Успех будущего февральского переворота мог быть значительных но затруднен нахождением Ставки в Петрограде. Отъезд царя в Могилев явился «сигналом» к началу массовых уличных выступлений, а снежные заносы на железных дорогах, замедлившие движение поездов, служили поводом для панических слухов о надвигающемся на Петроград голоде – о том, что «хлеба не будет». 20 февраля А.И. Гучков произнес в Государственном совете речь про «расстройство транспорта, угрожающее снабжению столицы». Эта речь вызвала переполох среди петроградских «обывателей». Они скупали хлеб, делали запасы, пекли сухари. В итоге, запасы хлеба в городе перестали удовлетворять ажиотажный спрос. В длинных «хвостах» очередей за хлебом появлялись группы недовольных, бродивших по улицам и кричавших: «Хлеба! Хлеба!». Протесты женщин и детей, конечно, еще ничем не угрожали властям. Но конфликт между рабочим классом Петрограда и правительством, вновь разразившийся в результате революционной деятельности членов рабочей группы ЦВПК и их последующего ареста, не был разрешен в предшествующие недели и разгорался с новой силой. 23 февраля из-за нехватки хлеба бастовало 90 тыс. рабочих, а большевики Выборгской стороны видели свою задачу в «организации всеобщей забастовки». Демонстрации сразу приобрели политический характер, манифестанты несли красные флаги и плакаты: «Долой самодержавие!», «Долой войну!».

С.С. Хабалов

24 февраля по просьбе А.Д. Протопопова главнокомандующий Петроградским военным округом генерал С.С. Хабалов опубликовал в газетах официальное сообщение: «Хлеб есть». Власти оповестили население о том, что в городе имеется достаточно запасов муки и что военное ведомство выделило часть запасов интендантства для нужд гражданского населения. Причиной волнений была названа «провокация». Но к тому моменту забастовкой было охвачено уже 200 тыс. рабочих. Казаки и военные части были брошены на помощь полиции и разгоняли толпы, но демонстранты собирались вновь. Хабалов был противником кровопролития и не отдавал приказа «стрелять в толпу». Часть военных выражала сочувствие к протестующим, которые «только просят хлеба». Но взаимное ожесточение росло. В первые два дня беспорядков 28 городовых получили увечья. С утра 24 февраля протестующие громили булочные на Выборгской стороне и на Васильевском острове, в столкновениях с казаками было убито несколько рабочих. Государственная дума, отброшенная на обочину событий, не шла дальше смелой критики «продовольственной политики» правительства. В свою очередь, Совет министров – высший орган исполнительной власти поначалу и вовсе не замечал разраставшиеся волнения. На заседании 24 февраля министры ни словом не упомянули о них, но зато бурно обсуждали свои распри с Думой и возможность соглашения с «блоком», хотя и не имели для этого никаких полномочий. Чтобы утихомирить оппозицию, военный министр – главный начальник военной цензуры – запретил публиковать речи самых крамольных думских ораторов: кадета Ф.И. Родичева, меньшевика Н.С. Чхеидзе и трудовика А.Ф. Керенского. Итак, в первые два дня волнений власти, всецело озабоченные ходом своего противоборства с Думой и ее Прогрессивным блоком, не смогли оценить масштабы забастовочного движения и революционных настроений, которыми было охвачено население.

В ночь на 25 февраля Совет министров экстренно собрался для обсуждения продовольственного вопроса, который, как выяснилось, вовсе не был разрешен, несмотря на успокоительные официальные реляции. На совещание, ввиду чрезвычайных обстоятельств, пригласили глав законодательных палат и петроградского городского голову. Правда, А.Д. Протопопов, все более терявший рассудок, не явился на эти дебаты; по уверениям министра иностранных дел Н.Н. Покровского, он «ежевечерне» совещался «с тенью Распутина», вызывал «призрак старца».

