— Даже не знаю, что и делать, — Зоя горестно вздохнула, бесцельно перекладывая бумаги из одной стопки в другую. — Я ведь у него квартиру за коммуналку снимала. Понятное дело, знакомый, дальний родственник мамы. А теперь ему деньги нужны, а двушка, сама понимаешь, да еще недалеко от метро… Блин, комнату не хочу, а квартиру с моей зарплатой не потянуть. У тебя нет никого, кто квартиры сдает, ну или может, так сказать, одолжить на время?

Я покачала головой.

— Прости, дорогая. Друг сдавал за копейки, но у них второй малыш на подходе, и они хотят что-нибудь больше купить. В соцсетях есть пара неплохих групп. Сходи в агентство, у нас там куча постоянных клиентов — агентов, я думаю, подберут что-нибудь приемлемое.

— Нет уж, спасибо, еще на поклон к этой дуре Ирке идти, — фыркнула девушка, отшвырнув дела, отчего те проехали папочками по глянцевой поверхности стола.

— А она-то тут причем? — попыталась я скрыть улыбку, но, как уже убедилась, актриса из меня никакая — Зоя еще больше нахмурилась при виде моего лица.

— А ты думаешь, она не узнает, если мне тот же Василич (приводивший отличные сделки и получавший за это хорошие «чаевые» от Саныча агент) поможет? Деньги же через нее идут.

— А тебе не все равно?

— Нет, не все равно! Я этой… платить не собираюсь!

— Бентли против Матиза! Кто же выйдет победителем из этой схватки? — широко ухмыльнулась я.

— Иди ты знаешь куда?! — Зоя, чье настроение вот уже два дня как пребывало в состоянии близком к абсолютному нулю, шмыгнула носом и пошла работать, по дороге тяжко вздыхая, и повышая громкость этих самых вздохов по мере того, как росло расстояние между девушкой и моим кабинетом.

Намек на наличие в моей жизни Тропинина я проигнорировала. Это было очередное новшество, и я еще не знала, как к такому относиться, особенно когда это исходило от друзей. Исстрадавшееся лицо Зоюшки просто кричало: «Что тебе стоит у него спросить?» Да, собственно, ничего, кроме характера и жизненного опыта. Последний учил решать свои проблемы самой, именно по — этому, памятуя о предложении Виталия помочь (по его интонации это скорее звучало как «разобраться») с ремонтом в моей квартире, я решила, что постараюсь все сделать своими силами. В конце концов, приоритет — Абрикосова комната и кухня. А потом прорвемся. Один раз у меня уже был период, когда я униженно просила. Это отучило меня и подобострастно благодарить, а некоторым иной вид благодарности может быть просто неизвестен. Не хотелось думать, что Виталий к таковым относится.

Кроме того, Витя и так сделал достаточно. И делает. Вспомнить хотя бы Валентину Алексеевну.

Две недели вместе с ним показались мне целой жизнью, и до жалости, до слез это были безумно короткие две недели. Может и неправильно так думать, ведь Настенька была далеко, у меня была куча проблем, а Тропинин… Нас с ним будто выдернули из привычных коконов и дали подышать «другим» воздухом. Меня-то точно. И мне этот воздух определенно понравился.

Дня четыре я встречала его исключительно утром в кровати, сопящим под одеялом. Его миром была работа, его дело. Думается мне, Витя мог позволить себе где-то отпустить, переложить на кого-то часть вопросов, но он был человеком, предпочитавшим все контролировать и решать самостоятельно. Говорил он немного, как и я в прочем, посему, молчание не казалось тягостным или неправильным.

Он был нежен, ничего не требовал, не ставил ультиматумов, возможно, потому, что я крутилась на крохотном пятачке его жизни и дальше невидимых границ нос не совала. Опять же, с одной стороны жутко хотелось, а с другой не хотелось совсем. Потому что это странное шаткое положение — ты и «кто-то» и «никто» одновременно было комфортным для меня сейчас.

Будь я столь же открытой как Зоя, или жизнерадостной как Тома, возможно, меня бы это напрягло. Но я давно уже стала замкнутым человеком, тяжело впускавшим новых людей в свою жизнь. А в Виталии было что-то лично для меня близкое. Я даже сама для себя не могла найти этому определение. Что-то родное. Может, это как раз и есть последствие замкнутости, когда прорывает человека на чувства. Когда смотришь и понимаешь — это твое, до мозга костей твое. И как оно умудрялось быть от тебя так далеко все это время?! И сама же пугаешься этой мысли. Мне кажется, не знай я его, а просто мельком увидев его фотографию, где угодно, да хоть на сайте знакомств, я подумала бы тоже самое, поправ скептиков, высмеивающих теорию человеческой «половинчатости».

