За эту зиму не произошло больше ничего заметного. Лена со своей свитой пробыла несколько недель в Сайбе, очень порадовав этим короля. Шута вознамерились было допросить маги – на предмет обстановки в стране, зря, что ли, он шлялся целый год, но Лена запретила категорически, использовав магическую формулу «а то уйду», а когда шут начал ей объяснять, что он должен, надавала ему по ушам в прямом и переносном смысле. Вот Охранителю она позволила расспрашивать шута – тот магии не применял, да и ногти не рвал и на дыбу не вздергивал. Он вопросы задавал, причем формулировал их правильно. Лена с интересом слушала. Единственным ее условием было присутствие во время этих разговоров, причем не с целью присмотра за Охранителем. Ей тоже хотелось знать, что ж такого в Сайбии. А в Сайбии ничего «такого» не было. Какие-то очаги неудовольствия, конечно, Охранитель выловил, а Лену больше интересовали не дворянские заговоры с крестьянскими бунтами, а эльфы. Так вот эльфы вместе с Владыкой стали уже обыденностью. О них разве что сплетничали в трактирах, рассказывая всякие невероятности о мощи Владыки и охотно переключаясь на местные адюльтеры и скандалы. К своим эльфам в мирное время относились точно так же: ими не интересовались.

Без нее заскучал Гарвин, по отзывам, стал особо раздражителен и язвителен, даже Милит его выдерживал с трудом. Милит же прозаично похудел. Аппетит потерял. Очевидно, лицезрения Лены не хватало для нормального пищеварения. И что делать с мужиком? Может, есть какие-нибудь «отворотные» зелья? Не нужен ей был Милит, совсем не нужен, даже то наслаждение, которое он ей исправно дарил полгода, забылось: океан стер все его следы. Лене было перед ним ужасно стыдно. Попользовалась для снятия стресса… нет, надо было выбрать кого-то другого, кто ее не любил. Хотя бы и Маркуса. Лена ему всего лишь нравилась… или он успешно врал? Нет, не может быть, чтоб двадцать лет – никто, а тут сразу трое. Не бывает.

У Милита хватало выдержки никак не показывать своих чувств. А если все хваленое равнодушие эльфов – всего лишь умение абсолютно владеть собой? Ага, и все они на самом деле кипят страстями и прикидываются. Фаталисты они – это да, фаталисты такие, что начисто лишены чувства страха. Что угодно было в глазах Милита, когда Лена поднялась на его эшафот: боль, удивление, обреченность, презрение – но не страх перед абсолютно неизбежной, унизительной и мучительной смертью. Что угодно было в глазах младшего сына Лиасса, но не страх. Где ж им понять людей, если даже Маркус боится, пусть не смерти – он для этого слишком долго жил, но драконов. А что уж о самой Лене говорить, она всю жизнь была самой обыкновенной трусихой, и стыдно ей вовсе не было. Не всем дано быть героями.

А у шута с его дурацкой привычкой доискиваться до глубинного смысла, то есть истины, появился новый пунктик, который иначе, чем бзиком назвать было нельзя. Поначалу он отмалчивался и выкручивался, даже когда Лена приставала к нему с расспросами, а потом ей вдруг пришло в голову пойти местным путем, и она попросту приказала ему говорить. Ужасно не хотелось этого делать, но он вовсе не обиделся, посидел с опущенной головой, собираясь с духом, но все же заговорил. А Лена себя считала мнительной…

Наркоманы имелись и в этом мире, но было их настолько мало, что наркомания не была не только национальной бедой, но и вовсе не была проблемой. Если каким-то отдельным и немногочисленным личностям кажется невероятным счастьем вдыхать дым дурманящих трав, так пусть будут счастливы. Травы эти (не конопля ли?) росли по всей Сайбии, и внимание на них обращали, только если вдруг они начинали засорять поля или выпасные луга – и тогда с помощью незатейливой магии травку уничтожали вместе с корнями. Но находились люди, которым хотелось эйфории, и они травку собирали, высушивали и курили, набивая в трубки. И, естественно, подсаживались на нее и вскорости обходиться без кайфа просто не могли. Но так как это ни к чему особенно не приводило, их никто и не преследовал, ведь даже денег за дозу платить было не надо, а если граждане со стеклянными глазами попадались страже, то до полного протрезвления они отсиживались в холодных подвалах крепостей. Преступления, совершенные наркоманами, карались жестоко, в лучшем случае сухой ломкой и лишением кайфа на энное количество лет каторжных работ, и местные наркоши старались просто не высовывать носа из дома и вообще довольно редко жили в городах, чтоб быть поближе к природе и своей травке.

Бзик шута Лене показался одновременно странным и логичным. Он вдруг подумал, что его привязанность к Лене – аномальная и неудержимая – сродни этому наркотическому кайфу. То есть ему взбрело в голову, что жить он не может не без Лены, а без ее силы. Без океана. В общем, это укладывалось и в голове Лены, по крайней мере объясняя, почему вдруг на старости лет она приобрела такую популярность у мужчин. Милит вон тоже говорил о магии ее поцелуя.

