1

Можете представить, в каком состоянии я добрался до Счастливого. Конечно, – не я лично, вся наша группа, но речь в основном идёт обо мне. Голова пухла от увиденного за эти дни. Столько нового! Я не предполагал, что Крым так богат древностями. Как оказалось, за этой древностью явно просматривается нечто непонятное, неясное, магическое, способное любого человека заманить в бархат непознанного и закружить, не оставив надежды на возвращение в реальность.

Наконец мы подошли к дому, попасть в который я стремился целый год. Там, за забором живёт дед Василий, к которому направил меня бывший директор бывшей турбазы в селе Соколиное. Несколько раз мне пришлось громко звать, пока дверь в доме не скрипнула и на пороге показался человек. Он был очень стар, передвигался с помощью палки, опираясь на неё левой рукой.

– Что тебе надо? – увидев меня, произнёс строго дед Василий.

Я представился и попытался в двух словах описать цель моего визита. Но старик смотрел на меня подозрительно, явно не желая продолжать знакомство. Тогда я вспомнил об Илье и сообщил, что пришёл от этого человека.

– Илья… – дед Василий на секунду задумался. – Кто такой?

– Ну как же…

Я даже растерялся, не зная, как поступить дальше.

И здесь мне на помощь пришёл инструктор. Он, как друг Ильи, быстро стал рассказывать о нём. Где работал, где живёт, чем занимается.

Дед Василий вдруг просветлел.

– А, Ильюша!

Дед Василий на всякий случай попросил повторить, кто мы такие и зачем к нему пожаловали. Лишь после этого старая калитка дедовой усадьбы гостеприимно скрипнула, пропуская во дворик, поросший виноградом и высокими кустами сирени. Сирень давно отцвела, а сезон винограда только наступил. Синие кисти изабеллы висели над моей головой, и я, опасаясь, что какая-нибудь сейчас сорвётся, всё время вертел головой.

Дед Василий пожал мне и инструктору руки, и я сразу ощутил это крепкое рукопожатие. Подумалось, что в прошлом этот человек обладал большой физической силой, если и сейчас способен сдавить ладонь любого из нас, как лист бумаги.

Старый человек усадил нас на длинную скамью, сверху застеленную домотканой «дорожкой», и стал выяснять, как у Ильюши идут дела. Мне вторично пришлось повторить свой рассказ, и лишь тогда дед Василий сообщил, что Ильюша – дружок его внука Пети. И в прошлые годы они часто к нему приезжали. Теперь внук почти не заглядывает: семья, дети, работа – некогда. А Ильюша приезжал…

Инструктор отозвал меня в сторону.

– Кир! Надо что-то делать. Там, у магазина, нас группа ждёт. Надо идти дальше. А здесь, судя по всему, можно увязнуть на целый день. Он сейчас нам виноград предложит съесть, затем чаю подаст. И лишь после этого снова станет выяснять, кто мы такие… Понимаешь, он старый человек. С ним быстро нельзя…

– И что… – я растерялся. – Как мне быть?

– Решай, – вздохнул инструктор.

Мне не хотелось уходить. Но и группу задерживать я не мог. Инструктор это хорошо понимал, поэтому он предложил «ход конём». Меня и Сеню он оставляет в Счастливом, а вся группа уходит на базу. Через три дня следом идёт следующая группа. Они устроят ночной привал у известного мне озера возле горы Сотира. Мы с Сеней к ним присоединимся и с опозданием в несколько дней тоже придём на базу. Инструктор написал записку своему коллеге из той группы, чтобы он не сомневался в нас. Но том и порешили.

Дед Василий даже обрадовался, когда мы захотели остаться у него на три дня. «Живите, – сказал он, – места много». Я с интересом обошёл старый татарский дом, в котором жил старик. Дом был двухэтажный и стоял на склоне. Отчего первый этаж своей задней стеной упирался в гору. Лишь его переднюю часть можно условно считать жилой. А вход на второй этаж вёл через деревянную лестницу прямо с улицы. Там находилась просторная веранда и две комнаты с низкими потолками. Дед Василий обитал на первом этаже, нам же достался второй. Очень удобно.

Перед самым уходом инструктор указал мне на ряд брёвен, лежащих у забора.

– Видишь их?

– Вижу.

– Помогите с Сеней их порубить на чурки.

– Зачем?

– Как зачем? – удивился инструктор. – Поможете старику. Да и беседу после «трудотерапии» вести веселей.

Я был молод, и такие простые вещи мне в голову не приходили. Но рубка дров, в самом деле, оказалась очень важным для меня этапом в общении с хозяином дома. Дед Василий буквально просветлел, радуясь за нас. И чем больше росла гора дров, тем счастливее он становился. Было видно, что он давно уже мечтал как-нибудь попилить и порубить эти брёвна, да всё не мог подыскать надёжные руки, способные исполнить задуманное.

И только теперь, сидя за столом и отхлёбывая горячий чай из чашки, точнее – кружки с толстыми стенками, я, наконец, смог приступить к главному. Ссылаясь на Илью, попросил его рассказать о том, как дед Василий строил замок Юсупова в Коккозах.

Я сразу опускаю все церемонии, связанные с воспоминаниями. Они длились достаточно долго. За это время Сеня успел сбегать в магазин за печеньем, а кроме того мы умяли целую миску дедова винограда. Впрочем, изабелла мне не понравилась – слишком специфический привкус.

Дед Василий подтвердил, что строил замок Юсупова, правда, его удивило, что я назвал этот особняк замком. Они никогда не употребляли это слово.

– Мы его называли охотничьим домом или домом Юсупова, – сказал он.

– «Мы» – это кто? – уточнил я.

– Строители…

– А как называл его сам Юсупов?

– Мы с господином дел не имели, не знаю, как называл…

– А как вы относились к Юсупову?

Дед Василий повёл плечами.

– Да как… Я своё делаю, он своё… Юсупов приезжал не часто. А если и приезжал, то разве со мной разговаривать? Он, поди, и не знал, что я существую на белом свете. Там такая орда людей была! Копошились как муравьи. Одни заняты чем-то своим, другие – другим. Я сам половины людей не знал. У меня был мой начальник. Его я уважал…

В этот момент моё сердце ёкнуло. Краснов! Дед Василий говорит об архитекторе. И мне, конечно же, захотелось узнать о нём больше.

– Так кто был вашим начальником, – спросил я, – не Краснов ли?

Дед Василий отрицательно замотал головой.

– Нет, такого не помню… Начальником был…

Он стал что-то вспоминать, а затем сказал:

– Погоди! Надо посмотреть в альбоме.

Через время дед Василий вынес старый, весь истрёпанный фотоальбом с такими же старыми жёлтыми-прежёлтыми фотографиями. Он долго его листал и, показывая на людей, изображённых на фото, рассказывал о них. Честно говоря, вскоре я притомился, ибо никакого отношения к нашей стройке в Коккозе они не имели. Наконец дед Василий извлёк фотографию с оборванной стороной.

– Вот, – сказал он, – это мы возле дома Юсупова.

Я присмотрелся, пытаясь что-то разобрать. На фото было несколько человек и среди них, надо понимать, и дед Василий.

– Это – я. – Он указал на высокого худого юношу в кепке с высоким верхом.

– Похож…

– Похож, да уже не тот, что сейчас… – посетовал дед Василий и добавил: – А рядом со мной дядя Иван. Иван Степанович, очень хороший был каменщик. Он и рекомендовал меня сюда в качестве помощника. А так бы – кто бы взял?

– Согласен… – Я утвердительно кивнул головой.

 

2

Мы ещё долго рассматривали фотографии. И я лишь из вежливости не прерывал хозяина дома. Сенька давно ушёл спать. А мы со стариком переместились на нижнюю веранду, где горела слабая сорокаваттная лампочка.

– Вспомнил! – вдруг сказал дед Василий. – Их было двое. Один – Трифонов, а второй – Федотов. Нет, нет, не Трифонов, – поправился старик, – Тимофеев. Да, именно он!