А те редкие минуты, которые мы проводили вместе, делали его еще ближе. Отчасти этому поспособствовал еще Лёня, чуть-чуть глаза на Тропинина мне приоткрывший. Хотя от него-то я подобного ждала в последнюю очередь, совершенно справедливо полагая, что Леонид считает меня лишней головной болью для своего шефа.

Вечером того дня, когда я задала Тропинину вопрос про ванну, он домой не приехал и был обнаружен только утром в крепости из подушек, который соорудил вокруг себя на нашей кровати. Будить Витю я не стала. Осторожно собрав вещи и косметику, юркнула в соседнюю комнату, которая ничем, включая размеры, не отличалась от спальни хозяина.

Одевшись и спустившись вниз, обнаружила на кухне завтрак и Анну Александровну, хлопотавшую над кучей вещей. Рядом топтался Артем, и не было похоже, что он готов сесть за руль своего верного коня и мчать меня на работу. Вместе с чашкой кофе я получила известие, что повезет меня на работу Лёня, так как ему надо по делам в город, а хозяин сегодня первую половину дня проведет дома. Кроме как пожать плечами, мне ничего не оставалось.

Лёня курил возле машины, выпуская колечки дыма в темное питерское небо. Я только сейчас поняла, что они с Витей где-то одного возраста. Может быть, Леня был чуть старше. Хотя… Мужчины в этом плане сильно разнятся, особенно после сорока. Ухоженному не дашь его возраст, а не особо следящему за собой можно начислить все шестьдесят.

— Сегодня с утра пробки. Можем немного опоздать, — проинформировал меня водитель, усевшись за руль.

— Ничего страшного, — я вздохнула и принялась листать странички новостей в Интернете.

И действительно, едва выбравшись из поселка, мы встали в пробку. Лёня в отличие от Артема, который бы уже издергался и юркал бы из одной колонны в другую, смирно стоял в ряду таких же страдальцев и никуда не спешил.

— Погода какая-то совершенно не зимняя, — фраза, сказанная Лёней спустя минут пятнадцать неспешного движения в потоке машин, меня настолько поразила, будто со мной заговорил сам белый Гелек.

— Да, вы правы, как-то дождливо для февраля, даже для питерского.

— Скажите, Соня, а вы… — он призадумался, подбирая слова, — слышали о Виталии Аркадьевиче раньше.

Ух ты, похоже, наш ждет интересный разговор за спиной у шефа. Я погасила экран и, сложив руки на коленях.

— Нет.

— То есть, вы про него ничего не знаете, и вас никто не… хм… просветил.

— Нет. По-моему, те, кто работают на Виталия Аркадьевича, умеют держать язык за зубами.

— Тут вы правы. С его… негодованием мало кому хочется иметь дело.

— А вы хотите нарушить закон?

— Ни в коей мере. Просто хочу, так сказать, в общих чертах обрисовать то, что может быть важным в вашем с Виталием Аркадьевичем общении.

— Вы меня заинтриговали.

— Это я умею делать, — нагло кивнул Лёня. — Вы уже имели удовольствие видеть Элону Робертовну. Мать Виталия Аркадьевича. Еще у него, как вы догадываетесь, есть младший брат. Александр. Он живет с семьей в США постоянно. Преподает в вузе итальянский. Их отец, Аркадий Витальевич, рано ушел из жизни, — тут Лёня замолк, провожая взглядом крадущегося между рядами машин мотоциклиста, для которого в Питере был еще «не сезон». — Он погиб, спасая жизнь сыновей и супруги. Корабль, на котором они плыли, затонул, и затонул очень быстро. Это все произошло на глазах Виталия Аркадьевича. Как я слышал, отца просто утянуло под воду, когда корабль затонул. Виталию Аркадьевичу тогда было лет десять-одиннадцать лет.

Я даже дышать перестала, пытаясь переварить то, что поведал мне Леня.

— Виталий Аркадьевич не любит большие и маленькие водоемы и все плавательные средства, как вы понимаете, не привечает.

