Они без приключений доехали на своей кляче до Сайбы, провели там пару дней и отправились в Тауларм через проход. Тут ее уже знали, и Родаг, грозно хмуря брови, приказал не рисковать. И попросил шута принять в подарок черную одежду. Шут не то чтоб колебался, но паузу выдержал, а потом опустился на одно колено и как-то прерывисто сказал:

– Благодарю, что простил, мой король.

– Тебя, дурака, нельзя не простить, – проворчал Родаг, поднимая его и заглядывая в глаза. – Спасибо, что был со мной столько времени, мой шут. Вот я уже старше тебя… И подумал, если не скажу сейчас, то ведь могу и не успеть, помру от старости, когда ты придешь еще раз. Прости меня, шут. Ты знаешь, за что. Нет, не вздумай на колени падать. Сейчас это скорее я должен сделать.

На лице шута появилось смятение, за несколько секунд поменялось несколько выражений, он растерялся, явно был взволнован, но сказал, с трудом, как говорил, когда не мог не сказать правды:

– Мне нечего прощать тебе, Родаг.

Поверил король или нет, Лена не знала, впрочем, должен был поверить. Во-первых, очень хотел – и именно в такой вот формулировке «нечего, а если взбрыкивал, так просто блажь», а во-вторых, имел привычку верить шуту из-за полной его неспособности лгать. Ну и что, что Гарвин снял заклятие? Можно подумать, шут немедленно научился врать. Не научился. И учиться не собирался. К тому же впервые за то время, что Лена видела их рядом, шут назвал Родага по имени. Неизменно был «мой король». И наверное, иногда раньше, наедине, в определенной ситуации шут называл его по имени. Король оценил – на его лице тоже сменилось несколько выражений. Он обнял шута, хлопнул его по спине и стремительно пошел по коридору – недосуг мне, королевством управлять надо, но шуту хватило этого. Он долго смотрел вслед Родагу и смотрел бы дольше, если бы Лена не взяла его за руку. На лице мгновенно появилась улыбка. Забыл наконец детские обиды. Повзрослел.

Вот так… Поставить на колени и дать по морде – это мелочи, детские обиды… А ведь разве нет? Если исходить из здешних традиций, привычек и законов, а не из того, к чему привыкла Лена? Тут никаких тебе правозащитников, никаких Женевский конвенций и прав человека. Тем более в отношениях короля и подданного. Короля – и собственности короны. Но главное – это понял Родаг, и не только понял, но и нашел в себе мужество дать понять шуту. А шут, скорее всего, просто это оценил. он умел ценить откровенность. Дурачина, есть у тебя друзья. И Родаг. И Карис. И уж тем более эта троица…

Тауларм встретил их тепло и радостно, но не как явление святой, даже цветами не забрасывали, хотя цветы были уже натуральные. Привыкли наконец. И слава богу. Не ощущала в себе Лена никакой святости. И спутники тоже ликования не показывали, образовались, шута крепко колотили по плечам, Лену громко чмокали, но ледяные глаза Гарвина потеплели, а Милит и Маркус сдерживали радость. Интересно, а если б не сдерживали?

Ну, Маркус и перестал. Подхватил ее и покружил по комнате, а там передал Милиту с той же целью, а этот, дубина здоровенная, еще и подбросил ее, как детей подбрасывают. и радостно зареготал, когда Лена взвизгнула. Нет. Нельзя быть такими эгоистами. Нельзя оставлять их надолго. Неправильно это. Пути или оседлая жизнь – вместе. И к черту предназначение. Потому как сложилось у Лены твердое убеждение: ее предназначение – просто быть вместе с друзьями, потому что им хорошо вместе, а если ты можешь делать кому-то хорошо – делай, а не размышляй о своей роли в мировой истории. История сама разберется, кто ей нужен и с какой целью. Дарт вот истории нужен. Лиасс. Родаг. А не Лена и шут.