– Вы о ком говорите сейчас? – не понял я.

– Да о своих начальниках. Вначале был Тимофеев. Такой большой, очень толстый дядька. Всё время пыхтел. Я ни разу не слышал от него плохого слова. Дело делал не торопясь, но ладно. А получалось – быстро. Такой вот человек был. Царство ему небесное! Рабочих никогда не обижал.

Только он заболел и вскоре умер. Я на похоронах, конечно, не был, а вот мой дядя Иван ездил, как представитель нашей строительной артели… Федотов нас всё время подгонял: «Быстрее, ребята, быстрее, а то солнце за гору зайдет». Это такая у него поговорка была. Федотов ходил раз в неделю на доклад к Грекову, и если Грекову всё нравилось, нас могли поощрить…

Дед Василий снял очки, и я заметил, как сильно он устал. Пора было завершать нашу беседу. Я распрощался и пошёл спать. Ничего интересного из длительного общения для себя я не вынес. Ни одного интересного факта. Правда, в конце беседы дед Василий упомянул о Грекове. Эта фамилия была мне знакома. В документах, которые мы с Вовкой нашли в подземельях замка Юсупова, она встречалась достаточное число раз. Только я не помню, в какой связи. Надо будет завтра расспросить деда Василия об этом человеке. Кто он и какую роль выполнял на стройке.

Но следующий день ясности не принёс. По поводу Грекова дед Василий почти ничего не помнил. Сказал лишь, что это был управляющий имением. И всё, никакой дополнительной информации. Зато он стал рассказывать о каком-то инженере. Позже фамилия этого человека всплыла во время революции, как террориста. Дед пояснил, что речь идёт о Савинкове. И Василий даже думал, что их инженер и есть тот самый террорист. Но, скорее всего, они были однофамильцами.

– А как звали этого Савинкова? – машинально спросил я.

– Не помню, внучек… – ответил дед Василий.

Я сконфузился. Хозяин дома неожиданно назвал меня своим внуком. Понятно, он ошибся. С другой стороны, даже такое случайное приобщение к своей родне вводило меня в число доверенных деду Василию лиц. Но в моих расспросах требовалось сделать перерыв.

Мы с Семёном допилили и дорубили последние брёвна, а затем перенесли дрова в деревянный сарайчик. Эта работа не приносила нам физического перенапряжения. Скорее, она была в радость. Надо же размять тело, чтобы не застаивалось…

К разговору о строительстве замка я вернулся лишь вечером. Весь день мы с Семёном потратили на знакомство с селом под названием Счастливое и его окрестностями. Село как село, ничего примечательного, за исключением разве что плотины. Но меня она совсем не интересовала. Я искал ворота, вернее врата. Те, которые обозначались на чертеже из юсуповских подземелий именно словом «врата». К сожалению, никакого намёка на врата я не обнаружил. Спрашивал у встречных людей, может быть, кто-нибудь из них помнит развалины каменных колонн от врат или остатки железных конструкций, но… Оказалось, что почти все жители из этого села были выселены ещё в сорок четвертом году, а переселенцы ничего не знали, увы…

Зато дед Василий меня удивил. Он вспомнил, чем именно занимался этот Савинков. Оказывается, этот инженер прокладывал в горах туннели. Собственно, о них я и так уже знал, и не от деда Василия, поэтому для меня теперь было открыто лишь имя «автора».

– Это Савинков докладывал лично Николаю Петровичу, – сказал он, – с нами же он почти не общался. У него имелась своя артель. Там было человек десять. Их мы, про себя, называли шпионами.

Я с удивлением посмотрел на деда Василия.

– Почему именно шпионами? Они что, следили за вами?

– Следили…

Старик рассмеялся. Я впервые увидел его весёлым. Прежде эмоции не касались лица этого престарелого человека. А тут – целый взрыв!

– Это мы за ними следили, – успокоившись, продолжил старик, – да куда там…

– Что же это за люди? – заинтересовался я.

– Они работали ночью, после того как мы уходили со стройки, – послышался ответ, – но наших дел они не касались. Дядя Иван мне говорил, что эти люди – горнорабочие, а Савинков – горный инженер.

– Выходит, подземелья строились тайно?

– Выходит…

– Но почему?

– Да почём я знаю. Говорю же, Савинков с нами в товарищах не ходил. Он подчинялся только Николаю Петровичу.

– Вы говорите о Грекове? – не понял я.

– Нет, Греков не вмешивался. Управлял сам Николай Петрович.

Я вдруг вспомнил, что Краснова зовут так же, но дед Василий о Краснове ничего не знает. Может быть, он фамилию этого Николая Петровича запамятовал? Я стал уточнять и вскоре действительно выяснил – старик не знает фамилию этого Николая Петровича. Но я уже не сомневался – речь идёт об архитекторе Краснове.

– Странный вы человек! – воскликнул я. – Легкую фамилию не вспомнили, а более сложное имя-отчество почему-то не забыли.

Старик махнул рукой.

– Такая память. Я что вчера было – не помню. А дореволюционную жизнь могу рассказывать хоть целый день.

– Ага… – сказал я. – Выходит, вы всё-таки Николая Петровича помните?

Дед Василий даже обиделся.

– Конечно, его помню. Статный такой мужчина и дотошный. Когда приезжал в Коккозы, всегда лазил по стенам, которые мы возводили. Проверял. Но с нами не разговаривал. Его компания – это Федотов, Греков да Савинков. Да и что с нами говорить? Мы своё дело делаем и делаем…

Вот, кажется, я вспомнил.

Старик стал перебирать жёлтые фотографии, перекладывая их с места на место. Делал он это достаточно долго, даже я устал. Наконец он выдохнул.

– Ух! Хотел тебе его карточку показать, да запропастилась где-то.

– Ну, ничего страшного, – утешил я своего собеседника, – всё равно в лицо я его никогда не видел, так что мне сравнивать не с чем.

– Ну да, ну да… – он согласно закивал своей седой головой.

Дед Василий стал рассказывать мне о своём житье-бытье в те далёкие годы. Вспоминал какие-то факты, фамилии, мелкие детали. Иногда, когда память его подводила, он замолкал, но потом говорил снова. Уже не знаю, то ли, что хотел, или уже выхватывал из прошлого новый сюжет.

В конце концов в моей голове образовалась каша из тысячи фактов. Все они были интересны, но я чувствовал, что тону в них, не в состоянии переварить такой объём новой для меня информации и логически выстроить её в определённой последовательности.

– Хватит! – вдруг сказал я и резко встал.

Вместе с Сеней мы пошли исследовать близлежащие горы, надеясь там найти остатки врат.

 

3

Вернулись в «дедово логово» только вечером. Конечно, ничего не нашли и порядком устали. Сенька желал быстрее поужинать и завалиться спать. А я был не прочь побеседовать со стариком ещё часик-другой. Тем более что мой новый «товарищ» был охоч на разговоры.

Наша вечерняя беседа началась с моих расспросов в отношении самого хозяина замка – Феликса Феликсовича Юсупова. Но дед Василий лишь рукой махнул.

– Я его и видел-то раза два или три! Да и то издали. Ничего сказать не могу. Помню – боялся его. Хотя никого из нас князь не обижал. Он молча ходил. Думал-думал. Глаза холодные такие… Вот эти глаза меня и страшили.

У него горе стряслось. Убили сына. Так князь ходил сам не свой. А я считал, если он посмотрит на кого своими глазами, то у человека припадок случится или помрёт, как княжий сынок. Глупый был, ерунда всякая в голову лезла…

А вот со вторым его сыном, Феликсом, я был больше знаком.

– Это хозяина звали Феликсом, – поправил я деда.

