюда Руданский случайно, руководствуясь больше порывом, чем рассудком. Интуиция его не подвела. Здесь он узнал о существовании некоего коридора, через который можно проникнуть внутрь системы Глаза. Скажи кому-нибудь о таком открытии – ни за что бы не поверили. Это в лучшем случае. И Руданский вынужден был помалкивать об увиденном им однажды. Тем более что сначала журналист толком и не понял всей грандиозности сокрытого здесь. Лишь постепенно…

Да, на мыс Айя ему пришлось ходить много раз, шаг за шагом постигая проступающие из глубины веков тайны. И лишь гораздо позже он убедился в собственной наивности первых шагов и первых порывов души. Как же мало он тогда знал! А сейчас? Разве сейчас, когда ему открыто многое, он может сказать, что познал тайны Айя? Конечно, нет. В том-то и дело.

Однажды Руданский повстречал там некоего человека, назвавшегося Сашей Коридзе. Странная встреча перевернула всю последующую жизнь журналиста, сделав его одержимым совершенно фантастическими идеями. Во-первых, Саша Коридзе показался Руданскому человеком не от мира сего. В прямом значении этого определения. Во-вторых, Кирилл сам становился «не от мира сего». И это его очень беспокоило. Стоило бы прервать связь с мысом Айя, перестать сюда ходить. Но он не в силах был противиться разуму. Безвольно, как кролик, забирался в пасть к удаву, повинуясь действию его гипнотических глаз, так и Руданский в очередной раз шел на Айя не в силах противиться его смертельному влечению. Причем в последнем не было ни малейшего преувеличения. Понял он это лишь, когда поздно было что-либо менять. Поезд ушел, захватив с собой Руданского. И имя этому поезду – время. Время, которое пишется с большой буквы.

Однажды Коридзе провел Кирилла по тому самому «временному коридору», дав возможность прикоснуться в прямом и переносном смысле к тайнам древних храмов мыса Айя. О! Разве такое можно забыть? Кому из смертных довелось так близко сталкиваться с неведомым, испытывая на себе невероятную силу, способную тебя раздавить, как букашку, даже не заметив этого. Кому… Странно, что Руданский после всего еще и жив остался. Хотя жизнь в ее обычном смысле и потеряла для него всякий смысл.

Он все больше стал удаляться от привычных забот, все чаще замыкался, уходил в себя. Не раз задавался вопросом: Почему так? «Коридзе и Швецов были хорошими друзьями. Но Саша первым «ушел» в Глаз, обосновавшись на мысе Айя. Затем Швецов, оставшись один, познакомился с Руданским и «утонул» в центре Глаза. Теперь и сам Кирилл пришел на Айя, узнал его тайны, невольно став «частью» этого святого места. Может быть, Алексей, Саша и он, Кирилл, выбраны для того, чтобы вместе выполнить одну какую-то чрезвычайно важную миссию? Но какую? Швецова он не нашел. Коридзе уклоняется от подобных расспросов. А сам Руданский? Способен ли он самостоятельно потянуть эту «телегу», если она увязла в пыли истории по самые оси колес?».

 

6

Параллельно с походами на мыс Айя Руданский стал наведываться и в Балаклаву. И совершенно неожиданно (хотя разве можно в подобной ситуации вести речь о слепом случае?) в одном старом доме наткнулся на подземелья, в которых хранятся древнейшие манускрипты. С величайшим трудом Кирилл смог добыть три свитка из этой «библиотеки», понимая, какую ценность он приобрел. Но расшифровать и прочесть ему удалось только один свиток. Причем помог ему все тот же Коридзе, приведший журналиста в храм Святого Духа и оставивший там в одиночестве. В момент величайшего духовного озарения Кириллу открылся смысл одного свитка, и он сумел узнать одну из главных тайн Глаза.

Уже дома, вернувшись из похода на мыс Айя, Руданский самым тщательным образом изучил данный свиток, сверяя каждый знак-буквицу с теми духовными видениями, которые давались ему на самом мысе. Как удивительно точно символ соответствовал сути увиденного! Только сейчас он уяснил для себя принцип «работы» Глаза и его предназначение. Как же точно, удачно он выхватил из сотни (а может быть, и не одной!) свитков Балаклавского хранилища тот самый, который вел к разгадке тайны Глаза!

Но… в голове Кирилла «побежали мысли»… Но! Разве так бывает, чтобы он по случайности взял нужный элемент в одном месте и по той же случайности оказался с ним в другом, где можно было расшифровать однажды взятое? Может, им, Кириллом, кто-то умело управляет на духовном плане, а он на «физическом» выполняет работу, которая как-то связана с миссией «Коридзе – Швецов – Руданский»? Ну нет, это полный бред. Такого в природе быть просто не может.

Но как же поступить с остальными манускриптами? Два свитка, еще не «прочитанных», Кирилл хранил у себя дома. Остальные лежали все в том же Балаклавском хранилище. Как прочесть их? Журналист полностью посвятил себя расшифровке манускриптов. Он проводил над ними дни и ночи, рылся в архивах и библиотеках, знакомился со всеми публикациями, касающихся этой темы, но ни на шаг не продвинулся вперед.

Работа над свитками «съедала» все свободное время. В конце концов, он вынужден был перейти на полставки. А затем и вовсе рассчитаться из редакции, лишь время от времени подрабатывая внештатником. Деньги закончились, жена Тома ушла, и все изыскания привели Кирилла в тупик. Он сник, перестал за собой следить, часто впадал в депрессию. В единоборстве с древними свитками он оказался проигравшей стороной. Увы…

Но выход был. И даже не один. Можно было дождаться часа, подобного тому, как уже однажды на мысе Айя он сумел увидеть и понять суть первого свитка. Такой день имелся – 3 мая, и час ему был известен – 3 часа утра. Да и место он хорошо знал – неприметная поляна на мысе Айя, откуда открывался «коридор времени», через который можно попасть в храм Святого Духа. Но до 3 мая еще надо дожить! К тому же совершенно неизвестно, повезет ли ему, как в прошлый раз, или он, подобно Коридзе, «застрянет» на веки вечные на мысе Айя?

Был и второй выход. Вновь поехать в Балаклаву, найти Николая, хозяина домика, под которым в подземельях спрятаны остальные манускрипты, и уговорить того вновь пустить Руданского в заветное хранилище древних свитков. Набрать их побольше и уже на значительно большем «материале» постараться расшифровать древние письмена. И вообще, может быть, какой-то из свитков окажется более прост, и его удастся прочесть, опираясь на те тайные знания, которыми Кирилл уже владел?

Руданский дважды ездил в Балаклаву, и оба раза Николая застать дома не получалось. Он даже записку оставил со своим номером телефона, дабы хозяин домика смог ему позвонить. Но Николай так и не объявился. Опять возникла тупиковая ситуация…

 

7

Только через два дня старец Гермоген, пошатываясь и придерживаясь рукой за косяк двери, вышел из своей кельи. Все это время он неусыпно молился перед иконой Богородицы за спасение души почившего настоятеля. Время от времени старец забывался, и тогда в его голове всплывали детали той незабвенной ночи, которую он провел у смертного одра отца Петра. Так еще никто и никогда ему не исповедовался! Никто прежде, да и маловероятно с подобным было встретиться кому-то в будущем. И не только из-за старческих лет самого Гермогена, но и вследствие яркости личности и совершенной неповторимости судьбы и поступков исповедовавшегося.

Монахи проводили Гермогена в трапезную и накормили старого человека досыта. Поев и отдышавшись, тот возжелал пойти в келью бывшего настоятеля, дабы побыть там в одиночестве. Естественно, никто из братии чинить препятствия старцу не стал.

Уединившись в келье, Гермоген возжег трескучую свечу и установил ее перед иконостасом, устроенным отцом Петром. Усевшись рядом на лавку, закрытую сверху домотканой рядниной, закрыл глаза и стал вспоминать.

– … Я из рода Глинских, – такими словами начал свою исповедь настоятель, – есть такой род на Руси.

Старец Гермоген только слушал. Упоминание о Глинских не всколыхнуло в нем никаких воспоминаний. Что-то когда-то он слышал о таких, но давно, очень давно. Были из этого рода люди, и сейчас, возможно, есть, разве всех упомнишь? Да и не приличествует ему, старцу, ворошить воспоминаниями мирскую суетную жизнь.

– Помнишь, брате, – обратился к нему отец Петр, – Москву однажды сожгли, когда Иоанн Грозный стал царствовать?

Гермоген только плечами повел. Москва горела, и не раз. А до царя ему мало дела было. От Киева до стольной далеко. Слишком далеко.

– Еще сказывали, – продолжал настоятель, – что Глинские Москву сожгли. Помнишь? Крепко тогда нам досталось. Побили род наш крепко…

Гермоген утвердительно кивнул. Теперь он стал припоминать, откуда узнал о Глинских. Кажется, действительно в связи с пожаром в Москве. Но как давно это было!

– И ты, отче, – вставил он слово, – жег стольный град?

– Ишь, что удумал, – в голосе настоятеля послышались нотки недовольства, – жег… Мне тогда только третий год миновал. Какое там жег!

Отец Петр замолчал и, закрыв глаза, долго лежал, не шевелясь, словно уснул. Но стоило Гермогену завозиться, как он тут же, словно отозвавшись на шорохи, подал голос.

– Глинские вообще Москву не жгли. Это был поклеп на наш род. Лишь бы опорочить в глазах Государя его верных помощников.

– Зачем же понадобилось, – наивно поинтересовался Гермоген, – ваш род порочить перед самим Иваном Грозным? Какое ему дело до вас? Или какая угроза исходила царю от Глинских? Да еще такой ценой – Москву сжигать…

– Гу-у, – глухо простонал отец Петр, – ничего-то ты, брат, не знаешь. Ладно…

Он снова закрыл глаза и, помолчав, продолжил свой рассказ.

– Вот, к слову, старче Гермогене, скажи мне, помнишь ли ты своих родителей?

– Да, помню, – утвердительно кивнул головой старец.

– А из каких они родов, помнишь?

– Помню, как же не помнить.

– Вот и Иван Васильевич, когда вставал на престол, крепко помнил, из какого он роду. Своего отца, предыдущего Государя, он не знал. Василий III отдал Богу душу, когда Иван был еще в младенчестве. А вот матушку свою – царицу Елену знал хорошо. Почитай, она и правила Русью после смерти царя Василия. Жаль, рано ушла вослед за Василием III. Только не по своей воле покинула она мир сей. Были такие, что постарались… Да Бог им судья.

 

8

На какое-то время отец Петр вновь замолчал. Тогда старец Гермоген, воспользовавшись паузой, поменял догоравшие свечи, поправил покрывало на лежанке умирающего и снова сел на лавку. Тут же, словно очнувшись, настоятель громко сказал:

– Царица Елена была из рода Глинских…

И уже тише продолжил:

– Так что Государь носил в себе кровь Рюриковичей и Глинских. Теперь понятно тебе?

– Да, – коротко подтвердил Гермоген, – ты, отче, только не взыщи, что я не осведомлен в делах таких… Далек я от царского двора был.

– И слава Богу! – невольно вырвалось у настоятеля, – лучше бы и я оказался подальше от трона. Да кто же знал, как оно обернется дальше…

Трехлетним мальцом я стоял на крыльце и во все глаза смотрел, как яркими вспышками отдает то слева, то справа. Затем загорелось совсем рядом. Стало страшно, и я заплакал. Огонь меня завораживал, и я не мог оторвать глаз от этого ужасного зрелища. Потом по улице побежали люди. Много, много людей. Они кричали и стучали в наши ворота, а я все стоял, не в силах сделать хотя бы один шаг.

Вдруг чья-то рука ухватила меня сзади и поволокла в дом. Я закричал… Потом было страшное подземелье. Мы шли все дальше и дальше. Кто-то впереди с факелом, а следом я с бабкой Анной. Вот и все. Спаслись мы втроем. Больше я никогда своих родителей не видел. Даже не помню их лиц. Для меня бабка Анна стала и отцом, и матерью.

Вскоре мы вернулись в родное подворье. Государь наказал всех, кто громил наши дворы. Но принужден был и Глинских, тех, кто остался в живых, удалить подальше. Нам на смену пришли новые фавориты. Да, на Руси тогда наступали другие времена.

 

9

– Вот какого ты роду-то! – наконец воскликнул Гермоген, – не знал, не ведал я… Что же, в монастыре вынужден был ты схорониться от своих недругов? Да, да, понимаю. Опала – она сродни пожару. Сжигает и душу, и сердце.

– Эх, старче, – снова вздохнул настоятель, – кабы так сталося, как ты сейчас сказал мне. Кабы так… После того пожара кто из Глинских выжил, хоть и были удалены подальше от царя, но жили не хуже других. Я вспоминаю свое детство… Ох, и бедовым малым слыл! Вокруг себя такие ватаги собирал, что москвичи стали побаиваться, как бы не поджег я столицу-то снова.

– А ты-то что?

– А я… Зачем мне жечь Москву? Не басурман же я какой. Да и не водилась во мне жестокость к людям. Строг, справедлив бывал – не спорю. Случалось, наказывал своих однолеток, коли заслуживали того. Но и защищал их от лихих людей. Всяко случалось.

– Скажи, отче, а как величали-то тебя в годы твоей юности? – спросил Гермоген.

– Так смотря кто… – неопределенно ответил настоятель, – самые близкие мои друзья называли Косьмой. А так, для чужих людей, был я князем Косьмой Алексеевичем. Некоторые звали за глаза «лихим князем». А бабка моя Анна ласково кликала «кудеярчиком».

– Куде… кудеярчик – значит «озорник», – уточнил Гермоген.

– Да, подтвердил отец Петр, – озорник или шутник. Она очень любила меня и прощала все мои шалости. Знаешь, брате, я ее тоже очень любил и уважал. Сколько в жизни пришлось моей бабке страдать, а к людям она всегда добра была, незлоблива. Не огрубело ее сердце. Хотя почему-то считалось, что все Глинские отличаются буйным и неукротимым нравом, способны на любой поступок. Поверь мне, это не так.

– Да я что, я верю, – старец утвердительно кивнул головой, – люди-то нередко напраслину возводят. Особенно на тех, кого можно безбоязненно обидеть.

– Обидеть? Нет, в обиду я себя не давал, – снова заговорил настоятель, – я всегда считал справедливость главнейшей обязанностью князя по отношению к себе равным, не говоря о челяди.

– О! – воскликнул Гермоген, – с таким уставом в сердце на Руси долго не протянешь.

– Так молодой был… – спокойно сказал отец Петр, – силушку да удаль девать было некуда. Весело жил! Но моя бабка-то рассудила, как ты сейчас: «Своим характером долго в Москве не усидишь. А шутки, они закончатся скоро и плохо для тебя».

А я смеялся.

Отец Петр закрыл глаза и долго лежал молча. Свечки тихонько потрескивали, а за окном стояла тяжелая зимняя ночь. Небо прояснилось, обнажив холодное мерцание далеких и близких звезд. И лишь изредка в сосняке шумно сваливалась на тропу белая пушистая шапка снега, и снова наступала тишина. Гермоген совсем было подумал, что настоятель уснул, но тот снова открыл глаза и как ни в чем не бывало продолжил:

– Однажды бабка подзывает меня к себе и тихо на ухо говорит: «Я сейчас к царю пойду». Удивился я и уставился на нее во все глаза. А она мне: «За тебя, озорника нерадивого, словечко замолвить».

– Ишь ты! – удивился Гермоген, – неужели так и сказала: «К царю пойду».

– Так и сказала, – подтвердил настоятель, – она ведь еще в детские годы Иоанна Васильевича дружна с ним была. Хоть и старше по годам. Очень красивой Анну-то в молодые годы считали. И будущий Государь питал к ней нежные чувства. Хотя, как говорила мне бабка, между ними ничего не было и быть не могло. Я верю ее словам.

А когда после пожара в Москве Глинских побили, то Государь рад был, что Анна спаслась. Это бабка мне гораздо позже, по большому секрету, рассказывала.

 

1

Руданский побрился и, как мог, привел себя в порядок. «Так – подумал он, – внешний вид обеспечен, можно двигаться». Вытащил из кармана деньги и сосчитал их – для поездки в Балаклаву и обратно хватало. На всякий случай сунул в карман редакционное удостоверение, хотя на кой оно ему…

Через час Кирилл уже подходил к знакомому домику на улице Солнечной, где жил Николай. Подойдя к окрашенной синей краской деревянной калитке, он остановился и какое-то время прислушивался, словно пытался по отдельным звукам понять, дома ли хозяин. Где-то залаяла собака, и Руданский, поддаваясь природному порыву, громко закричал:

– Николай!

На его удивление, дверь на веранде в тот же миг открылась, и на пороге появился сам хозяин. Глянув на журналиста, он строго спросил:

– Кто там?

– Да это же я, – обрадовано отозвался Кирилл и улыбнулся, – не узнаешь?

– Разные люди ходят, – проворчал Николай, – разве всех упомнишь.

– Кирилл я, Руданский… Помнишь? Из газеты…

Николай подошел к калитке и только сейчас узнал Руданского.

– А… это ты…, – сказал он без энтузиазма в голосе, – а я думаю, кто здесь шляется без дела.

– Я, я, – подтвердил Кирилл, – открывай же. Сколько раз приходил к тебе, но не заставал дома.

– Да? – удивился хозяин, – очень странно.

Николай на мгновение замялся, а потом решительно отодвинул железную щеколду калитки.

– Ладно, заходи, раз пришел.

Руданского последние слова «кольнули» в сердце. Как-то грубовато говорит с ним Николай. Хотя последний раз они расставались по-дружески. Может, у хозяина какие-то неприятности и он невольно «перенес» свое настроение на внеурочный визит журналиста? Надо бы его слегка развеселить…

– Николай, я так рад тебя видеть! – выпалил Кирилл, – сколько раз вспоминал о тебе.

– И чем я обязан такому пристальному вниманию к моей скромной особе? – в уголках его губ мелькнула улыбка. Но она больше походила на иронию. Руданский сделал вид, что ничего не заметил, и продолжил:

– Сколько раз я вспоминал, как мы в твоем сарае из старого велосипеда устроили подобие лебедки. И ты спустил меня в подземелье…

– Ах, вот ты о чем…, – в глазах Николая появилась тоска, словно эта тема ему изрядно наскучила, – ты бы, Кирилл, лучше помалкивал о том велосипеде. Так спокойней будет и для тебя, и для меня.

Руданский удивленно поднял брови. Явно в поведении хозяина случилась какая-то недобрая перемена. Может, он болен?

– Николай, ты не болен?

– Да нет, с чего болеть.

– Так, наверное, я не во время пришел?

– Точно. Не во время, – согласился Николай.

– Может, в другой раз приду? – Кирилл сделал шаг назад по направлению к калитке.

– Нет, – остановил его Николай, – погоди чуток. Я тебе несколько слов скажу, а уж потом ты уйдешь. Но ко мне больше не стучись. Забудь дорогу к Николаю.

Кирилла такой поворот дела явно озадачил, и он не знал, как себя вести, чем «ублажить» негостеприимного хозяина.

 

2

Николай повертел во все стороны головой, убеждаясь, что никто не наблюдает за его беседой с журналистом, и предложил:

– Ладно, пошли на веранду, там потолкуем.

Руданский, которому в последнее время и так была жизнь не в радость, послушно поплелся на веранду вслед за Николаем. Как разительно отличалась эта встреча от той, когда хозяин радушно угощал его спелой черешней. А когда они под водочку душевно сидели? И никаких тебе недомолвок…

– Садись, – скомандовал Николай и указал Руданскому на единственный стул. Сам же подошел к окну и, глядя в него, спросил:

– Помнишь, Кирилл, как я рассказывал тебе о моем отце, впервые вскрывшем это подземелье?

– Помню… – удивленно подтвердил Руданский, – но при чем здесь твой отец? Сколько лет прошло… да и его ведь давно нет в живых.

– Его нет, это правда. А я есть.

Николай повернулся и в упор посмотрел на Кирилла.

– Теперь мне понятно, почему он с такой опаской относился к тому подвалу. Нас, детей, ни за что туда не допускал, да и сам, судя по всему, в него не спускался. А затем тщательно заложил люк и забросал его сверху землей. Над ним тогда многие посмеивались за это чудачество. Но теперь-то я вижу, как прав был он. Отец хотел уберечь себя и всю нашу семью от…

Николай запнулся, подыскивая подходящие слова, но не нашел ничего лучшего, чем выпалить:

– От смерти!

– От смерти?! – невольно вырвалось у Кирилла, – да что ты такое говоришь?

– Так и было.

– Откровенно говоря, я ничего не понимаю… – растерялся журналист.

– А и понимать здесь нечего! – громко сказал Николай и уже тихо, почти шепотом, закончил, – нечистое место-то, заговоренное. От него одни беды.

– Ты имеешь в виду подземелье? – уточнил Руданский, – или тайник, который я нашел?

– И то, и другое, – сказал Николай и воровато оглянулся, словно их разговор кто-то мог подслушать.

– Шутишь… – на всякий случай предположил Руданский.

– Да какие здесь шутки! – Николай сделал круглые глаза и грозно посмотрел на журналиста, – похож я на шутника? Ну скажи, похож?

Кирилл был вынужден отрицательно замотать головой, а то, неровен час, Николай еще набросится на него с кулаками.

– То-то, – уже миролюбиво продолжил хозяин дома, – и отец мой ни шутником, ни чудаком никогда не был. Скорее всего, он получил предостережение. А может быть, и не одно. Кто ж знает. Может быть, на него какое воздействие было оказано. Я тогда мальцом был, не понимал…

– Какое воздействие? О чем ты говоришь? – удивился Кирилл.

– Да такое…

Николай снова воровато оглянулся и перешел на шепот:

– Какое со мной случилось. Вот я сейчас расскажу…

Он открыл дверь в коридор и, войдя в него, вскоре появился с легким, сплетенным из лозы, стулом с ажурной спинкой. Поставив стул рядом с Руданским, сел напротив Кирилла и стал шепотом рассказывать.

 

3

– После того дня, как ты слазил в подземелье, начались у меня всякие злоключения. То одно, то другое. То все беды сразу свалятся. Словом, черная полоса в моей жизни началась.

– Черная? – Кирилл удивленно поднял брови.

В этот миг он подумал о себе и о «черной полосе» в собственной жизни. Она тоже связана с Николаевым подвалом. Точнее сказать – с тремя свитками, которые Руданский вынес из хранилища, устроенного в древнем тайнике подземелья. Но эта полоса связана не с самим фактом извлечения свитков из тайника, а с неумением их прочесть, расшифровать? Иными словами, как понимал Руданский, он получил «наказание свыше» за то, что не смог выполнить «возложенную на него задачу». У Николая же совсем другое – его попросту не допускали в подвал. И все.

– …однажды, – продолжал хозяин дома, – я решил слазить в подземелье и посмотреть, что же ты там раскопал. Но я один, без посторонней помощи, попасть туда не могу. Сверху кто-то должен был крутить колеса нашей с тобой «лебедки». Но уже тогда я боялся посвящать посторонних в суть нашей с тобой тайны. Поэтому вынужден был действовать самостоятельно. Изготовил веревочную лестницу, намертво закрепил ее над люком и…

– Полез, – добавил за него Руданский.

– Нет, не полез. Уже вечер наступил. Темнеть стало. Решил до утра отложить это нечистое дело.

– Так уж – нечистое! – воскликнул журналист.

– Ты слушай меня и не перебивай.

Николай снова сделал «грозные» глаза, и в его голосе появилась угроза.

– И снится мне ночью сон… Даже не сон, а как сказать… Словом, вижу я огненное слово «НЕТ». Как запрет на что-то. Понятно?

– Не лезть в подземелье – догадался Кирилл.

Николай никак не отреагировал на замечание журналиста и продолжил:

– Ага… Просыпаюсь я и напрочь забываю о грозном предупреждении. Позавтракал здесь, на веранде. И пошел в сарай. За минуту, а может и меньше, спустился по веревочной лестнице туда, в подвал. А перед самым спуском еще и «переноску» туда опустил. Лампочка светится, все хорошо и никаких проблем. И вдруг…

Николай поднялся, и плетеный стульчик старчески заскрипел. Кирилл молча проследил за тем, как хозяин подошел к приоткрытой двери в коридор и плотно ее закрыл. Затем не спеша вернулся на старое место и снова уселся на плетеный стул.

– …и вдруг у меня закружилась голова, и все поплыло, поплыло перед глазами. Я как стоял, так и сел на пол. Силы покинули меня. Руки сделались ватными, пот прошиб. И вижу я снова это огненное слово «НЕТ». Все сразу понял и, еле живой, полез по лестнице вверх. Вспомнились и сон, который накануне ночью был, и полоса неудач, уже тогда начавшая меня преследовать.

Выбрался из люка еле живым. Вытащил лестницу, лампу-переноску и лишь тогда спокойно вздохнул. Понятно, что второй раз лезть в подвал не было у меня никакого желания. Пошел вот сюда, на веранду, хотел попить горячего чайку. Да как зашел, так и упал. Во-от здесь…

Николай указал рукой на место падения. Выходило так, что Руданский сидел как раз на… Журналист невольно передвинул свой стул в сторону.

– Сиди, сиди, – успокоил его собеседник, – сейчас-то что… Пришел я тогда в себя, скорую вызвал, и увезли меня в больницу. Сердце. Полежал, оклемался и домой. А через несколько дней новый приступ, только теперь печень. Снова скорая увезла. Потом желудок схватил, а через месяц снова сердце… Я несколько месяцев из больницы почти не вылазил. Однажды сестричка в приемном покое даже пошутила: «О! Вы у нас как прописались».

Ох, и костерил я тебя, Кирилл, мысленно! Такими словами, что вслух стыдно и произносить. Ведь считай, что из-за твоего любопытства мы вскрыли старое подземелье. Так ведь?

– Да, – согласился Руданский, – но ведь без меня вы туда решили полезть, уже по собственной воле.

– Так что же! – воскликнул Николай, – я не хозяин в собственном доме?

– Конечно, хозяин, – быстро согласился журналист.

– Ну, так вот. И я принял решение.

Николай встал со скрипучего стула и направился к выходной двери.

– Пошли за мной, – скомандовал он, – сейчас все увидишь сам.

Руданский быстро встал и молча последовал вслед за Николаем. Они направились к заветному сарайчику, в дальнем углу которого Кирилл раскопал когда-то лаз в подземелье.

– Смотри сам, – довольно сказал Николай.

Руданский подошел к знакомому месту и… обомлел. На месте вырытого им колодца красовалась бетонная плита.

Николай подошел сзади и шепнул:

– Возьми в углу ломик и с силой ударь по бетону.

Кирилл машинально выполнил просьбу. От удара бетон глухо и недовольно загудел, как бы подтверждая свое «хозяйское» здесь присутствие.

– Двадцать сантиметров толщина бетонного перекрытия, – послышался сзади голос Николая, – теперь никто – ни ты, ни я, ни моя соседка не смогут попасть в подземелье. Ты меня понял, Кирилл?

Руданский молча поставил ломик и также молча вышел из сарайчика. Прощаясь с Николаем, поинтересовался о его здоровье.

– Теперь все в порядке, – услышал он в ответ.

– Н-да… Ты меня извини, – сказал на прощание Кирилл, – кто ж знал, что оно так обернется.

 

4

Через несколько дней молодой князь Косьма Алексеевич должен был предстать перед самим Государем. Трудно было сказать, какие слова подбирала бабка Анна, убеждая Ивана Грозного взять в опричники юного Глинского. Даже представить невозможно, как она вообще попала в царские палаты, но факт остается фактом. И Косьма оказался «под крылом» государевым. Потекли веселые и грустные дни, похожие один на другой и не похожие один на другой.

Тогда же Иван Васильевич затеял настоящую реформу, дабы изменить многое в русском государстве. Требовались ему для государевых дел разные люди. Главное, чтобы верными они были. Но таких сыскать оказалось не так уж просто. У каждого свой корыстный интерес, свои заботы, свои жизненные взгляды. Это так. И люди, пока с царем было «по пути», действительно верно служили, но потом… Нередко оказывалось так, что человек с гнильцой был. И она, эта зараза, проявлялась в самый неподходящий момент.

Тогда уже самому Ивану Грозному приходилось расправляться с нерадивцами. И ведь были, и немало, тайные и явные враги. Тут уж, как говорится, пощады от Государя ждать не приходилось. Если, конечно, они сами не успевали убежать подальше в соседние страны. Царь очень настороженно отнесся к просьбе своей сестры Анны. Конечно, люди, верные люди, были нужны. Но где гарантия, что отпрыски Глинского рода, возмужав и заматерев, не проявят себя с неожиданной стороны?

Может быть, поэтому, а возможно, и по иной причине, Государь отправил молодого князя служить рядовым опричником. Дабы и себя проявил, каков он есть, и жизнь настоящую познал, и… Имел ли Иван Грозный тогда виды на князя Косьму, неизвестно, но испытать желал. И испытал.

Затеянная им реформа требовала механизма ее реализации. И этим механизмом стала придуманная им опричнина со своим войском и полномочиями, равных которым никогда и ни у кого на Руси не было. Опричнина стала той государственной машиной, что сломала былой уклад и насадила новый. Былая удельная, вотчинная раздробленность теперь сменялась единой централизацией, во главе которой стоял сильный царь. Под себя, под сильного человека мастерил Государь новую Россию. Такую, какую он видел, как понимал суть и предназначение своей страны, открывая наперед ее историческую перспективу.

Но такая ломка устоев сложившегося веками «административного» деления, понятная лишь одному человеку, влекла за собой недовольство целых слоев общества, исторических областей России. И Ивану Грозному приходилось усмирять непокорных, доказывая свою правоту, прежде всего, силой.

 

5

Как сумасшедшие носились по стране отряды опричников, выполняя волю царскую. Где усмиряли недовольных, где переселяли на новые земли целые вотчины, а где и просто разбойничали. Ясно, что такая «смирительная» рубашка, которую Иван Грозный надел на Россию, не столько успокаивала верноподданных, столько стягивала на их шее веревку потуже. И гибли люди. Многие-многие. Кровь рекой текла то здесь, то там. Не надо забывать, что в это время Иван Грозный активно расширял границы государства, разгромив и присоединив к себе Казанское и Астраханское ханства, огромные территории Сибири. Так что спокойной жизнь, в которую с головой окунулся князь Косьма Алексеевич, конечно, не была.

Нередко с братьями-опричниками он носился по городам и весям с неизбежными атрибутами на седле – метлой и собачьей головой – знаками беды для непокорных Государю людей. Ведал ли тогда молодой князь, что творит зло, что не всегда сказанное Иваном Грозным требует буквального исполнения! Сейчас трудно об этом судить. Молодой Глинский искренне считал, что он царский слуга и обязан неукоснительно исполнять любое слово Государя. К тому же он взял обет ничем не посрамить свою фамилию перед очами царскими. И князь старался.

Но уже тогда многие замечали, что выделялся он среди других опричников двумя качествами – личной безудержной храбростью и, вместе с тем, человечным отношением к плененным или даже приговоренным к смерти людям. Будто он, глубоко понимая необходимость выполнения царской воли, испытывает скорбь оттого, что должен был лично исполнять. А может быть, так князь Косьма Алексеевич пытался примириться с собственной совестью? Кто знает.

Однажды он отличился при взятии царскими войсками Новгорода, жители которого якобы смуту затеяли против Государя. Так ли было на самом деле, либо присланный царю донос явился лишь поводом для сведения счетов со всегда независимым и богатым Новгородом, сказать трудно. Но город и его жители пострадали очень сильно. По оценкам некоторых историков, было убито около 60 тысяч новгородцев.

Как именно отличился во взятии Новгорода молодой Глинский, неизвестно. Но сам Иван Грозный, который лично руководил кратковременной осадой города, заметил князя, и с той поры случилась у Косьмы Алексеевича в жизни большая перемена. Вернувшись в Москву, он был призван ко двору Государя, находящемуся тогда в Александровской слободке, что недалеко от Владимира. Призван был для того, дабы войти в число приближенных к царю опричников, составляющих его личную «гвардию».

С того времени князь Глинский и познакомился с жизнью Александровской слободки, узнал изнанку царской жизни и по возможности принял ее. Хотя, честно говоря, многие порядки в слободке показались Косьме Алексеевичу дикими.

 

6

Что же представляла из себя Александровская слободка и почему Иван Грозный жил именно здесь, а не в стольной Москве? Через четыре года после смерти его первой, и как считается, единственно горячо любимой жены Анастасии Романовой Иван Грозный неожиданно покидает Москву и переселяется в… Как он говорил сам, …место, куда укажет ему Господь. Почему-то им оказалась земля близ города Александрова. Считается, что такой добровольный уход из столицы был продуманным и хорошо спланированным шагом Ивана Грозного.

К тому времени он уже начал раскручивать весь опричный механизм, что привело к явному непониманию и скрытой оппозиции даже у ближайшего окружения. Вот царь и «обиделся» на свой народ, сослав самого себя в ссылку. Конечно, он понимал, что люди не будут долго жить без царя-батюшки и взмолятся Ивану Грозному с единственной просьбой – вернуться на трон.

В конце концов, так и случилось. Но теперь, имея на руках такой «неотразимый» козырь, как массовая поддержка народа, Государь мог безбоязненно расправляться с любыми своими противниками и проводить любые реформы, особенно не выбирая средства для их достижения.

А из Александровской слободки в Кремль он не вернулся. Здесь ему жилось вольготней, он мог быть откровеннее в своих поступках и желаниях. Сюда свозились неугодные и подвергались самым изощренным пыткам. Здесь царь проводил пиры. Здесь он буйствовал и страдал, унижая других, и унижался сам.

Князь Косьма Алексеевич принял эту жизнь такой, какой она была, и стал ее участником. Хотя всегда старался находиться в тени, ничем не выдавая своего истинного отношения к происходящему. Буйный, взрывной характер Ивана Грозного заставлял всех его слуг, соратников и побратимов всегда быть начеку. Ибо в любую минуту ты из любимца можешь превратиться в очередную жертву для палача, коих в слободке всегда имелось в достатке.

Однажды князь Глинский познакомился со старшим сыном Ивана Грозного, Иваном. В ту пору – молодым, пылким юношей и отличавшимся, как и отец, крайне неуравновешенным характером. В отличие от Ивана Грозного сын не обладал должной силой духа и нередко подавлял свои страсти под демоническим взглядом Государя. Но жизнь, как известно, всегда берет свое. И молодой наследник однажды ослушался отца, который хоть и разрешал ему гулять с девками, но строжайшим образом запрещал доводить дело до рождения ребенка. Ведь речь в таком случае могла идти о вероятном (пусть и далеком) наследнике на царский трон. А разве ребенок, рожденный от простой девки, мог стать полноценным правителем России? Здесь уже заканчивалась любовь, и на первый план выходили государственные интересы.

Но так случилось, что одна из девок зачала от Ивана, и уже поздно было что-либо предпринимать. Пройдет несколько дней, и Государь узнает правду. Здесь, в узком кругу Александровской слободки, слухи быстро достигали нужных ушей. Царевича Ивана спас князь Косьма Алексеевич. Он тайно вывез девку в дальний монастырь, где она благополучно разрешилась сыном. Иван Грозный так и не узнал, что у него появился внук. А Иван всегда был признателен своему родственнику за благородный и очень опасный поступок. Прознай Государь о деянии князя – разгневался бы невероятно. Вполне мог за ослушание лишить и головы. Но в тот раз все обошлось.

 

7

С трудом Руданский дожил до заветного дня, когда ему можно было идти на мыс Айя. Все последние месяцы он отчаянно искал запасной выход из той ситуации, в которой оказался. После неудачной попытки договориться с Николаем он, по существу, был поставлен перед фактом: теперь, чтобы открыть тайну двух других свитков, требовалось идти через временной коридор и…

В прошлом году ему повезло, и он счастливо вернулся живым. Но не было никакой гарантии, что удача вновь улыбнется ему. Судя по всему, из той дыры можно было вырваться лишь случайно. Но и это еще не все. А где гарантия, что ему вообще кто-то поможет в расшифровке свитков? И что тогда: оставаться там навеки вечные? Либо попытаться вернуться обратно? А если вернуться, то как жить дальше, понимая, что ты обладаешь невероятными по силе и значению сокровенными тайнами и никогда (ясно, что никогда!) не сумеешь их открыть. В чем тогда смысл жизни, если он, Руданский, ради познания их отказался и от семьи, и от работы, и от многих человеческих радостей, доступных любому человеку. Вполне его можно было признать одержимым. Только эта одержимость находилась не внутри, а вне его. Что, впрочем, лишь усугубляло ситуацию, делая ее еще более запутанной.

Вот в таком крайне расстроенном состоянии и уже мало на что надеясь, Кирилл и ушел вечером 2 мая на мыс Айя. Погода сразу же не заладилась. Начал накрапывать мелкий дождь, и грунтовка сделалась скользкой и противной. Небо затянуло тучами, густой туман накрыл Руданского вместе с дорогой, лесом и горами. Если бы не отличное знание местности, кто знает, дошел бы журналист до нужного ему места или нет.

Уже на поляне, где останавливался ровно год назад, Кирилл огляделся вокруг и, успокоившись, стал не спеша расставлять палатку. Время до сумерек еще было, и он, ловко вбив колышки в землю, натянул на них палаточные веревки. «Так, теперь надо собрать побольше хвороста, – подумал он, – возможно, ночью придется разводить костер». Как в прошлый раз… Тут же мелькнула мысль: «Дважды в одну реку не входят…» Не входят, это правда. А он, Руданский, это собирается сделать, в точности повторяя шаги, предпринятые им ровно год назад. Но принесет ли это ему удачу?

Если разобраться, то по большому счету он даже представить себе не мог, как именно собирается «расшифровать» добытые им свитки из старинного хранилища. Вновь воспользоваться храмом Духа Святого? Конечно, это было бы замечательно. Тем более что Кирилл знает, как возможно устроить подобное «таинство» воскрешения древней информации. Но есть одно большое «НО»! Свиток, который поддался прочтению год назад, имел самое непосредственное отношение к мысу Айя и храму Духа Святого. А что, если два других, лежащих у него сейчас в рюкзаке, не имеют к Айя никакого отношения? А дабы понять их содержание, надо оказаться в том месте, где возможно их «прочтение», касаемое этого самого места.

Кирилл даже остановился. Как такая простая мысль не пришла в его голову сразу? Но если в ней есть смысл, тогда что же получается: он напрасно пришел на Айя? Но нет! Попасть «внутрь» Глаза можно только через Айя. А уже там, внутри, он попытается интуитивно вычислить место, куда ему следует идти. Будь, что будет!

Взяв топор, Руданский отправился к ближайшим деревьям, надеясь нарубить побольше сушняка. И в этот самый момент его внимание привлекли какие-то посторонние шорохи. Журналист остановился и замер на мгновение, прислушиваясь к редким звукам юного майского леса. И… уловил человеческий голос. Откуда же он взялся?

Покрутив головой, Кирилл определил, что голос исходит с ближайшей от него (чуть ниже по склону горы) полянки. Неужели там есть люди? Странно… Ведь он всего полчаса назад прошел через то место и никого не заметил. К тому же в такую дождливую погоду кто сунется в горы по доброй воле?

 

8

Выждав несколько секунд, Кирилл двинулся дальше. Но теперь от его былой расслабленности не осталось и следа. Соседство со случайными людьми его тяготило, особенно в такой день и по такому поводу. Даже вспомнилось, как нечто похожее случилось в прошлом году. Тогда тоже на той самой полянке остановились туристы. Так случилось, что Кирилл вынужденно столкнулся с ними «нос к носу» и в одной из женщин узнал свою старую знакомую – Женьку, в которую был влюблен в молодые годы. Вот так встреча! Но то было год назад, ровно 365 дней, ни больше, ни меньше. Но кого сейчас нелегкая занесла в эту глушь?

Набрав сушняка (топор так и не понадобился), Руданский вернулся к своей палатке, и в этот самый момент, раздвинув кусты, с противоположной стороны вышел мужчина в уже знакомой Кириллу клетчатой рубахе.

– Петя?! – закричал Кирилл и, отбросив сушняк и топор в сторону, пошел навстречу товарищу, – ты?

– Я, – Петр улыбнулся и для верности погладил себя по голове, – собственной персоной.

– Да откуда же ты взялся, – неподдельно удивился Руданский, – каким ветром тебя сюда занесло?

Поздоровавшись и крепко обнявшись, Кирилл и Петр радостно рассмеялись.

– Признайся, не ожидал меня увидеть? – весело спросил Петр.

– Никак не ожидал, – сознался Руданский, – хотя подожди, подожди… Несколько минут назад, собирая сушняк, я расслышал голос на ближайшей отсюда поляне. И сразу вспомнил, как в прошлом году…

– Ровно год назад! – поддержал его Петр.

– Да, ровно год назад, о чем и речь… Я устроился на этом же месте и познакомился с туристами, «осевшими» невдалеке.

– Это были мы, – резюмировал Петр.

– Совершенно верно – вы. И вдруг… Какое совпадение… Не правда ли?

Петр вновь погладил свою голову и, посмотрев на затянутое тучами небо, философски заметил:

– Может быть совпадение, а может, и нет.

– Как тебя понимать?

– Ну, как… Дело в том, что Алла весь год бредила мысом Айя и желала непременно сюда вернуться именно 3 мая либо накануне.

– А ты? – Руданский пристально уставился на товарища.

– А что я? – вопросом на вопрос ответил Петр, – ты же знаешь Аллу, если в ее голове зародился план, то лучше ей не мешать, а то…

– Ну да, ну да, я понимаю тебя, – Кирилл утвердительно закивал головой, вспоминая, какой кипучей, неуемной энергией обладала Петина жена.

– С ней трудно спорить, – добавил он вслух, – я согласен. Но скажи мне, почему Алла непременно захотела вновь побывать на мысе Айя? Мне показалось, что прошлогоднего посещения на всю вашу компанию хватило с лихвой.

– Да… Те еще деньки выдались! – согласился Петр, – совершенная катапульта.

– Катапульта? – удивился Руданский, – ну ты и сравнение нашел.

– А разве не так? С какой скоростью мы убежали отсюда. Даже с тобой не попрощались.

– Красиво ушли – по-английски, – дипломатично заметил Кирилл, – признаюсь, я попытался вас догнать, но, увы, ничего не получилось. Как в воду канули.

– Мы ушли рано, как только начало светать. Женя заболела, и нужно было ее доставить… поближе к цивилизации, где можно оказать медицинскую помощь.

– Женя заболела? А я и не знал…

– Ты не беспокойся, все обошлось, – улыбнулся Петр, – кстати, они вместе с Аллой сейчас на поляне палатку ставят.

– Да-а? Значит, вы и Женю с собой взяли.

– Хм… Куда ж мы без нее!

– Получается, вы пришли следом за мной? – уточнил Руданский.

– Выходит так. Но Алла ничуточки не сомневалась, что мы вновь встретим здесь тебя.

Кирилл поднял брови и удивленно посмотрел на Петра.

– Петя, ты не шутишь?

 

9

Петр рассмеялся и похлопал Кирилла по плечу:

– Все дело в 3-ем мае, тебе и мысе Айя. И когда все сходится в одной точке… Словом, Алла сама тебе расскажет… Я не мастер в таких делах.

– В каких делах?

– Ну… в ваших.

– Петя, я тебя не понимаю.

– Да и я, сколько с Аллой живу, – засмеялся Петр, – сам себя не понимаю. Хотя и стараюсь это регулярно делать. Ты, брат, не расспрашивай меня ни о чем. Главное – ты здесь. И мы здесь. А все остальное – приложится.

Руданский снова удивленно посмотрел на собеседника, но на этот раз промолчал. Явно Петр чего-то не договаривает. И пришли они на Айя по какому-то тонкому Аллиному расчету. Но причем здесь он, Кирилл?

– Пошли к нам, – предложил Петр, – с девчонками пообщаешься. Ух, как они тебе рады будут!

Кирилл подумал о Жене, которая действительно может быть рада новой встрече. Но причем здесь Алла?

– А знаешь, Петя, я ведь тоже целый год с нетерпением ждал этого дня – 3 мая. Еле дожил до него.

– Вот-вот! – вырвалось у Петра, – я сам еле дожил, и Алла за год мне всю плешь проела.

– Но это совсем другое.

– Нет, все то же самое.

– Хм…м. Говоришь ты загадками. Ладно, пошли к вам в гости, пока не стемнело.

Спускаясь по тропе к ближайшей полянке, откуда все отчетливей слышались женские голоса, Кирилл рассуждал о «феномене 3 мая» применительно к конкретной местности – мысу Айя. Вот уже несколько лет он упрямо ходил в эти пропитанные древними тайнами места. Одна за другой сменялись причины, влекущие его на Айя, а он все ходил и ходил. И вот ровно год назад, здесь, на мысе, ему повстречался человек, назвавшийся Сашей Коридзе. Он провел Руданского потаенными тропами в самые укромные уголки Айя, показав ему иной мир. Причем иной – в самом прямом значении этого слова. Гораздо позже, анализируя увиденное своими собственными глазами и вспоминая пояснения Коридзе, Кирилл стал понимать, где именно он был. Там его невольный помощник показал величайшие храмы прошлого и открыл, возможно, главную тайну человеческой цивилизации. Руданский узрел древнейшую духовную систему, которая называется Глазом, или Глазом Гора.

Он видел ее, он находился внутри ее, он постиг ее работу. Хотя не все из увиденного дошло до него сразу, но это уже детали. Главное, не забыл Кирилл, когда и как можно найти заветные тропы, однажды открытые ему Сашей Коридзе. День определен – 3 мая. И время точное известно – либо в 3 утра, либо в 3 дня. Так что сплошная связь с цифрой «3». Кроме того, ему открылось, что и сам мыс Айя, являясь одним из 12 главных элементов Глаза, несет на себе порядковый номер 3. Узнал он и о том, что исчисление времени (Новый год), «заложенное» в работу Глаза, начинается не с января, а с марта. И, следуя такому раскладу, май имеет третий номер «списочного» ряда месяцев года, а не пятый, общепринятый у нас сейчас. И тогда возникает естественный вопрос, а не случайно ли практически совпадают по созвучию названия мыса (Айя) и месяца (мая), над которыми главенствует цифра «3»?

– Скажи, Петя, – спросил Руданский, когда они уже подходили к искомой поляне, – кроме тебя, Жени и Аллы больше никого нет?

– Нет, а что?

– То есть вас трое, как и в прошлом году?

– Да.

– Ладно, ничего, это я так, для верности спросил.

– Не волнуйся, лишних нет, – успокоил его Петр.

– Да я и не волнуюсь…

Рядом с палаткой Руданский заметил фигуры двух женщин. Осталось подойти и весело поздороваться. Одно лишь непонятно, какова их роль в хитросплетении Кирилловых хождений по мысу Айя? Руданскому вдруг пришел в голову старый анекдот о слепых, заканчивающийся словами: «…здравствуйте, девочки!». Кирилл набрал в легкие побольше воздуха и на одном дыхании проговорил:

– Здравствуйте, девочки!

 

1

…Тот день явно не заладился у многих. Почувствовал на себе его тяжесть и князь Косьма Алексеевич. Все шло наперекосяк, валилось из рук. Топором чуть было не оттяпал себе кисть руки, благо все обошлось. Князь с нетерпением ожидал, когда же этот день наконец закончится. Но ближе к вечеру узнал, что Государь готовит пир. А раз так, то и он, Косьма, будет на нем присутствовать. Если знатные гости приедут – в качестве охраны, а если все свои будут – то за одним столом с Иваном Грозным.

К тому времени князь уже стал при дворе достаточно заметной фигурой. Дружба с наследником престола старшим сыном Государя Иваном, явное тяготение к нему и младшего государева сына Федора, конечно же, были замечены многими. Кроме того, и сам Иван Грозный, не особо расточавший знаки внимания, тем не менее, привечал молодого князя Глинского. И скрыть такие отношения было невозможно.

Но Государь приблизил к себе Косьму не только из-за близких, родственных связей, но и вследствие личных его качеств. Прошедши огонь и воду опричнины, князь Глинский закалился и духом, и телом, не растеряв свойственных ему с детства качеств прирожденного лидера. К тому же у него хватало ума полностью подчинить свой характер любым царским причудам. Кажется, Государь ценил в нем и это. А для других… Никто не смог вынести жестокого, твердого, как сталь, взгляда князя Глинского. Отворачивали глаза, смирялись перед ним. Даже старший сын Ивана Грозного, Иван, невольно подчиняясь железной воле князя Косьмы Алексеевича, ничего с собой поделать не мог. И по всему чувствовалось – пройдет несколько лет, и расправит крылья князь Глинский. Тогда никто против него и пикнуть не посмеет. Конечно, если Государь позволит те крылья расправить… Ну, а покуда требовалось Косьме и смиряться, и голову при случае пониже наклонять. Таковы они, нравы Александровской слободки.

– Княже, княже! – перед Глинским стоял молодой опричник и с подобострастием смотрел на Косьму Алексеевича.

– Чего тебе, – отозвался тот.

– Кличет Государь на пир. Да велел сказать, чтобы не опаздывал.

Глинский утвердительно кивнул головой. Такое персональное приглашение могло означать лишь одно – будут все свои, и ему уготовано место не в конце стола, а поближе к Государю.

Да, ярко всходила звезда князя Глинского. Но никто не мог сказать, что привечали его при дворе не по заслугам. Был он личностью мощной, самобытной и редкой по силе. Заслужил уважение к себе не принадлежностью к царскому роду, а своими поступками, своим отношением к людям. И хотя он пока не входил в ближайшее окружение Государя, и так было понятно – скоро и его час настанет.

Что же касается пиров и иных царских забав, то князь относился к ним, как к должному, естественному «ходу» жизни Александровской слободки. Несмотря на то, что далеко не всегда заканчивались они мирно и тихо, без крови.

 

2

На этот раз пир выдался вялым. Царя никак не могли развеселить шуты и дураки. Он почему-то не слушал своих забавников. Иван Грозный был молчалив и угрюм. Может быть, плохой сон повлиял гнетуще на его самочувствие? Кто ж знает. У самого-то – не спросишь… И лишь золотая братина с рельефными изображениями голых женщин, пущенная по кругу, навела царя на мысль:

– Братья, – послышался его повеселевший голос, – больно невеселы вы. Часом не захворали-то?

В ответ послышался отовсюду оживленный шепот, появилось чувство, что сейчас Государь каким-то образом ободрит пирующих. Князь Глинский, мысленно ушедший в себя, не сразу заметил перемену настроения за столом. Когда же он встрепенулся, то… увидел, как в трапезную, кривляясь, шуты завели двух голых девок – из прислуги.

– Сейчас потеха-то будет, – раздался рядом чей-то голос. А у самого князя вместо радости сердце тревожно ойкнуло и заныло. Холодный пот враз выступил на лбу, и Глинский смахнул его пятерней. «Не к добру, не к добру», – пронеслось у него в голове.

Между тем, в трапезную набилось до десяти девок. Многие уже знали, какую забаву придумал Государь, ибо не первый раз сиживали за пиршеским столом.

– А не повеселиться ли нам? – выкрикнул Иван Грозный и первым поднялся из-за своего стола. За ним, с шумом и гамом, стали подниматься и другие.

Князь Глинский с тревогой посмотрел на жавшихся к стене девок и прошелся по каждой взглядом. Но не было в нем того интереса, который возникает у мужика при виде голых баб. А надо признать, что дворовые девки были все как на подбор хороши и специально подобраны.

– Косьма, а ты чего засиделся? – послышался насмешливый голос Ивана Грозного, – вставай, веселиться будем!

– Будем, будем! – подхватил тоненьким голоском шут Андрошка и запрыгал на одной ноге к выходу.

Князь Глинский быстро встал и со всеми вышел.

Он явно вздохнул свободнее, когда не увидел ту, кого считал своей зазнобой.

Выйдя во двор, он убедился, что к забаве все уже подготовлено. Большой двор был по кругу обставлен горящими факелами, за которыми разместилась царская челядь, предвкушая развлечение.

– Пускай! – раздался чей-то властный голос. И в тот же миг, с кудахтаньем, на середину двора стали вылетать куры. Их ловко и быстро выбрасывали из клеток холопы. Через минуту птицы вмиг заполнили весь двор. Следом с визгом стали выбегать из хлева и гоняться за разлетающимися во все стороны, ополоумевшими курами голые дворовые девки. Гости, да и сам царь гоготали и валились со смеху, наблюдая за сноровистыми курами и не поспевающими за ними девками.

– Давай! Лови ее! Хватай! – неслось со всех сторон. И в этот самый момент князь Глинский заметил среди мечущихся по двору девок …свою Глашу. Господи, помилуй! Откуда?! Ведь не было ее в трапезной среди других, ведь не было!.. Он же очень внимательно смотрел. Значит, все подстроено?! Что же теперь делать? Князь буквально задохнулся от негодования. Как же так? Ведь все знали, что Глаша – это его, Глинского, зазноба. Никто раньше не смел ее трогать! Стало быть, по особому слову Государя ее так посмели осмеять и пустить на забаву…

Сказать, что Глаша была необычно хороша собой – ничего не сказать, одним словом, Пава! С большими голубыми глазами и длинными льняными волосами! Лучшей, румяней и белее телом князь и не видывал!

О такой не скажешь «дворовая девка». Не удивительно, что Глинский сразу же оценил ее и выбрал для себя, а вскоре страстно и нежно полюбил. И Глаша всей душой откликнулась на любовь. Разве откажешь такому молодцу, по которому сохло не одно девичье сердце!?

 

3

– Гляди, гляди, а Глашка-то какова! – неслось со всех сторон. А может, князю Глинскому только казалось, что все выкрикивают имя его любимой…

Но ойкнула тетива, прошуршала в воздухе небольшая стрела и вонзилась в нежную белую плоть пониже спины у одной из девок.

У этой забавы, кроме шуточной стороны, имелась и другая – кровавая. В неуклюжих, неспособных поймать курицу девок стреляли из лука. Это были специальные, «мягкие» луки. И опытный, с твердой рукой и острым глазом, стрелок без малейшего усилия ловко попадал в цель в тот самый момент, когда жертва наклонялась за курицей, невольно подставляя всяк глядящему мягкое место.

Но в царском окружении попадались и менее ловкие стрелки. Поэтому стрелы не только увечили, но, бывало, и убивали девок. Дескать, на все Божья воля!

Князь Глинский, находясь в оцепенении, неотрывно следил за Глашей, не решаясь что-либо предпринять. Ему бы броситься в ноги Государю, вымолить прощение за свою любимую да увести ее со двора, тем более что кур «своих» она уже наловила. Но в этот миг кровь закипела в жилах молодого князя. И он, не в силах себя более держать, громовым голосом закричал на всю слободку:

– Пошто куражитесь надо мной?!

И тут же выступил на середину двора, с гневом обведя взглядом притихшую царскую челядь.

В мгновение ока наступила тишина. Опешившие девки остановились, а куры, которых больше никто не гонял, перестали кудахтать. Стрелки опустили луки и с удивлением уставились на князя Глинского. Челядь замолчала, а Государь… Очевидно, никак не ожидавший такого поворота дела, он молча стоял и смотрел на князя Глинского. Наконец понял, что сейчас взоры всех собравшихся обратятся уже на него самого, царь негромко спросил:

– Косьма, ты чего это… Забаву срываешь, а?

В ответ взбешенный до крайности князь вторично проорал царю в глаза:

– Пошто куражитесь?!

– Схватить собаку, – не замедлил с ответом царь.

Сразу с двух сторон на Глинского бросилось несколько человек. Но князь только повел могучими плечами, и те остановились, как вкопанные, не в силах сделать вперед хотя бы шаг. Знали: в злобе князь, как медведь, зашибет до смерти одним ударом.

– Схватить! Схватить собаку!

Лицо у царя от душевного напряжения сделалось красным, на лбу выступил пот, и даже показалось, что его сейчас хватит удар.

Князь Глинский вздернул бровью, криво усмехнулся и глубоко вздохнул. Гнев его уже прошел, и он, наконец, осознал, что натворил. Сопротивляться в такой ситуации не было никакого смысла. Да и незачем…

Враз его скрутили крепкие руки и поволокли на задний двор, где было ныне тихо и спокойно, но Косьма хорошо знал, что именно там находятся темница, где держали неугодных Государю холопов и пыточный застенок, где Малюта Скуратов издевался над приговоренными. Сейчас Малюта хворает. Уже третий день, как на люди не показывается. Но завтра-послезавтра этот душегуб встанет на ноги, и тогда…

Постояв в нерешительности несколько секунд, Государь махнул рукой:

– Конец забаве.

Челядь стала молча разбредаться в разные стороны, обсуждая выходку князя Глинского. А Иван Грозный, посмотрев в ту сторону, куда уволокли Косьму, грозно крикнул:

– Ну, завтра, строптивец, я с тобой поговорю иначе!

Князь Глинский уже не разобрал слов царя, но по тому, как сжались на его плечах руки опричников, понял: дело его плохо, эту обиду царь ему не простит.

 

4

– Ой, Кирилл! – завизжала Женя и, подбежав к Руданскому, трижды крепко его поцеловала. А следом и Алла, радостно улыбаясь, обхватила Кирилла и со всей силы прижала к своей груди.

– Девчонки, девчонки, отпустите! – взмолился Руданский, не ожидавший такого жаркого приема.

– Я… я что говорила! – старалась всех перекричать Алла, – он обязательно придет. Ведь так? Ты, Кирилл, пришел на Айя в нужный час?

– Пришел, пришел, – ответил ей Руданский, – но вас, признаюсь, увидеть здесь не ожидал.

– Это сюрприз для тебя, – сказала Женя, – надеюсь, приятный.

– Надеюсь, – в тон ей ответил Кирилл. В его мозгу шевельнулась мыслишка: «А не связан ли приход Аллы с товарищами с той тайной, которую он приоткрыл Жене»? Правда, Женя, находясь в полуобморочном состоянии, почти ничего не запомнила. Поэтому рассказать другим о странном путешествии «во Время» вместе с Кириллом вряд ли кому смогла бы, тем не менее… А вдруг спустя время память у нее восстановилась? Так ведь бывает в жизни. Тем более, рядом ее подруга – Алла, обладающая, судя по всему, приличными психоэнергетическими способностями. Вот она и вынюхала у Женьки… Да, надо быть поосторожнее в словах, как бы не сболтнуть лишнего.

– Здравствуйте, девочки! – еще раз сказал Руданский и улыбнулся. Как бы там ни было, а общение с этими двумя представительницами слабого пола ему нравилось. Веселые, красивые, «в форме» и с чувством юмора. Чем не партнерши для романтического ужина в горах?

– Здравствуй, здравствуй, Кирюша, – ответила ему Алла, – хорошо, что Петя сразу тебя разыскал. Может быть, мы объединимся, и ты перенесешь свои вещи сюда? Здесь для твоей палатки места вдоволь. Смотри сколько!

Алла, как исполнительница народных танцев, плавно повела в воздухе рукой. Эту театральность ее жеста заметили все, и дружный смех разнесся по поляне. Кирилл, поддаваясь обаянию момента, хотел уже соглашаться на Алино предложение, но вдруг вспомнил, что у него в рюкзаке остались свитки, которые видеть никто не должен. Кроме того, такое соседство может помешать исполнению его планов. Ведь ровно в 3 часа ночи Кирилл должен уйти на сам мыс. А лишние люди, как нежелательные свидетели, следить за его действиями не должны.

– Нет…, – Руданский уклончиво ушел от ответа, – пусть палатка пока там постоит. Я ведь и сушняка для костра уже натаскал, не нести же его сюда.

Алла слегка прикусила нижнюю губу, разочаровавшись отказом Кирилла, но тут же взяла ситуацию в свои руки.

– Ну, тогда смотри сам. Я просто беспокоюсь за сохранность твоих вещей.

– Да что с ними сделается? – удивился Руданский, – я уверен, что в этом медвежьем углу, кроме нас, больше никого нет. К тому же… к тому же я скоро вернусь к своей палатке. Так ведь?

– Конечно-конечно, – снова инициативу перехватила Алла, – поступай, как знаешь. Просто мне очень хотелось поговорить с тобой.

– Ну, поговорим. Разве у нас мало времени? – Руданский снова улыбнулся, – так ведь?

Алла поцеловала его в лоб, удовлетворившись последними словами собеседника. Конечно, поговорим. А дальше, как Бог даст.

 

5

– Петя, – она позвала мужа, – ты покуда помоги Женьке вещи разобрать. Чего время зазря терять. А я пока с Кириллом почирикаю. Добро?

– Да чирикай на здоровье, лишь бы водку стаканами не пили, – снисходительно разрешил Петр.

– А я? – вырвалось у Жени. – Я тоже хочу… почирикать с вами. Вернее, с тобой, Кирюша.

Руданский хмыкнул себе под нос. Вот уже полгода, после ухода Томы, его никто Кирюшей не называл. А тут – сразу две женщины, как в один голос.

– Нет-нет, – запротестовала Алла, – мне с Кириллом надо один на один уединиться на несколько минут.

– А успеете? – игриво поддела ее подруга.

– Женька, иди ты в одно место с твоими предположениями, – обиделся за жену Петр.

– Так и я о том же, Петя, – не унималась Женя.

– Ну все, все, разгалделись, – повысила голос Алла, – ничего уже сказать нельзя, – и, обращаясь к Кириллу, добавила, – Кирюша, давай отойдем на тот край полянки.

– Давай, – согласился Кирилл и первым двинулся в указанном Аллой направлении. Он шел и чувствовал «на спине» любопытный, если не сказать больше, взгляд Жени. А вот Петр был совершенно спокоен. Можно было даже подумать, что он поощряет поведение жены. Но так ли обстояли дела на самом деле? Руданский не успел разобраться в хитросплетениях отношений этой троицы, которую он невольно разбавил присутствием собственной персоны.

– Кирилл, – Алла заговорила очень серьезно и даже строго, – мне надо с тобой поговорить по одному чрезвычайно важному делу.

– Я слушаю тебя, – спокойно сказал Руданский, уже догадываясь, о чем станет говорить собеседница.

– Очень прошу отнестись к моим словам и… к моим поступкам со всей серьезностью. Хорошо?

– Я готов, – односложно подтвердил журналист.

– Кирюша, – начала Алла, – так получилось, что наше знакомство в прошлом году получилось скомканным. Скорее всего, по моей вине. Ведь я, признаюсь, совершенно не оценила тебя и ту работу, которой ты занимаешься.

Руданский удивленно посмотрел на собеседницу:

– О какой работе ты сейчас говоришь? Насколько я помню, мы вообще ни о чем таком не говорили.

– Вот же! А должны… Если бы Женя случайно не припомнила некоторые детали вашего похода в… в… – Ну, ну, говори, – поддержал ее Руданский.

– Извини, Кирюша, я не знаю, как правильно назвать то место, где вы были. Женя не смогла мне, как следует, разъяснить, только я вдруг подумала, что ты ее водил в неведомое. Так можно выразиться?

– Можно, – осторожно согласился Руданский, – но почему ты вдруг решила, что это касается именно тебя?

– Кирюша, прости меня, дуру. Иногда женщина говорит одно, а делает другое, думает при этом о третьем, а четвертое у нее выходит само собой.

Руданский засмеялся:

– Давно я не слышал от женщин таких откровений.

Алла не расслышала его слов. Она вся напряглась, словно собиралась сообщить журналисту какую-то важную тайну, волновавшую ее последнее время. И только открыла рот, как сильнейший гром разразился над мысом Айя, и молния полоснула пространство, разделив его на две неравные половины. Через несколько секунд грозовой раскат еще большей силы повторился, и Кирилл обеспокоенно поднял голову к небу.

– Кажется, сейчас дождь пойдет, – сказал он.

– Да, – обреченно подтвердила Алла, которой небеса не позволяли сказать о чем-то необыкновенно важном.

– А у меня вещи остались разбросанными возле палатки, – гнул свое Кирилл.

– Да, – подтвердила Алла.

Явно, грозовой заряд сбил ее с мысли, и она даже растерялась, не зная, что лучше всего предпринять в данной ситуации.

– Алла, мне надо вещи спрятать.

Женщина покорно кивнула головой: мол, надо.

– Ну, так я пошел.

– Иди.

 

6

Между тем, Петя и Женя быстро закидывали рюкзаки в свою трехместную палатку. Поравнявшись с ними, Алла предложила:

– Петя, пойди помоги Кириллу, мы с Женей без тебя управимся.

– Да я сам…, – запротестовал Руданский.

– Нет-нет, он поможет тебе, идите!

Когда мужчины уже шли по тропе, сзади раздался Аллин голос:

– Да побыстрее возвращайтесь, пока дождь не начался.

– Хорошо! – крикнул в ответ Петр и спросил у Руданского:

– Скажи, Кирилл, что она тебе успела рассказать?

– Да ничего, только было собралась, а тут гром возьми, да и ударь. Алла вдруг сникла вся…

– Ах, вот оно в чем дело, – Петя даже присвистнул, – я-то думал…

– Что, что ты думал? – не выдержал журналист, – твоя жена все никак не могла сказать мне нужное. Теперь ты начинаешь заходить откуда-то сзади. Говори яснее!

Петя рассмеялся.

– Да куда уж яснее. Втюрилась она в тебя.

– Кто? Алла?!!

– Ну не я же. Хотя, если честно, после той ночи… Словом, когда ты вернулся с Женей из твоей палатки, я чуть было не набросился на тебя с кулаками.

– Почему? – искренне удивился Руданский.

– Я-то Женьку давно люблю. Но… Но ни разу ее не трогал как мужчина.

– Алла не позволяла? – уточнил Кирилл.

– Алла… Да что ты понимаешь в наших отношениях?! Я ее оберегал, словом. Хотя это выглядит со стороны глупо. А когда, уже от Аллы, я узнал, что между вами ничего не было, знаешь… Знаешь, я тебя просто зауважал. Не кинулся ты, как похотливый самец, на изнывающую плоть.

– Так вышло, – вздохнул Кирилл, – могло все обернуться по-другому.

– Могло, согласен, но ведь не обернулось же!

– Тут ты прав.

Руданский и Петр подошли к палатке и стали быстро забрасывать в нее оставленные на траве вещи. Последним в палатку Кирилл положил топор и удовлетворенно сказал:

– Теперь дождь мне не страшен.

– Ага, – подтвердил Петр, – может, теперь пошли к нам?

Кирилл задумался и нехотя ответил:

– А зачем, Петя? Главное ты мне уже сказал. И я, признаюсь, просто не знаю, как себя вести в такой ситуации. А ты сам-то знаешь?

– Главное, говоришь? – усмехнулся Петр, – да о главном мы с тобой вообще не говорили.

– Как… А то, что Алла, твоя жена, в меня…

– Сейчас не это главное. У нее слабости, как и у любой другой женщины, бывают. Не спорю. Я привык к ним за двадцать пять лет нашей совместной жизни и отношусь ко всему происходящему философски. Впрочем, как и она к моим недостаткам. Кстати, именно поэтому мы и сохранились как семья, и к тому же стали настоящими друзьями и помощниками друг другу. У нас единый жизненный интерес – это самое главное в семейной жизни, особенно в такой период времени, в какой мы сейчас попали. А любовь… В жизни все бывает, мы ведь люди, а не роботы.

Что же касается тебя, то здесь случай вообще особый. Алла целый год бредила мысом Айя и встречей с тобой, но в ином смысле. Скоро ты поймешь…

Когда Руданский и Петр подходили к палатке, возле которой копошились женщины, Кирилл услышал:

– А за Женю спасибо тебе. Искренне говорю, от всего сердца.

 

7

Очутившись в темнице, князь Глинский сел на сырую землю и, прислонившись спиной к бревенчатому срубу, уставился на слабо светивший каганец и стал думать, как же ему быть дальше. В гневе Иван Васильевич всегда страшен, спору нет. Но ведь и отходчив он. Глядишь, к утру-то успокоится. Хотя, конечно, всенародно грозился наказать Косьму, выступившего против Государевой забавы. Но ведь пустяшное дело, не стоящее выеденного яйца! Разве за такое можно строго карать?

Князь еще какое-то время сидел в задумчивости, а затем сказал громко и отчетливо:

– Да. За это Государь вполне может покарать. Вполне.

Косьма встал и нервно заходил по темнице, все время натыкаясь на стены. Только теперь до него начал доходить весь страшный смысл содеянного. Заступившись за свою любимую, он обрек себя на верную смерть. А возможно – и лютую смерть.

Но… Но если Государь все же смилостивится и простит его? Так ведь бывало уже с другими и не раз. Почему же со своим родичем, преданно служившим царю все годы, Иван Васильевич не может поступить так же? К утру остынет, успокоится, а он сам, Косьма, бросится в ноги Государю и станет целовать его сапоги, мол, с кем по молодости не бывает… Прости, мол, меня, батюшка, Христа ради! Неужто не простит?

С другой стороны… Зачем Глашу раздели и бросили во двор вместе с другими девками на забаву? Ведь знали же, что нельзя ее трогать. Знали, что князь Глинский не стерпит. Знали, что и сам царь прогневаться может. Однако же против воли Государя никто бы не пошел. Никто и никогда. Значит, по Государевому указу делалось все? А может, и того хуже – сам придумал… Тогда что же получается: Государь решил князя Глинского проверить на смирение, на личную преданность царю? Все может быть.

А он поддался чувствам, по скудоумию не понял и …не прошел царскую проверку. При всех не прошел. Князь громко застонал. Теперь многое становится понятным. И вдруг в его голове мелькнула мысль: «А за Малютой уже послали!». Косьма даже передернулся: «Не может того быть. Малюта же болен! Да и Государь обещал разобраться с князем только утром». Обещать-то то он, конечно, обещал…

Князь Глинский наощупь, будто во хмелю, дошел до запертой накрепко двери и громко в нее постучал. С той стороны никакого движения не последовало. Он еще раз громко постучал и что есть силы крикнул:

– Есть тут кто?

И снова тихо. Тогда он со всей силы стал долбить ногой в дверь и громко взывать о помощи. Наконец с той стороны отозвались:

– Пошто буянишь?

– Это ты, Агафон? – спросил князь.

– Нет, я не Агафон, – ответил голос.

– Так по нужде мне надо, – взмолился Косьма.

– Нет указу тебя пущать.

– Невмочь мне. Выпусти!

– Пошто скулишь? Никшни!

Князь уже хотел было отступить, но в голове снова пронеслось: «За Малютой уже послали!». И Косьма вновь возопил:

– Животом маюсь, нет мочи! Человек же ты! Не сбегу я!

– Никшни, – все равно неслось с той стороны.

– Ну тады давай во как, – сказал князь, – приведи с собой еще кого, да свяжите мне ноги, дабы не убег. Ну же, ну! Чего молчишь?

– Ладно, – согласился, наконец, стражник, – жди.

 

8

Князь прислонился к двери и, затаив дыхание, вслушивался в каждый шорох, доносившийся снаружи. Наконец, спустя какое-то время, он явственно различил шаги нескольких человек. В голове снова пронеслось: «За Малютой…» Сейчас главное опередить Малюту, хотя бы на один шаг. Дверь с грохотом отворилась, и Косьма увидел перед собой нескольких дюжих стражников.

– Ты токо не дури, – посоветовал один из них, – мы шутки с тобой, княже, шутить не будем, зашибем до смерти, коли што.

– Не буду, – кротко пообещал Глинский.

Его отвели в нужник, и вскоре пятеро стражников (Косьма успел их сосчитать), окружив князя со всех сторон, уже следовали к темнице. Косьма вел себя спокойно, никакой враждебности не казал. А когда один из стражников распахнул перед ним дверь, мягко сказал:

– Вы, братцы, не поминайте меня лихом, коли обидел кого из вас. Всяко может случиться поутру, может, и не увижу вас больше.

Стражников растрогали слова князя, и они зашептали в ответ, что любят Косьму и зла на него не держат. Но служба есть служба.

– Так-то, так, – смиренно согласился Глинский и сделал шаг в темницу.

– Прощевай, княже, – донеслось сзади.

Но Глинский ничего не ответил. Вместо этого он слегка отставил одну ногу назад в тот самый момент, когда стражник захлопывал дверь. И она с размаху прищемила выставленную Косьмой ногу. Тот взвыл от боли и грязно выругался.

С противоположной стороны послышались участливые голоса, и дверь снова распахнулась. Очевидно, опричники ожидали увидеть лежащего на полу и корчившегося от боли узника, но вместо этого… На них молнией налетел грозный князь и точными ударами принялся сбивать с ног никак не ожидавших такого нападения опричников. Через несколько мгновений четверо из них, так и не успев оказать сопротивление, бездыханными лежали на земле. Пятый успел увернуться и теперь во весь опор уносил ноги.

Глинский за ним не побежал. Теперь ему было не до опричников. Поплевав на ладони, он крепко растер их, а затем подпрыгнул и ухватился за выступающую лагу крыльца. Через несколько мгновений он уже, как кошка, карабкался по стене, пока не исчез за ближайшим выступом. Верткий, упругий, изворотливый, он и на этот раз попытался обмануть судьбу и уйти от грозившей ему опасности. Сознание работало ясно и четко, а натренированное тело беспрекословно подчинялось железной воле князя.

Пока в слободе подняли тревогу да собрали людей для погони, Глинский уже был далеко. По едва видимым тропам убегал он все дальше и дальше, пока густые заросли кустарника и ближайших деревьев не скрыли его навсегда от преследователей.

Между тем, в Александровской слободе началась настоящая паника. Разожгли факелы, подняли всех до единого людей, доложили Государю. Князя искали везде, но от беглеца и след простыл. Стало ясно, что Глинский ушел в лес. Тут же организовали погоню в нескольких направлениях. Стали прочесывать ближайшие заросли, все дальше углубляясь в лес. Но беглеца не было нигде, словно Глинский испарился.

 

9

В это время князь все дальше углублялся в лес. Он блестяще исполнил то, что задумал еще в темнице. Конечно, его будут искать, поэтому надо скрываться в самой глуши, где конь не пройдет, и пеший его никогда не достанет, благо, леса здесь глухие, медвежьи. Наклонившись к ручью, князь жадно пил холодную, освежающую воду. Сразу стало спокойно на душе. Сердце наконец перестало бешено колотиться. «Все, ушел! – подумал князь. – Теперь надо решить, как быть дальше».

Глинский стащил с ног сапоги и подставил ступни под холодный поток воды. Да, теперь у него один путь, и он знает какой. Все дорожки, ведущие в Александровскую слободку, для себя он напрочь отрезал. Пока жив Иван Грозный, ясно, что князю дорога к счастью заказана. Хотя можно схорониться в Сибири или в каком другом далеком краю дожидаться смерти Государя. А если он переживет самого Косьму, какой прок от затворнической жизни?

Нет, надо поступать по-иному… Сердце князя разрывалось от возбуждения. Ему в который раз мерещились в голове картины вчерашнего вечера. То он видел среди мечущихся по двору девок свою Глашу, то себя самого в тот миг, когда пошел против воли Государя и закричал прямо ему в глаза. В этом крике было все – и отчаяние, и негодование, и неприятие царских забав, к которым у него никогда не лежало сердце.

Но теперь-то? Теперь-то он свободен. Ведь сколько раз Косьма хотел уйти из слободы. Да все духу недоставало выспросить у Государя «вольную». Теперь такую «вольную» князь Глинский заработал себе сам. Хотя и необычным для верного царского слуги способом.

Князь вытер ноги, натянул сапоги и пошел дальше, не разбирая дороги. Впрочем, о какой дороге можно говорить в такой глуши?

Несколько дней Косьма бродил по лесу, пока не вышел на крошечный скит, в котором жили старец и прислуживающий ему малец. Здесь наш беглец остановился надолго, дабы перевести дух и набраться сил для нового перехода.

Между тем, Государь посылал новых и новых людей на поиски Глинского, но все они возвращались ни с чем. Князь будто сгинул, но совсем отступиться от поиска помог случай. Прошел слух о неизвестном человеке, пропавшем на болоте. Так и решили – это князь утонул. Вскоре поиски прекратились, хотя Иван Грозный, хорошо знавший об удачливости Косьмы, не верил в такой исход. А Глаша… Кто теперь скажет, как сложится жизнь этой несчастной…

 

1

Миновало не так уж много времени, когда по Волге прошел упорный слух, что в здешних лесах объявились лихие люди, которые промышляли грабежами на большой дороге. В ту пору большаки считались местом ненадежным. То тут, то там случались разбои и даже убийства. Поэтому появление еще кого-то, кто этим занимался, никого не удивило. Но вскоре имя атамана, предводителя, как оказалось, «беглых вольных» казаков, стало гулять по всей Руси, и на это были причины. Весть о Кудеяре (так звал сам себя вожак) дошло и до ушей Ивана Грозного. Вначале Государь не обратил особенного внимания на это редкое имя. Но потом вдруг припомнилось: Кудеяр, Кудеярушка… В голове всплыли смутные воспоминания прошлого, его давний разговор с сестрой Анной… Да, да. Именно она звала своего внука Кудеярушкой – непоседой, проказником. И позже, когда молодой князь Глинский уже стал опричником, до Государя доходили слухи, что кое-кто называл его так же, в шутку, не более. Но разве могло случиться, что эта юношеская кличка…

Вскоре пришли с Волги плохие новости. Разбойники под водительством Кудеяра совершали все более дерзкие нападения. Но изловить или хотя бы убить этого атамана никому не удавалось.

Дело было в том, что Кудеяр грабил только купцов, бояр и тех, кто преследовал воровских казаков. Нередко он раздавал добытое на большой дороге добро казакам, которые не имели ни кола, ни двора. А с богатыми людьми поступал по-всякому: одних отпускал с Богом, почти ничего не взяв, а вот с другими мог и жестоко расправиться. Почему-то так случалось, что убивал он людей, как правило, злых, жестоких либо выслуживающихся перед царем. Но позже картина прояснилась: разбойники сознательно охотятся за лихими, нечестно нажившими состояние людьми.

С тех пор атаман Кудеяр стал считаться защитником бедных и несправедливо обиженных царской властью людей. Конечно, ему они помогали тоже, кто как мог. Когда истина дошла до сознания Государя, тот в негодовании воскликнул: «Вот ты кем обернулся, князь Глинский! Не ждал я от тебя такого». По всему выходило, что на Волге у Ивана Грозного образовался нарыв, который мог в любую минуту прорваться и повлечь за собой непредсказуемые последствия. Зная удаль, характер и силу воли Косьмы Алексеевича, царь мог представить, во что обернётся движение под водительством Кудеяра, вздумай тот обернуть свой взор не на царских людей, а на самого Государя. И разверни тот свою деятельность не на Волге, а в Москве…

И хотя Кудеяр лишь разбойничал на большой дороге, не помышляя о большем, Иван Грозный отрядил значительные силы, дабы покончить с вожаком. Но Кудеяру, в который раз, удалось уйти. Вскоре он появился невдалеке от престольной, бравируя своей удалью и бесстрашием. Потом, сказывали, перебрался на север, но видели его и в Киеве. Другие утверждали, будто ушел Кудеяр с Ермаком в Сибирь. Но неожиданно удалой атаман вновь объявился на Волге.

Там, где он появлялся (или имелось предположение, что может появиться), люди могли надеяться на справедливость. А царские слуги либо нечистые на руку купцы и даже воеводы предпочитали такие места покидать заблаговременно. Если, конечно, успевали. Можно ли было говорить о Кудеяре как о благородном человеке, насаждающем на Руси добро и справедливость? С определенными оговорками – да. Почему с оговорками? Да потому, что не надо забывать главное: действие-то происходило в России. Где в ту пору молодецкая удаль да лихая забава всегда соседствовали с погубленными жизнями. И не одной, двумя, а многими. Иван Грозный приучил молодого опричника князя Глинского к большой крови. И тот, став Кудеяром, уже не чурался ее ни в малом количестве, ни в большом. Пути Государя и князя резко разошлись после ссоры в Александровской слободке, но в чем-то они были по-прежнему едины.

 

2

Еще несколько раз Иван Грозный засылал верных людей, дабы изловить Кудеяра, но каждый раз тот успевал ускользнуть. Словно между ними, достойными противниками, существовал незримый уговор. Царь-де «обязался» чтить имя рода Глинских и никому не рассказывать, кто же скрывается под кличкой Кудеяр. В свою очередь, атаман, верша свой суд, не переступал черту, отделяющую его, разбойника, от человека, желающего занять царский престол. А ведь кровь рода, слава и характер позволяли ему перешагнуть черту. Но он не посмел. Или не захотел? А, может быть, в самом деле, между князем Глинским и Иваном Грозным существовал негласный уговор? Сейчас никто не ответит на эти вопросы.

Годы проходили, а Кудеяр по-прежнему оставался на свободе. В то время на Руси даже задавались вопросом: «Как, мол, мы раньше-то жили без Кудеяра, защитника, благодетеля нашего? Поди мечтали бы о таком, как он, да о нем сказки сказывали деткам, а сами вот под супостатом горе мыкаем, слезы проливаем…»

Сейчас, спустя многие годы, невольно задумываешься: таков ли был Кудеяр, как его рисует эпоха? Он стал невольным порождением поступков Ивана Грозного. Но, может быть, зная изворотливость и совершенную непредсказуемость Государя, Кудеяр смог удержаться как атаман потому, что царь того тайно желал? Мол, пусть уж лучше Кудеяр, свой, известный царю-батюшке, поможет ему с боярами управиться, чем кто другой измыслит его с престола сбросить! Хватит ему Ермака пока что – заботы на царскую голову… Вот и думай: а не играл ли царь с Кудеяром-то в кошки-мышки за ради своего личного спокойствия?

Как бы там ни было, но в концеконцов Кудеяр со своим уже поредевшим войском добрался до Днепра. Он рассчитывал здесь, вдали от «Государева ока», на время схорониться, подобрать новых, удалых молодцов (благо, среди казаков Запорожской Сечи таковых имелось в достатке), а дальше… Русь большая, и земель в ней много. Но так вышло, что ввязался Кудеяр в никому не нужную сечу с такими же, тоже пришлыми, казаками. И хотя победа оказалась за ним, добрая часть его верных товарищей навеки осталась лежать в днепровской степи. И Кудеяр, видя негостеприимство со стороны запорожцев, вновь ушел на Волгу.

Здесь была его слава, но не осталось уж сил сопротивляться царю. Все чаще он промышлял обыкновенным разбоем, лишь бы выжить. В конце концов, у Кудеяра осталось всего лишь несколько самых верных и преданных ему товарищей. С ними он ушел вначале к нижнему течению Волги, а затем «перекочевал» в Крым, где надеялся отсидеться и перевести дух. Сдаваться Кудеяр не собирался. Пока были у него силы, пока горели негодованием глаза, пока билось жаркое сердце.

 

3

В Крыму у него тоже все складывалось не самым лучшим образом. С татарами он нашел общий язык, дав хорошую дань за право жить под южным солнцем. Смог договориться и с турками. Но здесь, вдали от России, Кудеяр стал терять ту уверенность, которая всегда выделяла его среди других. И люди, до того времени верные ему, принялись по одному уходить. В конце концов, у Кудеяра остался всего лишь один человек – Василий Корень. Его старый товарищ.

Именно с ним Косьма начинал разбойное дело. Именно при нем впервые назвался Кудеяром. Но позже Василий откололся от атамана и стал промышлять самостоятельно. Он ведь был обыкновенным разбойником, и благородные поступки Кудеяра, раздававшего награбленное беднякам, не одобрял и не понимал. Но однажды пути-дорожки Василия и Косьмы вновь пересеклись, и Корень вернулся к атаману. Так уж получилось, что они, затеяв «большое» дело, вновь остались вдвоем.

Кудеяр и Корень устроили свой вертеп в одной из горных пещер, недалеко от портового местечка, татарами и турками называемое Балакаей или Балаклавой. От местных же жителей братья-разбойники узнали, что их пещерный схрон находится на мысе Айя. …О! Кудеяру никогда не забыть тех минут, когда он впервые увидел море с этой дивной горы! «Лепота!» – только и молвил он, а Василий, тот вообще онемел, лишь глаза смешно пучил… И то правда: ширь да гладь морская, а вдалеке та самая заманка имеется, что привела сюда Кудеяра – путь купеческий морской, значит, можно было первыми узнавать о приплывающих кораблях, о товарах и богатых людях, направляющихся в глубь Крыма, если иметь своих людей в Балаклаве. Да, большие дороги существовали и здесь. А свое ремесло, приобретенное на Волге, Кудеяр и Василий Корень знали туго.

Другое дело, как сам, некогда грозный атаман, воспринимал свое нынешнее положение. И можно ли было говорить о том, что, убив какого-то несчастного армянского купца или зажиточного турецкого чиновника, он тем самым «благородно» поступал по отношению к русским людям, томящимся в татарском плену? И думал ли он о них вообще? А если нет, то зачем вообще обретался в Крыму, за пределами России?

А может быть, Кудеяр понял, что проиграл Государю российскому объявленную им самим же войну? Проиграл, и нет более сил и желания начинать все заново. И как последний удел для него – ныне вот мыс Айя, где он может отсидеться, отлежаться, словно волк. И здесь, в Крыму, когда все попрано и предано забвению, он однажды найдет свою смертушку, неудачно подставив спину под меткую татарскую стрелу. И так лучше, сиречь здесь безвестно сгинуть, дабы Государь никогда не прознал о смерти Кудеяра. Пусть думает, что жив князь Глинский. Пусть думает и пусть боится его, покудова сам жив. Пусть тревожат царя думы о нем, Кудеяре. Лихом, но правом человеке, который-де еще себя покажет. А что касаемо России, то Кудеяр туда обязательно вернется. Живым или…

 

4

Откровенно говоря, Руданский очень даже удивился словам Петра. Вообще, прошлогодняя встреча оставила об Аллином муже впечатление двоякое. С одной стороны, он показался Кириллу человеком замкнутым, все время державшимся в стороне. С другой… Алла при всей своей бурной энергии и явном первенстве во взаимоотношениях с Петей и Женей, тем не менее, подчинялась Петру по одному только взгляду последнего.

И теперь Руданский был удивлен тому, что Петр так спокойно рассуждает о своих взаимоотношениях с Аллой! Причем говорит об интимных вещах с ним, Кириллом, по существу, чужим для него человеком. И что самое поразительное – соглашается с тем, что Алла «неравнодушно дышит» в сторону Руданского. Как это понимать? Разве муж может так спокойно передать жену в руки другого? Причем тот, другой, вообще никаких чувств к супруге своего нового товарища не испытывает. Откровенно говоря, странно все это. Либо супруги чего-то таят от Руданского, либо за год, что Кирилл их не видел, произошло нечто такое… Да, явно за словами Петра и откровенным желанием Аллы скрывается какая-то тайна. И следует ему самому быть начеку, мало ли как дело обернется…

– О, мальчики пришли! – воскликнула Женька, – а мы как раз собирались ужин приготовить.

Руданский криво улыбнулся, подумав о Жене. А на чьей стороне она? В прошлом году, когда получился своеобразный экспромт во взаимоотношениях Жени и Кирилла, она была явно на его стороне. А сейчас? Какая роль уготована ей сейчас? Если Женя вполне согласна с Аллиным выбором, значит, она… Она отдает его, Кирилла, своей лучшей подруге?! Но с какой стати! И даже, если это так, то зачем она явилась на Айя? Чтобы лицезреть «торжественный» отход Кирилла в Аллину палатку? Полная чушь! Не мазохистка же она.

Правда, Петя утверждает, будто у него с Женей, образно говоря, «своя песня». Что ж, поверить можно…

В этот момент Кирилловы размышления прервал громкий голос Петра:

– Девочки! Готов к принятию пищи с одним лишь условием.

– Каким? – Женя внимательно посмотрела на Петра.

– Я сам помогу накрывать «поляну». Аллочку мы освободим для разговора с Кириллом. А то, глядишь, снова гром грянет, и она так и не удосужится с человеком пообщаться. Как мое предложение?

«Начинается», – подумал Кирилл.

– Я – за, – бойко крикнула Женя, – а ты, Алла?

Алла молча поставила на расстеленную клеенку четыре белые пластмассовые тарелки и, встав, сказала Руданскому:

– Ладно, Кирюша, пошли поговорим. Ужин подождет.

– Ну, пошли, – согласился журналист и тихо добавил, – тайны Мадридского двора…

– А? – не поняла Алла.

– Кажется, скоро дождь пойдет, – громко сказал Кирилл.

Алла подняла голову к небу и парировала:

– Может быть. Но он нам уже не помешает, я надеюсь?

Отойдя к дальней стороне поляны, Алла взяла Руданского за руку и проникновенно проговорила:

– Кирюша, я буду с тобой предельно откровенна. И очень прошу, чтобы и ты мне ответил тем же.

– Хорошо, – согласился журналист, – только я, право, не понимаю, какой откровенности ты ждешь от меня?

– Сейчас поймешь. Но вначале я хочу тебе сказать главное. Кирюша, я все знаю относительно тебя и Жени. Ну, в тот раз…

– В прошлом году? – уточнил Руданский.

– В прошлом году, Кирюша, в прошлом году.

– Но я не понимаю… Какое это может иметь отношение к тебе?

Алла глубоко вздохнула и крепко сжала Кириллу ладонь.

 

5

– Ну же! – стал настаивать Руданский, – я хочу знать, почему ты вправе вмешиваться в отношения двух взрослых и совершенно независимых от тебя людей?

Алла улыбнулась.

– А знаешь, Петя мне этот же вопрос задавал, когда я откровенно с ним поговорила.

– Да меня совершенно не интересует позиция твоего мужа, – не сдавался Кирилл.

– Извини. Это так, не к месту вырвалось. Просто… Кирюша, просто Женя вспомнила все.

– А? – не понял Руданский.

– Женя вспомнила свой сон в мельчайших подробностях. Ты понимаешь, о чем я сейчас говорю?

Руданский сделал непонимающие глаза.

– Какой еще сон?

– Ну тот, который случился у нее на маргаритковой поляне, куда ты ее увел в 3 часа дня 3 мая прошлого года.

– Ах, вот ты о чем! – воскликнул журналист, – а я не могу взять в толк… все ходишь кругами и ходишь. Как щука вокруг карася.

– Удачное сравнение, – снова улыбнулась Алла, – щука… Надо же! Меня так еще никто не называл.

И вдруг, резко изменив тон, она с вызовом посмотрела на собеседника и почти выкрикнула:

– Только это не сон был! Правда, не сон? Кирюша, то, что Женьке, этой дурехе-бабе, привиделось, на самом деле произошло в реальности. Между тобой и ею. Нет, нет, я не правильно выразилась. Между вами и тем местом, куда ты ее водил.

– Хм…

Руданский на секунду задумался, очевидно, вспоминая перипетии прошлогодней «прогулки» с Женей.

– Признаюсь тебе, Алла, я действительно утаил от вас многое…

– Точнее – все, – перебила его Алла.

– Пусть так – все, что случилось между мной и Женей. И даже был рад тому, что она уснула и забыла о случившемся. Тем более… Как бы выразиться поудачней… Словом – произошедшее тем днем на Айя касалось только меня. Зачем посторонним людям знать лишнее?

– Посторонние – это мы, – уточнила Алла.

– Да.

– Прости, но Женька-то не посторонняя! Она была с тобой. Как минимум: она свидетель случившегося.

– Случайный свидетель.

– А если нет?

– Как так? – удивился Руданский.

– Может быть, и она, и я совсем не случайно оказались на мысе Айя в прошлом году? И встреча с тобой была делом закономерным. И…

– Ага! – прервал ее Руданский, – вы ведь поисками сокровищ занимались. Я вспомнил! Только, милая Алла, к вашим сокровищам ни я, ни тот поход с Женькой никакого отношения не имел. О чем тогда говорить!

– Кирюша…

Алла враз обмякла, словно ее стукнули по голове чем-то тяжелым.

– Кирюша, откуда же я знала, куда ты поведешь Женю?! Ты ведь даже не заикнулся… Так ведь? Очевидно, ты скрываешь от нас некие тайны и считаешь, что не вправе нам рассказывать. Это твое дело. Я не буду настаивать ни на чем. Но прошу тебя быть со мной откровенным, насколько сможешь после того, как я… Словом, после некоторых моих признаний тебе.

– Мне? – удивился Кирилл, – но почему мне?

– Я сама не знаю, почему именно тебе. Но так уж выходит.

– Подожди, подожди! Давай-ка сначала разберемся с Жениным сном. А то вы нафантазировали вдвоем, а мне теперь выслушивать ваши откровения.

Аллины глаза вновь сделались серьезными и даже злыми.

– Здравая мысль. Ну что ж, пошли к Жене. Пусть сама расскажет.

– О! – вырвалось у Руданского, – разбор полетов… Ну ладно, пошли, коли я уж ввязался в этот разговор.

– Кирюша, ты только не сердись, – мягко сказала Алла, – я же не виновата, что все так случилось.

 

6

Между тем, Женя и Петр накрыли «стол» и с нетерпением поджидали, когда Алла закончит наконец свой «таинственный» разговор с Руданским. Но когда Кирилл, а он шел первым, уже подходил к палатке, сзади послышался предупреждающий окрик Аллы:

– Женя, ты готова?

Женька бросила взгляд на «суровую» подругу и заразительно рассмеялась.

– Аллочка… Ты как дрессировщик, собирающийся выпустить на арену дюжину тигров. Только я не тигр.

– Но ты ведь все равно расскажешь о своем сне? – строго спросила Алла.

– Да расскажу, успокойся и не делай такое лицо.

– Блин! – вырвалось у Пети, – я же голодный, как волк! А вы со своими снами. Я думал, ты ему уже все рассказала, – обратился он к Жене.

– Пусть Женя сама, – сказала Алла, – это много времени не займет.

Петя горестно вздохнул и, отломив корочку хлеба, стал ее старательно и демонстративно для Аллы жевать.

Женя разгладила на голове волосы, будто это имело сейчас какое-то значение, и сказала:

– Итак, я уснула на маргаритковой поляне…

И тут же, изменив решение, она вдруг стала расшнуровывать кроссовки. Сначала правый, а затем и левый. Ловко стянула обувку с ног, оставшись в белых носках. Кирилл хмыкнул: «Только женщина, идя в горы, может надеть белые носки». Но Женя на «достигнутом» не успокоилась и стащила носки, сунув каждый из них в «свой» кроссовок.

– Вот, посмотри, Кирилл, на мои пальцы, – сказала она.

Руданский удивленно уставился на ноги Жени, не зная, что она хотела этим ему сказать.

– Аппетитные, – вместо журналиста резюмировал Петр.

– Да молчи ты! – цыкнула на мужа Алла, и Петя тут же затих.

Женя погладила ноги ладошкой и, ни к кому конкретно не обращаясь, проговорила:

– Когда я проснулась, то сразу же почувствовала боль во всем теле. Но так иногда бывает, если спишь в неудобной позе. Поэтому я даже внимания не обратила на мышечную боль, мол, пройдет. А вот когда мы вернулись к палатке, где нас, вернее меня, ожидали Алла и Петя, по телу пробежала дрожь и слегка начало знобить. Затем… Затем стала подниматься температура, и уже вечером меня трясло, как в лихорадке. Ночь выдалась кошмарной, и мои друзья не на шутку испугались за мое здоровье.

– Так и было, – подтвердил Петр.

