Им удалось преодолеть и пустыню, и горы – не очень высокие, никакого снега, и лес, казавшийся непроходимым. В этом лесу они какое-то время ходили кругами, пока Франк не нашел нужного направления и пояснил, что заблудиться не может. По определению. Диль тихонько спросил Кая, как понять это «по определению», и эльф, замявшись на секунду, пояснил, что камни не способны танцевать, а дракон не способен заблудиться, просто потому что дракон. И извинился за невнятное объяснение. Диль понял. В это «по определению» входило уже много.

Они попривыкли, Илем даже начал подшучивать, но весьма осторожно.

Лири почти не отходила от Диля. В ней не осталось беззаботного болтуна Денни, почти не осталось даже той девочки, которая поверила в свое предназначение и свою роль в спасении мира. Она не то чтоб похудела – некуда было, но осунулась, лицо стало отстраненным и строгим. Они почти все время молчала. Слишком тяжелый ей достался груз. Слишком. Ори и Кай знали, не говоря уж о Франке, но не говорили ей именно для того, чтобы этот груз не раздавил ее. Она держалась. Держалась, хотя все время сосредоточенно думала о чем-то… об этом грузе. Однажды Диль ненароком услышал обрывок ее разговора с Франком. Она ожесточенно, убежденно сказала: «Я должна дойти!» – и Франк негромко ответил: «Должна». Впрочем, с самого начала Диль понимал, кто именно должен дойти.

Илем, выяснив про грехи каждого, больше не заговаривал об этом и перестал расспрашивать Франка, тоже нередко был погружен в невеселые мысли. Может, он думал о своей Силли. Может, пытался дознаться о каких-то глубинных причинах миссии. А может, плохо себя чувствовал.

Порой они прорывались с боями, но успешно, никто даже не был ранен, разве что Диль однажды, но слово «ранен» тут не годилось. На них напал небольшой отряд хорошо вооруженных и хорошо подготовленных людей, и во время короткой схватки Диль, израсходовавший запас ножей, дурак дураком топтался возле лошадей и, может, именно потому заметил человека, не похожего ни на разбойника, ни на солдата, тоже стоявшего в стороне и очень сосредоточенного. Слишком сосредоточенного. Он смотрел на Лири, и Диль изо всех сил рванул девочку на себя, бросил на землю и собрался было упасть сверху, но тут его ударило таким холодом, будто он мгновенно оказался на лютом морозе голый и мокрый. Его сковало льдом, даже дышать не получалось, не то что шевелиться. Однажды он едва не замерз в пути, у него не было палатки и он боялся заснуть, потому старался двигаться, шел всю ночь, но к счастью вышел на удаленную ферму, где его приняли добрые люди, согрели, накормили и подарили ветхий полушубок из овчины. Так вот, это было несравнимо. Диль чувствовал, как останавливается сердце, а легкие словно заполняются ледяной водой.

– Идиоты, – пробурчал Франк, – против меня – магию холода… Лири, да не визжи ты, лучше помоги мне его раздеть. Ори, уложи его на землю. Да, одеяло не помешает.

Франк лег рядом с ним и обхватил руками, словно женщина. Он него шло тепло, постепенно заполнявшее все тело Диля. Сначала стало легко дышать, потом сердце забилось, как ему и положено, отпустило сведенные судорогой руки и ноги.

– Ну вот, – удовлетворенно произнес Франк ему на ухо, – не бойся, рядом со мной замерзнуть невозможно. Теперь укутайте его остальными одеялами, пусть отойдет немного. Ори, оттащи покойников в кусты, что ли, нам придется тут пробыть пару часов. Да, Лири, горячий чай тоже не будет лишним. Не суетись с костром. Просто набери в чайник воды и дай его мне.

Диль глотал обжигающий чай и боролся с ознобом. Ничего страшного. Это пройдет. Должно пройти – очень уж уверенный у Франка голос.

Он отчаянно мерз целых две недели, несмотря на теплую куртку, добытую Франком в первом же населенном пункте, и плащ Кая, а потом отпустило. Тот странный человек оказался магом, как сказал Франк пренебрежительно, паршивеньким, если бы это заклинание применил Даер, то Диль бы рассыпался, если б по нему кто-то щелкнул. Заметил испуганное лицо Лири, проводник смягчился и сказал, что пошутил, что в его присутствии магия холода теряет свою мощь. «Потому мы и не окочурились от холода в горах, – догадался Илем. – Значит, ты можешь применять магию?» Франк объяснил, что магии у него ни на диггет, а это просто врожденные способности. Он, в конце концов, властелин огня.

