После полудня я добрался до очередной реки. На сей раз перевоз отсутствовал: берега соединял довольно высокий двухпролётный мост, чей деревянный настил опирался на древнюю с виду каменную опору-'бык'. Под мостом, на мой сугубо сухопутный взгляд, могла без труда проплыть лодка с невысокой мачтой.
Странно, почему-то мне казалось, что во времена феодальной раздробленности подобного не строили. Вероятно, наследие имперского Рима, по крайней мере - та часть, что из камня: настил выглядит хоть и старым, но всё же не таким древним. Но тогда почему дорога к мосту такая извилистая и совершенно не мощёная? У Рима, как помнится, все дороги строились капитально, как важные стратегические объекты: по мощёным камнем магистралям проще перебрасывать могучие легионы из конца в конец крупнейшей империи древнего мира.
Вблизи моста, за невысокой оградой из ошкуренных жердей, прибитых к столбикам-опорам, расположились два строения. Одноэтажное деревянное здание с воротами в торцевой стене, судя по запаху, служило хлевом или конюшней. Второе же, в два этажа: нижний - из камня, верхний - бревенчатый, - было, по всей вероятности, чем-то вроде гостиницы. Таверна, постоялый двор, караван-сарай - не важно, как они называются, главное - суть: приют усталого путника. Над входом висела здоровая деревянная плашка с первой надписью, которую я сумел прочитать в этом времени. У автора, начисто лишённого фантазии, явно в качестве компенсации было развито конкретное мышление: кривовато вычерченные латинские буквы извещали всех проезжих грамотеев, что они находятся 'U Mosta'...
Ну, раз уж здесь наличествует эдакий 'ресторанно-гостиничный комплекс', то мне, как новоявленному 'кухарю', грех не заглянуть: пригляжусь, что и как на тутошнем камбузе устроено, да чем посетителей кормят-травят. Вот только с местными финансами у меня туговато, так что придётся опытным путём проверить истинность поговорки, что 'наглость - второе счастье'.
Сказано - сделано: приняв максимально доброжелательный вид, направляюсь ко входу в 'таверну'. Да, дверь явно не из мастерской 'ведущих итальянских дизайнеров': сколочена из толстенных деревянных плах, с горизонтально расположенной толстой ручкой из того же материала. Понятно, почему ручку так приделали: чтобы войти в здание, потребовалось взяться обеими руками и, приподняв тяжелючее сооружение, толкнуть его вперёд. Так и есть: нормальных дверных петель здесь не предусмотрено, дверное полотно держится на трёх широких кожаных ремнях. Впрочем, тот, кто проектировал здание, явно и на прихожей решил сэкономить: перешагнув порог, сразу попадаю в полутёмный зал почти во весь этаж. Свет сюда попадает только из затянутых какой-то матово-желтоватой плёнкой небольших окон и от расположенного ближе к дальней торцевой части зала полуоткрытого очага. Ни печкой, ни камином, это не назовёшь при всём желании: очаг представляет собой слегка приподнятую на примитивном фундаменте над усыпанным смесью сена и соломы земляным полом 'чашу', то ли чисто глиняную, то ли из обмазанных глиной камней. Над огнём - здоровенный прокопчённый котёл, пар над которым, с запахом варёной рыбы смешивается с тянущимся к потолку древесно-кизячным дымом костра. Откуда знаю, что за дым? Э, братцы, пошарьтесь с моё по нашим степям в поисках 'эха войны' - тоже научитесь издалека по запаху различать, где в костре акациевые ветки из ближайшей лесополосы, а где - помёт засушенный тлеет... Впрочем, оба запаха вполне безобидны по сравнению с химической горечью копоти от сгорающего в костре тротила.
Рядом с очагом - тесовый стол, на котором разложены различные продукты в мешочках, горшках и просто отдельными кусками, пучки трав, горка глиняных кружек. Позади стола возвышаются утвердившиеся на чурбаках-подпорках два бочонка с кранами-чопиками. Встречал я такую конструкцию: Т-образный деревянный кран 'ножкой' втыкается в отверстие для слива жидкости, а роль вентиля со шпинделем играет такой же деревянный чоп. Хочешь нацедить кружку - вытаскиваешь чопик, а когда наполнил - резко загоняешь обратно, перекрывая единственный канал для самовытекания.
У стола что-то шинковал тщедушный парень лет двадцати с измождённым лицом и выпученными 'мультяшными' глазами. Грязно-серая рубаха его вся покрыта пятнами различного цвета и происхождения - от сока свёклы и жировых разводов до следов вытирания окровавленных рук. Между бочонками и тем краем стола, где громоздились кружки, на невысоком табурете весьма крепкой с виду конструкции восседал, потягивая что-то - вероятно, пиво - довольно плотного сложения лысоватый дядька в остроносых туфлях без каблука, узких тёмных штанах и кожаной безрукавке поверх относительно белой рубахи.
