Идея конституционной и парламентарной монархии с ответственным перед законодательной властью правительством, о необходимости которой в течение двенадцати предшествующих лет говорили русские либерально-оппозиционные деятели, была как никогда близка к осуществлению 1 марта 1917 г. Царь, являвшийся, казалось, последней преградой на этом пути, был фактически низложен.
Многие члены императорской фамилии, каждый по-своему, поспешили отречься от главы царствующего дома. Днем 1 марта в Таврический дворец, наряду с другими воинскими частями, шедшими под красными флагами, прибыл великий князь Кирилл Владимирович с моряками Гвардейского экипажа. Он объявил, что поступает «в распоряжение комитета Государственной думы». Позже он оправдывал свой переход на сторону «революции» желанием «поддержать умеренные элементы против крайних». Одновременно четыре великих князя составили манифест, в котором от царского имени было обещано «ответственное министерство». На фоне революционных, социалистических и республиканских по духу распоряжений Совета рабочих и солдатских депутатов – с его печально известным «приказом № 1» об упразднении военной дисциплины и замене офицерской власти солдатским самоуправлением – такой замысел и вправду выглядел «умеренным».
Военная экспедиция генерала Н.И. Иванова и его батальона георгиевских кавалеров, которой иногда приписывают самую чудодейственную силу и нереализованную возможность вернуть престол Николаю II, носила скорее демонстрационный характер. Медленно приближаясь на поезде к Царскому Селу Георгиевский батальон, однако, успешно преодолел все препятствия.
Приказ № 1 Петроградского Совета. 1 марта 1917 г.
Грозя полевым судом саботажникам, пытавшимся остановить его поезд, бравый и энергичный генерал заставлял железнодорожников освобождать ему путь. На станциях близ столицы Иванов приказывал деморализованным «революционным» солдатам вставать на колени, и те безропотно повиновались. Вечером 1 марта отряд генерала Иванова добрался до Царского Села, ночью генерал был принят императрицей Александрой Федоровной. Но брать Петроград силами одного батальона не представлялось возможным. Верные царю войска должны были концентрироваться в районе Царского Села. Однако из двух полков, направленных к столице с Северного фронта, к месту назначения – на железнодорожную станцию Александровская – прибыл только один [67-й пехотный полк], а другой [68-й пехотный полк] был остановлен близ Луги ее восставшим гарнизоном. На Петроград были направлены также части, снятые с Западного фронта. Но главнокомандующий фронтом генерал А.Е. Эверт не верил в успех. По поводу «надежных частей» он, как вспоминала его жена, задавался вопросом: «где их взять?! 2 года идет пропаганда на фронте», – и был «уверен, что эти надежные части до Петрограда не доедут». Эверт уповал лишь на то, что при погрузке солдат в эшелоны для отправки на Петроград все-таки удастся обойтись без эксцессов, которые были чреваты массовым солдатским восстанием прямо на фронте и необходимостью его сурового подавления. «…Только бы сели, чтобы не пришлось прибегать к крутым мерам!» – с мольбой восклицал он тогда. После телеграмм М.В. Алексеева с призывом решить дело «мирно» подготовка военной операции против мятежной столицы была свернута. Сообщая государю о своем ночном разговоре с «милым стариком Ивановым» [с 1 часа до милым стариком ½ 3-го ночи 2 марта], императрица многозначительно заметила, что тот «только постепенно вполне уразумел положение». Сам несостоявшийся диктатор позже с удовлетворением отмечал, что не пролил в те дни «ни одной капли русской крови».