А вечером эльфы устроили праздник. Так, для себя. Причем такой узнаваемый праздник: выпили лишнего и песни-пляски устроили. Эти ценители прекрасного, слегка перебрав, горланили песни с тем же энтузиазмом, что и соотечественники Лены, и сильно похоже было, что репертуар сильно отличался от менестрельского, потому что периодически пение прерывалось взрывами хохота. Шут категорически отказывался переводить, а Милит просто сбежал подальше и присоединился ненадолго к такой вот компании.

– Не суди их, – попросил Гарвин, – они рады тебе.

– А кто судит? – изумилась Лена. – Во-первых, я не понимаю, что они орут…

– Потому и орут, что не понимаешь, – фыркнул шут. – А в общем, так… просто некоторые вольности на эльфийский лад.

– А то у людей таких вольностей нет.

– Как это нет! – обиделся шут. – Я тоже могу… Но не стану. Неприлично все-таки.

– Ну вас обоих, – засмеялась Лена, – пусть себе поют что хотят. А то я застольного пения не слышала.

– А какие песни в твоем мире?

– Всякие. Но я их петь не буду, даже если сильно напьюсь. У меня ни слуха, ни голоса.

Они сидели на крыльце и, естественно, тоже пили. Так вульгарно – с горла. Причем у каждого была персональная бутылка. У Лены – «Дневная роса», этак примерно на пол-литра, и больше половины она уже незаметно для себя вылакала. Слегка кружилась голова и было беспричинно весело. И как-то умилительно. Дома. Здесь она – дома. Гару увлеченно глодал впечатляющих размеров кость (слонов, что ли, в Сайбию завезли? или кто-то на сафари съездил?), порой заглушая даже весьма громкое пение. Дома. И эльфы чувствовали себя дома. Начисто пропало напряжение первых лет и сдержанность последующих. Но что было особенно радостно: рядом с эльфами пили и хохотали люди. Ученики мастеров, гвардейцы и вообще неведомо кто. Правда, когда кто-то из людей затянул песню, явно по содержанию соответствовавшую эльфийским, на него пришикнули очень строго, и, конечно, из-за Лены. Считалось, что уши Светлой непременно завянут, если она вольности какие услышит. Ага. Конечно. После тех частушек, которые дурниной вопила Танька Казакова после принятия стакана водки, никакие уши уже не завянут, потому что они просто отпадали… А кушать водку Танька была горазда. Мужики за ней угнаться не могли и от Танькиных частушек краснели.

Из дома вышел Лиасс, потеснил Маркуса и сел рядом. Откуда-то Гарвин вытащил еще одну бутылку и подал ее отцу, и тот не чинясь крепко присосался к горлышку.

– Я вас всех люблю, – сообщила Лена уверенно, хотя не особенно внятно. Воздух пьянил почище вина. – Хотя временами терпеть не могу. Особенно тебя, Владыка.

– Ну вот, – расстроенно произнес он, – я опять Владыка.

– Естественно, – хмыкнул Гарвин, – потому что терпеть не может она именно Владыку, а эльфа Лиасса любит. Думал ли ты, отец, что тебя будет любить человек, и ведь вовсе не как мужчину?

– Я похож на сумасшедшего? – удивился Лиасс. – Или на мечтателя?

– А чего? Я тебя тоже иногда люблю, Владыка, – засмеялся Маркус, – хотя никогда не смогу по имени назвать. Язык, знаешь, не повернется. А можно я пойду поплясать, Делиена?

– Само собой. И этих с собой возьми, потому что им поплясать хочется, а мне не очень, вот они и сидят из солидарности. Да идите вы, дурачье. Гарвин! Марш плясать!

Дурачье с хохотом поднялось и отправилось к «танцплощадке». Лиасс обнял Лену за плечи.

– Я волновался, пока вас не было. Настоящая глупость, потому что я знал, что с вами все в порядке.

– Что это за пророчество, Лиасс? Связанное именно с некоей Леной? Старое-престарое?

– Книга Лены. Сборник пророчеств и толкований. Гарвин ее изучал так долго, что я…

– Ты знаешь, что он пророк, да?

– Конечно. Но ему отчего-то спокойнее думать, что я не знаю. Ну и пусть. Тем более что он не кричит о своих видениях на площадях. И никогда не кричал. Я сочувствую Гарвину… Это не награда, а кара – что-то видеть и не знать, как это объяснить.

