Тропинин, предусмотрительно отобрав у меня пальто и поместив его обратно на вешалку, исчез в своей спальне. А я пошла в «свою» комнату, где и расположилась в окружении книг и бумаг. Путь мой, кстати, пролегал мимо Анны и Артема, весьма удачно изображавших скульптуры работы Микеланджело: «обрадованную» Рахиль и Давида «в непонятках», я же приняла облик пресыщенного туриста и молча прошествовала мимо произведений искусства, даже не остановившись.

Вот уже два часа как ручка формировала и заполняла таблички в рабочем блокноте, рисовала схематично цветы и домики на полях, пока я пыталась сохранить в памяти важные моменты изменений в законодательство.

Вспомнились институтские годы. Боже мой, больше десяти лет прошло! А до сих еще снятся выпускные экзамены по ночам, пробирая до костей, до замирания сердца: берешь билет и понимаешь, что ничего не знаешь.

А лето в тот год было безумно жарким, градусник зашкаливал на солнце за волшебные пятьдесят, а ты сидишь, зубришь, потому что красный диплом, вот он, почти в руках. Зачем это было нужно? Для самоудовлетворения только лишь. Это притом, что ботаником я не была. Наоборот, и прогулы имелись, и на сдачу зачетов по статистике и бухгалтерии мы скидывали деньги в зачетку. А о пересдаче одного важного экзамена пришлось договариваться чуть ли ни через проректора, ибо я весьма нелестно высказалась о дискриминации по половому признаку, которую пропагандировал преподаватель криминалистики, считая, что исключительно мужской пол его предмет может знать на четыре балла и выше.

Но годы учебы ВУЗе оставили и приятные воспоминания: рядом со мной были те, с кем можно было съездить ночью искупаться на реку, отправиться на пикник за город, в кафешку и в кино, на шашлыки, покататься на лыжах, распив после глинтвейн, сходить на танцы и в боулинг. Родители дали нам уникальную возможность не работать и наслаждаться молодостью, требуя лишь ответственного отношения к учебе. И мы не подвели ни их, ни себя.

Блокнотик продолжал заполняться авторитетным мнением и выдержками из статей, а мысли потекли в другую сторону… Если честно, в сторону Тропинина.

Зоя спросила, нравится ли он мне?! Но можно ли делать какие-то выводы на сей счет? Ведь если сложить все количество сказанных меж нами слов, то знакома я с ним меньше, чем с тем же Денисом, чья карточка отыскалась в сумочке, пока я копалась в поисках ручки.

Я не знаю о Тропинине ничего, кроме даты его рождения, того что у него отличный сынишка и бывшая жена, желающая вернуться под его крылышко. Ну, еще Виталий Аркадьевич знает итальянский, чем вызывает противное до чесотки чувство зависти. У меня, к сожалению, нет склонности к языкам. Да-да, я понимаю, все дается трудом и потом. И отсутствием лени и отговорок… И наличием времени…

Тропинин к тому же может быть требовательным, срываться, понятное дело, особенно после того, как сын потерялся. Может быть, с моей точки зрения, несправедливым, если говорить об обвинениях и попытке уволить экономку. Он может проявлять заботу. И ему не хватило двух предыдущих раз, он хочет повторить постельное приключение.

О его социальном статусе вспомнилось в последнюю очередь, образ его был от его положения неотделим. Такой мужчина не может работать экспедитором или программистом.

Разница между тем же Денисом и Тропинином в том, что первый мне понятен, а последний необычен и потому привлекает. И здесь для меня кроется опасность — я могу чересчур заинтересоваться, могу захотеть… Вот только конец отношений с Виталием Аркадьевичем очевиден, в отличие от Дениса… А быть отправленной восвояси после пары месяцев утех, для меня будет больно, в моей жизни сейчас и так слишком много эмоций и страхов. Я не хочу еще и это переживать.

В дверь постучали. Я вздрогнула и, судорожно вздохнув, поднялась (а я расположилась на полу) и направилась открывать.

В коридоре стояла Анна Александровна с подносом, на нем красовался белые чайничек с чашкой на блюдце, крошечная сахарница и горка печенья.

— Ой, спасибо, — я удивленно отступила в комнату, а женщина, улыбнувшись краешками губ, вошла и поставила поднос на столик.