– Именно поэтому, – продолжила Женя, – мы «сорвались» с места, как только небо начало светлеть. Ребята потащили меня в больницу. Кажется, ты, Кирилл, ничего этого уже не знаешь, ибо спал в своей палатке на своей же поляне. И когда утром пришел в гости к нам, то, наверное, сильно удивился, не найдя нас на месте?

– Конечно, – подтвердил Руданский, – даже расстроился.

– Так вот, – сказала Женя, – из-за всех этих напастей, обрушившихся на мою голову, я не сразу обратила внимание на свои ноги. Не до этого было. А вот когда температуру мне сбили, и здоровье пришло в порядок, я, наконец, рассмотрела, что ногти на ногах у меня сделались синими. Откровенно говоря, я вначале перепугалась. Вдруг зараза какая!

Позже, уже когда вернулась домой, в Днепропетровск, они начали отслаиваться. И сейчас на их месте выросли новые. Тогда-то я и задумалась: «А какая причина могла привести к тому, что я сбила до синевы себе ногти?» И где, Кирюша, это могло случиться?

– Ты меня спрашиваешь? – уточнил Руданский, – или сейчас сама с собой разговариваешь?

– Сама с собой…

Женя подняла глаза на Кирилла и вопросительно на него посмотрела.

– Так ведь, Кирилл? Я сбила до синевы ногти лишь потому, что мне пришлось долго ходить с тобой по горам. Это означает, что я вовсе не спала в это время на маргаритковой поляне. Конечно, я и спала, но всего несколько минут, а все остальное время…

– Так, все, хватит! – воскликнул Петр, – надевай свои носки и давайте есть. Я больше терпеть не могу, изнываю от голода.

– А сон… – вырвалось у Аллы.

– Женя расскажет его во время нашей трапезы, – безапелляционно заявил Петр, – надеюсь, то, что мы услышим, не отобьет аппетит. Так ведь, Женя?

 

7

– Кудеяр! – закричал во весь голос Василий Корень, – Кудеяр! Радость-то нонче! Да проснись же ты!

Перед Кудеяром стоял его верный подельник и возбужденно размахивал руками.

– Пошто орешь? – Кудеяр сладко зевнул, сгоняя остатки сна. – Кака така печаль-кручина?

Василий Корень на мгновение перевел дух и сел на камень возле атамана.

– Наконец-то нас Господь ублаговорил – басурман велел не мешкать, поспешить в Балаклаву…

Кудеяр с силой протер руками виски и расчесал ими грязную черную бороду.

– Ну, ну, молви слово. Яви суть.

– Человек пожаловал в оный град днем. Чужестранец. Однако ж, не впервой хаживает по земле крымской, еси интерес, вели важный.

– Богатый?

– Сам-то нет… Однако ж, басурман сказывал, будто ведает ентот человек тайнами. Де пожаловал-то неспроста. Поди, мешкать не надобно.

Кудеяр строго посмотрел на своего подельника.

– А коли еси притча тут така? Поставили де турки нам капкан?

– Кудеярюшка, ты зазря не кручинься, басурман не обманет, бо битый!

Конечно, Кудеяр хорошо знал басурмана – это был приземистый старый татарин. Плут, борзый, одним словом, но пока что ни разу не подводивший Кудеяра и Кореня. Пока… Да и басурман считал Кудеяра «своим». Знал, что тот долгие годы живал на Волге – в татарской вотчине. Видать, чуял, что в крови Кудеяра течет и татарская кровь! К тому же атаман и татарскую речь помнил, и мог как-никак изъясняться с басурманами. Все так. Но турки могли углядеть связь между последними разбойными нападениями и басурманом. А через него обнаружить и двух русских, хоронившихся на мысе Айя.

– Уж дюже все ладно выходит, – вздохнул Кудеяр.

– Нет, нет, – запротестовал Корень, – ты только не сумлевайся. Басурман вспоминал Аллаха и уповал на Кара, на мзду от нас да и веру в твою ловкость и силу…

Кудеяр хмыкнул. Василий назвал его Карой (черным) – кличкой, данной басурманом ему, Кудеяру, за исключительно черные волосы и такую же смоляную бороду. Ни одного седого волоска! Грозный взгляд добавлял к облику Кудеяра вид настоящего «черного» разбойника. Но так атамана величали лишь татары.

А вот его подельник, с кем Кудеяр перебрался с Волги в Крым, иногда называл его «дырявый». И тому имелось простое объяснение. На левой ладони руки, в самом ее центре, зияла уродливая дыра. Кудеяр никому не рассказывал о ее происхождении, и многие считали ее следствием пыток. Но на самом деле это «родовой след», передавшийся по наследству и доставшийся Косьме от его матери. Точно такая же дыра была у ее отца и у ее деда, только еще больше и уродливей. Так что Кудеяр с черной бородой, грозным взглядом и уродливой рукой, в самом деле, производил на многих зловещее впечатление и казался представителем «черных сил». Теперь он совсем не походил на благородного волжского разбойника, который когда-то грабил богатых и раздавал добытое тем, кто бедствовал. И уж точно, никто не мог бы признать в этом человеке князя Глинского, одного из тех, кто помогал Ивану Грозному творить историю России. Жизнь коварна: идет себе, меняя все вокруг. Люди меняются вместе с ней, становятся такими, какими, возможно, они бы никогда не хотели стать…

– Яви мне речи басурмана о чужестранце, друже.

– Он пожаловал на корабле из самой Генуи. С ним баба, чай жена евоная. Одеты по иноземному. Ночевать-почивать будут в Балаклаве…

– И все?

– Да, – сказал Корень, – покуда – все.

– Тако ж чужестранцев в Балаклаве пруд пруди!

– Но басурман говаривал – ентот явился за сокровищами, – выпалил Корень, – он-де знавал его прежде в молодые лета.

– Чужестранца?

– Ну да!

– Ага… Ладно… – глубокомысленно подытожил Кудеяр.

 

8

Поразмыслив несколько секунд, Кудеяр принял решение идти в Балаклаву по тропе, которую они с Коренем давно натоптали и пользовались для тайного передвижения в купеческую гавань. Конечно, можно было на лошадях поскакать через Варнутку по хорошей дороге или спуститься к морю и на фелюге доплыть до Балаклавского берега. Но нынче это не подходило – нужно было делать все это скрытно, с осторожностью, чтобы не вспугнуть удачу.

Конечно, Корень устал, проделав путь из Балаклавы по горам сюда, на Айя. Но без подельника идти к басурману-татарину Кудеяр не хотел. Мало ли что…

Только к вечеру они добрались в Балаклаву. Кудеяр остался в условленном месте, а Корень прокрался к каменному дому, приютившемуся в ущелье Кефало-Вриси, где и жил татарин. Этот дом достался ему от богатого генуэзца, сбежавшего из Крыма еще до прихода сюда турок в 1475 году. Долгое время он пустовал, но теперь там поселился басурман.

Вскоре он и Корень поспешили по узкой тропе, которая вывела их к подножию горы Спилии. Здесь, у развалины старой греческой хоры, и поджидал их атаман. Завидев Кудеяра, басурман заулыбался и закивал головой:

– Кара, мой рад тебя видеть! Большой удача идет в наши руки. Аллах милостив – решил ублажить мой седин богатым дарами.

Кудеяр кивнул в знак согласия басурману и вместе с ним присел на ствол вывороченного бурей старого тополя.

– Сказывай, старый плут, что тебе ведомо о чужестранце, – сказал он, смеясь. Но глаза атамана оставались такими же непроницательными. И трудно было понять, в самом ли деле атаман шутит или только играет со стариком-татарином.

– Имя ему Вильям, – начал татарин, – давным-давно служил у знатный господин, ливонский барон, здесь у нас, в Балаклаве.

– Ливонский барон жил в Балаклаве? – удивился Кудеяр.

– Да…, – подтвердил старик, – так сложилась у него жизнь. Имя Георгий или Юрге. Родился он во-он в тот крепость, – старик указал рукой на генуэзские башни. Много-много лет прошел – пропал. Потом старый человек стал – опять Балаклава появился.

– Пошто так?

– Люди сказывал, будто в его род был большой-большой тайна и сокровищ в Крыму. Барон ехал к ентот сокровищ. Строить замок во-он на том скал.

– От там? – уточнил Кудеяр, показывая пальцем.

Татарин приподнялся и повел рукой по направлению к морю:

– За Генуэзской крепость.

Кудеяр проследил взглядом направление, куда указал басурман, и заметил на скале, возвышающейся над морем, какие-то развалины.

– Сказываешь, барона хоромы?

– Да, – подтвердил татарин, – люди барона уважал, яко богатый и справедливый человек. Никто ему не говорил «нет». Но один плохой день уважаемый человек утонул в штормящий море. Смерть барона – много-много слухи о больших сокровищ.

Барон жил один. Токмо слуга был в тот замок поведен. Георгий умер, слуга нанял люди и ушел в Мангуп…

Старик замолчал, и Кудеяр никак не мог взять в толк, будет ли он продолжать свой рассказ или говорить больше не о чем.

 

9

– Тако ты баешь, слуга хаживал в горы за кладом? – наконец спросил атаман.

– Люди уважаемый поведал, – спокойно сказал татарин, – токо слуга на нашел сокровищ. Уплыл из Балаклавы в Геную на корабле – в руках пусто был… Сам видел. Пятнадцать весен миновал. Вот как давно это был! А вчера слуга опять приплыл! Вильям зовут. Требовал карет, говорит, дай ко утро. И куда? На Мангуп! Вильям на торговый корабль приплыл. А купцов на нем нет! И товар – дрянь, худой товар. Корабль Вильям ждать – вернется он Мангуп, сразу поднимать парус и идти…

– Пошто Вильяму надобен сиречь Мангуп? – спросил Василий Корень.

– Мой не знать. Токмо барон Мангуп ездил. Много ездил.

– Знамо дело, – предположил Кудеяр, – тот ливонский барон давеча был связан с Мангупом. Али весь евоный род. Но от Ливонии до Крыма далече. А коли так, то две эти земли повязаны крепко. Так я разумею, Корень?

– Да не все ли едино, Кудеяре! – высказался горячо Корень. – Нонче не то разумение.

– Истинно. Однако ж мой род выходит из Литвы, а она с Ливонией была связана крепко-накрепко. Поди наши рода даже скрестились… Скажи, старик, ты не помнишь фамилию барона?

– Нет, Кара мой, забыл… Мой не мог трудное слово помнить…

– Ну, да Бог с ним, с бароном. Человека давно нет, а мы косточки евоные перемываем. Нам надобно нынче думы слуги прознать. Сможешь? – обратился Кудеяр к басурману.

Татарин только плечами вздернул.

– Тебе, Кара, и так-то все ведомо.

– Хм… Все. Да не все! Нас то обо – два всего. А елико Вильям с собой людей возьмет? Справимся ли мы? Я хочу знать точно, куда отправляется чужестранец и сколько у него людей буде.

– Нет, нет, моя больше ничего не знать! – затряс головой татарин.

Он замолчал, и атаману стало ясно, что теперь не выбить из басурмана ни слова.

– Ладно, – сказал Кудеяр, – ты нам помог. Еси дело справим, тебя отблагодарю, яко давеча. Так гляди ж, помалкивай о чужестранце да о нашем уговоре.

– Так-так, – закивал головой татарин.

– Нонче, – продолжил атаман, – надобно нас вывести отсель до места через Черную речку ко хоромам Чоргунским. А далее мы с Василём пеши справимся. Сдюжишь, а?

Татарин пожевал губами, помолчал, обдумывая просьбу Кудеяра, а потом утвердительно кивнул, мол, ладно.

– Поди и сладили, – обрадовался Кудеяр, – однако ж не забудь нам по лепешке передать. Твоя дочь Фатима скусные лепешки печет!

Старик только вздохнул.

– Шайтан ты, Кара! Пошто моя тебя не противится?

– Тако старость свою хочешь сытной делати, – во весь рот улыбнулся Кудеяр, – пади, пади же. А Бог даст, свово не упустим.

 

1

Утолив голод, Петя милостиво разрешил:

– Ну, а теперь, Женька, валяй, рассказывай свой сон.

Женя хрустнула напоследок огурцом и, дожевав ломтик копченой колбаски, деланно прокашлялась и предупредила Кирилла:

– Буду говорить только то, что помню. Не перебивай и не поправляй. Потом добавишь, если я где-то ошиблась.

Руданский в знак согласия поднял вверх руки, и Женя стала рассказывать свой сон.

– Вначале мы с тобой прошли поляну, посреди которой стояло одинокое дерево. Возможно, яблоня. Странное место, как мне показалось. А потом пошли по тропе вдоль обрыва. Шли очень долго…

– Постой, постой, – перебил ее Руданский, – мне кажется, ты пропустила начало. Когда упала и расшибла себе подбородок.

– Фу ты! – вырвалось у Жени, – совершенно верно. Вначале я вся разбилась в кровь, и ты прикладывал мне примочки. Я даже дрожать стала… Но потом боль приутихла. Да, да… И ты повел меня на мыс Айя, где стоял дивный храм Святого Духа. Но сильный ветер и снег выгнали нас оттуда, и только тогда мы попали на маргаритковую поляну, а уже с нее – на другую, с одиноко стоящим посредине деревом.

– Согласен, – улыбнулся Кирилл, – теперь продолжай.

– По тропе мы шли очень долго, – стала вспоминать Женя, – что удивительно, на всем протяжении пути нас сопровождал туман. И еще я помню одинокую кукушку, мерно «отбивающую» время. Так ведь?

– О кукушке я уже позабыл, – признался Руданский, – не до нее было.

– Ага… А потом мы пришли к удивительному храму с эхом внутри. Храм был похож на древнеегипетский, и с одной его стороны возвышалась небольшая пирамидка. Кажется, это была чья-то усыпальница? Не помню… Мы с тобой обследовали храм, а затем пошли еще дальше вдоль побережья. И, насколько я сейчас понимаю, дошли до места, где сейчас располагается Балаклава. Там находился еще один храм. Совершенно невообразимого вида, с «тарелкой» на крыше. Его архитектурные элементы я не решаюсь описать, настолько они неожиданные. Просто не с чем сравнить. Кажется, мы в него тоже входили. Но помню смутно. Затем… Ах, да! Вспомнила. Было очень страшно. Мы вышли из храма и хотели обойти его со всех сторон. Но там, с тыльной части… Я не могу понять… Словом, нечто, напоминающее пульсирующее облако, меня очень сильно испугало. Кажется, я закричала от ужаса…

– У тебя случилась истерика, – поправил ее Кирилл.

– У Жени? – удивился Петр, – она всегда такая выдержанная и рассудительная. И вдруг – истерика. Не может быть.

– Мне страшно даже сейчас, – оправдывалась Женя, – когда я вспоминаю ту зловещую дымку. Б-р-р… Ну, а дальше… Кирилл меня оставил одну, а сам пошел к небольшой пирамиде, устроенной на краю обрыва, за которым начиналось море. Его не было очень долго. Мне даже показалось, что эта самая дымка подползла к пирамиде и «поглотила» Кирилла.

Кажется, потом ударил гром, и молния рассекла небо как раз над пирамидой. Я еще раз испугалась. Но потом он все-таки вернулся. Живой…

Женя улыбнулась. И все враз поверили в искренность тех переживаний, которые она сейчас пытается передать внимательно слушающим ее собеседникам.

 

2

– А дальше, – вступил в разговор Петя, – вы пошли назад на мыс Айя тем же самым путем?

– Да, по той самой тропе, – подтвердила Женя, – лишь в одном месте мы свернули в какую-то балку. Так захотел Кирилл. И вышли через нее в небольшую горную долинку. Там пробыли недолго и вновь по балке поднялись на нашу прежнюю тропу. Но этот «отход» от маршрута мне хорошо запомнился. Ведь в той самой балке существует место, где над тобой, в виде полусферы, возникают поочередно все цвета радуги. И чем ближе мы подходили к красному, тем тяжелее нам было идти. Будто существовала невидимая преграда, не пускавшая вперед. Почему я об этом говорю? Просто позже, уже на мысе Айя, когда мы вернулись, в одном месте я также увидела над головой подобную радугу. Но ее мы проскочили достаточно быстро. Насколько я понимаю, на мысе Айя есть некие Врата, через которые можно попасть туда, куда меня водил Кирилл. И в той памятной балке также есть Врата. А радужная сфера над головой – подобие семи шлюзов, через которые надо пройти. Только вот на Айя нам удалось их преодолеть, а вот в той балке – нет.

Я изъясняюсь понятно?

– Да, – Кирилл утвердительно кивнул головой, – более чем.

– Что же касается моего сна, – добавила Женя, – то я, действительно, уснула на маргаритковой поляне, лишившись последних сил после столь изнурительного путешествия. А сбитые ногти на ногах лишь подтверждают – оно действительно было. И ко сну никакого отношения не имело.

Женя замолчала. Руданский тоже не говорил ни слова. И так все понятно. Отпираться он не собирался. Не было никакого смысла. Но какое значение тот прошлогодний поход имел к сегодняшнему дню? И почему Алла так настойчиво заставляет Кирилла вернуться к тем, уже давно забытым событиям?

– Ты закончила? – спросил Петр.

– Да. В общих чертах – да… А детали – их можно и опустить.

– Тогда давайте закончим и наш ужин, – предложил Петя, – никто не будет возражать?

Возражений не последовало. И Руданский с жадностью набросился на колбасу. В конце концов, надо же извлечь хоть какую-то пользу от подобного общения с друзьями. Но минут через пять он вновь напрягся, когда Алла вдруг спросила:

– Кирюша, можно тебе задать один бестактный вопрос?

– Можно, – выдохнул Руданский, с тоской посмотрев на недоеденный кусочек колбасы.

– Скажи, пожалуйста, у тебя с географией все в порядке?

– С какой географией?

– Ну, ты в голове, мысленно, хорошо представляешь то расстояние, которое вам с Женей пришлось преодолеть в оба конца, посетив все храмы и Врата?

– В общем… А что?

– А можешь прикинуть, сколько времени вам могло понадобиться, чтобы по горам протопать столько километров, плюс осмотреть храмы, плюс те детали, которые упустила Женя, плюс ее сон на поляне?

– Я не думал, – сознался Руданский, – но много.

– Много! – воскликнула Алла, – я подсчитала и пришла к выводу: вас не было часов пятнадцать!

– Может быть, – уклончиво согласился Кирилл.

– А теперь объясни мне, пожалуйста, как такое стало возможным: вы с Женей покинули нашу палатку где-то в половине третьего дня и ушли на мыс Айя. А вернулись в начале четвертого в весьма изможденном, потрепанном виде. Иными словами – вы отсутствовали минут сорок. Не более!

– И что из того? – спросил Руданский.

– Как что? Вас не было сорок минут, а за это время вы «погуляли» на добрых пятнадцать часов. Да еще Женя и ногти сбила. Значит, гуляли в хорошем темпе. Скажи мне, Кирилл, как объяснить такую явную нестыковку по времени?

– Ах, вот ты о чем…, – Руданский улыбнулся, – так ведь места здесь такие. Аномальная зона.

 

3

– Ага! – победоносно выкрикнула Алла, – значит, мыс Айя представляет из себя некую аномальную зону. Причем, судя по Жениным воспоминаниям, явно искусственного происхождения.

– Аномалия, – согласился с ней Руданский, – здесь присутствует, спору нет. Что же до ее происхождения… Сама думай. Сложное место, возможно, вообще не доступно пониманию.

– Даже так? – удивился Петр, но свою мысль не успел закончить, ибо его опередила Алла.

– Скажи, Кирилл, а ты знаешь о том, что эта аномалия связана с какими-то временными скачками или с «удлинением» времени?

– Уже знаю, – Руданский усмехнулся, – прошлогодний поход с Женей открыл мне глаза на некоторые тайны мыса Айя.

– А до того?

– Я даже не подозревал о связи Времени и мыса Айя.

– Вот как! Получается, вы оба… Но ведь это могло закончиться трагически!

Руданский повел неопределенно плечами.

– Слава Богу, все мы целы…

– Значит, – продолжала Алла, – здесь находится аномальная Временная зона. И ты теперь знаешь, как в нее можно проникнуть и благополучно выбраться назад.

– Получается, что знаю.

– И твой приход именно 3 мая связан напрямую с этой аномальной особенностью мыса Айя?

– Нет, здесь ты не права. Мыс Айя… Словом, он является частью огромной духовной системы под названием Глаз или Око. Данная система представляет из себя круг-Коло, по контуру которого расположены 12 храмов. Два из них мы с Женей обследовали. До одного, находящегося непосредственно на мысе Айя, дойти по «природным» условиям не удалось.

Все вместе взятые эти храмы представляют собой работающий духовный механизм, если так, конечно, можно выразиться. И он напрямую связан с возникновением и «затуханием» Времени как такового. Теперь ясно?

– Грандиозно! – воскликнула Алла.

– Грандиозно… – растерянно повторила Женя.

– И это правда? – осторожно уточнил Петя.

Руданский утвердительно кивнул головой.

– Значит, – предположила Алла, – твои походы сюда, на Айя, напрямую связаны со Временем? – Нет, Алла, – ответил Руданский, – все намного проще. Я занимаюсь расшифровкой древних манускриптов, которые являются частью легендарной Голубиной книги.

– Да? И где же ты их взял?

– Нашел. Так можно сказать. Они спрятаны необыкновенно ловко и являются теперь частью духовной системы Глаза. Одновременно к ним можно добраться, не входя во временную его структуру.

– Я ничего не поняла…

– Более точно на твой вопрос отвечать не буду. Хорошо?

– Ну, ладно. Сейчас это не главное. Продолжай по поводу расшифровки манускриптов. Как ты это делаешь?

Руданский хмыкнул:

– Кабы я понимал природу этого феномена… Образно говоря, происходит нечто, напоминающее мистерию. Это настоящее таинство, чем-то похожее на видение.

– Ты через врата Времени входишь в те временные пласты, которые связаны с информацией, помещенной в свитках? – предположила Алла.

– Как бы. Но все равно истина далека от твоей догадки. В прошлом году у меня получилось расшифровать один свиток. Надеюсь, что и нынешней ночью мне повезет. Я взял с собой еще два.

– Да! – в один голос выкрикнули Женя и Алла, – и где они?

– В рюкзаке, который я оставил в своей палатке, – успокоил их Руданский, – с ними ничего не случится.

– Разве такую ценность можно хотя бы на секунду оставлять без присмотра?! – всполошилась Алла и, посмотрев на мужа, строго сказала:

– Петя!

Петр тут же встал, готовый стремглав броситься к палатке Руданского.

– Петя, – сказал Кирилл и тоже посмотрел на Петра.

Тот все понял и тут же сел на место, сказав, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Ничего с ними не случится.

 

4

Кудеяр и Василий Корень устроили засаду в самом надежном и пригодном для этого месте. Дорога входила в узкую горловину скал, нависающих сверху сплошным массивом. Здесь рельеф местности «заставлял» большак совершать несколько замысловатых поворотов, отчего всадник вынужден был замедлять ход, с осторожностью минуя препятствия. Атаман притаился у самого края нависающей над дорогой (здесь ее называли шляхом) скалы.

В ожидании прошло довольно много времени, пока, наконец, не появилась кибитка, запряженная парой лошадей. Кудеяр ожидал увидеть за ней и соответствующее сопровождение всадников, но таковых не оказалось. Даже сомнение взяло: «Те ли едут?». Кибиткой управлял татарин, а сзади, крепко держась за ручки, стоял молодой слуга. В самой кибитке, судя по ее размерам, могло поместиться два, от силы три человека. Вот и все. Разумно ли отправляться в столь рискованный путь таким малым числом людей? С другой стороны, чем меньше, тем незаметней для любопытных глаз. Есть своя правда в таком замысле Вильяма, если, конечно, в кибитке едет он.

Когда дорожная пыль осела, Кудеяр поднялся во весь рост и внимательно посмотрел по сторонам. Нет, явно за кибиткой больше никто не следовал. А кибитка, как и предполагал давеча басурман, направлялась в сторону Мангупа. Значит, на обратном пути, когда та будет возвращаться с предполагаемым кладом, именно здесь и надо устроить засаду. Теперь Кудеяру оставалось дожидаться вестей от своего подельника, которого он направил в ближайшую татарскую деревушку. Скорее всего, бывший слуга там остановится, и Василий сможет выведать важные сведения о чужестранцах.

Когда солнце уже клонилось к закату, наконец-то появился Корень. Выглядел он уставшим и изнуренным – жара на него плохо действовала. Кудеяр, давно его поджидавший, в нетерпении окликнул:

– Василий! Яко же долго ты не шел!

Корень тяжело сел на траву, росшую в густой тени старого раскидистого дуба, и некоторое время сидел молча, приходя в себя после сложного для его возраста перехода.

– Я их зрел, – начал он, – Вильям – важный человек, евоная баба белоликая да слуга. Добра в кибитке нет. Однако же, Кудеярушка, сумлеваюсь, яко да не Вильям?

– Пошто так-то? – удивился Кудеяр.

– Оне поехали не на Мангуп, – сказал Корень. – Сиречь за деревней кибитка подалась вправо! А там-то Шулдан!

– Шулдан? – переспросил Кудеяр, – Вона чево… Там-то брошенные печерные монастыри. Али запамятовал?

Василий утвердительно кивнул головой, мол, помню! Действительно, когда они с Кудеяром и шестью другими подельниками перебрались в Крым, то вначале поселились на Шулдане.

Хорошо освоили местность, очень удобную для их разбойного промысла во всех отношениях. Но позже, боясь карательных мер со стороны турецкой администрации Балаклавы, Шулдан пришлось оставить и схорониться в глухом лесу мыса Айя.

– Сиречь, клад Вильям схоронил в Шулдане… Вона! – воскликнул Кудеяр, – Кабы мы чуток раньше прознали, ужо б нашли.

– Опричь нас-то, – поправил его Корень, – уже кто другой его раскопал. Поди чужестранец едет на пустое место. Елика на Шулдане людей-то перебывало! Да кожный искал…

 

5

Между тем, Вильям со своей попутчицей прибыл в означенное место. Они миновали цепь пещерных монастырей и по узкой балке, где едва просматривалась заросшая травой лесная дорога, вышли к внешне совершенно неприметному склону. Рядом журчал полноводный родник, заботливо выложенный ладно подогнанными друг к другу небольшими каменными блоками.

– Это здесь, – сказал Вильям по-английски и глубоко втянул в себя воздух, будто «пробуя» его на вкус. Его спутница – очень красивая женщина тридцати лет бросила оценивающий взгляд на подступающий со всех сторон лес и резко спросила:

– Где же, Вильям?

Вильям помог попутчице спуститься из кибитки на землю и шепнул на ухо:

– Джейн, не волнуйся. Здесь они, здесь. Я чую.

Он пошел вместе со слугой к небольшому камню, торчащему из земли у самой дороги. В небольшом углублении имелась вырубленная вручную ниша. Можно было подумать, что когда-то здесь жил старец, изнурявший свою плоть в крохотной нише, где человеку можно было находиться лишь в согнутом положении.

– Приют убогого скитальца, – пояснил Вильям догоняющей его Джейн, – таких пещер на Шулдане имелось в достатке.

– Но нам нужна именно эта? – уточнила Джейн.

– Она самая, – весело подтвердил Вильям.

Он уверенно подошел к скале и нежно провел ладонью по ее гладкой поверхности.

– Старец, который ее долбил, – сказал Вильям, – даже помыслить не мог, что мы устроили в ней схрон, в котором будут находиться сокровища.

Джейн подошла поближе и с любопытством рассмотрела крохотную пещерку. В ней было пусто. Разве тут можно спрятать ларец с сокровищами, чтобы его не было видно? Она поскребла ногой пол, который покрывали слежавшиеся прошлогодние листья. Пол был каменный и явно составлял со стенками единое целое.

– Вильям, ты, наверное, шутишь? – спросила она.

– Нет, – шепнул он ей на ухо и крепко обнял, – не шучу!

А затем громко крикнул слуге:

– Принеси инструмент! Да живо!

Через несколько секунд юноша уже стоял перед своим господином, держа в руках толстый металлический штырь, внешне напоминающий небольшой лом, один конец которого был обрезан, а также довольно увесистый молот. Вильям выхватил у него инструмент и, нацелившись, стал долбить им скалу у самого основания. Вскоре ему удалось «отщепить» от монолита несколько мелких камушков.

Дальше дело двигалось лучше. И Вильям сумел проделать довольно сносное отверстие, напоминающее воронку. Он отложил в сторону инструмент и засунул вовнутрь палец, словно проверяя, нет ли чего интересного в воронке. Очевидно, необходимое он нашел и, вытащив палец, удовлетворенно сказал:

– Я же не мог ошибиться!

Теперь он вставил в отверстие лом и приказал слуге:

– Держи его, только крепко!

А сам взял молот и со всей силы ударил по тупому концу. Что-то зашуршало внутри скалы, и лом вошел в камень, как нож в масло. Еще один удар, и лом уперся во что-то твердое. Где-то звякнул металл, и вдруг с шумом отвалилась потолочина, грохнувшись на слежалые листья.

– Теперь, – приказал Вильям, – тащи штырь назад!

Слуга напрягся и изо всех сил потянул стержень на себя.

И как только металл вышел из каменной глыбы, случилось неожиданное. Сверху, из обвалившейся потолочины, стал быстро опускаться довольно больших размеров ларь, обитый сверху кожей и медными пластинами.

– Ой! – вырвалось у Джейн, – как это возможно?

– Я придумал, – спокойно, со свойственным ему самодовольством пояснил Вильям.

 

6

Джейн первой подошла к ларю и провела рукой по его холодной крышке, желая удостовериться, что ей не привиделось «явление» клада из пустоты.

– Неси жерди! – приказал Вильям слуге, – и позови татарина. Он нам сейчас понадобится.

Этот схрон достался в наследство барону Георгию, бывшему хозяину Вильяма, еще от Болеслава Разумовского, который и показал принцип его работы. Но сам ли Болеслав его изготовил, либо на то сподобился его родной брат Ян, достаточно долгое время живший на Мангупе, сейчас установить было невозможно. Сам же Вильям прознал о нем от барона. Долгое время этот схрон пустовал. Но когда барон умер, слуга решил воспользоваться спрятанным на Мангупе кладом.

Понимая, что за ним будут следить, и наверняка турки не позволят вывезти сокровища умершего барона из Балаклавы, Вильям поступил со свойственной ему хитростью. С доверенными людьми он скрытно перевез ларь из тайника на Мангупе в пустовавший схрон на Шулдане. И теперь все, кто знал или догадывался о кладе умершего барона, сколько бы ни искали, ничего бы на Мангупе не нашли. А Вильям на корабле преспокойненько убыл из Балаклавы в Европу. И все жители портового местечка видели – он отплыл лишь с небольшой дорожной сумкой. Никаких сокровищ при нем не было.

Спустя годы он, теперь уже в новом «обличии», прибывает в Балаклаву с единственной целью: взять клад. Наверняка теперь никому и в голову не придет узреть в солидном господине из Генуи щуплого молодого человека, жившего когда-то в замке на самом берегу моря. Тем более что турецкой администрации Балаклавы было щедро уплачено за стоянку торгового корабля в бухте. Какие могут быть вопросы к чужестранцу? А его желание познакомиться с окрестностями Балаклавы – вполне естественны. Так многие поступают.

…Слуга принес жерди, и Вильям, взяв одну из них, просунул ее в два правых кольца, расположенных по верхним углам ларя. Таким же образом он поступил и со второй, левой жердью. Получились своеобразные носилки. И теперь достаточно было, чтобы четыре человека взяли жерди за концы…

– Джейн, – обратился Вильям к своей спутнице, – однажды я у тебя спросил, если понадобится твоя физическая сила, сможешь ли ты мне помочь? Ты ответила согласием. Вот сейчас тот момент настал. К сожалению, среди нас нет четвертого мужчины, и я вынужден прибегнуть к твоей помощи.

Женщина сделала удивленные глаза, вздохнула и покорно согласилась:

– Я постараюсь.

– Здесь совсем недалеко до пролетки, – успокоил ее Вильям, – донесем. А если устанешь, то остановимся. Будешь отдыхать, сколько захочешь.

– Но ты же сам сказал, что нам надо торопиться…

– Ну… Это в том смысле… Нас просто не должны здесь видеть чужие люди. Вот и все.

Наконец носильщики дружно взялись за концы жердей и, подставив под них плечи, подняли ларь над землей. Он оказался тяжелым, и Джейн невольно присела.

– Пошли! – скомандовал Вильям.

Вскоре они уже подходили к кибитке, но сразу установить ларь на задник, куда обычно крепятся объемные вещи, не удалось. Джейн, в самом деле, очень устала. Пока его верная спутница отдыхала, Вильям сходил к схрону, вытащил из дыры металлический стержень, выгреб из ниши камни, которыми крепилась потолочина, и набросал сверху прошлогодних пожухлых листьев. Удовлетворившись сделанным, он вернулся к кибитке и предложил спутникам:

– Ну, что, водрузим ларь на приличествующее ему место? Как ты, Джейн?

Женщина молча подошла к жерди и ухватилась за нее, что было силы.

– За это я тебя еще больше люблю, – шепнул Вильям и скомандовал, – взяли!

 

7

– Значит, ты ученый? – предположила Алла.

Руданский рассмеялся.

– Да какой я ученый, просто так жизнь меня повернула.

– Ага, жизнь…

Алла строго посмотрела на мужа.

– Это жизнь так меня повернула, Петя. А ты все ворчишь. Я лично ни в чем не виновата.

– Ну да, ну да, – Петр подхватил игривый тон жены, – не виноватая я, он сам пришел.

– Вот именно – сам.

Лицо Аллы вновь сделалось строгим.

– Знаешь, Кирюша, вот то, что ты сейчас рассказал, я уже целый год в своей голове перевариваю. Ты лишь подтвердил мои собственные догадки. Спасибо тебе, дорогой. Теперь я понимаю, какая же я дура!

– Это факт, – резко отрезал Петр, – понимает, осознает и кается. Обязуется исправиться.

– Прекрати… – огрызнулась Алла.

– Да что – перестань! – вдруг осмелел Петр, – весь год только и говорила: «Какая же я дура, какая дура… Ах, Кирюша, да, ах, Кирюша!» Разве я не прав?

– Прав. Но язвить не надо сейчас. Не тот случай. Мы снова на Айя. И Кирилл подтвердил мои собственные мысли. Это самое главное. Теперь надо идти дальше вместе.

– В каком смысле? – уточнил Руданский.

– В смысле – не по одному, – подал голос Петр.

– Я это понял. Но куда идти?

– Через Врата, – спокойно пояснила Алла, – как в прошлом году ты с Женей ходил.

– Ах, вот оно что…

Кирилл внимательно посмотрел на собеседницу.

– А ты уверена, что вернешься назад целой и невредимой?

– Нет, не уверена. Хотя надеюсь.

– Надеюсь… Вон Женя расшиблась в кровь на самом пороге у Врат. Так ведь она проявила лишь обычное женское любопытство. Ты же, Алла, примешиваешь сюда и свой конкретный интерес. А это чревато.

– Я понимаю, Кирилл. Но хочу, чтобы ты знал. Мой интерес, как ты его назвал, это моя жизнь. И, возможно, жизнь моих предков. Каким-то образом он сфокусирован на мысе Айя. И не отдав себя этому месту сейчас, я не смогу спокойно распоряжаться собственной жизнью в будущем.

– Ты уверена в том, что сейчас сказала?

– Уверена, – твердо ответила Алла.

– Это так, – подтвердил Петр, – она давно помешалась…

– Подожди! – оборвала его жена, – не сейчас. Я очень хочу, чтобы ты, Кирюша, не воспринимал меня как танк, прущий напролом к своей цели, не разбирающий дороги. Это не так. Я не танк. Подожди…

Она нашла в пластмассовом стаканчике минеральную воду и сделала один большой глоток.

– В горле пересохло, – призналась Алла и добавила, – я не танк. Хотя раньше и была будто танк.

 

8

Между тем, Петр сделал какой-то знак Жене, и они, не сговариваясь, стали потихоньку собирать стол. Но Алла, поглощенная собственными мыслями, даже внимания не обратила на случившуюся перемену. Она уже по инерции допила минералку и поставила пустой стакан на клеенку. Он упал на бок и покатился в сторону Руданского. Кирилл поймал «беглеца» и, взяв в руку, передал его Жене: «На».

– Ты, Кирилл, – наконец сказала Алла, – был сейчас со мной честен и откровенен, как я и просила. В свою очередь, я хочу открыть перед тобой свою душу. Образно говоря, обнажиться перед тобой. Ничего не говори. Ничего! Это мне самой сейчас очень надо. Прошу выслушать, а, по возможности, понять меня. Хорошо?

– Хорошо, – сказал Кирилл, хотя совершенно не представлял, зачем ему надо выслушивать Аллины излияния.

Петя подмигнул Жене: «Пошли». И они деликатно скрылись за палаткой, дабы не мешать Алле. Но та, словно уловила порыв мужа, довольно громко сказала:

– Петя и Женя, вы здесь не лишние! Я очень прошу вас присутствовать при нашем разговоре.

– Ну, ладно, – согласился Петр и уселся на прежнее место.

Тут же к нему присоединилась и Женя. Алла, выждав несколько секунд, сказала:

– Когда я была маленькой, мне несколько раз снился один и тот же сон. Будто бы я держу в руке широкий медный обруч, на котором написано одно слово: «Время». И языком пытаюсь слизать липкую противную грязь, прилипшую к обручу в одном месте. Но сколько бы я ни лизала, грязь все равно оставалась. Это приводило меня в отчаяние.

Конечно, я тогда не могла понять всей символичной значимости сна. Прозрение пришло гораздо позже. Но и до последнего времени мне не открывалась та глубина сна, познать которую я стремилась все последние годы. Лишь познакомившись с тобой, я начала понимать, что значит та грязь и как лично я связана со словом «Время».

Когда я выросла, у меня начали развиваться интуитивные способности. И я старалась их улучшать всеми доступными для меня способами. Однажды, в видении, я получила информацию, что мне надо найти какие-то сокровища, камни-самоцветы, находящиеся в Крыму. С тех пор мы втроем, вместе с Женей и Петей, регулярно приезжаем в Крым и несколько месяцев в году ведем поиски драгоценных камней. Однажды, в видении, я узрела какую-то древнюю картинку: греческие монахи в какой-то примитивной копи добывали самоцветы. Причем происходило это в Крыму. Понятное дело: мы удвоили свои усилия в поисках камней.

В прошлом году я тебе даже немного рассказывала о наших изысканиях. Скажу сейчас, что ни к чему они не привели в том виде, который я изначально себе представляла. Ребята тебе подтвердят: никаких сокровищ мы не нашли.

Зато я нашла тебя, Кирилл, а ты вывел меня на медный обруч со словом «Время».

– Так уж вывел! – возразил Руданский. – Неужели ты думаешь, что твой детский сон имеет какое-то отношение к древней системе Глаза?

– Я просто уверена в этом. Не случайно меня вывели на мыс Айя. Не случайно я встретила тебя. Только вместо Жени ты должен был взять с собой меня. К сожалению, в прошлом году я не прочувствовала ситуацию, не поняла ни тебя, ни твоей работы. К сожалению…

 

9

– Ты об этом уже говорила, – подал реплику Петр.

– Да, я волнуюсь и потому повторяюсь. Извините. Так о чем я? Да, о медном обруче со словом «Время» и о сокровищах, которые я должна разыскать. Мне кажется, что где-то здесь, на мысе Айя, есть точка, где камни-самоцветы связаны со «Временем». Я говорю сейчас путано, главное, чтобы ты уловил мою главную мысль.

Иными словами, если ты, Кирилл, проведешь меня через Врата Времени, я обязательно отыщу сокровища.

– Да? – скептически спросил Руданский, – и ты их собираешься взять?

– Нет, конечно. Теперь-то я умная. Просто найдя их, я должна каким-то образом понять, как мне половчее слизать-таки липкую грязь с обруча.

– А зачем? – не понял Руданский.

– Зачем? – удивилась Алла, – это мое предназначение. Я должна отработать то, что когда-то не выполнили мои предки.

– Не понял…

– Ну, ты о карме рода слышал?

– Слышал. Только я, признаюсь, не очень-то во все это верю.

– А напрасно. Ты что, думаешь, что сам здесь на Айя оказался случайно?

– Конечно! – воскликнул Руданский.

– Да нет же, Кирюша! – Алла потерла указательным пальцем лоб и уже спокойным голосом продолжила, – впрочем, это тема совершенно иного разговора… Так вот, мне суждено стереть какую-то грязь, прилипшую к моему роду. Очевидно, речь идет о грехе, совершенном одним из моих предков. По крайней мере, я так полагаю.

– Ну, хорошо, пусть так, – согласился Руданский, – но причем здесь твои многолетние поиски конкретных сокровищ и конкретных копей, в которых они добывались?

– Не знаю… Может быть, для того, чтобы во мне проснулась страсть к поиску, желание обязательно разыскать клад и стать богатой. И я пошла по этому пути. Но после произошла подмена конечной цели.

– Кем?

– Не знаю… Кирилл, я многое не знаю и многое не понимаю. Меня моя интуиция, действительно, ведет к цели. Только я иду на ощупь, с закрытыми глазами. А прозрение нередко наступает слишком поздно.

– Да…, – протянул Руданский, – накрутила ты… Уж и не знаю, как поверить твоим словам.

– Но я ведь поверила тебе, что ты нашел древние манускрипты. А также в твою удивительную способность считывать с них информацию, которую ты сравниваешь с мистерией.

– Сравнила! В твоем рассказе полно допущений. А мои манускрипты можно потрогать руками, они реальные.

– Но ведь и я реальная. И меня тоже можно потрогать руками.

– Ну, Алла, ты даешь! Я об одном говорю, а ты совершенно о другом.

– Пусть так. Ты меня не понимаешь. Но можешь ты для меня сделать подарок?

– Ты хочешь пойти со мной во Врата? – догадался Кирилл.

– Конечно. А там, если я права, и мои догадки верны, все прояснится само собой. По крайней мере, для меня.

Руданский задумался. Конечно, он пришел на Айя ради расшифровки свитков. И ему обязательно надо пройти через Врата. Как в прошлом году. Но зачем ему хвост?

С другой стороны, Женю-то он водил, и ничего.

– Ладно, возьму, – согласился Кирилл, – а то ты еще с ума сойдешь, если не попадешь во Время. Только я подумаю, взять тебя туда в 3 часа ночи или в 3 часа дня.

– А это важно? – осведомилась Женя.

– Не знаю…, – в тон Алле сказал Руданский, – пока не знаю.

 

1

Предприятие Вильяма явно удавалось. Пока все шло хорошо. Никем не тревоженные чужестранцы в приподнятом расположении духа возвращались в Балаклаву. По расчетам Вильяма они должны вернуться в порт еще засветло и, сходу перегрузив ларь на корабль, тут же выйти в море.

Их кибитка весело пылила по дороге, ведущей к чернореченскому мосту. Вскоре слева должна показаться сторожевая башня Чоргуни, стерегущая все подходы к переправе через реку. А дальше – до Балаклавы рукой подать.

– Скажи, Вильям, – спросила Джейн, – что там, внутри? Почему ты не разрешил мне хоть на чуть-чуть приоткрыть крышку ларя?

– Нет-нет, не сейчас, дорогая. На корабле, когда мы с тобой будем в полной безопасности.

– Ну… мне так хотелось хотя бы одним глазком взглянуть, неужели он доверху забит драгоценными камнями?

– Не доверху, но большая часть ларя заполнена самоцветами. Это я хорошо помню.

Джейн глубоко вздохнула и прижалась к плечу Вильяма. Но уже ближайший ухаб отбросил их в стороны, заставив вспомнить, что они находятся в чужой стране, на дороге, которая изобилует опасностями и неожиданностями.

– Вот, как были здесь дрянные дороги, так и остались! – в сердцах чертыхнулся Вильям, – годы прошли, а в Крыму ничего не изменилось к лучшему.

– Ничего, милый, главное мы с тобой уже совершили. Вскоре мы забудем о Крыме навсегда. Так ведь?

Вильям прижал спутницу к себе и поцеловал ей глаза.

– Нет, Джейн, Крым я никогда не забуду. Я здесь прожил, может быть, самые счастливые годы своей жизни.

– Молодой был, – поправила его Джейн, – а молодости свойственно романтизировать прожитое.

Бывший управляющий ничего ей не ответил. Пусть думает, как хочет. В конце концов, каждый человек имеет право на собственное мнение. Главное не в этом.

Он, Вильям, действительно прожил в здешних местах несколько счастливых лет. И все благодаря своему хозяину, Юргену фон Эберлайнену, которого местные турки и татары называли барон Георги, или просто – господин. Именно он, Юрген, владелец обширных поместий и величественного замка в Ливонии на берегу Балтийского моря, предложил Вильяму переселиться в Крым с хозяином. Для прозябающего в нищете молодого британца это был отличный шанс «выбиться в люди». И Вильям его не упустил. В конце концов, служба у Эберлайненов становится традицией их фамилии.

Еще его отец, Джозеф, в молодые годы служил у старого Густава Эберлайнена. И вместе с его дочерью, Софией, переехал из Ливонии в Крым (тогда называвшийся Тавридой) и проживал на Мангупе в княжестве Феодоро. Но обстоятельства заставили его рано покинуть Мангуп и переехать в Польшу, куда его отослал Ян Разумовский, муж Софии. Гораздо позже родной брат Яна, Болеслав, свел Джозефа с Юргеном. Так Джозеф снова оказался в Ливонии, где и закончил свои годы на бренной земле. К сожалению, он, выходец из знатного, но давно обедневшего британского рода, так и не сумел сколотить состояние, позволяющее вернуться на Родину не в качестве бедного пасынка, а представителя рода, претендующего на многое.

Теперь это «многое» предстояло добывать собственными руками его младшему сыну – Вильяму, родившемуся тогда, когда Джозеф уже жил в Ливонии.

 

2

Вильям знал, что Эберлайнены необыкновенно богаты. К тому же Юрген, умевший оценить преданность и служебное рвение, мог щедро наградить. Так не все ли равно, где попытаться разбогатеть – в Ливонии или в Крыму? И Вильям со всем жаром своего молодого сердца стал помогать барону.

Немало сил он положил на сооружение замка близ старой генуэзской крепости. А скольких трудов стоило ему наладить добрые отношения с турками и татарами, нередко с большим недоверием посматривавшими на чудного барона Георга и его шустрого управляющего! Но все трудности и неурядицы жизни в Балаклаве не могли сравниться с теми, поистине сказочными днями, когда Юрген брал Вильяма в горы.

Но они не только выезжали на охоту либо полюбоваться здешними красотами. Существовала еще одна причина, главная, заставлявшая трепетать сердце Вильяма. Барон возил его в тайные схроны, где держал свои сокровища, дабы пополнить кошелек: росли расходы на содержание замка и прислуги, подарки турецкой администрации, прием гостей из Ливонии и пожертвования Георгиевскому монастырю.

От самого вида таких несметных богатств у молодого человека голова шла кругом. И он не раз задавался вопросом: «Каким образом Эберлайнены заимели столько самоцветов?». Но еще при первом посещении главного хранилища на плато Мангупа, устроенного в алтаре древнего пещерного храма, барон предостерег Вильяма от любых расспросов о происхождении сокровищ. И добавил: «Запомни, они заговоренные. Могут принести обладателям много горя».

Вильям не знал, как относиться к словам своего господина, но втайне надеялся, что когда-нибудь, расщедрившись, тот отвалит ему добрый куш. В конце концов, не в могилу же свою их положит стареющий барон. Зачем ему драгоценные камни и золото на том свете? Как бы там ни было, но свое «законное» жалованье Вильям получал исправно. И по совету Юргена хранил всю накопленную сумму в банке святого Георгия в Генуе. Для надежности и лучшей сохранности нажитого.

Но в один день все в жизни Вильяма переменилось. Однажды осенью барон, спасая жизнь одному молодому рыбаку, утонул в штормящем море. Его похоронили здесь же, рядом с замком, который вмиг «осиротел», как и пятеро слуг, все эти годы жившие с Юргеном фон Эберлайненом. Перед Вильямом встал вопрос: «Что делать дальше?». По завещанию Юргена слуги должны были вернуться в Ливонию. А он сам волен поступать, как заблагорассудится. Но существовал еще тайный уговор.

Именно по нему Вильям, в случае внезапной смерти своего господина, должен был перепрятать ларь с сокровищами, хранившийся на Мангупе, в одном из более надежных и укромных схронов, о которых бы никто не знал (речь в первую очередь шла о родственниках из Ливонии). В конце концов, Вильям так и сделал. Хотя… И здесь поступил по своему разумению. Вместе со слугами он спрятал сокровища на Шулдане. А когда слуги убыли в Ливонию, то с одним доверенным человеком перепрятал ларь в другой схрон, находящийся рядом, но о существовании которого, кроме него, никто не знал.

Логика его действий понятна. Теперь он фактически становился хозяином баснословного богатства. Осталось лишь улучить минуту и прибыть на корабле в тихую Балаклаву. Но это потом, потом…

Скитаясь по Европе, Вильям познакомился с авантюристкой Джейн. Женщину небесной красоты он полюбил сразу. И надо признать, красавица вскоре ответила ему взаимностью. Теперь они путешествовали вместе, перебираясь из одного города в другой. Но здесь, в Европе, счастье Вильяму явно не улыбалось. Деньги таяли, а новые не прибавлялись. И однажды он рассказал любимой о кладе, который он оставил в Крыму. К тому времени уже прошли годы, и Вильям надеялся, что его в Балаклаве уже никто не помнит. Плыть в Крым они решили вместе.

 

3

Джейн снова крепко прижалась к Вильяму и прошептала:

– Я люблю тебя, милый.

– Я тебя тоже, – ласково ответил бывший слуга из замка Юргена фон Эберлайнена, хорошо осознавая, что теперь богатство барона не только укрепит их любовь, но и гарантирует блестящие перспективы в Европе.

Неожиданно кибитка стала ехать тише, а затем и вовсе остановилась. Вильям выглянул в окно и крикнул по-татарски:

– Что случилось?

– Камень на дорогу упал, – ответил возница, – очевидно, с горы скатился.

– Объехать можешь? – спросил Вильям, – или нам надо выходить?

– Смогу, господин, – пообещал татарин.

Он поворотил лошадей влево и стал аккуратно объезжать скатившийся с крутого склона валун. Кибитка увязла колесами во влажной земле, но сильные лошади вытащили ее на крепкий грунт, и уже через мгновение татарин был готов мчаться дальше в родную Балаклаву. Солнце к тому времени уже заходило за горный кряж, который высился чуть правее порта, напоминая о приближающихся сумерках. Надо торопиться.

– Что там, – в голосе Джейн проскользнули тревожные нотки.

– Не волнуйся, милая, успокоил ее Вильям, – камень упал на дорогу, в здешних местах это не редкость.

Неожиданно кибитка остановилась, а татарин, который должен был стегать лошадей и гнать их домой, почему-то не спешил ни голосом, ни кнутом их подгонять. Вильяму показалось, что сзади, за кибиткой, раздался сдавленный стон, будто его слуга поранил руку и застонал от боли. Между тем кибитка не двигалась, и Вильям обеспокоенно высунул голову из окошка:

– В чем дело, почему стоим?

В это мгновение он увидел возницу, который лежал посреди дороги, распростерши в стороны руки. В шее у него торчала стрела, и кровь капала из раны прямо в пыль.

– А как же слуга, – мелькнула мысль, но Вильям не успел обернуться назад и посмотреть, чем занимается его слуга.

В этот момент какой-то здоровенный мужик с черной бородой выскочил из ближайшего кустарника с арбалетом и нацелил его прямо в голову Вильяма. Тот в мгновение покрылся холодным потом, который стал тонкими струйками скатываться на глаза, и осторожно нащупал рукой свой арбалет. Он готов был тут же выхватить его и первым выстрелить в нападавшего.

– А-а-а, – вдруг закричала Джейн, – Вильям, помоги мне!

С шумом распахнулась противоположная дверь кибитки, и на Джейн буквально свалился еще один человек.

– Выходи! – громко по-татарски крикнул бородач, – и не вздумай дурить. Враз твою бабу убьем.

Джейн затихла, и Вильям понял, что ей заткнули кляпом рот. Что же делать? Уже одно то, что их сразу не убили, было хорошо. Есть надежда откупиться. В конце концов, на них напали обыкновенные грабители, которые понятия не имели ни о Вильяме, ни о грузе, им перевозимом. Надо лишь проявить выдержку и спокойствие.

Вильям открыл дверцу и выпрыгнул из кибитки. Краем глаза заметил лежащего на дороге слугу с торчащей из груди стрелой. И камень, который они с таким старанием объезжали… Все одно к одному. Бородач точным движением уложил Вильяма на дорогу лицом в пыль и сильно надавил на спину коленом. Затем отложил арбалет в сторону и, вытащив из-за пояса веревку, крепко-накрепко связал ему сзади руки. А следом обмотал ноги.

– Поди, готов, – послышался голос.

И Вильям понял, что сейчас с ним говорят по-славянски. Но что в этом мусульманском краю делает славянин? Возможно, это русский, бежавший из татарского или турецкого плена? Тогда с ним наверняка можно договориться. Ведь в Балаклавском порту Вильяма ждет корабль, на котором можно отплыть в любой момент.

Забросив пленников обратно в кибитку, разбойники быстренько убрали с дороги возницу и слугу, отволокли на обочину камень-валун. Так, теперь путь свободен. Не скоро в колючем терновнике разыщут два обглоданных зверями и птицами трупа. А чужестранцев кто вообще бросится искать?

Василий Корень умостился на месте возницы и, щелкнув кнутом, погнал лошадей к чернореченскому мосту. Кудеяр встал сзади, где прежде был слуга. Теперь, главное, успеть посветлу проскочить до поворота и свернуть на дорогу, ведущую через горы в Байдарскую долину.

 

4

– Теперь, – сказал Руданский, – я вынужден покинуть вашу честную компанию и отправиться в свою палатку. Вы уж извините… Да! Если вдруг я захочу взять с собой Аллу, то приду ночью и разбужу ее.

– В палатку? – уточнила Женя.

– Что, в палатку? – не понял Кирилл.

– Взять в палатку?

– Нет, во Врата, – успокоил Женю Руданский.

– Значит, ты сейчас уйдешь? – Алла вопросительно взглянула на журналиста.

Кирилл посмотрел в большие Аллины глаза, и ему стало жалко эту женщину. Она явно не хотела отпускать Руданского от себя. Конечно, тому, наверное, были причины, но идти ему все равно надо.

– Не расстраивайся, я должен вас покинуть.

– Погоди! – Алла протестующее подняла руку, – я хочу сказать еще одно… вернее, хочу показать одну вещь. Погоди. Я сейчас.

Она быстро, но изящно, словно для нее было важно подчеркнуть грациозность каждого своего движения, поднялась и, сделав несколько шагов в сторону палатки, достала из нее рюкзак. Порылась в нем и вынула какой-то пластмассовый футлярчик, очевидно, для хранения авторучек. Он был перевязан обыкновенной аптечной резинкой, и Руданский невольно улыбнулся, представив, что Алла хранит под этой черной резинкой какую-то чрезвычайно важную для нее вещь.

– Вот, Кирюша, – сказала она, – посмотри.

Алла протянула футлярчик, и в этот момент рука у нее дрогнула, и он чуть было не упал в траву.

– Ой! – всхлипнула Алла и незаметно, как ей показалось, вытерла пальцем уголки глаз.

– Так! – в дело вмешался Петр, – а ну-ка дай сюда стержень!

Он протянул руку и взял футлярчик из рук жены.

– А теперь, – продолжил он, – мы перестали разводить нюни и успокоились. Хорошо?

Алла утвердительно кивнула головой.

– Это я так… расчувствовалась…

– Я понял, – спокойно сказал Петя, – все мы люди, все подвержены влиянию различных воспоминаний. Очень прошу, держи себя в руках. Если ты здесь, среди нас, начинаешь всхлипывать и ронять слезу, то какой толк от тебя будет там, во Вратах, куда ты собралась идти с Кириллом.

– Извините…, – ни к кому конкретно не обращаясь, сказала Алла, – секундная потеря самообладания. Больше такого не повторится.

Жене стало жалко подругу, и она набросилась на Петю.

– Петр! Ты не забывай, что она все-таки женщина!

– Я и не забываю, – холодно отрезал Петя, – только ТАМ это никакого значения играть не будет.

– Он прав, – сказала Алла, – не будет. Надо только уметь сдерживаться.

 

5

Она взяла из рук мужа футлярчик и твердой рукой протянула его Руданскому:

– Возьми.

Кирилл машинально принял довольно увесистую вещь:

– Ого, да он тяжеленький! – невольно вырвалось из его уст.

– Открой и посмотри, – уже совершенно спокойным голосом предложила Алла.

Руданский сдернул резинку и открыл футлярчик. Внутри него лежал какой-то желтоватый стержень в палец толщиной и около 15–17 сантиметров в длину. Кирилл не решился прикасаться к нему рукой и перевел вопросительный взгляд на Аллу.

– Бери, бери, – она поддержала порыв Руданского.

И журналист, больше не раздумывая, аккуратно вытащил стержень и положил себе на ладонь.

– Нравится? – полюбопытствовала Женя.

– Нет, не то…, – поправил ее Кирилл, – какое-то другое чувство у меня появилось. Как сказать… Сопричастность с чем-то древним. Очень необычный стержень. Из чего он сделан? Это медь?

– Золото, – спокойно констатировал Петр.

– Золото? – удивился Кирилл. – Стержень золотой? Погодите, погодите…

Кирилл несколько раз приподнял и опустил ладонь, на которой покоился стержень.

– Да, здесь граммов четыреста, а то и все пятьсот!

– 395, если быть точным, – сказал Петр, – только не весом измеряется эта вещица, а как ты правильно выразился – древностью своей.

– Алла! – обратился он к жене, – ты готова рассказать о том, как мы добыли эту реликвию.

Алла утвердительно кивнула головой и, взяв стержень из рук Руданского, аккуратно уложила его на прежнее место. У Кирилла даже сложилось впечатление, что дневной свет может повредить старинный золотой стержень. Журналист протянул Алле резинку, и та, сделав ловким движением петлю, стянула ею створки футляра.

– Начинай же, – не выдержала Женя.

– Два года назад, – сказала, наконец, Алла, – мы вместе с ребятами приехали в очередной раз в Крым. К тому времени мы уже облазили огромные горные массивы в поиске копален, но все безрезультатно. И вот, представь себе, занесло нас на ночевку в район Мангупа. Понятно, что копален в таком оживленном месте, где еще могут оставаться жилы с драгоценными камнями, быть не может. Так что мы, признаюсь, рассматривали Мангуп лишь в качестве промежуточной стоянки. И вот, снится мне сон. Я явственно вижу с высоты птичьего полета весь Мангуп с прилегающими долинками. И вдруг, совсем рядом, разрушенное старое место. Лишь один или два дома в нем и осталось. И вдруг, во сне, мне голос говорит: «Иди туда!».

– Мистика! – констатировал Руданский, – впрочем, продолжай.

 

6

– Еще раз мой взгляд «прошелся» по старым, едва различимым развалинам. И вдруг, в одном месте, возле большого дерева, я различила остатки печи. Очевидно, здесь был дом, но фундамент «ушел» под землю, а печь сохранилась. Я смотрю на нее, смотрю… А дальше все пропало. Утром я рассказала Пете о странном сне, и он предложил прогуляться к тем развалинам. Раз уж мы оказались рядом, то почему бы и не сходить? Если же мой сон всего лишь сон и никаких развалин в том месте нет – тоже хорошо. Значит, еще один район мы отработали. Да! Женя долго сопротивлялась. Никак не хотела идти с нами. Еле уговорила.

– Так и было, – согласилась подруга, – еле уговорили.

– Ну вот, – продолжила Алла, – собрались мы и пошли. Я хорошо запомнила место и дорогу, ведущую туда с Мангупа.

Шли недолго: час или полтора. К моему удивлению, действительно вышли на хуторок с двумя домишками, за которыми виднелись едва различимые холмики. Мы прошлись по ним и стали угадывать остатки фундаментов бывших когда-то здесь строений. И вдруг, в одном месте, возле старого дерева, действительно различили что-то, напоминающее печь.

– Я ее нашел! – вставил слово Петя.

– Да, Петр ее отыскал, – подтвердила Алла, – хотя я ему о печи ничего не говорила. А потом… мне вдруг в голову пришла мысль разобрать печь. Вдруг она связана с какой-то тайной? Не случайно же во сне я так упорно на нее смотрела. У Пети была с собой саперная лопатка…

– Она всегда со мной, – поправил жену Петр.

– …и он стал разбивать остатки печи. Надо сказать, что кладка выглядела совершенно трухлявой, и Петя быстро расправился с тем, что еще можно было до нашего прихода назвать печью. И представь: он нашел небольшой глиняный горшок, горлышко которого было замазано спекшейся глиной. Разбив его, мы нашли внутри истлевшие бумаги, которые абсолютно нельзя было прочесть, несколько побрякушек из серебра и вот этот стержень. Конечно, он сразу привлек наше внимание.

Уже дома мы смогли провести лабораторные исследования и установили, что он золотой. Причем золото какой-то совершенно необыкновенной пробы. Как заверили нас ювелиры, ничего подобного сейчас не изготовляется. Но это так, технические подробности – мы их сейчас отставляем в сторону. Главное в другом: когда берешь этот стержень в руку, сразу чувствуется, какой он старый. Кроме того, энергетика его необычайно сильная. Уже дома, анализируя сам факт моей находки, пришла к следующему выводу. Меня «привели» на Мангуп и далее в то разрушенное сельцо вовсе не случайно. За всем этим скрыта мне неизвестная тайна.

И я подумала: а не связан ли как-то данный стержень с прошлым моего рода? И когда в прошлом году мы вновь оказались в Крыму, то я уговорила ребят хотя бы на часик заскочить на хуторок, который прилепился к остаткам бывшего сельца. Так мне удалось узнать его название. Вернее, бывшее название – Адым Чокрак. И, уже вернувшись домой, на Урал, я выяснила, что один из моих родственников, приходящийся родным дядей моему отцу, действительно жил в Крыму, в селе Адым Чокрак. Во время Великой Отечественной войны он был убит немцами, а дом его сожжен.

Насколько я теперь понимаю, я обрела реликвию, которая на самом деле принадлежала моему роду. Обрела таким необычным путем. Теперь оставалось поставить знак равенства между золотым стержнем и сокровищами, которые я безуспешно разыскивала в Крыму, и связать все это с кармой моего рода, в которую ты, Кирилл, к сожалению, не веришь. И добавить мой сон из детства с медным обручем, с коего я безуспешно слизывала грязь.

– Теперь понятно, зачем ты взяла на Айя золотой стержень, – сказал Руданский. – Только не могу взять в толк, что ты с ним собираешься делать во Вратах? Если даже найдешь сокровища, о которых мечтала. Или, быть может, ты с помощью этого стержня и собираешься их разыскать?

– Почти, – уклончиво ответила Алла, – мне кажется, он может там сыграть очень важную роль, – и добавила, – для нас двоих.

 

7

Прошло больше месяца с того дня, когда Кудеяр со своим подельником выследили и захватили чету пройдох, прибывших в Балаклаву на торговом корабле. Поскольку дело разбойники провернули весьма успешно, то теперь ларь с драгоценными камнями находился в их логове на мысе Айя, в одной из скрытой от постороннего взгляда пещере. В другой пещере, расположенной поблизости от схрона, томились и сами герои, Вильям и Джейн. Они, как полагается узникам, сидели на привязи, и теперь их дальнейшая судьба полностью зависела от воли Кудеяра.

Однако атаман, пожалевший в первый момент чужестранцев, нынче пребывал в нерешительности, не представляя, как поступить с невольниками. С одной стороны, лишние рты ему явно были не нужны. К тому же изнеженные европейцы не протянули бы долго в тех условиях, в которых их содержали разбойники. Оставалось одно из двух: либо убить, либо отпустить.

Но во всяком случае они получали возможность рассказать о случившемся турецким властям, пообещав половину содержимого ларя, если те вернут сокровище. В таком случае уже Кудеяр и Корень могут подвергнуться смертельной опасности. Оставалось одно – убить. Но рука у атамана не поднималась. Вначале главной причиной было элементарное чувство сострадания к двум любящим друг друга людям, так неосторожно попавшимся двум прожженным грабителям. Но потом…

Потом суеверный страх все больше и больше накатывал на Кудеяра, и он просто не смел поднять руку на чужестранцев. Причина, мешавшая ему исполнить то, что он проделывал с легкостью сотни раз, таилась в самом ларе. Когда Кудеяр и Василий Корень открыли его, то чуть было не лишились рассудка. Никогда в жизни они не видели таких несметных богатств! Кудеяр даже подумал, что теперь за счет этого добра можно снарядить целую армию. А потом, например, пойти в Россию, где его помнят как благородного разбойника, и поднять матушку-Русь против Ивана Грозного. Тот ведь никак не ожидает удара со стороны Кудеяра и наверняка не будет готов противостоять безудержному натиску атамана…

Но уже через несколько дней после захвата чужестранцев случилась первая неприятность, напрямую связанная с сокровищами. Василий Корень отнес старику-татарину в знак благодарности за помощь добрую горсть драгоценных камней. Для того это было целое состояние! Понятно, что старик необычайно обрадовался. Но сутки спустя в его доме неожиданно случился страшный пожар, который унес жизнь его любимой дочери Фатимы. Татарин не выдержал горя и сошел с ума, а потом долго еще видели несчастного отца, разыскивающего на улицах Балаклавы свою дочь.

В эти же дни Кудеяр и Корень спустились на побережье Ласпинской бухты. Здесь проживал один надежный человек, коему разбойники изрядно задолжали за мелкие услуги, которые тот оказывал им на протяжении длительного времени. Теперь разбойники вернули долг сполна. Но не прошло и двух дней, как злые люди напали на этого человека и вырезали всю его семью.

Смутная тревога охватила атамана. Но разбойники не могли не пустить сокровища в дело, и потому Кудеяр и Корень сошлись с перекупщиками краденного недалеко от Чоргуня. И здесь на них, чего ранее никогда не случалось, напали лихие люди! Разбойники едва сумели отбиться и ушли в горы. Василий Корень был ранен и с огромным трудом один добрался до мыса Айя. Теперь уже сам Кудеяр сбывал драгоценности. Но сколько бы раз он ни пытался поменять камни на пищу, необходимую им для проживания, все его попытки оказывались безуспешными.

И вот тогда атаман впервые подумал о необычных свойствах содержания ларя. Уж не заговоренные ли те самые камушки?

 

8

С этим вопросом Кудеяр подступил к Вильяму. Но тот долгое время хранил молчание, не желая открывать разбойнику тайны ларя. И вот однажды не выдержал и сознался, что камни и впрямь заговоренные. Кем и когда – неизвестно. Вильям знал только, что его бывший хозяин, Юрген фон Эберлайнен, утверждал: беда ждет того, кому они попадут. Кудеяр хотел возражать, мол, сам же хозяин Вильяма прожил долгую и, скорее всего, счастливую жизнь. «Впрочем, – подумал он, – заговор на него мог и не действовать, коли он законный владелец сокровищ».

Вот именно сейчас случай с самим Вильямом и его подружкой, а теперь уже и с Кудеяром ясно показывал – правду барон говорил. Теперь становилось ясно, почему он хотел на веки вечные спрятать сокровища в одном из схронов, дабы никто и никогда их не нашел. И если бы не алчность бывшего управляющего…

Кудеяр еще долгое время находился под впечатлением от разговора с Вильямом. Даже подумал: «А не дан ли ему самому этот ларь как Божье наказание за годы разбойничьей жизни? И, быть может, Господь таким необычным путем пытается остановить Кудеяра, не позволяя дальше творить на земле зло?». Душа его была в явном смущении, но еще понадобился не один день, чтобы атаман полностью осознал порочность многих своих поступков.

Однажды, когда уже не осталось у разбойников ни ломтика лепешки, Кудеяр набрел на тихое, уединенное место, что покоилось под теплым весенним солнышком рядом с поляной, усеянном маргаритками. Он молча опустился на колени и стал каяться перед Господом, вспоминая всю свою непутевую жизнь. Вспомнил он все свои злодеяния и всех загубленных им людей, все, что накопилось за долгие годы…

На следующий день Кудеяр вновь пришел на это же место и вновь упал на колени и горячо просил у Господа прощение за свои прегрешения; так поступил он на следующий день и еще… Теперь его жизнь заключалась только в одном – искреннем, полном раскаянии в совершенных грехах. Однажды, вернувшись в пещеру после очередного покаяния, Кудеяр подошел к ларю и рывком открыл его крышку, затем запустил руки в массу драгоценных камней, стараясь проникнуть как можно глубже. Самоцветы кололи, резали пальцы своими острыми краями и…

Кудеяр почувствовал, как он ненавидит этот ларь и каждый его камушек. Ненавидит так, словно перед ним не драгоценности, а огромный клубок ядовитых гадюк, шипящих и жалящих своими ядовитыми зубами. Впервые в жизни он испытал такое отвращение к богатству, которое даже нельзя было счесть. Выдержав и брезгливо отряхнув, как от грязи, руки, Кудеяр закрыл крышку ларя и защелкнул щеколду.

 

9

Вскоре заболела Джейн. Женщина не вынесла тех условий, в которых их содержали разбойники. Кудеяр сам делал ей отвары из трав, сам же поил, но состояние иноземной пленницы становилось все хуже и хуже. Вильям, видя страдания любимой женщины и понимая, что не в силах ей помочь, уткнулся головой в дальний угол пещеры и плакал, время от времени вытирая рукой соленые слезы.

– Пойдем вместе со мной, – предложил атаман Василию Кореню, – я нашел местечко, где можно покаяться перед Господом за наши грехи.

– Сам иди, – насупился подельник, – коли душа просит. А я лучше схожу куда-нибудь да добуду лепешек.

Атаман вздохнул:

– Ну, иди…

Когда подельник скрылся, Кудеяр снова пошел на облюбованное им местечко и также истово, как и в прошлые разы, молил у Господа прощения за совершенные грехи. Теперь для него это занятие стало главной, а возможно, и единственной целью в жизни. Конечно, его товарищ не мог не заметить перемену, случившуюся с Кудеяром. Но считал этот душевный срыв явлением временным, связанным с последними неудачами.

Когда Джейн стало еще хуже, Кудеяр развязал ей веревку на руке, за которую женщина была привязана к торчащей из стены каменной скобе, и отпустил на волю. Но та, обессиленная болезнью и плохим питанием, уселась возле пещеры на камни и стала плакать. Никуда уйти от места своего заточения она больше не могла. Джейн было так горько, что даже слезы казались сладкими по сравнению с той тоской, что поселилась в ее сердце.

А Кудеяр, виновник всех ее бед и несчастий, снова ушел на маргаритковую поляну за покаянием. Один Василий Корень хранил самообладание, стараясь не поддаваться душевным терзаниям. Хотя и у него закрадывались подозрения по поводу хранящихся в ларе сокровищах. Уж слишком быстро вкривь да вкось пошли их дела после того, как они их обрели.

– Василий, – предложил однажды Кудеяр, – давай ентот ларь с сокровищами зароем в землю, дабы них евно не сыскал. А сами покинем мыс Айя та подадимся на Волгу. Упомни, яко нам было вельми хорошо на Волге?

– Нет, – отрезал Василий, – рази я по доброй-то воле откажусь от сих богатств?

– Да рази ж здесь добра воля!? Окстись, вона што с нами деется, поди страх один!

– Зрю, – гнул свое Корень. – Однако ж отказаться невмочь. Сие мне дело тяжко.

– Ну, токо як хош, – сказал Кудеяр, – а я буду делать тако, яко мне сподручней.

– Поди, уйти порешил? – в глазах Кореня мелькнула неподдельная тревога, – а елико я сгину, тако ж и ты один сгинешь!

 

1

Кудеяр собрался уходить с Айя уже в ближайшие дни. Но прежде он разделил сокровища на две равные доли: верхнюю часть ларя взял себе Корень и просто пересыпал свои самоцветы в угол пещеры, притрусив сверху сеном. Сам же атаман поступил со своей долей по-иному. Вместе с подельником они поволокли вдвоем «полегчавший» ларь на мыс Айя, где имелась странная пещера. Когда-то ее обнаружил Кудеяр и даже предложил своему товарищу хорониться именно в ней. Но сейчас им обоим стало жутко, страх буквально сковал их. Пришлось убраться от злого места подальше. Разбойники больше и не помышляли заходить в нее. И вдруг Кудеяр решился на такой неожиданный шаг. Ему в голову пришла простая мысль: если человек не вхож в пещеру, то ларь с драгоценными камнями там сможет находиться очень долго, никем не потревоженный. Теперь ни один самоцвет из доли Кудеяра не сможет причинить кому-то зла.

Что же касается богатств, доставшихся Кореню, то тот имел право поступать с ними, как заблагорассудится. Здесь Кудеяр не мог указывать своему подельнику. В конце концов, у каждого своя воля и у каждого своя смерть.

Простившись с Василием, Кудеяр решил идти в христианский монастырь святого Ильи, приютившийся в расщелине хребта Ильяс-Кая, что возвышался каменным массивом над морем слева от Святого мыса.

Кудеяр не раз слышал от местных жителей, что на Ильяс-Кая живут монахи православной веры, к которой причислял себя и атаман. Турки, захватившие Крым около ста лет назад, не смели напрямую уничтожать христианские святыни. Но нередко создавали такие условия, при которых монахи сами покидали обители. Жители Ласпи, среди которых встречались и греки, знали, что турки хотели монастырь святого Илии прикрыть. Но черноризцы держались стойко, не желая уступать мусульманам Божье место. Хотя в последнее время тучи над монастырем сгущались все больше и больше.

Конечно, Кудеяр знал, в каком положении оказался монастырь, но, тем не менее, решился идти именно туда. После искренних многочисленных покаяний он так сильно переживал о своей прошлой жизни, что возжелал служить Господу весь остаток ему отведенных дней, дабы он простил грешного разбойника. Василий Корень, хорошо знавший Кудеяра, не поверил в истинное желание своего товарища до конца очистить свою душу в обители. И поэтому не одобрил уход того на Ильяс-Кая. Но с атаманом не поспоришь…

В монастыре нового человека приняли настороженно. Черноризцы боялись, что Кудеяр может оказаться подосланным турками для разрушения их братского союза изнутри. И лишь когда атаман исповедался, отнеслись к нему более благосклонно. Некоторые их них слышали о разбойниках, промышлявших в здешних горах. Но, во-первых, те грабили в основном богатых мусульман. А во-вторых, разбойник, пришедший к Господу и истинно раскаявшийся в прегрешениях, может быть прощен и даже принят в монашеское братство. Пусть и не сразу.

А тогда на Ильяс-Кая жили всего-то два старых монаха (один из которых считался настоятелем) да трое или четверо молодых послушников. Вот и все братство.

 

2

Кудеяр прожил в монастыре всего три месяца, когда его неожиданно вызвал на разговор один из двух черноризцев.

– Ты, сказывали, – начал тот, – всю Тавриду исходил.

– Нет, брате, не всю, – насторожился Кудеяр, почувствовав какой-то скрытый интерес со стороны монаха к его особе.

– Ага, не всю… Но и в Балаклаве бывал.

– Бывал, – согласился атаман.

– А в Херсонесе?

– Не доводилось.

– Ага…, – монах потер пальцем переносицу, – могет, слыхал о Георгиевском монастыре, иже лежит меж Балаклавой и Херсонесом?

– Слыхал, – подтвердил Кудеяр, – там еси большой монастырь и много братьев обретается. Пошто пытаете? Ужель решили спровадить подальше от Ильяс-Кая? – догадался атаман.

– Побойся Бога! – замахал руками монах, – вреда ты нам не чинишь. Живи, сколь хош, однако ж дело тако…

Он крикнул одного из послушников, дабы тот пригласил второго монаха. Кудеяр терпеливо ждал черноризца, дивясь странному разговору. Что от него хотят эти отшельники? Наконец пришел второй монах и молча уселся перед атаманом. Паузу нарушил тот монах, кто первым начал разговор.

– Однако ж, молвлю… Малые у нас силы. Али некому пособить. А помочь нам треба велика.

– Чем же я могу пособить вам, брате?

– Надо святыню одну, вельми важную, перевести в Георгиевскую обитель, – промолвил второй монах.

– Ради яка нужда заставляет вас тако делати?

– Нужда… Однако ж она-то и заставляет! – назидательно ответил второй, – коли бы не она, кто бы просил тебя, та еще в тако неспокойно время.

– Время яко да – неспокойно, – согласился атаман, – на дорогах днесь опасно ездить.

Монахи переглянулись, и один из них сказал:

– Вскорости наш монастырь буде разрушен. Случится землетрус, и все мы, поди, сгинем. Сподобишься ли ты вынесть святыню, о коей с тобой толкуем, в Георгиевскую обитель на Феоленте? Опричь тебя – некому.

Кудеяр удивленно поднял глаза. Откуда эти черноризцы взяли, что грядет катастрофа?

– Я не могу взять в толк, – сказал он, – рази вы можете предречь землетрус?

– Мы-то – нет… Но было одно пророчество, – сказал один из монахов, – я о нем слыхивал лет тридцать тому, будто бы монастырь наш падет, разрушится грозной силой. А камни и хребта будут падать аккурат на нас. Однако ж, по верным метам, я ведаю, грядеши час нашей кончины.

– Знамо надо уходить всем, – предложил Кудеяр.

 

3

Монахи пошептались между собой, а затем старший молвил:

– Мы слово пред Господом взяли, дабы не оставлять сих стен до самой смерти, и дабы нога супостата не ступила подле них. А послушников мы отпустим. Они еще молоды, пусть живут. Ты же, человек битый, много зрел, о многом ведаешь. Кому, яко не тебе, довериться нам?

– Видно, сам Бог тебя послал в обитель, – добавил другой, – надобно нам помочь. А знал бы ты, брат, что спасаешь-то…

– Тс-с! – цыкнул старший монах, – не гутарь лишку.

Кудеяр подумал, подумал, да и согласился.

– Ладно, оспробую передать вашу святыню в Георгиевский монастырь. Все одно, раз и опричь меня – некому… Принесите ее, я хош погляжу.

– Поди за мной, – предложил один из монахов и, медленно встав, пошел по направлению к своей келье, – поди, поди…

Кудеяр тоже неуверенно поднялся, удивляясь странности черноризца, неужели ее, святыню, нельзя вынести на свежий воздух? Все равно ведь ему придется нести ее…

Но закончить свою мысль он не успел, ибо монах громко воскликнул:

– Ото она и ест! – и указал рукой в угол кельи.

Кудеяр посмотрел в указанном направлении и увидел в темном углу небольших размеров ларь. В голове пронеслось: «Ох! Еще один. Токо-токо избавился от злополучного ларя с сокровищами, и вдруг…» Он подошел и приподнял его. Ларь был не очень тяжелым, но, тем не менее, вес имел приличный. Это тебе не икона или частичка мощей святого, просто так на себе такую тяжесть не унесешь.

– Дак пошто же мне его весь несть? – громко сказал атаман.

– Весь, – подтвердил монах.

– Больно тяжел… Ты бы, отче, само ценно мне отдал, а коли што останет – оставь в обители. Я не смогу таку тяжесть на себе несть. Поди, надорвусь!

– Все надобно, – настаивал монах, – святыня вельми важная…

– А поглядеть-то можно?

– Открой крышку, не заперто.

Кудеяр отодвинул медный засов и осторожно приоткрыл крышку. В первое мгновение он даже ожидал увидеть сокровища, к которым так привык его глаз. Но, вместо драгоценностей, в ларе лежали какие-то бумаги и свитки.

– Што енто? – удивился атаман, – сиречь, перепис с монахами Георгиевского монастыря?

– Нет, – спокойно ответил монах, – сие вельми древни бумаги. Яко зришь цельный архив. Но ни один свиток выбрасывать не можно. Ибо цены ему не сложить.

«Да, – подумал Кудеяр, – не ведаешь ты, отче, каким сокровищам нельзя сложить цену… Однако яко ж странно все складывается: вначале ему попался ларь с драгоценными камнями, а ныне – ларь с так назывемым «духовным богатством».

– Коли хочешь, можешь поближе к свету придвинуть ларь, – предложил монах, – погляди, яко добро несть будешь.

Кудеяр захлопнул крышку и мечтательно посмотрел на собеседника.

– Коня бы…

– Да, без коня не обойтись, – согласился тот, – дак ведь ты сам баял, будто оставил свому родичу подельнику на мысе Айя добру кобылицу.

– Хм, – усмехнулся в бороду Кудеяр: «Хитрый брат», а вслух сказал, – так коли было! Може, он с голоду уже съел ее давно.

– А коли нет? – настаивал монах.

– Коли нет…

Кудеяр снова задумался.

 

4

– Ладно, – махнул рукой Руданский, – пошли со мной.

– Прямо сейчас? – уточнила Алла.

– Прямо сейчас, чего же тянуть? Пошли в мою палатку. Поможешь вещи разложить, прибраться. А я покуда костер разведу. А то скоро совсем темно будет.

– Хорошо, – Алла проворно вскочила на ноги, – я готова. А ты, Петя, здесь останешься за старшего.

Женя прыснула:

– Меня, что ли, охранять?

Алла строго посмотрела на подругу, молча засунула футляр со стержнем в боковой карман штормовки и «чиркнула» молнией – теперь не выпадет.

– Пошли, – сказала она и демонстративно взяла Руданского под руку.

Петя прищурил глаза и, обращаясь к Жене, сказал:

– Мастер она жестов и поз. И с этим ничего нельзя поделать.

Когда Алла и Кирилл уже подходили к полянке, где журналист поставил палатку, женщина не выдержала и, пытаясь себя защитить, с опозданием сказала:

– Ну что делать, такая есть.

Кирилл, думавший сейчас совершенно о других вещах, никак не отреагировал на Аллину реплику. Он молча подошел к палатке и, расстегнув верхний клапан, достал коробок спичек.

– Костер разжечь сумеешь?

– Конечно, – ответила Алла и заглянула в палатку, – а дрова есть?

– Вот сушняк. А я сейчас еще принесу.

Алла стала собирать сухие ветки и мостить их них «гнездо». Затем достала из нагрудного кармана тонкий рулончик бумаги и, отмотав кусок, ловко смяла его и сунула под нижние ветки. Чиркнула спичкой, и тоненький язычок пламени изящно прошелся рыжей полоской по краю бумажного комка. И вскоре затрещали ветки, загулял над кострищем белый дым. Руданский ушел собирать хворост, и Алла, оставшись одна, предалась своим собственным размышлениям.

Внезапно где-то рядом послышались шаги, и на поляну вышел невысокий человек средних лет. Он внимательно посмотрел на женщину и, не увидев поблизости более никого, поздоровался:

– Здравствуйте.

– Здравствуйте, – ответила Алла и с любопытством уставилась на незнакомца. Сейчас их разделял лишь дым костра, который зыбкой лентой струился к небесам. И эта иллюзорная завеса делала незнакомца каким-то неестественным, будто вышедшим из другого мира.

Алла мотнула головой и уже твердым голосом спросила:

– Вы кого-то здесь ищете?

– Да, – ответил незнакомец, – здесь должен быть Кирилл.

– Он… он пошел за дровами вон туда, – Алла указала рукой в сторону ближайших кустов. – Скоро вернется. А вы, извините, кто?

– Я? – незнакомец обошел костер и, усевшись на бревно, отрекомендовался, – Саша или Александр. Как больше нравится.

– Саша? Ой…

Алла уставилась во все глаза на незнакомца.

– Погодите, погодите. А в прошлом году это не вы встречались с Кириллом на этой же полянке?

– Может быть, – повел плечами собеседник.

– 3 мая, – уточнила Алла.

– Тогда я, – признался Александр.

– Погодите, погодите… Кирилл о вас что-то говорил… Да, да, я вспоминаю. Ваша фамилия похожа на грузинскую. Так ведь?

Саша улыбнулся и сказал:

– Коридзе.

– Вот, вот! Коридзе. Но…

Алла еще раз внимательно посмотрела на собеседника.

– Но позвольте… Вы, кажется, в прошлом году взялись здесь из «воздуха», и сейчас… Откуда вы пришли на Айя?

 

5

В этот момент кусты затрещали, и на поляну вывалился Руданский с огромной охапкой сушняка. Саша, не успев ответить на Аллин вопрос, тут же поднялся и пошел навстречу журналисту.

Кирилл, увидев Коридзе, он неожиданности выронил сухие ветки, и они с шумом посыпались в траву.

– Саша… Вот те раз! Никак не ожидал тебя увидеть.

– Почему? – удивился Коридзе.

– Да как же… Ты тогда, у храма Духа Святого, словно испарился… Признаюсь, я подумал… Ну, ты понимаешь.

– Как видишь, – не вдаваясь в объяснения, ответил Коридзе, – я есть, – и добавил, – я есть таков, какой есть. Ведь мой мир – это мыс Айя. Ты же знаешь.

– Ах! – воскликнула Алла, – так вы, так ты и есть тот, которого называют царь Айя?

– Алла, – набросился на нее Руданский, – помолчи, пожалуйста. О чем ты говоришь?!

Пристыженная Алла замолчала, а Коридзе, повернувшись к женщине, спокойно сказал:

– Да, я царь Айя.

– Как «царь Айя»? – в свою очередь удивился Руданский, – ты мне ничего об этом не рассказывал.

– А ты и не спрашивал, – хмыкнул в усы Коридзе.

– Но… но мне и в голову не приходило интересоваться на эти темы.

– А твоей спутнице – вот пришло. Кстати, можешь нас познакомить?

– Это Алла, – сказал Руданский, – а это Саша Коридзе…

– Царь Айя, – поправила его Алла, и в ее глазах появился огонек неподдельного интереса к новому человеку.

– Так вы, то есть ты здесь живешь?

– Да, – ответил Коридзе. – Айя – это мой мир.

Алла обошла вокруг Саши, как вокруг скульптуры, и, уставившись в его затылок, спросила:

– А кто тебя в этом мире стережет?

– Никто.

– Сам?

– Никто, я же говорю, – с нажимом в голосе ответил Коридзе.

– Алл! – встрял в разговор Руданский, – не задавай лишних вопросов.

Собеседница, словно спохватившись, выдавила из себя:

– Извините… Я в самом деле не имела права… Извините… ваше величество.

Кирилл удивленно посмотрел на Аллу.

– Ты смеешься?

– Нет, – Аллины глаза были серьезны, – просто я не сразу осознала, с кем имею дело. А как по-иному обращаться к царю Айя? Он ведь монарх. Так ведь?

Коридзе поднял руки, пытаясь примирить разговаривающих.

– Друзья, каждый из вас волен называть меня по своему усмотрению. А я в обиде не буду.

– Саша, но ты и в самом деле царь Айя? – не унимался Руданский, – я ведь в прошлом году тебя спрашивал…

– А я не подтвердил? – улыбнулся Коридзе.

– Да.

– Так тогда незачем было.

Алла взяла Руданского за локоть.

– Просто ты, Кирюша, не так спрашивал.

 

6

Руданский засмеялся.

– Ну, все равно, о-очень рад тебя, Саша, видеть. Очень рад. Но как ты узнал, что я приду на Айя именно сегодня?

– По-моему, ты уяснил силу, которая дается здесь 3 мая, – ответил Коридзе, – и не мог пропустить этот день. У тебя же есть и другие свитки, и ты должен их прочесть. Так ведь?

– Ох! Ты меня как через рентген просвечиваешь. Все видишь, все знаешь.

– Это Айя. Здесь человек виден изнутри, все его мысли написаны, как на белом листе бумаги. Бери и читай.

– Все так просто…, – еле слышно произнес Руданский, – и что, любой может их прочесть?

– Царь Айя! – выпалила Алла, – их может прочесть царь Айя. Я правильно Вас поняла, Ваше Величество?

– В том числе царь Айя, – уклончиво ответил Коридзе, – вы ведь должны осознавать, какие силы здесь находятся. Я – лишь представитель людей. И не более.

– Н-да…, – протянул Руданский, – если царь Айя всего лишь «представитель людей», то я могу представить… Впрочем, та мистерия, которая со мной случилась год назад в храме Духа Святого, подсказывает об истинном хозяине мыса Айя.

– И ты, – сказал Коридзе, – вновь хочешь пойти к нему и попытаться через откровение Святого Духа расшифровать два свитка, лежащие у тебя в рюкзаке?

– Ну да, – простодушно ответил Руданский, – я так ждал этого дня. Целый год!

– Я тебя понимаю. Но знай – дважды на Айя у Святого Духа человек не может просить помощи, тем более откровений такого высокого порядка. По крайней мере, мне не известно о таких случаях.

– А как же ты? – вырвалось у Руданского. – Ведь ты, насколько я понимаю, не раз обращался к Святому Духу.

– Я – царь Айя. К тому же уже давно я не имею отношения к смертным людям. Ты должен понимать.

– Да, да… Понимать… Но как же мне быть, Саша?

– Как? – Коридзе повел плечами. – Так сразу и не ответишь. Есть у меня одна идея. Вот только я не уверен, согласишься ли ты на нее.

– О чем ты говоришь?

– Понимаешь, Кирилл, за время моего пребывания на мысе Айя я многое узнал касаемо, конечно, Глаза. Тебе ведь известно местонахождение храма Геи? Ты был в нем.

– Был…, – испарина покрыла лоб Руданского.

– Так вот, за этим храмом находится нечто, – Коридзе развел в воздухе руками, показывая, как велико то, что находится за храмом Геи.

– Это пульсирующая дымка, – сказал Кирилл, – от нее исходит такая сила… Мне было очень страшно даже смотреть на нее.

– Верю, Кирилл. Так вот, внутри этой дымки находится один большой предмет. Если у тебя хватит мужества, ты сможешь на него взобраться и…

 

7

Когда Кудеяр вернулся на мыс Айя за лошадью, он увидел картину, поразившую его до глубины души. Вильям и Корень вместе копали могилу для Джейн. Женщина лежала рядом, укрытая собственным дорожным плащом. Из глаз Вильяма самопроизвольно капали слезы, и он их даже не пытался стереть рукой. Кудеяр молча присоединился к этой скорбной компании, и вскоре довольно глубокая яма была ими вырыта.

– Она умерла во сне, – сообщил Вильям Кудеяру, когда Джейн похоронили, – отмучалась моя любовь на сим свете.

– А ты, – спросил у него атаман, – нынче куда подашься?

Чуть раньше Корень шепнул Кудеяру, что хочет Вильяма отпустить, и Кудеяр с его решением согласился. Так что чужеземец, потеряв любимую, наконец обрел свободу. Хотя какой ценой!

– Я здесь останусь, – ответил Вильям, – у ее могилы. Мне некуда больше идти.

– А ты, мой верный сотоварищ? – Кудеяр в упор посмотрел на Кореня.

Тот утвердительно кивнул головой.

– И я останусь. Куда же мне податься?

Кудеяр молча вскочил на кобылицу (Корень еще раньше выпустил двух коней на волю, но те и не думали уходить от людей, стараясь быть к ним поближе) и, не попрощавшись, поехал в сторону Ильяс-Кая. На душе у него было скверно. Ведь смерть этой красивой женщины целиком лежала на его совести. А долго ли протянет на Айя Вильям, так преданно относившийся к своей любимой до ее последнего часа? И даже теперь…

Проезжая через маргаритковую поляну, атаман спешился и, подойдя к уже привычному для него месту, где раньше так самозабвенно каялся в своих грехах, стал на колени и долго молился Господу за упокой души Джейн.

Только к вечеру Кудеяр добрался до монастыря святого Илии. Братья были несказанно рады, увидев в обители лошадь. Теперь появился реальный шанс спасти святыню. Спасибо, что Господь в нужный час дал им человека, пусть тот и оказался разбойником, но лучше пусть такой, чем никакой… Выбора у них не было.

Рано утром следующего дня Кудеяр с привязанным к лошади ларем двинулся в путь. Конечно, он, как человек опытный, хорошо понимал – по дороге идти опасно. Поэтому он предпринял обходной путь, решив вначале добраться до мыса Айя, а уже оттуда, тайными тропами, пробраться к Балаклаве. Не входя в городок, обойти его ночью и дальше, по прямой – до Георгиевского монастыря.

Но на мысе Айя его застал такой сильный ливень, что о дальнейшем продвижении нечего было и думать. Пришлось на сутки задержаться в своем бывшем убежище. Конечно, Корень с огромной радостью встретил своего подельника и проявил к поклаже Кудеяра огромный интерес. Но когда атаман открыл ларь, тот сразу же отвернулся. Какая ценность могла содержаться в этих свитках? И какой от них прок?

Сам же Кудеяр поступил по-иному. Он развернул некоторые из них и попытался прочесть. Благо, рядом не было монахов, которые не разрешали ему копаться в драгоценных бумагах. К своему разочарованию, ни единого слова Кудеяр не понял, ибо текст был написан не по-гречески и не по-русски. Скорее всего, на одном из восточных языков. Сразу же мелькнула мысль: а не связаны ли эти свитки с теми временами, которые принято называть библейскими?

 

8

В правом углу ларя, занимая его добрую треть, лежал увесистый кожаный мешочек, привлекший внимание атамана еще при первом, беглом осмотре святыни. Монахи уверяли, что в мешочке находится пепел. Но зачем его так бережно хранить? Кудеяр протянул руку и, ухватив мешочек, приподнял его. Действительно – легкий. Развязал – пепел. Надо же, не обманули. Но какой в нем прок?

Он захлопнул ларь, размышляя над тем, сколько бы можно было выручить, продав эти свитки знающим людям, допустим, в Киеве или Новгороде. По крайней мере, эти древние бумаги не пропадут и не достанутся мусульманам. А что в таком случае делать с пеплом? Выбросить как-то неловко…

Кудеяр взял кожаный мешочек и отнес в пещеру, куда еще раньше он спрятал ларь с сокровищами. Пусть хранится там. Теперь голова работала четко и ясно. Надо ехать в Киев, где есть знаменитая Печерская обитель, а не в Георгиевский монастырь, окруженный со всех сторон турками да татарами.

Рано утром следующего дня, распрощавшись с Василием Коренем, который наотрез отказался покидать причитающуюся ему долю сокровищ, Кудеяр отбыл со святого места теперь уже навсегда. Как он и предполагал, тайными тропами, никем не замеченный, легко добрался до предместий Балаклавы. Здесь схоронился до вечера, а ночью продолжил свой путь. Только не в сторону Феолента, как просили монахи, а на север, через Чоргунь, Шулдан и Мангуп, в степной Крым.

Но здесь случилась у Кудеяра неприятность. Кобыла, очевидно перегруженная поклажей, стала хрипеть, а вскоре пала посреди дороги. И сколько бы атаман ни пытался ее поднять, ничего у него не выходило. Как же так он умудрился загнать лошадь, почитай, на ровном месте? Он заглянул в глаз издыхающей кобылы, в котором, как ему показалось, отразилась висевшая прямо над ним луна. Да, еще одна смерть. Но ведь не хотел он ее, не хотел!