Остальная часть залы была занята ещё двумя столами. Длинный и широкий 'общий стол', за которым втолковывали друг дружке что-то на непонятном мне, но явно славянском диалекте пятеро восседавших на длинных скамьях посетителей, одетых несколько богаче, чем уже знакомые мне крестьяне из Малого Коуржима, был заставлен кружками, завален рыбьими костями и широкими, частично обкусанными ломтями хлеба. Что пытались доказать друг дружке гости 'заведения', меня абсолютно не заинтересовало, но вот обратив внимание на несколько повышенные тона вкупе с достаточно активной жестикуляцией собеседников, я решил без особой необходимости с ними не контактировать. У торцевой стены находился ещё один стол: достаточно небольшой и аккуратный, с установленными в качестве сидений тремя широкими чурбаками. Падавшие от затянутого плёнкой окна лучи освещали дородную фигуру монаха в широкой коричневато-рыжей рясе. С заменявшей ему пояс верёвки свисала на цепочке металлическая чернильница, а из кошелька-мешочка выглядывали кончики перьев. Кружек перед служителем культа имелось аж пять штук, причём две - явно пустые - уже приняли горизонтальное положение. Такой себе тихий дядечка сидит, никого не трогает, наслаждается... А главное дело - места вокруг не заняты.
Так. Судя по поведению, товарищи-граждане у 'кухонного' стола - и есть местный персонал. А раз никто из них не спешит встречать очередного посетителя в моём лице, то официанты тут бизнес-планом не предусмотрены и сервис обслуживания на все четыре лапы хромает. Ладно, гонор проявлять не будем, мы люди простые, могём и сами к 'окошку раздачи' подойтить... По внешнему виду дядечка возле бочкотары больше походит на хозяина данного заведения, чем замотанный 'кухонный рабочий'.
- Добрый день, уважаемый!
Полагаю, у тебя найдётся, что поесть мирному путнику?
- Добрый. Пиво есть. Две кружки - хеллер. Хлеб, рыба, горох - четыре хеллера, если без рыбы - тогда хеллер. Сыр - шесть хеллеров. Ночлег - два хеллера в зале, - тут дядька обвёл рукой вокруг, - или три - наверху. А если в отдельной светлице - тогда полденария. Но готов поспорить, что у тебя, чужак, нет половины денария!
Судя по мимике из разряда 'понаехали тут' на скучной харе, хозяин не особо рад новому посетителю, что несколько непривычно: клиент - это деньги... Ну да мне с ним детей не крестить, так что пусть себе кривится сколько угодно.
- Ты прав, почтенный. Хоть я и не беден, но денариев у меня и вправду нет. Имеются только монеты из моей страны.
- Ты хочешь сказать, что у тебя и хеллеров нету?
Ну что ж, оболы также сгодятся, но, разумеется, в оболах расценки будут несколько выше, как ты сам понимаешь...
- И оболов нет. Рубли, копейки - это сколько угодно. А с чего это вдруг цены станут выше, если я расплачусь другими деньгами? Ведь можно же просто сравнить курс... Тьфу, взаимную ценность монет?
- Э, да ты, смотрю, хитрец! Или, по-твоему, Прокоп первый год живёт на свете и не знает, что менялы, эти порождения Велиала, обязательно постараются при перевесе монет обмануть честного христианина? Ещё чего! Уж если ты, чужак, почитаешь себя самым хитрым, то отчего бы тебе не пойти в город да самому не заставить этих злоехидов иудина племени честь по чести расчесться за иноземные монеты? Что-то мне подсказывает, что без ханской пайцзе и десятка багатуров за спиной такой фокус тебе проделать не удастся! А христиан эти менялы - гореть им всем в Аду! - ни во что не ставят, донимают своими кредитами-процентами кого им вздумается, не исключая даже добрых панов, на чьих землях промышляют!
Так что давай-ка, показывай свои монеты, да и приступим, с Господнего благословения...
- Не поминай всуе Имени Его, грешник! Ибо всякому известно, что велел Он оставить дела денежные миру земному, а духовные - миру горнему! Лучше нацеди-ка мне ещё две пары пива!
С этими словами давешний монах, успевший незаметно подойти со спины, протянул обеими руками хозяину четыре опустошённых кружки.
- Верно говоришь, брат Филипп. И потому, как сказано, сначала два хеллера давай. А то я тебя знаю: уснёшь, напившись, а после сна будешь клясться, что ни обола в кошеле не имеешь, готов поспорить! Не в первый раз так-то!
- Да как тебе не совестно так о духовном лице говорить! А ведь люди могут подумать, что так оно и есть! На тебе твои деньги! 'Оставьте Кесарю кесарево', а плешивому Прокупеку - пивное!
Брякнув глиняными донцами по столешнице, монах задрал подол своей коричневой рясы, под которой обнаружились грязно-серые рогожные штаны и, развязав поддерживающий их очкур, вытянул второй, гораздо меньший кошель. Запустив в него тонкие пальцы с изгрызенными ногтями, священнослужитель вытянул оттуда несколько малюсеньких - примерно с ноготь мизинца - серебряных чешуек, пару из которых сунул на стол перед кабатчиком, а две-три оставшиеся преспокойно отправил себе за щеку. После чего, пока мгновенно 'заначивший' монеты хозяин заведения цедил пиво в кружки, кошелёчек был снова завязан и пристроен обратно за очкур штанов.
Да уж, оригинальный метод борьбы с микробами: пару кусочков серебра в рот сунул - и все бактерии передохли. Вот интересно, а зубы он таким манером, часом, не чистит? Хотя принимая во внимание полное отсутствие на одежде аборигенов чего-либо, хоть отдалённо напоминающего карманы, понять человека можно: не в кулаке же деньги таскать!
