В качестве проводника властитель взял Лару и даже от сопровождения Шарика отказался. Аль, промаявшийся ночь со своими переломами, уснул только к утру, и Гай с Даном, лично накормив Шарика вместо мартини морковкой и яблоками, устроились на крохотном балкончике, служившем больше для декора, чем для практического применения. Кто-то из эльфов принес Гаю широкополую шляпу, так что выглядел он этаким сонным ковбоем. Балкончик выходил на северную сторону, так что прямых лучей солнца не было.

– Люблю ночь все-таки, – признался Гай. – Ты меня не понимаешь, потому что плохо видишь ночью. Знаешь, как красиво все выглядит в темноте…

– Я тебе на слово верю.

– Болит колено?

– Когда сижу или лежу – нет.

– Значит, скоро пройдет. Ты чем-то недоволен? Властитель? Нет, нас не услышат, все окна рядом закрыты. Ты же знаешь, я слышу лучше эльфов, если…

– Да я не сомневаюсь в твоих талантах. Я собой недоволен, а не властителем. Он что – властитель и есть.

– Я думал, ты попросишь у него свободы.

– Он тоже так думал, – усмехнулся Дан, – потому я и не попросил. Все равно бы не дал. Разве что порассуждал, кто свободнее, мы или, скажем, придворные.

– Мы, – удивился Гай, – хотя бы потому, что над нами только властитель. Ты долго говорил с Алем. Кое-что прояснил, да?

– Да в общем… Как тебе сказать. Так чтобы нечто удивительное – нет, все ожидаемо.

– И о властителе…

– Да, он говорил. Все так просто…

– Конечно, – пожал плечами Гай. – Ему недодали нежности и ласки. Мы с тобой этого ему дать не можем… то есть я-то могу, да не хочу. То есть у меня моральных препятствий к этому нет. А властитель дал именно это – тепло, ласку.

– Ну и представь себе, что почувствует Аль, когда поймет, что…

– Дан, – укоризненно перебил Гай, – не считай Аля глупее себя. Он это прекрасно понимает. И все равно… для него это отдушина. Его, получается, никогда не любили. Я этого и не представляю. У нас-то хорошие родители, и Лара на своих не жаловалась. Алю не повезло. Властитель же и сюда заявился так… грандиозно, чтобы поднять Аля в глазах сородичей. И знаешь, чтоб там эльфы о себе ни мнили, они тоже поддаются влиянию извне. Они не могут не задуматься: как это – они презирают эльфа, которого возвысил властитель… Властитель не может быть неправ, значит неправы они.

Вот-вот. Властитель не может быть неправ. Богов тут косой десяток, религии разные, хотя и не конфликтующие… последние лет двести, и тоже благодаря усилиям властителей. Понтифик – это не папа римский и не верховный мулла или как там он называется. Понтифик – координатор, первосвященник, в чьи обязанности входит решать все церковные вопросы и следить, чтоб апологеты создателя не передрались с поклонниками пантеизма а-ля Древняя Греция. Вот боги могут ошибаться, хотя бы в глазах представителей других конфессий, а властители – нет, не могут. Непогрешимы. Святее любого небожителя, даром что способны содомскому греху предаваться с тем же энтузиазмом, что и банальному прелюбодеянию. То ли они долго и усердно создавали о себе такое мнение, то ли просто репутация такая сложилась, то ли и правда ошибались они редко… то ли об их ошибках просто никто не знал.

Под балкон вышел Шарик, задрал голову, приветственно квакнул и замер в тенечке, изредка поглядывая на Дана. Гай обхватил колено и положил на него подбородок.

– Удивительно. Удивительно, что ты никому не веришь.

– Это как? – опешил Дан. – Разве я тебе не верю? Или Алю?

– Мы не в счет, конечно. Я имею в виду всех остальных. Ты ведь даже Тике не верил, хотя любил. – Сердце остро кольнуло от воспоминаний, и Дан погнал их обратно в глубины сознания. – Ни императору не веришь, ни принцу Генту, ни властителю. А император симпатизирует именно тебе, а не собственности властителя, принцу нравишься именно ты, а не кусок Квадры…

– Такой я хороший, все меня любят, – согласился Дан.