Диль вспомнил картинку, виденную когда-то в библиотеке: сверкающий дракон изрыгает столб пламени. «Ага, – кивнул Франк его невысказанным мыслям, – могу, но только драконом. А человеком просто не дам замерзнуть».

А еще он не переставал требовать обращения на «ты», доказывая Дилю, что он «всего лишь» дракон, а вовсе не принц, а раз Диль может дружески с принцем из дома Ра, то с простым драконом и вовсе обязан. Он так достал терпеливого Диля, что добился своего, хотя всякий раз это «ты» застревало в горле… как, впрочем, и при дружеском общении с принцем из дома Ра. Правда, логика Кая казалась более убедительной. Эльф основывался исключительно на той воде, которую ему давал Диль в тюрьме, и доказывал, что они теперь по эльфийской традиции названные братья. Диль сильно подозревал, что Ра Кайен беззастенчиво врет, пользуясь тем, что проверить это невозможно.

Хорошо хоть Лири к нему с этим не приставала. Самая юная, она лучше всех понимала, что слова – всего лишь слова, главное – что внутри. Она никак не упоминала о своей ошибке, хотя думала о ней беспрестанно. Правильно поступил Илем или нет, Диль не брался судить. Рано или поздно она узнала бы, а в какой форме, неважно. Вряд ли она запомнила безжалостную усмешку вора, потому что все казалось ей мелким и незначительным рядом с пониманием вины.

Диль был благодарен Илему за то, что тот тоже не касался этой темы. Все вернулось к прежнему: он едва ее замечал, иногда бросал едкие реплики, а она едва обращала на него внимание. Франк тем более не заводил подобных разговоров. Он, наверное, и правда ничего достоверно не знал, несмотря на огромный опыт. О потерянные боги, каково это – жить вечно? или просто необыкновенно долго? насколько ж безупречную жизнь надо иметь, чтобы не терзали постоянно воспоминания об ошибках?

Франк слишком хорошо понимал их, чтобы заподозрить его в безупречности.

– Каково это – быть драконом? – спросила Лири, подбрасывая в огонь ветки. – Даже представить себе не могу.

Франк неопределенно пожал плечами.

– А каково это – быть человеком? То же самое. Только возможностей больше.

– И ответственность больше, – сказал Кай. – Драконы – защитники мира. Только подумайте, какой это груз.

– А наплевать на предназначение? Наплевать на мир, пусть сам выкручивается как хочет? Постоянно исправлять наши косяки? Мы наворотим – а им расхлебывать?

– Ты бы наплевал? – воинственно повернулась к нему Лири.

– Непременно.

Диль не поверил. И поверил одновременно. Это было странно. Наверное, Илем захотел бы наплевать, но у него не получилось бы. Или получилось? Человек, у которого было такое детство, имел право пренебрегать миром.

– Как раз этого он не может, – покачал головой Кай. – Ты не понимаешь, Илем. Это не обязанность – защищать. Это потребность души. У нас высшая похвала – сказать о ком-то, что у него душа дракона.

Франк смотрел на огонь, отражавшийся в его бронзовых глазах.

– Я не могу не быть драконом. И при этом я человек. И сам не понимаю, как это. И уже давно не хочу понимать.

– Тебе хочется защищать нас? Тупых, грязных, агрессивных, готовых убить за стертый диггет?

– Нет. Но не делать этого я не могу. Потому что вы способны на добро, любовь, ласку. Даже ты. Вы способны чувствовать свою вину и помогать друг другу. Вы способны поделиться последним глотком воды… и не надо краснеть, Диль, так оно и есть. Вспомни, я ведь не особенно удивился, когда ты это сделал.

– Чувствовать свою вину мы способны, – словно не слыша его, продолжил Илем. – И что – мы своего рода жертвы? Мы обязаны искупить свою вину этой миссией?

Франк снова покачал головой.

– Нет. Не обязаны. Я, собственно, вас не держу, можете разойтись хоть сейчас. И не говори мне, что тебя испугали мои слова о том, что долго не проживешь. Ты не поэтому не уйдешь. Кай будет выполнять то, что считает своим долгом, а тебе… тебе просто любопытно, что будет дальше. И что бы ты ни сделал, ты всегда будешь помнить Силли такой, какой увидел ее на площади.