Тем временем лысоватый Прокоп, успевший водрузить на тесовую плаху стола покрытые сверху пенными 'грибочками' посудины, вновь переключил внимание на меня.
- Ну так что, чужак! Надумал, чего будешь заказывать?
- Надумать-то надумал, но уж больно у тебя цены велики. Я ведь тоже не первый день по свету хожу, не впервые в заведения вроде твоего забредаю!
- Ну а раз не первый день ходишь, то и понять должен, что в ближней округе таких заведений и вовсе нет, и коль будешь их искать, то до самого Жадца придётся топать, готов поспорить! Так что хочешь отведать славного пива да хорошей пищи - так гони монету! Кстати, что-то я пока и не видал твоих денег: может, они и не стоят ни хеллера!
Да уж, теперь я понимаю, что такое 'ненавязчивый сервис'. А ведь когда-то на официантов некоторых наших кафе грешил... Всё познаётся в сравнении, но лучше, тем не менее, сравнивать подобные вещи со стороны...
От пива 'отмазаться' не удастся, хоть я и не любитель. Ну и не стану: и без того народ косится: 'не поймут-с!'. С экологией в здешних местах пока всё в норме, ни радиацией, ни пылью тяжёлых металлов или иной пакостью природу засрать пока что не успели, потому даже учитывая отвратный 'видон' повара-задохлика, отравление варёной рыбой, скорее всего не грозит, а вот от гороха пока воздержимся...
- Добро. Значит, давай-ка для начала рыбы и хлеба, и кружку пива: не в сухомятку же мне жевать.
- Да, не привык ты, чужак, к нашим порядкам, готов поспорить, в твоих землях народ совсем уж плохо да голодно жить привык. Добрый христианин завсегда сперва пива требует, а уж потом - снеди. Эй, Эмилек! - это он горе-повару, - Ну-ка, насыпь рыбки!
Я порылся в кошельке и выложил на стол около десятка монет, в основном - одно- и двухрублёвого достоинства. Впрочем, была там и пятидесятикопеечная, и даже зеркально блестящий никелем 'пятачок'.
Его-то в первую очередь и выудил Прокоп из всей кучки. Покрутив в немытых пальцах, он прикусил монетку между исщербленных зубов.
- Эге! Да то ж не серебряное серебро! Что, обманные монеты всучить хотел?! Панове, глядите, каков пёс!
На крик содержателя таверны присутствующий народ отреагировал вполне ожидаемо. В век отсутствия телевидения, интернета и даже 'великого немого кинематографа' основными развлечениями простого люда, как не сложно догадаться, должны быть пьянка, бабы, драки и - в качестве бонуса - публичные казни. Баб в помещении не наблюдалось, выпил народ, судя по всему, уже достаточно, а вот драка с возможной казнью не исключалась. Надо же мужикам как-то оттянуться!
Спорившие до того дядьки с самыми недвусмысленными ухмылками принялись выбираться из-за стола: резко повскакивать им бы не удалось при всём желании - длиннющие скамьи сильно затрудняли свободу манёвра. Задохлик Эмиль обеими руками перехватил метровую рукоять деревянного черпака, которым только что выуживал из котла разваренную рыбную массу, выкладывая её на разрезанный вдоль круглый хлеб.
И только монах никак не проявил агрессии: оперевшись о стол, он прихлёбывал пиво, внимательно поглядывая на происходящее. Учитывая старое правило о нападении как лучшей защите, пора переходить в словесное наступление, а то ведь толпой, пожалуй, и затопчут...
- Сам ты обманный! - Я постарался как можно незаметнее ослабить ремешок на чехле висящей позади лопатки. - Что, уже настоящий никель от какого-то там серебра отличить не способен?! Темнота безграмотная! А ну, отдай сюда!
Мой 'рявк' ошеломил содержателя таверны, однако в 'пятачок' он вцепился намертво: сразу виден условный рефлекс профессионала: к такому деньги как попали, так и пропали.
- Ку-у-уда?! Не трожь монету! Какой такой никель-микель? Не знаю такого!
- Отдавай обратно! Ишь, умник какой нашёлся: никелевые деньги ему не угодны! Твоего серебра каждый вшивый князь мешки наштамповать может, а благословение на монеты никелевые и латунированные только в Царстве пресвитера Иоанна по особой благодати святые отцы печатают! Ты что, против Церкви что-то плохое думаешь?!
Подтянувшийся народ слегка одурело взирал на наше препирательство, недоумевая: пора уже лезть в драку или пока ещё рановато? С одной стороны, вроде ясно: какой-никакой, но жмот Прокоп - 'свой', а неизвестно откуда взявшийся парень - 'чужак'. Но с другой-то стороны получается, что 'чужак' не только не тушуется, но и сам берёт Прокопа на бас, причём поминутно пересыпая речь упоминаниями Церкви, святости и благословений. А к вопросам веры местный люд относился более, чем серьёзно: за десятилетия после пришествия монголов Церковь осталась единственным общественным институтом, который не только не ослаб, понеся потери, а уж тем более - не исчез, но напротив - значительно усилил своё влияние.
