29 сентября 1941 года,
Орёл
«Сделаем всё возможное…»
Немудреный ответ. Такие ответы дают врачи, когда прогноз совсем плох. И чиновники, когда попросту не хотят ничего делать.
А Ниночка, похоже, воодушевилась. Ну да и пускай, надежда — подруга хорошая, случается, что и выручает. Как бы самому с надеждой накрепко задружиться, а? И не с малахольной какой-нибудь, а с такой, чтоб с первого взгляда доверие внушала и убежденность: всё будет хорошо и ещё лучше! И чтоб имелись при ней хотя б минимальные резервы и некоторое количество боеприпасов… Только нет такой ни рядом, ни поодаль. Твоей, Александр Василич, надежде, бледной, но отчаянной, впору, как в дурной киношке, бросаться с шанцевым инструментом и зверским выражением лица на танки.
Подходил к концу «первый день попаданца». От усталости и обилия впечатлений голова гудела вечевым колоколом… созывая мысли, нужные и ненужные. Стоило бы передремнуть по дороге хоть четверть часа, авось в мозгах прояснилось бы. А сна — ни в одном глазу, наверное, по тем же самым причинам. Оставалось только в очередной раз позавидовать бесценному опыту товарища Штирлица.
Годунов вглядывался в темноту, пытаясь уловить приметы того Орла, который был ему знаком. Занятие, конечно, бесполезное, но сосредоточиться помогло. И очень вовремя — машина остановилась перед особняком, в стиле которого архитектор, наверняка умевший потрафить вкусам губернского дворянства, находчиво соединил помпезность и провинциальность.
Додавить последние рефлексии, и так уже вялые, как травленые тараканы, и встряхнуться удалось аккурат в тот момент, когда со скрипом отворилась тяжёлая дверь с кованой ручкой. За такой дверью должен был бы обнаружиться бодренький дворецкий, а не усталый дежурный, оживившийся только при взгляде на волшебное удостоверение.
А вот замначштаба округа подполковник Беляев, крепко сбитый кряжистый мужик лет тридцати пяти, удивления не выказал. Может, Одинцов его предупредил? Угу, ещё скажи — морально подготовил. Когда б успел? Если только перепоручил кому? Ну да бог с ним.
Интуитивно Годунов опасался таких вот ничему не удивляющихся — на языке крутилось определение «лиц при исполнении должностных обязанностей» — с цепким взглядом чуть исподлобья. Хотя, признаться, никогда не видел от них ничего плохого. Но на всякий случай поспешил, после обычных приветствий, взять быка за рога, начальственным речитативом выдавая все то, что надумал по дороге:
— Товарищ подполковник, необходимо в кратчайшие сроки собрать командиров всех частей, дислоцированных в Орле, и всех начальников служб. И еще… — Годунов вдохнул, готовясь с головой броситься в омут, — мне нужна ВЧ с генерал-полковником Ерёменко.
— Товарищ старший майор, — сурово ответствовал Беляев. — ВЧ только в кабинете командующего округом, а он опечатан.
— Обстановка такова, что медлить нельзя. Вскрывайте кабинет, — приказал Александр Васильевич.
Бабка любила повторять: «Снявши голову, по волосам не плачут». Маленький Санька сути не улавливал, воображая себе что-то вовсе несусветное. Потом, конечно, начал понимать. А вот воистину проникся только сейчас. И картинка получилась как раз-таки сюрреалистическая, с уклоном в хоррор.
Замначштаба, по-прежнему не проявляя (почему-то хотелось надеяться — попросту не демонстрируя) никаких эмоций, достал из монструозного, под стать моменту, сейфа ключ.
