Палата отдельная, бело-бежевая, с высокими окнами, черной дырой тонкого телевизора, тихо мурчавшим холодильником и огромной корзиной цветов на столе. Жаль запаха их я не чувствовала. Может, потому что нос был сломан, а может из-за лекарств, которые в меня капали, вкалывали, заставляли есть вместо завтрака, обеда и ужина.

Я — везучая, поведала мне мама. Мне сделали пластику лица, после удара перелом носа и серьезные порезы могли оставить шрамы. Кроме носа ничего сломано не было, только сильные ушибы и ссадины.

Мне была предписана куча медицинских процедур. Сколько все это стоило, я не знала, но знала, кто за это заплатил.

Когда я очнулась, Витя был первым, кого я увидела. Он вошел в палату, будучи идеально побритым с идеальной прической в костюме идеально чистом, чище, наверное, белых халатов, которые мама накидывала на плечи, и бледным как смерть. Говорить мне было нельзя, а ему и не надо было. Он сжал мою руку и поцеловал в не забинтованную щеку. Тонкие губы дрогнули в улыбке, плечи расслабились. Только глаза остались потерянными настолько, что мне захотелось просить у него прощения. Почему-то казалось, что именно я — причина этого взгляда.

Его появления до прилета дочки и мамы были самыми приятными минутами за весь день. Надолго ко мне никого не пускали. Собственно, никого не пускали кроме Тропинина вообще, это мне потом Тома рассказала: она вместе с девочками с работы очень рвалась увидеть выжившую, но их развернули еще на подходе к регистратуре.

Прилетевших маму и Абрикоса встретили и отвезли в квартиру на Коломяжском, предоставив в абсолютное «пользование» Артема. Увидев меня, всю в бинтах, доча разревелась. Представляю, что там напридумывала себе бабушка. А дети… они же все чувствуют, и все понимают. Это мы себя утешаем их возрастом.

Мне повезло — на мне все заживало как на собаке. Посему нахождение в центре не продлилось дольше месяца.

После выписки Витя посчитал, что мне пока еще нужна сиделка-медсестра. Женщина приезжала в Лисий Нос утром, еще до того, как я открывала глаза, и уезжала поздно вечером, удостоверившись, что температура в порядке, а неугомонная пациентка спит, приняв все положенные пилюли.

Мама и Абрикос улетели обратно на юг, пока я окончательно не встану на ноги и не решу все проблемы. Витя не раз предлагал привезти мое семейство в Лисий Нос, уверив, что поселил их на Коломяжском, исключительно потому, что там им будет уютнее, чем в огромном пустом доме, куда вход чуть ли не пропускам. И я тут с ним не могла ни согласиться.

То, что бабушка улетела с Настей обратно, заставило Тропинина чуть приподнять бровь. Я же сослалась на то, что пока не в состоянии оказать Насте должный уход и заботу, бессовестно ткнув пальцем в нанятую им же медсестру, как в подтверждение своей правоты. Мы оба все понимали, но оба предпочли молчать об истинных мотивах моих поступков. Мне было еще страшно. И от воспоминаний о произошедшем особенно. Мне хотелось увериться, что я в состоянии отвечать хотя бы за себя.

Затонувший джип подняли вместе с телом Смолякова, в его крови было столько наркотика, что Варков удивлялся, как тот вообще мог говорить. Нашли и пистолет.

Если честно, я до сих пор не знаю, почему он не выстрелил?! Сергей ведь понял, что я не смогу никого убить…

Показания я давала еще в больнице. В палате присутствовали лишь Анатолий Иванович и Витя. Конечно же, первым вопросом стало, почему вместо Смолякова за рулем была я?

Я ответила честно, мне не за что было себя корить. Мужчины долго молчали. Варков нарушил тишину первым и продолжил допрашивать. Витя, а между ними чувствовалась какая-то отчужденность, так и стоял у окна до конца нашего разговора со следователем. Когда Анатолий Иванович закончил, и, собрав вещи и пожелав мне скорейшего выздоровления, направился к выходу, Тропинин оторвался от созерцания крохотного больничного парка и бросил: «Я провожу».

Следователь не стал спорить, и оба мужчины исчезли.

Я закрыла глаза в полной уверенности, что Витя не вернется сегодня. Как закрылась и открылась дверь, я не услышала, погрузившись в дрему, но мой лоб согрелся от теплого его дыхания.

— Это моя вина, что тебе пришлось все это пережить. Мне жаль, — прошептал Витя. — Отдыхай. Я приеду завтра.

