Оставаясь в Ставке, Николай II был застигнут врасплох молниеносным переворотом в Петрограде. Политический враг царя – П.Н. Милюков, как и «многие», с «удивлением» вспоминал, что тот отбыл в Ставку «накануне волнений», имея со «столицей только телеграфную и, как оказалось, еще менее надежную железнодорожную связь», и затем в течение нескольких дней довольствовался «успокоительными телеграммами Протопопова».

Еще около полудня 27 февраля М. Палеолог вместе с Дж. Бьюкененом был принят русским министром иностранных дел Н.Н. Покровским и, выразив беспокойство «серьезными обстоятельствами», настоятельно советовал официальному Петрограду пойти, ради спасения династии, на «немедленное назначение министерства, внушающего доверие Думе». Министр согласился с этим мнением, но при этом заговорил о парализующем «всякое действие» влиянии Протопопова. Французский посол спросил: «Неужели же нет никого, кто мог бы открыть императору глаза на это положение?». Покровский в отчаянии воскликнул: «Император слеп!».

M. Палеолог

В эти же часы Николая II знакомили с телеграммами генералов М.А. Беляева и С.С. Хабалова, содержавшими «ужасные известия» из Петрограда. Генералы докладывали об «угрожающем» положении и просили о «немедленной помощи». Беляев назвал случившееся «военным мятежом», сообщал о нехватке «Верных» войск и переходе «многих частей» на сторону «мятежников», а также настаивал на срочной присылке «действительно надежных частей, притом в достаточном количестве, для одновременных действий в различных частях города». По свидетельству дежурного офицера – полковника А.А. Мордвинова, царю было «не по себе». «Надо надеяться, что все это безобразие будет скоро прекращено», – говорил монарх. Но его слова опровергались новыми телеграммами, из которых следовало, что дела стали «еще хуже». К концу дня окружающие заметили, что государь «очень озабочен».

В дневнике Николая II находим первую тревожную запись, посвященную событиям в столице: [27 февраля 1917 г.] «В Петрограде начались беспорядки несколько дней тому назад; к прискорбию, в них стали принимать участие и войска. Отвратительное чувство быть так далеко и получать отрывочные нехорошие известия!».

Н. Н. Покровский

Правда, это не помешало царю, после короткого «доклада», потерять еще несколько драгоценных часов и устроить себе «прогулку по шоссе на Оршу» при «солнечной» погоде. Только «после обеда», т. е. по сути – вечером, Николай II «решил ехать в Ц[арское] С[ело] поскорее».

М.В. Алексеев

Начальник штаба Ставки М.В. Алексеев предложил взволнованному и колеблющемуся царю свой план действий: «Собрать порядочный отряд где-нибудь примерно около Царского и наступать на бунтующий Петроград». Правда, он признался, что «нужно время… пройдет не менее пяти-шести дней, пока все части смогут собраться. До этого с малыми силами ничего не стоит и предпринимать». Слова Алексеева и нотки усталости в его голосе выдавали, как минимум, сомнения в успехе «предложенной меры». Да и названные им сроки сосредоточения войск для начала операции по усмирению столичного бунта – 5–6 дней – выдавали утопичность генеральского плана. Этого времени могло оказаться более чем достаточно для окончательной замены старого режима новым. Но других вариантов не было, и Николай II одобрил замыслы своего начальника штаба.

Главнокомандующим Петроградским военным округом царь назначил популярного в войсках генерала Н.И. Иванова, наделив его «чрезвычайными полномочиями» с «подчинением ему всех министров». Таким образом, бразды правления должны были перейти к военному диктатору, которому предстояло усмирить мятеж и восстановить порядок.

Действия М.В. Алексеева были внешне безукоризненными. Он передал командованию Северного, Западного и Юго-Западного фронтов высочайшее повеление о назначении нового главнокомандующего Петроградским военным округом и о «возможно» скорейшей отправке в распоряжение генерала Иванова двух кавалерийских и двух пехотных полков, а также одной пулеметной команды и двух «надежных» генералов в качестве «помощников» с каждого из этих фронтов. Самому Иванову было предписано 28 февраля двинуться на Петроград во главе царского резерва – Георгиевского батальона, сформированного в 1915–1916 гг. для охраны Ставки. Алексеев строго требовал «сделать все для ускорения прибытия прочных войск». Отправка частей с Северного и Западного фронтов велась 28 февраля и 1 марта, а с Юго-Западного фронта войскам надлежало выступить 2 и 3 марта.