Кудеяр опечалился таким поворотом дела. Но сидеть сложа руки посреди пустынной и враждебной ему дороги никак нельзя. Он развязал веревки и, взваливши ларь на плечо, побрел подальше от дороги, дабы не быть замеченным случайным проезжим.

 

9

Посидев какое-то время и поразмыслив, он пришел к выводу, что ларь из Крыма увозить не следует. Даже подумалось: может быть, его желание поживиться на святыне есть то моральное падение, из-за коего его самого сейчас не допустил Господь в Киев? Что же выходит…

Кудеяр взвалил ларь на плечо и побрел на юг, где в его представлении должен находиться Георгиевский монастырь. Понадобилось четыре дня и четыре ночи, чтобы он, наконец, изможденный и голодный добрел до обители. Кабы не пала лошадь, то этот путь он с легкостью проделал бы за ночь, а так…

Братья с удивлением встретили незнакомца, который, стащив ларь с плеча, тут же завалился прямо в траву и на сутки уснул крепчайшим сном. А когда открыл глаза, позвал к себе настоятеля обители и, когда тот явился, попытался с ним изъясниться по-русски и затем по-татарски. Но грек не понимал речей атамана, и тогда к Кудеяру подвели беглого русского, давно скрывающегося от турок в Георгиевской обители.

– В ентом ларе велика святыня, – перевел толмач слова Кудеяра, – и незнакомец утверждает, будто монахи монастыря святого Илии, што на Ильяс-Кая, велели доставить ее опричь сюда.

Разговор между Кудеяром и настоятелем продолжался еще долгое время. Толмач исправно переводил сказанное, а настоятель все больше удивлялся. Действительно, он был наслышан о какой-то древней святыне, испокон веков пребывающей на Ильяс-Кая. Но был глубоко убежден, что та давно утеряна. И вдруг… Удивлялся также и тому, что этот русский разбойник, совершенно случайно попавший в обитель Илии, исправно исполнил волю монахов. Но осознает ли он, какую ценность тащил на себе четверо суток!

Настоятель открыл ларь и, взяв в руки первый попавшийся ему свиток, стал внимательно его рассматривать. Текст был написан на одном из семитских языков. Возможно, это арамейский… Руки у него задрожали.

– Чем я могу тебе помочь? – спросил он у Кудеяра.

Но атаман от помощи отказался, попросив лишь разрешения несколько дней провести в монастыре, дабы отдохнуть перед дальней дорогой. Он по-прежнему стремился в Киев, где его, как он надеялся, уже ждет Печерский монастырь. В конце концов, он же донес ларь на Феолент, исполнил волю монахов, хотя, который раз, пришлось преодолевать испытания и духом, и телом.

А через год в Печерской обители объявился новый послушник. Звал себя Косьмой и утверждал, что прибыл сюда из Крыма, где жил многие годы. Братья приняли его хорошо, долго расспрашивали о жизни христиан на захваченном турками полуострове. Дивились, что русский человек сумел выбраться из мусульманской страны, сохранив в душе православную веру. Дивились: какими разными бывают русские люди, и какие разные пути у них к Богу.

Спустя несколько месяцев Косьма был пострижен в монахи под именем Петр. И ему поручили устроить в лесу, на берегу Днепра, скит, где могли бы хорониться черноризцы и простые путники, следующие из Киева на юг. Отец Петр построил скит и смиренно прожил в нем весь остаток своей жизни. А, умирая, завещал похоронить себя на мысе Айя, где он впервые искренне принес покаяние Господу за совершенные прежде грехи. Да, Господь простил разбойника и направил его по другому пути. Но назад, на мыс Айя, не пустил.

 

1

– На него взобраться! – воскликнул Руданский. – Да как я могу… Ведь мне было страшно даже смотреть в ту сторону, где пульсирует дымка. Я буквально на колени валился от ужаса… А ты предлагаешь войти в нее.

– Но ведь это твой выбор, – спокойно сказал Коридзе.

– Выбор? Нет, здесь ты ошибаешься. Я собирался лишь войти во Врата и подняться в храм Духа Святого.

– Но ведь ты там уже был!

– Был. Поэтому и хочу повторить то, что было год назад со мной.

– Кирилл!

– Да.

– Но ведь ты знаешь поговорку, что в одну реку дважды войти нельзя.

– Знаю.

– Так и здесь. Дважды истина не открывается в одном и том же месте. Истина – это путь познания. И по нему надо все время двигаться, отыскивая все новые и новые варианты познания. Кстати, хочу у тебя спросить, ты мою книгу «София. Книга тайн» прочел? Я ведь просил.

– Прочел, – ответил Руданский, – правда, не могу понять, зачем тебе понадобилось это? Зачем штудировать ее, словно учебник перед экзаменом?

– Там есть то, что тебе непременно понадобится.

– Где?

– Там, по ту сторону Врат.

– Саша, а ты не можешь изъясняться конкретнее? Из твоих слов я почти ничего не понял.

– Я и так сказал тебе сверх меры.

Кирилл покосился на Аллу и, кивнув в сторону Коридзе, вымолвил:

– Одни загадки и тайны.

– А как ты хотел? – подхватил его реплику Коридзе, – здесь тебе на блюдечке никто ничего не преподнесет.

– Да, я вижу, не слепой. Но ты меня порядком разочаровал. Все мои планы и надежды рухнули.

– Здесь нет твоих планов, – сказал Коридзе, – здесь присутствует воля Всевышнего. Запомни.

Руданский поднял голову и посмотрел на первую появившуюся на вечернем небе звездочку. Н-да…

– Что же, теперь и в храм Духа Святого идти не стоит?

– Почему нет? Обязательно иди, вернее – идите. Просто я хочу тебя заранее настроить, чтобы ты не разочаровался, не испытав на себе ту силу, которую получил в прошлом году от мистерии со Святым Духом.

– Да, я понимаю. Спасибо за дружескую заботу. Хотя, мне казалось, что я нашел тот Живоносный источник, из которого можно вечно черпать истину.

– Если бы все обстояло так просто, Кирилл. Не для того ты сюда попал и не для того открыты тебе Врата, чтобы каждый раз следовать по одному и тому же шаблону. Задача каждый раз усложняется. Причем – на порядок…

– Постой, постой, – Руданский поднял вверх руку, – значит, ты утверждаешь, что Живоносный источник или, говоря другими словами, – Неупиваемая Чаша каждый раз требует нового подхода к себе?

– Конечно! – воскликнул Коридзе. – Это философия пути постижения истины. Она многогранна. И к каждой грани требуется подобрать свой ключик. А ты хочешь пройти по уже известной тебе тропинке – но там уже тупик. Ищи новый ход, каким бы трудным он ни казался. И поверь мне, он верно выведет тебя к постижению новой грани.

Руданский посмотрел на Аллу и неопределенно повел плечами. Что означало лишь одно: «Видишь, я так хотел… Но выясняется…» Алла понимающе кивнула головой: «Пойдем, а там будь, что будет».

 

2

– Я все равно пойду к храму Духа Святого, – сказал Саше Руданский, – ты ведь не можешь мне этого запретить?

– Иди. Наоборот, я хотел даже настоять на этом, – поддержал его Коридзе, – просто держи в памяти наш разговор и не отчаивайся. Мало ли как оно сложится.

– Ваше Величество! – в разговор двух мужчин вмешалась Алла, – а разве Вы не знаете, «как оно сложится»?

Коридзе внимательно посмотрел на Аллу и вдруг рассмеялся:

– Какая проницательная у тебя, Кирилл, спутница. Я думаю, с ней ты не пропадешь. Тогда собирайтесь и идите.

Руданский с удивлением посмотрел на собеседника, а затем перевел взгляд на циферблат часов. Они показывали 2 часа ночи. Как быстро пролетело время! И как он не заметил, что уже давно наступила «глухая» ночь.

– Кирилл, – окликнула его Алла, – я давно приготовила ужин из твоих продуктов. Нам надо основательно подкрепиться.

– Да, да, – рассеяно сказал Руданский, все никак не в силах постичь, как такой скоротечный разговор «съел» несколько часов. Бывает же такое! Впрочем, здесь, на мысе Айя…

– Саша, садись с нами, – предложил он Коридзе, – потрапезничаем…

– Ваше Величество! – громко сказала Алла. – Вы уж не обессудьте за скудность стола. Чем Бог послал…

Коридзе пригладил усы и вежливо отказался.

– Нет, ребята, вы уж сами. Мне пора, давно пора уходить. До свидания.

Он резко развернулся и ушел в темноту, оставив Кирилла и Аллу у догорающего костра.

– Ладно, – сказал с сожалением журналист, – давай есть, а то времени у нас осталось мало, скоро 3.

– Ты расстроился?

– Да. Я рассчитывал на Сашу. Без него там, – он указал куда-то в небо, – я как без рук. И вообще, так хотелось с ним поговорить.

– Но ведь вы говорили.

– Говорили, – согласился Руданский, – но все не о том. Не о главном. Получилось скомкано…

– А может быть, на данный момент это и есть главное?

Алла задумчиво посмотрела на собеседника и добавила:

– Только потом, задним числом, мы понимаем важность произошедшего ранее, по достоинству не оцененного сразу.

– Сенека ты наша, – отпарировал Руданский, – ладно, давай есть.

Когда «уселись» на траву за импровизированный стол, Кирилл вдруг спохватился и сурово спросил:

– Алла, почему ты, как тот попугай, заладила одно и то же: «Ваше Величество да Ваше Величество…»? Прям издевка какая-то над Сашей.

– А как же мне его называть, если он царь? – удивилась Алла.

 

3

Руданский несколько минут ел молча, «пережевывая» в голове ответ собеседницы, а затем сказал:

– Когда в прошлом году ты впервые заикнулась о царе Айя, лично я воспринял твои слова за блажь экзальтированной женщины, наслушавшейся сказок. Сейчас я вижу, что ты совсем другая. Но, тем не менее, ты упорно «напяливаешь» на Коридзе одежды какого-то легендарного персонажа. Хорошо еще, что Саша – человек мягкий, тебя не одернул и не рассердился.

– Не одернул! – невольно вырвалось у Аллы, – да он воспринял мои слова как само собой разумеющееся. И лишь по одной причине: он – царь Айя. И к царю надо обращаться именно так. Кирилл! Я ведь тебе говорила, что существует древняя легенда о царе Айя, который живет именно здесь. Он ведает всеми тайнами мыса Айя и обладает огромной властью. Я удивляюсь твоей слепоте.

Руданский ел молча, а, прикончив последний бутерброд, глянул на часы и «отдал приказ»:

– Все. Нам пора. На сборы пять минут.

Он вытряхнул из своего рюкзака все лишнее, оставив лишь две пластиковые бутылки с водой и пакет с бутербродами. А сверху положил древние свитки, завернутые в обыкновенный целлофан. Между тем, Алла быстренько убрала клеенку, служившую обеденным столом и, свернув ее вчетверо, забросила в палатку. Костер почти догорел, и его тоненький дымок извивался змейкой, уползая куда-то к звездам.

– Ну все, пошли, – сказал Кирилл.

Он включил фонарик, благо, теперь он запасся батарейками, которых хватит на целый год, и осветил тропинку, ведущую к мысу. Они вступили в темноту, за которой их ждала неизвестность. Знакомая Руданскому тропинка вывела на поляну, где в палатке спали Петя и Женя. Петин храп был хорошо слышен даже на расстоянии, и Алла прокомментировала:

– Опять на спине спит. Я сейчас…

Она бросилась к палатке и, аккуратно расстегнув молнию «двери», проникла вовнутрь. Руданский терпеливо ждал, когда женщина вновь к нему присоединится. Но минуты проходили одна за другой, а Алла все не показывалась. Журналист стал поглядывать на часы и откровенно нервничать. А затем не выдержал и негромко позвал:

– Эй, где ты там?

В тот же миг из палатки выползла Алла, и Кирилл увидел, что спутница держит за лямку рюкзак.

– Зачем он тебе? – удивился Руданский.

– Пригодится, – неопределенно сказала Алла, – сказал же царь Айя: «Всякое может случиться».

Кирилл только головой дернул.

– Снова ты за свое: «Царь Айя да царь Айя». Какая упрямая женщина, однако!

 

4

Когда Кудеяр покинул теперь уже навсегда мыс Айя, Василий Корень и Вильям остались одни. Бывший подельник атамана предоставил чужестранцу полную свободу, и тот мог делать все, что ему хотелось. Но Вильям, убитый горем после смерти любимой Джейн, только сидел у ее могилы и тупо смотрел на холмик свежей земли. Казалось, весь мир для него перестал существовать, и лишь крохотный кусочек земли еще представлял какой-то интерес. Он часами разговаривал с той, которую так любил все последние годы и которой стремился преподнести дорогой подарок. Вильям иногда кивал головой, иногда улыбался, а иногда, как дитя, плакал навзрыд. Его не смущал ни сильный ветер, и временами налетающий дождь, ни солнце, обжигающее своим горячим дыханием все в округе.

Василий Корень, человек сильный, упрямый и никогда не падавший духом, не мог спокойно смотреть на то, как убивается по женщине этот странный человек. Джейн уже не вернуть, ее тело предано земле, а душа ушла к Богу. Страдания, выпавшие на ее долю, закончились, и теперь надобно самому Вильяму подумать о собственной судьбе, а не умирать на этом безлюдном клочке земли!

Однажды Вильям обратился к Кореню со странным вопросом: не разрешит ли тот взять часть сокровищ, хранящихся в пещере? Василий удивился, но разрешил. Может быть, теперь чужестранец как-то оживет, возьмет себя в руки и уйдет подальше от этих мест? Но Вильям поступил по-иному. Он приволок на поляну, где была похоронена Джейн, огромную кучу самоцветов и стал аккуратно выкладывать из них какой-то мозаичный рисунок. Проходили дни, один за другим, а Вильям с упоением раскладывал камни на примятой траве. Василий несколько раз подходил к нему и молча наблюдал за странным занятием бывшего узника. Дивился замысловатым узором, а затем так же тихо уходил. Он даже не знал, видел ли Вильям его или, упоенный своей работой, никого и ничего не замечал.

Надо признать, что не только Вильям, но и Корень после смерти Джейн почти перестали принимать пищу. Если состояние чужестранца еще как-то можно было объяснить, то отсутствие аппетита у Василия, человека, далекого от сентиментальных проявлений, не поддавалось никакому истолкованию. Корень сам перестал себя понимать. Что так сильно повлияло на его рассудок: уход верного товарища Кудеяра, смерть Джейн или неизмеримая ничем тоска Вильяма? А, может быть, виной всему эти самые самоцветы, которые сейчас Вильям, как ребенок, раскладывал на траве? Знать бы…

Однажды, бесцельно блуждая по окрестным полянкам, Корень набрел на уголок, где долгое время каялся Кудеяр. Атаман показывал своему товарищу это тихое и странное место и даже предлагал как-то присоединиться и вместе очистить душу от содеянных грехов. Но тогда Василий отверг предложение Кудеяра. А жаль…

 

5

Став на колени, Корень неумело перекрестился и стал вспоминать молитвы, известные ему с далекого детства. И вдруг в голове всплыло: «Помилуй мя, Боже» – это молитва кающихся. Странно, что Василий вспомнил именно ее, хотя никогда в жизни читать ее прежде не приходилось.

– Помилуй мя, Боже, грешника великаго, раба Божьего, Василия, – начал он громко, выговаривая каждое слово, – помилуй…

Сколько времени провел Корень в молитве, он не помнил. Очнулся от странного ощущения, будто на него кто-то пристально смотрит. Он возвел глаза к небу, но увидел лишь легкие облака да кроны высоких деревьев. Тогда Василий боязливо посмотрел по сторонам и… заметил оленя, стоявшего в отдалении и пристально его рассматривавшего. На душе стало легко, впервые за последнее время.

Он отряхнул колени и побрел на поляну, где похоронили Джейн. Вскоре он нашел и Вильяма, молча раскладывающего на земле самоцветы.

– Мне не хватает камней, – сказал ему чужестранец, – я хочу выложить имя «Джейн» и обрамить его узорами.

– Да бери сколько хочешь, – разрешил ему Корень, – знать, только для сего дела самоцветы и пригодны.

Ему так стало приятно от сказанного, что даже решил бывшему узнику отдать все драгоценности, коли тот пожелает.

Но Вильям к богатству не стремился. Он взял ровно столько, сколько понадобилось для нового «мозаичного» полотна. Самоцветы стали для него лишь строительным материалом, иной ценности они не представляли. Василий пошел посмотреть на разложенные на земле камни и подивился тому, как много места они занимали. Если взять все сокровища из пещеры и ларя и попытаться составить еще одну мозаику, то она, пожалуй, половину поляны займет. Впрочем, надо ли к этому стремиться?

На следующий день Кореню вновь сделалось горько на душе, и он вновь пошел на то место, где каялся Кудеяр. «Помилуй мя, Боже», – разнеслось по лесу. Слова, обращенные к Богу, Корень произносил ясно и четко, стараясь вложить в каждое из них всю свою душу, дабы Господь поверил в искренность и правдивость молитвы грешника. А в сотне метров от Василия, у могилы Джейн, сидел Вильям с потухшими и ничего не выражающими глазами, он плакал, бормоча одно и то же: «Джейн, милая, прости меня».

 

6

С каждым днем Вильяму становилось все хуже и хуже. Он уже давно ничего не ел и почти не пил воды. Взгляд его сделался безумным, и, казалось, будто здравый смысл давно покинул несчастного. Все его действия, лишенные практического смысла, наводили на самые грустные размышления. Однажды Корень забрал Вильяма с собой и привел на место, где прежде каялся Кудеяр. Они вдвоем опустились на колени, и каждый на своем языке стал просить у Бога прощение за сотворенные грехи. В этот момент они казались друг другу братьями, любящими друг друга и желающими друг другу только добра.

Когда Вильям в сопровождении Кореня вернулся на поляну, где умерла Джейн, он ахнул от изумления. Земля, где прежде лежали, аккуратно выложенные в узоры, драгоценные камни, была взрыта. И самоцветы теперь валялись, разбросанные по всей поляне. От мозаики не осталось и следа.

– Это, наверное, олень, – предположил Корень, – не беда. Мы снова соберем камни, и ты сможешь выложить новый узор. Не беда.

Вильям погладил траву, где прежде лежали драгоценные камни, и плечи его затряслись от беззвучного рыдания. Не говоря ни слова, он оставил Кореня и побрел к могиле Джейн. Василий пошел за ним, не зная, как его утешить. В этот момент смысл жизни и для Вильяма, и для Кореня был навсегда утерян.

Вскоре чужестранец совсем слег. Его знобило, постоянно била лихорадка. А приступы сменялись ступором, и тогда он, с широко открытыми глазами, не мигая подолгу, смотрел в землю. Слез у него уже не осталось. Через несколько дней Вильям умер, успев попросить своего бывшего тюремщика похоронить себя рядом с Джейн. Василий Корень исполнил последнюю просьбу горемыки и выкопал яму возле холмика, к которому все последнее время припадал Вильям.

Все, мыс Айя исчерпал себя. Больше ничего не держало товарища Кудеяра в здешних местах. Он собрался и, в чем был, побрел по направлению к Балаклаве. Если бы Кудеяр увидел этого изможденного старика, то не сразу признал бы в нем того крепыша с неукротимой волей и крепким характером, коим он знал Кореня прежде.

Василий добрел до предместий Балаклавы и схоронился в пещере, которую однажды нашел, выискивая тайные места. Пещера оказалась очень узкой, и передвигаться в ней было чрезвычайно трудно. Но Корень решил провести остаток своих дней именно здесь. Дабы в неимоверных лишениях и постоянных молитвах закончить дни свои на Земле. Может быть, Господь, видя его собственные страдания, смилостивится над грешником и простит былые злодеяния? Почему Корень не последовал примеру Кудеяра и не ушел в монастырь? Возможно, считал, что не место злодею среди братии, а, может быть, он руководствовался иными причинами, не допустившими раскаявшегося разбойника в Божью обитель?

Почти два года прожил Корень в пещере. Здесь он ослеп, здесь потерял остатки здоровья. Он на ощупь выбирался на свет Божий и находил себе пропитание на день грядущий. Умудрялся даже собирать себе впрок ягоды и грибы. Пил из источника воду и на ощупь находил дорогу к узкой щели «своей» пещеры. Там, внутри ее, он и умер, однажды застряв между камнями. На помощь людей Корень не позвал.

 

7

С включенным фонариком Руданский легко нашел тропинку, показанную ему еще год назад Сашей Коридзе. Вскоре вместе с Аллой они вышли на грунтовку, ведущую на вершину мыса Айя. Кирилл шел не спеша, все время оглядываясь и сверяя свои ощущения с прошлогодними. Ночь скрывала лес по обе стороны дороги, но журналист хорошо знал – вскоре они выйдут на голый уступ мыса Айя, где сразу же откроется храм Духа Святого. Ступени, ведущие к нему, крест Анх на вершине, тени от колонн… Неужели все это он вновь увидит? Неужели ему дозволено вновь пройти через Врата? Фонарный луч высветил впереди голое пространство, и Руданский сообщил спутнице:

– Кажется, пришли.

Алла остановилась, словно бы испугавшись чего-то. Так что Кириллу пришлось взять ее за руку и потащить за собой: «Пошли, пошли!». Спутница сделала несколько неуверенных шагов и вдруг, указав рукой Руданскому куда-то в сторону, воскликнула:

– Смотри же!

Кирилл проследил направление ее руки и… увидел храм Духа Святого.

– Это тот самый храм… Я обещал тебя к нему отвести.

– Надо же… А я почему-то предполагала увидеть развалины. А он – как новый.

– Значит, мы прошли через Врата, – Руданский машинально взглянул на часы, – ровно 3! Впрочем, сейчас это уже никакого значения не имеет. – Теперь нас ждет с тобой самой главное…

Он подошел к первой ступени и начал медленно подниматься вверх, но вдруг остановился, будто что-то вспомнил, и повернул назад.

– Надо вначале молитву прочесть, – пояснил он Алле, – духу Святому, ты ее помнишь?

– Не всю, – созналась его спутница.

– Тогда я начну, а ты подхватывай, – сказал Руданский и тут же громко проговорил:

– Царю небесный, Утешителю Боже истины…

Когда молитва закончилась, Алла спросила у Кирилла:

– Скажи, пожалуйста, почему здесь так странно распространяется звук? Словно мы в наушниках: друг друга слышим, а больше ничего – ни ветра, ни сверчков, ни… Почему так? Или только у меня в ушах поставлен фильтр, а на самом деле все звуки какими были, такими и остались?

– Не знаю. В прошлом году я также почувствовал нечто подобное. Но потом привык. А в нынешнем воспринял «звукоизоляцию» уже как само собой разумеющееся.

Они поднялись по белым ступеням на небольшую площадку, представлявшую собой подножие храма. Руданский, по привычке, обошел храм, прикоснувшись рукой к каждой из его четырех колонн.

– Нравится? – спросил он у Аллы.

– Нет слов… Я не ожидала увидеть нечто подобное. Даже не увидеть, а как лучше сказать… Словом, я сейчас дышу, руководствуясь ощущениями святости храма и места, куда мы пришли. Все так необычно…

– Алла, я попрошу у тебя об одной вещи. Можно?

– Конечно, конечно. Зачем спрашиваешь?

– Так вот, если со стороны моря, – Руданский кивнул в сторону черной бездны, колышащейся за мысом Айя, – вдруг увидишь нечто невероятное – не бойся.

– Хорошо, – пообещала спутница, – а что там может проявиться?

– Ну… разные световые эффекты. Например, светящаяся спираль или яркая вспышка, а возможно, и очень сильный порыв «светящегося ветра».

– Кирюша…

– Да.

– А в прошлый раз это все было?

Руданский утвердительно кивнул головой.

 

8

Но сколько бы Кирилл не всматривался в ночь, никаких вспышек он не заметил. Зато усмотрел другое, оказывается, сейчас полнолуние, и фонарик с огромным запасом взятых впрок батареек теперь не нужен. Его можно выключить и засунуть в рюкзак. Странно, как это он сразу не заметил над головой огромный диск луны? Или его мозги были заняты чем-то другим, либо луны не было. Но когда же она появилась? Надо спросить у Аллы. Руданский уже открыл было рот, но Алла его опередила.

– Да, царь Айя оказался прав.

– Ты о чем?

– О тех дорогах, что ведут к истине. Он ведь сказал тебе, что вторично, как в прошлом году, у тебя не выйдет. Та мистерия, на которую ты надеялся, не происходит. Так ведь?

– Да, – сознался Руданский, – но я так хотел… Думал, вдруг Саша ошибается. Теперь вижу – он был прав.

– Разве царь Айя может ошибаться?

– Ну, если Сашу считать не человеком по фамилии Коридзе, а фантастической личностью – царем Айя, тогда, конечно, не может.

– Но ведь ты сам сейчас убедился в правдивости его слов, – не отступала Алла, – значит, он в первую очередь – царь Айя, а уж во вторую – Саша Коридзе.

– Ладно, – вздохнул Руданский, – спорить не буду. Сейчас надо решить, что делать дальше.

– Но ведь он ясно сказал – идти к храму Геи, где есть эта…

– Пульсирующая дымка?

– Ну да.

– Ты, Алла, даже не представляешь, что это такое. Посылать нас туда равносильно тому, чтобы отправлять вовнутрь атомного реактора.

– Но ведь он просил… Иначе ничего у тебя не получится.

– У нас, – поправил ее Руданский.

– Да я уже о себе молчу.

Кирилл прислушался к чему-то, поднял вверх указательный палец.

– А ну, погодь…

Он сделал несколько глубоких вдохов, успокаивающих дыхание, и, закрыв глаза, проникновенно прочел первые слова молитвы:

– Царю небесный, Утешителю…

Алла подошла сзади и мысленно вторила каждому слову Руданского, напрямую обращенному к Духу Святому. Больше она ничем не могла помочь Кириллу. Это ее смущало и волновало одновременно.

Занятая своими внутренними ощущениями, Алла не заметила той разительной перемены, которая произошла над морем.

– …и спаси, Боже, души наша, – Кирилл закончил последние слова молитвы. И открыл глаза.

– Началось, началось, Алла, – взволнованно воскликнул он, – смотри на море.

Теперь уже и Алла заметила над морем какую-то светлую дымку. Она словно бы по велению Сил Небесных двигалась по кругу, постепенно образуя над морской бездной огромную, слегка подсвеченную луной спираль.

– Это же спираль! – воскликнула Алла.

– Да, спираль, – подтвердил Руданский, – одно из главных проявлений работы Глаза. Я ее видел и в прошлом году.

Кирилл и Алла, как завороженные, смотрели в висящую, словно сотканную из облаков, спираль. Не было сил отвести глаза от этого зрелища. Наконец Алла, словно очнувшись, спросила:

– Который час?

Кирилл машинально поднес к глазам руку:

– 3 часа.

– Точно 3часа?

– Да, 3 часа. Тут, сколько ни стой и сколько ни смотри, всегда будет 3 часа.

– Ах, да, кажется, Женя мне говорила. Как, однако, чудно.

 

9

Постояв еще какое-то время, Руданский взял Аллу за руку и повел к лестнице. Все, пора уходить. Никаких мистерий не предвидится. Они спустились по ступенькам вниз и, поклонившись в последний раз храму Духа Святого, двинулись в обратный путь. Только теперь Алла увидела, как величественна картина, представшая перед ее глазами: огромная, висящая почти над ее головой луна, чуть вдалеке бесшумно вращающаяся спираль Глаза, а между ними, как небесная просфора – тонкий изыск храма Духа Святого.

Руданский шел молча, все время думая о предложении Саши Коридзе. Если он его примет, то сейчас придется идти не к палаткам, где блаженно спят их друзья, а в противоположную сторону, где ждет его пульсирующая дымка. Да, возможно, Кирилл преодолеет страх и проникнет вовнутрь ее, увидит, что там находится. Далее заберется на нечто, о существовании чего намекнул Коридзе. Ну, допустим. А дальше-то? Возможно, с ним случится еще одна мистерия, и он сумеет расшифровать два манускрипта, лежащие сейчас в рюкзаке. Но вернуться назад… Кажется, никаких шансов у него нет. Не выпустит его дымка. Тогда пропадет весь смысл в расшифровке! Никто, кроме него самого, не узнает той информации, которая содержится в древних свитках.

Руданский покосился на Аллу. Так ведь она сможет… Если не войдет в дымку. Ну да. Он громким криком передаст ей содержание свитков. В конце концов, зачем-то она дана ему? Не для того же, чтобы с помощью золотого стержня найти мифические сокровища, о которых бредила все последние годы.

– Алла, у тебя ручка и блокнот есть?

– Есть, а зачем тебе?

– Надо.

Руданский принял решение. Надо идти к дымке. Так, значит – так. От себя и собственной доли не уйдешь. Он повернул на маргаритковую поляну, где год назад уснула изможденная от усталости Женя и, пройдя ее, объявил:

– Мы идем во Время. К храму Геи. Ты готова?

Алла машинально кивнула:

– Готова.

Руданский пересек поляну и стал углубляться в лес. Здесь влияние луны стало минимальным, ибо густая крона почти не пропускала ее мягкого матового света. Пришлось доставать из рюкзака фонарь. Пока Кирилл копался, Алла настороженно оглядывалась по сторонам.

– Гиблое место, – наконец сказала она.

– С чего ты взяла?

– Кирюша, я шкурой чувствую. Очень тяжелое.

– Сейчас, сейчас, – Руданский щелкнул кнопкой, и тонкий луч забегал по кустам, нащупывая спасительную тропу, – пошли!

Они двинулись дальше. В этот момент ни Алле, ни Кириллу не пришло в голову, да и не могло прийти, что они миновали то место, где когда-то так истово молил Господа о прощении своих грехов вначале Кудеяр, а затем и Василий Корень. Действительно, тяжелое место, и Алла своей тонкой женской интуицией его почувствовала. Но могла ли она знать, что золотой стержень, так бережно ею хранимый в кармане штормовки, имел к злоключениям Кудеяра на мысе Айя самое непосредственное отношение? Конечно, нет. Здесь никакой интуиции не хватит.

 

1

Однажды Кудеяр в порыве отчаяния назвал самоцветы, хранимые в ларе, окаянными. Всем понятен прямой смысл данного определения, но атаман невольно обозначил символически одним словом их суть – это самоцветы, принадлежащие Оку (Глазу), где им суждено было храниться долгие годы. Да и сам он не раз будто чувствовал какую-то неведомую ему притягательную силу, толкающую его, как слепого, не разбирающего дороги, именно на мыс Айя. Но Кудеяр все-таки сумел вырваться из крепких объятий Айя, изменить собственную жизнь и собственную судьбу. А вот Василий Корень пошел другим путем. И причитавшуюся ему долю драгоценностей из ларя себе не оставил.

Но прежде чем рассказать о дальнейшей судьбе самоцветов, принадлежащих Василию, давайте вспомним историю их возникновения. Откуда они взялись? Мы располагаем сведениями, что это фамильное достояние семьи баронов Эберлайненов, обитавших в Ливонии, в родовом замке Лайнов, который был построен на средства, вырученных от проданной части самоцветов (мизерной!), взятой из ларя. Считалось, и справедливо, что Эберлайнены были богатейшими людьми своего времени. Кроме того, известно, что они состояли в прямых родственных отношениях с императором Фридрихом I Барбароссой. Данное обстоятельство частично приоткрывает нам тайну богатства Эберлайненов, но не более.

Знаем мы и то, что один из представителей этого рода участвовал в крестовом походе на Святую Землю уже при императоре Фридрихе II. И будто бы вывез с Ближнего Востока какие-то великие ценности. Есть даже предположение, что они связаны с сокровищами царя Соломона. Возможно, даже мы еще вернемся к самому факту появления тех сокровищ в Ливонии, но сейчас нас больше интересует другое: почему они приносили людям столько несчастий?

К сожалению, начало этой истории пока скрыто от нас завесой тайны. Мы лишь можем констатировать следующее: Густав фон Эберлайнен отправил свою дочь Софью в Крым с определенной миссией, снабдив ее и фамильными драгоценностями. Почему он так поступил? Мы можем лишь гадать. Но известно, что Густав владел многими тайнами, и все его действия были тщательно спланированы и выверены.

Спустя много лет его внук – Юрген (Георгий) – переселился из Ливонии в Балаклаву, отыскал ларь, хранившийся здесь со времен смерти Софьи, и… почему-то не стал пользоваться теми несметными богатствами, которые давали власть, силу, наслаждение и многие другие земные блага. Он лишь воспользовался мизерной долей сокровищ для строительства скромного замка и более-менее сносного и даже незаметного существования до последних дней жизни.

 

2

Как мы знаем, он не желал кому-либо еще передавать эти сокровища после своей смерти, решив раз и навсегда захоронить их в одном из тайников близ Мангупа. Понятно, что именно так он поступал лишь по одной причине: ему доподлинно была известна тайна этих самоцветов. Он знал о той беде, которую принесут драгоценные камни новому владельцу.

А вот Вильям решился забрать драгоценный клад себе. Что из того вышло, мы уже знаем. Через несколько лет после гибели Вильяма из Ливонии в Балаклаву приехал некий Эрик фон Бархаузен, родственник Юргена фон Эберлайнена. Еще дома он был весьма наслышан о баснословных богатствах, оставшихся после Юргена, и решился на авантюрный шаг: вложить все имеющиеся у себя средства в поиски сокровищ Эберлайненов. В конце концов, он построил в Балаклаве, на западной стороне бухты, замок и принялся методически разыскивать старые схроны, которые остались еще со времен княжества Феодоро.

Конечно, удача обошла его стороной. К тому же в результате одного несчастного случая сгорел и его замок. Эрих вынужден был вернуться в Ливонию нищим и потерявшим веру в себя человеком. Окаянные самоцветы даже косвенно «мстили» тем, кто стремился завладеть ими неправедным путем.

Если же говорить о доле, доставшейся Кудеяру и схороненной им в ларе на мысе Айя, резонно пока умолчать о судьбоносных событиях, связанных с фактом их обнаружения почти через 200 лет. А вот относительно самоцветов, перепавших Василию Кореню, то здесь возникает более-менее ясная картина.

Добрая половина их осталась на поляне, где Вильям с такой старательностью выкладывал «мозаичные» полотна. После ухода отсюда Василия Кореня они долгое время оставались на виду, пока постепенно не погрузились в землю. Именно сюда, на эту поляну, шли по тропинке Кирилл и Алла после того, как они покинули маргаритковую поляну и прошли «гиблое» место, где когда-то каялся Кудеяр.

Вторая часть сокровищ, доставшаяся Василию Кореню, осталась в пещере, где тот хоронился от дождя и ветра. С собой бывший подельник Кудеяра не взял ни камня. Нам известно, что какие-то беглые люди воспользовались мизерной частью этих самоцветов для собственного пропитания. Но как сложилась их судьба, выяснить не удалось.

 

3

Вполне возможно, что на протяжении нескольких веков в пещеру заглядывали и другие люди, истощая запас драгоценных камней. А, может быть, он оставался в неприкосновенности до середины ХХ века. Именно тогда, в период Великой Отечественной войны, двое ребятишек из Балаклавы, скрывавшиеся от немецких оккупантов в горах, набрели на полуразваленную от времени пещеру, чтобы схорониться от непогоды. Они-то и обнаружили внутри схрон с самоцветами. Как поступить с таким богатством ни мальчик, ни девочка не знали. Почему-то им пришла в голову странная мысль: набрать побольше камней и тайно отнести их в Балаклаву, где давно пустовал их родительский дом. Так и сделали.

Но по пути, уже в пределах видимости города (район горы Спилии), ребят остановил немецкий офицер из числа тех, кто призван был обеспечивать охрану подступов к Балаклаве. Предполагая связь между детьми и партизанами, офицер обыскал их и нашел… целую шапку самоцветов. Можно было представить, какой ужас охватил ребят. Они дрожали от страха, не представляя, что сейчас с ними случится. А немец, завидя сокровища и прикинув их ценность, стал допрашивать балаклавцев, требуя показать место, где они нашли клад. Но ребята клялись, что в той пещере больше ничего нет. Не добившись желаемого результата и дабы избавиться от свидетелей, офицер подвел детей к обрыву и столкнул их в пропасть.

Случилось это в преддверии весеннего наступления советских войск в 1944 году на Севастополь. Вскоре стремительным броском Балаклаву освободили. Немецкий офицер был убит в первом же бою здесь же, на горе Спилия, попав под артобстрел наступающих советских войск. Шапка с просыпавшимися самоцветами еще какое-то время валялась недалеко от казематов южного форта, пока один из советских бойцов не обратил на нее внимания. Он собрал в нее, сколько смог, драгоценных камней (остальные так и остались в земле) и отнес в ближайший каземат, где располагался штаб его части. Все происходило в пылу боя, и, естественно, в тот момент о сокровищах никто не думал. Но сразу же после освобождения этого южного городка командир доложил по инстанциям о находке.

Прибывшие эксперты пересчитали и составили подробную опись драгоценностей. После чего они вновь были сложены в детскую шапку и отправлены куда следует. Как предполагается – в Москву. Дальнейшая судьба этих самоцветов неизвестна. Доподлинно лишь можно утверждать, что ни боец, нашедший их, ни его командир, руководивший боем из казематов, не присвоили себе ни единого камушка. Возможно, убоялись, а, может быть, так были воспитаны – не брать чужого. Хочется верить, что в судьбе этих окаянных самоцветов были и другие случаи, когда не алчность и желание разбогатеть руководили людьми, в чьи руки они попадали. Хотя бы на короткое время.

 

4

Руданский высвечивал фонариком тонкую нить тропинки, петляющую между деревьями. По опыту прошлого года он знал, что через несколько минут лес закончится, и тропинка выведет их на довольно большую полянку, в центре которой растет старая дикая яблоня. Здесь журналист рассчитывал сделать небольшой привал перед утомительным переходом к храму Геи. Алла шла сзади, стараясь не отставать от Руданского ни на шаг. Пока все складывалось благополучно. Как и в прошлом году, начиная от маргаритковой поляны, их сопровождала одинокая кукушка, напоминая не столько о своем присутствии, сколько о Времени, во внутреннюю структуру которого Кирилл и Алла сейчас проникали.

Подойдя к яблоне, Руданский предложил:

– Давай отдохнем.

Алла согласилась и, ловко сбросив рюкзак, уселась прямо в траву. Лунный свет заливал поляну, создавая иллюзию какой-то, пока неведомой им обоим, сказки. Алла нащупала в кармане футляр с золотым стержнем – все в порядке, он на месте. Могло ли ей сейчас прийти в голову, что она сидит на земле, в которой разбросаны сотни самоцветов, когда-то принесенные сюда Вильямом? Но сейчас ее мысли были заняты луной, висевшей над головой огромным диском, яблоней, величаво раскинувшей ветви, да…

– Ой, сколько светлячков! – воскликнула она, – Кирилл, ты только посмотри.

Руданский нехотя обвел взглядом поляну. Сейчас он меньше всего думал о жучках-паучках.

– Посмотри, посмотри, – не отступала Алла, – они, как сотни самоцветов, рассыпаны вокруг нас. Как красиво!

– Собери их, – предложил Руданский, – и в этом странном мире станешь богаче, чем сейчас. Или, на худой конец, уложи их на ладонь, пусть освещают тебе путь.

– Надо же! – воскликнула Алла, не слушая Кирилловых рассуждений, – я стремилась найти самоцветы, – а они-то вот какие.

Руданский еще раз скользнул взглядом по поляне, и вдруг его внимание привлекла тень, отделившаяся от ближайшего к нему дерева. Показалось? Он весь напрягся и уже пристальней вгляделся в лесные заросли. Нет, не показалось. К ним навстречу шел человек.

– Кажется, к нам гости, – вполголоса проговорил Кирилл.

Алла тоже насторожилась:

– Как это может быть?

– Не знаю. Но случайные люди здесь не ходят. Это факт.

Между тем, человек приближался, и Руданский явственно увидел Сашу Коридзе.

– Так это же Саша! – облегченно воскликнул он.

Алла вскочила на ноги, забыв о светлячках-самоцветах. Она радостно помахала рукой Коридзе, крикнув ему:

– Я приветствую Вас, Ваше Величество, – а затем шепнула Кириллу, – я знала, что царь Айя не оставит нас своим вниманием.

Коридзе подошел и участливо спросил:

– Я вас не испугал?

– Чуть-чуть, – сознался Руданский, – откровенно говоря, я не ожидал здесь кого-либо увидеть. Ибо каждая встреча во Времени таит в себе неизвестность. А неизвестность очень часто оборачивается своей негативной стороной.

– Да ты пессимист, – удивился Коридзе, – я и не знал.

– Царь Айя, не слушай его, – весело сказала Алла, – мы очень рады тебя видеть. Правда, правда.

– Правда, – подтвердил Руданский, – особенно сейчас. Как видишь, Саша, я решился идти к храму Геи.

Коридзе утвердительно кивнул головой

– Я рад, что ты сделал такой выбор.

– А у меня были иные варианты? – Кирилл поднял брови.

– У человека всегда есть варианты…

 

5

Коридзе сел рядом и положил возле ног небольшой кожаный мешок.

– Я здесь кое-что принес на дорожку. Вам обязательно пригодится.

– О! – хмыкнул Руданский, – так матери своих сыновей раньше провожали в дальний путь.

– Похоже, – согласился Коридзе, – только у меня в мешке не хлеб с водой, а кое-что иное.

– Что же? – не выдержала Алла.

– Пепел, – четко произнес Саша.

– Пепел? – удивился Кирилл, – ты шутишь, наверное. Зачем нам пепел?

Не говоря ни слова, Коридзе развязал тесемку и как можно шире открыл горловину мешка.

– Смотри сам.

Кирилл наклонился и, действительно, увидел нечто, напоминающее пепел. Для верности он аккуратно приподнял мешок – легкий.

– Действительно, – согласился журналист, – похоже на пепел. Но я не могу понять, зачем он мне?

– Я хочу тебе помочь расшифровать свитки, которые ты несешь в рюкзаке. А пепел – это принцип, с помощью которого ты попытаешься это сделать.

– Саша, – взмолился Руданский, – не говори загадками. Я пока ничего не понимаю.

– Все проще простого, – сказал Коридзе, – дойдете до храма Геи, найдешь пульсирующую дымку и вместе с Аллой войдете вовнутрь ее. Там… постамент… даже не постамент, а нечто большее… увидишь – поймешь. Найдешь способ забраться на него. Только обязательно захвати с собой этот мешочек с пеплом. И уже оттуда, сверху, вытряхни его. Пусть пепел летит по ветру. Теперь посмотри во-он туда, – Коридзе указал в сторону Глаза, – видишь огромную спираль, висящую над морем?

– Конечно, – сказал Руданский, – когда я был у храма Духа Святого и прочел его молитву, спираль явственно проявилась.

– Так вот, – Коридзе удовлетворился словами журналиста, – когда ты поднимешься на постамент, спираль будет висеть прямо над твоей головой. Возможно, ты даже почувствуешь дуновение ветра, производимого ее вращением…

– Я понял! – воскликнул Руданский, – этот ветер подхватит пепел, и он, втянувшись в спираль, начнет вращаться вместе с ней по контуру Глаза. Пронесется над всеми храмами от первого, то есть от храма Геи, до двенадцатого – храма Девы на Феоленте. А дальше?

– Сам увидишь, – улыбнулся Коридзе, – именно увидишь.

– Постой, постой. Кажется, я начинаю понимать… Ведь этот путь проходят эмбрионы человеческих душ прежде, чем они сформируются в «полноценную» душу. От первого храма до двенадцатого… Так ведь? По кругу.

– Да, – подтвердил Коридзе, – ты это знаешь.

– Так, так… Иными словами, движение по кругу, то есть по контуру Глаза, помогает преобразиться… Это принцип работы Глаза, касающийся души. А что будет с пеплом? Пройдет один виток, он тоже преобразится и…

– Не гадай, на месте сам во всем разберешься.

– Разберусь… Скажи, Саша, ты так уверенно рассказываешь об этом принципе и так уверен в положительном результате, будто сам там побывал и бросал на ветер пепел.

– Так и было, – спокойно сказал Коридзе, – и ветер, и пепел…

 

6

– Вот как! – удивилась Алла, – Ваше Величество, расскажите, пожалуйста, нам подробности.

– Да нечего рассказывать. Я тоже преодолел страх, тоже нашел способ забраться на постамент и на его вершине… сжег свою книгу.

– «Софию»! – изумился Руданский.

– Да. «Софию. Книгу тайн».

– Но зачем? – удивленно спросила Алла.

– Нет, нет, – сказал Руданский, – кажется, я понимаю, тебе надо было получить пепел. И ты его получил, а затем развеял по спирали Глаза. Так, так, так… Теперь пепел вращается вместе с «новыми» душами… Стоп! Я понял – не пепел, нет. Вращается информация, содержащаяся в книге, то есть ты, образно говоря, запустил свою книгу по тому же маршруту, по которому следуют «новые» души. Все дело в информации… Значит, эта информация может «контактировать» с этими душами. Они что, ее воспринимают?

– Да. Воспринимают. Но ты прозорлив! – удивился Коридзе. – Как догадался…

– Значит, структура информации, содержащейся в книге или любом другом рукописном источнике…

– И даже мысли! – воскликнула Алла.

– …и даже мысли, – согласился с ее дополнением Руданский, – сродни структуре души. Поразительно! Хотя что же здесь поразительного… Итак, я делаю вывод, что теперь каждая новая душа, вселяющаяся в младенца, кроме всего прочего, ей полагающегося, несет и информацию о твоей книге «София…».

– Я так полагаю, – сказал Коридзе.

– Замечательно! Новые люди будут сразу знать «Софию…», даже не подозревая, откуда появились у них эти знания. Замечательно! Но ведь так…

Руданский уставился на Коридзе, и тот утвердительно кивнул головой.

– Можешь не договаривать. Твоя мысль верна.

На несколько секунд на поляне воцарилась тишина, которую нарушила Алла.

– Значит, пепел, который Вы, Ваше Величество, хотите отдать Кириллу, тоже несет в себе информацию от сожженных книг?

– Рукописей, – поправил ее Коридзе.

– Ваших?

– Нет.

– А чьих?

– Там, на месте разберетесь.

– Но это важно? – уточнил Руданский.

– Очень важно. Для всех.

– Как интересно, – предположила Алла, – получается, если мы сожжем два свитка, которые Кирилл сейчас несет в рюкзаке, то и пепел от них…

– Да, – коротко сказал Коридзе.

– И каждый вновь родившийся будет нести на «генном» уровне в себе информацию, содержащуюся в них?

Коридзе утвердительно кивнул головой.

– Да, но ведь так можно…, – Алла серьезно посмотрела на Коридзе, – можно манипулировать человеком и вообще человеческой цивилизацией.

– Твоя догадка верна чисто теоретически, – сказал Коридзе, – на практике ее реализовать невозможно.

– Но почему! Мы ведь сейчас идем развевать этот самый пепел, – не сдавалась Алла, – значит, мы уже как-то повлияем на сознание тех людей, которые вскоре появятся на свет.

– Здесь, во Времени, никаких случайностей не бывает. Вы лишь донесете то, что должно было быть известно людям раньше, но по ряду причин «застряло» на Айя. К тому же войти во Время, как это сделал Кирилл, может лишь назначенный для этого человек. Другим путь заказан. И нет силы, способной порушить этот закон.

– Разве я назначен для такой миссии? – удивился Руданский, – мне кажется, во всем присутствует моя воля.

– Воля выбора, – добавил Коридзе, – но вначале ты избран был для того, чтобы такой выбор сделать.

Руданский хотел еще что-то сказать, но лишь обреченно махнул рукой. Сейчас не говорить, а действовать надо. В конце концов, он же сам сюда стремился. Алла, уловив состояние Кирилла, не обращаясь ни к кому конкретно, проговорила:

– Царь Айя знает все. И нам остается лишь довериться ему.

 

7

Жизнь Кудеяра, человека необыкновенно яркой судьбы, навсегда осталась в истории русского народа. О нем слагали легенды, приписывая порой прямо противоположные черты характера, и наделяли поистине легендарными способностями. Одни считали, что он разбойничал на Волге, другие настаивали – на Днепре. Кто-то был уверен, что Кудеяр – выходец из нижних слоев общества, а другие доказывали его близкое родство с Иваном Грозным, утверждая, что он – сын царя. Видели в нем и благородного разбойника, русского Робин Гуда; видели в нем и отъявленного головореза, загубившего многие жизни. Наверное, каждый из этих людей чуточку прав. Нельзя о Кудеяре, князе Глинском, говорить однозначно. Слишком сложна и противоречива его фигура, не вписывающаяся в обычные рамки, отводимые для злодеев или героев. Мы же рассказали о нем, исходя из тех фактов, которыми располагали сами.

И, исходя из них же, мы пришли к удивительному открытию. Оказывается, при определенных обстоятельствах этот человек вполне мог бы стать русским царем. Либо вслед за Иваном Грозным, либо после смерти Федора Иоанновича. Конечно, при условии, что он сумел бы перетерпеть обиду и унижение от Ивана Грозного в ту злопамятную ночь царских утех и забав. Стерпел бы раз, стерпел бы два, но часа своего дождался бы.

Мог, будучи уже популярным на Руси атаманом, поднять народ на восстание и открыто пойти на борьбу с опричниной Ивана Грозного. Его бы многие, многие поддержали. Но Кудеяр не решился сделать такой шаг. А ведь удача сопутствовала ему всегда и во всем, но… И в третий раз, когда он нашел несметные богатства, у него был отличный шанс стать русским царем. Доброе имя в народе, слава защитника угнетенных, близость к царскому роду (и трону!) да плюс многочисленное войско, нанятое на самоцветы из ларя. Распорядись так сокровищами не ради себя, а ради народа, может быть, и история России сложилась бы по-иному.

Но мы сейчас строим лишь предположения. Чего не было дано, того и не случилось. Зато удалось разыскать тот родовой корешок, который пошел от князя Глинского. Оказывается, ссора в Александровской слободке, когда он вынужден был бежать подальше от царских слуг, имела свое неожиданное продолжение. Иван Грозный, по-своему оценивший поступок своего горячего опричника, не стал наказывать девку, ради которой он был совершен. Глашу просто выслали из слободки в Холмогоры, откуда она была родом. Но девица-то уже оказалась в положении. И в нужный срок разрешилась от бремени сыном, которого назвала Афанасием.

Конечно, Кудеяр не ведал о судьбе своей возлюбленной. Да и она разве могла знать, что гулявший по Руси лихой атаман Кудеяр есть тот самый князь Косьма Алексеевич, которого она страстно полюбила. А если бы они встретились, то, возможно, успокоилось бы сердце князя Глинского, утешался бы он в любви и не стал более разбойничать.

 

8

У Глаши была фамилия Спиридонова. Так что сын Кудеяра звался Афанасием Косьмичем Спиридоновым. Стал он со временем купцом, и довольно зажиточным, хотя в истории никакой след о себе не оставил. Зато его внук – Семен Спиридонов, был знаменит на всю Россию. Родился он через сорок лет после кончины в Киевском монастыре отца Петра, своего прадеда. А когда вырос, то стал в Холмогорах известным и всеми уважаемым иконописцем. Талантливого мастера пригласили в Ярославль, где он прожил более тридцати лет, написав огромное количество икон, многие из которых вошли в сокровищницу русской иконописи.

Лучшим произведением Семена Спиридонова считается икона Ильи Пророка. Этот образ по праву признается шедевром русской иконописи XVII века. Нельзя не упомянуть и о работе по украшению 1200 миниатюрами огромного Евангелия, которое было подарено царю Алексею Михайловичу. Как один из наиболее отличившихся иконописцев, он был выдвинут на представление в качестве жалованного царского изографа. Хотя впоследствии в штат Оружейной палаты взят не был и уехал из Москвы в Ярославль.

В настоящее время иконы, написанные Семеном Спиридоновым, хранятся в музеях Москвы, Санкт-Петербурга и Ярославля. Надо сказать, что еще один представитель «рода Кудеярова» остался в истории России. Это Мария Спиридонова, одна из самых активных женщин начала XX века. Входила в число самых яростных революционерок, истово ненавидящих царскую власть и те порядки, на которых держалось самодержавие в России. В этом «бунтарском начале» она была чем-то схожа со своим далеким предком – князем Глинским – Кудеяром. Впрочем, революционерка даже не догадывалась о родственных связях с этой легендарной личностью.

Был у Кудеяра еще один сын по имени Луи Непобедимый. О нем мы расскажем в следующий раз.

Но нашелся на Руси человек, который собрал сведения о лихом разбойнике Кудеяре и написал стихотворение «О двух великих грешниках», вошедшее в знаменитую поэму «Кому на Руси жить хорошо». Имя этого писателя всемирно известно – Николай Некрасов. Стихотворение очень большое, но несколько четверостиший мы все-таки озвучим:

«Господу Богу помолимся,

Древнюю быль возвестим,

Мне в Соловках ее сказывал

Инок, отец Питирим.

Было двенадцать разбойников,

Был Кудеяр – атаман,

Много разбойники пролили

Крови честных христиан.

Много богатства награбили,

Жили в дремучем лесу,

Вождь Кудеяр из-под Киева

Вывез девицу-красу.

Днем с полюбовницей тешился,

Ночью набеги творил,

Вдруг у разбойника лютого

Совесть Господь пробудил.

Сон отлетел; опротивели

Пьянство, убийства, грабеж;

Тени убитых являются,

Целая рать – не сочтешь!

Совесть злодея осилила,

Шайку свою распустил,

Роздал на церкви имущество,

Нож под ракитой зарыл».

…

Это стихотворение стало песней. Ее пели всегда, и даже иногда сейчас иноки и священнослужители церквей выводят эти проникающие в самое сердце слова. Если читателю повезет, обязательно послушайте ее. Есть в ней правда о покаянии Кудеяра, великого грешника и великого праведника.

 

9

И вот теперь мы наконец-то подходим к самому главному, ради чего и был написан роман о Кудеяре. В середине XVI века в Крыму хранились два ларя – один с сокровищами, другой – с древними письменами. И над ними нависла опасность. Уже бывший управляющий барона Эберлайнена, Вильям, вынашивал планы похищения ларя с самоцветами; уже мусульмане готовились прикрыть монастырь святого Илии на Ильяс-Кая, распустив слухи о грядущем катаклизме.

Но ни тот, ни другой ларь не могли быть уничтожены либо вывезены за пределы Крыма. Это были святыни, которым полагалось находиться именно на Крымской земле. Почему? Пусть это пока останется тайной. Со временем она обязательно будет открыта. Но кое-что мы уже можем сообщить. В том ларе, что хранился на Ильяс-Кая, самым ценным был пепел в кожаном мешочке, а не древние свитки. Что же касается второго ларя, то ценность его самого была просто не сопоставима с теми самоцветами, которые в нем содержались.

Стараниями Кудеяра и пепел, и ларь (с частью сокровищ) оказались на мысе Айя в пещере, куда еще несколько веков путь людям был заказан. Не ушли в Киев и древние свитки, став собственностью Георгиевского монастыря на Феоленте. Почему это так важно знать? Потому что все было сделано руками Кудеяра. По его воле, хотя и не всегда по его собственному желанию.

И теперь, давайте только представим, какой Великий Промысел присутствовал в действиях этого человека. Кудеяр был увиден свыше и вычленен из пределов Руси. А в Крыму, когда пробил его «звездный» час, он сделал то, может быть, ради чего появился на свет Божий: сохранил для Крыма (пусть, и не ведая того) две великих святыни. Мог ли он после этого не попасть в монастырь и мирно не дожить в обители отведенные ему годы?

На этом мы заканчиваем историю об атамане Кудеяре. А наша история только начинает раскручиваться по спирали Глаза, совершив свой первый виток в туманной дымке, зависшей над бездонной пропастью уходящего в небо колодца Времени.

Сейчас по самому краю этого колодца идут два человека – Кирилл и Алла. Идут навстречу неизвестному, пугаясь и радуясь тому, что с ними может случиться. Свой выбор они тоже сделали.

27.06.2005

 

1

Молодой граф Шарль Лотрек сидел на мягком кресле, запрокинув ногу за ногу, и нетерпеливо поглядывал на дверь. Пальцы его сжимали и разжимали платок, который он машинально взял в руку. Наконец, не выдержав, он откинул платок на миниатюрный белый столик, услужливо приставленный к креслу слугой Андре. Сейчас слуги не было в доме – граф отослал его на время к своему приятелю.

Наконец дверь широко распахнулась, и на пороге появилась женщина, которая была так восхитительна, что не оставалось сомнения – возможно, это одна из самых красивых француженок не только второй половины, но и всего XVIII века. Впрочем, на данном утверждении настаивать не будем, дабы не обидеть других, не менее привлекательных женщин этой романтической страны.

– Моя Лу! – воскликнул граф и протянул навстречу ей руки, – иди же ко мне…

Луиза, так звали открывшую дверь красавицу, победоносно улыбнулась и сделала один шаг в комнату, где сидел Шарль Лотрек.

– Надеюсь, ты меня еще ждешь?

Лотрек нетерпеливо вскочил и крепко обнял ее. Он стал нежно целовать ей шею, волосы, глаза, явив каждым движением бурную, ничем не обузданную страсть.

Красавица слабо, лишь для приличия, сопротивлялась. Но было видно, как ей приятен порыв графа. Наконец, утолив жажду поцелуев, Шарль сказал:

– Теперь к столу. Боюсь, что все уже остыло!

– Ничего, – успокоила его Луиза, – главное, ты, мой милый, не остыл.

– Лу! Как ты можешь?!

– Тс…с, – Луиза приложила свой прелестный пальчик к его горячим губам, – больше ни слова!

Шарль и Луиза, которая ростом была вровень с графом, несколько секунд стояли молча и пристально смотрели друг другу в глаза. В этом взгляде было все: и нежность, и страсть, и желание, ничем и никем не сдерживаемое, и надежда, что их влечение друг к другу никогда не пройдет.

– Ну, идем же к столу!

Шарль увлек Луизу за собой, и через мгновение они уже сидели за небольшим элегантным белым столиком, стоящим посреди комнаты. Яркий солнечный свет из окна рассеивался ажурной занавеской и мягко ложился на яства, дожидавшиеся, когда их с наслаждением съедят два изнывавшие всю ночь от страсти человека.

Граф галантно отставил ажурный стул, давая возможность Луизе первой сесть за стол, и тут же с необыкновенной резвостью уселся напротив нее.

Быстро разлив из графинчика в небольшие серебряные бокальчики красное вино, Шарль с трепетом произнес:

– За нашу любовь, милая!

Улыбка скользнула по ярким губам Луизы, и от этих губ граф не мог отвести взгляд. Впрочем, будь на его месте другой мужчина, наверняка и тот счастливец вел себя точно так же.

 

2

Они сидели друг против друга и небольшими глотками пили сладкое вино. Шарль был одет в безукоризненный, сшитый по последней моде, белый костюм, позволив себе лишь небольшую небрежность – расстегнуть одну верхнюю пуговицу тугого воротничка. А Луиза была в небесно-голубом платье, которое ей очень шло. Впрочем, и другие цвета подходили блондинке Лу не меньше. Шарль, конечно, это знал, но очень любил видеть ее именно в голубом.

– Как ты просила, – сказал он и поставил на стол серебряную тарелку с жареными стручками фасоли и ветчиной, посыпанной сверху зеленым горошком, – ты ведь это любишь?

Лу, не говоря ни слова, ловко подцепила серебряной вилочкой с двумя зубцами ближайшую к себе фасолину и медленно поднесла ее ко рту. Шарль неотрывно наблюдал за каждым ее движением, стараясь не упустить даже детали.

– Ты тоже ешь, – улыбнулась Луиза и потянула своими красивыми губами фасолину, – ешь, а то останешься голодным. И у тебя не будет сил для меня. А это опасно.

Она снова улыбнулась, но теперь ее улыбка больше ничего не выражала. Лу была голодна и полностью отдалась поглощению пищи, как часом раньше также полностью, без остатка, она предавалась любовным утехам с Шарлем, человеком, которого очень любила. И одновременно страшилась и боялась своего чувства к нему. И на то у нее имелись свои веские причины.

На вид Луизе давали лет 27–28, но на самом деле она была на десять лет старше. И только ее ослепительная красота и природная стать помогали уверенно держаться в более младшей возрастной группе, с иными возможностями и перспективами. Однако она понимала, что пройдет еще несколько лет, когда истинный возраст придется скрывать, и делать это будет все труднее и труднее. Тогда и появятся проблемы, ныне ее не задевающие, но о которых, увы, ей приходится думать уже сейчас. Лу, Лу, красавица Лу… Неужели тебя коснется когда-нибудь старость?

Шарль ел молча, а когда насытился, налил себе и Луизе крюшон в большие серебряные бокалы. Лу поблагодарила одними глазами и быстрыми глотками стала пить.

– Еще? – поинтересовался граф.

– Нет, спасибо, – Лу благодарно взглянула на графа, которого хоть и сильно любила, можно даже сказать, что она впервые в жизни так откровенно открылась мужчине, но в отличие от своего любимого все-таки старалась по возможности как-то сдерживать свои чувства. Хотя, конечно, видела, не могла не видеть, как Шарль тоже сильно ее любит. Он моложе? Да, но не это главное…

 

3

Допив крюшон, граф промокнул губы салфеткой и вторично налил в маленькие бокальчики вина.

– Я хочу выпить за тебя, Лу.

– За меня мы уже пили, – ответила Луиза.

– Хорошо. Тогда давай выпьем еще раз за нашу любовь.

– И пусть она длится всю жизнь. Да?

– Да, моя милая.

Луиза вздохнула и одним глотком опустошила бокальчик. Пусть будет так: на всю жизнь. Хотя это и невозможно. Что-то обязательно помешает их счастью. В ее жизни так уже бывало не раз. Может быть, Господь хотя бы на этот раз смилостивится? Может быть…

На десерт Шарль предложил отведать крем Монблан из каштанов, и Лу, жуткая сладкоежка, с удовольствием съела и это кушанье, забыв обо всем на свете. В конце концов, в этом тоже заключается счастье. О чем еще мечтать?

Конечно, в ее жизни было много мужчин. Одни задерживались рядом на какое-то время. Другие исчезали с поля зрения, не оставив после себя ни следа.

Однажды она решила подсчитать, сколько же их было у нее, и дошла до цифры… Невероятно, сама ужаснулась. Как много! А любила ли хоть одного?

Конечно, это вопрос. И вопрос непростой. Несколько раз ей казалось, что, действительно, она любит. Но… Вот и стала с тех пор осторожной. А когда появился Шарль…

– Лу!

Луиза подняла на графа тревожные глаза.

– Лу, ты меня слышишь?

– Конечно, – Луиза ответила как можно спокойней.

– Я тебя в третий раз спрашиваю, ты мусс есть будешь?

– Мусс?

– Да, мусс. Малиновый мусс.

– Конечно, буду…

Через несколько минут, ловко орудуя серебряной лопаткой, Луиза «справилась» с муссом и, отказавшись от других десертных блюд, решительно сказала:

– Все. Я сыта.

– Может быть, выпьем еще по одной? – Шарль коснулся рукой маленького серебряного бокальчика.

– Не-ет, – протянула Луиза, – нет.

Шарль, несомненно, был мужчиной ее мечты. Но разве возможно в их мире…, точнее, в ее мире, настоящее счастье?

Граф вытер салфеткой губы, резко поднялся со стула и, решительно обойдя стол, подошел со спины к Луизе. Он мягко опустил руки на ее плечи и поцеловал макушку. Ее волосы слегка запутались в его усах, и он, шутя, как кот, стал отфыркиваться. Смешно. Луиза рассмеялась и, посмотрев на Шарля снизу вверх, сказала:

– Шарль…

Больше ничего произнести красавица не успела. Ибо граф тут же нашел ее губы и жадно их поцеловал. Поцелуй получился затяжным, и Луиза поняла: Шарль этим не ограничится. Она обхватила любимого руками и мысленно прошептала: «О Господи, Шарль, Шарль…»

 

4

Через несколько мгновений, словно опомнившись, Луиза резко отстранила от себя графа.

– Шарль, мне же надо уходить, Шарль, ты ведь знаешь…

Но граф ничего не хотел слышать. Он крепко обнял ее и принялся с жаром целовать. Вот его язык прошелся по влажным губам Лу. И вот уже два языка, будто два язычка пламени, заплясали, касаясь друг друга, словно радуясь нечаянной встрече. В это мгновение Луиза отдалась чувству, понимая, что быстро выбраться из объятий Шарля ей все равно не удастся.

– О, Шарль, подожди…, – наконец взмолилась она, – давай выпьем вина, как ты хотел.

Граф высвободил свои руки и быстро наполнил бокальчики. Лу взяла один из них, не успела отпить, как увидела, что граф сразу, в два глотка, выпил свой напиток.

– А ты?

– И я, – ответила Луиза.

Она не спеша выпила вино и тут же, обхватив Шарля руками, прижалась губами к его губам. Граф вновь провел кончиком языка по ее устам. Но Лу вдруг сама с силой прильнула к его губам, и Шарль ощутил, как в его уста вливается какая-то лавина холода. Лед и пламень! «Так это же вино!» – догадался Шарль. Оказывается, Луиза, осушив свой бокал, держала несколько секунд напиток во рту и вот теперь «вернула» его любимому таким необычным способом. Оказывается, так сладко бывает то, что при иных обстоятельствах могло бы вызвать неприязнь. Но, когда любишь…

Спустя несколько минут граф, наконец, отпустил Лу. Но отпустил лишь для того, чтобы проговорить одну фразу:

– Пошли в спальню.

Луиза, у которой голова шла кругом, пыталась как-то сопротивляться, шепча одно и то же:

– Шарль, милый Шарль, мне же пора.

Но против горячего напора ей устоять уже было невозможно.

Граф увлек свою любовницу в спальню, которая находилась рядышком с комнатой, где они только что обедали, и повалился вместе с ней на широкую кровать.

– Шарль…, – только и простонала Луиза.

Целую ночь накануне они уже предавались любовным утехам. Шарль был на этот раз просто неутомим. Лишь к утру он угомонился и уснул. Казалось, он, утолив «любовный» голод, сможет на какое-то время забыть о Луизе. Оставалось лишь спокойно позавтракать и распрощаться. Но завтрак, как мы видим, перерос в новую страсть, и любовники вновь оказались в спальне.

– Шарль, подожди, подожди, я ведь одета, нельзя мять платье! – воскликнула Луиза и засмеялась. – Ну же, Шарль, отпусти меня!

Граф на мгновение ослабил объятия, и красавица тут же, сев, ловко сбросила на пол белые туфельки с каблучками, напоминающими рюмочки, и принялась снимать чулки, в верхней части которых была приколота алая шелковая розочка.

– Не надо! – скомандовал граф, – дальше я сам.

 

5

Он сел, рывком расстегнул пуговицы и сбросил с себя сюртук, который мягко упал на туфельки Луизы. И тут же принялся бережно, лаская ножки любимой, стягивать с них белые чулки.

Надо сказать, что спальня, обставленная также изысканно, как и столовая, по цветовому тону разительно от нее отличалась. Если в первой преобладали мягкие, пастельные тона, то здесь, в спальне, вовсю бушевали малиновые оттенки. Начиная от занавесок и заканчивая пуфиком у круглого зеркала, все переливалось малиновым цветом. Лишь шелковое покрывало на кровати оказалось белым. Но оно сейчас и Шарлю, и Луизе было без надобности, поэтому покрывало улеглось прямо на графский сюртук. И, конечно же, запах духов. По всей спальне распространялся этот дивный, тонкий аромат, заставлявший фантазировать и поощрявший здесь совершать любые вольности.

Шарль умеючи, очень быстро раздел любимую женщину и так же стремительно разоблачился сам. Не теряя ни секунды, он с жаром принялся ее целовать. Всю, до кончиков ее пальцев на ногах, при этом возбуждаясь все больше и больше. А Луиза… Впрочем, только сейчас во всей ее прекрасной наготе можно было оценить эту женщину.

Трудно описать во всех оттенках восход зари над горной долиной или томление ночного озера под парящими над ними июльскими звездами. Точно также невозможно описать красоту Луизы. Белая кожа была необыкновенно нежной и бархатистой. Ноги длинные и идеальной формы, заканчивались лодочкой изящной стопы. Талия узкая, как у девочки, а остальное…

Шарль именно сейчас целовал ее изысканный пупок, время от времени прикладываясь к коже с жадностью младенца, желающего извлечь из груди кормилицы побольше молока. Вот мужчина опустился чуть ниже, и его усы юркнули в пушистый треугольник, всегда возбуждавший воображение не только горячих французов. Спустя мгновение Луиза взмолилась:

– О Шарль!

Она запустила свои длинные пальцы в его черные, вьющиеся волосы, стараясь до последнего не терять рассудок: «Лети, мой милый, лети…»

Да, она любила этого человека. Мало кто из встречавшихся в жизни мужчин мог доставить такое удовольствие, полное изыска и глубины. Но Шарль… Он ведь был не просто искусным любовником. Он обожал ее. И вдохновлялся этим чувством так, что становился просто неистовым, отдавая любимой всего себя без остатка.

Но «тонкая» Лу слегка умерила его пыл, стараясь оттянуть приближение острого момента. Чуть позже, в то мгновение, когда граф слегка успокоился, она, наоборот, подбодрила его. Чувствовалось, что это настоящая мастерица. И рядом с ней любой, самый никудышный любовник, мог стать достойным и уважающим себя мужчиной. А Шарль…

 

6

– О Господи! Шарль…

Руки Лу скользнули по жаркому телу графа, и она уже готова была впиться своими острыми коготками в мускулистые, пропитанные влагой мышцы.

За окном вовсю бушевало солнце, но плотные малиновые занавеси не пропускали в спальню неуместные сейчас лучи света, сохраняя над кроватью уютный полумрак любви.

Спустя четверть часа Луиза скользнула с кровати и на пяточках, по-детски, потопала по холодному мраморному полу к валявшимся посреди комнаты чулкам. Быстро вернулась, выхватив из-под сброшенного на пол покрывала белые туфельки и поставила их рядышком.

В ту же секунду замерла, спиной почувствовав на себе взгляд любимого мужчины. Быстро повернулась и поцеловала Шарля в губы, крепко сжав ладошками его голову.

– Лу…, – прошептал граф.

– Да, мне пора.

Луиза стала быстро и ловко одеваться, а Шарль неподвижно лежал на кровати и молча наблюдал за ее передвижениями по спальне. Вот она подошла к окну и слегка отдернула тяжелую малиновую занавеску, вот уселась на мягкий пуфик перед круглым зеркалом и жесткой щеткой стала причесываться. Затем ее рука коснулась нарисованной на правой щеке мушке, как бы проверяя наличие непременного атрибута женской красоты.

– Лу!

– Да, Шарль.

– Лу, я тебя люблю.

– И я тебя, милый, люблю, – сказала Луиза, не отворачиваясь от зеркала.

– Я сильно тебя люблю.

– Ну, ты мой дорогой, – грудным голосом ответила Луиза и, повернувшись к Шарлю, кокетливо ему улыбнулась, – я тебя тоже сильно люблю.

– Но ведь ты сейчас уйдешь?

– Конечно, мне надо уйти.

Шарль сел на кровати и стал медленно одеваться, время от времени поглядывая на прихорашивающуюся красавицу. Наконец, Луиза поднялась и сообщила графу, что готова и ей давно пора бежать. Шарль подошел и чмокнул ее в лоб, а Лу в ответ поцеловала его в губы и выпорхнула из спальни. Граф не стал ее провожать, молча надевал накрахмаленную рубаху и смотрел в открытый проем окна. Вот в нем мелькнула прелестная головка Лу и тут же скрылась, словно и не было ее вовсе. Ушла. Или не было ее вовсе?

Граф вспомнил тот томный момент, так возбудивший его всего-то три четверти часа назад, и закрыл глаза. Ушла. А как иначе?

 

7

В этом небольшом городке Шарль Лотрек оказался случайно. Он вынужден был спешно покинуть Париж, где прежде проживал во всем известном розовом особняке. Так сложились обстоятельства. Позже граф не раз анализировал свой поступок, сравнивал его с нечто подобным, случившимся однажды с его отцом. Удивлялся некому подобию, повторяемости событий. Можно сказать, роковой повторяемости. Но тогда, оказавшись в Дижоне, конечно же, не в полной мере осознавал, почему судьбе было так угодно выбросить его из Парижа и засунуть в такую дыру. Впрочем…

Конечно, Дижон от столицы Франции располагался на почтительном расстоянии, это так. Но, вместе с тем, он сам являлся древней столицей бургундских герцогов. А кто сказал, что этот славный род хоть в чем-то уступал любому другому? Впрочем, и сам род Лотреков, в крови которого течет кровь многих королевских династий, мало кому в чем уступал. Разве в этом дело? Главное, что Шарль остался жив. Главное, что он, временно ретировавшись из Парижа, сумел сохранить одну семейную реликвию, доставшуюся от отца. Перед смертью тот призвал Шарля к себе и умолял не промотать эту святыню ни при каких обстоятельствах. Беречь ее как зеницу ока. И относиться к ней с глубоким почтением.

Шарль так и поступил однажды, еще в Париже. После чего и вынужден был коротать дни в захолустном Дижоне. «Но ведь это временно, – думал он, – конечно, временно». В Париж он еще обязательно вернется. Да теперь, признаться, и не к спеху.

Лотрек подошел к окну, в проеме которого только что мелькнула прелестная головка Луизы. Как славно, что так нежданно-негаданно он встретил здесь свою любовь. Конечно, Шарль и раньше любил женщин, что скрывать. Но так, как сейчас… Он молил Господа, дабы тот даровал им обоим счастье. И Всевышний вот уже почти полгода хранил трепетные отношения, сложившиеся между Шарлем и Лу. Беды и несчастья обходили их стороной. Каждая их встреча – как единственная, каждый поцелуй – как первый, а страсть…

Граф задернул занавеску, и спальня погрузилась в полумрак. Зажег свечу и установил ее на крышку комода. Достав ключ, отпер один из нижних ящиков и вытащил завернутую в белую тряпицу какую-то довольно тяжелую вещицу. Бережно перенес ее на столик, где четверть часа назад Лу прихорашивалась у зеркала, и стал неспешно разворачивать.

Затем замер, прислушиваясь к шагам за окном. Не его ли слуга возвращается? Нет, все тихо. Вернулся к комоду и, захватив свечу, перенес ее к столику. Теперь в круглом зеркале отражались изящный огонек и кантик дыма, устремлявшийся куда-то ввысь.

Шарль аккуратно развернул тряпицу и ладонью разгладил каждый ее уголок. А затем мизинцем провел по кругу лежащей перед ним семейной реликвии, словно пытался вытереть неизвестно откуда взявшуюся пыль. Но никакой пыли не было. Тусклое золото поблескивало в отсветах играющего огня свечей, навевая на графа невеселые воспоминания.

Он припомнил, как отец рассказал об этой удивительной вещице, стараясь не пропустить даже малозначительный факт. Будто он имел какое-то значение сейчас, спустя столько лет. Хотя, кто знает, может быть, и имел?

 

8

– Мы тогда вышли в море еще за полночь, – Шарль стал вспоминать рассказ отца, – рассчитывали перехватить торговое турецкое судно в тот самый момент, когда мусульмане меньше всего ждали нападения на свой корабль. И наш маневр удался на славу. Турки, в самом деле, не ожидали атаки и сопротивлялись недолго.

Добыча, как и ожидалось, оказалась богатой. Но больше всего Лотрека привлекли не заморские ткани и золотые украшения, а нечто иное. В трюме корабля он обнаружил полуживого от страха татарина, который судорожно сжимал в руках обыкновенный тряпичный узелок, не представлявший на первый взгляд какой-либо ценности. В нем могли находиться снедь или, в лучшем случае, нехитрые пожитки этого довольно бедного, судя по одежде, человека.

Честное слово, отец Шарля, не помышляя дурного относительно татарина, хотел лишь выволочь того на палубу и пристроить к другим плененным пиратами торговцам. За каждого из них можно было получить хорошие деньги. А за бедного татарина? Но не оставлять же его в трюме… Лотрек выволок пленника на белый свет, а тот вдруг возьми да и свались в обморок. В этот самый момент узелок-то из рук и выпал.

Как-то он так странно цокнул о деревянное покрытие палубы, что Лотрек вдруг обратил внимание на эту деталь. И тут же развязал грязный узел. В тот же миг глаза его расширились от удивления. Там, внутри, блестела золотом какая-то странная и ни на что не похожая вещица. Граф вытащил ее и стал пристально рассматривать. Перед ним лежало золотое кольцо, даже не кольцо, а обруч, который можно было одеть на голову.

Но это была вещь не для головы. Во-первых, кольцо оказалось толстым, наверное, с палец в толщину. Во-вторых, к нему была аккуратно приклепана длинная золотая пластина, заканчивающаяся щеколдой, у которой, впрочем, не было засова. Тем не менее, становилось ясно – находка прежде играла какую-то хозяйственную роль. Но если она золотая, можно лишь догадываться о той возможной роли и самом месте ее нахождения.

Лотрек в задумчивости взял вещицу в руки и тут же ощутил необыкновенную тяжесть ее. Нет-нет, это не тяжесть, это сила, исходившая от золотого кольца, делала ее необыкновенно тяжелой. В тот же миг граф понял, что держит в руках очень ценную и очень древнюю реликвию. Пальцы у него дрогнули, и он чуть было не выронил ее на палубу. Да, такая удача случается раз в жизни!

В этот самый момент татарин пришел в себя и с удивительной ловкостью вскочил на ноги. Где и силы взялись! Увидев кольцо в руках француза, он с криком набросился на него и стал Лотрека душить. С огромным трудом граф, который был, наверное, в два раза больше несчастного татарина, высвободился и, разъярившись, нанес противнику сокрушительный удар по голове. Татарин упал, как подкошенный, и вскоре испустил дух. В тот момент Лотрек подумал, что как-то нехорошо досталась ему древняя реликвия. Не принесет ли она ему в дальнейшем беду? Но, взглянув на золотую добычу, тут же забыл о закравшемся в душу сомнении. Все так прекрасно начинается.

 

9

…Шарль отвлекся от нахлынувших воспоминаний и бережно взял в руки золотое кольцо. Да, его отец напутствовал, дабы он, Шарль, берег святыню, как зеницу ока, лелеял ее и ни в коем случае не допускал над нею глумления. Ибо это, как оказалось, чревато очень серьезными последствиями. Отец не сказал, какими именно. Но Шарль и сам начал кое о чем догадываться. В семье стали случаться различные, зачастую нелепые истории, которые приводили к упадку их древний род. Наконец, абсолютно нелогичная, глупая смерть отца.

Молодой граф мог списать все на совпадения, но позже уже сам оказался в ситуации, объяснения которой дать не мог. Его жизнь висела на волоске, который мог оборваться в любую секунду. Тогда-то он и принял решение бежать из Парижа и уединиться под чужим именем в неблизком Дижоне.

Когда тучи над головой рассеялись, друзья прислали ему добрую весть – можно возвращаться домой. Наверное, при иных обстоятельствах Шарль так бы и поступил, но случай… Здесь, в Дижоне, он познакомился с очаровательной женщиной Луизой Симсон. И страстно влюбился в нее. К сожалению, статус Лотреков не позволял графу жениться на простолюдинке, и Шарль, не зная как поступить, медлил с отъездом в Париж.

Но здесь случилось еще одно удивительное событие. Он вдруг вспомнил, что в их родовом предании сохранилась легенда о некоем Андре Лотреке, предке Шарля где-то в «…надцатом» колене, который забавы ради (впрочем, как и отец Шарля) иногда пиратствовал в Средиземном море. Тогда-то он и «познакомился» с неким британцем Симсоном, корабль которого французы взяли на абордаж. Симсон попал в плен. А ночью, когда начался шторм, он решил сбросить Лотрека за борт, что ему и удалось, но, не удержавшись, и сам полетел в бушующее море. К сожалению, британец плавал очень плохо и вскорости начал тонуть.

Однако Андре неожиданно проявил удивительное благородство и спас Симсона, помогая тому держаться на воде. К счастью, утром мимо них проходило торговое судно, и его моряки заметили двоих выбившихся из сил пловцов. Спустя некоторое время они благополучно достигли земли, а еще спустя несколько месяцев Лотрек и Симсон, ставшие к тому времени друзьями, добрались до родового имения Андре. Потом уже Симсон женился на родной сестре своего спасителя, и у них родились дети, в крови которых текла кровь и аристократов Симсонов, и буйных, горячих Лотреков.

Время развело потомков этих людей, но Шарль решил проверить, не является ли его Лу представительницей того самого рода Симсонов. Несколько месяцев он наводил справки, и вот – долгожданный результат. У него была, наконец, бумага, из которой он ясно выводил родословную Луизы: она действительно принадлежала к тем самым Симсонам. К сожалению, ее род, или вернее сказать – ветвь Луизы, давно обеднела и потеряла свой титул.

Шарль задался целью восстановить любимую Лу во всех ее правах, благо, на то имелись основания. И уже тогда… Впрочем, его очень волновало это странное совпадение двух пиратских вылазок, в которых принимали участие его предки: следствием одной явилось и рождение на свет самой Луизы, а следствием второй – вот это поблескивающее от огня свечи золотое кольцо. Несколько минут назад Лу сидела у комода, где хранилась реликвия, и Шарль, глядя на нее, казалось, подспудно уловил некое воздушное движение от любовницы к комоду и обратно.

Может быть, здесь есть какая-то, пока невидимая ему связь? Кто знает? И кто знает, чем закончится его любовный роман с этой обворожительной женщиной?

 

1

Луиза быстрыми шагами удалялась от особняка, в котором жил Шарль. На ее лице не осталось и следа от тех удовольствий, которые она испытывала в гостеприимном для нее доме. Теперь все ее мысли неслись туда, куда она поспешно шла. Было видно, что женщина явно нервничала, опаздывая на встречу. И это выводило ее из душевного равновесия. Ну вот, наконец, и угол, за которым…

Она дробно застучала каблучками по ступеням и, приоткрыв коричневую дверь, ловко прошмыгнула вовнутрь.

– Ну наконец! – раздался чей-то зычный голос, – где тебя носило столько времени!

– Я сейчас, сейчас…, – оправдывалась красавица, стараясь успокоить сбившееся от быстрого шага дыхание.

Здесь, в борделе, а Луиза пришла именно сюда, было тихо и достаточно темно. А после яркого солнца глаза Лу не сразу привыкли к полумраку, требовалось хотя бы краткое время, чтобы привыкнуть к новой обстановке. Впрочем, разве можно ее назвать новой? Конечно, нет, скорее – «доброй старой» и давно приевшейся.

Хозяин борделя, невысокий лысый мужчина, недовольно посмотрел на красавицу и испытывающе спросил:

– Снова к нему ходила?

– А вам-то что? – зло ответила Луиза, – условиями нашего договора это не возбраняется.

– Конечно, конечно, – в тон ей ответил лысый, – а опаздывать на работу разве не возбраняется? Клиент давно пришел, нервничает. Мне неприятности…

Лу криво улыбнулась.

– Нервничает? Ничего, пусть потомится. Это даже полезно. А от вас не убудет, мой господин.

– Господин…, – хозяин подошел к высокой стойке, за которой виднелся туалетный столик из черного дерева, и запустил за стойку руку. В то же миг, как фокусник, он вытащил веер и протянул его женщине:

– На, возьми, не забудь…

Луиза изящно, двумя пальчиками, приняла веер и выпорхнула из гостиной. Хозяин только покачал своей лысой головой, мол, что с тобой делать. Такая ты есть, и переделывать бесполезно. А избавиться от строптивой Луизы означало для хозяина потерять львиную часть своего дохода. Ведь Лу считалась «звездой» всего борделя, привлекавшей в это злачное заведение самых богатых клиентов.

Впрочем, здесь Луизу называли по-иному – Кошкой. Или, в крайнем случае, кошкой Лу. Но такое имя было ей дано не столько за изящество в любовных играх, сколько за независимость в суждениях и собственных поступках. Со вторым, ради первого, хозяину борделя приходилось мириться. Как и в этот раз.

 

2

Быстро переодевшись, Луиза вошла в кабинку, которая отделялась от туалетной комнаты, где Лу оставила свое платье, тяжелой бордовой бархатной шторой. Здесь ее и поджидал клиент, о котором несколькими минутами прежде говорил лысый хозяин борделя. Впрочем, слово «поджидал» явно не соответствовало действительному положению дел. На маленьком бархатном диванчике, свернувшись калачиком, крепко спал мужчина.

– Филипп! – позвала Луиза и пристально посмотрела на спящего. Но тот даже не пошевелился. Значит, действительно уснул, не притворяется.

Кошка Лу нетерпеливо постукивала себя веером по плечу, соображая, как ей поступить. Не найдя ничего лучшего, она еще раз, теперь уже громко, произнесла:

– Филипп, кажется, вы уснули?

– А? – раздалось в ответ, и мужчина, сладко проглотив слюну, открыл один глаз.

Тут же сев, уставился сонными глазами на улыбающуюся Луизу и дружелюбно послал ей воздушный поцелуй.

– Бонжур, мадам Лу! А я, признаюсь, уснул.

Перед Лу на диванчике сидел изрядно помятый жизнью французский офицер. Его огненно-рыжие волосы смешно торчали в разные стороны, а отчетливо проступивший второй подбородок явно указывал на заурядного любовника. Впрочем, Филипп обладал тем достоинством, которое сразу перечеркивало все его недостатки. Он был богат. И лысый хозяин борделя держался за рыжего офицера так же крепко, как и за саму кошку Лу.

Луиза в последний раз, уже скорее по инерции, чем по необходимости, ударила себя свернутым веером по плечу и отступила на один шаг назад, к самой шторе. Одета она была соответственно: белый корсет, впрочем, выполненный изящно, со вкусом, подчеркивал ее пышную грудь. А белые ажурные чулочки подчеркивали красоту ног, делая их просто неотразимыми.

Быстро развернув веер, Луиза пикантно прикрыла им лоно и, грациозно выставив вперед ножку, ласково сказала:

– Ну, здравствуй, Филипп.

Рыжий офицер ничего не ответил, он во все глаза смотрел на необыкновенной красоты тело, которое сейчас его волновало больше всего. Вот кошка Лу изящно поклонилась, вот мелькнула в полумраке кабинки ее рука. Вот веер, как бабочка, порхнул куда-то прочь… Луиза танцевала перед завороженным офицером, приближаясь к нему все ближе и ближе. Сколько раз она проделывала это перед Филиппом! Да разве перед ним одним… Впрочем, ее танец действовал на мужчин всегда одинаково. Ни один из них еще не выразил своего неудовольствия по поводу кошки Лу. Все оставались довольны.

Возбудившись видом соблазнительной танцовщицы, офицер подозвал к себе Луизу и стал судорожно раздеваться. Но опытная женщина одним ловким движением пресекла его жалкие попытки разоблачиться.

– Т-с-с! – прошептала она, – не торопись, милый, – я сама… сама…

Филипп откинулся на спинку дивана и, дыша все глубже и глубже, стал молча следить за тем, как красивая полуобнаженная женщина умело снимала с него одну часть его обмундирования за другой.

– Лу, – наконец проговорил он и запустил пятерню в ее пышные волосы, – как мне тебя не хватает!

– Я знаю, милый Филипп, – быстро ответила Луиза, – поэтому мы сейчас вместе.

 

3

Сюда, в бордель города Дижона, Луиза Симсон попала случайно. Скитаясь по Франции, она часто перебивалась случайными заработками, не гнушаясь и любовных беспорядочных связей с мужчинами. Французская революция отбросила ее сюда, на юг Франции, в Дижон, где она и вынуждена была на самых унизительных для себя условиях согласиться работать в борделе. Тогда у нее другого выхода не было, и в определенной степени Луиза даже признательна была лысому хозяину, приютившему бездомную женщину.

Сейчас этот лысый хозяин борделя чутко прислушивался к характерным стонам и шорохам, доносившимся из-за задернутой бордовой шторы кабинки. Кошка Лу знала свое дело и знала его хорошо. Не так давно граф Лотрек напрямую обратился к нему, Марселю Перро, с предложением расторгнуть унизительный для Луизы договор. Он пошел навстречу, тем более граф обещал заплатить хорошую сумму. Но покуда деньги из Парижа Лотреку не пришли, Луиза была вынуждена исполнять свою известную роль. Таковы правила, увы…

Когда Филипп устало откинулся на диване, кошка Лу, изящно извернувшись, выскользнула из его слабых объятий и отошла в самый угол кабинки. По пути она подобрала валяющийся на полу корсет и чулки, но одевать их не стала. Пусть клиент запомнит ее и такой.

– До свидания, Филипп! – она ударила по своему плечу закрытым веером, явно собираясь покинуть рыжего офицера. Настроение у Лу было явно подавленным. Ей очень не хотелось сегодня приходить в бордель, в котором все для нее стало тошнотворно противным. Именно тошнотворно. Она явственно почувствовала тошноту и рези в животе. Стало явно не по себе. Что это такое? Простая мнительность, или у нее, в самом деле, стал болеть желудок?

С трудом сдерживаясь, Луиза деланно улыбнулась. Филипп, тут же поднявшись с диванчика, подошел к крохотному столику, на котором стояла горящая свеча, и открыл верхний ящичек. Вытащив оттуда довольно внушительную пачку денег, протянул их Луизе.

– Лу, это тебе.

– Все? – удивилась Луиза.

– Да, – подтвердил офицер.

– О-ля-ля, – пропела кошка Лу и поцеловала Филиппа в щеку, – вы так добры ко мне.

Филипп грустно улыбнулся.

– И ты ко мне тоже…

Уже у себя в туалетной комнатке Луиза оделась и спрятала половину из заработанной суммы на груди за вырезом платья. Выйдя в гостиную, нашла там лысого Марселя и молча отдала ему в руки часть денег Филиппа. Но тот, зло посмотрев на кошку Лу, тут же обшарил ее и вытащил припрятанные деньги. Оттолкнув от себя Луизу, он тщательно пересчитал заработок и, положив его на стойку, выдернул одну бумажку для Лу.

– На, бери.

Луиза гордо выхватила деньги и уже собиралась уходить, как услышала за спиной окрик:

– Не забудь, что вечером тебя ждет еще один клиент!

Плечи Луизы опустились, а резь в животе усилилась. Но она сделал вид, что все в порядке.

– Не волнуйтесь, помню.

Хотя, конечно же, она забыла о клиенте. А так надеялась вечер провести с Шарлем! К сожалению, граф теперь вынужден будет ждать до утра. Се ля ви! Пока деньги из Парижа не придут, клиент всегда будет прав…

Луиза вышла на улицу и, будто кошка, зажмурила глаза от яркого солнца. Тошнота, слава Богу, стала отступать.

 

4

Лишь на следующий день Луиза выбралась к Шарлю. Граф только что получил из Парижа какие-то важные бумаги и сосредоточенно их просматривал. Слуга Андре ходил на цыпочках, чтобы не мешать своему хозяину. Появление Лу внесло сумятицу в тихую жизнь особняка. Сразу же захлопали двери, забегал слуга, полетели в сторону бумаги.

– Шарль!

– Лу! Я так тебя ждал.

– Шарль, милый Шарль… Я не могла…

Лицо Лотрека сделалось грустным, сразу же морщинки покрыли уголки его глаз.

– Я понимаю. Разумом все понимаю. А сердцем принять не могу.

– Ну, Шарль!

– Хорошо, хорошо, милая Лу, молчу.

Граф крепко обнял Луизу и стал ее горячо целовать. Лу покорно подставила лицо и закрыла глаза. Почему ее жизнь так складывается? Нелепая, глупая жизнь. Даже сейчас, в объятиях любимого человека, ей грустно и одиноко. Эх…

– Мы сейчас будем пить чай, – услышала она голос Шарля.

– Эй, Андре, – крикнул он слугу, – мы будем пить чай. Нет! Мы будем пить вино!

И уже тихонько прошептал ей на ухо:

– Правда, милая. Будем пить вино. Мы поднимаем бокалы за нашу любовь.

– Ой! – Луиза отстранилась, – не кричи мне на ухо. А то я совсем оглохну.

– Ах, да! Забыл совсем, – Шарль рассмеялся, – ты же туга на одно ухо. А я теперь и в другое… Прости меня.

Через четверть часа они сидели за уже знакомым столиком. Андре только что подал им суфле в розетке с золотым ободочком и малиновый мусс в серебряной пиале. Шарль открыл бутылку и разлил в бокалы красное вино. Они выпили за любовь, за себя и еще раз за любовь. Луиза развеселилась и стала рассказывать графу разные смешные истории из собственной жизни. Влюбленный мужчина слушал ее очень внимательно, чутко реагируя на каждую шутку и заразительно смеясь над теми милыми нелепостями, в которые попадала Лу.

Наконец глаза Луизы сделались серьезными, и она спросила:

– Скажи, Шарль, ты сейчас просматривал бумаги, которые так долго ждал?

– Да, – ответил граф, – из Парижа пришли обнадеживающие известия.

– Есть нужная сумма? – почти выкрикнула Луиза.

– Почти…

– Но сколько?

– Лу, пока половина. Деньги будут в Дижоне со дня на день.

– Шарль! – Луиза готова была расплакаться, но граф ее быстро успокоил.

– Не волнуйся, милая, и вторая половина денег скоро будет. Ждать осталось совсем недолго. Мы ведь ждем дольше.

Шарль встал из-за стола и, как в прошлый раз, подошел к Луизе со стороны спины. Он аккуратно раздвинул волосы на ее шее и поцеловал обнажившийся участок ее кожи, еле заметно пахнущий лавандовым маслом и еще чем-то тонким и необыкновенно приятным.

Граф провел кончиком языка до мочки уха Лу, а затем бережно, будто шея любимой была хрупкой, как стекло, стал целовать Луизу, постепенно опускаясь до предплечья, где у нее находилась та самая, любимая ими обоими искомая точка.

– Шарль, о Шарль! – простонала красавица и, подняв руку, попыталась погладить графа по голове. Но ее ладонь скользнула куда-то мимо, и рука сама собой опустилась.

Между тем, Лотрек с жадностью целовал ее бархатистую кожу, и Луиза все больше и больше погружалась в привычное и любимое для нее состояние.

 

5

Неожиданно она ойкнула и инстинктивно отстранилась от уже разгоряченного Лотрека.

– Лу, что случилось? – удивился тот.

– Подожди, подожди… что-то у меня заболел живот.

– Может быть, неудобно сидишь? – предположил Шарль.

– Вполне возможно.

Луиза глубоко вздохнула, а затем, выйдя из-за стола, подошла к наполовину открытому окну, дабы сделать глоток свежего воздуха. Граф видел, как побледнело ее лицо, и встревоженно спросил, не заболела ли она? Женщина только вздернула плечами, а через секунду сообщила:

– Вчера у меня тоже была боль в животе.

– Может, ты съела какую-то гадость? – уточнил Шарль.

– Может быть… Хотя нет, я вспомнила. Два дня назад, здесь, когда я была у тебя, мне тоже стало нехорошо. Боль, тошнота.

– Но почему ты промолчала?

– Почему? Подумала, что это случайность. Переусердствовала в постели с тобой. Да мало ли…

– Подожди, Лу, – прервал ее Шарль, – значит, ты уже несколько дней больна и скрываешь от меня? А если ты в интересном положении?