Пока окружающие пребывали в замешательстве, единственный легитимный представитель католического клира в нашем обществе спокойно прихлёбывал из кружки пиво. Однако то, что он предпочёл не вернуться на своё место, а стоял в обманчиво-расслабленной позе, и оценивающие взгляды, бросаемые то на меня, то на стол с монетами, то на окружающих, ясно сигнализировали, что этот бродячий священнослужитель не так прост и безобиден, каким хочет казаться.
- А куда мне эти деньги девать? Кто у меня их примет, кто разменяет? - всё также голосил содержатель таверны. - Да никому и в голову не придёт за них серебро давать! Что, мне княжескому баскаку вот это вот вместо серебра предлагать? Да он в грязь их кинет!
- Чего???!!! Образ Святого Георгия в грязь кидать? Святотатствовать? - Я уже решил переть буром. - Да за такие слова...
- Тут нет никого, кто дерзнул бы швырнуть под ноги изображение святого Йиржи! Ты зря беспокоишься, чужестранец! Однако ты должен понимать, что пан Прокоп, многие годы содержащий сей странноприимный дом, был смущён видом твоих монет и материалом, из которого те изготовлены. Мы все удивлены: до сих пор каждый встречал монеты бронзовые, медные, серебряные. Кое-кто держал в руках и золото. Но никто не видывал твоего 'никеля', да и такого идеального циркуса не встречал никогда. - Монах протиснулся меж нами, вскинув руки в примиряющем жесте. Задравшиеся рукава тотчас обнажили ярко-блёклую даже в отвратительном освещении таверны кожу немытых рук с потемневшими от застарелой грязи локтями. - Никто не обвиняет тебя в нечестности, путник! Разумеется, ты взял с собою в путешествие те деньги, которые имеют хождение на твоей родине. Но в наших краях они до сих пор не встречались, потому-то и вызвали вполне закономерные вопросы...
- Святой отец! Мне радостно, наконец, услышать глас разума. Прошу тебя, как самого просвещённого в этом доме, лично удостовериться в подлинности и богоугодности моих монет, чтобы ни у кого более не возникало сомнений!
- Ну что ж. Устав ордена святого Бенедикта предписывает смиренным братьям ежедневно не менее семи часов уделять работе. Пусть же и этот мой скромный труд послужит ко благу господнему. Однако же, дети мои, не можно мне вам не напомнить, что приличествует вам обоим, яко людям заинтересованным в результате, пожертвовать толику малую от щедрот своих на нужды Матери нашей католической Церкви!
- Охотно, святой отец! - Я соорудил на небритой физиономии приветливейшую свою улыбку, при одном взгляде на которую всё улыбчивое население Токио дружными рядами промаршировало бы за верёвками, чтобы удавиться от зависти. Раз тут у них средневековье, то с церковниками нужно жить по принципу 'мир-дружба-жвачка', а то ведь не посмотрят, что я вообще не с этого века - сожгут или ещё чего придумают. Наслышан, как же... - Вот только позволь поинтересоваться: каков пристойный размер такого пожертвования?
- На все вопросы, сын мой, есть ответ в Писании. Некогда вдовица пожертвовала всего одну лепту, коя была всем её состоянием. Моисей же сбирал десятую часть от всего достояния народа. Последуем же примеру пророка - пусть достойным пожертвованием станет десятая часть... Но не всего имущества вашего, а лишь той суммы, что будет уплачена за трапезу.
- Это если каждый раз десятину отдавать - так никаких доходов не станет... - пробурчал прижимистый Прокупек.
- Не тужи об отдаваемом на благое дело, грешник! Ибо сказано: 'дающему - да воздастся стократ!' - поучающе погрозил пальцем брат Филипп.
- Итак - обратился ко мне пройдошистый служитель культа - поведай нам, странник, кто ты, откуда, как оказался в наших богоспасаемых краях? Да позволь поближе поглядеть на монеты своей страны: весьма полезно всякое новое знание, угодное Господу, а раз на никелях сих образ святого Йиржи оттиснут, то есть явный знак, что Он благосклонен к сему металлу.
- С радостью! - Я придвинул к монаху всё ещё лежавшие на столешнице монетки. - Моё имя - Макс Белов, я мастер-кулинар из Штальбурга, что в Царстве пресвитера Иоанна. Прибыл в Богемию, чтобы в здешних краях своё заведение открыть или к кому из знатных панов на работу по своим знаниям наняться. От купцов я услыхал, что у вас благородное искусство кулинара низведено до плачевного состояния. И, прибыв сюда, я с грустью убедился, что дело обстоит именно так!..
- Долгонько ты, видно, странствовал, мастер Макс! Ни разу не видали мы ни одежды, подобной твоей, ни монет. Я сам обучен чтению на целых пяти языках, но не могу уяснить смысл написанного здесь. 'АХК ПОЦЦНН' и странные символы внизу - что сие означает?
- Да что ты его слушаешь, брат Филипп! Какой из него мастер? Молод он для такого: ему ещё годов шесть, а то и все десять в подмастерьях по возрасту ходить! - содержатель придорожной таверны всё не желал успокоиться.
Похоже, он решил меня морально изничтожить. Ну что же, придётся вспомнить про опыт лучшего в мире специалиста по курощению домомучительниц товарища Карлсона.