– Нет, и сын тоже был Феликс. Он же ещё Распутина убил. Но не тогда, когда я его знал, а позже. Но могу тебе сказать – этот младший Юсупов личностью был непонятной. И весёлый, и гораздый на всякие поступки, а мог задуматься и долго стоять у реки, никого не замечая. От такого не знаешь, чего ожидать в следующую минуту. Мы с ним почти одногодки были. И соперники даже…

– Соперники? – Я удивился. – Это как же вас понимать?

– Зазноба у нас с ним была… одна… понимаешь?

– Зазноба – это любовница, – уточнил я.

– Я ж говорю тебе – зазноба. Понавыдумывали – любовница, любовница… Не любовница, а зазноба.

– Это что же, – воскликнул я, – вы тягались с самим Юсуповым за право обладать женщиной?

Дед Василий громко кашлянул.

– Не говори так. С Феликсом я не тягался. Она сама его выбрала. Сгоряча, конечно. Он был видный, девки к нему так и липли. Ну и Сулима… Она тоже не устояла.

– Сулима? Это её имя?

Дед Василий молча кивнул головой.

– Так она не русская?

– Нет, из басурман.

– Татарка, что ли? – уточнил я.

– Говорила по-татарски и по-нашему, но плохо. Но Коваль утверждал, будто бы не татарка она. Из Турции приехала.

– Как интересно… Целая романтическая история.

Дед Василий стал рассказывать, как впервые увидел Сулиму, как с ней пытался заговорить, какие порой возникали казусы. Вся артель знала, что он влюблён, и нередко строители над ним посмеивались, когда Василий замирал, увидев проходящую мимо Сулиму.

У него тогда же появился соперник – Иван Коваль, которого ещё Саидом звали. Он был толмачом и специально приставленным к Сулиме человеком, чтобы та хорошо усвоила русский язык.

– Кем представленным? – не понял я.

– Да кем… Управляющий Греков распорядился. А ему будто бы сам князь Юсупов поручил.

– Зачем князю надо было заботиться о какой-то турчанке? – удивился я. – Неужели потому, что Юсупов-младший на неё глаз положил.

– Нет, нет! – запротестовал дед Василий. – Феликс здесь ни при чём. Он позже появился, когда дом охотника уже достроили. А к Сулиме мы с Ковалем тогда оба подкатывали. Но она лишь смеялась и убегала.

– Так у вас ничего не было?

– Нет, не было. И у Коваля тоже… Но я Сулиму крепко любил. Что скрывать… Что было, то было. А Феликс-младший, как только приехал – так и увлёк её. Сам подумай – кто я, а кто он…

– Согласен, – сознался я, – только мне не понятно, зачем требовалось приставлять к ней учителя. Ну не знала она русский язык – и ладно. Что князю от того?

– Сулима Юсупову-старшему и не была нужна. Это я так считал. А всё дело в её матушке. Это женщина – ого-го! Настоящая колдунья! Правда, называли её чудно – шаманка. Вот кого я боялся как огня…

– Да что же вы всех боялись, дед Василий! И Юсупова-старшего, и матушку Сулимы.

– Князя я уважал. Это другое. А матушку моей Сулимы, действительно, боялся. Да и не я один такой.

– А Юсупов её не боялся?

– Юсупов? Ха-ха-ха. Феликс Феликсович никого не боялся. Даже царя нашего не боялся. А уж Шариде…

– Шариде, – догадался я, – это имя этой шаманки.

– Ну да, звали её так. Если бы не Шариде, набрался бы я смелости и подошёл к Сулиме. А так… Правда, мой дядя Иван тоже отговаривал, мол, не смей, она другой веры и вообще – колдунья.

– Сулима тоже была шаманкой? – удивился я.

– Не замечал. Но ежели мать такая… А яблочко от яблоньки падает недалеко.

Дед Василий стал рассказывать о том, как после завершения строительства артель распалась, уехали и «шпионы». Но управляющий Греков оставил при себе несколько человек, в том числе и Василия с его дядей. Поэтому «мой» дед прожил в имении Юсуповых ещё три года. Собственно, тогда младший Юсупов Сулимой и увлёкся. Так что данный роман развивался у Василия на глазах…

Мне стало грустно, и я резко захотел спать. Рассказ деда Василия меня обессилил. Уж не знаю почему. На следующий день мы с Семёном должны были покинуть гостеприимный дом и совершить довольно сложный переход по горам. И мысленно я уже прощался со Счастливым. Я не нашёл здесь древних врат либо чего-нибудь этакого, попахивающего мистикой. Зато пообщался вволю с очевидцем и участником строительства юсуповского замка. Тоже неплохо, хотя…

 

4

…Я проснулся от того, что кто-то меня тормошил. Открыв глаза, увидел перед собой заспанное лицо Семёна.

– Кир! Вставай, – взывал он во весь голос, – ну ты и спишь!

– Что… что случилось?

Я едва мог понять происходящее. Глаза слипались, и страшно хотелось спать.

– Дед зовёт.

– Дед? А сколько времени?

– Около шести.

– О! Рань такая… Что ему надо?

– Да не знаю я! Хочет с тобой поговорить.

Натянув спортивки, я вышел на веранду, где сидел дед Василий. В руках он держал какую-то фотографию. Извинившись за ранний визит, он протянул фото мне и сказал:

– Вот она.

– Кто? – не понял я.

– Сулима.

Я взял фотографию и увидел на ней группу людей. А за ними вдалеке – строящийся замок Юсупова. Скорее всего, это запечатлена артель, в которой трудился дед Василий. Но никакой Сулимы я не узрел…

– Вон там, справа, – поправил он.

И лишь сейчас я рассмотрел, что в кадр фотоаппарата случайно попала проходящая на заднем плане девушка.

Я с тоской посмотрел в окно. Ещё спал бы и спал. А тут – на тебе… Впрочем, сам виноват, вызвал вчера деда на откровенный разговор. Вот он успокоиться и не может.

Рассмотрев фотографию, я вежливо вернул её старику, мол, спасибо за ценную информацию. Он же истолковал мои слова по-своему, предложив попить чайку, ну и поговорить…

Я вздохнул, но согласился. С тоской посмотрел на закрытую дверь комнаты, куда ушёл досматривать утренние сны мой друг Сенька, причесал пятернёй взлохмаченные волосы и поплёлся к умывальнику.

Холодная вода взбодрила меня, придав ясности уму. Конечно, мы с другом скоро уйдём, и дед Василий снова останется один. Ему явно скучно, вот он и пытается хоть как-то продлить общение с человеком, заинтересовавшимся его прежней жизнью. С другой стороны, возможно, эту давно забытую историю он вообще никому не рассказывал. А она, как видно, очень важна для этого человека. Вот он и старается…

– Кирилл, ты где?

– Иду, иду!

Через несколько минут мы уже сидели за столом и распивали чай с печеньем. Неожиданно дед Василий вытащил какую-то банку и поставил её передо мной.

– На, возьми, это наш, счастливинский, мёд!

Я опешил и машинально протянул к банке руку.

– Спасибо, но…

– Бери, бери. Подарок от меня. Вы вон с другом столько дров нарубили. Надо же мне вас отблагодарить.

Со стороны деда Василия это был очень трогательный шаг. И я оценил его по достоинству. Взглянув мельком на часы, удостоверился, что времени в запасе достаточно. И надо потратить его на беседу. Пусть выговорится. Ему приятно, а у меня не убудет.

– Так вы говорите, – начал я первым, – эта девушка на фото и есть Сулима.

– Она, она, – дед Василий закивал головой. – Я уже стал забывать Сулиму. А ты пришёл, разбередил сердце. Так что я уж расчувствовался, вспомнил былое…

Я кивнул головой. Состояние старика было понятно. Хотя, конечно, по малости лет мне ничего подобного переживать не приходилось.

Дед Василий стал рассказывать о том, как впервые увидел Сулиму, как поразился стройностью, если не сказать высокопородной грациозностью её девичьего стана. Как она впервые улыбнулась юноше, как…

Я всё слушал и кивал головой. Дважды подливал кипяток в чашку, машинально прислушиваясь к дедову рассказу.