Потом Годунов не раз удивлялся: как могло такое случиться, что кабинета беглого командующего он будто бы и не увидел. Запомнился только матово-черный телефон, похожий на дорожный камушек в миниатюре: направо пойдешь, налево пойдешь… Да ещё — царапины на краешке стола, напоминающие очертание воздетой птичьей лапки … а может, самой известной обывателю руны «альгиз», которая в таком вот положении обозначает жизнь и защиту. Ага, и нацисты, вроде как, ею пользуются без зазрения совести… Ну, Александр Василич, ты точно при переходе из реальности в реальность головой повредился! Мало тебе явных (и не вполне явных) намёков на твое, так сказать, предназначение, нужно еще, чтобы символы там и сям красовались? Бери-ка, мил человек, телефонную трубочку и… что, боязно? А делать нечего, придётся…
— Ерёменко у аппарата, — раздалось в трубке, кажется, раньше, чем должно было.
— Товарищ генерал-полковник, у аппарата старший майор госбезопасности Годунов, — так, хорошо, голос не дрогнул, Рубикон перейден. А вот насколько удастся сухим из воды выйти… — Я командирован в Орловский военный округ Ставкой Верховного Главнокомандования с целью инспектирования подготовки округа к обороне. Однако сегодня вечером командующий округом генерал-лейтенант Тюрин покинул город и отбыл в северо-восточном направлении, — перевел дух и снова глубоко вдохнул. — В связи с отсутствием в округе централизованного руководства и в соответствии с полномочиями, данными мне Ставкой, я принимаю командование округом и… и Орловским оборонительным районом на себя.
На том конце провода молчали. Хотелось верить, что к добру оно, это молчание. И надеяться, что командующий Брянским фронтом не поспешит сообщить об этом разговоре в Ставку. Снова ва-банк, товарищ старший майор третьего ранга! Пр-родолжаем разговор!
— Как я успел выяснить, сведения о составе и численности войск в округе, в частности о пяти артиллерийских полках, представленные вам начальником штаба округа, не соответствуют действительности. И, самое главное, по сведениям, полученным из абсолютно достоверных источников… — ох, только бы Ерёменко не пришло в голову выяснять, что за источники такие! — …утром 30 сентября Вторая танковая группа противника нанесёт удар на стыке 13-й армии и оперативной группы генерал-майора Ермакова. 24-й моторизованный корпус пойдёт на Орёл, а 47-й моторизованный — в направлении Севск — Карачев — Брянск. У противника имеются подробные карты местности и нельзя исключать возможности использования им лесных дорог…
— Что в Орле? — резко спросил командующий.
— Насколько мне известно, сейчас в Орле всего около двух тысяч штыков. Мобилизационный резерв ещё предстоит оценить, но не думаю, что он велик. Если будет возможность, окажите помощь танками и поддержите авиацией, — бесцеремонно, конечно, но вдруг чего да и обломится? — С нашими силами мы можем только героически погибнуть.
— Вот же Тюрин засранец, — оказывается, Ерёменко не просто молчал и думал, он ещё и проникнуться в полной мере успел. — Сбежал, сука, весь фронт с голой задницей оставил… — помолчал. — Ладно, подумаю, чем тебе помочь.
Ерёменко прокашлялся, и в следующую пару минут Годунов узнал много нового, но малоценного в свете ситуации, требующей практических решений, о морально-психологическом облике командования округа и о перспективах развития взаимоотношений указанных лиц с рядом домашних животных и Хайнцем Гудерианом лично. Вряд ли что-то из услышанного допустимо было бы включить в мемуары. «Ты доживи ещё до мемуаров, — усмехнулся Годунов, чувствуя себя ну очень конкретным попаданцем. Комфронта не на пустом ведь месте реагирует столь экспрессивно. Попадись ему сейчас Тюрин, мог бы, наверное, и в рожу двинуть. В лучшем случае.
— Десять тысяч бутылок с КС обещаю, по железке перебросим, готовься встречать, а что ещё… В общем, вы там держитесь, а уж я чем могу… Ну, ты понимаешь…
«А что мне ещё остается, на подводной-то лодке?» — снова подумал Годунов.