Мне вспомнилось, как Витя возражал против круиза Сережи. А ведь Нонна Владимировна знала о его страхах, наверняка знала! И только маленький мальчик сообразил сделать все, чтобы не нервировать отца.

— Это к вашему вопросу о ванне.

— Что? — я была в таком шоке, что даже не поняла, к чему он клонит.

— В доме нет ванн и бассейнов тоже нет, — как маленькой разложил мне истину по полочкам Лёня.

— Боже!

— Он об этом не говорит, не любит. И вы этот вопрос не поднимайте.

У меня хватило сил только кивнуть, и хотя Леонид сидел ко мне спиной и следил за дорогой, я думаю, он мое молчание понял правильно.

У меня, конечно же, возникли тысячи, миллионы вопросов, я ведь так мало знала о Вите. Но водитель затеял разговор с одной единственной целью, и, достигнув ее, включил радио, тем самым показав, что никаких иных сведений мне сегодня уже не сообщат.

— А зачем тогда жить у самого залива? — вырвалось у меня.

— А залива не видно, стена забора выше дома, — хмыкнул Лёня.

Пришлось сглотнуть отвратительную вязкую слюну. Я ведь приезжала в дом в Лисьем Носу и уезжала еще затемно. Я ни разу не видела сада и территории участка целиком. Как же тяжело даются Вите такие, казалось бы, простые вещи?!

— Почему Питер? Это же практически город на воде? — не удержалась я.

— Москву он ненавидит больше собственных страхов, — вздохнул Лёня и поставил в нашем разговоре жирную точку, прибавив звук на магнитоле.

* * *

— Да ладно? Вот это да. Жуть какая! — Томуля приложила ладонь к губам и округлила глаза. — Бедный мальчик. Такое пережить.

— Ужас просто, — согласилась я, гоняя крохотной ложечкой кусочек лимона в чашке с горячим чаем.

— Вот и не знаешь, где беда подберется, — вздохнула подруга. — Уже страшно и летать, и плавать, и ездить, да и пешком ходить.

Я кивнула, опустив голову. Мы с Томой, у которой был незапланированный выходной по просьбе сменщицы, коротали мой обед в небольшом суши-баре, наконец-то дорвавшись друг до друга. Я рассказала все, что произошло со мной, а она поведала, как проходит ее на удивление спокойная жизнь.

— И что же ты думаешь делать дальше? Ведь рано или поздно все закончится, — подруга подалась вперед. — В смысле, Настена вернется.

— Не знаю, если честно. Я когда пытаюсь об этом думать, как обрыв, пустота, — я отложила ложечку и обняла себя за плечи.

— Знаешь, дорогая, это все очень здорово. Он такой весь из себя крутой мужчина. Будь ты безмозглой куклой, я бы тебе сама ковровую дорожку постелила. Но, Сонь… Не принесет он тебе счастья. Понимаешь, ты ведь потрясающий человек, я-то уж тебя знаю. Но… Как любовник, пожалуйста. Но как что-то большее… Мне за тебя страшно. Ты знаешь, я… я могла бы тебе сказать — развлекайся. Но ты же ко всему серьезно и со всей ответственностью. Я помню. Это ты сама себя со стороны не видела, когда Дима ушел.

Я знала, что кусающая губу Тома права, знала, но сил в себе кивнуть не находила. Прошлый вечер мы с Виталием провели вместе. Он заехал за мной пораньше, дома ждал вкусный ужин, терпкое белое вино к рыбе. Его взгляд, касание пальцев, мягкий голос, он обволакивал, заставлял почувствовать себя важной и нужной, а самое главное заставлял верить в это. Некуда было торопиться, никто не ждал нас кроме нас самих, это было незабываемо. Я впервые за много лет, а может, в какой-то мере первый раз в жизни сконцентрировалась лишь на своих ощущениях: я в безопасности, мне есть на кого опереться. Это лучше любого наркотика для женщины. И эта эйфория плавно перетекла в плоскость кровати, а там лишь усилилась.

Но здесь и сейчас, сидя за столиком с Томой, я была в том мире, к которому привыкла. Где-то надо бояться, сдерживаться, оглядываться, не верить, все делить как минимум на два. А так не хотелось… Только как бы я не старалась рисовать вокруг свой импровизированный обережный круг солью, все же чувствовала, почти предсказывала, что не будет жизнь ко мне столь милосердна.

* * *

— Да, Господи Боже, куда же делся этот дурацкий номер?! — вопрошала я возмущенно у экрана компьютера, мышки, клавиатуры и приткнувшегося рядом горшка с крохотной фиалкой.