Оказалось, что вся эта любовная история, случившаяся между Сулимой и Юсуповым-младшим, произошла за год до начала Первой мировой войны. К тому времени Василий освоил уже новую специальность. Он стал заведовать голубятней. В усадьбе у князя имелось два «птичника». В одном содержались соколы – для охоты. В другом – голуби-сизари. Эти птицы были для потехи.

В один из дней, когда Юсупов-старший приехал с гостями в свой охотничий замок, разразился скандал. Конечно, всё быстро удалось устроить, но слух пошёл нехороший. Дядя Иван рассказывал, будто бы князь сильно отчитывал сына. А позже уже и сам Василий увидел, что Сулима «брюхата». Ясна стала и причина гнева Феликса Феликсовича-старшего. Конечно, теперь ни Василий, ни второй воздыхатель – Иван Коваль к девушке больше не подходили. И не потому, что испытывали к ней неприязнь, нет, просто побаивались, мало ли как могут это дело обернуть.

По совету дяди Василий решил оставить «голубиное дело» и вернуться на родину. А следом – началась война. Призвали на фронт. Служить, а точнее воевать, пришлось в Западной Украине, где императорская армия воевала с австровенграми.

– И здесь я снова встретился с царём, – сказал дед Василий.

– Как снова? – не понял я. – Вы разве с ним прежде виделись?

– Разве я не рассказывал тебе?

– Нет. Вы всё время о Сулиме, да о Сулиме…

Дед Василий развёл руки.

– Ну как же… С государём-батюшкой видеться приходилось, и не раз. Приезжал он к князю Юсупову в Коккозы. И один, и с семьёй. А общались мы через голубей.

– Как это? – не понял я.

Оказалось, что голуби, над которыми дед Василий был старший, были почтовыми. И господа, баловства ради, отпускали их в разных местах, прикрепив записку к лапке. Голуби летели домой, а Василий относил записки Грекову. Даже с Ливадией существовала такая почта. Николай II, когда приезжал на охоту в Коккозы, иногда брал с собой в клетке голубей. Однажды голубь-сизарь прилетел с запиской, а в ней написано: «Буду к обеду. Н.». Вот так и общались. Конечно, царь уведомлял не Василия, но тем не менее…

Что же касается австрийского фронта, то однажды в их часть приехал российский император.

– Помню, мы выстроились в линию, – вспоминал дед Василий, – чтобы встречать царя. Николай был в простом облачении, как рядовой офицер. Сразу и не признаешь. Потом к нам подошёл. Некоторым руку жал. А когда мимо меня проходил, пристально так посмотрел, как будто бы вспомнил. Я не выдержал и говорю, правда, тихо, чтобы унтер-офицер не расслышал: «Голуби». А он: «Что-что…»

Дед Василий замолчал, давая понять, что о царе он больше говорить не намерен. Уж не знаю почему. Может быть, ему эта тема неприятна, хотя мне кажется, по какой-то иной, мне неизвестной причине. Я стал сожалеть, что с первого дня нашего общения не догадался расспросить о Николае II. Человек живого царя видел, да ещё в такой «неформальной» обстановке. Но мне и в голову не могло прийти, что подобные контакты могли иметь место.

Тут же я вспомнил прошлогоднее путешествие в подземелья юсуповского замка и альбомы с фотографиями. На них ведь был и Николай II, и охотничьи трофеи, выложенные рядком. Там ещё запечатлены какие-то люди, возможно, помощники егерей или челядь. Не исключено, что на одном из таких фото мог быть и голубятник Василий… Да, интересно было бы полистать те альбомчики ещё раз. И теперь взглянуть на снимки не бесстрастным, а вполне заинтересованным взглядом.

– Кир! Мы завтракать будем?

Рядом стоял Семён и выжидающе смотрел на меня. Конечно, будем, что тут скажешь. Не сидеть же голодным. Но после завтрака мы должны покинуть гостеприимный дедов дом. А раз так, то и нашим беседам пришёл конец.

Я взял банку с мёдом и отнёс к рюкзаку, чтобы не забыть упаковать «сладкий» подарок.

 

5

Я учился жить в двух мирах. Один, реальный, был для меня естественным и привычным. Другой – тот, который я открывал, существовал несколько десятилетий назад. Вход в него находился в замке Юсупова. И я хорошо запомнил лязг засовов, которые крепко скрепляют мою память с тем необыкновенным путешествием в непознанное. Благодаря обнаруженным мною фотоальбомам, а также фотографиям и рассказам деда Василия этот чужой для меня мир стал оживать, просыпаться и набирать силу. Он существовал внутри меня, как когда-то – в обычной обыденности. Так же летали птицы, так же влюблялись люди. Кто-то запускал в небо голубей, кто-то скакал на лошади, а кто-то строил себе дом.

И я понял, что объединяет меня с той жизнью – ощущения и эмоции. Я научился чувствовать прожитое не мною, я стал понимать поступки чужих людей. Я стал видеть окружающую действительность их глазами.

Что это такое? Погружение в прошлое, в ту реальность, которая была, в тайны, скрытые от нас временем… Можно принять моё состояние за психическое расстройство. Но я точно знал, что совершенно здоров. Скорее всего, я уподобился следопыту, который выслеживает добычу. А чтобы у тебя всё получилось, надо тщательно изучить повадки зверя, фактически самому стать им. На время.

Моё сравнение со следопытом очень верное. Ведь я говорю о следопыте-охотнике. И тем самым волей-неволей приобщаюсь к дому (замку) охотника, князя Юсупова. Может быть, качество тонко вживаться в образ преследуемой тобой добычи я приобрёл именно там? А быть может, это место очень захотело, чтобы нашёлся человек, который смог бы рассказать людям о скрытом здесь в прошлом. Прошлом, которое может через настоящее проявить себя в будущем.

После моего знакомства с дедом Василием прошло несколько месяцев. Я давно покинул Крым, и мой отдых остался лишь на фотоплёнках, отснятых любимым «Зенитом». Реальность нашего мира захватывала меня всё больше, оставляя воспоминаниям о прожитом лишь сладкие, но мимолётные секунды. Наступила зима с её ветрами, тёплой одеждой и… очень быстро приближающейся экзаменационной сессией. Надо сдавать зачёты, курсовые работы, подгонять хвосты. Студенческая жизнь интересна во всех своих проявлениях.

И в этот момент мне попалась на глаза старая тетрадь. Она лежала в стопочке с прошлогодними конспектами, которые я собирался перебрать и ненужные выбросить. Полистав её, я, конечно же, понял – к моему институту она не имеет никакого отношения. Откуда же она взялась?

С трудом вспомнил. Оказывается, ещё в прошлом году, когда вернулся из Крыма, я разбирал свой туристический рюкзак. Вещи тут же пошли в стирку. А тетрадь легла на письменный стол. Именно эту тетрадь я случайно и не вернул на место, когда уносил в подземелья архивные документы князя Юсупова. Тогда в Соколином мне было некуда её деть. Пришлось забрать домой. Но при детальном знакомстве записи, сделанные в тетради, меня не впечатлили. Точнее – я ничего не понял. Вот и забросил её к старым конспектам.

Наверное, если бы не случайность, и не вспомнил бы о ней никогда. А так…

Я прочёл несколько слов, выведенных на обложке: «Эмпирические опыты…». Тут же вспомнил: именно это непонятное для меня словосочетание и отвратило от дальнейшего чтения. Но теперь я сдаваться был не намерен. Если курс сопромата можно выучить за три дня, то какие-то эмпирические опыты изучить – это же пустяковое дело.

Тут же открыл первую страницу. Здесь был нарисован план местности, по которой узкой змейкой протекала река. Присмотревшись, я узнал бывшую усадьбу Юсупова в Коккозах, хотя теперь там кое-что изменилось, нет парков, но основные строения остались на своих местах. На плане стояло несколько крестиков. Причём большинство из них совпадало с расположением строений. Некоторые же были вынесены на открытую местность. Что это? Никаких подписей или пояснений внизу плана я не нашёл. Может быть, таковые имеются на следующей странице?