Своим бездействием и нелепыми угрозами власти только усугубляли ситуацию. Так, 25 февраля, когда в Петрограде насчитывалось 240 тыс. забастовщиков, С.С. Хабалов запугивал недовольных досрочным призывом в армию. А.Д. Протопопов же извещал Ставку о дефиците хлеба, так как «публика усиленно покупает его в запас», но при этом бодро рапортовал о «мерах» по «прекращению беспорядков». Государственная и Петроградская городская думы будоражили общество прениями по продовольственному делу: Государственная дума желала переложить ответственность за продовольственное обеспечение жителей на городское самоуправление, городская – задумалась о введении «хлебных карточек».

25 февраля волнения бушевали уже в центре Петрограда. На Знаменской площади, возле Николаевского вокзала, шел митинг.

Петроград, Знаменская площадь. 25 февраля 1917 г.

В толпе было много солдат. Относительно мирный ход событий прерывался актами насилия. Был убит из револьвера пристав, пытавшийся отнять у митингующих красный флаг; а на Трубочном заводе поручик застрелил агитатора. Вечером возбужденные манифестанты под красными знаменами с лозунгами «Долой правительство!», «Долой Протопопова!», «Долой войну!», «Долой немку!» и с пением «Рабочей Марсельезы» собрались на Невском проспекте. В начавшихся столкновениях были убиты три демонстранта и трое полицейских, сотни людей были ранены. К вечеру стычки прекратились, центр города был занят жандармами и военными. Французский посол наблюдал это зрелище вместе с женой своего секретаря, которая обронила фразу: «Мы, может быть, только что видели последний вечер режима».

Первое по-настоящему тревожное известие о массовых беспорядках в столице Николай II также получил только 25 февраля. Императрица Александра Федоровна писала мужу, что «стачки и беспорядки в городе более чем вызывающи», но назвала их «хулиганским движением». По ее словам, «мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба, – просто для того, чтобы создать возбуждение, – и рабочие, которые мешают другим работать». Но, сожалея о начале оттепели, из-за которой недовольные не хотят сидеть «по домам», императрица вновь трубила о враждебном поведении депутатского корпуса и была уверена, что «это все пройдет и успокоится, если только Дума будет хорошо вести себя», а также призывала мужа карать «за антидинастические речи». Наконец, у Александры Федоровны имелись сомнения в лояльности начальника штаба Верховного главнокомандующего М.В. Алексеева и мысли о замене некоторых лиц из окружения царя. И только высказав все вышеперечисленное, она, обеспокоенная тем, что «завтра воскресенье, и будет еще хуже», возвращалась к продовольственному вопросу и волнениям в Петрограде. Для преодоления хлебного дефицита императрица советовала задействовать военные пекарни и ввести карточки, а для прекращения бунта – занять войсками фабрики и мосты: «Не могу понять, почему не вводят карточной системы, и почему не милитаризируют все фабрики, – тогда не будет беспорядков. Забастовщикам прямо надо сказать, чтоб они не устраивали стачек, иначе будут посылать их на фронт или строго наказывать. Не надо стрельбы, нужно только поддерживать порядок и не пускать их переходить мосты, как они это делают».

Императрица Александра Федоровна

Первая реакция царя на массовые протесты в Петрограде последовала вечером того же дня. Он телеграфировал С.С. Хабалову: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией». П.Н. Милюков в своих мемуарах насмешливо заметил: «Что могло быть дальше от реального понимания происходящего? Итак, последняя инстанция – войска. Но где войска? Какие войска?». Хабалова царская депеша, по его собственному признанию, «хватила обухом». Он недоумевал: «Как прекратить «завтра же»…». Размах волнений в первые три дня, по-видимому, не оставлял подобных надежд.

Однако некоторые министры, напротив, сомневались, «настолько ли серьезны эти беспорядки, чтобы требовались энергичные меры». И лишь под влиянием вестей об убийствах полицейских и стрельбе «по казакам» Совет министров согласился на «репрессии». А.Д. Протопопов, почтивший своим присутствием заседание Совета министров в ночь на 26 февраля, объявил коллегам, что порядок будет восстановлен «во что бы то ни стало». Ночью прошли аресты членов революционных партий, жандармам удалось схватить более 100 человек. Утром 26 февраля в столице были расклеены официальные объявления главнокомандующего Петроградским военным округом о запрете «всяких скоплений» и о полученном войсками разрешении применять оружие.