– Нет-нет, это исключено, – запротестовала Луиза, – именно поэтому-то я и не обращала внимания на боль.

– Ну, нет, – не сдавался граф, – я не допущу ухудшения твоего здоровья, – и он громко позвал: – Андре!

Через секунду в комнату явился слуга и застыл в почтительном полупоклоне.

– Андре, – уже спокойно сказал Лотрек, – срочно иди к лекарю Лагрену, что живет на углу…

– Помню, помню, – скороговоркой проговорил Андре, – я же к нему ходил дважды по вашей просьбе.

– Так вот, попроси, пусть срочно явится ко мне.

– Слушаюсь, – ответил Андре, и тут же дверь за ним закрылась.

Шарль подошел к бледной Луизе и внимательно посмотрел ей в глаза.

– Ну, как ты?

– Уже лучше, но легкое покалывание осталось. Будто я проглотила иглу, и она тычется там, внутри меня, не находя себе места.

– Пойди приляг в моей спальне, – предложил граф, – а я пойду посижу с бумагами.

Он поцеловал Луизу в щеку и отвел ее в свою опочивальню. То радостное настроение, с каким он поджидал с утра любимую Лу, враз улетучилось и сменилось озабоченностью и предчувствием чего-то неприятного.

 

6

Лагрена долго ждать не пришлось. Вскоре он появился в сопровождении Андре.

– Ну-с, кто у нас болен? – с деланным оптимизмом осведомился он у Шарля, вышедшего ему навстречу.

Граф в двух словах рассказал о сути дела и провел доктора в спальню, где лежала Луиза. Попросив оставить их двоих, Лагрен плотно прикрыл за графом дверь, и Шарль стал тут же нервно вышагивать по гостиной, не в силах скрыть нахлынувшее волнение. Наконец дверь открылась, и порог перешагнул Лагрен.

– Что с ней? – быстро спросил граф.

– Ничего страшного. Небольшая боль в желудке, это скоро пройдет. Надо ей вести более размеренный образ жизни, побольше сна. Вы меня понимаете. А все необходимые микстуры я подготовлю, и ваш слуга сразу после обеда может явиться ко мне…

– Благодарю вас, – Шарль протянул Лагрену серебряную монету, – очень надеюсь на ее скорое выздоровление.

– Все будет в порядке. Через день-два она забудет о болезни, – пообещал доктор.

Когда Шарль остался один, он тихонько заглянул в спальню, желая узнать о состоянии здоровья любимой Лу. Но, приоткрыв дверь, увидел, что женщина спит. Это его успокоило и прибавило веры в ее быстрейшее выздоровление.

К сожалению, ситуация стала развиваться по-иному. Дни проходили один за другим, а здоровье к Луизе не возвращалось. Теперь лекарь бывал в знакомом особняке ежедневно. Шарль волновался все больше и больше. И, наконец, Лагрен поставил окончательный диагноз. По его глубокому убеждению выходило, что Луиза страдает болезнью желудка. Пока рано говорить о чем-то серьезном, но надо бы, для собственного спокойствия, пресекая распространение болезни, отправить ее на лечение в один из курортов, где имеются соответствующие минеральные воды.

– Какой источник вы могли бы порекомендовать? – поинтересовался Шарль.

Лагрен учтиво ответил, что в его практике совсем недавно был подобный случай. И женщина отправилась пить минеральную воду на Северный Кавказ, где сейчас открыты отличные источники. Они все более популярны и пользуются в последнее время повышенным спросом.

– Но ведь это же Россия! – воскликнул Лотрек.

– Да, – подтвердил лекарь.

– Так далеко…

– И тем не менее. Результат превзошел все ожидания. Моя пациентка полностью выздоровела. Боли в желудке полностью прекратились.

– Но ведь это так далеко! – сокрушенно повторил Шарль.

– Ничего страшного, – успокоил его Лагрен, – если вы дадите согласие, то я узнаю точный адрес, где находится этот источник, а также путь следования к нему.

– Я подумаю, – неопределенно ответил Лотрек.

Слишком неожиданным показалось ему предложение врача. Россия очень далекая и дикая для француза страна. Как отпустить туда такую красивую женщину, да еще одну? К тому же у графа пока даже не доставало средств откупиться от хозяина борделя, а ведь еще надо найти деньги на дорогу…

Шарль пошел в спальню, где отдыхала Луиза, и, сев рядом с ней на кровать, мягким голосом сказал:

– Лу, мне надо поговорить с тобой об одном важном деле.

 

7

– Однажды меня позвала коза, – сказала Шарлю Луиза, глядя в окно дорожной кареты, когда они уже приближались к Парижу.

– Как это? – расхохотался граф, – она так и сказала: «Милая Луиза, здравствуй. Как давно мы с тобой не встречались».

– Ну почему сразу – милая. Просто Лу.

– Лу?

– Да, она сказала: «Лу».

– Быть этого не может!

– И я так же подумала, – поддержала Шарля Луиза, – поэтому прошла мимо. Но она, представляешь, позвала меня снова.

– «Эй, Лу! Ну, куда ты? Давай-ка поговорим о нашем, о козьем», – Шарль дребезжащим голосом попытался изобразить блеяние козы. А затем снова расхохотался, – ко-за…

– Ну почему ты смеешься, – Луиза деланно обиделась, – все так и было. Наверное, на ее языке… Но я лишь четко разобрала свое имя – Лу.

– А дальше? – Шарль вытирал текущие по щекам слезы и никак не мог успокоиться.

– Огляделась вокруг и, убедившись, что поблизости людей нет, сразу же подошла к козе.

– А дальше? – в словах Шарля уже явственно слышались нотки любопытства.

– Она жевала траву и неотрывно смотрела на меня.

– А ты?

– А я на нее…

Шарль снова рассмеялся, представив эту картину, и тут же ее прокомментировал:

– Две козы…

Луиза тоже рассмеялась:

– Так уж две, – и грустно добавила, – в тот момент я подумала странное: «А вдруг через эту Божью тварь сейчас со мной хочет поговорить моя матушка, умершая незадолго до этого?». Я ведь проходила рядом с погостом, где ее захоронили.

Лицо Шарля сделалось серьезным. Он прокашлялся и уже совершенно спокойным голосом произнес:

– А вот со мной ничего подобного не случалось. Хотя, может быть, я не замечал, а надо было бы… Знаешь, Лу, когда ты вернешься из России, я расскажу тебе одну историю, которая случилась однажды с моим отцом. Презабавная…

– Может быть, все же расскажешь сейчас?

– Нет, нет, потом, – суеверно ответил Шарль, – тогда-то она будет к месту. Кстати, как ты себя чувствуешь? Не растрясла тебя дорога?

– Спасибо. Все хорошо.

– Слава Богу, – сказал Шарль.

В самом деле, все пока складывалось более чем удачно. Неожиданно из Парижа денег прислали больше, чем граф ожидал. Так что его Лу была теперь свободна. К тому же друзья в Париже обещали финансово помочь Шарлю в его предприятии. А врач Лагрен подробно рассказал, как лучше всего добраться до Кавказских минеральных вод.

– Почему нет, – сказала тогда Луиза, – конечно, поеду, – зачем тебе в будущем больная жена?

Шарль только улыбнулся ее словам и… развернул бурную деятельность. Он отослал письма во все города, через которые должна проследовать Луиза, чтобы ее везде встречали, размещали и в благополучии отправляли дальше. Кажется, он предусмотрел все.

 

8

Конечно, Шарль Лотрек явно рисковал, объявляясь в Париже. Враги могли случайно его увидеть, и тогда… Впрочем, революционный запал кровавых событий в Париже уже пошел на убыль, и при определенной осторожности…

Граф вместе с Луизой остановился в пригороде у одного старого знакомого. Вскоре сюда же была прислана нужная сумма денег, и Шарль мог со спокойной совестью отпустить любимую Лу в Россию. Тем не менее, он решился сопровождать ее из столицы до самой границы, а уж потом возвращаться в Дижон.

Задуманное он воплотил в жизнь так же умело, как прежде осуществлял все свои планы. Везде помогали друзья и деньги. Никакие препятствия любовникам не чинились. И вот, наконец, наступил последний час их совместного путешествия. Прежде, чем расстаться, Шарль привел Луизу в какой-то придорожный трактир, чтобы выпить на прощание по бокалу терпкого вина. Луиза, жившая последние дни в постоянном напряжении, стала отговаривать графа, но Шарль не сдавался. И в конце концов, настоял на своем.

Трактир почти ничем не отличался от себе подобных. Лысый хозяин встретил их приветливой улыбкой и усадил за дальний столик, подальше от посторонних глаз. Луиза, которая теперь лысых людей вообще перестала терпеть, посмотрела на трактирщика с явным вызовом, отчего тот сразу же стушевался и вмиг скрылся за своей стойкой.

– Лу! – прошептал Шарль, – не делай такие страшные глаза. А то он испугается и вообще оставит нас без вина.

Луиза виновато потупилась и от нечего делать оглядела помещение. У противоположной стены пристроились два бедно одетых человека и молча пили вино. Еще один сидел в самом центре и отрешенно смотрел на свои руки. Вот и все.

– Садись, – предложил Шарль и галантно пододвинул Луизе стул.

Когда женщина села, откуда-то донесся странный звук, напоминающий по звучанию струнный. Шарль оглянулся и увидел, как один из пивших вино достал гитару и принялся медленно перебирать по ее струнам пальцами.

– Бродячие музыканты, – сказал граф, – они нам не помешают.

Луиза улыбнулась.

– Я раньше любила их слушать. Но только не сегодня.

– Почему? Пусть себе играют.

– Тем временем трактирщик принес вино, и Шарль вылил его в две большие кружки.

– Я столько не выпью, – запротестовала Луиза.

– Пей, сколько хочешь. Потом, в России, будешь вспоминать это наше последнее вино.

– И наш последний поцелуй, – сказала Лу и, перегнувшись через стол, чмокнула графа прямо в губы.

Музыкант тихонько затянул какую-то малоизвестную балладу, нагоняя своим пением тоску на редких посетителей трактира. Впрочем, кажется, кроме него самого, никто в смысл баллады не вслушивался. «Я прощаюсь с тобой…», – доносилось из дальнего угла, но с кем именно бродяга прощался, так никто у него и не спросил.

 

9

Допив вино, Шарль вытащил образок и протянул его Луизе:

– Вот, Лу – это тебе, обязательно носи его на себе и никогда не снимай. Это память о нас, об этом дне и о нашей любви.

– Спасибо… это так трогательно, – прошептала Луиза и приняла из рук графа подарок – миниатюрный портрет Шарля в скромном серебряном обрамлении, прикрепленный к серебряной цепочке.

– Так мило…, – добавила она и улыбнулась.

А граф, серьезно глядя ей в глаза, добавил:

– Имей в виду – он заговоренный.

– Зачем? – удивилась Лу и покраснела.

– Я специально ходил к ворожкам, чтобы они заговорили медальон. Если ты вздумаешь его снять или выбросить, а пуще того – мне изменять с другим мужчиной, то тебя ждет беда.

– Шарль…

– Лу! Такая предосторожность придаст и тебе, и мне спокойствие в душе.

Луиза покраснела еще больше.

– Ты в этом уверен?

– Да.

– Ну пусть… пусть будет по-твоему. Хотя мне и обидно.

– Лу! Не надо слов. Я долго размышлял над подобным поступком и убедился в его необходимости.

Луиза медленно надела цепочку через голову и, поправив волосы, вздохнула:

– Наверное, ты прав. Прошлое из моей жизни трудно забыть.

Музыкант закончил балладу, и на какое-то мгновение в трактире воцарилась тишина. Но вскоре он снова тронул пальцами струны и стал вторично исполнять эту же балладу.

Шарль недовольно посмотрел на него и сказал:

– Да, Лу, нам пора.

– «Я прощаюсь с тобой

На века, на века,

Запоздалый прибой

Бередит берега», – пел бородач.

– А у него чистый и красивый голос, – сказала, поднимаясь, Луиза, – и слова, как нельзя, кстати…

Шарль тоже прислушался.

…Ты ладонью своей

Мои волосы мнешь —

В перепадах полей

Осыпается рожь,

Я прощаюсь с тобой

На один только миг,

А над бездной морской

Он один на двоих.

Не борюсь я с судьбой,

Так сложилась строка.

Я прощаюсь с тобой

На века, на века…

Шарль взял Луизу под руку:

– Какие грустные слова. Мне они не нравятся. Пойдем отсюда побыстрее.

– Пойдем, – согласилась Луиза, а когда выходили из трактира, добавила, – словно про нас поет.

– Не дай Бог! – нервно вырвалось у графа.

 

1

Дни пробегали незаметно, похожие и непохожие один на другой. Луиза устало смотрела в окно дорожной кареты, которая все дальше уносила ее от Франции и любимого Шарля. Откровенно говоря, на душе было скверно и тоскливо. Очень уж не хотелось покидать родные места. И с каждым днем сомнение все больше и больше возрастало, иногда захлестывая все ее существо. Но возвращаться было поздно.

Когда тоска начинала поедать ее поедом, Луиза вспоминала свои встречи с Шарлем, милые эпизоды их дружеских бесед. Но почему-то сразу в голове возникала одна и та же картина: последняя минута их прощания у придорожного трактира. Вот Луиза в наглухо застегнутом темно-зеленом платье и накинутом через руку дорожным плащом поднимается в поджидающую ее карету. Там, внутри, уже стоит саквояж с нехитрыми вещами. А Шарль… Он где-то сзади и молча смотрит ей в спину.

Луиза уселась и деланно улыбнулась любимому:

– Иди уж… Все хорошо.

Шарль отошел на несколько шагов и замер, ожидая, пока кучер тронет лошадей. Но тот вдруг начал копаться, будто нарочно оттягивал момент расставания. Вот уже и графу подали карету, и он ловко вскочил в нее, собираясь, тем не менее, дождаться, когда тронется карета, увозящая Лу в неизвестность.

Луиза хорошо запомнила, как кучер стеганул по крупу серую кобылу, как что-то крикнул. Она повернула голову к заднему окошку и увидела, что и карета Шарля двинулась, но только в прямо противоположную сторону. Грустная минута расставания.

По России ехали достаточно медленно. Дороги, как и предупреждал Шарль, оказались здесь хуже, чем где-либо. Но это полбеды. К сожалению, длительное путешествие Луизу изрядно измотало и растрясло. Желудок теперь болел почти все время. Тошнота подкатывалась к самому горлу. Дважды пришлось откладывать очередной день отъезда из малороссийского городка. Названий их Луиза не помнила, и, откровенно говоря, казались они ей тогда все одинаковыми.

Несколько раз она отсылала Шарлю в Дижон коротенькие сообщения. Они мало чем отличались друг от друга. И лишь в последнем она откровенно пожаловалась на нездоровье и слишком длинный и утомительный путь. Пусть граф хотя бы на расстоянии ее пожалеет. Заканчивая письмо, Луиза всегда брала в руку медальон и прикладывала губы к портрету любимого человека. Господи! Пусть все будет хорошо, пусть она преодолеет и это испытание, выпавшее на ее долю.

 

2

Когда до Волги было совсем недалеко, Луизе сделалось по-настоящему дурно. Пришлось на время прервать путешествие и определиться с дальнейшими действиями. Конечно, Луиза тут же отписала Шарлю во Францию, но помочь он ничем не мог. Дело в том, что граф отослал письма в несколько российских городов, через которые должна была следовать Луиза, чтобы нужные люди оказывали ей содействие. Но так случилось, что до ближайшего из них – Астрахани должно следовать Волжским трактом довольно далеко, а Лу было плохо уже сейчас. И об Астрахани приходилось только мечтать.

Когда француженке стало еще хуже, началось кровотечение, сердобольные люди послали за Ефросиньей Лукиной, местной знахаркой. И та очень быстро поставила точный диагноз: «Да ты, красавица, беременная. Неужто не догадывалась?». Луиза, не слова не понимавшая по-русски, несколько раз заставляла приставленного к ней переводчика, какого-то недоросля из ближайшего барского имения, переводить слова знахарки.

Краснея, юноша справно переводил: «Вы, мадам, ждете ребенка». На что Луиза в истерике мотала головой: «Нет, нет, не может того быть, эта скверная старуха ошибается. Вы ничего не понимаете в медицине!». Наконец Ефросинья плюнула от досады в угол и ушла, не сказав больше ни слова.

– Куда она? – спросила у юноши Луиза.

Тот пожал плечами.

– Наверное, мадам, она ушла домой.

– Как домой? Нет, нет. Зови ее снова. Я хорошо заплачу.

Когда знахарка, недовольно сверкая глазами, вернулась, Лу, глядя ей в лицо, просто сказала:

– Я здесь совершенно одна. Я не знаю русского языка. Я не знаю, что мне делать…

По лицу потекли слезы, и Ефросинья только горестно вздохнула:

– Куда же тебя, красавица, занесло-то! В таком-то положении.

Но делать нечего, необходимо было заезжую француженку куда-то определять. Ее поселили временно на постоялом дворе. А опытная знахарка вскоре смогла остановить кровотечение. Но строго-настрого приказала:

– Три недели сидеть тихо. Никакого движения.

Так что у Луизы появились три недели для созерцания провинциальной жизни русской глубинки. Уже через несколько дней она написала Шарлю короткое, но достаточно гневное письмо: «Милый Шарль! Я беременна. Передай от меня поклон твоему врачу. Местная баба-знахарка в два счета определила то, что твой светило не смог распознать при всей своей учености. Твоя Лу». Но, подумав, сделала приписку: «Не волнуйся, со мной все в порядке. Скоро увижу Волгу».

Когда письмо ушло во Францию, в душе Луизы поселилась досада на Шарля, который настоял на этой дурацкой, и, как теперь становилось отчетливо ясно, совершенно лишней поездке в Россию. Но почему она сама не догадалась о беременности еще в Дижоне? Лу нервно прикусила губу и уставилась в окно.

 

3

– Она беременна, она беременна! – кричал Шарль, только что получивший письмо из России. Конечно, он сразу же почувствовал силу того негодования, которое охватило его Лу, когда она узнала истинную причину болей в животе. Нет, конечно же, дело не в том, что они не хотели ребенка. Дело в глупой ошибке врача Лагрена, уславшего Луизу невесть куда и в такой момент!

Шарль был готов задушить докторишку собственными руками. И он наверняка поступил бы так, но, на счастье Лагрена, письмо нашло графа в Париже, в его родовом имении, куда оно было переслано из известного нам дижонского особняка. Не скакать же в Бургундию ради встречи с этим проходимцем! Сейчас надо принимать какие-то меры. Но какие?

Шарль еще раз пробежал глазами знакомые строчки и уперся в слово «Волга». Ага, значит, она сейчас подъезжает, а возможно, и подъехала к этой реке и уже движется Волжским трактом по направлению к Астрахани. Надо срочно предупредить его астраханских друзей, с кем он договаривался о встрече Луизы, дабы они не торопились отправлять ее дальше на Кавказ.

Он достал карту России, специально приобретенную по случаю путешествия Лу, и отмерил расстояние, которое еще предстояло преодолеть его любимой до этого городка. Сразу же подумал, а успеет ли почта доставить в Астрахань корреспонденцию прежде, чем там окажется Лу? С другой стороны, иного выхода не было…

Граф явно нервничал, не находя лучшего решения. И тут же представил, как нелегко приходится сейчас Лу одной в далекой России, на тряских дорогах… Б-р-р… Шарль мысленно, как он это делал прежде вместе с Лу, взял двумя ладонями ее лицо и нежно поцеловал глаза. Тем самым успокаивая ее и придавая силы для дальнейшего путешествия.

А так хорошо у него все складывалось в последние дни! Здесь, в Дижоне, он получил радостную весть. Его жизни теперь абсолютно ничего не угрожает. Можно возвращаться в Париж. Шарль сразу же вернулся домой, где его поджидало еще одно известие – счастливо разрешился его запрос относительно Луизы Симсон. Уже в ближайшее время ей могли возвратить титул, а со временем – и какую-то недвижимость, принадлежащую их семье. О, если бы не ошибка Лагрена! Ну, докторишка, ну, погоди у меня!

Шарль быстро набросал нужный текст письма и тут же отправил его в Астрахань. А через некоторое время он получил он Луизы еще одно, теперь успокоительное письмо. Она сообщала, что вынуждена три недели, дабы сохранить плод, провести на постоялом дворе одного приволжского городишка. Ей уже значительно лучше. Решила добираться до Астрахани, как и прежде решали они с графом, а там провести обследование у местных докторов. Стоит ли ей двигаться дальше на Кавказ или вернуться во Францию, а, может быть, рожать в Астрахани? В последнем случае, может быть, Шарль тоже приедет к ней? Как раз успеет ко времени. Луиза молила Бога на гостеприимный прием астраханских друзей графа…

Шарль смачно поцеловал письмо Луизы и прокричал:

– Умница! Ты поступила, как надо.

 

4

Уже через две недели «сидения на одном месте», как остроумно окрестила Луиза свое пребывание на постоялом дворе, она чувствовала себя превосходно. Снадобья местной знахарки возымели действие, а щадящий режим полностью вернул здоровье и тот оптимизм, который всегда был ей присущ. Теперь француженка могла прогуливаться по единственной дощатой мостовой до местной управы, выходить на окраины города и с любопытством присматриваться к местной жизни. Конечно, ей было здесь очень скучно. И чем лучше ей становилось, тем скука всё больше охватывала ее. Скорей бы в дорогу!

И здесь у Лу, буквально на ровном месте, случился маленький дорожный роман. Она даже опомниться не успела, как нечаянно познакомилась с одним гусарским офицером. Прямо на улице он подошел к ней и галантно представился:

– Капитан Савелий Парфенов, всегда к вашим услугам, мадам!

Луиза сделала круглые глаза и удивленно посмотрела на офицера. Тот говорил на чистом французском. Можно сказать, что это был первый случай ее разговора с кем-либо вне предела постоялого двора.

– Вы француз?

– О, нет, мадам, – Савелий улыбнулся, – но для вас я могу быть кем угодно.

Только теперь она его рассмотрела. Высокий, красивый, молодцеватый, держащий себя непринужденно, но в рамках…

– Вы здесь живете? – осведомилась она.

– Гусар живет лишь на войне, а ее сейчас нет…

– И слава Богу.

– Да, мадам, как вам будет угодно. А здесь я, можно сказать, проездом. Вот увидел вас.

– А почему вы решили заговорить со мной по-французски?

Капитан одним движением головы оглядел ее сверху вниз и коротко сказал:

– Потому что вы француженка.

– Ой, капитан! – Луиза улыбнулась, может быть, впервые за последние дни или даже недели, – я вам не верю.

– Напрасно. Такая красивая женщина, с такими манерами, и здесь. Явно не местная.

– Вы наблюдательны.

– Вы тоже скучаете?

– Тоже…

Капитан по-гусарски поправил усы.

– Да я здесь умираю! Слово не с кем молвить.

– Вот как! – не поняла его Луиза, – но вы ведь говорите по-русски.

– Я не в том смысле, мадам…

Луиза внимательно посмотрела на гусара. Теперь в ее глазах появилось то, что давно в себе не ощущала. Она оценивала мужчину именно как мужчину. В борделе через нее прошло огромное количество партнеров, но там существовали совсем иные критерии. Шарль? Графа она любила. И любила прежде всего потому, что он ее любил. А вот так, на улице, оценить мужчину?

– Мадам, я знаю, что вы остановились на постоялом дворе.

– Все-то вы знаете, – смущаясь, ответила Луиза.

– Я могу надеяться на встречу с вами?

Луиза вздохнула. Сейчас в ней боролись разные чувства. Она обещала Шарлю клятвенно, что не посмотрит в дороге ни на одного мужчину. Но несколько месяцев одиночества…

– А вам это очень надо? – спросила она.

Офицер отступил на шаг:

– Мадам…

– Луиза. Меня зовут Луиза.

 

5

Савелий пришел к ней поздним вечером, когда все уже спали. Откровенно говоря, Луиза его не ждала. Вернее, не была уверена, что гусарский офицер заявится именно сегодня. Но, очевидно, Савелий Парфенов не привык бросать слов на ветер. Да и может ли настоящий гусар пройти мимо такой красивой женщины?

– Вы все-таки пришли? – спокойно спросила Лу.

В ответ капитан галантно поклонился и, улыбнувшись в усы, поставил на стол, стоящий у окна, бутылку какого-то вина.

Луиза поморщилась, а офицер, стирая неловкость, добавил:

– За встречу.

В этот момент Лу подумала о Шарле, который так далеко от нее. О неизвестной Астрахани, до которой еще ехать и ехать и… внутренне согласилась с навязчивым и недвусмысленным предложением этого русского. Ведь, судя по всему, любовью с Шарлем ей теперь придется заниматься очень даже не скоро. А выдернутая обстоятельствами из привычной жизни в борделе, Луиза без мужчин чувствовала себя явно не в своей тарелке.

– Сегодня был хороший и удивительно теплый день, – сказала она, – не правда ли, месье капитан?

– О! – возликовал Савелий, – вы сумели запомнить мое звание?

– Да, – спокойно ответила Лу, – у меня во Франции был один знакомый капитан.

– Вы его любили? – напрямик огорошил гусар.

– Ну уж нет. Его я не любила.

Луиза подумала о том, что если бы она сейчас принялась перечислять имена всех ее капитанов…, то Савелий ушел бы сейчас домой, оставив женщину наедине с еще не откупоренной бутылкой вина. А, впрочем, может быть, и не ушел.

– Вы предпочитаете потушить свечу? – осведомилась она.

– Да мне, признаюсь, все равно, – Савелий подправил усы.

– А как же вы без света собираетесь разливать вино?

– Ах, вы о вине?

Луиза расхохоталась.

– А вы о чем подумали? Мы ведь собирались выпить за встречу. За встречу в пути.

– Да? – удивился капитан.

Луиза снова рассмеялась.

– Какой вы, право…

Ей все больше нравился этот красавец-гусар. Нравилась его прямолинейность и обходительность, напор и застенчивость, явное проявление желания и какая-то внутренняя деликатность. С такими мужчинами приятно было иметь дело. С ними интересно было играть. А Луиза умела играть хорошо, очень хорошо. Она знала все те струны, которые в нужный момент надо было аккуратно тронуть. Знала, какую музыку можно извлечь из них. И эта музыка ей нравилась. Всегда.

 

6

Когда потушили свечу, бутылка вина была уже выпита до дна. Разгоряченный капитан буквально навалился на Лу, но предупредительная француженка остановила его порыв.

– Тише, тише, месье. Не торопитесь. Я ведь не убегу через окно.

Ну, а дальше…

Любовники угомонились только к утру, когда на улице уже стало совсем светло. И Луиза, в общем-то не ожидавшая от данной встречи ничего особенного, вдруг отметила, что получила то редкое по силе удовольствие, которое в ее жизни встречалось всего несколько раз.

– Спасибо вам, капитан, – сказала она Савелию, когда тот шарил в полутемной комнате руками, пытаясь отыскать разбросанные в беспорядке вещи.

Гусар в ответ промычал какие-то слова, смысл которых угадывался весьма туманно. Но Луиза, конечно же, поняла, что именно хотел сказать ей этот случайный человек. Еще бы! Ведь только что она сообщила капитану, что в положении, ждет ребенка. Хотя и не замужем. Парфенов, до того такой раскрепощенный и довольный собой, весь сразу сжался и вмиг растерял все свое красноречие. О капитан! Оказывается, вы не ожидали такого поворота дела! И думаете, что дама теперь может вас преследовать, заставляя жениться на себе. А вы, небось, и так уже женаты.

– Спасибо вам, месье, я в полном восторге от вас, – еще раз сказала Луиза, – вы подарили мне настоящую ночь наслаждений.

– Да, конечно… – коротко кивнул Савелий.

– Надеюсь, вы придете вечером снова?

– Конечно.

Но в его голосе не чувствовалось уверенности. И Луиза сразу поняла: «Не придет. Испугался».

– Так я буду ждать.

Она протянула руку, и Парфенов ее поцеловал. На прощание.

– Так я буду ждать…

Когда за гусаром захлопнулась дверь, Луиза повернулась набок и крепко уснула. А когда проснулась, почувствовала во всем теле легкость и силу. Тут же села к столу и написала Шарлю то самое уверенное письмо, прочтя которое, граф воскликнул: «Умница!».

Разве он мог подумать, что за холодной и так необходимой сейчас рассудительностью любимой женщины скрывается нечто большее, чем простое желание благоприятного исхода путешествия на Кавказ. Разве он мог учуять чужого мужчину в перемене настроения Лу, так явственно проявившегося между двумя последними письмами.

Но следует ли корить Луизу в измене Шарлю? Может быть, он сам виноват, что отправил красавицу, причем не жену, в Россию, где нет хороших дорог, но есть настоящие гусарские офицеры. На что он надеялся?

Как бы там ни было, Луиза в одиночестве скоротала последние дни на постоялом дворе, предписанные ей бабкой-знахаркой. Конечно, капитан к ней больше не пришел, удовлетворившись одной-единственной встречей. Да и француженка его больше не ждала.

 

7

В назначенный Ефросиньей Лукиной день Луиза покинула постоялый двор и в дорожной карете отправилась дальше, оставив лишь в памяти этот крошечный русский городок, так неожиданно появившийся в ее биографии.

Ямщик Степан Попов старался не гнать лошадей, осведомленный о беременности красавицы, на которую и сам стал все больше заглядываться. Луиза, конечно, заметила отношение к себе со стороны молодого и красивого возницы, хотя ничем не выказала их общую «тайну». Сама же она после встречи с гусаром старалась больше ни на кого из мужчин не смотреть и до Астрахани вести себя должным образом.

Теперь в карете появилась лежанка, устроенная специально для Луизы. Она представляла из себя нечто, похожее на гамак, в котором можно было отдыхать длительное время, не опасаясь, что ухабистая дорога растрясет больную женщину.

А вот и волжский тракт! Луиза ожидала увидеть мощеную или, в крайнем случае, хорошо наезженную ровную дорогу. Вместо этого ее взору предстала такая же, с колдобинами и широкими выбоинами, грунтовая дорога, ничем не отличавшаяся от уже оставшейся позади. Она, конечно, была раздосадована и пыталась узнать у ямщика, будет ли впереди дорога получше. Но не понимавший ее Степан лишь весело улыбался и радостно восклицал: «Волжский тракт!».

Луиза несколько раз высовывалась из кареты, пытаясь увидеть саму Волгу, но ни разу река ей не открылась. Ямщик на произнесенное женщиной слово «Волга» лишь неопределенно махал рукой куда-то в сторону: «Там». Но где именно, Луиза понять не могла. Вокруг себя она лишь видела степи с отдельными островками каких-то деревьев. Изредка попадались, да и то вдалеке, какие-то поселения. Вот и все. Скука.

На второй день пути ямщик вдруг затормозил лошадей и стал резко съезжать в сторону, явно сворачивая с тракта. Встревоженная Луиза, до того спокойно дремавшая в своем гамаке, громко окликнула Степана, стараясь по интонации его ответа угадать причину, заставившую того изменить направление движения. Но ямщик ничего ей не ответил, лишь громко кричал на лошадей, стараясь гнать во всю прыть. Карета стала подскакивать так, что Луиза чуть не вывалилась из гамака. С трудом она сползла вниз, надеясь выглянуть в окно и определить причину столь странного поведения Степана.

Но в тот же момент услышала другие голоса. Они приближались все ближе и ближе. Теперь уже явственно различался и стук копыт чужих лошадей. Откуда они? Справа, слева, сзади – не разберешь. Луиза хотела высунуться из окна, но в этот же миг карету тряхнуло так, что, казалось, она не выдержит и развалится. Но нет, не развалилась. Зато ход ее резко уменьшился. Степан отчаянно хлестал лошадей и что-то громко кричал. Но кому именно предназначались его слова: лошадям, Луизе или, быть может, чужим людям, Лу понять не могла. Единственное, о чем она догадалась – за ними гонятся разбойники. И они все ближе и ближе.

 

8

Вскоре карета, увязнув в густой грязи, остановилась, и Степан, ойкнув, затих. На миг воцарилась тишина, которую тут же нарушил радостный хохот незнакомцев. Дверца кареты распахнулась, и Лу увидела перед собой страшные бородатые рожи. Вскоре ее, не понимающую по-русски ни слова, выволокли из ее привычного дорожного обиталища и бесцеремонно бросили прямо в придорожный овраг. Луиза дико озиралась, не зная, как вести себя с этими на первый взгляд дикими людьми. Но тут она заметила Степана, который стоял поодаль, хотя и со связанными руками. Это обстоятельство француженку воодушевило: если он не убит, то их дела не так уж плохи.

Вдруг откуда-то издалека донесся пронзительный свист. Разбойники сразу же засуетились, заспешили, стали о чем-то спорить и громко кричать. Не прошло и двух минут, как они погрузили на лошадей весь скарб Луизы и, прихватив лошадей Степана, умчались куда-то в степь. Луиза все также сидела на земле, не зная, что делать дальше. Она еще предполагала возврат этих лихих людей за каретой, а возможно, и за ней самой. Но вскоре вокруг воцарилась тишина, прерываемая стрекотанием кузнечиков и негромким пением высоко в небе одинокого жаворонка.

Ямщик сразу заулыбался и весело окликнул Луизу, цела, мол. Но француженка его не поняла, лишь нервно вздернула плечами.

– Цела, цела, – подхватил Степан, – и я цел. Слава Богу…

Он подошел к Лу и подсунул ей связанные сзади руки.

– Развяжи.

Луиза поняла просьбу своего товарища по несчастью и, вцепившись ногтями в веревку, стала быстро ее развязывать. Да, положение у них оказалось аховым. Она в дикой русской степи, без денег и одежды, не понимающая по-русски ни слова и толком не представляющая, что ей делать дальше.

– Пошли, – сказал Степан и потянул Луизу за руку.

Лу поняла намерение ямщика и, поднявшись, покорно пошла за ним. Проходя мимо кареты, указала пальцем на нее Степану, но тот лишь рукой махнул: «Сломана», а затем добавил:

– Да и куда на ней, без лошадей-то…

Луиза, словно понимая, согласно кивнула головой и спросила по-французски, куда теперь они пойдут. Для наглядности она указала рукой сначала в одну сторону, а затем в другую. Ямщик правильно истолковал ее жест и махнул рукой в направлении, только ему ведомому.

– Туда пойдем. В десяти верстах отсюда есть село. Там живет мой знакомый. Понимаешь? Он поможет.

Конечно, Луиза ничего не поняла, но уверенные жесты ямщика и убедительные нотки в голосе успокоили ее. Пусть этот русский мужик поступает, как считает нужным. Она полностью доверилась Степану, надеясь на его сноровку и здравый рассудок.

 

9

Через несколько часов, ближе к вечеру, они действительно набрели на небольшое, затерявшееся в степи село. Здесь не было никакого постоялого двора, зато оказался дом, в котором жил знакомый Степану человек. Впрочем, и слово «дом» в данном случае носит условный характер, тем не менее, для двух ограбленных в пути людей сердобольные жители предоставили кров на ночь, накормили, чем Бог послал, и по возможности утешили.

Луиза лишь кивала головой и все время повторяла: «Си, си…», довольствуясь хотя бы такой защитой от постигшего ее несчастья. Степан о чем-то горячо и достаточно громко спорил с хозяином дома, но сути разговора Лу, конечно же, уловить не могла. Лишь по участливым взглядам «женской половины» дома догадывалась, что ее жалеют. Уже не плохо…

Спать ей предложили на полатях, и Луиза, осмотрев убранство комнаты, поняла: ей выделили самое лучшее место в доме. Скорее всего, в этом была заслуга Степана, убедившего хозяев отнестись к гостье со всем почтением. Странно, как она прежде не рассмотрела в этом ямщике благородные порывы? Или они проявились лишь в беде, на время связавшей их судьбы в одну?

Уже засыпая, Луиза подумала о превратностях ее горькой доли. О тех случайностях, которые способны так неожиданно повлиять на жизнь. И тут же ей пришла в голову мысль, от которой бросило в жар: «Медальон!». Да, да, заговоренный медальон с портретом Шарля висел у нее на шее. Она ни разу не снимала его в дороге. Но…

Но она изменила Шарлю, это факт, который утаить невозможно. И сразу же после этого с ней случилось несчастье. А ведь граф предупреждал ее – беда будет. И она случилась. Луиза тихонько плакала, кляня себя и гусарского офицера. Что-то будет дальше?

На следующее утро Степан вместе с хозяином дома приволокли на лошадях брошенную на тракте карету. Как выяснилось, в ней лопнули рессоры, не выдержавшие бешеной скачки по бездорожью. А запасных в селе не оказалось. Но, очевидно, смекалистый ямщик все-таки нашел устроивший его выход. Он оставил хозяину дома карету в залог, а тот обязался доставить Луизу и Степана до ближайшего постоялого двора и даже снабдить определенной суммой денег, дабы они смогли добраться до…

Впрочем, Степан не рассказывал Луизе, куда именно он собирается дальше двигаться, а француженка, полностью доверившись ямщику, не препятствовала любым его действиям, лишь моля Бога о спасении и скорейшем прибытии в Астрахань.

Уже через два дня они были на крошечном постоялом дворе, где Степана неплохо знали и относились достаточно приветливо. Это Луизу явно приободрило. А когда ямщик сменил приболевшего возницу, завернувшего на постоялый двор почтового экипажа, она вообще воспрянула духом. Местечко в карете нашлось и для нее. Так что, пусть и с потерями, но она могла двигаться дальше.

И все бы ничего, только почтовый экипаж направлялся не на юг, к Астрахани, а в прямо противоположную сторону. Степан, конечно же, хорошо знал о том, но промолчал. А если бы и не промолчал, то разве бы Луиза поняла, что едет теперь на север? Но, коли бы и поняла, был ли у нее иной выход?

В конце концов, спустя трое суток Степан довез карету до места назначения и сдал ее почтовому чиновнику. А сам вместе с Луизой на попутном экипаже добрался до большого села, название которого француженка не запомнила, впрочем, как и название города, в котором ямщик оставил почтовую карету. Она ждала, когда же появится на горизонте долгожданная Астрахань, которая окончательно избавит ее от беды, так некстати свалившейся на ее голову.

Степан взял Луизу за руку и подвел к какому-то высокому забору, за которым торчала крыша довольно добротного дома. Он открыл ворота и ввел женщину во двор, по которому вольно ходили куры. Лу догадалась, что ямщик привез ее на место, где чувствовал себя свободно. Даже подумала: «Слава Богу, здесь тоже живут друзья Степана». Но ямщик, лукаво улыбнувшись, вдруг громко сказал:

– Здесь мой дом, Луиза. Я привел тебя в свой дом.

Лу внимательно посмотрела на Степана, но ничего не поняла. Впрочем, ей вдруг сделалось нехорошо, дурнота подступила к горлу. Подумалось: «Наверное, усталость сказывается».

 

1

После того, как след Луизы Симсон затерялся где-то у русской реки Волги, прошло более двадцати лет. За это время во Франции случилось много событий, некоторые из них в корне изменили саму историю этой страны. К власти пришел Наполеон, который вначале заставил трепетать сердца французов от счастья и надежды, а затем горевать и грустить. Армия Наполеона завоевала почти всю Европу, взяв далекую и недоступную никому Москву. Но позже колесо фортуны уже вращали полководцы русского царя Александра I. Французский император был вынужден бежать в Париж.

Постепенно у французов эйфория от одержанных побед сменилась упадком духа, они терпели поражения до тех пор, пока русская армия в конце концов не заняла столицу Франции. Уже русский дух проник туда, где прежде витал тонкий аромат французской жизни. И с этим обстоятельством теперь должны были мириться все.

Однако любопытные парижане вследствие пылкости своей натуры не ушли «в себя», не замкнулись на своем горе. Они выглядывали из-за занавесок, стараясь понять, чем дышат эти русские, победившие их великого Наполеона, какой силой они обладают. Через некоторое время французы с удивлением обнаружили, что русские мало чем отличаются от них самих. А некоторые и вовсе походят на парижан, как две капли воды. «Может быть, потому они и победили?» – так рассуждали французы.

В один прекрасный день наиболее любопытные из них могли заметить, как по набережной Сены не спеша идет офицер уланского нижнего чина и рассматривает вывески. Офицер был высок, красив, черноволос. Его вполне можно было принять за француза. Однако он был русским. Ему явно с трудом давались названия улиц, и он подолгу останавливался перед каждой, пытаясь определиться с сутью прочитанного. Он уже не первый день бродил по Парижу, выискивая только ему ведомое. Этот улан еще дома, в России, клятвенно пообещал одному человеку, что, если судьба смилостивится над ним и он останется жив, то обязательно в Париже отыщет…

– Месье Лотрек, месье Лотрек! – вдруг закричала какая-то девушка, выводя офицера из той душевной задумчивости, в которую он впадал всегда, когда вот так, в одиночестве, изучал парижские улицы.

Улан с удивлением посмотрел на потревожившую его француженку, а та, подступая к нему, снова повторила по-французски:

– Месье Лотрек, купите у меня цветы, – и протянула ему простенький букетик полевых цветов.

Офицер пришел в замешательство, ибо почти ничего не понял из ее быстрых слов. Но, увидев корзинку с цветами, тут же успокоился. Перед ним стояла обычная продавщица цветов. Он быстро отметил про себя: «А она недурна собой!», но тут же пресек дальнейшие движения собственной мысли. Стоп! Он не ослышался? Разве его не окликнули только что: «Месье Лотрек». Неужели его поиски, которые он вел безуспешно все эти дни, наконец-то дали свои результаты?!

– Мадмуазель, – сказал по-русски офицер, – я не Лотрек, к сожалению. Но я очень хотел бы познакомиться с ним или с кем-нибудь из его семьи. Вы, очевидно, знаете, где живет месье Лотрек?

Цветочница вдруг бросила корзинку прямо на мостовую и закрыла глаза ладошками. Боже мой! Как она могла обознаться!

 

2

Пролепетав какие-то извинения, она схватила корзинку и бросилась бежать. Однако офицер успел поймать ее за руку и сдержал неожиданный порыв незнакомки.

– Не бойся меня, – сказал он, с трудом подбирая незнакомые слова, – я не сделаю тебе ничего дурного.

Цветочница перестала вырываться и жестом показала на руку, которую улан продолжал сжимать.

– А ты не убежишь? – спросил тот по-русски и улыбнулся.

Девушка ничего не поняла, но улыбка незнакомца ее успокоила. Но как же глупо она обозналась!

– Я не Лотрек, – спокойно сказал офицер, – но я ищу одного человека по фамилии Лотрек. Ты меня понимаешь?

Цветочница лишь отрицательно мотнула головой, не в силах уловить смысл услышанного.

– Я не Лотрек… – уже с нажимом в голосе повторил офицер… я – Муса, – он ткнул в себя пальцем.

Девушка согласно кивнула и повторила побелевшими губами:

– Муса.

– Да, да, – обрадовался русский, – а как твое имя? – последние слова он с трудом выговорил по-французски.

– Софи, – сказала цветочница.

– Софи! – обрадовался офицер, – как красиво! Софи!

Он порылся в кармане и вытащил какой-то медальон.

– На, смотри, ты знаешь этого человека? Его фамилия – Лотрек.

Муса открыл серебряную крышечку, и Софи увидела портрет Шарля Лотрека. Она перевела взгляд на улана…, вскрикнула и чуть было не пустилась в бега. Муса, как и в первый раз, вновь ухватил ее за руку и буквально взмолился:

– Ну не убегай же, дуреха! Помоги мне, я прошу тебя!

Но Софи упрямо не желала понимать русского офицера. Зачем только она решилась продать ему цветы? Может, потому, что он так похож на одного человека, который всегда был с нею любезен и всегда покупал ее цветы?

– Мадмуазель Софи, – начал Муса, тщательно подбирая французские слова, – у нас в полку есть офицеры, очень хорошо знающие французские слова. Они мои друзья. Они тебя не обидят. Не бойся. Пошли со мной.

Он легонько потянул Софи за собой, но цветочница никуда идти явно не собиралась и уже была готова возопить на всю улицу от страха.

Муса, видя бесполезность своих усилий, отпустил ее руку и, указав на корзину цветов, вытащил из кармана серебряную монету. Софи его поняла и подала офицеру всю корзину, ловко спрятав деньги в вырезе платья. Муса вытащил цветы из корзины и неожиданно усыпал ими голову Софии, приговаривая лишь одно слово:

– Подарок… Подарок, подарок!

Софи стояла, как вкопанная, усыпанная с головы до ног цветами, не в силах осознать случившегося. Неожиданно за спиной раздался смешок, затем еще один и еще. Казалось, вскоре вся улица заразительно смеялась, удивляясь поступку русского офицера. За странным разговором наблюдали многие, но никто не решался вмешаться, а Софи…

Она сразу успокоилась и сама подала Мусе руку.

 

3

Вскоре молодые люди пришли в расположение русского полка. Муса подвел девушку к костру, возле которого сидели солдаты и младшие офицеры в голубых мундирах. Подозвав одного из них, офицер представил его девушке:

– Мой товарищ, Борис Орлов, а это – Софи… мадемуазель Софи.

Орлов галантно поцеловал цветочнице руку. Та смутилась. По ее лицу разлился румянец, и она невпопад повторила свое имя:

– Софи.

Борис удивленно перевел взгляд на Мусу.

– Где ты отыскал такое сокровище?

Муса, сгорая от любопытства, в двух словах поведал другу о странной встрече и для наглядности продемонстрировал ему медальон с портретом Шарля Лотрека. Конечно, Орлов был в курсе поисков своего друга, но никак не ожидал, что тот сможет напасть на след.

– Но я почти не говорю по-французски! – Муса закончил краткий рассказ, – прошу тебя, помоги мне через эту девушку отыскать моего отца!

Орлов все понял и согласно кивнул головой, тут же мягко даже не заговорил, а заворковал по-французски. Софи охотно ему отвечала, и чем дольше длилась эта беседа, тем она казалась все менее и менее напряженной. Наконец Муса заметил, что Софи и Борис улыбаются друг другу. Было очевидно, что они явно отклонились от предложенной им темы.

– Борис, погоди, Борис, – прервал он друга, – мне кажется, ваши отношения развиваются слишком быстро.

Орлов посмотрел на Мусу сияющими глазами:

– Какая девушка!

– Она тебе нравится?

– Нравится? Очень!

– Ну, так женись на ней, – воскликнул Муса, – но пусть она прежде отведет меня к Лотреку, моему отцу.

– Погоди, погоди…

Орлов вновь заговорил по-французски, а затем перевел полученный от Софи ответ:

– Она не знает старого Лотрека. Но ей хорошо знаком другой Лотрек. Кстати, как уверяет Софи, ты поразительно на того похож. Поздравляю.

– Спасибо.

– А ведь я, признаюсь, думал, что ты шутишь, утверждая собственное родство с этими французами.

– Как видишь, вовсе нет.

– Вижу. Но позволь, ты затеял опасную игру. Сейчас не время искать родовые корни в побежденном нами Париже. Ты можешь пострадать.

Орлов осмотрелся, стараясь убедиться, что их никто не подслушивает.

– Могут донести…

– Пусть. Война закончена, – резонно ответил Муса, – мне нечего бояться. К тому же я однажды уже пережил нечто похожее.

И он стал быстро, смеясь и жестикулируя, рассказывать Борису, как его чуть не приняли за французского шпиона, когда Муса установил контакт с пленными офицерами армии Наполеона. Он показывал им медальон и спрашивал, не знают ли те изображенного на портрете человека? Но французы в ответ лишь вздыхали.

– Вот видишь! – воскликнул Борис.

– Но ведь все это в прошлом, – успокоил его Муса, – мне нечего бояться.

– Ладно, поступай, как знаешь, – махнул рукой Борис и, обращаясь к цветочнице, заговорил с ней по-французски.

– Мадмуазель Софи…

 

4

Следующую ночь Муса не смог сомкнуть глаз, представляя, как утром он покинет полк и отправится в одно из предместий Парижа по указанному Софи адресу. Девушка оказалась замечательной. Она знала для своего возраста гораздо больше из того, что полагалось знать. Семейство Лотреков было ей достаточно известно. Хотя она и не распространялась слишком в присутствии этих двух русских, что именно связывало ее, бедную цветочницу, и древний графский род. Разве сейчас это имело какое-то значение?

Впрочем, Муса довольно быстро забыл о Софи, поручив опеку над ней своему другу. А тот и рад был стараться. Борис Орлов не только провел Мусу до означенного Софи места, но и договорился о свидании с ней на следующий день. Надо сказать, что и француженке русский офицер понравился с первого взгляда. Иногда так в жизни, особенно в Париже, бывает. По крайней мере, есть свидетели, утверждающие, что любовь может стремительно увлечь в свои сети услад именно в тот самый момент, когда меньше всего думаешь о ней. Уже через день о бурном романе Бориса Орлова и молодой француженки знали в полку все. И по-дружески подтрунивали над ним, понимая, что вскоре эта интрижка закончится, как заканчивались все любовные истории, бывшие с офицерами в таком дальнем и трудном походе. Но дни проходили за днями, а намерения у Бориса становились все серьезнее. Один Муса, связавший, по существу, двух полюбивших потом друг друга молодых людей, оставался холоден к этому роману. Его мысли сейчас были заняты другим.

Муса Джалиль жил в небольшом городке Сызрани, когда войска Наполеона вторглись в пределы России. Конечно, движимый патриотическим порывом, он записался вначале в ополчение, а позже попал в Уланский полк. Воевал храбро, себя не жалел, хотя к числу отчаянных рубак никто его не причислял. До Парижа дошел, растеряв на дорогах Европы многих своих друзей-однополчан. Был ранен, но остался в строю. Французским владел слабо, и это очень мешало ему уже здесь, в освобожденной от Наполеона столице, исполнить данное когда-то слово: найти Шарля Лотрека. Признаться, он даже и без данного слова попытался бы разыскать отца. Сколько думал о нем раньше, особенно после того, как однажды открылась правда о собственном происхождении.

А если бы ему на пути не попалась Софи, как бы он отыскал Шарля Лотрека? Впрочем, он отца еще не нашел. И тем не менее… Будто само Провидение заставило обознаться эту цветочницу и предложить купить букетик цветов. А ведь Муса уже начал отчаиваться не в силах найти адрес Лотреков.

В эту минуту перед Мусой возникла довольная физиономия Бориса Орлова. Тот как раз вернулся в полк, проводив Софии, и весь сгорал от нетерпения поделиться с другом нахлынувшими чувствами.

– Софи, она волшебная, она очаровательная девушка. Таких на свете больше нет, – пылко сказал он.

– И больше не будет, – поддержал его Муса.

– Да, и больше никогда не будет! Как славно, что ты встретил эту девушку и познакомил меня с ней!

– Как славно, – думая о своем повторил Муса.

 

5

Когда Борис ушел, Муса стал вспоминать свое детство, свою мать, которая по невероятному стечению обстоятельств оказалась в волжских степях. Конечно, многое он помнил лишь по ее рассказам, но, тем не менее, картина в его воображении складывалась удивительная.

…Степан Попов, который страстно влюбился в Луизу, привез ее в собственный дом и представил перепуганную, ничего не понимающую француженку своим родителям. Сам его поступок выглядел со стороны просто диким. Ведь Степан-то был женат! И его благоверная проживала здесь же. Ясно, что о «второй» жене не могло быть и речи. Единственным объяснением действий Степана служило лишь то, что он просто спас женщину и на короткое время привел в дом, дабы она смогла прийти в себя, списаться с родными и, получив деньги, благополучно покинуть дом Поповых. Понятно, что отец и мать встретили француженку в штыки, а уж когда узнали, что она беременна… Вряд ли можно будет оправдаться перед соседями…

Решение созрело быстро. Дав беглянке приют на одну ночь, на следующее утро старшие Поповы выпроводили ее вместе со Степаном на улицу: «Иди, определяй ее к татарам». Делать нечего. Повел Степан Луизу на другой конец села, где рядом с русскими дворами располагались татарские и чувашские вперемешку с другими волжскими народами, переселившимися сюда в разные годы. Одна надежда, что татары, исповедуя мусульманскую веру (им разрешалось иметь до четырех жен), пригреют у себя француженку. Как не горько было Степану, по существу, дарить любимую женщину другому, иного выхода он не видел, ибо ослушаться своих родителей не смел.

В конце концов, они добрели вместе с Луизой к дому, где жил татарин Муса Джалиль. Было ему около сорока лет, считался он человеком незлобивым, порядочным. К тому же у него было всего две жены. Учитывая опыт первых утренних встреч с татарами, Степан не стал Муссе навязывать Лу в качестве жены. Он просто попросил взять женщину на постой ввиду ее безвыходной ситуации. Муссе уже знал (слух по селу пролетел быстро!), что у Поповых объявилась красивая француженка, которую за глаза окрестили Варюхой-бедовухой, и не удивился Степанову предложению. Луизу он взял к себе на постой. И даже денег за это не потребовал у Степана, видя, как удручен ямщик, с какой неохотой расстается с француженкой.

Только сейчас до Луизы дошел весь ужас ее положения. Она оказалась в мусульманской семье, без малейших средств к существованию, в полной зависимости от незнакомого человека, этого татарина. Ох, как жестоко мстил ей медальон! Зачем только она его взяла?! Зачем поклялась Шарлю, зачем случилась эта роковая встреча с гусаром? Зачем…

 

6

Муса поселил Луизу в сарае, где устроил ей лежанку. На первых порах другим женам ее не показывал, ибо боялся открытого протеста, особенно со стороны Зарембы – старшей жены. Та была женщиной властной, настоящей хозяйкой дома, а Муса, принимая Лу, с ней, конечно же, не советовался.

Но как ни крути, правда все равно откроется. Пришлось предъявлять семейству нового ее «члена». Как татарин и ожидал, Заремба сразу невзлюбила Луизу, тем более прознав, что она и есть та самая Варюха-бедовуха. Боязно все-таки, как бы не накликала беду эта «приблуда» на их дом! А вот младшая, Сулима, всем сердцем потянулась к француженке, и вскоре они подружились.

Муса, узнав, что Лу в положении, из дома ее не выгнал, хотя и заимел на Степана зуб за то, что он его не предупредил об этом. Жалеть он ее тоже не собирался, заставлял трудиться наравне со всеми. Луиза шелудила горох, обливаясь слезами, и когда Муса угощал ее брынзой, тоже плакала потому, что не могла переносить ее вкус. Когда проходила мимо Заремба и шипела на нее по-татарски, Лу отворачивалась, и слезы медленно текли по ее щекам.

Зимой Лу родила сына и назвала его Марселем. Татары же звали его Муссой. Последнее имя и стало для мальчика «родным», ибо, кроме Луизы, Марселем его никто не величал. Муса от безвыходности положения дал ему свою фамилию и усыновил, хотя Лу до сих пор не считалась его законной женой.

Неизвестно, как бы пошла у Луизы жизнь дальше и кем бы стал ее Марсель-Муса, но спустя три года на землях всего Поволжья вспыхнуло народное восстание, поднятое Емельяном Пугачевым. Настали неспокойные, смутные времена. Однажды в их село ворвались разбойники, утверждавшие, что являются теми самыми пугачевцами. Так ли было на самом деле, неизвестно. Но всех, кто не захотел к ним присоединиться, они убили. Так погиб и Муса Джалиль, тихий, не делавший никому вреда человек, но почему-то преданный царской власти и отказавшийся перейти на сторону бунтовщиков.

Пугачевцы село подожгли, и мало кому удалось не сгореть в огне. Но Луиза и Сулима уцелели, спрятавшись в глубоком погребе вместе со своими детьми. А Заремба, пытавшаяся спасти хоть какое-то имущество, погибла в огне пожара. Когда Лу выбралась из подземелья, ее взору предстала ужасная картина. Головешки чадили дымом, который расползался во все стороны. И в нем, как приведения, бродили чудом выжившие погорельцы. Их набралось немного – всего полтора десятка человек. И вот эти люди решились объединиться в общину и какое-то время выживать сообща.

Только теперь многие из них впервые увидели Луизу, доселе усердно скрываемую Муссой в своем доме. Надо сказать, что и сама француженка лишь благодаря пожару смогла выбраться из «добровольного» заточения. У нее теперь появилась надежда наконец-то дать о себе весточку во Францию. Ведь наверняка Шарль пытается ее найти, только не знает, где именно оказалась его любимая Лу. Только как теперь отправить письмо Шарлю? Да и не до писем сейчас. Надо попытаться уцелеть в тех условиях, которые ей предложила жизнь.

 

7

С утра пораньше Муса Джалиль разбудил Орлова и предложил вместе сходить по оставленному Софи адресу. Борис с радостью согласился помочь другу, тем более появлялась возможность новой встречи с цветочницей. Но в их планы вмешались непредвиденные обстоятельства. Неожиданно Бориса вызвал к себе командир полка и отправил с каким-то донесением на другой конец Парижа. Так Муса остался без переводчика, а идти один, учитывая опыт предыдущего дня, он, конечно же, не решился.

И вдруг ему в голову пришла мысль привлечь к «походу» юного Сашу Ветродуева, дворянина, человека пылкого, влюбленного в жизнь и преданного их уланскому полку. Саша прибился к ним на одном из переходов, уговаривал не отправлять к родителям и стал сыном полка. Уже в самом конце он сражался наравне со всеми, будучи настоящим уланом. Мусе этот юноша нравился, хотя они прежде редко подолгу общались, ограничивались лишь дежурными приветствиями.

Саша с радостью согласился помочь Мусе, тем более ему приятно было продемонстрировать хорошее знание французского языка, явно не востребованное в полку. И уже к обеду Муса со своим «переводчиком» вышли в район парижских предместий, где разыскали довольно большое поместье Лотреков. Они подошли к высокому забору с кованой ажурной оградой и красивой калиткой. Она составляла с воротами единое целое и представляла из себя настоящее произведение искусства.

– Надо же, как красиво, – с восторгом сказал Александр, – здесь живут очень знатные люди.

Муса подошел к калитке и крепко сжал рукой стальной обод непонятного ему узора, выкованного умелой рукой кузнечного мастера. В самом деле, и ограда, и врата заставляли задуматься о многом. Неужели его отец такого знатного рода? И неужели он сам, выросший в бедности и нищете, принадлежит к семейству, проживающему за кованым забором? Может быть, Софи ошиблась адресом, либо здесь живут другие Лотреки…

Видя замешательство своего старшего товарища, Саша положил руку ему на плечо и по-французски сказал:

– Ну же, смелей!

– Что? – не понял Джалиль.

– Смелей, – повторил юноша, – я уверен, что вам будут рады.

За время поисков усадьбы Муса успел рассказать товарищу о причине, побудившей отправиться в предместье, и теперь Верходуев сгорал от нетерпения, желая познакомиться с отцом Мусы.

Джалиль попытался открыть калитку, но она оказалась запертой. Тогда он громко крикнул, чтобы ее открыли. Но на его крик никто не вышел из большого особняка, почти полностью скрываемого от посторонних глаз кустами и деревьями.

Муса вопросительно посмотрел на Сашу, и тот сразу же понял, что от него требовалось. Громко, как только смог, он закричал что-то по-французски. Джалиль разобрал лишь одно слово – Лотрек и удовлетворенно кивнул:

– Будем ждать.

 

8

…Погорельцы недолго жили общиной, перебивавшись не сгоревшими до конца съестными припасами. Вскоре в село прибыла царская гвардия, которой предписывалось навести должный порядок и разгромить бунтовщиков. Но плачевное состояние выживших людей заставило гвардейцев слегка изменить свои планы. Ясно было, что в преддверии зимы оставлять этих людей без поддержки – значило их погубить: они бы погибли от холода и голода. И тогда кем-то сверху было принято решение переселить погорельцев на новое, приемлемое для жилья место. К сожалению, пепелище, оставшееся от села, уже невозможно было возродить к жизни.

Когда Луиза через Сулиму узнала о переезде, она очень расстроилась. Ведь у нее на руках был маленький ребенок. Как он перенесет дорогу? Но Сулима убедила ее в необходимости переезда. Лу признательно посмотрела на девушку. Такая молодая, а сколько в ней доброты, желания помочь другим! Не будь Сулимы рядом, Луиза давно бы не выдержала испытаний, выпавших на ее долю в чужом краю.

Надо сказать, что Лу учила свою юную подругу французским словам, а та учила ее татарскому языку. Так они и общались в русской глубинке на франко-татарском наречии, понятном лишь им двоим. К моменту переселения Лу уже ходила в татарском платье, по необходимости исполняла татарские обычаи и все больше и больше походила на жительницу Волги, особенно когда голову плотно укутывала платком. Но душа рвалась домой, в Дижон, к Шарлю. Господи, какого красивого сына она ему родила! Подумать только, Шарль, ее Шарль, не находящий себе места от горя, ничего не ведает ни о Марселе, ни о ней самой…

Однако Сулима больше тревожилась не о Мусе, который рос крепким, подвижным ребенком, а о самой Луизе. Француженка была женщиной слабой, часто болела, с трудом переносила физическое напряжение и русский климат. Но, тем не менее, надеялась на благополучный переезд.

В назначенный день они погрузили в телегу свои нехитрые пожитки и четверых детей. Кроме Мусы рядом находились мальчики-близнецы самой Сулимы и старшая девочка Зарембы. Надо сказать, близнецы очень любили Мусу и, хотя были старше на несколько лет, всегда с ним играли, никогда не оставляли одного.

Телега вязко, с надрывом тронулась в путь, и Лу в последний раз оглядела огромное пепелище села, ставшее для нее частью собственной жизни. Переезд, как заверили гвардейцы, должен был занять всего несколько дней, и никаких треволнений не предвиделось.

Но случилось то, что иногда бывает независимо от желаний и составленных людьми планов. Когда в них вмешивается случай, он расстраивает задуманное, круша надежды и заставляя болеть сердца.

 

9

На третий день пути, когда Лу совсем устала от тряски и обессилено провалилась в крепкий сон, спавший рядом Муса на какое-то время остался без присмотра. К тому времени и Сулима с детьми уснула, так что не спал лишь один возница, лениво подстегивающий бредущих по грунтовке лошадей. На одном из ухабов телегу хорошо тряхнуло, и Муса, спавший в овчинном тулупе, вывалился из нее и шлепнулся на припорошенный толстым слоем пыли грунт. Тулуп, в котором он спал, как в кульке, помог не только «закончить полет» без ущерба для здоровья, но… и даже не проснуться уставшему в пути мальчишке.

Луиза проснулась только ночью и не сразу поняла, что рядом нет Мусы. А когда до ее сознания дошло самое страшное, о чем только могла помыслить обезумевшая от горя мать, Лу закричала так, что вмиг проснулись все – и дети, и взрослые, и даже ленивые кони. Но как поступить дальше? Идти искать ребенка в полной темноте? Конечно!

Луиза поступила, как поступила бы любая мать. Она соскочила с телеги и пошла по следу прочь, все время выкрикивая имя сына: «Марсель, Марсель, мальчик мой! Где ты, отзовись, пожалуйста, ну отзовись же…» Сулима кинулась было за ней, но, вспомнив о троих оставшихся в телеге детях, вернулась к ним. А в темноте еще долго раздавался голос Луизы, которая звала своего сына. Но, наконец, и он стих – видно, женщина отошла уже далеко. Не доехав несколько верст до постоялого двора, возница был вынужден остановить лошадей, чтобы дождаться Луизу.

И лишь утром, когда вокруг стало светло и Сулима, продрав сонные глаза, осмотрела окружавший их безрадостный и совершенно пустынный пейзаж, она заметила вдалеке одиноко бредущую женщину. Сулима соскочила с телеги и бросилась ей навстречу. Женщина шла, спотыкаясь и дико озираясь по сторонам. Она бормотала только одно слово: «Марсель, Марсель…» Но рядом с ней сына не было, и Сулима, конечно же, догадалась: «Луиза его не нашла. Как же быть?»

Она подошла к француженке, не зная, какими словами ее утешить, а та, подняв на Сулиму глаза, тихо сказала:

– Марсель, мой мальчик… его нигде нет. Нигде…

Сулима расплакалась, а Лу побрела к телеге, все время повторяя одно и то же.

Но делать нечего, надо было ехать дальше, не оставаться же здесь навечно. В конце концов, рядом постоялый двор, где можно отдохнуть, привести себя в порядок, с людьми посоветоваться.

Не знала того Луиза, что следом, с отставанием в версту или две, за ними следовали на такой же телеге другие татары-переселенцы. Они увидели тулуп, а в нем спящего ребенка и, конечно же, остановились. Взяв мальчика, обнаружили у него на груди медальон с портретом Шарля Лотрека и убедились в сходстве с ним малыша. Только путь тех татар пролегал до ближайшего поворота, и они вскоре свернули вправо, куда им и предписывалось переселяться.

Именно поэтому Лу не нашла сына. Когда же Муса проснулся, то ему объяснили, что нашли его на дороге, предположив очевидное: с родителями случилась какая-то беда. Мальчик же назвал свое имя и фамилию и сообщил, что его маму зовут Луизой. Конечно, татары догадались, кого именно они подобрали, ибо слух о Муссе-французе и его матери Луизе гулял по волжской земле, задевая чувства многих людей. Но татары не стали утруждать себя поиском несчастной женщины. Объявится сама – отдадут ей ребенка, а если нет – мальчик останется в их семье.

 

1

– Смотрите, смотрите! – воскликнул Ветродуев, – нас, кажется, услышали. Я явственно различил движение за тем окном, – и он указал рукой в направлении угла особняка, видимого из-за калитки.

Саша подпрыгнул и что есть силы замахал руками во все стороны.

– Успокойся, – одернул его Муса, – а то нас не так поймут.

– Главное, заметили, – радостно ответил Саша, но руками больше не размахивал.

Через минуту на аллейке, ведущей к калитке, показалась пожилая степенная женщина. Она медленно приближалась к двум русским и внимательно их рассматривала, а когда подошла вплотную к калитке, вдруг рассмеялась и громко сказала:

– Жан, шутник, зачем весь этот маскарад?

Саша быстро перевел Муссе ее слова, а от себя добавил:

– Кто такой Жан?

Муса лишь плечами повел.

– Жан, да что ты на себя надел! – в словах женщины послышались нотки явного сожаления.

По ее взгляду на Муссу нетрудно было догадаться, что обращается она именно к Джалилю.

– Мне кажется, она вас за кого-то принимает, – предположил Ветродуев, – это так странно.

– Да, да, ты переведи ей, что я не Жан, а совсем другой человек, просто ищу Шарля Лотрека.

– Мадам ошиблась…, – по-французски сказал юноша.

Но пожилая женщина его предупредительно остановила движением руки:

– Жан, почему ты говоришь по-русски? И эта странная форма…

– Нет, нет, мадам, вы ошиблись! – горячо сказал Ветродуев и стал быстро рассказывать о Муссе, стараясь ничего не упустить. Джалиль ничего не понял из его слов, но по той убедительности, с которой говорил его младший товарищ, мог предположить, что, по крайней мере, их сейчас не прогонят.

– Жан? – наконец громко сказала женщина и уже с явным интересом посмотрела на Муссу.

– Кажется, она не очень мне поверила, – предположил Александр.

– Да, да… – Муса засуетился, ощупывая себя, а затем вытащил из маленького кармашка серебряный медальон, выполненный в форме мидии. Он открыл крышечку и показал портрет Шарля Лотрека женщине.

– Вы знаете этого человека? Я его ищу.

Саша быстро перевел слова Джалиля, но, очевидно, этого не требовалось, ибо по реакции хозяйки особняка было видно: изображенный на портрете мужчина был ей знаком. Она громко воскликнула: «Шарль!», и лицо ее побледнело. Еще раз внимательно посмотрела на портрет и медленно перевела взгляд на Муссу. А затем, не говоря ни слова, отперла калитку и впустила двух русских вовнутрь.

– Прошу вас, месье, входите.

Когда калитка с характерным металлическим щелчком захлопнулась за спиной Мусы, женщина представилась:

– Я мадам Лотрек. Катрин Лотрек. Прошу вас, следуйте за мной.

Когда Саша перевел ее слова, Джалилю стало явно не по себе. Ясно, что перед ними жена Шарля, и как она сейчас воспримет новость о его внебрачном сыне, можно лишь догадываться. Хорошо, что впустила в дом вообще.

Между тем, мадам Катрин стала интересоваться у Саши, почему его товарищ, так похожий на Жака, не говорит по-французски. Ведь в России, насколько она знала, все старались изучить этот язык. Ветродуев, как мог, пояснил пожилой француженке, что его товарищ вырос в бедной татарской семье, где никто не говорил по-французски.

Мадам Катрин с явным недоверием посмотрела на Муссу, в облике которого не было ни единой татарской черточки, да и быть, конечно, не могло.

– Жан, простите…

– Муса, – подсказал Саша.

– Месье Муса, – поправилась хозяйка особняка, – я приглашаю вас и вашего молодого друга…

Она улыбнулась Саше и указала на открытую дверь, ведущую на веранду:

– Прошу вас, проходите.

 

2

Через несколько минут Саша и Муса уже сидели за столом напротив мадам Лотрек. Джалиль вновь достал серебряный медальон и любезно протянул его хозяйке особняка. Пока та рассматривала портрет, он прислушивался к каждому шороху, доносившемуся из дома и прилегающего сада. Конечно, он был напряжен, и это напряжение трудно было скрыть.

– Да, – наконец подтвердила пожилая женщина, – это Шарль, мой брат.

Когда Саша перевел Муссе ее слова, тот воскликнул:

– Брат! Значит, вы не жена… вы его сестра!

Мадам Катрин подтвердила его слова, и вдохновленный Джалиль напрямую спросил:

– А кто такой Жан?

– Жан? Это мой племянник. Он – сын Шарля.

И она стала рассказывать этим странным, таким необычным людям, что она посвятила свою жизнь брату Шарлю. Такому хорошему и такому непутевому человеку. Она всю жизнь была для него не только старшей сестрой, но, по существу, и матерью. Именно поэтому сама не вышла замуж, сосредоточившись на семейных проблемах брата.

– Простите, мадам Катрин, – сказал Муса, – а могу я знать, где мать Жана?

– Она умерла, давно…

– А сам Жан?

– Скоро придет. Я ведь и думала, что это он стоит у калитки, переодевшись в русскую форму.

– Он на такое способен? – от себя поинтересовался Саша.

– Жан у нас шутник…

– Да спрашивайте прямиком о вашем отце! – не выдержал Ветродуев.

Но Муса не решился напрямую задать самый важный для него вопрос. Если Шарль Лотрек из дому не вышел, если Катрин его не позвала, значит, в особняке его нет. А если его вообще уже нет на белом свете? Впрочем…

– Мадам Катрин, – сказал он, – а вы никогда не слышали о Марселе. Мальчике Марселе…

– Нет, не слышала, – призналась пожилая женщина.

– Марсель – это я. Так меня нарекла моя мать. Ее звали Луиза. А татары стали звать меня по-своему – Муссой…

– Да, да, Луиза… Я все понимаю…, – не дослушав его последних слов, проговорила мадам Катрин, – конечно, Луиза, а вы – ее сын. Она ведь была беременной. Я знаю… Но погодите, погодите… Значит, Луиза не погибла, она осталась в живых?

– Жива, – подтвердил Муса, – я вам расскажу эту удивительную историю.

– Конечно, конечно, – губы у мадам Катрин задрожали, и на глазах появились слезы, – если бы Шарль дожил до сего дня. Как бы он обрадовался.

– Шарль… отец… Его уже нет в живых? – с ужасом спросил Муса.

– Нет, сынок, – мадам Катрин глубоко вздохнула и краем батистового платка вытерла увлажненные уголки глаз.

Саша запнулся, не зная, как перевести товарищу последние слова. Явно они его удручат, и Муса, стремившийся всей душой найти своего отца, конечно, страшно огорчится. Но говорить надо, и юноша, тщательно подбирая слова, сообщил ему страшную весть.

 

3

Мадам Катрин, увидев, как изменились, наполнились болью глаза Мусы, больше ни секунды не сомневалась, что перед ней сидит сын Шарля. Конечно, это он, выживший в далекой России и сам нашедший дорогу домой. Через столько-то лет! Но почему Луиза так долго молчала? Почему Шарль не смог ее отыскать? Вопросов было много. На все хотелось бы получить ответы. И только было пожилая женщина собралась задать первый из них, как в саду раздался чей-то громкий крик. Муса и Саша от неожиданности вздрогнули, а хозяйка особняка лишь улыбнулась.

– Это Жан пришел. Сейчас я вас с ним познакомлю. То-то для него сюрприз будет.

В тот же миг на ступенях послышались шаги, и на веранду буквально влетел молодой человек. Увидев его, Саша Ветродуев буквально оцепенел: перед ним стоял еще один Муса, только слегка помоложе и чуточку стройней.

– О! У нас гости…, – Жан удивленно посмотрел на русских, а когда Муса поднялся ему навстречу, даже сделал один шаг назад.

Мадам Катрин тоже встала из-за стола и поспешила представить братьев друг другу.

– Марсель, – сказал Муса и протянул Жану руку.

– А это – Жан, твой брат, – нарочито громко сказала женщина и, обняв племянника за талию, шепнула ему на ухо:

– У тебя брат нашелся.

– Я вижу… Но почему он так странно одет.

– Он русский.

– Русский? Я, тетушка, тебя не понимаю.

– О Жан! Это долгая история. Но я думаю, что у нас будет время посидеть за одним столом и узнать ее душещипательные подробности.

– Хорошо, тетушка. Но почему он все-таки так сильно похож на меня?

– Об этом надо было бы спросить у отца, но увы…

Мадам Катрин обошла вначале Жана, а затем Муссу и предложила молодым людям встать рядышком. Когда братья согласились выполнить ее просьбу, она даже всплеснула руками – так они были похожи! Не удивительно, что там, у калитки, она обозналась и ошибочно приняла Мусу за Жана.

Сам же Жан оказался в полном смятении. Он абсолютно ничего не знал о существовании родного брата. Оказалось, в их семье есть и такие тайны… Не знал он, как относиться к своему «двойнику». Любить его или остерегаться? С какими намерениями этот человек прибыл в их дом. И не собирается ли он отстаивать свои права на наследство Лотреков?

К тому же сейчас, когда русские захватили Париж, у его братца достаточно сил и возможностей реализовать свои корыстные замыслы, если, конечно, они имеются вообще…

Но тут Муса вдруг оживился и сообщил, что ему и Саше Ветродуеву уже пора возвращаться в расположение полка.

– Как же так!? – расстроилась мадам Катрин, – мы ведь ни о чем еще не поговорили… Я очень хочу видеть вас и вашего молодого друга у нас в ближайшие дни. Жан, ты ведь тоже этого хочешь?

– Конечно, конечно, – быстро согласился племянник, – обязательно приходите. Нам есть о чем поговорить.

Условились, что Муса придет ровно через неделю.

– К сожалению, раньше его из расположения полка не отпустят, – сказал он, прощаясь с Лотреками.

– К сожалению…, – на глазах у хозяйки особняка вновь выступили слезы, – я буду, нет, мы будем ждать вас. Приходите!

Сумасшедшая.

 

4

…Сулима всеми способами пыталась утешить Луизу, уверяла, что ребенок обязательно отыщется. Но Лу была безутешна и, как показалось ее младшей подруге, совершенно потерявшая всякий интерес к происходящему. Вскоре француженка полностью ушла в себя, перестала реагировать на окружающих ее людей, почти ничего не ела. Через короткое время горе так подкосило ее, что некогда яркая и цветущая женщина вся высохла, превратилась в доходягу, которую нельзя было узнать. Она перестала говорить по-татарски и лишь шептала по-французски какие-то невнятные слова.

Конечно, Сулима очень испугалась, но больше ничем Луизе помочь не могла. Все окружающие их люди стали сторониться Лу, считая, что она сошла с ума и вообще приносит себе и людям только беду. Естественно, теперь уже Мусу никто не искал, и вскоре люди позабыли, что у этой безумной вообще был сын.

А годы шли один за другим. Мальчик рос, мужал и не раз задавал вопрос подобравшим его татарам о том, где могут быть его настоящие родители. Но те, хотя и оставили Муссе его законное имя и фамилию, упорно твердили лишь одно: подобрали они мальчика на дороге. Очевидно, мать его погибла, а отец… он изображен на медальоне, но ни имени его, ни местонахождения никто не знает.

Однажды Муса, уже став взрослым человеком, решил предпринять настойчивые поиски, чтобы отыскать хотя бы какой-то след своей матери, смутные воспоминания о которой теплились в его сознании. Но все его попытки были тщетными. Нигде женщина по имени Луиза ему не попадалась ни среди живых, ни среди мертвых.

Но однажды Муссе помог случай. Он напал на след человека, носившего фамилию Джалиль. А что, если… Он, конечно же, нашел однофамильца и обрел… своего названного брата. Саид Джалиль оказался одним из близнецов – сыновей Сулимы. К тому времени он уже был женат, у него появились свои дети, но Мусу он вспомнил. И очень был рад встрече, ведь все считали сына Луизы давно погибшим…

Саид рассказал, что его мать, Сулима, давно умерла, точнее сказать, была убита злыми людьми. Его брат-близнец жив-здоров, тоже женат и тоже имеет своих детей. А на вопрос Мусы, не знает ли он что-либо о Луизе, лишь горестно вздохнул. Когда мать Мусы от горя помешалась, она все время жила с Сулимой. Но когда ту убили, то близнецов отправили в сиротский дом, а Луизу, как сказывали, в дом презрения, где содержали сумасшедших людей. Но с тех прошло очень много лет, и Саид даже не представляет, где ее можно искать.

 

5

Тем не менее, Муса решил обойти все подобные заведения Поволжья, а если надо будет, то и всей России, чтобы отыскать хотя бы какой-то след своей матери. Дело в том, что он собирался жениться и хотел поклониться матери либо хотя бы ее могиле перед тем, как сделать такой ответственный шаг в своей жизни.

Саид и его жена Фарида живо откликнулись на благородный порыв Мусы, став ему во всем помогать. В конце концов, они втроем вышли на один отдаленный дом презрения, где в приписных книгах значилось, что сюда двадцать лет назад прибыла некая Луиза Джалиль. Вот оно!

Но чиновник, внимательно посмотрев на Муссу и порывшись в документах, сообщил, что женщины с таким именем здесь больше нет. Очевидно, она умерла, и давно. Конечно, Муса очень сильно расстроился, и в таком состоянии ему трудно было вести с чиновником разговор. Поэтому он совершил совсем необязательную в такой ситуации ошибку – не удосужился узнать место ее захоронения. Опомнился лишь тогда, когда вернулся домой. Что делать? Неужели опять ехать в тот неблизкий дом презрения?

Собравшись с силами, он вновь поехал по уже известному адресу. Знакомый ему чиновник очень нелюбезно принял Муссу, который явно досаждал ему своими расспросами, что Джалилю крайне не понравилось. Еще меньше Муссе понравился чиновник после того, как отказался указать место захоронения матери. Почуяв неладное, Муса добился аудиенции у губернатора, и лишь тогда чиновник, так долго водивший Джалиля за нос, оказался сговорчивым. Он вынужден был сообщить, что Луиза Джалиль жива, но считается буйнопомешанной. Поэтому сведения о ней запрещены.

Муса остолбенел: его мать жива! Он так страстно добивался адреса ее захоронения, и вдруг выясняется, что она жива… Просто невероятно! Как подобное могло случиться? Он столько лет жил в полной уверенности, что мать умерла, и вдруг…

Лишь после этого до него дошел смысл слов чиновника, сообщившего неприятную новость: свидание с ней невозможно. Да как же так? Невозможно… Сын не может увидеть родную мать? Хотя бы издали, хотя бы одним глазком! И тогда Муса поступил так, как делается это на Руси по сей день. Он собрал всю имеющуюся у него наличность и отдал чиновнику. Тот, конечно, деньги взял и глубоко, явно сочувственно вздохнув, пообещал такое свидание устроить. Но предупредил: «Только через перегородку!».

 

6

Муса не мог дождаться той минуты, когда увидит мать. В сознании всплывали картины прошлого. И там, конечно, была она, красивая и любящая его женщина. С ней всегда было тепло, уютно и счастливо. Но вот лицо… он совсем его не помнил, как в тумане. Лишь глаза выделялись – красивые, большие и… часто в слезах. Но он был уверен – свою мать он обязательно узнает, как бы та ни изменилась.

И вот наконец-то наступила долгожданная встреча. Средних размеров комната, перегороженная пополам деревянной решеткой. В каждой из половинок по одной двери. В одну вошел Муса в сопровождении все того же чиновника, а в другую ввели высокую, но сгорбленную старуху. Муссу била дрожь, и он никак не мог взять себя в руки. Наконец, успокоившись, он подошел к самой перегородке и во все глаза стал рассматривать старую женщину. Она или не она? Старуха выглядела ужасно – растрепанные волосы, вся высохшая, тусклый взгляд, какие-то ошметки на рукавах. Бормотала себе под нос невнятные слова и в сторону сына вообще не смотрела.

Тогда Муса негромко по-русски ее позвал:

– Мама.

Старуха не отреагировала не его слова совершенно. Тогда Муса уже громко повторил это же слово, но уже по-татарски. Старуха подняла голову и посмотрела на перегородку, но ни единым движением не выдала своего желания пообщаться с незнакомцем.

– Мама, это я – Марсель.

И тут женщина встрепенулась, во взгляде появился огонек. Она резко повернулась и сделала несколько шагов по направлению к перегородке.

– Мар… Марсель? – пробормотала она.

– Марсель, – повторил Муса и улыбнулся. Голова у него закружилась, и он ухватился за деревянную поперечину, чтобы случайно не упасть.

– Мар… – еще раз сказала старуха и рухнула без чувств на пол комнаты свиданий. Санитары забегали, засуетились, стали поднимать старую женщину и бесцеремонно тащить ее вон. Муса, увидев такое обращение с матерью, громко крикнул:

– Что вы делаете! Немедленно отпустите ее.

Но здесь уже и чиновник стал наседать на Джалиля:

– Нельзя, нельзя кричать! Это присутственное место. Я под свою ответственность…

Опомнился Муса лишь на улице. Слезы текли по его лицу, а он стоял и вспоминал то мгновение, когда мама его узнала и внятно произнесла: «Марсель». Господи, его мать жива, она его узнала… Комок подступал к горлу, мешал здраво рассуждать, искать достойный выход из сложившейся ситуации. К сожалению, рядом с Муссой не было опытного помощника, способного дать нужный совет. И молодой человек, которому больше не разрешили свидания с Луизой, был вынужден отправиться домой.

Вскорости он женился, и у него вот-вот должен был появиться первенец. Но душа ныла, он так сильно тосковал по матери. Дважды он приезжал в дом презрения, но ему отказывали в просьбе встретиться с матерью. И неизвестно, как бы разворачивались события дальше, если бы в пределы России не вторглась армия Наполеона. Муса записался в ополчение, но напоследок решил еще раз съездить по известному адресу.

И человеку, который идет на войну, чиновники не решились отказать. Муса вновь оказался в знакомой комнате свиданий и вновь по ту сторону перегородки он увидел старую женщину.

– Мама!

Она сразу же к нему подошла.

– Марсель, мальчик мой…

– Мама, я жив. Я так долго тебя искал…

Они говорили быстро, сбивчиво, словно боясь, что их сейчас разлучат, и эта встреча будет последней. К сожалению, Луиза совсем не говорила по-русски, а Марсель плохо понимал по-французски. Выручал татарский, который Лу еще не забыла, хотя и не говорила на нем много лет.

Самое удивительное, что Марсель совсем не нашел у матери, в ее словах признаков психического расстройства. Да, старая женщина, да, взволнована, да, плохо говорит, но разве за это надо ее держать в таких условиях? Он показал медальон с портретом Шарля, и Луиза узнала на нем любимого человека.

– Это Лотрек… Шарль, – услышал Муса и тогда впервые понял, что род его тянется во Францию. Теперь для него становилось понятным многое из своего собственного детства…

– Свидание окончено! – строго сказал чиновник. – Просьба покинуть комнату свиданий.

– Марсель, найди его, – крикнула Луиза, когда ее выводили в противоположную дверь, – пусть он меня освободит…

 

7

В назначенный день Муса и Саша Ветродуев вновь остановились у кованой калитки. Но теперь она оказалась открытой. «Добрый знак», – подумал про себя Джалиль и уверенно толкнул ее от себя. Калитка скрипнула, и тут же за видимым из ворот окном особняка мелькнул чей-то силуэт. Конечно, их уже ждали.

Через несколько минут уланы сидели в столовой, а рядом с ними примостилась мадам Катрин, все время восклицавшая и активно жестикулирующая, пытающаяся что-то втолковать своему новому племяннику. Саша еле успевал переводить и неустанно косился на стол, уставленный всевозможными яствами. После полковой пищи такая трапеза не волновать не может.

Вдруг где-то рядом послышались быстрые шажки, и в столовую вбежал мальчик лет пяти. Хозяйка дома на короткое время оставила Муссу в покое и, взяв ребенка за руку, подвела его к Джалилю.

– Познакомьтесь, это сын Жана. Его зовут Томас. А это, – она указала на Муссу, – твой дядя Мус… Марсель. Так ведь?

Муса удовлетворенно кивнул и заметил вслух, что мальчуган удивительно похож на него самого, каким он был в его возрасте. Надо сказать, что и сам Томас, с детской непосредственностью рассматривавший незнакомца, добавил:

– Ты как папа…

Все засмеялись. А Муса поинтересовался у мадам Катрин, где же Жан?

– Сейчас будет, не беспокойся.

И тут же, как по мановению волшебной палочки, в столовую быстрым шагом вошел Жан. Тут уже никто не мог скрыть улыбки: действительно, оба брата были необыкновенно похожи друг на друга. Но теперь Жан, в отличие от первой встречи, вел себя раскованно, и никакого предубеждения к брату не осталось и в помине. Неудивительно, что Жан и Муса крепко, с чувством, обнялись, а воодушевленная встречей мадам Катрин громко захлопала в ладоши и закричала, как разыгравшаяся девчонка:

– К столу, все к столу!

Вскоре оживленная беседа, сдобренная вкусными яствами, заполнила все пространство столовой. Саша, возмечтавший плотно поесть, только и успевал, что переводил Мусе суть разговора.

– А теперь, – сказала мадам Катрин, – несите утку.

Она хлопнула в ладоши, и церемонный слуга вынес жирную, с подрумяненными боками утку, фаршированную яблоками.

– И самый лакомый кусочек…, – продолжила она.

– Мне! – воскликнул Томас.

– Нет. Вот этому юноше. Он почти ничего не ест и только смотрит на нас голодными глазами. Я не ошиблась?

Ветродуев покраснел, словно девица, никак не ожидав оказаться в центре внимания, и с благодарностью принял от глазастой хозяйки здоровенную порцию утки.

Муса оценил ситуацию по достоинству и громко рассмеялся, радуясь за друга. Откровенно говоря, ему было неловко таскать Сашу за собой. Ведь, в конце концов, здесь решаются семейные дела Лотреков, а Ветродуева приходится использовать лишь как переводчика. Хорошо, что Саша оказался таким искренним и все понимающим человеком. И как хорошо, что он вообще оказался «под рукой» в самый нужный для этого час.

 

8

Отобедав, мадам Катрин предложила гостям пройти на веранду, где в милой и непринужденной обстановке она собралась расспросить Мусу о его жизни и, конечно, узнать побольше о Луизе, которую так любил Шарль.

Муса рассказал о себе все, что помнил. Конечно, свои юные годы, когда он жил вместе с матерью, передал лишь по смутным воспоминаниям да по рассказам Саида, у которого оказалась крепкая память. И когда он дошел до нынешнего времени, тех поисков, которые привели его в дом презрения, мадам Катрин не выдержала и всплеснула руками:

– Бедная, бедная Луиза. За что Господь послал ей такое наказание!

А Жан, доселе сидевший молча, вдруг попросил брата уточнить, когда именно тот увидел в комнате свиданий свою мать.

Муса на мгновение задумался, а затем уверенно сказал:

– Два года назад. Да, с тех пор прошло уже два года.

– Тетушка! – воскликнул Жан, – два года назад! Тебе это ничего не говорит?

Мадам Катрин многозначительно подняла глаза на своего племянника, и тот сразу же замолчал. Но этот взгляд не прошел мимо внимания Мусы, который и без перевода понял, что здесь скрыта какая-то тайна. Но пожилая женщина, дабы развеять любые сомнения, просто сказала:

– Два года назад погиб Шарль. И Жан, остро переживающий смерть отца, все события привязывает к его кончине. К сожалению, Шарля мы не воскресим, это ясно…

Саша быстро перевел слова мадам Катрин, а Муса удивленно поднял глаза на своего брата. Надо же, какое совпадение. Они потеряли Шарля тогда, когда он нашел Луизу – доселе считавшуюся умершей. Получалось, будто два любивших друг друга человека как бы поменялись ролями. Один ушел в небытие, а другой оттуда вернулся. Жан кивнул Мусе, что могло означать лишь одно: они правильно поняли друг друга. Странно, что тетушка Катрин, такая умная и проницательная женщина, ничего не поняла. Либо сделала вид, будто такое интересное совпадение в судьбах любивших друг друга людей является случайностью.

– Я обращаю ваше внимание, – с юношеской запальчивостью сказал Жан, – на одно странное обстоятельство. Все эти годы тетушка Катрин и мой отец, а теперь мы знаем, что и Марсель, считали Луизу умершей, но никто не знал места ее захоронения. Теперь все изменилось. Она «воскресла», появилась из небытия, а мой отец, Шарль, пропал, утонул. И мы не нашли даже его тело. Таким образом, выходит, что и его могила нам неизвестна.

– Жан, мальчик мой, успокойся, – мадам Катрин встала из-за стола и, подойдя к нему сзади, поцеловала макушку головы. Так всегда поступал Шарль. И как этот жест был хорошо знаком Луизе! Хотя в этот миг хозяйка особняка меньше всего думала о них. Ее беспокоило психическое здоровье ее племянника, которому, как и ей самой, более чем хорошо известны странности, сопровождавшие в последние годы (и даже десятилетия!) их род.

Жан глубоко вздохнул и признательно посмотрел на пожилую женщину.

– Я спокоен, все в порядке, ты же знаешь.

 

9

– Так, значит, ты ушел в действующую армию, – выждав несколько секунд, спросила мадам Катрин, – оставив мать в сумасшедшем доме?

– Да, так вышло. Мне горько об этом думать. Она ведь хотела, чтобы я нашел Шарля. Но Луиза понятия не имела о войне. Тем более не могла знать, что ее народ воюет с тем народом, с которым она сроднилась по воле случая. Мне не позволили с мамой больше увидеться. Я каждый день молю Бога, чтобы он продлил ее дни. И вернувшись домой, я смог бы ее вновь увидеть.

Муса промолчал о разговоре, состоявшемся с уже известным чиновником. Тот сообщил Джалилю, что, согласно действующему циркуляру, родственники могут забрать из дома презрения пациента, заплатив учреждению довольно крупную сумму денег. А таких денег у него, человека бедного, никогда не было. Но не просить же их у новых родственников. Тем более у Жана, который хотя и проявляет к судьбе Мусы-Марселя явный интерес, тем не менее, к Луизе, любовнице его отца, наверняка настроен прохладней. И тому есть понятное объяснение.

– Да, это ужасно… жизнь так непредсказуема, – проговорила мадам Катрин, – вот и с Шарлем совершилась совершенно дикая история. Он ведь был человеком мягким, часто впадал в меланхолию. Мог подолгу сидеть, смотря в какую-то точку, и все время думал, думал. Я его не раз спрашивала: «Шарль, ну почему ты все время сидишь и неотрывно смотришь на куст барбариса?», – она указала рукой на ближайший от веранды куст. – И он мне отвечал в том духе, что думает о Луизе. Наверное, так и было.

Иногда он уходил в город и мог часами бесцельно шататься по Парижу. И вот однажды он бродил по набережной Сены, неловко поскользнулся и упал в воду. Люди видели, как он свалился, и через несколько минут бросились к берегу реки, но не увидели в ней человека. Конечно, Шарль не ожидал, что оступится, это ясно, хотя он был хорошим пловцом. Но мог ли он так быстро пойти на дно..?

Мы долго искали, думали, что течение отнесло его в сторону. Увы, ни живым, ни мертвым обнаружить Шарля не удалось.

– А вы можете меня туда проводить? – спросил Муса, – я ведь вернусь в Россию и хочу рассказать матери все о ее любимом. К тому же и сам, конечно, хотел бы почтить память отца в том месте, где он ушел в мир иной.

– Жан, – обратилась мадам Катрин к племяннику, – ты проводишь своего брата на набережную Сены?

– Конечно.

– Жан, – пояснила хозяйка особняка, – часто туда ходит. Тоскует. Я думаю, вам вместе будет о чем поговорить.

Пока Саша переводил Муссе последние слова мадам Катрин, Жан выразительно посмотрел на свою тетушку и сказал:

– Он нашел свою мать, когда погиб мой отец…

– Тише, тише! – прервала его мадам Катрин, – мы поговорим об этом с глазу на глаз и, обратившись к Ветродуеву, добавила, кокетливо улыбнувшись:

– Молодой человек, мои последние слова переводить не надо.

 

1

Дела в полку отвлекли Муссу на две недели, и лишь спустя время, в назначенный день, он встретился с Жаном. Младший брат отвел его на берег реки, уложенный в массивные каменные блоки. Именно туда, где погиб их отец. На сей раз Муссу сопровождал Борис Орлов, который сгорал от желания познакомиться с «двойником» Мусы. Надо сказать, что Орлов оказался менее искушенным переводчиком, и Жану приходилось повторять одну и ту же фразу по несколько раз, что раздражало и француза, и Муссу. Джалиль даже пожалел, что взял для такого важного разговора именно друга. Но делать нечего, пришлось обходиться услугами Бориса.

Может быть, вследствие не совсем четкого перевода, может, и по иной какой причине, но Муса не уловил смену разговора, предложенного Жаном. Именно поэтому он никак не мог понять, почему брат так настойчиво пытается ему втолковать какие-то факты из собственной жизни. Причем касаемые даже не Жана, а его матери. «Наверное, – подумал Муса, – Жан очень расчувствовался и сейчас хочет высказать самое сокровенное из собственной жизни. Он деланно качал головой, как бы сопереживая рассказу брата, но сам в этом момент думал о собственной матери, оставшейся далеко в России, да еще в таком месте…

– Муса! – взмолился Орлов, – твой брат настойчиво повторяет мне одно и то же. Я перевожу, как могу. А он все повторяет и повторяет. Очевидно, твоя реакция его совершенно не удовлетворяет. Мне кажется, он пытается втолковать какую-то тайну вашего рода, но почему-то ты должен узнать ее именно здесь, на набережной Сены, у могилы отца.

– Но ведь я Жана внимательно слушаю, – возразил Муса.

– Да, но он уверяет меня, что ты его не слышишь.

– Почему же?

Муса отвлекся от собственных мыслей и полностью сосредоточился на разговоре с братом.

– Он уверяет, – сказал Борис, – что твою матушку погубил тот самый медальон, который ты показывал тетушке Катрин.

– С портретом отца? – уточнил Муса.