Тут же перелистнул листок с планом и… То, что я прочёл, меня ошеломило. Вот дословный текст: «Девица татарского происхождения Сулима». А чуть ниже: «По рассказам матери имею возможность указать места благоприятствования, кои скрывают в себе сильные знаки. Они указывают наличие предметов культа древних времён, видимые матерью эмпирическим путём. Сей слог навеян помимо разумения моего.

Смею места указать лично и отметить вешками. Именно там нужно искать.

Писано со слов толмача Петра Ковеля, обращённого в мусульманскую веру, как Саид».

И здесь до меня дошло. Когда я слушал рассказы деда Василия, то несколько раз ловил себя на том, что где-то уже слышал имя «Сулима». Но я так и не понял, откуда оно мне может быть знакомо. Память и элементарная невнимательность меня тогда подвели. Именно поэтому всю дедову историю с Сулимой я слушал вполуха. Как вижу – зря…

Меня удивило имя толмача – Пётр Коваль. А старик говорил о том, что Коваля звали Иваном. Наверное, он что-то, по прошествии стольких лет, перепутал. Ну да ладно. Пусть Пётр станет Иваном.

На следующем тетрадном листе шёл достаточно убористый текст, который я привожу полностью.

«По указанным точкам проведена экспедиция, то есть вскрыты шурфы. В одном из них, на юго-западной стороне, обнаружен кувшин, в коем находились мелкие серебряные диски, рубленные по краям. Форма необычная, записи не имеет, номиналу тоже. Очевидно, к деньгам не относится. Прошу разрешения продолжить изыскания.

Переводы толмача прилагаются. Девица Сулима русской речи не разумеет.

Мать находится в заточении за отказ повиноваться и нежелание сообщить всё доподлинно известное ей для пользы дела нашего.

Однако ж по нашему разумению вскрытие тайных мест возможно без её участия. Так как дочь её согласна к покорности во имя спасения матери и помнит устройство тайных мест.

Через неё имеем возможность расположить к себе мать, коия по обряду – суфийка. Что для нас имеет большое значение в виду её способности к умению видеть эмпирическим путём.

Сей путь является умозрительным, видимым только данным человеком, обладающим особливым даром, простому человеку недоступным. Практическое применение доказано найденным нами кладом.

И мать, и дочь являются ценными для нас личностями. Прошу не причинять им вреда, чтобы иметь возможность использовать в дальнейшем их природный дар».

Я отложил тетрадку в сторону и задумался. Бесспорно, в ней шла речь о Сулиме – деда Василия «зазнобе» и её матери-шаманке, имя которой здесь, впрочем, не указано. По всему выходило, что Сулима была своеобразным посредником между шаманкой и теми людьми, кто занимался строительством замка. К сожалению, данная запись не была никем подписана, и её авторство теперь установить крайне сложно. Возможно, данный почерк принадлежал управляющему Грекову или архитектору Краснову. Хотя нельзя сбрасывать со счетов и самого князя Юсупова либо кого-то из его ближайшего окружения. Не исключено, что в этом деле замешаны и совершенно другие, мне неизвестные и нигде не проявленные люди. Ведь вышли же они как-то на эту шаманскую семью…

И вот ещё о чём мне подумалось. Из текста выходит, что мать Сулимы указала на какие-то тайные места, вскрыв которые люди Юсупова убедились в древности и силе данной местности. Что же, выходит, идея построить здесь усадьбу и в том числе охотничий замок исходит от шаманки? Любопытно, любопытно…

Как бы там ни было, но новые сведения заставили меня по-иному взглянуть на это место. Я уже явственно чувствовал, что под этим «юсуповским» историческим пластом существует ещё один, более древний и более значимый.

 

6

Я собирался открыть следующий тетрадный лист. Но в этот момент из тетради выпала страничка серой бумаги, очевидно, просто вложенная в неё. Я взял лист и прочёл текст:

«…по всем пересекающимся точкам здания заложены коробки с серебряными мелкими дисками по указанию архитектора Краснова, которые предварительно были… (слово неразборчивое) шаманкой Шариде.

Что и исполнено.

Заговор на невозможность разрушать строение во все времена на его вечную сохранность».

К этому серому листику был приклеен другой, из белой и более плотной бумаги. Вот что там было написано:

«Желаю использовать при исполнении витражей дома образ соколиного глаза, что есть символ Коккоз. Моё внимание обращаю в сторону указаний со стороны Шариде. Её устные распоряжения считать истиной, как бы если исходили от меня. Полностью и беспрекословно доверяю её чувствованию ситуации. Во избежание кривотолков прошу лично проследить за сим своего помощника Грекова. Доверяю ему целиком и полностью и вверяю ему Шариде в полное распоряжение».

Вот и всё – подписи тоже нет либо она отрезана ножницами. Насколько я мог понять, текст верхней части бумаги принадлежал руке Грекова, а тот, что был подклеен снизу, судя по тону, скорее всего, имел «княжеский след», хотя нигде здесь имя Феликса Феликсовича-старшего не «засвечено».

Понял я и другое. Данная переписка имела место быть ещё до начала строительства усадьбы Юсупова в Коккозах. И выходит – до момента появления Василия в Коккозах. Он попросту не мог знать, что Сулима играла при «зачатии» строительства какую-то важную роль. Что же касается Шариде то она вообще была там чуть ли не главной. Вот так открытие…

Конечно, обращали на себя внимание обстоятельства, связанные с положением Шариде. Очевидно, она была гонимым человеком, возможно, находилась в заточении. И спасая себя, эта женщина пошла на контакт с людьми князя Юсупова. Наверное, условием её освобождения и были те неоценимые данные, которые она представляла. После перепроверки выяснилась правота Шариде и… вот она уже в Коккозах.

Замечательная история, которую я придумал сам, исходя из обрывочных сведений, почерпнутых из старой «юсуповской» тетради, порядком тронула моё сердце. Но почему дед Василий так боялся её? Женщину по имени Шариде мне даже стало жаль. Странно.

Ведь этой женщине, судя по всему, очень доверяли.

Тут же вспомнился эпизод из собственной жизни. Мы с отцом строили гараж. И когда заливали фундамент, кто-то посоветовал нам бросить в углы по монете. Мол, так гараж больше постоит и стены не развалятся. Я думал, это шутка такая. А вот отец… Он посмеялся над предложением, но затем в четыре угла фундамента гаража десятикопеечные монеты все же положил.

И вот теперь я узнаю, что подобное применялось и раньше. Интересно, есть ли в этом смысл? Гараж наш стоит, впрочем, как и другие гаражи. Есть ли в этом «заслуга» монет, не знаю. Стоит и охотничий замок Юсупов, хотя и пережил он революцию, и сильнейшее крымское землетрясение, и Великую Отечественную войну. Но можно ли говорить, что выстоять ему помогли серебряные диски, заложенные в углы фундамента? У меня ответа нет…

Конечно, я обратил внимание ещё на один факт. В текстах шла речь о том, что сама усадьба построена на месте более древнего строения. А указанные Шариде точки, где спрятано «нечто», обозначены крестиками. И на этих отметках появились постройки либо были устроены фонтаны. Как я понял, таким образом архитектор Краснов как бы возродил древность в современном архитектурно-парковом ансамбле.

Нет ничего предосудительного в бережном отношении к старине. И действия строителей можно в тот момент было бы лишь приветствовать. В нынешнее время вряд ли проявляли бы подобную заботу…

Но меня волновало другое. Чувствовалось, что на способности Шариде здесь уповали. Шариде явно дорожили. Почему? Возможно, речь шла не о ней лично, а об открытых ею тайнах? И интерес к ней всецело относился к древним временам и особенностям данной местности, на которые возлагались кем-то большие надежды. Если моё предположение считать верным, тогда напрашивается связь со знаком этого места – «глазом». Как там написал Юсупов: «…желаю использовать при исполнении витражей образ соколиного глаза. Что есть символ Коккоз…».