Зоя и сидевшая рядом с ней Анна переглянулись и сочувственно вздохнули.

— Эх, Сонь Аркадьевна! Утро — крайний срок, надо сделку отменить, а то крику будет! — подала голос Зоя.

— Да в курсе я! Между прочим, сканы распечатывались вместе с сопроводительным письмом, в котором были номера телефонов! И куда же они делись, интересно знать? — возмутилась я.

— Ой! Нашла, что вспомнить. Это когда было? В ноябре! Клиенты сами хороши! Мы не хотим, мы не можем, мы пьем, у нас похмелье, у нас старый новый год! — размахивая руками и закатывая глаза, скопировала Зоя низкий голос агента тех, кто так хотел избавиться от пары комнат в коммуналке.

У меня, по правде сказать, тоже сложилось впечатление, что сопровождающий сделку и продавцы были корешами, и до сих пор не закончили праздники отмечать. Но самое интересное, что, наконец-то, разродившись датой сделки, они были готовы прибыть завтра и свершить сие великое действо, но арест, который, как оказалось, успел наложить после праздников пристав на отчуждаемую недвижимость, совершенно негуманно нарушил их планы. А я никак не могла найти то самое письмо с телефоном горе-риэлтора, дабы порадовать заранее.

Зоя, уже полчаса как делавшая вид, что работает, и, устав таки притворяться, сложила дела, устилавшие весь немаленький стол перед ней, в объемистую стопку, и, переместив ее в шкаф, замерла с видом спринтера готового услышать выстрел и мчаться вдаль. При этом еще постоянно поглядывала на часы над моей головой, чем безмерно раздражала.

— Иди уже, Леша приехал наверняка! — махнула я рукой, что роль «выстрела» и сыграло. Девушка сорвалась с места с широченной улыбкой и исчезла в соседнем кабинете. И уже оттуда последовала реплика.

— Ты по поисковику ищи, по фамилии там, не все же письма теперь открывать!

— Спасибо тебе, Кэп Очевидность! — рявкнула я. — Не помню, е-мое, фамилию, да и на какую почту он прислал сканы документов, тоже не помню, — я с грустью посмотрела на Анну, которая свою партию дел складывала, не торопясь.

Коллега понимающе покивала головой. Завтра первый день работы Саныча, и будет «ор»! Саныч будет недоволен!

В кабинет заглянула одетая Зоя с нахлобученным на голову капюшоном.

— А ты в курсе, кстати, госпожа начальница, что почты можно объединять! Зарегистрировала, небось, штук сто?!

— Есть такое, — виновато развела я руками. — Что, правда, можно?

— В меню смотри. Но все равно, в каждую надо зайти. Ладно! Чао, нубы! — кабинет прямо-таки озарила злорадная улыбка человека, который едет домой в тепло и даже к возможной сытости, и не ему завтра выслушивать недовольного начальника с утреца.

Анна хмыкнула и тоже пошла собираться. А мне пришлось тяжело вздохнуть. Да, почтовых ящиков я действительно наплодила, аки непуганый таракан потомство. На три из них знакомые клиенты присылали свои просьбы и пожелания, на один приходило все, что было связано с Абрикосом и детским садиком, другие были завалены тысячами ссылок женских интернет-журналов, девяносто девять процентов из которых я даже не открывала, и понятия не имела, когда успела оформить на них подписку и рассылку. Был ящик для юридических форумов, для «около юридических» форумов, ящик для… Ой, надо было давно половину удалить! Но как-то все лень и недосуг! Но делать нечего, и я продолжила копаться в куче писем, и, как ни странно, все-таки обнаружив несчастный телефон, даже «порадовала» продавцов.

И в принципе на этом можно было закончить, но я так увлеклась, что продолжила изучать историю сообщений, плавно перейдя к старой части, которую не посещала уже несколько лет. Вспомнить пароли было к ним уже просто нереально, пришлось восстанавливать, благо мой секретный вопрос оригинальностью не выделялся.

Это был один из самых старых ящиков, я завела его еще дома, до переезда в Питер. Мы с Димой только познакомились и переписывались, присылали друг другу фотки, куски понравившихся книг и цитаты, забавные картинки кое-где и эротического содержания. Удивительно, но даже вездесущей назойливой рекламы тут не было, только поздравления с днем рождения от почтовой службы. И было одно единственное не открытое и непрочитанное письмо от пятнадцатого декабря прошлого года, автором которого был тот же, кто присылал мне вырезки из фантастических романов и статей о политике. Дмитрий. Пятнадцатое декабря!

