Они были на острове, со всех сторон, как и положено, окруженном водой. Но пресной. Даже острейшее эльфийское зрение не позволяло увидеть на горизонте ничего, кроме воды. И даже с помощью магии. Они не чувствовали здесь разумной жизни. Неразумной тоже было мало: рыба, которую можно было брать голыми руками, и какие-то водные твари, выползавшие на берег. Вкусные, если панцирь пробить. Трилобиты или кто-то в этом роде, вяло подумала Лена, увидев осколки огромной витой раковины. Но при мысли, что надо сделать Шаг, ее просто вырвало. И не один раз. Мужчины наперебой расхваливали здешний климат, всяко демонстрируя, что вовсе не возражают провести здесь сколько угодно времени, вот просто ничего не делая. Так приятно иногда поваляться на чистом песочке кверху животом, погреться на солнышке, рыба, опять же, вкусная очень, а в лесу растут такие здоровенные орехи, что одним можно наесться до отвала, а еще есть какие-то штуки, похожие на грибы, но размером с небольшое деревце: жарили – вкусно. Ну, пряников нет, так Лена вроде и не сластена… Они отчаянно фальшивили: достала их эта робинзонада, им мяса хотелось, и хлеба, и пряников, и вина, и компании, и пусть даже драки. Они мечтали убраться в населенный мир – любой, даже тот, где не любят эльфов или людей, лишь бы убраться. Гарвин на всякий случай успокоил ее : магия здесь очень даже действует, а раз действует эльфийская, то и ее сработает – но когда она захочет. Как он ни бодрился, был подавлен, считал себя виноватым в ее болезни, да и остальные тоже считали. Не знают они, что пуля пострашнее арбалетного болта.

Они усиленно откармливали Лену, выбирая куски рыбы посимпатичнее и «трилобитов» помельче и помягче, тщательно обжаривая на огне «грибы». Маркус даже не поленился растереть в кашу орех и перемешать его со сладким соком какого-то растения, и кормил ее чуть не принудительно, считая, что сладкое придает силы. Ее заставляли купаться по сто раз в день (нечего стесняться, кто тут тебя увидит, кроме рыб, а мы отвернемся), и вода была ласковая и теплая, почти как шут. Они часами сидели на берегу, глядя на воду, и шут не мог насмотреться на бескрайность этой воды, чистой и совершенно синей, потому что в ней отражалось небо без единого облачка, гладкой, потому что здесь не было ветра и, похоже, не было течения, а Лена не могла вот так насидеться с ним рядом, и чувствовала, что силы прибывают вовсе не от нуги производства Маркуса Гарата.

Остров был не особенно велик. Шут, как самый ловкий, взобрался на вершину вот того деревца (Лена послушно задрала голову, но вершину не увидела, она терялась где-то в небе), осмотрелся – ну не больше Сайбы. Тишина бы пугала – ведь не пели птицы и не шуршали насекомые, если бы Гару не создавал шума. Ему было скучно. Птичек погонять не получалось, потому он гонял людей. Устраивал охоту, например, бросался из засады на эльфов, страшно рыча и скаля зубы, или налетал на Маркуса, заваливал его на спину и радостно вертел хвостом. Шут играл на аллели. Петь он пока не мог, горло все еще побаливало, но музыку слушали охотно. Мужчины ходили в одних штанах, купались нагишом, входя в воду за кустами, играли в какие-то сложные игры и зверели от безделья. Разговаривали. Много – что еще было делать, обо всем, с удивительной откровенностью случайного попутчика при осознании, что попутчики-то они как раз навсегда – ну так и что друг от друга скрывать.

Ну чего, все загораешь?

Мур…

Мур. Он самый. Силы прибавилось?

Да.

И славно. Ты, это… почаще с остроухим сиди в обнимку.

Мне не показалось? Он дает мне силу?

Не показалось. Не все ж тебе давать, можно и брать.

Что со мной было?

А как думаешь?