Тут же мне пришло в голову сравнение: символы «глаз» и «змея» относятся к одной эпохе. Если так, тогда становится более понятной логика строителей юсуповской усадьбы. Я подумал, что её устройство будто под кальку повторяет древний механизм, который, возможно, в будущем каким-то образом можно будет запустить.

Я видел стену на Мангупе со знаком змеи, исследовал юсуповский охотничий замок, любовался красотой царского дворца в Ливадии. Но зачем мне всё это надо? Почему прошлое должно воплотиться будущим? Хотя не так: чтобы прошлое именно и стало будущим!

Что же, выходит, кому-то заранее было известно будущее?

От сделанного открытия мне стало дурно. Неужели я не ошибаюсь! Но подобное ведь невозможно! Просто я, наверное, в своих рассуждениях допустил неточность и они пошли по ложному пути.

Как наивен я тогда был! Мне не были известны не то что предсказания, касающиеся ХХ и XXI веков, но даже имена предсказателей. Да что имена! Я не ведал, что подобное вообще возможно! Как так: увидеть будущее! Да ещё подкорректировать его по своему разумению? Ну уж нет, подобное никому не под силу!

Наверное, в силу своих ограниченных знаний, которыми я обладал, мои размышления о предназначении юсуповского охотничьего замка зашли в тупик. К сожалению, рядом со мной не нашлось человека, который бы смог мне как-то помочь.

 

7

Я продолжал листать тетрадь, находя в ней весьма любопытные факты. Вот хотя бы один из них. Привожу текст почти дословно:

«Совершенно секретно, его превосходительству. Довожу до вашего сведения, что основная часть планируемых работ выполнена на 60 процентов. Однако в виду чрезвычайной ситуации продолжение работ приостановлено.

Препятствия, кои возникли в процессе производства работ, непреодолимы в физическом и моральном плане. А именно: произошёл обвал, коий погрёб под себя троих рабочих. Четвертый свидетель происшествия утверждает, что увидел перед собой большую округлую нишу, обработанную диким камнем, в центре коей возлежал огромный молот (или секира) необычного блеска.

С его слов записано:

«Один из рабочих прикоснулся с целью приподнять. Произошло обрушение. Я едва успел отскочить в сторону. Состояние моё крайне возбуждённое. Едва не случился разрыв сердца. Благодарю Бога, что остался жив».

И чуть ниже приписка:

«Инженер Иосиф Савинков спускался для контроля. Штреки забоя обрушены, глухо забиты землёй. Прошу вашего разрешения приостановить работы на данном участке навсегда. Место дьявольски непростое.

Предчувствую новые жертвы в виду непознанности данного явления. Вижу смысл происходящего в древнем значении сего места. Его сугубо негативном влиянии на окружающую действительность. Из чего делаю вывод моей нижайшей просьбы закрыть проект».

Ниже стояла подпись, весьма неразборчивая, но начальная «К» указывала, что весь текст мог принадлежать архитектору Краснову. Впрочем, он не единственный, у кого фамилия начиналась на эту букву. Дело не в этом. Почему данная докладная записка не была отправлена по назначению? Или это черновой вариант, оставленный на всякий случай? Впрочем, отвечать на эти вопросы было некому.

Главное, текст был для меня ясен. Фамилию «Савинков» я уже слышал от деда Василия, а то, что там имелись подземные ходы, я и сам отлично знал. Сомнение вызывало лишь сообщение о странном предмете, обнаруженном в толще гор. Как можно в земле точнёхонько выйти на него? Наверняка здесь без Шариде не обошлось…

Обращает на себя внимание явная осторожность, если не сказать опасение автора записки относительно странностей, связанных с наличием чего-то непознанного, потустороннего. В прошлом году и мы с Вовкой столкнулись с его проявлением. Тогда такой страшный металлический скрежет послышался в подземельях, что мы как пробки вылетели оттуда.

И вдруг до меня дошло. Какие же мы беспечные! Так легкомысленно полезли под землю. Нас вполне могло завалить. Судя по всему, там действительно, живёт невидимая, непонятная сущность… Как здесь написано: «…Место дьявольски непростое…».

Тогда мне вдруг вспомнился эпизод из собственной жизни. В мой день рождения отец решил преподнести своеобразный подарок. Он взял меня с собой на рыбалку. Тогда мне было немногим более десяти лет, и само слово «рыбалка» вызывало во мне восторг. В это время мы отдыхали на море в небольшом курортном посёлке, где была неплохая лодочная станция.

Отплыв от берега на достаточное расстояние, мы вдруг заметили, что волна стала круче, хотя синоптики на этот день обещали штиль. Вскоре поднялся довольно сильный ветер. В тот момент я по малости лет угрозы своей жизни не почувствовал. Было лишь интересно наблюдать, как лодка то поднималась на волнах, то опускалась вниз. Лишь когда отец заставил меня напялить спасательный жилет, я стал понимать, в каком положении мы оказались.

Рядом вздымались на волнах лодки других рыбаков. И вдруг одна из них черпнула бортом воду, а в следующее мгновение… Я не верил собственным глазам – опрокинулась! Люди как сумасшедшие закричали и стали судорожно цепляться за её выступающий из воды киль. Хорошо, что она оказалась деревянной и не пошла ко дну – это спасло рыбакам жизнь.

Вскоре со спасательной станции приплыл небольшой катер, который вызволил горе-рыбаков из морской беды.

Остальные лодки должны были добираться до берега самостоятельно. Мой отец молча грёб, стараясь не подставить борт набегающей волне. Было видно, как ему тяжело, но в данной ситуации нам никто не мог помочь.

Я всё время смотрел на берег, но из-за волн, которые то возносили нас на гребень, то роняли в бездну, всё никак не мог понять: приближаемся ли мы или удаляемся, а быть может, стоим на месте.

Борьба с морем продолжалась час, а может, и два. Не знаю. На часы никто не смотрел. Лишь когда нос лодки коснулся спасительного деревянного причала, я смог спокойно вздохнуть. И тогда только я увидел ладони отца. Они все были в крови.

Почему вспомнился именно сейчас этот крошечный эпизод из моей собственной жизни? Да потому, что у меня появилось ощущение, будто бы я сейчас нахожусь в лодке и не могу понять, приближаюсь ли я к берегу или удаляюсь от него. Берег – это и есть разгадка тайн юсуповского охотничьего замка. Чем больше у меня накапливалось фактов, тем более сложным становилось осознание значимости этого места. Какова роль самих владельцев в выборе места под усадьбу? Как проявилось влияние глубокой древности на людей, живших тогда?

Я листал тетрадь, и меня, как на волнах, то поднимало вверх догадкой, то стремительно сбрасывало вниз разочарованием. И казалось, сколько ни греби, до берега никогда не доберёшься, слишком он далёк и недоступен.

Странная тетрадь оказалась в моих руках. Некоторые листы в ней были вырваны. Зато в других местах явно просматривались вклейки или вложенные бумажные странички. Как будто кто-то специально одну информацию изымал, а другую – добавлял. Я не мог понять, чья же всё-таки это была тетрадь. Больше всего склонялся к авторству управляющего Грекова. Но мне крайне сложно было определиться со значимостью этого человека. Дед Василий рассказывал о нём крайне скудно.

Кое-где были рисунки. Очень простые, я бы сказал, примитивные. Чувствовалось, тот, кто их делал, весьма неумелый художник. Они выполнены на скорую руку, быстро-быстро… Может быть, тот, кто их делал, боялся быть уличенным в этом. Не исключено, что «сверху» поступило распоряжение, запрещающее фиксировать на бумаге обнаруженное в земле? Таким именно образом соблюдалась конспирация, исключающая отток ценной информации. А почему и нет?