За два дня до гибели!

Пальцы зависли над клавиатурой, сердце замерло. Я потрясла головой, пытаясь справиться с дрожью, и тем, что зашевелилось глубоко — глубоко внутри: воспоминания, боль, обида, страх. И злость! Да, она тоже наличествовала, и родилась она в тот момент, когда я зажмурилась, боясь увидеть как сделает свое дело нож Смолякова, когда самолет с Настюшей взмыл в небо, разделяя меня с моим ребенком, когда в руках остались лишь осколки моей жизни — разбитая и изувеченная квартира, когда я слушала вздохи Валентины Алексеевны в машине по дороге из Великого Новгорода: она пыталась сдержать слезы, рвавшиеся наружу, и не смыкала глаз, хотя устала и была больна.

Ладонь все же нащупала отброшенную мышку, и курсорчик, пробежавшись по строкам и буквам, достиг цели, открыв мне послание бывшего мужа. Первые же слова заставили меня громко выдохнуть от негодования.

«Как же я тебя ненавидел! Особенно первое время! Ты должна была мне сразу сказать, еще до свадьбы, сколько ты хочешь, чтобы я зарабатывал, что ты хочешь детей, что тебя не устраивает то, как я живу! Но нет! Ты — лицемерка! Ты говорила, что все хорошо, что любишь. Мне казалось, ты не похожа на других, что ты — не серая масса со спущенными сверху задачами работать и размножаться. Разве нам плохо было вдвоем, Соня?

Ты воспользовалась моим к тебе отношением, ты захотела все переделать, перекроить под себя, заставить плясать под свою дудку. Что ты мне сказала? Что уйдешь, если я не соглашусь на ребенка? Я пошел против себя! Ты это знала! Но я пошел навстречу тебе!

Но тебе было и этого мало. Ты знала, что мне нравится моя работа! Да, она не приносит денег! Но ты знала с самого начала, что мне и не важен доход. И когда ты поняла, что этого не будет, что эту часть своей жизни я менять не намерен, ты ушла. И ты даже не подумала, что отняла у меня?! Ты отняла у меня дочь! Вечера с Настюшей! Помнишь, перед сном мы втроем барахтались на кровати. Помнишь, она все время говорила „папа“ (ее первое самое ранее слово), как она смеялась, как обнимала нас. Я помню, как ты уносила ее в спальню, а она махала мне рукой. Как она подбегала встречать меня у двери и обнимала за ногу. Как приносила книжки и игрушки. Тащила огромный мяч. Зачем ты все это забрала, Соня?

Тебе легче одной? Так если тебе легче, зачем ты все это начала? Чего же ты хотела? Ты знала, ты должна была понимать, что я не буду зарабатывать столько, сколько тебе хотелось. Ты знала, черт возьми, это с самого начала. Тогда зачем? Ты заставила меня ненавидеть себя самого! Я ведь против себя пошел, потому что в какой-то момент перестал отвечать твоим представлениям, но ведь до рождения дочери все тебя устраивало!»

Я вскочила. Стул упал, и звук его падения эхом прокатился по пустому помещению. Да как он смел! Да, конечно меня до рождения Абрикоса все устраивало! Потому что до этого я работала сама, только когда родилась дочь, я поняла, с кем я живу. Униженно просить денег на еду и одежду Его ребенку! Выслушивать, что есть его деньги, которые я не имею права считать, и он не согласен с тем, что малышка по совету педиатров должна питаться особой дорогой смесью, дабы избежать аллергии, мучившей нас с рождения. Помогали мои родители. Но этих денег едва хватало. Мне пришлось выйти на работу, когда Абрикосу было всего-то семь или восемь месяцев. И он обвиняет меня! Обвиняет в том, что его вполне устраивало приходить в уютный, обустроенный дом к семье, но не прилагать к этому ни капли усилий! Я долго терпела, надеялась, что он поймет, вырастет. Но он не понял, лишь злился, отмалчивался, уходил, обижался.