– Да, да, – закивал головой Жан.

– Но почему?

– Он был заговорен на случай измены Луизы, – так уверяет тетушка.

– Значит, моя мать изменила Шарлю в России?

– Я не знаю. И отец не знал. Но тетушка Катрин уверена в этом. Поэтому-то проклятие и обрушилось на голову твоей матери.

– Если это правда, – сказал Муса, – то это ужасная правда. Ведь в конечном итоге пострадали все – и я, вынужденный столько лет жить у чужих людей, и отец, любивший Луизу и всю жизнь тосковавший по ней, и, конечно, она сама.

– Вот, вот! – воскликнул Жан, – ты тоже почувствовал несправедливость такого наказания. Если оно вообще было. И я его почувствовал. Уже давно. Скажу больше: я считаю предположение тетушки Катрин неверным. А если и верным – то отчасти. Имеется другая причина, разрушившая любовь Шарля и Луизы. И хотя тетушка не велела мне говорить на эту тему, я решусь нарушить ее запрет. Ты готов меня выслушать?

– Конечно, – сказал Муса, явно не ожидавший такого поворота в разговоре с братом. Хотя уже по предыдущей встрече он уловил некую недомолвку в рассуждениях тетушки Катрин о судьбе его отца. Но тогда Муса не придал ей особого значения.

– Господа, господа! – запротестовал Орлов, – пожалуйста, не говорите так быстро. Я уже устал и не успеваю за вами.

 

2

Братья, не спеша, пошли по брусчатой набережной вдоль Сены, и Жан, тщательно подбирая слова, стал излагать Джалилю свою версию о тех несчастьях, которые обрушились на дом Лотреков.

– Я тебе должен сказать, что моя собственная мать никакого отношения к твоей не имела. И сила колдовства от медальона на нее никак не могла распространиться. Тем не менее, она тоже, причем очень жестоко, пострадала. Тетушка тебе не рассказывала, а я открою одну маленькую тайну. Наш отец так любил Луизу, что женился лишь на женщине, очень на нее похожей. Да и то тогда, когда все попытки отыскать твою мать живой закончились ничем.

При родах моя мать умерла. А я вот выжил, – Жан улыбнулся, но его улыбка показалась Муссе зловещей. – Прошли годы, я тоже влюбился в одну женщину. И хотя и отец, и тетушка были категорически против нашей свадьбы, я на ней все-таки женился. И вот, представь себе, при родах она тоже умирает. А наш сын Томас остается жить.

– Скажи, Жан, а почему отец был против? – спросил Муса.

– Видишь ли… Моя Жозефина была куртизанкой, как и твоя мать, а отец…

– Моя мать…, – удивился Муса, – а я не знал…

– Но не надо нам осуждать их за это. Ведь и мой отец, и я искренне любили этих женщин и были с ними счастливы. Дело в другом. Я хочу сказать тебе, что и моя бабушка, мать нашего отца, тоже умерла неожиданно. Мне рассказывала тетушка о странностях, связанных с ее кончиной. Я не буду вдаваться в подробности, но скажу главное. Когда мой дед Жан-Батист Лотрек вернулся домой из какого-то морского путешествия, бабушка сразу и умерла. Тетушка Катрин, как и отец, были уверены, что тому виной эта самая «морская» прогулка деда. Он иногда пиратствовал на море. Так, больше для души, чем по необходимости. Неугомонным был человеком. А в тот раз, как я слышал, ему улыбнулась удача. Он добыл старинную золотую вещь. И страшно был доволен.

Только после этого в семье начались беды. Умерла бабушка, которую дед страстно любил. Вскоре он запил, заболел и так в тоске по ней и умер. Как видишь, реликвия, которую он приобрел, заставляет женщин нашего рода умирать. А мужчин, горячо их любивших, страдать и пребывать в горе до самой смерти. Я очень хорошо помню состояние отца. И понимаю его. Ведь и сам после смерти Жозефины страдал не меньше. Я бы очень не хотел такой участи для Томаса. Чем он виноват? Почему должен страдать за грехи прадеда? А почему ты должен страдать?

– Но у меня, слава Богу, жена жива, – остудил его Муса.

– Речь не о твоей жене. О твоей собственной жизни. Я все думаю, почему Господь свел нас. Почему он через цветочницу Софии помог нам встретиться…

При последних словах Жана Муса многозначительно посмотрел на Орлова и подмигнул ему.

– …и вот к какому выводу я пришел. Вопреки воле тетушки, я решился рассказать тебе правду о роке, довлеющем над нами. И уж коли ты тоже Лотрек, мой родной брат, то хочу показать тебе эту реликвию.

– И где же она? – спросил Муса, – с тобой?

– Нет, – покачал головой младший брат, – мы ее храним дома, да и не смог бы я ее взять с собой. Она имеет достаточно большие размеры.

 

3

– Пошли прямо сейчас к нам, и я тебе покажу эту золотую вещицу! – с жаром предложил Жан, – пошли. Мы ведь как раз идем по направлению к нам. Осталось совсем немного.

Муса и Орлов переглянулись. Пора уже возвращаться в полк. Но такую возможность упускать не хотелось. Мало ли как повернется жизнь, может быть, завтра прикажут уланам сняться с места и двинуться в поход.

– Пошли, – согласился Муса, – только знай, у меня совсем нет времени.

– Да, да, мы быстро, – заторопился Жан, – ты не пожалеешь о принятом решении. Пошли.

Вскоре троица подошла к знакомой кованой калитке. И хлопотливая тетушка Катрин важно прошествовала навстречу улыбающимся братьям и Борису Орлову, который, отступив на шаг назад, быстро переводил Муссе жаркие восклицания в адрес русского племянника.

– Да тебя здесь любят! – весело добавил от себя Борис, – а я и не знал.

Вскоре все они уже сидели на веранде, и Жан рассказывал тетушке о набережной Сены, о беседе с Муссой, старательно обходя цель их нынешнего прихода в особняк. Но тетушка… Она сразу же «раскусила» своего обожаемого Жана и напрямик у него спросила:

– Ты ему рассказывал о том кольце?

Жан потупил глаза.

– Немного… Я хотел показать его Марселю.

Тетушка вздохнула. В ее глазах появилась грусть.

– Жан, мой дорогой Жан, зачем ты впутываешь в наши беды этого человека?

– Но ведь он Лотрек! И проклятие касается его тоже, как и нас. Тетя!

– Ну, хорошо. Отведи его в комнату отца.

Жан поднялся из-за стола первым и с заговорщицким видом увлек Муссу за собой, оставив Бориса Орлова в обществе тетушки Катрин. Оказалось, посторонним нельзя смотреть на реликвию Лотреков.

– А переводчик там не нужен, – успокоила она Орлова, – они и без перевода разберутся.

Жан и Муса пробыли вне пределов веранды недолго и вскоре появились перед очами тетушки Катрин. Она только и спросила:

– Видел?

– Да, – подтвердил Муса и скороговоркой добавил, – тетушка Катрин, вы на нас не обижайтесь, но обстоятельства вынуждают покинуть ваш гостеприимный дом. Нам пора уходить.

– Пора, – от себя добавил Орлов.

Хозяйка особняка, видя как посуровело лицо Марселя, цыкнула на Жана:

– Говорила тебе, не лезь не в свое дело. Смотри, как изменился Марсель.

– Нет, нет, – Муса попытался ее успокоить, – меня сейчас интересует путь в наш лагерь. Уже темнеет…

– И все? – осведомилась тетушка.

– Почти… почти все.

– Но ты, конечно, к нам еще придешь? – спросила она, заглядывая в глаза Муссе, – не думай о плохом. Приходи, здесь тебе всегда рады.

 

4

Но дела в полку вновь задержали Муссу Джалиля. Он смог выбраться к тетушке Катрин только через две недели. Та порядком заждалась племянника и была ему искренне рада. Теперь рядом с ним вновь был и Саша Ветродуев, полюбившийся пожилой женщине с первого раза.

– Жан скоро придет, – сказал она, – тоже тебя дожидается. Он очень беспокоится, как ты воспринял золотую вещицу. Уж слишком у тебя сделалось суровым, каменным, лицо. Мы даже испугались, не повредил ли ты рассудок на время. Ох! – спохватилась хозяйка особняка, – кажется, я сказала лишнее.

– Ничего, ничего, – утешил ее Муса, – я и в самом деле пребывал тогда в великой задумчивости. Было отчего. Это золотое кольцо, его внешний вид…, даже не вид, а само состояние… Не знаю, как и сказать… Словом, у меня возникло предположение. И я хотел его проверить в вашем присутствии.

– Ты хотел его высказать? – уточнила тетушка.

– Нет, именно проверить. При вас. А уж затем я поделюсь своими собственными размышлениями.

– Ты говоришь загадками, – тетушка Катрин улыбнулась, – как Жан. Он тоже предпочитает таинственность в нашей жизни.

– Пусть будет так, – согласился Муса.

Они сидели на веранде втроем, и тетушка угощала уланов муссом, щедро сдабривая его собственными воспоминаниями о Шарле, его жизни в этом особняке. Наконец пришел Жан, и Марсель крепко обнял брата, похлопывая его по спине рукой.

– Я рад твоему приходу.

– Тетушка Катрин вкратце передала Жану суть размышлений Мусы по поводу золотого кольца.

– Говорил ведь! – воскликнул тот, – мой брат настоящий Лотрек, он должен был проявить интерес к нашей реликвии.

Когда Жан угомонился, Муса предложил ему вынести золотое кольцо на веранду. Понимая, что сейчас может случиться нечто важное, младший брат с готовностью согласился и убежал в кабинет отца. Через короткое время он вернулся, держа реликвию на старой тряпице, оставшуюся еще от Шарля.

– Вот…

Муса бережно взял кольцо и начал неспешно его рассматривать. То подносил к лицу, то удалял на расстояние вытянутой руки. Кольцо было выполнено из старого золота. Диаметр его оказался таким, что его можно было одеть на голову, как обруч. Но это был все же не обруч. С одной стороны к кольцу на подвеске была прикреплена достаточно длинная золотая пластина – своеобразный язык. Он заканчивался изящным золотым листом. Под ним имелись две петли, в которые можно было просунуть палец. Рассмотрев данную конструкцию, Муса убедился в собственной догадке. Он сейчас держит в руках некое приспособление для запирания окна, двери или ларя. И если его размышления верны…

Муса молча положил реликвию на стол и полез в карман, ловко устроенный в его уланском облачении. Достал какой-то продолговатый сверточек и, развернув его, вытащил золотой стержень.

 

5

У тетушки и Жана глаза расширились, и они в один голос спросили:

– Откуда это у тебя?

– Погодите, погодите… Вначале я попробую провести одно действие, – сказал Муса.

Он взял стержень и просунул его под золотым листиком так, что тот прошел через две петли. Получилось так ладно, словно размер каждой петли специально подгонялся под величину стержня.

– Марсель! – воскликнул Жан, – откуда у тебя этот засов?

– Ты назвал мой стержень засовом? – в свою очередь удивился Муса, значит, тебе было известно, что он должен был где-то быть?

– Да, да. Отец рассказывал, будто золотое кольцо с языком представляет собой часть запорного устройства. Не хватает лишь засова, а также того, к чему кольцо крепилось.

– Это деревянный ларь, – сказал Муса.

– Откуда тебе известно? – спросил Жан.

– Наверное, – опережая Муссу, – ответила за него тетушка Катрин, – Шарль рассказал Луизе об этом устройстве. А когда отправлял ее в Россию, отдал ей засов. Так ведь? Я угадала?

– Нет, все обстоит не так. Моя мать мне ничего не говорила и не передавала. А стержень, то бишь засов, я получил от родственников моей жены. Раньше это была святыня ее рода. Теперь она стала нашей с Адель реликвией. У меня перед самым походом во Францию родился сын Ренат. Когда он вырастет, я передам этот стержень ему. А пока как талисман ношу его с собой.

Откровенно говоря, я вовсе не был уверен, что стержень подойдет к петелькам. Просто, увидев кольцо с язычком, впервые у меня появилось страстное желание продеть в петли хранимый мною засов. И еще я обратил внимание на сходство золота, из которого изготовлены стержень и кольцо. Оно… как правильно сказать… древнее и призывающее к себе…

– Ты не ювелир, – тетушка Катрин улыбнулась Муссе, – но выразился достаточно ясно. Одно не понятно, как засов попал к тебе. Хотя… Повтори, пожалуйста, имя твоей жены.

– Адель.

– Адель… Она татарка?

– Да. Только не из наших волжских татар. Ее отец переселился из Крыма на Волгу вскоре после того, как погиб его собственный отец или дед моей жены Адель.

– Он бежал из Крыма? – уточнила тетушка.

– Нет, но обстоятельства вынудили… Кстати, этот дед и… Подождите, подождите… Я сейчас вспомню… Так, так… Адель мне рассказывала эту историю, но я не очень внимательно ее слушал. Помню лишь, что ее дед нашел сундук или ларь в глубокой пещере. И отодрал от него золотое украшение, изготовленное в виде запорного устройства. Стержень-засов оставил дома, а остальное повез в Европу продавать. Он отплыл из Балаклавы на турецком торговом корабле и домой больше не вернулся.

 

6

– Проклятье! – закричал Жан.

– Тише, тише, – зашумела на него тетушка Катрин, – не выражай свои чувства так откровенно.

– Проклятье…, – уже тише повторил Жан и, посмотрев на Муссу, уточнил, – так ты говоришь, корабль был турецким?

– Да, кажется турецким… Постой, постой. Я начинаю догадываться. Дед моей жены отплыл в Европу… А твой дед… Кажется, вы рассказывали мне, что он иногда промышлял разбоем в морях. И там добыл это самое кольцо.

– Марсель, я подумал о том же, – сказал Жан, – а вы, тетушка?

Хозяйка особняка только вздохнула и ответила совсем иное:

– Когда мой отец вернулся из того плавания, беда пришла в наш дом.

– Вот и я говорю – «проклятье», – оживился Жан, – проклятье легло на род Лотреков, когда мы заполучили эту реликвию.

Мой дед отобрал ее у татарина и, очевидно, убил того несчастного. А любовница его сына, Шарля, попала к татарам и вынуждена была всю жизнь провести с ними. И сын Шарля, то есть внук Жана-Батиста, хотя и является Лотреком по крови, но носит имя и фамилию татарскую и исповедует веру мусульман. Вот так золотое кольцо отыгралось на этой нашей родовой ветке. А как оно отыгрывалось на всех нас, я Марселю уже рассказывал. Проклятье легло на нас. Но как от него избавиться?

– А я вот о чем думаю, – сказала тетушка, – разве не по Божьему Провидению Марсель выбрал в жены женщину из семьи, обиженной нашим дедом? Скорее, так и есть. Значит, ему дано такое право, он должен попробовать избавить всех нас от этого проклятья. Марсель, ты со мной согласен?

Муса вздернул плечами.

– Наверное, надо говорить о наших общих родах. Ведь дед Адели, снимая украшения с ларя, тоже был наказан Божьей рукой, погибнув в результате пиратского нападения. Я так понимаю, проклятье легло на всех нас не только потому, что мы убиваем и отнимаем друг у друга древнюю золотую реликвию, но потому, что вообще однажды позарились на нее, как на золотую вещь. А все дело в ином: не в золоте ее, а в назначении ее.

– Фу ты! – воскликнула тетушка и нервно провела ладонью по лбу, – даже жарко стало от твоих слов. Наверное, сейчас твоими устами сам Господь говорил. Как ты сказал: «Дело в ее назначении…» Наверное, так и есть.

– Но что это все значит? – Жан посмотрел на тетушку.

– Может быть, вернуть золотые вещи на их старое место? Как ты думаешь, Марсель?

Муса скривил губы.

– Такой неожиданный поворот нашего разговора… Да и нет того ларя давно, сгнил небось в пещере. К тому же кто укажет путь к ней?

– А ваши родственники по линии Адели? – не унималась тетушка, – наверняка они должны помнить.

– Но я ведь живу на Волге, а ее дальняя родня – в Крыму, если, конечно, не считать отца и матери Адели…

– Вот с них и надо начать! – выпалил Жан, – милый Марсель, если ты не поможешь, вымрет наш род. Да и ты…

 

7

Когда Муса в сопровождении Саши Ветродуева вернулся в расположение полка, на улице уже стемнело. Джалиль шел, машинально отвечая на вопросы своего юного товарища, все время думая об одном и том же. Предложение тетушки Катрин не выходило из головы. Теперь у него кроме задачи любыми способами вызволить из дома презрения престарелую мать появилась еще одна: вернуть золотые реликвии на первоначальное место их нахождения. Хотя… Хотя, может быть, это не две, а одна задача, состоящая из двух половинок? И одна без второй не решаема.

Увлеченный размышлениями, Муса не заметил, как к нему подошел Борис Орлов. По его опечаленному лицу нетрудно было догадаться – с другом стряслась беда. Но Джалиль не сразу вслушался в суть сказанных товарищем слов, а когда, наконец, Борис втолковал, в чем суть дела, Муса засмеялся:

– Так женись!

– Не могу, брат. Без благословления родителей – не могу. Хоть убей меня.

– Ну, тогда я не знаю.

Орлов сообщил, что его возлюбленная ждет ребенка, но не хочет его рожать, так как не является законной женой Бориса. А венчаться невозможно по причине, указанной Орловым, – его родители находятся в России, очень далеко.

– Она надумала прервать беременность, – мрачно сообщил друг Мусы, – я отговаривать, она – ни в какую.

– Бедная Софи, – сказал Муса, – мне ее искренне жаль. Но чем я могу помочь?

– Поговори с ней.

– Я?

– Да, ты. Она ведь тебя уважает, ты такого знатного рода. Послушает.

– Ну, нет. Что я скажу… Софи, послушай свое сердце, это ваш общий ребенок, ваше будущее. Прерывать беременность большой грех…

– Вот-вот. Именно это и скажи.

– Так я ведь пошутил, – рассмеялся Муса, – какой из меня…

– Нет, нет, и слушать никого не желаю, – горько заговорил Орлов, – хочешь, я перед тобой на колени встану.

– Да ты что, брат, спятил! – Муса вздохнул, – ну, ладно. Когда будем говорить?

– Завтра, завтра я встречаюсь с Софи и возьму с собой и тебя. Согласен?

– Хорошо. Но если не получится у меня ничего путного – не взыщи.

– Получится, получится.

Орлов сразу повеселел. Кажется, у него теперь появилась возможность повлиять на решение Софи.

К сожалению, его планам не суждено было сбыться. Ибо в то самое время Софи, донельзя расстроенная ситуацией, в которую угодила по собственной глупости, уже шла к дому, указанному одной сердобольной старухой.

 

8

Нет, она не шла, она летела, не чуя под собой ног. С большим трудом ей удалось выпытать адрес бабки, которая за умеренную плату помогала женщинам избавиться от плодов неудачной либо запретной любви. Конечно, Софи предупреждали, что это больно, что могут быть всякие последствия, но ничто ее остановить больше не могло.

Наконец, нашла нужный дом и остановилась в нерешительности перед дверью. Воровато огляделась вокруг – не наблюдает ли кто за ней? Кажется – нет. Она постучала, и тут же высокий женский голос ей ответил:

– Входите, входите! Дверь открыта.

Софи робко потянула на себя рукоять тяжелой деревянной двери и шагнула через порог. Полумрак пустого коридора сразу же насторожил ее, и сердце тревожно забилось. Туда ли она попала? Эта окраина Парижа, считавшаяся одной из самых бедных, всегда пользовалась дурной славой. А Софи, направляясь сюда, никому не сообщила о своем решении. И случись что, никто же не бросится искать ее именно здесь.

Как бы вклиниваясь в душевные переживания робкой девушки, в дверях появилась достаточно миловидная женщина средних лет и, оглядев пришедшую с ног до головы, приветливо позвала за собой:

– Ну, проходи, проходи.

Софи последовала за ней и только сейчас почувствовала, как ее ноги подгибаются. Зачем только согласилась идти по этому адресу! Может быть, прав был Борис…

– Ну, рассказывай, что с тобой приключилось? – хозяйка дома еще раз улыбнулась, располагая Софи к себе, – ничего не утаивай и ничего не бойся. Договорились?

Софи утвердительно кивнула головой и сбивчиво поведала о своей связи с русским офицером и о том, что ждет ребенка.

– Хорошо, – кивнула головой хозяйка, – теперь раздевайся. Мне необходимо тебя осмотреть.

Девушка послушно разделась, стыдливо прикрыв руками грудь, что, конечно, не могло пройти мимо внимания повитухи.

– Ты не стесняйся меня, – сказала та, – сейчас наступил такой момент, когда ты должна лишь молиться и уповать на благополучный исход. А если желаешь спросить о чем-то, смело спрашивай, не робей. Не тот сейчас случай. Да, кстати, можешь называть меня мадам Си-Си.

– Хорошо, мадам Си-Си…

– Теперь ложись сюда, – мадам Си-Си указала девушке на застланную белой простыней кушетку.

Пока Софи ложилась, хозяйка дома грустно вздохнула. Но только так, осторожно, чтобы девушка не заметила. Еще одна! Сколько через ее руки прошло таких несчастных. И каждый раз это риск, большой риск! Особенно для девушек, впервые подвергавшихся такой операции. Конечно, Си-Си тоже рисковала и очень даже сильно. Случись беда – ей тоже не сдобровать. Но она, еще в молодые годы, выбрав для себя именно такой «кусок хлеба», уже ничего не могла изменить в собственной жизни. Занимаясь греховным промыслом и видя страдания женщин, она избавляла их от тех грехов, которые они совершили по неосторожности или глупости. Избавляла через их боль, проходя через собственный страх и уже собственные душевные страдания.

 

9

Через два часа все было кончено. Мадам Си-Си избавила Софи от плода и теперь тщательно отмывала водой стол. Девушка лежала рядом, вся мокрая от пота, и невидяще смотрела в потолок. Такое шоковое состояние, иногда присущее ее пациенткам, особенно молодым, мадам Си-Си было хорошо знакомо.

Она давала им возможность прийти в себя, отлежаться пару часов, а уж потом выпроваживала на улицу с добрым напутствием больше никогда не увидеться.

Но Софи не поднялась ни через два часа, ни через четыре. Девушка была очень слаба. Ее стал бить сильный озноб, и вскоре поднялась сильная температура. Мадам Си-Си помогла Софи перебраться в другую комнату и уложила ее в кровать. К сожалению, и такие случаи в ее практике случались. Она быстро приготовила нужные снадобья и стала поить ими бедолагу. Софи глотала горький отвар, все время шепча молитву Богородице, чтобы та не покидала ее в такой тяжелый час испытаний.

К вечеру Софи уже била лихорадка, и мадам Си-Си не решалась отпускать девушку домой. Жар, исходящий от нее, явно указывал на те осложнения, которые иногда случаются в подобных случаях, и хозяйка дома предприняла все, что было в ее силах, чтобы облегчить страдания своей пациентки.

Лишь к утру положение изменилось к лучшему. Температура, хотя и была повышенной, но уже не настолько, чтобы помешать девушке добраться домой. Да и Софи явно нервничала, порываясь как можно быстрее покинуть дом мадам Си-Си. Ее ведь наверняка уже ищут родные. Хотя она, предвидя возможные осложнения, предупредила мать, что может не вернуться домой ночевать, задержавшись у хозяйки цветочной лавки. Но, тем не менее…

Слегка пошатываясь, Софи выбралась на улицу и медленно побрела вдоль приземистых домиков, прилепившихся друг к другу и с укоризной посматривавших на это заблудшее дитя. Несколько раз девушка была вынуждена останавливаться, чтобы перевести дух. Все плыло у нее перед глазами, и каждый шаг давался с трудом. Сколько же времени и сил ей надо теперь затратить, чтобы добраться до своего района! Даже подумать страшно. Но для того чтобы подъехать на извозчике, нужны были деньги, которых у нее, конечно же, не осталось. Приходилось уповать лишь на собственные силы. Ее несколько раз обходили, странно посматривая, какие-то люди. Никто с ней не заговаривал, и никому эта несчастная не была нужна. Пройдя еще один квартал, Софи остановилась, почувствовав, как мостовая буквально уходит из-под ног. Инстинктивно она ухватилась рукой за угол ближайшего дома. Но сил держаться уже не оставалось. Девушка сползла по стенке вниз и, потеряв сознание, упала в пробивавшуюся из мощеных камней траву.

Сколько она так пролежала, неизвестно. Но очнулась от прикосновения к лицу чьей-то твердой руки. Оказывается, какой-то прохожий, уже пожилой мужчина, сжалился над девушкой, упавшей на улице, и попытался привести ее в чувства. Но как только он положил свою руку ей на лоб, сразу же почувствовал сильный жар. Тут же незнакомка открыла глаза и невидяще уставилась на пожилого человека.

– Месье…

Она начала что-то невнятно бормотать, из чего прохожий сделал заключение, что девушка бредит.

– Месье… я, наверное, умерла… вы встретите меня в раю… месье…

– Ты на Земле, – успокоил ее пожилой человек и стал размышлять, как он может помочь этой несчастной, явно попавшей в беду девушке.

 

1

Когда Софи вновь открыла глаза, то увидела вокруг себя какие-то странные вещи, рядом подслеповатое окно и суетящуюся подле нее женщину. Мелькнула мысль: «Я в комнате у мадам Си-Си». Но тут же как молнией пронеслось: «Нет, ты умерла, тебя больше нет…» Девушка громко застонала, и незнакомая женщина подскочила к ней:

– Очнулась… Вот и хорошо…

И громко крикнула:

– Поль, иди сюда, кажется, она пришла в себя.

Тут же откуда-то появился мужчина, который подобрал Софи на улице, и заботливо наклонился к больной:

– Как ты себя чувствуешь?

Софи взглянула на него и выдавила из себя еле слышно:

– Месье, месье Лотрек, я умерла?

– Нет, – успокоил ее мужчина, – ты потеряла сознание, и я принес тебя к себе домой.

– Месье Лотрек, – гнула свое Софи, – но ведь вы умерли. Значит, вы встречаете таких, как я, девушек в царстве Божьем?

– Что она несет! – не выдержала женщина.

Но Поль строго посмотрел на жену и коротко сказал:

– Видишь, она бредит. Жар еще не прошел.

– Месье Лотрек… – вновь заговорила Софи, но Поль ее оборвал:

– Тише, тише, тебе сейчас нельзя много говорить. Хорошо?

Софи утвердительно кивнула и прикрыла глаза.

– Я не Лотрек, – сказал ей Поль, – ты ошибаешься. Меня зовут Поль, а мою жену – мадам Лючия. А кто ты?

– Софи…

– Хорошее имя – Софи. Что же ты, бедняжка, делала на улице, где твой дом?

– Я… я была у мадам Си-Си, – выдавила из себя Софи.

– Си-Си! – всплеснула руками мадам Лючия, – теперь для меня все понятно. Эта грязная гадина выбросила девчонку на улицу! И та чуть не померла! Си-Си! Вот покарает тебя рука Божья за твои грехи…

– Ну, ну, успокойся, – Поль обнял мадам Лючию и поцеловал ее в щеку. – Главное, мы с тобой спасли эту девушку.

– Да, – неопределенно ответила его жена и пошла на кухню готовить отвар для Софи.

– Месье Лотрек, – девушка вновь открыла глаза, – значит, я действительно не умерла?

– Нет же, нет, – успокоил ее Поль, – только я не Лотрек.

– Странно…, – Софи внимательно рассмотрела пожилого мужчину, который склонился над ней, стараясь расслышать каждое слово болящей.

– Что странного? – удивился Поль, – у тебя жар еще не прошел, вот и мерещится.

– Странно…, – повторила Софи, – вы так похожи на месье Лотрека, Шарля Лотрека… Только он умер уже…

– Шарля? – Поль с удивлением посмотрел на Софи, – ты сказала – Шарля?

– Да, его звали Шарль, – Софи вновь закрыла глаза, а Поль выпрямился и, вытерев рукой вдруг вспотевший лоб, подошел к окну. Несколько раз он еле слышно повторил: «Шарль, Шарль… Шарль Лотрек…»

Затем, не говоря Софи ни слова, ушел на кухню и о чем-то долго шептался с мадам Лючией. Девушка, не дождавшись Поля, вновь уснула, а когда проснулась, то увидела перед собой все ту же мадам Лючию, подсовывавшую ей плошку с каким-то снадобьем:

– Выпей!

– Да мне уже лучше, – отнекивалась Софи.

– Выпей, выпей, мы тебя больную никуда не отпустим. Так что пей.

Софи сделала несколько глотков горького отвара и, положив голову на подушку, поблагодарила хозяйку за заботу.

 

2

Тут же в комнату вошел Поль и спросил у жены:

– Как она?

Говорит, что лучше, – ответила мадам Лючия и, обращаясь к Софи, спросила:

– Бедняжка, где же ты живешь?

Софи назвала адрес, и супруги переглянулись: далеко.

– Надо нанять извозчика, – предложил Поль, – сама она не доберется. Слишком слаба.

Софи лишь горестно вздохнула. Столько неприятностей ждало ее впереди! Страшно подумать.

– А скажи, – вдруг спросил Поль, – почему ты решила назвать меня Шарлем Лотреком?

– Вы очень похожи, вот я и спутала, – простодушно ответила Софи.

– Ты сказала, что он умер…

– Да, умер. Около двух лет назад, кажется… Он утонул.

– Утонул… – Поль посмотрел на мадам Лючию и заметил явную тревогу в ее глазах, – а не знаешь, где именно?

– Не знаю… где-то в Сене.

– Значит, его звали Шарль Лотрек, – не унимался Поль.

– Кого? – не поняла Софи.

– Утонувшего в Сене.

– Да, так его звали. Извините, что я попутала…

– Ничего, ничего…

Поль выразительным жестом вызвал мадам Лючию в кухню, и они, как два заговорщика, скрылись за перегородкой и о чем-то долго шептались. Софи слышала приглушенные голоса, но не могла их разобрать. Почему-то тревога проникла в ее сердце, и стало не по себе. Возможно, она проговорилась, открыла какую-то тайну? И теперь приютившие ее люди замысливают по отношению к ней недоброе?

Наконец перед Софи вновь появились Поль и мадам Лючия, и девушка сразу же заметила явную перемену в их лицах. Они были взволнованы, очевидно, там, за перегородкой, шел нешуточный спор. И теперь супруги, приняв какое-то важное для себя решение, со всей решимостью подступили к болящей девушке.

– Нам надо с тобой, Софи, серьезно поговорить, – сказал Поль.

– Говорите, – сердце у девушки сжалось от страха, и она инстинктивно натянула покрывало, которым была укрыта, до самого подбородка.

– Конечно, мы люди небогатые, – начал Поль, – сама видишь, как живем. Но мы все же решили тебе помочь и нанять извозчика, которые довезет тебя до самого дома.

– Ой, спасибо! Спасибо вам… а я… я отработаю…. я обязательно отработаю и верну вам долг.

Поль посмотрел на жену, прокашлялся и твердо сказал:

– Не трудись, Софи. Мы помогаем тебе из самых лучших намерений…

– Не то, что эта Си-Си! – не выдержала мадам Лючия.

– …но вот о чем я хотел спросить…, – продолжал Поль, – знаешь ли ты адрес Шарля Лотрека, где он жил?

– Знаю. Конечно, знаю, – в глазах у Софи появился неподдельный интерес к разговору, – это же рядом со мной.

И она назвала точный адрес особняка Лотреков.

Поль посмотрел на жену, и та ответила ему таким же пристальным взглядом. Софи удивило это тонкое, еле заметное поведение расспрашивающих ее людей, и она напрямик сказала:

– Если хотите, то я могу проводить вас туда.

 

3

Поль и мадам Лючия ушли за перегородку и какое-то время там шептались. А когда появились вновь, то по их решительности Софи догадалась, что поедет домой не одна. Что за странный день, что за странные люди!

– Ты сегодня еще слаба, – сказал Поль, – а завтра утром мы поедем вместе. Хорошо?

– Хорошо, – согласилась Софи.

– Только у меня есть к тебе один, нет – два вопроса. Есть ли у Шарля Лотрека жена?

– Нет, – уверенно сказала Софи, – он одинокий. Есть его родная сестра и сын Жан.

– Сын Жан…, – Поль вновь вытер ладонью выступивший на лбу пот, – сын Жан… Хорошо. И второй вопрос. Скажи мне, а к какому сословию принадлежал месье Лотрек, ну, чем он занимался, каким ремеслом владел…

– Да ничем! – засмеялась Софи, – он ведь графом был. Нигде не работал.

– Месье Лотрек… Шарль Лотрек – граф! – Поль сделал большие глаза и удивленно посмотрел на мадам Лючию. Его жена стояла неподвижно, руки и ноги у нее онемели, и не одной здравой мысли в голове не осталось. Граф!

Софи стала смутно догадываться, что Поль, спасший ее, и месье Лотрек, от имени которого он вначале рьяно открещивался, возможно, одно и то же лицо. Но как такое может быть? И почему Поль с такой неподдельной искренностью удивляется каждому ее слову. Тут же в голове мелькнуло предположение: Шарль и Поль братья-близнецы. Очевидно, в раннем детстве они были разлучены. Один из них остался в родовом имении Лотреков, а второй попал в квартал для самых обездоленных людей. Здесь вырос, прожил всю жизнь и на старости лет через Софи узнал о своем роде. Как интересно… Конечно, Софи не собиралась никому рассказывать о своих предположениях, надеясь на будущее, которое расставит все по своим местам.

…На следующий день Поль вместе с мадам Лючией и уже поправившейся Софи сели в экипаж и отправились по известному адресу. Конечно, все сильно волновались, только каждый по своему поводу. И это волнение грозовой тучей повисло над их головами, грозя в любую секунду разразиться нервным срывом. Но троица крепко держала свои чувства в кулаке, не давая им разгуляться.

Наконец подъехали к дому Софи, и спасенная Полем девушка, последний раз поблагодарив своих спасителей, побрела к знакомой двери. То-то ей сейчас перепадет! Поль и мадам Лючия не выказали было желание проводить ее, но Софи предостерегающе подняла руку, мол, еще хуже будет. Перекрестившись, она набрала побольше в грудь воздуха и привычно потянула дверь на себя.

Когда дверь захлопнулась, Поль сказал:

– Кажется, я эту девушку раньше знал.

– Ты уверен?

– Она цветы продавала. И я их у нее покупал.

– Ты уверен? – еще раз спросила мадам Лючия.

Поль только пожал плечами и крикнул вознице:

– Теперь правь к особняку графа Лотрека!

 

4

Мадам Катрин сидела на веранде и перебирала какие-то семена, принесенные накануне садовником. Она не сразу услышала, как звякнула калитка, и два человека, несмело ступая, двинулись ей навстречу. Поль шел медленно и все время озирался вокруг – аккуратные кусты, деревья, стриженая трава, грядка с цветами…

– Эй! Вы к кому собрались? – из-за кустов вышел садовник и сделал в направлении вошедших несколько шагов.

– Кто вам раз…

И вдруг он остановился, как вкопанный, и выронил на землю ножницы, которыми подравнивал зеленую изгородь.

– Месье Лотрек…

Он опрометью бросился на веранду и стал сбивчиво рассказывать мадам Катрин о странном человеке, появившемся в их саду, как две капли воды похожем на умершего Шарля Лотрека. Хозяйка особняка слегка изменилась в лице, но выдержка помогла ей справиться с эмоциями. Конечно, садовник ошибся, это понятно, но кто все-таки решил так бесцеремонно разыгрывать почтенных людей.

– Где же они?

– Идут сюда, по дорожке.

– А калитка?

– Наверное, Жан забыл закрыть или я…

Но не успела мадам Катрин больше произнести ни звука, ибо прямо перед ней возникли два человека – мужчина и женщина. Причем мужчина и в самом деле был удивительным образом похож на Шарля, только поседевший, слегка осунувшийся и в одежде простолюдина.

Мадам Катрин хотела рассердиться на столь странную выходку человека, загримировавшегося под ее брата. Но вместо этого она встала и сказала:

– Ш… Шарль?

Поль глянул на нее, не зная, как вести себя дальше. А хозяйка особняка тут же узнала этот взгляд. Чувства нахлынули на нее, ноги подкосились, и она стала оседать на пол, беспомощно хватаясь рукой за край стула. Садовник подскочил к ней и успел подхватить, падавшую в обморок Катрин.

– Что вы наделали! – крикнул он Полю и Лючии, – разве можно так разыгрывать людей?!

Поль попятился назад, не в силах вымолвить ни слова. Но на его счастье мадам Катрин пришла в себя и спросила у садовника:

– Где они?

– Здесь.

Садовник помог пожилой женщине сесть на стул и предупредительно налил чашку воды. Мадам Катрин сделала два глотка и предложила незнакомцам присесть рядом, предварительно извинившись за некстати случившийся обморок. Тут же спросила:

– Кто вы?

Поль и мадам Лючия представились, и на веранде повисла странная пауза. Мадам Катрин не решилась задать второй вопрос, а Поль не находил слов, дабы объяснить причину своего вторжения в чужие владения. Наконец, он набрался сил и сказал:

– Простите нас за причиненные вам неудобства, мадам Лотрек. Но я вынужден был прийти сюда и открыться…

Мадам Катрин вновь сделалось дурно, и она из последних сил ухватилась за край стола, дабы вторично не рухнуть на пол.

Поль вздохнул, сделал паузу, а затем рассказал о девушке Софи, ее спасении и о том, как она опознала в нем графа Шарля Лотрека.

– Вы и в самом деле не него похожи, – проговорила хозяйка особняка. Только… Шарль, мой брат, два года тому назад умер.

 

5

– Он утонул? – уточнил Поль и добавил, – так сказала нам Софи.

– Да, – подтвердила мадам Катрин.

Тогда Поль крепко сжал руку мадам Лючии, которая сидела рядом и страшно нервничала.

– Я хочу рассказать вам, мадам…

– Мадам Катрин, – наконец-то представила себя хозяйка особняка.

– …мадам Катрин, как обстояло дело с утоплением Шарля Лотрека. Вы разрешите?

– Извольте, – лицо у мадам Катрин побелело, и она судорожно схватила чашку и сделала еще один глоток.

– Он подошел к краю набережной, дабы рассмотреть, как ему показалось, подплывшую к самому берегу крупную рыбу. Неожиданно нога скользнула по кем-то брошенной кожуре яблока, и месье Лотрек рухнул в воду. Надо сказать, течение в этом месте оказалось очень сильным. Его тут же унесло прочь, причем еще до того, как месье смог вынырнуть. От шока он не смог вымолвить ни слова, ибо спазм сковал голосовые связки. А течение несло его все дальше и дальше. Неожиданно его увлекло в какой-то обводной канал и прибило в нишу, где можно было удержаться. А дальше… Дальше месье Лотрек, очевидно, потерял сознание и, чудо, что не утонул, зажатый в этой каменной нише.

– Говорите, говорите, – подбодрила Поля мадам Катрин.

– Очнулся он уже на мостовой. Какие-то люди заметили в нише человека, выволокли его из воды и перенесли к себе домой. К сожалению, из-за шока и стресса, связанного с переохлаждением и потерей сознания, месье Лотрек потерял память. И совершенно ничего не помнил из прошлой жизни. Ему дали имя Поль, и он привык к нему. Нужно было где-то работать, и спасшие его люди определили Поля в каменщики. Он быстро освоил ремесло и стал зарабатывать себе на хлеб. Нужно было где-то жить, и Поль остался у мадам Лючии, которая его спасла от гибели, став ее гражданским мужем.

Наверное, и дальше бы он жил в этом обездоленном районе Парижа, но однажды Поль увидел на улице лежащую без сознания девушку. Она-то и признала в нем графа Лотрека. И когда Софи впервые назвала Поля по имени – Шарль Лотрек, все в голове этого человека перевернулось. Он вспомнил свое настоящее имя. И хотя память к нему не вернулась, тем не менее, он решил навестить особняк Лотреков.

– Так это ты! – вырвалось у мадам Катрин. – Слезы у нее полились ручьем, она закрыла глаза руками, не в силах сдержать рыданий, – Шарль…

– Кэт! – неожиданно произнес Поль, – желая утешить старую женщину. И тут же удивился тому, как назвал ее: «Кэт».

– Да, да, – кивнула головой хозяйка особняка, – он, вернее – ты, меня так и звал.

 

6

Мадам Катрин еще долго не могла успокоиться. Она то обнимала Шарля, то плакала, то принималась рассказывать брату о тех безуспешных поисках, которые велись два года назад на набережной Сены. Как все-таки странно все случилось. Шарля искали везде, кроме того самого обводного, ничем не примечательного канальчика. И если бы не зоркий взгляд мадам Лючии…

Уже по третьему, четвертому разу Шарль пересказывал сестре детали собственного спасения. На веранде стоял такой гам, что радостные люди не заметили, как к столу тихонько подошел мальчик и во все глаза уставился на Шарля, а затем дернул того за курточку:

– Дед, а дед! Ты что, воскрес, а?

Шарль, возбужденный разговором, осекся на полуслове и, повернувшись на детский голос, посмотрел на Томаса.

– Дед? Ты сказал – дед? Том, мой мальчик.

Шарль обнял внука и радостно закричал:

– Ты ведь Том! Правильно я угадал?

– Я – Том, – подтвердил Томас, – а ты – в самом деле, мой дед?

Шарль восхищенно посмотрел на мадам Катрин.

– Я его вспомнил! Надо же, какой у меня внук! Надо же… А скажи мне, Кэт, – осторожно спросил Шарль, – где моя жена?

– Так ведь она… Шарль, она умерла много лет назад.

– Ага… А дети?

– У тебя есть сын Жан, отец Томаса. Он скоро придет.

– Жан, Жан… Не помню, – Шарль беспомощно развел руками, – не помню сына совсем. Он похож на меня?

– Похож, – мадам Катрин улыбнулась, – такой же, как ты в молодости. Он очень переживает твою смерть… Стоп, что я говорю, ты ведь жив.

– Ничего, ничего, – закивал головой Шарль, – ты сказала правильно.

Они еще долго сидели и радостно разговаривали. Теперь мадам Катрин рассказывала Шарлю об их особняке и саде, о прошлом их рода. Шарль кивал головой в знак согласия, но совершенно ничего не мог припомнить. Все казалось новым, непонятным и незнакомым. Словно жизнь начиналась с чистого листа.

– Ой! Звякнула калитка, – мадам Катрин напряглась, – это Жан пришел. Надо бы его заранее предупредить, но как? Он такой чувствительный у нас…

Но Томас, не дожидаясь, пока взрослые сообразят, как им лучше всего поступить, своими маленькими ножками быстро-быстро спустился на веранду и понесся что есть силы навстречу Жану. Тут же на весь сад раздался его звонкий голосок:

– Папа, папа! Наш дедушка вернулся. Он вернулся!

Через несколько мгновений на веранду взбежал встревоженный и ничего не понимающий Жан.

– Тетушка Катрин…, – он внимательно осмотрел окружавших его людей и, наконец, уставился на Шарля, не в силах отвести от него взгляд.

А маленький Томас бегал вокруг, радостно подпрыгивал и кричал:

– Наш дедушка вернулся!

У Жана дрогнула губа, к горлу подкатил предательский комок, и он одними губами прошептал:

– Отец…

 

7

После встречи, так взволновавшей все семейство Лотреков, наконец, было принято решение устроить праздничный обед по случаю «воскрешения» Шарля. Конечно, на него, кроме домочадцев, были приглашены и Муса Джалиль вместе с полюбившимся тетушке Катрин Сашей Ветродуевым. Не обошли Лотреки своим вниманием и цветочницу Софи, которая уже дважды сыграла решающую роль в объединении семьи. Приехали и дальние родственники, не поверившие в возвращение Шарля и поэтому желавшие видеть его лично. Мадам Лючия явно потерялась в этом изысканном, совершенно чужом для нее обществе. Она все время прятала глаза и почти ничего не ела.

А вот Софи цвела! Ей нравилось решительно все. Люди, обстановка, цветы, праздник и, конечно, то, что она оказалась в центре внимания. И еще: она была здорова, дома все обошлось и… Борис Орлов сделал Софи официальное предложение стать его женой. Девушка уже познакомила жениха с родителями и, кажется, Борис им понравился. Но самое главное – скоро полк Орлова переводят в Россию. И Софи едет вместе с Борисом. Уже все решено!

– Ты посмотри, как расцвела эта девочка! – восхитился Муса.

– Да, да, – подтвердил наблюдения друга Саша Ветродуев, – как только наш Борис смог рассмотреть в этой замухрышке такой прелестный цветок.

– И теперь этот цветок принадлежит только ему.

– Ты прав…

– Но я хочу спросить у тебя, друг Саша, как такое могло случиться, что эта цветочница, сама не желая того, привела сюда сначала меня, а затем Шарля, моего отца. Ведь явно же, я отлично помню, как она яростно упиралась, не желая идти со мной в расположение полка, где я собирался найти переводчика французского языка.

– А нашел ей жениха!

– И здесь ты прав тоже. Но я хочу сказать об ином. Пусть однажды звезды помогли мне, и я через Софи нашел свой род. Но почему Шарль вернулся сюда же через Софи? Почему она так «удачно» потеряла сознание в том же месте, где он обитал, и в то время, когда проходил мимо. Не могла же эта невинная девушка все это подстроить.

– Согласен с тобой. Я сам размышлял о превратностях судьбы, – сказал Саша, – и не перестаю удивляться судьбоносной роли для вашего рода этой девочки.

– Словно ее поступками руководят свыше… – удивлялся Муса, – но если так, значит есть в этом какой-то смысл. Великий смысл. Как ты считаешь?

– Все может быть, – вздернул плечами Ветродуев, – не мне о том судить…

После обеда гости разъехались по домам. В особняке Лотреков остался лишь Муса, с которым Шарль хотел пообщаться отдельно, без посторонних. Уже было известно, что в ближайшее время полк Мусы Джалиля отправляется в Россию. И только что обретенный Шарлем сын будет вынужден покинуть родовое гнездо. Причем уедет надолго, возможно навсегда. К сожалению, в силу целого ряда обстоятельств данный разговор окажется первым и, увы, последним. Оба прекрасно это понимали и стремились уединиться как можно быстрее.

К этому времени Шарль достаточно освоился в особняке. И хотя из прошлого почти ничего не вспомнил, настоящее воспринимал с огромным удовольствием. Конечно, очень сильно переживал, налаживая отношения с сыном Жаном. Трудно воскресить в памяти те отцовские чувства, которые прежде были у него. А новые приобрести за столь короткое время крайне сложно. Но Жан-то рядом, «под рукой», а вот Марсель… Он уезжает. А Шарль все не мог взять в толк, почему его старший сын вдруг стал русским? Почему живет в России? Какая тайна за этим скрыта?

 

8

Муса вытащил медальон с портретом Шарля и протянул его отцу. Тот уже был наслышан об этом амулете от своей сестры и очень хотел увидеть нечто, когда-то принадлежащее ему самому. Долго рассматривал собственный портрет, говоря о схожести с другим, висевшим в его кабинете. А Муса рассказывал ему о женщине, которую Шарль любил в молодости, – о Луизе. Рассказывал все, что знал, вплоть до того момента, как спустя годы нашел мать. В доме, где содержатся душевнобольные люди.

И вдруг Шарль запел: «Я прощаюсь с тобой на века, на века…»

По его щекам потекли крупные слезы, и он не мог их остановить… «запоздалый прибой бередит берега…»

– Прости, сын… – Шарль глубоко вздохнул и какое-то время молчал, а затем, напрягая память, сообщил, – кажется, ее звали Лу, кошка Лу… из Дижона.

– Мою мать зовут Луиза, – поправил его Муса.

– Да, да – Луиза. Только я звал ее Лу. Моя милая Лу… Послушай, Марсель, позови сюда мадам Лючию. Я должен ей кое-что сказать.

И когда Муса выходил из кабинета, где они уединились с отцом, тот крикнул вдогонку:

– Нет, позови всех – и Жана, и Кэт. Это всем важно знать.

Муса послушно привел в кабинет отца все семейство Лотреков, и Шарль, глядя на мадам Лючию, запел:

– Я прощаюсь с тобой…

Он пел, и все слушали эти грустные, идущие от сердца слова. А когда Шарль замолчал, мадам Лючия спросила:

– Неужели нашел?

– Да, – подтвердил Шарль, – теперь я все знаю. Но прежде скажи ты.

– Хорошо, скажу.

Мадам Лючия рассказала о первых днях пребывания Шарля в их доме, о том, как пыталась узнать адрес, по которому тот проживал. Но Шарль ничего не помнил, единственное, что ему пришло на ум, – слова именно этой баллады. Но к чему они? Тогда Шарль предположил, что у него была жена, которую он сильно любил. И эта баллада каким-то образом связана непосредственно с ней. Именно поэтому, когда он интересовался у Софи, есть ли у графа жена, то хотел выяснить именно это. Софи сказала, что жена очень давно умерла. Этот ответ нас озадачил… Откровенно говоря, я не предполагала, что именно сейчас Шарль найдет ту самую женщину. Кто же она?

– Это Лу, Луиза Симсон, мать Марселя, – сообщил радостно Шарль, – и, оказывается, она жива до сих пор, хотя мысленно все мы ее похоронили давно. Так ведь?

Мадам Катрин утвердительно кивнула головой.

– Но что я хочу сказать… Вот этот медальон…. Перед тем, как подарить его своей Лу, я носил его к колдунье, дабы та заговорила его. И теперь, если бы Луиза изменила мне, то пострадала бы обязательно. В конце концов, так и случилось. Она, конечно, пострадала. Но несчастными всю жизнь были и она, и я. Кто от этого выиграл? Я оказался глупцом…

Если любишь человека, то верь ему до конца. А если он тебе изменил, найди в себе силы и прости. От такого поступка будет легче жить тебе самому. К сожалению, прозрение приходит к нам слишком поздно, уже на склоне лет.

– Шарль…, – мадам Катрин удивленно посмотрела на брата, – я никогда не слышала от тебя таких слов. Прежде ты не высказывался так откровенно. Да еще при стольких людях.

– Кэт, – мягко сказал Шарль, – просто я сейчас осознал, почему так грустно было мне два последних года. И очевидно – все те годы, что прожил без Лу.

 

9

Шарль подозвал к себе мадам Лючию и обнял ее.

– Меня спасла от смерти эта женщина. И я при всех сообщаю, что никогда ее не оставлю. Она станет жить здесь вместе с нами. Так будет правильно.

– Да, так будет правильно, – согласилась ее сестра, – но скажи, Шарль, кого же ты любишь сейчас?

Шарль сжал губы, а затем улыбнулся:

– Томаса! И это чистая правда.

Все рассмеялись, а Жан, слушавший в напряжении рассказ отца, вдруг громко сказал:

– Но ведь есть еще золотое кольцо нашего деда Жана-Батиста. И оно не даст нам спокойно жить. Любовь не поселится в этих стенах до тех пор, пока мы не восстановим историческую справедливость.

В кабинете графа наступила гробовая тишина.

– Сын, не нужно было сейчас заводить этот разговор…, – сказал Шарль, – мы бы смогли обсудить нашу тайну потом.

– Но отец! Марсель скоро уезжает в Россию. Он мог бы взять с собой эту реликвию, чтобы вместе с затвором отвести их в Крым и вернуть на место, где они были всегда.

Шарль согласно кивнул головой. Историю с золотым кольцом ему рассказала сестра Кэт уже на второй день после возвращения в родной дом. И он неоднократно разворачивал старую тряпицу и внимательно рассматривал реликвию. Муса вторично принес с собой золотой затвор, и отец, установив его в петли, удивился, как ладно тот подошел. Так что заявление Жана не застало его врасплох.

– Вот что я тебе отвечу, – сказал граф, – мысли ваши правильны. Но так просто от этого золота избавиться невозможно.

– Но мы… Мы не избавляемся, – горячился Жан, – мы лишь восстанавливаем историческую справедливость.

– Историческую справедливость… Если бы все оказалось так просто.

Насколько я понимаю, на этом кольце есть чья-то кровь. И пролил ее мой собственный отец Жан-Батист. Теперь обычным образом мы не можем убрать из семьи эту реликвию. Она должна оставаться у нас. Возможно, долго.

– Но зачем? – воскликнул Жан.

– Наш род должен отработать ту кровь, что пролита ради этой реликвии, но не как духовной ценности, а как презренного куска золота.

– Шарль… Шарль, – в голосе мадам Катрин появились слезы, – значит, и Том, а, возможно, и его дети обречены на те же страдания, которые достались тебе?

Граф повел плечами.

– Не знаю… Хочется верить, что своей жизнью я искупил большую часть греха, доставшегося мне в наследство от моего отца. Так что Томасу будет полегче…

– Отец! – снова воскликнул Жан, – но ведь мы уже решили с Марселем, что тот заберет кольцо с собой.

Шарль криво усмехнулся.

– Может быть, Господь и уберег вас от этого шага, «воскресив» меня и вернув домой. Иначе бы… Словом, могло случиться непоправимое. А Марсель… Ты смело можешь свой золотой затвор вернуть на то место, откуда взял дед твоей жены. Это ведь судьба твоей новой семьи и, тем более, на затворе нет пролитой крови.

Жан не был согласен с таким решением отца, но в глаза высказать свое недовольство не посмел. Будущее покажет, кто из них был прав.

 

1

Еще прошло много времени, пока Муса Джалиль вернулся со своим полком в Россию, пройдя пешком от Парижа до берегов родной Волги. Как он радовался, увидев жену и сына Мустафу, как смеялся, подбрасывая его вверх. С каким воодушевлением рассказывал о походе во Францию и о новой родне. Шутка сказать, он, Муса Джалиль, принадлежит к знатнейшему роду! А его жена, Адель, не могла насмотреться на красавца-мужа. Ведь ушел он из дому почти мальчишкой, а вернулся настоящим богатырем-мужчиной.

Но не долго Муса пребывал в беспечности. Надо было исполнять тот долг перед матерью, который тяжелым грузом висел на нем с той минуты, когда он видел ее последний раз. Спасибо, что за время его отсутствия в России ей помогал брат Саид. Он несколько раз ездил в дом презрения, добивался свиданий с Луизой и, как мог, утешал ее, поддерживая веру в скорое возвращение сына живым и здоровым. Может быть, именно эта вера и позволила Луизе воспрянуть духом, буквально преобразиться на глазах лекарей. Ее уже не считали опасной больной, перевели в другую палату и даже разрешили свидания с Саидом в комнате, где не было установлено заградительных решеток.

Первая встреча Мусы и Луизы получилась нервной, скомканной. Мать плакала, целовала сына и все время причитала: «Сынок, забери меня отсюда, мне здесь так плохо». У Мусы сердце сжималось от боли… Он был рад прямо сейчас забрать мать и увести в свою семью, но порядки дома презрения… Говорили они по-татарски, но Луиза забывалась и все время съезжала на французскую речь. Муса после тесного общения с семьей Лотреков теперь многое понимал, и, тем не менее, был вынужден останавливать мать, переспрашивая по-татарски, что она хотела сказать.

Луиза краснела, вздыхала, поправляла растрепанные волосы и вновь переходила на понятный для Мусы язык. Теперь уже сын брал инициативу в свои руки и рассказывал о Париже, об особняке Лотреков и, конечно, о Шарле. Луиза слушала, затаив дыхание, странную, непостижимую историю «воскрешения» из мертвых ее любимого человека. И тут же уточнила:

– Так он женат?

Муса не знал, как ответить на этот вопрос, и замялся, а Луиза еще громче спросила:

– Женат?

– Мама, он живет с женщиной, которая спасла его от смерти.

– Значит, он ее не любит?

Муса вздохнул: как ей ответить? Если рассказывать историю с медальоном, на котором запечатлен портрет Шарля, да вспоминать, что отец все время напевал песню о грустном прощании с любимой, то Луиза, пожалуй, разрыдается, и ее ничем нельзя будет успокоить. Тогда и освобождение из дома презрения может быть отложено. Но и лишать ее хотя бы призрачной надежды тоже нельзя.

– Отец любит тебя, но жизнь сложилась по-иному.

– Я понимаю, сынок. Пусть уж оно есть, как есть… А скажи мне, Шарль… Он сильно постарел?

Муса улыбнулся.

– Конечно, мать! Годы-то прошли. Седой, но красивый.

– Знаешь, ведь ты на него очень похож. Очень. Только ты повыше и покрепче будешь.

– Это в тебя, мама, – Муса засмеялся.

Луиза хотела что-то ответить, но в эту секунду в комнату свиданий вошел врач в сопровождении дюжего фельдшера.

– Свидание закончено. Прошу вас, господин Джалиль, покинуть комнату для свиданий.

Лицо Луизы дернулось, в глазах появилась тоска.

– Все, сынок. Ты только приезжай ко мне чаще. Не забывай. Мне так плохо здесь, – заговорила она быстро, боясь, что ее оборвут на полуслове.

Муса закрыл глаза и дал себе слово: продать все, что у него есть, занять денег у друзей, однополчан, родственников, но мать забрать отсюда как можно скорее. Ясно же, что она не душевнобольной человек, просто горе подкосило ее. Да и горе ли одно здесь виновато? Он засунул руку в карман и крепко сжал медальон Шарля.

– Все будет у нас хорошо, вот увидишь. Мама, я тебе обещаю…

Луиза, как маленький ребенок, посмотрела на Муссу и доверчиво кивнула головой: «Я знаю».

В ее глазах стояли слезы. Эта женщина, созданная для любви и радости, половину жизни провела в горе и печали. Верила ли она сейчас сыну? Кто знает. Может, просто хотела утешить и поддержать его самого? Чтобы не расстраивался, не падал духом.

 

2

Вернувшись домой, Муса предпринял бурную деятельность, продавая все ценное, что было в его доме, даже то фамильное золото, которое Шарль передал в дар своему вновь обретенному сыну. Помогли оба сына Сулимы, помогли родители Адели, и, в конце концов, необходимая сумма была собрана. Подготовил Джалиль и нужные, требуемые от него документы. Так что вскоре Луиза покинула, наконец, ненавистные стены дома презрения и оказалась в семье родного сына. Как раз к тому времени Муса от полка была жалована квартира в Самаре, куда они всей семьей и переехали жить.

Сам же Муса сразу отписал Шарлю в Париж письмо и уведомил о случившихся переменах. Отец, по договоренности с мадам Лючией, еще при расставании предупредил сына, что очень хочет приехать в Россию и увидеть Лу. Теперь такая возможность становилась более чем реальной. Джалиль подробно описал, как лучше всего добраться до их городка. И удивительней всего то, что этот маршрут почти полностью совпадал с тем, которым когда-то следовала до Волжского тракта Луиза. И которым, организуя ее поиски, отправлялся по ее следу убитый горем Шарль. Конечно, Муссе и в голову не могло прийти, что такое совпадение возможно, а вот Шарль, когда получил письмо из России, сразу вспомнил и те черные тучи, и ту тяжелую степную даль, и боль в душе.

Муса, отправив письмо отцу, тут же взял причитающийся ему в полку отпуск и решил сразу съездить в Крым. Золотой засов буквально жег ему руки, не давал спокойно жить. Надо было немедленно исполнить задуманное. А к приезду Шарля он успеет вернуться в Самару. Пока письмо дойдет до Парижа, пока отец соберется, да пока доедет через всю Европу до их волжских земель…

Желание Мусы вернуть их родовую реликвию в Крым удивил и Адель, и ее родителей, но Джалиль попытался убедить тех в правильности своего решения. Тем более что без помощи крымской родни Адели ему сейчас обойтись было невозможно. Только они могли помнить то место, где дед Ренат нашел золотые сокровища. Отец Адели дал Муссе адрес своего двоюродного брата Ахмета, проживающего в горном селении возле Мангупа, который сможет и приютить, и помочь в столь деликатном деле.

Адель порывалась поехать вместе с Муссой, оставив Мустафу на попечение вновь обретенной бабушки Луизы, но в последний момент от такого шага все же решили отказаться. Ведь и за самой Луизой требовалось пока присматривать. А та ни на шаг не отходила от Мустафы. Этот трехлетний татарчонок так был похож на ее Марселя, когда Луиза потеряла сына, выпавшего ночью из телеги. И она, нередко забываясь, называла его: «Марсель, мой мальчик». Адель несколько раз поправляла Лу, но затем решила не мешать общению бабушки и внука. Тем более сама Луиза, заметив собственную оплошность, быстро поправлялась: «Мустафа, внучок…»

Муссу провожали всем семейством. Даже Саид приехал и помог перенести вещи в дорожный экипаж. Сколько раз Муса мысленно благодарил Саида. Сколько раз этот человек выручал его. Есть же такие добрые люди на свете. Вдруг ему вспомнилось, как в Париже помогал Саша Ветродуев. «Друг мой, Саша», – так любил называть своего добровольного помощника Муса. Да, не дожил Саша до сего дня. Совершенно нелепо погиб еще во Франции, перед самой отправкой на Родину. Глупая, глупая и бесполезная смерть, а такой был славный человек! Муса даже предлагал ему вместе съездить в Крым, и Саша, посвященный в тайну рода Лотреков, с радостью соглашался. Сколько приключений ожидали его там, как ждало его юное сердце новых встреч, новых впечатлений!

Уже выезжая за город, Муса подумал: «А возможно, смерть Саши и была связана с тем обстоятельством, что он оказался посвященным в тайну, знать которую могли лишь Лотреки?». Стало даже страшно от собственной мысли, и Джалиль поскорее отогнал ее прочь.

 

3

В Крым Муса добрался достаточно быстро, без каких-то происшествий. Но здесь вдруг заболел, простудившись холодной ночью. И уже совсем больным добрался до Мангупа и с величайшим трудом разыскал дом Ахмета. Тот несказанно обрадовался гостю – сколько лет от брата, уехавшего на Волгу, не было вестей. И, конечно же, принял Муссу как нельзя лучше. Джалиль передал гостинцы и весь вечер рассказывал о житье-бытье на Волге.

А утром ему стало совсем худо. Бил сильный озноб, все тело трясло, как в лихорадке. Ахмет ходил вокруг и все сокрушался по поводу такой незадачи. Его старшая дочь готовила отвары и усердно поила ими гостя. Лишь через три дня Муса почувствовал себя лучше и рассказал Ахмету об истинной цели своего приезда в Крым. Ахмет внимательно выслушал рассказ гостя, повертел в руках золотой стержень и вернул его Муссе. Да, о кладе он слышал, и его отец, действительно, лазил в пещеру, которая находится на мысе Айя, чтобы поживиться. И этот стержень он помнил. Перед поездкой в Европу тот завещал его своему старшему сыну. Как знал, что не вернется живым!

Но странная просьба Мусы отвести его к той пещере, чтобы он мог вернуть стержень на место, откуда был однажды взят, Ахмета не удивила. И хотя он не знал точное место пещеры, обязался Муссе помочь. Решили идти рано утром следующего дня. К сожалению, на следующий день Муссе вновь стало плохо, и он на три дня «провалился» в лихорадку. Снова старшая дочь Ахмета не отходила от больного, отпаивая отварами из трав.

Когда Муса выздоровел, они с Ахметом вновь собрались в горы, и вновь гостю стало хуже, поднялась температура. И он три дня не поднимался с кровати. Когда гость почувствовал себя лучше, Ахмет спросил:

– Идем завтра на Айя?

– Идем, – решительно сказал Муса, – мне некуда отступать.

Утром, как выяснилось, гость вновь почувствовал себя скверно. Как в первый раз его трясло, он забывался, с трудом воспринимал происходящее. Ахмет махнул рукой и ушел заниматься хозяйством. А когда в очередной раз Муса выздоровел, то подозвал к себе татарина и просто сказал:

– Не принимает меня ваш Айя. Уж не знаю почему, чем я прогневал его…

– Вижу, не принимает, – согласился Ахмет, – что делать…

– Мне домой надо возвращаться, – сказал Муса, – больше не могу оставаться в Крыму.

– Да, поступай, как знаешь.

– Только не исполнил то, ради чего сюда приезжал. Очень жаль… Другой такой возможности может и не представиться. Какая-то стена стоит передо мной. И я не в силах ее прошибить.

– Места здесь такие, – поддержал его Ахмет, – мы знаем.

– У меня просьба к тебе будет. Прошу не только от себя, но и от всей нашей семьи…

– Желание гостя – закон, – коротко сказал Ахмет, – проси, чего желаешь.

– Я оставлю этот золотой стержень у тебя.

– Зачем?

– Может быть, Айя тебя привечает больше, чем меня, чужеземца. Снеси реликвию в пещеру, положи на место. Большую благость принесешь всему нашему роду.

Ахмет пощипал пальцем свою жидкую седую бородёнку, закрыл глаза и зашептал одними губами какую-то молитву.

А Муса все смотрел на него, ожидая, какой же ответ даст татарин. На улице закричал ишак, просящий воды, где-то хлопнула дверь. Ахмет все шептал и шептал, очевидно, не в силах принять нужное Джалилю решение.

 

4

Через полгода в Самару приехал Шарль. Пожилой мужчина, элегантно одетый, еще сохранивший на лице тонкие черты былой красоты, с благородной сединой аккуратно зачесанных волос, конечно же, привлек к себе внимание случайных прохожих. Кто он такой, почему вошел в дом Джалиля и откуда вообще взялся в этой глуши?

Но старого графа сейчас меньше всего заботило мнение окружающих людей. Все его мысли были устремлены навстречу Лу. Он уверенной походкой поднялся по ступеням деревянного крыльца. Почему-то подумалось: постучи он сейчас, и дверь непременно откроет Луиза. Конечно, постаревшая, конечно, с сединой в волосах, но такая же красивая, такая же радостная…

Шарль так разволновался, что от простой мысли даже не решился сразу постучать в дверь. Поднял руку и опустил, поднял и снова опустил. Но потом, собравшись с духом, громко постучал. Ему никто не ответил. Тогда он постучал еще раз. И вот с той стороны послышались легкие шаги, и дверь тут же распахнулась.

Перед глазами стояла черноволосая хорошенькая девушка в татарском платье и удивленно смотрела на незнакомца.

– Вам кого? – спросила она по-русски.

Шарль ничего не понял, но догадался, что перед ним жена его старшего сына.

– Мне нужен Марсель, …Марсель Джалиль.

Адель, не понимавшая по-французски ни слова, но расслышавшая собственную фамилию, утвердительно кивнула.

– Джалиль? Я – Адель Джалиль.

Шарль указал пальцем на себя:

– Я – Шарль Лотрек.

– Лотрек. Ах, Лотрек, француз, – догадалась Адель, – отец Мусы?

Она пропустила гостя в дом и тут же захлопнула за собой дверь. Шарль заволновался, ведь его вещи остались в дорожном экипаже, и знаком сообщил невестке, что надобно их забрать.

Вскоре нехитрая поклажа старого графа также пребывала в доме Мусы Джалиля. Адель попыталась объяснить гостю, что Муса ушел и будет лишь вечером, и Шарль по ее активной жестикуляции все понял. Но теперь надо задавать самый главный вопрос…

– Скажите, мадемуазель, могу ли я видеть мадам Луизу?

Адель ничего не поняла и отрицательно замотала головой. Отчего Шарль очень разволновался и даже вспотел:

– Луизу, Луизу, мне нужна Лу-и-за!

– Ах, Луиза! Луиза-апте, – весело засмеялась Адель и махнула рукой куда-то вглубь дома, – она там.

Граф ничего не понял, но, проследив направление движения руки, догадался, что его любимая где-то рядом. Он порывисто встал, и Адель поняла намерение гостя. Она тоже поднялась и, предупредительно пропустив Шарля вперед, повела его в дальнюю комнату. Дом был старый, деревянный и неприятно скрипел. Француз с опаской посматривал по сторонам, боясь, что его зашибет случайно упавшая балка. Как они здесь живут?

Адель открыла дверь, и Шарль увидел кроватку, в которой спал ребеночек, а рядом сидела на корточках старуха и перебирала цветные тряпицы. Одета она была во все татарское, и лишь пенсне, которое она смешно держала в руках, выдавало в ней европейку. Старуха повернула голову на шум открывшейся двери и, увидев невестку, шепотом сказал по-татарски:

– Мустафа только что уснул… пожалуйста, тише.

Адель утвердительно кивнула головой и также шепотом сообщила:

– Луиза-апте, к вам пришел человек, француз…

Шарль не стал дожидаться, пока его представят, и порывисто вошел в комнату и, вглядываясь в сидящую на полу женщину, сказал по-французски:

– Луиза, вы Луиза?

Луиза подняла на незнакомца глаза… и вдруг прикрыла ладонью лицо…

– Шарль…

Я прощаюсь с тобой

На века, на века,

Запоздалый прибой

Бередит берега…

Шарль подскочил к ней и опустился рядом на колени, будто хотел попросить прощение. Луиза тоже встала на колени и с невероятной, необъяснимой тоской в глазах стала рассматривать лицо графа. Шарль, Шарль, это действительно Шарль…

Ты ладонью своей

Мои волосы мнешь,

В перекатах полей

Осыпается рожь…

Луиза провела рукой по седым волосам графа и сказала:

– Седой, совсем седой, мой Шарль…

Слезы покатились из ее глаз, и у нее не было сил их останавливать. Луиза запустила ладонь прямо в волосы и стала их перебирать, все время повторяя: «Шарль, Шарль…»

 

5

Адель тихонько прикрыла дверь и на цыпочках вышла в коридор. Конечно, она знала, что из Франции должен прибыть отец Мусы, знала, что у того с Луизой-апте когда-то была романтическая история. Но как-то неожиданно приехал этот француз. И как-то слишком уж восторженно для стариков выглядит их встреча. «Может быть, – подумала она, – и хорошо, что Мусы нет сейчас дома, пусть они побудут вдвоем».

Я прощаюсь с тобой

На один только миг,

А над бездной морской

Он один на двоих…

Шарль крепко обнял Луизу и, уткнувшись носом в ее ухо, вдыхал давно забытый запах любимой женщины. Время прошло, очень много лет минуло. Все в мире изменилось. И Луиза стала другой, совершенно другой. Если бы он встретил ее где-то в Париже, не спеша прогуливающуюся по бульвару, то не узнал бы.

– Ну, рассказывай, – сказала Луиза, – как ты добрался в наши края? Не растрясло тебя в дороге?

– Все хорошо. Летел, как на крыльях. Не поверишь, не заметил, как пронеслась передо мной вся Россия. Так я ждал этой встречи!

– А я уже другая, – грустно сказала Луиза, – трудно меня узнать. Я знаю… После того, как меня забрали из дома презрения, впервые за много лет я взглянула на себя в зеркало и чуть от ужаса его не выронила. Неужели я стала такой старой и противной? И как тебе сейчас, наверное, неприятно обнимать ту, которая была красавицей и которую ты любил за красоту ее тела…

– Лу! Не говори так! – воспротивился Шарль, – я все знаю, весь твой путь. Не говори так! Я всю жизнь страдал, потеряв тебя. Ты не можешь себе представить… Любое упоминание, хотя бы косвенно касающееся тебя, поднимало во мне такую волну чувств, которая захлестывала меня, не давая жить, не давая дышать…

– Так и было? – прошептала Луиза.

– Конечно, так и было, родная моя. Любое упоминание о Дижоне переворачивало все мое сознание. Стоило мне подумать о наших скромных завтраках, то к горлу подступал комок. А когда я видел кого-нибудь пьющим красное вино, то тут же вспоминал, как это делала ты…

– И я, – прошептала Лу, – я так тебя ждала все эти годы! Особенно в первое время, когда жила у татарина Джалиля. Вот-вот откроется дверь, и войдешь ты и заберешь меня. Вот-вот откроется… Но ты все не приходил. А мне мерещилось все время твое лицо…

– Мне тоже…

– Так и было… А потом я потеряла Марселя… Знаешь, это был самый ужасный день в моей жизни. Когда попала к душевнобольным, то вначале радовалась. Думала: теперь-то мое имя станет известно. А значит, ты сможешь как-нибудь найти ко мне ниточку. Не нашел…

– Лу, моя Лу, – Шарль стал целовать волосы, лицо Луизы, крепко прижимая ее к себе и все время приговаривая, – прости меня, Лу, прости меня, Лу… Я тебя искал, отчаянно искал. Но, как выяснилось, не там, где надо. Мы считали, что твой след затерялся где-то у Астрахани. И никто не мог предположить, что надо искать на севере. А через три года мне сообщили, что никаких следов Луизы Симсон в России нет. Это было ужасно…

– Ой, у меня уже колени болят, – взмолилась Луиза, – давай-ка поднимемся…

Они, кряхтя и охая, поднялись и дружно рассмеялись своему стариковскому поведению. Да, годы пролетели. Как сейчас Шарль относился к Луизе? Любил ли он ее по-прежнему? Скорее нет. Любил он ту, Лу из Дижона, любил собственные воспоминания о ней, а вот эту, нынешнюю, скорее жалел. И жалел все годы, прожитые без любимой «кошки Лу».

Так сложилась судьба,

Так сложилась строка,

Я прощаюсь с тобой,

На века, на века…

– А знаешь, Лу, я до сих пор помню все изгибы твоего тела, помню на ощупь твою бархатистую, ни с чем не сравнимую кожу.

– Ой, не надо, Шарль! Ничего этого больше нет и в помине, не надо…

– Хорошо, хорошо, кажется, я проявил сейчас бестактность.

Граф лукаво посмотрел на Луизу и вдруг игриво, как мальчишка, рассмеялся:

– А веснушки-то! Веснушки есть, во-он их сколько!

Луиза, не ожидавшая подобного восклицания Шарля, тоже рассмеялась.

– Вот, вот, – закричал Шарль, – и этот носик! Как я всегда умилялся ему. Ты так смешно его морщила. И твое лицо сразу превращалось в ту милую мордашку, которую я так любил.

– Тс-с! Не кричи так, а то малыша разбудишь, – попросила Луиза.

– Хорошо, хорошо, – быстро согласился Шарль, – кажется, я увлекся.

– За тобой такое всегда водилось, – в глазах Лу появился озорной огонек, и Шарль, не сдержавшись, снова воскликнул:

– Вот! И этот взгляд, и этот тон. Все это я любил.

– Шарль! – Луиза, которая была одного с ним роста, прильнула к его голове и крепко обняла руками, – почему, почему ты не нашел меня раньше? Почему жизнь прошла мимо нас?!

Граф только вздохнул, мол, что здесь можно поделать…

– Я часто… Да как часто, почти ежедневно, вспоминаю тот момент, когда ты в дорожной карете уезжала в Россию, а я в своей – в прямо противоположную сторону. Как болела душа в момент расставания! А еще в ушах, как приговор, засели слова бродячего музыканта: «Я прощаюсь с тобой…» Ты их помнишь?

– Нет, – Луиза отрицательно закивала головой, – извини, милый, забыла. А вот сам отъезд помню хорошо. Ты – в одну сторону, я – в другую. Щемящее чувство. Кто ж мог предположить, какие будут последствия…

Шарль закрыл глаза.

– Я должен перед тобой повиниться.

– Не надо, дорогой мой, все в прошлом. Но и я должна перед тобой…

– Не надо, – оборвал ее Шарль, – ничего не надо говорить. О Господи! Неужели я, действительно, тебя нашел?! Я до сих пор не верю в происходящее. Неужели я обнимаю сейчас Лу, мою Лу…

Они еще долго говорили, забыв о времени, о том, где они находятся. Адель несколько раз тихонько приоткрывала дверь и убеждалась, что Луиза-апте и старый француз все также сидят на лавке, взявшись за руки, и о чем-то увлеченно говорят. Луиза несколько раз плакала, а Шарль ее утешал, как мог. Но эти слезы… Они не были горькими, хотя и связаны были с болью души.

– Хорошо, что ты не видел, какая я была в доме презрения, – вдруг сказала Луиза.

– Почему?

– Страшная! Ты бы сразу развернулся и ушел.

Шарль хотел возразить, но вдруг почувствовал, как стремительно пролетело время их разговора. Так же стремительно, как и сама жизнь без Луизы. И, может быть, Лу сейчас права? Она всегда отличалась холодным рассудком.

 

6

А вечером в семье Мусы Джалиля состоялся настоящий праздник. Адель накрыла стол, Муса зажег свечи, специально припасенные на этот день, а Шарль поставил на стол привезенное из Бургундии вино.

Луиза сидела в окружении родных для нее людей и не могла поверить в происходящее. Действительно, рядом с ней был ее Шарль, мужчина, на помощь которого она уповала столько лет. Напротив – сын Марсель с женой, а возле нее – внук. О чем еще может мечтать женщина? Хотя бы один раз в жизни…

Шарль рассказал о том, что не смог выехать сразу, как только получил письмо от Мусы из-за болезни мадам Лючии. Ее состояние было критическим, и он всерьез волновался за благополучный исход. Но сейчас, слава Богу, она чувствует себя лучше.

Муса внимательно слушал отца и все время задавал ему вопросы о тетушке Катрин, о брате Жане и о малыше Томасе. Шарль с удовольствием на них отвечал, а Лу была переводчиком между отцом и сыном. Это ее веселило и забавляло. Она выпила вина, раскраснелась и, может быть, впервые за многие годы почувствовала себя свободной и счастливой.

Уже в самом конце ужина Шарль попросил минутку внимания и, глядя на Луизу, торжественно произнес:

– Лу, я хочу забрать тебя в Париж.

– Париж…, – Луиза даже не уловила смысла предложения графа и удивленно уставилась на сына.

Муса понял, что именно хотел сказать Шарль, и повторил его слова по-татарски:

– По-моему, отец хочет забрать тебя к себе в Париж.

– Шарль! Ты хочешь забрать… я что, должна уехать с тобой?

– Конечно.

– Но, Шарль… А где я буду жить?

– У меня. Спроси у Марселя, понравился ли ему мой особняк?

Луиза посмотрела на сына и осведомилась об особняке Лотреков. Муса рассказал, как мог, о самом особняке и о парке, окружающем здание.

– Сын, а как ты относишься к предложению отца?

Муса вздернул плечами.

– Все так неожиданно. Хотя, конечно, такой исход следовало ожидать.

Луиза посмотрела на графа, снова на сына и опять перевела взгляд на любимого человека.

– Шарль, но ведь у тебя же есть жена! Как мы с ней будем делить тебя? Это же невозможно. Мы ведь в христианском мире живем, а не в мусульманском.

– Лу, – сказал Шарль, – ты не должна волноваться на сей счет. Особняк большой. Ты будешь жить в другом крыле. Кстати, рядом с моей сестрой, мадам Катрин. Вы непременно подружитесь.

– Шарль, милый, но я ведь буду у вас обыкновенной приживалкой. Так ведь?

– Нет, нет! Вовсе нет! – запротестовал граф, – я просто очень хочу прожить остаток лет рядом с тобой.

Луиза задумалась, а затем твердо сказала:

– Здесь мой сын и внук. Я им нужна. Не принуждай меня, родной. Я на такой шаг решиться не могу.

 

7

Шарль пробыл в Самаре больше месяца. Каждый день он уединялся с Луизой, и они подолгу разговаривали. Конечно, о прошлом – тех днях в Дижоне, когда счастливо нашли друг друга. Кроме того, граф по-прежнему пытался уговорить Лу уехать вместе с ним и, в конце концов, привел свой главный козырь, приберегаемый на последний случай.

– Лу! Я ведь собрал абсолютно все документы, чтобы восстановить твои права, вернуть дворянский чин и восстановить ту древнюю линию Симсонов, к роду которых ты принадлежишь.

– Шарль, зачем мне теперь все это? – обреченно спросила Луиза, – ничего уже не надо. Свою порцию достоинства я в жизни получила сполна.

– Лу…

– Нет, – твердо ответила Луиза, – я больше ничего не хочу.

Шарль страшно расстроился. Как он желал забрать любимую женщину во Францию, как мечтал… Но не везти же ее силой! Тогда он договорился с Мусой, что будет Луизу поддерживать деньгами, чтобы она и семья жили безбедно. На том и порешили.

Шарль уехал во Францию и регулярно писал Луизе пространные письма. Луиза отвечала коротко, но всегда сообщала, что Шарля любит и всегда рада его видеть. Так и жили они – от письма к письму. И вдруг – из Парижа письма перестали приходить. Муса и Луиза забеспокоились, написали раз, два – ответа нет. Неожиданно в Самару приехал сам Шарль. Счастью не было предела! Луиза несказанно обрадовалась, а граф расцеловал близких, грустно сообщил, что мадам Лючию он похоронил. Она все время болела, чахла на глазах и умерла прямо на руках Шарля. Хорошей, приветливой была она женщиной! Так много сделала для графа!

Как положено, помянули ее, и теперь уже Шарль заявил, что без Лу он во Францию не уедет. Луиза посмотрела на Мусу.

– Сын мой, Марсель…

Муса ее крепко обнял.

– Мама, все складывается так, как Всевышнему угодно. Коли есть у тебя желание, мы будем рады, если ты вместе с отцом…

Луиза вздохнула и не нашлась с ответом. А Шарль подошел сзади и нежно обнял ее, как он это делал в Дижоне. У Лу дрогнули плечи, и она заплакала.

…Дорога во Францию оказалась бесконечной. Два пожилых человека, с трудом перенося ухабы и колдобины, сидели, тесно прижавшись друг к другу. Шарль время от времени наклонялся к Луизе и целовал «все ее веснушки». Лу не сопротивлялась, лишь благодарно смотрела на графа и думала о том, что ее возвращение на Родину растянулось почти на три десятка лет…

 

8

…Мадам Катрин любила устроиться поудобней на кресле-качалке возле самого окна и наблюдать за жизнью, которая проходила в их саду. Вот Томас, громко смеясь, пробежал, а за ним – две его любимые борзые. Вот садовник пошел с плетеной корзиной за цветами. Жан, опустив голову, быстро прошел к калитке – у него сейчас свои интересы. И, наконец, из-за поворота тропинки выплыла парочка – Шарль и Луиза. Они неспешно прогуливались по дорожке и о чем-то тихо разговаривали. Может быть, и не тихо, но сюда в комнату мадам Катрин их голоса не доносились. Она скривилась, увидев, как Шарль обнял эту старуху, привезенную из России, и отвернулась от окна. Мадам Катрин не приняла Лу, не почувствовала в ней родственную душу и потому никаких добрых чувств не питала. Надо сказать, что и много лет назад, в период вынужденного бегства в Дижон, она отрицательно относилась к пассии брата. И всегда была настроена против этой связи, тем более против свадьбы графа Лотрека с куртизанкой…

Смешно сказать, ее брат вдруг решил назвать тропинку, по которой сейчас прогуливались, «тропой Дижона». Мадам Катрин такие проявления юношеского романтизма не были понятны. Если бы так поступил Жан, тогда другое дело, но Шарль, старый человек…

Она снова взглянула в окно и увидела, как брат взял за локоток Луизу и предложил, судя по взмаху руки, прогуляться по главной аллее их сада, по которой несколькими минутами прежде ушел садовник. Луиза согласилась, а мадам Катрин подумала о садовнике, которому надо непременно указать, в какие именно места ее комнаты лучше всего поставить вазы с цветами.

– Знаешь, Лу, – сказал Шарль, – я только сейчас по-настоящему оценил те месяцы, которые мы вместе с тобой провели в Дижоне. Наверное, они оказались самыми счастливыми в моей жизни. А тогда я так не думал. Ведь нашей любви мешали два важных обстоятельства. Во-первых, я находился в изгнании и все время опасался за собственную жизнь. Ну и, конечно, твое вынужденное пребывание в публичном доме отравляло наши отношения. Казалось, вот представится возможность, я свободно вернусь в Париж, выдерну тебя из борделя, и лишь тогда наступит настоящее счастье. Для нас двоих. Но жизнь повернула все по-иному.

Вот и выходит, что счастье-то было как раз в самом Дижоне, когда мы оба были зависимы от обстоятельств и вынужденно им подчинялись.

– Тогда мы любили друг друга, – сказала Луиза.

– Да, любили…

Мадам Катрин проследила взглядом за парочкой «голубков». «И о чем можно говорить целыми днями», – подумала она. Мадам Катрин никогда не была замужем, у нее никогда не было детей. Как старшая в семье после смерти родителей, она всю себя посвятила Шарлю – младшему и любимому ею брату. А позже – воспитывала Жана, как сейчас уже Томаса. У нее была своя жизнь, со своими тревогами и радостями, огорчениями и многочисленными семейными заботами. В этом был ее смысл существования, поддержания семейного очага Лотреков. И надо отдать ей должное – в ту пору род Лотреков сохранился только благодаря этой энергичной женщине, любившей, но не понимавшей своего младшего брата Шарля.

 

1

С тех пор прошло еще полвека. Уже давно преданы земле и мадам Катрин, и Луиза, и Шарль. Ушел из жизни и Жан, который оказался человеком деятельным, энергичным, значительно поправившим финансовые дела семьи. Теперь его сын, некогда бойкий и веселый Том, проживал в замке Боска и слыл человеком угрюмым, властным и достаточно резким в суждениях и поступках. Однажды кто-то прозвал его Черным Принцем, и это имя приклеилось к Томасу, будто он с ним и родился.

У самого Черного Принца имелось три сына – Альфонс, Шарль и Одон. Шарль был назван в честь своего легендарного прадеда, о необыкновенной жизни и любви которого в семье ходило множество легенд. Но нас сейчас интересует другой сын Томаса – Альфонс. Был он человеком ярким, беспечным, любил жизнь во всех ее проявлениях, и казалось, что на его судьбе совершенно не отражается проклятие рода, некогда привнесенное в семью через старинное золотое кольцо предком Жаном-Батистом.

Но, когда его старшему сыну Анри шел четвертый год, неожиданно умер младшенький, которому не исполнилось и года. И вслед – фактический разрыв с женой, которой надоели бесконечные охоты и пьяные выходки мужа, сопровождаемые сменяющими друг друга романами с проститутками и девушками из кабаре. Очередной Лотрек фактически остался без семьи. А вскоре случилось невероятное – глава семейства Черный Принц, крепкий физически и силой духа человек, погибает на охоте, упав в пропасть с любимой лошади. Тут же его сыновья вспомнили, что и Жан, отец Черного Принца, погиб на охоте в возрасте 37 лет. И эта смерть тогда будоражила сердца многих.

В это же время Анри, ребенок быстрый, подвижный, начинает, пусть и незаметно, отставать в росте от своих сверстников. К тому же достаточно слабое здоровье нередко становится причиной явного беспокойства его матери, которая так трепетно любила своего единственного сына. Последовавший вслед за этим переезд в Париж не способствовал улучшению здоровья маленького Анри.

Но другие привязанности заставили на время забыть о непонятной болезни. Анри пристрастился к рисованию и вскоре стал учеником одного достаточно известного в Париже художника. Надо сказать, что увлечение изобразительным искусством было в крови у многих поколений Лотреков. На протяжении веков они увлекались коллекционированием, и особенно преуспел в этом Жан, собравший достаточно интересную коллекцию (к тому же ставший и сам неплохим живописцем), в которой, к сожалению, видное место занимало и золотое кольцо, добытое когда-то Жаном-Батистом. Эта реликвия стала теперь частью семьи Лотреков. Неотъемлемой и печальной.

Отец маленького Анри – Альфонс, несмотря на достаточно беспутную жизнь, тем не менее, отличался не только большой любовью к искусству, но и сам отлично лепил из глины лошадей и собак, умело владел карандашом и пером. Хорошим умением рисовать отличались и другие сыновья Черного Принца, так что решение Анри заняться живописью не было лишь обычным детским стремлением в чем-то себя проявить.

И вскоре появились первые успехи. Чувствовалось, что увлечение Анри может перерасти в нечто большее. К сожалению, болезнь вынудила через несколько лет покинуть Париж и переселиться в замок Боске, где свежий воздух, природа могли хоть как-то изменить ситуацию к лучшему. Мальчик почти не рос, часто болел и при всем при этом проявлял необыкновенную живость, любознательность, силу духа и стремление познавать все новые и новые тайны живописи.

Когда Анри становилось лучше, он увлекался верховой ездой на своей любимой лошади Волге (память о любви прадеда Шарля была в семье жива!), или вместе с дядей Шарлем рисовал карандашом, или писал акварелью. Анри готов был рисовать и днем, и ночью, проводя за мольбертом все свободное время. И не известно, как бы разворачивались события дальше, если бы случайно не упал, буквально на ровном месте, и не сломал шейку бедра. Слабые кости не выдержали. С этого момента начались мытарства этого человека и, как считали его библиографы, Анри взвалил на себя тяжелый крест, который пришлось нести ему до самой смерти.

 

2

Прошли годы, Анри вырос и стал знаменитым художником. Но к его новаторскому творчеству относились по-всякому. Одни восторгались и превозносили талант Тулуза-Лотрека; другие считали его совершенно несостоявшимся живописцем. Анри рушил многие каноны и запреты, создавал свой яркий, чувственный, неповторимый мир. Мир, который он знал и понимал, и мир, который принимал его самого. Гениальный художник был физически больным человеком, отчего постоянно страдал. И эти страдания были не только связаны с болью тела, но и с болью духа его ранимой души. Для него болезнь, его физическое уродство, было той трагедией, которая ни на секунду не отступала, не давала расслабиться и поверить в свое чудесное исцеление.

Исцелился он на холсте, ежесекундно распиная себя, свою болезнь, все те невзгоды, что выпали на его короткую, но яркую жизнь. И этот человек сумел проявить недюжинную силу воли, дабы не просто стать известным художником, а одним из родоначальников импрессионизма, течения, перевернувшего наши представления о живописи и искусстве в целом. По прошествии стольких лет имя Лотрека теперь произносят в превосходных степенях. Его оценили по достоинству. И люди, жившие через сто лет после его кончины, с удовольствием рассматривая его картины, даже не догадываются, что перед ними гениальные творения калеки.

Анри часто прерывал занятия живописью, отправляясь на лечение в один из курортов либо, как случилось уже на излете жизни, – в больницу для психически больных людей. Попал он сюда вовсе не по воле случая. Дело в том, что этот талантливый человек «заразился» болезнью своего отца: он обожал пьянки, обожал женщин легкого поведения и обожал наслаждаться своими дурными привычками до полного изнеможения. А чуток отдохнув, до такого же изнеможения отдавался творчеству, доводя себя до полного истощения. Не случайно многие его друзья и ценители за глаза называли Анри «неистовым». Таковым он и был, сжигая себя ежечасно, ежеминутно и …опускаясь все ниже и ниже.

Тулуз-Лотрек мог останавливаться на ночь в домах терпимости или борделях, его подружками были проститутки и танцовщицы. Он выбирал себе друзей из отверженного мира. Он воспел своим гением кабаре Мулен Руж, сам став частью его. Он привык к извращениям, ибо себя приписал к числу тех, кто в голом теле видел полноту истины, а больного человека соотносил с совершенством его физических и духовных страданий. Анри не закрывал глаза там, где другие, потупив взор, отводили взгляд в сторону. Такого пронзительного художника мир еще не видел.

 

3

Наверное, в совокупности все его беды и несчастья, весь его необузданный талант и порочные наклонности привели в сумасшедший дом. В эти же дни газета «Эко де Пари», как повествует нам в своей книге А. Перрюшо, пишет: «Бог, словно мстя всему роду Лотреков по седьмое колено, отыгрался на этом несчастном, наградив его, неуклюжего, уродливого калеку, страстной любовью к женскому полу. От тщетно добивался любви. Казалось, своими поражениями в амурных делах он расплачивается за распутство всех графов де Тулуз-Лотреков, которые считали себя неотразимыми, своим беспрерывным фиаско искупал их любовные победы. Он был горбатым Дон Жуаном, который в мире вульгарной действительности мечется в погоне за несбыточной мечтой».

Убийственные слова, в которых нет ни капли сострадания к больному человеку. Они, конечно же, написаны явным врагом Анри, не принимающим ни его жизнь, ни его ошибки, ни его творчество. Наверное, и не стоило бы обращать внимание на злобную статью, но все-таки как не подчеркнуть жирным карандашом первые слова заметки: «Бог словно мстит всему роду Лотреков». Репортер, возможно и не желая того, попал в самую точку. Только он видел лежащее на поверхности – патологическую страсть мужчин этого рода к слабому полу и часто, как нам известно, к падшим женщинам из борделей. А мы-то знаем иное – за всем этим скрывается проклятие, связанное с грабительским поступком Жана-Батиста и приобретенной Лотреками золотой реликвии.

Здесь можно долго размышлять над тем, какая из первопричин является главной. Но то, что золотое кольцо самым коренным образом повлияло на судьбу многих представителей этой семьи, – бесспорно. Теперь нам приходится лишь догадываться о значимости этого кольца. И о том, к разряду каких духовных или, если хотите, сакральных ценностей можно отнести эту реликвию и чем она является или являлась прежде для ее истинных хозяев.

После своей кончины, а прожил Анри де Тулуз-Лотрек всего 36 лет, художник оставил после себя более семисот картин, более двухсот акварелей, около 400 гравюр, плакатов, Около шести тысяч рисунков. До сих пор его наследие (а ведь в мире невероятно большое число художников!) считается одним из самых больших.

Через тринадцать или двенадцать лет после кончины Анри Мулен Руж, воспетый гениальным художником, сгорел. И в его пламени сгорело многое, что соединяло Тулуз-Лотрека с нашим миром. Но после этого случилось невероятное: люди потянулись к творчеству Анри, а «Мулен Руж» теперь является визитной карточкой его таланта. Щемящей, захватывающей и заставляющей не забыть, что есть еще другой мир…

 

4

Через пятьдесят лет после кончины Анри Тулуза-Лотрека в Париже случилась странная, но для того времени вполне обычная история. Шел 1942 год. Франция была оккупирована войсками из Германии. И вот однажды один достаточно алчный немецкий офицер прослышал о коллекции Лотреков и возжелал поживиться сокровищами, к которым картины Анри относились в первую очередь.

Он бесцеремонно проник в графский особняк и, практически не встретив сопротивления со стороны прислуги, стал спокойно рыскать по всему дому. Многое ему сразу же приглянулось, но офицер не спешил брать все подряд, надеясь найти еще более ценное и важное. В конце концов, он набрел на кабинет, когда-то принадлежащий Шарлю Лотреку. И здесь, в одном из старых комодов, нашел странное золотое кольцо с прикрепленной к нему золотой пластинкой, заканчивающейся золотым листиком, с обратной стороны которого торчали две петли.

Немец был человеком достаточно искушенным и сразу же понял, что держит в руках необыкновенно ценную вещь. Золото было старое, очень старое. Явно Лотреки берегли эту реликвию как свое достояние. Глаза у немецкого офицера загорелись, ибо он почувствовал: все остальное, им увиденное, вместе взятое не идет ни в какое сравнение с той вещью, которая попала в его руки.

Казалось, само золотое кольцо просило его: «Ну, возьми меня с собой, зачем мне прозябать в безызвестности среди пыли и старого хлама? Ты найдешь мне лучшее применение». Немец завернул реликвию в скатерть и сунул ее в прихваченный с собой ранец. И тут же где-то рядом послышался шум. Чьи-то быстрые шаги отвлекли офицера от сладких мыслей, связанных с добытым им сокровищем.

В ту же секунду в старый кабинет Шарля влетел владелец особняка граф де Лотрек. Он только что вернулся домой и узнал от растерявшейся прислуги о проникшем в их дом фашисте. Взглянув на офицера и переведя взгляд на ранец, из которого торчала скатерть со стола, граф сразу же догадался о цели визита незнакомца и о том, что этой цели немец уже достиг. Когда же он увидел открытый комод, то, конечно, понял, что именно похитил нежданный гость.