А.Е. Эверт
Вечером 1 марта 1917 г., когда «победителям» удалось договориться между собой о формате «новой власти» – о создании Временного правительства, было решено также «определить положение царя». Политическая участь свергнутого монарха также не вызывала сомнений – ему предстояло лишиться прежнего статуса. Однако о деталях этой процедуры задумались не сразу. «Что Николай II больше не будет царствовать, – вспоминал П.Н. Милюков, – было настолько бесспорно для самого широкого круга русской общественности, что о технических средствах для выполнения этого общего решения никто как-то не думал». Только А.И. Гучков, отдавший немало сил подготовке переворота и усердно работавший над его разными вариантами, настойчиво требовал от коллег делегировать его на переговоры с царем об отречении, что и стало, по ироничному замечанию Милюкова, «венцом» его «карьеры»; а «в свидетели торжественного акта» Гучков, с согласия нового правительства, выбрал В.В. Шульгина. Временный комитет Думы и Временное правительство, согласно предначертаниям «блока», высказались за отречение царя «в пользу сына» при регентстве великого князя Михаила Александровича. Лидеры «блока» желали тем самым обеспечить «известное преемство династии». На завершающем этапе переворота Гучков уделял первостепенное внимание соблюдению формальной законности [насколько о таковой вообще было уместно говорить] при смене власти. По его словам, было «чрезвычайно важно, чтобы Николай II не был свергнут насильственно», а согласился на «добровольное отречение», которое обеспечило бы «без больших потрясений прочное установление нового порядка» при сохранении «династии». Со своей стороны, деятели социалистических партий – убежденные сторонники самых радикальных форм республиканского правления и слышать не хотели ни о каком «преемстве династии». Поэтому свое «тайное совещание» насчет «будущей формы правления» лидеры либералов провели «без участия и ведома социалистов». Затем они объявили о своих намерениях высшему командованию.
Перед приездом Николая II главнокомандующий Северным фронтом генерал Н.В. Рузский уже получил телеграмму М.В. Родзянко о том, что, из-за «устранения от управления всего состава бывшего совета министров, правительственная власть перешла в настоящее время к временному комитету Государственной думы». Рузского также успели нужным образом «ориентировать» М.В. Алексеев и А.С. Лукомский. В Пскове царя ждала телеграмма Алексеева, где, вследствие угрозы «распространения анархии по всей стране, дальнейшего разложения армии и невозможности продолжения войны», предлагалось «успокоить умы» созданием «ответственного министерства» и поручить председателю Государственной думы Родзянко сформировать его «из лиц, пользующихся доверием всей России». Телеграмма содержала также проект соответствующего манифеста. А за 2 часа до прибытия Николая II в Псков помощник Алексеева – генерал В.Н. Клембовский телеграфировал Рузскому, через генерал-квартирмейстера Северного фронта В.Г. Болдырева, совместную просьбу Алексеева и великого князя Сергея Михайловича «доложить» царю «о безусловной необходимости принятия тех мер, которые указаны в телеграмме генерала Алексеева Его величеству», что «представляется единственным выходом из создавшегося положения». Видя в Рузском единомышленника, Алексеев верил в успех его миссии. Мнение великого князя Сергея Михайловича полностью совпадало с позицией Алексеева, но великий князь пожелал особо подчеркнуть: «…Наиболее подходящим лицом был бы Родзянко, пользующийся доверием».
Граф В.Б. Фредерикс
Встречая государя, Н.В. Рузский выглядел неприветливым; их первый разговор длился «недолго». Зато в беседе с министром двора графом В.Б. Фредериксом и офицерами царской свиты Рузский дал волю сарказму. В ответ на просьбу министра «помочь государю наладить дела» он сказал, что «уже поздно». Заявив, что «много раз» предлагал действовать «в согласии с Государственной думой и давать те реформы, которые требует страна», он напомнил о былом влиянии «хлыста Распутина», о Протопопове, о «ничтожном министерстве князя Голицына» и др. На извечный вопрос: «Что делать?» – Рузский отвечал, что «теперь придется, быть может, сдаваться на милость победителя». Генерал Д.Н. Дубенский, состоявший в свите царя в качестве официального историографа, вынес из этой беседы убежденность, что Николай II явился жертвой широкого заговора с участием оппозиции, революционеров и генералитета. По его словам, «не только Дума, Петроград, но и лица высшего командования на фронте» действовали «в полном согласии и решили произвести переворот». Правда, Дубенский недоумевал, «когда же это произошло». Но надежд на то, что Рузского можно переубедить, у царских адъютантов больше не осталось; «ведь государь очутился отрезанным от всех». Генералы и офицеры свиты выражали «чувство глубочайшего негодования» по поводу «предательской измены своему государю». Генерал-адъютант К.Д. Нилов предлагал «арестовать и убить» Рузского как «предателя», не допустить «оставления трона». Тем временем начальник штаба Северного фронта Ю.Н. Данилов докладывал М.В. Алексееву о прибытии царя и свиты в Псков на двух поездах и о том, что «дальнейший их маршрут не выяснен». Верховный главнокомандующий находился под бдительным надзором своей Ставки.