– Ты наверняка много размышлял о смысле этой миссии. Поделись! Как бы ни был я любопытен, у меня слишком мало информации, я Серых хроник не читал даже в копии. Почему мы?

– Не знаю. Правда, Илем, не знаю. Только предположения. И о выборе определенных людей, и о высшей цели… Некоторые ученые мужи считают, что в каждом из вас есть хоть капля крови тех, кто прошел этот путь впервые, для того чтобы искупить грехи мира. Теперь можешь смеяться.

– Не свои? – засмеялся Илем. – Чужие? Что за чушь? Как я могу искупить грехи мира? Пожертвовав собой ради его спасения?

– Необязательно жертвовать. Я надеюсь довести вас всех. У меня приличный опыт, я умею выбирать необычные маршруты, находить способы уйти от преследования… Да и драться умею не хуже, чем Кай или Ори.

– Ну еще бы! Ты не боишься смерти. Она тебя избегает.

– Я тоже не боюсь, – обиделся Ори. – Орк в бою ничего не боится. Не понимаешь, так молчи.

– Илем, твои предположения ничем от моих не отличаются, – вздохнул Франк. – Несмотря на опыт и информацию. То есть точно я знаю всего две вещи: дружная команда куда более вероятно пройдет пусть без потерь и я должен довести всех живыми. Все. У нас – дружная, несмотря на твой омерзительный характер.

– Я защищаю себя, а не мир, – пожал плечами Илем и добавил, покосившись на Кая: – У меня душа вора, а не дракона. И мне ничуточки не стыдно. Я вообще не знаю, что это такое.

Кай молча улыбнулся, а Диль улыбку подавил. Все бы так защищали себя, глядишь, зло не накопилось бы в таком количестве, что начало притягивать иное зло…

Это было слишком сложно и в то же время слишком просто. Будто мало того, что люди способны натворить сами.

Ванрелла была спокойным и мирным королевством. Войн не было почти сто лет, не вспыхивали мятежи, не так чтоб много было и разного рода лихих людей. Упорядоченность и уважительность, которые Франк называл мудреным словом «структурированность», удерживали ванрельцев от конфликтов. Наказания были суровыми, но справедливыми и никогда не бессмысленно жестокими. Ворам, например, рук не рубили, отправляли на работы, причем не только каторжные, не только шахты и рудники. Осужденные трудились и на очистных сооружениях, на строительстве, но, конечно, на тяжелой и грязной работе. Убийц казнили, иногда публично, но не так, как например, в Гидине, где казни длились чуть не час, а публика посещала их охотнее, чем цирк. В Ванрелле преступников просто вешали, благородным, если они заслуживали смерти, отрубали головы. В Ванрелле каждый знал свое место, и Диль не понимал, почему это раздражает Франка. Что значит – отсутствие свободы? Сын каменщика смог стать акробатом, и никто ему не помешал. Никто не мешал сыну сапожника работать плотником. Просто куда разумнее наследовать отцовское дело, потому что никто лучше отца не научит. Диль даже мальчишкой смыслил в строительстве больше иного взрослого, знал, как надо класть камни, как пользоваться отвесом, сколько раствора требуется для ракушняка, а сколько для известняка, причем знания не были пустыми: он сам складывал небольшой загончик для гусей. Кривовато, конечно, получилось, но получилось же, а ведь ему в ту пору было всего тринадцать и он уже влюбился в запах арены.

Когда Диль говорил об этом Франку, тот злился и шепотом кричал про его тупую голову. Диль себя умным и не считал, потому не обижался. Каждому свое.

Так вот, мир и покой Ванреллы сильно отличались от обыденной жизни многих других стран. Где-то на дорогах свирепствовали разбойники, где-то графы дрались между собой – а как дерутся графы, понятно: они-то вдалеке от поля битвы, а рубятся простые солдаты, когда наемники, а когда и мобилизованные крестьяне. Дилю повезло, он ни разу не попадал в края, где шли войны, хотя однажды какой-то благородный пытался отправить его в свое войско. Диль тогда сбежал и нисколько этого не стыдился. Он не солдат. Кто угодно, только не солдат.

Но зла он видел достаточно. Более чем достаточно. И вот появляется человек со странными глазами и говорит, что зло переполнило мир и начало притягивать что-то страшное из бездны.