— Уже два часа дня. Вы ничего не ели. И об обеде не просили.

— Да я… не голодна, спасибо большое.

Она окинула взглядом разложенные на кровати, на полу и на столе бумаги.

— Чай с женьшенем, говорят, помогает работе мозга, — она кивнула и вышла, тихо закрыв дверь.

Еще через два часа я решила размяться, и таки разузнать, где Тропинин, так жаждавший со мной пообщаться.

Анна Александровна сидела на кухне со счетами, толстой книгой и ноутбуком.

— Что-то желаете? — повернулась ко мне экономка.

— Нет. Спасибо. Решила перерыв сделать. Голова чумная. Анна Александровна, а Виталий Аркадьевич уже встал? — как бы невзначай поинтересовалась я.

— Встал еще в двенадцать и уехал с Артемом по делам.

— А когда вернется? — удивилась я.

— К сожалению, я не располагаю подобной информацией. Вообще-то, Виталий Аркадьевич здесь не живет. Только в последнее время зачастил. И, кстати, ваш ключ от замка, — мне протянули серую карту.

Из комнаты послышался припев знакомой песенки, меня кто-то требовал. Номер был мне незнаком, но это в последнее время уже не новость.

— Да.

— Привет, Соня. Это Денис.

Я удивленно захлопала глазами.

— Я понимаю, что номера ты мне не давала, возможно, и звонить не собиралась. Мне пришлось прокрутить сложную комбинацию и выпытать его у Зои. Просто хотел повторно предложить встретиться, посидеть где-нибудь. Прошу, не отказывай сразу. Дай мне шанс.

— Денис, мне очень приятно, но я, правда, сегодня… — взгляд упал на кипу бумаг, — не могу! У меня бумажной работы тьма, зашиваюсь, если честно.

— А я попытаюсь очаровать тебя быстро! — пришла мне улыбка с того конца «провода». — Хорошо, а завтра ты работаешь? У вас же есть обед?

— Работаю, есть, — улыбнулась я.

— Я приеду, посидим, — голос его окрасился надеждой.

Наверняка лев по гороскопу, такими настойчивыми могут быть только львы. А Тропинин, кстати, овен — это еще хуже… Вот честно, в гороскопы не верила, но иногда удивляешься сходству описаний и конкретных личностей…

— Денис…

— Прошу.

— Я позвоню с утра, хорошо? — сдалась я.

— Хорошо, — он признал себя победителем, это чувствовалось по голосу.

Я отключила телефон. Зое завтра будет нагоняй.

Легкий стук в дверь оторвал меня от размышлений.

— Добрый вечер, — в дверях стоял овен, в смысле Виталий Аркадьевич. Выглядел он свеженьким и бодреньким, был в костюме, но пиджак где-то потерял, оттого остался в белой рубашке, темных брюках и галстуке.

— Добрый, — кивнула я.

— Можно войти?

Я сделала приглашающий жест.

Тропинин шагнул в комнату и закрыл дверь. Остановился он возле стола, где устроилась стопочка посланий нашего любимого ведомства, кинул взгляд на то, что лежало сверху, удивленно хмыкнул и, взяв, приблизил к лицу.

— И что, из-за реконструкции сайта они не буду регистрировать сделки с недвижимостью две недели?

— Будут, но дедовским способом — через многофункциональные центры. Не осуществляется лишь электронная регистрация, — ответила я, делая пометку в блокнотике, так как про сие написать напоминалку забыла.

— Обожаю Россию, — хмыкнул Тропинин и вернул листок в кучку.

— В Италии тоже имеет место быть госрегистрация сделок, — сказала я, не отрываясь от просмотра бумаг.

— В Италии право на приобретенный объект появляется в момент подписания, как бы это по-русски сказать, окончательного контракта у нотариуса, и нотариус же право и регистрирует. Покупателю по сути все равно, как он будет это делать, ведь даже расчет производится в момент подписания. А у нас надо брать в охапку кипу бумаг, если хочешь получить деньги, и бегать по инстанциям, — Тропинин оказался ужасно близко, настолько близко, что запах туалетной воды коснулся моего носа, опять навевая мысли о солнечной стране.

