1

В тот роковой день нашлось несколько сразу несколько свидетелей. Хотя часто случается наоборот: когда милиция пытается раскрыть преступление по горячим следам, тех, кто заметил что-нибудь, приходится выискивать долго, по одному.

Показывали свидетели одинаково. Но – по-разному видели происходившее.

Елена Кошевая, бармен, тридцать три года, разведена, детей нет. Она видела, как те парни сидели, никого не трогали, кормили время от времени музыкальный автомат купюрами, искали понравившуюся музыку. Она гремела, конечно, только парни никому не мешали – посетители долго не задерживались. Кафе «Фонтан» – не то место, где в такое позднее время обычно задерживаются. Его в округе даже прозвали «Не фонтан», что вполне соответствовало внешнему виду и внутреннему убранству. Косметический ремонт, линолеум на полу, столики, накрытые клеенкой, прожженной в нескольких местах сигаретами посетителей. Меню небогатое – пельмени, сосиски, горячие бутерброды из микроволновки, можно заказать обычный бутерброд, разогретые пирожки. Ну и, ясно, водка, вино, пиво, слабоалкогольные напитки. Коньяк есть, только редко берут, больше порисоваться перед товарищами.

Кстати, вспомнила Лена Кошевая, парней она отметила не потому, что постоянные клиенты, хотя и видела мельком одного из них. Обратила внимание на компанию, только когда девушка попросила угостить ее пивом. Ей самой не продали, не положено несовершеннолетним, законы соблюдаем. Но если кто-то взрослый покупает и кого-то угощает – бармену нет дела, кто и кого. Да, сначала пиво, после коньяк – гусарили ребята. А больше бармен Лена ничего и не фиксировала. Она зарплату не за то получает. К тому же откуда она знала, что после, назавтра, придется показания давать. Она водку алкашам наливает, чего все хотят от нее… Девчонку ту даже не разглядела толком.

Игорь Иваненко, тридцать восемь лет, рабочий в кафе «Фонтан», женат вторым браком, есть дочь от первого брака, заявлял: не девчонка к парням подсела, а они ее к себе подозвали. Та подружка, видно, шла с клуба, тут недалеко. Была не в настроении, чуть выпившая, подошла к стойке, попросила пива. Но Ленка, барменша, четко ответила: до двадцати одного года не продаем. И ей все равно, что где-то в городе Кировограде нашлась уже добрая душа и угостила девку. Вот тогда-то, припомнил Игорь, она к компании тех парней и подошла. Слово за слово, взяла четвертый стул, присела. Тут коньяк и пошел, Иваненко тогда еще сказал Кошевой: как девка прокрутилась-то, ушлая, видать.

Но ни бармен, ни рабочий, бывший по совместительству кем-то вроде охранника в «Фонтане», работавшем до последнего клиента, ни другие случайные посетители, которые тем вечером зашли в кафе, выпили и вышли, не могли дать четкого ответа: ссорились ли те четверо или удалились мирно.

Компания покинула «Фонтан» еще до полуночи. Все случилось в доме, расположенном недалеко от кафе. Ведь в половине первого одна из жительниц, Звягинцева Галина Павловна, пятидесяти шести лет, вдова, пенсионерка, услышала шум и крики под окнами. Кто-то куда-то не хотел идти, кому-то угрожали, доносились мужские и женские голоса. Галина Павловна даже хотела выйти на балкон, чтобы прогнать хулиганов, пригрозив им милицией, но пока натягивала халат, шум стих так же быстро, как и вспыхнул.

Позже следственный эксперимент показал: эта ссора не имела отношения к происшедшему. К потерпевшей, Олесе Воловик, и трем ее палачам.

Как раз в то время, когда бдительная пенсионерка услышала крик, девушка уже входила в квартиру, где ей предстояло умереть. Шла добровольно. Без принуждения. Ей обещали хороший вечер. И даже не это главное: в тот вечер Олесе Воловик просто некуда было идти. Ее никто не ждал дома.

Недавно ей исполнилось восемнадцать.

А свои показания и эти, и другие свидетели еще несколько раз будут менять, жалея об одном: почему все началось именно в их присутствии…

 

2

Но один человек показаний не менял. У него не было на то причин. Он видел этот ужас своими глазами. И позже именно с его письменного объяснения стартовало и завертелось это крупное уголовное дело.

Звали его Юрий Григорович. Он вышел из дому в восемь утра, как обычно, собираясь ехать на работу. Машину, старенький «Жигуль», ставил возле подъезда. Иногда даже соглашался с ворчливой женой: хоть бы, правда, поскорее кто-нибудь украл этот, по выражению супруги, «гроб на колесиках». Ремонт влетал владельцу в копеечку, но Юрий Григорович упорно не расставался с автомобилем, ровесником его дочери. А той как раз недавно исполнилось двадцать пять.

Григорович любил вспоминать, как купил машину – вдруг, без всякой очереди, в самый разгар перестройки ему предложили открытку: приятелю, которому повезло тогда больше, срочно нужна была не машина, а именно деньги, они всей семьей собирались на ПМЖ за границу, кажется в Израиль. Понятно, пришлось приплатить сверху, но немного, жена и не поняла ничего, все равно Юрий влезал в долги, ну а долг все съедает и покрывает. Такая топка, что можно без остатка…

С тех пор свою «семерку» Григорович холил, лелеял, и ни разу так удачно доставшаяся машина владельца не подвела. Сейчас надо было прогреть, конец марта выдался холодным даже для их региона, ведь в Кировограде и вспомнить не могли, когда видели заморозки в третьей декаде марта.

Юрий Григорович задержался, прогревая машину. Не будь другой погоды, двинул бы с места и ничего бы не услышал.

А так все совпало. Грелся мотор. Позвонила вдруг жена – о чем-то напомнить. Разговаривать в машине было несподручно, Юрий вышел, отошел подальше на несколько шагов. И там-то услышал крик.

Звали на помощь – совсем рядом, из-за грязно-серого забора, которым огородили старую стройку. Года три назад начали возводить новую поликлинику, да только, ясное дело, кризис, денег нет, объект заморожен.

Голос был женский. Позже станет ясно: очнувшись и услышав, как совсем рядом кто-то громко разговаривает по телефону, жертва закричала, собрав остаток сил. Из груди вместе с болью вырывалось отчаянное «Помогите!».

Только услышав этот крик, Юрий Григорович, в свою очередь, прервал жену коротким и резким:

– Люба, «скорую» вызывай!

– Куда? – не поняла женщина по ту сторону трубки.

– Сюда! К нашему дому!

– Что там такое?

– Пока не знаю! Но серьезное что-то! И это… милицию вызывай тоже.

– Этим чего сказать?

– Пускай едут. Я с ними сам тут поговорю.

Милиция появилась быстрее «скорой», в тот самый момент, когда Юрий Григорович пытался найти проход в строительном заборе. Позже осмотр места происшествия покажет: тело девушки внесли с другой стороны стройплощадки, там проход был, но до него метров тридцать в обход. К тому же ее, видимо, специально перенесли через всю стройку, которую явно давно не охраняли.

Но сейчас, прибыв по вызову, парни из ППС долго не разбирались, где выход, а где вход. Они слышали крики о помощи, потому пошли по кратчайшему пути – вместе с Юрием и своим водителем просто и аккуратно проделав в заборе дыру.

Сразу повеяло запахом горелого мяса, и одного из парней чуть не вырвало. Позднее он, сержант Евгений Аникеев, напишет в рапорте: это первый его выезд «на труп». Хотя трупа как такового четверо мужчин там не увидели.

Открывшееся их глазам зрелище было во много раз хуже, чем просто мертвый человек.

Они увидели живой труп.

 

3

– Что делать будем? – спросил следователь Борташевич, обводя пристальным взглядом собравшихся вокруг машины «скорой помощи» милиционеров, людей в белых халатах и зевак из окрестных домов, которые, как водится в таких случаях, или просто идут мимо, или прибегают посмотреть специально. Но вопрос Борташевича касался не случайных лиц. Наоборот, ему важно было, чтобы полученная от обгоревшей девушки информация никоим образом не ушла дальше этого места. И вообще он, как и прочие, кто оказался причастен к этому жуткому делу, готов был многое отдать за возможность не выходить на дежурство именно в этот роковой не только для него, милицейского следователя, но и для всего города и, как показало время, для всей страны день.

Не получив ответа, Борташевич с опозданием попытался взять ситуацию под свой контроль. Пока чувствовал: именно он сейчас за все отвечает.

– Разошлись! – гаркнул он, но, тут же поняв, что лучше не рявкать, перешел к просительным интонациям: – Ну, разошлись бы, а? Расходитесь, народ, что тут интересного? Заснула девчонка-бомжиха на стройке, курила, загорелось вокруг…

– Она не бомжиха, господин из милиции. – Юрий Григорович выступил на полшага вперед. – Вы же сами все видели и слышали.

– А вы, – Борташевич ткнул в него пальцем, – вот вы лично что услышали? – но прежде, чем Юрий, опешивший от такого напора, попробовал собраться с мыслями, следователь перешел в более решительное наступление: – То, что вы могли тут случайно услышать – это оперативно-разыскная информация. Тайна следствия, чтобы вы знали. А за разглашение сами знаете что бывает.

– Девушка громко говорила… – попытался оправдаться Григорович, но был резко перебит следователем:

– Да, а вы пока должны вести себя тихо. Всех касается. Сами видите, дело серьезное. – И, чтобы как-то усилить важность своих слов, переключился на дежурного врача «скорой», Ивана Дороша. – Почему вообще мы раньше вас сюда приехали, доктор? «Скорая» вы или где? Пока вас дождались, куча народу вон набежала.

– А при чем «скорая»? – пожал плечами доктор Дорош. – Давай сейчас главных и крайних начнем шукать, давай, ага…

Вот приехали б вы раньше… А!

Борташевич отмахнулся, слова застряли у него в глотке. Нет, нельзя, против правил это – говорить сейчас, что, будь люди в белых халатах расторопнее, девчонку можно было бы допрашивать не на улице, а у них в машине, подальше от посторонних. Хорошо, конечно, что эта Олеся, или как ее там, выжила и назвала имена тех, кто сотворил с нею такое. Но плохо, что это довелось услышать лишним людям. Фамилии в Кировограде знакомые, известные, особенно Крутецкий, и если раньше времени информация уйдет… Н-да, тогда уйдет, как минимум, сам Крутецкий. Ведь таких людей без предупреждения у них в городе милиция не дергает.

Борташевичу самому не нравилась эта ситуация, когда Крутецкий или эти двое – Греков и Марущак – могут не приезжать в отделение для дачи показаний, а принимать милицию у себя на дому. Да еще в присутствии адвокатов, толстомордых, холеных и почти всегда – лучших из местных или вообще киевских, что считалось в этих кругах высшим пилотажем. Но еще больше следователю Борташевичу не нравилось, когда его чехвостило начальство: как, мол, допустил, что дети уважаемых людей попали под протокол? Как их вообще могли упомянуть в связи с совершенным преступлением?

И теперь на нем, Борташевиче, повиснет задача не допустить утечки информации.

Нет, надо давить на то, что девчонка говорила в состоянии шока и аффекта. Просто назвала тех парней, с которыми недавно познакомилась, вот и были имена в голове. А кто ее на стройке подпалил – тут дело сложное, долго разбираться придется. Нужно с Дорошем и его врачами позже переговорить, пускай они бумажку напишут: мол, да, шок, Олеся Воловик за свои слова не отвечала, их нельзя считать показаниями и приобщать к делу.

И, кстати, Крутецким надо бы позвонить, пусть готовятся. Или, если быть точным, готовят… Деньги, разумеется…

 

4

Когда милиция пришла домой к Грекову, тот еще спал, и мать, нервная, не закончившая собираться на работу женщина под сорок, выплеснула на сына все, что накипело за несколько последних дней.

С Алевтиной Павловной, матерью Артура Грекова, вообще происходили странные вещи. Даже живя с мужем, отцом Артура, – Артура Артуровича, – она никогда не давала волю переполнявшим ее эмоциям, если рядом не было посторонних.

Сначала объясняла это себе нежеланием устраивать скандалы дома. Или, скажем так, в том месте, где живешь в настоящий момент – были времена, когда Грековы скитались по съемным квартирам. Это, считала хозяйка дома, может разрушить семью, ее хрупкий микроклимат. Такое отношение Алевтина Павловна объясняла коротко: «Не по фэн-шую!». Поговорку эту перенесла в более широкий круг общения, профессиональный и личный, потому ее, директора небольшой сети мини-маркетов в спальном районе Кировограда называли за глаза Фэншуйкой. Правда, если надо было выяснить отношения у всех на глазах, в публичном месте либо же вообще в гостях, за праздничным столом, то Алевтина Грекова втягивала в «разборки» окружающих, те, конечно же, принимали ее сторону, начинали успокаивать, женщина «отходила».

Муж в конце концов ушел от них. Оставил, правда, крошечную «двушку» в блочном доме. После этого Грекова продолжала придерживаться той же линии поведения. Причина – сын-подросток не должен видеть ее материнской слабости. Зато при людях могла сорваться, высказать свои обиды на весь белый свет. Впрочем, Артуру Артуровичу на публичные и, как он сам считал, показушные истерики матери всегда было глубоко плевать. Он больше уважал отца, крепкого, уверенного в себе мужика, сумевшего сделать карьеру и, по мнению многих, неплохо стоять в Кировоградском районе. Парень, однако, не удосужился выучить, как правильно называется должность его отца и по чему он там в бюрократическом аппарате первый заместитель. Важно другое: фамилию Грекова хорошо знали в районе. А это в масштабах Кировограда открывало перед его сыном, пусть и от первого брака, многие двери. И давало не меньшие возможности.

Не самая плохая из них – позволять себе не считаться с матерью. У которой все должно быть по недоступному его пониманию «фэн-шую»…

– Ты опять шлялся пьяный всю ночь! – орала мать над ним, одновременно, ведомая исключительно материнским инстинктом оберегать даже такое чадо, встав между диваном в его конуре и тремя мужиками, на которых Артур спросонок, да еще при шторме под черепной коробкой, не мог толком сфокусировать взгляд. Правда, по реакции матери на их раннее появление он понял: гости незваные. Сразу же рассмотрел тех двоих, топтавшихся на благоразумном от семейного скандала расстоянии, определил на одном форменный бушлат и вдруг осознал: а ведь сколько живет здесь, ни разу не видел своего участкового. А интуиция подсказывала: он самый, как же фамилия, черт…

И тут же всплыло другое. Наконец-то испугавшее. Настолько, что Артур Греков стал быстро трезветь. Его даже качнуло, благо это всегда можно списать на состояние «хронического нестояния»…

Между тем мать продолжала, повернувшись к деликатно молчавшим утренним визитерам:

– Нет, ну вот где он, по-вашему, мог в таком состоянии накуролесить? И что он толкового может вам сказать? Он ничего не видел, ну говорю же вам – ни-че-го!

– Чего он не видел, Алевтина Павловна? – с какой-то странной для милиционера вежливостью, даже мягкостью спросил тот, в штатском, в распахнутом плаще и с папкой под мышкой. – Артур Артурович, вы что не видели?

– Я ничего не видел, – подтвердил Греков.

– Где именно вы ничего не видели? И заодно к началу вернемся.

– Куда – к началу?

– Разговора нашего к началу, Артур Артурович. Я интересуюсь: где вы были вчера, 26 марта, с двадцати трех ноль-ноль, до сегодня, 27 марта, примерно до половины второго ночи. Готовы сказать?

– А почему я? – прекрасно зная почему, Греков лихорадочно продолжал изображать хмельное пробуждение, от которого не осталось и следа, и нащупывать верный ответ.

– Что – почему вы? – Милиционер в плаще сохранял спокойствие.

– Почему я где-то должен был быть?

– Потому, что дома вас не было, – вздохнул Плащ и как-то странно, виновато, повернул голову к умолкшей было Алевтине Павловне. – Вы его искали, мама?

– Чего его искать… К Юрке, сказал, пойдут. Один живет, вечно там шалман…

– К Юрке… – Плащ снова повернулся к Артуру, чуть наклонился, ожидая: вот сейчас Греков назовет фамилию, которую, как догадывался парень, этот тип уже откуда-то знает. – Так у Юрия сидели, Артур Артурович? С кем? Объяснение напишем? Девушки были с вами? Сколько?

– Одна, – вырвалось у Грекова, и сразу же захотелось, как в плохом кино, зажать себе рот ладонью и выпучить глаза, смешно, по-жабьи.

– Одна. Вот, хорошо. Видите, Алевтина Павловна, сидели на квартире у старого товарища ребята и одна девушка. Адрес назовем? Куда девушка делась?

– Стоп! – Грекова, словно вспомнив что-то важное, решительно выдвинулась на первый план, вновь отгородив сына от визитеров. – Значит, так мы делаем. Он, сами видите, не в том состоянии, чтобы отвечать внятно. Пусть приведет себя в порядок. Потом спросите, о чем хотели. Под протокол. И в моем присутствии.

– Так не мальчик уже, – подал голос участковый. – Павловна, вы ж сами все понимаете прекрасно. Я про парня ничего такого, жалоб не было никогда. Только ведь сами же знаете – Греков, то да се, разговоры пойдут…

– Потому и в моем присутствии, чтоб меньше болтали! – отрезала Грекова, сдернула сына за отворот черной майки с кровати. – Марш, стыдобище! Студент он, учится! На заочном он у нас! Иди очи протри, заочник.

Артур поплелся, как был, в трусах и майке, в ванную, боковым зрением фиксируя: второй милиционер в штатском двинулся за ним. А за спиной услышал:

– Обыск, что ли, будете делать? У вас и ордер есть?

– Нечего искать. Но если надо…

– Вот пока не надо – делайте то, что закон позволяет. А что вообще случилось-то?

– Да случилось уж, Павловна… – прогудел баском участковый.

 

5

Игоря Крутецкого за руль не пустили. Отец, как назло, был в Киеве по партийным делам, потому мать приехала на квартиру к Лене сама и вытолкала парня оттуда, предварительно отпоив загулявшее чадо крепким кофе. Всю дорогу до места они молчали, и, только остановив машину в квартале от нужного здания, Инга Крутецкая быстро, как она умела это делать, спросила:

– Уже придумал, что сказать?

– Кому? Им? – Крутецкий с нескрываемым презрением кивнул перед собой, за лобовое стекло. – Пошли они в жопу!

Мать легко, несильно, чтобы только обозначить недовольство, хлопнула сына по губам рукой в перчатке из тонкой кожи, подарок мужа в день сдачи экзамена по вождению.

– Вот где у тебя жо… это место, – сказала так же беззлобно, только с раздражением. – Там, кстати, вряд ли что-то особенное спросят. Всего лишь райотдел, иначе забегали бы вокруг. Хорошо, что предупредили, там сам выруливай.

– Уж постараюсь.

– Постарайся. Вчера, небось, тоже постарались… Девку для мальчишника сняли?

– Какую девку, ма! – Игорь настолько старательно изобразил удивление, что опытная мать лишний раз убедилась в правоте своих предположений. – Не было девок никаких!

– Вот и придумай, как сказать Лене, если спросит. А она ведь спросит. Я на каждый роток в городе платок накинуть не смогу. Даже если с вами тремя все будет в порядке… А с вами же все будет в порядке? – Мать сняла дымчатые очки, пронзила сына своим фирменным взглядом.

– Чего ты сразу, ма…

– Того я сразу, сын. – В школе Крутецкая не работала уже полтора десятка лет, но, когда нужно, учительский тон включала. – Просто я очень хорошо тебя знаю. И вижу, что из тебя получается.

– Я – одушевленный предмет, – попытался пошутить Игорь.

– У одушевленного предмета не всегда есть душа, сыночек. Но всегда есть мозги. И он ими думает. А вы, похоже, вчера думали совсем другими местами. Боже, хоть бы женился скорее да уехали вы с Леночкой отсюда!

– Вы изволите быть недовольны, что вас превратили в человека?

От этой фразы Ингу Крутецкую последние годы все чаще пробирала дрожь. Она, по образованию учитель русского языка и литературы, считала себя и членов своей семьи довольно начитанными людьми. Во время работы заместителем мэра Кировограда умение грамотно излагать мысли, вовремя цитируя классику, было ей большим подспорьем. Сейчас же, когда она стала помощником депутата, кстати, своего мужа, в ораторском искусстве ей равных не было. Потому начитанного филолога коробило, когда сын отпускал цитаты не по прямому назначению. И что особенно тревожило – цитаты в конечном итоге были уместными, отображали реальное положение дел.

А оно было таково: милый некогда мальчик Игорь действительно превратил Крутецких в людей. Хороших, порядочных, добросердечных, умевших сопереживать чужому горю.

Не имея своих детей, Крутецкие очень давно, еще на заре каждый своей карьеры, решили усыновить мальчика из детского дома. Счастливое событие совпало с какой-то избирательной кампанией, в которой оба тогда играли далеко не первую, даже не вторую скрипку. Новоиспеченные родители в тот момент даже не собирались выпячивать историю усыновления ими мальчика, от которого отказалась в роддоме мать-алкоголичка, на всеобщее обозрение. Им важнее было, чтобы ребенок был в том возрасте, когда осознает: вот до такого-то времени у него не было ничего, и вот с такого-то времени благодаря новым папе и маме у него есть все. Педагог Инга была уверена: ребенка удобнее воспитывать, когда у того есть чувство благодарности к своим воспитателям. Это уж потом усыновление мальчика прибавило им веса, Крутецких действительно полюбили, дальше, как говорится, само пошло.

Они пошли в гору. Они превратились в людей во многом благодаря этому мальчику.

Игорь, цитируя профессора Преображенского, обращающегося к своему созданию, а именно – Шарикову из знаменитого булгаковского «Собачьего сердца», в последнее время слишком преуспел в напоминаниях: мол, кем бы вы, папа с мамой, были без меня… Так что получайте меня такого, полюбите какой есть, кушайте с маслом.

Прикусив нижнюю губу, Инга Крутецкая посмотрела перед собой.

– Ладно. Ты разговорчив сегодня. Только я твои разговоры слушать не собираюсь. А если и буду, то тех выводов, которые может сделать Лена, твоя невеста, не боюсь. И на мое отношение к тебе, сынок, твое… ваше вчерашнее поведение не повлияет. Объясни мне только несколько вещей.

– Да, мама. – Игорь понял, что пора включать послушного сына.

– Первое – кто придумал мальчишник и где все происходило.

– Мальчишник, мам, вообще придумали не в Кировограде, и…

– Ну, с этим ясно. Второе: почему надо было снимать девку? Экзотики захотелось?

– Мам, ну откуда я вообще мог знать, что она уйдет и влипнет ногами в маргарин?

– Хорошо, с этим тоже понятно. Иди. Если будете говорить одно и то же – возьмут с вас подписку о невыезде. Пока, до выяснения. Там, я думаю, все станет понятно. Может, она вообще шантажистка, аферистка. Может, денег ей дать…

– Что с ней хоть? – как можно равнодушнее спросил Крутецкий.

– А, не знаю… Знакомый из милиции сказал только одно: в больнице, назвала ваши фамилии, вроде вы последние ее видели. Избавил от подробностей, и ты избавь. Или ты не все мне изложил?

– Так я вообще не уверен, мам, что мы тут при делах!

Выдавив из себя улыбку, Игорь Крутецкий вышел из машины и направился к унылому зданию райотдела милиции, куда его попросили подъехать как можно раньше.

Он понял: мать не знает подробностей. И был уверен: знай она их, ситуация не казалась бы ей такой простой.

 

6

Уже потом Юрий Григорович попытался себе объяснить, зачем он позвонил своему приятелю, местному журналисту Клименко, и выложил все, что думал о работе правоохранительных органов города Кировограда. Объяснение вроде получилось, хотя Юрий поймал себя на мысли: скорее оправдывается за то, что вмешался, чем гордится своим гражданским поступком. Но когда вскоре после происшествия увидел идущего домой Юрку Марущака – понял все, даже без лишних разговоров. Хотя и поговорить пришлось.

Заставили Юрия отыскать телефон Дмитрия Клименко его собственные органы зрения, обоняния и слуха. Если бы Григорович просто вытащил обгоревшую голую девушку из строительного котлована, не услышав, как она называет фамилии своих мучителей, и не увидев, на какой дом показывает ослабевшей рукой, то посетовал бы на времена и нравы, дождался «скорой» и поехал бы восвояси, преисполненный чувства выполненного гражданского долга. Однако он видел и слышал. А тошнотворный запах горелого мяса, смешанный с запахом горелого же мусора, казалось, никогда не выветрится из легких. Более того: Григорович очень боялся, что запах не удастся смыть под душем, и одежде, которая успела им пропитаться, не поможет стирка, придется выбросить ее.

И все эти ощущения наложились на «картину маслом»: сутулый Юрий Марущак, один из тех, кого назвала та несчастная изувеченная девушка, нетвердой походкой шел мимо стройки к дому. Так уж получилось – Григорович знал этого странноватого нелюдимого паренька. Знакомые сдавали ему квартиру, и однажды Юрий даже передавал от них ключи.

Тогда парень, кажется, был с девушкой. Хотя почему «кажется»? Как может казаться молодая симпатичная девчонка? Точно, она стояла в стороне, когда Марущак, назвав свою фамилию, получил ключи, буркнул что-то отдаленно похожее на «спасибо», и парочка удалилась восвояси…

– Представляешь, Дима, эту гадюку те, другие гадюки, выпустили! – орал Григорович в трубку.

– Как ты узнал? – спросили с той стороны.

– Не сильно старался, к твоему сведению! Окликнул, пивом угостил, то да се… Хлопец в прострации, даже, по-моему, не дотумкал, что говорит с малознакомым человеком. Ему надо было выговориться, вот и поперло. Их там, значит, трое было, ну, в милиции. Девчонка троих назвала: Марущак, Греков и Крутецкий…

– Какой Крутецкий? – тон в трубке стал заинтересованным.

– Тот, о ком ты подумал! И Греков – тот же, хотя обе фамилии не редкие. У нас, в Кировограде, на них многие вот так же реагируют. Значит, ты бы видел, Дима: девчонка сама блондинка натуральная. То, что не сгорело, верх, до… – Григорович на миг замялся, – в общем, до низа… Так вот, там… ну… не человек уже. А снизу – черно-красное месиво, и дымится, дымится, Дима, господи, такого даже в кино про войну не показывают никогда! И вот она из последних сил… Про такое не врут, когда живое тело тлеет, согласись, не врут про такое! После этого менты, понимаешь, берут у всех троих подписку о невыезде – и отпускают! «Вы?» – спрашивают. «Не мы», – отвечают. Дима, разговор в милиции примерно такой, со слов Марущака, и был.

– Он радовался?

– Не похоже. Так не радуются. Думаю, в шоке. Или от того, что сотворили, или от того, что выпустили их. Я так считаю, Дима: отпускали Крутецкого с Грековым. За Марущаком никого нету, только дружки-приятели. Но если их отпустить, а его задержать, еще больше вопросов будет. Они ведь не отрицают, что их трое было!

– Это тебе тоже Юрка доложил?

– Ну а кто ж! Говорю же, странное явление: словесный понос от шока…

– Девушку как зовут?

– Воловик Олеся. Я точно запомнил. Она сначала кричала: «Помогите!», потом – «Меня зовут Олеся, я человек! Олеся Воловик, маме скажите!»

– Мама кто?

– Слушай, Дим, ты уж совсем! Я свидетель, не частный сыщик. И быть им не хочу. Меня распирает, понимаешь – ведь мажорам опять все с рук сойдет! А девчонка твердила: «Трое меня насиловали, душили, потом сюда отнесли! Не помню как! Вот тот дом, Юрка Марущак и еще двое!»

– Больно гладко у нее получается…

– Это у меня гладко, Дим! Я гладко пересказываю! А она… Боже, как рыба, которую из воды вытащили…

– Скорее, из огня.

– Тогда уж точнее – живой на сковороду! Ртом воздух ловит, дрожит вся! Слушай, можно это как-то раскрутить? Интернет там… Люди падки на жареное…

Поняв в тот же момент, какую допустил оговорку, Григорович зло ударил себя ладонью по лбу, застонал, мысленно попросил прощения у Олеси Воловик, которая лежала сейчас в городской больнице и не представляла, что вокруг нее начинается.

 

7

«В ночь с 26 на 27 марта в одном из спальных районов Кировограда случилась трагедия. Юная Олеся Воловик, которой только недавно исполнилось 18 лет, была обманным путем завлечена в квартиру, где стала жертвой троих местных жителей. Девушку напоили, после чего неоднократно изнасиловали. Испугавшись, что Олеся заявит в милицию, насильники решили убить девушку. Сначала они избили ее, потом душили, и уже после того, как она потеряла сознание, пытались сжечь в котловане заброшенной стройплощадки. Видимо, ее приняли за мертвую. Рано утром полуобгоревшую Олесю обнаружил местный житель, услышав крики о помощи.

Когда приехала милиция, Олеся была в сознании и смогла назвать имена и фамилии своих палачей. Однако, по собственной информации журналистов интернет-издания «Мega-Новости», преступники вряд ли понесут наказание. Они были вызваны в милицию для дачи показаний и… выпущены под подписку о невыезде. Фамилии их не разглашаются, однако стало известно: как минимум один из троих – так называемый мажор, сын влиятельных и известных в городе родителей.

Олеся Воловик в настоящее время находится в блоке интенсивной терапии городской больницы. Состояние мужественной девушки, которая отчаянно борется за жизнь, по оценке врачей, очень тяжелое. У нее обгорело 65 % кожи, требуется донорская кровь, принято решение отнимать левую руку и правую стопу – только так можно предотвратить гангрену. Олеся подключена к аппарату искусственной вентиляции легких, врачи начали процесс интубации: дыхательные функции нарушены. Также принято решение ввести девушку в состояние коматозного сна – так организму легче будет справляться со страшным и необратимым процессом отказа жизненно важных функций. У постели девочки неотлучно находится ее мать. Как удалось выяснить нашим журналистам, Олеся, будучи в сознании, постоянно повторяла маме одну фразу: «Я хочу, чтобы тех гадов убили…»

Остается только понять, понесут ли преступники, эти распоясавшиеся дети «неприкасаемых» положенное им наказание».

Дмитрий Клименко, специально для «Мega-Новости»

 

8

По улице шли люди. Их было много – особенно если смотреть со стороны. Можно даже сказать, что по городской улице текла разъяренная толпа. Но это была тихая, молчаливая ярость. От этого становилось только страшнее. Люди были готовы на все, наблюдавшие со стороны это чувствовали. От осознания того, что этот народ только и ждет команды «фас!», после чего порвет любого, жути прибавлялось, как и чувства бессилия. Оставалось стоять и смотреть.

Между тем люди шли только вперед, будто собираясь ломать стену наподобие Берлинской либо же Великой Китайской. Сомнений в том, что они это сделают, не оставалось. Даже если их попытаются остановить, открыв огонь, эти люди готовы идти до конца к своей цели.

А целью оказался новый многоквартирный дом в одном из центральных районов. Пока авангард подступал, двигаясь клином, или, как говорили немецкие ратники, «свиньей», с соседних улиц тоже стекались человеческие ручейки. Еще немного – и пространство вокруг дома оказалось полностью заблокировано толпой, по-прежнему молчаливой.

Вдруг звенящую мартовскую тишину разрезали противные, бьющие по барабанным перепонкам звуки. Это загудели автомобили, стоявшие у бровок тротуаров. Их водители подкатили сюда раньше, и лишь теперь мозаика сложилась: машины образовали ринг, внутри которого находились граждане. Гул повис в воздухе, сигналили вразнобой, кто-то выбивал не поддающиеся прочтению фразы азбукой Морзе, кто-то надавил ладонью на кнопку и не отпускал ее. У кого-то из толпы сдали нервы, и к оглушительному реву клаксонов примешались истошные крики: «Убийца! Убийца! УБИЙЦА!!!»

И вот началось главное. То, ради чего десятки разгневанных горожан пришли хмурым утром сюда, к этому дому. Толпа расступилась, в центре проявилось некое движение – а потом все увидели, как группа волочит по мокрому, грязному и не везде ровному кировоградскому асфальту человеческое тело. Тащили по двое за каждую руку, голова болталась из стороны в сторону. Каждый, кто оказывался слева и справа, имел право изо всей силы пнуть тело, казавшееся издалека безжизненным, в бок или между нелепо разбросанных в разные стороны ног. Несколько раз тело швыряли лицом вниз. Кто-то из толпы почел за честь прыгнуть лежащему, точнее – валяющемуся – на спину. Жертва при этом не подавала признаков жизни.

Когда полуистерзанное туловище подволокли к парадному, его пинками перевернули лицом вверх.

Это было не человеческое лицо.

Это было вообще не лицо.

Муляж.

Кукла в человеческий рост, старательно, почти что с любовью сшитая из мешковины и туго набитая строительным мусором, безжизненно смотрела вверх. На то место, где должно быть лицо, наклеили фотографию, сильно увеличенную, скорее всего, распечатанную из Интернета. Спереди, между ног, только сейчас, при укрупнении, можно было разглядеть крошечное мужское достоинство. Следуя очевидной договоренности, один из организаторов «суда Линча» взял кухонный нож, под ободряющие крики и автомобильные сигналы отхватил самодельную мошонку, затем «палачу» передали полиэтиленовую пол-литровую бутылку с какой-то жидкостью. «Палач» отвинтил крышку, старательно полил куклу.

Затем отошел от нее на шаг.

С разных сторон вспыхнуло – кукла загорелась под улюлюканье и аплодисменты.

– Ну, хватит с меня этого цирка, – приказал начальник милиции, и следователь Борташевич, наведя курсор на нужную стрелочку, остановил видео.

Охваченная огнем кукла Игоря Крутецкого замерла на широком плазменном мониторе.

– Как, ты говорил, это называется? – переспросил начальник, ткнув пальцем в изображение.

– Флешмоб, – со вздохом повторил Борташевич.

Вздыхал милицейский следователь не оттого, что сорокашестилетний подполковник милиции Атаманюк, всего полгода как вступивший в должность начальника УМВД города, просил растолковать значение нового модного словца. Давило другое: сработала ведь милицейская чуйка. Влез он, следователь Борташевич, в неприятное громкое дело, сам того не желая. И хотя сделал все от него зависящее, чтобы снаряд прошел мимо, не получилось. Приходится теперь ему нести сомнительное знание резонансной истории, и самое противное – отвечать не за свое.

Ну, ведь слил же ушлым журналистам кто-то информацию! У кого-то язык без костей, а отвечать почему-то ему, Борташевичу. И, похоже, не только за это…

– А нормально говорить можешь, нет? – проворчал между тем Атаманюк. – Что он значит, моб твой?

– Не мой он, Виктор Сергеич, – снова вздохнул следователь. – В общем, это такая, знаете, заранее спланированная массовая акция. Когда большая группа людей, они же мобберы, появляется в общественном месте и делает всякие заранее оговоренные глупости. Вписываются в акцию все желающие, координация происходит по Интернету. К тому же все фиксировалось на любительские камеры – именно для того, чтобы вот эти невеселые картинки также появились в сети.

– Мобберы-шмобберы… То есть они договорились вот так собраться возле дома Крутецкого?

– Не только Крутецкого. Кстати, он там не зарегистрирован, квартира его подружки, ну, или невесты, Дорошенко Елены…

– Это не дочка ли…

– Дочка. Как видите, народ и такие вещи разузнал. Значит, одновременно такое же чучело измолотили, кастрировали и сожгли возле домов Грекова и этого… Марущака. Их адреса тоже слили в Интернет, вместе с фотографиями. Каждый же такой вот… ну… короче, у каждого в социальных сетях страничка есть. Фоток везде навалом. Кстати, странички всех троих в «Одноклассниках» уже закрыты, а Крутецкий убрал себя и с «Фейсбука».

– Я в этом слабо разбираюсь.

– Я тоже, Виктор Сергеевич. Просто рассказываю схему: Воловик долдонила все три фамилии, как заведенная, двое из парней достаточно известны в городе, от кого-то ушло к журналистам, ну а эти уж постарались. Представляете, создана уже группа в…

– Хватит! – раздраженно отмахнулся подполковник. – У меня эти твои виртуальные группы вот! – Он чиркнул себя ребром ладони по кадыку. – Ты мне реальную группу дай, реальную! Узнай, можно ли наказать кого-либо за то, что назвали всех троих в этих твоих сетях.

– Наверняка можно. Особенно в создавшейся ситуации. Жизни Крутецкого, Грекова и Марущака теперь реально под угрозой. Всех троих буквально блокировали по месту жительства. Я не удивлюсь, если дойдет до суда Линча…

– А я удивлюсь! – выкрикнул Атаманюк. – Еще больше в Киеве удивятся, когда узнают, что мы тут бездействуем. К тому же, сам понимаешь, по поводу сынков должны быть приняты специальные меры… Ну, или отданы специальные указания.

– У них родители есть. – Голос Борташевича зазвучал тверже. – Виктор Сергеевич, даже если мы отыщем тех, кто опубликовал фамилии, фотографии и адреса в Интернете, даже если вычислим организаторов этого вот, – он кивнул на плоский монитор, – безобразия, дело по факту происшедшего возбуждено. Я слышал, завтра инициативная группа собирает митинг у нас перед мэрией. И не только у нас. – В голосе следователя зазвучали металлические нотки. – Мы с вами прекрасно знаем оперативную обстановку в городе. Кругом то же самое, Кировоград – не исключение. Сынки и дочки, мажоры эти самые, садятся на голову, не побоюсь этого слова, всей стране. А что им за это? Бухие на машинах летают, прохожих калечат, детей из-под колес мертвыми достают. Вон, хоть прошлое лето вспомните, в Луганске. Ну, депутат, сын депутата, девчонку за патлы оттаскал в кабаке… Тут достаточно одной спички, как говорится… И людей, между прочим, эта орда еще не сжигала. Допекло, извините за каламбур. Я не удивлюсь, если по городам народ поднимется.

– Сплюнь. И… вот что… – теперь пришла очередь начальника милиции вздыхать. – Ты все правильно говоришь, только систему не мы с тобой построили. У тебя дети нормальные? Вот, и я на своих не жалуюсь. Давай всю эту лирику оставим и сделаем вот что. Марущака закроем. Бери постановление и дуйте прямо сейчас, берите на глазах у пикетчиков. Охрану усиленную возьми, а то порвут. Начинайте работать, только аккуратно.

– С остальными как быть?

Вместо ответа подполковник Атаманюк красноречиво выложил в центр стола свой мобильник. Даже пристукнул сверху ладонью.

 

9

– Ты виноват, – повторила Грекова, глядя при этом куда-то мимо бывшего мужа. Однако тон ее чуть изменился. Если несколько минут назад, обвиняя Артура-старшего в случившемся, Алевтина Павловна сделала ударение на втором слове, то сейчас надавила на первое.

– Твой сын изнасиловал девушку, задушил ее и поджег, а виноват все равно я, – с напускной покорностью кивнул Артур Викторович. – Пускай, если тебе так легче. Только, Аля, ты сейчас говоришь не о моем сыне. Артур – и твой тоже.

Сделав новую затяжку, бывший муж Алевтины Павловны и отец Артура Артуровича Грекова покосился на терпеливо молчавшего в ожидании своей очереди адвоката. Зная сидевшую напротив женщину достаточно хорошо, Греков-старший ждал взрыва эмоций: Грекова, как он знал, до сих пор любила публичные выяснения отношений. Обойти неприятный момент нельзя: пока Грекова не стравит пар, конструктивного разговора не получится.

– Ты виноват! – заорала женщина. – Был бы у него нормальный отец, не бросил бы ты нас, не тягался бы по своим бабам! А я не могла нормально растить ребенка одна! Не могла!

– Ребенок вырос, – спокойно парировал Артур Викторович. – Если бы, Аля, все дети из неполных семей вырастали насильниками и убийцами, они давно повергли бы мир в тартарары. Статистики я не знаю, но наша с тобой семейная ситуация типична минимум для трети населения планеты.

– Ну конечно! Ты же всегда у нас мыслил планетарно!

– Жаль, что сын не в меня, – снова тушировал Греков-старший. – Ни я, ни мой отец ни в чем таком замечены не были. Только не говори, что Артурчик попал в дурную компанию. Он как раз был в хорошей компании. Игорек Крутецкий, куда уж приличнее. С его папкой мы вот только прошлой осенью открывали охотничий сезон. Стоп! – Артур Викторович быстро выставил вперед руку, предупреждая новый шквал возможных обвинений. – Не надо только сейчас мне задвигать, уважаемая Алевтина Павловна, что если папа и отец лучшего друга стреляют вместе кабанов, то дети обречены насиловать и убивать людей. Не надо, а то знаю я тебя. И все, давай на этом закруглимся. Яну Владимировичу наши с тобой личные отношения сейчас совершенно не интересны. Тем более что он занятой человек…

– Ничего, Артур. Все хорошо, – подал голос адвокат. – Когда будете готовы, скажете мне.

– Мы готовы? – саркастично уточнил у бывшей жены Греков-старший. – Уже все по фэн-шую?

На миг прикрыв глаза, Алевтина Павловна глубоко вдохнула, задержала дыхание, затем медленно выпустила воздух. Веки поднялись. Нездоровый блеск глаз исчез.

– Да. Ты все равно не понял ничего из того, что я сказала тебе. Потому – да, мы можем говорить о деле.

Бывшие супруги почти синхронно повернулись к адвокату.

– Тебе Крутецкий уже звонил, я так понял?

– Звонил, – подтвердил адвокат. – Но вы, Артур, в одной и той же ситуации. Так что информация у меня для вас одинаковая. Ваши… наши мальчики после признания этого Марущака увязли основательно.

Вообще-то Артур Викторович Греков не верил в чудеса и ничего другого, кроме как задержания сына вместе с остальными и определения в камеру, не ждал. Учитывая небывалый резонанс, стихийные митинги сразу в нескольких городах, включая украинскую столицу Киев, пребывание Марущака, Крутецкого и Грекова на свободе оставалось лишь вопросом времени. Когда его машину у райсовета забросали камнями, толпа не расходилась, а милиция – не вмешивалась. Вряд ли потому, что поддерживала негодующих граждан: просто не получила приказа действовать. Артур Викторович понял: не поможет ничего.

Оставалась слабая надежда, что с задержанием Юрия Марущака все чуть-чуть уляжется. Однако возмущенные кировоградцы, а вместе с ними – николаевцы, одесситы, житомирцы, черниговцы, харьковчане и киевляне жаждали крови именно мажоров. Сейчас дети высокопоставленных чиновников стали для общества врагами номер один, и тут такими, как Марущак, уже не отделаешься. В любой другой ситуации с козлом отпущения рано или поздно смирились бы. Теперь – нет.

Тем более что через несколько часов после задержания, на первом же допросе, парень признался: да, это они, втроем, привели Олесю к нему в квартиру. Но она не сопротивлялась, наоборот, сама проявляла инициативу. А уже после того, как отдалась каждому по очереди, стала угрожать милицией, заявлением, кричала, билась в истерике, изображала жертву. Ну, ей стали закрывать рот, перестарались, придушили немного. Дальше Юрий перешел на странную скороговорку, что вполне объяснимо: в подобной ситуации каждый из троих начнет преуменьшать свою роль в содеянном, при этом не выделяя никого из остальных. Будь парней всего двое, валили бы друг на друга. Однако третий, как ни парадоксально звучит, стал лишним. И создалась ситуация, когда каждый начнет сражаться за себя, не переводя при этом стрелки ни на кого конкретно.

Групповое преступление усложняло выбор среди самих преступников.

Разумеется, еще через час после чистосердечного признания Марущака двое остальных также были задержаны. Когда выводили и сажали в милицейскую машину Игоря Крутецкого, люди образовали плотный живой коридор метров десяти в длину. Машина с задержанным внутри двигалась очень медленно, со всех сторон в нее заглядывали лица, растопыренные пятерни касались стекол, и Крутецкий, не выдержав, втянул голову в плечи, наклонился, прикрыл ее руками. Тогда опера, сидевшие по обе стороны, не сговариваясь взяли парня за плечи, резко, как по команде, рванули его вверх, распрямили, прижали к спинке сиденья. Тому оставалось лишь крепко зажмуриться, дабы не видеть полных ненависти глаз, лиц, сжатых кулаков…

– Ладно, Яковлев, на темы морали после поговорим, – выдержав паузу, сказал Греков-старший. – Дело Крутецкого кто-то же получил?

– Киев подключили, – коротко ответил Ян Яковлев. – Подтянутся люди. Думаю, все равно придется работать в спайке.

– Безусловно. Тогда поехали сначала. Чистосердечное написано?

– Да, все трое сделали признание. За исключением нюансов, показывают одно и то же.

– Можно отыграть назад и сказать, что признание сделано под давлением?

Яковлев тоже закурил, покачал головой.

– Почему?

– Потому, Артур. По-то-му. – Адвокат аккуратно стряхнул пепел в стеклянную пепельницу, бросил быстрый взгляд на притихшую Алевтину. – Наше дело имеет, при всей алогичности и, как вы сами понимаете, друзья, ужасности и нереальности происходящего, сразу несколько здравых смыслов. Объясню подробно. Итак, Олеся Воловик добровольно соглашается пойти на квартиру с тремя поддатыми парнями среди ночи. Явно ведь не мультики смотреть и не в фанты играть. Но она знает, кто такие Крутецкий и, хм, Греков. Расчет точный: девица собиралась развести наших похотливых молодых людей на круглую сумму. Ради этого можно вытерпеть и тройственный секс. Есть здравый смысл?

Артур Викторович переглянулся с бывшей женой, затем оба кивнули.

– Дальнейшее опускаем. Там нет никакого смысла, даже для психиатра со стажем. Но, – адвокат раздавил окурок о дно пепельницы, – именно это обстоятельство доказывает: у девицы после случившегося не было бы причин показывать именно на наших так называемых героев, если бы этот ужас совершил кто-то другой. Давайте допустим такой вариант развития событий: шантаж не удался, они подрались, девчонка выскочила в чем была, боясь быть задушенной, спряталась на стройке, мимо проходил некто, напал, оглушил и поджег мусор рядом с ней. Бред?

– Бред, – согласился Греков-старший. – Причем полнейший. Я бы даже не пытался строить на этом защиту. И не понимаю, к чему ты ведешь.

– Момент… – Ян Яковлев наморщил лоб, собираясь с мыслями. – Я веду к тому, что любые, даже самые бредовые случайности исключены. Получается, ваш сын и его друзья таки совершили то, в чем их пока формально подозревают. И себя они не оговорили. Олеся Воловик их тоже не оговорила. Преступление настолько страшное и дикое, что я сам, уж простите, господа, готов избить вашего мальчика. А уж общественность вовсе не станет иметь ничего против, если это сделают в милиции. Будем иметь редкостный прецедент, когда милицейское насилие оправдает даже закоренелый либерал-правозащитник. Есть здравый смысл?

– Есть!

Артур Викторович очень удивился – это слово вырвалось у Алевтины.

– Однако – внимание! – мальчишек в милиции пальцем не тронули. Вот мы с вами вместе только что убедились: доказать, что признания получены незаконным путем, то есть парни оговорили себя, не получится. Увы, это так. Они виновны, будет следствие, меру наказания определит суд. Тут надо бояться только одного: чтобы до суда Артура вашего никто в камере не придушил. Потому, кстати, всех троих перевели в следственный изолятор СБУ – от греха подальше.

На некоторое время воцарилась тишина. Снова закурив, Греков-старший осторожно спросил:

– Так что же делать?

– Вытащить вашего сына из тюрьмы, как депутат из Луганска вытащил своего, я не смогу. Слишком громкое и страшное дело. Никто не сможет. Зато, если подключить киевские связи Крутецкого, реально завертеть кое-что другое. Знаете, господа, что такое встречный пожар?

Грековы дружно покачали головами.

– Если полыхает лес или степь, заливать водой невозможно. Потому поджигают участок с той стороны, куда катится пламя, чтобы огонь двигался навстречу огню. Земли выгорает много, зато пожар остановлен. Вот я и предлагаю, подтянув ресурсы Крутецкого, запустить встречный пожар.

– То есть?

– Пока девчонка – жертва, дело громкое и резонансное. Она ведь далеко не пай-девочка, раз подошла в гадюшнике к троим парням, а потом пошла с ними на хату. Думаю, у нее за плечами огромный порочный опыт. Не мне объяснять тебе, Артур, что значит «черный пиар». Нужен грамотный и масштабный слив информации об этой Лесе Воловик. Хорошо, если прозвучит: она проститутка, наркоманка, алкоголичка, бомжиха, с венерическими болезнями, не знаю, что еще… Она на виду сейчас, Греков. Из погибшего ангела ее надо превратить в демона, который сам себя погубил.

– Мы что, должны убедить общественность, что девочка сама себя изнасиловала, задушила и подожгла? – от такого цинизма даже у видавшей виды Алевтины Павловны округлились глаза.

– Не обязательно. Она просто должна оказаться нехорошей девочкой. И с ней произошло то, что случается обычно с нехорошими девочками. Журналисты с радостью подхватили ту историю, какая есть, – скушают и другую, не подавятся. Повторяю в последний раз: ни она, ни мама ее, ни родственники в глазах тех, кто сейчас ее защищает, не должны выглядеть жертвами. Жадные, злые, пьяные, глупые, гулящие – любые, но только не те, кого любят жалеть.

В кабинете снова повисла напряженная пауза.

– Ну? – спросил адвокат Ян Яковлев, откинувшись на спинку стула. – Так что можно узнать об Олесе Воловик?

 

10

Ничего не знает Олеся Воловик.

Ничего из того, что происходит вокруг.

Она лежит одна в пустой светлой палате. Сознание то покидает ее, то снова возвращается. Все, что делается вокруг, происходит не с ее душой и мыслями, а с ее хрупким искалеченным телом. Молодым, полным жизни, которое сначала терзали по очереди пьяные ублюдки, затем медленно, несколько часов, сантиметр за сантиметром пожирал огонь, после кромсали острый скальпель и хирургическая пила.

Мама здесь. Не в палате, нет – мама за стеной, на кровати, сейчас мама спит. Разговаривать Олеся может только с ней. Так из обрывочных разговоров узнает девушка, что тех троих забрали, посадили, спрятали от людского гнева. Что на счет в банке люди шлют и шлют свои пожертвования, кто сколько может. А с миру по нитке… сама знаешь, девочка… Что уже на следующий день после того, как ублюдков закрыли в камере, ей сделали первую операцию – начали удалять пораженные участки кожи, готовя тело к пересадке новой. Что долго не принималось решение о том, можно ли перевезти Олесю из Кировограда в Киев, что в конце концов перевезли и сейчас рядом с ней лучшие врачи страны. Что о ее горькой участи уже знают даже за пределами родной Украины и что светила российской и европейской медицины предлагают ей свою помощь.

Олеся на короткое время приходит в себя.

Ей страшно.

Она уже знает, что потеряла руку и ногу. Знает, что больна воспалением легких – та ночь, проведенная в котловане, выдалась не по-мартовски холодной, к утру даже ударили слабые заморозки. И больные легкие осложняют лечение – ведь они уже поражены ядовитым дымом, исходившим несколько долгих часов от ее собственного тела. Утраты частей тела Олеся не чувствует – но она знает, что их уже нет и не будет.

Рядом – лучшие врачи и мама. Это важно, когда рядом мама. О ней знают. О ней заботятся.

В коротком проблеске сознания Олеся слабо улыбается.

Да, ей не повезло в ту роковую ночь. Жалеет ли она? Но ведь тогда нужно спросить, жалеет ли девушка о прожитой жизни. Ведь почти вся ее короткая жизнь была такой – на грани, на нерве, в неизвестности.

И все-таки могло быть хуже. Ведь она могла умереть. А Олеся жива. Ее нашли, о ней знает вся страна, рядом лучшие врачи, мама, у нее стало намного больше друзей, чем было за всю недолгую жизнь. Она всегда мечтала о том, что будет кому-то нужна, что друзей будет много. Мечты сбываются. Пусть так – но сбываются.

Улыбка сходит с лица.

Почему жизнь – была? Почему – короткая? Нет, когда вокруг тебя так много людей, когда о тебе знают, когда невозможного нет, когда за твоей судьбой следят миллионы – ты не можешь умереть. Ты не должна умирать. Ты не умрешь…

Я не умру. И мечты сбудутся.

Яркий свет режет глаза. Олеся опускает веки.

Она жива. Она ничего не забыла. Она помнит.

Она вспоминает.

 

Олеся

На летнем небе – ни облачка.

Укрывшись от лучей июльского солнца в тени каштана, она прикрыла сумкой колени, чтобы не пялилась праздная шпана, и принялась за мороженое. Ни на что другое денег у Олеси не хватило. Чтобы сжечь все мосты, она даже сдачу не взяла, поймав на лице немолодой продавщицы сначала изумление, потом – тихую радость: это ж надо, вот дура девка, целых пятьдесят копеек сдачи забыла взять. Олеся могла поклясться, что следующей мыслью той тетки было: а ведь девчонка наверняка накурилась, эти молодые-ранние сейчас только так и расслабляются. То ли было в их время – музыка, кино, буфет, танцы…

Да, решила Олеся, жадно откусив верхушку эскимо. Тут же свело зубы, но затем стало вкусно, девочка прижала холодный комочек языком к небу. Да, эта тетка обязательно в мыслях назвала ее наркоманкой. В свои четырнадцать с небольшим школьница, конечно, уже попробовала несколько раз покурить папиросу с «травкой», что было логичным, на ее взгляд, расширением горизонтов.

Сигареты Олеся Воловик закурила в день своего двенадцатилетия – такой решила сделать себе подарок. В тот день о маленьком празднике дочери вспомнила разве что мать – пробурчала утром поздравления, собираясь нести отцу передачу в следственную тюрьму. Нужно было прийти заранее, и школьница Олеся уже тогда знала все тонкости ношения «дачек» в СИЗО, главная из которых – занять очередь под утро, чтобы часам к девяти уже передать и, освободившись, бежать на работу. Однажды, когда Олеся заболела гриппом, мать, ворча, одела дочку потеплее и взяла с собой – не оставлять же ребенка дома одного, когда у него температура тридцать девять…

Был ноябрь, солнце еще не встало, и на девочку, у которой кружилась голова, произвела гнетущее впечатление мрачно и безнадежно молчащая очередь преимущественно из женщин, прячущих лица друг от друга. Мать тогда с ходу ввинтилась в толпу товарок, крича в темноте: «Пропустите, пожалуйста, ребенок больной совсем, оставить не с кем, а если сегодня не передам, эта сука обещала порезать, дружок там какой-то выйдет, эти дружки же все время выходят, вы ж в курсе дела, женщины, миленькие!»

Поначалу очередь жестко настроилась против них с матерью, Олеся впервые так сильно ощутила чужую враждебность и пустоту. Причем именно ощущение абсолютной пустоты при фактическом скоплении понурого народа напугало девочку сильнее всего. Ей тогда показалось: упади она, начни умирать, никто не подойдет, все эти бабы только дружно и демонстративно отвернутся. Но в конце концов кто-то вступился за мать: «Ладно, люди, пропустите, я ее знаю. Мой с ним в одной хате. Раз такое дело – нехай», а когда мать, рассыпавшись в сопливых и, даже для девочки очевидно, неискренних благодарностях, протиснулась ближе к заветной двери, благодетельница поймала ее за дерматиновый рукав пальто: «Слышь, подруга, ты иди, конечно, только малую не бери сюда больше, не надо. И вообще, не делай так, плохо это, нечего дитю тут делать».

Так вот, в день, когда ей исполнилось целых двенадцать, Олеся Воловик впервые сознательно прогуляла школу, стащила у матери три сигареты и, прячась за гаражами, начала праздновать. С первой затяжки закашлялась, но это не остановило именинницу, она затянулась снова – и тут ее вырвало: хорошо, хоть вовремя успела отодвинуть ногой школьную сумку. Удивляясь своему не детскому уже – двенадцать лет все-таки! – упорству, Олеся, отдышавшись, сделала еще несколько глубоких затяжек, докурив первую в своей жизни сигарету до фильтра. Во рту стало противно, однако гадкие ощущения перевешивал тот факт, что она прогуливает школу, сидит за гаражами на портфеле, не слишком мерзнет (всего-то ноль градусов, хоть и середина января), курит стыренные у матери сигареты – словом, делает что хочет. Это было первое самостоятельное решение в ее, как тогда казалось Олесе, уже очень долгой жизни.