Тут, правда, зашел Маркус, как был, в трусах, уселся на стул, посоветовал двери закрывать и прямо спросил, когда шут с ума сошел. Тот глянул со страданием и окончательно повесил нос. Маркус крякнул и посмотрел не Лену:

– И что, ты тоже так думаешь?

– Маркус, а почему иначе на меня раньше мужчины внимания не обращали?

– Потому что дураки, – удивился Маркус. – Нет, ты не красавица, с ума сводящая, но нормальная и вполне симпатичная женщина. И пострашнее тебя замуж выходят благополучно и кучу любовников имеют. А ты сама-то сильно на мужчин внимание обращала раньше?

– Не сильно, – вынуждена была признать Лена.

– Ну так что ты хочешь? Нам ведь только намек дай. Делиена, что за дурь в твоей голове, скажи мне? Этот, известно, ненормальный, но ты-то всегда была здравомыслящей женщиной. Если б ты захотела мужчину, он бы, что, отвернулся и ушел? Это вряд ли. Тебя раньше не любили? А ты раньше любила?

– Нет, – призналась Лена. – Но я люблю этого, – она ткнула пальцем в шута, – а Милит тогда чего ж?

Маркус захохотал.

– Ну знаешь! Да Милит до сих пор потрясен тем, что ты за ним в Трехмирье пошла! Женщина! да еще человек! Для эльфа оттуда это вообще… Ну, так скажем, это позволило ему разглядеть то, что у тебя в душе. А эльфы, кстати, не ценят внешнюю красоту, если ты вдруг не заметила. Для них красота – штука привычная и неинтересная. Они все красивые. Аж скучно. Ты б видела мою Эвиану… знаешь, какая она была? А я? Совершенно обыкновенный.

– Мужчина должен быть чуть-чуть получше обезьяны, – пробормотала Лена, – и то необязательно.

– А ты об этом, например, Гарвина спроси, – посоветовал Маркус, – или Ариану. Делиена, ты хоть понимаешь, что ты просто хорошая баба? Добрая, искренняя, душевная, понимающая? Это редкость для женщины – желание понять. Поверь. Тебя не тянет мужиками крутить, ты прямая и естественная, даже не кокетничаешь совсем. Это тоже… нечасто встречается.

– А я не сексапильная, – выдала Лена и потом еще пару минут объясняла, что такое сексапильность. Маркус хохотал так, что даже закашлялся, да и шут фыркал тихонечко, несмотря на свою подавленность. Продышавшись, Маркус сказал:

– Об этом позволь уж нам судить, ладно? Я-то твоей магии не пробовал, однако… непрочь… В общем, щас шута выгоню и его место займу.

– Рискни, – предложил шут недобро. Всерьез воспринял, что ли?

– Рискну, – легко пообещал Маркус, – раз у тебя дурман-трава, а у меня нормальное мужское желание. А ты чего под одеяло с головой прячешься? Не бойся, я сначала его на мороз выгоню голым, а уж потом к тебе приду. Охота вам обоим делать событие из ничего? Шут, ну ты маленько головой работать можешь?

– Маленько могу, – недовольно проворчал тот, сжимая под одеялом руку Лены.

– Ну и поработай. Тебя что смущает-то так: что, пока я вас не свел, ты и не помышлял о ней?

– Почему это я не помышлял? – возмутился шут.

– А кто мне говорил: не как мужчина, не как женщина?

– Мало ли что я говорил на второй день после встречи? Я вообще… крови много потерял, соображал плохо… Я тогда вообще, считай, не в себе был, потому и к кресту попал… Но… – Он отчаянно покраснел, потом так же побледнел и с большим трудом начал говорить свою правду, без которой все бы легко обошлись. – Но после того как ты нас свел, я уже не мог без нее обходиться…

– Ты год без нее обходился, – безжалостно перебил Маркус, – однако вполне довольствовался другими женщинами. Ты сколько спал не с ней, а рядом с ней по возвращении? Тебе что нужнее – быть возле нее или с ней?

– Мне все нужнее.

– Делиена, хочешь совет? Выгони. У него своя кровать есть, пусть там и спит. А ты одна. Днем вместе будете, как обычно, а вот повоздерживайтесь от любви, там и посмотрим. Сможешь, шут?

– Смогу, конечно. Только не хочу.

– И я не хочу, – объявила Лена, чувствуя, как пламенеют уши.

– Тогда чего вам обоим надо? – удивился Маркус. – Рош, ты решил исследовать природу любви? Тебе, дураку, не ясно, что ты ее просто любишь?

– Не просто!

– Не просто. Сильно. Всерьез. По-настоящему. Ты знаешь ее как женщину, ты любишь ее как женщину и вообще у вас полное соответствие. Что тебе еще надо? Или ты готов назвать то, что чувствуешь к ней, привычкой? Давай как шут отвечай – правду!