Он ушел, а я блаженно уснула.

Выздоровление шло своим чередом. Количество прочитанных книг и просмотренных сериалов множилось. Как росла и привычка засыпать и просыпаться рядом с Витей. И тихо ныть о том, что мне уже можно на работу. И все бы было хорошо! Все сложилось бы! Но судьбе было необходимо расставить все точки над i.

* * *

Она приехала, когда вечер уже плавно перетек в ночь. Витя спал, а я, прижавшись к его теплому боку, досматривала фильм.

Анна Александровна, чей силуэт мелькнул на фоне экрана, наклонилась к моему уху.

— Элона Робертовна приехала, — она сказала это шепотом, чтобы не разбудить хозяина. — Хочет говорить с вами.

Я воззрилась на экономку, но все же встала и, укрыв своим пледом спящего Тропинина, последовала за Анной Александровной в кабинет, куда проводили гостью.

Она сидела в кресле с прямой, как струна, спиной, волосы собраны в аккуратную прическу, золотые серьги, сцепленные в замок руки, темный костюм и туфли лодочки. Эта женщина была аристократкой до мозга костей. Возраст лишь придал ей еще больше царственности.

Когда я вошла, она, кивнув, принялась изучать меня.

— Я рада, Соня, что все так сложилось, и что вы с Витей вместе.

Удивлению моему не было предела. Ни она ли так хотела, чтобы я исчезла из жизни ее сына?!

— Вы в нем всколыхнули то, что, как он считал, давно почило, — она улыбнулась, и улыбка ее была до безумия горькой. — Страх потерять дорогого человека. Страх показал, насколько вы для него важны.

— Вы должны понять — мне странно слышать это от вас, — сказала я, когда мать Вити умолкла.

— Понимаю. Собственно, поэтому я здесь, — она на секунду прикрыла веки, они чуть подрагивали. — Позвольте я присяду? Этот разговор для меня не легок. Я так долго жила с этой тайной. А когда поняла, что больше вреда приношу, чем помогаю, решилась рассказать это.

Она опустилась в кресло, приложив руку к сердцу.

— Вам плохо? — я быстро подошла к ней. — Может воды?

— Нет, благодарю. Терпимо, — она посмотрела нам меня. — Я не знаю, Софья, как мне поступить! Как сказать Вите! Для него это будет ударом, — она говорила быстро, взволнованно. — Мой первенец, любимый мальчик, папина гордость, а я так поступила. Но я верила, что делаю это во благо всем. Я сохраняю семью и не одну. Я скрываю позор. Я… — она сжала кулаки и втянула воздух, громко всхлипнув. — Я не знаю как…

— Что ты не знаешь, мама? — этот голос заставил нас обеих вздрогнуть.

Возле двери стоял Витя, чуть растрепанный, но если сонливость и имела место быть, она уже слетела, вернув его лицу то самое выражение, что я имела счастье лицезреть на Ладожском вокзале в нашу первую встречу. Злость и высокомерие.

Повисла тишина.

— Наверное, я лучше пойду… Вам необходимо поговорить, — предложила я.

— Нет, — Элона Робертовна вцепилась в мою руку, удержав. — Софья, останьтесь. Это и вас касается тоже, раз вы для моего сына — нечто большее, нежели подружка на ночь.

— В чем дело, мама? — Тропинин подбадривать не умел. Хотя, скорее не хотел.

Женщина вздрогнула и побелела, но собрав силы, произнесла:

— Сережа… Он не твой сын.

Мне показалось, что Тропинин сейчас заржет в голос и будет искать скрытую камеру на предмет розыгрыша.

— Мама, ты что-то принимаешь? — голос сына наполнил голос психолога, который делать свою работу не умеет, ибо сострадания и понимания в нем было ни на грош. Хотя, после такого заявления с трудом представляю, как бы сама себя вела.

— Он — сын Саши. Они с Нонной… Он тогда диплом защитил. В Италии. Он даже и не помнил. И не знает. Аборт она сделать не успела, Семен Валерьевич, позвонил тебе первому, поздравить…

Тропинин белел на глазах, не отрывая взгляда от матери. Я же даже пошевелиться не могла, боясь сделать лишний вдох и обнаружить свое присутствие для этих двоих, которые обо мне и забыли.

— Она ушла, потому что испугалась. Испугалась, что ты узнаешь. Помнишь, в годик ему делали кучу анализов. И ты тогда заявил, что хочешь абсолютного подтверждения того, что он твой сын. Ты сказал это в шутку, а она испугалась.