- По себе людей не судят, милейший! Если кто-то, вместо прилежного обучения ремеслу в молодости только пил пиво и бегал за девками - тот и к пятидесяти годам дурнем останется. А старательный человек может втрое быстрее обыкновенного звание цехового мастера получить!
Что до букв и символов, святой отец, - вновь повернулся я к монаху - то значки те обозначают год, в который монетка была отпечатана. Вот на этой написано, что она попала в казну в две тысячи девятом году.
- В две тысячи девятом? По какому же календарю, сын мой? Разве твой владыка, отштамповавший её - не христианин, или, того хуже - еретик или схизматик? Но и схизматики, хотя и не признают летоисчисления с Рождества Господа нашего Христа, тем не менее ведут счёт прожитым годам с сотворения Мира Отцом Небесным?..
'Блин! Попадалово! Надо как-то выкручиваться. А что сказать-то? Если до сих пор понятия не имею, в какой год меня занесло? Сотворение мира - его вроде попы считают тысяч на пять лет раньше нашей эры? Да, вот бы удивились всякие динозавры с мамонтами, если б узнали, что не мильёны годов прошли со времён палеолитов и тритиев, и армагеддон, изничтоживший динозаврий род, это Великий Потоп, а Ной просто их в ковчег не позвал. Блин, лезет же в голову... Стоп! Армагеддон. Страшный Суд. Это же...'
- Нет, святой отец! Наш патриарх Кирилл - добрый христианин. А года считаются не прожитые, а будущие.
- Будущие? Как так - будущие? Не понимаю.
- Оставшиеся года до Второго Пришествия Христа.
- Что-о-о? Но откуда...
- О, святой отец! Эту дату явил архангел ещё самому пресвитеру Иоанну давным-давно. Ах, как бы хотелось мне, бедному кулинару, быть свидетелем этого благовествования. Увы мне грешному! - тут я подпустил в голос иваногрозновские нотки персонажа гайдаевской комедии, состроив максимально благочестивую мину. 'Да уж, Максим, заставят за брехню тебя черти в аду сковородку языком лизать... Впрочем, если с салом сковородка будет - пожалуй, что и не откажусь'.
- Что же, ничто не делается без воли Господа, и если Он решил открыть этот день лишь заброшенным промеж диких языцей христианам - значит, таков Его Вышний Промысел!
Монах широко перекрестился слева направо, его примеру последовали все присутствующие в зале, включая меня. Сперва мои пальцы привычно дёрнулись, чтобы сложиться соответствующим образом, однако в памяти всплыло явно неприятное словечко 'схизматик'. Я и без того здесь чужак и претендовать на роль Тараса Бульбы в ляшском плену не имею никакого желания: явно не оценят. Поэтому я постарался как можно точнее скопировать за окружающими их ритуальную жестикуляцию.
- Так сколько же лет осталось до этого великого события, сыне? Доведётся ли нам вживе узреть Его светлый Лик?
'Что сказать? Сослаться на незнание? Но у меня в кошельке лежат российские деньги, так что местный народ может сам попытаться высчитать примерную дату, а я потеряю наработанный 'кредит доверия'. Оно мне не надо. А когда была денежная реформа? В шестьдесят первом? Нет, это ещё при СССР. А российская? Блин горелый, вылетело из башки! А когда вообще РФ стала вместо Союза? Прально, в девяносто первом, значит, по-любому более ранней даты на деньгах быть не может. Что ж, добро, буду брехать дальше'.
- Уж прости, но ни ты, ни я и даже наши внуки - никто не доживёт. До Второго Пришествия, к сожалению, осталось ещё целых тысяча девятьсот девяносто лет...
- Кто ведает: возможно, к сожалению, а возможно - и к счастью! Господь, в неизречённой милости Своей, видимо, даёт нам всем возможность начать вести более безгрешную жизнь. Слышите вы, олухи? - обратился монах ко всё ещё толпящимся вокруг посетителям. - Ступайте допивать своё пиво, раз уж притащились сюда, но уж потом, коль заведётся у кого в мошне лишний хеллер, лучше волоките его не к 'У Моста' в кошель Прокопу-выжиге, а отдайте на благое дело - пожертвованием на строящийся в городе собор или в наш монастырь. А Святая Церковь не оставит вас, грешных, своими молитвами!
Нельзя сказать, что речь брата Филиппа очень обрадовала Прокупека с горе-поваром, но высказывать недовольство никто не стал, ответом стало лишь скептическое хмыканье. Тем не менее, не видя поддержки со стороны вернувшихся на свои места завсегдатаев, вслух возмущаться Прокоп не стал.
Тем временем монах продолжал 'проводить экспертизу' на предмет богоугодности монет государственного банка России.
- А ответь-ка мне, сыне, отчего монеты у тебя одна на другую походят, литеры да знаки на них - также, а вот гербы владетельские - столь различны? На одних образ святого Йиржи, а вот это что за существо?
- Орёл двухголовый. Видно же.
- В том-то и дело, что видно. А знаешь ли ты, что орёл о двух головах - суть знаменье восточных схизматов, владык Константинопольских?
- Да откуда мне знать? Не моё дело гербы изучать, а знатных рыцарей - на то у них и герольды всякие имеются. А что там рисуют на монетах - меня не касается, я человек маленький. Всегда так было: на рублях орёл, на копейках - святой Георгий.