– Дракон сказал, что на Гарвине печать.

– Печать смерти, – кивнул Владыка. – Я знаю.

– Это после казни Файна?

– Нет. С рождения. Поначалу я просто думал, что он не жилец. Или погибнет случайно еще в детстве, или в молодости попадет на крест, или еще что… Но я был уверен, что до зрелого возраста он не доживет. Ну, сорок лет, не больше пятидесяти… А он обманул меня. Эта печать означает что-то другое… И я думаю, он о ней знает.

– Он же не может видеть своей ауры.

– Не может? Я вот не уверен в том, что может и чего не может мой сын. Аиллена… Я был несказанно удивлен тем, с каким облегчением он принял наказание людей.

– Да? Странно. А я – не очень. У него же комплекс вины. Разве не очевидно? Ему стыдно, что он некромант среди чистых и непорочных магов.

– Чистых и непорочных? Хм…

– А, и до тебя дошло? Нет, не надо углубляться в тонкости магических штучек, все равно не пойму и понимать не хочу. Сам же говорил, что все зависит от личности. А почему от личности некроманта зависеть не может?

Владыка не ответил. Горевший в отдалении огромный костер, вокруг которого выплясывали эльфы и люди, бросал на его бесстрастное лицо тусклые отблески, золотил волосы. Красив, зараза. И величественен. Без всякого позерства или даже желания быть величественным. Владыка, одним словом.

– И что там Книга Лены? Из запретных?

– Нет. Из самых древних и потому путаных. Я читал ее. Гарвин изучал. Думаю, читал Кавен… и все, пожалуй. Она осталась в Ларме. То есть сгорела со всей библиотекой. Я не счел ее особо важной, и вот промахнулся.

– А то Гарвин ее наизусть не помнит.

– Помнит, наверное. Я не спрашивал. Аиллена, я не собираюсь тебя наставлять и подталкивать. И полукровку тем более. Но оберегать вас по мере сил – буду. Любой ценой.

– В твоих устах это звучит достаточно зловеще.

– Наверное. Но действительно – любой. Я не знаю, что ты сделаешь, чего не сделаешь, чего делать не захочешь. Ты свободна. Ты свободнее всех во всех мирах. Твоя свобода не ограничена никем и ничем.

– Кроме меня.

– Кроме тебя.

– А там ничего не было про волка?

– Про волка? – нахмурился Лиасс. – Погоди, попробую вспомнить… Нет, кажется, ничего. Спроси Гарвина. Аиллена, не все, что с тобой происходит, отражено в Книге. А то, что в ней отражено, вовсе не обязательно должно с тобой случиться. Ты, главное, просто живи.

– Я – Лена?

– Тоже не знаю. Но очень хочу в это верить. Полукровка привык к мысли о магии?

– Не уверена. А вы сможете его научить?

– Разумеется. Его нетрудно будет научить, потому что он умеет сдерживаться, способен сосредоточиться и управлять собой. И пусть эта магия мне не совсем ясна, думаю, основы любой магии сходны.

– Важно только очень захотеть.

– Пожалуй. Сосредоточиться на этом желании, отбросить все остальное – и в то же время видеть все остальное. Заклинания и жесты – это своего рода костыли.

– Научи Гарвина открывать проход между мирами. Или Милита. Я очень тебя прошу, Лиасс, верь своему сыну, как верю ему я.

– Милит не сумеет. У него другие таланты… Аиллена, это зависит не только от мощи мага и его умений, но и от направленности Дара. Боевые маги не могут открывать проход. И Ариана не сможет. Держать открытый – да, но это совсем другое дело.

– Не заговаривай мне зубы, Владыка. Не может Милит, научи Гарвина.

Он долго-долго молчал. Лена слушала пение, крики и смех, смотрела на фигуры возле костра и не мешала ему думать. А ведь насчет Гарвина у нее была твердая убежденность. Как та, что повела ее в Трехмирье. Та, что заставила взять за руку Дарта. Та, что приказала Странствовать, а не гулять.