Перед отъездом из Ставки Николай II в письме к императрице Александре Федоровне сообщал, что прибудет в Царское Село «через 2 дня» и что из-за последних петроградских новостей «видел здесь много испуганных лиц». Но никаких сомнений в Алексееве он жене не высказывал, заметив, что, «к счастью», тот «спокоен». Царь даже «совершенно» соглашался с предложением Алексеева «назначить очень энергичного человека, чтобы заставить министров работать для разрешения вопросов: продовольственного, железнодорожного, угольного и т. д.». Поведал он супруге и о том, что, по его сведениям, «беспорядки в войсках происходят от роты выздоравливающих», и относил это к числу упущений своего дяди – великого князя Павла Александровича, занимавшего пост генерал-инспектора войск гвардии: «Удивляюсь, что делает Павел? Он должен был бы держать их в руках». Рассуждения о нерадивых министрах и об отбившейся от рук гвардейской молодежи свидетельствовали о трагическом непонимании последним русским самодержцем сути катастрофы, которая к тому моменту уже постигла русскую монархическую государственность.

В 1 час ночи 28 февраля Николай II сел в свой поезд. М.В. Алексеев, однако, заранее предупреждал сопровождавших царя лиц:

Н.И. Иванов

«…Вряд ли вам будет возможность выехать ранее утра, ведь надо время, чтобы уведомить все пути о вашем маршруте». В поезде, стоявшем на месте, государь «долго говорил с Н.И. Ивановым», посылаемым «в Петроград с войсками водворить порядок». Дворцовый комендант генерал В.Н. Воейков не сомневался в способности Иванова «справиться с бунтующими запасными», а сам Иванов излучал спокойствие и уверенность «в себе и в возможности справиться». В ЗгА часа ночи царь заснул в своем вагоне и проспал до 10 часов утра; между тем, его поезд тронулся с места только в 5 утра. В течение дня он миновал Вязьму, Ржев, Лихославль. Из Вязьмы, после полудня, Николай II телеграфировал жене в Царское: «Много войск послано с фронта». После 9 часов вечера, в Лихославле, государь получил утешительную «весточку» императрицы и отвечал, что «завтра утром» надеется «быть дома».

Царь опоздал. Скоротечный переворот в столице шокировал не только сторонников режима, но и многих, в т. ч. – самых яростных, его противников. «Такая скорая и полная измена армии является большим сюрпризом для вождей либеральных партий и даже для рабочей партии», – писал французский посол М. Палеолог 27 февраля [12 марта] 1917 г.

В канун отъезда Николая II из Ставки великий князь Михаил Александрович без обиняков предлагал себя на роль регента, а князя Г.Е. Львова – на пост премьера. Николай II поблагодарил брата, но отвечал, что «выедет завтра и сам примет решение». Вечером 27 февраля войска, верные царю, еще стояли на страже Зимнего дворца – символа русского самодержавия. Здесь находились генералы М.А. Беляев, С.С. Хабалов и М.И. Занкевич. При этом великий князь Михаил Александрович, во избежание обстрела Зимнего и гибели художественных ценностей, уговаривал их уйти в Адмиралтейство. В конце концов, Зимний был оставлен и к утру 28 февраля в руках восставших оказался весь город, кроме района Адмиралтейства; его удерживали 1,5 тыс. солдат. Но, в свою очередь, морской министр И.К. Григорович также убедил верных присяге военных «не подвергать» опасности Адмиралтейство и морские реликвии. Солдаты сложили оружие и небольшими группами вернулись в казармы.