Я помногу раз возвращался к прочитанным текстам и подолгу изучал каждый рисунок. Старался припомнить всё, что видел в подземельях юсуповского замка. Увеличил, насколько позволяла бумага, фотографии технических чертежей, сделанные год назад. Вспоминал беседы с дедом Василием…

Но пока совершенно не понимал, приближаюсь я к спасительному берегу или по-прежнему болтаюсь в штормящем море бесконечно далеко от него?

 

8

В Крым в следующий раз я приехал на зимние каникулы. Как всегда, остановился у своей престарелой родственницы в Севастополе. Но здесь я надолго не задержался. Все мои помыслы были связаны со Счастливым. Туда я отправился уже на следующий день, благо из Севастополя в это село существовал прямой автобусный маршрут.

Дел Василий, когда меня увидел, воскликнул: «О! Ильюша приехал».

– Не Ильюша, – поправил я старика, – Кириллом меня зовут.

Старик ничего не ответил, очевидно, пытаясь совместить в голове Ильюшу и Кирюшу как одно целое. А затем сказал:

– Вишь, сколько снега навалило!

Я согласился. Снег в горах всегда вызывал в моей душе восторженное состояние. А в таком экзотически красивом месте…

Мы вошли в дом, точнее – на веранду, где было достаточно прохладно. Окна покрылись морозной резьбой, создавая иллюзию ледяного дома. Я поставил на такой же ледяной стол свой студенческий дипломат, который, впрочем, здесь смотрелся явно чужеродно, и переступил порог, ведущий в жарко натопленную комнату.

– Располагайся, – предложил дед Василий.

Пока я усаживался, он стал рассказывать о своём житье-бытье, жалуясь на снег, больные ноги и бессонницу. Мне стоило большого труда перевести нашу беседу в нужное для меня русло.

Но разговор явно не клеился. Дед Василий перескакивал с одной темы на другую, часто путался в воспоминаниях, либо повторял то, что я уже слышал в свой предыдущий приезд (точнее, приход) к нему.

Наконец я сказал:

– Я долго думал о Сулиме.

Дед Василий насторожился.

Тогда я продолжил:

– Мне кажется, человеком она была необычным и обладала колдовскими чарами, как и её мать.

– Обладала, – согласился мой собеседник, – она могла любого мужчину к себе приколдовать. Я знаю…

– Нет-нет, я о другом говорю. У неё имелись сверхспособности, как и у Шариде.

Дед Василий внимательно посмотрел на меня, пожевал беззубым ртом, как будто там был хлебный мякиш, а затем сказал:

– Пойдем!

Не говоря больше ни слова, он оделся теплее, запустил ноги в высокие чёрные валенки, обутые в такие же чёрные галоши, и первым вышел на улицу. Конечно, я последовал за ним, хотя ничего не понимал. Куда мы идём? Может быть, он меня выпроваживает, как мальца, который бесцеремонно вторгается в его святая святых?

Снег приятно скрипел под ногами, но идти по узкой тропинке было непросто. То, что летом называлось улицей Ленина, сейчас, зимой, превратилось в невесть что. Кучи снега, узкая и скользкая колея, которую пробили большегрузные автомобили, а рядом узкая тропинка… Деду Василию идти по ней было особенно сложно. Он цеплялся деревянным костылём за углы придорожных камней и тяжело ступал своими громадными валенками в утоптанную снежную массу.

Наконец мы подошли к небольшому проулку, устремлённому куда-то вверх. Здесь снег был девственно чист. Лишь еле видимая тропинка, оставленная людскими ногами, да робкие следы собачьих лап, пересекавшие её в разных местах, слегка портили снежную идиллию.

Мы пошли по этой тропинке, как вдруг из боковой калитки вышла женщина средних лет.

– Здравствуй, дед Василий, – сказала она.

– Здравствуй, Шура, – прошамкал в ответ старик. – Ты куда собралась?

– Да в магазин собралась. А ты не к нам ли?

– Нет, я сюда…

Он указал своим костылём на засыпанную снегом калитку. Очевидно, здесь жили соседи женщины Шуры…

– Дома-то они?

Шура утвердительно кивнула головой и молча указала на грязно-серый дымок, что медленно поднимался из трубы. Как видно, хозяева только что затопили печь.

– Открывай калитку! – почти приказал мне дед Василий.

Я растолкал в разные стороны снег и отодрал прилипшее дерево калитки от металлического столбика. Было видно, что ей уже несколько дней не пользовались. Миновав несколько метров целины, мы оказались в центре небольшого узкого дворика. Слева от меня был вырыт ров, по которому журчал ручеёк. Впрочем, журчал ли? Справа возвышался крутой откос. Чувствовалось, что для двора место не самое удобное, но тем не менее люди здесь жили…

Сам же дом чем-то был похож на тот, в котором проживал дед Василий. Тоже двухэтажный, и лестница на второй этаж – с улицы, только здесь каменная, точнее, отлита из бетона. В целом это был типичный татарский дом, каких в сёлах я видел достаточно.

– Это дом Сулимы! – вдруг сказал дед Василий.

От услышанного я буквально остолбенел. Как здесь, в Счастливом, может быть дом Сулимы? Возможно, я ослышался или дед Василий решил меня разыграть…

Старик не дал мне опомниться и стал быстро (для его-то возраста) рассказывать историю этого дома. Оказывается, после рождения Сулимой ребёнка Юсупов-старший затеялся построить этот дом. Сулиме с её младенцем по целому ряду причин находиться в Коккозах было нельзя. Вскоре началась война, и строительство замедлилось. Лишь в 1918 году Сулима вместе с Ибрагимом перебрались сюда окончательно.

– Ибрагим – это её сын? – догадался я.

– Сын… – подтвердил старик.

– А откуда же вам известна эта история? – вдруг вырвалось у меня. Вы же сами мне рассказывали, что уехали из Крыма, а после – вас призвали в армию…

– Так от дяди Ивана же! – как само собой разумеющееся сказал старик. – Это же я уехал. А он остался. Всю войну с Германией был в Коккозах. Его на фронт не взяли – по годам не подходил. Вот он и жил у князя. Сторожем был, садовником – если надо. Ну и, конечно, если где камень класть… Незаменимый человек.

Почитай, всю революцию и гражданскую здесь околачивался. Видел, как Врангель уходил из Крыма. А затем пришла советская власть. Иван им не приглянулся, не взяли в свою партию. А может, сам не захотел. Когда юсуповский дом стали грабить, не выдержал он и покинул Коккозы. Говорил мне – сердце ныло от жалости. Зачем растаскивать добро? Ну, прогнали князя – сами теперь живите. Так нет же! Почитай, всё, что внутри было, вынесли. Хорошо, что сам дом устоял, по камушкам не разнесли…

Я слушал дедов рассказ и вспоминал обнаруженные мною тексты в старой тетрадке. Может, и в самом деле заклинание Шариде и древние серебряные диски, вложенные в углы фундамента юсуповского дворца, сыграли свою роль, не допустив его разру-шения.

– Мы с дядей Иваном увиделись уже при Советах. Я с гражданской пришёл, а он из Крыма вернулся. Радости от встречи не было предела! Думал же, что вовсе не свидимся… Столько людей тогда сгинуло.

Вот тогда-то он и рассказал мне об этом доме. О судьбе Сулимы. Дядя же и помогал ей строить… Сама-то она, хоть и наделена была княжеским рублём, да в нашем деле не понимала. К тому же и князь не хотел допускать к строительству чужих людей. Только проверенных…

 

9

– Да зачем ему проверенные? – удивился я. – Обычный же дом!

Дед Василий только головой кивнул.

– Это он с виду такой. Князь виды имел какие-то. Уж не знаю, то ли с Ибрагимом здесь связано, то ли с Шариде, то ли с самим домом.

Место же здесь – гиблое.

– Гиблое! – воскликнул я. – Так зачем же дом строили?

Дед повёл плечами.