– Месье! – закричал Лотрек, – вы не имеете права грабить мой особняк. Вы…

Немец, почти ничего не понимавший по-французски, не хотел слушать этого напыщенного, как ему казалось, хозяина. Он молча смерил его презрительной улыбкой и медленно, с нажимом в голосе произнес:

– Пошел вон!

Для наглядности жестом руки указал графу на дверь. Но взбешенный Лотрек, в котором взыграла кровь, набросился на офицера и уже готов был свалить его на пол. Но немец с силой оттолкнул от себя графа и тут же выхватил пистолет.

– Ну что же, – закричал Лотрек, – стреляй в меня, жалкий и ничтожный разбойник. Я смерти не боюсь.

И он вновь рванулся к офицеру. В ту же секунду раздался выстрел, и граф, не дойдя всего чуть-чуть до соперника, вдруг обмяк и стал медленно валиться. Его глаза были наполнены удивлением, а наполовину открытые губы пытались сказать что-то важное. Упав на пол, Лотрек зацепил рукой ранец, который от соприкосновения накренился, но не упал. Лужа крови стала разливаться по ковру. Лотрек был мертв.

Не встретив больше никаких препятствий, офицер выбрался из особняка и быстрым шагом заспешил на квартиру, где он проживал с двумя своими товарищами. На ходу он соображал, как можно поскорее и наиболее безопасно переправить доставшуюся ему святыню родным в Баварию. «А пока, – решил он, – благоразумнее всего спрятать это золотое кольцо в подвале дома, где я живу сейчас. Там его никто не найдет!»

 

5

Офицер спрятал реликвию в подвале, в куче какого-то хламья, рассчитывая в скором времени вывезти ее в Германию. Но в его планы вдруг вмешался случай, которых на войне случается предостаточно. Неожиданно в одной из провинций Франции стали хозяйничать партизаны, и немецкое командование для усмирения непослушных французов отправило туда воинскую часть, в которой служил проникший к Лотрекам офицер. Наверное, не следует удивляться тому, что в первом же бою меткая пуля бойца Сопротивления попала немцу прямо в сердце. Как говорится – пуля нашла своего героя.

А вскоре в результате одной из бомбежек союзной авиацией погибла и семья горе-офицера. Так что, даже останься в живых, ему некуда было бы отправить добытый трофей. Но у нас, зная историю семьи Лотреков, сложилось впечатление, будто и немец, и его семья понесли наказание за необдуманно совершенный офицером поступок.

Какова же судьба золотого кольца? Уже после окончания войны, в груде хлама, копался какой-то пожилой бездомный француз. К своему удивлению, он нашел реликвию, от которой нельзя было отвести глаз. Но француз был голоден, поэтому он отнес сокровище к ближайшему скупщику старых вещей и попросил за него столько, чтобы хватило на один плотный ужин, сдобренный бутылочкой крепкого вина. Его не интересовали духовные ценности, его не интересовало золото, и он плохо разбирался в истории, но добрый ужин вселил в старика силы и надежду на лучшее.

А скупщик, взяв в руки сокровищницу, сразу же почувствовал ее ценность. Конечно, он понял: за это кольцо можно получить много денег. Но почему-то не стал никому продавать реликвию, оставив ее у себя. И до сих пор это золотое кольцо находится в доме у французов, получивших его почти задарма, но не пытавшихся заработать на нем даже франка.

Надо сказать, что проклятие, витавшее над семьей Лотреков, с тех пор ни разу не напомнило о себе. Очевидно, как однажды пророчески заметил Шарль, обращаясь к своему сыну Жану: «Избавиться от этой реликвии нельзя, мы должны отработать собственной жизнью витающий над родом рок». Все сбылось, до последнего слова. Но кто же знал, что для этого понадобится почти полтора века! Золотое кольцо потеряло свою негативную силу навсегда.

Но мы-то помним, что механизм, частью которого было и запорное кольцо, состоял еще и из засова-стержня, принадлежащего второй ветви рода Лотреков, по воле случая оказавшейся в России. Что же случилось с ним? Мы проследили судьбу засова до того момента, пока Муса Джалиль не отвез его в Крым. Дальше дело застопорилось, и Муссе не удалось до конца выполнить задуманное. Пришлось золотой стержень оставить Ахмету, надеясь, что тот сможет исполнить поручение Джалиля.

 

6

Ахмет, старый Ахмет… Он бы и рад выполнить наказ своего волжского родственника, да только не дано ему было добраться до мыса Айя. Перед смертью он завещал своим детям и внукам пуще глаза беречь этот золотой стержень, никому его не дарить, не продавать и не менять. Как бы тяжело ни жилось их роду. Ахмет надеялся, что Муса либо его потомки вновь приедут в Крым и распорядятся семейной святыней как посчитают нужным.

Джалилю не суждено было больше оказаться в Крыму, да он, понадеявшись на Ахмета, туда и не стремился больше. С той поры золотой стержень и сохранялся потомками Ахмета в небольшом селении Адым-Чокрак, что рядом с Мангупом. Возможно, татары и до сего дня хранили бы доставшееся от предков наследство, да случилась Вторая мировая война.

Немцы напали на Советский Союз и вскоре оккупировали Крымский полуостров. Здесь развернулась настоящая партизанская война, на которую снаряжались все новые и новые карательные отряды. Однажды такой отряд вошел в Адым-Чокрак, и немцами по доносу был расстрелян татарин по фамилии Назымов, который еще до войны сотрудничал с советскими органами власти.

После этого каратели сожгли и его дом, дабы другим было неповадно принимать сторону «советов». Когда дым рассеялся, то от бывшего жилища Назымова остались лишь головешки да торчащая в небо каменная печь. Никому тогда и в голову не пришло, что в этой самой печи ловко устроен схрон, где в небольшом глиняном горшке Назымов хранил самое ценное, что имелось в его семье, в том числе и золотой стержень, ибо Назымов был прямым потомком Ахмета и не смел по собственному усмотрению распоряжаться реликвией.

Нам лишь остается добавить, что каратели зашли в Адым-Чокрак и совершили свое кровавое дело в 1942 году, приблизительно в то же время, когда от руки другого немецкого офицера во Франции в своем поместье погиб граф де Лотрек, спасая золотую реликвию. Наверное, здесь надо говорить о совпадении. Но уж очень оно оказалось фатальным для хранителей двух реликвий. И очень уж схожи ситуации, при которых они были насильственно лишены жизни. Может быть, в самом деле, истекал срок действия негативной силы в золотом кольце и золотом затворе? Если это так, то, конечно, надо знать, откуда такая сила появилась, при каких обстоятельствах и что вообще скрыто от людских глаз на мысе Айя, где изначально хранился ларь, изготовленный из золотых частей.

Одно совершенно ясно: золотое кольцо и затвор к нему невозможно использовать в корыстных целях. Как только человек увидел в этих реликвиях не духовную ценность, а конкретный кусок золота, сразу же у него и его семьи начинались очень серьезные неприятности. К сожалению, страдали от алчности одного и совершенно невинные люди, связанные с тем человеком лишь кровными узами. Тем загадочнее тайна ларя, тем сокровеннее его история, насчитывающая, судя по всему, не одно тысячелетие.

 

7

Но как же сложилась судьба у Мусы Джалиля и его потомков? Чем знаменита эта ветвь рода Лотреков, породнившихся благодаря сыну Шарля и Луизы с татарским народом? К сожалению, нам не удалось проследить до конца жизненный путь Мусы. Знаем лишь, что из Самары он никуда не выезжал, очевидно, здесь и умер. Когда Муссе было около сорока лет, Адель родила ему дочь-красавицу Земфиру. К тому времени старший сын, еще помнивший свою Луизу-апте, Мустафа, уже вырос и вскоре женился, продолжив фамильную ветку Мусы Джалиля.

Были и у него дети, были и дети у его детей. И по тем скупым сведениям, которыми мы располагаем, выходит так, что именно из этой семьи вышел знаменитый татарский поэт Муса Джалиль. К сожалению, время стерло очень многие факты, и у нас нет стопроцентной уверенности и доказательной базы, как сейчас модно говорить, чтобы подтвердить данный факт. Поэтому ограничимся лишь предположением: так могло быть.

Чтобы читателя совсем не разочаровывать, приведем лишь два косвенных доказательства нашей правоты. Во-первых, будущий поэт был назван именем своего прадеда – Мусой. Очевидно, еще тогда в их семье хорошо помнили героя Отечественной войны 1812 года, выходца из старинного французского графского рода Лотреков. А во-вторых, и этот факт, к сожалению, печальный. Поэт Муса Джалиль был замучен в немецком плену и погиб уже во время Великой Отечественной войны. Мы не будем приводить сравнений с судьбой последних хранителей золотой реликвии, о которой уже немало было говорено. Пусть читатель сам делает выводы, есть ли здесь какая-то связь, либо ее нет.

А пока вернемся к дочери Мусы Джалиля (старшего) Земфире. Она рано, как и было принято в татарских семьях, вышла замуж. Ее сын Абдарахман Абдулов мальчишкой участвовал в Крымской войне 1853–1856 годов. Перед самой войной семья Абдуловых переселилась в Крым, так что татарская ветка Джалиля вновь вернулась в родные места.

Еще несколько поколений Джалилей-Абдуловых жили в Крыму, а в начале XX века один из прямых потомков Мусы вновь попадает на Волгу. Трудное у Сулеймана было детство. Из-за ранней смерти родителей он оказывается в Самарском детском доме. Чуть позже его усыновили чужие люди и дали свою фамилию. Но случилось несчастье – они погибают, и Сулейман вновь остается один.

Можно сказать, что его биография очень схожа с судьбой своего прапрадеда Мусы. Хотя, наверняка и у других людей были похожие судьбы. Вот только часто ли мы замечаем отчего и почему в нашей жизни случается так, а не иначе?

В 1916 году Сулейман примкнул к большевикам. Его пленили идеи равенства и братства, счастливой, хорошей жизни, чем он в реальности был обделен. Пришлось ему не раз менять имена, фамилии, клички, часто находиться на конспиративной работе, скрываясь от полицейского надзора. Когда же победила революция в октябре 1917 года, Сулейман вышел из подполья и с воодушевлением принялся уравнивать богатых с бедными, отнимая то, что было, на его взгляд, теми нажито нечестным путем. Теперь уже русские аристократы стали скрываться, таясь, где можно было, от зоркого и справедливого большевика Сулеймана и его товарищей.

Ирония судьбы! Когда-то его собственный прапрадед прятался в Дижоне от французских революционеров, опасаясь за собственную жизнь, а теперь его потомок сам оказался на стороне тех, кто приходит в мир с красным знаменем в руке. Знал ли Сулейман, что в его жилах течет кровь самых знатных аристократов Европы? Скорее всего – нет. А если бы и знал, то что изменилось бы в его жизни?

 

8

В самом конце 20-х годов у него родился сын Абдула Абдурахманов. Какое зеркало имен: внук Мусы Джалиля был Абдурахман Абдулов, который с берегов Волги был перевезен в Крым. А спустя сто лет уже далекий потомок Абдула Абдурахманов оттуда же вновь переселяется в Крым. Что их тянуло сюда? Воспоминания о родных местах или нечто другое? Может быть, как магнит, их притягивал к себе золотой стержень, безвестно прозябавший в глиняном горшке в селении Адым-Чокрак?

Вполне возможно. Только ни тот, ни другой об этой реликвии ничего не знали. А их интуиции недоставало для того, чтобы познать семейную тайну, разобраться в ней и исполнить наконец то, что не мог сделать Муса Джалиль. Возможно, именно по этой причине Абдула и прожил немного. Он умер в том же возрасте, что и Жан-Батист, Жан и Анри Лотреки, и также нелепо, буквально на ровном месте, как и Томас «Черный Принц». Следует ли искать закономерности в таком исходе? Не беремся судить.

На счастье, у Абдулы была дочь Альфия – высокая, стройная и красивая. Внешне очень напоминавшая Луизу в молодые годы, только с «налетом востока», привнесенного татарской кровью. Наверное, возможно, она все-таки смогла исполнить волю Мусы. Уже в молодые годы по Промыслу Альфия познакомилась с историей Крыма, которую в университете ей преподавал настоящий знаток многих его тайн Николай Александров. Во многом благодаря ему Альфия увлеклась и туризмом, достаточно много путешествовала, впитывая в себя все интересное с элементами тайн.

Став геологом, она бывала во многих аномальных зонах, чувствуя притягательную силу этих мест. В конце концов, у нее стали развиваться способности, которые иногда называют экстрасенсорными. Она стала интересоваться теми необычными явлениями, которые нас окружают. С огромным удовольствием приезжала в Аркаим – древнейшее духовное городище на юге Урала, стараясь познать тайны, хранящиеся в покрытых сединой и пылью времен развалинах. Так, шаг за шагом, шел процесс ее внутреннего взросления, когда человек начинает смотреть на мир иными глазами и задает такие вопросы, до которых раньше вообще бы не додумался.

Очевидно, духовная работа Альфии уже подошла к такому рубежу, за которым могло открыться что-то необыкновенно важное. И однажды в Аркаиме ей приснился сон. Его-то и сном назвать трудно – скорее, это было видение. Альфия увидела Крым, какие-то старинные копальни в горах и монахов, которые вытаскивают из-под земли мешочки, наполненные драгоценными камнями. Когда она проснулась, первым делом подумала: «Надо же! А кому другому данный сон может быть на руку, как не ей. Ведь она-то геолог, и подобные месторождения как раз по ее части». Почему-то тогда, взволнованная таким видением, Альфия не подумала, что этот сон всего лишь стимул, лакомая конфетка, за которой ей предлагалось потянуться. На самом-то деле за копальнями стояло нечто иное.

 

9

Теперь все отпуска она проводила в Крыму. Исследовала последовательно, один за другим, многие горные районы, но копальни с драгоценными камнями нигде не находились. Тогда-то Альфия и подумала, а те ли сокровища она ищет, может быть, следует получше прислушаться к себе и посмотреть на все ее изыскания иными глазами? Только после этого она и попала впервые на мыс Айя. Место поразило ее, и сразу же подумалось: здесь должно находиться то, что она искала с такой настойчивостью. Но мыс Айя не спешил открывать свои тайны, он лишь присматривался к незнакомке, решившейся нарушить его покой. Может быть, поэтому первый поход на мыс закончился ничем. Зато Альфия познакомилась с интересным человеком, который также забрел в эти места и, похоже, неплохо здесь ориентировался. Как нельзя кстати! Они познакомились и подружились. Незнакомцем оказался Кирилл Руданский, крымчанин, журналист, влюбленный в Айя и активно его изучавший. Альфия при встрече представилась Аллой (так ее звали близкие) и рассказала, что пришла сюда в поисках драгоценных камней.

Журналист лишь ухмыльнулся, услышав ее странное хобби. Тут Альфия сразу же поняла, что сказала лишнее. Даже не лишнее, просто не то… Не то… С Айя она возвращалась с тяжелым сердцем, словно сделала какую-то гадость. И вновь душу стали бередить размышления о своем пути в жизни, о тех духовных терзаниях, что не дают покоя ни днем, ни ночью. И однажды она твердо решила: сокровищами больше не заниматься. Остаток жизни посвятить тайнам Крыма, чтобы донести скрытую здесь истину до сознания многих людей. Но для этого… надо вновь ехать на мыс Айя! Там точка отсчета, начало ее будущей работы.

Когда же в ходе очередной поездки в Крым до Айя оставалось дойти всего ничего, вдруг судьба на короткое время забросила ее на Мангуп, близ которого в кирпичной пыли какого-то фундамента и удалось обнаружить золотой стержень. Вот с ним Альфия и пошла на Айя. Теперь она хорошо понимала: стержень для нее очень важен, без него на Айя идти нельзя. Но вот только что она собирается с ним делать?

Альфия надеялась вновь встретить Кирилла Руданского. Этот человек очень многое знает, он обязательно поможет ей разобраться в себе самой. Разобраться и понять. А стержень… Она и не знала, что уже на мысе Айя ей доведется какое-то время отдыхать на поляне, под тонким слоем земли которой находилось огромное количество камней-самоцветов. Все они были из ларя, некогда закрытого затвором, который Альфия бережно несла с собой. Но поляна вовсе не взволновала. Сейчас Альфия, будто стрела, летела к цели. Только кто и когда направил эту стрелу, она знать не могла. Как и вообразить, что же представляет из себя данная цель.

Одно лишь было отчетливо ясно: этот затянувшийся более чем на два века французский роман пора заканчивать. Но прежде предстоит раскрыть тайну золотого кольца и засова к нему, тайну ларя и хранившихся в них самоцветов. Только тогда вся эта история увидится в ином, пока непроявленном виде.

 

1

Ро-Гас стоял у самой кромки обрыва и смотрел вниз, где плескалось море, отдавшее галечному пляжу энергию своих соленых волн. Отсюда, с высоты мыса Айя, он не мог расслышать ни шума волн, ни крика чаек. Он лишь наблюдал за мерным, ритмичным движением воды, которая ласкала берег, завораживая потрясающим зрелищем, и заставляла думать. Нет, даже не думать, а просто созерцать и чувствовать себя частью этого неукротимого, вечного движения. Находиться внутри его, быть песчинкой, которую волны то и дело швыряют на берег, но потом беспощадно увлекают опять в море.

– И я сюда пришел! – громко сказал Ро-Гас, – я дошел!

Он повернулся назад, где в каких-то двадцати шагах от обрыва уснул Ишим – его племянник. Они вдвоем решились взойти на мыс Айя, дорогу к которому подсказал один из жрецов Вар. Но уже на самых подступах к Айя, не дойдя несколько метров до его вершины, Ишим, этот крепкий человек, прошедший с Ро-Гасом полмира и выигравший десятки сражений, вдруг заявил:

– Все, дальше не пойду. Я очень сильно устал.

Ро-Гас хотел возразить, мол, вершина совсем рядом, пошли скорее. Но Ишим уселся на траву и, закрыв глаза, едва прошептал:

– Иди, иди сам. Я посплю…

С этими словами он завалился набок и крепко уснул. Ро-Гаса странное поведение племянника очень сильно удивило. В другой ситуации, конечно же, он принялся бы его будить. Только не здесь, не на мысе Айя. Только не здесь. Место уж слишком необычное. Может быть, Ишиму и надо было уснуть, чтобы Ро-Гас мог побыть один? Ведь еще в Египте Ро-Гас оказался посвященным жрецом Джед в некую тайну о древней земле, о легендарной прародине, где есть такой вот мыс Айя…

Ишим громко захрапел и развалился на мягкой траве, безмятежно улыбаясь своим сновидениям. «Пусть спит, – решил Ро-Гас и вновь повернулся лицом к самому обрыву. Да, почти не осталось рядом никого из тех людей, кто начал этот поход в далекую страну грез – Даждь земь. Давно умер жрец Джед, не дожил до сего дня брат Ка, ушли по своему пути старец Моисей и Аарон, а храбрый Иисус Навин сейчас, наверное, где-то побеждает своих врагов… А он вот стоит на мысе Айя и созерцает мерное дыхание вечного моря. Один сюда дошел. Один…

Ро-Гас предался воспоминаниям о прошлом, той жизни, которую вел в Египте, о рудниках Дофка, куда был однажды сослан фараоном, о… Мысли путались, бежали, перескакивая с одного факта на другой. Вот он молодой, сильный, ловкий, богатырского сложения и необыкновенно удачливый, крошит одного за другим наседающих слева и справа кочевников-ливийцев. Те падают беззвучно, устремив в египетское небо свои полные ужаса глаза. Да, тогда Ро-Гас был одним из командиров пограничных отрядов, специально созданных для охраны Египта от набегов ливийцев. И много их, порубленных, осталось лежать в пустыне во устрашение соплеменникам и на радость вездесущим шакалам.

Фараон ценил Ро-Гаса и, может быть, именно поэтому поручал ему самые опасные и ответственные задания. Как правило, все они были связаны с военными операциями, усмирением бунтарей или вот таким отражением набегов кочевников. Доволен ли был Ро-Гас своим тогдашним положением?

 

2

Сейчас, спустя сорок лет, Ро-Гас только усмехнулся заданному себе самому вопросу. А был ли у него иной выход тогда? И о чем мог мечтать он, юноша, потомок свергнутой династии фараонов-гиксов Вечного забвения или, быть может, рабского труда в каменоломнях? Лучше уж так, с мечом в руке да с вольным ветром – другом верным, рыскать по бескрайним просторам и бесстрашно разить врагов фараона, врагов Египта, а значит, и его собственных врагов. Впрочем, отдавал ли он себе полный отчет в правильности своих деяний?

С раннего детства он, внук последнего фараона-гикса, был вышколен новой правящей XVIII по счету династией и стал верным фараону человеком. Ро-Гас оправдывал возложенные на него надежды. Даже более чем оправдывал. Но рано взошла его звезда, и слишком яркой она оказалась для ока фараона. Своим сиянием она стала затмевать даже солнце от правителя; ему вдруг стало ясно, что вместо надежного соратника он взрастил опаснейшего конкурента. Не удивительно, что по ничтожному поводу Ро-Гас был отстранен от всех дел и сослан на золотоносные рудники Дофки простым горнорабочим.

Для Ро-Гаса, с детства прошедшего школу египетских жрецов, воспитанного при дворе фараона и завоевавшего авторитет непобедимого воина, такой жизненный поворот оказался неожиданным. Конечно, он мог просто не выдержать новых испытаний и безвестно сгинуть на рудниках, как многие и многие горнорабочие, так и не дождавшись часа своего освобождения. На счастье Ро-Гаса вскоре мимо рудников Дофки проходили евреи, которых Моисей выводил из Египта. Начался великий Исход, который привел в конце концов к необратимым переменам, и не только в судьбе сынов Израилевых, но и у гиксов – потомков египетских фараонов. Евреи, настроенные весьма воинственно к любым слугам египетских фараонов, освободили горнорабочих Дофки, разогнав охранявших их стражников…

Ро-Гас очень хорошо помнит тот счастливый день долгожданного освобождения. А как все начиналось? С какого-то внеурочного призыва рожка. Так созывают на обед, но слишком рано и тревожно тот протрубил. Ро-Гас поднял голову и стал всматриваться в крутой склон карьера, раскаленный от нещадно палящего солнца. Какой-то человек спускался сверху, что-то кричал и отчаянно размахивал руками.

Луча! Это же Луча! Мальчишка, используемый египтянами в качестве подсобного рабочего. Быстрый, ловкий, сметливый, всегда нравившийся Ро-Гасу своим непосредственным поведением. Но почему он с такой поспешностью буквально катится по опасному склону, явно рискуя сломать себе шею?

– Они ушли! – закричал Луча и стал показывать куда-то вверх, где проступала под палящим солнцем кромка рудника.

Ро-Гас махнул рукой, подзывая к себе работающих рядом заключенных. Те послушно побросали на камни кирки и двинулись к нему. Ро-Гас пользовался здесь, на руднике, непререкаемым авторитетом, его слушались и побаивались все, даже надсмотрщики. И не только потому, что он отличался богатырской силой и неукротимой волей, но и вследствие своего происхождения. Сегодня ты в немилости, а завтра, кто знает, вдруг фараон Тотмес IV вновь призовет к себе Ро-Гаса. Держись тогда обидчик! Впрочем, Ро-Гас и в своем нынешнем положении никого не боялся. Все это знали.

 

3

Луча, весь мокрый и грязный от пыли, скатился в руки Ро-Гаса и, задыхаясь от возбуждения и усталости, прохрипел:

– Они все ушли! Ро-Гас, они ушли…

– Кто – «все»?

– Все, понимаешь? Не осталось ни одного стражника.

– Ты уверен?

– Да, – Луча уверенно закивал головой, – меня послал с этой вестью твой дядя. Надо быстрее уходить.

– А если это хитрость? И они только и ждут нашего побега, чтобы перебить. А фараону доложат о бунте.

– Нет, Ро-Гас, нет. Стража уходила поспешно. Бросили все, даже двоих больных надсмотрщиков.

– Значит, рожок трубил тревогу…, – догадался Ро-Гас, – очевидно, стряслось что-то невероятное.

Он упал на колени и, воздав ладони к солнцу, вдруг осипшим голосом воззвал:

– О, Исида, великая богиня Египта…

Сотни голых спин рядом с ним вросли в землю в самом глубоком поклоне, на который был способен человек.

– Осирис, Исида, Гор! – неслось со всех сторон.

Спустя короткое время Ро-Гас резко выпрямился и громко крикнул:

– Идем! Мы идем вверх!

Кругом зашевелились, зашептались люди, послышались радостные крики:

– Идем, идем…

…Когда Ро-Гас, сопровождаемый Лучем и сотнями своих сторонников, выбрался из карьера, его поджидали не только дядя Тат и младший брат Ка, но и неожиданные новости: со стороны Чёрмного (Красного) моря приближалась огромная толпа.

– Кто это? – спросил Ро-Гас.

– Иудеи, – быстро ответил Ка. – Фараон разрешил им покинуть Египет.

– Откуда известно?

– От него, – Тат кивнул на стоящего рядом иудея, который тут же поклонился Ро-Гасу и сообщил, что в день Пасхи евреи стали уходить из Египта.

Ро-Гас удивленно поднял брови: «Этого не может быть!». Но Тат не дал времени племяннику на дальнейшие размышления. Он отвел его в сторону и прошептал:

– Надо что-то делать. Если уйдем с ними – навсегда порвем связи со своими семьями…

– Договаривай, договаривай, – сказал Ро-Гас, – и с мечтой.

– И с мечтой, – согласился Тат, – остаться в Египте и возобновить нашу династию. Сместить с престола этого Тотмеса…

– Прошлого не вернуть и династию тоже, – Ро-Гас посмотрел на солнце и слегка прищурил глаза от яркого света.

– Наши деды были фараонами. А в тебе течет кровь не только гитсов, но и…

– Тише, тише, – оборвал его Ро-Гас, – нас могут услышать.

Тат оглянулся по сторонам и вновь зашептал:

– …но и египетских фараонов, считающих себя потомками самого Гора. Помни это.

– Течение реки, как и крови, не повернуть вспять. Она знает свой путь. И если Исида, Гор и Осирис нас освободили, значит, так угодно их воле.

– А наша воля?

– Наша воля – подчиниться воле иудеев. Разделить с ними общую судьбу. Ведь они нас спасли.

– Ро-Гас! – Тат снова заговорил громко. – Ты единственный человек не только в Египте, но и на всей Земле, кто владеет главной святыней Египта. И ты ею обладаешь по праву рода твоего. Никто не может покушаться на нее, а значит, и на твое законное право быть фараоном, наместником бога Гора на Земле. Ты владеешь Глазом Гора, и только поэтому евреи должны поклоняться тебе, а не ты им.

 

4

Шел 1450 год до рождества Христова. Несколько месяцев назад седовласый Ро-Гас, вождь народа оросов, завоевал прежде неприступную Синю Русь и стал полновластным владыкой доставшейся им земли. Он привел с собой полчища закаленных в бесчисленных боях воинов, поддержанных в самый ответственный момент кочевниками-киммерийцами. Под их ударами пала Бала, стольный град русов, отдав в руки победителя не только свои сокровища, но и древнейшие тайны.

Тайны… Ро-Гас вновь устремил свой взгляд вдаль, любуясь бесконечной игрой волн предвечного моря. Он стал вспоминать тот давний разговор с Татом, когда решалось, по какому пути следовать им, потомкам фараонов свергнутой династии гитсов, дальше.

– Наша воля – подчиниться воле иудеев, – вторично сказал Ро-Гас.

– Не буду спорить с тобой, может, ты и прав, – ответил Тат и посмотрел на дорогу, по которой подходил дозорный отряд иудеев. Во главе отряда шел Ор.

Тат ему радостно замахал, подзывая подойти поближе. Ор был иудеем, но приходился близким родственником жены Тата и прежде частенько гостил в их доме. Когда Тат был еще свободным.

Ор издали узнал Тата и сразу же направился к нему. Ро-Гас не знал, что именно Ор первым добрался до рудников Дофки и сообщил Тату о приближении иудеев во главе с Моисеем. Тогда между ними состоялся какой-то тайный разговор, после чего Ор отправился назад в свой лагерь, а Тат послал Лучу в карьер, дабы предупредить Ро-Гаса.

Теперь Ор уже пришел в сопровождении большого и достаточно хорошо вооруженного отряда. Ор обнял Тата, крепко похлопав того по загорелой спине, и тихонько шепнул на ухо:

– Все в порядке. Принес.

Тат удовлетворенно кивнул и тут же представил Ро-Гаса.

– Помню, помню тебя! – воскликнул Ор. – Только ты тогда был еще мальчишкой… Я захаживал к вам, когда был жив еще твой отец.

Ро-Гас ничего не ответил, только улыбнулся. Ор рассказал, как начался Исход иудеев из Египта, как разверзлось море, пропуская по дну народ Израиля, чтобы тот смог перебраться на Синайский полуостров.

– А преследовавшие вас воины фараона? – уточнил Ро-Гас.

– Море сошлось, и они оказались глубоко под водой.

Ро-Гас и Тат недоверчиво посмотрели на говорившего, а Ка даже засмеялся:

– Как так? Разве подобное возможно в природе?

Ор подумал, а затем ответил:

– Наверное, если бы мне такое рассказали, тоже не поверил. Но я был свидетелем, видел собственными глазами.

– Что же, ваш бог Иегова совершил чудо? И боги Египта не смогли ему помешать? Тогда выходит, что и нас освободил бог иудеев, а не боги Египта, – сказал Ро-Гас.

– Бог един. Это Иегова, – веско ответил Ор.

– Да, бог един, – сказал Тат, – только мы зовем его Ра… Ра-Амон. А его сын – есть Гор… Скажи-ка, Ор, ты принес то, что обещал?

– Конечно, – Ор утвердительно кивнул головой.

– Тогда покажи нам, – Тат улыбнулся.

– Не время сейчас, надо уходить, – скомандовал Ро-Гас, – пока стража не опомнилась, и фараоновы войска не подоспели.

Он повернулся к стоящим поблизости оросам и громко крикнул:

– Уходим!

Ро-Гас отдал необходимые распоряжения. Надо было уложить все золото, добытое и не вывезенное в Египет. С золотом уходить-то легче.

 

5

Между тем, Ор развернул какую-то тряпицу и, обратившись к Тату, произнес:

– Вот, сохранил. Возьмите, он ваш!

Тат не стал брать то, что лежало на ладони Ора, а предложил Ро-Гасу:

– Бери, ибо я не смею.

Ро-Гас подошел к Ору и увидел на тряпице Глаз Гора.

– Глаз Гора… – прошептал он и опустился перед Ором на колени, – ты сумел его донести сюда…

Ор улыбнулся.

– Так вышло. Ну, бери же, бери…

Тат, желая Ро-Гаса оставить одного, отошел в сторону и, подозвав к себе Луча, игриво спросил:

– Угадай, в какой руке?

Луча хлопнул по правой.

Тат открыл – в ладони ничего не было.

– А здесь? – Луча с любопытством посмотрел на Тата.

И левая ладонь оказалась пустой.

Оба рассмеялись.

– Главное, не теряй надежду, что бы ни случилось, – заключил Тат.

Ро-Гас, не вслушиваясь в слова своего дяди, осторожно принял из рук Ора Глаз Гора и прикоснулся к нему губами.

– Цел, цел Глаз…, – прошептал он и стал выяснять у Ора, каким же образом удалось сохранить сокровищницу.

…Когда Ро-Гаса лишили всех привилегий, он успел передать Глаз Гора Тату, предчувствуя, что фараон не ограничится данным наказанием. И когда его уводили на рудники Дофки, Глаза Гора с ним уже не было. Но и Тат не стал хранить святыню у себя, отдав ее Ору. Наверное, чувствовал – не миновать ему участи племянника. Ор же сумел сохранить Глаз у себя и взял его при выходе из Египта, мечтая дойти до рудников Дофки и вернуть святыню законному владельцу. У себя Глаз держать было бессмысленно – слишком хлопотно и рискованно, а пользу он может принести только своим истинным хозяевам.

Приняв от Ора принадлежащее ему по праву сокровище, Ро-Гас крепко сжал в своей громадной ладони Глаз, почувствовав, как тепло от него расходится по всему телу. Надо же! Всю свою ратную жизнь Ро-Гас носил Глаз Гора с собой. В скольких боях побывал он с ним, и ничего, остался цел, не выпал из его рук, не затерялся в нехитрых походных одеяниях Ро-Гаса, не был украден и даже не был востребован фараонами. Словно сам Ра хранил эту святыню у Ро-Гаса. И вот теперь Глаз Гора вернулся к своему законному владельцу.

Что же представляла собой эта реликвия? Небольших размеров, голубоватый, наполовину прозрачный камень, внутри которого был явственно виден человеческий зрачок. По форме Глаз напоминал слегка вытянутый шар размером со сливу, он был идеально отшлифован и всегда оставался теплым, стоило взять его в руку.

Много тайн скрывал Глаз Гора. Ро-Гасу же были известны лишь некоторые из них, но и открытое его сердцу заставляло трепетать. Когда-то этот Глаз принадлежал самому Гору. Будто бы в битве Сет сумел выбить Гору глаз. И бог Тот заменил его искусственным. Гор его носил долго, но затем Тот изготовил новый, более совершенный. И теперь первый Глаз, сохранявший в себе силу и энергетику Гора, сохранялся родом, на который указал сам Ра.

Ро-Гас знал, что владельцем Глаза Гора был и Гитс, первый фараон из пастушьей династии, прозванный египтянами «гитсовой». Знал, что владели им все прямые потомки Гитса, вплоть до него, Ро-Гаса. Но как Глаз попал к Гитсу, пришедшему в Египет с севера, он не ведал. Да и узнает ли когда эту тайну, хранимую временем и египетскими богами? Скорее всего – нет. Главное – сейчас Глаз Гора вновь у Ро-Гаса, и ему, как законному хранителю и владельцу, сейчас надо сделать выбор: остаться в Египте, где родина Гора, либо покинуть ее навсегда, унося Глаз Гора в иные земли.

 

6

…Где-то там, далеко внизу, под мысом Айя, гуляли волны. И казалось – сам мыс волновался нечаянным порывам ветра, вздыхал шорохом гальки и пронзительно кричал вместе со скользящими над морским изумрудным простором белыми чайками. Ро-Гас извлек из специального кожаного мешочка Глаз Гора и, открыв ладонь, бережно уложил его прямо перед своими глазами. Сколько лет минуло с тех пор, как его, молодого горнорабочего, евреи, ведомые Моисеем, освободили от каторги? Сорок… даже больше. Вечность прошла! А вместе с ней – и вся жизнь. Немного осталось ему, старому человеку, топтать ногами эту землю. Радует лишь одно – он до нее добрался. И привел сюда своих людей. Чего же еще желать?

А тогда, сорок лет назад, он также держал на ладони Глаз Гора и спрашивал сам у себя: «Что же мне делать, как поступить? Неужели эта святыня вместе со мной навсегда покинет Египет…» Трудный был выбор, но Ро-Гас его сделал: решил уходить вместе с Моисеем. Разве он мог тогда предположить, что судьба его забросит так далеко, в страну, о которой рассказывали легенды, и которая казалась призраком, могущим существовать лишь в мозгу у самых отчаянных людей.

Да, Ро-Гас навсегда покинул Египет и вместе с собой унес надежду на возрождение их династии фараонов-гиксов. Но теперь, на новом месте, куда привел его Глаз Гора, он обязательно построит новый Египет, который своей силой удивит весь мир. Но дошел бы он сюда, если бы когда-то рядом не оказалось мудрого жреца Джеда? Конечно, нет.

Впрочем, до тех самых, запомнившихся на всю жизнь бесед с Джедом, еще следовало дожить, пройти через испытания и чудом уцелеть, не погибнуть от руки кочевника-амаликитянина или ливита. Бой с амаликитянами Ро-Гасу уже почти не помнился. Было жарко, душно; кочевники напали внезапно, и многие евреи, отчаянно сражавшиеся за свободу и собственную жизнь, не дожили до вечера. Рядом с ними храбро бились и оросы под водительством Ро-Гаса. В том бою погиб Тат…

А Ро-Гаса евреи прозвали Веселеилом – веселым человеком. С таким задором, искрящимися глазами он врезался в гущи кочевников, что казалось: он не порубит неприятеля, а буквально сожжет его, превратит в пепел. Наверное, в этом сражении один Ро-Гас чувствовал себя уверенно, ведь он был прирожденный воин, стихией которого было покорять неприятеля мечом. И как бы ни складывался бой – всегда одерживал победу. Глаз Гора, который Ро-Гас всегда носил с собой, не только удесятерял его силы, но и воодушевлял его верных соратников.

…Ро-Гас стоял на коленях и сжимая сухие губы, устало смотрел на уснувшего в пыли Тата. А, может быть, он был прав, когда предлагал остаться в Египте? Впрочем, Тат здесь и остался навеки. Великий Осирис примет душу храброго воина и близкого Ро-Гасу человека. И только сейчас он понял, что стал в их роду самым старшим. А ведь в день боя Ро-Гасу исполнилось всего 23 года.

– Победа, победа! – его тряс за плечи Ор, а израненный Гера кричал что-то во славу Ра-Амона.

– Нет теперь Амона! – громко сказал Ро-Гас.

– Что?

– Нет теперь Амона…

Гитсы, бывшие рядом, замолчали, вытирая пот с разгоряченных лиц.

Ро-Гас встал с пыли и обвел взглядом молчавших людей.

– Сегодня победил Иегова.

– У нас было мало оружия, но было самое главное оружие – вера Моисея. Только великий Бог мог позволить одержать такую победу!

Зачем Ро-Гас произнес эти слова? Он и сам не знал. Но тогда так было надо.

У него перекосилось лицо, и кончики губ поползли вниз.

– Здесь для нас земли нет… Луча, возьми кайло.

Ро-Гас поднял на плечо бездыханное тело Тата и ушел в горы.

 

7

Исход евреев воспринимался многими (и не только самим фараоном) как тяжелый удар по Египту. Ушли люди, которые значили очень много. Возникло ощущение внутренней пустоты, которую ничем и никогда нельзя заполнить.

– Моисей унес наши сокровенные тайны, – говорили жрецы.

Им вторили простые люди.

– С ним покинул нашу землю великий бог Гор.

Но так ли это? Гор остался в Египте, в храмах, носящих его имя. Он никуда не уходил. Но ощущение-то осталось! И виной всему был Ро-Гас, который продвигался от Синая все дальше и дальше, унося с собой Глаз Гора, ту физическую и духовную реальность, которая самым непосредственным образом соединяла власть небесную и власть земную. И пока этот Глаз был с ним, он всегда был уверен в победе на поле брани, в благополучном исходе, какие бы препятствия ни вставали на его пути.

Вскоре после боя с амаликитянами к Ро-Гасу подвели невысокого, крепкого человека средних лет, и тот, глядя прямо в глаза, представился:

– Меня зовут Джед.

– Джед?

– Да, так зовут люди, – ответил незнакомец.

– Говори, зачем пришел.

– Я жрец храма Исиды, вернее, когда-то был им.

– У нас, оказывается, есть еще один жрец, кроме меня? – Ро-Гас заразительно рассмеялся.

Египтянин тоже усмехнулся.

– В последние годы я стал неплохим камнетесом… А вот сейчас вместе с тобой – еще и горнорабочим.

– Но мы ведь не были знакомы? – Ро-Гас пытливо посмотрел на Джеда.

– Нет, – жрец опустил голову.

– Я слушаю тебя, достопочтимый, – в голосе Ро-Гаса послышались нотки любопытства.

Джед поднял глаза и…

Ро-Гас увидел в них такую бездну, словно перед ним разверзлись глубины самых больших морей, и оттуда стали подниматься какие-то древние истины, о которых он не имеет и понятия. Но узнать их хочется, очень хочется.

Джед стал рассказывать о тех переменах, что произошли в лагере оросов после боя. Ро-Гас внимательно его слушал, кивал головой, задавал вопросы, но все время его мучил лишь один: «Зачем пришел этот человек?». И не находил ответа. Ясно было лишь одно – собеседник он прелюбопытный.

Ро-Гас оглянулся. Вокруг них сидели десятки людей. Он узнал Ка, Луча, Ли, иудеев, гитсов, египтян. Притихшие оросы не спускали глаз с говорившего, внимая каждому слову Джеда. Это становилось уже забавным. Ро-Гас и сам видел, что перед ним не какой-то камнетес либо сосланный на рудники нерадивый жрец. Перед ним сидел мудрец, каких он не встречал ни в египетских храмах, ни в окружении фараона. Он говорил то, что хотели слышать люди. Но те слышали то, что хотел сказать Джед. И в этой игре слов и мыслей трудно было уловить ту грань, где заканчивалась твоя воля и начиналась воля жреца. Даже не воля, нет. Скорее образ его ощущений всего того, что происходит сейчас вокруг. Но видел жрец происходящее как бы со стороны, чуть ли ни с самих небес.

 

8

– Да, – сказал жрец Джед, – каждый фараон представлял собой вечного правителя Египта: Гора. Он, будучи сыном Солнца Ра, олицетворял собой Солнце.

Но прежде существовала гармония. Теперь она нарушена. Осталось только движение солнца с востока на запад. А запад – это обиталище Осириса и его загробный мир. Место нашего упокоения.

– Ты хочешь сказать, – спросил Ро-Гас, – что цивилизация Египта движется к своей смерти?

– Я это лишь констатирую.

– Почему ты считаешь, что Солнце ведет Египет к гибели?

– Не Солнце, – вздохнул жрец, – а отсутствие гармонии. Тебе, Ро-Гас, хорошо известно, что существует два Нила. Один земной – это наша великая река. Второй – звездный, это Млечный путь. Мы еще его называем звездным Нилом. Обе реки текут с юга на север, являясь зеркальным отражением друг друга. А Солнце пересекает звездный Нил с востока на запад. Получается некий небесный крест, своеобразная жизненная гармония на небесах. Когда-то такая же гармония существовала и в Египте, но фараоны стали чтить только Солнце, забыв о звездном Ниле. Они думают, что все должно крутиться вокруг них самих.

– Так и есть, – не согласился с Джедом Ро-Гас, – ибо солнце…

– Солнце, мой дорогой Ро-Гас, лишь одна божественная ипостась. Лишь одна. За нею яркость, блеск, богатство, которые ведут к жадности, алчности и разврату.

Что мы с тобой добывали в рудниках Дофки? Золото для фараонов. Для удовлетворения их земных страстей. Не шли эти богатства для всего народа. А ведь Гор, его небесное руководство отождествляются со справедливостью и законом, так что фараоны извратили и солнечное начало божественного Гора.

– Для меня теперь понятно, – расхохотался Ро-Гас, – почему ты не в храме служил, а на руднике работал. Удивляюсь только, как вообще жив остался.

– Умел язык держать за зубами, – в тон ему ответил Джед, – в отличие от некоторых.

– Я не выступал против власти фараонов! – горячо ответил Ро-Гас.

– Конечно, – Джед улыбнулся, – ведь в тебе течет их кровь. Но знаешь, Ро-Гас, не познав дна, не станешь мудрым властителем.

Ро-Гас закрыл глаза и тихо сказал:

– Сейчас твои слова пусты. Они ничего не значат.

– Не важно, Ро-Гас. Главное, что ты их запомнил. Пригодится.

…Ро-Гас очнулся от собственных воспоминаний и, глазея на Глаз Гора, который по-прежнему держал на ладони, громко повторил:

– Пригодится.

Его голос громовым раскатом полетел к берегу мыса Айя, отражаясь эхом от неприступных скал, громоздящихся здесь с глубочайшей древности. Как в воду тогда смотрел жрец Джед! Знал, знал наперед, что и как будет. Вот и готовил его, молодого, полного сил и желаний Ро-Гаса, к…

Впрочем, тогда еще вряд ли и сам жрец осознавал, какой путь придется пройти Ро-Гасу и его людям. Просто он, как и другие, видел в Ро-Гасе настоящего лидера, вождя, способного объединить вокруг себя оросов, сплотить их и создать крепкий «организм», способный жить и развиваться. А какое место сами оросы занимали в том потоке людей, который исходил из Египта под водительством Моисея? У иудеев, так исторически сложилось, было двенадцать родов, двенадцать колен, подчинявшихся Моисею. А оросы, как то лишнее колесо, представляли собой сборный народец, именуемый иногда тринадцатым коленом. Что было справедливо лишь отчасти. Но к такому счету привыкли, и его придерживались все. Самого же Ро-Гаса иудеи как окрестили когда-то за глаза Веселеилом, так всегда и звали. Отсюда и пошло: «Веселеил – вождь тринадцатого колена». Лишнего колена. Но покуда – все они шли вместе, не делясь на лучших и худших, на тех, кто ближе к Моисею, и тех, кто дальше от него. Беды, препятствия и невзгоды надолго сплотили иудеев и оросов, сделав их единым, почти неразделимым народом.

 

9

– Ишим! – Ро-Гас окликнул спящего племянника, – да проснись же! Посмотри, как красив и величественен мыс Айя!

Но Ишим даже не пошевелился. Тогда Ро-Гас подумал о Джеде: будь тот на месте Ишима, неужели бы уснул, не дойдя до цели нескольких шагов? Наверняка нет. Дополз бы до Ро-Гаса и, пристроившись рядом с ним, молча смотрел бы в безоблачную даль древнего моря. А потом, как всегда убедительно, сказал бы: «А я тебе говорил, наказывал идти именно сюда!». Да, сейчас, задним числом, легко так рассуждать. А тогда…

Ро-Гас вновь предался воспоминаниям сорокалетней давности, когда он возжелал еще раз поговорить с жрецом Джедом. Чувство недосказанности, оставшееся после их первой беседы, все время волновало, не давало спокойно думать и принимать взвешенные решения.

– Но ведь ты, жрец, так и не сказал, какое отношение к богу иудеев Иегове имеет звездная история Египта?

Джед закрыл глаза, улыбнулся и пригласил Ро-Гаса присесть.

– Я сказал, но ты не понял.

Он открыл глаза и выразительно посмотрел на молодого вождя.

– Египетские фараоны, – продолжил он, – погнавшись за внешними атрибутами власти, золотом и богатством, нарушили божественное равновесие: Млечный путь, пересекаемый Ра. Осталось направление с востока на запад. А это путь к умиранию. Тебе же надо восстановить направление с юга на север. Это звездный путь – течение звездного Нила. Таким образом, ты восстанавливаешь разрушенное на Земле равновесие небес.

Ро-Гас инстинктивно повинуясь вкрадчивому голосу жреца, согласно кивнул головой. Хотя в тот момент он вообще не мыслил восстанавливать где-либо «равновесие небес». Он хотел лишь возобновить династию гиксов…

– Ты ведь хочешь, – вдруг сказал Джед, – стать фараоном и восстановить духовное величие Египта?

Ро-Гас смутился от вопроса и рассеянно ответил:

– Мы с Татом мечтали об этом…

– И ты решил уходить из Египта?

– Да.

– Это правильно, – похвалил жрец, – уйти – значит вернуться, если так желает сердце.

– Вернуться в Египет? – не понял Ро-Гас.

– Нет, вернуться к тому, что надобно сделать. И где.

– Надо сделать… мне? – осторожно уточнил Ро-Гас.

– Тебе надо на новом месте возобновить Египет. Очевидно, ты найдешь эту землю, руководствуясь звездным Нилом и Малой Медведицей. Так хочет твое сердце.

– Как ты можешь знать, чего хочет мое сердце? – рассмеялся неунывающий Ро-Гас.

Джед тоже улыбнулся.

– Мне об этом сказала богиня Исида, я ведь служил жрецом в ее храме. А ты – избран…

Ро-Гасу стало жарко. Он хотел уточнить у жреца: «Ею?». Но не решился на вопрос и лишь игриво воскликнул:

– Вначале я думал, что ты шутишь. Теперь вижу – нет. Кто ты?

– Жрец Джед. Так меня называют люди. Свое же прежнее имя я забыл.

Ро-Гасу вдруг вспомнилось окончание их прежней беседы.

– Ты единственный среди нас носитель крови фараонов. Именно на гитсах закончилось строительство пирамид. И сейчас ты, их потомок, уходишь из Египта, как бы унося их семя на север.

– К Малой Медеведице? – спросил Ро-Гас.

– Кто знает…, – пожал тогда плечами жрец.

Теперь Ро-Гас был уверен: Джед знал, так и есть. Но для него было важным, чтобы Ро-Гас самостоятельно дошел до этой мысли, сделав ее своей, сокровенной. Целью.

И еще Ро-Гас подумал о Глазе Гора, который в этот момент крепко сжимал в руке. А ведь это и есть семя…

Но откуда жрец Джед проведал о Глазе? Кроме Тата и Ора, никто не знал об этой святыне. Тат уже мертв, а Ор… Он вообще старается жреца не замечать, считая того вредным и лишним среди оросов человеком.

В сердце Ро-Гаса поселилась тревога. Жрецу и хотелось верить, и нет. Джед, словно уловив беспокойство собеседника, сказал:

– Будущее расставит все по своим местам. Тогда сам увидишь, где правда, а где нет.

Он закрыл глаза и как будто уснул. Подождав немного, Ро-Гас тронул жреца за локоть.

– Джед!

Уснувший медленно открыл глаза.

– Солнце садится…

 

1

Спустя 2700 лет. Иерусалим. Шестой крестовый поход под водительством Фридриха II подходил к своему бесславному концу. Многие из крестоносцев были крайне разочарованы тем, что им не удалось отыскать в Иерусалиме ни древних святынь, ни несметных сокровищ, на которые они так уповали. Лучшие рыцари, самые бесстрашные, уже лежали в жарких песках Земли Обетованной. Самые нетерпеливые, бросив товарищей, уже возвращались в Европу. А в Иерусалиме остались лишь отчаянные оптимисты да те крестоносцы, кому возвращаться было некуда. По тем или иным причинам.

К числу последних принадлежал и британец Лайн. Был он странствующим рыцарем, из-за сложившихся обстоятельств лишенным у себя на Родине наследства. Так Карл эрл Лайн, выходец из древнейшего и знатнейшего рода, стал нищим, вынужденным искать счастья в чужих землях. Но и здесь, в Иерусалиме, не удалось ему завладеть хотя бы частью тех несметных богатств, о которых ходили легенды. Придется, очевидно, возвращаться в Британию ни с чем. Эта мысль терзала его ежедневно, не давая спокойно жить.

Когда до отправления со Святой Земли на один из греческих островов, куда Фридрих II направлял остатки своего воинства, оставались считанные дни, Лайну вдруг захотелось обследовать одно из подземелий, ранее обнаруженное под храмом, строительство которого относили к временам царя Соломона. Его лучший друг Дивон уверял, что подземелья давно исследованы, ничего существенного в них обнаружено не было. А если кто и нашел клад, то давно его увез в Европу.

Лайн с другом соглашался, кивал головой, но все-таки предложил спуститься в них хотя бы из праздного любопытства. Тем более что до отправки на остров еще оставалось время, которое необходимо хотя бы как-то убить. Дивон полез в ту дыру без малейшего желания, лишь бы угодить другу, который не раз спасал его в бесчисленных стычках с мусульманами. А Лайн… Он и сам толком не мог объяснить, что именно толкало его в подземелья, давно исследованные и выпотрошенные крестоносцами еще в ходе предыдущих походов.

Несколько часов они блуждали по лабиринтам, освещая факелами всевозможные повороты, ниши и ответвления. Конечно, ничего не нашли. И Дивон со спокойной совестью направился к выходу, а Лайн удрученно поплелся за ним следом. Но чем ближе они подходили к пролому, ведущему на свет, тем беспокойнее становился Лайн. Сердце не отпускало его на свежий воздух, ныло, скреблось, словно какая-то боль поселилась в нем, не давая продохнуть.

– Подожди, Дивон, – взмолился Лайн и сел на холодные камни лабиринта, – дай переведу дух.

Дивон, ушедший вперед, остановился и, не оборачиваясь, позвал друга:

– Эй! Не дури. Пошли скорее.

Но, не услышав ответа, был вынужден повернуть назад.

– Карл! Ты в порядке? – подойдя к Лайну, тревожно спросил он, – нам надо немедленно отсюда выбираться. Слышишь? Место здесь гиблое, уходим же…

Лайн покрылся потом и, вытирая его рукой, вдруг замер, а потом удивленно перевел взгляд на друга.

– Дивон, кажется, я нашел клад.

– Где!? – спросил Дивон.

– Здесь… смотри – вот прямо передо мной, на уровне глаз явственно видна черта, заканчивающаяся стрелкой.

Дивон посмотрел в указанном Лайном направлении, но ничего на стене не заметил.

– У тебя бред. Нам надо срочно выбираться отсюда!

Он подхватил Лайна и стал поднимать его с холодных камней. Но прежде, чем уйти, поддаваясь отчаянному напору Дивона, Лайн взял факел и, прислонив его к стене, оставил темную отметку – знак.

– Зачем это тебе? – удивился Дивон.

– Я сюда еще вернусь…

 

2

На следующее утро Лайн подговорил еще одного крестоносца – Георга вновь пойти в подземелья, сообщив тому, что набрел на схрон, который надо вскрыть. Георг поддался на уговоры, хотя тот же Дивон считал их затею пустой тратой времени. Но Лайн был неудержим, словно какая сила вселилась в него и просто гнала под землю. Дивон только недоверчиво покрутил головой, крикнув вдогонку:

– Если до захода солнца не вернетесь, пойду выручать.

Лайн лишь махнул ему рукой, мол, не волнуйся, все будет в порядке.

По уже знакомому проходу он вместе с сообщником проник в подземелья и достаточно быстро обнаружил оставленную накануне факелом черную метку. Удивился тому, что с высоты человеческого роста древнюю черту со стрелкой не было видно вовсе. А стоило сесть на пол – и вот она, на уровне глаз! Лайн несколько раз присел, дивясь такому необычному эффекту.

– Да что ты возишься! – не выдержал Георг, – давай уже долбить стену.

– Сейчас, сейчас, – Лайн его успокоил, – потерпи.

Он еще раз присел и проследил взглядом направление, куда показывала стрелка.

– А ну-ка, дай кайло, – скомандовал он и, не глядя, протянул руку в сторону товарища.

Тот послушно сунул ему кайло и стал с любопытством следить за каждым движением Лайна. А тот, словно бы зная, что надо делать, ловко поддел небольшой камешек, и он, вывалившись из стены, гулко упал на пол. Лайн поддел еще один камень, теперь побольше, который опять отвалился с необыкновенной легкостью. За ним последовал третий, четвертый. И вскоре открылась достаточно большая ниша, ведущая куда-то вглубь.

Лайн просунул в нее факел и сказал:

– Кажется, там ход…

– Надо же, – удивился Георг, – как только ты смог его обнаружить?!

– Смог, вот…

Лайн ловко отбивал камни, а Георг оттаскивал их в сторону. Вскоре совместными усилиями удалось продолбить перемычку величиной с человеческий рост, за которой действительно открылось одно из ответвлений подземного хода.

– Зачем же его замуровали? – размышлял вслух Георг.

Но Лайн ничего не ответил на данный вопрос, сосредоточенно рассматривая открывшееся ему подземелье. По виду разбитой перемычки сразу же догадался о необыкновенной ее древности. Но что пытались утаить неизвестные мастера, так ловко скрывшие от посторонних глаз этот подземный ход? И что, если там просто схоронены люди, умершие от смертельно заразной болезни? А, открыв перемычку, Лайн и себя подвергает угрозе…

– Ну что же ты, – торопил его Георг, – проходи вовнутрь.

Лайн перекрестился и шагнул в выбитый им проем. Сразу же пахнуло сыростью, затхлостью, а факел стал потрескивать, словно боясь затухнуть, посылая своему хозяину сигналы помощи.

– Карл, – послышалось сзади, – что там?

– Небольшая келья, – сообщил Лайн товарищу.

– И все?

– Да, ход дальше не идет.

– Она пустая? – поинтересовался Георг.

Лайн осветил факелом открывшееся ему помещение с низкими каменными сводами и вдруг увидел в углу черный здоровенный камень, покрытый сверху лохмотьями. Впрочем, возможно, это и не камень… Все-таки он правильной прямоугольной формы, а лохмотья лишь слегка эту форму видоизменяют.

– Кажется, здесь что-то есть…

В этот же момент Лайну стало жарко, как и накануне, а на лбу выступил пот. Он прислонился к стене и закрыл глаза, собираясь с силами.

 

3

Сзади послышалось пыхтение, и в проем просунулся Георг, с любопытством рассматривая вскрытое Лайном подземелье, а увидев в углу нагромождение черных истлевших лохмотий, тут же предположил:

– Там ларь…

Лайн вздохнул и, открыв глаза, подтвердил:

– Я знаю.

– Это и есть клад?

– Клад, не клад, но скрываемое от людей с давних времен.

– Давай же посмотрим! – с жаром предложил Георг.

– Давай… А что если там остатки человека, зараженного страшной болезнью? Мы вскроем и…

– Ты думаешь…, – Георг попятился назад.

– Или и того хуже, – добавил Лайн, – там в древности спрятали сосуд, в котором томится нечистая сила. Мы его откроем…

– Карл! – голос Георга раздался уже из-за пределов перемычки, – может, уйдем отсюда? Я не хочу в этом жутком месте связываться с нечистой силой.

Но Лайн, поддаваясь внутреннему влечению, не прислушался к совету товарища и подошел к лохмотьям. Хотел было рукой расшвырять их в стороны, но в последний момент отдернул руку и вернулся к перемычке.

– Дай-ка кайло!

Георг протянул инструмент и тут же предложил:

– Может быть, я осмотрю другие подземелья?

– В них ничего нет, – машинально ответил Лайн, – я уже ходил с Дивоном.

– И все-таки я осмотрю, – настаивал Георг.

Лайн ничего ему не ответил. Сейчас все его мысли были там, в дальнем углу вскрытой им кельи.

Через мгновение он был рядом с лохмотьями и, орудуя кайлом, разбросал их в разные стороны. Неожиданно под металлом что-то звякнуло и упало. От неожиданности Лайн даже отскочил в сторону и тут же позвал:

– Георг! Где ты?

Но товарищ, очевидно, отошел довольно далеко и на голос Лайна не отозвался. Тут же у крестоносца мелькнула мысль: «Лишь бы Георг не забрел в тот проход, где устроен ловчий колодец. Дивон и Лайн обнаружили его совершенно случайно, чуть не угодив в него. А сейчас Георга он не предупредил об опасности. Может быть, позвать?»

Но Лайн не стал окликать товарища, понадеявшись на осторожность, присущую ему всегда. Сам же он вновь взял в руки кайло и аккуратно сгреб остатки лохмотий. И действительно, под ними оказался довольно больших размеров ларь. На его крышке красовалось толстое кольцо диаметром с человеческую голову. От кольца шла изящная пластинка, которая, доходя до края крышки, изгибалась по стенке ларя, переходя в изящный виноградный лист. Лайн посветил на кольцо и увидел, как отблески пламени играют по окружности, как переливается на свету виноградный лист.

– Так ведь это же золото! – невольно воскликнул он.

Конечно, сомнения отпали сразу же. Кольцо изготовлено из золота. Лайн посветил ниже и увидел под виноградным листом стержень затвора, также отлитый из золота. Он отошел на шаг и осветил факелом ближайшую к нему стенку ларя. Ух ты! Так ведь она вся оббита золотыми накладками. И уголки тоже… Лайн слегка отошел в сторону, желая убедиться, что и боковая сторона такая же. Надо же! Ему снова стало жарко…

И в этот самый миг, когда радость от найденного уже был готова переполнить сознание Лайна, он вдруг услышал какой-то приглушенный крик. Даже не крик, а… Лайн встрепенулся, бросил кайло на пол и, взяв с собой факел, через проем вышел в подземный ход.

– Георг! – закричал он что есть силы. Но никто ему не ответил.

– Георг! – вновь Лайн позвал своего товарища.

Тихо.

Предчувствуя беду, Лайн тут же бросился в том направлении, где они с Дивоном обнаружили ловчий колодец.

 

4

А вот и выход из подземелий! Надо же, он проскочил поворот, ведущий к колодцу. Лайн повернул назад и вскоре обнаружил нужное место. Свернув в отводной проход, он стал осторожно ступать по каменному полу, все время выкрикивая имя товарища и прислушиваясь, не отзовется ли тот. Но Георг не отзывался.

Наконец Лайн увидел колодец, который был полностью открыт. Прежде загораживающая его плита кем-то была убрана в сторону, и широкий провал зиял своей смертоносной чернотой.

Лайн подполз к самому краю и, заглянув не него, крикнул:

– Георг!

И гулкое эхо, ударяясь о стенки колодца, унеслось на самое дно. Но крестоносец дна не видел, факел своим светом не мог достать исподни этого ловчего места. Тогда Лайн размотал веревку, которую предусмотрительно носил на себе и, привязав к ней древко факела, опустил его в колодец. Приблизительно на глубине пятнадцати человеческих ростов он заметил навзничь лежащего человека, а рядом – факел, из которого струился дымок. Все сомнения отпали.

Удрученный до невозможности, Лайн вернулся в расположение лагеря крестоносцев и, найдя Дивона, все ему рассказал, как на духу.

– А я тебе говорил – не ходи! – с жаром сказал Дивон.

Лайн пожал плечами.

– Я сам себе никогда не прощу промашку. И как я его не предупредил…

– Не предупредил… Но ведь на месте Георга и я мог бы оказаться.

– Не мог, – возразил Лайн.

– Почему?

– Ты ведь знал об этом колодце.

– Знал… но только об этом. По такому случаю, я так думаю, мне бы подыскали другой. Ты думаешь, в подземельях таких мест мало?

– Как понимать твои слова? Неужели ты считаешь, что смерть Георга связана с тем кладом?

– Я уверен, – твердо сказал Дивон, – Георг принесен в жертву.

– Но почему? – воскликнул Лайн.

Крестоносец лишь вздернул плечами.

– Наверное, такой силы то, что ты обнаружил… Иного объяснения у меня нет.

– Но постой, постой. Я ведь не мог обнаружить клад случайно. Меня просто тянуло туда, где он находится.

– Карл! Не задавай тех вопросов, на которые не существует ответа. Давай-ка лучше подумаем, как нам быть дальше.

Они взяли новые факелы, крепкие веревки и направились в подземелья с твердым намерением вытащить Георга из колодца и захоронить, как и подобает христианину, в землю.

Но все их дальнейшие усилия оказались тщетными. Товарища из колодца извлечь не удалось. Тогда крестоносцы наносили несколько мешков с землей и ссыпали ее внутрь, прикрыв тело Георга, как смогли. Помолившись напоследок, Лайн и Дивон отправились к вскрытому подземелью. Откровенно говоря, каждый из них втайне предполагал, что и там их ожидает какой-то сюрприз. Но все страхи оказались ложными: клад оказался на месте, никем не потревоженный.

Когда Дивон приблизился к оббитому золотом ларю, то невольно воскликнул:

– Карл! Ты нашел нечто великое! Сверхвеликое… Я даже не могу подобрать нужных слов.

 

5

Дивон стал осторожно, одними подушечками пальцев, прикасаться к золотому украшению ларя, повторяя одно и то же:

– Надо же, надо же…

– А что внутри?

– Не знаю, я его еще не открывал, – сказал Лайн.

Дивон попытался приподнять ларь за одну из четырех петель, устроенную по его углам.

– Ого! Какой тяжеленький… Может, он прирос…

– Давай-ка вместе, – Лайн пристроился рядом и что есть силы потянул за соседнюю петлю.

Ларь чуть-чуть поддался, скрипнув золотыми уголками по древним камням иудейской истории.

– Нет, лучше его не трогать, – предложил Дивон, – давай-ка лучше вскроем.

– А не боишься? – пошутил Лайн.

Дивон задумался, а затем твердо повторил:

– Давай вскроем.

Лайн тут же вытащил принесенный с собой тяжелый нож и стал его рукояткой обстукивать золотой затвор.

Через какое-то время он с силой ударил по торцу затвора, стараясь его открыть Но затвор сидел в пазах мертво. Очевидно, за столько лет золото «приросло» к держащим его пазам. А, может быть, существовал какой-то секрет, без которого сдвинуть засов было невозможно, кто знает. Лайн решил поступить проще. Взяв кайло, он грубо подсунул его острой стороной под засов и с силой надавил. Старое дерево затрещало, и золотой штырь отлетел вместе с петлями в сторону.

– А не жаль? – спросил Дивон.

– Ничего, потом приколочу, – буркнул Лайн и с силой ухватился за крышку. Она со скрежетом поддалась, и крестоносец сумел ее полностью открыть, прислонив к каменной стене подземелья.

– Ого! – невольно вырвалось у Дивона, – Карл… Карл, что я вижу! Наверное, мне кажется…

Лайн взял факел и поднес его к открытому ларю, в котором поблескивали наполненные доверху самоцветы и золотые украшения.

– Неужели мне не мерещится? – снова спросил Дивон, и голос его тут же охрип, сдавленный охватившим его волнением.

Лайн пощупал рукой край ларя, желая убедиться, что тот настоящий и его содержимое вовсе не является плодом собственной фантазии.

– Подержи-ка! – он протянул факел Дивону, а сам положил ладонь на драгоценные камни, – холодные…

– Дай-ка я! – не выдержал Дивон.

Он запустил свободную руку в самоцветы и весело крикнул:

– В самом деле – холодные!

– Не кричи! – цыкнул на него Лайн, – подземелья не любят открытого проявления чувств.

– Да, да, я это уже понял, – согласился Дивон и быстро отдернул руку, словно бы наткнулся на острую иглу.

 

6

Дивон опасливо посмотрел на друга.

– Карл, неужели ларь доверху наполнен самоцветами и золотом?

– А почему же он тогда такой тяжелый? – вопросом на вопрос ответил Лайн.

– Значит… Значит, мы… нет, нет, ты нашел сокровища царя Соломона… Невероятно, просто невероятно. Я не верю ни своим глазам, ни своим рукам.

– Соломона? Ты уверен…, – задохнулся Лайн, – но почему я?

Дивон только плечами пожал.

– На все воля Господня.

Он отошел на пару шагов назад и, оценивающе осмотрев ларь, вдруг сказал:

– Его надо забрать. Только в таком виде, конечно же, перевозить нельзя. Слишком он приметен.

– Тогда давай драгоценности переложим в мешочки, а сам ларь разберем и…

– Нет, – перебил его Дивон, – разбирать ничего нельзя, а вот замазать сверху глиной… кто тогда посягнет на трухлявый старый ларь?

– Глиной? Нет, лучше я его обобью кожаными полосками или же кусками парусины.

– Тоже можно, – согласился Дивон, – получится так: выживший из ума крестоносец возвращается в Европу с ларем, набитым землей со… Святой земли.

– Это я? – уточнил Лайн.

– Ну да, – улыбнулся Дивон, – и эта святая земля – единственный трофей, доставшийся тебе в Иерусалиме. Ты должен…

– Хорошо, хорошо! – согласился Лайн, – пусть так и будет. Но прежде надо все-таки перегрузить самоцветы в мешки, чтобы освободить ларь. Иначе я не смогу оббить его кожей со всех сторон, в том числе снизу.

– Ты прав, – согласился с ним Дивон, – заодно укрепишь стенки изнутри, а то они слишком уж хлипкие.

– Всю работу надо исполнить здесь и очень быстро, – Лайн стал размышлять вслух, – и чтобы ни одна душа не узнала…

– Я тебе помогу. Но вдвоем мы ларь из подземелья не вытащим, понадобятся помощники.

– Да, – согласился Лайн, – как жаль, Господь не уберег Георга.

– Господь взял его к себе, – поправил друга Дивон.

– Взял…

Лайн поднял кирку и стал машинально разгребать ею лохмотья, сброшенные накануне из крышки ларя. Внезапно кирка наткнулась на что-то твердое, и Лайн вдруг вспомнил:

– Там же что-то упало!

– Где упало? – не понял Дивон.

– Да я, когда сбрасывал эту рухлядь, зацепил какой-то металлический предмет, и он упал… Надо же, я совсем о нем забыл.

Он аккуратно извлек из кучи лохмотьев какую-то металлическую скульптуру и водрузил ее на край ларя.

– Птица! – сказал Дивон. – Из золота…

– Тяжелая какая, – подтвердил Лайн, – если она вся золотая, то ого-го…

Дивон внимательно разглядел золотую птицу с огромными оттопыренными крыльями и после некоторого молчания предположил:

– Это не птица.

– А кто же?

– Херувим.

 

7

Два года спустя. Остров Родос. Поселение последних крестоносцев, вывезенных со Святой земли по приказу императора Фридриха II. Здесь оказались те, кому дальше некуда было плыть. Среди ожидающих своей дальнейшей участи оказались и Дивон с Лайном, а также подружившийся с ними итальянец Пьер Кальяни. Эта троица была теперь почти неразлучна и совместно строила планы на обозримое будущее.

К тому времени среди крестоносцев распространился слух, что император собирается наделить их землей и поселить всех компактно в одном из уголков Европы. Кальяни мечтал жить в Италии, но не представлял, какую ее часть можно выделить для крестоносцев. Дивон хотел поселиться на Рейне, а Лайн – в Шотландии, но ни один из них не мог и предположить, что судьба, а вернее, воля Фридриха II, забросит их совсем в другие края.

Уже тогда существовал план по созданию на балтийском побережье государства – ордена Меченосцев, всецело подчиненного Фридриху II и являющегося его опорой во всех добрых и недобрых начинаниях. Более точное местонахождение тех земель знали лишь люди, приближенные к императору. Но вскоре о Ливонии, как месте поселения безземельных и нищих рыцарей, узнает вся Европа. А крестоносцам, доживающим свои последние дни на греческом острове, предстояло сделать собственный выбор: согласиться с волей Фридриха II либо попытаться устроить свою жизнь самостоятельно.

Лайн и Дивон решили отправиться в Ливонию. Но прежде Дивон уговорил товарища выполнить для него одно желание: вначале поплыть на корабле к берегам Тавриды, а уже оттуда по Дунаю двинуться в Европу. Конечно, странная просьба удивила, но Дивон ни за что не решился открывать свой секрет. «Что же, – размышлял Лайн, – у меня своя тайна, у него своя». Друзья поклялись ни при каких обстоятельствах не передавать кому-либо свои тайны. И вообще, как им показалось, многие крестоносцы темнили, каждый скрывал что-то свое. Да, Святая земля наделила рыцарей если и не сокровищами, то необыкновенными знаниями о сокровенном. Теперь уже и Лайн с его ларем «Святой земли» не выглядел чудаком. Посвященные хорошо понимали: каждая горсть вывезенной из Иерусалима земли позже окупится горстью золота. Откуда им было знать, что в ларе не земля, а уже золото! И совсем не простое золото…

И лишь когда корабль с крестоносцами достиг берегов Тавриды и, погостив в Сюмболони, двинулся по Дунаю, Дивон решился рассказать о той самой тайне, которую тщательно скрывал даже от ближайшего друга.

– Однажды, – начал он, – я обнаружил в одном из заброшенных скитов тайник, в котором была рака с мощами какого-то святого. Точнее – его кисть. Причем о шести перстах. Это мне показалось странным, и я не стал оставлять эту реликвию в монастыре, а взял ее с собой.

Спустя сутки мне вдруг приснился сон. Вижу я старца, да такого дряхлого, будто ему сто лет. Подходит он ко мне и строго говорит: «Отвези кисть моей руки в Тавриду. Монастырь есть близ Сюмболони. Отдай туда».

– Странный сон…, – удивился Лайн, – но почему ты скрывал его от меня?

– Хм… Видишь ли… Я не принял его всерьез. А уже на острове Родос вновь снится этот старик. Страшный такой и пальцем мне грозит: «Велю тебе, свези мощи в Тавриду. Не то смертию помрешь мучительной». А следом я увидел огонь и себя на нем… Бр-р-р. Проснулся весь в поту. И тогда же решил обязательно выполнить волю старца. А до того – хранить молчание.

– Да…, – протянул Лайн, – Святая земля притягивала нас к себе вовсе не затем, зачем мы туда отправлялись. У нее имелись свои помыслы. А мы оказались лишь слепыми исполнителями ее воли.

 

8

– Знаешь, – усмехнулся Дивон, – а ты ведь прав! Как только я снес мощи в монастырь святого Георгия, что близ Чембало, мое сердце сразу успокоилось. Словно я свою задачу выполнил перед Господом. И вскорости сон был. Тот самый старец благодарил меня. Сообщил, что моим потомкам большая благодать будет. Имя свое назвал – Христофор…

– А вот мое сердце не успокоилось… – грустно сказал Лайн.

– Ты о кладе?

– Конечно.

– Ничего, Карл, со мной все разрешилось благополучно. Даст Бог, и тебе вразумление будет ниспослано свыше.

– Так-то оно так… – неопределенно протянул Лайн.

К тому времени и он, и Дивон уже знали, какие сокровища достались Лайну. Ясно было – не случайно именно к нему они пришли. Уж слишком промысленно Карл полез в те подземелья под Иерусалимом, и буквально выведен был на место схрона. Случайность здесь невозможна. Но если бы речь шла лишь о богатствах, даже баснословных, даже некогда принадлежащих самому царю Соломону, и то возникали соответственные вопросы: «Почему именно к Лайну они должны перейти, по какому праву?».

Но ведь Дивон и Лайн сумели докопаться до главного: все эти самоцветы и золото не имеют никакой цены по сравнению с ценой того ларя, в котором они содержались. Ибо это и не ларь вовсе. А…

Тогда, в подземелье, Дивон сказал:

– …Это не птица.

– А что? – поинтересовался Лайн.

– Херувим.

– Херу…

Лайну снова стало жарко, словно бросили его с размаху в горячий котел с водой.

– Херувим? Ты уверен?

– А ну-ка, посвети мне, – сказал Дивон и осторожно закрыл крышку ларя.

Внимательно обследовав, обнаружил нечто важное и, взяв в руки херувима, приложил к нужному месту.

– Видишь, он стоял именно здесь. Места скола полностью совпадают.

– Но я его не сбивал…

– Конечно, не ты. Скол старый. Я предполагаю, что херувим обломился еще тогда, когда ларь с сокровищами прятали в тайнике. Возможно, в спешке…

– Его прятали в спешке?

– Я так предполагаю. Но если меня интуиция не подводит, то должен быть еще один херувим. Он располагается напротив нашего. Так… А между ними имеется небольшое свободное пространство, на котором закреплено золотое кольцо. Ты его видишь собственными глазами.

– Подожди-ка, подожди… – Лайн напрягся, – кажется, подобное описание я уже встречал.

– Где?

– Сейчас, сейчас… В Библии!

– В Библии? – Конечно. В Ветхом Завете. Там речь шла о Моисее, вернее, о Ковчеге Завета.

– Похоже, это и есть Ковчег Завета, – сказал Лайн и, машинально прижав к груди херувима, отошел от ларя к дальней стене схрона.

– Невероятно…, – прошептал Лайн.

– Невероятно, Карл, что именно тебе посчастливилось его найти.

Дивон вновь подошел к ларю и стал внимательно осматривать крышку, желая еще раз убедиться в правильности собственной догадки.

– Вот смотри, – наконец сказал он, – здесь есть второй скол, – очевидно, там располагался второй херувим. Как я и думал. Кстати, старый скол…

 

9

– А это кольцо в центре, – Дивон коснулся его ладонью, – я так…

Но Лайн не дал ему договорить и резко отдернул руку товарища.

– Карл! Ты что?

Лайн стоял весь возбужденный и только показывал пальцем на золотое кольцо:

– Это же место Иеговы!

– Да, именно Иеговы, – согласился Дивон, – и что?

– А ты так свободно… свободно трогаешь его руками. Убить же может.

– Хм…, – Дивон посмотрел на кольцо, а затем на Лайна и вдруг взволнованно произнес:

– Господи, я прошу прощения! Никогда я так больше делать не стану.

Успокоившись, друзья принялись обшаривать схрон в надежде отыскать второго херувима под грудой лохмотьев либо припрятанного в земле или камнях. Но их поиски ничем не увенчались. Зато нашли небольшое золотое блюдо, на котором лежало несколько золотых украшений. Кому они принадлежали и какую имели ценность, друзья, конечно, не знали, как и то, почему это блюдо лежало отдельно. Возможно, находящееся в нем принадлежало одному из тех, кто устраивал схрон? Так сказать – его доля, оказавшаяся по какой-либо причине невостребованной.

Чуть позже, когда Лайн чинил Ковчег, он обнаружил на его дне две каменные таблицы с древними письменами. Когда внимательно пригляделся, то явственно различил на одной четыре строки, а на другой – шесть. В совокупности – десять. Сразу же в голову пришла догадка – он держит в руках Скрижали Завета. Ведь на них тоже было десять заповедей. А сами Скрижали всегда сохранялись в Ковчеге Завета, как хорошо известно из Библии. Теперь у Лайна отпали все сомнения относительно Ковчега Завета.

Но возник большой вопрос, на который он никак не мог дать вразумительный ответ. Зачем он, крестоносец, должен увезти иудейскую, Ветхозаветную святыню, из ее родных мест, где она особо почитаема, в чужие, ей неведомые страны? Когда Лайн прибыл на остров Родос, то даже подумывал оставить Ковчег там – вдруг это место как-то связано с Иудейским исходом из Египта или даже с теми людьми, кто изготовлял Ковчег. Позже, в Сюмболони, ему вторично пришла в голову такая же мысль. Но как древняя Таврида может быть связана с иудеями и Ковчегом?

Так он терзал себя вопросами, все дальше и дальше удаляясь от берегов Святой Земли, но ни к какому решению, устраивавшему его самого, не пришел. Однажды даже подумал: «По Промыслу Господнему я обрел Ковчег Завета. Но почему же Промысел не наделил меня разумением, как поступить с ним дальше? Ведь Дивон тоже обрел святыню, но ему было указано, как с ней поступить, и Промысел сопровождал Дивона до самого места исполнения. А я…»

 

1

Ро-Гас стал вспоминать, как удивительно складывались его взаимоотношения с Моисеем. Однажды, еще до памятного боя с кочевниками, подозвал его Ор и шепнул на ухо:

– Тебя хочет видеть Моисей.

Ро-Гас и виду не подал, что такая просьба вождя иудеев его взволновала. Конечно, он предполагал возможность беседы с Моисеем и даже пытался ее представить, и, тем не менее, там, внутри, червячок собственной неуверенности разъедал всё его спокойствие. Моисей казался ему человеком не от мира сего, способным видеть собеседника насквозь и любую фальшь вскрывать без малейшего затруднения.

Но та первая беседа получилась совершенно иной. Ро-Гас даже представить не мог, что она пойдет в таком неожиданном для него русле. Моисей по-отечески мягко посмотрел на юного богатыря и предложил сесть рядом с ним.

– Вот ты какой…, – сказал он и погладил свою бороду, – я и представить не мог, что у Хореса может быть такой внук – богатырь.

Ро-Гас удивленно поднял брови. Оказывается, Моисей знал его деда? Но где и когда судьба свела этих людей? Конечно, Ро-Гас еще был слишком молод, да и те годы, которые прожил, прошли либо в походах, либо в работе на руднике Дофка; многие события оказались вне его ведома.

– Я, – продолжил Моисей, – однажды спас его от смерти, заступившись перед фараоновским сотником.

– К сожалению, мне ничего не известно про это, – развел руками Ро-Гас.

Моисей улыбнулся.

– Так тебя тогда еще и на свете не было. Впрочем, не заступись я тогда, ты бы никогда и не родился. Так-то.

– Я своего деда любил, хотя и редко мы виделись.

Моисей кивнул, но было видно – это движение головы предназначалось не ему, а собственным мыслям. Сказал же он следующее:

– Взял я грех на душу и убил того сотника. Одним ударом. Так вот вышло. После чего был вынужден бежать из Египта. А вернулся только сейчас, чтобы увести иудеев на земли, которые мне указал Иегова. Ты мог бы пойти с нами…

Ро-Гас вздернул плечами и, потупив глаза, ответил:

– У нас один путь.

– Да, один. Но я тебя не тороплю. Поступай, как знаешь. Мне твой род ведом, и ты, Ро-Гас, имеешь право на выбор.

Ро-Гас был благодарен старцу за добрые слова. Но такое расположение к себе приписывал, в первую очередь, давним контактам своих предков с Моисеем. К сожалению, вождь иудеев не стал распространяться о связи с родом Ро-Гаса, а жаль.

Когда молодой богатырь возвращался в лагерь оросов, Ор шепнул ему:

– Моисею ты понравился.

– А скажи мне, Ор, почему он заступился за моего деда?

– Так ведь вы ж…, – Ор внезапно запнулся. – Разве Моисей тебе больше ничего не сказал?

– Нет.

– Тогда и я не скажу. Расспроси у Тата, возможно, он скажет.

Ро-Гаса удивили слова Ора, но он не стал расспрашивать иудея, считая это ниже своего достоинства. А уже при расставании Ор, извиняясь, сказал:

– Это ведь не моя тайна… Сам должен понимать.

Но и разговор с Татом не добавил Ро-Гасу ничего нового. Дядя лишь туманно намекнул на какие-то семейные узы. И пообещал, если вспомнит, рассказать племяннику в следующий раз. К сожалению, бой с кочевниками оборвал жизнь Тата, а с ним – и старые связи со своим прошлым.

 

2

Вторично Ро-Гас и Моисей встретились уже после боя с синайскими аборигенами. И вновь Ор позвал Ро-Гаса в лагерь Моисея.

Старец поблагодарил оросов за помощь иудеям и был искренне огорчен, узнав о смерти Тата. Они еще посидели некоторое время, и когда Ро-Гас собрался уходить, Моисей вдруг сказал:

– Ор мне передал, будто ты хранишь у себя Глаз Гора.

– Да, – подтвердил Ро-Гас, – он всегда со мной.

– Покажи, – попросил старец.

Ро-Гас на секунду замешкался, не зная, как поступить, а затем решительно вытащил Глаз и положил на свою широкую ладонь. Старец лишь мгновение созерцал святыню, а затем попросил Ро-Гаса спрятать Глаз Гора и беречь всю жизнь. Орос пообещал, а вождь иудеев, с сожалением посмотрев на Ро-Гаса, добавил:

– Вижу я, наши пути разойдутся, не дойдешь ты со своим народом до Земли Обетованной.

Ро-Гаса такие слова расстроили, и он возжелал сделать все от него зависящее, чтобы стать хотя бы временно полноценной частью иудейского народа. Понимал ли он тогда, что это невозможно? Наверное, да. Ведь уже состоялись его первые беседы со жрецом Джедом и вкрадчивые наставления последнего по поводу особой миссии самого Ро-Гаса. Что ж, возможно, придется оросам искать свой путь… Моисей и жрец Джед, не сговариваясь, ясно указывали Ро-Гасу на такую вероятность.

А вот третья встреча с Моисеем случилась при обстоятельствах, крайне неприятных для Ро-Гаса. Но прежде, чем рассказать о ней, необходимо вспомнить некую предысторию, случившуюся прежде. И произошла она в тот момент, когда Моисею были дарованы Иеговой Десять заповедей, называемых еще Синайским законодательством.

…Зажатая со всех сторон горами долина Эр-Рака вместила в своих пределах весь народ израилевый, который через три месяца после исхода из Египта наконец-то почувствовал себя свободным и готовым строить свою жизнь, подчиняясь только собственной воле.

Оросы расположились поблизости, на том почтительном расстоянии, которое помогало сохранять дистанцию, но вместе с тем не отторгало их от иудеев. Рядом с долиной возвышалась величественная гора, входившая в число священных гор Синая. Именно туда, на вершину горы, ушел Моисей, сопровождаемый Иисусом Навиным.

Ро-Гас время от времени поглядывал на склон, ожидая на нем необычных явлений, как было обещано Моисеем и во что свято верили все иудеи. Но никаких знамений гора не исторгала, поэтому Ро-Гас по обыкновению предавался беседам со жрецом Джедом, который всегда находил интересную тему для разговора.

И только утром третьего дня вершина горы, куда ушел Моисей, начала клубиться. Густое облако довольно быстро обволокло ее со всех сторон. Тут же молния полоснула тучу с такой стремительностью, будто пыталась рассечь ее пополам. А следом раскатистый гром оглушил всех, кто в этот час находился в долине Эр-Рака. За ним последовал еще один удар и еще… Люди невольно садились на корточки, вжимали в головы плечи, прятались в палатки.

К Ро-Гасу подбежал Ка и стал указывать на вершину горы, где от молний, казалось, некуда было деться. Вождь оросов хотел что-то спросить у жреца, но в этот момент по всей долине разнесся голос, от которого стало одновременно и радостно, и страшно. Ро-Гас уловил, как откуда-то с небес произносятся слова, и он их понимает и запоминает, хотя совершенно было непонятно, как он их умудряется распознавать среди непрерывных раскатов грома.

Он оглянулся на Ка, но тот, ни на кого не глядя, с воодушевлением внимал каждому слову.

 

3

Когда голос, доносившийся с небес, стих, со стороны лагеря иудеев послышались крики явного ликования, и Ро-Гас, обращаясь к жрецу Джеду и Ка, сказал:

– Теперь я знаю – Иегова действительно есть. И он – Бог иудейский. Но малы мои познания в понимании его величия и могущества. Я не ведаю, есть ли границы его всемогущей силы и, наверное, никогда об этом не узнаю.

– Ты огорчен? – спросил Джед.

– Огорчен? Нет, просто я пытаюсь отыскать свое место под его всемогущим крылом. Но пока не вижу его…

Ка ушел, а Ро-Гас остался наедине со жрецом, и они еще долго рассуждали о смысле человеческом и жизни, и о многих вещах, которые приходят в голову в минуты просветлений. Говорили они и на другой день, и на третий. К Ро-Гасу подходили оросы, советовались, спрашивали, и он отвечал им машинально, лишь бы не докучали своими суетными вопросами.

– Ро-Гас разреши отнести собранное нами золото иудеям. – сказал Ка и внимательно посмотрел на брата. – Ты меня слышишь?

– Какое золото..?

Ка стал рассказывать, что оросы и иудеи в честь великого знамения решили отлить Золотого тельца и торжественно отпраздновать факт откровения, полученный от Иеговы.

– Ка! Почему все случилось за моей спиной. Почему я узнаю об этом последним?

– Брат, я ведь подходил к тебе за советом, и ты его дал.

Ро-Гас удивленно посмотрел на жреца.

– Джед, о чем говорит этот неразумный?

– Ро-Гас, не гневайся, – успокоил его жрец, – к тебе, действительно, подходили оросы и предложили передать часть нашего золота для благодарения Господу. И ты, узнав, что речь идет о едином Боге Иегове, дал согласие.

– Кажется… Но я не говорил о том, что надо творить нового кумира – Золотого тельца.

– А разве он новый? – спросил Джед. – И не поклонялись ли в Египте Золотому тельцу прежде?

– Да, но…, – Ро-Гас не придумал достойного ответа, и это сразу же почувствовал Ка.

– Брат! У нас пока нет иного способа выразить свои чувства.

– Хорошо, Ка…, – Ро-Гас сдался и тут же почувствовал, как неприятно стало у него на душе.

Когда Ка ушел, он обратился к Джеду:

– Мне кажется, что это возврат к богам Египта.

– Но ты хотел сказать иное, – жрец хитро посмотрел на Ро-Гаса.

– Это возврат к состоянию чувствительности, стремление к богатству.

– Что когда-то погубило фараонов?

– Да.

– Хорошо, что мы научились отделять семя от шелухи, а сияние солнца от блеска Золотого тельца.

– Надо немедленно отменить этот праздник! – Ро-Гас порывисто вскочил с места.

Джед остановил его.

– Не упав, не поднимешься. Не замаравшись, не почувствуешь потребности очиститься; все надо пропускать через себя.

– Но… получается, мы заранее делаем не то, что надо.

– Мы приносим себя в жертву, – спокойно сказал жрец, – значит, и через это надо пройти.

Ро-Гас что есть силы ударил себя кулаком по ноге. Чувствовалось, как все у него кипит в груди. Все его естество протестует, и он с трудом сдерживает эмоции.

– Так ты не пойдешь на иудейский праздник? – осторожно уточнил жрец. – Тебя ведь ждут.

– Нет! – твердо сказал Ро-Гас.

– Ну, тогда и я останусь с тобой, – миролюбиво предложил Джед, – посмотрим, чем он закончится.

 

4

…Моисей в сопровождении Иисуса Навина медленно спустился к подножию горы, где ожидал его народ Израиля. Он нес Скрижали, дарованные Господом, и силу того Откровения, что предназначалось для иудеев. И чем ближе Моисей подходил, тем явственнее слышались звуки пения, доносившиеся со стана. Старец уже знал, что иудеи, не дождавшись его, решили сами устроить праздник Богу, который вывел их из Египта. Но то, как они это сделали, с каким языческим смыслом, противным Моисею, враз перечеркнув все то, ради чего затевался сам Исход, ради чего Господь выделил именно этот народ и взрастил ему надежного поводыря – Моисея.

Умолкли поющие, замерли танцующие и потупили глаза те, кто только что смеялся, при виде грозно приближающего к ним Моисея. Тут же тишина окутала лагерь иудеев, а многие из них, предчувствуя беду, попрятались в своих палатках. Старец увидел Золотого тельца, установленного в центре торжища, и руки его сжались от негодования. В сердцах он что есть силы швырнул Скрижали с Заповедями на землю. И они, попав на скол каменного выступа, разбились на несколько частей.

– Зачем, зачем же я…, – он обвел молчавших людей взглядом, – зачем вам нес Скрижали от Господа нашего Иеговы, зачем пред лицом Его за вас, неразумных, заступался…

Иудеи стали пятиться назад, а некоторые, прозревая умом, уже корили себя за содеянное, проникаясь словами Моисея. Но что будет дальше? Факт разбитых Скрижалей не оставлял надежды на благоприятный исход. Да что исход…

Моисей созвал верных ему людей, подозвал также к себе брата Аарона и приказал истребить всех, кто затеял праздник. Вскоре пролилась кровь, и более трех тысяч человек отдали Богу душу, оставшись навсегда лежать у подножия горы, на которой Моисей говорил с Господом.

Оросы, бывшие на празднике, видя такой поворот дела, тут же скрылись в дальних рядах иудеев и, выбравшись из толпы, что есть силы понеслись к своему лагерю. Им было чего опасаться. В конце концов, идея отлить именно Золотого тельца исходила от них, да и золота на отливку дали они немало. Моисей, прознав о зачинщиках, конечно же, не пощадил бы их.

Первым к Ро-Гасу подбежал Луча, но он не проронил ни слова, ожидая, пока это сделает Ка. Младший брат несколько раз глубоко вздохнул, успокаивая дыхание, и тут же выпалил:

– Вернулся Моисей. Он очень гневается.

– Очень? – уточнил Джед.

– Очень! К нему нельзя даже приблизиться, так полыхает негодованием.

– Из-за чего? – спросил Ро-Гас, – хотя для него причина уже была ясна.

– Из-за Золотого тельца, – Ка потупил глаза.

Ро-Гас посмотрел на Джеда.

– Что и следовало ожидать… Продолжай, Ка.

– Моисей приказал стереть тельца в порошок, а золотой песок от него рассеять в ручье.

– Вот тебе и жертвоприношение! – вырвалось у Джеда.

Все посмотрели на жреца, который с силой сжимал и разжимал кулаки. Тот, в свою очередь, посмотрел на оросов и сказал:

– Это только знак.

Ро-Гас вспылил и готов был разорвать жреца на части. Ведь хотел он остановить праздник, не позволить отливать Золотого тельца, а Джед его остановил. Выходит, ошибся мудрец, жестоко ошибся…

Кажется, он подскочил к жрецу и принялся трясти его, как мешок, будто бы собираясь вытрясти из него всю душу. Джед оправдывался, лепетал в ответ какие-то слова, но Ро-Гас их не слышал.

Внезапно поблизости послышался какой-то шум. Он лавиной нарастал, приближаясь к лагерю оросов все ближе и ближе.

– Что это? – спросил Ро-Гас.

Ка первым вскочил на ноги и увидел, как к ним бежит Ор:

– Беда, беда. Левиты убивают зачинщиков… Добрались и до вас.

Ро-Гас уже был на возвышенности и, развернувшись лицом к горнорабочим, прокричал:

– К оружию!

Ноздри его жадно раздувались, глаза блестели той радостью от предстоящего боя, которая была присуща лишь ему одному.

 

5

Оросы заняли оборонительные позиции, готовые биться до конца. Левиты не ожидали отпора, поэтому растерялись, увидев перед собой сотни хорошо вооруженных, готовых драться за свою жизнь людей. Ро-Гас взглядом опытного воина тут же заметил замешательство в рядах противника. И стоило ему только скомандовать – от левитов не осталось бы и следа.

Но справедливо ли это? Особенно в глазах Моисея. Ведь оросы не меньше, а то и больше других виноваты в праздновании Золотого тельца.

Он вышел вперед, желая в одиночку сразиться с обескураженным соперником.

– Зло внутри нас, – шепнул ему жрец.

Ро-Гас быстро оглянулся и согласно кивнул, а затем подошел к левитам и поднял вверх руку.

– Я знаю, зачем вы пришли. На то была воля Моисея. Но и вы знаете меня. Ро-Гас готов умереть только в бою.

Он замолчал и выжидательно посмотрел на левитов. Его взгляд выхватил из толпы двоих самых сильных воинов, и он махнул рукой:

– Идите сюда!

Тут же крикнул, обращаясь ко всем иудеям:

– Пусть выйдет и тот, кто привел вас ко мне!

В рядах противника возникло волнение, и вот уже из их рядов вышел невысокий, но крепкий левит.

– Я буду драться с вами тремя. И если…, – он запнулся, – если они останутся лежать на земле, значит, вы с миром уйдете. Если же паду я, значит, вы исполните волю Моисея!

С обеих сторон послышались возгласы, и никто не услышал, как Джед тихо сказал:

– Зло внутри нас. И победивший его в себе – уже победитель.

…Когда сходились, иудеи заметили, как Ро-Гас улыбается и радостно потирает свободной рукой плечо, будто сейчас не драться собирается, а пускается в пляс. Глаза его сверкали, как у шутника, только что напроказившего и ожидавшего ответных чудачеств от своих друзей. Ох уж весельчак! Недаром его прозвали Веселеилом.

Ро-Гас покачал головой, словно раздумывая, как поступить дальше, и в тот же момент, резко развернувшись, нанес сокрушительный удар по голове одного из левитов. Иудей, падая, рассек оросу плечо, но как глубока была рана, трудно было сказать.

В тот же миг левиты с двух сторон бросились на Ро-Гаса, а тот, совершив хитрый маневр, резко отпрыгнул назад и тут же нанес удар по ближайшему иудею. В горле того что-то крякнуло, и он рухнул наземь. Многие в этот момент отвернулись. Но и Ро-Гас изрядно пострадал. Иудей задел ему голову, и теперь кровь заливала оросу лицо. Ро-Гас пошатнулся и упал на колени.

– Зло внутри нас…, – отчаянно шептал Джед.