Совет министров, мнение которого уже ничего не значило, собрался в последний раз, в Мариинском дворце, в ночь на 28 февраля лишь для того, чтобы принять к сведению царские намерения. Министр иностранных дел Н.Н. Покровский наутро рассказывал французскому и британскому послам, что «император не обманывается насчет серьезности положения» и, «по-видимому, решил вновь завоевать столицу силой, не допуская ни на один миг идеи о переговорах с войсками, которые убили своих офицеров и водрузили красное знамя». Но были сомнения в том, что генерал Н.И. Иванов сможет «добраться до Петрограда – в руках повстанцев все железные дороги»; а если бы и добрался, то «что мог бы он сделать? Все полки перешли на сторону революции». Затем, не удержавшись, он спросил М. Палеолога: «Вы только что прошли по городу, осталось у вас впечатление, что император может еще спасти свою корону?». В ответ французский посол изложил свою примирительную программу: «Может быть, потому что растерянность большая со всех сторон. Но надо бы, чтоб император немедленно смирился перед совершившимися фактами, назначив министрами временный комитет Думы и амнистировав мятежников. Я думаю даже, что, если бы он лично показался армии и народу, если бы он сам с паперти Казанского собора заявил, что в России начинается новая эра, его бы приветствовали… Но завтра это будет уже слишком поздно […] безвозвратное совершается быстро».

Арестованный сановник доставлен в Государственную думу

«Поздно», однако, стало не «завтра», а, по меньшей мере, «вчера». 28 февраля Совет министров ушел в отставку, вскоре после этого и Мариинский дворец был занят мятежниками. Начались аресты царских министров и других высших сановников: одних силой приводили в Таврический дворец, другие сами сдавались на милость революционеров. Вооруженные саблями студенты доставили во дворец председателя Государственного совета И.Г. Щегловитова. М.В. Родзянко пытался «отпустить» бывшего коллегу. Но А.Ф. Керенский, совмещавший деятельность во Временном комитете и Петроградском Совете, заявил, что Щегловитов арестован «раньше создания временного комитета Думы», и отправил своего пленника в Министерский павильон дворца. Со своей стороны, отставной министр внутренних дел А.Д. Протопопов, о «болезни» которого было официально объявлено, явился в Таврический дворец по собственной воле и со словами: «Я – Протопопов», – отдал себя в руки восставших. С 1 марта арестованные царские сановники содержались в Петропавловской крепости. Когда Николай II направлялся на поезде в Царское Село, в Петрограде уже действовали временные институты новой власти со своими войсками, чиновничьим и репрессивным аппаратом, прессой. Думцы объявили себя «победителями». Правда, их торжество было омрачено бесчинствами неуправляемой солдатской массы, не признававшей «никаких начальников». Желавшие «руководить» Революцией заговорщики из Прогрессивного блока оказались «совершенно огорошены анархическими действиями армии». Но эйфория от падения «деспотического режима» была общей. К Таврическому дворцу приходили полки, подчинившиеся «Думе» и присягнувшие «революции». Невесть откуда взявшиеся комиссары и разные самозванцы подчиняли себе целые ведомства и отрасли управления. Член Государственной думы прогрессист А.А. Бубликов, используя железнодорожный телеграф, 28 февраля разослал по всей стране телеграммы о взятии власти Думой и объявил, что «по поручению Комитета Государственной думы […] занял Министерство путей сообщения». С этой минуты движение поездов, в первую очередь – военных, на Петроград и из Петрограда регулировалось депутатом Бубликовым, который брал под свой особый контроль все дальнейшие перемещения царского поезда.

28 февраля восстание перекинулось на окрестности Петрограда и другие крупные города. В Кронштадте матросы, перешедшие на сторону новой власти, закололи штыками военного губернатора адмирала Р.Н. Вирена, убили десятки офицеров, а оставшихся в живых бросили в подземные казематы. В Царском Селе были разгромлены склады спиртных напитков. А царскую семью, которая жила в Александровском дворце, охраняли военные, объявившие «нейтралитет». В Москве волнения, руководимые местным Советом рабочих депутатов, начались 28 февраля и закончились 1 марта. Власть взяла городская дума, гарнизон перешел на сторону революции, а командующий Московским военным округом генерал И.И. Мрозовский был посажен под домашний арест. Такой же мирный переход власти к органам самоуправления и общественным организациям состоялся в Харькове, Нижнем Новгороде и других городах.

Однако так было не везде. В Твери толпа учинила самосуд над губернатором Н.Г. Бюнтингом, который перед гибелью успел по телефону исповедаться перед викарным епископом. Покончить с революцией одним только походом на Петроград было теперь невозможно.

А.А. Бубликов

Решив образовать Временное правительство, Временный комитет Государственной думы и его председатель не допускали возвращения к власти фактически низложенного монарха. Вечером 28 февраля высокопоставленный сановник, ставший эмиссаром М.В. Родзянко, объявил французскому послу о конце «императорского режима» и пояснил: «Николай II не может больше царствовать, он никому больше не внушает доверия, он потерял всякий престиж. К тому же он не согласился бы пожертвовать императрицей».