Так и сидела она в тот день за гаражами, пока не докурила все три. Олесе очень хотелось, чтобы мать узнала о ее поступке, отругала, может, даже надавала подзатыльников либо отхлестала по щекам – так первый взрослый день запомнился бы лучше. Только ничего такого не случилось: мать даже не поинтересовалась, как прошел день. Более того: к вечеру, когда появился будущий отчим, просивший называть его просто Николаем, без всяких «дядь» – какой он ей дядя, он ведь не брат мамин – они вдруг решили отпраздновать «это дело» на кухне, в семейном кругу, что по устоявшейся традиции после третьей стопки переросло в скандал. И Олеся с привычной терпеливостью позволила отвести себя спать к соседке снизу – мама с отчимом собирались мириться, а присутствие девочки в однокомнатной квартире примирению каким-то образом мешало. Уже через год Олеся Воловик знала о подобных примирениях, как ей казалось, все…

Девочка откусила еще от чуть подтаявшего и более податливого эскимо.

Тетка-то, мороженщица, небось станет вечером рассказывать своему дядьке: малолетнюю наркоманку после «травы» на сладенькое потянуло. А сдачу не взяла, потому что заторможенная от своей дури. Олеся убеждала себя: продавщица из тех, кто удавится за копейку, потому за копейки и работает. Ее мама жадной не была, хотя трудилась тоже не за большие деньги. В свои четырнадцать с хвостиком девочка уже успела понять: женщина, если не хочет пойти, как говаривала бабушка, вразнос и оптом, должна держаться мужчины. Этим Олеся и объясняла то обстоятельство, что после того, как посадили папу, у нее периодически стали появляться другие папы. Из чего сформировался неожиданный вывод: женщина хоть и держится за мужчин, однако сама же их и выбирает. Стало быть, Николай, с которым мать уже второй год, – тот, кого она сама избрала методом проб и ошибок.

Олеся никак не относилась к отчиму. У нее не было чувств к этому человеку, который водил те же сомнительные знакомства, что и ее родной отец. Выходит, мама нашла то же самое. Как бы не наступила на те же грабли.

Мысли Олеси Воловик вернулись к мороженщице. Если та впрямь считает ее наркоманкой, которую потянуло на сладкое после папироски, она не так уж неправа. Знакомство с этой стороной взрослой свободной жизни для девочки началось по тому же поводу, что и знакомство с курением вообще, – день рождения. Только в этот раз школу именинница прогуляла не одна. Несколько пацанов и девок, кто со двора, кто из параллельного класса, кто на год старше, сговорились отпраздновать вместе. Парень-старшеклассник, которого она едва знала, нужен был компании для того, чтобы купить пива в киоске недалеко от здания школы.

Вот в чем был высший смысл празднования. Четырнадцать лет – уже явно не соплюха. Не за гаражами, а в скверике с видом на родную школьную стену. Никто из спешащих по своим делам прохожих не обращал внимания на компанию подростков, одетых по-школьному, которые на виду у всего честного народа курили, пили пиво из горлышка, передавая его по кругу, ну а после тот же старшеклассник пустил по кругу это. Те же, кто обращал на это собрание свое внимание, демонстративно отворачивались, заметно ускоряли шаг, чтобы поскорее пройти мимо компании, явно занимающейся не тем и не там.

Олеся даже не испугалась того, что делает. Спросила только, как нужно, послушно выполнила все инструкции, ничего не поняла, хотя вела себя так же, как остальные, видимо уже знакомые с этим. А часа через два, как говорится, пробило на хавчик. И именинница, сперва хихикая, после – хохоча на всю улицу, съела один за другим три именинных беляша, затем – два именинных шоколадных батончика и, наконец, запила праздничную трапезу именинным пивом.

Нельзя было сказать, что это курево понравилось Олесе больше обычного никотина. Часто, выкуривая тайком сигаретку на балконе и заедая то лавровыми листьями, то неочищенными семечками, девочка искренне признавалась себе: удовольствия от курения она не получает. Хотя и отвращения не было. Просто так надо, так делают все, и если так не делать, жизнь усложнится. А она и без того непростая, зачем еще усложнять…

Такое же отношение Олеся перенесла на легкие наркотики, пиво и сладкие слабоалкогольные напитки, которые, честно говоря, нравились девочке больше горького пива. От него вообще, поговаривают, толстеют, к тому же плохо влияет на почки. Нет, проблемы со здоровьем четырнадцатилетней Олесе Воловик были совсем не нужны. Однако она ничего не делала для того, чтобы не плыть против течения. Ей важнее сейчас было не утонуть – с учетом сложившихся обстоятельств…

Девочка уже доедала мороженое, когда напротив нее остановилась небольшая группа взрослых. Не старших по возрасту, а совсем взрослых, реальных ровесников ее матери – это уж как минимум. Вся компания смотрела на бодрого типа в очках, новых джинсах, туфлях, белой лоховской рубашке навыпуск и с длинными волосами, собранными в хвост на затылке. Если тип думал, что у него борода, он глубоко ошибался, отметила про себя Олеся. Человек просто не побрился. Ну, или не добрился.

– А вот давайте у девочки спросим! – громко сказал «хвост», сделав к ней еще два шага и оказавшись на расстоянии вытянутой руки. – Девочка, ты из Кировограда? Здешняя?

– Ага, – осторожно ответила она, привыкшая не ждать от людей ничего, кроме подвоха или снисходительности, которая в четырнадцать лет уже откровенно раздражала.

– Тебя зовут как, можно узнать?

– Леся, – так же осторожно проговорила та, затем сразу поправилась: – Вообще-то Олеся. А что?

– Красивое имя! – отчеканил «хвост». – Прямо по Куприну – колдунья Олеся. Вы в школе уже изучали Куприна? Ты в каком классе вообще?

– В девятом, – привычно ответила девочка, и тут же, вспомнив о главном изменении в своей жизни, добавила: – Только я уже кончила.

Кто-то из толпы хохотнул. Олеся поняла почему, щеки сразу стали пунцовыми, взгляд – колючим.

– Школу я закончила, – процедила девочка сквозь зубы. – Среднюю.

– Бог с ним, с Куприным! Красивое имя – Олеся. И сама ты, Олеся, красивая. Вот, товарищи, обратите внимание на внешность этой девочки. То, о чем я вам говорил. Наглядная иллюстрация, – небритый сделал в сторону Олеси какой-то учительский жест. – Впрочем, что я говорю – уже не школьница, перед нами – красивая сформировавшаяся кировоградская девушка. Именно кировоградская, подчеркиваю и в который раз обращаю ваше внимание, друзья! Посмотрите, она ведь неуловимо похожа на других кировоградских девушек. Если поставить рядом нескольких, они будут, конечно, разными. И в то же время – как бы одинаковыми. Вот в этом, господа, и есть один из главных секретов нашего прекрасного города. Можно сказать, наглядное подтверждение одной из самых красивых его легенд. Олеся, ты знаешь легенду о кировоградских девушках?

Не зная, что сказать, девочка молча покачала головой, крепче стиснув пальцами уже полностью облизанную палочку от эскимо. Небритый же приосанился, выкатив колесом узкую, совсем не мужскую грудь.

– Как вы уже знаете, наш город был основан во времена царствования Елизаветы Петровны. Изначально на месте города была заложена пограничная крепость, названная в честь праведной Елисаветы, матери Иоанна Крестителя. Однако, учитывая популярность царицы Елизаветы, допускается, что крепость, которая в дальнейшем стала городом, была названа также и в ее честь. Так вот, согласно местной легенде, еще в бытность Елисаветграда крепостью сюда, в гарнизон, послали полк отборных гусар. И чтобы мужчины не скучали, за ними отправились по личному указу императрицы лучшие из ее фрейлин. Таким образом, именно здесь, в Елисаветграде, двести с лишним лет назад начали рождаться исключительно красивые и здоровые люди. Что называется, порода. Гены их проявляются в чертах кировоградских девушек и в третьем тысячелетии.

– Это правда? – послышался скептический голос.

– Научно не доказано, – картинно развел руками небритый. – Однако, согласитесь, девушки в современном Кировограде отмечены некоей особой, неповторимой красотой. Конечно же, любой украинский город гордится своими девушками. Я, например, много ездил по нашей стране и везде слышал фразу: «Самые красивые девушки – здесь». Только согласитесь: нигде, кроме нашего города, эту гордую фразу вам не подкрепят легендой. Так что, друзья, есть над чем подумать, – многозначительно закончил он, развернулся всем корпусом к притихшей было Олесе: – Ну как, интересно? Слыхала такое раньше?

– Не-а, – покачала девочка головой, машинально поправив сумку на коленях.

– Может, ты знаешь другие легенды своего города?

– Ага. – Олеся поднялась, швырнула палочку под ноги, даже не попытавшись поискать урну. – У нас в центре города памятник стоит. Этому… Кирову, правильно?

– Верно, – оживился небритый. – А вам рассказывали в школе, кто такой Сергей Киров?

– Коммунист, которого убили другие коммунисты, – отчеканила девочка. – У нас в центре города стоит памятник убитому коммунисту. Он показывает рукой перед собой. И если зайти к нему за спину, стать под правильным углом, то спереди у памятника заторчит конец. – Олеся отряхнула платье, оглядела притихших взрослых. – А про девушек – не знаю. Я вообще не тут родилась, а в Днепре. Мы сюда к бабушке переехали.

Ничего больше не говоря, даже не обращая внимания на собравшихся, Олеся Воловик перебросила ремень сумки через плечи поперек, словно портупею, и, довольная собой, прошествовала мимо. Услышав за спиной неуверенное:

– Говорю же – гены…

Из маршрутки Олесю выгнали два раза. Первый раз – со скандалом, водитель даже обматерил ее, тоже обозвав наркоманкой, хотя последний раз девочка баловалась дурью месяц назад, и то без особого желания, так, за компанию. Второй раз – без скандала, даже не дали пройти в салон. Уставший пожилой дядька на водительском сиденье монотонно пробубнил: «Проезд оплачиваем» – и когда его пустые глаза уставились на девочку, она все поняла, молча сняла ногу со ступеньки, пропуская следующего.

Пешком на окраину идти не хотелось. Если бы в конечной цели пешей прогулки был хоть какой-то смысл, девочка ни секунды не колебалась бы. Спешить ей все равно некуда, никто нигде ее не ждал. Однако она шла лишь затем, чтобы не сидеть больше на лавочках в сквере до вечера. Уж как минимум поесть и прилечь она там сможет. Ну, а дальше как получится.

Пройдя своим ходом еще одну остановку, Олеся Воловик остановилась, внимательно изучая людей, поджидающих нужную ей маршрутку, затем безошибочно выбрала невысокого парня с наушниками в ушах. Подошла, постояла рядом, надеясь, что тот обратит внимание. Но парня полностью поглотили звуки музыки, потому девочка в конце концов решительно дернула его за рукав. Меломан удивленно взглянул на незнакомку, бывшую на голову ниже его. Кругляши наушников так и оставались в ушах, Олеся постучала себя по уху указательным пальцем. Вздохнув, парень вынул один наушник.

– Чего тебе?

– Извини, – это слово всегда почему-то давалось Олесе с трудом, может быть, потому, что для нее это было просто слово, своей вины она ни перед кем и никогда не чувствовала, и все же повторила: – Извини, такое дело… Выручи два рубля, на маршрутку…

– Гривны.

– Что – «гривны»?

– У нас деньги – гривны. Не рубли. Тебе два рубля или две гривны?

Олеся закусила губу. Почему ее все постоянно воспитывают, даже те, кого она в первый и последний раз в жизни видит…

– Хочешь – два доллара дай. Или два евро.

– Не разговор. – Парень освободил второе ухо. – Скажи нормально: мне нужно две гривны на проезд. Одолжите, пожалуйста, молодой человек.

– Одолжить – это в долг брать. Я тебе что, отдать их должна?

– А ты как думала?

– По ходу, я тебя искать должна? Гоняться за тобой с двушкой в кулаке?

– Как хочешь.

– Так не дашь? – Олеся заводилась все сильнее.

– Дело не в «дашь – не дашь», – знакомые девочке занудные нотки появились в голосе парня. – Дело в том, что ты ходишь и просишь. На нищую не похожа, одета вроде ничего…

– А это вообще не твое, блин, дело, как я одета и как раздета! – Олеся вдруг сорвалась на крик, на них стали оборачиваться. – Козел! Две гривны у него стрельнули, так он тут самый умный, самый правильный! Баран!

Пожав плечами, парень снова заткнул уши кругляшами наушников, повернулся к девочке спиной.

Олеся не знала, какого чувства у нее сейчас больше – гнева или обиды. Чтобы совсем уж не запутаться в чувствах, девочка сдернула через голову ремень сумки, намотала его на кулак, замахнулась и обрушила сумку на спину зануды.

Сумка тяжелой не была. Там лежал только пакет с трусиками, еще – шорты, переделанные из старых джинсов, несколько маечек и наполовину разгаданный кроссворд. Парень скорее удивился и даже слегка испугался, не ожидая такой агрессии от сопливой девчонки. Никто из людей на остановке также ничего подобного не ожидал, потому никто не помешал Олесе стукнуть парня сумкой еще раз. Он отступил на два шага, выставил перед собой руку, забормотал:

– Э-э, ты чего… – и обратился к окружающим, словно ища там прокурора, адвоката и свидетелей. – Чего она… Вы ж видите, ее пальцем никто не трогает… Дура…

– Дура, – повторила Олеся, решительно наступая на него. – Дура, дура, дура!!!

Она махнула сумкой в третий раз, уже отлично понимая: парень не позволит себе ответного удара. Слишком явная разница в возрастной и весовой категориях. Он по-любому будет выглядеть дураком, связавшимся с малолеткой. Случайные зрители этого случайного спектакля не удивились и даже не возмутились. Последнее время уличная агрессия стала привычной не только для кировоградцев – ежедневно об этом говорили в новостях, причинам социального напряжения посвящали телевизионные ток-шоу, а социальные психологи по востребованности среди журналистов обошли даже модных политологов.

Но прекратить все это было нужно. Потому в четвертый раз Олеся замахнуться не успела – сумку перехватила коротко стриженная женщина средних лет в очках с пластмассовой оправой и, как не преминула заметить девочка – слишком даже для ее возраста расплывшейся фигурой. Тут же нахлынуло другое: очкастая неуловимо напомнила Олесе недавнюю продавщицу мороженого в городском сквере.

– Хватит, – не сказала – приказала очкастая, в голосе звучала легкая хрипотца. – Хватит уже. Устроила тут, разошлась. Прекращай цирк.

– А то – что? – дерзко спросила девочка.

– Разве я тебе чем-то угрожала, солнышко? – В этом «солнышке» не прозвучало даже намека на ласковое обращение и на симпатию. – Это ты тут всех нас готова поубивать. Дома что-то случилось?

Поняв, что девочка больше не будет нападать, парень на всякий случай вышел из ее поля зрения, стараясь держаться незаметно, чтобы его не втянули в продолжение скандала. Тем временем вокруг Олеси и ее непрошеной воспитательницы стала собираться небольшая стайка женщин пенсионного возраста – наверняка собираются обсуждать маленькое происшествие на остановке всю ближайшую неделю.

– Ну, так дома что-то случилось у тебя? – нависла над девочкой дама в очках.

– Не случилось, – окрысилась Олеся, легко вырывая край своей сумки из пальцев очкастой. – У меня не может ничего дома случиться. У меня дома нету.

– Почему не в школе? – вырвалось у кого-то рядом.

– Какая школа летом, женщина, вы что? – отмахнулась очкастая, подняла Олесю за подбородок крепкими пальцами. – Или ты не училась в школе вообще?

– Я грамотная! – выкрикнула Олеся. – И вообще, чего надо вам всем! Пустите меня! Попросил два рубля… Ну… две гривны человек, так уже сразу тут, завели! Не надо мне ничего от вас!

– Милостыню просишь? – услышала она сзади.

– Да бомжиха она! – прогудел с другой стороны мужской голос. – Наркоманка. Проститутка малолетняя!

– Сам наркоман! – отчаянно выкрикнула девочка, почувствовав себя точно так же, как всего лишь два года назад – в очереди возле тюрьмы. – Сами вы бомжи! Сами вы! Пустите меня!

Но рука очкастой легла теперь на ее плечо и держала крепко.

– Стыдно попрошайничать, – строго проговорила женщина.

– Если б я побиронкой была, давно б уже наколядовала себе! – Олеся вдруг поняла, что ей надоело сопротивляться толпе, в голосе появились жалобные нотки. – Мне всего-то до конечной доехать! Папа у меня там живет, со своей… Пустите меня вообще, надоели! Все достало!

С трех сторон девочке протянули деньги. Две гривны целой купюрой, две по одной и одна синяя пятерка. Мгновение подумав, Олеся взяла все, пробормотала «спасибо» и, в который раз вырвавшись, быстро прошла прочь, суя на ходу деньги в сумку. Вслед услышала:

– А говорила – не просит… То ей так ехать надо было…

– Совести нет!

– Ага, у них точно совести нет.

– У вас совести нет! Видите, девочка вроде нормальная. Может, и правда в семье чего… Из дому сбежала…

С последней фразой Олеся Воловик согласилась. И села на маршрутку, вернувшись пешком на остановку назад. Не хотела, чтобы те же люди ехали с ней в одном раскаленном июльским солнцем салоне.

Отец сейчас жил на окраине – этот район плавно и незаметно перетекал из города в пригород, и четкой границы здесь не просматривалось. Олеся сама не знала, где заканчивалась черта города. Впрочем, этот факт девочку интересовал постольку-поскольку. Она обратила на него внимание лишь однажды, когда папа вез дочку к себе из центра на такси и водитель уточнял подробно, куда именно нужно ехать. Потом оказалось – оттого, черта города или за город, зависела стоимость поездки.

Звали отца Виктором, освобожден он был досрочно. Как определял свое положение сам папа, это называется «выйти на УДО». Олеся в свои четырнадцать не собиралась вникать в тонкости условно-досрочного освобождения родителя слишком уж глубоко. Знала только: в пользу Виктора Воловика собралось много факторов, по большей части ситуация сложилась случайно. Свою роль сыграло то, что судили человека впервые, что он сотрудничал со следствием, а также – что никого не сдал, попавшись всего-то с пакетом маковой соломки. Да и то – в засаду, где поджидали не его и не с наркотиками.

Из интереса Олеся нашла в Интернете подходящую статью Уголовного кодекса, из которой узнала: папаше грозило максимум четыре года. Однако он попал под амнистию, плюс нашлись еще какие-то обстоятельства, о которых девочка не знала. В итоге то время, что он находился под следствием в СИЗО, зачлось ему как отбытый срок. Мама, к тому времени уже официально подавшая на развод, говорила кому-то по телефону в присутствии дочери: «Ему половину срока, считай, списали, поперло человеку».

Дверь открыла худая женщина в синем турецком халате, с пол которого смотрели друг на друга белые лебеди.

– Здрасьте, – как можно бодрее сказала Олеся.

– Здрасьте-пожалуйста, – в тон ей ответила женщина.

– Теть Оль, а папа дома?

– Ну, а если папы нету? – Ольга, с которой Виктор Воловик недавно официально расписался, явно не собиралась пускать девочку дальше порога.

– Тогда я его подожду.

Другого приема Олеся не ожидала, готовилась к нему, знала, что делать – двинулась вперед, хозяйке ничего не оставалось, кроме как пропустить нежданную и незваную гостью.

Пройдя в комнату, девочка уселась на диван, снова устроила сумку на коленях и теперь смотрела на мачеху снизу вверх. Ольга же оперлась на дверной косяк и тоже уставилась на девочку. Так обе поедали друг друга глазами несколько минут, и хозяйка сдалась первой.

– У вас случилось что-нибудь?

– Почему обязательно случилось?

– Леся, я твоего папочку знаю не так давно. Тебя – еще меньше. Но, поверь мне, деточка: достаточно для того, чтобы понять про тебя все.

– О! И чего же вы сейчас про меня поняли?

– Просто так такие, как ты, в гости не приходят. Средь бела дня.

– А если бы я на ночь глядя зашла?

– Не пошла бы ты сюда на ночь глядя, – отмахнулась Ольга.

– Подумаешь! Мне, теть Оль, ничего не страшно. Или вы этого про меня как раз и не поняли?

– А, конечно, ты же у нас каратистка…

– Тайский бокс, – уточнила Олеся, хотя знала: для мачехи это не имеет совершенно никакого значения.

…В прошлом году, когда мать на некоторое время определила ее в школу-интернат, дабы окончательно решить свои проблемы с новым «дядей», девочка от нечего делать записалась в секцию тайского бокса. Тренер, выпускница какого-то института, относилась к своей работе с интернатскими так же, как воспитанники – к ее секции. Как-то Олеся подслушала разговор в коридоре, из чего поняла: тренерша обязана заниматься с ними здесь определенное количество часов, иначе потеряет крышу над головой. Видимо, накипело, потому что тот невольно услышанный разговор оказался эмоциональным, громким и сильно впечатлил девочку именно своей схожестью с сериалами, которые бабушка неизменно смотрела по телевизору.

Оказывается, их тренер по тайскому боксу занималась в Киеве совсем другими, более интересными и перспективными в карьерном плане делами. Но молодой человек, кандидат в спутники жизни, однажды повел себя как-то неправильно. Суть неправильного поведения жениха тренерши до сих пор оставалась для Олеси Воловик загадкой, однако результатом неспортивной, мягко скажем, ситуации стал громкий разрыв. Причем настолько громкий, что тренерша бросила Киев и вообще все, укатила с горя в первое же место, куда позвали, – в город Кировоград, и нашла себе практически бесплатное жилье при их интернате с одним обязательным условием: оформляется учительницей физкультуры, заодно беря на себя руководство спортивной секцией. Словом, дошло тогда до Олеси Воловик: у них в интернате тренерша просто пересиживает какие-то свои трудные времена. Но если это так, рассудила девочка, чему такая может научить… Выживать? Может быть. Драться – вряд ли. Да и к чему Олесе тратить время на постижение науки, как махать руками-ногами, если в жизни это ей вряд ли пригодится?

Во-первых, девочка была уверена: и без того может за себя постоять и не даст себя в обиду.

А во-вторых, она мечтала совсем не о спортивной карьере…

– Тайский бокс, – повторила она, чтобы просто не молчать.

– Ага, сильно он тебе поможет. Не дай Бог, конечно, – считая себя в меру суеверной, Ольга трижды сплюнула через левое плечо. – Короче, Леська, не верти. Просто так, без причины, ты бы сюда не пришла. Деньги нужны? У нас нету!

– Это папа мне скажет, – дерзко парировала Олеся. – Вы ж знаете: захочет – даст, не захочет – не даст. Только у вас по-любому не спросит.

– Что-то ты ранняя слишком.

– Какая есть! И вообще, деньги мне не нужны. Мне жить негде.

Ну вот, сказала. Все равно пришлось бы.

– Ага! – протянула Ольга, при этом расправив плечи и став еще выше своей падчерицы. – Думаешь, у нас много места?

– Мне некуда больше идти, – проговорила девочка и тут же, поняв, что выглядит со стороны слишком уж жалко, быстро поправилась: – Пока негде.

Олеся Воловик уже злилась на себя. И за то, что ноги принесли ее сюда, в дом, где жил родной отец – но такой чужой, негостеприимный дом. И за то, что, как вот давеча на остановке, выглядит просительницей, чуть ли не побирушкой и бродяжкой. Еще – за то, что ей и в самом деле пока некуда идти, она не смогла придумать других вариантов.

– Что значит – пока? И вообще, Леська, чего стряслось-то?

На самом деле Ольга не была злой женщиной. С Виктором Воловиком у нее был второй брак, если утряску формальностей в ЗАГСе и проживание под одной крышей можно назвать полноценным браком.

Ей всего-то тридцать один, а жизни уже никакой – после выкидыша, которым окончилась беременность в предыдущем браке, врачи поставили Ольгу перед фактом: детей иметь она не сможет. Новость прежнему супругу не понравилась, он запил, как-то избил жену с криком: «Все равно тебе ничего не будет!», а потом валялся в ногах, умоляя забрать заявление. В качестве компенсации за всплеск мужской жестокости Ольге достался поистине царский подарок – прежний муж отписал ей этот дом, не ахти, без удобств, сортир во дворе, но все ж таки две комнаты. Сам же, потомственный колхозник, вернулся в свое село под Новомиргородом, где, говорят, женился снова, теперь у него трое детей, много соток огорода и кролики.

Со вторым мужем, как догадывалась рано понявшая кое-что в жизни Олеся, ничего особенного тоже не светит. Виктор познакомился с ней сразу после освобождения, на одном из городских базаров, где Ольга продавала в киоске всякую съедобную ерунду. Несколько раз помогал разгрузить-погрузить ящики с товаром, вскоре остался ночевать. Если о первом супруге хотя бы было известно, что он продавал картошку на рядах, то чем занимается Виктор, она не знала. Олеся, его родная дочь, тоже не могла бы припомнить, кем работал папа до того, как по глупости позволил себя арестовать. Шестое чувство подсказывало девочке: мачеха, как и она сама, чувствовала некую обреченность, ограниченность, предопределенность жизненного пути. Мол, сколько ни тужься, все равно не будет плодов. Эти двое, женщина и девочка, были, по сути, одинаковыми.

Потому не могли полноценно воспринимать друг друга. Каждая видела в другой саму себя. Только Олеся – повзрослевшую, утратившую надежды, а Ольга – подростка, чьим мечтам не суждено осуществиться.

Не сдержалась Олеся – мотнула головой. Нет, она так не хочет. Она добьется своего, она пробьет лбом крепкие стены судьбы, она…

– Чего башкой трясешь? – нарочито грубо спросила Ольга.

– Ничего. В смысле, ничего особенного не стряслось. Я маме с Юриком там мешаю.

– Чем, интересно?

– Подросла. Как Юрик ляпнул, «девочка созрела».

– Для чего созрела?

– А у него спросите, ладно?

Ольга вздохнула. Пора менять гнев на милость.

– Скажи хоть, надолго или как. Планы есть на жизнь? Десятый класс, к примеру?

– Меня в девятом-то еле дотерпели.

– Папка твой говорил, ты училась вроде хорошо.

– То когда было? И что такое по его – хорошо? Не, теть Оль, даже если б и брали меня дальше в школу, скучно там.

– А школа – не парк развлечений, не кино, не танцы. Там весело и не должно быть. Там учатся.

– Вы хоть сами верите-то в то, что говорите? – Девочка хохотнула. – Долго рассказывать, если честно.

– Ты покороче.

– Если короче – там ни перед кем целей не ставят. И задач.

– О как! У тебя, выходит, эти самые цели есть?

– Обязательно. Я парикмахером буду.

– Хочешь быть?

– Буду. Я уже вон подружек укладываю, стрижу…

– «Стригу» надо говорить.

– Да хоть как скажи – все равно же стрижу. Стрижка, укладка. Девки говорят – круто.

– Так иди вон в училище.

– Не решила еще.

– То есть?

– Ну, мне нравится это дело. Только танцевать мне тоже нравится. Вообще, артисткой бы стать, все бы решилось.

– Что для тебя «все»?

– Все для меня «все»! – Беспредметная перепалка с мачехой стала утомлять Олесю. – Говорю же – я не насовсем, на «пока». Я вас тут сильно не объем.

– Ой, только этих бы проблем… – Ольгу уже совсем отпустило, она давно решила сменить гнев на милость. – Кстати, пошли, покормлю хоть. И… раз такое дело, – она прошлась пальцами по своим волосам. – Может, рискнуть? Укладка и стрижка, говоришь?

На свободу раньше срока Виктор Воловик вышел отнюдь не с чистой совестью. По складу своего характера Олесин отец был из тех, кто свято верит: именно с ними никогда и ничего плохого произойти не сможет. Просто потому, что такими вот фартовыми они родились. Правда, и особых удач до ареста у Виктора Воловика не было: его просто несло течение жизни, обходя пороги. Он даже представить себе не мог, что так будет не всегда. Потому, оказавшись в душной переполненной тюремной камере, тогда еще тридцатидвухлетний здоровый мужчина дал слабину.

Нет, новичка никто не обижал. К тому же Виктору титаническими усилиями удалось скрыть охвативший его ужас. Ничем особенным среди сокамерников Воловик не выделялся – подумаешь, хранение и распространение, кого этим сегодня удивишь. Это все равно, что в советские времена задерживать самогонщиков. Виктора нормально приняли в камере, его не били на допросах, знал он на самом деле мало, не болтать лишнего помог инстинкт самосохранения. И всё равно все эти тюремные дни, похожие один на другой, изо дня в день ломали Воловика, подтачивали изнутри, ослабляли волю, лишали способности мыслить здраво, хотя бы на один ход вперед.

Вот почему именно Воловика опытные в таких делах сотрудники однажды вызвали на вербовку и достаточно легко вывели на согласие сотрудничать с органами в обмен на условно-досрочное освобождение. На самом деле такие, как Виктор, в тюрьме и колонии никому особо не были нужны. Больше трех лет ему даже самый вредный судья не даст, значительную часть положенного срока он все равно отбыл благодаря неповоротливой бюрократии родной пенитенциарной системы. Как пошутил сотрудник, который расставил Воловику все точки над «і», он занимает чужие нары. Возможность скорого получения свободы так возбудила Виктора, что он забыл об ответственности человека за свои поступки, наступающую сразу после их совершения. На эту блесну его и поймали.

Первое время после досрочного освобождения Виктора Воловика никто не беспокоил. Он даже приятно удивился и уж точно обрадовался: оказывается, согласие сотрудничать с милицией ни к чему не обязывает. Однако обрадовался он рано. Уже месяца через три, когда он только начинал устраиваться под боком у Ольги, ему позвонили и назначили встречу. Даже из этого вчерашний арестант сделал неверный вывод – воспринял происходящее как игру в шпионов и даже всерьез подумывал изменить внешность. Усы приклеить, например. Да только вот реальность оказалась куда как прозаичнее увиденных им в детстве и отрочестве фильмов.

Капитан Балакирев, пришедший на встречу, передал Воловику привет от сотрудника и сразу взял быка за рога: Виктор должен был восстановить старые связи и заняться тем, за что его уже один раз судили – сбытом наркотиков. «Товар» станет получать лично от него, Балакирева, и вопросы, само собой, неуместны. На вопрос, что еще нужно делать, может, поузнавать чего, ответ прозвучал короткий и категоричный: «Не забивай голову дурным. Начнешь допытываться – люди узнают, что ты стучишь». И хотя Воловик так и не успел ни на кого «стукнуть», не слил своим покровителям даже ненужных сведений, сразу понял: проверять никто не станет, подобной информации обычно верят. Виктор сник – до него дошло, что влип на ровном месте.

А через некоторое время Воловик уразумел еще кое-что: «траву» и «колеса», которые он получает от Балакирева, отдавая взамен деньги при каждой новой встрече, толкают его руками… сами милиционеры! Капитан этот – из отдела по наркотикам, точнее, по борьбе с незаконным оборотом наркотических веществ. И наркотические вещества, незаконно распространяемые им, Воловиком – конфискат. Ушлые борцы с наркоманией фактически заставили завербованного курьера работать на себя. Это Виктор понял, получив небольшие комиссионные: заставить его трудиться совсем бесплатно правоохранители не рискнули, ведь так больше вероятность потерять над ним контроль.

Самое интересное было в том, что схема, придуманная в недрах отдела по борьбе с торговлей наркотиками, оказалась на удивление простой. Весь расчет строился как раз на том, что Виктор Воловик был до ареста мелкой сошкой и никого из покупателей не интересовало, откуда он получал товар, за который они платили вполне умеренную оптовую цену. Обычно в схеме «продавец – покупатель» задействовано достаточно много людей, чтобы сложнее отслеживалась цепочка. И продавец с покупателем могли заинтересоваться друг другом только в том случае, если на товар поступала рекламация или кого-то откровенно кидали на деньги. Так как милиция тщательно следила за изъятым у торговцев или на «точках» товаром, качество гарантировалось. В свою очередь, покупатели считали Виктора Воловика одним из десятков мелких сбытчиков, которые предпочитают продавать немного, но часто. Товар стоил своих денег, доставлялся вовремя, остальное оптовиков мало волновало. Получается, Воловику всего лишь надо было вернуться в систему, что тоже никого из старых знакомых не удивило бы: большинство после отсидки, пусть даже выйдя на УДО, погружаются в привычную среду.

Вот чем на самом деле занимался Олесин отец, и утешали его два обстоятельства: Балакирев давал возможность немного, но стабильно зарабатывать, притом что сожительница как частный предприниматель оформила его к себе на работу, и он же, Балакирев, от лица всего отдела его прикрывал. Так что, помандражировав немного, Виктор Воловик снова потерял осторожность. Свято верил: уж теперь-то с ним ничего не случится…

Гостья окинула невысокую Олесю критическим взглядом, чуть наморщила маленький веснушчатый нос.

– Она ж совсем малая еще, Ольк…

– А я не говорила, что Леська большая, – криво усмехнулась Ольга. – Она даже не великая парикмахерша еще. Но будет. Станешь ведь, Лесь?

– Свой салон открою! – дерзко ответила девочка, которой не понравилось, как Вера, подруга отцовской сожительницы, посмотрела на нее.

– Прям щас? – Вера сделала большие глаза. – Здесь вот?

– Потом. – Олеся посчитала, что такого ответа достаточно, скрестила руки на груди, демонстративно повернулась к хозяйке дома. – Теть Оль, мы делаем сегодня что-нибудь?

– Глянь, и правда как большая, – Вера даже прищелкнула языком. – Смотри ты, дуется еще… Я тебе, между прочим, волосы хочу доверить. Ольга… тетя Оля сказала мне, что у тебя ничего так получается. А вот со мной не у каждого парикмахера выходит.

– Я не парикмахер, – отрезала девочка. – И вообще, это отживающее название. Я стилистом хочу быть, и буду. Салон свой открою… когда-нибудь.

– В Кировограде?

– Хотя бы!

– Деньги где возьмешь? Любовник даст? – Вера подмигнула.

– Ладно, хватит ее дразнить. – Ольга тронула приятельницу за полное плечо. – Говорю тебе, малая-малая, а такую укладку мне делает, что все внимание обращают. Ты же вот обратила?

– Потому что волосы у нас с тобой одинаковые, подруга. А я вечно как лахудра.

Олеся вздохнула.

– Ничего они у вас не одинаковые. У тети Оли они чуть только вьются и длиннее. С ними несложно работать, плойка нужна и круглая щетка для волос.

– Вот-вот, а мне Витька все время долдонит: не люблю, когда ты, в смысле я, в бигудях, представляешь? Денег же на нормальную парикмахерскую не выпросишь. И когда про стрижку заговорю, начинает бурчать. Короче, подруга, все этим мужикам не так.

– Гнать таких надо… Которые выкобениваются, – заметила Вера.

Из услышанных краем уха телефонных разговоров Олеся уже знала, что Ольгина подруга никак не может удержать возле себя мужчин, хотя постоянно к этому стремится. Как и большинство женщин, работающих реализаторами на базаре, Вера выскочила замуж в смутные для страны времена, вскоре после развала Союза, когда хотелось держаться хотя бы за кого-то. Подобных браков хватало максимум лет на семь. После чего следовали взаимные обвинения, громкие разводы и оставленные мужья выбирали обычно два пути: либо спивались полностью, либо «поднимались» уверенно, без оглядки на утративших иллюзии жен. Женщины же, оставшись одни, рано или поздно обречены были встать за раскладной базарный прилавок, работая «на хозяина». Образование на базарах значения не имело, важно приходить на работу вовремя и ничего особенного от жизни не требовать.

Вера в свои тридцать четыре выглядела гораздо старше. Она много курила, отчего «посадила» голос, плохо и неправильно питалась, что сказалось на цвете лица и фигуре, вернее, почти полном ее отсутствии. Толстой Вера не была, скорее рыхлой, что особенно подчеркивало синее платье, открывающее не только спину, но и белые бретельки простенького бюстгальтера. И все-таки Олеся согласилась с Ольгой, которая прежде, чем пригласить Веру, поговорила с падчерицей, как со взрослой. «Понимаешь, у нее волосы проблемные. Все дело в волосах. Если их хорошо уложить, она должна поменяться. Тогда все остальное бросаться в глаза не будет». О чем «остальном» говорила мачеха, Олеся тогда спросить постеснялась. И вот сейчас девочка увидела Веру во всей красе и поняла сразу, не такая малая, какой ее считает Ольга, да и отец тоже.

Эта Вера была первым настоящим клиентом, приведенным Ольгой после того, как подружки обратили внимание на ее ухоженные волосы. Олеся, занимаясь ими, действовала по интуиции, плюс приводила в порядок в своей памяти прочитанное в глянцевых журналах. А там писали: даже самую привлекательную женщину могут испортить неухоженные волосы либо же неправильно выбранная прическа. Она должна соответствовать стилю самой женщины, который индивидуален. Или же нужно придумать стиль, для чего Бог и создал стилистов. Олеся чувствовала: у нее получится. Нужна практика, и если мачеха доверяет ей свою голову, что ж, тем лучше. Хоть как-то оправдает собственное летнее проживание в ее доме.

– В общем, так, тетя Вера, – проговорила девочка, стараясь, чтобы ее слова звучали как можно весомее. – У вас, я так себе вижу, волос не кучерявый, как вот у тети Оли. Он не сильно густой, объема не получается. Такие волосы удобнее всего стричь. Не совсем коротко, но все равно где-то вот так, – она коснулась кончиками пальцев середины своей шеи.

– Мы ничего не будем стричь! – отрезала Вера, волосы у которой доходили до плеч, и женщине это нравилось.

– Если б вы хотели, давно бы постригли, я правильно понимаю?

– Ты все правильно понимаешь, девочка.

– Тогда давайте попробуем просто придать им нужный объем. Сделаем как бы немного пышнее. Вам никогда не предлагали? В городе же салоны разные есть…

– Не предлагали!

Вере не хотелось развивать эту тему. По модным салонам она ходить стеснялась, посещала парикмахерскую недалеко от базара, где ей по большей части лишь состригали секущиеся концы волос, а шампуни покупала, руководствуясь рекламой по телевизору. Своих плохих, по ее мнению, волос Вера стеснялась. Прикрывала их шапочкой или косынкой, но чаще – щедро поливала лаком, пытаясь хоть так удержать подобие прически. Лак оказывал медвежью услугу: утяжелял волосы, склеивал, придавая им еще более неухоженный вид. Вера понимала это, однако поделать ничего не могла – страх войти в модный салон красоты в непрезентабельном виде все-таки сдерживал. К тому же она подозревала, что такой визит обойдется ей гораздо дороже, чем посещение прибазарной парикмахерской.

– Ладно, – легко согласилась Олеся. – Тогда давайте вот как с вами сделаем. Сейчас помойте волосики хорошо, потом возьмите мусс специальный, у тети Оли есть, мы покупали. Нанесите на волосы, только без фанатизма. Я помогу. Ну, после делом займемся. – Девочка ободряюще улыбнулась.

Взглянув на приятельницу и получив ее молчаливое согласие, Вера удалилась в ванную. Водопровод сюда провели совсем недавно, воду для мытья Ольга грела на плите. Но ожидать гостье не пришлось: вода уже была готова, Ольге осталось только поливать из эмалированного ковшика.

Шампунь Олеся просила не использовать, просто смыть остатки лака обычным мылом. Когда Вера тщательно отжала влажные волосы, девочка выдавила себе на ладонь немного ароматного мусса, усадила свою первую в жизни клиентку на табурет. Руки запорхали над ее головой. Казалось, Олеся занималась укладками всю свою недолгую жизнь – Ольга, еще ни разу не видя работу падчерицы со стороны, на какое-то время даже забыла, что перед ней всего лишь подросток. Олеся трудилась со спокойным усердием профессионального парикмахера.

– Ну, так как-то, – проговорила девочка наконец, осмотрев результат работы и оставшись довольной. – Тащите фен, теть Оля.

Ольга послушно принесла фен. Девочка легким жестом заставила Веру наклонить голову, затем принялась старательно сушить волосы у самых корней. Не досушив до конца, Олеся вооружилась круглой щеткой для волос. Уверенно орудуя ею, помогая себе теплым воздухом фена, вытягивала пряди. При этом даже начала напевать себе под нос одной ей известную мелодию. Вера сидела терпеливо, рассудив, что хуже все равно не будет, а работу девочки она успела оценить по Ольгиной прическе. Поглядим, что из этого получится…

Когда Олеся закончила и подала Вере зеркало, та сперва себя не узнала. На нее взглянула женщина не первой молодости, однако – свежая, с лицом, обрамленным уложенными, словно на картинке, пышными локонами. Вера даже зажмурилась на секунду. Потом взяла зеркало, внимательно всмотрелась в него, протянула Ольге, медленно и грузно поднялась, повернулась к девочке.

– И как это называется?

– Укладка, – голос Олеси невольно дрогнул, она почуяла неладное.

– И за этот детский сад – пятьдесят гривен? – на Верино лицо набежала серая тень. – Это ты мне должна.

– Я? – удивилась девочка.

– Ты, ты! Я на тебя время потратила! За это время… А, повелась я, дура такая!

Теперь уже и Ольга отказывалась что-либо понимать. На ее взгляд, падчерица потрудилась отлично, толстая Верка впрямь преобразилась. Не совсем, конечно, однако теперь хотя бы на ее прическу смотреть приятно.

– Что не так? – тихо спросила Олеся.

– Все не так! Деньги ей плати, стилист недоделанный! Учиться тебе надо! – Вера повернулась к Ольге всем корпусом. – Учиться ей надо, Оля, а не экспериментировать на живых людях!

– Я переделаю, – пробормотала девочка.

– Тебя саму переделать надо! Так что спасибо и до свидания!

Все произошло так стремительно, что Олеся не успела ничего толком понять. В отличии от Ольги, которая все уже поняла. И даже пожалела о том, что заварила эту кашу.

Подозрения подтвердились утром, на базаре.

Укладка за ночь не сбилась. А столь резко изменившаяся Вера привлекала внимание подруг. Когда ее спрашивали, где делала укладку и сколько платила, толстуха гордо касалась ставших вдруг пышными волос, закатывала глаза и важно произносила: «Ой, девочки, все деньги!» Ольгу же приятельница угостила кофе с коньяком – алкоголь принесла в пластиковых стаканчиках из ближайшего кафе, растворимый кофе взяли тут же, на базаре: несколько женщин продавали вразнос чай, кофе, воду, пирожки и горячие обеды.

– Ты ж понимаешь, подруга, слишком жирно соплюхе платить, – объяснила она, отхлебнув теплый, налитый из термоса сильно подслащенный кофейный напиток. – Пускай жизни учится. Губу раскатала – чуть школу закончат, уже им деньги давай… Ничего, злее будет.

Особой щедростью Вера действительно не отличалась, хотя Ольга не допускала, что приятельница унизит девочку из-за нежелания платить той за работу. Причем по нынешним временам не очень большие деньги, чуть больше пяти долларов, если уж по базарным меркам считать. Но Верка – это Верка. Ее не переделаешь.

Тем не менее девочку Ольге было все-таки жалко. Олеся после вчерашней истории до конца дня выглядела подавленной, ушла в себя, ночью плохо спала. Утром депрессия никуда не ушла, и Ольга, решив, что так будет лучше, после коньяка с Верой позвонила девочке.

– Что? – услышала в трубке глухой Олесин голос.

– Лесь, я говорила тебе: не бери в голову! Прическа получилась классная, Верка тут с утра хвастается. Больше мы с ней дела иметь не будем, она просто деньги зажала, понятно тебе?

– Пятьдесят гривен? – уточнила девочка, при этом голос ничуть не изменился.

– Ой, Лесь, она за копейку удавится! То я не подумала. Пожалела, знаешь, хоть и ходит как лахудра. А сейчас вон даже с мужиками любезничает…

– Ясно. – Похоже, настроение Олеси так и не поменялось.

– Короче, с твоими талантами все нормально. Просто люди разные есть. И Верка, в принципе, нормальная, несчастная только. Потому так себя и ведет. Давай так…

Она не закончила – Олеся отключилась.

Посмотрев на трубку и пожав плечами, Ольга вернулась к работе, решив вечером еще раз поговорить с девочкой. Коньяк уже оказал нужное воздействие: через некоторое время Ольга даже решила дать Олесе свои пятьдесят гривен, якобы у Верки заговорила совесть, она решила извиниться и заплатить. Прикинув, что в принципе такой вариант может сработать, она окончательно успокоилась, даже решила угостить Веру в ответ – все равно вторник, покупателей мало, стоять среди душных контейнеров скучно…

Скука развеялась примерно через час.

На базаре появилась Олеся Воловик. Потом Ольга будет долго оправдываться перед приятельницами: не углядела падчерицу именно потому, что та, видимо, сама не хотела попадаться ей на глаза. Девочка даже знала, где на рынке стоит Вера – и толстуха, как на грех, тоже находилась вне поля зрения Ольги. Когда Олеся возникла у ее контейнера, словно из горячего воздуха, Вера даже вздрогнула. Но затем быстро пришла в себя, выдавила улыбку:

– О, привет! Тетю Олю ищешь?

Олеся молча покачала головой, глядя прямо перед собой, на результат своей вчерашней работы.

– Хочешь, я позову?

Девочка снова покачала головой.

– Ладно, – повела плечами толстуха. – Слушай, не обижайся. Я не в настроении вчера была. Женские дела, знаешь… Нормально все на самом деле. Жизнь, привыкай. Или как?

Олеся по-прежнему не отвечала.

– Обижаешься? – опять спросила Вера. – Вот зря ты. – Заметив боковым зрением, что на них уже обращают внимание, решила форсировать события. – Ты, может, кофе хочешь?

– Хочу, – неожиданно ответила Олеся, подойдя ближе.

– О, вот и славно! – обрадовалась Вера. – Значит, поставлю тебе кофе сейчас. Заслужила. Конечно, до идеала далеко… Стараешься, стараешься, молодец.

Мимо как раз проходило «передвижное кафе», и толстуха попросила кофе.

– Может, тортик? Эта вот тетя хорошие тортики делает.

– Спасибо. Кофе хватит, – сдержанно ответила Олеся, затем быстро добавила: – А можно два кофе?

– Хоть три!

Один стаканчик Олеся взяла в руку, другой, поискав глазами удобное место, поставила на край фанерного прилавка, возле выложенных в ряд разноцветных турецких лифчиков.

– Ты осторожно, смотри! – предупредила Вера. – И вообще, два кофе – не лопнешь?

На нее тоже действовал выпитый коньяк. Тем более что с утра она уже успела по привычке причаститься – ей в кафе иногда отпускали в долг, чем Вера могла злоупотребить.

Олеся сделала глоток. Напиток оказался теплым, липким от сахара и совсем не походил на тот кофе, который девочка уже успела попробовать с подружками в торговом центре, из недавно установленного автомата. Между тем Вера увлеклась процессом примирения.

– Слушай, ты не дуйся, а давай так: считай, что испытательный срок прошла. Лады? В следующий раз уже по-другому станем договариваться. Как, годится?

– Когда – в следующий раз?

– Ну, не знаю… Когда у тебя время будет… Я тебя еще кому-нибудь посоветую. Ничего, всякое случается. Так как?

– Вот так!

Махнув левой рукой, Олеся Воловик опрокинула пластиковый стаканчик на лифчики.

Коричневая жидкость залила товар, мгновенно испортив сразу несколько бюстгальтеров. У оторопевшей Веры слова застряли во рту, но девочке ее слова были неинтересны – кофе из второго стаканчика она, подавшись вперед, выплеснула толстухе в лицо. А когда та, заорав благим матом, выбралась из-за прилавка и бросилась на хулиганку, Олеся крепко вцепилась в ее волосы, сводя на нет плоды своего вчерашнего кропотливого труда.

Вера орала в голос. Олеся сводила счеты молча, сосредоточившись только на обидчице. На крик с разных сторон бросились продавцы, преимущественно женщины. Ольга, почуяв неладное, растолкала толпу и, мгновенно оценив ситуацию, принялась оттаскивать Олесю от растрепанной, орущей и машущей руками, как мельница, Веры. Немногочисленные покупатели бросились врассыпную, убегая от скандала.

– Милиция! Милиция! – разорялась толстуха. – Чего стоите все?! Интересно?! Милиция! Убью, сучка малолетняя!

Патруль уже спешил на скандал. Ольга, стараясь одной рукой удержать разбушевавшуюся в праведном гневе девочку, другой лупила ее куда попало.

Затем последовали долгие и путаные объяснения, из которых милиционеры ничего толком не поняли, кроме того, что тут какие-то личные, бабские дела. Согласились отдать хулиганку на поруки Ольге с тем, чтобы она сейчас же собралась и увела ее домой. Веру такой расклад не устроил, она кричала что-то про возмещение ущерба. Но девочке очень повезло, что толстуху здесь недолюбливали: те, кто сбежался на шум и с любопытством наблюдал за происходящим, просто отказались стать свидетелями. После чего патрульные, которым меньше всего хотелось в такую жару заниматься женскими разборками, настоятельно попросили всех разойтись и заняться своими делами.

Конечно же, Вера тоже свернула торговлю…

– Все она правильно сделала! – заявил Виктор Воловик вечером, услышав о происшествии. – Слышь, Леська, все ты сделала правильно. Верка эта жирная давно напрашивалась, я ее знаю немножко…

– По каким это ты делам ее знаешь? – подозрительно поинтересовалась Ольга, ревниво воспринимая каждое знакомство своего мужа с другими женщинами, даже такими, как Вера.

– Не начинай, Олька, – отмахнулся Виктор. – Кто у нас на базаре ее не знает, спроси пойди? Теперь вот и ты знаешь.

– Тогда ты должен понимать, Витя, чем это закончится, – отчеканила Ольга. – С нее станется. Заяву накатает. Возьмет и накатает. А мне вообще точку подпалит.

– Хоть будешь знать, где искать виноватых, – криво усмехнулся Воловик. – Короче, пускай пишет, куда хочет и кому хочет. Над ней старшие есть? У тебя свой хозяин. Надо поговорить – пусть ко мне идут. Так ей и скажи. А у Леськи все будет хорошо.

– У меня плохо! – не сдавалась Ольга. – Сдерживаться надо!

– Ты разве не знала, кого в дом привела? Пожалела – волосы у толстой проблемные… Пусть, значит, сама со своими волосами разбирается теперь до конца жизни! И хватит, пойдем ужинать.

Все это время Олеся молчала. Девочка была уверена, что отец заступится за нее, хотя понимала: у Ольги действительно появилась проблема. Если не навсегда, то надолго. На свой счет эти проблемы она почему-то не принимала. Настроение у девочки после свершенной мести улучшилось, к этому прибавилось понимание того, что папа ее все-таки любит и постарается не дать в обиду.

За ужином тему плавно закруглили, Олеся послушно отправилась спать, считая скандал частично улаженным, а проблему – временно решенной.

Засыпая, девочка не знала: настоящая беда придет завтра.

Они явились в шесть утра. Участковый в форме. С ним – двое в гражданском с деревянными лицами. Еще – худой мужчина без возраста в белой рубашке с короткими рукавами и в галстуке. Он и предъявил Виктору Воловику ордер на обыск.

Дом те двое, что пришли с ним, перелопатили за час. Нашли на кухне туго перемотанный пакет с маковой соломкой, предложили выдать остальное. Воловик заявил – больше нет ничего, и не соврал: во-первых, больше впрямь ничего здесь не хранил, а во-вторых, его застали врасплох, он не ожидал проблемы со стороны милиции. Потому у Виктора просто не было сил врать и изворачиваться.

Уже на первом допросе попытался апеллировать к капитану Балакиреву. На что получил краткий и исчерпывающий ответ: всю компанию, которая сбывала налево конфискованные наркотические вещества, накрыли одним махом. Пасли коллег давно, Воловик снова оказался частью преступной цепочки. Только на этот раз – в составе группы, к тому же не в первый раз, да еще нарушив условия условно-досрочного освобождения. Так что грозило Воловику минимум пять лет, однако в камере ему прочистили мозги: если менты начнут отмазывать своих, предпринимая все возможное для того, чтобы коллеги получили меньше положенного, крайним в таком серьезном деле кого-то выставить надо. И этим «кем-то», скорее всего, сделают рецидивиста Воловика. Значит, ему нужно готовиться к приземлению в лучшем случае на семь лет, в худшем – на десять.

Так или иначе, через три недели после задержания мужа Ольга, даже не стараясь смягчить удар, заявила Олесе:

– С отцом твоим у нас всё. Хватит с меня уголовщины. И ты мне, извини, получается, никто. Неделю еще пожить можешь. Думаю, тебе хватит времени, чтобы крышу над головой найти. Не хватит – к матери возвращайся. Или на лавочке в парке спи – лето, жарко, не замерзнешь.

 

Игорь, Артур, Юрий

– Бывает.

Игорь Крутецкий, обернувшись простыней, будто римский патриций, похлопал Артура Грекова по плечу.

В этом жесте парень увидел почему-то не попытку успокоить, а некое снисхождение. Хотя он считал, что не нуждался ни в том, ни в другом, и резким движением сбросил руку Игоря со своего плеча.

– Чего ты? – искренне удивился тот.

– Ничего, – окрысился Греков.

– Думаешь, у меня такого не случалось никогда? Здесь два варианта, брат. Или телка неправильная, как мед в горшочке Винни-Пуха, или ты сам сильно перебухался. Хотя, чувак, я допускаю оба варианта: глупая девушка не смогла решить проблемы твоего отравленного алкоголем организма.

– Очень смешно. Вот прямо так смешно…

– Я не смеюсь, ты чего! Мы можем девке вломить, между прочим. Если тебе легче от этого станет.

– Я не бью женщин, – проворчал Артур. – А легче мне станет, если мы с тобой накатим.

– О! – Крутецкий снова хлопнул друга по плечу. – Золотые слова, старичок! Только что мы с тобой накатим, если ты все и выжрал? Кстати, если бы ты меньше старался с вискарем, у тебя все получилось бы с телками.

– Задолбал ты уже.

Друзья отходили в сауне. Часы на стене показывали начало первого ночи. Хотя у Крутецких имелся свой загородный дом с сауной, праздновать там сдачу летней сессии Игорю не разрешили. «Вы нам дом разнесете», – сказал отец, вполне трезво оценивая риск.

…Подобного прецедента не было потому, что Крутецкий-старший, опытный во многих делах человек, умел просчитывать развитие событий на несколько ходов вперед. Он отдавал себе отчет: приемный сын вырос таким, каким его воспитали они с Ингой. Другой бы винил во всем некие мифические дурные гены, однако Николай Николаевич Крутецкий был достаточно разумен и адекватен для того, чтобы не использовать этот аргумент. Мальчишка избалован, и то, что он им с Ингой не родной, здесь ни при чем. Однако по-другому он и не хотел воспитывать сына: сам поднявшись из низов, Крутецкий не собирался давать мальчишке такую же жизненную площадку.

Игоря такое отношение вполне устраивало.

Мужской разговор с отцом у него состоялся всего однажды, походил не на беседу папы с сыном, а скорее на деловые переговоры. В результате Николай Николаевич озвучил Игорю главное требование: не наглеть. Делать можно все, что угодно, возможности у семьи для этого есть. Однако здесь как раз и кроется главная сложность, самое важное испытание в его начинающейся жизни: как, имея больше возможностей, чем многие сверстники, умудряться при этом не нарываться на неприятности. Зная, что проблемы решатся, стараться не создавать их в ожидании решения, а наоборот – уходить от них. Дабы не распылять силы и использовать возможности только в крайнем случае, чтобы наверняка. А от крайнего случая в современной жизни не застрахован даже влиятельный Николай Крутецкий, не говоря уже о гражданах с меньшими возможностями.

– Ты уже не пацан, Гоша, – говорил тогда отец. – Ранний не по годам, все слышишь и все понимаешь. Знаешь, наверное, что у нас тут, в Головановском районе, Валера, один мой коллега, депутат, мужика застрелил?

– По телевизору что-то такое было, – согласился Игорь.