Ро-Гас услышал его слова и, размазав пятерней кровь по лицу, встал на ноги и, пошатываясь, пошел на левита. Тот сделал резкий выпад мечом, но орос уклонился от выпада. Было видно, с каким трудом Ро-Гасу дается каждое движение, кровь заливает глаза, не давая возможности видеть противника. Левит повторил выпад, но, ойкнув, выронил меч. Со стороны даже показалось, будто меч выпал случайно. Но нет, иудей вдруг начал заваливаться набок и плюхнулся на землю.

Мало кто знал, что молниеносным ударом, который только что продемонстрировал Ро-Гас, он не раз прежде поражал своих противников. Не устоял и иудей. Рядом с ним валялся меч с частью отсеченных пальцев. Но все-таки левит, превозмогая боль, схватил меч другой рукой, вскочил и в броске наотмашь ударил противника. Ро-Гас успел подставить меч, хотя слабеющая рука уже почти не слушалась его. Звякнул металл, и оба воина повалились на землю.

– Победивший в себе зло – уже победитель, – шептал одними губами жрец. Но его никто не слушал.

Ро-Гас собрал остатки сил и встал на одно колено. К нему бежали оросы, а Ка кричал какие-то слова, но его старший брат уже не понимал их смысла. В тот же момент он рухнул навзничь на теплые камни долины Эр-Ракка.

 

6

Вскоре Моисею доложили о бое, который принял Ро-Гас, и о том, что, защищая оросов, сам вождь был смертельно ранен.

Старец выслушал весть и только сказал:

– Эх, Веселеил, я ведь так на тебя надеялся. Нет, не я, а сам Иегова…

Его слова никому не были понятны; сам же Моисей не желал более ни с кем говорить. Он перенес свою палатку из лагеря иудеев и установил ее на отшибе. Для иудеев настали дни покаяния.

В это время в стане оросов царило уныние. Тяжело раненого Ро-Гаса перенесли в палатку, и сейчас за ним усердно ухаживал жрец Джед и несколько сведущих в знахарстве оросов. Но шансов, что вождь выживет, было мало. Слишком много он потерял крови, и слишком серьезными оказались раны на голове.

… Девочка Лик, приглядывавшая за Ро-Гасом, внезапно выскочила из палатки и стремглав бросилась к стоящему поодаль Джеду.

– Он умер!

– Умер? С чего ты взяла?

– Так умирала моя мама…

Жрец поднялся и быстро зашагал по шуршащим в тишине камням. Резко отдернув полог, вошел вовнутрь палатки.

Ро-Гас хрипел, изо рта вытекала пена.

– Ничего, ничего, – прошептал Джед, – это кризис, он скоро пройдет, все будет хорошо.

Неожиданно Ро-Гас вздохнул и тихо спросил:

– Кто здесь?

– Я, Джед.

– Джед… Я тебя искал. Где мы?

– В твоей палатке.

– Джед, я был там.

– Где?

Не услышав ответа, жрец прислушался.

Ро-Гас спал.

Кажется, кризис миновал.

Утром Ро-Гас открыл глаза и позвал к себе жреца.

– Джед… Я тебя искал…

Жрец устроился рядом. Где-то за палаткой пробивалось солнце, и его косые лучи проникали через щель в пологе и касались ноги Ро-Гаса.

– Как ты себя чувствуешь?

– Уже лучше, – еле слышно сказал Ро-Гас, – я не вижу одним глазом?

– Да.

– Джед, я был там…

– Где, Ро-Гас?

– В той стране… Конечно, это был лишь сон, но я отчетливо запомнил, как Звездный Нил вынес меня к Северному морю, о котором я слышал из рассказов финикийцев. Там остров, вернее, полуостров огромных размеров. Я ходил ногами по этой земле и знал, что предназначена она мне. Внезапно откуда-то сверху ударил столб света. Это случилось в горной части острова, где высеченные скалы смыкаются с морем. Очень красивое место. И здесь я услышал: «Даждь земь».

– Что это значит? – поинтересовался жрец.

– Не знаю… Больше ничего не было. Ах, нет! Еще… семерка.

– Цифра?

– Да… Впрочем, нет. Семь раз прилетит птица.

Ро-Гас прикрыл глаза, как будто уснул.

– Ты спишь? – тихо спросил жрец.

Спустя минуту вождь оросов продолжил.

– Вспомнил! Это касается Золотого тельца. В память… об этом празднике…

Когда Ро-Гас уснул, жрец Джед вышел из палатки и стал «переваривать» в голове рассказ вождя оросов. Ясно было, что в бредовом состоянии он каким-то образом ухватил необыкновенно важные для себя сведения: увидел путь, по которому ему предстояло вести оросов на север, и ту землю под именем «Даждь земь», где ему предстояло оселиться.

Что же касается прилета птицы, то здесь речь шла, конечно, о птице Феникс. Она прилетает раз в 500 лет; об этом знают все египетские жрецы. Своеобразные отрезки времени, отделенные друг от друга ее прилетом… Так, так. Прилетала она, по рассказу Ро-Гаса, семь раз. Итого выходит, что …он семикратно сложил цифру 500 и вышел на результат в 3500 лет.

Невольно воскликнул:

– Ого!

Как долго будет длиться для оросов Золотой пост, наложенный на них Иеговой. Но что случится дальше? Джед не знал. А Ро-Гас ничего ему не сообщил. Впрочем, ни тот, ни другой через столько лет жить не будут, так что и загадывать на будущее нет никакого смысла.

 

7

Моисей по-прежнему жил в своей палатке за пределами лагеря иудеев. К нему каждый день приходили люди и каялись в содеянном, тяжело переживая случившееся. Теперь и сам старец сожалел, что так неосторожно поступил со Скрижалями Завета, данными ему Иеговой. Но какой же выход из всего случившегося можно было найти? Ждать. Ждать и надеяться на милость Иеговы? Но как долго можно ожидать минуты перемены ситуации к лучшему? И в чем именно могло состоять это «лучшее», Моисей не знал.

И вдруг, как звоночек, до него долетела весточка: «Вождь оросов выжил, хотя и лишился одного глаза».

– Ох, Веселеил, ты выжил! – возликовал Моисей. – Иегова сохранил жизнь тому, кто так нужен мне…

Он тут же подумал о Глазе Гора, хранителем которого был Веселеил, и о том совпадении, что сам он в бою с левитами лишился одного глаза. Но разве это случайность? Может быть, Иегова таким образом и подает надежду на спасение, явно указывая на того, кого уже однажды выделил на Синайской горе в момент своего Великого Откровения.

Среди других слов, услышанных Моисеем, были и такие: «И дан будет Светозарный с Оком в воспомощевание, дабы утвердить веру твою фактом рукотворчества во имя Мя. Исполни волю Мою. Дай мочи ему в осуществлении оного наказа, коим во исполнение Ковчег будет».

Тогда старец, перебирая в памяти людей, не мог припомнить никого с именем Светозарный. Но стоило ему добавить к имени: «…с Оком», сразу же вспомнился Ро-Гас, или Веселеил, как звали его иудеи. Конечно, речь шла именно о нем. Ибо никакого другого обладателя Ока в стане иудеев или среди оросов нет и быть не может. Что же касается имени «Светозарный», то и здесь теперь многое становится понятным. Речь шла о роде Ро-Гаса, который принадлежал к Светозарным. Моисей знал об этом, но тайну скрывал, ибо она не могла быть оглашена постороннему уху.

Когда же левиты пошли в стан оросов, и Ро-Гас один вступил в битву с тремя самыми сильными воинами иудеев, предпочитая пасть с честью в бою, но защитить верных ему людей, Моисей только и сказал: «Так может поступить только Светозарный». А теперь, когда до него дошел слух, что Веселеил выжил, потеряв лишь глаз, все сомнения отпали. Иегова прямо указывает на этого человека – хранителя Ока как на помощника Моисеева в сооружении Ковчега Завета.

Но если Ковчег будет построен, значит, и Скрижали Завета, которые должны храниться в нем, будут восстановлены. Старец воспрял духом. Воспряли духом и иудеи, видя, как преображается, наполняется уверенностью Моисей. И вскоре ему в палатке было дано Откровение от Иеговы: «Вытеши себе две Скрижали каменные, подобные прежним, и взойди ко Мне на гору, и Я напишу на сих Скрижалях слова, какие были на прежних Скрижалях, которые ты разбил; и будь готов к утру, и взойди утром на гору Синай…»

 

8

На следующее утро Моисей вновь взошел на гору Синай и вновь получил откровение от Иеговы и Скрижали Завета, те, которым предстояло нести теперь мудрость жизни на многие века и, как выяснилось впоследствии, не только иудеям, но и другим народам мира, признающим Ветхий Завет и десять Заповедей Божьих.

Я Господь Бог твой; и не должны быть у тебя другие боги, кроме Меня.

Не сотвори себе кумира и всякого подобия, что на небе, вверху, и что на Земле, внизу, и что в водах, под землей: не поклоняйся им и не служи им.

Не произноси имя Господа Бога твоего всуе.

Помни день субботний, чтобы святить его: шесть дней работай и делай в продолжение их все дела твои, а день седьмой – день покоя (суббота) посвящай Господу Богу твоему.

Чти отца твоего и матерь твою, чтобы тебе хорошо было и чтобы ты долго прожил на Земле.

Не убий.

Не прелюбодействуй.

Не укради.

Не произноси на другого ложного свидетельства.

Не желай себе жены ближнего своего, не желай дома ближнего твоего, ни коня его, ни раба его, ни рабынь его, ни вола его, ни осла его, ни всякого скота его, ни всего того, что есть у ближнего твоего.

Когда Моисей вторично спустился с горы Синай, то сразу же собрал вокруг себя иудейский народ и стал рассказывать о тех откровениях, которые даровал Иегова. Отыскав в толпе Ора, он подозвал его к себе и сказал:

– Сходи в лагерь оросов за Веселеилом, я хочу его видеть.

– Он не придет после всего, что было, – усомнился Ор.

– Попроси золото и помощь, – предложил Моисей, – он не откажет, я знаю. И сам пусть приходит.

Когда Ор ушел, Моисей продолжил:

– Прошу вас, сделайте от себя приношение Господу золотом, серебром и медью, и шерстью, и кожей, сделайте приношение деревом ситтим и елеем… Ибо скинию будем возводить.

Он еще долго говорил с народом, рассказывая, для каких благих целей требуются подношения. А Ор, скрывшись из виду, уже и не слышал, зачем именно требуется столько всего. Все его мысли были в стане оросов. Он никак не мог подобрать те слова, которыми уговорит Ро-Гаса спуститься в лагерь иудеев. После всего, что случилось, оросы стали отрезанным ломтем для Моисея. Кроме Ора, никто к ним не ходил и с ними не общался. Какие же подобрать слова? Да и непонятно было Ору, зачем это Моисею вдруг понадобился Веселеил.

 

9

… Джед на мгновение поднял глаза и увидел приближающегося Ора.

– О! К нам гости…, – вырвалось у него.

Ро-Гас тоже увидел Ора и приветливо замахал рукой.

Ор улыбнулся, выказывая свое явное благорасположение к вождю оросов. Сейчас оно понадобится иудею как нельзя кстати.

– С чем пожаловал? – спросил Джед.

Ор только кивнул головой, мы-то знаем – зачем, и обнял приблизившегося к нему Ро-Гаса.

– Тебя Моисей к себе зовет.

– Когда? – удивился Ро-Гас.

– Прямо сейчас.

– Зачем? Уж не нашел ли он новых смельчаков, дабы вышибить мой второй глаз? – Ро-Гас заразительно рассмеялся.

Джед и Ор дружно подхватили шутку и засмеялись каждый на свой лад. Джед неожиданно высоко, а Ор глухо и хрипло.

– Ты все шутишь, – сказал Ор, – а Моисей, в самом деле, очень хочет тебя видеть. Он новые Скрижали принес.

– С горы? – уточнил Ро-Гас.

– Да, – с Синайской горы. – И теперь хочет скинию строить, и не только скинию…

– Зачем же я нужен?

Ор замялся, а затем вдруг предложил:

– Дай тогда золота, у вас ведь много его.

– Золото, – сказал Ро-Гас, – мы уже один раз использовали… для общего блага. В результате я лишился глаза.

Ро-Гас, видя замешательство Ора, улыбнулся:

– Это шутка, Ор. Я дам из наших запасов достаточно для вашей скинии. А то с ним одно беспокойство.

– А сам не пойдешь?

– Ка пойдет, – Ро-Гас кивнул в сторону младшего брата.

Ор вежливо поклонился.

После боя с левитами Ро-Гас стал безоговорочным лидером, общепринятым вождем оросов. А Ка выдвигался в его ближайшие помощники. И с этим теперь приходилось считаться всем, даже Ору, которого за глаза называли «дедом Ро-Гаса». Ор и в самом деле стал дядькой-опекуном со стороны иудеев молодого вождя, надежным посредником между ним и Моисеем. Но спорить с Ро-Гасом все же не решался.

Когда Ор вместе с Ка и еще двумя помощниками, нагруженными золотом, направились в стан иудеев, жрец Джед подсел к Ро-Гасу и продолжил прерванную Ором беседу.

– Как ты знаешь, – сказал он, – когда-то произошла битва между богом Сетом и богом Гором за право владения Египтом. В результате этой битвы Гор отсек Сету фаллос, а Сет выбил Гору глаз. Бог Тот помог восстановить этот глаз.

– Мне бы не знать этого! – воскликнул Ро-Гас, – ведь я теперь его хранитель.

– Но помни, – продолжил жрец, – на 1/64 глаз не был восстановлен. Такая ситуация сохранена до сего дня. И еще долго будет таковой. Лишь в час завершения пятитысячного цикла времени эта часть будет открыта, и люди познают мудрость. Все случится именно на той земле, куда тебе предстоит дойти. Именно она даст возрождение. Ты ведь запомнил ее имя – «Даждь земь».

Огромный смысл заложен в самом названии. «Даждь» – это значит «Данное, обещанное Господом». И не просто в качестве подарка, а в виде жалования, которое надо отработать. Очень емко второе слово – «земь». Это и земля, и семя, и число семь. Именно столько времени (семь периодов, семь прилетов птицы Феникс) будет длиться эта отработка.

Что же касается семени… Оно прорастет в нужный час, не сомневайся. А ты должен подготовить «колыбель» для этого семени.

Ро-Гас хотел что-то спросить, но тут послышались чьи-то быстрые шаги, и вскоре перед ним предстал запыхавшийся Ка.

– Брат! Моисей очень просит тебя прийти. Без твоего присутствия он говорить с иудеями не начнет. Там все уже принесли – и золото, и ткани…

– Пойдешь? – спросил жрец и испытывающе посмотрел на Ро-Гаса.

 

1

Ро-Гас в сопровождении Ка и Ора подошел к великому сборищу народа иудейского и хотел было остановиться у крайнего к нему человека, но Ор, взявши его за руку, вдруг резко потянул за собой:

– Пошли, пошли в самую середину, где Моисей.

Ро-Гас хотел было заупрямиться, но Ор был необыкновенно настойчив и громко кричал:

– Пропустите, пропустите меня, я Веселеила веду…

Иудеи нехотя расступились, давая дорогу Ору, а Моисей, который стоял на возвышенности, обернулся на шум и сразу же различил среди других голову ороса, который был выше всех и невольно привлекал к себе внимание. Старец поднял руку, жестом показывая, чтобы и другие иудеи, стоявшие рядом с ним, расступились, пропуская в центр собрания активно протискивающихся людей.

Покуда Ро-Гас двигался вперед, Моисей закрыл глаза и стал вспоминать слова, услышанные на горе Синай от Иеговы. «И дан будет Светозарный с Оком в воспомощевание… Я исполнил его Духом Божьим, мудростью, разумением, ведением и всяким искусством, работать по золоту, серебру и меди, резать камни для вставливания и резать дерево для всякого дела; и вот я даю ему помощником Аголиава, сына Ахисамахова из колена Данова, и в сердце всякого мудрого вложу мудрость, дабы они сделали все, что Я повелел тебе: скинею собрания и Ковчег Откровения, и крышку на нее, и все принадлежит скинии…»

– Моисей!

Перед старцем стоял Ро-Гас и удивленно рассматривал огромную кучу камней, золота, деревянных брусков и многого другого, снесенного к ногам Моисея иудеями.

– Хорошо, что ты, Веселеил, пришел, стань подле меня…

Когда Ро-Гас поравнялся со старцем, Моисей поднял руку и громко сказал:

– Смотрите, Господь назначил именно его…, – он указал пальцем на Ро-Гаса и на мгновение запнулся, решая, как лучше и правильней произнести имя Светозарного.

По всему выходило, что вслух назвать род Ро-Гаса, а также открыть тайну, известную Иегове о хранителе Ока Гора, нельзя, значит…: «Его, Веселеила, сына Урии, сына Ора, – Моисей указал рукой на всеми уважаемого Ора, что должно было в глазах иудеев поднять статус самого Веселеила, – и исполнил его Духом Божьим, мудростью и разумением, ведением и всяким искусствам…»

Ро-Гас слушал слова Моисея и никак не мог поверить свом ушам, что речь идет о нем. Рядом стоящий Ка все время подмигивал и подбадривал старшего брата, хорошо понимая, как тому сейчас сложно перебороть волнение и удержаться на ногах, не свалиться в обморок. Еще бы! Иегова лично назначил вождя оросов строить скинию – первый храм и изготовить Ковчег Завета – святыню, которой будут поклоняться все иудеи.

Между тем, Моисей продолжал свою речь, и иудеи слушали своего поводыря, затаив дыхание. Каждый из них теперь готов был исполнить любую волю вождя. Золото надо – все принесем, шерсть какую – берите, благовоние – нам без надобности. Веселеил будет строить скинию и сооружать Ковчег – Слава Богу, если какая помощь потребуется – все придем помогать и ему, и помощнику Аголиаву. Лишь бы как Иегова сказал, лишь бы во благо Господа.

Когда старец закончил свою речь, в лагере иудеев воцарилась тишина, и сотни глаз уставились на Ро-Гаса, как бы оценивая ороса и его мастерство, которое должно быть явлено всему миру.

– Не робей, – шепнул Моисей, – я буду рядом. Все у нас с тобой получится.

 

2

В эту ночь Ро-Гас в последний раз спал в своем лагере. Теперь, до тех пор, пока он не исполнит все работы, назначенные ему Иеговой через Моисея, жить придется в лагере иудеев, рядом с палаткой старца.

Ро-Гас радовался переменам в собственной жизни и одновременно очень переживал. Сумеет ли он все исполнить должно? Конечно, он сызмальства слыл «рукастым» и многие вещи мог изготовить самолично, к тому же к нему отрядили Аголиава, толкового мастера, да и другие обязались помочь и, тем не менее, червячок неуверенности разъедал его юное сердце.

– Ничего не бойся, – подбодрил его жрец Джед, – если Иегова выбрал тебя, то с Божьей помощью ты и горы свернешь. А скинию соорудить вовсе не трудно, это тебе не храмы египетские строить.

– Где теперь те храмы…, – мечтательно протянул Ро-Гас.

– Да… Если уж мы заговорили о храмах, то, – жрец указал рукой на запад, в направлении, где находится Египет, – давай вспомним о пирамидах. Скажи, Ка, – он обратился к младшему брату вождя, который тихонько, как кошка, пристроился рядом, – что находится на вершине пирамиды?

– Пирамидион.

– Правильно. Это своеобразное навершие – пирамида в миниатюре. Как правило ее, говорю тебе, Ро-Гас, как мастеру изготовляли из целого куска гранита с отшлифованными сторонами. А что понимается под пирамидионом? Семя. Символ возрождения.

Такое же семя, только яйцо, приносит птица Феникс, чтобы возродиться из пепла. Такое же семя должно находиться в «яичке» той земли, куда вы пойдете.

Ро-Гас ничего не ответил жрецу, лишь подумал о том, как странно согласуется работа, рисуемая воображением Джеда, с той реальностью, к которой надо приступать завтра утром.

– А кто из вас помнит, что изображалось в верхней части пирамиды на пергаментных рисунках?

Ро-Гас и Ка молчали, не зная, что сказать. Наконец, первым нашелся старший брат:

– Может быть, жрец имеет в виду изображение Глаза?

– Точнее.

– Ока… ока Гора.

– Да, именно этот ответ я ждал от тебя. На месте пирамидиона символически изображается Глаз Гора. Который, как я тебе уже однажды говорил, находится в юго-западной части Даждь земь. И эта земля несет в себе функцию воскрешения. Она тоже своего рода пирамида, со всем присущим ей наполнением…

Ро-Гас слушал Джеда и думал о мудрецах, которых невозможно переслушать. Каждый раз у них находится новый поворот, казалось бы, давно исчерпанной темы. В этом отношении и Моисей, и Джед так похожи! И вместе с тем они такие разные. С ними иногда очень тяжело, а вот без них еще хуже жить, чувствуешь себя слепцом, не ведающим путей.

– Эй, Ро-Гас! – повысил голос Джед, – ты меня слушаешь?

– Конечно, – кивнул вождь оросов.

– Так вот, то место, где ты во сне видел сияние, называется мысом Айя. Найди его, когда приедешь в Даждь земь, обязательно. Оно связано неразрывно с Глазом Гора. Запомни хорошенько!

– Хорошо, – Ро-Гас согласился с последними словами жреца, – ничего не забуду. Только я не могу понять, что я должен делать с Глазом Гора, который хранится у меня?

– Не знаю… Там тебя Господь сподобит исполнить все, как нужно.

– Мыс Айя, мыс Айя, – повторил Ро-Гас, – надо обязательно запомнить. Хорошо, теперь давайте отдыхать. Чувствую, что завтра у меня день будет не из легких.

 

3

– О! Веселеил пришел! – весело крикнул Аголиав. – Мы уже тебя заждались. Думали – вовсе не придешь.

– Да как же не прийти! – в тон ему ответил Ро-Гас. – Всю ночь только и думал о скинии, как сподручнее к ней подступиться.

– Ой-е-е! – пропел помощник, – небось дрых без задних ног, знаю я таких…

– Дрых…, – рассмеялся Ро-Гас, – как и ты.

– Как и я…

Аголиав оказался, как выяснилось впоследствии, не только мастером на все руки, но и шутником, сродни Ро-Гасу.

Может, по такому принципу и подбирался ему помощник? Ро-Гас не стал уточнять у старца, который наведывался по несколько раз в день, все время корректируя ход работ.

Надо сказать, что наведывались и другие. В первую очередь, Ифамар, сын Аарона, приставленный для того, чтобы работы ни на секунду не останавливались. Этот молчун Ро-Гасу сразу не понравился – сидит и молчит. Если что надо – принесет, положит и молчит. Если за Моисеем надо сходить, молча поднимется и пойдет. Прямая противоположность жрецу Джеду. Вот бы их свести вместе. Хорошенькая бы вышла парочка: один вещает, второй внимает.

– А скажи мне, – спросил Ро-Гаса Аголиав, – ты и вправду когда-то служил в египетских храмах?

– Служил…

– Там красиво?

– Красиво. Нет, слово это неподходящее. Гулко.

– Это как?

– Как в горах – эхо расходится во все стороны.

– Но там нет Иеговы?

– Не знаю. Я не встречал.

– Странно…

– Почему?

– Где же он тогда тебя приметил?

– Хм… Да ты у Моисея спроси.

– Он не скажет…

Между тем, работа спорилась, и вскоре появились первые очертания будущего храма. Теперь уже Ро-Гасу помогало сразу несколько человек, а по утрам сходилась целая масса иудеев. Одни – чтобы поглазеть на Веселеила и его работу, а другие продолжали нести ткани, кожу, золото и медь.

– Веселеил, – однажды не выдержал Аголиав, – мы должны с тобой построить две скинии или три?

– Одну…

– А они уже нанесли на целых три! Увидит Моисей – прикажет новые скинии строить, чтобы добро не пропало…

– Шутишь?! – рассмеялся Ро-Гас.

– Да как сказать. Ты бы шепнул старцу, чтобы больше не несли подношений.

– А сам?

– Так он меня не послушает.

Ро-Гас сам убедился, что всего, что нужно, собрано в избытке, и решился поговорить с Моисеем при первом же удобном случае. Надо сказать, что старец очень чутко реагировал на его просьбы, относясь уважительно к словам молодого ороса. Вот и теперь тут же последовала команда, и уже на следующее утро иудеев возле Ро-Гаса собралось гораздо меньше.

– Надо бы, – подмигнул ему Аголиав, – шепнуть старцу и по поводу любопытных… Больно назойливы.

– Сам иди, – буркнул Ро-Гас, – он тебя тоже уважает.

Чем ближе к концу подходила работа, тем чаще приходилось бегать за Моисеем, советуясь по тому или иному поводу. Теперь уже рядом с Ро-Гасом трудилось до десяти человек. А старец, когда приходил сам, подолгу задерживался на «строительной площадке», вникая во все детали, делая замечания, а иногда просто любуясь умелыми руками добровольных помощников Ро-Гаса.

Наконец, в нужный день скиния была готова. Когда развернули шатер и натянули его на шесты, выставили все брусья и навесили завесу из голубой, пурпурной и червленой шерсти из крученого виссона, у всех иудеев вырвался невольных возглас восхищения. Красиво!

 

4

Пришло время делать Ковчег. Воодушевленный тем эффектом, который на иудеев произвела скиния, Ро-Гас горел желанием как можно быстрее изготовить Ковчег Завета, благо, и люди, и материал имелись в избытке, а умение, приобретенное за последние месяцы, вселяло уверенность в молодое сердце вождя оросов.

Ро-Гас с самого раннего утра, как только из-за ближайшей горы проклюнулось солнце, уже подбирал подходящие по размеру брусья, дабы служили они основой для будущего Ковчега. Вот-вот должен был подойти Моисей, который обещал растолковать, каким именно видится ему Ковчег и из каких материалов надобно его изготовить.

Увлекшись, Ро-Гас не заметил, как за его спиной тихонько появился старец, какое-то время молча наблюдавший за приготовлениями своего помощника. Наконец, Моисей не сдержался и громко кашлянул, извещая о своем присутствии. Ро-Гас сразу же оглянулся и поприветствовал старца высоко поднятой головой.

– Еще солнце не встало, а ты уже хлопочешь, – проговорил Моисей.

В его словах явно угадывались поощрительные нотки, и Ро-Гас расплылся в улыбке:

– Стараюсь…

– Хорошо, – кивнул головой старец, – давай-ка теперь присядем да потолкуем о предстоящем деле. Я должен рассказать тебе, каким я вижу Ковчег, а ты уж подумай сам, как его сподручней изготовить.

Ро-Гас бросил брус на гору своих «собратьев» и поспешил к Моисею.

– Слушай внимательно, – сказал старец, – ты правильно подбираешь брусья из дерева ситтим, но должен помнить, что длина Ковчега – два локтя с половиной, ширина – полтора локтя, как и высота…

Ро-Гас потянулся за ближайшим бруском и скоренько сделал на нем необходимые промеры, как бы прикидывая общий размер Ковчега.

– …и обложи его чистым золотом изнутри и снаружи.

– А…, – Ро-Гас вдруг вспомнил, как в египетских храмах иногда по внешнему контуру подобных святынь устраивались символические знаки сопричастности к определенным событиям, – …может быть, мы изобразим гору Синай и дарование Заповедей на Скрижалях Завета?

– Заповедей? – Моисей на мгновение задумался. – Хорошо. Только гору мы изображать не будем. Пусть присутствует вот такой знак, – он взял камешек и начертил на земле символ, очень похожий на W, только в левой верхней части дорисовал маленький кружок, – это знак Иеговы, – пояснил старец, – запомни его.

Ро-Гасу даже жарко стало от этих слов, и он непроизвольно вытер лысую голову ладонью.

– …изобрази этот знак по всей длине Ковчега в виде непрекращающейся цепи.

– Я исполню…

– Дальше, – продолжил Моисей, – сделай наверху золотой венец, как кольцо, а также отлей из золота четыре кольца поменьше и утверди на четырех нижних его углах: два на одной стороне, два на другой.

– Чтобы в них можно было продевать шесты! – догадался Ро-Гас, – и… переносить Ковчег с места на место…

– Да, – согласился старец. – Сделай из дерева ситтим шесты и обложи их золотом. Шесты должны входить плотно и всегда оставаться в золотых кольцах.

– Я понял…

– Теперь поговорим о крышке, которая закрывает Ковчег сверху. Как и стенки Ковчега, покрой ее золотом. Отлей из золота двух херувимов, вот таких…

Моисей взял камушек и, как мог, нарисовал на земле херувима с распростертыми крыльями.

– Сможешь?

– Я постараюсь… хотя, конечно, не просто…

– Установишь херувимов лицом друг против друга, а на самой крышке меж ними должно быть устроено кольцо из золота, о котором я уже говорил.

– Венец? – уточнил Ро-Гас.

– Венец, – подтвердил Моисей.

Он хотел добавить, что это не простое кольцо, в нем заключена большая сила, и Ро-Гас должен со всей ответственностью отнестись к изготовлению венца, но… ничего не сказал. Лишние здесь слова. Иегова и так все видит и при необходимости направит руки и мысли молодого ороса туда, куда надобно будет…

 

5

Уже когда старец собирался уходить, Ро-Гас его окликнул:

– Моисей! Я хочу перед тобой повиниться.

Старец удивленно посмотрел на ороса.

– И в чем твоя вина?

– Я был очень удивлен выбором меня на строительство скинии и Ковчега и не мог взять в толк, почему перст Божий указал на меня.

Откровенно говоря, душа воспротивилась, и я даже решил отказаться. Но дважды мне ночью было дано внушение: «Ты избран, делай!». И я, как видишь, не отступил.

Моисею так понравились слова Ро-Гаса, что он хотел его обнять, но в последнюю секунду остудил свой порыв и лишь сказал:

– Удачи тебе, большой Ро.

Так назвал его старец впервые. Но в дальнейшем, когда ситуация будет соответствовать, Моисей еще не раз станет окликать своего помощника именно так.

Спустя два дня Моисей и Ро-Гас встретились вновь. К тому времени Ро-Гас уже подобрал десять человек, которые тесали дерево, подгоняя под нужный разлад, а сам он мастерил хитроумные скобы для закрепления реек друг с другом. Моисей обсудил с Ро-Гасом некоторые детали, вызвавшие вначале двоякое толкование, и уже собирался откланяться, но, заметив в глазах вождя оросов нездоровый блеск, спросил:

– Не болен ли ты?

– Нет. Просто ночью мало спал, размышлял… И поэтому чувствую себя не очень хорошо. Все пройдет, – заверил Ро-Гас.

– А я вот что-то нездоров, – протянул Моисей, – такая тяжесть навалилась на меня, будто целую гору Синая несу на себе.

Ро-Гас только руками развел, мол, ничем помочь не могу. А когда Моисей ушел, почувствовал, что и в самом деле, кроме обычной усталости, связанной с бесконечной ночью, тело охватывает какая-то дрожь. Ро-Гас постарался тут же забыть о лихорадке, но вскоре она заставила о себе вспомнить ознобом и дрожью в ногах. «Кажется, у меня жар», – подумал Ро-Гас. Тут же ноги сделались свинцовыми, и он с трудом добрел до своей палатки.

Лишь через сутки он продолжил работу. К тому времени уже ряд ладно вытесанных реек из дерева ситтим лежал в означенном месте, и Ро-Гас принялся их соединять. Работа оказалась скрупулезной, требующей большого внимания и точности. Подгонка реек заняла гораздо больше времени, чем он думал, но, тем не менее, дело двигалось вперед.

Как выяснилось, лихорадка отпустила ненадого. И вскоре новый ее приступ заставил Ро-Гаса оставить работу. Пришлось прибегнуть к помощи Ора, который помог приготовить отвары, и вскоре Ро-Гас вновь был на ногах. Тут же выяснилось, что и Моисей расхворался не на шутку и уже вторые сутки не выходит из палатки. Ро-Гас только подивился, но виду не подал, что данный факт его взволновал. В жизни ведь всякие совпадения возможны.

В конце концов Ковчег был изготовлен. Теперь предстояло оббить его золотыми пластинами, которые уже были подготовлены добровольными помощниками Ро-Гаса. Вместе с Аголиавом он принялся аккуратно накладывать золото на ситтим и точным ударом вгонять золотые гвоздики по самую шляпку. Работа оказалась не из легких, и в результате на изготовление Ковчега с крышкой ушло около месяца. За это время Ро-Гас похудел и осунулся. Лихорадка нет-нет, да и давала о себе знать, заставляя оставлять привычное занятие и отлеживаться в палатке.

За это время Моисей ни разу не наведался. Ор утверждал, будто старец вконец обессилел и еле-еле передвигается по палатке. Такое положение откровенно тревожило всех иудеев и Ро-Гаса. Лишаться вождя явно никому не хотелось.

 

6

Между тем, подошло время отливать херувимов. Ро-Гас, еще не закончив с Ковчегом, уже вовсю размышлял над тем, как ему сподручней изготовить из золота довольно сложные изваяния. Собирал мастеров-ювелиров, советовался с Аголиавом, вспоминал весь свой прошлый жизненный опыт.

Наконец составил всю цепочку из последовательных операций и приступил к работе. Вначале Ро-Гас вылепил из глины птицу с распростертыми крыльями. Она оказалась большой – почти локоть в высоту. А вот ее лик… Никак он не получался.

Тогда Ро-Гас попросил Ора привести к нему несколько детей. Тут же по лагерю разнесся слух:

– Веселеил ищет детей! Он будет лепить херувима по подобию наших детей!

На следующий день иудеи привели не менее двадцати ребятишек разного возраста. Ро-Гас выбрал одного – пятилетнего мальчугана с большой головой и выразительными глазами, который, как ему показалось, более других походил на херувима. И вскоре работа была закончена.

Затем Ро-Гас приступил к изготовлению второго херувима. Но здесь лихорадка вновь его подкосила, так что пришлось отлеживаться в палатке более двух суток. Но Ро-Гас и в этот раз переборол болезнь и с удвоенным усердием принялся за изготовление херувимов. Он разрезал ровно пополам затвердевшую форму и освободил от глины ее «рубашку». Теперь ему осталось залить в каждую половинку расплавленное золото, а затем, еще в горячем виде, ловко соединить и крепко-накрепко обвязать веревками на время, пока золото, находящееся внутри, не остынет.

Точно такую же операцию Ро-Гас проделал и со вторым изваянием, так, что в конце концов у него оказалось два золотых херувима, которых осталось закрепить в пазы, специально устроенные на крышке Ковчега Завета.

После херувимов отлить кольцо, которое должно быть установлено между ними, казалось задачей простой. И Ро-Гас, предчувствуя близкое окончание работ, позвал Ифамара.

– Скажи Моисею, чтоб он к концу завтрашнего дня пришел к нам. Я думаю, что к тому времени Ковчег Завета будет готов.

Ифамар и сам видел, что пора звать старца, так что просьбу вождя оросов выполнил с радостью, но когда вернулся, был вынужден Ро-Гаса огорчить.

– Моисей так слаб, что не может к тебе прийти.

– Как так? Кто же будет принимать работу?

Ифамар лишь вздернул плечами. Он сам расстроился донельзя. Что же, придется дожидаться выздоровления старца… Только когда оно наступит?

Ро-Гасу вдруг пришла в голову мысль: «Вот закончу завтра Ковчег, Моисей и поднимется. Как пить дать, поднимется…» И он принялся отливать золотой прут, который собирался затем согнуть в кольцо-венец. В голове пронеслось: «Венец – делу конец». Как складно.

Но уже к вечеру лихорадка вновь свалила ороса с ног, и он был вынужден прекратить все работы. Да что ж такое! Ночью у него был сильный жар, и Ор, навестивший его, не отходил ни на минуту от бредившего Ро-Гаса. А тому виделись яркие вспышки, звезды на темном небе да радуга, заливавшая все пространство от края до края.

Утром пришли иудеи, наслышанные о завершении работы, но, не дождавшись из палатки Ро-Гаса, стали постепенно расходиться. Аголиав сам не решался продолжить отливку прута, так что болезнь Моисея, из-за которой тот не смог навестить Ро-Гаса, оказалась кстати. День пролетел незаметно, а за ним еще один. Лишь наутро третьего дня Ро-Гас, еще более исхудавший и осунувшийся, выполз из своей палатки. Лихорадка еще не полностью отступила, так что любое движение давалось вождю оросов с большим трудом.

И, тем не менее, он решился в таком состоянии заканчивать работу. И вскоре прут нужной длины был отлит. Осталось дождаться, когда золото остынет, и тогда… Но Ро-Гас вновь почувствовал себя скверно. Побежали за Ором, побежали к Моисею, не зная, как помочь этому огромному человеку. Между тем, по лагерю иудеев распространился слух: «Моисей и Веселеил тяжело больны и не могут изготовить Ковчег». У многих сердца замерли от страха, другие стали роптать и подумывать о возвращении в Египет. Третьи только причитали: «За что ты, Иегова, на нас осерчал?!» Казалось, все дело Моисея может враз рухнуть, рассыпаться в прах.

С огромным трудом Ору удалось привести Ро-Гаса в чувство, и тот на следующий день в полуобморочном состоянии принялся гнуть прут, пока не вышло кольцо, от которого «хвостиком» отходила часть прута. Его еще предстояло изящно выгнуть, чтобы получилась скоба для засова. Ор и Аголиав видели, что сейчас Ро-Гас от усталости выронит молоток и свалится рядом без чувств. Поэтому, упреждая ситуацию, старший из них обратился к иудеям, с тревогой наблюдавшим за Ро-Гасом:

– Эй, вы все! Идите в лагерь и скажите, что Веселеил свою работу выполняет исправно. Вы и сами видите!

Когда иудеи скрылись из глаз, Ор и Аголиав буквально на руках отволокли Ро-Гаса в палатку. Ор успел дать ему какие-то снадобья, и богатырь, сделав несколько глубоких глотков, забылся в тяжелом сне. Жар распалял его тело, а лихорадка разбивала сознание на какие-то картинки, лишенные всякого смысла.

 

7

Спустя сутки Ро-Гас вновь приступил к работе. Но и теперь он едва держал молоток в руке. Казалось, силы покинули огромное тело Ро-Гаса. И он теперь не мог даже поднять брус дерева ситтим, который еще недавно мог подбросить высоко вверх. Но работа все же продолжалась.

Ор и Аголиав помогали, чем могли. Лишь с третьей попытки Ро-Гасу удалось закрепить кольцо на крышке Ковчега и отогнуть скобу для засова таким образом, чтобы засов входил в пазы с ювелирной точностью. Засов Ро-Гас отлил заранее, так что остался лишь пустяк…

– Пойди, – шепнул Ор Аголиаву, – извести все колена иудейские, мол, Ро-Гас работает, совсем скоро Ковчег будет готов. Да, на обратном пути загляни в палатку Моисея, утешь старца доброй вестью.

Когда Аголиав удалился, Ор, видя, что Ро-Гас вот-вот свалится с ног, подставил свое плечо и, как мешок, поволок его в палатку. Лихорадка вновь брала свое, и Ро-Гас стал бредить, не видя и не понимая окружающего.

Он вновь окунулся в мир грез, став частью радуги, которая сияла над Синайскими горами, растворяя воздух и проникая в самые отдаленные уголки сознания…

– Веселеил! – раздался чей-то голос, и Ро-Гас сразу же открыл глаза.

Было утро, солнечные лучи просачивались в палатку, и мелкая пыль беспорядочно металась в потолке света. Перед ним на коленях стоял Ор и участливо смотрел на ороса.

– Веселеил, – повторил он, – как ты себя чувствуешь?

– Не… не знаю…

Ро-Гас постарался прислушаться и прочувствовать свое состояние, понять, сможет ли он подняться? Ночь выдалась очень «горячей». Пожалуй, такого жара у него еще не было. Почти всю ночь он стонал, вскакивал и тут же без сил падал ниц. Ор его бережно укрывал и все время прикладывал к воспаленным губам болящего тряпочку с целебным отваром. Только к утру, перед восходом солнца, Ро-Гас вдруг покрылся сильнейшим потом и сразу же крепко уснул.

– Кажется, – сказал он, – я чувствую себя хорошо. Только тошнота… Нет, это не тошнота… я… хочу есть. Сильно хочу есть.

– Надо же! – обрадовался Ор, – впервые за время болезни Ро-Гас заговорил о еде. Может быть, дело пойдет на поправку?

Ел Ро-Гас возле палатки, причмокивая и все время облизывая пальцы – как вкусно! А в конце запил лепешку козьим молоком и поблагодарил Ора за вкусный завтрак. Внешне орос выглядел совершенно здоровым человеком, движения были точны, а взгляд ясен.

– Как ты себя чувствуешь? – опасливо спросил Ор.

– Хорошо.

Ро-Гас поднялся и бодро, без посторонней помощи двинулся к Ковчегу. Здесь его ожидал улыбающийся Аголиав, с радостью наблюдавший, как в великана возвращаются силы. Может быть, и в самом деле болезнь отступила прошедшей ночью?

 

8

Ро-Гас обошел Ковчег один раз, другой, с любопытством разглядывая собственную работу, а затем, глядя на своего помощника, спросил:

– А кто это сделал?

Аголиав не понял, что именно имеет Ро-Гас в виду, и сам стал рассматривать крышку Ковчега, надеясь обнаружить какие-то изъяны. Но, ничего не найдя, сказал:

– Веселеил, я тебя не понимаю…

– Ну, кто установил херувимов, отлил кольцо, изготовил засов…

– Ты смеешься? – Аголиав улыбнулся. – К Веселеилу вернулось чувство юмора?

– А? – откликнулся Ор.

– Я говорю, к нашему Веселеилу вернулось чувство юмора, и он стал шутить!

– Хорошо! – крикнул Ор.

Между тем, Ро-Гас провел ладонью по ближайшему к нему херувиму и уже строго спросил у своего помощника:

– Аголиав! Скажи мне прямо, кто это изготовил и установил?

– Кто? Ты! Ты – Веселеил. Разве не помнишь?

Ро-Гас прикрыл рукой глаза и простоял в таком положении достаточно долго, а затем, как бы рассуждая, проговорил:

– Я думал, это сон, видения болящего человека… Неужели это все-таки сделал я?

– Ты, ты, – успокоил его Аголиав и заразительно рассмеялся, – хочешь, спроси у Ора.

– Нет, не надо… Но почему я ничего не помню? Все как в бреду… как в лихорадке… Не осознавал мыслью… будто кто-то свыше руководил моими руками… А, Аголиав?

– Не знаю, – ответил помощник, – наверное, когда человек сильно болен, так бывает.

– Наверное…

Ро-Гас стал рассматривать засов и взялся примерять скобу, но вдруг понял, что запорная часть Ковчега выходит у него какой-то корявой, без изыска. Он размышлял, чем бы украсить скобу, и вдруг подумал о цветочке либо листике. Листик! Его не сложно изготовить, и он гармонично «ляжет» над затвором, прикрыв его от посторонних глаз…

– Моисей идет! – вдруг рядом раздался голос Ора, и Ро-Гас сразу же отвлекся от собственных размышлений.

Надо же, старец смог встать на ноги!

Моисей осторожненько шел по тропинке, натоптанной за последние месяцы, от своей палатки к палатке Ро-Гаса. Он опирался на посох, стараясь обходить даже небольшие камни. Справа и слева его поддерживали Аарон и Ифамар. Ро-Гас, улыбаясь, пошел навстречу старцу и, не обращая внимания на предостерегающие жесты Аарона, обнял Моисея.

– Сказывали, ты сильно болеешь? – спросил старец.

– Да… но, кажется, все позади. Сегодня у меня ясная голова, крепка и точна рука.

– Даже сам есть попросил! – крикнул Ор.

– Есть… это хорошо, – Моисей одобрительно кивнул головой. Я вот тоже… совсем перестал есть. Ничего не принимает мой старый организм. Но сегодня, как видишь, смог до тебя добраться. Ифамар вчера сказывал, будто заканчиваешь ты…

– Совсем малость осталась…

Они неспеша подошли к Ковчегу, и Моисей с огромным интересом стал рассматривать творения Ро-Гаса.

– Ого-го! – невольно вырвалось из его уст, – ты, большой Ро, великий мастер. Не случайно Иегова избрал именно тебя на такой великий труд… А здесь что?

Ро-Гас пояснил Моисею, что в данном месте будет устроен затвор. И для красоты он хочет украсить его листиком.

– Листиком? Что же, хорошо… Только знаешь, пусть он будет виноградным.

– Виноградным… Ладно, – согласился Ро-Гас, – виноградным, так виноградным.

 

9

На следующий день Ковчег был полностью готов. Сразу же послали за Моисеем, и вскоре старец, уже без посоха и без помощи идущих рядом Аарона и Ифамара, довольно бодро ступал по тропе. За последние сутки здоровье его значительно поправилось, он впервые поел и даже сам, без посторонней помощи выбрался из палатки. Аарон такую перемену относил на счет предыдущего посещения Ковчега и той радости, которую испытал Моисей при виде творения Веселеила.

Ро-Гас тоже чувствовал себя бодро, хотя выглядел все таким же изможденным, «выжатым», с запавшими глазами, человеком, которому только что пришлось штурмовать неимоверной высоты и сложности горную вершину. Впрочем, наверное, так оно и было на самом деле.

Моисей трижды обошел Ковчег, любуясь им и все время одобрительно покачивая головой.

– А крышку отворить можно? – наконец спросил он.

– Конечно, – ответил Ро-Гас, и вместе с Аголиавом они открыли Ковчег.

– И внутри золотой! – восторгался Моисей.

– Как заказывали…, – протянул Ро-Гас.

– Я уже и забыл…

Он вытащил из кожаного футляра две Скрижали Завета и бережно уложил их на дно Ковчега.

– Большой Ро, закрывай!

Ро-Гас и Аголиав аккуратно водрузили крышку на прежнее место, и Моисей даже руками всплеснул.

– Как хорошо! Как же хорошо! Так ведь хотел Иегова…

На его глазах появились слезы, и все присутствующие тоже с трудом сдерживали рыдания. Даже Ро-Гас, кремень, а не человек, невольно вытер предательски скользнувшую по щеке слезу. Трудно было передать умиленную радость этого события какими-то словами. Да и не требовались они сейчас.

– Я прошу вас, братья, оставьте меня и Веселеила вдвоем, – обратился старик к иудеям, – мне надобно сказать этому человеку те слова, которые может знать лишь он один.

Когда иудеи удалились на почтительное расстояние, Моисей поклонился Ро-Гасу и торжественно, как только мог, произнес:

– Светозарный, ты исполнил великое дело. Знаю я – ты Богом целован. И послан нам ради Ковчега Завета. Путь твой освещает звезда. Мне не ведан он, но я уверен – будет славен. Как славен твой сегодняшний труд во веки веков!

Моисей посмотрел на Ро-Гаса как на любимого внука и сказал:

– О Господи…

А ночью Ро-Гасу были явлены слова: «Светозарный, исполнил ты се во имя будущего сынов израилевых». Утром, когда он проснулся, то сразу же подумал: «Почему он назван Светозарным?». Смутные воспоминания юных лет, когда что-то говорилось о его роде Светозарных, почти начисто стерлись. Остались лишь какие-то неясные образы, но и они бы пропали начисто, если бы не откровенные слова Моисея и не этот дивный пророческий сон.

 

1

Два месяца ушло на изготовление Ковчега Завета. Еще около месяца Ро-Гас потратил на стол, жертвенник и семисвечник. Кроме того, надобно было сшить одежды для священства, сделать умывальник для омовения и целый ряд необходимых принадлежностей для совершаемых в скинии ритуалов. Когда все работы были завершены, выяснилось, что в долине Эр-Рака иудеи простояли лагерем целый год. Но никто более не роптал, а Моисей, наверное, принадлежал в те дни к самым счастливым людям на Земле.

– Из остатков золота можешь изготовить себе на память все, что душа пожелает, – сказал он Ро-Гасу, – это будет моим вознаграждением за труды.

Ро-Гас согласился, но когда спустя какое-то время пришел к старцу и показал золотые вериги, старец был крайне удивлен.

– Зачем же ты, большой Ро, отлил кандалы? Мы ведь избавились от рабства и теперь не принадлежим фараону.

– Кандалы отлиты из золота, которое я добывал в рудниках Дофки, – сказал Ро-Гас, – это моя память о рабском труде. Пусть они останутся со мной в напоминание о страшных днях, которые никогда не должны вернуться.

– Как знаешь…, – Моисей многозначительно посмотрел на Ро-Гаса, – только смотри, будь осторожен с ними… Хотя я, конечно, не предполагал, что мое вознаграждение твоего труда будет выражено так символично.

Ро-Гас ничего старцу не ответил, лишь утвердительно кивнул головой. Не стал он рассказывать Моисею о своих беседах со жрецом Джедом, о тех предположениях, которые сделал этот египетский мудрец, касаемые будущего народа орос. О семи периодах Золотого поста, которые еще предстояло оросам превозмочь, по-существу оставаясь в кандалах. Зачем Моисею знать обо всем этом? Ему и так хватает забот, связанных с судьбой иудейского народа.

А через несколько дней, когда Моисей окончательно окреп, иудеи свернули лагерь и двинулись дальше, навсегда покинув Синайскую гору и приютившую их долину Эр-Рака. Впереди движущегося потока людей четверо дюжих иудеев несли Ковчег Завета, ставший теперь для сынов израилевых путеводной звездой. Когда носильщики водружали на свои плечи шесты-носилки, Моисей торжественно изрек:

– Восстань, Господи, и рассыплются враги Твои и побегут от лица Твоего ненавидящие Тебя!

Ро-Гас слушал эти слова и удивлялся тому, как ему удалось изготовить собственными руками такую святыню? Но времени на размышления не оставалось совсем. Надо было и оросам сниматься в путь. Они, как и прежде, следовали за иудеями, оставаясь позади их. Как бы говорили сейчас – в резерве. И этот резерв еще однажды обязательно выступит на авансцену истории, выйдя из своего исторического небытия.

 

2

Через два года Моисей отдал в жены Ро-Гасу свою внучку Пейсу. Она была дочерью его сына Гирсама, мать же ее восходила к роду Рамиса (ветвь, потомками которой впоследствии стали царь Давид и его сын Соломон). В тот год Пейсе исполнилось 15 лет, и Моисей попросил Ро-Гаса не трогать жену еще два года. В 17 лет она забеременела и в назначенный час родила сына, которому дали имя – Славен. Чуть позже у Пейсы и Ро-Гаса родилось еще два сына. Одному из них предстояло стать вождем оросов на новой земле, предсказанной Джедом и однажды увиденной в видении самим Ро-Гасом.

Но пока оросы послушно плелись в хвосте иудеев, набираясь сил и сплачиваясь из массы рабов-горнорабочих (оросов) в единый народ под водительством вождя Ро-Гаса. После ухода из долины Эр-Рака еще тринадцать лет оросы следовали за Моисеем, а затем Ро-Гас принял решение порвать с иудеями и следовать той дорогой, которая ему предназначалась. Как не жаль ему было расставаться со старцем, с Ором и, конечно, со своим детищем – Ковчегом Завета, выбор для себя он сделал. Надо сказать, что оросы, которым блуждание по пустыне надоело, горячо приветствовали такой шаг своего вождя. Не возражал и Моисей, который хорошо понимал «большого Ро» и прекрасно видел, что у него есть своя задача, которую обязательно надо решить. При расставании, поцеловав своих правнуков, он произнес:

– В них течет кровь и моя, и твоя, воспитай их такими, чтобы стали достойными людьми.

Моисей хотел добавить и о Ковчеге, но не стал расстраивать Ро-Гаса. Ведь сейчас их пути-дорожки навсегда разойдутся, и тот, кто изготовил Ковчег, более никогда его не увидит.

Оросы ушли на север, а иудеи еще целых двадцать пять лет блуждали по Синайской пустыне, пока, в конце концов, не истек срок их многолетних мытарств. Они наконец-то достигли своей цели и вошли в землю, обетованную Иеговой для Моисея и сынов израилевых.

Ковчег Завета вместе со Скрижалями, пропутешествовав целых 38 лет, наконец-то оказался на земле, где ему предназначалось пребывать то время, которое было известно лишь Господу.

 

3

Сменялись поколения израилевых царей. Уходили одни люди, приходили им на смену другие. В конце концов, на трон встал царь Соломон, сын Давида. Правил он долгие годы и запомнился для потомков своей мудростью и необыкновенным богатством.

Но однажды, уже на склоне лет, случился с ним казус, омрачивший все его старческие годы. Достаточно близкие к нему люди, приходившиеся родственниками жены, сумели втереться в доверие к мудрому и осторожному царю, и…

Так, в храме, где хранился Ковчег Завета со Скрижалями, произошла кража, и самая главная святыня иудеев была похищена. Кроме того, исчезла и довольно значительная часть знаменитых сокровищ царя Соломона.

Ворам план удался. Они сумели спрятать Ковчег, в который насыпали на время драгоценные камни и золотые украшения, в тайный подземный схрон, выстроенный заранее. Они тщательно замели следы, так что охрана Соломона не смогла найти пропажу.

Трудно сказать, по какой причине похитители позже, когда страсти улеглись, и опасность миновала, не вернулись в подземелье за Ковчегом. Возможно, они были изловлены, возможно, погибли в схватке с воинами царя Соломона. А возможно, просто затаились, ожидая, пока престарелый царь скончается. А Соломон-то правил долго, так что вполне вероятно, он их попросту «пережил».

Как бы там ни было, но «схрон» оказался нетронутым. И теперь зададимся таким вопросом: «Быть может, по Промыслу Божьему и требовалось устроить именно так, чтобы Ковчег и Скрижали исчезли с поля зрения людей, оставаясь, тем не менее, в пределах града Иерусалима»? И возможно ли, чтобы такая святыня, устроенная по прямому повелению Иеговы, была брошена на произвол судьбы? Значит, все-таки какой-то, нам неведомый смысл в крутом повороте судьбы Ковчега имелся. Будем так думать.

Обращает на себя внимание следующий факт. Со времени, когда Ро-Гас (Веселеил) изготовил Ковчег, до его исчезновения при царе Соломоне прошло 500 лет. Это точно соответствует одному циклу времени, ограниченному двумя прилетами птицы Феникс. Ни больше, ни меньше. Почему иудеям отмерено пользоваться Ковчегом и Скрижалями столь мало, мы не знаем. И, наверное, никто, кроме Господа, не знает.

Еще 2200 лет (огромный срок!) Ковчег Завета простоял в «заточении». И лишь случайность помогла крестоносцу Карлу Лайну обнаружить схрон. Хотя, конечно, когда речь идет о святынях такого порядка, наверное, случайно ничего произойти не может. Скорее всего, был избран человек, один из многих тысяч крестоносцев, которому суждено было сыграть в судьбе Ковчега только Господу известную роль.

Он благополучно извлек Ковчег из схрона, без каких-либо происшествий довез его до острова Родос. А затем, когда крестоносцы возвращались в Европу, вывез его на корабле в Ливонию. Везде ему соответствовала удача. Никто ни разу не поинтересовался грузом, который вез Лайн. Словно Ковчегу открывалась в Ливонию прямая дорожка. Но почему именно туда? Лайн, чьими трудами перевозили Ковчег Завета, много раз задавал себе этот вопрос. Много раз в молитвах вопрошал Господа, но ответа так и не дождался.

Может быть, ему и суждено слепо исполнить волю Всевышнего? А иначе ничего бы не вышло так, как должно? Мы никогда не получим ответы на этот и другие вопросы, касающиеся пути Ковчега Завета. Да и нужны ли они?

 

4

…Их было двенадцать человек. Двенадцать рыцарей, собравшихся в Ливонском замке Карла Лайна, чтобы произнести торжественную клятву. В центре каменного постамента, выложенного в виде круга, стоял Ковчег Завета, внутри которого находились лишь Скрижали и больше ничего. Все драгоценности и золото были уложены в кожаные мешочки и сохранялись в тайном месте. По стенкам зала висели факелы, которых тоже было двенадцать. Они ярко пылали, освещая все уголки торжественного зала.

Карл Лайн поднял руку и громко произнес:

– А сейчас я хочу дать слово нашему учителю. Пусть из его уст источаются те слова, которые станут отныне сутью нашего существования на этой бренной земле. Прошу!

– Братья мои, славные крестоносцы! – начал он, – воины Христовы, доказавшие свою силу на поле брани, я обращаюсь к вам в этот день со словами, которыми отец благословляет на доброе дело своих сынов.

Вы собрались здесь добровольно, по велению своего пылкого сердца. Я знаю, что Господь избрал тех, кого считает достойными понести тот крест, который мы с вами сегодня взвалили на свои плечи.

Я обращаюсь к вам с вопросом: «Все ли готовы на такой шаг?» Еще не поздно отступиться. И ничего зазорного в подобном решении я не найду. Вы не будете осуждены ни мною, ни вашими товарищами.

– Мы готовы! – дружно ответили крестоносцы, а Карл Лайн добавил:

– Среди нас нет трусов!

– Хорошо, – сказал учитель, – тогда я прежде прочту молитву «Отче наш».

И он стал быстро повторять знакомые всем слова, и рыцари также беззвучно вторили ему одними губами. В зале вдруг сделалось так жарко, будто по всем его сторонам пылали раскаленные камины. И тепло от них вмиг заполнило душное от напряжения и волнения пространство. Казалось, весь замок сейчас раскалится и покроется копотью от языков невидимого огня.

Дивон, к которому учитель стоял спиной, не спускал с этого человека глаз, все время пытаясь отыскать хоть какую-то фальшь в словах или действиях. Но тот вел себя безукоризненно. Откуда же взялся этот учитель в Ливонии? Ведь его здесь прежде не было. Не знал его Дивон и в те времена, когда вместе со своими рыцарями сражались они плечом к плечу за веру Христову на Святой Земле.

Да и не мог этот, уже старый человек, идти в бой вместе с другими крестоносцами – годы не те. Дивон внимательно рассматривал того, кого Карл Лайн назвал учителем, и все больше и больше убеждался, что он, скорее всего, похож не на воина, а на иссушенного постами монаха-затворника. Вот только глаза у него пылают не как у святых отцов, да и речь такая зажигательная, что совсем не похожа на нудную проповедь. И стоит ему заговорить – слушаешь, разинув рот, и жарко становится – как вот сейчас.

Закончив молитву, учитель прокашлялся, а затем достал бумажный свиток и, развернув его, принялся читать своим низким голосом заблаговременно написанный текст.

 

5

– Во имя изменения мира, вместо созерцания его, Боже, ты, чей взор мечет молнии и чей голос гремит как гром, если мы не нарушаем законов предков, не несем хаоса и не выражаем разрушительных чувств и не осуждены на крестные муки, дай нам знать, пусть на короткий миг угаснут твои молнии и смолкнет твой гром! Темнота и тишина в небесах да будут твоим ответом!

Мы, рыцари ордена Cancer, в терновых венцах Святых, эпохи взрослеющего христианства, берем на себя грехи мирян, чтобы они могли дышать свободно грудью, берем на себя великую роль – служить отдушиной и разгрузкой в жизни людей, идя на помощь опустошенной душе, утешая непокорных и неудовлетворенных.

Иже с ними и богатые собственники, личности, закрепощенные вещественными силами миропорядка, членами одной и той же общины верующих, увидевших свет, воссиявший им из другого мира, что придает оттенок абсолютной необходимости любому падению ума, который способен свершить великое духовное преобразование, связанное с переменами в мировоззрении и общем образе жизни. Для этого мы, рыцари ордена Cancer, готовы проявить героическую волю, дабы придать нам силу для борьбы с неведомым.

Боже, с ясностью, не вызывающей никаких сомнений, вынеси свой приговор, если мы отступимся от сей клятвы, отойдем от организации стройного порядка в беспредел стихии и хаоса. Лишь строгая организация духа способна победить деспотический мертвый порядок.

Пусть твой суд действует во имя высших сил, которые укажут причины зла и пути к его устранению, а не просто казнит. Личная вина каждого – есть обвинительный акт отдельных лиц. Она повышается от сознательного понимания вещей и всегда означает личную вину. Ложь ласкает взгляд обманчивой иллюзией глубины. Война против лжи – вот наш боевой клич, Боже.

Чистота нового духа, противник всякого лицемерия, обернется сияющим покрывалом Духа святого. И нам остается наслаждаться этим сиянием.

Для взрослого стать ребенком – задача трудная; еще более трудная задача – отречься от самого себя в желании возвысить свой дух.

Пусть горьким соком жизни будут полны наши искания, пусть минуют нас духовная болезнь и утопия мрачного царства – отвращение к жизни.

Да покарай, Боже, всякого из нас, кто будет противиться тебе, совершать попытки ослабить влияние осиянного духа Святого.

Пусть же отрицательный приговор войдет в силу неотвратимо и мгновенно при дьявольском грехопадении души и тела для каждого члена рыцарского орденаCancer.

Клянемся беспощадно разоблачать иллюзию дьявола, где за пленяющей и прельщающей нас женской красотой он прячет ужас разложения и распыления и за покровами одежды, напластования прячет свои складные чудовища.

Клянемся вести за собой всех мирян к выходу из физической и материальной плоти в иной, высший мир.

Клянемся использовать все превосходящие силы, чтобы новое направление одержало победу, и проникло даже в глубокую пропасть, чтобы полностью овладеть сознанием всех сущих на Земле.

И если мы оступимся, пусть человеческая душа станет бессильной, и миром овладеет варварство.

Боже! Сохрани и помилуй нас, грешных!

 

6

Учитель замолчал, и на какое-то время в зале воцарилась полная тишина. Затем он поднял руку и торжественно произнес:

– Клянемся!

– Клянемся! – дружно грянули крестоносцы.

– Клянемся! – повторил учитель.

– Клянемся! – вторили ему выстроившиеся вокруг Ковчега рыцари.

И в третий раз учитель прокричал: «Клянемся!»

– Клянемся…

Теперь, – сказал он, – скрепим нашу клятву кровью! Выхватив нож, он полоснул себя по руке и выдавил на свиток несколько капель крови. Его действия повторили и другие рыцари. Когда текст клятвы был уже весь окроплен кровью рыцарей, учитель свернул его в трубочку, перевязал бечевкой и положил на крышку Ковчега, в золотое кольцо.

– Я утверждаю, – сказал он громко, – что мы создали вместе с вами рыцарский орден Cancer, и Господь тому свидетель. Мы обагрили нашу клятву кровью, посему я изрекаю: «Орден на крови Cancer отныне есть!»

– Есть! – воскликнули крестоносцы.

– И я вас хочу всех поздравить, – сказав это, учитель встал на колени и низко поклонился рыцарям, коснувшись лбом каменных плит залы, – кланяюсь вам низко за проявленную вами силу духа. Пусть всегда с вами будет Господь!

Он встал, выпрямившись во весь свой рост, и, положив вторую ладонь на крышку Ковчега, изрек:

– И пусть Ковчег Завета и Скрижали Завета станут для нас той надеждой, которая поможет в самую трудную минуту. Мы сможем…

– Сможем! – подхватили крестоносцы.

Вокруг учителя столпились Дивон Камбила, Рихард Ремарк, Поль Кальяни, Карл Райман, Франц Бример, Карл Лайн и другие крестоносцы. Они радовались, поздравляли друг друга и искренне надеялись, что этот день станет переломным в истории всего человечества. Никто из них не сомневался в правильности сделанного шага. И теперь Карл Лайн твердо знал, зачем он тайно тащил сюда, на балтийское побережье, Ковчег Завета. Было отчетливо видно, что Ковчег дожидался своего часа, чтобы в один момент явить свою истинную силу и отдать людям тот потенциал, который когда-то не был растрачен. Теперь понятно, почему: для второго «исхода». Только теперь под «исходом» понималось нечто иное.

Ковчег и Скрижали послужат основой для нового духовного зерна, которое вот-вот проклюнется ростком здесь, в Ливонской земле. Теперь становилось понятным и другое: с какой целью прибыл сюда учитель и кто он таков. Учитель, которого звали Канна (Проводник), был выходцем из Италии и принадлежал к знатному роду Кальяни. Еще в молодые годы он участвовал в самых первых крестовых походах на Святую Землю, во главе которых ходил сам император Фридрих I Барбаросса.

С годами, когда здоровье уже не позволяло выдерживать тяжелые переходы, он стал одним из активных идеологов крестовых походов и слыл необыкновенно сильным оратором. Фридрих II сделал его одним из ближайших помощников и проводников идеи духовного очищения и покорения мечом варварских земель во имя Христа и на благо Господа. В эти же годы он почувствовал в себе некую силу, появились голоса, которые помогали и подсказывали, как лучше поступить в той либо иной ситуации. Провидческие сны и талант оракула помогли ему встать в ряд с выдающимися людьми своего времени. Именно в этот момент его и стали звать Канна. Он превратился в проводника информации, спускаемой с небес людям.

И когда Канна узнал по секрету от своего племянника Поля Кальяни, что в Ливонии находится Ковчег Завета, тайно вывезенный туда одним из крестоносцев, решение созрело моментально. Ему надо быть там, и только там. Ибо рожден он для миссии, которую можно выполнить лишь, опираясь на силу Ковчега…

 

7

Усилиями двенадцати крестоносцев в Ливонии возник орден Cancer (Канцер), что в переводе значит «орден Рака». В самом названии крылось главное его предназначение: рак способен клешнями разрезать любые сети зла и освободить людей из дьявольских объятий. В таком виде рак выступал освободителем и защитником рода человеческого. Не зря же он имеет защитный панцирь (канцер), который не могут пробить силы зла. Надо учитывать, что в самом имени ордена скрывалось и имя Канны – его главного учредителя и идеолога. Кроме того, опираясь на Ковчег Завета, Канна, как Проводник Божьей Воли, не мог не знать, что эта святыня изготовлена в долине Эр-Рака, созвучной по названию с главным предназначением их ордена.

Уже из самого текста клятвы вытекала та суперзадача, которую Канна вкладывал в зарождение на Ливонской земле такой тайной и, как ему хотелось видеть, – всемогущей организации. Может быть, не выглядит случайным и то обстоятельство, что ее учреждали рыцари, принадлежащие к благодатнейшим родам европейской знати. И как думал Канна, именно кто-то из них либо их детей должен стать Мессией и исполнить заложеннный в клятве Новый Завет с Иеговой.

Вполне вероятно, Канна в этот период времени не раз консультировался с императором Фридрихом II, который возлагал большие надежды на Ливонский орден (и, конечно, – возникший внутри его тайный орден Cancer). Иначе чем объяснить, что именно за сыновей двух основателей ордена – Карла Лайна и Дивона Камбилу (привезших в Ливонию главные святыни ордена – Ковчег и Скрижали Завета) император отдал двух своих племяниц – Изольду и Катрин (напомним, что они были внучками самого Фридриха I Барбароссы, главного вдохновителя крестовых походов на Святую Землю).

Орден Cancer очень быстро стал влиятельной организацией, которую боялись все без исключения. Никакие серьезные решения в Ливонии не принимались без согласия магистра тайного ордена. И, несмотря на ритуалы, проводимые рыцарями Cancer, которые иногда шли вразрез с христианством, даже рижский епископ не смел возражать Канне.

Трудно сказать, каких бы высот достигла эта тайная организация, следуй она своим задачам и целям до конца. Но, как иногда бывает, даже одно неверное движение может привести к катастрофическим последствиям. Наверное, злую шутку с Канной сыграли те драгоценности, которые прежде хранились в Ковчеге Завета. Благодаря им финансовое благополучие членов ордена было гарантировано. Кроме того, посулами удалось привлечь на свою сторону большое число людей, особенно из числа бедных крестоносцев. Появились первые центры ордена Cancer и в других уголках Европы. И все благодаря несметным богатствам Ковчега. Будто Господь напрямую указывал: «Я даю вам величайшую духовную святыню и средства реализовать добрые замыслы. Приложите лишь свои труды ради великой цели».

И Канна отступил от одного из главных обязательств клятвы. Он стал оправдывать богатство как средство, помогающее человеку раскрепостить свой вольный дух. Не поняв того, что содержащиеся в Ковчеге самоцветы и золото были на самом деле тем искушением, которое фактом своего существования уравновешивало духовную силу Ковчега и Заповедей Завета. Это были весы, чутко реагирующие на любое движение.

Может быть, поэтому среди приверженцев ордена все больше появлялось людей, примкнувших к нему из-за страха (рыцари начали физически уничтожать своих явных противников) либо корысти (в надежде поживиться какой-то долей богатств из Ковчега), или же приспособленцев, преследующих свои личные цели.

Не удивительно, что Канна, видя, как на глазах рушатся его идеалы и во что превращается его духовное детище, очень сильно занемог и вскоре умер. Похоронен он был рядом с замком Лайна, в стенах которого и возник орден.

 

8

Но после кончины своего духовного учителя тайная организация, теперь прочно стоявшая на ногах, и не думала распадаться. Новым магистром ордена стал Франц Бример, а к Пьеру Кальяни, племяннику Канны, по родственной линии перешла «мельница Кальяни», которую рыцари использовали в качестве главного атрибута во всех своих ритуалах. Она была изготовлена из золотого слитка, найденного в Ковчеге, который вместе с одиннадцатью другими «братьями» представлял нечто цельное и важное. На каждом слитке стоял свой знак-иероглиф, что говорило об их определенном использовании в древности.

Канна, изготовив эту «ручную» мельницу, интуитивно нанес по ее окружности те самые знаки. Теперь, стоило произвести необходимый ритуал (известный лишь ему) и начать вращать мельницу, следуя строго определенному расположению знаков, и… Да, многое тогда у ордена получалось. Однако теперь из духовного центра, способного нести людям свет и ограждать от влияния темных сил, орден превращался в жесткую религиозно-мистическую организацию со своими конкретными целями, часто весьма далекими от изложенных в клятве.

Чтобы продемонстрировать свою силу и неослабевающее влияние, рыцари ордена решили затвердить за собой власть в Ливонии посредством какого-то очень значимого события. Лучше всего для таких целей подходила победоносная война с соседями, которыми оказались русы. Их городища – Псков, Новгород, Смоленск – располагались в непосредственной близости от Ливонии. Победа над русским войском, ослабленным постоянными стычками с Золотой Ордой, казалась заранее предрешенной. Крестоносцы, искушенные в походах и битвах на Святой Земле, ведомые ложной идеей избавления народов мира от злых сил, да еще имея такую «победоносную» святыню, как Ковчег, рассчитывали значительно расширить собственные владения и обогатиться данью «побежденных» русичей.

И, если такая победа будет достигнута, значит, можно, под неизменным покровительством императора Фридриха II, приниматься за переустройство всей Европы. Или хотя бы той ее части, которая примыкала к Балтийскому морю. Новый крестовый поход и станет ростком, на который так уповал идеолог ордена Cancer – Канна.

Но случилось по-иному. Знаменитое ледовое побоище на Чудском озере разрушило все планы крестоносцев. Русский князь Александр Невский одержал победу, а рыцари, в том числе многие организаторы тайного ордена, утонули в озере после того, как под ними проломился лед. Божье наказание самым откровенным образом показало всему миру пагубность тех методов, которыми стали пользоваться крестоносцы, подменившие изначальные благородные цели другими, что оказались ближе их сердцу и воинственной сущности.

Мессия не родился на Ливонской земле, очевидно, не было суждено. Зато на Чудском озере утонул магистр ордена Cancer. И теперь новым магистром избрали Карла эрла Лайна, считая этого человека, который вывез Ковчег из Святой Земли, самым достойным из основателей крестоносцев. Возможно, так оно и было. Только что делать дальше?

Престиж ордена подорван, многие ливонцы от него попросту отвернулись, рижский епископ грозился предать всех его членов анафеме, а в новый состав магистратуры Ливонского ордена Карл Лайн вообще не был приглашен. Вскоре последовало смещение с престола императора Фридриха II, и покровительство над орденом закончилось. Да что покровительство императора, если сам Господь отвернулся от тех людей, которые клятвенно обещали искоренить зло. Но вышло-то наоборот: теперь само зло стало управлять крестоносцами, и сеяли они по миру не добро, а нечто совсем иное…

Карл эрл Лайн пытался восстановить былой статус ордена. Но у него ничего не получалось. Пришлось прикрыть все центры в Европе и свернуть строительство там замков. Недобрая слава шла за последователями Канны по пятам. Нередко их называли «канальями», вкладывая явно ругательный смысл в новое для Европы словечко. Иногда оставшихся в ордене рыцарей называли «ракальями», что, как и каналья, значит одно – негодяй, подлец. Карл Эрл Лайн не перенес такого удара и вскоре умер от сильнейшего психического расстройства. Его похоронили рядом с Канной, человеком, родившимся либо слишком поздно для своей миссии, либо слишком рано.

 

9

Четвертым магистром ордена стал Карл-Мария эрл Лайн. Собственно, события последних лет, в том числе и нами не освещенные, заставили Карла-Марию видоизменить родовую фамилию. Так он превратился в Эберлайнена. К тому времени новое поколение осевших в Ливонии рыцарей уже явно тяготилось идеями ордена Cancer. Но старые привычки и железная дисциплина не позволяли даже помыслить о каких-либо переменах. По-прежнему в замке Лайнов проводились мистические ритуалы, по-проежнему здесь убивали людей, явно идущих против воли ордена.

И вдруг случилось то, чего никто ожидать не мог. Молодой магистр вместе со своим другом Глендом Камбилой (сыном недавно почившего Дивона) совершили внутри ордена настоящий переворот. Вместе с горсткой помощников они разгромили ядро религиозных мистиков и фактически заставили оставшихся в живых наиболее активных членов принять новую присягу и отказаться от своих убеждений.

Такой поступок молодых рыцарей был оценен по заслугам. Рижский епископ простил им предыдущие прегрешения, и вскоре Карл-Мария Эберлайнен вошел в Совет рижской магистратуры. А его верный помощник Гленда Камбила отправился в Новгород, к русичам. Он считал, что если Господь даровал победу в битве с крестоносцами воинам Александра Невского, значит, их вера ни в чем не уступает, а, может быть, и превосходит веру крестоносцев. Какой же силой должен обладать народ, превозмогший войско, у которого был Ковчег Завета?

Гленда Камбила навсегда осел в Новгороде. Здесь он познакомился с обычаями русских людей, принял их веру и стал все больше и больше времени проводить в монастырях, стараясь познать суть правды, которая однажды на Чудском озере помогла победить крестоносцев. Позже Гленда Камбила и сам стал монахом, принявшим имя Прокопий. Странствия по северным пределам Руси завели его в Великий Устюг, где он и прожил как юродивый остаток своих дней.

Здесь он совершил великий подвиг, силой молитвы отведя от города град метеоритных камней, могущих испепелить все живое. Русской православной церковью святой Прокопий был причислен к лику святых и долгие годы считался одним из почитаемых на Руси чудотворцев. Прославлен и весь его род. Ибо вслед за отцом на Русь перебрался и его сын, ставший основоположником рода Кошкиных, из которых пошли Романовы – династия русских царей.

А что же Эберлайнены? Они остались жить в Ливонии. И хотя орден, учрежденный Канной, больше не существовал, тем не менее, в старом замке Лайнов регулярно проводились тайные ритуалы, в которых участвовали потомки – дети и внуки тех крестоносцев, которые когда-то с благородными намерениями создавали орден против зла. Зачем проводили они эти религиозно-мистические таинства, с какой целью? Дело в том, что пока работала «мельница Кальяни», пока здесь находились Ковчег Завета и Скрижали Завета, пока хранились золотые изделия, изготовленные из херувима, трудно было отказаться от ритуалов, приводивших к конкретным практическим результатам.

Уже подрастал Густав – сын Карла-Марии Эберлайнена и Катрин Ремарк. Он был прямым потомком Фридриха II Барбароссы и походил на него статью, стойкостью и неудержимостью. Обладатель богатств Ковчега Завета и взрощенный на мистике Ковчега, отличался глубоким умом и необыкновенным проникновением в суть явлений. Именно он первым понял, что нельзя больше жить, используя самоцветы и золото, принадлежащие когда-то царю Соломону. Именно он, когда умер Карл-Мария, окончательно прекратил в замке все мистические ритуалы и разогнал остатки ордена. Густав стал в Ливонии очень уважаемым человеком, и кто тогда мог предположить, что его собственная дочь – София станет объектом ожесточенных нападок со стороны рижского епископа. Складывалось впечатление, что зло, некогда изнутри разрушившее благородную суть тайного ордена, теперь с такой же ожесточенностью набросилось на род, так неосмотрительно вывезший Ковчег Завета в Ливонию.

 

1

Ро-Гас вновь повернулся к спящему племяннику и громко его окликнул:

– Ишим! Да проснись же ты, наконец. Посмотри, как вокруг красиво. Ты, наверное, в своей жизни никогда такой красоты и такого величия не встречал. Ишим!

Но племянник безмятежно посапывал, совершенно не реагируя на восклицания Ро-Гаса. И как так можно крепко спать? Да еще в момент, когда они наконец-то достигли своей цели. Мыс Айя…

Да, о мысе Айя впервые рассказал ему жрец Джед. И Ро-Гас довольно долго помнил слова египтянина. А затем тысячи событий «притупили» память, заставив думать о делах житейских, более важных в тот момент. Наверное, Ро-Гас и не вспомнил бы больше о мысе с таким нежным названием, но здесь помог случай.

Уже после битвы за Балу – стольный град Синей Руси Ро-Гас встретился со жрецами Вар, служителями местного древнего культа. Надо сказать, Синя Русь, легендарная страна, прежде существовавшая лишь в его воображении, стала открывать для вождя оросов свои, ни с чем не сравнимые тайны. И Ро-Гас стал менять собственное представление об этой дикой стране, находя в ней все больше и больше сходства с родным Египтом.

Конечно, захотелось ему поговорить и со жрецами Вар. Если уж они владеют тайнами Синей Руси, а Ро-Гасу предназначено здесь построить свою Даждь земь, то не худо бы эти тайны выведать.

Но беседы со жрецом не получилось. Конечно, надо знать, в каких условиях она состоялась. Вслед за взятием Балы оросы переселили из городища, а также из многих других мест Синей Руси ее жителей в иные земли. Здесь остались лишь горцы и никуда не желавшие уходить жрецы Вар, которые взяли обет перед Господом, что не покинут родных мест и сохраняемые здесь святыни ни при каких обстоятельствах. Естественно, для них Ро-Гас казался обыкновенным захватчиком, возжелавшим жить на землях Синей Руси. Ни о каких видениях Ро-Гаса, предсказаниях о его великом предназначении они и слышать не хотели.

Возможно, вождь оросов так ничего бы и не узнал от несговорчивых жрецов Вар, но тут помог его старший сын, Славен. Именно он лично брал Балу, поэтому Ро-Гас поселил Славена в этом городище как своего преемника на престоле новой ороско-русской династии. И Славен, желая как-то расположить к себе жрецов, все чаще захаживал в их главную святыню – башню Вар. Здесь однажды он и узрел тайные египетские знаки-иероглифы, среди которых распознал знак Гора, о котором хорошо знал от Ро-Гаса. И тогда у Славена созрел план…

Он поскорее нашел вождя, который устроился жить в другом городище, названного им Камитом в память о Египте, и рассказал о знаке Гора.

– Ты видел знак Гора? – удивился Ро-Гас.

– Да.

– В их главной башне Вар?

– Именно там. И еще я слышал, будто Гор сам эту башню строил и считал ее главной для себя. Это будто бы была его собственная башня.

Ро-Гас задумался, жрецы Вар могли и присочинить. А Гор на самом деле здесь никогда не был. С другой стороны, могло ли быть случайностью, что он сам когда-то служил жрецом в храме Гора, приведен на земли, где жил Гор, где его башня Вар? И не просто приведен сюда из Египта, где Гора особо почитали, но и весь бесконечно длинный путь из Египта в Синю Русь его «сопровождал» Глаз Гора – святыня, которой поклонялись в древности все народы.

 

2

По приказу Ро-Гаса Славен собрал у башни Вар всех жрецов для встречи с вождем оросов. Те принуждены были вторично говорить с Ро-Гасом, хотя сами по-прежнему не желали иметь с завоевателями никаких контактов. И лишь когда Ро-Гас показал им Глаз Гора, а затем пальцем указал на знак Гора, выбитый на троне внутри башни Вар, положение сразу изменилось.

Жрецы Вар, как один, бухнулись на колени и поклонились святыне, хранителями которой во все времена считались Светозарные. Ро-Гас обрадовался такой перемене и сразу же заговорил со жрецами как человек, владеющий их тайнами.

– Я, – сказал он, – хранитель Глаза Гора, как и все мои предки. С этой святыней я шел из храма Гора в Египте сюда, ведомый Промыслом Божьим во исполнение Ему одному ведомых замыслов.

«Светозарный, Светозарный», – зашептали жрецы, а один, очевидно самый главный, громко сказал:

– Теперь мы понимаем, почему тебе удалось покорить Божью Землю – Синю Русь.

– Я не покорил вас, а лишь исполнил волю Господа, – поправил жреца Ро-Гас, – исполнил благодаря силе Глаза Гора, которая всегда пребывает со мной.

Старший жрец еще раз посмотрел на Глаз, который вождь оросов держал на открытой ладони, и произнес:

– Мы знаем о нем… Бывала ся святыня в наших землях. Но никто из нас не ожидал видеть ее снова и говорить с тем, кто назначен ее хранителем.

– Глаз Гора был у вас? – удивился Ро-Гас.

– Глаз Гора был в Глазе Гора, – витиевато ответил жрец Вар.

Ро-Гас поднял бровь, желая уточнить у руса, что именно он имеет в виду. Но тут же вспомнил старый разговор со жрецом Джедом. Кажется, тот утверждал, будто на земле, куда направляется Ро-Гас, есть сакральная местность, которую называют Глаз Гора. Это огромная область, скрывающая в себе величайшую тайну своего происхождения. Именно сюда вождь оросов и нес свою святыню – Глаз Гора. И теперь жрец Вар невольно, не желая того, подтвердил миссию Ро-Гаса. Значит, Светозарный все делает правильно. Но как ему поступать дальше?

– Глаз Гора был в Глазе Гора, – повторил он слова жреца Вар, – но сейчас он со мной. Я хочу, чтобы вы отвели меня в Глаз Гора.

Жрецы переглянулись. Было ясно, что этот чужеземец наслышан об их главной святыне. И вполне возможно, имеет право прикоснуться через Глаз к величайшей тайне прошлого, когда-то доставшейся жрецам Вар от самого Гора.

– Мы укажем тебе путь, – сказал жрец Вар, – но сами с тобой не пойдем.

– Почему?

– Ищущий дойдет обязательно. Праведному воздастся по заслугам. А лукавый исторгнут будет силой великой, – сказал старший из жрецов и посмотрел на вершину башни Вар, возле которой в этот момент пролетала белоснежная чайка.

Ро-Гас покосился на Славена, затем перевел взгляд на вершину башни Вар и заключил:

– Так тому и быть, жрец Вар. Показывай путь.

 

3

Через несколько дней Ро-Гас вместе с Ишимом отправились по узкой тропе, ведущей из горной долины Вар к вершинам Айя. Славен не пошел с отцом – неожиданно заболел. И это обстоятельство показалось вождю странным и даже подозрительным. Но откладывать поход на другой день он не стал. Вместо Славена взял с собой племянника, человека сильного, мужественного, настоящего воина. Если что случится – обязательно поможет в беде.

Уже прощаясь с Ро-Гасом, старший из жрецов вдруг сказал:

– Ты идешь к Земле Обетованной. Помни об этом и веди себя достойно.

Ро-Гас согласно кивнул головой, а затем будто наткнулся лбом на невидимое препятствие, остановился и спросил у жреца:

– Ты назвал место, куда я иду, Землей Обетованной. Я не ослышался?

– Нет. Ты идешь именно туда.

– Но позволь… Земля Обетованная завещана иудеям Иеговой и находится севернее Синая. А вовсе не здесь. Я знаю это доподлинно, ибо сам строил Ковчег Завета, который иудеи и унесли на Землю Обетованную.

– Нам ничего неизвестно об иудеях, – жрец повел плечами, – но Земля Обетованная всегда была именно здесь. Я никогда бы тебе, чужеземец, не говорил о ней, лишь факт наличия у тебя Глаза Гора…

Ро-Гас нетерпеливо махнул рукой, обрывая речь жреца Вар.

– Но почему она так называется?

– Почему… Разве тебе еще не понятно?

– Нет.

Жрец хмыкнул и потер ладонью лысину, словно размышляя, как бы сподручней растолковать этому недотепе, куда именно он идет.

– Там Гор взял перед Господом обет. Они заключили договор между собой. Может быть, ты слышал об Обете Гора?

– Слышал… кажется, слышал, – неуверенно ответил Ро-Гас, – значит, это было именно здесь?

– Ты туда должен суметь дойти.

Ро-Гас развел руками и, больше не сказав ни слова, направился по тропе вверх по склону. Ишим шел сзади и сосредоточенно смотрел себе под ноги, время от времени прислушиваясь к неясным шорохам горного леса. А Ро-Гас думал: как же так случилось, что именно он сейчас подходит к месту, называемому Землей Обетованной?

И какой вообще смысл заключен в самом имени: Обетованная. Раньше он считал, что так называется земля, завещанная Иеговой Моисею и его народу. А по по словам жреца Вар выходит, что это имя дано местности, где Гор заключил обет с Господом. В обоих случаях речь идет о завете (обете) между Господом и людьми. Только в первом случае людей представлял Гор, а во втором – Моисей. И какой из этого напрашивается вывод?

Ро-Гас задумался и остановился. Ишим, шедший следом, чуть не врезался в него.

– Вождь, ты устал? Может быть, сделаем привал?

– Нет, пошли дальше.

Да, вывод… Вывод здесь один – Земля Обетованная, где Гор заключил обет с Господом, намного древнее той, куда Моисей увел иудеев. А он, Ро-Гас, направлен не к более «молодой» Земле Обетованной, а к первой.

Неожиданно ему пришла в голову мысль: «Даждь земь!». Еще там, на Синае, открылось название земли, куда Ро-Гас должен был отвести оросов – Даждь земь. Вместе со жрецом Джедом они расшифровали это имя как «дарованная земля». А теперь-то становится все понятно: не столько дареная, сколько Обетованная.

И как здесь не вспомнить, что данное откровение пришло Ро-Гасу непосредственно перед тем, как Моисей поручил именно ему сооружать Ковчег Завета. Какое совпадение! Ах, как жаль, не уточнил Ро-Гас у жреца Вар, с которым только что простился, был ли подобный Ковчег у Гора? Возможно, им что-то известно и об этом…

 

4

Ро-Гас хотел еще раз позвать Ишима, но в этот момент его внимание привлекло необычное явление, случившееся на море. Он смотрел с мыса Айя в западном направлении, и именно там, в середине моря, вдруг поднялся сильный вихрь. Он стоял на месте, все больше и больше увеличиваясь в размерах, протянувшись от кромки моря до самого неба.

Вихрь вращался все быстрее и быстрее, затягивая в образовавшуюся гигантскую воронку редкие облака, плававшие доселе безмятежно на безукоризненно голубом небе. Вот так явление! Почему-то вспомнилось, как когда-то на Синае он видел подобные вихри, правда, значительно меньших размеров. Возникали они непременно перед Ковчегом Завета, который четверо носильщиков несли впереди бредущей по горным тропам толпы иудеев. Моисей, указывая на те вихри, всегда убеждал слушавших его людей, что таким образом Иегова дает знать, что верен завету и не оставит иудеев одних. Как, однако, давно это было. А вспомнилось сейчас.

И вдруг ни с того, ни с сего Ро-Гас уловил явную перемену вокруг себя. Словно бы ветер подул с огромной силой. Только это не ветер вовсе, нет, само пространство уплотнилось, сделавшись тяжелым, как перед грозой. А вот и гром. Да такой сильный! Грохнуло так, будто все скалы враз обрушились в море, и тут же Ро-Гас явственно услышал слова, доносящиеся… Даже нельзя определить направление, казалось, шли они сразу со всех сторон и одновременно слышались, будто эхом вторились внутри его самого. Такое состояние он уже однажды испытывал на Синае, когда Моисей поднялся на гору за Скрижалями Завета. Но это было очень давно…

«Иа гова тому, кто от небес был светом ущедрен. Смотрящему вдаль с высоты величественного мыса, такому ничтожному и малому по сравнению с той славой, которой он пользуется…»

Ро-Гас даже отшатнулся от неожиданности. Это не просто слова! Говорили не просто так, а непосредственно с ним самим. «Иа гова…» Это же Иегова! Конечно, тот бог, который когда-то говорил с Моисеем на горе Синай. И он же, очевидно, говорил где-то здесь, на Айя, с Гором. В обоих случаях они заключили с ним завет. Значит, он, Ро-Гас, сейчас вышел на то самое место, где стоял Гор и слушал Господа. Это и есть Земля Обетованная? Конечно, именно так и есть.

А с другой стороны, имя Иегова так понятно раскладывается на Иа + гова, что и значит: «Я гова (рю)». Почему там, на Синайской горе, Ро-Гасу не пришла в голову такая простая и естественная мысль. Тот, с кем заключен завет, начинал свою речь со слов: «Я говорю…», то бишь: «Я утверждаю». Это же понятно… Но Ро-Гасу стало «понятно» лишь сейчас, когда говорили непосредственно с ним, а не с кем-нибудь другим. Иегова… Чтобы различить в сочетании этих букв явственное: «Я говорю», надо знать язык, тот, на котором Иегова говорил с Моисеем и Гором. Прежде всего – с Гором. Это язык русов-жрецов Вар, это язык гитсов, которые по преданию пришли в Египет из этих же мест. И это язык его, Ро-Гаса…

 

5

Конечно, все его предположения пронеслись в голове моментально; долго Ро-Гас размышлять не мог, ибо все тот же голос продолжал вещать с небес.

…Даю благословение на дерзновение поисков счастливых, вверяя дух ветреный, другого превозмогший, и мощь руки дарю, чтобы в твоих сынах дух отцовский был внедрен. И Светозарен будь, указывая будущим народам путь в духовном странствовании…»

«Светозарен будь», – пронеслось в голове Ро-Гаса, – так Моисей, когда спустился с Синайской горы, однажды его назвал. Значит, Иегова отличает Ро-Гаса именно как Светозарного… Но как глубоки его слова, как направлены они вдаль веков, которые еще придут. Будущее вождю оросов, конечно же, не открыто, а Говорящий с ним его явственно видит и напутствует в лице Ро-Гаса род Светозарных. Да, наш род… Ро-Гас набрался смелости и спросил:

– Я могу знать о своих потомках? И послужу ли я для них каким-то примером, если уж мне суждено именно на Обетованной Земле заложить новое семя?

В небе загрохотало, полоснула молния, и сильный порыв ветра чуть было не сшиб вождя оросов с ног. И тут же он услышал ответ: «Как будет русский дух здесь умерщвлен и смешаны народы воедино, ты станешь флагом тех, кто разобщен, и возродится дух в сердцах единый».

– Как же так, – подумал Ро-Гас, – получается, что дух Синей Руси, куда он привел оросов, должен быть умерщвлен? И лишь тогда будут смешаны народы… Какие народы? Семя которых он, Ро-Гас, только пытается заложить? Так-так… Понятно, что речь идет об очень отдаленном времени, когда и его самого забудут. Ибо ведь сказано: «…ты станешь флагом тех, кто разобщен…» Значит, народ, семя которого он сначала закладывает, взрастет, перемешается с другими народами, разойдется в разные стороны, и лишь после этого у него возникнет необходимость объединиться. Но вот как? Тогда-то и вспомнят о Ро-Гасе, их отце-основателе, под «флагом» которого и возможно будет соединиться: «…возродится дух в сердцах единый».

Ро-Гас огорчился, что его будущие потомки разобщатся и станут жить отдельно друг от друга. Но, очевидно, на все воля Божья. Наверное, для их духовного роста и взросления необходимо пройти и такие испытания. Сколько же на все это уйдет лет? Вдруг ему вспомнились старый разговор со жрецом Джедом и его промысленное предположение о золотом посте сроком в 3500 лет, равном семи прилетам птицы Феникс. Неужели лишь по истечении столь длительного срока имя Ро-Гаса вновь будет поднято на флаг? Как долго ждать… Но что, если Джед ошибся, надо бы уточнить у Иеговы. Возможно, такого другого случая не предвидится.

 

6

Ро-Гас набрался смелости и громко спросил:

– Когда же случится такое? Когда имя мое станет флагом для далеких моих потомков?

В ответ, как и в предыдущем случае, загрохотало в небе, и вновь яркая молния разрезала пространство прямо над головой вождя оросов.

«А будет это, – раздался голос, – в оные года, когда столкнутся мысли и вода. Когда Сияющий в земле моей родится. От оного твой дух и возродится».

Ро-Гас задумался. Что означают эти слова: …когда столкнутся мысли и вода»? Но сколько бы он ни размышлял, так ничего и не понял. Для него стало ясно лишь одно: каким-то образом некий Сияющий здесь, на мысе Айя, должен исполнить главное откровение, услышанное сейчас от Иеговы.

– Ро-Гас, Ро-Гас! – послышалось за спиной, и вождь оросов, резко повернувшись, увидел Ишима, который спешно поднимался с травы и приветливо махал ему рукой, – посмотри на море, только быстрее!

Ро-Гас выполнил просьбу племянника и, развернувшись, увидел, как смерч, до того спокойно стоявший на одном месте, вдруг двинулся в сторону моря и стал медленно уходить.

– Вот это да! – воскликнул Ишим, – откуда он взялся? Не было ведь.

– Не было… А теперь вот уходит. Я звал тебя, звал, а ты все спишь.

– Сам не знаю, как со мной такое случилось. Но твоих слов я не слышал. Меня разбудил гром. Ведь был гром?

– Был, – подтвердил Ро-Гас.

– Ну вот, главное-то я не пропустил.

– Не пропустил, – согласился Ро-Гас, понимая, что племяннику отмерено именно столько, сколько он увидел.

Налюбовавшись видами бесконечного моря, открывавшегося с мыса Айя, оросы повернули назад и медленно пошли по уже знакомой тропе. Ро-Гас все время молчал, «переваривая» в голове данные ему откровения, а Ишим, забегая перед ним, несколько раз вопрошал:

– Так зачем мы ходили на Айя? Неужели лишь для того, чтобы полюбоваться его красотой?

– А разве этого мало?

– Мало…

– Наверное, тайны здешних мест таковы, что открываются не сразу. Их надо выходить ногами.

– Чудно ты говоришь, – сказал Ишим.

Через время он вновь подступил к Ро-Гасу с тем же вопросом, и вновь вождь оросов отвечал так, что нельзя было понять, доволен ли он походом на Айя или нет.

Уже внизу, в долине Вар, где их поджидали несколько оросов и провожатый жрец Вар, Ро-Гас вдруг засуетился и стал судорожно ощупывать себя: «Где же он, где же он…»

– Ро-Гас, ты что-то потерял? – встревоженно спросил Ишим.

– Да нет! – Ро-Гас отошел в сторону и смахнул со лба крупные капли пота. Еще раз, теперь медленно, всего себя ощупал, убеждаясь в том, что с ним нет Глаза Гора. И когда он мог его потерять? Перед самым откровением он лежал на ладони. А потом? Кажется, Ро-Гас машинально сунул Глаз в специальный мешочек. Но он пуст. Очевидно, от волнения пальцы дрогнули, и сокровенный камень скользнул мимо и упал на землю.