Магия Гарвина?

Да. Ничего, ты уже поправилась. Теперь они будут помнить, что при твоем Шаге может быть только твоя магия. И начнут прикрывать тебя спинами, что, может, опаснее для них, но безопаснее для тебя. Тю! Слезы? Дура. Жизнь сурова, пора б запомнить.

уж. почему ты не появлялся. я звал. я знаю, что ты слышал.

Знаешь, стало быть? Это хорошо, ушастый.

у меня маленькие уши. даже для полуэльфа.

А я не уж и даже не ящерица. Усек? Я знаю, что ты звал, но уж извини, не до тебя было.

разве я о себе.

А ей я бы не помог. И никто другой. Само должно пройти, а это место – лучше всякого другого. Тихо, спокойно и первобытно. Начало мира. Ладно. В утешение добавлю: ты уже можешь идти куда хочешь. Все в порядке, девочка.

Ты был в моих галлюцинациях.

С чего ты взяла, что это галлюцинации?

– Что это? – удивился шут, показывая рукой на воду. – Плавник?

Лена посмотрела, тут же подтянулись остальные и тоже посмотрели. Лена заставила их спрятаться на кустами, прижала голову Гару к песку. Это был не плавник. Это был перископ. Когда он скрылся под водой, Лена скомандовала:

– Полчаса на сборы.

Они удивились, даже не обрадовались, слаженно начали собираться и готовы были раньше, чем через полчаса. Перископ. Вместе с прилагающейся к нему подводной лодкой. Огромная туша вынырнула из синего зеркала, когда Лена взяла за руки Шута и Гарвина и сделала Шаг.

Сидевший на высоком берегу реки мужчина вздрогнул и оглянулся. Нет, это же надо! Лена шагнула было к нему, да ноги покосились, Гарвин едва успел ее подхватить.

– Э, милая, ты совсем ослабела…

– Светлая? Неужели ты? Что случилось, ты нездорова?

Мужчина подошел к ним. Эльф со странным именем Олег. У Лены не было осознанного желания попасть в этот мир именно сейчас и уж точно не было желания оказаться в десяти метрах от Олега. Если честно, Лена была уверена, что он либо погиб, либо… либо еще хуже.

– Я живу здесь неподалеку, – предлагающе произнес он. Как здесь было красиво…Солнце уже почти село, и небо было раскрашено в немыслимые оттенки багрового, розового и оранжевого, и все это еще тускло отражалось в серой реке, темнели деревья, покрикивала какая-то припозднившаяся птица, шелестела трава и зудели недовольные Маркусовым амулетом комары. До чего надо докатиться, чтобы с нежностью прислушиваться к комарам…

Милит, не спрашивая разрешения, взял ее на руки, и зашагал следом за Олегом. Лена ожидала увидеть маленький скромный домик, однако это строение скорее хотелось назвать особняком. На худой конец коттеджем. Дом был покрыт резьбой. Лена ахнула и вытянула шею, чтоб рассмотреть хоть что-то, но солнце с неохотой уползло за горизонт окончательно. И внутри было не хуже, хотя, надо признать, большая комната имела совершенно нежилой вид. Но та же резьба, изящная, ненавязчивая, выдержанная в одном стиле, покрывала стены и изнутри.

– Ты мастер, – уважительно произнес шут. Олег пожал плечами:

– Я подмастерье. Это все работа старшего брата. Посади ее сюда, Милит… я, кажется, еще не забыл ваших имен. Ей здесь будет удобно. Устраивайтесь. Я принесу вино и еду. Вы голодны?

– Если у тебя найдется мясо, – жалобно сказал Маркус.

– Свежего нет, но имеется отличная колбаса, – усмехнулся эльф. – Сейчас принесу.