А ведь помимо этого я была практически все время одна. Своих родственников, даже собственную мать Дима не приглашал. А у меня никого не было из родных поблизости. Друзья еще все бездетные и незамужние были заняты на работе. И вот тогда, когда я находилась уже в состоянии под названием «собираю вещи и еду обратно с ребенком» я познакомилась с Томулей. Человеком, поначалу пожалевшим меня, конечно, а потом ставшим моим самым близким другом. Она работала воспитателем в ясельной группе, куда и свою Наташеньку привела. И жила она с нами в одном комплексе, мы неоднократно встречались с колясками. Она еще тогда тактично заметила, что никогда не видела Настю с папой, который в те редкие дни, когда оставался с ребенком, сидел дома, даже в прекрасную погоду. Предпочитая Насте планшет.

Ее поддержка стала для моей души целебным бальзамом, помогла собраться с духом и… обнаружить, что Дима, которому, разумеется, частенько отказывали в постельных утехах в связи с тем, что после работы, ребенка и дома у меня просто не оставалось сил, разве что добраться до кровати с использованием ее исключительно для цели «отрубиться». Дима уже тогда стал… отдаляться: он упорно чистил историю браузера, ходил в обнимку с телефоном, долго пропадал вечерами и выходными. Дурой я не была. И от понимания ситуации руки опустились, мне было страшно остаться одной, страшно разрушить семью. И тут родители спасли меня в прямом и переносном смысле — наскребли денег на квартиру, то от чего мы с Настюшей сильно зависели, потому что основная часть зарплаты Димы уходила на оплату аренды жилья, мои же средства все шли на малышку. Благодарности и слезам моим конца не было. Я не стала мучиться поисками и купила двушку в том же комплексе, которая была преобразована на остатки средств в своеобразную трешку.

Ненадолго, но нас с Димой это примирило. Он просил простить его холодность, Настюша тянулась к папе, плюс к тому высвободилась энная сумма денег, которая ранее уходила на оплату съемного жилья. Но…

Я не смогла. Не смогла забыть звонков с неопределенных номеров на его мобильный, молчания, того, что он перестал смотреть в глаза. И вот однажды я проснулась, и мир для меня изменился. Совсем. Многие женушки-подружки тогда бухтели, что, мол, дура ты, Софья. Ребенок есть. А как же ты без мужчины? Какой-никакой, но есть! Но удила я уже закусила.

Было солнечное воскресенье. Я отвела Настюшу к Томе, прибралась, заварила чай, сделала бутерброды. И собрала Димины вещи. Он, увидев меня спокойно попивающую чай, и свою поклажу у двери, испробовал на мне весь свой арсенал от угроз, что отберет ребенка у официально неработающей, без жилья (а квартира была куплена на мою маму) до смешных заявлений, что он никуда не уйдет, и, если я желаю его выставить, то могу вызывать полицию.

По его словам во всем была виновата я: в крахе нашего семейного счастья (особенно настояв на ребенке, которого он изначально не хотел) в его неудовлетворенности (припомнив мне мою же фразу про секс за принесенную им домой зарплату). Да много всего. Апофеозом стало заявление, что я не умею любить. Что для правильной женщины, не составило бы труда принять все, как есть.

Чай уже давно остыл, бутерброды кончились, и я собирала пальцем крошки с тарелки, понимая лишь одно, когда он накричится и уйдет, я лягу спать. Я буду спать долго. Я не буду больше стирать и гладить его вещи, я не буду носить домой сумки с продуктами и готовить еду для него, тратить силы и время, чтобы выслушать потом, что я чего-то не досолила или не доложила приправы, я больше не буду тем, кому читают лекции о том, что я не умею обращаться с ребенком, что я трачу деньги не понятно на что.

Да, это взгляд с моей стороны. Со стороны женщины, муж которой ни разу не встал к малышке ночью, когда на просьбу сходить за лекарством, мне было сообщено, что аптека в соседней парадной, куда я в состоянии дойти сама, а он устал. Человек, который считал, что я не могу приучить ребенка к горшку, и, по его мнению, видимо, в год Настя должна была защитить диссертацию, а раз этого не произошло то, я в воспитании полный ноль.

Когда дверь за ним закрылась, я убрала всю квартиру, всю. Вплоть до того что отодвигала шкафы и вытирала там пыль. Мне хотелось стереть его из моей памяти, даже запах. Вдруг подумалось, а не перестаралась ли я?

И вот спустя годы, все те же обвинения, те же слова, что я виновата во всем.

У меня так билось сердце, и кровь стучала в висках, что я и представить себе не могла, почему голова не взорвалась как перезревший арбуз. Я до жути хотела забыть про письмо, не читать, но и заставить себя оторваться уже не могла.