– Я не могу не верить тебе, – с удивлением проговорил Лиасс. – Вот ведь странно. Я покажу Гарвину, как открывать проход, но пусть он окрепнет. Это требует много сил, даже тот новый способ… Аиллена, твой Свет действительно мог его очистить.

– Не говори глупостей, Лиасс, – поморщилась Лена, – тебе не к лицу. Вот они пусть верят и в силу моего проклятия. и в силу моего благословения. А ты рационалист.

– Что?

– Ты – это ты, – логично и внятно объяснила Лена, и он понял.

– Почему ты не хочешь потанцевать?

– Потому что выпила лишнего. Ноги будут заплетаться. Я тут посижу, а ты иди и попляши. Эльфов так радует, когда ты веселишься вместе с ними… А я вас буду благословлять отсюда. И пить вино.

Лиасс засмеялся и отправился радовать свой народ. Лена отпила еще вина. Гару с хрустом разгрыз кость и зачавкал, вылизывая мозг.

– Не поворачивайся, Светлая. И не пугайся. Я не причиню тебе вреда.

– А почему не поворачиваться? Боишься, что я увижу твое лицо, Кристиан?

А откуда она взяла, что это именно Кристиан? Или так, наглость – второе счастье?

– Знаешь обо мне?

– Знаю. И постараюсь причинить тебе вред. Предупреждаю честно.

– Вред? Зачем? И как?

– Понятия не имею. Но ты не спрашиваешь – за что.

– За братьев Умо.

– Умный.

– Не жалуюсь. Светлая, я не натравливал братьев Умо на людей. Просто выбрал неудачных учеников. Не учел их ненависти. И не учил их ненависти.

– Гуру, – фыркнула Лена. – А мне боишься показаться.

– Нет. Я скорее за тебя боюсь.

– Ты не гуманоид? Так я драконом тренированная. А почему на тебя не реагирует собака?

– На меня никто не реагирует, потому что меня здесь нет. Ты меня слышишь и можешь увидеть, но я не хочу, чтобы ты это делала. Ты собираешься остановить братьев Умо?

– Я, по-твоему, настолько самонадеянна? Нет, я постараюсь разрушать их планы и портить им настроение по мере своих сил. Но вот если что-то случится с моими друзьями, не знаю, что будет.

– Да, ты не знаешь своих возможностей. Впрочем, их не знает никто. Остерегайся Странниц, Светлая.

– Без тебя знаю.

– Остерегайся некроманта.

– Иди в задницу.

Он опешил. Никакой благости, понимаешь. Нет чтоб ахать или возмущаться. а то сразу – в задницу. Лена бы и дальше послала, но даже давнее знакомство с Танькой Казаковой не научило ее материться. Лена допила вино. Обалдеть! пол-литра вылакала – и до сих пор не рядом с Гару валяется.

– Если ты решишь остановить братьев, я тебя пойму… И мешать не стану. Сам не могу. Я не могу вредить своим ученикам.

– Отвали, – предложила Лена. – У меня нет настроения говорить с тобой по душам. Я сегодня благостная и добрая. А ты меня злишь.

– Неправда. Не злю. Ты вовсе не зла на меня.

– Уйди, Кристиан. Если я захочу с тобой пообщаться, я найду способ. Меня уже убедили, что я могу то, что сильно-сильно захочу.

– Можешь.

– Ну вот… Уходи. А то оглянусь.

И она оглянулась, чтобы успеть увидеть только какое-то тающее серебристое (опять серебро – металл магов) облако. Не спорил, что негуманоид. А вот интересно, когда Лиасс сто лет назад говорил, что есть раса, превосходящая эльфов настолько же, насколько эльфы превосходят людей, он имел в виду драконов, или таких вот Кристианов, или еще кого-то?