— Полагаю, даже если что-то купите, конкретно вы не будете бегать, — улыбнулась я.

— Я не буду, — согласился Виталий Аркадьевич. — Если у меня шанс, Софья, откопать тебя из макулатуры и пригласить на ужин? — он засунул руку в карман брюк.

Я с тоской оглядела свое незавершенное дело, но упускать случай поговорить с Тропининым тоже не хотела.

— Если только никуда не надо будет идти, — гардероб-то мой беден.

— Надо будет, — он протянул руку и нежно отвел пальцами за ухо локон, выбившийся из смастеренного мною пучка волос на макушке. — Но недалеко, и о дресс-коде можешь не переживать. Это небольшой ресторанчик с прекрасной кухней.

— Итальянской? — улыбнулась я.

Тропинин вернул улыбку, став похожим на того мужчину, что принес корзинку со сладостями, которые Сливка с Абрикосиком угомонили с нашей, конечно же, с Томой помощью, за три дня.

— И итальянской тоже. Ресторанчик принадлежит моему другу. Он — отличный повар, это его хобби, и он не любит ограничивать себя национальностью блюд.

— То есть узбекский плов могут подать вместе с рататуем?

— Если войдет в раж, — пальцы его замерли на моей щеке. — Сколько тебе нужно времени, чтобы собраться?

Я чуть отстранилась.

— Двадцать минут.

Брови Тропинина дрогнули.

— Сколько? — голос его был полон удивления и недоверия.

— Долго? — ответила вопросом на вопрос.

— Я ожидал услышать цифру не меньше часа.

— Могу оправдать ваши ожидания, и оставшиеся сорок минут изучать всю эту, как вы ее нелестно обозвали, макулатуру.

— Через полчаса в гостиной, — он усмехнулся уголком губ и вышел из комнаты.

А я выдохнула.

Из одежды у меня были с собой юбка, блузка и кофта (пора бы уже и домой к родному шкафу). Волосы я заплела в аккуратную косу.

— Выглядишь как школьница, — припечатали меня в гостиной через полчаса.

Я пожала плечами.

— Простите, вечернего платья в моем гардеробе не оказалось.

— А я разве сказал, что плохо? — поинтересовались с усмешкой.

Он помог мне надеть пальто, хотя раненой рукой старался двигать меньше. Накинув шарф, я последовала за Тропининым, полагая, что мы посидим в утробе железного коня, но мужчина на улице галантно предложил мне локоть, на который я несколько удивленно положила свою ладонь, и мы пошли вдоль набережной в сторону Невского проспекта.

Было уже темно, свет фонарей игрался в замерзших лужах, стеклах автомобилей и домов, темное небо было подсвечено тысячами огней огромного города. Ветра не было, царило какое-то удивительное морозное спокойствие, такое редкое для города на Неве.

Ушли мы недалеко; всего-то через пару домов, в одном из собратьев-особнячков, нас встретил неприметный вход, появившийся здесь вопреки первоначальному строительному плану, но, надо сказать, все было сделано изящно, совершенно не испортив архитектуры здания.

В пальцах Тропинина мелькнула пластиковая карта, которая оказалась ключом, дверь открылась, и я оказалась в крохотном уголке Италии или Испании или юга Франции. Никаких особых изысков: стены и прочие предметы интерьера выкрашены в белый цвет, что после серо-темного Питера резануло глаз, но человек, оформлявший помещение, с любовью отнесся к своему детищу. В небольшой комнате было всего три столика, точнее они там угадывались, каждый стоял в своей нише за деревянной ширмой. Растения в кадках, на стенах, на полу и подоконниках настоящие, живые, цветы источали едва уловимый аромат. Никакого пафоса, душевность и уют, кажется, откроешь окно, а там переливается всеми оттенками синего Средиземное море, соперничая в мастерстве подбора красок с небом, игравшимся голубыми цветами.

— Вита? — из комнаты, прятавшейся за крохотной стойкой, показался удивленный мужчина в белой рубашке и светлых брюках. — Быть того не может!

Он выглядел моложаво, но было ему уже хорошо за шестьдесят, глаза выдавали, хотя задор в них никуда не делся.

— Может, Рома. Обещал же, что загляну, — Тропинин пожал протянутую ему руку.