Они расселись, причем шут, конечно, на полу возле Лены, вещи свалили в угол, Маркус и Милит отстегнули мечи, шут прислонил лук к стене. Вернулся Олег, и после некоторой суеты и продолжительного жевания они наконец смогли поговорить. Смогли не значит начали. Они еще долго сидели, искоса поглядывая друг на друга, но Лена молчала, и молчали остальные. Не выдержал, конечно, Гарвин… то есть взял на себя неприятное.

– Война, надо полагать, кончилась?

– Кончилась, – кивнул Олег.

– Ты выжил, – одобрительно произнес Милит. Олег опустил глаза.

– Нет. Не просто выжил. Меня спасла ты, Аиллена.

Лена подавилась вином, закашлялась, и Маркус с удовольствием поколотил ее по спине.

– Расскажи, – потребовал Гарвин. – И не пугай ее.

Олег посмотрел на него, потом перевел взгляд на Лену.

– Нет! – рявкнул Гарвин, испугав не только Лену. Она не сразу поняла, к кому это «нет» относится, а потом благодарно улыбнулась ему. Ей нельзя было смотреть в глаза Олега. И правда нельзя. Слабость еще не прошла. – Я не тебе, брат. Ты продолжай, пожалуйста.

Война кончилась давно. Она и правда начала гаснуть, когда Лена пришла в этот мир и начала разговаривать с людьми и эльфами. Она-то считала, что это и без нее случилось, но здешние обитатели, естественно, были уверены, что войну погасила именно Светлая. Дурачье. Она не примирила их. Она не доказала людям, что эльфы такие же, а эльфам – что люди такие же. Они просто устали воевать, а безумия Трехмирья или планомерного уничтожения иных рас, как в недавно покинутом мире, здесь не было. Жили десятилетиями рядом, неприязненно косились друг на друга, потом кто-то кого-то ударил, кто-то кого-то убил, кто-то кому-то ответил, и постарался при этом Корин Умо с братиками или только потом появился, все равно – и понеслось, и катилось долго, без малого два года. Потом пришла она. Через шесть месяцев война кончилась. На очень хороших для эльфов условиях. Действительно, хороших. Все возвращалось на круги своя, все возвращались домой с полной и абсолютной амнистией. Все. Кроме вожаков. Такое условие выставили люди, и эльфы без особенного сопротивления его приняли. А принимали, естественно, вожаки. Эльфы не выдавали своих, так что вожакам пришлось сбегать от своих отрядов. Ну что, дорогуша, опять удивляешься легкому отношению эльфов к смерти? Не удивляешься? Говорили же – привыкнешь. Продолжай, Олег, мы так, о своем… Значит, пришли вы добровольно на эшафот…

Пришли они добровольно на виселицу. Пешком, безоружные. Собирались в столице, приходили прямо к тюрьме, а когда все собрались – эльфы точно знали, что все, а люди им поверили, так вот, когда собрались все, привели их, как положено на площадь. Нет, немного. Ну, несколько сотен, может быть. И тех, похоже, настоятельно просили прийти, как-то неприлично устраивать Нюрнбергский процесс без зрителей. И тут король спросил, с кем из них разговаривала Светлая. Олег, естественно, признался, два раза все равно не повесят. Король расспросил: как говорили, о чем, что Светлая сказала, что эльф ответил… Ну уж тут скрывать и вовсе было нечего, так что народу пришлось помокнуть, пока Олег отчитывался о встрече. Летом было дело, дожди шли, теплые добрые дожди.

И король его помиловал. Как отмеченного Светлой. Вот так и объяснил, и никто ни возмущаться не стал, ни возражать. И даже позволил забрать с собой еще одного – по выбору. Олег не стал требовать, чтоб его повесили, потому что это было бы совсем уж глупо, да и еще одного от смерти избавить – разве плохо? Нет, он выбрал не самого достойного, он выбрал самого молодого, еще моложе, чем сам Олег. Эльфы поняли. Вот и пришлось им подождать, пока все закончится, а потом уходить из города… через эту небольшую толпу. Люди расступались, чтобы их пропустить, ни камнями не кидались, ни свистели вслед, только смотрели… так смотрели… Без ненависти. Нет, не с презрением. Устало. Понимающе. Люди – на эльфа. Понимающе. Так что все хорошо вроде бы. Король слово сдержал: никого не преследовали, никого больше не наказали. Была пара случаев самосуда, ну так стража быстро разобралась. У многих кто-то погиб, многим хотелось бы отомстить, и что – по новой? Да и охотников до конца дней киркой на рудниках махать было маловато. Все проходит… Даже вражда.