Так много возникает вопросов, которые хочется задать, но которые почему-то не задаются. Время не пришло, что ли? Почему, например, так радует Лиасса и Гарвина ее пренебрежительное отношение к пророчествам? Во всех читанных в той жизни книжках герои рвались исполнять предназначенное. Преодолевая адские трудности, чинимые силами тьмы. Наступая на горло собственной песне. А заодно на горло близким, потому что предназначение превыше всего. Правда, обычно все это растягивалось на многотомные сериалы, и ни одного до конца Лене дочитать не удалось, потому что к моменту ее перемещения в миры магии ни один не был до конца написан. В перспективе благородные герои должны были победить зло (чаще всего абсолютное), либо развеяв его начисто, либо заперев на сто замков и запечатав ста печатями, чтоб последующим поколениям было с чем бороться, когда оно вырвется-таки наружу. При этом пророчество честно предупреждало, что герою в означенной борьбе предстоит пасть либо на склонах горы (зло вечно таилось в горах), либо еще в каком экзотическом месте. А по законам жанра герой должен был выжить. И авторы, наверное, не знали, что с ним делать, вот и придумывали новые трудности и муки, душевные и телесные, пока не истощались совершенно и пока читатели не теряли интереса к сериалу. А пророков в этих книжках так часто считали сумасшедшими, что они, пожалуй, сумасшедшими и были. Потому у Лены и выработалось убеждение, что не стоит даже интересоваться пророчествами, и воспитание в СССР и вовсе лишило ее иллюзий касательно светлого будущего и того, кто к нему поведет. И Лиасс пожил бы в Новосибирске в начале восьмидесятых, тоже раздумал бы верить кому бы то ни было, обещающему некое будущее.

Все ее тонко чувствующие друзья продолжали козлами скакать вокруг костра. А и правильно. Она ничуть не взволновалась, полезно иногда напиваться. Никакие Кристианы не испугают. Правда, будем честными, он и не пугал. И вообще непонятно, чего он хотел. Может, что полезное сказать, так ведь не дала, вредина. Ну ничего, раз он такой способный, при острой нужде прибежит еще раз.

Гару обнюхал осколки кости, ничего съедобного больше не обнаружил, тщательно облизал морду и лапы и переместился к Лене, прислонился всем своим немалым весом и блаженно засопел. Простая жизнь. Наелся, хозяйку рядом ощущает, авось еще за ухом почешут или палку покидают… ой, а чего это там у костра делают? Играют – и без собаки?

И он мощными прыжками рванулся к танцующим, внеся в их ряды сумятицу и еще большее веселье.

А ты чего не дрыгаешь руками и ногами?

Не хочется, Мур.

Ой, неужто врубилась, что можешь делать только то, что хочется?

У тебя тонкая ирония не получается.

У меня и с толстой проблемы.

Есть еще какая-нибудь древняя раса? Кроме вас и эльфов?

А эльфы – древняя раса? Интересная информация… Ладно, ладно, не буду. А что, есть сведения?

Ощущения. Помнишь, ты не мог проникнуть в создание Вимана Умо? Его кто-то научил защищаться от негуманоидного вторжения. Вот я и подумала, что тоже негуманоид. Приходил сейчас поболтать.

Оп-па… И ты не бьешься в истерике?

Я для этого слишком пьяная.

А мыслишь чего так внятно? Ладно, замнем для ясности. Есть еще расы. И даже немало. В том числе и в мирах, которые ты вполне можешь посетить. А чего не спрашиваешь, насколько они враждебны?

Смысл? Все равно чужие.

Как я?

Как ты. Только я тебя все равно люблю.

уж. как крылышки.

Нахал. Крылышки хорошо. При следующей встрече почувствуешь на собственной заднице.

почему тебя тянет к мужским задницам. ты извращенец.

Филейные части мягче и вкуснее.

только не у меня. я тощий и костлявый.

Ядовитый ты прежде всего. Девочка, ну почему ты не выбрала кого повежливее?

Гарвина, например. А что он тебе сделал?

Не скажу. Во избежание. Хорошо отдохнули-то? А, можете не отвечать, меня прям залило вашим блаженством.

Ты знал, что у него магия?

А ты нет?

Недавно узнала.

Ну а я знал. И тебе, между прочим, сказал… то есть намекнул… то есть на твой вопрос ответил. Или многозначительно не ответил. Не помню. Ты к тому времени сама поняла.