Петроград, Невский проспект. Февраль 1917 г.

Тем не менее, правящему кабинету, по словам С.С. Ольденбурга, «думские настроения еще казались гораздо серьезнее уличных беспорядков». В ходе ночного заседания 25–26 февраля Совет министров поначалу много дискутировал о желательности назначения «других министров», чтобы не накалять до предела свои, и без того абсолютно враждебные, отношения с Государственной думой, которая вынесла на свое очередное заседание – 28 февраля – резолюцию с осуждением продовольственной политики министра земледелия А.А. Риттиха. Жесткую позицию заняли министры А.Д. Протопопов и Н.А. Добровольский – они высказались за роспуск Думы в случае «резких выступлений». Со своей стороны, их оппоненты предлагали пойти на уступки думскому большинству. В итоге, министры единодушно сошлись на золотой середине. Царю было предложено прервать сессию Думы на несколько недель и созвать ее вновь «не позднее апреля». Министры Риттих и Покровский, желавшие достичь соглашения с думской оппозицией, заранее уведомили деятелей Прогрессивного блока о вероятности такого решения. Большинство министров, включая пожилого премьера Н.Д. Голицына, надеялось избежать «резкого конфликта» и роспуска Думы, чтобы сохранить возможность последующей сделки с думским большинством и шансы на собственный безболезненный уход из правительства в эту тревожную пору. По их расчетам, сессия Думы должна была возобновиться «уже при другом кабинете». Одобрив представление Совета министров, Николай II своим указом, вышедшим 26 февраля, распустил Государственную думу и Государственный совет на каникулы, назначив их созыв «не позднее апреля 1917 года, в зависимости от чрезвычайных обстоятельств». Совет старейшин Думы принял решение «не расходиться и всем оставаться на своих местах». Впрочем, события последующей недели показали, что указ Николая II фактически положил конец существованию обеих законодательных палат.

Фрейлина А.А. Вырубова, императрица Александра Федоровна, Ю.А. Деи

26 февраля демонстрации начались позже обычного, так что Хабалов успел доложить в Ставку об «успокоении». Но ближе к вечеру на Невском проспекте собралась воинственная толпа, ее численность росла с каждым часом. Завязались стычки бунтовщиков с полицией, казаками и военными. Опасаясь давки и получив, после царского приказа о наведении порядка, право «стрелять», войска дали несколько залпов. Убитых и раненых никто не считал, но молва возвещала о «десятках убитых». Расстрел демонстрации на Невском обескуражил восставших рабочих, они отказывались «идти на убой». Приунывшие деятели социалистических партий, собравшись в квартире А.Ф. Керенского, признавали, что «правительство победило». Вместе с тем, из-за присоединения типографских работников к всеобщей стачке, в Петрограде перестали выходить газеты. Жители города окунулись в атмосферу «самых фантастических слухов». Лишившись возможности информировать население о положении дел, правительство теряло контроль над столицей. Часть войск, брошенных на усмирение волнений, вышла из повиновения властям. Лейб-гвардии Волынский полк «отказался стрелять», а около 4 часов дня 4-я рота запасного батальона лейб-гвардии Павловского полка, находясь на улице возле своих казарм, открыла огонь по войскам, разгонявшим толпу. Верные правительству войска окружили роту, загнали ее в казармы и разоружили, недосчитавшись, правда, 21 винтовки; 19 зачинщиков увезли в Петропавловскую крепость. Но, несмотря на большое число убитых и раненых манифестантов, уличные шествия возле Казанского собора и Гостиного двора продолжались до позднего вечера.