Трубка давно уже лежала на рычагах, а он все стоял у стола и в задумчивости водил пальцем по птичьей лапке альгиз. Спохватился только тогда, когда замначштаба покашлял — скорее настойчиво, нежели деликатно.
Для дальнейшей беседы расположились в кабинете Беляева. Что называется, тет-а-тет — Одинцов двинулся к себе, дабы телефонировать ответственным работникам: сегодня в двадцать три нуль-нуль состоится экстренное совещание в штабе округа. Годунову же предстояло поделиться с замначштаба необходимой толикой послезнания и прикинуть план. Но только он открыл рот, как в дверь постучали.
— Иван Трофимович, пойдёмте, голубчик, почаевничаем на ночь глядя… — вошедший хотел добавить ещё что-то, но осекся, заметив незнакомца. — Здравия желаю, товарищ комдив!
Вечерний гость подполковника Беляева, несмотря на форму бригвоенинтенданта (какое счастье, что любознательный Санька когда-то вызубрил значение всех этих шпал и ромбов!), показался Александру Васильевичу выходцем из XIX века — статный старик, словно сошедший с портрета эпохи дуэлей и балов. В его присутствии невольно хотелось расправить плечи — так ловко и красиво, иначе не скажешь, сидела на нём форма, так энергично и непринужденно он двигался. Годунов глядел на вошедшего не без зависти: у него-то самого бесконечный суматошный день отзывался ломотной болью не только в ногах, но и в пояснице.
— Бригвоенинтендант Оболенский, начальник снабжения Орловского военного округа, — представил визитера Беляев.
«На ловца и зверь бежит», — всплыла в памяти ещё одна любимая бабкина присказка. А заодно вспомнилась песня, в смутные девяностые звучавшая из всех радиоприемников страны: «Раздайте патроны, поручик Голицын, корнет Оболенский, налейте вина!» Просто по ассоциации вспомнилась, главный тыловик, к счастью, ничем не напоминал юношу бледного со взором горящим: глядел на нечаянного гостя с добрым спокойствием много повидавшего и ничему не удивляющегося человека. А вот патроны были бы в тему… и не только патроны…
— Здравствуйте, товарищ Оболенский. Старший майор госбезопасности Годунов, с сего дня я отвечаю за оборону Орла, — м-да-а, как ни крути, нелегка она, доля попаданца! Только представляться за сегодняшний бесконечный день приходится в третий раз… или в четвёртый? У-у-у!
— Значит, узнали в Ставке про наши безобразия, — старик едва заметно качнул головой. — Уму непостижимо, фронт задыхается без крупнокалиберных пулемётов, а у нас тут на складе аж двести штук пулемётов Дегтярева-Шпагина образца тридцать восьмого года, новеньких, в заводской смазке. С августа месяца на фронт отправить не можем, Тюрин над ними, как царь Кощей над златом, чахнет…
«Совсем зачах ваш Тюрин», — чуть было не вырвалось у Годунова, однако ж внутренний голос ехидно прокомментировал: «Он такой же ваш, как и наш!»
— Ну что ж, дождались, теперь не вы их на фронт, а фронт — к вам. Над чем там ещё чах бывший командующий? — сперва сказал, а уж потом осознал, что невольно выделил голосом слово «бывший».
— Вот что, товарищ комдив, пойдёмте-ка покушаем, что бог послал, а там и побеседуем, — мягко проговорил Оболенский, но в его тоне Годунову почудился укор… или не укор? А-а, нашел время шарить по закоулкам психологии! Особенно если учесть, что предложение как нельзя кстати и вообще с давешними мечтами совпало.
В кабинете бригвоенинтенданта, весьма похожем на беляевский, но каком-то… более обжитом, что ли, уже накрыт был стол, в центре которого возвышался гигантский самовар, начищенный до зеркального блеска. Бывалого вида старшина с шикарными («мулявинскими», так подумалось Годунову) усами вносил последние штрихи в притягательный натюрморт.