– Я больше могу рассказать, только не буду. Тебе, сына, оно не надо. У меня к тому виновнику, так сказать, торжества уже давно есть ряд вопросов. Теперь их, вероятно, ему зададут другие люди и в другом месте. Но урок отсюда такой: если ты считаешь, что какой-то левый мужик забрел на твою территорию, ты не должен его за это убивать. У человека охраны навалом, там еще прокурор районный с ним гулял, другие люди… Скажи охране, пусть возьмут дурня под руки, выволокут с территории, надают тумаков для острастки. Только пусть голову не разбивают, рук не ломают, и тем более стрелять нельзя. Подобные вещи, сын, называются беспределом, привлекают дополнительное ненужное внимание, а это как раз ни к чему. У себя в районе тот мой приятель-депутат считался как бы помещиком. Население по умолчанию – его холопы. И раз они согласны, что барин иногда с дурной головы может всыпать горячих либо наказать как-то иначе, значит, они сами заслуживают наказания. А времена совсем не поменялись. Ты про Салтычиху слышал что-нибудь?

– А она из какого района?

Отец тогда усмехнулся.

– Н-да, в школе вы явно не проходили этого по истории. Ладно, мы тоже, хотя я рос и учился совсем в другой стране. Точнее, название другое, так-то ничего не поменялось… Хорошо, ты у нас парень грамотный, должен сам знать. Была такая помещица в восемнадцатом веке, Дарья Салтыкова. Ну, теперь вспомнил?

– Ничего я не знаю про это, пап…

– Значит, слушай. Жила она в Москве, в самом центре. Рано овдовела. Получила в собственность несколько сот крепостных. И потом почти десять лет занималась тем, что пытала своих крестьян до смерти. Особенно боялись ее молодые девицы: попав к ней в услужение, многие умирали от пыток уже через несколько недель. Жалоб на Салтычиху писали много, однако хода им не давали – все спускалось на тормозах, там заряжались немалые деньги. Жалобщиков же пороли за клевету и ссылали в Сибирь. Но все-таки пришло, как говорится, и ее время. Власть поменялась, на трон села Екатерина Вторая, тут-то жалобщики подсуетились. Вот новая царица и решила устроить показательный процесс. Посадили ее пожизненно в темную яму, где просидела Салтычиха следующие тридцать с небольшим лет своей жизни. Нравится?

– Кому? – не понял Игорь.

– Тебе, тебе. Я это для тебя рассказываю.

– Понял я, что для меня. Не понял только, на фига.

– Ты не «фигай», а вникай, – отец многозначительно поднял палец. – Я понятия не имею, что творилось у той бабы в голове. И почему ей было недостаточно просто посечь своих крепостных девок или даже повырывать им патлы по барской дури. Но если бы она сдерживалась, кабы не наделала больше сотни трупов, не пыталась убивать даже неугодных ей дворян – умерла бы в своем доме, на своей мягкой постели, а не в темной сырой монастырской яме. Пойми, сын: одно дело – пороть своих крестьян, это даже вроде как барская обязанность. И совсем другое – забивать их до смерти. Вот так вот, внаглую. Одну смерть еще можно прикрыть, даже пускай две. Но не сотню, согласись. И еще согласись, сынок: времена не меняются, а ситуации, обстоятельства – да.

– Я тут при чем?

– Вот чтобы ты был ни при чем, я тебе все это и рассказываю. Смотри, если бы тот депутат, ну, про которого ты слышал, хозяин Головановского района, просто отметелил бы мужика, ему ничего бы не было. Больше тебе скажу – дал бы мой приятель-депутат побитому сто баксов, так тот бедолага каждую бы неделю рожу подставлял под кулак. Только Валера, тот самый мой дружбан, пошел по беспределу. И, как сам видишь, может плохо кончить. Власти нужен показательный процесс. Такой же, как новой русской царице-матушке – над садисткой Салтычихой. Она, думаешь, одна такая была? Фига с два!

– Не «фигай», – пришла очередь Игоря усмехаться.

Отец отмахнулся, явно войдя в раж воспитательной работы.

– Нет, таких салтычих по необъятной Российской империи было немало. Только обнаглела именно барыня Салтыкова. Потеряла страх, вот и попала, как сегодня говорят, под раздачу.

– Получается, я должен бояться? – уточнил тогда Игорь.

– За себя! – Отец снова поднял вверх указательный палец. – За себя бойся, сын! Держись скромнее, веди себя осторожно. Понимаю, не всегда получается… Только одно дело – вытаскивать тебя из мелких неприятностей, вроде, сам понимаешь, банального мордобоя, ну, или гаишника ты однажды пошлешь туда, где им самое место. Но совсем другой компот, если ты, к примеру, станешь щелкать клювом и к тебе под колеса случайно влетит какой-то лох-пешеход. Или же ты влупишься в автомобиль лоха-водителя, который в результате вылетит щучкой через лобовое стекло. Тогда отмазать тебя будет сложнее.

– Почему? Что, нельзя кому-то сунуть?

– Сунуть можно, – согласился отец. – Однако при этом наша фамилия окажется в центре ненужного внимания. Вот это для нас плохо. Это – слабое место, в первую очередь – мое, сынок. В системе, где я кручусь, желательно вообще не привлекать лишнего внимания к своей персоне. Тем более когда речь заходит о криминале. Я сразу начну терять очки, попаду в зависимость к таким сволочам, о которых ты даже представления не имеешь… В общем, Гоша, как пел в дни моей студенческой молодости Виктор Цой, следи за собой, будь осторожен…

Вот почему, когда Крутецкий заикнулся отцу про ключи от их загородного дома – дачей называть это сооружение не поворачивался язык, видали они дачи, – тот предложил альтернативный вариант: снять дом со всем необходимым на сутки. Даже выделил денег, назвав это своим личным подарком в честь завершения его сыном очередного учебного года. «Постарайтесь не особо там бузить, – предупредил Николай Николаевич, – но если сильно захочется – готовьтесь возмещать ущерб из своих карманов». Из его слов явствовало следующее: если бы Игорь с компанией начудили на их собственной даче, ущерба никто никому возмещать бы не стал.

Так Крутецкий лишний раз убедился, какой практичный и дальновидный у него старик.

И вот сейчас они с Артуром приходили в себя в сауне арендованного на сутки загородного дома, специально оборудованного для таких вот утех. Наверху, в комнате, приходили в себя две девицы, которых по стечению обстоятельств звали одинаково – Анями. Женское общество взялся обеспечить Игорь, позвонил одной из своих приятельниц не слишком строгих правил, обрисовал ситуацию, попросил привести подружку. Та согласилась, и вот при знакомстве оказалось: обе Ани, причем обе шатенки и примерно одинакового роста.

Крутецкому такой расклад даже понравился, и он предложил в процессе меняться Анями. Против чего девчонки тоже не возражали, вот только Артуру Грекову от этого все равно легче не стало. Он умудрился напиться, и алкоголь сыграл с его организмом злую шутку. Если у большинства мужчин его возраста, то есть двадцатилетних, спиртное стимулирует эрекцию, в случае с Артуром вышло наоборот. Ни одна из Ань не смогла помочь парню справиться с проблемой, праздник был подпорчен, и, хотя девчонки благоразумно помалкивали, Игорь подозревал: выводы в отношении Артура они сделали не самые приятные и выгодные для его друга.

Постельный конфуз Грекова осложнялся двумя вещами. О первой Крутецкий знал, о второй даже не догадывался, иначе подавленное состояние друга детства стало бы ему более понятно. Первое – девчонки не были профессионалками. Игорь принципиально не связывался с проститутками, считая неприемлемым для себя платить за то, что сын Николая Крутецкого получал обычно даром. А второе – у Артура сегодня случился не первый конфуз по пьяному делу, о чем он другу, конечно же, не рассказал, чтобы тот невольно не сделал выводов.

Обе Ани хотели было отправиться в сауну с парнями. Игорь велел им оставаться на месте, сходить в душ и привести в порядок стол, то есть – накрыть его заново, облагородив остатки еды. Пить же было уже нечего: бутылку виски и две бутылки «Артемовского розового» приговорили ускоренными темпами.

Не случись с Артуром такой мужской неприятности, этим бы вечеринка и ограничилась. Когда рядом две симпатичные девчонки, готовые принимать любые правила игры, это пьянит больше, чем самый крепкий алкоголь. Но сейчас Грекову хотелось выпить и, вернув себе кураж, реабилитироваться в собственных глазах.

– Погнали в город, – проговорил Артур, глядя перед собой на обитую деревянным брусом стену парной. – Еще возьмем.

– Дурной вопрос, – кивнул Игорь. – Только из меня еще не все вышло.

– Гаишников зассал? – В вопросе не звучало удивления – только голая констатация факта.

– Поехали! – легко согласился Крутецкий, рывком сбрасывая с себя простыню.

Его тянуло на ночные приключения.

Подружек оставили, отправились вдвоем. При этом у Игоря создалось впечатление: обе Ани как-то даже обрадовались, что кавалеры минимум на час оставят их в покое. Хотя стол уже успели собрать, Крутецкий даже подхватил и отправил в рот перышко зеленого лука. Пусть, если что, от него лучше пахнет цыбулей, чем перегаром.

Греков накинул рубашку, натянул джинсы, сунул босые ноги в кроссовки. На его фоне Крутецкий выглядел более экстравагантно: шорты-бермуды, резиновые банные тапочки, голый торс. Кошелек он сунул в карман шортов, на шее болтался золотой крестик на такой же цепочке. Артур тоже носил крестик, правда, больше и массивнее, только в парилке снял, оставил на столе в предбаннике. Игорь же, когда входил в парную, совал крестик в рот и зажимал зубами – снимать украшение ему почему-то не хотелось.

Своей машины у Крутецкого пока не было. Отец обещал подарить в день получения диплома о высшем образовании, то есть, если все пойдет хорошо, через два года. Игорь ездил на машине матери. Сотрудникам автоинспекции в подавляющем большинстве случаев было достаточно показать права и прочитать в них фамилию, после чего машинально отдавали честь и желали счастливого пути. Как раз в эти дни матери не нужен был автомобиль, она улетела в Анталию по горящей путевке. Вернуться должна как раз через два дня, Игорю предстояло ехать в Борисполь встречать, до того времени он мог распоряжаться транспортом по своему усмотрению.

На ночной трассе в это время не встретилось ни души, и до Кировограда друзья не доехали – долетели за рекордно короткое время даже для Крутецкого, любителя стритрейсинга. Въехав в черту города, Игорь благоразумно сбавил скорость, уверенно порулив туда, где в это время можно было купить виски – ничего другого они с Артуром в этот момент не хотели.

Им нужен был один из мини-маркетов, которыми владела мать Грекова. Нацеливаясь на этот магазин, Артур настаивал, чтобы Игорь не брал денег, он возьмет спиртное в долг, после с матерью решит вопрос. На что Крутецкий благородно возразил: бизнес друзей не любит, и если он купит бутылку виски именно там, то внесет свою скромную лепту в развитие дела Грековых. То есть заплатит не чужим, а своим. Пререкались парни всю дорогу, но как только приехали, их ожидало горькое разочарование.

А именно: маркет, который, как значилось на витрине, работает двадцать четыре часа в сутки, сейчас был закрыт. Самое обидное – изнутри торговый зал освещался тусклым светом, что было необходимо для работы сигнализации, и желанные бутылки призывно манили из своего уголка.

Греков скрипнул зубами.

– Сейчас мамке позвоню, – процедил он с пьяной настойчивостью.

– Чего ты заманьячил? – Крутецкий в который раз за вечер хлопнул друга по плечу. – По ходу, ты чего-то не знаешь.

– Из головы вылетело, – проворчал Греков. – Там какое-то распоряжение, короче, мамка жаловалась… В общем, в спальных районах круглосуточные точки сказали закрыть. Для профилактики чего-то там или для борьбы с чем-то… Словом, такая хрень. Как-то я даже не подумал…

– Ничего, не парься. У нас в городе не один магазин, – успокоил его Крутецкий. – И вискарь сейчас не дефицит. Ну, не заработаете вы сегодня – я завтра специально сюда приеду и эту бутылку куплю!

– Я хочу сейчас. – Теперь Артур демонстрировал пьяное упрямство.

– Хорошо, хорошо, сейчас поедем в другое место и там купим!

– Я хочу здесь взять!

Прежде чем Игорь успел отреагировать, Греков выбрался из машины на теплый летний воздух, с громким хлопком закрыв дверцу. Стараясь держаться прямо, Артур решительно направился к входной двери магазина, за стеклом которой маячил силуэт охранника. Тот со своего места, вероятнее всего, заметил проявленный ко вверенному ему объекту нездоровый интерес: силуэт приблизился к двери.

– Артурчик, не дурей, назад иди! – крикнул Игорь, тоже выбираясь из машины и спеша за другом.

Поздно: Греков уж колотил кулаком в толстое дверное стекло.

– Чего надо? – послышалось изнутри. – Закрыто!

– Вижу! Бутылку дай! – проорал в ответ Артур, не переставая барабанить.

Дверь открылась, заставив Грекова отступить. В проеме выросла фигура охранника в униформе частной фирмы. Фонарик в его руке ослепил дебошира.

– Я вот сейчас дам! Только не бутылку, а бутылкой, понял? По голове! И отвечу, веришь?

– Ответишь, козел! – гаркнул Артур. – Ты на меня работаешь, бутылку давай!

– Что-что? Ты что там сказал? Я на тебя работаю?

– На меня! Моя фамилия Греков, не узнал? Так научись узнавать хозяина, придурок!

При других обстоятельствах, в другое время и в другом месте Артур вряд ли позволил бы себе такое поведение. Но именно сегодня его выворачивало наизнанку желание самоутвердиться любым, пусть даже самым экстремальным способом. Какая-то доля мозга подсказывала: так делать нельзя, нужно остановиться, развернуться и уйти. Однако как раз этот червячок сомнения сыграл роковую роль: решив, что в нем говорит трусость и он вновь рискует оказаться не мужчиной, Греков легко подавил слабый голос если не совести, то здравого смысла.

Ни он, ни Игорь не могли себе даже представить, что охраннику сейчас было проще. По магазинам, даже принадлежавшим его матери, Артур ходил достаточно редко. Но даже если бы наведывался часто, не заморачивался бы запоминанием лиц кассиров, продавцов и охранников. Вот только сегодня ночью как раз дежурил новенький, недавно принятый на работу парень Юра Марущак. Он не служил в армии, работа досталась чудом, Юрке очень хотелось проявить себя на новом месте с лучшей стороны, и главное: он знал фамилию своей работодательницы, но никогда в глаза ее не видел. Что уж говорить об очевидно пьяном идиоте, называющем себя хозяином…

– А ну, вали по-хорошему! – рявкнул Марущак во всю силу легких.

Переложив фонарик в левую руку, правой отцепил от пояса резиновую дубинку: единственное средство защиты, которое ему позволялось иметь на дежурстве. Юра знал, что у большинства коллег-охранников есть разрешение на пневматическое, газовое, а кое у кого – даже на огнестрельное оружие, которое они имели при себе на службе. Ему же, опять-таки по причине закоса от воинской службы, такое разрешение в ближайшее время даже за большие деньги никто не выдаст. К тому же нет их у Юрика пока, этих самых больших денег. И, наверное, не скоро предвидятся…

– Что ты мне сделаешь, убогий! – выкрикнул Артур.

А затем, набычив голову, кинулся на охранника, маша кулаками, даже пытаясь пнуть противника ногой, по примеру виденных в кино каратистов.

Марущак никогда не считал себя опытным уличным бойцом. Наоборот, когда Артур, не испугавшись формы и предупреждений, бросился на него, Юрий даже растерялся. Вот же незадача, чувак прет, как бык на ворота, надо как-то реагировать. Помогла естественная для любого реакция на агрессию: Марущак швырнул в атакующего фонариком, а когда тот уклонился и слегка потерял равновесие – резко поднял и опустил руку с дубинкой.

Греков взвыл от боли – попало по плечу. Но подстегивала не так боль, как досада: почему слуга, которому его мать платит деньги, не слушается, ведет себя так нагло и вызывающе… Подталкиваемый желанием восстановить статус-кво, Артур сделал решительный бросок вперед – и наткнулся на двери. Марущак успел отпрыгнуть от порога, потянув дверную ручку и защелкнувшись изнутри. Потом он скажет: вызывать милицию именно в тот момент не было желания. Решил разобраться сам, посчитав, что ему бросили вызов.

Хотя милиция могла приехать всего лишь минут на десять раньше. И все равно ничего не смогла бы предотвратить.

Потому что Артур Греков, отступив на два шага, подхватил с земли какой-то камень, коротко замахнулся и швырнул им в дверное стекло. Оно не разбилось, однако треснуло – по поверхности в разные стороны разошлись кривые трещины-лучи.

А Игорь Крутецкий, увидев, как обращаются с его другом, сделал то, что при других обстоятельствах, вспомнив наставления отца, все-таки обдумал бы получше… Но не сейчас: вернувшись в машину, он завел мотор, резко стартанул и въехал передком в наполовину застекленную стену.

Грохот. Звон – передние фары разбились и погасли, сверху на капот посыпались дождем крупные осколки.

Марущак, поняв, что ситуация выходит из-под контроля, благоразумно сбежал в подсобку. Закрылся там. И наконец-то начал звонить с мобильного в милицию. Тем временем Артур Греков, легко вскочив на капот, забрался с него через разбитую витрину внутрь магазина, под рев сигнализации нашел-таки бутылку «Джонни Уокера». И, пока милиция была в пути, успел распить вместе с на удивление спокойным Крутецким большую часть содержимого.

Оба позволили надеть на себя наручники. Приключение нравилось им все больше, а за свое ближайшее будущее ни Артур, ни Игорь не беспокоились.

Фамильярный тон полуголого и пьяного задержанного вывел из себя сержанта Плахотнюка сразу же, с первых минут. И несдобровать бы наглецу, если бы тот не назвал свою фамилию, как только увидел патруль. Второй представился как Греков, сын владелицы поврежденного магазина. А тот, кто именовал себя Крутецким, со словоохотливостью, которая бывает присуща пьяным, попытался доказать милиционерам: нельзя считать правонарушением то, что человек повредил свою собственность, позволив постороннему, в данном случае – ему, Игорю, своему другу, разбить стекло в витрине.

– Вот подумайте, – разглагольствовал Крутецкий, демонстрируя свое красноречие, – я взял для дела машину у мамы. Я ее разбил. Дури хватает, согласен. Но я разбил фары автомобиля, владельцем которого является моя мать. Кто меня должен за это наказать? Милиция? Я не уверен. Меня лишат карманных денег, сладкого, поставят в угол на гречку и горох – только дома, понимаешь, сержант?

– Понимаете, – напомнил Плахотнюк. – На «вы» со мной надо.

– Не имеет значения. Смотри, сержант…

– Господин сержант. Или товарищ.

– Ой, какой ты господин мне! У нас нету господ… Ладно, надо мной нету господ. И ты мне пока не товарищ. Хочешь стать товарищем? Другом? Братом? Без проблем, сегодня же порешаем! Мне нужны товарищи в милиции, толковые ребята. Лады, подружимся, сержант?

Плахотнюк оглянулся на своих коллег, свидетелей разговора. Их было трое, сама же беседа – если это можно так назвать! – происходила в дежурной части, за закрытыми дверями. В журнал задержанных решили пока не записывать, по обоюдному согласию сторон: вдруг полуголый сосунок и впрямь окажется сыном Николая Грекова…

– Документы покажи, – потребовал Плахотнюк.

– Откуда он тебе их достанет? – хохотнул сержант Дорош.

Смешок получился искусственным, натянутым: напряжение висело в воздухе, прояснить ситуацию с личностями задержанных очень хотелось. Проблема сейчас состояла в том, что никто из дежурных в отделении не рисковал брать на себя ответственность и звонить начальству – без него с такими, как Крутецкий, разобраться практически невозможно.

Чувствуя, что ночное приключение имеет шанс закончиться для них хорошо, Игорь окончательно осмелел.

– Хлопцы, наши личности установить – как два пальца об асфальт. Только, говорю вам, ничего это не даст. Чтобы возбудить какое-то там дебильное дело, должны быть потерпевший и заявление. Артуро, ты потерпевший?

– Не-а, – старательно замотал головой Греков.

– И заявление писать не будешь?

– Не-а.

– Матушка твоя жаловаться на сынка станет?

– Не-а.

– Ну, а за разбитое стекло вам заплатят. Все, мужчины, проблема снята?

Милиционеры снова переглянулись.

– Шустрый какой, – проговорил сержант Плахотнюк. – Получается, там дело семейное вроде как и вы сами все уладите? Между собой?

– А то! Правильный ход мыслей, господин сержант!

– Пусть так, – кивая, Плахотнюк в который раз оглянулся на товарищей, призывая их в свидетели. – Пускай, по этой линии нам, получается, геморроя меньше. И не надо оно нам, по большому счету.

– Не надо, – согласился Крутецкий. – Все-таки профессиональная подготовка нашей милиции на высоком уровне.

Он уже откровенно издевался. И если другой на месте Плахотнюка со скрипом нашел бы решение, не выталкивающее на опасную территорию, то сержанту подобное решение претило. Не то чтобы он был очень уж порядочным милиционером. Нет, таким же, как все, – за десять лет службы успел втянуться в систему, слиться с ней, стать ее частью и до предела отточить инстинкт самосохранения. Только сейчас не он сам принимал важное решение – обстоятельства вынуждали понимать слова этого пьяного полуголого наглеца как руководство к действию.

Именно это «завело» сержанта Плахотнюка: так он объяснит позже свой поступок.

– Хорошо, – сказал он. – Допустим. Друг к другу у вас вопросов нет. Значит, и нам тут нечего пыжиться. Остается один не снятый вопрос. Один-единственный.

– Какой? – вскинул брови Крутецкий. – Озвучивайте – решим и снимем.

– Вы бухие оба. Экспертиза даже не нужна. Сам видел, как распивали виски на капоте.

– Оформляйте явку с повинной, – оскалился Игорь. – Каюсь – выпили. У меня сегодня маленький праздник. Не хватило. Магазин закрыт. Охранник в тему не вникает. Ну, похулиганили малехо. Думаете, приятно будет с родителями вопросы решать? Хуже, я вам скажу, чем с милицией. Особенно с учетом моего папы…

– При чем тут папа, если ты ехал пьяный? – Сержант Плахотнюк вполне осознанно стал заводиться.

– Как бы я пошел такой, прикинь? – Игорь продолжал развлекаться. – Слушай, я понял! Артуро, я просек – вы штраф хотите! Слава богу, денежку я взял, на штраф хватит! У вас, вы во время обыска забрали. Договоримся?

– Знаю, что кошелек твой у нас, – подтвердил сержант Плахотнюк. – И тебе, уважаемый, его отдадут. Не в кошельке дело – ты нарушил. И это уже, заметь, не личное дело и не семейный междусобойчик.

– Слушайте, вы что тут – ГАИ? – взвился Крутецкий. – «Нарушил», «нарушил»… Ни одного калеки на дорогах нет, даже муравья не переехали… я так думаю. Короче, на штраф наездили, согласен. Готов понести финансовое наказание. Оформляйте с квитанцией, раз так сильно хочется наказать. Если с квитанцией – это даже не взятка, все по закону. Видите, у нас же тут откровенный разговор. Все свои, правда?

Сержант Плахотнюк потер ладонью подбородок, явно переживая внутреннюю борьбу, никому из присутствующих не понятную. Похоже, он все же принял решение. И, судя по выражению лица, непростое. У Крутецкого зародились смутные подозрения: сержант задумал нечто такое, что вряд ли понравится обоим задержанным.

– Значит, так… – Голос Плахотнюка звучал глухо, он выдержал паузу, повторил: – Так, значит… Раз вы и ваши родители друг к другу претензий предъявлять не собираетесь, то и заявлений не будет. Получается, заявлений никто не напишет. И для нас, честно вам скажу, это неплохо. Мороки меньше. Однако, хлопцы, вы нарушили закон. Нетрезвые за рулем, напали на охранника…

– Он тоже не будет в претензии!

– А ты не перебивай старших! – чуть повысил голос сержант. – Не надо старших перебивать. Катались пьяные, напали на охранника, разбили витрину магазина. Как минимум профилактическую беседу с вами обоими провести надо.

– Воспитывать? – Брови Крутецкого удивленно вскинулись. – Занудные вы люди. Хочется мозги компостировать? Лекция на тему «что такое хорошо, а что такое плохо»? Ладно, пускай, послушаем. Может, новенькое что для себя узнаем. Послушаем и разойдемся, лады?

– Насчет мозгов я не уверен.

– Что – не уверен?

– Что они у вас есть. Особенно у тебя, Крутецкий. Раз родители не донесли до тебя элементарных вещей через мозги – попробуем через жопу. Может, так получится.

Произнося это, сержант Плахотнюк задрал форменную рубашку, расстегнул тяжелый кожаный ремень, рывком вытащил его из брюк. Артур Греков догадался обо всем на несколько секунд раньше, чем Игорь Крутецкий. Но вместо попытки хоть как-то повлиять на ситуацию, воззвать к благоразумию милиционеров, он зачем-то поднял руки вверх, на уровень плеч, и попятился к стене. Плахотнюк же решительно подошел вплотную к Игорю, легонько ткнул того кулаком в голый живот, а когда Крутецкий не столько от боли, сколько от неожиданности согнулся, сержант перехватил его рукой за шею, нагнул ниже, рывком подтащил к столу, резким движением уложил поперек, сметая какие-то бумаги.

– Э, ты что! – заорал, опомнившись, Игорь, даже рванулся, пытаясь освободиться. При этом дрыгнул ногами, с них соскользнули резиновые тапочки. Да только сержант за годы службы научился справляться и не с такими сусликами – держал крепко, даже играючи. Его товарищи наблюдали молча, лишь один выразил общее одобрение, захлопав в ладоши.

– Служить надоело?! – орал Крутецкий, извиваясь на столе.

– Получи ты сегодня, а я – завтра, – рассудительно ответил Плахотнюк, левой рукой без труда сдирая с задержанного шорты вместе с трусами. Они опали до колен, с голым задом сын влиятельных родителей выглядел нелепо, со стороны зрелище казалось до отвращения унизительным.

Видимо, милиционер этого и добивался.

Придерживая Крутецкого левой рукой, он крепче сжал ремень в правой. Коротко и резко замахнулся, нанес первый удар с оттяжкой, кожа звонко шлепнула по тощим ягодицам. Игорь заорал то ли от боли, то ли от унижения, а скорее всего – от того и другого, но после третьего удара неожиданно замолк. На крики никто не реагировал – свидетельство того, что криками райотдел не удивишь. И что на эти крики никто не прибежит. Потому Крутецкий решил терпеть. Он понимал: именно крик выбивал из него потерявший страх сержант. Да только терпения хватило всего на два удара, дальше он перестал сдерживаться, но и сопротивляться тоже прекратил: покорно лежал поперек стола со спущенными штанами, получая обстоятельную, образцово-показательную порку ремнем, оря во все горло и пытаясь понять, почему обычный сержант из обычного райотдела не испугался его, сына Николая Крутецкого.

Сержант Плахотнюк мучился тем же вопросом. Вероятнее всего, это был бунт против создавшегося положения вещей и той расстановки сил, которая не позволяла ему наказать разбушевавшегося пьяного молодого наглеца, годившегося ему пусть не в сыновья, но в младшие братья – точно.

Отвесив десять ударов, Плахотнюк решил прекратить порку. Даже одного удара такому, как Крутецкий, было бы достаточно. Сержант отпустил парня, отступил на несколько шагов, повернулся всем корпусом к притихшему Артуру Грекову:

– Ты с чем-то не согласен, сынок?

Тот сначала закивал, потом – замотал головой, наконец снова кивнул.

– Есть у тебя что сказать?

– Я больше так не буду, – скороговоркой выпалил Артур.

– А как ты будешь?

– Никак не буду!

– Посмотрим. – Сержант снова повернулся к неподвижно лежащему Крутецкому. – Поднимайся. Задницу прикрой, смотреть на тебя противно. И вообще… вон отсюда оба. Если папаша твой сюда придет, я посоветую ему проделывать эту же процедуру раз в неделю, по субботам. Лучше поздно, чем никогда. Машина тут постоит, за руль в таком состоянии никто из вас не сядет. Деньги есть – такси найдете.

У Игоря Крутецкого хватило средств для того, чтобы добраться на такси в пригород, к арендованному дому, и отправить на той же машине обратно в город ничего не подозревавших Ань, которых пришлось будить: в ожидании кавалеров девушки задремали. Когда те удалились, друзья договорились ничего не рассказывать о случившемся родителям, а с машиной, оставленной во дворе райотдела, разобраться завтра.

Но утром, когда оба протрезвели, Игорь свое решение пересмотрел. Нет, об унизительной порке отцу рассказывать не хотелось. Однако автомобиль, на котором нужно завтра встречать маму, без него забрать будет сложнее. Потому была придумана легенда, что они действительно поехали среди ночи за спиртным, были нетрезвы и случайно въехали в столб.

Николай Николаевич отнесся к необходимости выручать машину жены, к тому же – слегка побитую, резко отрицательно. Тем не менее решить проблему было нужно, к тому же Игорь клялся: до завтра приведет поврежденный передок в порядок, у него хорошие концы на одной станции техобслуживания. Больше всего в этой истории Крутецкому-старшему не нравилась необходимость его личного участия. Позвонить в райотдел и добиться результата мог только он, звонок от его имени не поможет. И вот с этой минуты проблемы начались у сержанта Плахотнюка.

Кто и зачем хотел выслужиться перед заместителем мэра, Николай Крутецкий не знал и не пытался разобраться. Хотя после того, что он услышал от начальника районного отделения, напрашивался только такой вывод. Задержанных официально не оформили, и, по сути, доказать, что Греков с Крутецким были в милиции, формально нельзя. Так часто делают, когда не хотят проблем, а милиционеры явно проблем не хотели. Тем не менее кто-то из свидетелей ночного наказания доложил о нем начальству. Стало известно, что прошлой ночью задержали и выпороли ремнем по заднице сына влиятельного и известного в городе человека.

Крутецкий от услышанного был вне себя. Даже если он внутренне и соглашался с методами сержанта, все равно считал, что никто, кроме него, отца, не может наказывать его сына. Тем более – без его ведома. Что бы ни отмочил Игорь, это не должно касаться никого, кроме семьи. В конце концов, парень никого не убил и не покалечил. Всего лишь ездил пьяный на машине – с кем не бывает! И если обнаглевший сержант милиции решил, что он может безнаказанно стегать сына заместителя мэра города ремнем в присутствии свидетелей – он глубоко ошибается.

Разумеется, вопрос с машиной решился за несколько минут. Начальник райотдела даже вызвался лично подогнать ее туда, куда укажет господин Крутецкий. Очень не хотелось Николаю Николаевичу становиться обязанным этому начальнику, услужливому, скользкому, к тому же – с противным запахом изо рта: видать, печень совсем «села». Однако вряд ли начальник станет в ближайшем будущем наглеть, как сержант, да еще и кичиться своим личным знакомством с Крутецким. Наоборот, свой неожиданный бонус он наверняка прибережет до лучших времен либо же на крайний случай. От таких случаев ни один начальник в украинской милиции не застрахован. Но опыт подсказывал Николаю Крутецкому: уж коли начальник милиции не воспользуется своим бонусом сейчас, а станет выжидать, этот бонус скоро будет просрочен. Железо нужно ковать, пока горячо, а в милиции мало кто мыслит стратегически…

Сам же Крутецкий взял быка за рога мгновенно, и после короткого разговора с начальником райотдела сержант Плахотнюк был уволен по статье «служебное несоответствие» в двадцать четыре часа. Процесс прошел стандартно: как только возжаждавший социальной справедливости сержант попытался возражать и спорить, ему пообещали состряпать дело – при желании его можно завести на любого сотрудника МВД. Ни один из них не ангел, общество воспринимает милицию враждебно, только и ждет показательных уголовных дел в отношении очередного зарвавшегося правоохранителя. Плахотнюк как человек Системы прекрасно понимал: посадить его не просто, а очень просто. И найдется за что. Потому согласился уйти без возражений, тем более что ему намекнули: через некоторое время, скажем, через год, можно будет восстановиться…

С Юрием Марущаком, пострадавшим охранником, у Грекова и Крутецкого проблем не возникло вообще. После серьезного разговора с матерью Артур пригласил Юру в ресторан. Туда же подтянулся Игорь, пообещавший родителям месяц пить только минеральную воду. Троица свела дружбу, и, узнав, что Марущак не местный, снимает в Кировограде квартиру, Артур предложил в качестве компенсации оплатить ее до конца года. Такой расклад Марущака устроил вполне, и хотя он даже не думал жаловаться, узнав, что ночное недоразумение у него возникло и вправду с сыном хозяйки, после ужина в ресторане и щедрого предложения понял, что приобрел больше, чем потерял.

Речь не только об арендной плате. Двое парней из числа тех, кого принято называть мажорами, теперь стали ему если не друзьями, то уж точно – покровителями.

 

Олеся

У нее по-прежнему не было собственного угла, своей крыши над головой, хотя деньги появились.

И это – благодаря матери.

Точнее – благодаря тому, что мама вдруг рассталась со своим сожителем и засобиралась в Киев. Одноклассница, лет пять не дававшая о себе знать, вдруг вспомнила, что Тамара Воловик – специалист по рекрутингу, давно занимается подбором персонала. А в Киеве как раз открывается новое рекрутинговое агентство, возглавляет его муж одноклассницы, и им нужны свои, проверенные люди, на которых можно положиться.

Тамаре такая работа сулила неплохие перспективы, к тому же ей должно было повезти с жильем: муж той самой приятельницы владел агентством недвижимости, которому удалось с наступлением кризиса не потерять клиентуру и удержаться на рынке. В основном за счет того, что фирма специализировалась не на купле-продаже, а на аренде. Сдавали офисные помещения, вовремя предложили клиентам гибкую систему скидок. Благодаря этому приятельница смогла пообещать Тамаре жилье в столице по смехотворной цене. И вообще, – намекнула нанимательница, – если подруга хорошо себя зарекомендует на новом месте, будет возможность получить право выкупа этой однокомнатной квартиры.

Короче говоря, Тамаре Воловик выпал тот единственный шанс, который, как говорят, выпадает не каждому и которым остается лишь воспользоваться в меру своих сил и способностей.

Осталось как-то решить проблемы дочери. За те месяцы, что Олеся ночевала то у подружек, то у бабушки в селе недалеко от Знаменки, Тамара как-то привыкла, что несовершеннолетняя дочка сама о себе заботится, не пропадает и даже, кажется, не голодает. Ну, а если немного похудела – девушке-подростку это на пользу. К тому же Тамара искренне считала: ее девочка взрослеет и умнеет сама, без посторонней помощи, а значит не пропадет и не даст себя в обиду.

Конечно, время от времени Олеся появлялась дома, даже получала от матери какие-то небольшие деньги. Единственное, что Тамара знала о роде занятий дочери, – это то, что Олеся никуда не поступила учиться, пережидает год, чтобы повторить попытку и пойти хотя бы в техникум. Причем какой именно техникум выбрала Олеся, мать понятия не имела. Знала только одно: дочь хочет стать или стилистом, или артисткой – потому решила ей не мешать. И в свою очередь вполне логично рассудила: Олеся не должна мешать ее личной жизни.

Когда Тамара рассталась с сожителем, Олеся некоторое время жила дома. Но перед новым годом, как раз незадолго до пятнадцатого дня рождения девочки, у них с мамой состоялся серьезный разговор. Выложив дочери свои планы, Тамара подошла к самому главному:

– Если мне удастся зацепиться, Лесь, ты переедешь ко мне. Пока там негде жить, у меня будет одна комната.

– Здесь у нас тоже одна, – напомнила Олеся.

– Но там – Киев, совсем другая жизнь, другой ритм, понимаешь? Мне надо устраиваться, маневрировать, а когда ты рядом, у меня связаны руки.

– Разве я тебе мешаю?

– Здесь – нет. Ты здесь выросла, у тебя тут подруги, куча знакомых, ты сама о себе позаботишься. В Киеве все не так.

– А как?

– Лесь, не задавай глупых вопросов… Лучше верь маме. И вообще, когда я устроюсь и смогу тебя забрать, ты все сама увидишь, узнаешь и поймешь. Пока же ты останешься здесь. Живи, как жила, осторожно только… Ну, да ты у меня девочка умная и взрослая.

Мать закурила, и Олеся, немного поколебавшись, взяла у нее сигарету. Тамара напряглась, но затем быстро расслабилась. В конце концов, только что она сама назвала Олесю взрослой девочкой. А взрослые девочки сами решают, курить или не курить. Потому мать просто протянула дочери зажигалку.

Олесе же на самом деле в тот момент совсем не хотелось курить. Девочка по-прежнему относилась к сигаретам как к баловству, редко затягивалась, скорее, поддерживала компанию, чтобы производить впечатление «свойской». Что касается «травки», то знакомство с ней Олеся с начала осени решила немного притормозить: ей вдруг перестало нравиться собственное состояние после нескольких глубоких затяжек.

Из спиртных напитков девочка по-прежнему попивала пиво, реже – вино, ничего серьезнее старалась не пробовать. Внезапно обнаружила: стоит войти в состояние даже легкого опьянения, как желудок протестует, к горлу подбирается тошнота, а тело начинает бить мелкая дрожь. У одной из подружек Олеся зашла в Интернет, поблуждала по сети и нашла некую медицинскую статью, где объяснялось: реакция на спиртное иногда бывает индивидуальной, вплоть до сыпи на теле и изменения цвета лица. С тех пор девочка старалась по возможности избегать ситуаций, в которых предлагали выпивать. Хотя с ее кочевым образом жизни это становилось чем дальше, тем сложнее.

– Еще одно, – проговорила Тамара, стараясь, чтобы слова прозвучали как бы между прочим. – Зарабатывать много я не смогу пока. За перспективу стану трудиться, деньги придут позже.

– И что? – Олеся почувствовала, что мать готовит ее к чему-то не слишком приятному.

– То, что в Киеве цены другие, затраты. Мне нужны другие финансовые возможности… Хотя почему только мне? Нам они нужны, Лесь. Так что придется немного потерпеть.

– Выкручусь.

– Уж постарайся. Потому что квартиру вот эту, – Тамара Воловик обвела стены вокруг себя свободной рукой, – я сдала уже. С первого декабря тут люди будут жить.

– А я? – вырвалось у Олеси.

– А ты, дочка, будешь получать за это деньги. Система у нас такая: квартиранты переводят их на банковскую карточку с первого по третье число каждого следующего месяца. Такой у нас с ними уговор. Карточку я открыла специально для такого случая, и она – твоя.

Оставив дочку на кухне переваривать информацию, Тамара вышла и вернулась с банковской карточкой в руке. Положила пластиковый прямоугольник на кухонный стол, пододвинула пальцем к дочери.

– Так что ты, Леся, теперь при деньгах.

– И… сколько это?

– Скажи спасибо, что нашла желающих снять однокомнатную у нас на Московской за тысячу гривен!

– Спасибо.

– Это, между прочим, минимальная зарплата. Даже чуть больше. Или пенсия, если хочешь. Люди на эти деньги, дочка, в нашей стране живут. И не умирают с голоду, трупы на улицах не грузят…

Для своих неполных пятнадцати Олеся, в самом деле, имела достаточно жизненного опыта, чтобы понять: сейчас мать перед ней оправдывается.

– Хорошо. – Она не нашла других слов.

– Конечно, хорошо! – повысила голос Тамара. – Нигде не работать, ничем не заниматься и каждый месяц получать зарплату.

– Или – пенсию, – подхватила девочка.

– Слушай, ты такая самостоятельная, давно бы нашла занятие. Любое. У нас сейчас возраст – не главное…

– И все-таки его спрашивают.

– Соври. – Тамара Воловик раздавила окурок о дно стеклянной пепельницы. – В общем, дочка, пока так. Или я откажу квартирантам, но денег у тебя не будет совсем. Повторяю, если не услышала: я тебе пока помогать не смогу. Кстати, ты можешь перебраться к бабушке, она только рада будет.

– Что я в селе забыла?

– Вот и молчи! Ты сама ответила на свой вопрос!

Тамара торжествующе поднялась, взглянула на девочку сверху вниз. Потом, вдруг поддавшись неведомому раньше порыву, приблизилась к ней. Притянула ее голову к себе, прижала к животу, погладила по волосам.

– Деточка, ты меня прости. Я ведь понимаю все. Но ты тоже пойми – нам вдвоем как-то крутиться надо. Потерпи, мы прорвемся, обещаю. Если все сложится у меня, если все хорошо будет – ты переедешь, учиться пойдешь, я как раз связи заведу. Не пропадем, дочь, ну потерпи, Лесенька, ну пожалуйста…

Так мама не говорила с ней давно, тем более – не утешала. И Олеся почувствовала: слез уже не сдержать. Девочка давно не плакала, в первый момент устыдилась своей слабости. Но затем дала слезам волю, крупные соленые капли потекли по щекам, орошая турецкий халат матери, новый, бордовый, из велюра. Тамара тоже не ожидала от себя слез. Сначала всхлипывала, вытирала предательскую влагу под глазами, но потом перестала стыдиться самой себя, заплакала, уже не смахивая тоненьких соленых ручейков со щек.

Той ночью мама с дочкой спали, не раздеваясь, в одной постели. Они уснули, всхлипывая и прижавшись друг к другу, чего не делали уже давно, с тех пор, как Олесе исполнилось десять и мать решила: дочь хоть не взрослая еще, но уже точно не ребенок…

Свой пятнадцатый день рождения Олеся Воловик праздновать не очень хотела. Хотя бы потому, что негде: уже второй месяц перебивалась с кровати на кровать у девчонок в общежитии педагогического университета. Там она оказалась случайно и вписалась надолго.

Все получилось само собой. Подружка Наташа, жившая в частном секторе, приютила Олесю на недельку. Родители сперва не возражали, тем более что Наташа в красках расписала матери, как тяжело Олесе жить на белом свете. Но сострадания Наташиных родителей хватило ровно на пять дней. Девчонки сами виноваты: как-то вечером совсем потеряли страх, позволили себе покурить в Наташиной комнате. Хоть и открывали форточку, запах все же остался. Наташина мама, конечно же, решила, что это Олеся плохо влияет на ее дочку. Обошлось без крупного скандала, но подружка все равно передала неприятную новость: родители прямо, без намеков, велели ей передать приживалке, чтобы до конца недели, а именно – до понедельника, нашла себе новое место.

После таких ультиматумов Олесе не хотелось оставаться в чужом и негостеприимном доме даже на то время, что ей позволили. Первой же мыслью было собрать нехитрые пожитки и уйти немедленно. На выручку пришел здравый смысл: за окном середина декабря, шляться по улицам неуютно, идти особо некуда. Однако и сидеть дома вдвоем подружки уже не могли. Выход нашелся: Оля, старшая сестра Наташи, училась на первом курсе педуниверситета, собиралась к однокурснице в общагу на день рождения и, понимая всю сложность ситуации, предложила девчонкам идти с ней. Дескать, именинница возражать не будет, в общежитии весело, места всем хватит.

Так и получилось: именинница не возражала, а Олеся с Наташей, в свою очередь, старались как можно меньше попадаться взрослым, как они считали, девушкам на глаза. Покушав, девчонки перебрались в коридор, где говорили и курили больше обычного. В пылу общего веселья о них как-то забыли, и решение напроситься ночевать созрело у Олеси само собой. Оля, переживавшая в равной степени и за Наташу с ее подружкой, и за спокойствие в отчем доме, идею охотно поддержала, с кем-то быстренько договорилась. В результате для Олеси нашлась свободная кровать в одном из блоков.

Ну, а дальше произошла вполне обычная для общежития и его обитателей история: к Олесе Воловик привыкли.

Утром девочка сама, без подсказок, помогла имениннице убраться в комнате, помыла пол и сбегала в магазин. Уже до конца дня девушки-первокурсницы настолько прониклись Олесей, что стали воспринимать девочку не иначе, как общую младшую сестру. Результат превзошел все ожидания: в следующие недели она запросто вписалась в жизнь общаги, и единственное, что было ей необходимо делать, – это избегать встреч со злыми вахтершами. Решилась проблема просто и даже забавно: одна из новых приятельниц Олеси жила в комнате на первом этаже и впускала и выпускала девочку через окно.

Сама же Олеся старалась пределов общежития не покидать без особой необходимости, что еще больше устраивало студенток, по очереди дававших ей приют. Ведь девочка по-прежнему добровольно убиралась в комнатах, выполняла различные мелкие поручения, даже несколько раз постирала чужое белье, хотя в дальнейшем этот труд решила на себя не брать.

Поначалу девочка старалась быть как можно незаметнее, и ей это удавалось. Но вскоре ей захотелось приносить старшим подружкам бóльшую пользу, чем добровольное мытье полов и посуды – Олеся решила, что нельзя ни при каких обстоятельствах превращаться в прислугу. Потому предложила одной из девушек помочь с укладкой волос, та согласилась – и не прогадала. Приближался Новый год, ожидалось море предпраздничных вечеринок, да к тому же многие девчонки решили отмечать главный праздник в общежитии, впервые вдали от родителей и так называемых семейных традиций, предполагающих массу всевозможных ограничений.

Здесь прирожденный талант Олеси пришелся кстати, и девочка с удовольствием оттачивала свои способности на головах брюнеток, блондинок, шатенок и рыжих, на длинных и коротких волосах, кудрявых и прямых, сухих и слишком жирных. К ней приходили даже старшекурсницы, приносили свои средства по уходу за волосами. Некоторые были слишком дорогими, чтобы Олеся и ее постоянная «клиентура» могли их покупать. Но, на радость девочке, студентки великодушно дарили ей все, что оставалось: краски, муссы, лосьоны, кремы, маски, кондиционеры и прочие необходимые в парикмахерском деле средства.

Она оставалась в общаге хоть на птичьих, однако же – правах, по-прежнему кочуя из комнаты в комнату. Даже если комендант или внимательные вахтерши о чем-то и догадывались, то делали вид, что не замечают посторонней жилички. Олесю выручала предпраздничная катавасия, однако долго так продолжаться не могло. А после Рождества, накануне дня рождения, девочке снова повезло – так она, во всяком случае, считала.

Вмешалась все та же Оля, сестра подруги Наташи. Ее однокурсница с редким именем Снежана, пожив немного в общежитии, решила перебраться на квартиру. Благо, у ее родителей-фермеров такие финансовые возможности имелись. Снежане сняли одну комнату в двухкомнатной «панельке». Далеко от центра, зато всего лишь за сто долларов в месяц. Как уверяла Наташа, таких цен в Кировограде просто нет. Хозяева оказались односельчанами Снежаны, давно перебрались к истокам, рассудив, что в селе проще переживать все кризисы. Дверь маленькой комнаты заперли на замок, большую сдали дочери приятелей, очевидно, надеясь, что та присмотрит за квартирой, потому и уступили в цене.

Снежана стала частенько собирать подружек на посиделки. Захаживали на огонек и молодые люди. Один из них Снежане нравился, и она, пригласив его среди прочих на день рождения, хотела предстать во всей красе. Тут-то Оля и вспомнила про малую, которая стрижет и укладывает чуть ли не пол-общаги.

Самое удивительное: Снежана родилась в один день с Олесей. Только тремя годами раньше. Вот и должен был получиться двойной праздник…

Гостей в комнату набилось человек двадцать. За столом едва поместились, и Олеся, верная своей привычке, решила не мешать. Соорудив Снежане некую эксклюзивную прическу, которую та, пораженная, тут же окрестила авторской, девочка помогла накрыть на стол. А затем тихонько пристроилась у стены на свободной табуретке. Но шумные гости не замечали ее только до третьего тоста.

– Народ, ну мы свиньи! – воскликнула именинница, когда Вова, тот самый парень, обновил присутствующим рюмки, стопки и стаканы – все, во что можно было налить.

– Что не так? – удивился Вова, замерев с бутылкой коньяка в руке.

– У нас же сегодня еще одна девка родилась! Леська, чего ты там сидишь? Подтягивайся, скромница нашлась!

Компания была уже слегка навеселе, и нестройный, однако дружный хор принялся скандировать:

– Лесь-ка, Лесь-ка, Лесь-ка!

Смущенная Олеся, не привыкшая к такому вниманию, пусть даже и немного неестественному, поддалась на уговоры, выбралась из своего угла.

– Ты глянь! – выкрикнул Вова. – Вот это Леська? Сестра твоя?

– Брат! – хохотнула Снежана, и кому-то из присутствующих эта неуклюжая хохма даже понравилась, ее поддержало несколько смешков. – А серьезно, люди, это уникальная малая!

– Какая малая? – отозвалась Оля. – Уже ни фига не малая! Лесь, тебе сегодня сколько стукнуло?

– Пятнадцать, – пробормотала Олеся, чувствуя, как щеки начинают пылать румянцем смущения.

– О! Девочка созрела! – снова выкрикнул Вова.

– Это она прическу делала! – похвасталась Снежана, повертев головой. – Куда там нашим дебильным салонам красоты! Бабло берут, а работать не умеют! А тут талант пропадает!

– Ничего не пропадает! – вмешалась Оля. – Она вообще не пропадет! Я вам скажу…

– Стоп! Не надо ничего говорить! – перебил Вова. – Давайте, короче, поздравим Леську с тем, что она вот такая есть!

– Никто не знает, какая я! – вырвалось у Олеси, и она тут же устыдилась своих слов – люди поздравляли ее искренне, а она к ним – ежиком.

Только, похоже, этого невольного вызова никто не заметил.

– Правильно! – в который раз выкрикнул Вова, по праву парня именинницы принимая на себя функции главы стола. – Правильно, Леська! И про меня никто ничего не знает! И про всех нас можно так сказать! Кто думает по-другому, пускай валит со своим мнением… – Он пожевал губами, пытаясь придумать что-то пафосное и умное. – Короче, лучше нас самих никто нас не знает. Предлагаю за это и выпить!

– А за Леську? – капризно протянула Снежана.

– Ну, за Леську само собой! Только у второй именинницы ничего нема! Э, дайте человеку тару-то!

Олеся замотала головой, пытаясь отказаться – девочка очень хорошо представляла себя возможные последствия. Но в то же время рука сама, против ее воли, ведомая какими-то внутренними побуждениями, протянулась, сжала стеклянный стакан, куда Вова тут же налил янтарную жидкость – коньяк.

– Я не буду, – вяло сопротивлялась Олеся.

– За свое здоровье! Именинница у нас кто сегодня?

– Снежа…

– Ну, значит за Снежино здоровье!

– Хватит! Хватит же!

– Та сколько там! Можно, давай, не задерживай!

Со всех сторон к Олесе потянулись рюмки и стаканы. Набрав побольше воздуха в грудь и зачем-то прочитав про себя слышанный от бабушки «Отче наш», девочка зажмурилась, коснулась губами края стакана, затем одним быстрым движением осушила его.

Сразу закашлялась. Кто-то протянул воду, кто-то – бутерброд, кто-то сзади участливо захлопал по спине. Напиток оказался противным, ожег горло, однако неприятные ощущения длились меньше минуты. После по телу вдруг растеклась невероятная, неведомая ранее легкость. Олеся Воловик откашлялась, счастливо и глуповато улыбнулась, помахала всем рукой. В ответ студенты разразились громом аплодисментов, это почему-то понравилось девочке – и вот она уже хлопает сама себе, даже подпрыгивает на месте. Голова закружилась, но и это было приятно. Шум голосов и выкрики вокруг слились в один сплошной гул, Олеся непонятно отчего зашлась смехом, что-то говорила, кого-то слушала, с кем-то обнималась.

Даже подумать не могла, что коньяк так подействует…

Интересно, сколько там было… И вообще – ей сейчас совсем не страшно. Как она раньше могла избегать таких вот веселых компаний, почему боялась спиртного, кто сказал, что ее организм неправильно на подобные вещи реагирует…

Кажется, она еще что-то пила в тот вечер…

Пробуждение было тяжелым.

Олеся Воловик лежала на полу в какой-то темной комнате и в первую секунду даже испугалась: куда это ее занесло? В следующую секунду вспомнила – проснулась от падения. Пошарив рукой вокруг себя, наткнулась на что-то похожее на диван. Села, оперлась спиной о край, выдохнула.

Во рту ощущался противный привкус, и Олеся с ужасом поняла: ее, скорее всего, рвало. Еще больший ужас охватил девушку от осознания того, что она по-прежнему ничего не способна вспомнить. Видимо, произошло нечто жутко стыдное, за что ей придется краснеть перед старшими девчонками. При этой мысли тело забил знакомый уже озноб. Обхватив себя руками за плечи, Олеся решила устроиться поудобнее, засучила ногами – и сделала другое, не менее страшное открытие: джинсов на ней не было. Кто-то раздел ее, когда она отключилась. Следующее открытие – на ней не было свитера, только старенькая футболка, которую девушка надевала под свитер.

Дыхание сперло от мысли, что могло произойти потом, руками Олеся резко схватилась за бедра – и издала вздох облегчения. Колготки и трусики на месте, вроде целые, никто, похоже, не покушался на то, чтобы раздеть ее догола.

Голова еще кружилась. Плохо ориентируясь в кромешной темноте, по-прежнему не зная, где она и как сюда попала, Олеся медленно встала на четвереньки, огляделась. Глаза уже понемногу привыкли к темноте, и она увидела перед собой прямую тоненькую полоску света. Правее и выше – еще одну, вертикальную.

Полоски очерчивали дверной проем.

Олеся подползла ближе, легонько толкнула дверь, и лишь когда та поддалась, открыв путь дальше, в темную прихожую, девушка, держась за дверной косяк, поднялась на ноги. Ее по-прежнему качало, однако, осознавая, что с ней ничего страшного не случилось, кроме того, что, вероятно, опозорилась при свидетелях, Олеся сделала первый неуверенный шаг вперед.

Теперь она стояла в прихожей знакомой ей квартиры. Прямо – кухня, налево – комната, в которой они праздновали вчера. Оглянувшись на дверь, откуда она только что вышла, Олеся вспомнила: эта комната вчера была заперта на ключ. Которого, судя по всему, у квартирантки Снежаны не было. Как же тогда Олеся туда попала?

Голова слишком гудела для того, чтобы напрягать ее разгадыванием и этой загадки.

За окном уже брезжил грустный январский рассвет. Значит, отключилась она на всю ночь. Зайдя сначала в туалет, а после – в ванную, Олеся обнаружила там, в синем пластмассовом тазу, свои джинсы. Рядом на полу валялся свитерок. Как она и предполагала, одежда оказалась испачкана рвотными массами. Девушка тут же ощутила новый приступ тошноты, однако подавила его, быстро сунула таз под кран и пустила холодную воду – горячей в это время суток в микрорайоне давно уже не подавали. Осмотревшись, Олеся нашла початую пачку стирального порошка, щедро засыпала им загаженные джинсы. Немного подумав, отставила таз в сторону, закрыла ванну пробкой и точно так же замочила свитер – стиральной машины в квартире не было.

Взглянув на себя в зеркало, Олеся увидела измученное бледное лицо. Плеснув в него пару раз водой, девушка пригладила волосы и, стараясь не шуметь, перешла в кухню. Там обнаружила кавардак: гора немытой посуды в мойке и на столе, батарея пустых бутылок в углу, тяжелый запах перегара, смешанного с застоявшимся сигаретным дымом. Открыв форточку, Олеся впустила свежий воздух, скорбно оглядела кухонный разгром и решила заняться уборкой. Ничто так не отвлекает, как мытье посуды.

Но прежде девушка решила выяснить всю обстановку в целом и осторожно заглянула в большую комнату. Как и следовало ожидать, на диване спала голая Снежана рядом с Вовой, отвернувшимся к стене. Боясь разбудить их, Олеся прикрыла дверь, вернулась в кухню, допила остатки «кока-колы» из двухлитровой бутылки, нашла старенькие резиновые перчатки с дыркой на левом указательном пальце и принялась за посуду.

Полностью отдавшись этому занятию, Олеся слишком поздно услышала позади себя движение, вздрогнула, резко обернулась и даже выронила тарелку, которая, стукнувшись об пол, раскололась на две неравные части. В дверях кухни стоял парень, которого девушка видела на вчерашнем застолье, но, хоть убей, не могла вспомнить, как его зовут. И самое главное: Олеся не могла понять, откуда он здесь взялся – в большой комнате, кроме любовников, она никого не заметила.