– Нет, – немного изменившимся голосом ответил тот. Он всегда говорил так, когда говорил как шут. Словно что-то заставляло его говорить, а он сопротивлялся. – Я не могу назвать это привычкой. И любовью не могу. Это что-то другое. Большее. Она мне нужнее воздуха. Нужнее самой жизни.

– Эвиана тоже была мне нужнее воздуха, – сказал Маркус серьезно. – Все девять лет. И сто девять лет было бы то же самое. Почему я в этом не сомневаюсь, шут? Да в конце концов спросите у Владыки, он ведь тоже ее знает, он тоже знает ее силу. Делиена, тебе неудобно, так пусть он спросит. Уж поверь, мужчины между собой говорят о женщинах ничуть не реже, чем женщины о мужчинах. В том числе и о тебе. И вообще, чем отношения выяснять, лучше б занялись чем другим. Сказать чем?

Лена швырнула в него подушкой, которую он, естественно, поймал, отправил обратно и улыбнулся как-то отечески.

– Милая ты моя, он пусть думает, что хочет, до истины докапывается, но ты можешь быть совершенно спокойна: если это и зависимость, то не такая, как от дурман-травы. Это вообще такая простая и незатейливая любовь. Он, похоже, любит все усложнять, пусть развлекается, раз без проблем жить не может.

Он встал, потянулся и плотно-плотно закрыл за собой дверь. С намеком.

– Может, он прав? – спросила Лена на всякий случай. Шут солнечно улыбнулся.

– Что я тебя люблю? Это само собой.

– Тогда почему ты о себе все время какие-то гадости думаешь? Кто-то сказал, что ты мной пользуешься, – ты и поверил. Потом услышал, что мне мешаешь, – опять поверил. Теперь вот зависимость какую-то нашел. Ты руки-то не распускай, дай договорить…

– Разве я тебе мешаю говорить? – удивился шут.

– Очень даже мешаешь.

– Тогда не говори. Я просто не хочу, чтобы между нами что-то стояло.

– Так и не ставь! Или я тебя выселю.

– Только не сейчас, ладно, а? Зачем тебе такая длинная рубашка, неужели холодно?

Вот закалиться за эти зимы Лене не удалось, как не удавалось и всю прошлую жизнь. Она мерзла, хотя топили в доме неплохо, а комнатка у нее была как раз за печкой, но согревалась Лена почему-то только под одеялом. Правда, она уже не размышляла на тему «а что подумают другие», пусть что хотят, то и думают, поэтому, если было холодно, надевала свою толстую вязаную кофту и по дому ходила не в носках, как мужчины, а в мягких тапочках, которые ей сшил местный сапожник из толстого сукна и тщательно выделанной шкурки какого-то хищника, судя по пятнышкам, рыси.

Эльфы жили в полной гармонии с природой и животных убивали исключительно для еды, а рыси не повезло: она оказалась настолько глупой, что набросилась на охотника и он был просто вынужден ее задушить, подумал – и снял шкуру, специально для Лены – может, она коврик у кровати захочет положить, люди это иногда делают. Но Лена нашла ей другое применение: у нее теперь были сапожки на рысьем меху и домашние тапочки. Кстати, эльфы это приняли куда лучше, чем коврик, сочтя более практичным применением. Одобрили. Хотя и сами любили вещи бесполезные, но красивые.

Удивительно, но эльфы не прекращали строительства и зимой. Стены первого каменного дома были готовы, было в нем три этажа, а Милит говорил, что будет нечто вроде мансарды, так, во всяком случае, Лена поняла его объяснения. Кроме того, к нему, выражаясь современным языком, были подведены коммуникации, то есть проложены водопроводные трубы и трубы канализационные, а также было выстроено очистное сооружение, правда вместо фильтров и решеток там предполагалось периодическое магическое очищение сточных вод перед сбросом их в реку. В реку, собственно, попадала уже практически чистая вода. Лиасс уверял, что он последнюю зиму живет в палатке, да и молодежь тоже еще летом переселится в нечто вроде общежития, и в последующем дома будут строиться уже для новых семей, но так же коллективно. Потому что быстрее.

«Палаточная» молодежь не имела семей: все погибли во время войны. Эльфы жили с родителями до тех пор, пока не обзаводились собственными семьями, и никого это не напрягало, потому что родители не вмешивались в жизнь и развлечения взрослых детей, да и подросткам предоставляли достаточно свободы. Выполнил свои обязанности по учебе и дому – делай что хочешь, спи где хочешь, хоть под кустом, только не жалуйся, если под тем кустом замерзнешь. А вот ранние связи при всей вольности нравов были очень редки и возникали исключительно от безумной влюбленности, но обычно эльфы лет до двадцати пяти, как не старше, не заходили дальше скромного держания за ручки. Все было поставлено на рациональную основу. Дома бы обзавидовались.