— Афанасий Петрович, у нас сегодня, извольте убедиться, двое гостей, — мягко, чуть ли не по-домашнему вымолвил Оболенский.
Старшина, ни слова не говоря, ловким движением добыл из притулившегося в стороне шкафа ещё пару столовых приборов, отправил их на стол и… вроде, и отвлекся-то Годунов совсем ненадолго, разглядывая ниспосланное голодающему счастье, глядь — а колоритного персонажа уже и след простыл.
— Афанасий Петрович у нас потомственный пластун, товарищ комдив, — понятливо усмехнулся Оболенский, — сам до сих пор удивляюсь, как это ловко у него получается, хотя я его уже лет, почитай, десять знаю. Да вы присаживайтесь, покушайте. Надо понимать, у нас такие дела скоро завертятся, что покушать без спешки, по-человечески, райской мечтою покажется. Иван Трофимович, ну а вы-то что стоите, чай не в гостях…
— Вы правы, — грея ни с того ни с сего озябшие руки о чашку, признался Годунов. — Насчёт дел наших правы. У нас с вами на всё про всё два, ну, может, три дня осталось, так что надо всё взрывающееся, горящее и стреляющее использовать, да по уму, — он задумался. — Вот взрывчатка, к примеру, есть на складах?
— Ну, такой, о которой при добрых людях сказать не совестно, килограммов сто наберется, — не моргнув глазом ответил Оболенский и принялся переливать чай из стакана в блюдечко, — однако ж есть ещё мелинит, с царских времен остался, жуткая, между нами говоря, гадость, — взглянул на Годунова, потом на Беляева, будто ища сочувствия, — но гадости этой много, почитай двадцать тонн. Хотели мы её строителям отдать, но они как черт от ладана шарахнулись, так вот и долежала…. На безрыбье, как говорится, и рак рыба…
— Вы даже не представляете, как это хорошо, что долежала, — немного воспрянул духом Годунов. Руки согрелись, даже к щекам кровь прилила. — Вот только годный он, мелинит ваш, или того…
— Ещё как взрывается! — поспешил заверить Оболенский. — Да вы кушайте, кушайте, печенье домашнее, супруга нынче побаловать вздумала, как чувствовала, что гости у меня будут. Так вот, я по весне приказал с каждой тонны пробу взять и испытания провести, и могу заверить — все двадцать тонн годны в дело.
— В снарядах тоже взрывчатка есть, — заметил Беляев, глядя в свой стакан так, словно вознамерился гадать по чаинкам на его дне.
— Иван Трофимович, дорогой мой человек, — с притворным осуждением покачал головой интендант. — Я, конечно, давно уже вышел из гимназических лет и латинские глаголы вряд ли сейчас дались бы мне без труда. Однако ж о том, что у нас в хозяйстве имеется, пока ещё крепко помню.
— Что за снаряды? — спросил Годунов.
— Реактивные, для самолётов. Ну, те, что РС-132. Завезли их с неделю тому назад, ни много ни мало — восемь тысяч. А толку-то с них? Самолётов у нас всё равно нет, на У-2 на перкалевые их не поставить, — Оболенский вздохнул. Так вздыхает радушный хозяин, на столе у которого вдруг не оказалось простого хлеба.
— Э-э нет, товарищ бригвоенинтендант! — цепляясь за смутную пока мысль, Годунов крепче сжал шероховатую ручку подстаканника. — Я думаю, снаряды мы иначе используем. А вот скажите, нет ли в нашем распоряжении противотанковых ружей? — спросил он, и не рассчитывая на утвердительный ответ.
— Чего нет — того нет, — снова вздохнул Оболенский, — не дошли до нас ружья. Мы же до войны глубоким тылом считались. Благо, хоть орудия какие-никакие есть.