Лена все же посмотрела ему в глаза. Не могла не посмотреть

Что ты сделала с моим миром, Аиллена Светлая? Что ты сделала со мной? Ты подарила жизнь и мне. Только зачем она мне, Аиллена? Что я теперь? Ты подарила жизнь всем, кто не был убит. Но война кончилась, древние боги, война кончилась… Кровь не льется больше, не вешают эльфов на деревьях целыми семьями, не проходят эльфы через деревни, не оставляя никого… Ты спасла мой мир. Не знаю от чего, знаю, что спасла. Но что ты сделала со мной? Почему я, Олег, которого люди не просто так прозвали Грозным, шел через толпу и не чувствовал их ненависти? Почему я не ненавидел их? Почему я все время думаю о детях, которых убил?

Я не могу жить с эльфами. Я уже не Олег. Ты подарила мне жизнь – или убила меня. То, ради чего я жил, оказалось бессмысленно. Они не ненавидят меня. И я не могу ненавидеть их.

И я не могу жить с людьми. Они забыли, что я убивал их, но я не забыл.

Меня сломала не война, Аиллена. Меня сломал мир.

– Что ты делаешь? – возмутился Милит, потому что Гарвин едва не вытряс из Лены душу. А у Олега глаза на лоб вылезли. Гарвин огрызнулся по-эльфийски, и Лена поняла аж два слова: «она» и «нельзя». Очень содержательно, хотя бы потому что ясно: ей нельзя. Ей и вправду нельзя. Голова кружилась, словно она выпила стакан водки, а не немного легкого вина. Резьба на деревянных панелях складывалась в странные рисунки, от которых хотелось плакать. Может быть, магия Гарвина угробила ее собственную магию-силу-энергию? Но ведь тогда можно будет поселиться где-то в глуши… или в относительной глуши. С шутом и Гару. И теми, кто захочет. Маркус захочет: привык, привязался, не в служении тут дело, просто он ее любит, все равно, как сестру, как дочь, как друга. Она не Странница для Проводника, не Аиллена и не мифическая Приносящая надежду, она Ленка Карелина, хотя он старательно называет ее Делиена и только в минуты крайнего волнения говорит «Лена»… А ему можно. Им всем можно, даже Милиту, потому что для Милита и Гарвина Лена – это та самая мифическая…

Шут обнимал ее, и от его рук шло умиротворяющее тепло. Олег был встревожен. Вот и славно. Хоть вышел из этого перманентного состояния горечи. Мир его, видите ли, сломал. Люди его, видите ли, камнями не забрасывали. Люди его, видите ли, жалели… Ну да, эльфа жалость со стороны людей доведет до потери себя. Бедняга. Ничего. К миру привыкнуть легче. Однако почему он сломался, он был ведь не просто вояка, которого достали придирки людей, и он начал мстить, он был своего рода лидером, идеологом, несмотря на свою невероятную для такой роли молодость. Он был настолько убежден в необходимости войны – и прекрасно знал, что проиграет. Вот и проиграл. Самого себя.

Здесь они пробыли довольно долго – отдыхали, набирались сил. Так сказал утомленный бездельем на первобытном острове Милит. Здесь можно было ходить на охоту, можно было за несколько часов дойти до поселения эльфов или, в другую сторону, до поселения людей, и именно это спутники и делали. По очереди. С Леной непременно оставался один из магов в компании одного не-мага. То есть Милит с Маркусом или Гарвин с шутом. Или в другом сочетании. Олега, который, по мнению эльфов, был не слабым магом, это немного обижало, пока Маркус не рассказал ему об их проблемах в лице братьев Умо и их неведомого покровителя.