«Растяпа!» – обругал себя Ро-Гас, как он не услышал звука падающей на землю святыни! Может быть, в тот момент громовой раскат заглушил другие звуки? Неожиданно мелькнула мысль: «Святыня теперь принадлежит Земле Обетованной. Разве это плохо? Вполне вероятно, Господь так и устроил, чтобы Ро-Гас донес Глаз Гора к месту, где сам Гор брал обет…»

– Ро-Гас! – к нему подступился Ишим. – С тобой все в порядке?

– Да, все в порядке.

– Но на тебе же лица нет, – не унимался племянник.

– Хм, – простонал Ро-Гас, – кажется, я лишь сейчас понял, зачем ходил на мыс Айя. Теперь Глаз Гора принадлежит Глазу Гора. Как и должно быть.

– Я тебя не понимаю, – растерялся Ишим.

А жрец Вар, расслышавший последние слова Ро-Гаса, улыбнулся и молча поклонился вождю оросов. Может быть, ему было известно какое-то древнее предсказание? И сейчас оно исполнилось?

 

7

По возвращении с Айя Ро-Гас вторично встретился с синерусскими жрецами у стольной башни Вар. Только теперь с ним разговаривал лишь старший из жрецов Вар, а остальные внимали его словам и дружно кивали рассказу Ро-Гаса. Уже было известно, что вождь оросов удостоился откровения от Иеговы, а также то, что оставил «Глаз Гора в Глазе Гора». Иными словами – заложил семя, которое когда-то даст всход, о котором у них имелись тайные знания.

Никто из жрецов Вар не удостаивался такой великой чести – получать откровение от Иеговы, поэтому они теперь воспринимали Ро-Гаса как посланника с небес, исполнителя воли Всевышнего. Не удивительно, что здесь же, у башни Вар, вождь оросов заключил со жрецами Вар договор. Суть его сводилась к тому, что оросы должны принять духовную основу Синей Руси, а жрецы Вар передадут все тайны, им известные с древности.

Ро-Гас обязался не преследовать жрецов Вар, но назначить над ними старшим своего человека, сделав его верховным жрецом. Так Луча, который после смерти жреца Джеда, ставший главным духовным лицом среди оросов и принявший на себя имя «жрец Джед», неожиданно для себя превратился в верховного жреца Вар. С этого дня главный жрец Вар стал зваться жрецом Джедом. Эта традиция закрепилась и просуществовала много столетий.

Ро-Гас сделал своих младших сыновей помощниками Лу̀ча, чтобы они могли впитать в себя все знания, полученные в наследство от жрецов Вар. Кто-то из них впоследствии обязательно станет вождем оросов-синерусов… А старшего – Славена решил отправить к северным пределам полуострова, чтобы тот смог разведать новые земли. Из беседы со старшим жрецом Вар Ро-Гас узнал о некой легендарной стране, еще более древней, чем Синя Русь. Хотелось на нее взглянуть хотя бы одним глазком…

Наверное, развернувшись в своих мечтаниях, вождь оросов не заметил опасности, которая подстерегает каждого пустившегося в путь через бесконечные степи северного Причерноморья. Почему-то он посчитал, что теперь кочевники, с которыми был заключен союз, всегда будут верны ему, а синерусы, избежавшие смерти, не станут более чинить оросам препятствий. Наверное, это была одна из немногих ошибок Ро-Гаса – посылать в незнакомые земли слишком малочисленный отряд.

Славен погиб в бою и больше не вернулся в Синю Русь. Славен, покоритель Балы и ближайший помощник стареющего Ро-Гаса, на которого возлагались такие надежды, остался навсегда в чужой земле. Он был захоронен в древней усыпальнице ариев, и эта могила сохранилась до наших дней. Она известна как Каменная могила и находится в Запорожской области близ города Мелитополя. Потеря сына подкосила Ро-Гаса. И богатырь, перенесший за свою жизнь огромное число ударов, не выдержал, стал угасать на глазах.

 

8

Теперь все чаще его подменял Ишим, в крайнем случае – Луча. Ясно было всем – вождь оросов долго не протянет. Чувствовал близость смерти и сам Ро-Гас. Поэтому он распорядился в случае своей кончины захоронить себя рядом с тем городищем, которое он назвал Камит, то есть – Египет. Так ему хотелось на новой земле Даждь земь воскресить силу Египта, что и лежать возжелал на месте, называемом Камит.

По примеру фараонов, которые нередко сооружали собственные усыпальницы еще при жизни, Ро-Гас распорядился строить гробницу сразу же, когда до него дошла весть о гибели Славена. Но более оригинальной усыпальницы, чем та, которую придумал стареющий вождь, трудно вообразить. Он заставил копать очень глубокий колодец, на дне которого была устроена небольшая погребальная камера. Считалось, будто глубина колодца равнялась глубине золотоносного рудника Дофки, в котором он когда-то работал и где, очевидно, мог быть погребен. Так ли это – никто точно из оросов не знал. А Луча, один из немногих свидетелей, хранил глубокое молчание.

Уже перед самой смертью Ро-Гас в последний раз беседовал со жрецами Вар. Но о чем они говорили, осталось тайной, которую Ро-Гас унес в могилу. Впрочем, он унес с собой множество тайн, касаемых прошлого, настоящего и будущего рода Светозарных. Почему он не передал сокровенное детям и внукам, одному Господу было известно. Наверное, уже тогда он мыслил не годами, а тысячелетиями, уповая на период в 3,5 тысячи лет, который должен когда-то закончиться, и явится на свет Сияющий, о котором дано было откровение от Иеговы на мысе Айя.

Как, однако, закручивает жизнь судьбы человеческие! Как меняет биографии и в самый неожиданный момент подсовывает человеку выбор, на который он должен решиться. В судьбе Ро-Гаса было все. И он со своей богатырской силой и неукротимой волей сделал очень многое. Трудно переоценить его роль в жизни многих народов Европы и Азии. Не родись он, и наша история была бы совсем иной.

Еще там, в Египте, жрец Джед однажды пророчески сказал Ро-Гасу: «Тебя люди будут звать по-разному». И эти слова полностью подтвердились. Моисей называл его большой Ро (Ро-цы), а иудеи – Веселеил. Иегова обращался к нему как к Светозарному. Здесь, в Даждь земь, синерусы нарекли его Орос, как вождь оросов. А те их них, кто был переселен из стольной Балы в южное Причерноморье, коверкая язык, называли его Урос или Уллис. Сами переселенцы, окрестившие себя этрусами (бывшими русами), достигли в конце концов берегов Апеннин, где и осели, сохранив в памяти смутные воспоминания о богатыре Уллисе, который покорял их синерусские города. Контактирующие с ними эллины подхватили эту легенду, переиначив на свой лад. В конце концов, слепой Гомер сочинил знаменитую Одиссею, в которой говорилось о славном царе Одиссее (Уллисе), проникшем однажды в Балу (нынешнюю Балаклаву) во время своих странствований по Черному морю. В его рассказе много вымысла, и, тем не менее, он необыкновенно близок к правде.

Нам лишь остается констатировать, что человек, построивший своими руками Ковчег Завета, и сохраненный в памяти народов под разными именами, почил в Камите, который ныне называют Инкерманом, являющимся пригородом Севастополя.

 

9

Но в момент захоронения Ро-Гаса случилось на первый взгляд малозначащее событие, которое наложило свой судьбоносный отпечаток на всю дальнейшую историю народа оросов-синерусов. Один из приближенных вождя вдруг вспомнил, что Ро-Гас всю свою жизнь таскал с собой кандалы, изготовленные из золота, оставшегося от Ковчега Завета. Считалось, что они приносили вождю удачу, поэтому в знак благорасположения и особого почитания Ро-Гаса решили эти кандалы поместить вместе с усопшим. Пусть помогают ему и в загробном мире. Но!

Но дело в том, что каждая вещь, помещаемая в усыпальницу, наделяется своим сакральным смыслом. Этого оросы не учли. Кандалы, даже золотые, тем не менее, остаются инструментом закрепощения. И теперь тень уз легла на оросов – детище Ро-Гаса. Они не могли вырасти в тот народ, который бы мог стать надеждой Иеговы. Золотые вериги закрепощали, не позволяя развиваться. И вот уже 3,5 тысячи лет они пребывают на глубине более ста метров рядом с мощами того, кто их однажды изготовил. Неужели откровение, данное однажды Ро-Гасу, не сработает, и кандалы не позволят исполнить замысел Иеговы? Ведь закрепощенный дух не может стать флагом тех, кто разобщен…

После смерти Ро-Гаса новым вождем оросов стал Ишим. Но правил он недолго – чуть больше двух лет. Странная смерть пресекла жизнь этого незаурядного человека, отличного воина, не уступавшего ничем на поле брани ни Ро-Гасу, ни Славену. Умер он во сне и похоронен на берегу реки Черная, недалеко от Мангупа, где основал Санру – новое стольное городище оросов-синерусов. Странная смерть вождя вызвала много пересудов. Одни считали, что Ишима призвал к себе Ро-Гас. Другие же предполагали, будто такой воин понадобился самому Иегове для славного небесного воинства.

Кто из них прав, мы сказать не можем. Пока. Но одну интересную деталь, приоткрывавшую завесу над призванием молодой души Ишима в царство Божье, мы сообщим. Полное имя Ишима – Мишим, или Михаил (Мишаил) на еврейский лад. А вскорости после его смерти случилась на небесах та самая битва черных и белых сил (последние возглавлял архистратиг Михаил), о которой узнали пророки, в том числе и Израиля. Возможно, дойдет черед рассказать и об этой великой тайне. Пока лишь сообщим, что похоронен Ишим (Михаил) рядом с двенадцатигранной башней, известной историкам под именем Чоргунская, в селе Черноречье. А идентифицировать его можно по золотому наперстку на травмированном пальце.

Вот эти три могилы – Ро-Гаса, Славена и Ишима – являются той первоосновой, потенциалом, закладным камнем возросшего в Тавриде-Крыму народа оросов (русов), переселившихся уже в V веке нашей эры на Днепр и основавших Киевскую Русь. Сам факт переселения позволил дать толчок к бурному развитию Руси на новых землях. И, тем не менее, зарытые в землю золотые вериги вновь закрепостили русов, угнетая их духовную силу, смиряя дух и плоть.

Добавим лишь, что более двух тысяч лет оросами управляли вожди из династии Ро-Гаса. Светозарные правили до того дня, пока однажды власть в Киеве не перешла к Вещему Олегу, а от него – к Игорю Рюриковичу. Так на Руси родилась новая династия, правившая около 700 лет, на смену которой пришла династия Романовых.

Как не бывает на олимпе славы случайных героев, так не бывает и случайных событий, связанных с выдающимися, отмеченными Господом людьми. И сроки, однажды установленные, приходят, а завещанное сбывается. Как и почему так происходит, мы не знаем. Ибо являемся лишь простыми созерцателями прошлого, в котором уже ничего нельзя изменить. Попытаемся хотя бы понять, не отвергая ранее непознанное, и оценить то, что сделано для нас другими.

 

1

Как, бывает, удивительно складывается судьба у обладателей древних тайн или древних событий! Нельзя предугадать заранее, куда занесет такого человека и с какими трудностями он столкнется. Последние слова можно с полной уверенностью отнести к представителям рода Эберлайненов. Напомним, что один из них однажды обрел в Святой Земле Ковчег Завета, который вывез в Ливонию. Причем по пути на короткое время останавливался в Тавриде. Эта остановка, казалось, была лишь одной из сотни пунктов, через которые Ковчег следовал к назначенной цели. Ан нет.

Спустя сто сорок лет Ковчег Завета покинул земли Ливонии и был перевезен в Тавриду, теперь уже на «постоянное место жительства». Случилось это в 1470 году, когда София, дочь Густава Эберлайнена, вынуждена была бежать из собственного замка Лайнов. Причина, по которой эта блестящая красавица, к тому же представительница самого знатного рода в Ливонии, поспешно ретировалась оттуда, уже известна. Она подвергалась гонению со стороны рижского епископа, который заподозрил ее в колдовстве. В то время роль инквизиции была неимоверно высока, а влияние бывших членов тайного ордена Канцер (Cancer), наоборот, упало до самой низшей отметки. Учитывая, что в замке Лайнов время от времени проводили ритуалы, не знать о которых рижский епископ просто не мог, становится ясно, что девушке угрожала смерть.

Но почему гнев епископа обрушился именно на нее, а не на Густава, ее отца? Причин такой «избирательной» политики несколько. Но главные – две. Во-первых, София слыла красавицей, на которую заглядывались очень многие рыцари Ливонского ордена. А в те времена считалось, будто бы красивая женщина привлекает к себе мужчин колдовскими чарами. И, во-вторых, она слыла чародейкой, иными словами, настоящей колдуньей, за которыми охотилась инквизиция. Надо сказать, София, действительно, обладала удивительными врожденными способностями, которые были многократно усилены через ритуалы, проводимые Густавом, и через Ковчег Завета, который хранился в их замке. София имела к нему постоянный доступ, к тому же часть ее личных украшений изготовлена из золота херувима, найденного Карлом Лайном в тайнике рядом с Ковчегом Завета. Эти золотые украшения, в самом деле, несли магическую силу, и в Ливонии об этом знали многие.

Но Софии удалось избежать смерти. Отец переправил ее в Польшу, куда чуть раньше уже бежала семья Кальяни со своей магической «мельницей Кальяни». Здесь молодой женщине подыскали достойного мужа, и она, став Софией Разумовской, отправилась дальше на юг – в Тавриду. В княжество Феодоро со стольным градом на Мангупе Ян Разумовский прибыл в качестве польского посла, и София могла чувствовать себя здесь относительно спокойно.

Но Густав, человек мудрый и дальновидный, конечно же, понимал, что рижский епископ может теперь переключиться и на него. Поэтому, уберегая главную семейную святыню, к тому же наполненную золотом и самоцветами, он ее отправляет в Тавриду вместе с Софией. К тому времени и отец, и дочь достаточно хорошо разобрались в силе Ковчега и самоцветов. Эта сила, могущая из знака плюс моментально перейти в свое отрицательное значение, одновременно и страшила, и притягивала к себе. С ней нужно было обращаться крайне осторожно. Умеючи.

Софии, может быть единственной из Эберлайненов, это удавалось в полной мере. Она прекрасно знала, что драгоценные камни, хранящиеся в Ковчеге, можно тратить лишь в случае крайней нужды и лишь в минимальном количестве. Она умело обращалась с магическим золотом Ковчега и стала владетельницей многих тайн Крыма, открытых ей через ритуалы, переданные по наследству Густавом.

Можно смело сказать, что свою наивысшую силу чародейки она приобрела уже в Тавриде. Именно здесь ей открылись и многие тайны ее собственного рода, и та миссия, которую София обязана была исполнить, сохраняя Ковчег Завета и все, что в нем находилось. Только для кого и для чего? Ей это ведомо не было.

 

2

Неожиданно в планы Софии вмешались внешние обстоятельства. Османская империя захватила Тавриду. И теперь страшная угроза нависла над четой Разумовских. К тому времени София смогла открыть здесь многие древние тайны, войти в их «систему» и стать частью их. Как же быть дальше? Османские войска все ближе подступали к княжеству Феодоро, последнему христианскому оплоту Тавриды. Но еще можно было избежать этого смертельного конца. Богатство и связи с влиятельными людьми позволят вырваться на волю. Но София поступила по-другому. Все оставшееся у нее время потратила на то, чтобы схоронить в самых надежных местах доставшееся ей наследство. И не просто спрятать, а «заставить» золото Ковчега работать в обнаруженной ею древней духовной системе Тавриды.

Ковчег был спрятан в тайнике, ловко устроенном в алтаре одного из храмов Мангупа. Несколько человек, устраивавших этот схрон, успели уйти в горы, а затем перебраться в Ливонию. Так что тайна его местонахождения стала известна Густаву. А вот София, до последнего момента прятавшая сокровища и другие ценности, попала к туркам в плен. В 1476 году она скончалась при родах и была похоронена недалеко от Балаклавы на вершине горы Спилия.

Наверное, нет необходимости пересказывать читателю историю рода Эберлайненов, тем более после выхода трилогии «Второе пришествие Руси», где достаточно подробно рассказано о судьбе Софии, ее сына Георгия и некоторых ее потомков. Но тогда ни единым словом не было сказано о Ковчеге Завета, а лишь упомянуто о нем, как о неком ларе с сокровищами. Теперь же эта история приобретает совсем другие оттенки. Читателю будет интересно, о чем пойдет дальнейшее повествование.

Впрочем, наиболее догадливые, конечно же, сопоставили историю об атамане Кудеяре с трагической судьбой Софии Эберлайнен. И пришли к логическому выводу: Кудеяр был именно тем человеком, который «выкрал» Ковчег у бедолаги Вильяма – бывшего управляющего при Георге Эберлайнене и перевез его на мыс Айя. Дальнейшие злоключения Кудеяра уже известны. Впрочем, и злоключениями-то их назвать трудно. Скорее – это умелое и справедливое управление волей человека в угодных для Господа целях. Если, конечно, такая формулировка случившегося с Кудеяром на мысе Айя не покажется кому-нибудь слишком фантастической.

 

3

Как бы там ни было, а Ковчег Завета оказался на мысе Айя, в том месте, которое Ро-Гасу было названо как Земля Обетованная. И здесь следует сделать небольшое отступление, чтобы ознакомить читателя с месторасположением пещеры, в которой атаман спрятал Ковчег и оставшуюся часть сокровищ. Напомним, что вершину мыса Айя некогда венчал храм Бога Высочайшего. В алтаре этого храма находился подземный ход, который по спирали уходил на большую глубину. Именно в верхней части этого подземелья Кудеяр и спрятал Ковчег. Конечно, в его время от храма Бога Высочайшего не осталось и следа, так что он и представить не мог о какой-либо связи пещеры и…

Именно здесь, в этой точке, в алтаре храма, Гор говорил с Богом Высочайшим (Всевышним), Который, обращаясь к Гору, начинал откровение словами: «Я говорю…», что позже было переосмыслено в имя «Иегова». Здесь Гору было сказано: «…плодитесь и размножайтесь и наполняйте Землю… и поставлю Завет мой с вами, что не будет более истреблена всякая плоть водами потопа и не будет уже потопа на опустошение Земли… Я полагаю радугу Мою в облаке, чтобы она была знамением (вечного) завета моего Земле…»

Тот, кто хотя бы один раз побывал на вершине мыса Айя, даже не зная о великом событии первого завета, тем не менее, обязательно проникался торжественной сутью этого святого, удивительного во всех отношениях места.

Сюда, к бывшему алтарю храма Бога Высочайшего, однажды был приведен Ро-Гас – Веселеил, который своими руками изготовил Ковчег Завета как знак обета, заключенного между Иеговой и Моисеем. Здесь Ро-Гас получил откровение от Иеговы и здесь же уронил (уронил ли?) Глаз Гора, оставив его в Земле Обетованной. Сюда, в эту же точку, Кудеяр принес и сам Ковчег Завета, в котором хранились на самом дне и Скрижали Завета.

Создалось впечатление, что Всевышний в своем храме Бога Высочайшего собрал вещественные подтверждения двух своих заветов: Гору и Моисею. Наверное, во всем этом скрыт свой, пока не проявленный смысл.

На какое-то время можно оставить повествование о Ковчеге Завета в пещере на мысе Айя, чтобы сказать несколько слов о человеке, принесшем его именно сюда. «О Кудеяре? – удивится читатель, – но ведь мы уже знаем достаточно много». И, тем не менее, необходимо сообщить еще один факт. Кудеяр по своему роду принадлежит к князьям Глинским, выходцам из земель, где когда-то находился Ливонский орден. И такое совпадение вовсе не случайно. Ибо он является прямым потомком Карла Раймана, одного из тех двенадцати крестоносцев, что у Ковчега Завета создавали тайный орден Cancer (Канцер). Значит, история возникновения этого ордена с его далекоидущими целями не закончена, если по Промыслу один из потомков тех двенадцати рыцарей завершал логическое перемещение Ковчега Завета на Землю Обетованную – мыс Айя.

 

4

И здесь неожиданно на авансцену выходит сын того самого Кудеяра (Глинского) – Луи Непобедимый, о котором мы обещали вам рассказать.

Однажды Кудеяр, направляясь с Айя в Балаклаву, повстречал в урочище Аязьма (как это место теперь называется) девушку, которую звали Люсьен Феррари. Она приехала в здешние места из Франции по одному семейному делу. Семейное дело девушки Кудеяра не интересовало, а вот ее красота… Надо сказать, что и Люсьен сумела разглядеть в этом грозном человеке не разбойника, а мужчину, умеющего приласкать и одарить. Жаль только, что вскоре Люсьен вынуждена была вернуться во Францию, а Кудеяр отправился в Киев. Так что этот скоротечный роман стал в их жизни лишь мимолетным эпизодом.

А Люсьен, как иногда в подобных случаях бывает, забеременела. И, будучи девушкой незамужней, к тому же проживающей у дальних родственников, вынужденно ее приютивших, попала в сложное положение. С большим трудом удалось разрешить щекотливую ситуацию. Она родила мальчика, которого назвала Луи. Но не в силах его содержать, вынуждена была подкинуть новорожденного в приют, вложив в сверточек с младенцем записку, на котором значились его имя и фамилия.

Надо сказать, что вскоре и родственники попросили Люсьен съехать от них. И девушка от безысходности вынуждена была уйти в бордель, чтобы зарабатывать хоть какие-то деньги на пропитание. Казалось бы, обычная, хотя и малоприятная история. Но тут всплывает название города, в котором находился тот самый публичный дом. Это Дижон. Именно сюда, спустя без малого 200 лет, попала другая женщина – Луиза Симсон, где и познакомилась с Шарлем Лотреком, владельцем золотого кольца из ларя (Ковчега Завета), спрятанного в пещере мыса Айя Кудеяром. Случайно ли такое совпадение? Наверное, когда речь идет о Ковчеге Завета, совпадения, как таковые, следует рассматривать лишь в качестве логических звеньев одной цепи событий. Так случилось и на этот раз.

Кто такая Люсьен Феррари? Это внучка Георгия Эберлайнена, которая приехала в Балаклаву ради одного. Ей надо было отыскать как правонаследнице оставшиеся после смерти деда сокровища. Иными словами, тот самый Ковчег Завета, набитый золотом и драгоценными камнями. И здесь судьба сыграла с девушкой злую шутку, познакомив с Кудеяром, который в то время уже владел достоянием Эберлайненов. Конечно, он даже не заикнулся о сокровищах, и Люсьен от атамана ничего не перепало. Впрочем, ребенок, их общий сын, и был тем «нечто», составившим суть их нечаянной встречи. И как здесь не обратить внимания на интересное и загадочное обстоятельство: Луи носил в себе кровь потомков Карла Лайна и Карла Раймана – двух крестоносцев из числа двенадцати основателей ордена.

Но Люсьен Феррари все же уехала из Балаклавы не с пустыми руками. Ей удалось отыскать семью Браколли, которая знала и Софию, и Юргена Эберлайненов. Эта семья хранила доставшийся ей после смерти Софии золотой браслет, украшенный двенадцатью рубинами. Он был отдан Люсьен без колебаний, так как она предъявила права на семейную реликвию, к тому же и внешне очень напоминала Софию. Конечно, браслет был дорогой. Но цена его не измеряется какой-то определенной суммой денег. Ценен он был, в первую очередь, из-за своих магических свойств. В свое время этот браслет (носимый на ноге) был изготовлен из части золотого херувима и входил в число личных сакральных вещей чародейки Софии. А действие его распространялось только на род, идущий от Карла Лайна. Другим же людям он мог принести лишь зло. Может быть, и по этой причине семья Браколли рассталась с реликвией с такой готовностью?

 

5

Благодаря браслету Софии вскоре и у Люсьен стали активно проявляться те самые способности, за которые инквизиция посылала на костер многих колдуний и ведьм. Не удивительно, что в один прекрасный день ей пришлось бежать из Дижона в городок Бон, где она по «набитому пути» устроилась в местный бордель. Здесь ее так и звали: «Люсьен с браслетом». Как долго смогла бы продержаться в публичном доме внучка Георгия Эберлайнена, неизвестно. Но однажды сюда заглянул один богатый господин Симон де Ширак и страстно влюбился в Люсьен.

Конечно, из борделя он обладательницу браслета Софии забрал. Но по пути домой Люсьен упросила заехать в Дижон, благо это было недалеко. В приюте для сирот она сразу же увидела мальчика, который верховодил всеми и считался самым неуправляемым ребенком не только какого-то там Дижона, а, казалось, всей Франции. Всеми правдами-неправдами, используя деньги де Ширака, удалось Луи выкупить из приюта. Теперь он стал для Люсьен тем любимым сыном, по которому она так скучала раньше.

Луи Ширак рос необыкновенно подвижным, бесстрашным мальчишкой. В нем все сильнее проявлялась буйная, всепобеждающая кровь родного отца – Кудеяра. Может быть, он, когда вырос, стал бы в ряд самых лучших воинов Франции, может быть, прославился в качестве бесстрашного рыцаря. Может быть…

Но однажды, играя, Луи случайно надел браслет себе на ножку (выше колена), и тот неожиданно для ребенка защелкнулся. Началась паника, браслет стал сдавливать ногу, а открыть его никто не мог. Неожиданно Луи сделался необыкновенно агрессивным, выхватив нож, он чуть было не убил Люсьен. Спасибо, что Симон де Ширак вовремя подскочил и забрал у него нож. С большим трудом браслет удалось открыть и стащить с ноги Луи. И сразу же, как по мановению палочки, ребенок сделался прежним, агрессию как рукой сняло.

Казалось, дальше все пойдет своим чередом. Но неожиданно Люсьен, гуляя в лесу, упала и потеряла сознание. Хорошо, что рядом оказались люди, которые и помогли донести женщину домой. Беда в том, что браслет «самовольно» отстегнулся и упал на тропинку. Вскоре его нашла немка-эмигрантка и, страшно обрадовавшись драгоценности, унесла его домой. Но счастья, как бывает всегда с подобными вещами, браслет Софии ей не принес. В конце концов, женщина от отчаяния бросила его в камин, чтобы он сгорел без следов и не достался никому.

Но на этом история с браслетом не завершилась. Ее сын Генрих, случайно разгребая золу, обнаружил золотой слиток, по форме напоминавший Ковчег. Он страшно обрадовался находке и, не сказав матери ни слова, побежал к ювелирам, желая выгодно продать слиток. Но к его удивлению, ни один из них не решился купить это золото. Генрих вспомнил об одном старом ювелире, жившем за рекой, и кинулся к нему. Но в спешке, перебегая мостик, выронил слиток, и тот, скользнув по деревянному настилу, канул в воду.

Генрих, не раздумывая, нырнул вслед с мостика в реку, не желая лишаться своей находки. Но очень сильно ударился головой о каменистое дно и не смог всплыть. В этом месте речка оказалась неглубокой, кто ж знал…

Спустя годы жители близлежащих поселений отвели русло обмелевшей реки немного в сторону, а на месте мостика они вдруг решили возвести небольшую церковь во имя святой Софии. Кому пришла в голову идея построить церковь именно здесь и освятить ее именем Софии – уже никогда не узнать.

 

6

А что же Луи? Он вырос и, действительно, стал храбрым воином, непобедимым рыцарем. Только очень часто виктория доставалась ему очень странным путем. Будто какая сила помогала Луи в сражениях. Конечно, это заметили многие, и вскоре к нему приклеилась кличка «Луи Непобедимый». Сам же Луи очень часто тяготился такой славой, он все больше и больше склонялся к мистике, непознанным вещам. Но такое его влечение не находило поддержки среди рыцарей, с которыми он часто странствовал по Европе. В то время Луи вступил в один (еще один!) тайный орден и думал именно в новой среде обрести для себя душевное спокойствие.

И здесь Луи помог случай. Однажды в предместье Марселя он встретил Эленор Бенуа, которую страстно потом полюбил. Красавица ответила ему взаимностью, и вскоре они стали мужем и женой. Казалось бы, на этой счастливой ноте и надобно остановиться. Пусть сын атамана Кудеяра спокойно живет в своей Франции, не подозревая о тех злоключениях, которые преследовали его предков, пытавшихся поживиться сокровищами из Ковчега. Но…

Вскоре Луи и Эленор заметили странность. У них обоих стали резко возрастать способности к ясновидению. При том, что былая сексуальная активность стала стремительно снижаться. После длительных раздумий Луи пришел к выводу о неслучайности его встречи с Эленор и… Во Франции появилась необыкновенная семья. Муж и жена разъезжали как обычные странники по всей Франции и указывали на благодатные места и точки, где лучше всего было возводить христианские церкви. Это стало новой сутью и предназначением Луи Непобедимого. То, ради чего он родился, рос, преобразуя свой внутренний потенциал для духовной потребности людей.

У Луи и Эленор был один ребенок – Жозефина Ширак. Родилась она в 1640 году. Слава об этой необычной девочке разнеслась далеко за пределы Франции как о хорошей ведунье, способной предсказывать судьбы и видеть будущее. Когда Жозефина выросла, она стала знаменитой предсказательницей, поистине выдающимся человеком. Можно сказать, что благодаря Жозефине Ширак, к пророчествам которой прислушивались самые влиятельные люди Франции, история этой страны развивалась так, как нам известно о ней сейчас. Хотя имелись и иные, менее удачные для нее варианты.

Жозефина вышла замуж за бежавшего из России Дмитрия Романова, двоюродного брата правившего тогда царя Алексея Михайловича. У нее родилось двое детей – Джозеф и Елизавета. Когда они выросли, то перебрались в Россию, на Родину своего отца (знали бы: и прадеда Кудеяра).

Но сейчас стоит обратить внимание читателя не на этих детей. А именно на то, что в крови Джозефа и Елизаветы появилась «доля» потомков Дивона Камбилы, третьего из крестоносцев, основавших орден CANCER (Канцер).

 

7

Уже в России Елизавета Романоф (так теперь произносилась ее фамилия) вышла замуж за барона Ганса Геринга, который работал в Морском ведомстве ведомству и считался одним из лучших специалистов из числа приглашенных Петром I. Геринг прибыл в Санкт-Петербург из Пруссии, а предки его восходят к крестоносцам, переселившимся в Ливонию вместе с Лайном, Камбилой и другими. Можем открыть, что он прямой потомок одного из крестоносцев, входивших в число двенадцати. Это уже четвертый по счету рыцарь, кровь которого текла в жилах детей Елизаветы и Ганса Герингов.

А детей у них было трое – два мальчика и девочка. И они были наделены все теми же необычными способностями. Всех интересовало больше, чем виделось глазом и понималось умом. Такой уж род! Один из сыновей – то ли Генрих, то ли Альберт – перебрался в Германию, и от него пошла ветвь к тому самому Герингу, который вместе с Гитлером стоял у истоков «плана Барбаросса», предусматривавшего молниеносный захват России, простите – СССР. Но это, как говорили наши юмористы, совсем другая история.

Нас больше всего интересует судьба дочери – Анны Геринг. Она вышла замуж за Каземира Эберлайнена, своего дальнего-предальнего родственника. К тому времени Эберлайнены также перебрались из Ливонии в Россию, где имелись заманчивые перспективы, и на этот счет строились грандиозные планы. И здесь необходимо сделать одно уточнение. В жилах Казимира текла кровь не только Лайнов, но и потомков еще одного рыцаря из числа двенадцати. Фамилию его история не сохранила, а звали его Эрихом. Если же учесть, что в числе двенадцати присутствовали Бример и Ремарк, чьи дочери вышли замуж за Лайна и Камбилу, то выходило, что в детях Анны и Казимира Эберлайненов текла кровь уже семи рыцарей – основателей ордена CANCER (Канцер).

Надо сказать, что именно Казимир предложил вернуть семье старую родовую фамилию – Лайны. Так что его и Анны дети снова стали Лайнами. Любопытная деталь – все они обладали в той или иной мере (в зависимости от того, как складывались их судьбы) способностями, которые прежде были у Софии Эберлайнен, Жозефины Ширак и Луи Непобедимого. Только вот происхождение этих способностей для них оставалось неизвестным.

Один из сыновей Казимира и Анны, Алексей, с детства отличался тягой ко всему духовному и непроявленному. Вскоре у него «проклюнулся» дар ясновидения. Алексей ушел в монастырь, находящийся в Воронежской губернии, и по прошествии нескольких лет стал старцем по имени Серафим. Он отличался большой провидческой силой.

К нему стекались паломники со всех уголков России, чтобы иметь возможность хотя бы краткой беседы с этим человеком. После смерти старец Серафим был причислен к числу месточтимых святых. Если бы не революция 1917 года, когда в России были прерваны многие духовные связи, то, вполне возможно, Серафим Воронежский мог бы со временем быть возведен в лик святых всея Россия.

Но сейчас интересно узнать, прежде всего, о самом младшем из детей Анны – Петре Лайне. Еще в молодые годы он переселился в Малороссию, где и был наделен землей в приднепровских степях, недалеко от губернского города Екатеринослава. Здесь он женился, тут же у него родились дети.

Заслуживает внимания также судьба одной из дочерей Петра Лайна. Она вышла замуж за конезаводчика Григория Ивановича Белова, потомки которого впоследствии поселились в Екатеринославе. Это одна из ветвей Елены Блаватской, очень известной во всем мире ясновидящей, ведунье, философе, основательнице целого мировоззренческого направления. Ей были открыты многие тайны, как прежде они открывались Софии Эберлайнен, чьей достойной наследницей, как оказалось, она являлась. Интересная деталь: родственники Елены Блаватской приобрели в конце XIX века участок Крымской земли в селе, которое теперь называется Резервное (близ Балаклавы). Именно тот участок, который, переходя из поколения в поколение, принадлежал им до Великой Отечественной войны и значился за семьей Беловых (так было безопасней). Потомок этих Беловых, которого зовут Валерий Владимирович («Паук»), однажды познакомился с Сашей Коридзе и Лешей Швецовым (которому этот участок принадлежит сейчас) и рассказал о многих древних тайнах Крыма. С той памятной встречи и началось «узнавание» Коридзе мыса Айя и всего, что скрыто за этим романтическим названием…

 

8

Внимательный читатель, который, конечно же, прочел все предыдущие книги исторической серии «Великое Переселение», должен в этом месте воскликнуть: «Так ведь Алексей Швецов тоже из Лайнов. Мы об этом уже читали!» Совершенно верно. Леша является правнуком самого младшего сына Петра Лайна. И, конечно же, совсем не случайно судьба забросила его в Крым и сделала надежным помощником Саши Коридзе, который смог открыть многие тайны этой благодатной земли. Так получается, что потомки двенадцати рыцарей невольно помогают друг другу, как бы выводя одного из них на некую финишную прямую, о котором мы еще поговорим.

Но Саша… Саша Коридзе не случайно оказался в «компании» Лайнов. Читатель, наверное, помнит, что «Коридзе» – это фамилия его отчима, усыновившего Сашу еще в детстве. А вот его настоящая фамилия Белов или, как мы ее представили в романе «Тень орла», – Белый. Значит… Да, Саша один из потомков конезаводчика Белова и восходит по прямой линии к Петру Лайну.

Но здесь интересно знать и линию матери Саши, девичья фамилия которой – Кальянинская. Родом она из Екатеринославской губернии (ныне – Днепропетровская область). Предками ее были помещики Кальяницкие (ее отец Федосей – незаконнорожденный сын пана Кальяницкого), имевшие достаточно большой земельный надел рядом… с землей Петра Лайна. Вот так совпадение! Но совпадение ли?

Нам известно, что род Кальяницких прежде обитал в Польше и достаточно долгое время держался там на самых видных ролях. Лишь после смерти одного из королей, приверженцами которого они считались, Кальяницкие вынужденно бежали в Малороссию. По крайней мере, такая версия переселения из Польши бытует в этой семье.

Но еще раньше предки Кальяницких переселились на польские земли из Ливонии, спасаясь от нападок со стороны рижского епископа и ливонского магистра. И звались они тогда – Кальяни. А окончание … «цкий» – это чисто польская приставка, характерная для очень многих фамилий Польши, Украины и России. Иными словами, мать Саши Коридзе имела прямое отношение к роду основателя ордена CANCER (Канцер). К тому же на протяжении более 600 лет с этой семьей перекрещивались очень многие знатные династии. В том числе и потомки тех трех оставшихся рыцарских родов из числа двенадцати, которые основали тайный орден.

 

9

Так, с рождением Саши в нем сразу же ожила собраная воедино кровь двенадцати рыцарей CANCER. Разве могло быть это делом случая, игрой судьбы, случайностью? И разве могло быть случайностью, что в день его появления на свет исчезла магическая сила «мельницы Кальяни», до сих пор сохраняемая в роду Кальяницких? Словно она передала свою силу новорожденному, а вместе с ней и тайны, которые тщательно скрывались на протяжении многих столетий.

Где же сейчас эта мельница? После революции 1917 года Кальяницкие (ставшие Кальницкими) бежали в США, где и осели. Их потомки до сих пор там проживают и тщательно оберегают древнюю семейную реликвию – «мельницу Кальяни». Но о свойствах ее, магической сути даже не догадываются. Впрочем, с рождением Саши теперь сами разговоры о ее свойствах отошли в разряд преданий.

Из всего вышесказанного обращает на себя внимание одно небезынтересное наблюдение. Если анализировать судьбу рода Лайнов, а также других династий, невольно бросается в глаза то обстоятельство, что очень часто судьбоносность родов определяли либо самые младшие сыновья, либо незаконнорожденные или зачатые при странных, загадочных ситуациях. Почему так?

Почему не первые, самые «главные» отпрыски становились судьбоносителями, а лишь те, кто оставался в тени других? Ведь мы уже отмечали, что очень часто крестоносцами становились младшие сыновья, которым по роду меньше других доставалось от семейного «пирога». Это так. Но существовали и иные ситуации, когда потомки младшего сына вдруг «выстреливали» необыкновенно ярко.

Или взять, к примеру, Лео Непобедимого. Мы привели лишь один характерный случай. А было их немало. Создается впечатление, что какая-то неведомая сила тайно ведет нужных людей из рода в род, из поколения в поколение, меняя фамилии, страны, профессии, но сохраняя главное – кровь. А когда надо – в эту кровь подмешивают кровь других «невидимых» представителей нужных либо избранных родов. И в один прекрасный день, когда подходящая смесь будет создана, человек вдруг проявляется, становится необыкновенно цельной личностью, за которой идут многие. Разве в нашей жизни таких примеров было мало?

Хотя с Коридзе случай особый. В нем не только воссоединилась кровь двенадцати рыцарей CANCER; на нем сфокусировалась некая сила, дающая возможность проникать в суть тайн. Именно тех тайн, носителями которых являлись двенадцать избранных родов.

Впрочем, двенадцать ли? Давайте еще раз, более внимательно, присмотримся к Сашиным поступкам, к его таинственному походу на мыс Айя, где он остался навсегда.

 

1

Александр Яковлевич Коридзе был обыкновенным ученым-историком, которых в той же Москве, где он работал, просто пруд пруди. Был он молодым, перспективным, подающим надежды, но с неба звезд никогда не хватал. Со временем вполне мог бы защитить докторскую, стать профессором, но не более. Сидел бы где-то на кафедре да строчил свои статьи, либо бросил науку и подался в референты к преуспевающим политикам.

Но однажды, буквально на ровном месте, вдруг родилась идея. Впрочем, ее и идеей-то назвать было трудно. Прозрение – вот подходящее слово. Он готовил очередной отчет, и вдруг мысли побежали в совершенно ином, не относящемся к истории направлении. Да так бойко побежали!

Саша вынужден был на двое суток отложить отчет в сторону (тогда от начальства он даже выговор за нерадивость схлопотал!) и окунуться… Как бы поточнее выразиться… Словом, сделал он открытие в науке, называемой психолингвистикой. Это открытие стало основой его будущей кандидатской. Кстати, она сейчас преспокойненько пылится в архивах МГУ, никому не нужная и ни разу не востребованная.

Коллеги единогласно окрестили Сашину находку Глазом. Почему так? Просто визуально графическое изображение его теории больше всего походило на человеческий глаз. Вот и все. Позже, уже переехав в Крым, Коридзе узнал о сокровенных тайнах этой древней земли. И… неожиданно для себя решил написать книгу. Но не о тайнах Крыма, а книгу-продолжение своей собственной теории «Глаза». Назвал ее просто «София. Книга тайн». В то время он понятия не имел ни о силе мыса Айя, ни о духовной системе Глаза, частью которого мы являемся. Просто вся информация соткалась для него из воздуха. Как и название. Разве мог он тогда предположить, что под словом «София» (Со+фео) скрывается именно суть, механизм работы Глаза. Не мог. А разве мог представить, что открытая им спираль (спираль времени) и есть та самая начинка, которая заставляет Глаз работать, быть все время в движении? Тем самым поддерживать жизнь человеческой цивилизации. Тоже нет. И, тем не менее, не зная и не представляя Глаза, Коридзе теоретически обосновал его функцию и назначение.

Можно ли удивляться его походу на мыс Айя, куда его тянуло с определенного времени с неимоверной силой. И можно ли удивляться тому, что он остался там, где его собственная теория совпала с Софией (Премудростью Божьей).

Но был в жизни Коридзе один на первый взгляд малозначащий эпизод, когда волею судьбы он был заброшен послушником в Инкерманский монастырь близ Севастополя. Именно находясь здесь, он однажды набрел на странную пещеру, в которой не раз пришлось ему хорониться от непогоды. Пещера оказалась непростой, ибо, если в ней уснуть, обязательно приснится сон из ряда провидческих. Именно здесь Саша узнал и о судьбе святого Климента, и об Андрее Первозванном, посещавших эту пещеру. Узнал и удивительную судьбу князя Кия, который построил крепость, ныне называемую Каламитой.

Очевидно, так было угодно, что Коридзе сумел разгадать и еще одну древнюю тайну, касающуюся Инкермана. Она напрямую связана с первым строителем крепости Камит (которую позже греки переименовали в Каламиту). Конечно, речь идет о легендарном Ро-Гасе. Узнал Саша, где был захоронен этот человек, и всей душой возжелал найти его могилу.

Но, когда подошел к означенному месту, страшно расстроился. Ибо там находился огромный карьер. Ясно, что могила Ро-Гаса оказалась давно срытой, а косточки его разбросаны по отвалам. Сразу же пришла в голову мысль: «Ро-Гасу, вождю оросов (горнорабочих), трудно было подыскать более достойное увековечивание его памяти, чем карьер, как воспоминание о карьерах Дофки, где он добывал золото для фараонов Египта».

 

2

После собственных предположений из души ушла горечь, и Коридзе уже спокойно, трезвым взглядом попытался оценить ситуацию. Если карьер возник здесь специально для того, дабы подтвердить деяния (великие!) Ро-Гаса, то и он сам, прознавши о них, вышел на место захоронения не случайно. Очевидно, это кому-нибудь очень надо.

Он спустился в карьер по проложенной туда автомобильной дороге и вскоре оказался у северной границы, где в самой глубокой его части разлилось достаточно большое озеро. Саша знал, что раньше возле Инкерманского монастыря был родник. Но карьер перекрыл водоносную жилу, «обесточив» источник. И теперь все его воды скапливались на дне, образовав водоем.

Когда Коридзе подошел к озеру, сразу же захотелось искупаться. Но погода была явно не для принятия ванн, что его отпугнуло. Саша сунул палец в воду – холодная. Посмотрел на небо, ожидая среди туч заметить солнечный проблеск. Солнца не было, но о нем Коридзе тут же забыл, ибо теперь все его внимание сосредоточилось на верхней кромке карьера. Он несколько раз визуально вымеривал расстояние, отделявшее озеро от черной тонкой полоски чернозема, оконтуривавшей карьер. И, неожиданно для себя, пришел к выводу, что вот сейчас он находится на той самой глубине, на которой находилась могила Ро-Гаса.

Почему он так подумал? Почему вдруг решил, что озеро скрывает усыпальницу Ро-Гаса, Саша сказать не мог. Решил и все. Он еще раз зачерпнул в ладонь воду. Не такая уж она и холодная. Можно искупаться. Но нет, не искупаться, нет! Надо нырнуть и дотронуться до дна. Вот! Наверное, так будет правильней.

Саша разделся и сходу нырнул вниз головой в прохладную воду озера. Вода сначала сдавила со всех сторон, но тут же отпустила его тело. Вынырнув, он глубоко вздохнул и даже ощутил радость от плавания. Но где, в какой точке озера надо погрузиться под воду? Саша поплавал около минуты и, найдя, как ему показалось, подходящее место, нырнул с открытыми глазами. Вода на глубине оказалась очень холодной, и он с трудом достиг илистого дна. Коснулся рукой светло-серой плотной массы.

Когда вынырнул, удивился перемене вокруг. Из-за туч выглянуло солнце, и теперь весь карьер буквально светился в его ярких лучах. А озеро, до того серое, теперь казалось бирюзовым. Вот так перемена! В тот же миг в голове мелькнула мысль: «Кандалы! Надо расщепить кандалы». Коридзе покрутил во все стороны головой, собираясь понять, о каких кандалах идет речь. Но ни к какому решению не пришел и быстро поплыл к берегу.

Через несколько минут, отдышавшись и придя в себя, стал думать о кандалах. О чем идет речь? Захотелось вновь сплавать на середину водоема и вторично нырнуть. В голове поселилась навязчивая мысль о золотых кандалах, которые якобы лежат на дне озера. «Но нет, такое невозможно, – остановил сам себя Коридзе, – их давно бы занесло илом. К тому же как аккуратно горнорабочим нужно было вскрывать этот горизонт карьера, чтобы, дойдя до самих кандалов, обойти их, не тронуть… И сразу после этого бросить работы и уйти из карьера, так как воды источника вдруг стали заливать данное место. А, может быть, так все и случилось?»

 

3

Коридзе вновь полез в воду и, ведомый непонятной силой, в уже означенной точке нырнул и, достигнув дна, стал его по возможности тщательно осматривать. В одном месте, уже задыхаясь без воздуха, он ухватился за металлическую петлю. С силой дернул на себя. Но она не поддалась, крепко держась за каменистый уступ. Тут же у Саши, очевидно от перенапряжения, сильно заболела голова, и он чуть было не потерял сознание. Мелькнула мысль: «Вот так люди и тонут». Из последних сил заработал руками и всплыл на поверхность. Голова так болела, что все вокруг казалось радужным. Даже не сообразил сразу, в какую же сторону надо плыть. Когда круги рассеялись, он лег на спину и, не спеша, «порулил» к берегу, где оставил свою одежду.

Уже натягивая брюки, увидел на пальцах правой руки достаточно сильный порез, из которого сочилась кровь. Догадался: когда дергал петлю, очевидно, металл врезался в кожу. Странно, даже не заметил под водой ни пореза, ни боли. Наверное, в стрессовой ситуации человек не видит очевидного, сосредотачиваясь на чем-то ином, как ему кажется, более важном. Ой!

Саша даже присел от неожиданности. Солнце так быстро ушло за тучу, и стало темно, будто в Инкермане выключили свет. Сразу померкли краски, и озеро вновь стало серым. У Коридзе мелькнуло в голове: «Включили свет, выключили свет, вклю…» Но к чему эта догадка, сообразить не мог. Одевшись, он заспешил к выходу из карьера, где на близлежащем плато паслись его козы. Конечно, козы были не его, а монастырские, а он сам не хозяин, а всего лишь пастух. Тем не менее, Саша называл их своими, ибо за каждую нес персональную ответственность.

Пересчитав своих рогатых подопечных и убедившись, что ни одна из них не пропала, Коридзе поспешил к заветной пещере, где можно было укрыться от ветра и вздремнуть. Не удивительно, что в очередной раз ему вместо сна явилось видение. Хотя, наверное, на этот раз все-таки это был обыкновенный сон. Саша увидел себя идущего по крутой карьерной дороге. Вот он подошел к озеру, вот попробовал пальцем воду, вот разделся и прыгнул в воду. Как смешно наблюдать за собой со стороны!

Вот он нырнул на самое дно, вот вылез на берег и отдышался. Надо же, мозг так точно ухватил детали, что передает их во сне без каких-либо искажений.

Саша вторично полез в воду, доплыл до нужного места и нырнул. Вот он судорожно шарит по дну, пальцы наталкиваются на металлическую дугу. Ох! Да ведь она золотая… Тут же мелькнула догадка: «Это вериги!» Как он там, в воде, этого не понял? Что же делать… Пальцы крепко ухватились за петлю, и Коридзе что есть силы дернул кандалы на себя. Дыхание сперло, голова страшно разболелась. Как тогда, под водой. Все, надо всплывать. Но нет же, нет! Лучше утонуть…

Он еще раз, крепко ухватившись за петлю, рванул ее на себя что есть мочи. Что-то хрустнуло, то ли в пальцах Коридзе, то ли в его ушах, а, может быть, не выдержал изъеденный временем и водой металл. Почти ничего не понимая, задыхаясь и теряя сознание, Саша всплыл и вдохнул свежего воздуха. Солнце светило над головой, и бирюзовая гладь озера переливалась под его ослепительными потоками. Коридзе посмотрел на пальцы правой руки – они были порезаны. Кровь выступала и смешивалась с водой, растекаясь в разные стороны.

В ту же секунду Саша проснулся в пещере от пронзившей его боли. Сильно болела правая рука. Он разжал кулак и увидел, что вся ладонь его в крови. Надо же, как переживания сна отразились на его естестве. Надо же… Коридзе вышел из пещеры и побрел к краю обрыва, благо, идти к нему было не более одной минуты. За обрывом открывались карьер и то самое озеро. Зачем он туда пошел, может быть, предполагал увидеть над озером сияние?

Но, дойдя до верхней кромки карьера и взглянув вниз, Саша, кроме водоема в привычном его виде, ничего не узрел. Постояв так несколько минут, он уже собирался уходить к своим рогатым подопечным, как вдруг в голове сами собой сложились слова: «А будет это в оные года, когда столкнутся мысли и вода». Коридзе остановился и в последний раз посмотрел на бирюзовую гладь. Неужели, не сумев раскрыть кандалы физически, он сумел это сделать мыслью, находясь в пещере. Возможно ли такое? И как подтверждение его предположения, в голове мелькнула мысль: «Радуйся, Золотой Пост в 3,5 тысячи лет закончился». В тот момент Саша не смог оценить всей значимости сделанного. Словно бы и не он нырял, и не его рука испачкана кровью, и не было никакого сна. Однако какие неожиданные слова: «…когда столкнутся мысли и вода»…

 

4

Очевидно, творческий и духовный потенциал Коридзе был для нашего времени исчерпан, ибо он вскоре, после вышеприведенных событий, ушел на мыс Айя, и никто его больше не видел. Конечно, среди ныне живущих людей. Нам же, однако, известно, что Саша доживал свой век совсем в другом времени, был монахом и принес людям молитвенно и своими делами еще немало пользы.

Но мыс Айя есть мыс Айя, единственное место на Земле, не подвластное нашим привычным представлениям о времени и пространстве. Здесь нельзя умереть и нельзя родиться. Здесь можно только жить, подчиняясь велению Коло и Промыслу Всевышнего. Таковы законы Айя. Не мы их устанавливали, и не нам их менять.

Закончив свой земной путь монахом Романом в крошечном ските во имя святого Илии, Саша продолжил служение на Айя в чине, которого он был удостоен по своим заслугам на Земле и по праву той крови, что текла в его жилах.

И здесь подошла очередь рассказать еще об одной тайне, касающейся его рода. Одна веточка Сашиного родового древа тянется к потомкам Ро-Гаса, который является прямым Сашиным предком. Дело в том, что род Ро-Гаса после убийства киевских князей Аскольда и Дира не угас. Господь его сохранил, отделив одно колено и отправив его «путешествовать» по многим странам. Пока однажды не «проклюнулась» кровь Ро-Гаса во всей своей силе в одном из своих дальних потомков.

Но «проклюнулась» эта сила лишь тогда, когда сюда «пришла» и кровь тех двенадцати рыцарей, о которых уже известно. И разве после этого следует удивляться тому, что именно Саша Коридзе как бы исполнил данное когда-то Ро-Гасу откровение на мысе Айя? Он по праву крови завершил его работу в нужный (и отмеренный свыше!) час, открыв золотые кандалы, тем самым завершив Золотой Пост. Окончание Поста символизирует начало Нового времени с теми ожидаемыми переменами, о которых не раз говорилось в пророчествах древних мудрецов.

И разве стоит после этого удивляться, что Саша был направлен на мыс Айя – Землю Обетованную? То, что он исполнил в своей обычной жизни, должно быть закреплено и продолжено там, где Звездный Портал соединяет наши души с нашим Творцом.

Здесь, в Его храме, Бога Высочайшего, Саша стал хранителем Ковчега Завета, принесенным однажды сюда Кудеяром. Случайная на первый взгляд цепь событий привела к закономерному итогу. И теперь, вглядываясь вглубь истории, мы можем сказать, что одному и тому же роду Светозарных суждено было изготовить, перевозить с места на место, прятать и сохранять Ковчег Завета, став фактически единственными полноправными его хранителями, вплоть до той минуты, когда эта святыня перестала материально существовать, перейдя в разряд вечных духовных символов человеческой цивилизации.

И разве стоит после этого удивляться, что Ковчег Завета обрел свое пристанище там, где был провозглашен Завет, заключенный между Богом Высочайшим и Гором (Сияющим)? Все сходится.

Здесь, на мысе Айя, Коридзе был оставлен, чтобы исполнять только ему ведомую работу. А важность ее измеряется тем титулом, которым Саша был наделен. Он стал царем Айя. Единственным представителем рода человеческого в краю, где властвуют иные, нам неведомые и неподвластные разумению законы.

 

5

После того, как Коридзе был провозглашен царем Айя, на его долю выпало очень непростое испытание. Суть и назначение его «Софии. Книги тайн» необходимо было довести до сознания всех ныне живущих на Земле людей. Ибо эта тайна становилась достоянием человечества. Как это можно было выполнить в реальности? Саше предстояло проникнуть в храм Геи, а через него попасть в то самое пульсирующее облако и сжечь книгу, развеяв пепел по ветру. Подхваченный силой Коло, он передает информацию, заложенную в книге, в энергетический потенциал Коло. И теперь каждая новая душа, проходя свой круг над 12 храмами Глаза, прежде чем вселиться в новорожденного, впитывает в себя и знания «Софии…»

Саша без колебаний направился к храму Геи, хотя получил заблаговременное предостережение – облако и то, что находится внутри его, представляют очень большую опасность. Необыкновенно велик шанс остаться в нем навсегда. Такова функция находящегося внутри облака предмета, но иного выхода, к сожалению, не существовало ни в прошлом, ни сейчас.

Невозможно пересказать все перипетии, которые могли сопровождать Коридзе на пути к храму Геи. Можно лишь констатировать, что, применив все свои знания и ловкость, он сумел исполнить задуманное, запустив пепел на «орбиту» Коло. С величайшим трудом (та еще дымка!) он сумел выбраться живым и благополучно вернулся на мыс Айя.

После этого Коридзе обрел Глаз Гора, который здесь когда-то потерял (точнее, был им оставлен) Ро-Гас, как бы перенимая эстафетную палочку Великого служения. Глаз стал знаком царя Айя.

И теперь, вольно или невольно, на себя обращает внимание структура духовной системы Глаза, которая представляет Коло, где размещены 12 великих храмов. Кроме того, тринадцатый храм – Митра находится в самом центре Глаза. Наглядно проявлено численное его значение: 12 + 1. Мы уже сталкивались с подобным явлением, не только анализируя родовые корни Саши Коридзе – царя Айя, но и вспоминая исход евреев из Египта под водительством Моисея. Те же двенадцать колен (родов) и то же тринадцатое колено, которое возглавлял Ро-Гас.

Необыкновенно ярко сочетание цифр 12 + 1 проявлено в христианстве. Напомним, что двенадцать апостолов собрал вокруг себя Иисус Христос. Наверное, довлеющая сила этих чисел не обошла стороной и учредителей ордена CANCER. Тогда, в ливонском замке Карла Лайна, собралось двенадцать крестоносцев. Выстроившись по кругу и образовав своеобразное Коло, они установили в центре Ковчег Завета, тринадцатый элемент их тайного завета (изготовленный когда-то «выходцем» из тринадцатого колена иудейского исхода).

 

6

В связи с последним обстоятельством хотелось бы сделать одно сравнение с дошедшей до наших дней легендой о славных рыцарях Круглого Стола. Напомним, что данные легенды о короле Артуре и его рыцарях восходят еще к кельтской мифологии и были широко распространены, прежде всего, на Британских островах. Карл Лайн, выходец из знатнейшего британского рода, не мог не знать о древних легендах, которые, конечно же, будоражили воображение многих молодых рыцарей.

Со временем миф о короле Артуре обрастал все новыми деталями и подробностями, пока на рубеже XII–XIII веков не оформился в нынешнем виде: вокруг Круглого Стола короля Артура восседали двенадцать приглашенных им достойнейших рыцарей. Здесь явно напрашивается сравнение с цифровой закономерностью 12 + 1.

Приблизительно в это же время Карл Лайн ушел в поход на Святую Землю, а оттуда перебрался в Ливонию, где стал одним из основателей рыцарского ордена. Связь явная и прослеживаемая. Остается лишь установить, действительно ли крестоносцы из замка Лайна стали одним из прообразов для окончательного варианта мифа о короле Артуре. Либо Лайн и его товарищи по ордену взяли за основу уже готовый вариант мифа и использовали в своих целях.

Как бы там ни было, но позднейшее развитие легенды о рыцарях Круглого Стола так или иначе было связано с реальным орденом CANCER. В связи с этим хотелось бы обратить внимание наших читателей на древнейшие корни возникновения данного мифа. Впервые он появился у кельтов, которые, как мы знаем, являются выходцами Синей Руси (Крыма) и всегда в своих мировоззренческих взглядах опирались на Коло (круг), ставя его во главу всего. Артур по легенде обладал магическим мечом, который назывался Колибурнис (Колибур). В данном названии явно угадывается намек на Коло и духовную систему Глаза.

Интересен уход короля Артура в мир иной. Считается, что его тело было перенесено на мифический остров Аваллон, где оно находится на вершине горы в чудесном дворце. Напомним, что Аваллон не что иное, как Вала=Бала (Балаклава), то самое место, где Коло (духовная система Глаза) стыкуется с землей как раз в районе храма Геи. По другой версии, Артура сделали правителем подземного мира, превратив в ворона. Как нам известно, вход в этот самый подземный мир находится на мысе Айя. А путь к нему представляет вращение по спирали (в воронке).

Добавим еще, что жрецы Вар на протяжении очень значительного времени общались с кельтскими друидами. Не прекратилось такое общение и после того, как Ро-Гас завоевал Синю Русь. При чем здесь Ро-Гас, спросите вы? Этого огромного человека, настоящего великана, жрецы Вар называли медведем. В переводе с кельтского медведь значит «артрос», то есть Артур. Понятно, что Ро-Гас никакого отношения к рыцарям не имел, он мог лишь послужить толчком для возникновения данного кельтского мифа, не более. Иное дело, как своеобразно отпечаталось «12 + 1» на судьбе сделанного им Ковчега и людей, причастных к его истории.

 

7

Теперь нам известна вся история Ковчега Завета. Осталось лишь прояснить момент его последнего часа на нашей Земле. После того, как Кудеяр отнес его в пещеру на вершине мыса Айя, он сохранялся там более 150лет. И лишь в середине XVIII века был случайно обнаружен турками, искавшими русских пленников, бежавших из Балаклавы.

Конечно, весть о сундуке с драгоценными камнями молниеносно разлетелась по окрестным селам. Нашлось немало смельчаков, возжелавших слазить в пещеру, известную с древности как гиблое место. Значительную часть самоцветов турки перевезли в Балаклаву, и вскоре они были преподнесены турецкому султану в виде дара. А татары растащили золотую обшивку Ковчега и крышки, радуясь невесть откуда свалившемуся на их голову богатству.

Самому шустрому из татар по имени Рамис досталось золотое кольцо крышки с золотой пластиной, заканчивавшейся искусно выполненным виноградным листом и затвором. Пожалуй, это самое ценное, что оставалось тогда в пещере. А доски дерева ситтим, к тому времени уже весьма дряхлые, вскорости буквально истлели, превратившись в труху.

Но сила Ковчега Завета никуда не ушла. Ее не стало меньше, несмотря на то, что сам Ковчег перестал существовать. Не случайно выход из пещеры (теперь наполовину заваленный камнями и хламом) до сих пор фонтанирует мощной энергетикой, напоминая о вечной славе Ковчега. Эта энергетика, смешиваясь с силой алтаря храма Бога Высочайшего и энергетикой первого завета Бога и Гора, делает мыс Айя местом невероятной силы. И всяк, обладающий определенными способностями, хотя бы раз побывав здесь, испытал особую притягательность Земли Обетованной на себе.

Известно, что пожелавшие поживиться сокровищами Ковчега, поддавшись на искушение, за это жестоко поплатились. Судьба Рамиса, убитого французскими пиратами в Средиземном море, уже описана. Как и горькая доля семьи Лотреков, отнявшие у татарина золотое кольцо. Понятно, почему пострадали авантюристы Вильям и Джейн, разбойник Василий Корень, и как изменилась жизнь Кудеяра. Наверняка золото из обшивки Ковчега принесло горе и другим его обладателям.

В связи с этим обращает на себя внимание одно удивительное совпадение. После того, как турецкий султан принял подаренные ему крымские самоцветы, вдруг (или не вдруг?) разразилась Русско-турецкая война, по итогам которой был подписан договор между двумя странами, и Крым, бывший под протекторатом Турции с 1475 года, перешел к России. Вот такую медвежью услугу предоставила однажды своему правителю турецкая администрация Балаклавы.

А, может быть, именно по Промыслу и нужно было таким необычным образом передать Крым России, где тогда проживали потомки Ро-Гаса? А затем еще более двухсот лет этим потомкам дожидаться своего часа, чтобы прийти на мыс Айя, где сохранилась тайна о Ковчеге Завета? Значит, если размышления верны, нельзя говорить о дне, когда Ковчег был разграблен и вскоре перестал существовать, как о дате его утраты. Скорее, это еще один, пусть и необычный, этап его жизни. И к нему придется вернуться. А сейчас вспомним еще об одной находке, обнаруженной турками на дне Ковчега.

Речь идет о Скрижалях Завета, тех самых, которые Моисей обрел на Синайской горе и которые во все годы странствий Ковчега сохранялись в неприкосновенности.

 

8

Скрижали были перевезены в Балаклаву. Но никто из нашедших их не мог сказать, имеют ли они хотя бы какую-то ценность? Вполне возможно, что эти две каменные таблицы турки разбили либо выбросили в море. Что подверждает догадку одного пленного русского, служившего толмачем и пользовавшегося определенной свободой. Он предположил, что турки извлекли из пещеры Скрижали Завета, но не стал им докладывать о свом предположении, чтобы те не надругались над реликвией. Сообщил лишь, что, по его разумению, таблицы имеют большое историческое значение, они настоящие духовные святыни, и их ни в коем случае уничтожать не следует.

Турки Скрижали не разбили, но и в Балаклаве их не оставили, отправив по морю в Стамбул вместе с сокровищами из Ковчега. Некоторое время Скрижали хранились у султана, а затем были переданы в мечеть во имя святой Софии. Как мы помним, еще до захвата турками Константинополя мечеть была тем самым знаменитым собором святой Софии, которым восторгались все, кто хотя бы раз видел этот величественный символ Византийской империи.

Позже, чтобы избежать воровства исторической ценности, турки изготовили тайник в одной из стен Софии и спрятали их от посторонних глаз. Долгое время данное место служителями мечети почиталось, но после, как иногда бывает, забылось. И последующие поколения уже не знали, что именно хранится в тайниках, а затем и само место стерлось из памяти людей. Можно с большой долей уверенности констатировать: Скрижали Завета, высочайшая святыня человеческой цивилизации, цела и сохраняется по Промыслу Божьему в бывшем патриаршем храме во имя святой Софии в городе Стамбуле. И здесь невольно обращает на себя внимание одно обстоятельство. Это совпадение, связанное с именем – София, которое присутствует во многих судьбоносных моментах истории Ковчега Завета. Ро-Гас, чьими руками Ковчег был изготовлен, конечной целью своего жизненного пути считал переселение оросов на Землю Обетованную – нынешний Крым, а в те годы называвшийся Синей Русью. Он дошел до главной святыни Руси – мыса Айя, оттуда во всем своем величии открывалось Коло – духовная система Глаза. Творение высшего порядка, невероятного значения для человеческой цивилизации. Здесь он оставил Глаз Гора – святыню, сохраняемую в его роду, а прежде принадлежащую самому Гору.

Оставил в храме Бога Высочайшего. А этот храм вместе с другими двенадцатью (плюс Митра) и составлял суть механизма работы духовной системы Глаза Гора. Второе название системы – София, то есть «Премудрость Божия». Данная духовная система и есть та Премудрость, благодаря которой на Земле существует человеческая цивилизация, о чем ранее говорилось достаточно подробно, так что сейчас лишь можно констатировать данный факт как имевший место.

 

9

Следует ли удивляться тому, что Саша Коридзе, подчиняясь скорее генетической памяти, чем здравой логике, сделал открытие, расшифровав суть работы Глаза, и назвал его Софией. Название соткалось как бы из воздуха, и Саша искренне удивился собственному желанию дать имя своей книге «София…» Его дальнейшая жизнь и сам приход на мыс Айя в исконную точку Земли Обетованной лишь следствие влечения к Софии.

В связи с вышесказанным интересно проследить, как влечение к Софии сказывалось на поступках других людей. Самый яркий пример – перевоз Ковчега Завета из Ливонии в Крым. Его осуществила София Эберлайнен. Получается, еще при рождении, когда девочку нарекли Софией, увиделась некая предрасположенность влияния Ковчега Завета на ее судьбу. Вполне возможно.

И еще. У Софии Эберлайнен хранился золотой браслет, изготовленный из херувима, который был на Ковчеге Завета. Его история озвучена ранее и показана вплоть до момента, когда французы воздвигли небольшую церковь, освятив ее именем святой Софии. На том самом месте, где кануло в лету золото браслета.

Знак Софии проявлен и в судьбе Лотреков, когда безвестная цветочница Софи свела Мусу Джалиля с его ближайшими родственниками по линии Лотреков, а затем помогла вернуть в семью его отца – Шарля. Только через посредство Софи Муса Джалиль смог узнать роковую тайну, довлеющую над их родом, и тогда же принял решение отнести (а это была еще одна сакральная деталь Ковчега Завета) золотой Стержень в пещеру на мысе Айя. Он отправился в Крым и уже почти достиг своей цели. Казалось, еще одно небольшое усилие и… Но София, то есть духовная система Глаза, тогда не подпустила к себе Мусу, и золотой Стержень так и остался за пределами Земли Обетованной.

Возвращаясь к судьбе Софии Эберлайнен, можно добавить, что слава о ней как о чародейке и ее деяниях в Ливонии, и особенно в Крыму, кочевала по всей Европе. Так складывались легенды, переходящие в сказки и сказания. Однако обо всем, сделанном ею, в роду Эберлайненов стало известно. Не случайно то один из ее потомков, то другой вдруг возгорались страстным желанием отправиться в Крым на поиски сокровищ и магических предметов Софии. Сами они проявляли такое желание либо кто-либо сверху «подсказывал», – неизвестно. Но по некоторым дошедшим из глубины истории фактам можно предположить – к тайнам Софии Эберлайнен нам еще предстоит вернуться. Знак Софии обязательно проявит себя в неожиданном свете.

А что уже явно видно и не требует каких-либо дополнительных пояснений, так это очень крепкая связь между знаком Софии и числовым выражением «12 + 1». Можно сказать, Ковчег Завета освящен этой связью с момента своего возникновения до последних часов пребывания на Земле в обычном физическом виде.

 

1

На вершине мыса Айя бывает не так уж много людей. Заглядывают иногда грибники, охотники наезжают, время от времени лесники обходят по горным тропам территорию заповедной земли. Больше всего здесь туристов, но они, как правило, посещают Айя транзитом: пришли-ушли… А вот однажды Саша Коридзе заприметил странного человека. Пришел тот с какой-то, лишь ему ведомой, целью и стал заниматься непонятными поисками. «Он исследует мыс Айя, – догадался Коридзе, – значит, человек непростой, знающий. Надо бы к нему присмотреться».

Когда незнакомец в третий раз пришел на горное плато близ мыса Айя, Коридзе решился с ним заговорить и, улучив момент, вышел навстречу.

– Чего бродишь? – спросил Саша и с усмешкой посмотрел на странного человека.

Тот от неожиданности вздрогнул:

– А-а? Что?

– Я спрашиваю, что ищешь здесь? – Коридзе попытался придать голосу грозные интонации. – Заблудился, что ли?

– Нет, не заблудился, – ответил спокойно и с достоинством незнакомец, быстро взяв себя в руки.

Саше понравилась его уверенность, и он решил еще «прощупать» незнакомца, строго сказав:

– Битый час за тобой наблюдаю. Ходишь туда-сюда. На грибника не похож. А мог бы…

Тот от удивления поднял брови:

– Мог бы?..

– Чего переспрашиваешь?

Коридзе сдерживался из последних сил, чтобы не рассмеяться. Тем не менее, старался хмурить брови и грозно «стрелять» глазами. Сам же думал: «Ну-ка, дружок, колись же, колись. А то я возьму, да и расскажу о тебе сам. Кто ты да что ты, да зачем на Айя соизволил явиться».

– Собственно, почему вы меня допрашиваете? – вырвалось у незнакомца. – Хожу, никого не трогаю. Собираю я грибы или нет, кому какое дело…

Саша понял, пора открываться и выпалил:

– Ну-ну… А я думал, ты радугу ищешь.

– Откуда про радугу знаешь?

Коридзе лишь плечами пожал.

– Нет нынче радуги. Не взошла. Ты бы сходил на Песочный спуск, там ее поискал.

Вот так они и познакомились. Незнакомцу показалось – нелепо. А вот царю Айя… Теперь Саша знал об этом человеке очень многое. Зовут его Кирилл Руданский, сам из Севастополя, занимается журналистикой. На Айя ищет пропавшего, вернее, утонувшего в море товарища, Алексея Швецова. Только человек, знакомый с работой духовной системы Глаза, мог додуматься искать утонувшего не в море, а здесь, на Айя. Значит, Руданский не просто из любопытствующих. Он знающий.

Конечно, Коридзе не из разговора почерпнул сведения о Кирилле. Существует множество других способов. Просто захотелось с Руданским поговорить лично. И не только поговорить, а и скорректировать (только слегка!) его дальнейшие изыскания. Чтобы весь пар журналиста не вышел в гудок, а имел хотя бы какую-то отдачу. А то зациклится на поисках Швецова, и все. Ведь Лешу на Айя он не найдет.

 

2

Зато Коридзе интересовало теперь другое. Получается, этот Кирилл Руданский стал сменщиком его самого – Саши Коридзе? Ведь раньше Алексей Швецов занимался разгадыванием тайн Крыма вместе с Сашей, а когда тот ушел на Айя, Леше «дали» Руданского. Но вот уже и Швецова нет, а их общее дело продолжает этот журналист. Теперь вот они встретились на мысе Айя. Цепь совпадений, которая ведет… И куда она ведет?

Саша стал размышлять и пришел к одному выводу… А что, если Ковчег Завета, образно выражаясь, не «выстреливший» однажды в Ливонии, находится сейчас на полном взводе?! Да здесь, на Айя? Так сказать – отложенный на время выстрел теперь и прозвучит. В тот самый момент, когда никто не ждет – Ковчега-то как бы и нет!

И вот еще о чем он подумал. Возможно, как раз и наступает то истинное время, когда Ковчег должен-таки проявиться. А там, в Ливонии, была лишь имитация, так сказать, замыливание глаз. Но вот вопрос: где и когда? Вот ушел Руданский, а может быть, больше никогда и не вернется! И из Сашиной затеи выйдет чистый пшик.

Но Руданский вернулся! Молодец! Сумел разобраться в хитросплетениях системы Глаза. Несколько раз приходил на Айя. И с каждым разом становился умнее, все глубже проникался сутью святого мыса, конечно, до настоящих знаний ему было далековато. Но, тем не менее, пора его подпускать к большому делу. Ведь так же когда-то поступали и с ним самим, шаг за шагом посвящая в новые тайны, пока однажды Коридзе не оказался в Инкермане, в заветной пещере. Его также вели, как он сейчас ведет этого журналиста. Шаг, еще шаг и…

Настал день, когда Саша решился впустить Руданского в святая святых – познакомить с механизмом работы Глаза и рассказать, как возникает время. Познав принцип времени, можно попытаться проникнуть вовнутрь Глаза и исправить то, что обычным способом исправить нельзя. Вот тут-то Ковчег и сыграет свою роль.

В искомый день, 3 мая, Руданский оказался на мысе Айя, как того Саша и хотел. Но здесь случилась закавыка. Рядом с палаткой журналиста расположились туристы, которые могли Кириллу помешать. Даже не помешать… А как бы поточнее сказать… Словом, признал Руданский в одной из женщин, которую звали Женей, свою старую страстную любовь. А в такой ситуации мужчина способен круто изменить свои планы и вместо исполнения общественного долга переключиться на выполнение своего долга перед женщиной. Планы Коридзе грозили рухнуть в одночасье.

 

3

Однако Руданский оказался человеком стойким, и он достаточно хорошо справился с ситуацией. Но, чтобы не нарушить душевное равновесие, что возникло у двух встретившихся после долгой разлуки людей, Коридзе принял Соломоново решение: отправить во Время Кирилла вместе с Женей. Ситуация, конечно, теперь менялась и очень сильно. Туда, куда направлялся Руданский, дорога была необыкновенно трудна. А в конце пути ребят ждало не спасительное вознаграждение в виде праздничного пирога, а та самая пульсирующая дымка, наводящая ужас на каждого, кто хотя бы раз ее видел. Сам Коридзе однажды был внутри нее и хорошо помнит, как трепетало его сердце, как дрожали пальцы. Но Руданский посылается лишь для ознакомления, чтобы в следующий раз, ровно через год, уже четко представлял, с чем он имеет дело, и не испугался. Если, конечно, такое возможно. Но!

Но Кирилл сделал то, на что Саша никак не рассчитывал. Он сумел проникнуть в пирамиду Гора, которая располагалась рядом с дымкой. И там, внутри, произошло нечто потрясающее: Руданский невероятным образом «подключился» к коду Сияющих и, не растерявшись, связался с Исидой и сообщил о просьбе Гора его освободить (точнее – его душу, находящуюся в могильном заточении в Сибири близ озера Байкал). И вскоре очень точным, буквально ювелирным попаданием метеорита, усыпальница была расколота, и душа Гора воспарила к Исиде. Совершенно невообразимо!

Коридзе был потрясен свершившимся. Он предположить такого не мог. Руданский сотворил невозможное. Да, Коридзе явно его недооценил. Теперь-то ясно, что Руданский не простой человек. И если ему суждено было сыграть такую роль в жизни Гора, то кем он в действительности может оказаться сам?

Саша наблюдал за Кириллом и Женей, когда они вернулись на маргаритковую поляну. Ходячие скелеты! Время выжало их без остатка! Хорошо, что вообще дошли. Ему так хотелось выйти им навстречу и крепко обнять каждого. Но нельзя. Нельзя было даже виду показывать, что тебе известны их деяния. Иначе в будущем, то есть через год, в этот же день, у Руданского больше ничего не получится. А то, что Кирилл придет на Айя снова 3 мая Коридзе вовсе не сомневался.

Казалось бы, все складывается удачно, по плану Саши Коридзе. Но одно обстоятельство его все-таки взволновало. Женя и ее подруга Алла откуда-то знали о нем как о царе Айя. Даже можно было утверждать, что Алла первой произнесла это имя вслух. И из чего Коридзе сделал вывод, что она в четверке людей оказалась не случайно. А ведь он вначале на нее вообще внимания не обратил, подумал об этой женщине, как о совершенно необязательном для Айя человеке. Очевидно, как и в случае с Руданским, он ее явно недооценил.

«Но будущее все расставит по своим местам, – решил Коридзе, – возможно, Алла в этих местах больше никогда не появится».

 

4

Через год, 3 мая, Кирилл Руданский вновь пришел на Айя. У него была конкретная цель – журналист собирался прочесть два древних манускрипта из хранилища, обнаруженного им в Балаклаве. А следом сюда же пришли прошлогодние туристы. Теперь Коридзе не сомневался, что Кирилл пойдет во Время, и опять не один. Но вместо Жени рядом с ним окажется Алла. Теперь-то Саше становилась понятной истинная роль этой женщины!

Как выяснилось, Алла происходила из рода Лотреков, того самого, кто хранил часть Ковчега Завета. И если в прошлом году Алла пришла на Айя «пустой», то сейчас она несла с собой святыню – золотой стержень из затвора Ковчега Завета. «Это же пуля! Золотая пуля», – мысленно воскликнул Коридзе.

Выходит так, что Ковчег опять активно являет свою суть и как-бы должен-таки произвести из XIII века «выстрел», отложенный до поры до времени. И произойдет все с помощью вот этой «золотой пули-стержня», которую Алла несет в накладном кармане своей куртки.

Если представить образно, то сейчас роль Ковчега исполняет сам царь Айя – хранитель нерастраченной энергетики этой древней святыни. Он-то и «выстрелит» – внедрит Аллу вместе со стержнем во Время. В таком случае Алла как бы представляет собой пороховой заряд, который придает пуле необходимую скорость, чтобы долететь до заветной цели – пульсирующей дымки. И «золотая пуля», последняя реальная часть Ковчега, обязательно попадет в цель! Но в чем именно может заключаться такое попадание? Саша задумался.

И вдруг, как ужаленный, подхватился с места и устремился вслед ушедшим к храму Геи Кириллу с Аллой. Их надо срочно догнать. Иначе все может сорваться!

Через время (хотя, какое во Времени время?) Саша вышел на поляну, где росла старая яблоня, и увидел сидящих возле нее людей. Здесь Кирилл и Алла устроили небольшой привал, готовясь к дальнему горному переходу. Коридзе отдышался и неспешно, будто прогуливаясь, вышел навстречу отдыхавшим. «К нам гости», – услышал он голос Руданского. И даже улыбнулся, бдительный журналист его сразу же заметил. Ну ничего, это даже к лучшему.

– Я приветствую Вас, Ваше Величество, – радостно закричала Алла и тихонько шепнула Кириллу на ухо, – я знала, что царь Айя не оставит нас своим вниманием.

Коридзе подошел и участливо спросил:

– Я вас не напугал?

– Чуть-чуть, – сознался Руданский, – я не ожидал здесь кого-либо увидеть…

– Да ты пессимист, – удивился Саша, – я и не знал.

– Царь Айя, не слушай его, – весело сказал Алла, – мы очень рады тебя видеть. Правда, правда.

После пустяковых и ничего не значащих реплик Коридзе выложил перед Руданским кожаный мешочек.

– Здесь пепел.

– Пепел? – удивился Кирилл.

Саша развязал тесемки и как можно шире открыл горловину мешка.

– Смотри сам.

И пока Руданский удивлялся столь неожиданному подарку, Коридзе стал рассказывать о том, как, используя этот пепел, можно расшифровать манускрипты, которые Кирилл нес с собой во Время. По-существу, он дал журналисту ключ к познанию древних тайн. И одновременно показывал, как эти тайны могут стать достоянием человечества. «Золотая пуля-стержень» не может пролететь мимо цели, никак не может…

 

5

– Но почему! – не сдавалась Алла. – Почему мы сейчас идем развевать этот пепел…

– Здесь, во Времени, никаких случайностей не бывает. Вы лишь донесете то, что должно было быть известно людям раньше, но по ряду причин «застряло» на Айя. К тому же войти во Время, как это сделал Кирилл, может лишь назначенный для этого человек. Другим путь заказан.

– Разве я назначен для этой миссии? – удивился Руданский. – Мне кажется, во всем присутствует моя воля.

– Воля выбора, – добавил Коридзе, – но вначале ты был избран для того, чтобы такой выбор сделать.

Руданский хотел еще что-то сказать, но лишь обреченно махнул рукой. А Коридзе, глядя на журналиста, подумал о том самом выборе. Вот и он был однажды выбран, когда в его крови четко проявилась формула «12 + 1». Алла была выбрана, когда сумела разыскать среди развалин золотой стержень и сейчас отрабатывает во Времени карму своего рода. А как же Кирилл? Он избран, это ясно. Не ясно, за что и какое он имеет отношение к пирамиде Гора и пульсирующей дымке, куда сейчас направляется…

Алла, уловив состояние Кирилла, не обращаясь ни к кому конкретно, проговорила:

– Царь Айя знает все. И нам остается лишь довериться ему.

«Если бы так», – подумал Коридзе, и в этот самый момент в его мозгу связались воедино два факта. Надо же, как это он сразу не подумал об их единстве?! Саша вспомнил историю с Кудеяром, когда тот принес в пещеру на Айя ларь с золотом и драгоценностями, а позже сюда же поместил кожаный мешочек с пеплом, уже из другого ларя. Тот, другой ларь, Кудеяр унес на Феолент, а кожаный мешочек оставался долгое время в Ковчеге Завета.

И вот сейчас Алла несет золотой стержень от Ковчега, а Руданский несет мешочек с пеплом. «Золотая пуля» и «ключ» к тайнам… Надо же! Они оказались вместе. И должны «сработать» одномоментно, когда «пуля» достигнет цели. Но, честно говоря, Коридзе совершенно не представлял, как это может произойти. Уповал лишь на рассудочность Кирилла и Аллы да на Промысел Господень.

Коридзе распрощался с Кириллом и Аллой и, оставшись у яблони, понаблюдал, как они уходят по тропинке в сгустившийся над поляной туман. Проснулась кукушка и послала в пространство Времени свой ободряющий сигнал. Который мог означать только одно: живые живых услышат, поймут и всегда найдут способ откликнуться. «Лишь бы ребята вернулись, – подумал Саша, – ведь они даже не представляют, что их ждет».

 

6

– Как тебе явления царя Айя народу? – спросила Алла, когда они отошли от Коридзе на достаточное расстояние.

– Неожиданно…

– А, по-моему, он просто молодец!

– Возможно, ты права…, – вяло поддержал ее Руданский.

– Ты со мной не согласен? – настаивала Алла.

– Да нет, согласен. Просто я сейчас подумал о своем собственном выборе. Если не я один его делаю, а мне помогают извне, в том числе царь Айя, то можно ли считать все, что происходит со мной сейчас, проявлением моей воли?

– А… вот ты о чем, – протянула Алла, – все вы мужчины мнительны. Не думай об этом сейчас. Главное, мы идем по тропе в нужном направлении. Так ведь?

Руданский утвердительно кивнул головой.

– Ты-то тропу не забыл?

– За год она совсем не постарела, – пошутил Руданский и серьезно добавил, – ладно, Алла, не будем предаваться пустопорожним размышлениям. Ни к чему они сейчас.

Он взял спутницу за руку, чтобы та почувствовала уверенность и его мужскую решимость исполнить все как надо.

– Теплая у тебя рука, – сказала Алла.

– А у тебя мягкая и… вкусная…

Алла рассмеялась.

– Чудной ты, Кирюша, но хороший.

Кирилл на секунду остановился и, посмотрев на Аллу, спросил:

– У тебя рюкзак тяжелый?

– Нормальный.

– Я могу его понести.

– Иди уж. Сама донесу, не такие таскала.

Первую остановку они сделали на носу «Спящей красавицы», откуда открываются удивительные по красоте виды на прибрежную полосу, мыс Айя и район, где сейчас располагается город Балаклава.

– Как красиво! – воскликнула Алла. – Женька мне что-то рассказывала об этом месте. Вы ведь останавливались здесь?

– Кажется… – Руданский подошел к самому краю и позвал Аллу, – иди сюда!

Когда Алла подошла, он, указывая на небо рукой, сказал:

– Посмотри, как хорошо видна отсюда спираль, вращающаяся над Глазом.

– София… – произнесла Алла, – он сжег свою книгу «Софию…», и она стала частью этой большой Софии. Мне кажется, я даже вижу отдельные строки, которые проносятся на уровне моих глаз…

– Не может такого быть!

– Я знаю, что не может. Просто я чувствую, значит, так и есть.

 

7

К храму Геи Кирилл и Алла подходили уставшими. Журналисту даже показалось, что поход годичной давности отнял у него меньше сил. По пути они, как и в прошлый раз, заглянули в храм Леды, и Алла долго стояла у гробницы Хатор, не в силах двинуться дальше. Руданский буквально за руку уволок женщину, пообещав на обратном пути (если он будет!) обязательно здесь задержаться подольше. А перед храмом Геи они обнаружили родник с чистой и вкусной водой и наполнили ею опустошенную прежде пластиковую бутылку.

– А где же дымка? – удивилась Алла.

– С противоположной стороны храма, – пояснил Кирилл, – отсюда ее не видно.

– Значит, нужно его обойти?

– Да. Но я сначала посоветовал бы тебе посетить сам храм. Ничего подобного в жизни я не видел. Представляешь, внутри три алтаря…

– Тс-с-с, – Алла приложила палец к губам, – помолчи. Кажется, я различила какой-то странный звук.

Кирилл прислушался.

– Нет, я ничего не слышу. Тебе кажется.

Они подошли к вратам храма Геи и, поклонившись, вошли вовнутрь. Гулкое эхо отразилось от стен, повторяясь после каждого шага людей. Руданский сразу же направился к центру, где белел выложенный в гранитном полу мраморный треугольник.

– Алла, иди сюда!

Когда спутница подошла, Кирилл взял ее за руку и тихо сказал:

– Это точка, откуда можно говорить с небом, то есть с космосом.

– Да? – Алла сделала большие глаза и, отдернув руку, вышла из треугольника, – но… я не готова.

– Мы и не будем, – пообещал Руданский, – тем более неизвестно, кто «возьмет трубку» на том конце, – он указал пальцем вверх.

Алла стала медленно расхаживать вдоль стен, изучая нанесенный на них орнамент, а Руданский ступал следом, радуясь тому эффекту, который храм произвел на спутницу.

– Наконец они подошли к алтарям, и Кирилл пояснил назначение каждого.

– Надо же… – протянула Алла, – ты уже можешь здесь гидом подрабатывать – все знаешь.

– Теперь и ты все знаешь. Ну что, пошли дальше?

– Пошли.

Они двинулись вдоль дальней стены, и вдруг Алла спросила:

– А куда ведет эта лестница?

– Не знаю…, наверное, наверх. Честно говоря, в прошлый раз я ее не приметил.

Руданский подошел поближе, внимательно рассматривая массивные каменные ступени.

– Наверное, на крышу ведут, – предположил он.

– Поднимемся?

– Нет, Алла, – Кирилл вздохнул, – может быть, в следующий раз. Нам, увы, пора.

– Я понимаю…

Чувствовалось, что она явно оттягивала момент, когда надо лицом к лицу столкнуться с той самой пульсирующей дымкой.

– …в следующий раз, так в следующий раз, пошли.

Алла усилием воли взяла себя в руки и улыбнулась.

– Кирюша, нам в самом деле пора.

Они вышли из храма, снова поклонились у входа и направились к южному, алтарному крылу, за которым до дымки было рукой подать. В прямом смысле. Завернув за угол, Алла остановилась и охнула. Кирилл, уже бывший здесь в прошлом году, знал, что первое впечатление в самом деле необыкновенно сильное.

– Ну вот, – сказал он, – мы и пришли.

 

8

– В самом деле, – проговорила Алла, – это внушает мистический страх.

Руданский вспомнил, какую истерику закатила в прошлом году Женя, и на всякий случай предупредил спутницу:

– Ты только не паникуй. Я тебя умоляю…

Он первым сделал несколько шагов в сторону дымки и остановился, поджидая Аллу. Та его быстро нагнала и сказала:

– Не буду. Тем более мы с тобой идем по пути, проторенном царем Айя. А он-то жив остался.

– Жив? Пусть будет так…

Руданский прошел еще несколько метров и явно различил внутри дымки огромный черный предмет. Как скала… Кажется, в прошлом году он тоже его заметил, но тогда страх отшиб все подробности. А теперь Кирилл знал, что там, внутри, находится какой-то каменный постамент, на который ему предстоит взобраться. По крайней мере, так уверял Саша Коридзе.

– Кирюша…

– А? – откликнулся Руданский.

– Мне кажется, – предположила Алла, – пульсация происходит как раз от этого черного камня.

– Постамента?

– От него.

– Но он вроде бы не дрожит.

– И тем не менее…

– Хорошо, сейчас войдем вовнутрь дымки, там разберемся.

Руданский собрался с силами и, зажмурив глаза, шагнул в дымку.

– Кирюша! – Алла бросилась за ним.

– Но там, внутри, ничего не произошло. Лишь ощущалась очень слабая вибрация. Ее даже можно было назвать мягкой, обволакивающей, но совсем не страшной. Алла посмотрела на постамент и удивилась гладкости его стен. Они блестели, как отполированные. А зазор между камнями, из которых он был сложен, вообще не был глазу заметен. Надо же, какая работа! Впрочем, возможно, постамент просто покрыт сверху какой-то прочной пленкой, вот и создается иллюзия его цельности.

Алла посмотрела вверх и, увидев высоко над головой верхнюю кромку постамента, даже вздрогнула. А как на него можно взобраться? Никаких лестниц или других приспособлений она не заметила. Может быть, с противоположной стороны есть что-нибудь? Она стала обходить каменное сооружение справа и только сейчас заметила, что все стороны его приблизительно равны, как и высота. Так это же куб!

Поддаваясь непреодолимому желанию, она подошла к постаменту и приложила к его гладкой поверхности ладонь.

– Холодный какой, – невольно вырвалось у нее, – и как стекло. Кирилл, он, как стекло…

Руданский, весь бледный, плелся за Аллой и при последних ее словах ойкнул и, оступившись, упал на мелкий гравий.

Алла рассмеялась шутке журналиста.

– Да ведь стекло лишь на его боках, а ты растянулся на ровном месте. Вставай!

 

9

Кирилл сел и замотал, как пьяный, головой. Алла удивленно посмотрела на него.

– Э-э… Ты чего? А ну-ка, поднимайся!

Руданский непонимающе посмотрел на женщину и стал бормотать какие-то бессвязные слова. Явно он не дурил, и Алла, вдруг поняв критичность ситуации, подскочила к нему и стала тащить за руку. Но Кирилл лишь ерзал по гравию и на ноги вставать не собирался.

– Кирюша! – Алла чуть не заплакала. – Тебе плохо?

Руданский глупо улыбнулся и лишь махнул рукой. Тогда Алла рывком стащила с себя рюкзак, также старательно освободила от рюкзака журналиста, а затем, решительно ухватив его за руки, поволокла подальше от куба. Вскоре ее отчаянные усилия возымели успех, и, спустя несколько минут, они были вне зоны действия пульсирующей дымки.

– Где я?

Кирилл открыл глаза и увидел, что сидит на земле, опираясь на выступ стены храма Геи.

– Как ты? – Алла мокрым носовым платком обтирала бледное лицо Руданского.

– Ничего… А почему я здесь сижу?

– Ты что, ничего не помнишь?

– Я? А что я должен помнить?!

– Тебе стало плохо. Кирилл, ты меня сейчас слышишь?

Руданский потер ладонями мокрое лицо:

– Я потерял сознание, да?

– Нет… Но ты вел себя как пьяный. И я тебя выволокла.

– Ты меня…

– Да, а затем вернулась за нашими рюкзаками.

– А долго я здесь сижу, то есть лежу?

– Минут пять, не больше.

– Странно, что я ничего не помню. Алла, дай-ка мне водички. А то во рту пересохло.

Алла налила в пластмассовый стакан родниковой воды, и Кирилл залпом ее выпил.

– Хорошо! Ну-ка попробую встать.

Держась за стену храма, он поднялся и глубоко вздохнул: «Ух!». Алла хотела его поддержать, но Руданский, чувствуя силу, попросил:

– Не надо. Кажется, все в порядке. Но что со мной случилось?

Алла прищурилась, как бы соображая, а затем, решившись на какой-то шаг, уверенно сказала:

– Есть у меня одно предположение.

– Какое?

– Пока говорить не буду. Постараюсь проверить на себе.

Она сбросила ветровку и сунула в руки Руданского.

– Держи.

– Что ты задумала? – не понял Кирилл.

– Я войду в дымку. Затем развернусь возле куба на 180 градусов и, повернувшись лицом к тебе, буду считать. Громко считать, слышишь?

– Слышу…, – кивнул головой Кирилл.

– Если стану сбиваться, немедленно беги ко мне и выводи из дымки.

– А если не будешь сбиваться?

– Значит, сама выйду. Понял?

– Почти. Постой, а зачем ты сняла ветровку?

– Ветровку? Смотри, не выпускай ее из рук, все время держи. Это почти приказ.

Алла решительно вошла в дымку и, развернувшись возле куба, стала громко считать: «Один, два, три…»

Кирилл смотрел ей в глаза и внимательно следил за каждым ее движением. После двенадцати Алла неожиданно произнесла: «Сорок три». Кирилл улыбнулся, мол, шутит, но тут же спохватился и сделал шаг навстречу дымке. Алла замолчала, и Руданский ринулся ей навстречу. Крепко схватив за руку, потянул на себя. Алла на ватных ногах, теряя сознание, двинулась следом и уже на «свежем воздухе» повалилась на гравий. Руданский еле-еле успел ее подхватить и аккуратно уложил на землю. Сбегал за водой и плеснул ей на лицо.

Алла открыла глаза и спросила:

– Сколько?

– Не понял…

– До скольки я досчитала?

– До двенадцати.

– И все?

– Да.

Через минуту, придя в себя, она попросила ветровку и тут же надела ее.

– Теперь я понимаю, в чем тут дело.

– Куб резонирует, – сказал Руданский.

– Ну, это само собой. Помоги-ка мне.

Кирилл подал руку, и Алла поднялась на ноги.

– Я снова к нему пойду.

– Зачем?

– Буду считать.

– Но ведь ты только что там была!

– Кирилл, теперь все будет по-другому. Главное, следи за мной.

Она смело шагнула в дымку и, дойдя до куба, развернулась: «Один, два, три…»

Кирилл смотрел на Аллу, а она продолжала считать, не останавливаясь. Преодолев первую сотню, засмеялась:

– Кирюша, это победа!

– Как ты себя чувствуешь?

– Отлично!

– Тебе помощь нужна?

– Нет, я сейчас выйду.

Она направилась к Руданскому и крепко обняла его.

– Кирюша, все будет хорошо!

Затем вытащила из кармашка футляр, в котором хранился золотой стержень, и покрутила им перед носом журналиста:

– Вот это защита от резонанса, который производит куб. Без нее человек теряет сознание и наверняка умирает, а золотой стержень вырабатывает свою энергию, которая… Короче, похоже на то, что ты как в скафандре находишься. Понял?

– Кажется.

Руданский взял в руки футляр.

– Теперь я попробую.

Он кашлянул и шагнул в дымку, оставив Аллу возле высокой стены храма Геи.

12.01.2006