«Я тоже в чем-то был не прав. Но я всегда любил тебя, Соня. Ты ведь это знаешь!

И все будет! Все будет так, как ты хотела. Помнишь, ты мечтала увидеть Алые Паруса, не стоя в толпе? И тот дорогой ресторан на Дворцовой Набережной, откуда лучший вид на это детское шоу. Все будет, Соня! Будут деньги, милая. Если все получится — деньги будут. А если нет, я квартиру тебе отписал с Настей.

Мне хочется, чтобы ты меня простила, как я простил тебя. Может у нас еще будет шанс все вернуть, как было. Я все для этого сделаю».

Странно, что монитор и клавиатура с мышкой пережили бурный взрыв моих эмоций! Хотя, кажется, горшочек с фиалкой самостоятельно отполз к краю стола, подальше от меня. Я материлась вслух, я вспомнила весь словарный запас неправильного русского. Я забыла, как было больно, когда узнала о его гибели. Господи, как же сейчас я его ненавидела, такого не было ни в период брака, ни после развода. А вот сейчас, когда из-за него Настя была далеко, а опасность ко мне и к его матери так близко, я была готова убить его, воскресить и убить вновь.

«Ты ведь даже не поверишь, что я сделал. Ты ведь всегда считала, что я ни на что подобное не способен. Но я это сделал, Соня! Я не хочу думать, что совершил ошибку, потому что боюсь накаркать беду. Да, я стал суеверным в последнее время. Я просто хочу, чтобы ты прочла это и позвонила, я хочу, чтобы ты сделала шаг. Хотя бы один. Я прошел уже километры навстречу. Рассказывать не буду. Ты бы сейчас кричала, что это аморально, незаконно. Но я уверен, все получится. Ведь тебя устроит с полсотни миллионов? Тебе хватит? Знаешь, даже странно сидеть рядом с такой кучей денег».

И тут только до меня дошло: Дима был весьма образованным, но это послание он строчил явно под влиянием хорошей доли алкоголя, оно пестрело грамматическими ошибками, которые он в нормальном состоянии высмеивал у всех и каждого.

Но это лишь прибавило ненависти. И негодования. Если бы он был бы рядом, клянусь, я бы придушила его собственными руками. Глаза заволокло пеленой, и это были не слезы. Это была злость.

Все перемешалось. Воспоминания, старые обиды, предательство, обвинения. Как он мог?! Как он мог считать меня меркантильной? Я всего лишь хотела, чтобы у нас была нормальная семья, чтобы ребенок ни в чем не нуждался. Для человека здорового с двумя ногами, двумя руками и головой это не так и сложно. Я разве просила звезд с неба? Прощать меня? За что? Он меня любил? Да он…

Телефон запищал, принимая вызов так неожиданно, что я ощутила себя выдернутой из страшной пыточной машины, где пол и потолок устремились навстречу друг другу, а я оказалась четко посредине и металась в поисках спасения.

Звонил Тропинин. Тропинин, который тоже однажды спросил, а не пошла ли я на преступление ради денег. Тропинин, у которого были деньги.

Руки тряслись. Ответить я просто не могла. Во мне ярким пламенем горела обида. Он ведь тоже считает меня такой. Как и Денис. Просто может себе позволить, в отличие от Дениса, тратиться на содержанок.

Сердце закололо от обиды. От недоверия. От боли. От того что меня обманут. Только еще более жестоко. Потому что Тропинин мне понравился.

Телефон перестал елозить по поверхности стола и замер, глядя ярким глазом-экранам в потолок.

Оказывается, я во всем виновата! Всегда я!

Схватив сумку, я помчалась к выходу, на ходу сорвав с вешалки пальто и шарф. Дверь с грохотом закрылась, сигнализация пискнула и заработала, а я слетела на один этаж вниз и нырнула в длинный общий коридор. Пройдя весь этаж, спустилась уже по другой лестнице и выбежала на улицу. Так и знала. У выхода, которым мы обычно пользовались, стоял белый Гелек. И в нем явно сидел мужчина, который уже сказал мне однажды, что во всех своих бедах виновата я одна.

Это ты лицемер, Дима! Ты обклеил комнату фотографиями и не удосужился даже позвонить ни разу. Ты обвинил меня в том, что я отобрала у тебя Настю, а сам не сделал ни единой попытки вернуться. Какие километры ты прошел, если последние алименты — несчастные десять тысяч, я видела от тебя год назад?