— Рад. Как Элона? Как Сергей? Как Шурка? — мужчина был обрадован приходу Тропинина искренне. Я вспомнила, как Виталия Аркадьевича называл, господин, улетавший в Дубай, там тоже звучало «Вита». Ясно теперь, что это не акцент, так называли Тропинина те, кого он считал друзьями, те, кто был приближен к его прошлому и к его семье.

— Шурка женился, ждут первенца. Мать у них, помогает, чем может, — поведал Виталий Аркадьевич. — Сережа в Москве с матерью.

— Здоровья твоему семейству, Вита, — Роман приложил руку к сердцу. — А кто вы, очаровательная леди? — оба мужчины обратили взоры на меня, причем друг Тропинина кидал на последнего заинтересованные взгляды.

— Софья, это мой близкий друг, Роман Васильевич, лучший повар Северной Венеции.

— Возвысил прямо до небес, и совершенно безосновательно — пожурил Тропинина Роман Васильевич. — Приятно познакомиться, Софья.

Мои пальцы чуть сжала удивительно сильная рука.

— Мне нравится очаровывать молодых девушек своим умением, — лукаво улыбнулся Роман Васильевич, наклонившись к моему уху, доверительно сообщил. — Мужчины, красавица, приходят и уходят, а любовь к хорошей еде живет с нами всю жизнь.

— Не поспоришь, — улыбнулась я и сжала его руку в ответ.

— Проходите, — радушный хозяин, приобняв меня за плечи, повел за ближайшую к стойке ширму.

Столик был не большой, а вот стулья удобными и массивными, крохотная вазочка и салфетница — все, чем могла похвастаться поверхность стола.

Тропинин скинул свое пальто, повесил на вешалку, стоявшую у входа в наш кабинетик, и шагнул ко мне, его руки накрыли мои, приготовившиеся распутать длинный шарф, пальцы ослабили узел, а я почувствовала себя ребенком, или… Об этом лучше не думать. Но от его прикосновений по коже пробегали крохотные электрические разряды. Я чувствовала это даже через ткань пальто и толстую вязку шарфа.

Роман Васильевич отодвинул стул, помогая даме занять место у стола. Тропинин уселся напротив.

— И чем же ты нас сегодня удивишь, Роман Васильевич? — Виталий Аркадьевич достал из кармана телефон и, отключив звук, положил экраном вниз.

— Ох, Вита, ты же знаешь, Марьяша с мужем по всему миру мотаются, как неприкаянные. Вот недавно зазвали меня в Мексику. После этого бедно-богатого пестрого ада, Питер кажется еще серее, чем был, и роднее, все больше в этот город влюбляюсь, после каждой поездки. Грядут, дорогие мои, самые тяжелые месяцы, хочется весны, тепла, остроты чувств, — кажется, это был намек. — Узнал и попробовал хороший рецепт мексиканского кошачьего супчика. Сытный, что так важно в нашем климате. Предложу энчилады в соусе моле, остренько, пробирает. Выбор вин предлагаю гостям.

Тропинин кинул на меня задумчивый взгляд.

— На твой вкус, Рома, мы с Соней с Мексикой не знакомы, тебя доверяем целиком и полностью.

Это «мы» из его уст прозвучало как-то интимно. Или во мне проснулся параноик, или… Так, я — не параноик.

Роман Васильевич исчез. Минуты заполнились тихой музыкой, которую я даже не услышала, когда вошла. Наверняка жанр и исполнитель зависят от настроения хозяина, сейчас это были мягкие переливы аккордеона и гитары. Каждый вздох отдалял звук, а каждый выдох приближал, это создавало удивительный эффект того, что музыка живет вместе с тобой, в тебе.

Чуть откинувшись назад, Тропинин с любопытством посмотрел на меня. Зеленые глаза лукаво поблескивали.

— И почему же теперь не понравились гостевая комната?

— Такое впечатление, что вас этот вопрос занимал всю ночь? — пошутила я.

— Отчасти так и есть, тебе не понравилось мое творчество, — усмехнулся Тропинин, как-то по-мальчишески.

— Мне не не понравилось, просто там как-то холодно, — подобрала я правильное слово. — Как в плохую погоду в Питере.