— Да уж, мне про эти орудия товарищ Одинцов рассказал, — Годунов хмыкнул. — В том числе про гаубицы. Кабы не враг, к этому антиквариату пионеров на экскурсии впору было бы водить, рассказывать им про Империалистическую…
— Это вы товарищ, комдив, зря. Игорь Григорьевич, не в обиду ему будет сказано, под стол пешком ходил, когда эти гаубицы германцев громили. А вы, товарищ комдив, наверняка помните…
«Артиллерист», — осенило Годунова.
А вслух он сказал:
— Простите великодушно, не силен я в артиллерии…
Оболенский, будто и не слыша, увлечённо продолжал:
— Но с гаубицами и правда беда, расчёты дай бог к третьей части найдутся. Однако ж и с этой бедой сладить можно. Правда, возраст у солдат великоват, но есть, есть у нас в Орле человек тридцать старых гаубичников.
— А ежели ещё и по госпиталям посмотреть выздоравливающих… — подхватил мысль Годунов: — Справимся?
— Справимся, — без уверенности, но с какой-то отчаянной убежденностью ответил бригвоенинтендант.
«Хочется верить, ох как хочется!» — в который раз подумал Александр Васильевич.
— Особенно хочу порекомендовать вам отца Иоанна из Преображенской церкви, в миру Ивана Григорьевича Земского…
Так, вроде бы, на этот момент в Орле нет ни одной действующей церкви, припомнил Годунов. Нет, он, конечно, не специалист, но на недавнем семинаре Общества охраны памятников смутно знакомая по предыдущим семинарам дамочка об этом доклад читала.
— Мы с ним давние приятели, у наших матушек усадьбы в Пятницкой слободе забор в забор стояли, — между тем продолжал Оболенский с той интонацией, с коей и надлежит разговаривать за чаем… без учета обстоятельств, и Александр Васильевич не мог не подивиться самообладанию старого офицера. — Артиллерист он от бога, за это я ручаюсь, и как раз-таки гаубичник, до штабс-капитана дослужился. Сан-то он уже в двадцатые принял, после некоторых событий в частной, как говорится, жизни. — Поглядел на Годунова, будто мысли его стараясь угадать. — Вы дурного-то не подумайте, он не из врагов идейных, ничего эдакого за ним не водится. Как церковь закрыли, его даже в облархив работать взяли, и был он на хорошем счёту. А архив наш в здании Преображенской церкви располагается, видите, как чудно судьба-то распорядилась? Архив, конечно, уже эвакуировали, да не весь, не весь. Вот при том, что осталось, Иван Григорьевич и числится. Ну и, скрывать не буду, служит. Сан-то он не слагал, а время такое, что людям никакая опора не лишняя.
М-да-а, а здесь, по всему видать, край непуганых интендантов. Вот и верь после этого любителям порассуждать о безгласном тоталитаризме и тотальной безгласности!
— Я убежден, что в такое время он раздумывать не будет, да и отсиживаться ему резону нет — военная, как говорится, косточка, — резюмировал Оболенский, допил чай, аккуратно отодвинул чашечку с блюдечком — и принялся совершенно учительским тоном, с чувством, с толком и с расстановкой, перечислять, чем богаты окружные склады…
Вскоре у Годунова голова пошла кругом. ДШК, мелинит, гаубицы… А надо ведь ещё сообразить, кого всем этим вооружить можно. Округ, надо понимать, выметен подчистую: если память вкупе с послезнанием ему не изменяет, в июле сформировали двадцатую армию, а потом стрелковую дивизию, которая в привычной истории прославилась при обороне Тулы, и сколько-то там маршевых батальонов… не один десяток — точно. Так что правильно он сказал Ерёменко насчёт мобилизационных резервов, правильно. Что мы вообще имеем на сегодняшний день, который давно уже вечер? Доподлинно известно, и Одинцов сегодня подтвердил, что есть семь сотен ополченцев, и не абы каких — батальон, шутка ли сказать, создавался при Управлении НКВД. Прибавим чекистов-конвойников. Ну и робко припомним про три сотни парней и девчонок из истребительных групп… А нужны-то артиллеристы… сапёры… лётчиков бы человек… хоть сколько-нибудь!..