– Что? – миролюбиво спросил парень, шаря глазами не по полуодетой фигуре девушки, а по кухне, очевидно, в поисках воды.

– Ничего. – Олеся задвинула осколки ногой в угол, быстрым движением подхватила широкое кухонное полотенце, обернула вокруг бедер.

– Ой, нужна ты… – отмахнулся парень, зашаркал босыми ногами к холодильнику, заглянул внутрь. – Засада… Все выжрали… Малая, слышь, может, сгоняешь за минералкой? Чего, я денег дам…

– Не в чем идти, – ответила Олеся.

– А, блин, точно! Ты ж вчера уделалась вся… Могла бы сказать спасибо дяде Юре.

– Какому дяде Юре?

– Не помнишь? Вот такому. – Парень ткнул себя пальцем в грудь. – Ладно, самому придется выползать…

– За что спасибо? – осторожно уточнила девушка.

– Ну как! А кто с тобой возился всю дорогу? В ванную тебя таскал, умывал, раздевал, спать укладывал. Дверь ломал, кстати, так что замок с тебя.

– С меня? – До Олеси понемногу начинало доходить, что вчера произошло.

– А с кого? Не в коридоре ж тебя класть, не на кухне, как синячку. И точно – не с теми двумя голубками. – Юрий кивнул в сторону большой комнаты.

– Замок поломали?

– Чего по пьянке не сделаешь! Я вообще на слесаря когда-то учился. Замочек там дешевый, хозяева – жлобы. Подковырнул железкой – и приехали. Бляха, ну чего ж воду всю вылакали!

Олеся моргнула, убирая с глаза ресничку.

– Стой… А ты… это… спал где?

– С тобой, где!

– Со мной?

– Да не боись! – Юрий понял всю двусмысленность своей фразы. – Рядом с тобой. Там диван есть. Лег к стене, тебя с краю положил. Это потом ты упала. Я поднял тебя один раз – а ты по новой упала. Крутилась во сне… Ладно, думаю, падай, мне что, больше всех надо?

– Домой почему не пошел?

– Тебе какая разница? – искренне удивился парень. – Не захотел! Я вообще сам себе хозяин. У меня выходной сегодня. Я вчера был после смены. Тут недалеко, в магазине охранником работаю. Юрик! – протянул он девушке руку.

– Знакомились уже…

– А мы еще раз!

Олеся осторожно пожала его пятерню рукой во влажной перчатке.

В комнате послышалось движение, и на кухню вышел, точнее – выволок свое худощавое тело не совсем проснувшийся Вова. В отличие от Юры этот даже не потрудился натянуть джинсы.

– О, Марущак, ты тут откуда? Не ложился, что ли?

– От верблюда, – буркнул тот. – Давай сразу бабло, я за пивом схожу. К нам же в магазин, у меня там скидка.

– Откуда я тебе деньги достану? – Вова картинно раскинул руки, но, вдруг вспомнив, что на них смотрит Олеся, дурашливо прикрылся ладонями. – Пардон, малая, сейчас все будет хорошо! Хазяйнуешь, вижу? Молоток!

Вова ушел, быстро вернулся уже в джинсах, порылся в карманах, достал несколько смятых купюр, красных и зеленых вперемешку.

– На, тут осталось. И сгоняй, раз такое дело. Мы тут пообщаемся пока.

Когда Юра Марущак ушел, Вова тоже заглянул в холодильник, ничего интересного для себя там не нашел, зевнул, потянулся и уселся на табурет. Все это время Олеся молча наблюдала за ним.

– Дала ты вчера, конечно, – проговорил Вова.

– Мне нельзя такое крепкое…

– Нельзя ей… Зачем тогда пила?

– Ты же сам предложил…

– Мало ли что я предлагаю. Ты Леська, правильно?

– Олеся.

– Ничего, Олеся, бывает. Не парься, нормально все. Просто осторожнее в следующий раз. Хочешь, с посудой помогу?

– Как? – ляпнула девушка, тут же поняв всю глупость своего вопроса.

– Да хоть вот так!

Поднявшись, Вова подошел к мойке, взял оттуда наугад первую попавшуюся мытую тарелку, швырнул на пол рядом с той, которую случайно разбила Олеся.

– Ой, ты зачем? – всполошилась девушка.

– Мы же тут развлекаемся! – Вова озорно улыбнулся. – Сдается мне, одной тарелке скучно. Еще расколотим?

– Лучше не надо, – благоразумно заметила Олеся.

– Оп-па, посуду бьем?

На кухню вошла заспанная Снежана в коротком шелковом халатике с разводами. Подошла к Вове, чмокнула его в щеку, тоже сунула нос в холодильник.

– Водички нету?

– Юрку заслали.

– Он что, не уходил?

– Ты разве не помнишь? Сама же предложила: спи, мол, тут, сторожи заодно малую.

– И как, посторожил?

– Да целая вроде.

Вова по-хозяйски обхватил Снежану за талию, прижал к себе. Олеся стояла у мойки и удивлялась, как это оба не замечают того, что сразу же бросается в глаза.

– Снеж… – решилась девочка наконец.

– Чего?

– Халат.

– Ну, халат, дальше что?

– Навыворот.

Вова хохотнул. Снежана тоже прыснула. Затем, нисколько не смущаясь, скинула халат, вывернула и снова надела его на голое тело.

Утренняя жизнь начинала налаживаться.

Олеся Воловик жила в квартире Снежаны Цапенко уже третью неделю. После того как Юра Марущак с грехом пополам сменил замок, у девушек появилось сразу пять ключей, входящих в комплект. Грех было этим не воспользоваться.

Снежана даже не задумывалась над тем, как объяснит смену замка хозяевам квартиры. В той комнате, куда поселилась Олеся, ничего особо ценного не хранилось. Просто владельцы квартиры не хотели ее сдавать, сложив там какие-то свои вещи. Девушки даже не пытались их разобрать: для того, чтобы ночевать, Олесе вполне хватало старенького дивана. Большую часть времени она проводила в комнате со Снежаной – если, конечно, не появлялся ее Вова. Тогда Снежа бесцеремонно выставляла свою младшую приятельницу за дверь, хотя сам парень просил, а чаще даже требовал, чтобы Олеся сидела с ними. Не желая ссор, которые назревали всякий раз, девушка сама уходила в соседнюю комнату, где не было даже телевизора, и листала одни и те же дамские журналы.

Олеся даже не смогла бы вспомнить, с чего началось ее служение Снежане. Кажется, она сама однажды предложила сделать старшей подруге массаж. Мяла спину не очень умело, однако старалась, Снежа осталась довольна не столько качеством массажа, сколько самим событием. На следующий день уже старшая попросила младшую перед сном помассировать ей спину.

К тому времени мытье посуды, уборка и приготовление еды стали прямыми обязанностями Олеси. И поначалу она не придавала этому слишком большого значения: важнее то, что здесь у нее пусть чужая, временная, зато – отдельная комната. Место, где можно уединиться и закрыть за собой дверь. На случайных общаговских койках это было невозможно.

Похвастаться владением кулинарным искусством, как и приемами массажа, пятнадцатилетняя Олеся Воловик пока не могла. Тем не менее Снежу Цапенко устраивало качество и того, и другого. Олеся не роптала – несмотря на то, что в чужой квартире и в чужой комнате она фактически стала прислугой у квартирантки-первокурсницы, Снежана относилась к ней достаточно хорошо, даже дружелюбно. И все происходящее расценивала как само собой разумеющееся. Должна же Олеся быть благодарной и хоть как-то оправдывать свое существование в квартире совершенно не знакомого ей раньше человека.

Но чем дальше, тем больше Снежана входила во вкус. Однажды, в начале февраля, отлежав привычный уже «сеанс массажа», девушка перевернулась на спину и вытянула вперед голую ногу.

– Слышь, Леська…

– А?

– Ты педикюр делать умеешь?

– Кому? – не сразу врубилась Олеся, разминая слегка онемевшие после массажа руки.

– Мне сделаешь? Я расскажу как. Все, что тебе нужно, – пилочка для ногтей, лак… Короче, в моей косметичке все есть. Ну, сделаешь? Не в службу, а в дружбу, а?

Олеся вздохнула. Впервые за эти недели она ощутила, что неумолимо приближается к какой-то незаметной грани. Правда, девушка пока не могла ответить самой себе на вопрос, хорошо это или плохо, правильно или неправильно, когда девчонка старше тебя всего лишь на три года просит сделать педикюр. Однако смутные сомнения были решительно отброшены: если массаж – нормально, то ухаживать за чужими ногтями на ногах – не менее нормально.

Так у Олеси прибавилось обязанностей. К тому же, когда включали горячую воду, Снежана принимала ванну и все чаще просила помыть ей спинку. Создался даже некий ритуал: ванна, потом – массаж, затем – уход за ногтями на ногах. Еще Снежане нравилось, когда ей трут пемзой пятки. Она даже жмурилась от удовольствия, и Олеся старательно выполняла и эту прихоть, по-прежнему не определив, должна она так делать или все-таки стоит взбунтоваться, показать характер.

Однако случай вскоре подвернулся. По большому счету, в той ситуации у Олеси Воловик просто не было выбора – обращаться с собой таким образом она позволить уже не могла. Даже той, кого считала старшей подругой.

Впрочем, свою роль сыграло присутствие Вовы Руданского.

Это случилось утром после Дня Святого Валентина. В честь празднования Дня всех влюбленных к Снежане завалилась небольшая компания, которая, впрочем, непривычно быстро разбрелась. Началось все со ссоры Юрки Марущака с Олей, той самой, старшей сестрой Олесиной подружки. Как она узнала потом из бурного обсуждения, Марущак, которого называли Марусей, появился в пестрой и явно неуютной для него компании исключительно из-за Оли. Девушка ему нравилась, он неуклюже пытался ухаживать за ней, да только Оля сначала принимала поклонника ради забавы, а очень скоро его навязчивость ей надоела.

Лед тронулся, когда в тот вечер кто-то из парней слишком уж фамильярно обнял Олю. Это не понравилось Марущаку, он попытался выяснить отношения, даже вызвал невежливого парня в коридор. Кто знает, чем закончился бы спор между второкурсником-филологом и несостоявшимся слесарем, а теперь – охранником с огромными кулаками, если бы Оля сама не вмешалась, фактически разняв противников. Марущак обматерил всех вокруг и ушел, громко хлопнув дверью. После такого Оля с новоиспеченным кавалером тоже не захотели продолжать веселье, оба скомканно попрощались и поспешно ушли. Еще около часа оставшиеся гости перемывали косточки всем троим, затем дружно покинули квартиру, и День влюбленных, таким образом, окончательно испортился.

Олеся привычно приступила к своим обязанностям – для начала к мытью посуды. Снежана с Вовой заперлись в комнате, и девушка, не спеша закончив уборку, тоже ушла к себе. Несколько следующих часов она слушала музыку по радио через гарнитуру мобильного телефона. После позора в день рождения она практически не пила, сегодняшний вечер не был исключением. Олеся лишь позволила себе выкурить сигарету у форточки на кухне, обдумывая, как бы ей спрыгнуть и с этой зависимости. Вообще-то она подумывала об этом всякий раз, когда тянулась к сигарете, но в то же время понимала: для воплощения в реальность такого непростого решения нужен серьезный стимул…

Когда поутру Олеся проснулась и пошла в туалет, проходя мимо прикрытой двери большой комнаты, она услышала громкий крик Снежаны:

– Леська, ты встала уже?

– Да! – откликнулась та.

– Кофе нам принеси, ладно?

– Куда? – не поняла еще не до конца проснувшаяся девушка.

– Сюда, к нам! – пояснила Снежана и добавила, окончательно внося ясность: – В постель!

Кофе и кофеварка в хозяйстве имелись. Но с растворимым кофе Олесе было проще. С минуту подумав и взвесив все «за» и «против» подобной просьбы, девушка пожала плечами, убрала волосы со лба, откликнулась:

– Хорошо, сейчас!

Наскоро умывшись и натянув длинную, до колен, белую футболку, Олеся включила электрочайник. Тот оперативно закипел, и девушка, выбрав большую чашку, насыпала туда две ложки растворимого кофе из банки. Припомнив, как это делается, она капнула в коричневый порошок кипятку, старательно смешала кофе и воду в кашицу, затем долила воды. По квартире быстро распространился свежий кофейный аромат. Перемешав полученную жидкость и взбив светло-коричневую пену, Олеся, довольная собой, взяла чашку и, подойдя к двери, толкнула ее.

– Почему без стука?! – В окрике Снежаны слышалась неподдельная злоба – Вова в момент открывания двери резко отстранился от нее, отодвинувшись к стене.

– Ты просила… – растерялась Олеся.

– Я тебя врываться просила, малая? Врываться тебя просила я, да? Соображать надо!

– Извини, – пробормотала девушка, нерешительно замерев в дверях.

– Не стой уже, неси сюда!

Снежана разлеглась на подушке, даже не подумав прикрыть красивую, хотя, на взгляд Олеси, крупноватую грудь.

Подойдя, девушка протянула чашку.

– Там поднос есть! Могла бы красиво подать, – проворчала Снежа.

– Надо было сказать, – ответила Олеся.

– Надо было думать! – парировала Снежана и наморщила нос. – Почему одна чашка? Нас тут двое же!

– Ой, Снеж, не выделывайся! – вступил в разговор Вова. – Мы из одной будем. Так даже прикольно, все твои мысли узнаю…

– Я тебе все и так сама скажу! – отрезала Снежана, и только теперь до Олеси начало понемногу доходить: любовники или поссорились, или очень близки к этому.

Взяв чашку из рук девушки, Снежана вскрикнула:

– Ой, горячее!

Олеся промолчала. Перехватив чашку за ручку, Снежана понюхала содержимое, зачем-то зажмурилась, сделала глоток, после чего лицо ее исказила злобная гримаса.

– Почему без сахара?

– Снеж, может, хватит, а? – спросил Вова.

Но Снежана уже завелась основательно.

– Почему растворимый? Это ж растворимый, так?

– Растворимый, – подтвердила Олеся, теперь в ее голосе звучал вызов. – Я не умею такой, который в турке варят.

– Что ты вообще умеешь, тварь ты безрукая? – сорвалась Снежана на истеричный крик.

Олеся молчала, ошарашенная такой резкостью. Вова помрачнел, тронул Снежану за голое плечо.

– Хватит, говорю. Давай я выпью, мне растворимый нормально.

– А я не для тебя его заказывала! – продолжала бесноваться Снежана. – И вообще, она тебе ничего не обязана делать!

– Тебе обязана?

– Мне – обязана! Я здесь хозяйка, а малая у меня живет!

– Слушай, по-моему, Снеж, ты эту хату снимаешь. Даже не ты, а твои родаки. Так что ты здесь – не совсем хозяйка.

– А ты чего ее защищаешь? Она тут бесплатно живет, жрет и пьет!

– Она тебя обслуживает, Снежа… Сказать по-другому?

– Скажи, скажи! Что?

– Она тебе прислуживает, Снежа.

– Ее никто не заставляет! Не хочет – пусть валит отсюда! Слышала, малая? Давай, вали отсюда! Все, лафа закончилась!

Рука Вовы по-прежнему лежала на Снежанином плече.

– Ее Олесей зовут, – сказал он ровным голосом. – И вообще, чего ты завелась?

– Так! – Снежана отбросила одеяло и теперь сидела перед Олесей голая, с чашкой в вытянутой руке. – Забирай вот это пойло! И неси нам сюда нормальный человеческий кофе! Потом полы помоешь, разленилась совсем!

От нахлынувшей обиды Олеся перестала контролировать себя. Уже не сдерживаясь, она махнула рукой, пытаясь выбить чашку. Но девушка не рассчитала, что пальцы Снежаны будут сжимать ручку слишком крепко. Потому вместо того, чтобы выбить чашку, Олеся добилась совершенно не нужного ей эффекта – от толчка содержимое вылилось прямо на грудь Снежаны.

Когда кипяток ошпарил соски, та громко вскрикнула, разжала пальцы – и остатки растворимого кофе залили обнаженные колени.

Со стороны это, конечно, выглядело смешно. Вова не сдержался – захохотал. Однако в следующую минуту ему стало уже не до смеха: вскочив с кровати, как была, голая, Снежана замахнулась и ударила Олесю по лицу. Девочка и опомниться не успела, как получила второй удар. На этот раз Снежана сознательно пустила в ход ногти, оцарапав Олесе лицо – та почувствовала, как по щеке течет кровь. Даже не пытаясь сопротивляться, она попятилась к выходу, а Снежана надвигалась на нее, как разъяренная фурия.

Поняв, что пора вмешиваться, Вова тоже поднялся. Но, в отличие от любовницы, бегать голым по квартире перед посторонними не хотел. Пока он обернулся простыней, Снежана успела вытеснить Олесю из комнаты, захлопнуть за собой дверь, прижать к стене, загрести ее волосы в пятерню.

– Пошла вон отсюда, сука, поняла меня? Чтоб не видела тебя больше здесь, дрянь малолетняя!

Не найдя что ответить, Олеся набралась смелости и плюнула обидчице в лицо.

Не разжимая пальцев, Снежана резким движением саданула Олесю головой о стену. Когда у девочки подкосились ноги и она поползла по стенке вниз, Снежана отпустила волосы, позволив Олесе упасть, резким движением распахнула входную дверь, рывком подхватила девушку под руки и, словно мешок с мусором, вышвырнула на лестничную площадку.

Все произошло так неожиданно, что Олеся, обнаружив себя на ступеньках в одной футболке, под которой из одежды были только трусики, сперва не поняла, чем ей это грозит. Ей показалось, что это часть какой-то пусть странной, но все же игры, и позвонила в дверь. Когда не открыли, принялась барабанить в нее кулаками. Создавая шум, Олеся добилась совершенно нежелательного эффекта – отворилась соседняя дверь, изнутри выглянула пожилая женщина в мужском спортивном костюме.

– Что такое? Я вот позвоню и расскажу, какие тут оргии происходят! Порнография кругом! Наркоманы чертовы, как вы надоели уже!

– Помогите… – пролепетала Олеся, ничего другого ей не приходило в голову.

– Сейчас тебе помогут! – многозначительно пообещала соседка и скрылась в квартире, захлопнув дверь.

Олесю охватила паника. Еще раз позвонив и поняв, что ничего этим не добьется, девушка, слабо соображая, бросилась по лестнице вниз, прыгая через три ступеньки. На ней не было даже тапочек, холодный бетон обжигал босые пятки. Выбежав из подъезда на улицу, Олеся, разгоряченная и возбужденная, в первый момент даже не осознала, что за окном – февраль, минус восемь градусов, и что она влетела двумя ногами прямо в подернутую тонкой корочкой льда лужу.

Осознание холода пришло очень скоро. Пальцы ног тут же окоченели, мороз предательски скользнул по голым ногам под футболку, и Олеся поначалу просто переступила с ноги на ногу. Но шок уже миновал, девушка наконец поняла, что стоит в ледяной воде, сделала шаг и ступила на подернутый морозцем асфальт. Подъезд выходил на улицу, мимо по тротуару спешили по своим делам люди, и никто даже не посмотрел в сторону почти раздетой растрепанной девчонки. Если кто и удостаивал Олесю взглядом, то лишь для того, чтобы поскорее отвести глаза и ускорить шаг.

Не зная, что делать и как себя вести, Олеся некоторое время, пока холод не стал совсем нестерпимым, еще постояла у прохожих на виду. Затем, пятясь, вернулась обратно в подъезд. Теплее и уютнее не стало, но ощущение, что все на нее смотрят, ушло. Обхватив себя руками за плечи, Олеся немного постояла так. А после поставила ногу на нижнюю ступеньку – и замерла.

Куда идти? Возвращаться в квартиру? Звонить, стучать, кричать, унижаться? Сомнения быстро отпали – в это утро девушка уже была унижена достаточно. К тому же оставаться здесь в таком виде Олеся точно не хотела, потому медленно стала подниматься по холодным грязным ступеням выше.

Сверху послышались быстрые шаги – кто-то бежал вниз. Вздрогнув, девушка снова отступила, оглянулась на дверной проем, который открывал неуютную февральскую улицу. Нет, пусть лучше ее увидят здесь, идти действительно некуда. Олеся прижалась к стене, еще крепче обхватив себя руками.

Увидев Вову со своей курткой, она даже обрадовалась, подалась к нему, как к благородному рыцарю-спасителю, взяла куртку, влезла в нее, а затем задала парню неожиданный вопрос:

– А тапочки где?

– Пошли за тапочками. – Вова взял Олесю за руку. – Она… Снежа отошла немного.

– Я там не останусь.

– А где?

– Некуда мне идти.

– И все-таки там не останешься?

– После такого? Нет!

– Оставаться нельзя, уходить некуда. Значит, надо одеться, собрать вещи и успокоиться, – рассудил Вова. – Идем-идем, в таком виде ты точно здесь стоять не будешь. Без тапочек даже…

Снежана закрылась в большой комнате и не выходила, пока Олеся не переоделась и не уложила нехитрые пожитки в небольшую сумку, с которой кочевала уже несколько месяцев. Она даже нашла в себе силы причесаться и теперь смотрела на Вову, ожидая от него дальнейших действий. Парень тоже оделся.

– Мы пошли, Снежа! – громко сказал он.

– Пошли вы все! – откликнулась она.

– Очень культурно, – буркнул Вова скорее не для Снежаны, а для себя, потом снова повысил голос: – Слышь, ты сказать ничего не хочешь?

– Я сказала уже! Повторить?

– Понял, – вздохнул Вова. – Ну, Леся, пошли. Скажешь, куда тебя проводить.

…Она вернулась в общежитие.

Как назло, свободных кроватей в комнатах у знакомых не оказалось, и Олеся, не видя другого выхода, просто села в блоке у стены, прижав сумку к груди. Хотелось плакать, но именно сейчас слез почему-то не было. Она только шмыгнула носом, вытерла ладонью влагу, закашлялась, но не придала этому значения.

Поздно вечером, когда приятельницы все же пустили ее переночевать на положенном у стены матраце, девочка почувствовала, что ей слишком жарко. Кашель донимал чаще, из носу уже текло рекой, глаза воспалились и болели. Олеся долго не решалась сказать об этом девушкам, но они сами обратили внимание на кашель.

– Э, ты там заболела, что ли?

– Не знаю, – призналась Олеся. – Наверное.

– Ты брось эти дела. Еще нас тут всех заразишь…

– Куда я их брошу? Девочки, может, мне чайку горячего, и все пройдет?

Не прошло – даже недолгое стояние босиком в ледяной луже стало для организма Олеси слишком сильным ударом: невооруженным глазом было видно, что девушка больна. Соседки кинулись по комнатам искать лекарства, Олеся послушно глотала какие-то таблетки, пила чай с малиновым вареньем и медом, даже попыталась уснуть. Только ничего не помогло – проведя ночь на полу в чужой комнате, она к утру окончательно расклеилась.

– Тебе в больницу надо, – решила одна из студенток, потрогав пылающий лоб. – Сюда «скорую» вызывать нельзя, объяснять придется, откуда ты здесь взялась. Сама дойдешь или проводить?

– Проводите, – попросила Олеся.

В больнице тоже все поняли – на фоне хронического бронхита у девушки началась пневмония. Ее попытались отправить домой, но Олеся, обливаясь горячим липким потом, повторила свою привычную мантру:

– Мне некуда идти.

– Приезжая? – поинтересовалась пожилая врач.

– Местная. Просто нигде не живу.

– Бомжуешь? – со строгой подозрительностью спросила врач.

– Нет! – поспешно ответила Олеся. – Просто… квартиру сдала, а сама вот… Деньги нужны.

– Сколько ж тебе лет? – Врач взглянула на указанный в заведенной медицинской карточке год рождения. – Ты что, можешь сама квартиру сдавать?

– Сдала же… – Это было почти правдой. – Слушайте, мне правда некуда идти. Я… я у подружек ночевала, у меня бабушка недалеко от Знаменки живет, я как раз туда собиралась. Не доеду я до Знаменки.

– Не доедешь, – согласилась доктор. – Ой, ладно. Будем оформлять в стационар.

Так у Олеси на неделю появилась крыша над головой и отдельная чистая постель.

Когда ее устроили в палату, неизвестно зачем позвонила Вове, который оставил свой номер. Тот ответил, выслушал и уже через несколько часов появился у нее с апельсинами, бананами, творогом и соком.

Он стал бывать каждый день. Рассказал, что отношений со Снежаной больше нет, что она позвонила ему и обвинила во всех своих проблемах. А они возникли: соседка нажаловалась хозяевам квартиры, те, не мешкая, нагрянули и, как следовало ожидать, были недовольны сломанным замком в двери маленькой комнаты. Не выгнали Снежу с квартиры только потому, что поддерживали хорошие отношения с ее родителями, которые к тому же регулярно платили за аренду. Но Вова предположил: на самом деле хозяева еще меньше, чем ссориться с приятелями, хотели пускать к себе в квартиру посторонних и незнакомых, от которых вообще неизвестно чего ожидать.

После выписки Вова встретил Олесю у больницы с цветами. И предложил пожить пока у него – устроился дворником в одно из студенческих общежитий и, по договоренности с комендантом, получил отдельную комнату.

Там у Олеси впервые все и случилось… Она сама хотела этого, и даже если бы Вова отнесся к ней не так, как она ожидала, все равно девушка приняла решение ни о чем и никогда не жалеть.

 

Юрий

Он сам удивлялся своему упрямству – даже после публичного разрыва все равно продолжал штурмовать крепость Оли Нечай. Девушка относилась к настойчивым ухаживаниям Юры Марущака сначала с раздражением, после – просто прохладно, однако чем настойчивее он был, тем больший интерес к неугомонному парню она проявляла. Вернее, этот утраченный прежде интерес возвращался. И Ольга сама не знала, как к этому относиться.

Потому решила взять ситуацию под контроль и прояснить ее для обоих раз и навсегда. И позволила Юрию пригласить себя в кафе с громким и претенциозным названием «Богема».

Марущак сразу заказал коньяку, но Ольга отодвинула бокал.

– Не люблю. Горький.

– Почему горький? – удивился Юрий.

– Не знаю. Может, для кого-то и не горький. А я так его воспринимаю – горький, и все тут.

– Ладно. Тогда что тебе заказать?

– Ты в курсе, что люди могут пить просто чай?

– То есть ты чаю хочешь?

– Пусть будет чай.

Пока ждали заказанное, молчали. Парень – напряженно, девушка – спокойно. Наконец, когда чай принесли, она щедро насыпала в чашку сахар, размешала.

– А вот сладенькое я люблю. Говорят – вредно, а мне нравится.

– Не поправишься, – проговорил невпопад Юрий. – У тебя фигура – класс.

– Это надо так понимать, что ты мне комплимент сделал?

– Как хочешь, так и понимай.

Оля сделала глоток чаю. Затем аккуратно поставила чашку на блюдце.

– Я, Юрик, другое хочу понять. Чего ты от меня хочешь всю дорогу?

Теперь настала очередь Марущака делать глоток, и он щедро хлебнул коньяку – так щедро, что даже поперхнулся и закашлялся. Со стороны такая неуклюжесть, по его убеждению, выглядела нелепо, и парень еще больше засмущался, потеряв мысль, которую собирался высказать. Оля наблюдала за его муками с кривой улыбкой и приняла наконец окончательное решение. В отличие от Юрия студентке филологического факультета не нужно было долго подбирать слова и выражения. Однако ей хотелось выслушать его, потому она терпеливо ждала.

– В общем, это… – наконец выдавил из себя Марущак, взяв двумя пальцами с блюдца дольку лимона и стараясь сосредоточиться исключительно на ней. – Короче… Я думал… Это… Мы встречаться сможем.

– Мы встретились, – заметила Оля.

– Я не в том смысле…

– Я понимаю, о чем ты. Выражение дурацкое – «встречаться». Встретились, поговорили, привет-пока, разошлись. А у моих родителей в их молодости было еще более дурацкое понятие – «ходить».

– В смысле?

– А вот смысла как раз я и не могу понять. «Ходить» для них – все равно, что «встречаться» для нас. Вася с Машей ходят. Это должно значить, что у Васи с Машей некие отношения.

– Разве это плохо – когда отношения?

– Если они определяются словами вроде «они ходят» или «они встречаются» – тогда плохо, – категорично заявила Ольга. – Люди должны понимать, что делают. А не ходить и не встречаться.

– Добро, – проговорил Юрий, делая еще один глоток коньяку. – О'кей. Тогда давай я так скажу: почему у нас не может быть нормальных отношений?

– Сидим, беседуем, – парировала Оля. – Мне кажется, это нормальные человеческие отношения.

– Слышь, Оль, ты ж сама прекрасно понимаешь, что я пытаюсь тебе сказать! – Марущак начинал заводиться.

– О! – Девушка многозначительно подняла палец к потолку. – Надо так строить отношения, чтобы одному из нас не приходилось напрягаться и понимать, что старается сказать другой! Ты не пытайся, ты говори давай!

Юрий шумно вздохнул, вместо ответа бросил в рот очередную дольку лимона, пожевал.

– Кстати, я где-то читала, что это дурной тон, – заметила Оля.

– Ты про что?

– Про лимон, которым у нас кто-то придумал зажевывать коньяк. А еще у нас пьют кофе с коньяком. Особенно мне нравится, когда растворимый, из пластиковых стаканчиков. Туда же, аристократия. Неправильно это.

– Мне-то какая печаль? – Марущак пожал плечами. – Все так делают… вроде…

– А ты не будь как все, – нравоучительно проговорила Ольга. – И вообще, я тебя слушаю, а ты мне про всякую ерунду.

– Да это ты меня с толку сбиваешь! – выкрикнул Юрий.

– На полтона тише, – сухо сказала Оля. – И вообще, тебя так легко сбить с толку, что я начинаю жалеть о том, что согласилась однажды завести с тобой какие-то отношения. Тогда, осенью, я поссорилась с парнем, с которым у меня действительно имелись некие отношения. Я так думала, во всяком случае. Ты просто вовремя оказался рядом, пытался ухаживать, я подумала – почему нет? А ты себе возомнил… Слушай, раз такой откровенный разговор пошел: у тебя что, кроме меня девушек не было?

Марущак закусил губу. Он не привык разговаривать не подобные темы. Тем более – с той, которая ему, несмотря ни на что, еще нравилась. Вместо ответа он отпил коньяк теперь уже из ее бокала, машинально положил в рот еще одну дольку лимона. На блюдце осталась последняя, рядом лежали разноцветные пластмассовые шпажки, и Оля, подхватив одну из них, синенькую, подцепила дольку, положила себе в чай, шпажку опустила в стеклянную пепельницу.

– Чего молчим?

– Нет.

– Что – «нет»? Не было?

– Нет – это нет, были.

– Ну, хоть что-то сказал… Кстати, я заметила тогда, что ты уже не мальчик, юный барабанщик.

– Какой барабанщик?

– О Господи! – вздохнула Оля. – Такая песня была в молодости моих родителей. Твоих, между прочим, тоже. Можешь у них спросить.

– Ничего не буду спрашивать ни у кого…

– Ой, чего-то не клеится у нас с тобой, Юрик, нормальный разговор, тебе не кажется? – Оля отпила остывшего чаю, положила локти на стол, чуть подалась к собеседнику. – Давай тогда так: я говорю, ты – слушаешь. Мне кажется, я смогу объяснить тебе, чего ты хочешь от меня. Я все-таки немного психолог, мне так, во всяком случае, сдается иногда. Идет?

Юрий кивнул.

– Тогда погнали. – Оля Нечай откинулась на спинку стула. – Смотри, у нас с тобой однажды по моей прихоти кое-что было. И ты решил, что это у нас – начало отношений. Я подозреваю, ты так думаешь всякий раз, когда у тебя случается… сам понимаешь что с девушками. И, как я понимаю, каждый раз ты ошибаешься. Пока все правильно?

Марущак молчал, слишком уж внимательно изучая уровень коньяка в бокале.

– Ясно, – кивнула Оля. – Знаешь, почему так получается? Потому, что с девушками надо вести себя иначе. И предлагать им что-то другое. Не то, что может предложить, извини, обычный охранник обычного магазина. Какие я могу увидеть у тебя перспективы? Юрик, зачем мне поддерживать с тобой отношения, если мне не нужен парень для постели? А если даже будет нужен только для этого, то, опять прости, не фаллоимитатор, с которым в перерывах и поговорить-то не о чем.

– Ты злая.

– Может быть, – признала Ольга. – Но время сейчас такое… не очень доброе. И как раз я это очень хорошо понимаю. Про кризис все кругом говорят, люди должны держаться друг за друга на основе общих интересов. У нас с тобой есть общие интересы? Ты нигде не учился, от армии откосил, и перспективы у тебя по жизни – работа охранником в другом магазине. Если возьмут… В кино не ходишь, книжек не читаешь, музыку не слушаешь, даже в игрушки на компе не играешь, сам же хвастался… Какие у тебя интересы по жизни? К девушкам приставать со своей любовью? – Она заметила, что накручивает себя нарочно, но это ее не остановило. – Я знаю, Юрик, чего хочу. Поступила учиться, куда приняли. Думаешь, учительницей украинского языка и литературы пойду работать? А фига с два! С дипломом о высшем образовании возможностей на порядок больше. Не важно, с каким дипломом. Знакомые девчонки, например, как закончили учиться – сразу пристроились кто секретарями, кто референтами, кто помощниками к каким-то важным дядям. И эти дяди поведут их за собой дальше, если девчонки не совсем затупят. Им и парни нужны перспективные. Ну, сколько я еще должна распинаться, чтобы ты понял все?

За время, пока Ольга Нечай говорила, Юрий окончательно утратил интерес к происходившему. Ему уже даже не хотелось смотреть в сторону собеседницы.

– Нисколько, – буркнул он, допил коньяк, с шумом отодвинул стул. – Надо сразу было про такие темы… это самое… Время только тратил на тебя.

Сняв со спинки стула куртку, парень сунул руки в рукава.

– До новых встреч в эфире.

– Э, куда пошел? – выкрикнула Оля. – Платить разве не надо?

– Заплати, – пожал плечами Марущак. – Мы – простые охранники простых магазинов. Денег мы мало получаем. Считай, сегодня ты меня угостила.

И он ушел, сутулясь и не оборачиваясь.

 

Игорь, Артур

Позвонили в дверь. Крутецкий поднялся с дивана, сунул ноги в шлепанцы, зевнул и пошел открывать. Увидев, кого принесло, нахмурился.

– А маякнуть нельзя было?

– Чтобы ты опять с темы спрыгнул? – спросила Ира, невысокая, хорошо сложенная блондинка в дубленке. – Мы войдем или пускай все соседи слышат?

Отступив в сторону, Игорь впустил Ирину и сопровождавшего ее парня лет тридцати. Они уже знакомились однажды, при других обстоятельствах: Сергей Солодуха был родным братом его бывшей подружки. Ничего хорошего для себя от их визита Крутецкий не ожидал.

– Дома есть кто? – спросил Сергей.

– Меня самого тут не должно быть.

– Плохо. Такие вопросы решаются с ответственными людьми.

– В чем вопрос?

– Финансовый.

– А, ну конечно. Ирка что-то там говорила про какой-то ущерб. Разденетесь или как?

– Прямо так.

Сергей лишь расстегнул куртку, Ирина – дубленку. Оба, не снимая обуви, прошли в комнату и дружно уселись на диван. Подхватив при этом пульт, Солодуха выключил телевизор.

– Сразу по делу давай, – проговорил он. – Что решаем, сынок?

– Я тебе не сынок.

– Правильно, а я тебе не папа. Знаешь, кого сынками называют у нас? Таких, как ты. Короче, договариваемся или как?

– Слушайте, я ничего не понимаю. Какие-то финансы, какие-то договоренности…

Сергей достал из кармана куртки сигареты и зажигалку.

– Не курят в квартире, – предупредил Игорь.

– Это ничего. – Солодуха закурил. – Смотри, сынок, расклад у нас такой. У тебя с нашей Иркой были свои дела. Любовь там или что другое – никого не волнует. Потом она захотела с тобой разбежаться. Тебе это не понравилось, и ты ее изнасиловал. Нехорошо это, прямо скажем.

Крутецкий от неожиданности не нашелся что сказать и просто разинул рот. Произведенным эффектом брат и сестра остались довольны.

– Самое интересное, Игорек, менты Ирке поверят скорее, чем тебе. Будь ты хоть сто раз Крутецкого сын. Ир, подробнее, как дело было?

– Он сам знает, – скороговоркой ответила Ирина. – Я сказала, что больше не хочу с ним встречаться. И даже изменила. Он говорит – ладно, прощаю, иди себе с миром. Только на прощание давай потрахаемся.

– Прямо так и сказал?

– А что? Открытым текстом. Игорек у нас хлопец без комплексов.

– Видишь, какой ты нехороший, – развел руками Сергей Солодуха. – Девушка, значит, не захотела ничего с тобой иметь напоследок. А ты ее завалил и взял силой.

К Игорю наконец вернулось самообладание.

– Не поверят этому.

– Поверят, – уверенно сказал Сергей. – Когда тема с изнасилованием, женщинам обычно верят. А таким, как ты, – нет. Я тебе, Игореня, сейчас дам весь расклад. А ты его потом своим папе с мамой доведешь. – Он стряхнул пепел на ковер. – Смотри сюда, слушай ухом. Менты – не дураки и не лохи. Тебя никто не посадит, конечно. Но заяву от Ирины Михайловны Солодухи примут и дело заведут. Чтобы его закрыть, твой родитель должен будет сильно постараться, кого-то там просить, и главное – ему это в копеечку влетит, в хорошую копеечку.

Пока он говорил, Игорь вспомнил: какой-то родственник Солодух служит в милиции на хорошей должности. Следовательно, завести дело, пусть даже явно липовое, ему ничего не стоит. Видно, без консультаций милицейского родственника здесь не обошлось. И какого, спрашивается, лысого он вообще связался тогда с этой Иркой… Сама, кстати, полезла. Вот сто процентов, знала заранее, чего делать и с кем.

Между тем Сергей продолжал.

– Есть второй вариант, более мягкий. Щадящий режим, так сказать. Ирина тебе твое поведение прощает. Осадок, ясно, останется, ну да жизнь не всегда гладкая. Впредь будет осторожнее. А ты заплатишь нам компенсацию. Вернее, батьки´ твои выложат денежку. Поверь мне, так дешевле, чем закрывать дело в ментовке. Тема, Игореня, предельно простая, как видишь сам. Ты ж будущий юрист, прекрасно знаешь, какие у нас законы и как работают.

Крутецкий потер небритый подбородок.

– Давно вы все придумали?

– Какая разница? Такие дела, братуха, срока давности не имеют. Есть вообще золотой вариант: не доводить тему до твоих богатых и знаменитых стариков вообще. Смекаю я, деньги у тебя свои имеются. Вот и труси мошной, а то ведь родителям все изложить – позора не оберешься.

– Сколько?

– Если решаем без твоих Крутецких – пятерка.

– Пять тысяч долларов?

– Не гривен же!

– Я думал – евро.

– Есть евро – возьмем и евро. Значит, без родителей, полюбовно, между собой – имеем пятерочку. Подключаем маму с папой – десятка, извини, сумма удваивается. Подключаем украинскую милицию – тут все от ее жадности зависит.

Игорь сглотнул тяжелый сухой комок.

– А если у меня нет таких денег?

– Тогда придем к господину Крутецкому напрямую.

– Думаете, отец не поймет, что это банальный шантаж?

– Не банальный, Игорек, не банальный. Ты девушку обидел, тебе и отвечать. Папка твой – дядька разумный. Быстрее тебя посчитает, во сколько ему что обойдется. И учти: или мы отсюда с деньгами уйдем, или – за деньгами, к родителям. У нас, Игореня, выхода другого нет.

Игорь Крутецкий понимал: выхода у Солодух действительно нету. Ирина летом собиралась поступать в киевский вуз, попасть на бюджетное место у нее шансов ноль, проще и легче сразу на коммерческое отделение. Потому финансы нужны немалые. Пять тысяч долларов, по его прикидкам, проблему смогут решить только частично. Однако Игорь подозревал: или Солодухам просто не хватает какой-то суммы, или же они намерены не останавливаться на достигнутом.

Н-да, как говорит в подобных случаях Артур Греков, думать надо не головкой, а головой. И почему у Игоря в последнее время так не получается…

– Сообразил? – Брату «потерпевшей» явно не терпелось решить вопрос поскорее. К тому же, решил Крутецкий, он получает кайф от давления на него, якобы неприкасаемого и неуязвимого.

– Тебе прямо сейчас деньги выдать?

– В идеале – да. Я даже готов подстраховаться.

– То есть? – Вот тут Игорь не понял.

– Объясняю: ты стоишь и трясешься весь, как бы мы тебя по новой доить не стали. Вариант, в принципе, соблазнительный. Только я знаю – есть ситуации, в которых наглеть нельзя. И мы с Иркой готовы тебя и себя застраховать. Расписку напишем и подпишемся оба.

– Расписку? – Игорь уже отказывался верить в реальность происходящего.

– Ну да. Деньги от такого-то получили, претензий не имеем, конфликт улажен.

– Н-да… А за что именно я вам деньги выдал, не станете указывать в расписке?

– Какая разница? Имела место конфликтная ситуация, да. Деньги вопрос решили.

– То есть обтекаемо напишете?

– Уклончиво, так правильнее будет.

Крутецкий задумчиво почесал щеку.

– И если вы явитесь по новой, я вам покажу эту расписку?

– Мы не явимся, как ты говоришь. Потому что и себя ею страхуем. Знаем, что она есть. И второй раз по этой же теме тебя не потревожим.

– Так вот, значит… Страховка… Уклончиво напишете… Знаешь, Серега, анекдот про уклончивый ответ?

– Смешной?

– Сам решай, – Крутецкий пожал плечами. – Короче, армия. Приходит политрук к командиру части и говорит: «Товарищ командир, тут рядовой Сидоров спрашивает, почему вместо боевой подготовки они уже третий месяц занимаются строевой». – «И ты как ему ответил?» – «Уклончиво, товарищ командир». – «Это как?» – «А я его на хер послал».

Теперь пришла очередь Солодухи морщить лоб.

– Ты к чему сейчас это рассказал?

– Просто прояснил тебе смысл уклончивых ответов.

– И что? Так надо твое решение понимать? – В голосе Сергея звякнула угроза.

Игорь вздохнул.

– У меня есть пять тысяч баксов. Но дома я их не держу. Банк, депозит под хорошие проценты. Как для своих.

– Интересно, какие это хорошие проценты с такой суммы… Может, нам тоже положить?

– Не получится. Для банка вы не свои, – развел руками Крутецкий. – Я к тому говорю, что сегодня не получится. Надо звонить в банк, заказывать деньги…

Опустив руки на согнутые колени, Сергей Солодуха несколько секунд посидел так, затем резко поднялся. Подойдя вплотную к Игорю, посмотрел ему прямо в глаза, свои при этом сузил.

– Значит, так у нас будет, Гоша. Вот так будет у нас с тобой… Раз ты свой, тебе деньги выдадут без звонка. Закрываешь депозит, делов-то. Вообще, я тебе не менты и не журналюги, не стану спрашивать, откуда у студента вообще бабло в банке. На завтраках экономил? Или папа с мамой одарили до лучших времен? У нас с Иркой ни денег, ни возможностей нет, Крутецкий. Потому или мы сегодня от тебя деньги получаем, либо завтра идем с этим к твоим родителям. Все, разговор окончен. Да – да. Нет – извини.

А ведь Солодуха прет, как бульдозер, отметил Игорь. Пошел «свиньей», не остановить. Видно, действительно назад дороги нет, и вздрючить его для Солодух – единственный шанс, которым оба намерены воспользоваться по полной. То есть пойдут до конца, чего бы это им не стоило.

– Ладно, – процедил Крутецкий сквозь зубы. – Все равно в банк надо звонить. Договориться, чтобы деньги готовили. Да, там за расторжение до срока процент снимают.

– Сколько?

– До двадцати.

– Договорись, чтобы для тебя исключение сделали. И потом, у тебя вряд ли в банке только пятерка. Снимай так, чтобы процент с тебя списали, а мы свои пять штук получили полностью. Думай, Игореха, думай, полезно иногда…

Они победили, вынужден был признать Игорь Крутецкий.

Сегодня победили.

Он думал действовать быстрее, но в конце концов взвесил все и решил послушать Артура Грекова – нужно подождать хотя бы месяц. За это время Солодухи окончательно успокоятся, а из Кировограда не уедут – документы в Киев подать успеют, нужно к экзаменам готовиться. Насколько Игорь успел узнать Иру Солодуху, совсем без багажа знаний та поступать не рискнет. По его прикидкам, она все же попытается прорваться на бюджетную форму обучения, в таком случае деньги пригодятся ей для других целей. Если же здесь ожидает неудача, в чем Крутецкий не сомневался, деньги пригодятся гарантированно.

Нет, Игорь Крутецкий не собирался отнимать свои пять тысяч долларов. С деньгами он попрощался и даже не считал это особой проблемой. Он мог раздобыть намного больше – это убогим Солодухам пять штук, то есть примерно сорок тысяч гривен, казались астрономической суммой. Крутецкий не любил, когда на него вот так нагло давили. Он просто хотел реванша. И Греков его план вполне одобрил. Даже, как будущий экономист, просчитал, так сказать, экономический эффект его успешной реализации.

К тому же раньше Игорь не мог рассчитывать на машину. В конце июля мама снова улетала за границу по делам на неделю, ее включили стараниями отца в какую-то группу или делегацию. Прошлогодняя история давно забылась, в обязанности Игоря по-прежнему входило отвозить мать в Борисполь, после чего автомобиль поступал в его распоряжение. У Артура машины не было, и вряд ли его отец в ближайшем будущем подарит ее. Без машины же простой план Крутецкого было никак не воплотить в жизнь.

Все сложилось удачно. Крутецкому с Грековым не пришлось тратить много времени на игру в сыщиков и слежку за Ирой Солодухой. Через общих знакомых Артур узнал, что та сейчас в Кировограде, попросил не в службу, а в дружбу вытащить Иришку на какой-то девичий разговор в кафе. Рыбка заглотнула наживку, и им с Игорем оставалось только ожидать ее появления, сидя в машине недалеко от подъезда.

Стоило Ирине ступить на тротуар, как Игорь завел мотор, машина рванула с места и мигом перегнала девушку. Скрипнули тормоза. Парни одновременно вышли из машины с двух сторон. Ира остановилась, попятилась и приготовилась бежать, ничего хорошего от этой встречи не ожидая.

– Привет! – Крутецкий натянул на лицо широкую улыбку. – Давно не виделись.

– Какая встреча! – поддержал Артур, двигаясь при этом так, чтобы преградить жертве путь к отступлению.

– Я кричать буду, – предупредила Ирина.

– Зачем? Мы просто с тобой поздоровались, – улыбка Игоря стала еще шире. – Может, подвезти?

– Не надо… спасибо. Я сама доберусь…

– Да ладно, почему бы не подвезти старую знакомую. Нас же многое связывает, правда, Ир?

Девушка в растерянности завертела головой. Прохожих на улице немного. И никому нет дела до происходящего. Мало ли, как нынешняя молодежь развлекается. Вдруг это игра такая. И вообще, пока, если смотреть со стороны, ничего серьезного и опасного не происходило.

– Лучше садись в машину по-хорошему, – проговорил Артур, подступая все ближе.

– Ребята, чего вам от меня надо? Игорек… – взмолилась девушка.

– Игорек, – подтвердил Крутецкий. – А для братика твоего старшего – вообще Гоша. Мы свои люди, Ирка. Так что не бойся, садись. Поговорить надо.

Все-таки Ирина попыталась повернуться и побежать. Но ей удалось сделать лишь несколько движений – в два прыжка Греков нагнал ее, крепко схватил за локоть.

– Поехали, говорю. Иначе реально плохо станет.

– Я закричу, – слабым голосом повторила Ира.

– Валяй, – легко согласился Артур. – Посмотрим, до кого докричишься.

Поняв, что парень прав, девушка обмякла и покорно прошла к машине. Игорь с картинной любезностью распахнул перед ней заднюю дверь.

– Карета подана, мадам. Прошу вас.

Ирина села, сразу одернув край короткой юбки и безуспешно пытаясь натянуть ее на колени. Артур тут же устроился рядом, демонстративно скрестил руки на груди, выпрямил спину.

– Вот так! Пальцем не трону! И в мыслях нет! – заявил он.

Усевшись за руль, Крутецкий сначала включил радио, настроенное на волну «Ностальгии», сделал погромче, завел мотор. С момента, как они тронулись, до самого конца пути, лесополосы у пригорода, никто из троих не издал ни звука. Въехав под прикрытие деревьев, Крутецкий выключил мотор, но музыку не убрал, просто сделал тише – так, чтобы он мог говорить, не повышая голоса, а Ирина – слышать, что ей говорят.

– Как дела? – поинтересовался для начала.

– Что тебе… что вам надо? – дрожащим голосом спросила Ирина.

– Ты вроде куда-то шла на встречу. Позвони и скажи, что задерживаешься. Придешь, но позже. Мы недолго поговорим, часа через полтора ты освободишься.

Ира Солодуха заметно успокоилась. Судя по такому обещанию, за жизнь и здоровье ей беспокоиться не стоит. И все-таки она чувствовала: от парней исходит ощутимая опасность. Какая – Ирина еще не представляла себе. На всякий случай уточнила:

– Правда отпустите?

– Девушка, мы вас и не похищали! – хохотнул Греков. – Ты сама села в машину, подруга. Никто тебя силой не затаскивал, не бил, не угрожал.

– Просто поговорим, – напомнил Крутецкий. – Если договоримся – с тобой и дальше ничего страшного не случится. Никто тебя бить, калечить, резать лицо и тем более убивать не собирается. Веришь?

Ирина молча кивнула.

– Правильно делаешь. Вылезай на свежий воздух.

Все трое вышли из машины. Игорь специально остановил автомобиль так, чтобы со стороны трассы его не было видно из-за деревьев. Конечно, если присмотреться, то видно. Только они нарочно отъехали от дороги так далеко, чтобы никому из проезжающих водителей не пришло в голову присматриваться, что происходит в посадке.

Крутецкий и Греков обступили девушку так, чтобы та прижалась ягодицами к капоту машины. Ирина переводила испуганный взгляд с одного на другого, и внутри снова похолодело: вопреки обещаниям Игоря, чувство опасности не покинуло ее, а наоборот – даже усилилось.

– Звони давай, – велел Крутецкий.

Ирина дрожащими руками вытащила из сумочки, которую не выпускала все это время из рук, телефон. Не удержала – трубка упала на траву. Артур наклонился, поднял, протянул владелице.

– Звони, – распорядился он.

Стараясь взять себя в руки и нажимая непослушными пальцами на кнопки, девушка набрала номер.

– Светкин… Привет… Слушай, у меня тут сложности… Ты уже ждешь? Мы обязательно встретимся, часа через полтора, ладушки? Нет, сама наберу, ага. – Закончив разговор, Ирина отключилась, подняла глаза на парней. – Так?

– Про сложности хорошо, – криво усмехнулся Игорь. – Только тебе решать, возникнут сложности или нет. На самом деле ничего сложного не будет.

Вынув телефон из ее руки, он выключил трубку, затем легко отнял у Иры сумочку. Опустив туда телефон, Крутецкий застегнул сумку и отшвырнул ее в ближайшие кусты.

– Ничего с ней не станется. Ну, значит, про дела, – начал Крутецкий. – Люди мы взрослые. Даже не всегда были чужими. Я с тобой ссориться не хотел. И есть у меня подозрение: это братик твой накрутил тебя против меня.

Ирина энергично закивала.

– Да, да! Это все Серега! Слушай, Игорек, я не хотела! Он сам сказал: давай потрусим мажора твоего!

– Что же ты сама у меня денег не попросила тогда? Может, я бы дал, откуда ты знаешь…

Теперь на лице Игоря Крутецкого уже не играла улыбка, даже искусственная. Оно было серым, злым и решительным. Зато Артур Греков глуповато ухмылялся, отчего ухмылка эта стала для Иры Солодухи страшнее любой, даже самой жуткой и неотвратимой угрозы. Колени предательски затряслись, подогнулись, девушка начала сползать с капота на траву, но оба парня с удивительной слаженностью подхватили ее, и два твердых острых колена прижали бедра Ирины к капоту, казалось, намертво.

– Внимательно слушай, подруга, – Игорь говорил уверенно, видимо, готовил свою небольшую речь долго и тщательно. – Бабло мне не нужно. Сделали вы меня красиво, грамотно, я сам щелкнул клювом. И вообще, заводиться с вашей семейкой я больше не хочу. У тебя брат проблемный, его убить проще, чем о чем-то договориться. А убивать я пока не готов.

– Хорошо… – брякнула Ира.

– Хорошо, – согласился Крутецкий. – Осталось решить одну проблему. Мою проблему. Ты согласна, что я тебя не насиловал ни разу? Даже, как ты говорила, на прощание?

– Согласна, согласна, согласна! – зачастила девушка.

– Что у нас получается? Ты с меня получила компенсацию якобы за изнасилование, которого на самом деле не было. То есть уточняем: я заплатил тебе за действие, которое не совершал, так?

Ирина молча кивнула, по-прежнему не понимая, к чему клонит Крутецкий.

– Если по-честному, сука, я дал тебе аванс за изнасилование. Понимаешь?

Вот сейчас до девушки начал доходить замысел Игоря.

– Нет, – пробормотала она и тут же повысила голос: – Нет! Нет, не надо! Игорек, Артур, не надо, пожалуйста, мальчики!

– Мы тебе не мальчики, девочка, – жестко сказал Крутецкий. – А вот развела ты меня, как пацана. За все в этой жизни надо платить. И я готов платить только за то, что на самом деле сделал или получил. Раз я заплатил за твое изнасилование, как думаешь, что я должен сделать сейчас, чтобы мои деньги зря не пропали?

Из Ириных глаз потекли слезы. Она уже не могла говорить.

– Это не займет много времени, – продолжал Крутецкий. – Не сопротивляйся, здоровее будешь. Согласия твоего нам тут не надо. Ты просто должна делать все, что тебе скажут и за что я готов был бы заплатить тебе те деньги. Кивни, если дошло.

– Не надо… – проговорила девушка сквозь слезы.

– Тебе не надо было затевать эту историю. Тебе и твоему братику. Значит, или сама – или мордочку попортим. Сама?

Ирина не ответила. Артур положил ей руку на затылок, надавил, заставляя кивнуть.

– Согласна, – ухмыльнулся он.

– Теперь так. У нас есть время. Вы с братом мне расписку для страховки написали? Мне не надо расписки. Сначала у тебя нас будет двое. Одновременно, понимаешь, о чем я? – Ирину передернуло. – Потом – по очереди. Один занимается тобой, другой – снимает на видео. Только твое лицо. Если тебе что-то не понравится, если попробуешь куда-то заявить, кого-то на нас натравить, кино с твоим участием окажется в Интернете. С комментариями. Вот наша страховка. Вот за что я дал тебе аванс пять тысяч баксов. Справедливо?

– Не надо… – пробормотала Ира, понимая, что ее мольбы не подействуют.

– Надо. – Крутецкий взял ее за подбородок. Не удержался – наклонил голову, поцеловал в губы. – Это чтоб не было потом разговоров – ах, без прелюдий, без поцелуев… Ну что, погнали?

Вместо ответа Артур Греков грубо сунул руку девушке под юбку.

Загоготал.

А Ирина закричала. Это был крик безнадежности, отвращения, и в то же время – полного подчинения.

…Все это время по шоссе проезжали машины. В них сидели люди, которые торопились по своим делам, были заняты собой и старались думать только о хорошем. Они слушали музыку, вспоминали смешные случаи, обсуждали своих знакомых, перемывали косточки недругам. Кто-то ел, кто-то пил воду, кто-то говорил по телефону, кто-то дремал…

 

Олеся

Когда Вова Руданский перебрался вместе с ней в Киев, мама даже не удивилась – восприняла переезд Олеси как должное.

– Правильно, – первое, что сказала Тамара Воловик, когда дочка на следующий день после приезда пришла к ней в гости. – Скоро шестнадцать, надо расти. В Кировограде нашем ничего не найдешь. Мне вот скоро сорок, а я это только сейчас поняла.