– Не так чтоб очень хороший, не то чтоб все… но уж всяко больше, чем, например, меня или Алира. Ты человек.

– Эй, – прервал их сонный голос из комнаты, – вы где? Я вас слышу, но не вижу, а вставать лень. Поесть бы чего…

Больной явно выздоравливал. Он с аппетитом умял неплохой завтрак, позволил Гаю осмотреть себя и помять бока, но руку в лубках держал осторожно.

– Жить будешь, – резюмировал Гай. – Но если не хочешь, не вставай.

– Не хочу. Дан, я…

Гай немедленно вспомнил, что из кухни пахло печеньем, и отправился его добывать. Аль помолчал, сосредоточенно глядя в пространство.

– Прости мне мой пьяный бред.

– Никакого бреда, – возразил Дан. – По-моему, нормальный был разговор.

– Разговор? Ты разве что-то говорил?

– Мы друзья или нет?

– Друзья, конечно, – удивился Аль. – Я не о том… Я не должен был грузить тебя своими детскими проблемами.

– Почему?

– Ты же меня не грузил.

Дан захохотал. Аль растерялся, заморгал, и тоже как-то не в лад, то левым, то правым, взял себя в руки и изобразил вопрос: поднял бровь. У Дана научился, кстати.

– Я тебя не грузил, потому что мне нечем было грузить. У меня было нормальное детство, нормальная юность. Обо всех моих проблемах ты и так знаешь, и разве ж ты виноват в том, что у меня таких, как у тебя, не было? И у Гая тоже. И у Лары.

Аль покачал головой.

– Мне кажется, вы просто не делаете проблем из ничего, как я. Сколько ж можно жить детством?

Дан подумал и взял его за руку. Странноватый жест для мужчины, конечно, но подумалось, что… а черт его знает, что подумалось.

– А ты не живешь детством. Ты живешь тем, что сделало с тобой твое детство, вот и все. Как и все мы. И разве твоя вина в том, что нам больше повезло с родителями? Меня отец бросил, ну так зато мама, тетка и бабушка любили, холили и лелеяли. Аль, ну я не знаю… Да перестань ты наворачивать сто слоев, будь самим собой, если тебе больно, так и скажи, что больно, если грустно, так и скажи. Я люблю тебя, но не знаю, с какой стороны к тебе подступиться, чтобы не обидеть.

– Любишь? – повторил он со странной интонацией, и Дан голову на отсечение дал бы: эльф его прекрасно понял.

– Люблю. Очень люблю. Ты и Гай мне дороже всей моей прошлой жизни. Ясно, что мне нет обратной дороги, но я не уверен, что воспользовался бы ей, если бы она была. Что составляет наш мир, Аль? Не березки же с осинками и не балет Большого театра. Наш мир – люди, которые нас окружают, дело, которым мы занимаемся… Примитивно, конечно, ну да я не философ, хочешь философии, говори с Гаем. Ты, Гай и Лара – все, что есть у меня в этом мире. Как я могу не любить вас?

– Ты никогда не говорил.

Аль не спускал с него взгляда.

– Не говорил. Не думал, что нужно говорить об очевидном. Привык к тому, что мужчины о любви говорят только женщинам да родителям. И то родителям редко. Я вот и не говорил.

– Почему? – удивился Аль. И Дан подумал: а правда, почему? Почему он, дубина неотесанная, не понял, что здесь в ходу более откровенные выражения чувств, и «я люблю» в исполнении мужчины не всегда означает нечто эротичное. А если еще проще: если в этом языке «я люблю» имеет два разных значения? Если «я люблю» в смысле «я хочу» на русский переведется одним выражением, а «я люблю» в смысле… в смысле «я люблю» – другим?

– Дурак был, – самокритично признал Дан. – Ты не забыл, что я из другого мира.

– Не подумал… я думал… Нет, я понимал, что ты относишься ко мне как к другу. Только… ты пойми меня правильно, я о другом сейчас. Не о постели.

– И я не о постели. Я не хочу тебя, Аль. Я тебя люблю.