Авторы многочисленных альтернативок, красочно живописующие преимущества послезнания… вас бы сюда, подсказали бы бедному краеведу-любителю, откуда спецов брать да по каким кустам рояли шукать! И заодно — на чем эту филармонию транспортировать. Память, память, ну хоть ты-то что-нибудь жизнеутверждающее подскажи!
В компьютерной стратежке удобно: вот они, все твои ресурсы, аккуратно расфасованы по квадратикам. А главное, если что-то пошло вкривь, и вкось, и поперёк планов, всегда переиграть можно, угу. И не надо бодреньким тоном человека, радующегося тому, что покойник он пока только потенциальный, объявлять всем и каждому: дескать, прибыл Чип и Дейл в одном лице, сейчас всех спасет и выручит, ввалит врагам по самое Гудериан не горюй и в финале будет красиво попирать ногами поверженного Гитлера на фоне сбереженного для народной Германии Берлина…
А причём тут, собственно говоря, компьютерная «стратегия»? Неужто тебя, Александр свет Василич, ни жизнь, ни служба системности мышления не научили? Вот и давай, систематизируй, если потонуть не хочешь.
Вздохнул. Дожевал печенье, почти не чувствуя вкуса. Снова вздохнул. Допил чай. Попросил у хозяина листок бумаги и карандаш — в последний раз он писал пером, да и то плакатным, в незабвенные курсантские времена, нефиг лишние подозрения провоцировать. Он и сам по себе — тот ещё рояль на человечьих ножках, целый, в переводе на нормальный общевойсковой язык, генерал-майор, свалившийся в прифронтовой город можно сказать что с неба. Да ну и ладно, в любом случае обратный отсчёт уже пошёл, и от того момента, когда откроется, что оборону возглавил самозванец, его, Годунова, отделяют считанные дни, в лучшем случае — неделя, в самом фантастическом — пара недель. И эти сроки до известной степени зависят от результативности его действий. И вообще, кому судьба быть повешенным, тот не утонет. Так когда-то сказала бабка, входя, в самом что ни на есть буквальном смысле слова, в горящую избу, чтобы вынести оттуда кошку с новорожденными котятами.
А интересно было бы повстречаться с бабкой… она совсем рядом, в Фоминке…
Угу, давай-давай, хронотурист…. Помечтай!
Мысли опять пошли вразнос. Такого прежде не бывало даже в нештатных ситуациях. Впрочем, эта… даже не экстраординарная. Черт знает, как о ней вообще сказать, не воскресив в памяти прославленный боцманский загиб.
Годунов ровнехонько, хоть и без помощи линейки, расчертил листок на клетки и начал вписывать в них то, что однозначно имелось в наличии. Часть пустых клеток заполнится в процессе совещания, часть по-прежнему будет удручать траурной белизной.
На обороте Годунов, припомнив свои диванные размышления о возможностях и перспективах, накидал список вопросов.
Картина становилась более ясной — но ничуть не более радужной. И, как нередко бывало в трудных ситуациях, на помощь пришел внутренний голос.
«Ну что, товарищ самозванец, делать-то будем?» — устало вопросил он.
«Я не самозванец, я мобилизованный из будущего», — в тоне ему огрызнулся Годунов.
«Угу, старший майор Военно-Морского флота Российской Федерации! Давай, вперед, строй оборону на суше, покажи мастер-класс! Ты у нас не то что в морскую пехоту, ты сразу в стратеги подался!» — альтер эго было традиционно упрямо и ехидно. И эта традиционность создавала иллюзию стабильности, и…
И как будто бы что-то перещёлкнуло в мозгах: город вдруг увиделся кораблем в условиях автономки. Да, ситуация нештатная, да, полагаться надлежит только на себя, но бороться за живучесть можно и нужно. Собраться с силами, и…
Годунов глянул на часы. До совещания оставалось тридцать минут.