Следующее «свидание» Рузского с Николаем II, поздним вечером 1 марта, было «продолжительным»; содержание их разговора изложено современниками во множестве противоречивых версий. Несомненно, однако, что Рузский убеждал царя немедленно согласиться на создание «ответственного министерства». Николай II возражал. Он уверял собеседника в том, что сам «ни за что не держится», но «не вправе» передавать бразды правления деятелям, которые могут нанести стране вред, а затем – подать в отставку, и напоминал о своей ответственности «перед Богом и Россией». Рузский, в свою очередь, предлагал формулу: «Государь царствует, а правительство управляет». Царю эта формула была чужда. Он повторял, что «лично не держится за власть, но только не может принять решения против своей совести», и предостерегал, что «совершенно неопытные в деле управления» общественные деятели – будущие министры, «получив бремя власти, не сумеют справиться с своей задачей». Тем не менее, в конце полуторачасового спора монарх согласился «на ответственное министерство», сформировать которое был готов поручить Родзянко. Затем он не без колебаний одобрил и, по одной из версий, в 2 часа ночи 2 марта даже подписал представленный Алексеевым проект манифеста.
Видимо, итогом этого разговора стала также телеграмма генералу Н.И. Иванову в Царское Село, отправленная в первом часу ночи 2 марта «от имени государя». В ней говорилось: «Прошу до моего приезда и доклада мне никаких мер не предпринимать». Экстренный приезд царского и свитского поездов в Псков повлек за собой задержку эшелонов с войсками, направлявшимися к Царскому Селу в распоряжение генерала Н.И. Иванова. Они были остановлены «между Двинском и Псковом», а из-за мятежа в Луге был поставлен «вопрос о их обратном возвращении». Вскоре начальник штаба Северного фронта Ю.Н. Данилов своей телеграммой объявлял «высочайшее соизволение вернуть войска». Наступательная операция по взятию Петрограда была отменена.
Разговор царя с генералом Н.В. Рузским предшествовал главному событию этой ночи – переговорам по прямому проводу Рузского и Родзянко «по особому уполномочию Его величества». Проведение этих переговоров было согласовано штабами Северного фронта и Петроградского военного округа, о чем штаб Северного фронта не замедлил доложить в Ставку. Правда «особое уполномочие» царя было скорее формальностью. Будучи хозяином положения, Рузский, на глазах возненавидевших его генералов и офицеров свиты Е.и.в., распоряжался царской волей по своему усмотрению, а царской судьбой – в соответствии с указаниями М.В. Алексеева. Еще до ночного разговора с царем он отверг намерение дворцового коменданта В.Н. Воейкова «переговорить лично по прямому проводу с Родзянко», заявив, что Родзянко в этом случае «не подойдет к аппарату», и твердо добавил: «Я сам буду говорить с Михаилом Владимировичем».
Разговор Рузского и Родзянко по прямому проводу продолжался 4 часа – с 3½ часов ночи до 7½ часов утра 2 марта 1917 г. По словам Рузского, царь «сначала предполагал» поручить Родзянко сформировать «министерство, ответственное перед Его величеством», однако «затем» принял «окончательное решение […] дать ответственное перед законодательными палатами министерство» и намерен поручить Родзянко «образовать кабинет», а также объявить об этом в манифесте, который «спроектирован». В ответ Родзянко, рассказав о событиях «одной из страшнейших революций», сказал, что предложенного манифеста «недостаточно и династический вопрос поставлен ребром». Единодушными, по уверениям председателя Думы, стали «грозные требования отречения в пользу сына, при регентстве Михаила Александровича». При этом он резко отзывался о бывшем правительстве и императрице Александре Федоровне, посулив ей «тяжелый ответ перед Богом» за желание отвратить царя «от народа». Говоря о «присылке генерала Иванова», Родзянко восклицал: «Прекратите присылку войск, так как они действовать против народа не будут. Остановите ненужные жертвы». Попытавшись уйти от вопроса о «грозных требованиях отречения», Рузский дипломатично предложил «найти такой выход, который дал бы немедленное умиротворение», чтобы армия могла «смотреть только вперед, в сторону неприятеля»; а по поводу отправки войск с фронта на Петроград сообщил, что «этот вопрос ликвидируется».