— Это бред какой-то! — Тропинин не верил ни единому слову.

— Нонна, она… Ты сам виноват! — вдруг взорвалась мать. — Ты сам тогда не умел держать себя в рамках: пил и работал. Ты дал и ему и ей слишком много возможностей, слишком много свободы. Слишком! Молодая девка, дорвавшаяся до денег и власти. А Сашка?! То, что он учился хорошо это твоя заслуга, да, но он тоже ни в чем не знал отказа. Я не говорила тебе. Но я их застала, когда они наркотики нюхали с Нонной в компании друзей, которые были похожи на отпетых наркоманов. И я уверена, в тот раз они тоже были под препаратами. Ты хоть понимаешь, что я тогда испытала?!

Элона Робертовна вскочила, сжав кулаки.

— Я пригрозила Нонне, что расскажу все тебе, а Сашку увезла в Америку в клинику, потому что у него уже сформировалась зависимость, он уже рыскал по окрестностям в поисках дозы. И трясся от ужаса, что ты догадаешься. Роман Васильевич помог. Ты не знал. А Нонна, она… Она ведь тебя любила. Она изменилась, ты ведь помнишь, после того как забеременела. Ты ведь помнишь, какой она стала!

— И ты столько лет молчала? — Витя оперся рукой о комод для книг у входа.

— Боже… А что мне было делать! Он же мой внук! Сережка-то чем виноват?! Ты бы… Ты бы убил! — женщина вздернула подбородок, но губы ее дрожали. — Нонна… Она ведь тебе не изменяла с Радовым. Радов по ней всю жизнь вздыхал. Еще к ее отцу сватался. Она его использовала, чтобы ты оставил ее в покое, ты же дикий был, когда она ушла.

Тропинина шагнула к мужчине.

— Сынок, я так хотела, чтобы ты был счастлив. Я так надеялась, что вы с Нонной проживете нормальную жизнь, а самое главное — Сережа будет счастлив.

Бледные руки с тонкими синими прожилками вен потянулись к Вите, но тот, вздрогнув, отступил.

— Нонна здесь, — женщина вздохнула. — Она прилетела вчера. Она ушла от Радова. Сережа с ней. Они на Фонтанке, — руки ее опустились. — Я думала, что поступаю правильно, но теперь… Радов узнал, что Сережа не твой сын и угрожает этим Нонне, требует, чтобы она вернулась, потому что ты по факту спонсировал его едва живой бизнес.

Женщина пошатнулась, сын не двинулся с места, мне пришлось поддержать ее за плечи и усадить в кресло.

Тишина оглушала. Мы обе смотрели на сурового мужчину с непроницаемым лицом и ждали.

— Я не желаю видеть ее, его и тебя, — спокойный голос произнес поистине страшный приговор.

Из Элоны Робертовны будто выкачали воздух. Она с ужасом смотрела на того, кто был ее сыном, и не верила, что он способен такое сказать матери.

— Витенька, сынок, накажи меня, Нонну, но прошу, молю тебя, не сына. Сережа любит тебя!

— У Сергея есть отец. Он будет рад пополнению в семействе. Соня, пойдем!

Он посмотрел на меня в упор и, развернувшись, исчез в коридоре.

Я долго пыталась справиться со ступором. Приказам двигаться тело не подчинялось, как от лекарства Смолякова.

— Помогите нам, Соня! — мать Вити закрыла глаза и глубоко дышала, пытаясь сдержать слезы. — Если вы его любите, не дайте ему совершить ошибку. Сережа не виноват в том, что случилось. Он и так колесит всю жизнь между родителями, и если он потеряет одного, да еще так, по нашей глупости, если отец выкинет его из своей жизни, это сломает ему жизнь и психику.

* * *

Тропинин стоял у окна нашей спальни, засунув руку в карман штанов.

Его очень хотелось обнять, но совсем не хотелось тревожить. Он сам развернулся. Сам подошел. Его поцелуи были жесткими, пальцы, задевая волосы, нещадно их дергали. Ни единого раза он не коснулся моего лица, губы обжигали шею, грудь и плечи, он был почти груб. Но у меня был миллиард поводов его понять и простить. Миллиард без одного.

Сережа.

Чужой ребенок. Ребенок связи его брата и его жены. Никто никогда не простит такое. Хотя, о чем это я… Прощают и не такое. Мальчик, так похожий на Тропинина. Мальчик, считавший его отцом.