- Говоришь, не ведаешь, откуда знаменье? Хорошо, возможно и так. Но всё же расскажи, в чём разница в рублях и копейках? Здесь так деньги не называют.
- Одна копейка - это сотая часть рубля. Ну, а рубль - десятая часть червонца, вот только монет-червонцев у меня нет. Последнюю неделю назад отдал за проезд.
'И самое интересное, что это правда. Вот только ехал я не в вашу шандарахнутую Богемию, а в забытое богами и начальством село в сталинградских степях. Но этого уточнять вслух, пожалуй, не стану'.
- Ну, а что можно купить в твоих краях за эти деньги?
- Что купить? Ну вот, например... - Лезу в набедренный карман, вытягиваю мыло: полкуска 'Хозяйственного', ещё из старых, советских запасов - в гробостройку матушка где-то целый мешок какими-то путями достать сумела, ещё до талонов. До сих пор им иногда особо 'выдающиеся' пятна на вещах застирываю, если фирменным порошкам в машинке-автомате не поддаются. - Вот мыло. Половина куска отрезана. Смотри сюда: видишь '12 коп.'. Значит, двенадцать копеек стоит целый кусок, а половинка - шесть. Выходит, на один рубль можно купить восемь целых кусков мыла и ещё четверть куска.
- Мыло, говоришь? - монах ткнул в демонстрируемый брусок пальцем, ловко отколупнул ногтем мыльную крошку, тут же сунув её в рот. - И верно: вроде бы мыло... Только твёрдое почему-то.
- Ну уж извини: с жидким мылом в дальней дороге не слишком-то удобно. Всякие там шампуни да экстракты для ванн нужно дома держать, на полочке, а не таскаться с ними.
- Да, непривычна нам речь твоя, сын мой! Вроде и по-немецки говоришь для чужеземца сносно, а слова сплошь незнакомые. Что это за 'шампунь' такая и что значит 'ванна'?
'Нифига себе! Нет, что с гигиеной тут не дружат - это я уже давно понял: амбре у здешних аборигенов весьма 'списьфичское'. Но чтобы вообще не знать, что такое ванна - такое мне и в голову прийти не могло. Свинарник отдыхает...'
- Не пойму я тебя, святой отче: неужели из здешних рыцарей никто в крестовые походы на сарацинов не ходил? Слышал я, что оттуда как раз и завезли и сами ванны - особые сосуды для погружения в воду, - и обычай в них мыться: ибо чистота телесная равно как и духовная богу угодна. У нас почти в каждом доме ванна стоит, и все в ней поочерёдно моются.
- Э, что вспомнил! Когда ещё тот поход был! Ещё дед мой мальцом бегал, как панство в войско германского императора сбиралось... Много в ту пору героев ушло, да мало кто вернулся: пали под яростью монгольской. А уж про то, как допрежь того на сарацин вставали - и вовсе мало кто и помнит... А у вас, выходит, не забыли то?
- ...
- Ну, значит, коль известна ценность твоей монеты, так и прикинуть можно. У нас гарнец мыла - два хеллера. Но мыло, известно, жидкое, значится, если твоё по весу прикинуть - втрое развести можно... Выходит, что на девять хеллеров одна твоя копейка прийтись должна, никак не более того.
- Что-то маловато получается, падре...
- Ты что же, сомневаешься в познаниях духовной особы? Меня арифметическому счёту, да будет тебе известно, обучал сам прежний монастырский келарь брат Филоник, восприявший сии знания от некогда обучавшегося в Сорбонне отца Валентина! Хоть и прошло с тех пор много лет, я - да простит Господь гордыню раба Своего - до сих пор весьма споро могу сложить любые числа в сумму до пяти дюжин за время, необходимое, чтобы дважды прочесть 'Pater noster'.
- Как можно, святой отец, как можно! Разве осмелится кто-либо сомневаться в талантах столь многоучёной особы! Вот только перемножить пять дюжин можно и побыстрее - и всё равно выйдет шестьдесят...
Самодовольное выражение лица у монаха плавно перетекло в изумлённое:
- Однако... А может, ты и семь дюжин столь же споро исчесть сумеешь? - брат Филипп крепко ухватил меня за рукав куртки, не отрывая насторожённо-пытливого взгляда от моего лица.
- А что тут считать? Восемьдесят четыре так восемьюдесятью четырьмя и останется...
- Ну-ка, человече, пойдём-ка за мой стол, поговорим откровенно: как и где это ты искусство быстросчётное восприял? И ведь ни пальцы не загибаешь, ни губами не шевелишь, ни чётки не перебираешь. Весьма то удивительно. - С этими словами клирик чуть ли не поволок меня к тому месту, на котором сидел до моего появления в таверне. - А ты, Прокоп, поднеси-ка нам с паном мастером ещё по паре пива! За мой, разумеется, счёт!
Наша приватная беседа за отдельным столиком слегка затянулась. 'Пара пива' как-то незаметно превратилась примерно в 'пару дюжин', и, чтобы не 'повело', пришлось заказывать дополнительно разваренную рыбу с мочёным горохом. Да уж, 'Книгу о вкусной и здоровой пище' здесь явно никто не читал, да и сервировка, состоящая из ломтя хлеба в качестве эрзац-тарелки меня лично не радует. Если так дальше пойдёт, то без всякого внешнего воздействия можно пищеварение загубить безвозвратно - а к качеству здешнего лечения гастритов и язв лично я отношусь весьма насторожённо...