– Равновесие нарушается? – встряхнувшись, услышал он голос неугомонного Илема.

– Можно и так сказать.

– Все, что мы делаем, остается, – произнес Кай. – Все наши дела, слова, поступки и даже помыслы. В мире ничего не исчезает бесследно. И пролитая нами кровь умножает имеющееся зло, даже если она пролита ради благой цели.

– Не понял! – возмутился Илем. – На меня нападают, а я должен смиренно сложить руки и подставить шею?

– Не должен. Но лучше избежать драки, чем кидаться в нее очертя голову. Мы больше убегаем, чем деремся.

– Ну так у нас же великая цель! – фыркнул Илем. – Вор и бродяга должны спасти мир. Франк, тебе самому-то не смешно?

– Уже нет. Мир принадлежит ворам и бродягам в той же степени, что торговцам и ученым. Так что и спасать приходится… коллективно.

Илем потер шею, но ничего не сказал. А Диль снова вспомнил равнодушный взгляд Франка, брошенный на Бирама. Равнодушный. Чего стоило защитнику мира это равнодушие? Как смог он принять такое решение?

Или такие решения – его вина? И он тоже старается ее искупить? Но ведь остальные оступились неумышленно, по глупости, а он – сознательно. И как он живет с этим? Как защитник мира мог не спасти собственного спутника?

– Ты опять о вампире думаешь?

Проницательность Франка потрясала Диля. Ну как Франк мог понять, о чем он думает, если лицом своим Диль владел почти безупречно? Или он думает о том же?

Голова шла кругом. Диль с тоской вспоминал совсем недавние времена, когда от него не зависела судьба мира, когда можно было просто идти, не думая вообще ни о чем, слушая пение птиц, шепот ветра в листве или просто собственные шаги. Конечно, о таком комфорте, который Хантел и Бирам считал трудностями пути, Диль и мечтать не умел, зато комфорт был в душе, насколько он вообще мог там быть после случайного взгляда, брошенного на лицо Аури.

Жил, как растение. Перекати-поле. А растениям размышления не свойственны.

Как, спрашивается, мог Диль не поверить, нет, но даже начать допускать мысль о том, что он может сыграть какую-то роль в спасении мира?

Казалось, Дилю лучше бы чувствовать себя в компании Ори, который тоже никакой склонности к размышлениям не имел, но твердо был уверен, что следует делать: драться, чтобы тот, кто должен дойти, дошел и выполнил свое предназначение. Но как-то не сладилось. Вроде бы оба испытывали симпатию друг к другу, но дальше ничего не значащих слов дело не шло. Диль подозревал, что ему мешало слишком легкое отношение орка к необходимости убивать, но что мешало орку? Не слишком разговорчивый Кай порой удостаивал его беседы, но чаще ограничивался теплой улыбкой, которую Диль толковал так: ты мне нравишься, парень, но говорить нам просто не о чем. Чистая правда! Лири тоже стала молчаливой, хотя и была все время рядом. Точнее, он был рядом с ней. Отчаянно хотелось сделать что-то для нее – помочь, поддержать, защитить. Хотя бы от непогоды.

Получалось, что разговаривал он чаще всего с Илемом – или Илем с ним. Это было странно, потому что вору непременно требовалось было докопаться до истины. Но он охотно разговаривал с Дилем, который в этом не нуждался, когда выныривал из своих размышлений и не тратил время на издевки.

Откуда все же такая явная неприязнь вора к принцессе? Диль очень сомневался, что Илема так взволновали жертвы кандийской войны. Он к ближним-то был в очень большой степени равнодушен и заботился преимущественно о себе самом, не могла его так задеть чужая и далекая война, не мог он так относиться к причине этой войны. Может, Лири чем-то напомнила ему Силли?

Однажды он произнес это вслух. Вор хмыкнул.

– Чем? Общего только то, что обе тощие. Эта белобрысая, Силли была черненькая.

– Может, ее положение? Принцесса все же.

– А плевать. У нее положение ровно то же, что и у меня – отбиваем задницы в седлах и пытаемся выкрутиться из неприятностей. Просто она мне не нравится.

– Она девочка совсем.

– Силли едва исполнилось семнадцать, – сухо напомнил Илем, и Диль заткнулся. Не нравится – и пусть, мало ли кто кому не нравится. Не трогал бы лишний раз, ей и так несладко.