Лоб Вити с капельками пота уткнулся мне в плечо.

— Знаешь, почему он сбежал тогда? — я сказала это, даже не успев подумать.

Тропинин замер.

— Мы не будем об этом говорить, — это был приказ жесткий, почти злой, его пальцы сжали мои до боли, заставив закусить губу.

— Он тебя расстраивать не хотел. Нонна знала, чего ты боишься, но Сережа решил, что не имеет права тебя расстраивать.

— Замолчи…

— Девятилетний мальчик между приключениями и айсбергами выбирает отца, — вот что будет ждать Настю. Всегда чужая…

— Заткнись, — он перехватил вторую мою руку.

— Я не знаю, что там с кровью, но он — это ты, твоя маленькая копия. Он тебя боготворит.

— Соня, замолчи! — его глаза блеснули у самого моего лица.

Внутри все сжалось. Но, как поезд без тормозов, да под горочку, меня было уже не остановить.

— Не делай этого, Витя! Я понимаю, тебе больно…

Он вскочил с кровати, не смущаясь своей наготы.

— Что ты понимаешь? — его голос был полон презрения. — Тебя не предавала собственная семья!

— Вообще-то… — начала было я, приподнявшись на локте.

— Что? — он криво усмехнулся. — Расскажешь мне горькую сказочку о том, как твой бывший потрахивал девок с работы. Многие живут и ничего. Но ты же свою гордыню не заткнула, ребенка без отца оставила. А он потом, как я вижу, с горя еще и дел наворотил.

В нем говорили гнев и обида, это было ясно. А, может, я опять ищу оправдания?

— Ты его любишь, ты вложил в него столько сил!

— Да зачтется мне это на том свете!

— Витя! Ты понимаешь, что мне страшно. Ведь у меня дочь! И если ты можешь так легко перечеркнуть девять лет жизни ТВОЕГО сына, то как ты поступишь с нами если…

— Не придумывай. Я не против твоей дочки.

— Она для тебя чужая!

— Я надеялся, что ее мать станет для меня родной.

Я застыла. Это было признание. Уж больше сказать сложно. Атласные простыни облегчили скольжение. И через секунду я не могла оторваться, целуя его и сгорая в его руках.

* * *

Витя со мной в душ не пошел. Телефон отвлек. И, судя по тону, звонил кто-то по работе. Горячие струи били по коже. Все было хорошо. Все было отлично.

Все было неправильно!

Я так не умею!

— Соня! — голос Тропинина заставил вздрогнуть и выронить мыло. — Мне надо отъехать на пару часов!

Его силуэт едва угадывался за паром и капельками на стекле.

— Да, конечно.

— Ложись спать.

И я легла. Подушка пахла его туалетной водой. Только вот сжатые пальцы и узловатые вены на руках его матери не давали мне покоя. А еще Сережка в машине, тогда с Андреем.

«… папа боится кораблей…»

Какой ребенок будет заботиться о чувствах отца, когда ему ни в чем нет отказа?! Может, в помощи брату и в любви к жене Тропинин был губительно щедр, но сын получился идеальным.

Не мне судить?

А кому?! Кто еще скажет правду?

Таблетки и биодобавки, которые ныне составляли большую часть моего рациона, сморили, и приход Тропинина я сладко проспала.

Утро было удивительно прекрасным. Мягкий свет лился в окна. Яркое голубое небо. Теплая рука на моей руке. Он бледен, но взгляд хитрый со знакомой мне ленцой. И я — это я…

— Ты ведь не серьезно сказал про Сережу?

Зеленые глаза холодеют, рука чуть сжимает мою.

— Я не буду с тобой это обсуждать.

— А если ты делаешь ошибку?

— А если ты лезешь не в свое дело?

— Разве твои решения это не мое дело?

— Не все.

Я так не смогу.

Его лицо вдруг стало абсолютно спокойным. Даже безмятежным.

— Тогда, пошла вон!

Сон слетел. Солнце за окном потухло, сделав мир серым. Стена там, на границе участка, кажется, выросла до небес, отгораживая Тропинина от всего мира и от меня…

А я не поверила. Я не могла представить, что можно вот так…

Спустив ноги с кровати, я точно зомби направилась к гардеробной. И тихо закрыла дверь.

Он ведь придет? Он ведь скажет, что это все это глупость и чушь?!

Чемодан заполнялся вещами. И с каждой пережитой секундой с каждым вздохом я все больше верила, что он придет, и все явственней понимала — нет!