Брат Филипп оказался человеком весьма въедливым и дотошным. Беседа с ним больше походила на 'мягкий' допрос в кабинете у следователя: монах вывалил на меня множество вопросов о финансах, вере, способах обучения и географии моего гипотетического путешествия. Несколько раз он явно пытался подловить меня на нестыковках в рассказе, возвращаясь к уже сказанному. Наивный богемский абориген! Он никогда не поглощал информацию теми темпами и объёмами, какие обрушиваются на человека двадцать первого века, окружённого телепередачами, прессой, интернет-ресурсами и радио. Мы же, как пушкинский герой, уже приучены 'без напряженья в разговоре коснуться до всего слегка с учёным видом знатока'.
Постепенно я решил мягко перевести разговор в иное русло, чтобы по возможности активизировать свою легализацию в этом мире. Средневековье - Средневековьем, однако и здесь человек без 'аусвайса' не всегда и не от всех сможет в случае чего 'отбрехаться'. Вон, как мой знакомец Йозеф рассказывал: была у его босса ксива-пайцза - никаких проблем со здешней налоговой дядька не знал. Как помер - у наследника докУмент изъяли, а самого на счётчик поставили, причём процедуру банкротства заменили довольно-таки жестокой казнью. Оно мне надо?
- Вот вы, святой отец, упомянули, что многими языками владеете. Это большое искусство: в моих краях редко кто более двух-трёх знает, а большинство - так и вовсе ни одного чужестранного не ведает...
- Так ведь и здесь мало кто сим умудрён! Ведь и в святых обителях полным-полно послушников и даже самих братьев, кои не могут двух слов связать даже на латыни. Приходится им со слуха заучивать и литургии, и молитвы... Я же помимо германского, славянского да латыни и на франкском разговариваю, и на монгольском. Мало того: на всех тех языках и читать и писать умею, опричь монгольского наречия: уж больно редко средь них грамотеи встречаются!
- Да, велики твои познания, святой отец! Выходит, ты и переводить с одного языка на другой можешь?
- Случается, что и переклады делаю во славу Божью и Святой матери-Церкви. А отчего это тебя, сыне, интересует?
Вот ведь датый-датый монах, а соображает не хуже трезвого! Ну что ж, попробую слегка приоткрыть карты: всё равно помощь местного грамотея для выполнения моей задумки необходима. Авось в местную 'гестапу' не настучит: деньги-то я ему заплачу неплохие, а они и попам вовсе не лишние.
- Как это 'отчего'? Я ведь не просто так в эти края прибыл, так далеко от родного дома: собираюсь здесь на жительство остаться да своим ремеслом на хлеб зарабатывать. А ведь чужестранцу это непросто. Вон, тот же наш почтенный хозяин, пан Прокоп, небось, не просто так эту таверну содержит, а в цехе кулинаров состоит?
- Разумеется, в цехе он состоит, ведь влияние цехов распространяется на триста моргов вокруг города, а таверна эта построена всего в ста двадцати. Вот только никакого цеха кулинаров у нас в Жатце отродясь не бывало. Прокоп - член цеха трактирщиков и пивоваров, а хлеб ему возит подмастерье почтенного Илии из братства мельников: этот достойный мастер всегда велит своему подмастерью подвозить странствующих смиренных слуг божьих к городским воротам.
- Так что же мне делать, святой отец? Если в городе нет цеха кулинаров, то кому же я должен предъявлять документ о том, кто я такой? Кому взносы платить?
- Сын мой, поверь: тебе придётся ещё неоднократно предъявлять своё цеховое свидетельство вне зависимости от того, есть ли у нас цех, входящий в твоё братство или нет. Любой свободный простолюдин, желающий поселиться в Жатце свыше чем на десять дней, обязан предъявить в ратушу свидетельство о благонравии либо цеховое свидетельство, также удостоверяющее его законнорожденность и благонравное христианское поведение. Иначе его оштрафуют на три денария за каждый день просрочки, а не имеющих средств берут за караул и посылают землекопом или драгилем на возведение строящихся городских укреплений. Так что будь готов, что пергамент твой будет внимательнейше изучен.
- Бумага.
- Что 'бумага'?
- Мой документ не на пергаменте, а на бумаге. У меня дома пергамента днём с огнём не найдёшь.
- Да ну? - монах был явно заинтригован. - Хорошо же живёт твоя семья, сын мой! Я сразу по твоему виду понял, что ты сын достойных родителей: и добротное платье да сапоги, и твоя манера держаться - всё о том говорит. А уж коли у вас используют лишь драгоценную бумагу, брезгуя харатьями, то несомненно ясно: твой род - один из богатейших в вашем Царстве пресвитера Иоанна. Прости, позабыл я, как ты назвал свой город?
- Вроде бы я о нём не упоминал, святой отец. Я из города Штальбурга.
- Штальбург... Имя германское, но говоришь ты по-германски очень странно...
- Как умею - так и говорю. У нас все так разговаривают. Слишком далеко мы от исконных немецких земель, слишком долго жили среди многих народов.
- А не покажешь ли, сыне, своё свидетельство? Ибо грех любознательности снедает меня: за всю жизнь я видал бумажный лист лишь дважды у баскаков и оба раза с весьма дальнего расстояния...