В окружении императрицы Александры Федоровны, знавшем о городских событиях только понаслышке, сетовали на то, что правительственные силы «просто не умеют поддержать порядка». До самой императрицы дошла примерная численность участников волнений – «больше 200000 человек». В письме к Николаю II 26 февраля царица с присущей ей эмоциональностью развивала свои мысли о выходе из кризиса: «Необходимо ввести карточную систему на хлеб [как это теперь в каждой стране], ведь так устроили уже с сахаром, и все спокойны, и получают достаточно. У нас же – идиоты». Оставаясь для государя самым важным источником сведений о столичных делах, она, в свою очередь, узнавала «новости» у своей близкой подруги – Ю.А. Ден [«Лили»], которая, в свою очередь, как могла, добывала их у самых разных лиц – от придворных и военных чинов до простонародья. События 25 февраля, в пересказе Александры Федоровны, выглядели как стихийное недовольство, подогреваемое интеллигенцией: «Один бедный жандармский офицер был убит толпой, и еще несколько человек. Вся беда от этой зевающей публики, хорошо одетых людей, раненых солдат и т. д., – курсисток и проч., которые подстрекают других. Лили заговаривает с извозчиками, чтобы узнавать новости. Они говорили ей, что к ним пришли студенты и объявили, что если они выедут утром, то в них будут стрелять. Какие испорченные типы! Конечно, извозчики и вагоновожатые бастуют». Однако, основываясь на словах тех же забастовавших «извозчиков», государыня сообщала мужу, что «это не похоже на 95 (революцию. – В.В.), потому что все обожают тебя и только хотят хлеба». Полагаясь на свою интуицию и молитвенное заступничество убиенного Григория Распутина, она внушала царю уверенность в благополучном исходе. 26 февраля царица, посетив «могилу нашего Друга», была преисполнена благостными ожиданиями и извещала своего венценосного супруга: «В городе дела вчера были плохи. Произведены аресты 120–130 человек. Главные вожаки и Лелянов (петроградский городской голова. – В.В.) привлечены к ответственности за речи в Гор[одской] Думе. Министры и некоторые правые члены Думы совещались вчера вечером […] о принятии строгих мер, и все они надеются, что завтра будет спокойно. Те хотели строить баррикады и т. д. […] Но, мне кажется, все будет хорошо. Солнце светит так ярко, и я ощущала такое спокойствие и мир на Его дорогой могиле! Он умер, чтобы спасти нас».

Получив взволнованное, но проникнутое иррациональным оптимизмом письмо жены, Николай II не нашел оснований для кардинальных шагов. В коротком ответном письме, отосланном в тот же день, он не стал отвечать на пространные рассказы и рассуждения императрицы, а только посоветовал ей видеться «чаще с Лили Ден – это хороший, рассудительный друг». Видимо, более компетентными источниками сведений о народных умонастроениях царская чета не располагала. Царь почти не сомневался в скором усмирении петроградских волнений, но тревожился, справится ли с делами престарелый премьер князь Н.Д. Голицын: «Я надеюсь, что Хабалов сумеет быстро остановить эти уличные беспорядки. Протопопов должен дать ему ясные и определенные инструкции. Только бы старый Голицын не потерял голову!». Впрочем, нараставшее смятение внезапно пошатнуло здоровье императора, редко его подводившее. Утром 26 февраля, находясь в церкви «во время службы», Николай II перенес болезненный сердечный приступ, который длился четверть часа. «Я едва выстоял, и лоб мой покрылся каплями пота», – рассказывал он жене. Боль прекратилась, когда монарх, по его собственным словам, «встал на колени перед образом Пречистой Девы». Историк-монархист С.С. Ольденбург нашел в этом эпизоде предчувствие «беды».

Однако предчувствовать было поздно. Если в первый день волнений – 23 февраля – полиция и жандармы «еще справлялись» с недовольными, то на следующий день порядок в столице удерживался только благодаря военным частям; а 25 и 26 февраля протесты начали перерастать во всеобщее восстание, исход которого зависел от того, к какой из сторон примкнут заметно колебавшиеся войска петроградского гарнизона.