Между тем, наступление на Петроград, и без того очень запоздалое, продолжало буксовать. Его авангард – Георгиевский батальон генерала Н.И. Иванова, состоявший из 700 георгиевских кавалеров, согласно первоначальному плану, должен был следовать по железной дороге «впереди» царского поезда, но из-за задержки выехал из Могилева только около 1 часа дня 28 февраля. Войска, перебрасываемые к столице с Северного фронта, опередили отряд Иванова и приблизились к Петрограду раньше него.

Георгиевский батальон. Вручение знамени

Отъезд Николая II из Ставки стал последним из его роковых просчетов. Покинув Ставку, царь утратил всякий контроль и над ней, и над войсками. Вскоре после отъезда государя начальник штаба главковерха М.В. Алексеев разослал [по его собственным словам – «для ориентировки»] главнокомандующим фронтами телеграмму, в которой в хронологическом порядке было изложено основное содержание телеграмм С.С. Хабалова, М.А. Беляева и М.В. Родзянко, а также распоряжений царя и его штаба и разных «частных сведений», касающихся мятежа в Петрограде в период с 26 по 28 февраля. Известия о полном переходе столицы и центральных учреждений в руки «революционного правительства» он дополнил собственным заявлением: «… На нас лег священный долг перед Государем и Родиной сохранить верность долгу и присяге в войсках действующих армий, обеспечить железнодорожное движение и прилив продовольственных запасов». Но эти слова звучали весьма двусмысленно. Свой призыв быть верными присяге Алексеев истолковывал в довольно узком [хотя и по-своему – в ключевом] смысле; а именно – в плане обеспечения исправной работы железных дорог и поставок продовольствия. Кроме того, начальник штаба Ставки объявил высшему командованию о появлении в столице новой власти, а публикация своеобразной хроники падения Петрограда не могла не произвести на генералитет самое удручающее впечатление.

Поздним вечером 28 февраля Алексеев телеграфировал генералу Н.И. Иванову в Царское Село, куда тот прибыл только сутки спустя. Ссылаясь на «частные сведения», согласно которым, «28 февраля [в] Петрограде наступило полное спокойствие, войска примкнули [к] Временному правительству [в] полном составе, приводятся [в] порядок», Алексеев уведомлял Иванова о начале работы в Думе «Временного правительства под председательством Родзянко» и об исходящих от этого правительства приказах военным «по поддержанию порядка». По словам начальника штаба Ставки, «Временное правительство» высказалось в пользу «монархического начала России и необходимости новых выборов для выбора и назначения правительства». Но самой фантастической новостью было то, что новые власти якобы «ждут с нетерпением приезда Его величества, чтобы представить ему изложенное и просьбу принять эти пожелания народа». Не настаивая на подлинности пресловутых «частных сведений», Алексеев, однако, поставил перед адресатом совершенно новую военную задачу, в корне отличавшуюся от той, которую Иванов должен был выполнять «по высочайшему повелению»: «Если эти сведения верны, то изменяются способы наших действий; переговоры приведут [к] умиротворению, дабы избежать позорной междуусобицы, столь желанной нашему врагу…». Наконец, он приветствовал «воззвание нового министра путей сообщения Бубликова», добытое неким «кружным путем», с призывом к налаживанию «расстроенного транспорта», а также просил Иванова доложить государю «все это и убеждение, что дело можно привести мирно к хорошему концу, который укрепит Россию».

Так Верховный главнокомандующий был отстранен от командования собственным начальником штаба, который вместо исполнения царских приказаний стал давать свои наставления высшим военачальникам. Генералу Н.И. Иванову надлежало доложить просьбу М.В. Алексеева царю по прибытии последнего в Царское Село. Однако в назначенный час – утром 1 марта – Николай II там не появился. Иванов также не успел прибыть к месту назначения. Но это не помешало Алексееву между 1 и 2 часами дня 1 марта, направить копии посланной Иванову телеграммы всем главнокомандующим фронтами. Тем самым Алексеев переподчинил себе Ставку и дезавуировал замыслы похода на Петроград. Начальник штаба Северного фронта генерал Ю.Н. Данилов запрашивал у Алексеева разъяснение, «откуда» тот почерпнул «сведения, заключенные в телеграмме». В 5 часов дня генерал-квартирмейстер Верховного главнокомандующего А.С. Лукомский «по приказанию» приболевшего Алексеева отвечал, что эти данные «получены из Петрограда из различных источников и считаются достоверными». Сверх того, он сообщал о захвате власти восставшими в Кронштадте и Москве, об отсутствии верных частей и массовом переходе войск «на сторону мятежников», а также о признании Балтийским флотом власти Временного комитета Государственной думы. Пожелание не выполнять высочайшее повеление о походе на Петроград стало отныне и благоразумным требованием, и приказом.