Свет проносящихся мимо автомобилей скользил по мокрому асфальту. Мелкий бисер дождя неприятно бил в лицо.

Не будет он говорить, что он сделал! Да и не надо! И так уже все ясно! Пятьдесят миллионов! Не представляешь, значит, как это странно сидеть рядом с такими деньгами? А лежать в могиле представил как? Мог бы их с собой захв…

Я резко свернула в арку и прижалась спиной к стене, не задумываясь о чистоте пальто.

Сидеть рядом!

— Помнишь, ты мне рассказывала на днях про бабульку, которая свои драгоценности припрятала по всей квартире, — Дима сидел за столом, закинув ногу на ногу и потягивал пиво из обычного чайного стакана, потому как других мы пока еще не купили.

Я сидела рядом в старых джинсах, толстенных носках и свитере (на съемной квартире в старом фонде, было жутко холодно) и уплетала горячий суп, стараясь не думать о работе, на которой были проблемы, и про четыреста рублей, которые выкинула на такси. Но его реплику сквозь голод и депрессняк, услышала и мотнула головой.

— Так я хотел тебе рассказать. Мой отец, когда квартиру получил на Исполкомской, ремонт затеял. Там же коммуналка была раньше, а до революции доходный дом, или что-то типа того. Так вот, тогда отец решил рамы сменить, ну и выбивал старые. А стены в таких домах, сама знаешь, какие, больше полуметра. Подоконник старый сняли, а подоконник — дубовая плита толщиной в кулак, под ней, ясное дело, кирпичи. Он когда нагнулся, и в щель между кирпичами крестик попал и, видимо, зацепился, отец дернул, а крестик там и остался. Он такого допустить не мог, уж больно за этот крестик радел, а ведь нерелигиозный был, но это подарок его сослуживца, который в Афгане погиб. Отец с потерей не смирился, отколупал кирпичи, а там и крестик и схрон, представляешь, оружие старое трофейное. Вот такие вот и интересные вещи в старых домах попадаются.

Интересные вещи…

Димина комната. Именно там отец нашел тайник.

А что если?

Я вылетела из арки и побежала обратно в сторону работы. Под ногами хлюпали лужи, прохожие шарахались от брызг из-под колес и моих сапог. Гелек стоял на том же месте, возле него знакомый силуэт с телефоном у уха. Тропинин. Вторая рука его была сжата в кулак.

— Витя!

Он обернулся мгновенно. Лицо его было злым, глаза холодно поблескивали в свете уличной иллюминации.

— Ты где была, черт возьми?

— Витя! Я знаю! Я знаю, где наркотики! — я схватила его за рукав пальто и потянула к машине, из которой выпрыгнул Лёня.

— Что? — Тропинин сначала застыл, потом выдернул рукав из моих ослабевших пальцев.

— Позвоните, пожалуйста, Анатолию Ивановичу! — я умоляюще посмотрела на Тропинина, даже не заметив, как перешла на «вы». — Леонид! Прошу! Мне надо на Исполкомскую!

Водитель замер, уставившись на Тропинина в ожидании его реакции, сам же Виталий Аркадьевич смотрел на меня тем самым взглядом, которым он наверняка одаривал людей, существование которых в своей жизни не одобрял. Я вдруг с испугом подумала, что сейчас-то меня тоже отправят лесом. И пришло вдруг осознание, такое резкое и яркое, как включенная лампочка, разгоняющая тьму в комнате, что Витина фобия воды не влияет на его жизнь, а я окружила себе эфемерными страхами, которые мне мешают дышать и думать. Я боюсь постоянно, за Абрикоса, за работу, за то что не справлюсь, что меня обвинят в чем-то, как это сделал Дима, что поступлю не правильно, ошибусь, боюсь малейших изменений в своей жизни, предвидя, что они повлекут катастрофу, в конце концов, я начала бояться услышать от Вити, что ему наш роман уже надоел, и теперь я боюсь потерять и его.

Слава Богу, в этот момент Тропинин кивнул водителю и протянул мне руку. Усевшись в машину, мы помчались по ночному городу, в котором царствовал настоящий ливень, смывающий все цвета, кроме одного.

Серый город. Он для меня давно уже таким стал. Просто инерция жизни не давала осознать, что всю палитру красок он растерял много лет назад.