— Когда я жил тут, на Фонтанке, это была моя спальня. Видимо, мое душевное устройство мрачнее, чем мне думалось.

— Вам не нравится общий стиль квартиры, раз вы сделали спальню отличной от других? — удивилась я.

— Модерн обладает большим удобством на мой взгляд, я привык к комфортной простоте.

— А по мне так английский стиль просто изумителен, такой семейный, уютный. Это забавно звучит с учетом того, что в Англии я никогда не была. Для меня это стиль романов Джейн Остин.

— Поклонница мистера Дарси? — улыбнулся Тропинина.

— Мистер Дарси… Ммм… Таких мужчин, на мой взгляд, существовать не может, которые в определенном возрасте, при сложившемся характере, притом, что они чего-то добились, вдруг пересмотрят свое отношение и поведение. Я, скорее, поклонница Элизабет, она ближе к реальности, характер, на мой взгляд, она не меняла, а лишь сумела преодолеть предубеждение и позволить обновленной версии Дарси войти в ее сердце.

— У тебя тоже предубеждение против мужчин, находящихся выше тебя по социальной лестнице? — Тропинин сощурился.

— Нет, у меня предубеждение против всех мужчин. Уж исторически так сложилось, что женщинам приходится быть гибче, приходится с большим мириться и меняться. Хотя, стоит отметить, что границы сейчас размываются. Если сравнивать поколение моих родителей и мое.

В наш импровизированный кабинет вошел Роман Васильевич. В руках его сияли гранями высокие бокалы, занявшие место возле нас с Тропининым.

Густое рубиновое вино наполнило каждый из них на треть.

— А Роман Васильевич, и правда, так хорошо готовит? — спросила я, понизив голос, едва повар ушел.

— Божественно, — кивнул Виталий Аркадьевич. — У него талант. Раз попробовав блюдо, он может приготовить абсолютно идентичное. Он как-то умеет улавливать все нюансы вкуса, специи, соль, ингредиенты. Но он считает себя скорее подражателем, нежели поваром, говорит, что придумывать что-то свое не умеет.

— Вряд ли он получает большой доход от трех столиков? — я пристроила бокал на салфетку. Вино было великолепным, терпким, сочным, я почувствовала, как оно побежало по венам после первого же глотка.

— Роман Васильевич более чем обеспеченный человек. Ему доставляет удовольствие готовка сама по себе. Это закуток для друзей и знакомых.

— Укромное место, где вы обсуждаете важные сделки и правите миром? — улыбнулась я.

Тропинин усмехнулся.

— Нет, у Ромы не принято говорить о делах, в том то и дело, что у него говорят о семьях, друзьях, событиях вне бизнеса.

С ним было поразительно легко и интересно. И дело было не в вине. Мы действительно не затронули вопросов его деятельности. Виталий Аркадьевич рассказал историю особнячка, в котором и разместился семейный ресторанчик, приютивший нас, легенду о призраке старика-сторожа, который до сих пор ищет свои ключи, бродя из помещения в помещение. Для Питера такие сказки не новы, мистикой тут пропитано все. Но Тропинин умел рассказывать, а не просто отдавать приказы, и быть недовольным.

Кошачий суп оказался наваристым, обжигающе горячим и потрясающе вкусным. Своеобразная мексиканская шаверма была остра, но специи не убивали аромата превосходного мяса и овощей.

Роман Васильевич каждым своим появлением давал нам новую тему для разговора. И во многом темы касались Тропинина и Питера. Оказалось, что детство Виталия Аркадьевича прошло в той самой квартире на Фонтанке, правда, тогда это была действительно квартира, а не целый этаж. Прошло оно и на крышах Серого города, которые для подростков были теми же улицами, в его подвалах и бомбягах, сирены, которыми мальчишки раздражали весь окрестный люд.

Мать Тропинина, имя которой с легким придыханием произносил Роман Васильевич, оказалась доцентом кафедры иностранных языков. Наш повар сокрушался по поводу того, что молодой Тропинин нервы ей подпортил основательно.

Я даже не думала, что мне будет так интересно и легко, что я будто смотрю пьесу. И в конце героям хотелось аплодировать, побыть восторженным зрителем.