Находясь в пути, Николай II не получал никакой достоверной информации, и был вынужден довольствоваться туманными сведениями самого различного свойства. Но в 2 часа ночи 1 марта, когда царский поезд прибыл на станцию Малая Вишера [в 200 верстах от Петрограда], выяснилось, что ближайшие станции – Любань и Тосно заняты восставшими. Какой-то поручик Греков, назначенный Бубликовым на должность военного коменданта Николаевского вокзала Петрограда, разослал по станциям телеграмму, где в грубой форме предписывал царскому поезду следовать не в Царское Село, а прямо на Николаевский вокзал – в «распоряжение» новой власти. Не подчинившись наглому приказу очередного самозванца, царский поезд двинулся в обратном направлении. Теперь до пункта назначения было решено добираться в обход – через станции Валдай и Дно. Офицеры, сопровождавшие царя, наблюдали из окон поезда «обычную мирную жизнь» глубинки, страшно далекой от политических катаклизмов столицы. На станции Дно было получено известие о намерении М.В. Родзянко лично прибыть к государю; однако вскоре пришла телеграмма о том, что Родзянко не приедет из-за «изменившихся обстоятельств». Царь и его свита даже не подозревали, что Родзянко должен был привезти из Петрограда не список кандидатов в «ответственное министерство», а ультимативное требование отречься от престола. Но деятели «блока» и «левые» не уполномочили его, как чересчур умеренного, на эту поездку.

Председатель Государственной думы изо всех сил пытался удержать власть, временно попавшую в его руки. Приезд в Петроград князя Г.Е. Львова, которого П.Н. Милюков и другие деятели Прогрессивного блока прочили на пост премьера независимого от Думы Временного правительства, оставлял амбициозного думского вождя «вне власти». Попытки Родзянко «считать Думу не только существующей, но и стоящей выше правительства» терпели провал. Совет рабочих и солдатских депутатов не собирался считаться со старой «господской» Думой, а лидеры «блока» отказывались связывать Временное правительство ответственностью перед нижней законодательной палатой, созданной на основе «куцей» конституции 1906 г. и изданного в нарушение даже этой конституции драконовского избирательного закона 3 июня 1907 г. По замечанию Милюкова, «это была Дума «третьего июня» – Дума, зажатая в клещи прерогативами «самодержавной» власти, апрельскими основными законами 1906 г., «пробкой» Государственного совета, превратившегося в «кладбище думского законодательства […] Дума была тенью своего прошлого».

Как бы то ни было, политическая борьба в революционном Петрограде шла своим чередом и уже никак не зависела от свергнутого царя, застрявшего на станции Дно. Проехать к Царскому Селу монарху не удалось и отсюда – из-за сообщения о поврежденном мосте. В результате, царский поезд проследовал в Псков, куда и прибыл около 8 часов вечера после 40 часов пути.

В Пскове Николая II встречал главнокомандующий Северным фронтом генерал Н.В. Рузский со своими подчиненными – начальником штаба Ю.Н. Даниловым и главным начальником снабжения армий фронта С.С. Саввичем. Здесь растаяли последние надежды государя «доехать до Царского». Взбунтовавшиеся солдаты овладели Гатчиной и Лугой. Царь негодовал: «Стыд и позор!». В своем дневнике он признавался, что «мысли и чувства все время там» – в Царском Селе. Собственно, в этом и заключался смысл безрассудного отъезда монарха из Могилевской Ставки, после чего в его подчинении не осталось ни одного полка. «Как бедной Алике должно быть тягостно переживать все эти события! Помоги нам, Господь!» – восклицал самодержец, у которого не осталось ни власти, ни свободы передвижения. Наступал черед «победителей» диктовать побежденному свои ультимативные условия.