У Олеси так и вертелась на языке фраза о том, что это самое «скоро сорок» она слышит от матери уже третий год подряд. Сейчас ей всего-то тридцать семь.

Олеся в силу различных обстоятельств слишком быстро повзрослела. И в свои достаточно молодые годы уже не считала, как другие подростки, женщин в возрасте за тридцать древними старухами. К тому же Олеся вынуждена была признать: за полтора года жизни в столице ее мама стала лучше выглядеть. Сказывалась ежедневная необходимость ловить птицу удачи, а женщина может это делать, только поддерживая если не безупречную, то уж во всяком случае хорошую форму.

Тамара легко приняла тот факт, что ее несовершеннолетняя дочь живет – и спит в одной постели! – с молодым человеком на шесть лет старше ее. Это обстоятельство стерло для нее грань, которая раньше отделяла Олесю от образа взрослой, хоть и молодой женщины. Потому на кухне мать и дочка разговаривали, как две старые подружки, держась совсем уж на равных и даже немножко сплетничая. Тамара предложила Олесе выпить мартини, но девушка категорически отказалась.

– На меня все, что крепче пива или слабоалкоголки, плохо действует, – призналась девушка. – Был с этим плохой опыт.

– Ну и ладно! – Мать налила только себе. – Пиво мы с тобой пить не станем. Я его как раз не люблю, оно калорийное и горькое, знаешь?

– Я и пиво не особо… Так, от случая к случаю. – Олеся потянулась к пачке маминых сигарет.

Тамара не удивилась и не особо возражала. Сказала только:

– Ты бы и этой отравой не слишком увлекалась.

– Мам, Вовка мой говорит: человек всю жизнь чем-то обязательно должен себя травить. И лучше пускай чем-нибудь знакомым, от чего можно отказаться. Я знаю кучу народа, бросившего курить. Говорят, пить сложнее бросить…

– Ладно, ты у меня уже совсем большая. Так про Вовку этого твоего… – Мать тоже закурила. – Он как?

– В смысле?

– Не обижает?

– Если бы обижал, я б с ним не жила.

– Не знаю, как тебе сказать правильно, Лесь…

– Неправильно говори, – усмехнулась девушка.

– Дети вам сейчас вряд ли нужны.

– Ой, мам, ты про это! Мы предохраняемся, если тебя так интересует. Рассказать как?

– Не надо. Извини, что спросила. Я тебе верю.

– И вообще, пока такими вопросами мы не заморачиваемся. Вовка говорит, надо раскрутиться, на ноги стать.

– Правильно говорит. Он чем занимается?

– Таксист в частной фирме. Машина казенная, с правом выкупа даже.

– Это как?

– Фирма выдала ему машину, – объяснила Олеся. – Через каких-то знакомых устроился. Он каждый день должен сдать план. Все, что сверху, – его. И вот с этих денег Вовка может рано или поздно у фирмы машину купить уже не как новую, а как подержанную. Понимаешь?

– Схема сложная вообще-то. Но раз вам подходит…

– Подходит. Вовка говорит, есть стимул работать. Самое главное: даже если он выкупит однажды машину, работа в этой фирме у него все равно останется. Только тогда он будет ездить на своей. И сам себе определять график. Понимаешь? Свободы для маневра больше будет.

– Это он сам тебе сказал?

– Да, а что?

– Нет, ничего. Раз парень видит перспективу, раз может работать и тебя содержать – вперед, почему нет. Только как быстро он сможет эту машину выкупить?

– Как работа пойдет, мам. Квартиру ведь снимаем, цены в Киеве кусаются, сама же знаешь. Только Вова все равно сначала хочет хоть угробиться, но тачку выкупить. А потом уже на хату набомбить, это реально.

– Смотрю, он у тебя цельный хлопец вроде.

– Деловой, – согласилась Олеся.

– Тогда вот что… – Тамара собралась с мыслями. – Раз он такой деловой, раз ты пристроилась… У меня ведь так никого и нет постоянного. Расходы на себя и все остальное большие. Тоже хочу на квартирку собрать, хоть какую-то. Продадим нашу, в Кировограде, все подспорье…

– Ты прямо сейчас хочешь ее продать? – насторожилась Олеся.

– Не сейчас, но думаю над этим. Что тебе эта тысяча гривен, которую ты имеешь от квартирантов? Молодой человек тебе помогает. А мне бы эта тысяча пригодилась.

Олеся почувствовала, как внезапно сперло дыхание.

– Мам… Ты меня совсем без денег оставить хочешь?

– Разве Вовка тебе не дает?

– Немного…

– Работать ты не собираешься?

– Не возьмет никто, сама же знаешь. Мне даже шестнадцати еще нет.

– Скоро будет.

– А с шестнадцатилетними кто хочет иметь дело? Ты же в кадровом агентстве работаешь, мам! Что мне, в уборщицы идти?

– Хоть бы и в уборщицы. – В голосе матери зазвучали какие-то новые, незнакомые нотки. – У нас, дочка, любой труд почетен. Пошла бы ты учиться, не шлялась бы сейчас где попало.

У Олеси, как часто случалось, запылали щеки.

– По-твоему, я сама виновата, что не осталась в школе? Я шляюсь, так, по-твоему? Шлюха я, получается, у тебя?

– Я не то хотела сказать, – спокойно, ничуть не смутившись, ответила Тамара. – И ты прекрасно понимаешь все, не лови меня на слове.

– Чтоб ты знала, я стилистом стану. Или – артисткой. Танцевать буду, школы танцев тут на каждом углу. И набирают в любом возрасте. Так что, мамочка, извини, конечно, только тысяча эта несчастная мне пока самой нужна.

Тамара уже пожалела, что завела разговор. Олеся смотрела на нее враждебно, глаза блестели недобро, а скандалить с дочерью не хотелось.

– Хорошо, – как можно небрежнее проговорила мать. – Извини. Я же не знала о твоих грандиозных планах. А вот ты о моих теперь знаешь: квартиру нашу я рано или поздно продавать буду-таки. Имей это в виду…

Первое время Олеся Воловик честно пыталась стать домашней хозяйкой. И она, и Вова прекрасно понимали: с трудоустройством у девушки возникнут проблемы. Даже если ей через два месяца исполнится шестнадцать лет, кардинально ничего не поменяется. Получить пусть даже неофициальную, зато достойную работу у нее не выйдет. Однако Олеся довольно быстро составила для себя план действий. Он оказался очень простым: протянуть в Киеве год, по возможности заработать немного денег, но в любом случае – учиться самостоятельно хотя бы чему-нибудь. А когда исполнится семнадцать, поступать на курсы стилистов.

Честно говоря, Олеся пока еще колебалась в выборе будущей профессии. Хотя осознавала: делать людей, в частности – женщин, красивыми ей безумно нравится. Вова с первых же дней впрягся в новую работу, Олеся часто оставалась одна и долгими осенними вечерами, плавно перетекшими в зимние, сидела с ногами в старом кресле, листала журналы мод или же смотрела «Fashion TV».

В мечтах она часто переносилась туда, ближе к подиумам и салонам красоты, сооружала моделям невероятные прически, которые подчеркивали дерзкий замысел самих дизайнеров одежды, или меняла стиль, а вместе с ним – имидж известных, талантливых, богатых и знаменитых людей. Не обязательно женщин, мужчинам тоже ведь стоит подумать о своем внешнем облике.

Но все-таки Олесе больше хотелось работать именно с женщинами. Причем – с такими, какую играла актриса Алиса Фрейндлих в старом фильме «Служебный роман». Его часто повторяли по разным каналам, и Олеся всякий раз с удовольствием его пересматривала. Особенно ей нравился тот момент, когда маленькая смешная секретарша учила строгую и консервативную начальницу, как красиво двигаться, ухаживать за собой и одеваться. Девушка все чаще видела себя доброй феей, волшебницей, которая превращает гадких утят в прекрасных лебедей. А тех, кто уже знает, что родился лебедем, она в своих мечтах делала еще прекрасней.

Однако чем дольше Олеся размышляла, тем больше колебалась. Ей все чаще хотелось самой перевоплощаться в другого человека, примерять на себя иную, незнакомую доселе жизнь, которую при обычных обстоятельствах ей вряд ли прожить. Здесь, в маленькой однокомнатной квартирке с минимумом мебели, которую Вове удалось задешево снять в панельном доме на Борщаговке, девушка представляла себя в кресле парикмахера, на массажном столе, за столиком у гримера – она уже хотела, чтобы вокруг нее хлопотал целый штат стилистов, готовых изменить ее внешность и имидж. Олеся всерьез подумывала о том, что неплохо бы стать актрисой.

Она пока не была уверена, есть ли у нее способности, необходимые для воплощения этой мечты. Зато четко представляла себе, где она об этом узнает…

Однажды решительно собралась и поехала на Ярославов Вал, в университет имени Карпенко-Карого: здесь, как узнала девушка, учатся те, что хочет стать артистом и дарить людям радость. Там узнала, какие предметы нужно изучить для поступления, с какого возраста принимают – и опечалилась. Конечно, нужно готовиться, пока же придется сидеть дома. Заодно подумает, так ли уж нужно ей быть артисткой – ведь хороший стилист своим искусством тоже радует людей…

Вот так, проживая день за днем в четырех стенах у телевизора, Олеся Воловик определила для себя будущее: делать людей лучше, а значит – счастливее. В этот проект не вписывалась обязанность вести хозяйство в квартире, да и роль домохозяйки девушке совершенно не нравилась. Тем не менее она не роптала и поначалу пыталась серьезно относиться к тому, чему многие женщины посвящают всю свою жизнь. К тому же, не будь у Олеси домашних обязанностей, она точно свихнулась бы от безделья.

Попытки наладить быт и уют, близкие к семейному, не удались. Притом что, как девушке казалось, она все делала правильно. Покупала на выданные Вовой деньги нужные продукты, готовила супы и борщи точно по рецептам, почерпнутым из журналов и Интернета, а уж жарить картошку да мясо – вообще невелика наука. Все же ее первые блюда невозможно было есть даже самой поварихе, картошка или не прожаривалась, или подгорала, то же самое происходило с мясом. Плюнув, Олеся нашла наилучшее решение проблемы: варила сосиски, жарила яичницу, покупала готовые салаты в стеклянных пол-литровых банках и порошковые супы в пакетах – просто добавь кипятку, и первое блюдо готово.

К счастью, Вовка оказался в вопросах питания не слишком прихотливым. Работа таксиста выматывала его. К тому же он с самого начала взял бешеный темп, очень уж хотелось побыстрее воспользоваться возможностью и выкупить машину. Бывали дни, когда он приезжал под утро, без аппетита, исключительно для поддержания сил жевал что-то съедобное, заваливался на диван, отворачивался к стене и так спал часов пять. Выходные он брал довольно редко, и даже в такие дни уделял подружке минимум внимания, ограничиваясь быстрым, как обозначила для себя Олеся – формальным сексом, после чего сразу же засыпал, правда, в такие дни позволял себе поваляться на несколько часов дольше. Именно потому тот факт, что девушка пока еще оставалась неважной хозяйкой, Вову не особо волновал.

Иногда Олеся не могла понять, кто она ему – любовница, содержанка, подруга, будущая жена или просто живое существо, которое встречает уставшего хозяина на пороге квартиры. Но со временем и эти муки самоопределения девушка отбросила. В конце концов, о ней не забывали, ее не трогали, в ее дела не вмешивались, даже не пытались научить жизни или воспитать по-своему. Внутренний мир и жизненные планы Олеси от всего, что с ней происходило сейчас, не страдали. Что дальше будет – неизвестно. Пока же девушка получила крышу над головой в Киеве, городе больших возможностей, и, главное, – свободу действий. Этим нужно воспользоваться, не упускать свой шанс.

Немного поразмыслив, сложив в голове два и два, Олеся поняла: не стоит соваться в артистки, если не можешь ничего показать. Пела она неважно, в чем отдавала себе полный отчет. С памятью тоже проблемы, она не всегда могла удержать в голове то, что нужно. Хотя все это Олеся не без оснований считала делом наживным. Все же чем-то отличиться нужно, и девушка выбрала самый, как ей показалось, простой и короткий путь – научиться танцевать.

Благо, недостатка в школах танцев в Киеве не было. Даже здесь, на Борщаговке, висели их объявления. Однако Олеся уже успела окрестить этот район убогим и бесперспективным для жизни и нормального развития личности. Соответственно, любое учебное заведение здесь, любые школы и курсы также не дадут человеку нормальных знаний и перспектив. Потому Олеся, поколебавшись, выбрала себе одну из школ танцев, расположенных ближе к центру. Это было хорошо еще и потому, что давало возможность выходить «в люди», подальше от гнетущей атмосферы столичной окраины.

Ей почему-то захотелось освоить восточные танцы.

Что-то было в них необычное и стильное.

– Сколько тебе лет, напомни? – спросила Ксения, ее преподаватель.

– Уже шестнадцать, – поспешно ответила Олеся.

– Давно?

– Что – давно?

– Исполнилось давно?

– Я же анкету заполняла, и…

Ксения подняла руку.

– Стоп! По-твоему, я заглядываю в каждую анкету? Ты где-то полгода уже ходишь. Видела, сколько начинающих? Мозги кипят, в глазах рябит. Таких, как ты, кто хочет продолжать, меньше, но все равно… Тебя спрашивают – отвечай. Надо, значит.

– Четыре месяца назад, – послушно ответила Олеся.

Ксения, которая была старше ученицы лет на двенадцать, сжала губы в тонкую нить, придирчиво оглядела Олесю, будто видела эту девушку впервые.

– Двигаешься ты хорошо, Леся. А на старший возраст не потянешь. Тебе правда больше шестнадцати не дашь. Если, конечно, на личико смотреть.

– Не понимаю, к чему все это…

– Хорошо двигаешься. И тут подходяще. – Ксения легонько коснулась груди Олеси, выпирающей под тонким свитером. – Возраст вот…

– Да причем возраст-то?

Ксения вздохнула. Совсем не слушая Олесиных вопросов, задумчиво выставила руку перед собой, раскрытая ладонь оказалась на уровне лица ученицы.

– Разве что так закрыть.

– Зачем?

Ксения снова вздохнула.

– Тут вот какое дело… Знаешь же сама: из тех девушек, которые после начального курса идут дальше, при нашей школе формируют танцевальные коллективы.

– Ну да, выступления на корпоративах, индивидуальные программы, все такое…

– У тебя, Лесь, неплохо для начинающей получается турецкий стиль. Это клиентам, как правило, больше всего нравится.

– Ага, конечно! – подхватила Олеся, которая, кажется, начинала понимать, к чему клонит преподаватель. – Бедла такая, что ты почти голая! Залезаешь на стол – и вперед! Да, у публики слюни текут.

Ксения согласно кивнула.

– Именно потому, что костюм для танца в этом случае более открытый, такие танцовщицы чаще всего востребованы. Проблема только в том, что несколько девушек уже отказались танцевать.

– Отказались?

– Есть заказ. Но заставить мы здесь никого не можем, да и я лично девчонок понимаю.

– А я – нет!

– Потому, Леся, я с тобой и разговариваю. Смотри: есть такой клуб, называется «Дельфин». Точнее, это вроде ресторана, где есть сцена и выступают всякие артисты для избранного круга зрителей. Туда посторонние, люди с улицы, редко ходят. Клиентура своя, проверенная и… как бы точнее выразиться… В общем, раньше такую публику называли бандитами.

– Сейчас как? – вежливо поинтересовалась Олеся.

– Понятия не имею. Сами себя они бандитами точно уже не называют. Но я общалась много раз с менеджером – контингент еще тот. Там завтра очередной день рождения, имениннику один гость хочет сделать подарок: танец живота, как раз в турецком варианте. И наши девушки – кто знает – второй раз туда идти не хотят.

– Пристают? – Олеся была достаточно взрослой, чтобы уловить проблему с полунамека.

– Можно и так сказать, – подтвердила Ксения. – Понимаешь… Ой, чего я тебе очевидные вещи объясняю! Сама же видишь, полгода уже ходишь к нам. Короче, у нас тут школа, а не бордель. Эти же, – она кивнула куда-то себе за спину, – вдруг решили: раз молодые девчонки в открытых костюмах танцуют восточные танцы, значит, они по умолчанию проститутки. И если за выход заплатили, это предполагает бонус в виде секс-услуги. Я тебе прямо говорю, Леся, как оно есть.

– И скандалы были?

– Не то чтобы скандалы… Просто нашим девушкам, у которых серьезные планы в профессии, неприятно, когда их лапают и тащат в кабинет директора.

– А директор что же, молчит?

– Так сам же директор и тащит!

– Стоп, он сам договаривается?

– Нет, у «Дельфина» менеджер есть. Директор обычно клинья к девушкам подбивает. Думаю, действует наудачу, понимает прекрасно – не проскочит, и все равно… Натура такая у человека.

– И вы не отказываете им?

– Постоянные клиенты. – Ксения в который раз вздохнула. – Платят аккуратно. Девушка получает сто долларов за танец, пятнадцать минут работы. Ну, и наш менеджер тоже не в обиде. Главное, – она если и смутилась, то лишь на долю секунды, – преподаватель, ну, тот, в чьей группе девушка, тоже денежку за это получает. Они рекламу нашу у себя на сайте ставят бесплатно, вернее, ссылку на наш сайт. Там богатые клиенты пасутся… Невыгодно с ними ссориться, Леся.

Девушка наморщила лоб, осмысливая услышанное.

– То есть я должна танцевать в этом «Дельфине»?

– Ты ничего не должна! – слишком поспешно проговорила Ксения. – Ничего ты никому не должна, ты не работаешь тут, а учишься пока. Если откажешься, ничего ни тебе, ни мне не будет. Просто не заработаем на этот раз, как-то выкрутимся. Другое дело, что потом придется еще раз выкручиваться, и вот тогда очередного приглашения уже не будет. Потом нам уже самим придется о себе напоминать, а это – совсем другие условия сотрудничества.

– Получается, я должна выручить сейчас школу?

– Еще раз повторяю: ты никому ничего не должна. К тому же в твоей ситуации я вообще не имею права тебя о таком просить.

– Почему? – не поняла девушка.

– Ты не можешь танцевать почти что голая на столе в ночном клубе за деньги. Тебе только недавно шестнадцать исполнилось. Ты несовершеннолетняя, понимаешь?

На этот раз Олеся промолчала. С одной стороны, ее ненавязчиво подталкивают согласиться и выступить в ночном клубе, где трудно избежать сексуальных домогательств. С другой стороны, преподаватель сама себе определяет границы, за которые формально не имеет права переступать. Конечная цель подобной беседы Олесе тоже понятна: ее ставят в положение, когда она сама должна либо согласиться, либо отказаться. В таком случае ответственность за любое решение ложится на ее несовершеннолетние плечи.

Но ведь в отдаленной перспективе – сто долларов за пятнадцать минут работы…

– О’кей, – проговорила Олеся. – Если мне и правда закрыть лицо по самые глаза шалью, а костюм выбрать такой, чтобы побольше всяких отвлекающих висюлек, я вполне могу сойти за взрослую. Так?

– Именно, – согласилась Ксения, и в ее голосе послышалось облегчение. – Понимаешь, то, что мы с тобой договорились и между собой все решили – одно дело. Менеджер там тени своей боится. Он уже битый, как у нас слышали. И если додует, что в клуб привели несовершеннолетнюю танцовщицу, плохо станет не только ему. Фактически мы рискуем подвести под монастырь и сам «Дельфин». Достаточно только слуха о том, что там на закрытых вечеринках танцуют на столах полуголые несовершеннолетние девочки – сразу проверка. А это, на секундочку, предполагает зависимость, торги, взятки, отступные. В конце концов, клуб попадет под милицейский надзор, кому такое нужно?

– Никому, – согласилась Олеся. – Ничего, мы менеджеру не скажем.

– Мы вообще никому ничего не скажем. Я пойду с тобой, и ты больше молчи. Новенькая девочка, скромная, может быть, даже загадочная. Заинтригуем. Привезем тебя уже в бедле, лицо сразу закроешь. Прорвемся, Леся. И вообще… Может, я краски сгущаю насчет нравов «Дельфина»… Вернее, я-то не сгущаю, но вдруг на этот раз пронесет?

Олеся пожала плечами. Она тоже старалась во всем полагаться на удачу.

За полчаса до выхода ее оставили в специальной комнате, которую тут называли «для артистов». Олесе нужно было разогреться перед танцем, а на это нужно примерно вдвое больше времени, чем на сам номер.

Часть одной из стен здесь занимало зеркало в полный рост. Глядя на себя, девушка разделась, оставшись только в черном обтягивающем трико до лодыжек и лифчике. Поставив ноги на ширину плеч, Олеся медленно вдохнула, подняла руки вверх, опустила на выдохе. Повторив это упражнение еще дважды, она принялась разминать шею: неспешно и размеренно, стараясь не допускать резких движений, двигала головой вперед-назад и влево-вправо, расслабляя при этом мышцы лица. Когда она начинала учиться танцу, именно эта часть разминки у нее не получалась, потому, следуя советам Ксении, она поднимала руки вверх, складывала их над головой домиком и работала таким образом, чтобы сильнее походить на восточную танцовщицу.

Вскоре шейный отдел начал привычно похрустывать. Ощущения при этом стали приятными: мышцы постепенно включались в работу. Олеся перешла к плечевому поясу, затем занялась мышцами живота, наконец, заработала бедрами, стараясь дышать ровно и следить за тем, чтобы дыхание во время движения не прерывалось. При этом мысленно аккомпанировала себе – другого музыкального сопровождения здесь не было.

Несмотря на то, что восточными танцами Олеся Воловик занималась уже полгода, ей все равно с трудом удавалось соблюдать главное правило: удерживать без движения те части тела, которые не задействованы в процессе. Так, двигая плечами, девушка с трудом сохраняла неподвижность бедер. А когда активно двигались мышцы живота, Олеся вовсю старалась держать плечи в горизонтальном положении, не помогая себе ими. Потому-то она приучила себя к более длительным разогревам еще в школе танцев – чтобы сразу, как только позовут на выход, работать на кураже, заведя свой внутренний моторчик до предела и уже не останавливаясь.

Закончив, она переоделась. Турецкий стиль танца предполагал юбку выше талии с большими, почти до самого края, разрезами по обе стороны – так голые ноги танцовщицы максимально открывались. Своими ногами Олеся была не очень довольна – считала их коротковатыми при достаточно пышной для девушки ее возраста груди. Но турецкий стиль танца помогал и здесь – по правилам исполнительница должна была надевать туфли на высоком каблуке, и это, как полагала Олеся, ее стройнило.

Затем она сменила свой «родной» лифчик на элемент костюма – предельно узкий бюстгальтер, расшитый монетами. Девушка попросила убрать кисточки с чашечек, которые тряслись в зажигательном ритме танца: ей это казалось слишком вульгарным. Ксения не возражала. У нее имелись на то свои причины. Преподавательница все время держала в голове тот факт, что ее воспитанница – несовершеннолетняя. По той же причине Ксения отказалась от практики заменять расшитый бюстгальтер блестящими кружками фольги. Она просто боялась самой себя и своих решений.

Наконец, Олеся обвязала голову специальным полупрозрачным платком так, чтобы прикрыть лицо по максимуму, оставив лишь узкую полоску для глаз. Завершив перевоплощение, девушка критично осмотрела себя в зеркало и, в принципе, осталась довольна. Когда Ксения, постучавшись, вошла, девушка уже чувствовала себя уверенной и готовой к предстоящему испытанию – именно так она себя настроила.

Когда Олеся впорхнула в полутемный зал, то замерла на мгновение в трех метрах от первого столика. Глаза еще не привыкли, она услышала только нестройные, зато громкие аплодисменты, увидела слева небольшой полукруглый подиум, шагнула на него – и тут же зазвучала музыка. Слегка поклонившись, девушка начала медленно, неспешно входить в ритм танца. Сначала на подиуме, а затем, как от нее и ожидали, двинулась вперед. Внизу девушка, плавно работая бедрами и сама себе напоминая лебедя в тихом озере, плавно обошла ряд столиков, несколько раз рискованно наклонилась к сидящим мужчинам и позволила монетам на бюстгальтере прозвенеть в считаных сантиметрах от их разгоряченных лиц.

От обоняния Олеси не ускользнул алкогольный дух, витающий вокруг сидящих за столиками людей. Хоть глаза не до конца привыкли к освещению, да к тому же мелькали блики от вертящегося под потолком стеклянного шара, она все равно заметила напряжение на лицах и горящие глаза. Когда поняла – вот она, кульминация – легко подхватила за руку одного из сидящих, без труда заставила встать, тут же дала понять: нужна помощь, затем оперлась на крепкую руку, поставила правую ногу на стул. Небольшой зал взорвался аплодисментами, кто-то рявкнул: «Давай!», и Олеся «дала» – отработанным движением, сохранив при этом равновесие и не выходя из восточного образа, встала на стол, попадая каблуками в быстро освобождаемое от посуды пространство. Словно крылья огромной бабочки, порхали края юбки, отбивали легкую дробь каблучки, позвякивали в такт движениям монеты.

А потом все внезапно закончилось. Олеся замерла, музыка стихла, зажегся свет.

Когда зрители захлопали и послышались возбужденные мужские голоса, девушка, по-прежнему не открывая лица, скромно поклонилась, оперлась на ту же руку, спорхнула вниз и, послав публике воздушный поцелуй двумя руками, быстро покинула зал – там неожиданно стало душно. Довольная тем, что все оказалось не так уж страшно и, кажется, обошлось, Олеся вбежала в предназначенную для нее комнату, закрыла за собой двери, в изнеможении опустилась на длинный топчан у стены. Только сейчас она поняла, как устала – вымотало не столько физическое напряжение, сколько нервное. Хотя, если обошлось в этот раз…

Дверь широко распахнулась. Олеся вздрогнула, инстинктивно закрыла руками полуобнаженную грудь. За Ксенией в комнату входил мужчина лет тридцати, которого девушка уже знала как менеджера, и ее невольно охватило беспокойство. Подозрения очень быстро подтвердились. Менеджер даже не успел ничего сказать – комната освещалась достаточно ярко, чтобы Олеся со своего места смогла прочитать все, что нужно, на лице преподавательницы.

Менеджер подошел ближе. Девушка быстро поднялась, сделала шаг назад. Похоже, ее испуга мужчина не заметил.

– Молодец, хорошо отработала. Грамотно, – сказал он, и это почему-то не прозвучало как похвала.

– Спасибо. Я старалась.

Олеся боялась, что мужчина захочет убрать платок с ее лица, но тому, похоже, было все равно.

– Вижу. Мы все видели, – подтвердил менеджер. – Не хочешь еще постараться? За дополнительную плату?

– Как? Снова станцевать? – спросила Олеся.

Теперь и менеджер почувствовал дрожь в ее голосе.

– Не бойся. Не знаю, чего ты тут ожидала, какими чудовищами пугали, – бросил он взгляд на притихшую Ксению. – У нас тут сегодня все прилично.

– Сегодня? – вырвалось у девушки.

– Вообще все прилично, – поправил менеджер. – Если ты подумала… Не важно, что ты там подумала, в любом случае ничего такого с тобой здесь не сделают. Просто у нас сегодня именинник в зале есть. Тебе не надо его знать, не нужно с ним знакомиться. Клуб «Дельфин» хочет сделать ему подарок – еще один танец. Не бесплатно, повторяю еще раз.

– Без проблем. – Олеся постаралась, чтобы голос звучал бодро. – Отдохну минут десять…

– Танец не такой сложный, – прервал менеджер. – Он тебя не утомит. Даже больше тебе скажу: можешь вот эту свою маску, – кончики его пальцев коснулись платка, – не снимать. В ней останешься. И в туфлях, так красивее будет.

– Не поняла.

– Ты или дура, или…

– Я не глупая!

– Тогда выключай девочку! – Менеджер повысил голос. – Все ты прекрасно поняла! Танец с раздеванием под музыку, знаешь такой?

– Нас не учили, – совсем не по делу брякнула Олеся, и внутри все похолодело.

– Учить особо нечего. Раздеваешься, как перед сном. А музыка играет. Двигаешься при этом, чтобы хоть было похоже на танец. Все просто. Пятьдесят баксов сверху, тебе лично. И всего делов-то.

Видя, точнее, чувствуя колебания девушки, менеджер развернулся всем корпусом к притихшей преподавательнице.

– Ксюша, объясните вашей подопечной, у меня слов не хватает. И язык уже болит.

– Что объяснить?

– Успокойте ее… не знаю… Я зайду через пять минут, именинник волнуется.

Когда менеджер вышел, Олеся спросила, стараясь, чтобы голос не дрожал:

– Это… Что это значит?

– Не то, о чем я предупреждала, – быстро ответила Ксения, подошла к девушке, крепко сжала ее руку. – Слушай меня, девочка, и постарайся понять. Сегодня действительно все проще. Сегодня никто тебя в отдельный кабинет не пытается затолкать, дипломатии больше. Компромисс нужен.

– Не поняла все равно…

– Объясняю. Виновнику торжества захотелось стриптиза. Отказывать ему здесь не принято. И скажи спасибо, что он – с дамой. Даже не «спасибо»: завтра с утра в церковь сходи, во Владимирский собор. Свечку поставь за то, что юбиляр подружку привел. Иначе мы бы просто так не отделались. Повторяю: именно ему здесь отказывать не принято. Так что стриптиз – это компромиссный вариант.

– Я… не умею я…

– Ничего не делай. Танцуй и раздевайся. У тебя тут есть что снимать.

– Вы серьезно? – Олеся вопреки всему отказывалась верить в происходящее.

– Более чем. А чтобы ты, девочка, поняла всю серьезность ситуации… Короче, виновник торжества ходит с охраной. Охрана здесь, и ей уже приказали нас не выпускать. Им никто помешать не посмеет, Леся, так что неприятности для нас обеих я тебе гарантирую.

– Но ведь он же, вы сказали, с дамой…

– Если ты сейчас ему откажешь, мы ему будем уже не нужны и не интересны. Что с нами захочет сделать его охрана, юбиляра мало волнует. Такая у нас здесь жизнь, девочка. Такие, как говорится, расклады. Решай.

Олеся прикусила нижнюю губу. Ее так и подмывало послать менеджера туда, куда она научилась посылать подобных ему типов еще в старших классах средней школы. И посмотреть, что же именно попытаются с ними сделать охранники. Глубоко внутри девушку терзали вполне обоснованные подозрения – все не так страшно, их просто пугают, ими манипулируют. Только вот почему-то, вопреки подобным убеждениям, Олесе не хотелось доводить ситуацию до крайности. И провоцировать своим отказом охранников, которых девушка, кстати, еще и в глаза не видела.

Она уже собиралась ответить Ксении. Ей хотелось еще немного поговорить. Но именно в этот момент вернулся менеджер, с ходу спросивший:

– Так что у нас, девушки?

– Хорошо! – не проговорила – выкрикнула Олеся, будто принимая вызов. Сразу же взяла себя в руки, повторила уже спокойнее: – Хорошо. Ладно. Только лица не буду открывать.

– Не обижайся, деточка, – криво усмехнулся менеджер. – На твое личико никто как раз смотреть и не собирается. Так даже загадочней: стриптиз в парандже.

– Это не паранджа, – зачем-то поправила его Олеся.

– Так и ты – не стриптизерша, – парировал менеджер, затем не сдержался – хохотнул: – Профессионалкам больше платят. Потому он и просит именно тебя, кстати – денег будет меньше, не буду скрывать.

…Когда Олеся снова вошла в уже знакомый зал, свет горел ярче. Видимо, все присутствующие, включая женщин, уже знали, что здесь сейчас произойдет и каким зрелищем им предстоит насладиться.

– А сейчас – небольшой, но приятный сюрприз для нашего виновника торжества! – пафосной скороговоркой выдал менеджер, махнул рукой – и грянула музыка.

Олеся узнала ее. Так получилось, что она никогда раньше не видела фильма «Девять с половиной недель». По телевизору, точнее, по тем каналам, которые она смотрела, его не показывали, а диска с этой, как говорят, классикой эротического кино в их с Вовой небольшой коллекции не было. Не слушала девушка и Джо Кокера, даже не знала, как выглядит этот певец с хриплым голосом. Тем не менее Олеся прекрасно знала: именно эту песню, которая в ее произношении звучала как «Ю кен лив ю хэт он» (она понятия не имела, как это переводится), Джо Кокер поет в фильме про девять с половиной недель. А раздевается под нее главная героиня, после чего большинство стриптизов, хоть любительских, хоть профессиональных, без этой песни нельзя себе представить.

Похоже, здесь, в «Дельфине», долго не думали, выбирая для девушки музыкальное сопровождение.

Олеся глубоко вдохнула и бросилась в водоворот сразу же, недолго думая и совсем не зная, как и что исполнительнице стриптиза следует делать. Вскочив на подиум и постаравшись сделать это как можно вульгарнее, девушка задвигала в ритм музыке бедрами, замахала руками, стараясь, чтобы движения выглядели синхронными, в какой-то момент повернулась к публике спиной, нащупала руками пояс от юбки. Одно движение – и эта деталь костюма полетела на пол, причем даже Олеся поняла: со стороны это выглядит слишком уж неуклюже. Тем не менее, увидев ее в одних трусиках-стрингах, зрители захлопали, кто-то даже засвистел, видимо, полагая: это ободрит танцовщицу, придаст ей нужного куража.

Однако Олеся Воловик уже и без них ощутила этот самый невероятный кураж. Сейчас, кружась на низком подиуме перед двумя десятками взрослых мужчин и женщин – в узких трусиках, тесном бюстгальтере, на высоких каблуках и с полуприкрытым лицом, девушка отдавала себе отчет: она бросает всем им, собравшимся здесь, вызов. Который подобная публика вряд ли поймет, тем более – примет. Вот только этот момент Олесю как раз волновал меньше всего.

Не осознавая толком, скорее, чувствуя нужный момент, девушка освободилась от бюстгальтера, швырнула его в зал. Кто поймал – не так уж важно. Музыка еще гремела, Олеся подошла к краю подиума, несколько раз прогнулась, поворачиваясь в разные стороны и давая возможность желающим разглядеть себя. А затем, отбивая про себя ритм и в то же время сосчитав до тридцати, взялась за тонкий край стрингов, с силой рванула, срывая с бедер узкий лоскут, на несколько секунд замерла, а потом, резко повернувшись, побежала прочь, громко стуча каблуками, сопровождаемая восторженным ревом и нестройными хлопками.

Оттолкнув Ксению, все это время наблюдавшую за ней со стороны, Олеся пулей влетела в «свою» комнату, подхватила куртку, накинула на себя. Но, тут же вспомнив, что куртка короткая и края не достают до пояса, девушка скинула ее, прикрыла бедра, обвязала их сзади рукавами. Когда преподавательница попыталась войти, Олеся, забыв обо всем, рявкнула:

– Вон пошла! – И лишь когда Ксения громко закрыла за собой дверь, поняла, кому только что нагрубила.

Впрочем, испуг тут же прошел. Ее отдали на заклание. Выходит, она имеет право сорваться. Скинув куртку на пол, Олеся натянула на голое тело трико, быстро надела лифчик, легкий свитер, юбку, мокасины. И только после этого почувствовала себя в относительной безопасности.

Дверь открылась без стука. Порог «уборной» переступил менеджер. Он улыбался во весь рот.

– Молодчина! Даже лучше, чем я думал! Знаешь, как назвал наш именинник твой номер? Он сказал – пикантно. Понимаешь, что это значит?

Олесе совсем не хотелось разбираться в значениях слов. Вместо ответа она молча покачала головой.

– Нормально все? Живая? Куски не отвалились? – Менеджер совсем уж свойски хлопнул ее по плечу, затем полез в карман, вытащил тонкую пачку гривен, отслюнил четыре сотенных купюры. – Национальной валютой возьмешь? Да возьмешь, возьмешь, чего я спрашиваю… По курсу, по нормальному курсу, не боись.

Олеся, стиснув зубы, покачала головой.

– Чего ты?

– Не возьму.

Внезапно до нее дошло – платок до сих пор закрывает лицо. Сдернув его и кинув под ноги, девушка повторила:

– Не возьму. Ваш юбиляр хотел подарок – вот пускай его и получает. Дарю, от меня. Подойди к нему и скажи: подарок от Леси.

Оттерев обескураженного менеджера плечом, Олеся вышла из комнаты, даже не взглянув на Ксению, стоявшую в коридоре с ворохом ее брошенной в зале одежды.

Возвращаться в эту школу девушка больше не собиралась. В Киеве таких полно. Правда, приняв сейчас, в пылу гнева, такое решение, Олеся Воловик не была уверена, что к утру не пересмотрит его и не передумает.

Все-таки сто долларов она сегодня за пятнадцать минут заработала…

Тем осенним вечером таксист Вова Руданский стоял неподалеку от входа в вокзал.

Сегодня, по договоренности, которой достигли боссы с конкурирующими фирмами, и согласно очередности на одном из «хлебных» мест выпало попастись ему. Вокзал давно поделили, посторонних и случайных отсюда просто гнали, и везло только двум категориям шоферов: тем, кого пассажиры вызывали по телефону с поезда на определенное время, и тем, кто, высадив пассажиров, успевал подхватить новых, согласившись при этом везти людей на треть дешевле, чем заламывают «аборигены».

За те полтора года, что они с Олесей провели в Киеве, жизнь понемногу наладилась, считал Вовка. Он уверенно движется к намеченной цели, денежки складываются в солидную кучку, да и на Леську в последнее время все меньше расходов. Где-то научилась подрабатывать, уже не клянчит деньги на разную ерунду, к тому же привязана к нему, как раньше. А это, надо полагать, самое главное. Более того, Вову Руданского даже устраивало, что малолетняя подружка внезапно перестала от него чего бы то ни было требовать. Разве что иногда хотела поговорить, и Вова разговаривал с ней, когда не так хотелось спать. Он знал, для чего так себя загоняет, и понимал: рвать задницу ради осуществления мечты и исполнения желаний не вредно. Ничего, думал он, еще немного такой работы, и можно будет передохнуть.

В стекло постучали. Наклонившись вперед и опустив его, Вова увидел мужчину лет тридцати с небольшим. Прилично одет, короткая стрижка, очки, легкий запах алкоголя. Скорее всего, бутылку пива выпил, ну, или две…

– Поедем?

– Поедем, – согласился таксист.

Не уточнив куда, Очки открыл дверцу, уселся рядом, положил на колени черную пухлую барсетку. Натуральная кожа – Вова такие вещи научился определять на глаз. От цепкого взгляда таксиста не ускользнула также крупная печатка на безымянном пальце правой руки и массивное гладкое кольцо – на среднем пальце левой.

– Звать тебя как? – спросил пассажир.

– Вова.

– Ты сам по себе или фирма?

– Разница есть?

– Мне пох, ты телефончик просто оставишь, если договоримся.

– Телефончик – без проблем. – Руданский вынул из бардачка и протянул пассажиру карточку с названием фирмы и номерами телефонов. – И про что будем договариваться?

Очки повертел визитку в пальцах.

– Который здесь твой номер?

– Моего личного тут нет.

– Напишешь потом. – Пассажир положил визитку сверху на барсетку. – Такое дело, Вова… К девочкам поедем?

Руданского о такой услуге просили не впервые. Более того: с некоторых пор Вова стал одним из тех таксистов, которые обслуживали конкретные салоны с проститутками. Не чурался он и индивидуалок, однако с салонами все-таки было проще: там за каждого привезенного клиента ему платили определенную, заранее оговоренную сумму, притом что потенциальный клиент, сам того не зная, выкладывал больше за поездку. Плюс, конечно же, в большинстве случаев тот таксист, который привозил, через какое-то время и забирал пассажира.

В результате с каждого клиента, доставленного по одному из определенных адресов, Вова Руданский имел в среднем долларов пятнадцать-двадцать. Учитывая, что редкий день обходился хотя бы без одной такой поездки, за десять дней опытный в подобных делах таксист мог отложить до двухсот долларов. Это если не считать случаев, когда «девочка» сама ехала на вызов и вызывала «свои» такси, к числу которых Вовина машина также относилась. При удачных раскладах обслуживание проституток и их клиентов могло принести до тысячи долларов в месяц, вот почему Вова так самоотверженно вкалывал. К тому же иногда перепадал приятный бонус: девушку можно было раскрутить на бесплатный секс, со знакомыми таксистами некоторые себе такое позволяли.

Об этой стороне его работы Олеся, разумеется, не знала. Не потому, что Вова скрывал – подружка вообще мало интересовалась его занятием. Считала, наверное, что в работе таксиста не может быть ничего интересного, ну разве знакомство с забавными клиентами. Удовлетворяя редкое Олесино любопытство, Вова действительно время от времени рассказывал ей о чудных пассажирах, а то и пересказывал услышанные от наиболее болтливых забавные, всегда похабные анекдоты.

– Чего ж, поедем, – охотно согласился Вова. – Куда-то конкретно или на мое усмотрение?

– Ты вези давай. И телефон тут черкани пока.

Вова написал свой номер на обратной стороне визитки. Очки сунул ее в барсетку, откинулся на спинку сиденья. Машина тронулась, выехала на Воздухофлотский проспект, Вова доложил диспетчеру, что взял пассажира, чтобы ему не навесили заказ, сориентировал: освободится где-то минут через тридцать, и сосредоточился на дороге.

– Часто возишь? – поинтересовался пассажир через какое-то время.

– А что?

– Ничего такого… Просто я теперь в столице частенько буду в командировках бывать. Мне такси оплачивают, так что если чеки давать станешь – сработаемся.

– Чеки есть, – подтвердил Вова. – Я тебе дам, а ты сам нужную сумму впишешь.

– Надежнее, когда чужой рукой. Мой почерк на фирме знают.

– Да мне по барабану. Что за фирма?

– Тебе надо?

– Понял! – Вова согласно кивнул, затем не сдержался: – Слышь, а девочки тебе чек ни фига не выпишут.

– Там я разберусь.

Ненавистные пробки уже рассосались, и они практически без проблем добрались в самое начало Борщаговки, в район Авиационного университета. Здесь Вова имел на примете сразу несколько квартир, оборудованных под бордели, и, остановившись в нужном месте, поинтересовался:

– Сам позвонишь или мне набрать? Ждать не придется, фирма веников не вяжет. Всегда девочки свободные есть.

– А выбрать можно?

– Можно. Там все студентки… Ну, почти все. Учатся, так сказать, – хихикнул таксист.

– Звони, – легко согласился Очки. – Раз уж там у тебя такие крюки, ты и договаривайся.

– Ой, слушай, чего там договариваться. Проблему нашел!

Вова взял телефон, набрал номер.

Но когда ему ответил приятный голос женщины-диспетчера, таксист внезапно не нашелся что сказать. Потому что в это самое время сзади подкатила другая машина. Резко скрипнули тормоза – она стала так, чтобы блокировать левую, водительскую сторону. Захлопали дверцы, вокруг такси выросли грозные фигуры.

Пассажир тем временем с подчеркнутой аккуратностью взял у Вовы трубку, сказал в нее:

– Алло, добрый вечер. Можно к вам минут через пятнадцать зайти? – Пауза. – Нет, не один. Нас двое. – Снова пауза. – Да, конечно, без проблем. Решим. Какой адрес? Ясно. Код? Понятно. Ладно, ожидайте.

Окончив любезный разговор, Очки отключился, зачем-то подбросил на ладони телефон таксиста, затем достал из внутреннего кармана кожаного пиджака удостоверение.

– Понятно?

Вова кивнул. У него мгновенно пересохло в горле.

– На фирме у вас, вот на этой, – теперь ладонь похлопала по поверхности барсетки, внутри которой исчезла визитка с написанным на ней Вовиной рукой телефоном, – все такие шустрые? Или ты один только сводничеством занимаешься?

За все время, что они жили вместе, Олеся еще ни разу не видела Вовку таким пьяным. Большую часть времени он проводил за рулем, и пить ему просто было некогда. Но еще большим и, признаться, еще менее приятным открытием стало его пьяное признание.

– Ты пойми, Лесь, – говорил Руданский, глядя в одну точку перед собой и совсем не требуя, чтобы подруга хоть как-то участвовала в разговоре. – Пойми ты: я, короче, фирму подставил. Так получается. С перепугу ляпнул: шеф типа в курсах, пускай с ним базарят. Прикинь, я подумал – это наезд по ходу. Ну, фирма же платит ментам, ГАИ, налоговой – крыша, понимаешь… С девочками то же самое… Прикинул: они сами между собой разберутся. Как бы крыша с крышей…

– Что же получилось? – сухо спросила Олеся.

– То и получилось – не разобрался я! Там какой-то рейд проводили сами менты! Ни с кем не согласовывали! Знаешь, как говорят: палки рубили там! Ну, «для галочки», для результата, для раскрываемости… Блин! И надо было так влететь!

– Успокойся.

Несмотря ни на что, Олесе было жаль Вову. В конце концов, она до сих пор чувствовала себя виноватой за тот стриптиз в «Дельфине». Конечно же, она ничего не рассказала Вовке. Но с тех пор и у нее была от него своя тайна. Раз так, то и Вова имел право иметь и хранить собственные секреты. Тем более что эта часть его работы, как ни верти, в чем уже успела убедиться Олеся, приносила неплохой доход. А то, что занятие нелегальное – так в стране почти весь приличный заработок полулегальный.

В конце концов, он ведь никого не убил. Подумаешь, возил клиентам проституток, а проституткам – клиентов…

– Спокойно, – повторила девушка, даже попыталась погладить пьяного любовника по голове. – Что такого? Обойдется… Или нет?

– А вот ты не понимаешь! – выкрикнул Вова. – Не понимаешь ничего!

– Так растолкуй!

– Смотри, популярно объясняю: то, на чем меня эти козлы поймали, легко можно подвести под сводничество. То есть под статью триста два уголовного кодекса Украины. Она теперь мне сниться будет в страшных снах! Там так: если б я один был, ну, на своей машине или там халтурил на рабочей – это до двух лет, но за такое редко сажают. Штраф можно заплатить. А вот если еще кто-то в курсе и если фирма с этого чуть-чуть получает, мы все считаемся соучастниками. По сути, Леська, это организованная группа сводников! Там до пяти лет, и пойди выкрутись!

– Кому – до пяти лет?

– Всем! У шефа проблемы, ты поняла? Теперь фирму проверяют, на меня все злые, работа зависла. Машину отняли, все обнулили…

Чтобы хоть чем-то себя занять, Олеся встала и налила воду в электрочайник.

– Чайку хочешь?

– Да иди ты со своим чайком!

– Вов, я тебе что плохого сделала?

– Ничего ты мне не сделала! Для тебя старался!

– О, здрасьте! Я еще и виновата, что ты возил проституток и клиентов им подгонял!

Олеся отвернулась. Ей категорически не нравилось происходящее. Самое неприятное: девушка не представляла, чем все это может закончиться и чем создавшаяся ситуация реально угрожает Володе и ей.

…К этому времени девушка уже окончательно порвала с танцами. После того случая полгода назад она заставила себя продержаться еще какое-то время. Но, когда Ксения, будто ничего не случилось, предложила ей еще раз потанцевать голой, Олеся сначала отказалась машинально – сработали рефлексы. Конечно же, преподавательница попросила подумать. Рассудив спокойно и прикинув все плюсы и минусы, девушка согласилась вернуться к этому разговору. И, ничуть не стесняясь, уверенно озвучила сумму, за которую согласна скидывать одежду под музыку. Если кто-то получает от подобного зрелища удовольствие – пускай платит отдельно.

Однако на этом разговор закончился: Ксения, тоже поразмыслив, заявила в ответ: Олеся слишком много себе позволяет. Не умея толком танцевать, оценивает себя как прима-балерину. Ладно, ответила тогда девушка. Значит, раз она не умеет толком танцевать, больше вообще не будет этим заниматься. По крайней мере, в этой школе и под руководством этого преподавателя.

Так Олеся одним резким движением перечеркнула все, чего достигла за время своей киевской жизни. Вернувшись тем вечером домой и проторчав перед телевизором несколько следующих дней, девушка поняла: ничего не изменилось. Вова даже не заметил, что она снова превратилась в домоседку, по-прежнему давал ей деньги – не так много, как хотелось бы, но на жизнь пока хватало. Тогда Олеся осознала, как устала за то время, что занималась танцами, и решила: имеет право на отдых.

Чтобы совсем уж не умереть от скуки, она решила подготовиться к поступлению в институт Карпенко-Карого. Честно проштудировав нужную литературу, список которой выяснила еще раньше, когда приходила в университет, найдя что-то на книжном рынке, что-то – скачав из Интернета, она собрала необходимые, как ей казалось, документы. И в положенный срок отправилась их подавать. Однако в приемной комиссии на нее почему-то посмотрели круглыми глазами, задали странный вопрос: «Девушка, вы серьезно?», потом барышня куда-то сходила и, вернувшись, пододвинула Олесин пакет с документами к краю стола: «Девушка, у вас неполное среднее образование. Мы такие варианты не рассматриваем. Попробуйте разве что на коммерческое отделение. И то – через год, вам же даже семнадцати нет».

Олеся Воловик не могла понять, почему нельзя стать артисткой в шестнадцать с половиной лет и окончив всего девять классов. Попытавшись спросить это у барышни, получила довольно резкий ответ, не сдержалась, сама ответила так, как принято на улице. И вдруг оказалась в центре нежелательного внимания, после чего ее чуть ли не силой вывели на улицу. Она еще сказала этим гадам на прощание пару ласковых фраз, но легче от этого не стало.

На время оставив глупые, как оказалось, мечты, Олеся почти все лето провалялась на пляже в Гидропарке, попивая пиво со случайными знакомыми – такими же девчонками, как она. Правда, большинство новых подружек вертелись здесь в поисках приключений, не всегда безопасных. Но Олесю такие приключения не вдохновляли: она жила с одним человеком, предпочитая стабильность и покой. Хотя послушать разные истории о том, кого, когда и на сколько удалось раскрутить, девушке все-таки было интересно.

…И вот теперь, после происшествия с Вовой, она вдруг ясно осознала: ее собственной спокойной жизни приходит конец. Оказывается, те деньги, которые ей подкидывал любовник, имели не совсем законное происхождение. Вообще-то как раз законная сторона, как и нравственная, Олесю беспокоила мало: она была уже достаточно взрослой, чтобы в полной мере оценить значение как нравственных, так и законодательных норм в своей стране. Нет, ее больше беспокоило стремительное превращение Вовки из целеустремленного мужчины-добытчика в лузера.

Если бы она могла ему помочь… Да, верно: если бы Олеся могла помочь Вовке, то тем самым помогла бы и себе.

– Дальше что? – спросила девушка, выдержав положенную паузу.

– Ничего дальше, – буркнул Вова в ответ. – Был разговор с шефом. Ясно, что решать вопрос как-то надо. Хорошо, тема не такая стремная, как наркота, допустим. Вон знакомого одного, с другой фирмы, поймали с «колесами». Курьером подрабатывал, прикинь, дурной… Брал у барыги, потом подъезжал к точкам – обычно к клубам. Мало ли, такси возле клуба стоит, нормальный ход… Ну, подходят люди, базарят с таксистами, торгуются там… Он таким вот макаром передавал товар, забирал бабки, брал для виду какого-то пассажира, ехал себе спокойно… Ладно, такое. В общем, моя ситуация мягче, ее решить реально.

– Ты теряешь?

– А ты как думала? Были встречи, люди о чем-то там договорились. Мне, ясное дело, все свои деньги, что набомбил, придется отдать. Только там сумма серьезная… – Вова вдруг как-то подозрительно замолк. – Слышь, Лесь, есть тема. Помочь можешь?

– Я? – Олеся даже ткнула себя пальцем в грудь. – Тебе свои деньги отдать? У меня не сильно много, вряд ли они спасут.

– Не деньги… Короче, ты сама спасти можешь.

– Я? – переспросила девушка.

Вовка внимательно посмотрел на нее, взгляд перестал быть мутно-пьяным, в глазах появились явно осмысленные проблески. Олеся сейчас была уверена: что бы ни сказал любовник, за свои слова он отвечает. И на пьяный бред их не спишет.

– Ну? – осторожно спросила она.

– Шеф мой… наш… Босс, в общем… – Вова старательно подбирал слова и уже не сверлил подругу взглядом – наоборот, отводил глаза, что лишь усилило нехорошие подозрения. – Он едет на море. В Крым. На неделю. Бархатный сезон, такое… Нужна девушка, готовая поехать туда с ним.

– У него жены нет?

– Есть. Дочка тоже есть. Они в санатории, в горах.

– Я никогда в горах не была, – зачем-то проговорила Олеся.

– В Карпатах, – непонятно для чего уточнил Вова.

– Не была я в Карпатах.

– А на море? На Черном. Ялта, хороший санаторий, свой пляж. Кормят.

Ни минуты не сомневаясь, о чем пойдет речь дальше, Олеся тем не менее дала Володе шанс исправить положение:

– Ты ему должен бабу найти?

– Я сказал, что нашел уже.

– В смысле?

– Я сказал, ты с ним поедешь.

После Олеся долго удивлялась сама себе. Ей казалось – от услышанного должны подкоситься ноги, закружиться голова, запылать праведным гневом щеки. Но ничего этого не произошло. Девушка даже не испытала желания дать любовнику пощечину или же просто кинуться на него с кулаками. Она вообще не задумалась над тем, как правильно вести себя – впервые оказалась в такой ситуации.

Хотя… впервые ли? Сколько раз за последнее время ее продавали, так или иначе? За нее платили деньги другим людям, пусть даже Олеся не страдала физически. И если так принято, почему деньги должен получать кто-то другой…

Такие вот мысли вихрем пронеслись в голове, и она сказала в ответ:

– Чего ж ты за меня решаешь? Мог хотя бы поинтересоваться, хочу ли я ехать куда-то с кем попало…

– Он нормальный дядька, Лесь! – зачастил Вова. – Не кто попало, не маньяк какой-то, не педофил!

– Педофилы, Вовчик, на детей западают. Я не ребенок. Или ты не понял до сих пор? Мы с тобой тут вообще-то не детскими делами занимаемся. Дети, Вов, ходят в школу. Заканчивают одиннадцатый класс и получают полное среднее образование. Потом поступают в институты с университетами, дальше… А, ладно! – Олеся отмахнулась. – Идея твоя?

– Какая?

– Такая! Мною откупиться – ты сам предложил или босс знает все про твою интимную жизнь?

Впервые за весь вечер Вова не нашелся что ответить, и Олесе все стало окончательно ясно. Размышляя впоследствии, почему ее любовник повел себя именно так, девушка со свойственным ей недетским отношением к жизни и определенным опытом общения пришла к выводу: имея дело с проститутками, ее любовник всех женщин, которые его окружали, постепенно стал воспринимать именно с такой точки зрения. На его глазах ежедневно происходила купля-продажа живых людей. Без особого возражения со стороны тех, кого продают или сдают, так сказать, в аренду.

Самое главное: женщины, прежде всего – молодые женщины, легко принимают такое отношение. Этот вывод подтверждался и опытом активного общения с девчонками из Гидропарка. Любая из них запросто могла подсесть за столик к компании мужчин, после – без страха сесть в машину и отправиться развлекаться дальше. При этом девчонки отнюдь не считали себя шлюхами – им просто нравилось проводить время за чужой счет. И если это требовало согласия на интим, так что ж, для них такие мимолетные связи ничего не значили. Они даже не всегда получали деньги, доказывая прежде всего самим себе и друг другу: нет, их образ жизни к проституции не имеет никакого отношения…

Вова по-прежнему молчал. Олеся села напротив, взяла инициативу в свои руки, спросила деловито:

– Допустим, я поеду в Крым. Один раз там была, маленькой еще совсем, не помню ничего толком… Так, скажем, поеду я. Как это решит твои проблемы?

– Наши, – прогудел любовник, по-прежнему не поднимая глаз.

– Твои, Вовик, твои. Свои проблемы я как-то сама разруливать научилась.

– Кто тебя из больницы забрал?

– О, здрасьте, вспомнил один! Это когда было! Вовочка, я собрала барахло в сумку и ушла отсюда, понял? Мне за это ничего не будет, никто ничего не сделает! А ты со своими проблемами останешься сам, понял? Так что проблема – твоя, согласен?

– Согласен, – покорно подтвердил Вова.

– Тогда так: что это решает?

– Хозяин закрывает тему с ментами. Как он договорится, что решит – его дела. Главное – проблемы не будет. Я на работе останусь. Машину снова дадут. Устаканится, короче, все постепенно.