Но в какой-то момент настроение Виталия Аркадьевича изменилось. Я почувствовала это нутром. Задумчивость пришла на смену веселости.

— Расскажи мне о себе, — голос его был тих, и сказал мужчина почему-то это с акцентом.

— Вас вряд ли интересует, какой садик я посещала и какую школу окончила, — взяв в руки салфетку, я решила занять руки.

— Ты права, мне интересно, чего ты хочешь от жизни, Соня? — вопреки правилам приличия он положил локти на стол, сцепив пальцы в замок и смотрел на меня выжидательно.

— Это почти так же, как спросить про смысл жизни, — я посмотрела Тропинину в глаза. — Хочу, чтобы у меня и Абрикоса было завтра. Когда ты — родитель, и, притом, единственный, жизнь, ее смысл смещаются на твоего ребенка.

— А чего ты хочешь для себя? — он подался чуть вперед.

— Лично для себя, — я задумчиво закусила губу. — Когда-нибудь сдать экзамен и занять вакантную должность. Работать на себя.

— Почему когда-нибудь? Почему не сейчас?

Я усмехнулась своим мыслям.

— У меня есть друг. При всей любви и уважении к нему, он полный профан в юриспруденции. Но его брали на работу в такие крупные фирмы, что все понимающие люди поражались. Да, долго он там не держался. Но все же. Обаяние, честный, прямой взгляд, положительный ответ на вопрос о том, что он знает все и обо всем. Я так не умею. Если иду на экзамен, собеседование, я должна быть уверена, что знаю все. Что ко мне не подкопаются. Поэтому и откладываю, я не уверена в том, что смогу ответить на все вопросы.

— То есть ты неуверенная в своих силах трусиха, — его губы сложились в улыбку, и мой внутренний параноик заподозрил в ней некую толику презрения. — Хороший доход. А что же еще ты хочешь, Соня?

— Всегда мечтала заняться танцами. В детстве я почти четыре года посещала бальные танцы. Даже что-то выигрывала, а сейчас уже и не помню ничего.

— А что мешает сейчас? — улыбка «эта» так и осталась на его губах.

— Надеюсь, что проблемы. И, может быть, когда они разрешатся, я исполню свою мечту, а может так и оставлю мечтой. Ведь нужна же человеку мечта, — мне хотелось сменить тему разговора или вообще уйти.

— Тебе нравится искать отговорки.

Мне он вдруг стал казаться холодным и колючим, хотя тон его остался таким же мягким, а может, потому что он говорил правду. Я действительно искала отговорки.

— Ты полезла во все эти дела с квартирой из-за денег? — он откинулся на стуле.

— Нет, — ответила я твердо, мне так показалось, по крайней мере.

— Тогда зачем? Ты сказала Варкову, что муж не помогал, и мать его вас не навещала после развода. Тогда зачем, Соня? Это неразумно и нерационально.

— Его мать, в смысле мать бывшего мужа, она — беззащитная старушка.

— Но она жила без тебя, и то время пока вы были женаты, и потом.

— Но не в такой же ситуации?! Вы намекаете, что если бы я не полезла, вам бы не пришлось со мной нянчиться? — мнительность выкарабкалась наружу.

— Нет, я спросил, зачем ты стараешься помогать людям, которым до тебя не было дело?

— Потому что мне ее жалко. Я так же одинока, как и она. И кто, если не я, поможет ей?

— Это дает тебе возможность считать себя правильной и особенной? — Тропинин сложил руки на груди.

— Может быть, — я посмотрела ему в глаза. Мне очень захотелось уйти. Казалось, что все то время, пока мы ели и пили, говорили, он собирал меня как пазл. И теперь увидел картинку целиком и сделал свои выводы.

Тропинин заговорил, а я от каждого его слова внутренне съеживалась все сильнее.

— Если разобрать тебя на составляющие, ты ничем не будешь отличаться от других. Ничем. Не способнее, не красивее, не умнее. Ты глупа в своей наивности, слепа в гордыне. Тебя устраивает твоя жизнь, твоя ниша, разве ты бы захотела что-то менять? Ты откладываешь все на потом. Ты боишься отказов и провалов, так, Соня? Если бы я предложил тебе быть вместе, что бы ты сделала? Испугалась? Согласилась, но подумала бы, что можно что-то с этого «поиметь». Правильно, но чтобы ты поимела: дорогу в нечто большое или деньги? Ведь от мотивации в таких случаях зависит и успех отношений, ты ведь это понимаешь?!