– Дядя Иван сказывал – в том воля Шариде была, а князь согласился. Здесь кладбище старое. Дом на месте, где был вход на его территорию. От кладбища, почитай, ничего и не осталось. Никто не помнит, какому народу принадлежат усопшие здесь души. Но Шариде упёрлась – строить здесь!

Так что дом стоит на границе двух миров – живых людей и мёртвых. Поставили его, как запечатлели тайну прошлого. Дядя Иван мне много рассказывал об этом месте. Как иногда страшно ему было. А ведь он не из пугливых. Если бы не твёрдое слово, которое давал князю, довести строительство до конца – сбежал бы.

От дедова рассказа мне вдруг стало не по себе. Даже белый снег, окружавший меня, стал каким-то враждебным. Окна дома Сулимы, как зрачки, стали впиваться в меня, изучая чужака. Я обратил внимание на тишину, даже собаки не лаяли, и птиц не было слышно.

– А здесь что, собаки нет?

– Спохватился, – криво усмехнулся дед Василий, – коли была бы, давно разбрехалась бы… Собаки тут не держат. Одни сбегают, другие дохнут. Да и люди…

– А что люди? – спросил я.

– Тут после войны Отечественной уже столько хозяев сменилось! Долго никто в этом доме не может жить. Какая-то сила выгоняет людей…

Я попятился назад, желая как можно быстрее уйти отсюда. Дед Василий увидел моё смятение и остановил меня.

– Не бойся! Ничего с тобой не случится…

В этот момент хлопнула входная дверь, и на пороге показался пожилой (для моих юных лет) мужчина. Очевидно, это был хозяин дома. Хотя я после рассказа деда Василия подумал о Сулиме. Вполне могла появиться и она. Хотя такое предположение – лишь плод моей фантазии.

Мужчина, вышедший из дому, оказался хорошим знакомым деда Василия. Они поговорили какое-то время на им обоим близкие темы. Я же за это время успокоился и пришёл в себя. Дед Василий отказался входить в дом, сославшись на какие-то причины. Скорее всего, он меня пожалел, увидев, как изменилось моё лицо после рассказа о гиблом месте.

Вскоре мы двинулись в обратный путь. И я уже бодрым голосом спросил у старика, почему же он не приехал к своей Сулиме уже после Гражданской войны, когда стала налаживаться мирная жизнь.

– Да как же ж, приезжал! – почти выкрикнул старик. – Как дядя Иван рассказал мне про этот дом, так я и поехал. Правда, прежде мне не приходилось бывать тут, и адреса точного не знал. Но Иван посоветовал разыскать Петра Коваля, который обитал в Коккозах по-прежнему. Он же хорошо знал дом Сулимы.

– Петра? – уточнил я. – Вы же говорили, будто его зовут Иваном.

– Иваном? Нет-нет. Я такого сказать не мог. Коваль всегда звался Петром.

С дедом Василием я спорить не стал. И вообще, какая разница, кто его привёл в дом Сулимы – Иван или Пётр?

Старик стал рассказывать, с каким трепещущим сердцем он вошёл во двор, где мы только что стояли. И если бы не поддержка Коваля, мог бы и чувств лишиться. Я хмыкнул – у меня такое же состояние только что было. Может быть, так место влияет? Не хотелось бы больше возвращаться в дом Сулимы…

– Коваль громко окликнул хозяев по-татарски, – продолжил дед Василий, – и вот на пороге появилась Сулима. Увидела меня – зарделась. Но следом явилась и Шариде.

– Откуда она здесь взялась?

– Мне ещё дядя Иван говорил, что когда стали грабить охотничий дом Юсупова, Шариде исчезла. Появились слухи, будто бы к дочери подалась. Как видно, люди правду говорили.

Шариде стала что-то громко говорить. Я не понимал ни слова, но тревога поселилась в сердце моём. Сулима закрыла руками лицо, а затем развернулась и убежала в дом. Меж тем Коваль перевёл мне слова шаманки: «Гонит она тебя, не желает видеть здесь». Я стоял, как оглушённый, и почти ничего не понимал. Очнулся, когда мы с Ковалем уже выходили из села. Тогда оно на татарский лад называлось Узень-Баш. Это уже после войны его переименовали в Счастливое.

Я слушал рассказ деда о том, как, опомнившись, стал он выспрашивать у Коваля, почему Шариде прогнала его. Ведь он, Василий, пришёл с чистыми намерениями. К тому же мать Сулимы знала его добрый десяток лет и не могла не догадываться о чувствах молодых людей. А такой срок – разве не доказательство верности и силы любви? К тому же брал бы в жёны женщину с ребёнком, а на такой поступок мало кто из мужчин был способен.

– Коваль, – продолжал дед, – выслушав меня, рассмеялся и громко сказал: «Чем ты слушал! Я ж переводил все её слова». Мне ничего не оставалось, как сознаться, что ничего не помню. Тогда он сказал, что Шариде сейчас меня спасла. Она утверждала, будто бы, если я покину Крым, то проживу долгую жизнь. В противном случае со мной случится большая беда.

Но когда любишь, разве важно, что случится когда-то в далёком будущем? Конечно же, нет! Я не внял увещеваниям матери Сулимы и попросил Коваля прийти сюда ещё раз. Он отказался. Я настаивал, но…

На следующий день пришёл один. Вызвал Сулиму. Она вышла вместе с мальчиком. Указав на сына, сказала – Ибрагим, когда вырастет, будет здесь хозяином, а не я. Она говорила по-русски плохо, и понять точнее сказанное ею мне было не под силу. Шариде не вышла на порог, хотя я чувствовал присутствие этой женщины. Она вещала устами Сулимы. И я снова потерял смысл услышанного…

Больше я сюда не приходил. Уехал домой, в родное село под Тулой. Вскоре женился. А что делать, не ходить же век холостяком! Было у меня два сына, работы каменщиком – сколько угодно… А потом началась война. Меня и старшего сына, Колю, взяли рыть окопы. Вместе с отступающей Красной Армией пришлось отходить… Потом вернулись домой, когда наши пошли вперёд. Но села не осталось – одни головёшки. Вся моя родня погибла.

Война, внучек, это самое страшное, что может случиться с народом и с тобой. Николая взяли в армию. Но, слава богу, он живым вернулся домой. Вскоре женился, детки пошли. Наше село охочих отстраивать не нашлось, мы осели в Туле. Но мне одиноко стало жить. И я решил поехать в Крым. Тогда здесь происходили большие перемены…

Узень-Баш я нашёл обезлюдившим. Татар выселили из Крыма, а новых переселенцев в их жилищах было очень мало. Это потом сюда понаехали люди… Я нашёл дом Сулимы, но понятно – был он пуст. Побродил по первому этажу, сходил на второй. И вдруг…

Неожиданно дед Василий остановился и стал вытирать рукой глаза. Я подумал, что ему грязь попала, но потом смотрю – плачет он. Пришлось ждать, пока он успокоится. Мне так неловко сделалось. Своим приездом я растревожил сердце пожилого человека. Ну сдалась мне эта Сулима! Не знал бы о ней ничего, ну и не знал бы…

Успокоившись, дед Василий продолжил, точнее сказать, закончил свой рассказ:

– Дверь на втором этаже оказалась открытой. Я вошёл в полутёмную комнату, где печь имелась. Возле окошка – низенький табурет. У татар тогда стульев я не припомню. А на нём голубиное перо лежит. Рядом – чистый клочок бумаги. Я поднял его и перевернул. Смотрю – слово нацарапано. Прочёл: «Васил».

Это Сулима со мной попрощалась. Кто же ещё мог помнить, что я голубями заведовал в охотничьем доме Юсуповых…

Дальше мы с дедом Василием шли молча. Снег хрустел под ногами. Но я ничего не слышал. Мне казалось, что я иду по бесконечному полю из белых голубиных перьев. Теперь многое, очень многое становилось ясным и понятным. Хотелось ещё что-то спросить, но я не решился.