– За неделю отдыха в Крыму с твоим хозяином?

– Получается, что так.

– Там, наверное, похолодало уже…

– Конец сентября. Бархатный сезон. Даже если вода не очень, там бассейн есть, в санатории.

– А раньше он почему не поехал, в сезон?

– Дороже потому что…

– Ха! Щедрый мужик, как я посмотрю! – Олеся помолчала. – Ладно, Вовик. Пускай билеты покупает. На самолет, я самолетом не летала еще. Кто знает, когда еще придется… И купальник мне поехали купим, завтра. Лучше два. Одежда нужна вообще, у меня для такой поездки одеть нечего. А то скажет еще хозяин твой: подсунули лахудру облезлую. И долги с тебя не спишет.

– Денег – фонарь, – буркнул Вова.

– А ты займи для такого дела! Выгодно! Раскрутишься – отдашь, зато не сядешь! – выкрикнула девушка.

…Когда Вовка завалился спать, Олеся еще долго стояла на кухне, курила в форточку и прокручивала в голове сегодняшние события. Честно говоря, ей сейчас не хотелось идти в комнату и, как раньше, укладываться на один диван с Вовой. Она уже окончательно решила: этот парень ей не интересен. Был этап в жизни – и закончился.

Хлопнуть дверью сейчас – красиво. Олеся сможет, наверное, уважать себя. Только вот за порогом этой убогой съемной квартиры ей светит еще меньше, чем в ней, здесь и сейчас, с предателем Вовочкой. Пусть вокруг не маленький Кировоград, а большой Киев, она все равно одна, хоть в родном городе, хоть в столице, с которой так и не сроднилась. Выходит, уехать в Крым с чужим взрослым человеком для нее не самый плохой выход, если неделю ей будет гарантировано полное содержание. Может, удастся даже получить какие-то деньги на личные расходы.

Нет, вариант уехать на недельку к морю не казался Олесе слишком уж оскорбляющим достоинство. Куда вернется после того, как проведет неделю в Крыму с незнакомым мужчиной, девушка понятия не имела. На крайний случай имелась квартира матери, где можно пересидеть несколько дней. Ну, а после…

Непременно появится что-то.

Или – кто-то. В тот вечер в середине сентября Олеся Воловик, которой оставалось несколько месяцев до семнадцатилетия, окончательно определилась со своим ближайшим жизненным выбором.

Она тогда еще надеялась: это не навсегда, когда-нибудь она вновь будет способна мечтать о чем-то красивом. Никто и никогда не сможет отобрать у человека его мечты…

 

Игорь

Уж если придираться, то внешность Лены не полностью отвечала представлениям Крутецкого о женской красоте. Дело в носе: по мнению Игоря, он был слишком длинным. Однажды он как бы не всерьез заговорил о пластической операции: мол, нос целоваться мешает. Сперва Ленка отшутилась – не целуйся, значит. Но быстро сменила тон, согласившись, что такое возможно, вон Кристина Орбакайте, писали, чуть укоротила себе носик. Вроде не слишком заметно, а выглядит человек по-другому. Игорю пришлось доказывать, что он ничего не имеет против, просто пошутил, в ответ услышал: «Солнце, я сама про свой нос давно знаю. После свадьбы обязательно займемся этим вопросом».

Не считая не совсем удачного носа, все остальное в девушке, с которой Крутецкий жил больше года и на которой собирался жениться, его устраивало. Фигура, грудь, родители, а главное – его мать была от потенциальной невестки без ума, уже планируя, как объединятся две приличные семьи. Инге Крутецкой очень нравилось, что семья Лены Дорошенко старалась держаться от политики подальше, вместо этого заводя нужные знакомства и страхуя свой небольшой, но уверенный бизнес от милиции, налоговой, смены власти и прочих неприятностей, приравниваемых к стихийным бедствиям. Дорошенки не высовывались, их знали только те, кому нужно знать; в этой семье круг общения тщательно фильтровали. Игорь сквозь фильтр не просеялся, стало быть, все в порядке.

Они договорились пожениться, однако ни одна из сторон событий не форсировала. Пока обоих устраивало, что они живут в скромной Лениной квартирке в центре Кировограда, которую сделал дочери отец, и периодически обсуждают, куда поедут в свадебное путешествие. Этим они занимались и сейчас, воскресным майским утром, по привычке выходного дня валяясь в постели до неприличия поздно.

– Если на Праге остановимся, я б на машине поехал, – проговорил Игорь, удобнее устраивая коротко стриженную голову на голом животе будущей жены.

– Мать, думаешь, даст тебе машину?

– Родаки обещали на свадьбу свою подогнать.

– Что-то не спешишь ты получить собственные колеса.

– Ой, Лен, не начинай, ладно? Сама вон вечно в каких-то делах!

– Не в «каких-то», а учусь. Папка мне вон новую стажировку сейчас оформляет, у него филиал в Польше скоро откроется. Следующей зимой или весной придется на практике проходить международное право, с иностранными партнерами.

– Долго?

– Месяца три. У отца на меня там какие-то свои планы.

– Не понял, зимой или весной?

– Если так, как он рассчитал, то сразу после Рождества. Думаю, в конце марта уже вернусь.

– Вот тогда и послушаем с тобой марш Мендельсона! Я за это время тоже как-то раскручусь, учебу закончу. Папаша тоже с кем-то там уже договаривается, чуть ли не в Киеве…

Лена картинно надула губки.

– Не хочу в Киев! Вот не хочу!

– Чего это вдруг?

– Не «вдруг»! Я давно тебе, Гошик, говорила: в Киеве – все! Вот все! Кого ни возьми, каждый за Киев этот цепляется ногтями и зубами, сидит там в куче такого же точно… Нет, в Киеве теряются. На страны Евросоюза надо поглядывать, все перспективы там. Покручусь в Европе, прощупаю почву. Или ты серьезно рассчитываешь тут, в Украине, рыбку ловить?

– Ничего я пока не рассчитываю…

Подобные разговоры практичная Лена заводила не впервые и все чаще, и Крутецкий испытывал внутреннее раздражение. Игорю не было комфортно оттого, что баба умеет планировать свою жизнь на годы вперед, а он, мужик, вынужден плыть в ее фарватере. Именно по этой причине Крутецкий не спешил оформлять отношения: ему по-прежнему нужна была свобода действий, свобода маневра, и его успокаивала мысль о том, что в любой момент он может свои отношения с Леной переиграть. Пусть даже родители обижаются, уговаривают, вразумляют: практичная Ленка Дорошенко недолго будет горевать.

У Игоря даже возникло подозрение: она так долго держится рядом с ним, потому что считает его управляемым. Такие выводы Крутецкого совершенно не устраивали. Правда, он старался по возможности не высказывать своих опасений. Лена же, похоже, сомнений своего, как она говорила, гражданского мужа абсолютно не замечала.

– И вообще, сейчас вон май месяц. Ты уже Рождество празднуешь. До него, между прочим, дожить надо, – буркнул Игорь.

– Ой, можно подумать, ты не доживешь… Больше жизни, товарищ! Была такая песенка в молодости наших родителей.

– Не знаю, как я до обеда вообще доживу сегодня.

– Что так?

– Не завтракамши, – начал привычную утреннюю клоунаду Крутецкий.

– Так не валяйся, мужчина-добытчик, а иди завтрак добудь!

– Это поздний завтрак.

– Любой! Пиццу закажи.

Картинно вздохнув, Игорь сполз с кровати. Затем, не вставая, даже не прикрывшись простыней, пополз на четвереньках к стеклянному столику у противоположной стенки, взял и включил свой мобильник. Ленка не изображала хозяюшку, даже чай заваривать не умела, дома предпочитая опускать в кипяток пакетики. Потому за все время их совместной жизни ни разу даже не попыталась проявить свои кулинарные способности, предпочитая либо есть в городе, где в последнее время открылось достаточно приличных кафе, либо же – заказывать пиццу на дом.

Лена Дорошенко явно получала удовольствие оттого, что ей приносят еду по телефонному звонку.

 

Артур, Юрий

Греков долго пытался объяснить себе, почему в последнее время его потянуло в компанию Марущака. Склонный иногда к рефлексии, он находил их дружбу странной: сын владелицы сети мини-маркетов и охранник одного из сетевых магазинов. По сути, сын хозяйки водит знакомство со слугой – так Артур рассуждал поначалу. Впрочем, Юрка, похоже, не ломал себе голову, по какой причине Артур, мажорный парень, вдруг стал его привечать.

Возможно, рассудил как-то Греков, все потому, что Крутецкий с некоторых пор слишком заважничал. Закрутил отношения с дочкой какого-то местного перца, о котором даже его всезнающая матушка не могла ничего толком рассказать, ограничиваясь коротким ответом: «У них семейный бизнес». Между прочим, это ведь Артур их познакомил. Точнее, сам предложил Игорю подсесть к девчонкам за столик, тот еще не хотел, все подкалывал – носатая, мол, твоя. Как бы не так, укатили вместе, у Грекова же с ее подружкой ничего не получилось, потому парень поначалу даже радовался, что им какое-то время нет необходимости видеться. Более того: сам избегал встреч, но общаться с кем-то надо, вот тут Юрец и подвернулся.

С ним Артуру не нужно было напрягаться и что-то из себя строить. Марущак прекрасно понимал многие статусные вещи и очень скоро превратился в некое подобие оруженосца своего «сиятельного» друга. Оружия у Грекова, конечно же, не было. Но в принципе Марущак вот уже больше года состоял при нем вроде как неофициально, выполняя просьбы типа «подай-принеси».

И вот еще: Юрий почувствовал в нем что-то такое, что Греков сам в себе боялся обнаружить. Поняв о товарище это самое «что-то», Марущак в тот же миг сделался кем-то вроде хранителя страшной тайны. Когда они общались, оставалось много недоговоренного, чего не нужно было объяснять друг другу. Пришло то самое понимание с полуслова, ради которого сближаются даже, казалось бы, чужие друг другу люди.

Это Юрка первый предложил искать девчонок в придорожных кафешках, у трассы.

Оказалось, процедура не слишком сложная. Греков привык, что проблемы с девушками чаще решает Крутецкий, и когда за это взялся Марущак, на Артура внезапно снизошло откровение, которого он сам боялся: а ведь в вопросах общения с противоположным полом он при Игоре играл второстепенную роль. Даже если сам предлагал подцепить очередных скучающих девчонок, он мысленно и не без оснований надеялся: Крутецкий возьмет инициативу в свои руки. Так обычно и происходило. Теперь же, когда при Грекове появился Марущак, все вопросы с девками, как и раньше, решались без активного участия самого Артура.

Получается, Греков сохранил за собой верховенство в их паре. И при этом интимные проблемы по-прежнему решали за него.

Конечно, общество, предлагаемое ему Марущаком, радикально отличалось от девиц, на которых специализировался Крутецкий. В порыве пьяной откровенности Юрка однажды признался: надежды завести отношения с приличной девушкой для него похоронены. Раз так, надо обходиться теми, до кого проще дотянуться. Такие девицы чаще всего встречались не в самых престижных, дорогих и просто чистых заведениях города. Легче всего было найти их у трассы.

Нет, уверял Юрик, не все девчонки, которые крутились возле автостоянок и в третьесортных заведениях, были проститутками, и вот так, просто, шли с тобой за деньги. Среди них много таких, кому просто нечем заняться, хочется с кем-то поговорить, немного выпить, поесть нормально, в конце-то концов. И если после всего дать им максимум сотню гривен на ближайшие расходы, они останутся довольны. Однако, как убедился Артур, вся прелесть как раз и состояла в том, что такие девчата редко обижались, если им давали денег.

Как доходчиво объяснил ему Марущак, такие девки – не проститутки. Тех, кто дает за деньги, на улицах давно нет. Они при гостиницах, в Интернете, возле саун и массажных салонов. Те, с кем время от времени знакомились приятели, просто гуляли. Ничего особенного от жизни не ожидая… Их случайные знакомые даже пытались поймать удачу – просто плыли по течению, устав от жизненных поражений и не видя для себя перспектив. Так, во всяком случае, казалось Артуру со стороны. А Юрка вообще не задумывался о том, что собой представляют такие девушки. Для него, не избалованного женским вниманием и давно не рассчитывающего на чью-то любовь, подобные знакомства заменяли отношения.

Это Греков тоже довольно быстро понял. И ему самому в свете участившихся интимных неудач также было проще иметь дело с девицами без претензий, даже не старавшимися запоминать его имя. Так что Артур и Юрик понимали друг друга без слов. И все чаще практиковали, по меткому выражению Грекова, рейды.

В тот летний вечер, запомнившийся обоим легким недоразумением, парни, как обычно, подкатили на такси к окраинной забегаловке, называвшейся без затей – «Кафе-бистро». Название это было написано на табличке в форме почему-то красной короны – она висела над входом. Двери тут практически не закрывались, даже если на улице было прохладно. Недалеко располагалось здание автовокзала, рядом с заведением стояли машины такси.

Здесь у таксистов-частников образовалось нечто вроде неофициальной стоянки – одного из мест встречи, где водители могли выпить дешевого кофе, подобрать клиента с маршрутки, обсудить последние новости. Вообще тут, возле «Кафе-бистро», таксисты устроили что-то вроде информационного центра или собственного вече. Сюда стекалась любая информация, которую водители считали для себя полезной. Случайная публика в этих краях вообще оказывалась редко. Таксисты даже знали, кто из тусующихся в окрестностях девушек приторговывал собой, а кто отирался просто так, от скуки и в поисках хоть каких-то приключений.

У Марущака тут было несколько приятелей. Среди местных девчонок он тоже завел постоянные знакомства, причем не всегда такие отношения имели сексуальную подоплеку. По большей части парню просто хотелось общения, он даже не всегда возвращался с подружкой к себе домой, на съемную квартиру. Пока Юрий ездил сюда один, обычно добирался на маршрутке. Как только к его походам пристегнулся Артур, парни чаще стали приезжать на такси. Платил, разумеется, Греков. И с того времени они практически всегда возвращались в город, подцепив девчонок – когда из числа знакомых, когда – новеньких, которых приносили сюда ветра личных жизненных поражений и разочарований.

Первым незнакомый профиль в прокуренном «Кафе-бистро» заметил тогда Артур. Толкнув Марущака плечом, он направился к угловому столику, за которым устроилась незнакомка с бутылкой «Ром-колы». Но стоило им подойти ближе, девушка обернулась и Юрик удивленно воскликнул:

– Оп-па! Привет! Куда ты пропала, давно не виделись!

Девушка даже в таком непрезентабельном и много чего повидавшем месте выглядела малолеткой. Или, скорее, находилась в той возрастной группе, которая стояла на границе между подростком и, как говорят в американском кино, юной леди. Глядя на Марущака без блеска в глазах, она явно его не узнавала. Или не хотела узнавать.

– Не узнала, что ли?

С грохотом отодвинув стул, Юрик присел рядом. Артур хотел последовать его примеру, но тут его оттерла плечом дебелая девица в не идущей ей короткой, до середины бедра, юбке. Ее часто здесь видели, но парни обратили внимание: большинство завсегдатаев ее избегает. Потому даже не знали, как дебелую зовут.

– Леська, тебя тут Жанка Брысь за бабки искала!

– Нашла? – равнодушно спросила та, кого назвали Леськой.

– Ты б не бегала от нее. Жанка совсем больная на голову стала, у нее пацан за тяжкие телесные сидел. Порежет, гляди…

– Это она на меня будет своего пацана натравливать? У самой кишка тонка? – Похоже, предупреждения и угрозы на Лесю совершенно не действовали.

Только теперь девица соизволила обратить внимание на парней.

– Привет. Знакомые твои? Знаешь их?

– Его знаю, – Леся кивнула на Марущака.

– Давно?

– С потопа, – последовал ответ, и девушка обратилась к Юрику: – Сигареты есть?

Вместо ответа Артур выложил на стол только что початую пачку.

– Купишь еще? – теперь Леся обращалась уже к Грекову, щелкнув пальцем по удлиненному горлышку своей бутылки.

– Тебе ж вроде нельзя, – напомнил Юрик. – У Снежаны, помнишь, тогда…

– Помню, – признала Леся. – Тебя помню. А вот звать как – не совсем, извини.

– Юра. Вот он – Артур. Так что, может, раз такое дело, по коньячку лучше?

– Ага! – Дебелая уселась на свободный стул. – Давайте, пацаны, по коньячку! С лимончиком и кофеюшником!

– Не с тобой разговаривают. – Леся даже не взглянула на приятельницу. – А коньяк я не пью. Водку тоже. Нельзя мне, правильно помнишь. Пива могу, но лучше вот такую штуку, – она снова щелкнула пальцем по стеклу бутылки.

– Э, подруга, я пью коньяк! Я все пью, мальчишки! – Дебелая уже откровенно заигрывала.

– Ну и пей.

Пожав плечами, Леся поднялась, подхватила бутылку, вытащила из пачки еще две сигареты и, чуть пошатываясь, вышла на свежий воздух.

– Чего она? – спросил Артур.

– Умная слишком, – отмахнулась девица, тоже угощаясь сигаретой. – Всех, думает, умнее. Должна, коза, половине девчонок, наглости хватает приходить еще. Доиграется, я так смотрю. Молодая да ранняя. Откуда ее знаешь?

– Да так, – отмахнулся Юрик. – Прошлые дела. Не так чтоб очень ее знал. Пересеклись пару лет назад в одной компании, она там начудила слегка…

– Ага, она и тут чудить может, – согласилась дебелая. – Только я ее, дурочку, пока прикрываю. Не ценит, малая еще.

– Вырастет, – поддержал разговор Артур.

– Подрастет – поздно будет, – назидательно проговорила дебелая. – И вообще, пацаны, кому сидим? – Я вас тут часто вижу, можно сказать – свои люди. Давно надо было познакомиться. Коньяк пьем?

– Пьем, – согласился Греков, хотя проводить время в компании именно этой напористой девицы ему не очень хотелось.

– Тогда вперед, на мины. Только, слышь, «Борисфен» не бери, он тут левый. Лучше «Коктебель», я знаю, нормальный привозят, заводской. Потому так и стóит.

Парни переглянулись. Марущак поискал глазами странную девушку Лесю. Ее поведение чем-то зацепило Юрика, но, решив подумать над этим позже, взглянул на Грекова вопросительно: мол, сидим или уходим в другое место?

Вместо ответа Артур поднялся и направился к барной стойке, сделанной из фанеры. Что значило: раз все равно пришли – надо хотя бы осмотреться. На дебелой девице нынешний теплый вечер клином не сошелся…

 

Олеся

– Зовут как?

– Леся.

– Полные фамилию, имя, отчество называем. Не в первый раз, сама знать должна.

– В первый, чтоб вы знали! И вообще…

– Первый привод? – Лейтенант в штатском, старше ее с виду всего-то лет на восемь, взглянул на задержанную недоверчиво. – Проверим, нам недолго. Я слушаю: фамилия, имя, отчество.

– Воловик Олеся Викторовна.

– Полных лет сколько?

– Семнадцать.

– Почему документов нет с собой?

– Я в баню шла, а не в загс.

– Что, в загс уже ходила? Грамотная?

Здесь Олеся решила промолчать. Лейтенант продолжал задавать свои обязательные вопросы:

– Проживаем где?

– Кто?

– Слушай, уважаемая, выключай дурочку! Адрес домашний, с кем живешь?

– Другое дело. А то «проживаем»… Я уже подумала, мы где-то вместе живем.

– Языкатая слишком. Домашний адрес называем!

– Кировоградская область, город Знаменка, село Казарня, улица…

– Подожди, не путай меня, – прервал девушку лейтенант. – Какая Казарня? Ты что, из Знаменского района сюда, в город, в сауну приехала?

– Вы спросили домашний адрес, – спокойно ответила Олеся. – Я бабушкин назвала, он в паспорте стоит. Бабушка в Казарне живет, я там зарегистрирована.

– Хорошо, фактически ты где проживаешь?

Олеся снова промолчала. На этот раз она просто не знала, что ответить.

– Молчим? Ладно, разберемся. Давно занимаешься проституцией?

Лицо Олеси вспыхнуло, тело, как часто бывает в подобных ситуациях, забила мелкая противная дрожь.

– Я не занимаюсь проституцией! Я не проститутка, ясно вам?

– Допустим. Тогда сначала: что ты делала в сауне в час ночи с посторонними мужчинами? Или это родственники твои? Дяди двоюродные?

Олеся старалась сдерживать себя, заговорила неспешно, взвешивая каждое слово.

– Сейчас я живу у подружки. Она предложила…

– Стоп. Фамилию-имя подружки назовем?

– Ермоленко Саша.

– Александра, значит…

– Да, Ермоленко Александра.

– Дальше.

– Значит, она, Саша, пригласила меня с собой в сауну… сюда. Сказала, что тут ее знакомые, они приглашают.

– Опять не понял тебя, Олеся Викторовна, – лейтенант придал своему голосу мягкие интонации. – Кто кого куда пригласил?

– Сашу пригласили знакомые. А она пригласила меня, потому что я у нее ночую.

– Давно ночуешь?

– Неделю. Что, нельзя?

– Выходит, ты приехала от бабушки, из Знаменского района, в гости к подружке и осталась у нее ночевать. Бабушка знает?

Олеся кивнула. Не объяснять же ему, что бабушке все равно. И вообще: слишком многое придется рассказать этому лейтенанту, а как раз долгих путаных объяснений девушке не хотелось. Ведь чем больше она станет рассказывать о себе, тем больше запутает милиционера. И, конечно же, укрепит в нем совершенно не нужные ей в данном случае подозрения.

– Допустим. А тебя не смутило, Олеся Викторовна, что в сауну вы едете к совершенно незнакомым тебе мужчинам?

– Что мне, одной оставаться? – парировала девушка.

– Пускай так. Тогда еще вопрос: а тебя не смутило, что мужчин здесь четверо? И каждый из них тебе в отцы годится? Ладно, не каждый – кто-то в старшие братья. Никак тебя это не напугало?

– Не-а. Не съедят же.

– Ага, давай, святая простота. Еще такой вопрос: а ты в курсе, что твоя подружка, Ермоленко Александра Васильевна, привлекалась в административном порядке за занятие проституцией?

– Для вас все проститутки, – ответила Олеся, глядя лейтенанту в глаза. – Кто не проститутка, тот вор. Вообще, в нашей стране нет нормальных людей. Есть только милиция и те преступники, которых чисто случайно еще не посадили. Если вы на свободе, это не наша заслуга, а ваша недоработка, так или нет?

Лейтенант усмехнулся.

– Ты скажи, какая умная…

– Это плохо или хорошо? Это вообще преступление? За ум штрафуют или сажают?

Лейтенанту явно не хотелось вступать в бессмысленные пререкания. Его вообще уже начинала тяготить эта ночная беседа.

– Добро. Тогда расскажи мне, Олеся Викторовна, для чего, по-твоему, вы с подружкой приехали среди ночи в сауну.

– Отдохнуть. Я понятия не имею, какого другого ответа вы от меня ждете. Что можно делать в сауне, кроме как в парилке сидеть, в бассейн прыгать, пиво пить и креветок кушать?

– С четырьмя незнакомыми голыми мужчинами.

– Мы познакомились. Вообще-то это Сашкины друзья.

– Прямо-таки все друзья?

– Не все, – теперь Олеся говорила, словно терпеливый учитель, объясняющий простые правила туповатому ученику. – Двое. Остальные – их друзья. Мы познакомились. Даже не так: толком познакомиться не успели, как вы налетели. Вообще, ваши подозрения и обвинения оскорбительны. У меня мама – юрист, – сама не зная зачем, соврала девушка. – Мы в суд подадим за моральный ущерб!

– Ага, давайте, прямо в Европейский, – снова хмыкнул лейтенант. – Теперь я тебе расскажу, Олеся Викторовна, что тут на самом деле творится. И если мама твоя правда юрист, мы с ней обязательно познакомимся. Я ей то же самое поведаю. Смотри, в эту сауну банщики регулярно вызывают девушек для своих клиентов. Здесь вообще постоянная клиентура, мужчины знают, куда и зачем едут. У нас в отделе на этот счет есть проверенная информация. Так совпало, что сегодня мы решили ею воспользоваться. Вот, получается, вы с подружкой попали под раздачу. И если ты мои слова сейчас просто подтвердишь, я сделаю скидку на то, что ты несовершеннолетняя, что у тебя это первый залет, что тебя подружка подмутила. Хотя, если ты живешь у нее уже неделю, а гражданка Ермоленко у нас – человек с репутацией… Короче, подпишешь, как говорю, – мы о нашей встрече здесь забудем. Можешь ехать к своей бабушке. Лады?

Олеся несколько минут подумала. Вернее, думать было не о чем – она знала, что отвечать, как только начался этот разговор. Но нужно показать сам процесс раздумий, ведь такие ответы сразу не даются. Потому, выдержав паузу, девушка ответила, снова глядя милиционеру прямо в глаза:

– Я не понимаю, о чем вы говорите. Ваши подозрения меня оскорбляют. Я не проститутка. Мы с подружкой приехали к ее знакомым. Вы разве не допускаете мысли, что в сауну даже поздно ночью приезжают просто отдохнуть? Я жаловаться буду. Все, больше нечего добавить. И не подпишу ничего.

Пока Олеся говорила так, убедилась: круглое лицо тоже может вытягиваться – вот как сейчас у этого лейтенантика…

Их с подружкой все-таки продержали в КПЗ до утра, как Саша и предполагала. Затем, когда к восьми на дежурство заступила новая группа, девушек вместе с большинством задержанных ночью выпустили, предварительно промыв каждой мозги. Воспитательную беседу без особого энтузиазма провел офицер средних лет, плешивый, с мешками под красными – то ли от недосыпа, то ли с перепою – глазами. Сначала, по примеру подружки, Олеся отказалась подписывать протокол. Но красноглазый спросил:

– Тебе оно надо? Подпишешь – скорее уйдешь. Нет – я десять причин найду, чтобы оставить тебя в камере на пятнадцать суток. Годится такой вариант?

Честно говоря, Олеся чуть не сказала «да». Ведь в таком случае у нее в ближайшие две недели будет хоть какая-то крыша над головой. Конечно, это глупо, однако за время, прошедшее после возвращения из Киева в Кировоград, девушка так устала слоняться по чужим углам, что готова была согласиться даже на такой «ненормальный» вариант. Впрочем, возможность четырнадцать ночей спать на жестких тюремных нарах и ни о чем не думать уже не казалась Олесе Воловик такой уж ненормальной и неприемлемой.

…Прошлой осенью, вернувшись из Крыма, она праздновала маленькую победу: ей удалось склонить своего нового кавалера, Вовкиного босса, к продолжению отношений. Если можно так назвать два месяца, проведенные в одиночку на съемной квартире: любовник оплачивал ей жилье, а сам появлялся наскоками раза два в неделю, обычно в середине дня или поздно вечером, если на работе приходилось участвовать в банкетах. Их «любовь», если это можно так назвать, занимала обычно часа полтора, иногда – два. Остальное время Олеся была предоставлена сама себе.

Денег на расходы любовник ей не выдавал. Но, во-первых, у Олеси все еще оставалась карточка, куда кировоградские квартиранты аккуратно зачисляли деньги. А во-вторых, девушке удалось сохранить кое-какие сбережения, сделанные в те времена, когда она пыталась подрабатывать танцовщицей. Так что крыши над головой ей на первое время было достаточно. Связь с Вовой она не поддерживала, хотя Олесю и обидело, что бывший парень со времени расставания позвонил ей всего три раза.

В конце ноября любовник, не вдаваясь в объяснения, заявил: хватит, эта связь ему больше не интересна. Правда, опять-таки не слишком выбирая выражения и деликатничая, предложил: есть у него приятель, который не против таких же отношений. Не найдя причин отказать, Олеся встретилась с очередным благодетелем, но этот быстро надоел ей самой: девушку не устраивало, что чужой ей мужчина, который снял ей более дешевую квартиру в еще более отдаленном районе Киева, приходил чуть ли не каждый день, требуя, как ему казалось, своего. Устав, Олеся однажды просто сбежала из той квартиры и поменяла на всякий случай сим-карту в телефоне.

Новый год она встречала с матерью. У нее же обитала до Крещения, после чего состоялся серьезный разговор. Суть его сводилась к тому, что матери нужно налаживать личную жизнь, есть хорошая возможность, подвернулся наконец приличный человек. Им нужно где-то встречаться, и мама, чуть не плача, убеждала дочку: как только ей станет хорошо и она сама в конце концов обретет почву под ногами, они будут даже жить вместе, и уж точно мать сможет ей помогать. Ведь нужно учиться, без образования не найти приличной работы.

Согласившись с ней насчет учебы, Олеся сильно сомневалась в желании матери как можно скорее объединить их маленькую семью. Тем не менее девушка без лишних вопросов перебралась на квартиру, которую мама сняла ей на десять дней. За это время, как она сказала, Олеся вполне могла отдохнуть и определиться, как жить дальше.

Многообразия вариантов жизнь девушке не предлагала. Сделав несколько звонков и убедившись, что киевские приятельницы о ней позабыли, Олеся валялась на диване и переключала каналы телевизора, а затем собрала нехитрые пожитки и села на маршрутку, идущую до Кировограда. Прощай, Киев, ничего с тобой не вышло, больше не увидимся. В ближайшее время – так точно.

Затем до весны Олеся Воловик маялась тоской у бабушки в селе. Здесь ей казалось хуже, чем на съемной квартире: у бабушки тоже был телевизор, старенький, ловивший без помех всего десять каналов. Но даже это единственное в селе развлечение оказалось для девушки недоступным: зная наизусть время и порядок показа слезливых сериалов, бабушка ничего другого не смотрела. Однажды Олеся попробовала приобщиться к такому просмотру, но к вечеру ей стало физически плохо.

Подружиться с местными ровесниками также не удалось: большинство девчонок и парней ее возраста доучивались в школе, те, кто постарше, учились в Кировограде либо искали работу за пределами села – здесь работать молодым людям было просто негде. Подружками Олеся условно считала Люду из продуктового магазина и Катю из местного кафе. Люда впервые родила в семнадцать, к двадцати шести успела стать матерью двоих детей, муж выпивал, и продавщица утверждала: все мужики сволочи, дом и семью она тянет сама. Катя, будучи младше Люды на три года, успела дважды развестись. Первый раз – здесь, в селе. Вторично вышла замуж, чтобы уехать в областной центр. Вернулась год назад. Без мужа, с синяком под глазом и полностью разочаровавшись в жизни. Обе много курили, а время от времени пили вино, которое Катя каким-то одной ей известным образом «мутила» в своем кафе.

Из этого каждодневного общения, с сигаретами и бесконечными беседами ни о чем, Олеся вынесла только одно: на нормальную личную жизнь женщинам сегодня рассчитывать не приходится. Надеются только на себя и на призрачную птицу удачи. Ведь она наверняка существует, и Катя с Людой знали многих, кому удалось поймать такую пташку. О способах ловли этого мифического пернатого обе имели весьма смутное представление.

Когда весна начала вступать в полную силу, Олеся уже не могла оставаться в Казарне. Бабушка не держала ее, просила только звонить и давать о себе знать. Чем внучка собиралась заниматься в Кировограде, женщина понятия не имела. Ей для спокойствия хватало пенсии, огорода, сериалов и объяснений Олеси: «Буду искать какую-то работу». С этим бабушка соглашалась – работа человеку нужна.

Если Олеся Воловик и верила в то, что действительно найдет работу, то, вызвонив старых подружек и пообщавшись с ними, пришла к окончательному выводу: птицы счастья в Кировограде не летают. Они, похоже, вообще нигде не летают. Впрочем, практически все ее кировоградские подружки-одногодки где-то учились, остальные нашли себе работу официанток, курьеров, продавцов-консультантов и прочие возможности зарабатывать, но не выпадать при этом из жизни. Услышав такое выражение сразу от нескольких знакомых, Олеся, сложив два и два, поняла: сама она как раз из жизни выпадает.

Но если жизнь все же не стоит на месте, а течет, значит, ничто не мешает поймать волну и плыть по течению. Рассудив так, Олеся решила опробовать схему, которую немного освоила в Киеве и которая работала, как показал опыт ее тамошних подружек по Гидропарку.

Нет, до откровенной, ничем не прикрытой торговли собой девушка опускаться не собиралась. Ей вообще не по душе было это занятие, особенно после неприятной истории с предательством Вовика: это его Олеся винила сейчас во всем, что с ней происходило, в крушении надежд и мечтаний. Кабы не его якшанье со шлюхами, решила она для себя, у нее самой, возможно, было бы другое будущее. Все-таки она не позволит никому так к себе относиться. Однако в том, чтобы знакомиться с мужчинами и некоторое время жить за их счет, Олеся ничего зазорного не видела. Чем такие отношения хуже формального замужества? – спросила она себя. Ведь в браке, по-хорошему, как раз мужчина и содержит семью, берет на себя основную часть финансовых расходов. Значит, мужчины созданы для того, чтобы платить женщинам. Для этого необязательно вступать в брак, как некогда Люда и Катя.

На своем поприще Олеся скоро добилась некоторых успехов. У нее появились подружки, из которых только некоторые не гнушались напрямую продавать себя. Большинство же целенаправленно и методично занимались поиском мужчин, готовых содержать их хотя бы какое-то время. Чем ближе к лету, тем лучше шли дела: Олесе и еще двум девчонкам даже удалось раскрутить очередных кавалеров на поездку к морю. Правда, закончилось все очень плохо. Олеся не помнила, которая из подружек начала отвратительную ссору, в результате чего кавалеры бросили их на пляже без копейки денег, с сумками и рюкзачками. Добираться из Крыма пришлось автостопом, компанию из трех девчат не всякий соглашался взять, два раза их чуть не изнасиловали, и, вернувшись наконец обратно, Олеся старалась не вспоминать о малоприятных приключениях, которые им пришлось пережить.

В те дни она впервые начала жить в долг. Пошла полоса откровенных неудач, к бабушке возвращаться не хотелось, к матери в Киев – тем более. Случайные знакомства опротивели, ночевки у случайных людей – тоже. Олесе нужны были деньги, чтобы снять квартиру хотя бы на несколько суток и просто отдохнуть, ни о чем большем не мечтая. Но возвращать долги было нечем. Однажды, сжав зубы и переступив через принципы, Олеся согласилась на предложение Сашки Ермоленко взять деньги за секс – подружка практиковала это «под настроение», тоже не будучи такой уж махровой профессионалкой. Однако, заработав необходимое, больше к такому способу Олеся решила не прибегать. Долго помнила, как отмывалась под душем и глотала снотворное, чтобы спокойно, без мук совести, уснуть…

Потому, выйдя утром из отделения и полной грудью вдохнув августовский воздух, Олеся мысленно сказала себе: хватит, доигралась и наигралась. Больше она в милицию не попадет. У нее есть гордость, честь, достоинство, наконец! Она обязательно проживет следующий год, ей уже будет восемнадцать, она как следует подготовится и куда-нибудь поступит учиться. Она же, в конце-то концов, не дура непроходимая! Она человек и заслуживает лучшей жизни.

То, что она уже попробовала, Олесе перестало нравиться. Ей хотелось чего-то другого. Девушка собралась расти над собой, идти в гору. У нее снова появились мечты. Захотелось отдохнуть, собраться с мыслями, успокоиться и составить хоть что-то похожее на жизненный план.

И вернулась к бабушке.

Снова потянулись недели в Казарне. Общение, и прежде небогатое, свелось к минимуму.

У Люды вдруг заболели дети, оба сразу, хвори затянулись, ей приходилось мотаться с ребятами в Знаменку и обратно, на сельскую поликлинику надежд никаких не было. Когда бывала на работе, говорила в основном о болезнях, жалуясь на медицину да проклиная заодно власть. Но дома все-таки теперь оставалась чаще, ее подменяла сменщица, толстая неразговорчивая тетя Дуня, работавшая еще в советской торговле. С ней поговорить вообще было не о чем, а домой к Люде идти не хотелось – там разговоры о болезнях велись под сопровождение детского нытья и капризов.

Катя неожиданно даже для самой себя познакомилась с неким молодым человеком. И Олеся, получившая к тому времени огромный для своего возраста опыт общения с разными мужчинами, на глазок определила: не бандит, но около того, очень близко. Имеющие к бандитам прямое отношение так себя не ведут. Но в то же время те, кто без опаски ведет себя так вызывающе, в большинстве случаев имеют соответствующих знакомых. Так или иначе, молодому человеку удалось взять Катерину на абордаж, посеять некие надежды, и она укатила с новым кавалером в Крым, на обещанный «бархатный сезон». Олеся звонила ей несколько раз, но та постоянно была вне зоны доступа. Через неделю, правда, Катя сама отзвонилась, коротко прокричала: «Все классно!», после чего телефон замолк, казалось, навсегда.

Тем не менее Олеся Воловик упорно старалась не предаваться унынию. Девушка всеми силами боролась с тисками депрессии, сжимавшими ее в селе. Попробовала читать, но у бабушки оказалась небогатая библиотека, наполовину состоявшая из книг на украинском языке: им Олеся владела не в такой степени, чтобы легко воспринимать тексты. То, что было доступным, оказалось русской классикой – довольно скучным чтением для современной семнадцатилетней девушки, которая и в школе-то не сильно с литературой дружила. Других книг в селе не было, не говоря уже о журналах. Правда, журналы Олеся все-таки раздобыла: Люда по ее просьбе купила в Знаменке то немногое, что было в продаже.

Затем Олеся переключилась на кроссворды. Благо, этого добра продавалось достаточно. Однако очень быстро остыла: поняла, что ее знаний и словарного запаса не хватает даже для разгадки элементарных словесных загадок. Обидевшись на саму себя, девушка однажды сожгла сборники кроссвордов в бабушкиной печке, глубоко внутри решив-таки понемногу повышать уровень знаний. Ведь она, как ни крути, в следующем году собиралась куда-то поступить. И Олеся понимала: только здесь, в Казарне, в спокойной, пусть даже скучной обстановке, она при желании сможет сосредоточиться и нормально посидеть над книгами.

Гром грянул в начале сентября.

– Картошку копать надо, – заявила бабушка, и Олеся не сразу поняла: это не мысли вслух, а обращение к ней.

– Надо, наверное, – ответила девушка осторожно.

– Вот и выкопаем, – подхватила бабушка. – Сидишь тут, как не своя. Сколько уже лет сама с огородом вошкаюсь.

– А купить не проще? Ты ж пенсию вроде получаешь…

– Сколько той пенсии, – отмахнулась бабушка. – И вообще, придумала – картошку покупать. Я умирать буду – не разрешу себе на похороны покупную варить. Деньги еще тратить. Для чего я тогда все сажаю?

– Не знаю, – искренне ответила Олеся.

– Так положено! – многозначительно проговорила бабушка. – Все так делают. Нельзя, чтобы без огорода и без картошки. Второй хлеб, слышала?

На самом деле Олесиной бабушке только в этом году исполнилось шестьдесят. Но выглядела она самой настоящей старухой. Пусть крепкой, ширококостной, упорно не седеющей и мыслящей здраво, однако же – старухой. Олеся, даже когда была маленькой, не часто гостила в селе. Но всегда, когда мать привозила внучку к бабке, та большую часть времени проводила либо на огороде, среди грядок, либо – в маленьком саду, хотя яблони, груши и вишни бабушку привлекали меньше.

Собрав паданцы, она, случалось, выносила несколько полных ведер на трассу. И сидела там вместе с такими же, как она, старухами, неспешно беседуя о жизни, даже не особо зазывая проезжающих водителей. Когда кто-то останавливался, она, как и ее товарки, не слишком упорно торговалась, заправляя свою цену и, как правило, получая те деньги, которые просила. То же самое местные пенсионерки делали с картошкой.

– Завтра начнем. Вдвоем за день управимся, – сообщила бабушка внучке.

– Я? – Теперь Олеся поняла: шутки в сторону, ей и впрямь придется брать лопату в руки.

– Раз уже ты тут – поможешь, – была категорична бабушка.

Выход из ситуации виделся только один: срочно придумать какое-то важное дело и, пока еще можно встретить маршрутку, сбежать в Знаменку, оттуда – в Кировоград. Ирония судьбы заключалась именно в том, что, даже если Олеся придумает себе якобы важное дело, до областного центра доберется поздно вечером, и ночевать ей по-любому негде. Предупреди бабушка заранее, Олеся нашла бы способ красиво сбежать. Теперь же путь к отступлению был отрезан. Разве что устроить скандал…

Ладно, подумала Олеся. Авось переживет. Не она первая картошку копает…

Однако все оказалось еще хуже, чем предполагала девушка.

Ночью прошел дождь. Не обильный, короткий, но достаточный для превращения осеннего грунта в вязкую грязь. Утром бабушка подняла Олесю, чуть только посерело, выдала ей уже приготовленные с вечера синие трикотажные тренировочные штаны с дырой на левом колене и стираную, хотя и воняющую старостью растянутую кофту. К этой одежде полагались толстые шерстяные носки, растоптанные и тяжелые мужские ботинки без шнурков, оказавшиеся к тому же размера на четыре больше, чем нужно, старая синяя болоньевая куртка, а в довершение картины – белая цветастая косынка в крупный горошек.

Покорно облачившись во все это, Олеся взглянула в зеркало и увидела тетку, из тех, которые толклись, как показалось девушке, на сотнях тысячах огородов по всей территории ее родной Украины. Ей тут же захотелось стать такой маленькой, чтобы исчезнуть, выпасть из этой уродливой униформы – так выглядели беженцы в последнюю войну. Олеся видела это в каком-то документальном фильме, просмотренном от нечего делать по телевизору. Если исчезну, подумала она, тряпье упадет на пол бесформенным комком. Господи, откуда у бабки такое барахло, его даже в секондах не найти…

Но бабушка, похоже, не обращала внимания на настроение внучки. Деловито переодевшись во что-то похожее, она вышла из хаты первой, у сарая выдала девушке лопату с шершавым черенком, сама подхватила другую, бросила на ходу:

– Ведро возьми.

Цинковое ведро, которым вооружилась Олеся, оказалось с проржавевшим дном. Чтобы закрыть дыры, бабушка положила туда приблизительно подходящий по размеру жестяной круг – он когда-то был большой банкой из-под селедки иваси, часть древней этикетки чудом уцелела: вот же клеили люди в свое время…

На огороде ноги Олеси сразу утонули в мягкой от влаги земле. Ботинки не слезли только потому, что удерживались плотным носком. Опершись о лопату, девушка обреченно посмотрела по сторонам. На соседних огородах тоже появились люди, некоторые уже втыкали лопаты в грунт. Олеся беспомощно взглянула на бабушку.

– Ну?

– Давай, не стой, – поторопила та, уже поставив ноги на ширине плеч, ведро – рядом, на расстоянии вытянутой руки.

– Что делать надо?

– О Господи! Ну и дети пошли… Как вы жить будете, не дай Бог война? Гляди-ка!

Бабушка ловко воткнула лопату в землю, нажала ногой, поддела первый куст, вывернула, как выдергивают молочный зуб из дупла. Затем наклонилась и руками, даже не думая о том, что можно надеть перчатки, стала привычно выбирать картофелины, бросая их в ведро.

– Наука нехитрая. Не стой давай, – повторила бабушка.

Олеся, закусив губу, примерилась к холмику между ногами, из которого торчала влажная серая картофельная ботва, копнула лопатой. Когда вывернула урожай из земли, на лопате торчала разрезанная пополам картофелина.

– Что ж ты делаешь, Леська! Вредитель ты, жук колорадский, прости Господи! – воскликнула бабушка, и горе, смешанное с возмущением, звучали искренне. – Ты мне так всю картошку перерубишь! Куда я ее теперь? Осторожно надо!

– Я откуда знаю! – раздраженно выкрикнула Олеся.

– Так я тебе говорю же – прямо лопату не втыкай, не штык! Поддевай куст под низ, выворачивай его, выковыривай! Горе ты мое!

Сдержавшись, решив промолчать, девушка сделала шаг вперед, к следующему кусту.

– Э, а это кому оставила? Выбирай все! Резаную тоже бери, потом переберем!

Вздохнув, Олеся присела и так, в позе орла, принялась голыми руками выковыривать картофелины из влажной, неприятной на ощупь земли. Собрав все, до последнего корнеплода, она распрямилась. В спине что-то слегка хрустнуло. Бабушка к тому времени уже успела продвинуться вперед, притом что захватила сразу три ряда. Видимо, внучка должна была делать то же самое.

Часы того осеннего дня тянулись однообразной вереницей – но в то же время он запомнился Олесе надолго. Наверное, ей никогда уже не забыть остановившееся, как казалось тогда, время. Однообразие дня разорвал лишь обед, во время которого она, с трудом отмыв руки, без аппетита, скорее по требованию организма, ела фасолевый суп с черствым хлебом: больше бабушка сегодня ничего не готовила, не хотела тратить времени. После, выпив чаю, заваренного из пакетика, и поняв, что так экзекуцию все равно не прекратишь, а только растянешь, Олеся снова покорно отправилась на огород. То, что с заходом солнца им удалось успеть практически все, девушке показалось чудом. Правда, она все равно отстала от бабушки, и та, закончив свою часть работы, подключилась к ней, не уставая рассуждать о том, что скоро некому будет работать, а значит – нечего станет кушать.

К концу дня у Олеси в ботинках пересыпались комки подсохшей земли. Руки ныли, спину ломило и выкручивало, в голове образовалась полная пустота, способность даже к элементарному мышлению улетучилась. Испарилась, словно вода из чайника, под которым забыли выключить газ. Толком помыться у бабушки и без того было негде, а сейчас, когда все естество требовало если не горячей ванны, то хотя бы теплого душа, отсутствие канализации как никогда остро дало о себе знать. Правда, бабушка нагрела воды и даже полила Олесе из чайника над миской. А потом предложила пожарить на ужин картошки.

Сил отказаться у девушки уже не осталось. Зато она поймала себя на единственной ясной мысли, пришедшей в голову: больше она не станет есть картошку до конца своих дней.

…После огородного дебюта бегство в большой город, к прежней, пусть и опостылевшей некогда жизни стало лишь вопросом времени.

Свои восемнадцать Олеся Воловик решила отпраздновать с мамой. Как-никак, дата этапная, символическая, и девушке хотелось, чтобы в этот день самый близкий человек был рядом. О своем решении приехать в Киев она пожалела уже на следующее утро, когда мать умчалась на работу, оставив на раскладушке в кухне дочку – и Анатолия Борисовича, того самого своего перспективного кавалера, спящего в комнате на кровати.

Правда, утром он напомнил, что просил называть его Толиком…

Когда Олеся, выбежав из квартиры под ругань Толика, громко хлопнула дверью, ей показалось, что стены сейчас обрушатся вместе с потолком. И если под обломками окажется мамин кавалер, она сама вряд ли станет жалеть. Куртку девушка натянула уже в лифте, пока спустилась на первый этаж – немного успокоилась, а устроившись в такси и набрав номер матери, сказала в трубку даже радостно:

– Ма, я еду к тебе, вынеси деньги, таксисту заплатить.

Внезапное появление дочери у офиса Тамару Воловик не слишком обрадовало. Тем не менее деньги она вынесла, дождалась сдачи, и когда Олеся отпустила машину, спросила, не скрывая раздражения:

– Мы разве не договаривались, что ты меня здесь не достаешь? Чего тебе дома не сидится? Вчера вроде все хорошо было…

– Сегодня плохо, – ответила девушка. – Сигареты есть у тебя? Я свои на столе забыла. Сумка тоже у тебя осталась.

Вздохнув и демонстративно посмотрев на часы, Тамара протянула дочери пачку легких «Мальборо». Обе женщины, взрослая и молодая, закурили.

– Так что случилось?

– Он полез ко мне.

– Кто?

– Мам, ты понимаешь прекрасно. Толик твой.

– Анатолий Борисович, – машинально поправила Тамара.

– Он просил называть себя Толиком. И полез. Сказал, я уже большая, совершеннолетняя, многое видела и все знаю.

– Что ты знаешь?

– Спроси у своего Борисыча сама. Вот позвони ему сейчас и спроси. А еще лучше – поехали домой вместе. Заберем мои вещи – или пускай свои забирает.

Тамара выпустила клуб белого дыма, сквозь его пелену посмотрела на дочку. То был странный взгляд.

– Все сказала?

– Да!

– Больше ничего не хочешь сказать?

– Смотря что ты, мама, хочешь услышать.

– Для чего ты все это придумала про Анатолия?

Олеся замерла. Ноги словно вросли в асфальт. На улице было не по-январски сыро, морозов в ближайшее время не обещали. Но девушку отчего-то резко бросило в жар, тело под одеждой покрылось липким горячим потом. А в ногах снова отдалась знакомая неприятная дрожь.

– Молчишь? – Тамара Воловик, зажав сигарету губами, вытащила из кармана жакета свой телефон, развернула трубку дисплеем к дочери. – Вот, десять минут назад мне звонил Анатолий. Он сказал, что ты к нему утром полезла в постель, просила сделать подарок на совершеннолетие, подарить любовь. Он растерялся, не знал, как поступить, потому просто оттолкнул тебя. Дальше ты, видимо, решила, что это игра, и полезла снова. Тогда ему пришлось толкнуть сильнее и кое-что тебе объяснить. Ты разозлилась, что тебя не хотят как женщину, и сорвалась с места. Анатолий расстроен. Он не знает, куда ты могла деться. Ты выбежала без денег.

Олеся обрела дар речи, сглотнула ком, подступивший к горлу.

– Это… это он тебе сам сказал?

– Да.

– И ты… ты веришь ему, а не мне?

– Леся, я видела, как ты вчера вечером смотрела на Анатолия. Ты выросла у меня, дочка.

– Мама, я нормально на него смотрела! – Девушка сорвалась на крик. – Он нажрался вчера, сама же видела! Я не пила ничего, пиво не допила! Мне пить нельзя, объясняла же! А этот… этот с бодуна захотел бабу! Я что, не слышала, как ты утром его отшила? С кухни же слышно все!

– Не ори. – Тамара сохраняла спокойствие, хотя, как почувствовала Олеся, это давалось матери с большим трудом. – Ты что-то слишком хорошо знаешь, чего хотят мужчины с перепою. И еще я помню твои намеки на то, что денег у тебя нет. Говорила об этом – и на Анатолия Борисовича косила глазом своим… Кого я вырастила, вот кого?

– А ты меня сильно растила? – ощетинилась Олеся. – Интернат, потом мужики твои, потом я одна осталась! Мама, ты разве не видишь, ты слепая?

Оглядевшись и убедившись, что рядом никого нет, Тамара коротко замахнулась и дала Олесе пощечину. Девушка задохнулась от внезапной боли и сильной обиды. Не давая ей опомниться, Тамара ударила еще раз, уже по другой щеке. Олеся схватилась за щеку. Глаза наполнились слезами.

– За что? – прошептала девушка.

– Тебе объяснить? – Мать поднесла сигарету к губам, рука чуть подрагивала. – Я тебе сейчас объясню, дочка. Бабушка не знает, где и с кем ты шляешься неделями, а то и месяцами. Был нормальный парень в Киеве – так нет, завела какие-то знакомства странные…

– Я же рассказывала про Вовку!

– Кто сказал, что я тебе поверила? Леся, ты занимаешься неизвестно чем, шляешься неведомо где и общаешься непонятно с кем. Думаешь, я тут сижу, устраиваю свою… нашу жизнь и молчу, не делаю ничего? Нет, солнышко, я иногда звоню своим знакомым в Кировоград. И уже не раз слышала, где тебя видели, в каких компаниях и в каком состоянии! У тебя хватает наглости пытаться продать себя даже моему другу!

– Мама! Я… Я… – Олеся захлебнулась словами.

– Я мама, – согласно кивнула Тамара Воловик. – А вот ты кто – не пойму пока. Нет чтобы подождать, пока я обустроюсь, заберу тебя к себе…

– Сколько можно ждать, мама?

– Сколько нужно – столько и будешь! Извини, конечно, только я вот теперь не уверена, что хочу что-либо сделать для тебя! Ты, вижу, взрослее, чем я думала! Дрянь такая…

Хватит. Или мать за свои слова не отвечает, или же наоборот – прекрасно отдает себе отчет, кому, что и как говорит. Бросив под ноги недокуренную сигарету и попав при этом окурком на замшевый носок материнского сапога, Олеся зачем-то топнула ногой, решительно повернулась и пошла прочь. Ее переполняли обида и гнев.

– Стой! – услышала она сзади и непонятно почему подчинилась.

Мать быстрым шагом догнала дочку, положила руку на плечо, резким движением развернула к себе. Несколько долгих секунд две женщины, взрослая и юная, смотрели друг другу в глаза. Наконец Тамара проговорила:

– Мы забудем. Ты извинишься – и мы забудем. Я тоже готова просить у тебя прощения, Леся. Сама виновата в том, что ты растешь сорной травой.

– Я не сорная трава! Я взрослый человек, я хочу нормальную жизнь, нормальную семью, нормальную мать! Чтобы верила и любила! Господи, я хочу, чтобы меня хоть кто-нибудь в этой долбанной жизни любил!

Уже не сдерживая слез, Олеся замолотила кулаками по материнской груди. Теперь на них стали оборачиваться случайные прохожие, и Тамара поймала запястья дочери, крепко стиснула.

– Все будет хорошо, Леся. Ты извинишься перед Анатолием – и все будет хорошо. К лету мы переедем на другую квартиру, там у тебя будет своя комната. Пока потерпи, поживи у бабушки еще…

– Мама!

– Что?

– Почему я должна извиняться перед твоим Толиком? Он ко мне полез, мама, почему ты мне не веришь?

– Я, кажется, объяснила почему, – сухо ответила Тамара Воловик, разжав руки и отпуская дочь.

Воспользовавшись этим, Олеся вытерла глаза, снова сглотнула плотный комок, даже откашлялась. Хотелось что-то сказать, но ничего подходящего не находилось. В повторении уже сказанного девушка не видела смысла.

– Не гляди на меня волчонком, – сказала Тамара. – Толя все поймет, он не сердится.

– Он не сердится?

– Я уже объяснила про твои проблемы… ну… эти… – Мать слегка коснулась пальцем виска.

– Ты выставила меня сумасшедшей? Психически больной? – Олеся отказывалась верить услышанному.

– А ты разве забыла, как мы еще с папочкой твоим драгоценным водили тебя, маленькую, к врачихе одной? Она хотела поставить тебя на учет, только с нашей жизнью разве до этого…

Глаза уже совсем высохли. Олеся совсем по-детски шмыгнула носом.

– Раз твой Толик такой идеальный, а дочка у тебя – дурочка с переулочка, пускай мои вещи вынесет. Вызови мне такси. Я вернусь, в квартиру заходить не хочу. У подъезда пускай стоит, подождет. Оставайтесь вдвоем и разбирайтесь сами.

Мать ничего не ответила. Немного подумав, Олеся вынула из кармана джинсов свой мобильник. Отсоединив заднюю панель, достала сим-карту. Показав Тамаре маленький красный прямоугольничек, девушка кинула его себе под ноги, в грязь, наступила ногой.

– Зачем?

– А вот так! Все, до свидания, мама! Раз ты с кем-то там в Кировограде общаешься, вот и ищи меня в тех самых сомнительных компаниях. Твоим же знакомым лучше знать, где я и что делаю, так? Вот такси стоит, я поехала. Деньги давай.

Изумленная и тоже подавленная Тамара полезла в кошелек.

Она еще не знала: помириться с дочерью ей уже не суждено…

Сашка Ермоленко впустила Олесю в квартиру, заперла дверь, подождала, пока та снимет куртку, и проговорила глухо:

– На кухню давай проходи.

Кочевая жизнь, постоянные стрессы, готовность к любым неприятностям и развитое чувство опасности подсказали девушке: что-то произошло. И случившееся ну никак не в ее пользу. Внутренне напрягшись и стараясь сохранять спокойствие, Олеся Воловик прошла в неубранную и неуютную кухню: Саша не отличалась аккуратностью, даже зеленый попугайчик в клетке выглядел всклокоченным, а саму клетку давно не чистили – ее запахи из кухни не выветривались даже мартовским сквозняком.

– Сядь. – Саша кивнула на табурет.

Смахнув с него высыпавшийся из клетки птичий корм, Олеся присела, закинула ногу на ногу, достала сигареты.