про амулет знал.

Знал. Обижаешься?

нет. зачем. ты не вмешиваешься. как странница.

Аиллена, я на него сейчас всерьез обижусь.

На правду-то чего обижаться? Ты не вмешиваешься в наши разборки, ты только исправно прилетаешь меня спасать.

за это я тебе прощу все на свете.

А мне оно надо, твое прощение?

нет. это надо мне.

Аиллена, это дракон?

Да, Гарвин.

Ух ты! Эльф почувствовал! Ну здравствуй!

Здравствуй, ар-Мур.

У тебя неплохо получается. Поздравляю.

Спасибо. У полукровки получалось бы еще лучше, но амулет гасит его магию. А снимать он боится.

не боюсь…

Я понимаю, что снял с тебя заклятие, только ты врать все равно не умеешь.

Лена заулыбалась. Чат. Беспроводная связь на грани фантастики. Легкий треп не открывая рта – и не нажимая на клавиши. Так мило…

Чертов пакет хлопнул по ноге в очередной раз, и Лена едва не отбросила его в сторону. Автомобильный шум, такой привычный и незаметный раньше, оглушил. Стоять. Ни шагу. Главное – не двигаться.

«Я в любой момент могу это повторить, Светлая».

«А я в любой момент могу вернуться, Кристиан».

И вернулась. Мгновенно протрезвевшая и испугавшаяся до полусмерти. Гару озадаченно стоял на ступеньках и смотрел на нее, не понимая. Чего это тут такого непонятного: была – нету – и опять есть. Шут и Гарвин даже не бежали в ней – летели, да где им было угнаться за Владыкой, а где Владыке было угнаться за Маркусом. Тот упал на колени прямо на ступеньки, отшиб ведь все на свете, схватил Лену за руки, заглянул в глаза.

– Что, опять? Опять бросило туда?

– Бросили, – переведя дыхание, ответила Лена. – Меня туда бросили. Что там на этот счет записано в ваших анналах?

– А ты вернулась, – практично заметил Гарвин. Глаза были сосредоточенные и совершенно серебряные. Как начищенные. Без малейших признаков голубизны. – Вот, считай, это и написано в… в общем, там, где ты сказала. Ты всегда вернешься, и никакая сила не удержит тебя там, где ты не захочешь остаться.

Это точно…

Мур, ты что-то заметил?

Нет. Но я недоволен… Знаешь, солнце мое, есть разные расы, древние, недревние, гуманоидные и не шибко, только вот нас пока еще никто не переплюнул. А уж тем более золотого ар-дракона! То есть меня, любимого.

Ты ему грозишь?

Ему. Слушай меня, ты, террорист международный. Аиллена под моей защитой. Заявляю об этом официально, и не говори, что не слышал. К тому же незнание закона не освобождает от ответственности, ясно тебе, урод? Незнание МОЕГО закона не освобождает от ответственности передо МНОЙ.

мур. успокойся. от тебя у всех головы болят.

Потерпят ваши головы!

Но он замолчал. Действительно, болезненно скривился Маркус, да и лицо Гарвина было напряженнее обычного.

– Разгневать ар-дракона – это крайне глупо, – сообщил Лиасс. – Я бы сказал, самоубийственно. Как ты? Испугалась?

– Спьяну-то? – усмехнулась Лена. – Я русская, мне море по колено.

Как они хохотали! Перегибались пополам, забыв про свое владычество, некромантию и прочее, утирали слезы и хватались за животы, постанывали и повизгивали. Лена снисходительно наблюдала, даже не пытаясь понять, что их так развеселило: ее спокойствие, слово «спьяну», произнесенное совершенно трезвой женщиной, или просто очередная поговорка из другого мира. Или просто радость от того, что обошлось. Что никто не похитил их величайшую ценность… или не помешал пророчеству?

Шут утер рукой отсутствующие слезы – эльфийская кровь! – и сел рядом с Леной. Увести меня от него решил? Ох, Кристиан, думать надо, прежде чем злить женщину. Влюбленную по уши. Дракона злить можно, а вот меня – не надо.