Как выяснилось, жил Олег все-таки не один. На его попечении был эльф, инвалид, выживший после казни: люди, взяв его после боя живым, отрубили ему ноги и выжгли глаза. Он, как и всякий эльф, добросовестно намеревался умереть, да не вышло: подобрали его, перевязали, вылечили. Он не знал кто, знал – люди. По запаху определил. От эльфов не пахло потом. А потом пришли эльфы и сначала хозяев фермы убили, а уже потом этого нашли, да мальчика-подростка, сына хозяев, спрятавшегося рядом. Эльфы были поражены, насколько они вообще на это способны, мальчика к родственникам отвезли и с тех пор снабжали всю семью не только необходимым, но и лишним, а калеку в город забрали, а потом вот Олег… Их объединяло пережитое потрясение: оба ненавидели людей, как положено эльфам, и оба не могли пережить исчезновения и своей ненависти, и ненависти людей.

Ни люди, ни эльфы не досаждали Лене, правда, всякие вкусности передавали то через спутников, то просто на крыльцо подкладывали… и до них первым добирался Гару. Лена ела, пила и изнывала от безделья. Ей даже по дому ничего делать не позволяли: окрепни сначала. Вот и получалось полное безобразие: мужчины с веником по комнатам ходили, стирали одежду, а Лена сидела в резном кресле-качалке и вела разные беседы… ужас какой-то.

Олег и калека Нимар пережили еще одно потрясение, усвоив, что Аиллена – нормальная баба. Не святая, не великая волшебница и вообще сплошное «не». С ней, оказалось, можно было говорить обо всем – и эльфов прорвало. Опять эффект случайного попутчика. Они все-таки прекрасно понимали, что рано или поздно Лена и ее спутники уйдут из этого мира, унеся с собой все их откровения. Лена вообще-то больше помалкивала или говорила банальности – а что еще она могла сказать? Она и Гарвину в свое время банальности говорила. И даже когда-то очень-очень давно случайному попутчику в поезде, пережившему последние месяцы афганской войны. Его тоже тогда вдруг прорвало, он выкладывал незнакомой девушке все, что накопилось на душе, и сколько там было боли, грязи и невыплаканных слез… Всю ночь они проговорили, нет, проговорил он, а утром сказал ей «прощай» и вышел на станции, название которой Лена даже запоминать не стала, а его место заняла одна тетка с миллионом чемоданов, мешков и корзин, отравившая Лене остаток поездки настолько, что с тех самых пор она предпочитала пользоваться самолетами.

Шут старался быть с ней, уходил всего несколько раз и ненадолго, и черт возьми, если его прикосновения не вливали в Лену силу! Когда он наконец решился провести ночь с ней (то есть не рядом с ней), утром она чувствовала себя на порядок лучше, и они долго это обсуждали, сначала вдвоем, потом присоединился Маркус, которого Лена почему-то не стеснялась. И Маркус предположил, что раз у шута есть магия, как говорят, то он этой магией способен делиться. А магия необычная, и мало ли что Владыка говорит, что она отличается от Лениной, Владыка и ошибаться может, а то ведь и кто знает, разве исключено, что магия у них одного рода, только у Лены женская, а у шута мужская, потому Владыка и способен ее углядеть. Инь, в общем, и Ян. Или Ин и Янь. Лена уже не помнила таких тонкостей. Не было у нее прошлого. Не была она никогда скромной инженершей Ленкой Карелиной, не ездила отдыхать к морю, не таскалась на осточертевшую работу, не валялась на диване с очередным томиком фэнтези… То была предыстория. Приквел, как модно стало говорить. Вступление. Даже не предисловие. Жизнь была здесь. А что будет, уже не важно. Что-то да будет.