– Что-то не так?

– А вот ты считаешь, подруга, что все у нас пучком, да?

Олеся почувствовала: Саша сама себя заводит.

– Толком объясни. Прямо с порога какие-то предъявы…

– Скажи спасибо, что я вообще с тобой говорю.

– Спасибо. Только ты покудова ни о чем не говоришь.

– Так слушай. – Саша угостилась сигаретой из Олесиной пачки. – Короче, помнишь, на Восьмое марта у Таньки Бежевой собирались? Ты еще ночевать осталась, а утром какие-то непонятки у вас… Помнишь, ну?

– Блин, Санька, когда это было!

– Две недели назад, между прочим.

– Больше. Двадцать шестое сегодня.

– Тем более. В общем, Танька колечка обыскалась. И цепки золотой, с крестиком. Думают на тебя.

– На меня? – Олеся ткнула себя пальцем в грудь. – Эта баба не могла столько времени найти свои цацки, и я теперь виновата?

– Ты сиди и слушай. – Саша закурила. – Они не искали, короче. То есть не сразу искали. Танька те свои кольца-цепки где-то держала отдельно, ну, не надевала. Вот сейчас, говорит, хватилась – нету.

– И сразу на меня подумала?

– Не сразу. Просто у нее с восьмого марта никто так особо не тусил. А ты неделю назад Ленке Горчевской пятьсот гривен отдала. Девки это обсудили. И решили: ты колечко и цепочку Танькины продала, чтобы часть долгов отдать. Сколько ты Ленке торчала пятихатку? С Нового года?

Глаза Олеси сузились.

– Не надо меня так по-черному подставлять, Сань… Ленка уже печень проела, вот я и нашла бабки. Где и как – мое дело, их, кстати, мне тоже надо отдавать. Сама же знаешь мою ситуацию…

– Лесь, мне твою ситуацию на хлеб намазать и с чаем выпить? Извини, конечно, подруга, но ты и мне сотню торчишь… И ничего пока, приходишь вот ночевать…

– Выгоняешь?

– Девки сказали так: узнают, кто пустил тебя спать – сделают проблему. Слушай, я сраться ни с кем не хочу. Запустили такую тему: если ты принесешь вещи или отдашь деньгами, проблему закроют. Нет – сама смотри, ты Таньку знаешь, она с такими тусуется… Им только за счастье. Поймают на улице, закроют в квартире, станут банабаков водить. Пойди тогда пойми, когда отработаешь.

– Зачем ты меня пугаешь, Саша? Думаешь, меня такими вещами можно испугать?

– Тебя не пугают, Лесь. Честно, меня даже ничего тебе не просили передавать. Просто разговор слышала, краем уха. Вообще говорят, ты уже давно достала всех своими проблемами…

– И хотят, по ходу, сделать мне новые проблемы?

– Леся… – Саша вздохнула, помолчала, затягиваясь, повторила: – Леся… Может, это… уедешь из города пока? Хоть к бабке… Отсидишься. Куда ты там летом собиралась, учиться вроде? Мирись с мамкой, дуй в Киев, поменяй, как говорят, пароли и явки. Карточки вон телефонные меняешь постоянно, могла бы часть долгов погасить…

Ничего не ответив, Олеся Воловик встала, с грохотом отодвинув табурет. На звук живо отреагировал попугайчик, ожил, затрещал-зачирикал.

– Ну начинается, Лесь! – занудила Саша. – Куда пошла? Не гонит тебя никто. Просто поговорили по-дружески. Ты ж должна знать…

– Все я знаю! – огрызнулась Олеся из прихожей, натягивая куртку. – Телефон не собираюсь больше менять! Хотите – ищите! Вообще я Таньке, сучке этой, сама завтра позвоню и все скажу! Не на ту напала! Ты веришь, что у нее вообще что-то пропадало? Ты видела у нее цепочку с крестиком?

Саша Ермоленко стояла на кухне, опершись о стол, слушала выкрики подружки и ничего не могла сказать в ответ. В конце концов, Олеся Воловик в последнее время создает проблемы исключительно себе. И если кто-то хочет показать девке, как выглядят настоящие проблемы, Саша не собиралась никому мешать. Но и участвовать в загоне давней приятельницы тоже как-то не очень хотелось.

Когда за Олесей захлопнулась дверь, Саша обратила внимание: сигарета, которую та достала из пачки, так и осталась лежать на столе нетронутой. Машинально взяв ее, девушка задумчиво раскрошила сигарету на пол клетки попугая. С некоторых пор птичка пристрастилась клевать табак.

…Позже выяснится: Александра Ермоленко была последней из близких знакомых, кто видел Олесю Воловик в живых…

Шагая по мокрым мартовским улицам в ночи, она не знала, куда ей идти. Ночевать у Сашки после всего услышанного не хотелось. Правда, Олеся ушла, поддавшись минутному порыву. Пройдя два квартала, она даже подумывала вернуться и переждать под крышей хотя бы до утра. Но быстро отогнала от себя эту мысль. Вместо этого поглубже засунула руки в карманы, повела плечом, поправляя тоненький ремешок сумочки на плече, втянула голову в плечи.

Сейчас Олеся Воловик шла куда глаза глядят.

Пройдя пешком еще несколько кварталов, она уже решила: Сашка права. Надо в очередной раз вернуться к бабушке, сесть там и сидеть, не высовываясь. Пусть даже мать ее там ищет, ведь наверняка позванивает. И даже пусть отыщет. Обида притупилась, ближе мамы все равно никого, пора бы с ней помириться. Тем более что как-то, позвонив бабушке, она узнала: с Толиком своим Борисычем мать уже месяц не живет.

Все сначала.

Нужно в который раз попробовать остановиться и начать все сначала.

Холодно. Темно и холодно. Часов у Олеси не было, она проверила время по дисплею телефона – начало одиннадцатого. Черт, вот засада… Не ночевать же на вокзале, как уже случалось несколько раз…

Она по-прежнему не знала, куда идет. По обе стороны улицы маячили угрюмые коробки спального района. Холодало. Видно, не напрасно ночью заморозки, Олеся днем услышала прогноз по какому-то радио. Еще чего не хватало…

Свернув в очередной раз, она увидела перед собой слабо светящуюся надпись «Фонтан», а когда приблизилась – услышала музыку изнутри. Внешне кафе не представляло собой ничего особенного. Олеся даже вспомнила его: заходила несколько раз выпить дрянного растворимого кофе, когда бывала в этом районе. Музыка, свет, тепло, люди.

Люди.

Олесе Воловик окончательно расхотелось идти по улице в гордом одиночестве. Да и какая тут гордость. О собственной гордости девушка уже успела немного позабыть, особенно за последние месяцы. Подняв голову и выпрямив спину, она решительно толкнула дверь и вошла внутрь.

Здесь оказалось не так много народу. Публика соответствовала статусу заведения. Олеся вспомнила: в округе его именовали «Не фонтаном». Какой-то плохо одетый алкаш пристроился в уголке, двое мужиков, по виду работяги, уже рассчитываются. И еще компания – для такого заведения трое парней были прилично одеты.

Покосившись на троицу и сделав для себя на всякий случай заметку, Олеся Воловик дождалась, пока женщина за стойкой рассчитает работяг, налегла на ее край грудью:

– Пива можно мне?

– Лет сколько?

– Какая разница…

– Для тебя, может, нету. А пиво до двадцати одного года не продаем.

Олеся обернулась и нарочно громко, перекрикивая музыку, звучавшую из радиоприемника, обратилась к троице:

– Мужчины, девушку пивом не угостите?

Они обернулись почти синхронно. Тот, кого Олеся видела со спины, показался ей знакомым. Где видела – убейте, вспомнить не могла.

– О, привет! – отозвался парень, видимо, у него память на лица оказалась лучше.

– Юрец, знакомая твоя? – так же громко спросил тот, что сидел напротив.

– Как бы да… Леська, не узнала?

– Давай, подсаживайся, – помахал рукой третий парень. – Юрик, возьми пиво девушке. Нам три по сто. Денег дать?

– Разберусь.

Когда парень поднялся и подошел ближе, Олеся наконец разглядела его получше. И вспомнила: Юрка, точно. Фамилия еще у него такая несложная…

– Садись, садись, все будет сейчас. Давно не виделись.

Олеся Воловик взяла на ходу пластмассовый стул за спинку, приставила к столу, присела.

Кажется, вечер мог наладиться…

 

1

Умерла Олеся Викторовна Воловик рано утром девятого апреля.

Ее мать крепко спала в соседней палате, и врачи решили ее не будить: когда накануне девушке вновь стало плохо, у Тамары сдали нервы. До того времени женщина немного успокоилась, хотя в первые дни врачи держали ее на успокоительном и она находилась в заторможенном состоянии. После, когда вокруг Олеси захлопотали лучшие врачи, когда на специально открытый счет начали поступать благотворительные взносы, и главное – как только девушка смогла говорить и осознавать, где она находится и что с ней произошло, Тамара немного успокоилась. К ней даже вернулась способность засыпать без уколов, хотя однажды медсестра обнаружила в палате у женщины коньяк…

Но стоило врачам сказать, что у Олеси началась пневмония и с этой болезнью ей будет очень трудно справиться именно из-за поврежденных дымом легких, Тамара Воловик снова впала в депрессию. Доктор распорядился опять вкатить женщине хорошую дозу успокоительного, правда лишь после того, как накануне мать девушки не давала покоя всему отделению. Возникла серьезная озабоченность ее психическим состоянием, и, чтобы не рисковать, а главное – получить возможность спокойно работать, Тамару укололи.

Лекарство, как и предполагалось, успокоило женщину надолго. И все равно, когда его действие закончилось и Тамара проснулась, проблем персонал не избежал.

– Почему вы не разбудили меня, сволочи вы такие! – орала женщина, пытаясь прорваться в палату к мертвой дочери. – Я должна была сидеть рядом, держать ее за руку! Я не должна была ее бросать! Это моя дочь, вы понимаете – моя единственная девочка! Вы все сволочи, сволочи, сволочи!

Сначала женщину пытались удерживать две медсестры. С молодыми девчонками Тамара Воловик вполне могла справиться. Так и случилось бы, не приди на подмогу заведующий отделением, высокий крепкий мужчина, похожий на врача только в белом халате – без халата его принимали за спортсмена-тяжелоатлета, и лечащий врач, приехавший сразу после сообщения о смерти пациентки. Вчетвером они справились с беснующейся матерью, вернули ее в палату, ставшую на время лечения дочери ее временным домом, уложили на кровать. Увидев шприц, Тамара закричала:

– Не надо! Хватит, не надо!

– Вы себя хорошо будете вести? – спросил заведующий.

– Моя девочка умерла!

– Мы это знаем. Это всем известно уже. Но ваши истерики Олесю не оживят. Согласны? И прекратите оскорблять людей. Так, как обращались с вашей дочерью здесь, не со всяким вип-пациентом носятся.

– Никого я не оскорбляла.

– Вы ругались.

– Извините, – сказала Тамара уже спокойнее.

– Вот так лучше.

Заведующий кивнул, женщину отпустили. Она покосилась на шприц. Лечащий врач перехватил ее взгляд.

– Уколоть вас придется. Доза небольшая, просто немного придете в себя. Тогда продолжим разговор.

– Какой разговор? – искренне удивилась Тамара. – Разве есть о чем говорить?

– Точки надо расставить.

Опустив веки, женщина подождала, пока медсестра ее уколет, после чего выдохнула, открыла глаза, спросила:

– Какие точки, доктор?

– У Олеси не было шансов, – сказал тот, взглянув на заведующего отделением в поисках поддержки.

– Это правда, – кивнул заведующий. – Она еще долго не сдавалась. Сильная была, хоть и девчонка совсем. Организм даже после всего, что с ней сделали, продолжал бороться. Не случись воспаления легких, ее… – врач запнулся, – ее уход все равно оставался вопросом времени. Заражение крови, потеря более пятидесяти процентов кожного покрова, к тому же требовалась пересадка легкого, а с донорами у нас сами знаете как… Словом, полный набор: сепсис, ожоги четвертой степени, отек легких.

– Про Олесю знает вся страна, – глухо проговорила Тамара. – Донор нашелся бы.

– К сожалению, об этом мы можем говорить только в прошедшем времени, – развел руками лечащий врач. – И, как говорит моя жена, доцент филологии, в сослагательном наклонении.

– Что? – не поняла Тамара.

– Не имеет значения, – махнул рукой врач. – Возможно, настаиваю – возможно, нашелся бы донорский орган. Причем быстрее, чем для тех, кто ожидает его годами. Однако, повторяю, дело не только в легком. И не только в донорской крови, в ней, кстати, как раз недостатка не было, как и в деньгах, слава Богу. Одна лишь операция по пересадке легкого, увы, ничего не решала. Главная проблема – ожоги. Олеся фактически сгорела заживо, после такого редко выживают.

– Надежда была, – упорно твердила Тамара.

– Надежда умирает последней, простите за банальность, – сказал заведующий отделением. – У вас, я вижу, она живет до сих пор. Простите, Тома, еще раз, но мы – врачи, а не волшебники Изумрудного города. Мы говорим людям правду. Правда в том, что ваша дочь Олеся умерла. Если вам будет от этого хоть немного легче – она ушла во сне. Не мучилась, просто закрыла глаза и больше не проснулась. Даже думала о чем-то хорошем: на лице осталась улыбка. Легкая, но улыбка. Всем нам надо жить, прошу прощения и за эту банальность.

Тамара снова глубоко вздохнула.

– Когда я смогу ее забрать?

– Сначала сделают вскрытие.

– Ее обязательно нужно кромсать?

– Так положено. Потом тело нужно забальзамировать. Вы здесь хотите ее хоронить?

– Нет. Дома, в Кировограде. И пожалуйста, если уж так положено… ну… резать… Оставьте мою девочку красивой.

– Лица мы не тронем, Тома. Не волнуйтесь. Сейчас отдохните. Так или иначе, все позади, и силы вам еще понадобятся.

 

2

Войдя в кабинет начальника Кировоградского УМВД, адвокат Ян Яковлев остановился прямо в дверях и громко, стараясь, чтобы его услышали все, кто находился в приемной, проговорил:

– Господин подполковник, я к вам пришел как к официальному лицу!

– Хватит цирка, господин Яковлев. Проходите и закройте дверь за собой.

– Здесь не цирк, уважаемый Виктор Сергеевич, и я не…

– Дверь закройте! – повысил голос подполковник Атаманюк.

Подчинившись, Ян Яковлев быстро пересек кабинет, расположился за столом напротив подполковника, положил перед собой кожаный портфель, похлопал рукой по поверхности.

– Вот здесь.

– Что у вас там? И хватит спецэффектов. У меня и без них от этого дела голова болит.

– Заявление, Виктор Сергеевич. Официальное. Вы обязаны принять меры.

– Каких мер вы от меня ждете?

– Отпустите до суда Грекова и Крутецкого. Под подписку о невыезде. Обещаю: оба будут сидеть под домашним арестом, как миленькие.

Начальник милиции потер ладонью воспаленные от недосыпания глаза.

– Уважаемый, сколько раз мне говорить вам очевидные вещи? Вы юрист, и вам как раз это должно быть понятно. Следствием занимается прокуратура. Потому решение о том, кого выпускать, а кого держать дальше, тоже принимается только прокурором.

– Вас послушают, – уверенно проговорил Ян Яковлев. – Тем более когда появится такая информация, какая следователю прокуратуры поступить так быстро вряд ли сможет. Потому я и принес вам официальное заявление. Вам, а не в прокуратуру.

– То есть я, по-вашему, должен позвонить прокурору и как-то повлиять на него?

– Вы сделали слишком буквальный вывод, если можно так сказать. Хотя суть верная: в создавшейся ситуации только начальник милиции способен оперативно вмешаться и спасти человеческие жизни.

– О чем вы? Я пока ничего не понимаю. Кроме того, господин адвокат, что вы стараетесь хорошо делать свою работу, отработать гонорар и любой ценой вытащить подзащитных из камеры. – Начальник милиции откинулся на высокую спинку кресла, закурил. – Давайте сразу договоримся, господин Яковлев. Мы оба знаем, чьих детей вы защищаете…

– Не только я. У Крутецких свой адвокат. Я просто в данный момент уполномочен…

– Я в курсе всех ваших дел! – отмахнулся Атаманюк. – Сам я, между прочим, тоже ждал, какое решение примут там. – Он многозначительно поднял указательный палец, показывая на новый натяжной потолок. – С этим делом влипли многие. Если бы не шум… Словом, произошло то, что произошло. Греков, Крутецкий и этот третий, Марущак, сидят. Обвинения им предъявлены. Девчонка умерла, завтра ее хоронят, на кладбище будет дежурить усиленный наряд милиции, ожидаются беспорядки. И если бы Греков с Крутецким сидели сейчас на подписке, беспорядков было бы значительно больше. Получается, господин адвокат, вот что: их нахождение в СИЗО – дело, можно сказать, политическое. И я не преувеличиваю. А в политику, господин Яковлев, я на своем месте предпочитаю не лезть. Прокурор города – тоже. И вам не советую.

– Это не политика, Виктор Сергеевич.

Расстегнув портфель, адвокат вынул оттуда тонкую кожаную папку. Из папки – листок бумаги с текстом, набранным на компьютере. Внизу страницы стояла его подпись. Протянув документ начальнику милиции, адвокат скрестил руки на груди и приготовился ждать.

Пробежав глазами текст, Атаманюк взглянул на Яковлева поверх листа, затем перечитал написанное. После снова закурил, помолчал, усваивая новую информацию. Затем отодвинул лист, спросил:

– Откуда у вас эти данные? Как я пойму, что вы ничего тут не придумали?

– Дело громкое, сами же согласились. – Адвокат изобразил улыбку. – Фамилии всех, кто так или иначе к нему причастен, публикуются в средствах массовой информации и звучат в новостях по телевизору. Неудивительно, что начальник оперативной части колонии, в которой отбывает наказание отец Олеси Воловик, нашел возможность связаться со мной. Ведь защищаю Артура Грекова я, хотя судьбы остальных молодых людей, в первую очередь Игоря Крутецкого, мне тоже небезразличны.

– Удивительно, что начальник оперчасти, на которого вы ссылаетесь, нарушил субординацию. И не доложил обо всем этом, – подполковник постучал пальцем по адвокатскому заявлению, – своему руководству прежде, чем вам.

Ян Яковлев промолчал. Его молчание было красноречивее любого, даже самого короткого и обтекаемого ответа.

– Раз у нас тут разговор откровенный, господин адвокат, я скажу то, что вы без меня прекрасно знаете, – начал подполковник Атаманюк. – Думаю, эта вот информация поступит туда, куда начальник оперчасти обязан о подобном сообщать, через несколько часов. Ближе к вечеру. Но адвокату одного из обвиняемых ее можно продать, и ваши клиенты ее купили. Может, даже в складчину с Крутецкими. И сейчас вы пытаетесь принимать меры. Что мы имеем, господин Яковлев? Начальнику оперативной части колонии сообщили его оперативные источники, что отбывающий наказание Виктор Воловик, отец Олеси Воловик, обсуждал с представителями криминалитета возможность наказать насильников, виновных в смерти его дочери. И, что характерно, уголовники восприняли идею с энтузиазмом. Более того, Воловику, убитому горем, вроде бы предложили помощь. Администрация колонии обязана была сообщить Воловику о смерти дочери. Его также отпускают на похороны. Суть вашего заявления: в свете последних событий Артур Греков, Игорь Крутецкий и Юрий Марущак могут не дожить до суда. Их убьют в следственном изоляторе. Да и вообще, с момента смерти Олеси Воловик не только здоровье, но и жизнь молодых людей оказались под угрозой. Вывод: их нужно спасать. То есть, вы полагаете: прямая угроза жизни обвиняемых со стороны уголовников дает все основания освобождать их под подписку. Или, как вы тут указываете, под залог. Пока все верно, я вас правильно понял?

– Да, – ограничился коротким ответом адвокат.

– Вы надеетесь, что эту байку проглотит прокурор?

– Это не байка. И если вы, Виктор Сергеевич, сами предполагаете, что информация из колонии непременно поступит в ближайшее время, у вас будет прекрасная возможность убедиться: все правда.

– Допустим. Дальше что?

– Вина парней не доказана. Сейчас ведется следствие. Точнее, пока сознался только Юрий Марущак. Степень участия Крутецкого и моего клиента, Грекова, еще не прояснили до конца.

– Скажите, господин Яковлев, вы хоть сами верите в то, что говорите? Или для вас главное – вытащить хотя бы одного из них любой ценой? Греков с Крутецким что, сидели и смотрели, как Марущак насилует девушку? Даже если так, это называется на юридическом языке соучастием. Мне еще раз напомнить, что вы юрист?

Адвокат выдержал нужную в таких случаях паузу. Затем осторожно заговорил:

– Защита собирается доказать, что изнасилования как такового не было. Это не секрет, я делал по этому поводу публичное заявление, и не одно. Следствие же, насколько мне известно, пока не рассматривало версию, согласно которой Олеся Воловик вышла из квартиры Марущака сама, была жива и здорова, после чего стала жертвой нападения неизвестного или неизвестных. Теоретически такое возможно, и есть масса подобных прецедентов. Пока защита придерживается такой линии, мы обеспокоены состоянием здоровья обвиняемых. И, как теперь видите, родные после подобных прямых угроз опасаются за их жизни. Их уже хотели линчевать…

– Потому, господин адвокат, Грекова с Крутецким посадили. А не оставили на свободе, пока идет следствие, – жестко прервал его начальник милиции. – Если они ни в чем не виноваты и если показания Марущака – оговор не только себя, но и всех троих, суд разберется и компанию выпустят. Пока же им опасно везде. Стоит кого-то одного выпустить, город вновь взорвется. Так называемые мажоры надоели, достали людей до печенок. Все, точка.

– Но в тюрьме…

– Пока все трое сидят в одиночках. Именно с учетом того, что в общих камерах их могут, что называется, опустить еще до суда. Господин адвокат, девушка назвала именно эти три фамилии. Ее слова – уже приговор, другого пока нет.

– Но ведь Олеся Воловик была в шоке. И потом – она не судья, царство ей небесное.

Подполковник посмотрел на часы, нахмурился.

– У меня уже нет времени, господин Яковлев. Чувствую, с вами можно до бесконечности говорить и ни о чем не договориться. Ваше заявление оставляю. Копии в разные инстанции, как я вижу, вы тоже подготовили. Очень сомневаюсь, что информация об угрозе жизням обвиняемых способна изменить меру пресечения. К тому же все трое сидят, как короли. Марущак – в одиночке в СИЗО, Крутецкий и ваш Греков – в следственном изоляторе СБУ, по специальной договоренности. Их нельзя держать в одной камере, в общих хатах – тоже, а для каждого из них одиночных камер не предусмотрено. Так что пока ничего с вашими подзащитными не случится. До свидания, господин Яковлев. Можете сказать своим клиентам: вы сделали, что могли, но ничего не получилось.

– Вы настроены против них, – констатировал адвокат. – Это печально.

– А для меня печально то, что подобных преступлений много. Чуть ли не каждый день в сводке что-то такое проскакивает. Газеты вон пишут… Но наказывают виновных только в исключительных случаях. Об этом подумайте, защитник.

 

3

Олеся Воловик лежала в открытом белом гробу.

С утра брызнул апрельский дождик, уже не холодный – мелкий и противный. Он то прекращался, то заводил вновь, и люди, которые подходили и подходили к городскому кладбищу, не обращали на него внимания. К гробу никого не подпускали, рядом стояла только мать, вся в черном. Черная юбка до пят, черная блузка с кружавчиками на рукавах, черная косынка, плотно облегающая голову и скрывающая волосы – и лицо, будто восковая маска.

Мертвую девушку уложили, прикрыв нижнюю, обгоревшую половину тела, плотным белым крепом. Обрядили Олесю в ярко-розовое подвенечное платье: так захотела мать. Руки тоже скрылись под материей, вернее – одна рука и культя, тщательно задрапированная рукавом. Внимание траурной процессии было обращено на лицо девушки, старательно приведенное в порядок специалистами из похоронного бюро. Капли весеннего дождя падали на него и не испарялись, потому создавалось впечатление – мертвая жертва насильников плачет даже в собственной домовине. К подвенечному платью полагалась фата, но Тамара Воловик лично украсила голову несчастной дочери венком из белых лилий – дар известного в городе салона флористики.

– Смотри, сколько людей пришло проститься с нашей девочкой, – чуть слышно сказала Тамара стоявшей рядом матери, Олесиной бабушке.

Та ничего не ответила, только кивнула, беспомощно огляделась. Она шарила глазами, ища врачей «скорой помощи». Увидев бригаду, стоявшую в стороне, но не слишком далеко, бабушка успокоилась. После трагедии она несколько дней не вставала с постели, даже не могла толком говорить. Тамара вынуждена была на день оставить тогда еще живую Олесю в Киеве, смотаться в Казарню, устроить перевозку матери в Кировоград и поселить ее в их городской квартире. К тому времени квартиранты, жившие там несколько лет, по просьбе Тамары безропотно и быстро съехали – они тоже знали о трагедии и не смели возражать. Оставив больную мать в городских условиях, Тамара наняла ей сиделку, которая, с учетом обстоятельств нанимательницы, тоже не слишком торговалась, считая, что выполняет свой личный, не подлежащий рациональному объяснению долг перед незнакомой ей девушкой Олесей, замученной мажорами.

Теперь бабушке стало легче. Однако она все равно не рискнула бы ехать на похороны внучки, если рядом не было бы медиков. Когда смогла говорить, тут же принялась обвинять себя в том, что была к Олесе не слишком внимательна, чего-то ей не дала, чего-то для нее не сделала. Чем дальше, тем чаще она обвиняла себя в том, что случилось, и Тамара всерьез обеспокоилась психическим состоянием матери. Ловила себя на неуместной мысли: вот только этого не хватало, лечить ее теперь до конца жизни…

Похоже, пока с ней все было нормально. Бабушка даже могла сама держаться на ногах. Тамара Воловик стояла у гроба дочери и ненавидела себя за то, что не способна выдавить хотя бы слезинку. Вот уж поистине, не врут те, кто говорит: она выплакала все слезы. Теперь мать Олеси понимала: такое вполне может произойти. И все же чувствовала, что заплакать нужно. Ведь сейчас на нее смотрят, без преувеличения, несколько сотен людей, пришедших и даже приехавших из других городов прощаться с ее несчастной дочерью.

Журналист Дмитрий Клименко стоял чуть поодаль похоронной процессии. Он уже знал, о чем напишет. Вероятно, об этом же напишут и его коллеги, в том числе киевские, прибывшие в Кировоград на специально выделенном автобусе. Его организовал губернатор. Он же распорядился приготовить для Олеси Воловик самое удобное место на кладбище. По данным, которые вряд ли позволят публиковать, решение хоронить жертву мажоров не в черте города, а за его пределами, в пригороде, который уже находился в юрисдикции Кировоградской области, приняли в последний момент. Учитывая тесные связи мэра с семьями насильников и убийц, особенно с Крутецкими, тот либо сам решил устраниться, либо ему настоятельно посоветовали соблюдать нейтралитет. Дело Воловик уже взяли на особый контроль в Киеве, и мэру в свете этих событий лучше не козырять знакомством с Крутецким, а Крутецкому в свою очередь – забыть о мэре. Хотя бы временно, пока идет следствие и готовится суд.

Губернатор же ничем не рисковал. В последнее время его отношения с Крутецким подпортились. По осторожным слухам, Крутецкий начал подключать свои киевские связи для того, чтобы сменить действующего губернатора и поставить на его место человека, который реально поможет Крутецкому расширить бизнес и влияние в регионе. Потому, вероятно, губернатор и постарался: дорогу к кладбищу буквально за сутки покрыли новым асфальтом, а вокруг могилы Олеси расчистили территорию, вырубив старые кусты. Неподалеку возвышался местный мемориал воинам-афганцам, и от этого могила девушки становилась еще значимее: она ведь тоже жертва чужой войны…

А вот о том, что Тамара Воловик категорически против любого митинга и красивых слов на похоронах, журналист Клименко обязательно напишет. Потому прощание с девушкой проходило во влажной пасмурной тишине. Люди, которых привез к месту захоронения кортеж автобусов, шли мимо гроба длинной вереницей, останавливались на мгновение, провожали девушку скорбными взглядами, клали цветы и уступали место следующим. Уже к середине прощальной церемонии белый гроб засыпали розами и гвоздиками, цветы падали, ковром устилая землю вокруг подставки гроба.

Еще Клименко напишет о том, что погребальную церемонию охранял взвод милицейского спецназа. Беспорядков и волнений не ожидалось, так как митинг не разрешили родственники покойной, но милицию прислали на всякий случай, во избежание даже случайных событий, которые могут быть расценены как провокация. Наособицу, метрах в полутора от гроба, стояли четыре милиционера. Они стерегли Виктора Воловика – отца девушки отпустили из колонии на похороны. На месте с него сняли наручники, чтобы он подошел к гробу. Отец поцеловал мертвую девушку в холодный лоб, потом кивнул бывшей жене. Та машинально покачала головой, и со стороны никто не понял, что это было: то ли Тамара просит не подходить к ней, то ли – ничего не говорить. Когда Виктор, отойдя от гроба, снова протянул руки для наручников, старший команды сопровождения, милицейский старшина, также покачал головой – и Воловик, благодарно кивнув в ответ, сложил свободные руки перед собой в скорбном жесте.

Чего не избежали, так это прощального салюта. Когда священник, уже отпевший девушку в здешнем храме, прочитал над гробом прощальную поминальную молитву и крышку принялись приколачивать, грянул залп – спецназовцы из короткоствольных автоматов выстрелили в воздух. Какая-то женщина в многолюдной толпе заголосила, ее плач подхватил хор скорбных женских голосов, еще кто-то зарыдал в голос.

После второго залпа гроб с телом Олеси Воловик медленно опустили в свежевырытую могилу. Журналист Дмитрий Клименко решил не проверять слухи о том, что кладбищенские могильщики отказались от денег и даже от водки, решив работать для Олеси бесплатно. Когда Тамара бросила в могилу первый ком земли и он глухо ударился о крышку гроба, грянул третий залп. За бывшей женой к краю могилы подошел Виктор Воловик, теперь уже не оглядываясь на своих провожатых. Бросив землю, он шагнул в сторону, давая дорогу бабушке.

Стоило ей наклониться за землей, как она пошатнулась. Виктор мгновенно подхватил бывшую тещу – она ведь рисковала упасть в могилу. Тут же подоспели врач с санитаром, женщину поспешно отвели к «скорой», и когда Виктор принялся помогать, старшина, сделав два широких полушага-полупрыжка, догнал Воловика, крепко стиснул руку ниже локтя, коротко сказал:

– Не положено.

Согласно кивнув, Виктор Воловик втянул голову в плечи и вернулся на свое место.

Еще через пять минут люди медленно потянулись обратно к автобусам. Дожидаться, пока могилу зароют, остались только Тамара и еще несколько ее близких. Погребальная церемония завершилась.

Но люди по всей стране не собирались прощаться с Олесей Воловик. Даже после смерти она оказалась нужна многим…

 

4

Ток-шоу шло в прямом эфире. Следователь Борташевич редко смотрел телевизор, тем более – такие вот программы, где случайные люди собирались в студии и битый час болтали ни о чем, так и не придя в финале ни к каким выводам. Но сегодня он специально постарался прийти с работы раньше, чтобы, к удивлению домашних, включить телевизор.

Тема, которую анонсировали уже несколько дней, интересовала Борташевича остро и касалась его напрямую. Как полного дилетанта во всем относящемся к медийной кухне, следователя занимало, что происходит, когда программа прерывается на рекламу. Ведь в те десять-пятнадцать минут гости студии, которые предстают непримиримыми оппонентами, вполне могут мирно беседовать и даже о чем-то договариваться. Что для человека с принципами, каким считал себя Борташевич, было абсолютно неприемлемо.

– Еще раз добрый вечер, это шоу «Главная тема» и я, его ведущий Денис Черепанов! – бодро, совсем не соответствуя главной теме, прокричал с экрана худосочный ведущий в стильных очках. Дочка пояснила следователю, что этот Черепанов меняет их в каждой программе, у него даже интервью брали по поводу коллекции очков. – Напоминаю, что сегодняшняя главная тема – трагедия, которая произошла в городе Кировограде и всколыхнула всю страну. Изнасилование и убийство восемнадцатилетней Олеси Воловик, девушки, которая только начинала жить, никого не оставило равнодушным. Убийцы задержаны и, вне всякого сомнения, будут наказаны, как того требует возмущенная общественность. И сейчас к нам в студию уже идет гость, который утверждает: на самом деле история Олеси Воловик не так проста. Встречайте – адвокат Ян Яковлев!

Самое удивительное – публика зааплодировала его появлению в зале. Видимо, отстал я от жизни, решил Борташевич. Как никто зная все подводные камни этого громкого дела, следователь четко представлял себе, что скажет сейчас Яковлев в прямом эфире на всю Украину и кто поспособствовал тому, чтобы именно его пригласили в студию. Даже отсюда, из Кировограда, следователь, изучая связи фигурантов, смог выяснить: один из киевских политических партнеров Крутецкого через своего влиятельного родственника имел какое-то отношение к телеканалу, транслировавшему шоу.

Тем временем Ян Яковлев не вошел – впорхнул в студию, приветственно помахал рукой, пожал на ходу руку Черепанову и удобно устроился в кресле. Камера при этом взяла всю студию, показав в креслах напротив Тамару Воловик, в черной траурной косынке, и девушку лет двадцати восьми в строгом брючном костюме – она представилась как психолог. То ли Борташевичу померещилось, то ли адвокат впрямь помахал им отдельно и демонстративно.

– Итак, Ян, вы собираетесь защищать убийц Олеси Воловик…

– Секундочку! – Яковлев быстро выставил руку перед собой. – Я тут слушал все, о чем вы говорили, и хочу предупредить: живи мы в реально правовом государстве, за все, что было сказано, каждого из говорящих можно запросто судить.

– И меня? – деланно удивился ведущий.

– Вас, господин Черепанов – в первую очередь! – усмехнулся адвокат.

– Чем я заслужил такую немилость?

– Вы назвали убийцами людей, которых еще даже не судили! – победно заявил Яковлев. – Тогда как виновность любого человека не только в Украине, но и в любой другой цивилизованной стране устанавливает суд. У нас же молодых парней не только называют убийцами публично, в средствах массовой информации и так далее, но даже готовы линчевать. Вы видели, что происходило у нас в городе, когда ребят всего лишь задержали? Это же терроризм, циничное попрание прав человека! К тому же там вообще была и есть масса нарушений.

– Где именно? – Черепанов, как мог, старался разбавить речь адвоката, грозившую превратиться в монолог.

– Везде, господин Черепанов! Везде! Почему не наказаны те, кто опубликовал в Интернете в социальных сетях адреса и фотографии тех молодых людей, которых задержали по делу Воловик? Где уголовные дела против тех, кто унижал их человеческое достоинство, нанося семьям моральный ущерб? А ведь родители этих ребят – уважаемые люди!

– Все?

– Некоторые, – признал адвокат. – Только что это меняет? Если Юра Марущак из неблагополучной семьи, а Игорь Крутецкий – сын известных не только в нашем регионе людей, что, бедного парня можно унижать, а обеспеченного – нет? Я настаиваю и буду настаивать: права задержанных, подозреваемых нарушаются. И ответственности за это безобразие никто не несет!

– А то, что они сделали?! – не сдержалась Тамара Воловик, но ведущий жестом призвал ее успокоиться, снова повернулся к Яковлеву.

– Мать погибшей девушки переполняют эмоции, мы все это понимаем. И все-таки, господин Яковлев, обвинения в адрес ваших подзащитных не голословны.

– Момент, уточнение: у меня только один подзащитный. Это Артур Греков. У меня есть веские доказательства того, что мой клиент не совершал ничего противозаконного. Их я предъявлю в суде. Сами понимаете, к истории приковано пристальное внимание общественности, потому следствие ангажировано. Причем там даже примешивается политика!

При этих словах Борташевич презрительно хмыкнул и потянулся за сигаретами. Жена, как раз вошедшая в кухню по какой-то надобности, тут же уловила этот жест:

– Сколько раз говорить: на кухне не курят. Реклама была, мог на балкон выйти.

– Ладно, отстань… – Следователь нехотя положил пачку на место.

– И вообще, у нас в стране запрещено курить даже на балконах!

– У нас и людей убивать запрещено, – отмахнулся Борташевич. – Дай послушать!

Тем временем в студии Ян Яковлев уверенно пытался перехватить инициативу.

– Именно потому я с полной ответственностью заявляю: любые доказательства защиты следствие не примет по умолчанию. Дело нужно довести до суда, там и встретимся. Сюрпризы будут, я вам обещаю. Все, точка.

Почему люди в студии захлопали после этих слов, Борташевич опять не понял.

– Хорошо, – согласился ведущий, поправляя очки. – Тогда такой вопрос: почему именно это дело так быстро идет к суду? Ведь обычно следствие тянется минимум год, тем более когда история такая, гм, деликатная…

– Объяснить? Объясню! – Яковлев развалился в кресле, закинул ногу на ногу. – Помните, у нас в регионе судили некоего депутата Лозинского? Вижу, помните. Думаете, остальные депутаты в нашей стране, причем депутаты любого уровня, ничего подобного не совершают? Просто в случае с Лозинским появился повод, который совпал с неким политическим заказом. У нас в стране депутатов не любят. «Депутат» – это ругательство. И вот нужен был показательный процесс, чтобы отчасти успокоить народ: дескать, и неприкасаемые несут наказание. Другой случай хотите? Судья Зварич из Львова! Он что, единственный взяточник среди отечественных судей? Нет, но судят его! Опять-таки, показательный процесс!

– То есть вы хотите сказать, что скорый суд над, скажем так, подозреваемыми в убийстве Олеси Воловик – из той же оперы?

– Именно! Я согласен: сынки и дочки влиятельных политиков, бизнесменов, милиционеров, прокуроров и так далее ведут себя отвратительно. Причем по всей стране, Кировоград – не единственный пример. Они сбивают людей своими машинами, избивают женщин и детей, даже насилуют, стреляют среди бела дня – и что же, где наказание? Вот и появился повод повесить на троих, вернее – двоих ребят все грехи украинских мажоров. Хотя ни мой подзащитный, Артур Греков, ни Игорь Крутецкий к так называемым мажорам не относятся.

– А кто они тогда? – Черепанов обвел взглядом присутствующих, словно призывая к дискуссии.

– Мальчики из порядочных приличных семей, – скромно ответил Яковлев.

– Тем не менее именно их назвала Олеся Воловик как своих убийц! – нанес ведущий ответный удар. – Тогда как в большинстве случаев жертвы мажоров их в лицо не видят, имен их не знают и так далее.

Яковлев снова заворочался в кресле, устраиваясь удобнее.

– Здесь – самая главная ловушка этого непростого дела. Я не боюсь на этом настаивать. Более того, я не скрываю: такова главная линия нашей защиты. Ни прокурор, ни кто-либо другой не сможет воспользоваться моим откровением как форой. Обвинению просто нечем крыть, и не будет чем.

– Вы заинтриговали! – Ведущий вновь обратился к студии за поддержкой, и та отреагировала старательными аплодисментами.

Борташевич напрягся. Он догадывался, чтó сейчас услышит. Многое и многих повидав за свою практику, следователь тем не менее удивился: надо иметь либо беспредельную наглость, либо крепкую, прочную крышу, чтобы вот так, в прямом эфире, на миллионную аудиторию делать подобные заявления.

Когда Яковлев заговорил, следователь понял: не ошибся. Адвокат предсказуем.

– Олеся Воловик, жертва жестокого и страшного преступления, в момент, когда ее нашли в котловане, переживала шок. И находилась частично в полубессознательном, частично в бредовом состоянии!

– Сам ты бредовый, сволочь такая! – снова не выдержала, сорвалась Тамара, даже рванулась со своего места, но сидевшая рядом психолог удержала женщину.

На адвоката это, похоже, никак не подействовало.

– Девушка пережила шок, – спокойно продолжал он. – К тому же в ее собственных показаниях есть пункт о том, что она ничего не помнит. В смысле, не помнит, как оказалась на улице, в котловане. Ребят, чьи имена и фамилии она назвала, Олеся помнит только потому, что познакомилась с ними в кафе и согласилась пойти в чью-то квартиру. Там – я цитирую показания жертвы – они сели за стол на кухне, выпили. После чего Олеся отключилась.

– Моя дочь не пила! – злобно выкрикнула Тамара.

– Правильно. – Яковлев сохранял спокойствие. – Мы, конечно, пока не в зале суда. Но информация, которой я оперирую сейчас, все равно уже чьими-то стараниями попала в средства массовой информации. То есть в открытые источники. Например, рассказ одной из подруг Олеси. Девушка утверждает, что ваша дочь, уважаемая, пить совершенно не умела. Алкоголь ей был противопоказан в любых количествах, такое вот необычное свойство организма. Я имею в виду, крепкий алкоголь. Потому сейчас обращаюсь уже к телезрителям и взываю к здравому смыслу, а не к политической целесообразности осуждения именно этих ребят… Денис, могу я это сделать?

– Конечно-конечно, мы в прямом эфире! – Черепанов энергично закивал головой. Зрители снова захлопали, их поведение уже не на шутку раздражало Борташевича.

Между тем Ян Яковлев приосанился. Камера взяла его крупным планом.

– Можете считать мои слова официальным заявлением! – В его голосе зазвучали откровенно пафосные нотки. – Олеся Воловик добровольно поздно ночью пошла с тремя молодыми людьми, которых едва знала. Она познакомилась с ними в кафе. Имеющем, кстати, сомнительную репутацию так называемой «наливайки». Силу к девушке ни один из парней не применял. Зачем они шли в квартиру ночью – вопрос отдельный. Хотя напомню, опять же, показания самой жертвы: в киоске напротив один из парней купил презервативы…

– Да ты сам как презерватив! – опять выкрикнула Тамара.

Теперь ни ведущий, ни адвокат не повели бровью.

– …В квартире компания выпила. Это утверждает и мой подзащитный, и остальные. Организм Олеси Воловик плохо реагировал на водку. Ей стало нехорошо, она отключилась. Парни испугались, привели девушку в чувство и отправили из квартиры от греха подальше. Да, они поступили неправильно. Но за это не судят, а всего лишь порицают. Да, они на всю жизнь запомнят ту ночь. Они уже проклинают себя за то, что связались тогда с девчонкой. Однако у жизни нет функции обратной перемотки, друзья! Итак, Юрий, Игорь и Артур остались в квартире. А Олеся ушла в темную холодную ночь. Кого она встретила у подъезда, кто ее насиловал, душил и поджигал – разберется если не следствие, в чем я сомневаюсь, то уж точно – суд.

Как и предвидел Борташевич, зал в финале речи снова разразился дружными аплодисментами. Теперь уже даже не ожидая сигнала от ведущего. Яковлев чуть привстал, картинно поклонился. Камера переместилась на пунцовое от гнева лицо Тамары Воловик, и следователь Борташевич вдруг понял: дальше смотреть неинтересно. Позиция защиты ясна, озвучена миллионам людей, и если удастся пролезть с этим в лазейку…

Махнув рукой, Борташевич выключил телевизор, подхватил с кухонного стола сигареты и отправился на балкон.

 

5

После мартовских событий Крутецкие временно выехали из Кировограда. Инга жила то в загородном доме, то в киевской квартире мужа. Олег Несторович Крутецкий в родных краях не появлялся вообще, управляя ситуацией по телефону из столицы. Грековы, наоборот, никуда не уезжали. Более того, Алевтина Павловна даже не закрыла свои мини-маркеты, хотя в одном из них, где работал охранником Марущак, сразу после смерти Олеси кто-то разбил стекла. Милиция впервые на памяти Грековой решила остаться в стороне. Вот почему потерпевшая не потрудилась написать заявление – не видела в этом смысла. Просто оплатила новые стекла и удвоила охрану в каждом магазине – средства мужа, которого Алевтина Павловна поставила перед фактом, это позволяли. Однако встречи с адвокатами, которые сам Ян Яковлев окрестил военными советами, все равно проходили в Киеве, в одном из офисов Олега Крутецкого.

Сам он, будучи человеком не слишком публичным, старался в них не участвовать, полностью доверив это дело жене. Потому любое слово, любое мнение Инги следовало считать словами и мнением самого Крутецкого. Адвокат Игоря приезжал постоянно, однако все чаще отмалчивался, позволяя активному Яковлеву как адвокату Грекова озвучивать всюду, где только можно, позицию защиты. До сегодняшнего дня адвокаты Крутецкого и Грекова не слишком расходились во мнениях. Но теперь инициативу решил проявить сам Яковлев, она касалась исключительно Артура, потому Инга была приглашена чисто из вежливости – дабы не создалось впечатление, что защита Грекова, как и сами Грековы, действуют за ее спиной. Адвоката же Крутецкого вообще не приглашали: все равно семья расскажет ему о новом ходе защиты Грекова.

Однако сам назначивший встречу Ян Яковлев форсировать события не спешил. Угостившись кофе, он перебрал какие-то свои записи, после чего сказал:

– По моим данным, дело начнут слушать в конце июня.

– Да, – подтвердила Инга.

– В наших интересах закрытый процесс. Но сами понимаете, как сейчас там, – адвокат показал пальцем в потолок, – относятся к этой истории.

– Да, – снова подтвердила Инга.

– К тому же журналисты уже подняли волну. Клименко, ваш, кировоградский – тот вообще требует суда в прямом эфире. Чуть ли не на городскую площадь вынести трансляцию. Даже расписал, сукин сын, как такое технически возможно. И даже – сколько это стоит.

– Я читала, – кивнула Крутецкая. – Олег рассказывал, что такой ход даже рассматривался кем-то там, – теперь она кивнула в потолок. – Только решили таких крайностей не допускать. Процесс проведут открыто.

– На судью давят, – добавила Алевтина Грекова. – Откуда – не знаю, но мне намекнули – давят. Вы правильно сказали тогда, по телевизору: дело политическое.

– Конечно, выборы вон на носу, – согласился Яковлев. – Дело Воловик на особом контроле, там такие зубры – не прорвешься. Ваших парней захотели посадить – так их посадят. Если мы сами не подскажем тем, от кого это зависит, нужный и правильный ход для того, чтобы выйти из ситуации красиво.

– То есть?

– Оставить за решеткой того дегенерата, Марущака.

– Господи… – Алевтина Павловна привычным жестом стиснула виски, помассировала их. – Господи, боже мой, сколько раз думала, что общего может быть между таким… таким Марущаком и Артуром…

– Нашим мальчикам, милые дамы, следовало бы лучше выбирать себе знакомых и друзей, – назидательным тоном произнес адвокат, хотя вывод этот был не нов – Яковлев периодически повторял эту фразу. – Кстати, среди девиц тоже.

– Мы уже много раз говорили об этом, – сухо напомнила Крутецкая. – Вы ведь зачем-то позвали нас, причем срочно. Намекнули, что открылись некие новые обстоятельства…

– Да-да, – ответил Ян Яковлев поспешно, затем глотнул остывающего кофе, собираясь с мыслями. – Я человек прямой, потому извините, Инга, за напоминание… В общем, мы работаем командой, у нас общие интересы… Но когда есть возможность сделать для своего клиента больше, чем для остальных, я как юрист такой возможности не упущу.

– Что вы имеете в виду? – Крутецкая напряглась, чуть подалась вперед.

– Только то, что открытый процесс нам не нужен. Будь суд за закрытыми дверями, как случается при обычных обстоятельствах, я не опасался бы так за вашу, Алевтина Павловна, реакцию на мое предложение. Как и за реакцию самого Артура.

– Вы еще ничего не предложили, а уже интригуете, – заметила Грекова. – Это не по фэн-шую, как говорится…

– Конечно. Будем по фэн-шую. – Яковлев улыбнулся. – Начнем с того, почему ход, который я собираюсь предложить для Артура, неприемлем для Игоря. О Марущаке, думаю, мы не говорим… Дело в том, Инга, что ваш сын уже успел наговорить себе на серьезный срок заключения. Кто просил его во всех подробностях описывать ту отвратительную историю с девчонкой? Еще и собственные признания…

– Мальчика шокировали обвинения и арест, – ответила Инга. – К тому же на него давили все вокруг, милиция в том числе. Вы же сами знаете, какая сложилась нездоровая обстановка… Угрозы, все такое…

– Конечно, теперь Игорь все отрицает. Я в курсе вашей стратегии защиты, – подтвердил Яковлев. – Никто никогда не докажет, что в милиции сына Крутецкого избили, однако психологическое насилие может иметь место. Вот только Артур Греков признаваться ни в чем не спешил. Он частично подтвердил показания Марущака и своего друга Крутецкого. Сам же продолжает отрицать свое непосредственное участие в происшедшем.

– Ему не верят, – напомнила Грекова.

– Согласен. И я не верю. Да только я – адвокат, защитник. Мальчишку надо вытаскивать, мне за это платят. Потому предлагаю ход, на который и вы, и Артур должны согласиться. Понимаю: на открытом процессе, когда все всё видят и слышат и это непременно пойдет в прессу, решиться последовать моему совету непросто для молодого мужчины. Однако, – тут Яковлев снова многозначительно вознес палец к потолку, – это шанс переломить общественное мнение. Как и сам ход судебного разбирательства в отношении Артура. Мы представим серьезные, весомые доказательства того, что мой клиент не мог сделать того, в чем его обвиняют. Если защита Крутецкого со своей стороны сработает, как задумано, останется только никому не нужный Марущак. И Артур с Игорем получат реальную возможность избавиться от обвинений в групповом изнасиловании. Правда, – тут же уточнил он, – в случае, если мы договоримся, ваш сын, Алевтина Павловна, может получить такую возможность раньше.

– Не тяните кота за хвост! – поторопила его Грекова. – Что у вас там припасено?

Объяснение заняло меньше времени, чем предисловие.

Поначалу Грекова возмутилась и была категорически против. А Крутецкая, на радость Яковлеву, вообще открестилась даже от возможности принять для Игоря подобную тактику. Но адвокат повторил свое предложение.

И теперь Грекова задумалась.

 

6

Журналиста Дмитрия Клименко пропустили в переполненный судебный зал одним из последних. Он припозднился, как всякий местный житель опаздывает на важное для города событие. В первых рядах и на лучших местах уже сидели, как и следовало ожидать, киевские журналисты.

С того места, которое удалось занять Дмитрию, было неважно видно свидетельское место, где, как предполагалось, развернутся главные события сегодняшнего и следующих дней скандального процесса. Однако Клименко хорошо видел прямоугольную клетку-бокс, где уже сидели Крутецкий, Греков и Марущак. Учитывая, что – и это открытая информация! – именно показания последнего стали опорой всего следствия, журналиста очень удивило, что троица держится вместе и даже живо переговаривается. А ведь, казалось бы, Юрий Марущак в этой компании мажоров теперь должен стать изгоем.

Его, как предполагал Клименко, судья решил выслушать первым.

– Подсудимый, представьтесь суду, пожалуйста.

– Марущак Юрий Петрович, тысяча девятьсот девяностого года рождения, проживаю в городе Кировограде, – последовал четкий ответ, по форме напоминающий рапорт.

– Образование у вас какое?

– Среднее.

– Работаете, учитесь?

– В тюрьме сижу.

Этот ответ зал встретил волной смешков. Судья, грузный мужчина в мантии, с ежиком седых волос и щеточкой таких же седеющих усов, вздохнул.

– За что же вы сидите в тюрьме, Юрий Петрович? Расскажите суду.

– За то, что когда-то давно знал эту… ну… Олесю, в общем.

– Назовите полное имя и фамилию вашей знакомой, из-за которой, по вашему мнению, вы сидите в тюрьме.

– Воловик Олеся. – Помолчав, Марущак добавил: – Викторовна.

– Вы были настолько близко знакомы с ней, что даже знаете отчество девушки?

– Нет. Я и фамилию тогда, ну, когда первый раз… Познакомился когда, в общем… Фамилию тогда не спросил, она мне ни к чему была. Это потом, уже когда протоколы там читал, обвинения предъявляли, следователь там…

Заметно было, что гладко и складно говорить у Юры Марущака не получалось. Особенно когда на него смотрели десятки любопытных, лишенных чувства жалости глаз.

– Позвольте, Ваша честь? – поднял руку прокурор, худощавый подтянутый брюнет, одетый, несмотря на июльскую жару и духоту в зале суда, в костюм строгого покроя и даже при галстуке.

– Да, пожалуйста, господин прокурор.

Обвинитель поднялся, одернул пиджак, прокашлялся.

– Подсудимый, вы признаете себя виновным в изнасиловании и умышленном убийстве Олеси Воловик?

– Нет.

По залу прокатился ропот.

– В своих показаниях от двадцать девятого марта этого года вы утверждали обратное, – напомнил прокурор.

– Я читал свои показания, – ответил Марущак, и теперь уже Клименко не сдержал улыбки – слишком уж глупо даже для такого Юрки это прозвучало. – Там нету ничего про изнасилование. Я ее не насиловал. И тем более – не убивал.

– Хорошо, подсудимый, – кивнул прокурор. – Вы можете рассказать суду, как, по-вашему, было дело и что произошло в ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое марта у вас в квартире?

– Не моя это квартира. Снимаю я… Снимал, – тут же поправился Марущак.

– Ладно. Но вы ведь проживали в той квартире? Проживали. И для суда не имеет значения, владелец вы или арендатор. Итак, кто пригласил Олесю Воловик в квартиру?

Марущак оглянулся на сидящих товарищей. Греков уставился в пол, Крутецкий же наблюдал за происходящим с явным интересом.

– Игорь сказал: давай, короче, с нами пойдем, – выдавил Юрий из себя.

– Назовите фамилию Игоря.

– Крутецкий Игорь.

– Значит, ваш друг Игорь Крутецкий пригласил вашу подругу Олесю Воловик подняться к вам в квартиру, так? – уточнил прокурор.

– Не так, – снова поправил Марущак. – Игорь мне не сильно так и друг. Я с Артуром больше контачил, с Грековым. А Крутецкий – его друг, Артура. Ну, так вот мы иногда собирались вместе. А Олесю я вообще в третий или четвертый раз в жизни видел. Так что она мне тоже не подруга. Так, знакомая. У нее это… ну… лицо запоминается хорошо. – Юрий для наглядности провел по своему лицу ладонью. – Я и запомнил. Узнал тогда, ночью, в кафе.

– Давайте подытожим. – Прокурор прошелся по залу, встал лицом к судье. – Поздно вечером вы, Игорь Крутецкий и Артур Греков сидели в кафе недалеко от вашего дома. Как называется кафе?

– «Фонтан». Его на районе еще «Не фонтан» называют.

– Значит, вы втроем сидели в кафе «Фонтан». Вы часто туда заходите?

– Туда – нет. То есть я захожу частенько. А пацаны – в первый раз. Они по таким точкам не особо ходят. А в тот вечер Игорь вдруг предложил: давайте, говорит, пацаны, завалимся в гадюшник. Это же классика – догнаться в гадюшнике! Ну, другого такого гадюшника рядом не было. Вот мы и зашли.

– Скажите, подсудимый, в каком состоянии вы были на тот момент? Как я понял, вы уже достаточное время гуляли?

– Гуляли, – согласился Марущак. – Игорь сказал, что его уболтали жениться, невесты в городе нет, а ему надо погудеть напоследок. Это такая программа у нас была.

– То есть вы к тому моменту, когда вошли в кафе «Фонтан», уже находились в состоянии алкогольного опьянения?

– Ну… Да, вообще-то… Только мы не сильно пьяные были. Так, средне… Соображали все, короче говоря.

– То есть за свои действия вы отвечали, – не то спросил, не то констатировал факт судья.

– Ага, – охотно подтвердил Марущак, который, похоже, постепенно входил в раж. – Мы отвечали за себя, контролировали, да.

– Продолжайте, Сергей Игнатьевич, – кивнул судья прокурору.

– Мы сидели, значит, говорили – неплохо бы сейчас к девчонкам куда-то…

– У вас были конкретные цели или вы просто так эту тему обсуждали?

– Нет. Мы спорили, скорее. Игорь в основном эту тему задвигал, Артур был против, говорил – ну их, баб, только мужскую компанию разбивают. Я помалкивал больше. Все равно денег у меня нету… не было…

– При чем здесь деньги?