Затем главнокомандующий Северным фронтом переслал председателю Думы проект предложенного Алексеевым манифеста и изъявил готовность принять «поправки». Родзянко, однако, парировал предложение собеседника сетованиями на «власть», ускользающую у него «из рук», и на царящую «анархию». Набравшись куража, он объявил, что «вынужден был сегодня ночью назначить временное правительство», и продолжал настаивать на своем: «К сожалению, манифест запоздал; его надо было издать после моей первой телеграммы (поздним вечером 26 февраля. – В.В.) немедленно, о чем я просил государя императора; время упущено и возврата нет; повторяю Вам еще раз; народные страсти разгорелись в области ненависти и негодования…». После этих слов Родзянко без устали начал сыпать обещаниями всемерно заботиться об армии: «…Наша славная армия не будет ни в чем нуждаться; в этом полное единение всех партий, и железнодорожное сообщение не будет затруднено; надеемся также, что после воззвания временного правительства крестьяне и все жители повезут хлеб, снаряды [!] и другие предметы снаряжения; запасы весьма многочисленны, так как об этом всегда заботились общественные организации и особое совещание».
В словах Родзянко звучало его безудержное стремление удержать свою призрачную власть, заручиться поддержкой генералитета и сделаться, наконец, тем, кем, шутя, нарекли его ввергнутые в пучину гражданской войны офицеры бывшей Русской императорской армии – герои «Белой гвардии» М.А. Булгакова:
Перед лицом высшего командования председатель Думы усердно изображал из себя гаранта спокойствия, порядка и победоносного окончания войны. Вместе с тем, считавшийся слишком умеренным не только для революционных партий, но и для «блока», он требовал отречения царя, чтобы завоевать дополнительные политические «очки». Рузский, со своей стороны, грозил «анархией» в рядах армии и добивался одобрения готового царского манифеста об «ответственном министерстве». «В сущности, – гнул он свою линию, – конечная цель одна – ответственное перед народом министерство, и есть для сего нормальный путь для достижения цели – в перемене порядка управления государством». Исчерпав все свои доводы легального характера, Родзянко без обиняков высказался за то, чтобы «переворот» был «добровольный и безболезненный для всех, и тогда все кончится в несколько дней». На мгновение возомнив себя вершителем судеб, думский вождь возлагал на себя всю ответственность за производимые в стране перемены. «…Ни кровопролития, ни ненужных жертв не будет. Я этого не допущу», – торжественно возвещал он по прямому проводу. «Дай Бог, чтобы все было так, как Вы говорите», – отвечал ему главнокомандующий фронтом, но тут же озадачил временного правителя прямым вопросом: «нужно ли выпускать манифест?». Родзянко поначалу засомневался, но, узнав, что Рузский уже «получил указание передать в Ставку об его напечатании» и сделает это, председатель Думы сдался и «даже» просил «об этом» [правда, было еще не ясно, мог ли выход манифеста об «ответственном министерстве» дезавуировать заявленное председателем Думы требование отречения].
Временный комитет Государственной думы
Петроград. Революционные войска
Весь свой разговор с Родзянко Рузский передавал Алексееву «одновременно с ведением разговора».
В 5¼ часов утра, когда переговоры Н.В. Рузского и М.В. Родзянко еще продолжались, Николай II телеграфировал М.В. Алексееву свое согласие «объявить представленный манифест, пометив его Псковом». Манифест был воплощением давнего желания либеральных деятелей утвердить в России парламентарную монархию с «ответственным министерством». Но даже для правого либерала Родзянко это было вчерашним днем; а социалисты всех мастей считали излишним и само отречение монарха, желая ограничиться революционным актом низложения «Николая Кровавого».