Сердце сжалось, кулаки сжались. Прекрасный вечер превратился в попытку раскатать меня. Но, по крайней мере, этот фарс закончится сейчас.

— Виталий Аркадьевич, вы абсолютно правы. Жизнь приучила меня к страху, особенно, когда я уже была не одна, когда у меня появилась дочь. Потому что я за нее отвечаю. Мой ребенок никому не нужен кроме меня. Да, я не смогу предложить ей столько, сколько вы своему сыну, и не заменю ей отца. Мой расчет гораздо горше вашего. Да, я боюсь отказов, и не всегда уверена в себе. И кстати, если бы вы вдруг мне предложили, я бы испугалась поначалу, потом подумала бы, и если бы я вдруг согласилась, я бы даже этот дурацкий язык выучила, я бы постаралась соответствовать, потому что я интерес к жизни не потеряла, я потеряла веру в чудо. Мне пришлось самой покупать Алые Паруса и корабль строить. Потому что даже тот, кто твердил, что любит меня, не сдвинулся бы и на сантиметр. Это я приехала в Питер к Диме. Не приехала, и он бы погрустил и нашел бы другую. Я захотела ребенка. И я не жалею. Может, моя дорога, усилия и мечты не так глобальны как ваши. Но они мои. И да, мне приходится довольствоваться своей нишей, потому что надо думать о том, что мне и Абрикосу завтра есть, и на что покупать жетон на метро.

Я швырнула салфетку.

— У нас больше не получится с вами нормального разговора, Виталий Аркадьевич.

— Потому что ты ждешь от меня только плохого.

— Не правда.

— Правда. Ты настроена на это. Для тебя финалом наших отношений будет расставание месяца через три, угадал? Ничего серьезного, просто секс. Опять угадал? Ты, вполне возможно, даже ждешь от меня привычных ухаживаний, но я не ухаживаю за женщинами, Соня.

— Я заметила. Видимо плохой опыт сказывается, — я уже не смотрела ему в глаза.

— Права, мне хватило того, что я потратил годы и уйму душевных сил на человека, который просто выкинул меня из своей жизни.

— Виталий Аркадьевич, вам больше не стоит переживать. Жизнь уже доказала, что земля круглая.

Я встала.

— Я не отпускал.

Я оперлась руками на спинку стула, встав за нее как можно дальше от него.

— А я не нуждаюсь в вашем разрешении. В этом разница между Лёней, Артемом, Анной и даже вашей женой и мною.

Я обошла стол, и направилась было к выходу, но его стальные пальцы сжала мое запястье.

— Давно ты на работу не устраивалась, Соня, — его улыбка вызвала прилив ярости. — Стрессовые ситуации ты переживаешь весьма странно.

— Стрессов у меня уже предостаточно. А у нас тут разве собеседование?

— Самое натуральное, — его руки окружили меня. — Я был груб, прости.

— На правду не обижаются. Отпустите меня, пожалуйста.

— Нет. Не хочу и не буду, — горячие ладони забрались по кофту и заскользили по спине. — Мне тоже тяжело, Соня. Я хочу, чтобы у нас с тобой получилось нечто большее, чем просто секс. Я в это верю сильнее, чем хотелось бы. Хочу верить, что ты не обманешь моих ожиданий. Я уже оступался. И сейчас не могу позволить себе ошибиться. Ты слышала, какой я тебя вижу, но чувствую я тебя своей, необходимой, правильной, честной, твердой, нежной. Я схожу по тебе с ума. Понимаешь? Нас с тобой обманывали, и мы как никто оценим то, что может быть между нами.

Зря я подняла на него удивленные глаза, его губы накрыли мои, и кислороду вместе со здравыми мыслями в доступе к мозгу было отказано. Его поцелуй был жадным и собственническим. А я вспыхнула как спичка, обвила его шею руками и не могла оторваться. Это было страшно и потрясающе, восхитительно и больно, потому что в чудеса я все же не верила.