– Так Крутецкий же предлагал куда-то ехать, снимать девчонок. А это денег стоит.

Сразу после этих слов о своем существовании напомнил молчавший доселе адвокат Ян Яковлев.

– Ваша честь, можно вопрос к подсудимому?

Судья взглянул на прокурора.

– Сергей Игнатьевич?

– Не возражаю.

Яковлев поднялся.

– Подсудимый, скажите: как я понимаю, и, думаю, не только я, речь у вас шла о том, чтобы воспользоваться платными сексуальными услугами, так?

– Ну… так, по ходу… Это проще… – согласился Марущак.

– То есть можно сказать, что вы собирались воспользоваться услугами проституток?

– А чего ж? Можно, – ответил Юрий под заметное оживление зала.

– И часто вы пользовались подобными услугами? Все вместе или лично вы?

Марущак замялся, но ответил:

– Бывало.

– Следовательно, о других возможностях получить секс в ту ночь вы даже не думали?

– Нет, – ограничился коротким ответом Юрий.

– Спасибо, у меня нет больше вопросов. Пока.

Яковлев сел, прокурор скользнул по нему взглядом, но быстро переключился на подсудимого.

– Итак, продолжаем. Когда в кафе вошла Олеся Воловик, вы узнали ее?

– Да. Я сразу узнал, сидел лицом к двери. Вижу – знакомая, короче. Потом раз – вспомнил, кто и откуда. Говорю пацанам: вот, знакомая нарисовалась. Давайте пригласим к себе. Чтобы, значит, с нами посидела.

– Девушка согласилась присесть к вашему столику сама?

– Ну да, она же меня тоже вспомнила. Познакомилась с остальными, туда-сюда, поговорили, взяли ей пиво… кажется… Ну, или слабоалкоголка там была, я именно эту тему как раз плохо помню.

– Кто предложил Олесе пойти к вам домой?

– Игорь. Она сказала, что никуда особо не спешит, типа ночевать негде или что-то вроде. Игорь задвинул идею, Олеся не особо так и ломалась.

Прежде чем задать следующий вопрос, прокурор подошел к столу, сверился с какими-то записями, а журналист Клименко со своего места видел, как заметно волнуется Юра Марущак.

– Скажите, подсудимый, – начал Сергей Игнатьевич, – какие у вас троих были намерения по отношению к Олесе Воловик? Уточню: вы собирались заняться с девушкой сексом?

Голос подсудимого чуть дрогнул.

– Прямо так, чтобы мы про это договаривались… Ну… Не то чтобы…

– Я вам помогу. В деле есть показания Галины Гребенюк, продавщицы из круглосуточного киоска напротив вашего дома. Она подтверждает, что ваша компания проходила мимо киоска, вы все вместе подошли, купили двухлитровую бутылку пива «Оболонь», три пачки чипсов и упаковку презервативов «Дюрекс». Согласно протоколу осмотра вашей квартиры, в мусорном ведре найдено две разорванных упаковки от презервативов «Дюрекс». На упаковках – отпечатки пальцев, идентичные вашим и Крутецкого. Вывод, Ваша честь, напрашивается однозначный: подсудимый Марущак вместе с подсудимыми Крутецким и Грековым с самого начала имели цель заманить потерпевшую Олесю Воловик в квартиру и вступить с ней в половую связь. Или не так, Марущак? Вы что, на всякий случай презервативы купили?

Юрий молчал, отвернувшись. Артур с Игорем тоже старались не смотреть на прокурора.

– Понятно. – В голосе Сергея Игнатьевича прозвучало удовлетворение. – Может, сами расскажете дальше, Марущак? Или мне цитировать текст вашего чистосердечного признания?

Подсудимый заговорил, избегая встречаться взглядом с прокурором.

– Там нечего рассказывать особо… Мы пришли ко мне. Сели на кухне. Была у нас бутылка водки еще, Артур наливал. Олеся сначала не хотела пить, я еще говорю – нельзя ей, я знаю… Игорь уговорил, она выпила граммов пятьдесят, не больше, и поплыла. Игорь, значит, увел ее в комнату, мы с Артуром остались сидеть на кухне… – На мгновение он замолчал, после заговорил снова, будто стараясь освободиться от тяжелой ноши. – Минут двадцать Игоря не было. Он там музыку в комнате включил… Потом приходит, говорит: в порядке, типа, все, девочка созрела, у него с ней уже… того, короче. А потом Олеся стала орать из комнаты: козлы вы, короче, сволочи, я на вас в милицию заявлю. Даже куда-то собралась убегать… Ну, значит, Игорь ее тогда толкнул. Она упала. Игорь сказал, что ему такие манцы не нужны, он уже это проходил, и надо девку припугнуть. Оторвал спьяну провод от магнитофона, накинул ей на шею, начал душить… Она захрипела, потом успокоилась. Вот, все вроде…

Теперь тихо стало в зале. Звенящую душную тишину нарушил судья.

– Подсудимый, чем вы и Греков занимались в то время, когда Крутецкий, по вашим словам, душил Олесю Воловик?

Марущак совсем по-детски шмыгнул носом.

– Смотрели… Чего, она же нас всех правда могла сдать… Докажи потом…

Инициативу перехватил прокурор.

– Подсудимый Марущак, вы лично вступали в половую связь с Олесей Воловик? Прежде чем вы придумаете ответ, я процитирую суду вывод судебно-медицинской экспертизы по поводу следов спермы, обнаруженной в использованных презервативах, найденных на земле под балконом квартиры, в которой насиловали девушку. Сперма в одном из них соответствует группе крови Юрия Марущака, в другом – Игоря Крутецкого. Итак, Марущак, у вас была половая связь с Олесей Воловик?

– Была, – последовал негромкий ответ.

– В каком состоянии находилась девушка в тот момент?

– Отключилась…

– Почему?

– Игорь ее придушил… Сказал еще: не стой, мол, Юрец, не надо, чтобы он один замазался…

– То есть вы хотите сказать, что Игорь Крутецкий заставил вас вступить в половую связь с Олесей Воловик, которая в то время находилась без сознания?

– Врет он все! – выкрикнул со своего места Игорь.

Зал зарокотал.

– Помолчите, Крутецкий, – одернул его судья. – Вам еще предоставят слово. Отвечайте на вопрос, Марущак.

– Ну… Так выходит… Да…

– Что вы решили сделать потом?

– Игорь велел ее на улицу вынести. Чтобы подальше… А мне дома оставаться…

– То есть вы не знаете, что происходило на улице?

– Нет. Водки выпил и спать лег… Одетый, короче…

– У меня нет больше вопросов, – заявил прокурор. – Пока складывается такая картина: все трое подсудимых завлекли потерпевшую в квартиру Марущака, имея цель заняться с ней сексом. Воспользовавшись беспомощным состоянием, они изнасиловали ее. А затем, когда Олеся стала угрожать милицией, решили он нее избавиться. Выбрав для этого жестокий, я бы настаивал – садистский способ.

– Суд вас услышал, – проговорил судья. – У защиты будут вопросы?

Снова поднял руку Ян Яковлев.

– Господин Яковлев, у подсудимого Марущака, насколько известно суду, есть собственный защитник.

– Но вопрос у меня. И поверьте, он очень важный. И повлияет на весь ход разбирательства.

– Пожалуйста, – согласился судья. – Слушаем вас, господин Яковлев.

Теперь адвокат Грекова поднялся со своего места, прошелся по залу, словно кот, и встал так, чтобы смотреть прямо на Марущака.

– Ваша честь, мы только что услышали от обвинения, что отпечатки пальцев на упаковках и частицы спермы принадлежат соответственно этому молодому человеку и Игорю Крутецкому. Подсудимый, вы готовы повторить уже сказанное ранее, что Артур Греков был в тот роковой вечер против поисков девушек для секса? Готовы, Юрий?

– Ну… не то чтобы сильно против… Он толковал: мужскую компанию не надо разбивать, – ответил Марущак.

– Хорошо. Подсудимый, Артур Греков имел, по вашему примеру, интимную связь с Олесей Воловик?

– Да… вроде…

– Что значит «вроде»? Вы не уверены, Марущак?

– Ну… свечку я там не держал… Я вышел тогда… Не знаю…

– Если, допустим, Артур принимал участие в так называемом изнасиловании, почему его отпечатков пальцев на остатках упаковки от презерватива нет? И почему нет следов его семени?

– А я откуда знаю!

Это прозвучало так искренне, так по-мальчишески, что все зрители, включая журналиста Клименко, не сдержались – дружно грохнули хохотом.

– В таком случае, Ваша честь, я готов сказать то, о чем так стесняется сообщать нам Юрий Марущак. – Адвокат Яковлев вернулся к столу, подхватил специально приготовленный полиэтиленовый файл с листами бумаги внутри, жестом фокусника достал один из них. – Вот. Это, Ваша честь, показания одной бывшей подруги Артура Грекова. Ее имя и фамилию защита требует не называть здесь, на процессе. Свидетельница готова дать показания в закрытом режиме, процедура это предусматривает.

– По сути, если можно.

– Конечно, Ваша честь. Итак, согласно показаниям свидетельницы, мой подзащитный, Артур Греков, имел серьезное половое расстройство. На медицинском языке это называется «преждевременная эякуляция». Кому-то из присутствующих надо объяснять, что это такое?

Вопреки ожиданиям Клименко, подсудимый Греков не вскочил от смущения и возмущения. Он даже не отвернулся – остался сидеть на месте, сохранял спокойствие. Это тут же натолкнуло журналиста на мысль: Артур готов к оглашению неприятной для него информации. Раз готов – значит, готовили. Вывод оказался настолько простым и четким, что Клименко удивился, как до таких элементарных вещей не додумался опытный судья, не говоря уже о прокуроре.

Тем временем Яковлев продолжал показывать фокусы.

– Далее защита хлопочет о приобщении к материалам дела заключения врача-сексопатолога. Артур Греков одно время проходил соответствующее лечение. Но, похоже, с проблемой не справился до конца, так как алкоголь не способствовал качеству его интимной жизни. А в ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое марта Греков, как мы только что услышали от Марущака, находился в состоянии как минимум среднего алкогольного опьянения.

– Вы это к чему, господин Яковлев? – не понял судья.

– К тому, Ваша честь, что несколько минут назад подсудимый Марущак косвенно подтвердил: мой подзащитный, Артур Греков, не мог участвовать в так называемом изнасиловании из-за того, что страдает серьезным половым расстройством. Грубо говоря – простите заранее, Ваша честь, – Греков, в отличие от остальных, просто не смог бы даже начать это, так сказать, дело. Для него все сразу же закончилось бы. Вот почему Артур Греков был против того, чтобы свои приключения компания продолжила с девушками, девочками, с кем там еще… Он боялся опозориться при товарищах. Посему, Ваша честь, обвинение в групповом изнасиловании с Грекова, опираясь на показания Марущака, необходимо снять!

– У вас все? – спросил судья, дождавшись, когда адвокат вернется на свое место.

– Да, Ваша честь.

Что собирался сказать судья дальше, так и осталось неизвестно. Внезапно события в зале приняли неожиданный оборот. Клименко, которому хорошо была видна клетка с подсудимыми, заметил движение внутри на секунду раньше охранника в форме, подскочил, выкрикнул:

– Э! Смотри!

И охрана, и судья, и прокурор, и весь зал суда увидели: Игорь Крутецкий, привстав со своего места, сверху вниз ударил по голове сидевшего рядом Артура Грекова. При этом Марущак предусмотрительно отступил подальше, даже вытянул руки перед собой, словно отделяя себя от этой драки.

– Ах ты, сука! Сука! Сука! – кричал Крутецкий, нанося удар за ударом. – Вот как выскочить захотел! Прибью, сука!

Греков не давал сдачи, даже не пытался сопротивляться. Наоборот, свалился со скамьи подсудимых, повалился на пол в позе эмбриона, закрыл голову руками. Пока охрана открывала дверь клетки, Крутецкий успел дважды пнуть лежащего ногой. После чего ему заломили руки, скрутили, сделав больно и добившись от него крика, надели наручники.

По вполне очевидным причинам судья закрыл слушание до следующего раза.

 

7

– У меня был разговор с прокурором.

Юрист, защищающий Крутецкого, представлял адвокатскую контору, которая со времен основания не рекламировала своих услуг. Более того, сами адвокаты на открытых процессах светились крайне редко, посылая вместо себя эмиссаров, нанятых по контракту на определенный срок и лишь транслирующих на публику то, что уже было подготовлено в небольших уютных кабинетах опытными зубрами. Здесь услуга ценилась иногда дороже денег: в обмен на участие в проблемных процессах здешние юристы в качестве гонорара частенько получали возможность вне всяких тендеров участвовать в юридическом сопровождении крупных финансовых сделок. И оплата этих услуг стоила дорогого.

Олег и Инга Крутецкие были слишком взрослыми и опытными людьми, чтобы верить в сказки и чудеса. Киевские связи Олега позволяли воспользоваться помощью адвокатов именно этой маленькой и неприметной конторы. Однако, словно предчувствуя скорую беду, Олег Крутецкий до последнего держал этот козырь в рукаве. Отчасти потому, что знал и понимал: слишком дорого придется за это платить, и в первую очередь – своей формальной независимостью.

Положа руку на сердце, Крутецкий верил в виновность своего сына, которого давно не воспринимал как приемного. Он даже не пытался понять, когда, на каком этапе он упустил мальчишку. Однако сейчас его волновало другое: сын Крутецкого, особенно в тот период, когда в стране такая непростая ситуация вокруг выборов, сидеть за изнасилование и убийство не должен.

Сейчас Олег Крутецкий беседовал с маленьким худощавым адвокатом, Валерием Синицким, в переговорной комнате своего киевского офиса. Встреча была назначена на позднее время, чтобы посетителя не застала секретарша и другие сотрудники – хозяин уже распустил их по домам.

– И что удалось? – спросил Олег.

– Ситуация непростая. Скажу прямо: суд и обвинение в принципе готовы играть на нашей стороне. Все, кто участвует в деле, понимают, за кем сила и почему выгодно педалировать процесс. – Синицкий сложил ладони домиком, полюбовался на свое сооружение, поднял глаза на Крутецкого. – Там и без намеков ясно, какие преференции могут быть обещаны и какие договоренности выполнены. Но, – домик качнулся в сторону Олега, – есть одно условие: обвинения нужно снять доказательно. Пока это не получается, у служителей кировоградской Фемиды есть другой шанс повысить свой статус.

– А именно?

– Сейчас они звезды, господин Крутецкий. Причем – в масштабах всей страны. Как только судья огласит приговор зарвавшимся мажорам, какими вашего сына и его друга считает уставшее и обозленное общество, они сразу станут народными героями. К ним возрастет доверие, и этот самый вотум доверия также можно капитализировать. Вы сами прекрасно понимаете: это даже более успешная капитализация, чем поддержка Киева – когда суду доверяют граждане. Если такой судья захочет идти в депутаты, во власть, он сделает это запросто, даже без громких обещаний и продуктовых наборов. Это будет судья, который справедливо осудил насильников и убийц, детей влиятельных господ. Согласны?

– Согласен. Тут не поспоришь.

– Так что вы должны понять: выгода для кировоградской Фемиды есть при любых раскладах. Или – осудить виновных, или – на законных основаниях добиться переквалификации жуткого обвинения. С тем чтобы позже наши подсудимые вообще получили условные сроки. Только за случайную связь с девицей сомнительного поведения. Потому пока попытка коллеги Яковлева взять обвинение штурмом провалилась.

– Я догадываюсь.

Теперь Синицкий переплел пальцы рук, пошевелил ими.

– Коллега Яковлев сделал ставку на, так сказать, половую несостоятельность Артура Грекова. Тем самым доказывая: его клиент никого не насиловал. Но мы забыли не только о признании того третьего, Марущака. Ваш сын ведь тоже много лишнего наговорил. Секс с девчонкой у них все-таки был, и, судя по всему, добровольным согласием там не пахло. Даже если Греков, извините, никуда ничего не совал, он соучастник не просто изнасилования, но и умышленного убийства. За это срок не сбрасывают.

– Яковлева надо вывести из дела, как я понимаю?

– Зачем? Нет, он как раз нужен. Его попытка имела в глазах общественности некий смысл. Если мы со своей стороны пустим в ход тяжелую артиллерию, на ее фоне потуга Яковлева как раз сработает в нашу пользу.

– Почему?

– Яковлев, как мы с вами поняли, не ставит под сомнение сам факт преступления и причастность к нему всех троих. Он просто пытается сделать так, чтобы вина одного из троицы выглядела меньшей, чем вина остальных. Мы же планируем доказать, что преступления как такового не было. Суд, между нами говоря, готов принять и это развитие событий – если все будет доказательно и красиво.

Крутецкий потер ладонями воспаленные от хронического недосыпания глаза.

– Кто будет делать красиво?

– Я никому не доверю эту партию.

Расплетя пальцы, Синицкий легонько хлопнул в ладоши.

 

8

После допроса Игоря Крутецкого защита попросила перерыв на пятнадцать минут. В зале суда, как и прежде, стояла невероятная духота. Не помогали даже открытые окна: когда на улице под сорок выше нуля, ничего не поможет собравшимся в одном небольшом помещении гражданам. Подсудимые сидели на скамье в клетке рядышком, как одна команда, словно и не было недавней драки.

Когда судья, прокурор и адвокат вернулись в зал, Синицкий пригласил своего первого свидетеля.

– Представьтесь суду, пожалуйста.

– Ермоленко Александра Васильевна.

– Где вы родились, сколько вам лет, где проживаете и работаете?

– Тысяча девятьсот девяносто второй год, город Знаменка, в Кировограде живу уже третий год. Снимаю квартиру, – послушно ответила девушка.

– Вы не сказали, где работаете, – напомнил Синицкий. – Раз снимаете квартиру, стало быть, нужны деньги, чтобы платить за нее.

– Работаю официанткой в кафе «Глобус».

– Вы работаете каждый день?

– Нет. У нас график через день.

– Зарабатываете много?

– Зарплата и чаевые.

– Повторяю вопрос: вы много зарабатываете, как считаете?

– Никто много не зарабатывает, – ответила Саша, глядя куда-то в сторону.

– Я вынужден в третий раз повторить свой вопрос.

– Извините, господин адвокат, это так важно? – вмешался прокурор.

– Сергей Игнатьевич, когда речь идет о защите молодого человека, обвиненного в изнасиловании и убийстве, мне все кажется важным, – отбрил Синицкий. – Итак, Александра Васильевна, можете назвать сумму вашего месячного заработка?

– Тысяча шестьсот гривен, – сказала девушка.

– А чаевые?

– Редко дают. Жадный у нас народ. – Саша заметно оживилась. – Я читала, что в нормальных странах чаевые – это десять процентов от счета. А у нас даже по счету не всегда стараются заплатить! Все думают, что их натянули! Правильно, не хочешь кушать в кафе – сиди дома! Это как в такси не платить, я правильно говорю?

– И все-таки, сколько вам набегает чаевых?

– Если гривен пятьсот в месяц накапает – хорошо.

– Сколько вы платите за аренду квартиры?

– Тысячу. Гривен. Говорю же – жадный у нас народ! Они эту хату не покупали, получили дуриком от государства в свое время, а теперь поднимаются на ровном месте…

– Не отвлекайтесь от главного, Александра Васильевна.

– А что главное? – теперь, похоже, девушка искренне удивилась.

– Сколько у вас оставалось на жизнь? Следуя несложной математике, около тысячи гривен, так?

– Ну… где-то так…

– Родители вам помогают?

– Нет. Я сама могу сотни две в месяц им выслать. Хоть коммунальные заплатят…

– В таком случае, как вы, молодая красивая девушка, умудряетесь прожить на сто двадцать долларов в месяц, при этом хорошо выглядеть, прилично одеваться, нормально питаться?

– Мне помогают, – проговорила Саша после паузы.

– Кто эти добрые люди, где они живут?

– Мужчины, – последовал короткий ответ.

– Мужчины, – повторил Синицкий, щелкнув пальцами. – Надо ли понимать, свидетель, что вы оказываете мужчинам платные сексуальные услуги?

– Нет! – быстро ответила девушка. – Я не проститутка! Я не снимаюсь по гостиницам или где там еще! Мы знакомимся с разными там… не знаю… парнями. Когда – взрослыми дядями… мужиками… Гуляем с ними… Они деньги дают или вещи покупают.

– Сейчас вы сказали «мы». Вас много, как я понимаю?

– Ну так… Подружки…

– Я задам более конкретный вопрос: Олеся Воловик была в числе таких вот ваших подруг?

– Да, – теперь Саша ответила не задумываясь.

– Можно ли сказать, что Олеся Воловик так же, как и вы, жила за счет любовников, которых искала постоянно и намеренно?

– Вы красиво очень сказали. Гладко так. Правильно…

– Без лирики, если можно. Итак, я задал вопрос, Александра Васильевна.

– Да. Можно так сказать.

На мгновение воцарилась липкая тишина, нарушенная выкриком Тамары Воловик:

– Дрянь ты такая! Леся тебя подругой называла! Я ж знаю про тебя все!

Судья легонько стукнул судейским молоточком по специальному приспособлению на столе.

– Давайте соблюдать порядок в зале суда! Или я закрою заседание.

– Пускай за языком следит! – не унималась Тамара.

– Мы все прекрасно понимаем ваши чувства, Тамара Юрьевна, – смягчил тон судья. – И, как уже не раз здесь звучало, разделяем ваше горе. Но в зале суда нужно вести себя подобающе.

Адвокат Синицкий снова щелкнул пальцами, обращая на себя внимание.

– Именно поэтому, Ваша честь, сторона защиты настаивала на необходимости закрытого слушания. Мы здесь уже много слышали и еще не такое услышим.

Судья проигнорировал замечание.

– У вас все, господин адвокат?

– Нет, Ваша честь.

– Тогда продолжайте.

– Спасибо, Ваша честь. Свидетель, в каких вы лично были отношениях с Олесей Воловик?

– Сначала – в нормальных, как и все девчонки. Потом она сама со всеми отношения испортила.

– Как и почему это случилось?

– Деньги занимала и не отдавала. В смысле, одолжит какую-то сумму и куда-то исчезнет на пару недель. Телефон не берет. Потом появляется как ни в чем не бывало: типа, я у тебя переночую, все такое… Она не только со мной, она с другими тоже так себя вела.

– Олеся одалживала крупные суммы?

– Смотря какие называть крупными. Если пять раз за месяц стрельнет по сотне, уже натикает полтыщи. Сотня – ерунда, а полтыщи для меня, например, серьезные деньги. И учтите: это не из одного источника она так пила по капельке. Занимала, перезанимала, кому-то возвращала за счет новых долгов. Короче, девчонкам такая канитель надоела.

– Свидетель, вы знаете общую сумму долга Олеси Воловик?

– Понятия не имею. Я могу прикинуть только примерно. И только по тем суммам, которые возникали в разговорах с нашими общими знакомыми. У Леськи же круг знакомых шире был…

– Хорошо. Какую сумму она задолжала по вашим прикидкам?

Саша наморщила лоб.

– Я не знаю… Ну, в том смысле… Я так себе думаю… Короче, тысяч пять гривен наберется. Только мне она семь сотен торчала… Ну… Должна была…

– Какие неприятности у Олеси могли возникнуть по этому поводу?

Девушка пожала плечами.

– Какие… Я знаю?.. Убивать ее никто не собирался, если вы об этом. У нее, я вам скажу, уже начались серьезные проблемы. Ей же жить негде было. Ночевала то там, то сям, то у меня. Ее перестали пускать. Общаться с ней тоже перестали. Что с нее еще взять за долги, у нее нету ничего. Осталась одна, если так посмотреть. Это хуже намного, чем любое наказание, от которого больно.

Синицкий прокашлялся.

– Скажите, свидетель, Олеся собиралась вернуть долги?

– Ага, постоянно обещала. Для нее сохранить отношения важнее, она ведь сама барахталась. Я говорила уже…

– Ладно. Ваша честь, защита обращает внимание суда: Олеся Воловик в последнее время остро нуждалась в деньгах. Ей необходимо было раздобыть минимум пять тысяч гривен для решения своих личных проблем. Для защиты очень важно, чтобы суд это понял.

– Я принял это к сведению, господин адвокат. У вас все?

– Еще несколько вопросов, – снова щелчок пальцами. – Александра Васильевна, скажите, как по-вашему: вела ли Олеся Воловик беспорядочную половую жизнь?

– Про себя пусть расскажет! – снова выкрикнула Тамара.

Судья опять постучал молотком.

– Тамара Юрьевна, последнее предупреждение. – Он перевел взгляд на Синицкого: – Этот вопрос имеет отношение к делу?

– Прямое, Ваша честь.

– Хорошо. Продолжайте. Отвечайте на вопрос, свидетель.

Саша не колебалась, и у сидевшего сегодня в одном из первых рядов журналиста Клименко сложилось стойкое впечатление: и вопросы, и ответы адвокат заранее проговорил не только со свидетельницей.

– Да, так можно сказать.

Словно по команде, в процесс ввинтился прокурор.

– Позвольте, Ваша честь?

– Да, пожалуйста.

– Свидетель, откуда вы это знаете? Вы что, как говорится, свечку держали?

– Леся сама рассказывала, не сильно стеснялась.

– Вы не думаете, что она могла приукрашивать события?

– Для чего ей? – удивилась Саша. – И потом, я сама видела.

– То есть вашу, так сказать, интимную жизнь тоже можно оценить как беспорядочную? Ведь чтобы такое утверждать, надо оказаться с Олесей в сходных обстоятельствах, так или нет?

– А что такого? – В голосе Саши звучал неприкрытый вызов, девушка понимала – шаг к пропасти уже сделан, остается только падать. – Было несколько ситуаций! Приходили к парням на квартиру, гуляли там, все такое… Мы же подруги были…

Синицкий снова щелкнул пальцами.

– Свидетель, вы утверждаете, что Олесе Воловик доводилось добровольно приходить в квартиры малознакомых мужчин и заниматься там сексом?

– Протестую, Ваша честь! – вмешался прокурор. – Защита манипулирует свидетелем!

– Никаких манипуляций. Свидетель, кажется, сама об этом сказала. И не особо скрывает.

– Ничего такого особенного мы не делали! – Теперь звучали нотки отчаяния. – Никто никого не насиловал, не заставлял! Ну, такая у нас жизнь, мы взрослые уже!

– Олесе не было восемнадцати, – напомнил судья.

– Она опыта имела достаточно, как на свои годы! Ее называли малой, но только по возрасту! Такое вытворяла! Ой, ладно…

– Свидетель, – снова включился адвокат, – я вас верно понял? Олеся занималась сексом в вашем присутствии?

– И что такого? Мы ж не грабили, не воровали, не убивали никого. Ну, развлекались так!

Зал загудел, этот гул в духоте был похож на одобрительный, кто-то даже пытался аплодировать. Судья постучал молотком, но при этом промолчал. Зал притих.

– Свидетель, – осторожно, словно двигаясь по тонкому льду, обратился к Саше адвокат, – приходилось ли вам либо слышать рассказы Олеси Воловик о том, как она занималась сексом сразу с несколькими партнерами, либо наблюдать такое?

– Я от нее это слышала, – отчеканила Саша. – Если вас другие подробности интересуют, при всех рассказывать не буду. Имею право по закону! – заявила девушка и добавила на всякий случай: – Я узнавала.

– Конечно, вы имеете на это право, – быстро сказал адвокат и встал так, чтобы оказаться точно напротив судьи. – Ваша честь! Только что защита выяснила: Олеся Воловик остро нуждалась в деньгах. Она могла получать их только двумя способами: либо одалживая у подруг, либо беря у любовников. Девушка не отличалась моральным поведением. Мы здесь ее не осуждаем, мы констатируем факт. Для Олеси не было никаких затруднений в том, чтобы пойти в гости не с одним, а с несколькими незнакомыми мужчинами. Она могла позволить себе заняться сексом одновременно с несколькими партнерами. Наконец, – адвокат выдержал паузу, – ситуация на момент событий, которые мы изучаем, сложилась для девушки не самым лучшим образом. Ей срочно нужны были деньги. Причем достаточно крупная сумма. Она знакомится с подсудимыми. И узнает из разговора: двое из них – ребята из состоятельных семей. Напомню вам: в квартиру к Марущаку девушка пошла добровольно. Мой подзащитный, Игорь Крутецкий, в беседе со мной поведал, как несколько лет назад его шантажировала некая подружка, угрожая обвинить в изнасиловании и требуя денег. Когда Олеся Воловик тоже стала угрожать, о чем заявляли не только Крутецкий, но и Марущак с Грековым, у Игоря не выдержали нервы. Он, по его словам, потерял над собой контроль и решил напугать Олесю. Может быть, даже ударил ее. Но после этого быстро пришел в себя и выпроводил скандалистку из квартиры. Так что об изнасиловании, тем более – групповом, речи в данном случае быть не может, Ваша честь. Если мой подзащитный в чем-то и виноват, так это в том, что ударил ту несчастную девушку. И пытался напугать, имитируя удушение. В связи с этим защита будет готовить ходатайство о возвращении данного уголовного дела на доследование. Как мы все уже понимаем, следствие было проведено поверхностно, милиция и прокуратура действовали под давлением средств массовой информации и общественности, а в деле между тем еще много неясных обстоятельств. У меня все, Ваша честь.

Он явно надеялся сорвать аплодисменты. Только ответом ему была густая душная тишина.

 

9

«Сегодняшняя пылкая и убедительная речь Евгения Синицкого, одного из адвокатов по громкому делу Олеси Воловик, была нацелена только на одно: положить начало так называемому «развалу» этого резонансного дела. Во всяком случае, у многих, кто покидал зал суда, появились все основания так думать. Подобные выводы сделали даже те, кто не имеет специального образования, никогда раньше не присутствовал на судебных процессах, не смотрел «Судебные дела» по телевизору и даже не читал судебных детективов Эрла Стенли Гарднера или Джона Гришема. Мне довелось познакомиться и пообщаться с некоторыми из зрителей. И мы сошлись во мнениях: суд готов подыграть юристам, нанятым влиятельными клиентами для защиты своих детей-насильников.

С точки зрения формальной логики защита права. С самого начала следствие работало только с одной версией. Не принято во внимание то обстоятельство, что Олеся не переносила крепкий алкоголь в любых дозах, потому в ее памяти вполне мог произойти провал. Она могла не помнить, что и как именно происходило в квартире Марущака. Девушка просто назвала фамилии парней, с которыми познакомилась и поссорилась. Но, опять же, по логике защиты, Олеся могла не помнить, как оказалась на улице и кто на нее напал.

На руку подсудимым играет и само преступление. Обвинение было таким жутким, что вполне можно объяснить как шоковое состояние всех троих, так и поспешное признание сперва Марущака, а затем – Крутецкого. Доказать факт изнасилования, особенно после смерти жертвы, теперь почти невозможно. Огонь уничтожил кожный покров всей нижней части тела девушки, а это значит – следов на бедрах и гениталиях даже не искали, ведь это бессмысленно. Ну, а образ жизни, который вела жертва, является для защиты достаточным основанием, чтобы убедить суд: все, что делали подсудимые с Олесей в ту ночь в той квартире, происходило с ее согласия.

Каким же может быть прогноз развития событий? Дело отправляют на доследование, подсудимые сидят в следственном изоляторе с относительным комфортом: в одиночных камерах. Это решение принято после того, как поступила информация о реальной угрозе жизням всех троих при условии попадания в общую «хату». Дальше милиция начнет искать новых подозреваемых. Пройдет какое-то время, и Крутецкий с Грековым смогут выйти на подписку о невыезде или же под залог, как это все чаще случается сейчас с мажорами. Сидеть будет только Юрий Марущак, и через какое-то время именно он, знакомый Олеси Воловик, станет организатором преступления. Это он заманил ее к себе в квартиру, вступил с ней в половую связь, а когда девушка начала угрожать – выгнал за дверь. Греков уже признал свою половую несостоятельность, Крутецкий же найдет способ сделать так, чтобы о его показаниях «забыли». К примеру, тот же Марущак внезапно возьмет всю вину на себя, признавшись, что оговорил товарищей, дабы не идти в тюрьму одному. За это ему дадут минимальный положенный срок – как за нанесение легких телесных повреждений. Вот вам и наказание, строгое и справедливое.

Остается только надеяться: эти пессимистические прогнозы не подтвердятся; у судьи Левицкого, заслуженного и уважаемого юриста, остались совесть, логика и здравый смысл для того, чтобы не способствовать развалу этого громкого дела. Преступники должны понести заслуженное наказание. Этого ждет, без преувеличения, не только Кировоград, но и вся Украина».

Дмитрий Клименко, специально для «Мega-Новости»

 

10

Лед тронулся в тот день, когда адвокат Ян Яковлев вызвал на допрос в качестве свидетеля защиты сотрудника милиции. Тот явился в суд в парадной форме и даже зачем-то прошел на свидетельское место строевым шагом, разве что руками не отмахивал.

– Добрый день. Представьтесь суду, пожалуйста.

– Старший лейтенант милиции Полуян Николай Николаевич! – доложил тот.

– Скажите, Николай Николаевич, вам знаком этот документ? Ваша честь, это копия, – поспешил напомнить адвокат.

Свидетель осторожно, будто бомбу или ядовитую змею, взял в руки лист бумаги, поднес его к глазам.

– Так точно, знаком. Вот, моя подпись стоит.

– Объясните суду, что это за документ.

– Протокол. Административный. Составлен мной… Тут дата нечетко отпечаталась…

– Это не важно, – успокоил его Яковлев. – Главное, что вы узнали свою подпись и протокол, который составляли. В отношении кого он был составлен?

– Тут написано: Воловик Олеся Викторовна.

– Вы хорошо помните ту девушку?

– Честно говоря, я ее тогда не запомнил. Таких, как она, я много задерживаю. И часто. Когда про это дело заговорили, фотография везде появилась… В общем, сразу вспомнил. Тогда я лейтенантом еще был… Хлопцам рассказал.

– Почему вы так быстро ее узнали, Николай Николаевич? Только по фамилии?

– Никак нет. Внешность выразительная, глаза… И потом, она малолетка была тогда. Я в свое дежурство малолеток за это дело не часто задерживаю. Хотя как малолетка… Семнадцать ей было, как сейчас помню.

– О каком нарушении идет речь, свидетель? – вкрадчиво спросил адвокат.

– Проституция, приставание к мужчинам.

– Проституция, – повторил Яковлев, смакуя это слово. – Где вы задержали Олесю Воловик за проституцию?

– В сауне. Там адрес указан, в протоколе…

– Вы готовы официально подтвердить, что задержанная вами Олеся Воловик занималась проституцией?

– Да, могу.

И в этот момент прокурор попросил слова.

Журналисту Дмитрию Клименко со своего места было видно: Яковлев вздрогнул. Еще непонятно было, что скажет прокурор, но адвокат явно не ожидал такого вторжения в свой сценарий. До этого момента Дмитрию казалось: его прогнозы сбываются. Подтверждалась его уверенность и отсутствием на сегодняшнем открытом заседании Евгения Синицкого – тяжеловес уже сделал свое дело, удобрил почву, задал направление, и теперь Яковлеву оставалось только действовать в заданном фарватере. Показания старшего лейтенанта Полуяна развивали линию «жертва – это проститутка», ничего нового не открывали, и повторение одной и той же темы чем дальше, тем больше раздражало Дмитрия: ну неужели же сработает, неужто не видит никто, не понимает…

– Пожалуйста, Сергей Игнатьевич.

Что-то неуловимое прозвучало и в тоне судьи. Раньше подобной интонации в его голосе журналист не улавливал. Сейчас же в нем угадывалась некая решимость. И мигом пришло осознание: судья знает, что собирается говорить и делать прокурор.

– Свидетель, скажите, внешне Олеся Воловик отличалась чем-либо от других людей?

– Каких – других?

– Мужчин, женщин. Молодых, старых. Вот хотя бы от тех, кто сидит сейчас тут, в зале. Отличалась или нет?

– Извините, господин прокурор, я не совсем понял вопрос.

– Я тоже, – вклинился Яковлев.

– Объясню. У вас ведь есть младшая сестра, свидетель?

– Так точно.

– Спасибо за четкий ответ, – прокурор чуть шутовски развел руки в стороны. – Сколько лет вашей сестре?

– Шестнадцать.

– Олесе Воловик было семнадцать, когда вы ее задержали за, как вы утверждаете, занятие проституцией. На год старше вашей сестры, верно?

– Ну… Да, верно.

– Чем Олеся отличалась от вашей сестры? Она была таким же человеком, как и ваша сестра?

– Извините, конечно, – Полуян покосился на адвоката, который тоже терялся в догадках, – только намеков я не понимаю. Моя сестра не проститутка, если так брать…

– А вы берите не так! – повысил голос прокурор. – Вот не берите так, господин Полуян! У погибшей девушки и вашей сестры – разный социальный статус, разные жизненные обстоятельства! В конце концов, разный образ жизни! Но и ваша сестра, и Олеся Воловик – люди! Молодые здоровые люди! Ваша сестра в свои шестнадцать лет курит?

– Нет… То есть не знаю… Может, где и покуривает с подружками… Дома – нет, мы все вместе живем. Я бы видел.

– Если бы увидели, что бы сделали? – И, не давая свидетелю обдумать вопрос, прокурор тут же задал следующий: – Вы считаете, что курить – это хорошо?

– Вредно, – проговорил Полуян, тут же исправившись: – Для девушек вредно.

– Проституцией заниматься хорошо?

– При чем тут… Ну, вы сравнили!

– На вопрос отвечайте, свидетель.

– Нет. Проституцией заниматься нехорошо.

– Значит, курить и заниматься проституцией – нехорошо. За что из этих нехороших деяний можно убивать человека, господин Полуян?

– Убивать нельзя никого.

Сейчас это прозвучало очень по-юношески. И если бы не драматические обстоятельства всего происходящего, может быть, Клименко позволил бы себе посмеяться над милиционером-увальнем.

– Спасибо, что вы это признали, старший лейтенант Полуян! – Прокурор снова чуть шутовски поклонился, повернулся лицом к собравшимся в зале: – Убивать нельзя никого! Никто не имеет права лишать человека жизни. Эта норма нарушается каждый день. Зачем брать ежедневные новости, когда только у нас, в городе Кировограде, милицейские сводки каждый день сообщают о насильственных преступлениях. В нашем городе совершается минимум одно убийство в сутки! Оправдать это ничем нельзя. И если бывают случаи, когда один человек лишает жизни другого, защищая собственную жизнь, суд в этом разберется. И вынесет справедливый приговор. Но я хочу обратить ваше внимание, – теперь прокурор обратился к судье, – что защита выбрала стратегию, согласно которой свидетели планомерно подтверждают: Олеся Воловик нигде не работала, жила за счет мужчин, продавала себя за деньги. То есть занималась проституцией. Ну, еще не отличалась разборчивостью в сексе и могла заниматься им сразу с несколькими мужчинами. Тем самым защита подводит суд к убеждению: такую девушку, такого человека, можно изнасиловать, избить, задушить, выкинуть на помойку и поджечь! Будто бы юная Олеся, несчастная, не нашедшая себя в нашей сложной жизни девушка, которая наверняка хотела любви, счастья и мечтала о чем-то хорошем для себя – всего лишь человеческий мусор! Который любой может безнаказанно выбросить и утилизировать! То есть – сжечь!

Артистические способности прокурора сильно проигрывали адвокатским. Вряд ли обвинитель вообще рассчитывал на гром аплодисментов, но этот гром грянул. Что-то подтолкнуло Дмитрия Клименко вверх, он вскочил на ноги, его примеру последовали остальные сидящие в душном зале суда. Теперь короткой и пламенной речи государственного обвинителя люди хлопали стоя.

Ян Яковлев побагровел. Его свидетель в милицейской форме тоже растерялся и явно ждал помощи. Адвокат же дотерпел до окончания овации и, когда все сели на места, заговорил уже без налета театральщины:

– Ваша честь, защита заявляет протест. Обвинение сейчас перегибает палку и пользуется недозволенными методами давления на суд.

– Я приму протест, если вы, господин Яковлев, обоснуете его, – спокойно ответил судья. – Где вы видите давление? В чем перегиб обвинения?

– Мой клиент, как и остальные подсудимые, сейчас выставляется прокурором как молодой садист. Который считает людей мусором и готов убивать их направо и налево.

– А вот тут вы, господин Яковлев, перегибаете палку, – в голосе судьи зазвенел металл. – Я не слышал, чтобы прокурор заявлял что-либо подобное. Вы можете что-то добавить, Сергей Игнатьевич?

– Могу только повторить: не имеет значения, чем занималась жертва. Даже если она, как здесь не раз утверждалось, пыталась шантажировать Крутецкого и остальных, еще можно было бы обсуждать нюансы, если бы эти трое ее просто избили. Хотя и это все условности, насилие неприемлемо и карается по закону. Однако же, господин Яковлев, эти трое убивали девушку в несколько приемов. Они пропустили ее через все круги ада, и сейчас я выражаюсь буквально. Сжечь в огне, в адовом пламени – вот что они решили.

– Вы очень красиво выражаетесь, господин прокурор…

– Я не выражаюсь, господин адвокат. Я показываю суду реальную картину случившегося. Ваша честь, у меня еще один вопрос к свидетелю.

Как только о Полуяне вспомнили, он встрепенулся.

– Если защита не возражает, – сказал судья.

– Ради Бога, – кивнул Яковлев.

– Итак, свидетель… – Прокурор вернулся к своему столу, перебрал бумаги, сверился с какими-то записями, повторил: – Итак, свидетель… Скажите суду, на основании чего в отношении вас проводилось служебное расследование в феврале текущего года?

– Ваша честь, – взвился Яковлев, – это закрытая информация!

– Вы знаете, о чем речь, господин Яковлев? – спросил судья.

– Да… То есть нет… То есть не совсем.

Похоже, подобного поворота событий Ян Яковлев не ожидал.

– Так да или нет? – Судья начал раздражаться. – Господин адвокат, если вы не знали, что ваш свидетель, сотрудник милиции, подвергался служебной проверке, это, извините, ваша недоработка. Значит, протестовать нечего. Если же вы об этом знали и все же пригласили этого свидетеля, тогда вам тем более незачем протестовать. Отклоняется. Свидетель, отвечайте на вопрос.

– Он не имеет отношения к делу, – возразил Полуян, покосившись на адвоката. Тот, в свою очередь, демонстративно погрузился в записи.

– Почему вы так решили? Свидетель, раз вы так убеждены – мы вас слушаем. Расскажите, что это за история и почему, по-вашему, она не имеет к делу об убийстве Олеси Воловик никакого отношения.

Старший лейтенант Полуян вздохнул.

– На меня написали жалобу.

– Дальше, – подстегнул судья. – Кто жаловался, почему?

– Одна девка… Ну… Молодая женщина… В общем, жаловалась, что я требую у нее деньги. Только это она мне мстила, Ваша честь! У нас с ней разладилось, она тогда пообещала меня утопить!

– Позвольте, Ваша честь? – Прокурор выдвинулся на первый план, сверился с заметками: – Девятнадцатого февраля текущего года гражданка Замурейко К. К. обратилась к начальнику районного отделения, в котором служит старший лейтенант Полуян. Согласно заявлению офицер милиции требовал с нее одну тысячу гривен ежемесячно. Взамен он готов был прикрывать ее занятие проституцией и даже обеспечивать клиентов. Девушка подтвердила: она учится на втором курсе филологического факультета… Ну, и так далее. В общем и целом, эта самая Клава Замурейко договорилась с одним из местных таксистов, который работает у гостиницы «Турист». Таксист давал ее телефон потенциальным клиентам и возил девушку к ним. За это таксист получал… Не важно, это как раз не имеет отношения к делу. Важно другое: старший лейтенант милиции Полуян подозревался в так называемом «крышевании» местного секс-бизнеса. А здесь и сейчас он обвиняет Олесю Воловик в занятии проституцией. Давая возможность, согласно замыслу защиты, доказать суду: никакого изнасилования не было, а значит не было и последующего убийства с сожжением. Дела ведь против вас так и не возбудили, Полуян? Просто, как обычно случается, замяли и перевели вас в другой райотдел от греха подальше, так? Впрочем, и это тоже не касается данного дела. У меня все, Ваша честь.

– Защита, есть вопросы?

Яковлев ограничился коротким сухим «нет». Свидетель занял свое место. Не нужно было иметь специальное образование, чтобы понять: выбранное направление ведет в глухой угол. Словно подтверждая это, Юрий Марущак неожиданно оттолкнул от себя Игоря Крутецкого, пытавшегося его удержать, резко поднялся со скамьи подсудимых. Шагнув к решетке, крепко сжал прутья руками:

– Ваша честь, господин судья! Хочу заявление сделать!

– Протестую, Ваша честь! – мгновенно отреагировал Яковлев. – Мне нужно переговорить со своим клиентом! Прошу объявить перерыв!

– Ваш клиент – Артур Греков. Насколько я вижу и понимаю, защита Марущака не имеет ничего против.

Женщина-адвокат, которая, даже не особо скрывая, выполняла свою функцию на процессе чисто технически, подтвердила это. Она даже не среагировала на неожиданное решение своего подзащитного. По чему журналист Клименко вдруг понял последнюю деталь происходящего: Юрий Марущак просто ждал незаметного для посторонних сигнала.

– Слушаем вас, подсудимый, – подбодрил судья.

Прежде чем заговорить, Марущак оглянулся на товарищей. Сглотнув плотный ком, он начал:

– Я, значит, хочу заявить… Артура Грекова и меня запугал Игорь Крутецкий.

– Что значит – запугал?

– Как пугают? Сказал: если я все на себя возьму, а Греков подтвердит и будет гривой махать, выкрутимся все вместе. Говорит, юрист, мол, в таких вопросах сечет. А потом через адвоката мне и Артуру передал: самое, говорит, поганое – девка живая осталась. Фамилии все назвала. И что мне надо показания корректировать. Давить на шоковое состояние, ну, что в милиции прессовали там… Короче, сводить все к вынужденному признанию.

– Ты же брешешь, козел! Брешешь! – заорал Крутецкий, даже подскочил со своего места, но тут же сел, предупредив движение охранника, повторил только: – Стрелки переводишь, падаль! Считай, доигрался…

– О, видите – угрожает! – Марущак повернулся к Игорю: – Что ты мне сделаешь, убогий? Достал ты!

– Подсудимый Крутецкий, ведите себя прилично, – напомнил судья. – Вам еще предоставят слово. Будете продолжать, Марущак?

– Да, буду! И так сидеть, так хоть за свое!

– Я протестую! – снова выкрикнул Яковлев, но уже не так уверенно. – Провокация это!

– Отклоняется. Пожалуйста, Сергей Иванович.

Прокурор выдвинулся на первый план.

– Подсудимый, вы заявляете, что оговорили себя под давлением Крутецкого?

– Я себя не оговаривал, господин прокурор. Просто как… Мы договорились запутать следствие, если что…

– Если что? По порядку, подсудимый.

Руки Марущака крепче сжали прутья решетки.

– Мы тем вечером познакомились с Лесей в «Фонтане». Точнее, я ее узнал, подозвал, она подошла, села. Познакомил ее с остальными. Переговорили… Вообще, Леся не сильно ломалась. Мы все уже достаточно выпили, чтобы не выбирать выражений. Игорь тему начал раскручивать, Леся повелась. Согласилась на это самое… Ну, чтобы с тремя. Если, говорит, есть где – пошли, нормально. Только покушать попросила. У меня там было что-то в холодильнике.

Марущак перевел дыхание. Душная тишина звенела. Его не торопили, Юрий продолжил:

– Когда мы пришли ко мне и сели на кухне выпивать, я напомнил: Леське вроде пить нельзя. Крутецкий сказал: все можно, если осторожно. Леся выпила и отрубилась почти сразу. Тогда Игорь повел ее в комнату, нам велел сидеть на кухне. Ждать.

– Чего ждать?

– Сказал – ждите, позову. Все. Не знаю, зачем вообще было так делать. Она сама ж велась, не против была… – Марущак снова сглотнул. – Значит, потом она из комнаты кричать начала. Милицией угрожать, все такое…

– Момент, – прервал его прокурор. – Почему Олеся кричала и угрожала, если, как вы сейчас утверждаете, вы договорились обо всем?

Юрий пожал плечами, снова оглянулся на приятелей.

– Наверно, ей не понравилось, что Игорь вот так… Силой, по сути дела… Не понимаю, чего его торкнуло тогда.

– Ты, по ходу, вообще мало чего понимаешь, – отозвался Крутецкий.

На этот раз судья никак не отреагировал. Прокурор продолжил.

– Дальше как события развивались, Марущак?

– Дальше все, как я писал еще тогда, в первый раз. Крутецкий сказал: надо телку успокоить. Ушел обратно в комнату. Сразу там шум какой-то начался. Мы с Артуром туда. Вбежали – Игорь лежит на ней и чем-то душит. Я не рассмотрел тогда чем… Когда она перестала хрипеть, Крутецкий сказал: мы с Артуром должны ее… это самое… Чтобы наказать, значит… Чтоб орала меньше.

– Вы согласились?

– Мы пьяные были. И потом – для чего ее сюда вели? – Это прозвучало очень обыденно и оттого жутко. – Артур без резинки. Сказал – не любит. Он обычно пользуется, но я его знаю… Кураж у него был тогда. Знаете, как у пьяного обычно… Потом я, значит… Леся еще живая была, только или в отключке, или что… А потом она снова очнулась, опять давай угрожать. Игорь говорит: надо что-то с этим делать. Артур предложил денег дать и выкинуть. Крутецкий на это: слишком жирно ей деньги давать. Я, говорит, покажу, как надо с такими поступать. И опять придушил.

– Вы стояли и смотрели?

– Стояли и смотрели. Думали – он играется.

– Дальше что было?

– А дальше Крутецкий сказал: все, мертвая вроде как. Надо выкинуть. Артур не захотел возиться. Тогда Игорь мне сказал вынести тело на улицу и куда-то кинуть. Сам сзади шел… Не хотел таскаться сам. Ты, говорит, сильнее… И вообще, вещи ее надо тоже выкинуть, он вещи нес.

– Что было дальше?

– Я ушел, а Крутецкий остался. Потом вернулся, говорит: если что – она напилась и отрубилась. Мы ее просто на улицу вынесли. Только ничего не будет такого страшного, она уже вряд ли очухается. И вообще, говорит потом, все участвовали. Групповое преступление получается. Лучше договориться на всякий случай. А то он сам так сделает, что все утонут, а он вылезет. Он юрист, у его семьи тоже есть куча юристов всяких крутых… Ну, такое…

Закончив свою нескладную речь, Юрий Марущак не сел обратно на скамью, а отошел в угол клетки. Греков и Крутецкий молчали. Игорь смотрел прямо перед собой, Артур что-то внимательно разглядывал на полу.

– У сторон есть вопросы? – нарушил тишину судья, глядя при этом почему-то на адвоката.

 

11

Евгений Синицкий беседовал с Олегом Крутецким в переговорной комнате их скромного офиса. Место для переговоров было самым маленьким помещением: стол и два стула занимали две третьих всего пространства.

– Как я понимаю, вы догадывались, что с тем милиционером Яковлев подставится и начнет проваливать все дело? – Крутецкий старался, чтобы вопрос звучал равнодушно.

– Раз у нас такой откровенный разговор – об этом знали все, кроме самого Яковлева. Его вывели на этого свидетеля. Он и проглотил наживку, ведь его показания укладывались в общую схему защиты. Позже он так перепугался, что пришлось провести с ним соответствующую беседу.

– Сейчас нормально все?

– Да, у него теперь все нормально. У нас тоже. Суд готовит обвинительное заключение и приговор. Вы не обрадуетесь, Олег.

– Это я уже понял. Почему?

– Ну, хотя бы потому, что ваш сын – организатор и исполнитель жестокого убийства Олеси Воловик, о котором полгода уже говорят и пишут. Бог с ним, с изнасилованием, эту, как говорят сегодня, опцию не удастся вывести за рамки обвинения. Насиловали все трое.

– Даже трюк Яковлева с половой несостоятельностью этого недоросля, Грекова, тоже не скушают?

– При других обстоятельствах – неплохая задумка. Рискованная, но умная, способная оправдать себя. Сейчас же расклад такой, что сесть должны все трое. И понести одинаковое наказание. Этого ждет общество, и правосудие свершится. При других обстоятельствах дело можно было развалить, на такое решение многие настроились. Но… Но, но, но.

– Чего я не знаю, господин Синицкий? Какие обстоятельства? Вы уже не первый раз о них упоминаете.

Хотя адвокат Синицкий помнил все, что собирался сказать, наизусть, тем не менее он открыл лежащую перед ним картонную папку, пробежал глазами свои заметки.

– Плохо, что вы не интересуетесь жизнью страны, господин Крутецкий. Понимаю, у вас другие проблемы, и пусть весь мир подождет. А мир ждать не может, Олег. Вот, в прошлое воскресенье во Львове племянник одной известной вам влиятельной персоны избил трех женщин. Среди них – сотрудница прокуратуры. Знаете, чья она подчиненная? – Синицкий написал на листе две фамилии, повернул так, чтобы Крутецкий смог прочесть. – Вот так. А три дня назад в Николаеве еще один сынок отличился: сбил на своем джипе милиционера, его жену и малолетнего ребенка. Пострадавший был в отпуске, шел в штатском. Да если бы и не в штатском… В общем, он сам и ребенок в реанимации, жена с переломом бедра, вой на всю область, уже пресса подхватила.

– Кто там отличился?

Синицкий написал еще одну фамилию. Затем смял листок, разорвал его, обрывки сложил в металлическую пепельницу, чиркнул зажигалкой. Язычок огня лизнул клочки, вспыхнуло синеватое пламя. В узкой и тесной комнате запахло горелым.

– Теперь вы понимаете, господин Крутецкий, что внимание общества нужно отвлечь суровым и справедливым приговором по резонансному делу? Эти истории, учитывая фамилии фигурантов, замять намного проще, чем ту, в которой оказался ваш сын. Неродной, верно? – Пауза. – Ну, это как раз не тема для обсуждения, понимаю, прошу извинить. Смиритесь, закон суров, но он – закон. Теперь о другом. – Снова пауза. – Понятно, после всего происшедшего ваша фамилия слишком примелькалась. Некоторые проекты, к которым вы имели отношение, придется реализовывать без вашего участия. Через полгода максимум вы получите предложение, которое даст вам и вашей жене возможность бóльшую часть времени проводить за пределами страны. Как с иностранными языками? Английский, немецкий? Что скажете о Германии?

Олег Крутецкий пока ничего не мог ответить. У него просто не было ответа. Вместо этого он завороженно смотрел на пламя, доедающее бумажный мусор на дне тяжелой металлической пепельницы.

 

12

Приговор по делу Олеси Воловик огласили в начале октября.

Суд признал Крутецкого Игоря Олеговича виновным в совершении преступлений, предусмотренных пунктами 4, 9, 10 и 12 статьи 115 Уголовного кодекса Украины: умышленное убийство, совершенное с особой жестокостью, имеющее целью скрыть другое преступление, совершенное с изнасилованием и по предварительному сговору группой лиц. Игорь Крутецкий приговорен судом к пожизненному заключению.

Суд признал Грекова Артура Артуровича виновным в совершении преступлений, предусмотренных пунктами 4, 9, 10 и 12 статьи 115 Уголовного кодекса Украины: умышленное убийство, совершенное с особой жестокостью, имеющее целью скрыть другое преступление, совершенное с изнасилованием и по предварительному сговору группой лиц. Как соучастник убийства Артур Греков приговорен судом к одиннадцати годам тюремного заключения.

Суд признал Марущака Юрия Петровича виновным в совершении преступлений, предусмотренных пунктами 4, 9, 10 и 12 статьи 115 Уголовного кодекса Украины: умышленное убийство, совершенное с особой жестокостью, имеющее целью скрыть другое преступление, совершенное с изнасилованием и по предварительному сговору группой лиц. Учитывая чистосердечное признание и сотрудничество со следствием, Юрий Марущак приговорен судом к десяти годам тюремного заключения.

Защита с приговором не согласилась.

Подана апелляция.

На могиле Олеси Воловик всегда лежат живые цветы.

2012 г.