Ну вот и момент истины. Хитрый монах, похоже, расположен ко мне и простодушно клюнул на мои побаски. Теперь постараемся использовать его любопытство с максимальной пользой.
- Ну что ж, брат Филипп, не могу отказать столь уважаемому человеку.
Извлечённый из паспорта маршрутный лист на разведвыход в тот самый район, откуда меня перетащило в эту чёртову средневековую Богемию перекочевал в измазанные кляксами пальцы монашка. По той аккуратной бережливости жестов, с которой тот принялся разворачивать сложенный вчетверо лист обычной офисной бумаги а-четвёртого формата, было видно, что постриженик действительно считает его материалом большой ценности.
Возможно, первоначально брат Филипп и надеялся продемонстрировать бесстрастие, но, тем не менее одна за другой вереница эмоций тенями мелькнули по его лицу. Интерес и недоумение, удивление и скепсис, перерастающий в сдержанное недоверие... Палец коснулся оттиска печати с символическим рисунком креста с наложенными на него звездой и пламенем Вечного огня... Поскрёб неровно обгрызенным ногтем...
- Это и есть твоё цеховое свидетельство, сын мой?
- Ну да. Вы же сами видите, святой отец! Всё ясно и понятно написано и печать приложена, как и полагается по закону. А вот это - документ, удостоверяющий, что я - именно тот человек, о котором написано в свидетельстве.
На столешницу между пустых глиняных кружек ложится раскрытая 'корочка' поисковика.
... Думаю, что если бы фигуральное выражение 'у собеседника отпала челюсть' соответствовало реальности, то нижняя часть лица монаха вполне могла б проломить стол и шлёпнуться на пол таверны.
Ошарашено переводя взгляд с меня на документ, он, наконец, пришёл к какому-то решению. Воздев руку, брат Филипп осенил католическим крестным знамением сначала меня, а потом фотографию в удостоверении. Видя, что я не падаю в корчах, да и фотобумага не начинает обугливаться как полагалось бы колдовскому творению, он, видимо для надёжности, перекрестился и сам, после чего произнёс севшим голосом:
- Велика сила Господня!
Великую милость оказал он тому изографу, кой писал с тебя сию миниатюру!
Я согласно улыбаюсь. Ну не объяснять же тёмному, шо та ночь у Бернеса, клерикалу, что такое фотография и для чего карточка вклеена в 'аусвайс'. Не поймёт-с!
- А скажи-ка, сын мой, - похоже, к 'тёмному клерикалу' возвращается любознательность, перетекающая в подозрительность, - неужели у всех твоих соотечественников имеются столь дорогостоящие миниатюры?
Ага, так я и разбежался тут рассказывать о всеобщей паспортизации и милицейско-полицайских проверках документов. Щазз!
- Святой отец! Ну ты же сам понимаешь, что тут одна только бумага стоит не какой-нибудь хеллер! Тем более - портрет. Он был заказан знаменитому художнику и обошёлся в сумму, которую я не хотел бы называть, чтобы не подумали, что я впал в грех тщеславия. Разумеется, это не каждому по карману. Однако наши законы обязывают всех мастеров, дворян и торговцев, выезжающих за пределы державы, иметь при себе такой документ, заверенный цеховой печатью или родовым гербом.
- Но для чего это нужно?
'Гм... Вот этот-то момент я и не продумал. Действительно, в средние века такое было не принято, насколько я могу судить...'
- Видишь ли, отче... Жизнь в окружении нехристианских стран имеет свои особенности. Одна из них - это борьба с иноземными шпионами и лазутчиками. Было время, когда враги тайно убивали наших странников, мирно путешествовавших по чужим землям и засылали под их видом своих разведчиков. Как ты понимаешь, эти шпионы отправлялись не в те города, откуда родом были их жертвы, а в иные. С помощью такого подлого ведения тайной войны им неоднократно удавалось наносить христианам большой урон. Вот потому-то и пришлось вводить это правило об обязательном сличении портрета и лица путешественника.
- Вот оно как... Да, это истинно мудрое решение: в борьбе с безбожными агарянами никакая предосторожность не бывает лишней! Однако же... однако же, сын мой, как сие не прискорбно, я тебя должен огорчить...
- Что такое?
- Дело в том, что твоё цеховое свидетельство мастера ни нашей жадецкой ратушей, ни ратушей какого-либо другого богемского, чешского или имперского города признано не будет.
- Э, почему это не будет признано? Только потому, что я иностранец? Но неужели в ваших городах запрещено селиться и работать людям, прибывающим из других стран? Даже у диких американцев эмигранта никто не гонит прочь, раз уж ему удалось пересечь границу их страны!
- Не говори глупости! Никто не станет лишать куска хлеба доброго католика только за то, что тот из иной христианской страны - это противно самому духу учения Матери нашей святой Апостольской Церкви, ибо сказано в Писании: 'нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос. Итак облекитесь, как избранные Божии, святые и возлюбленные, в милосердие, благость, смиренномудрие, кротость, долготерпение, снисходя друг другу и прощая взаимно, если кто на кого имеет жалобу: как Христос простил вас, так и вы. Более же всего в любовь, которая есть совокупность совершенства'.
Но беда твоя в том, что вид свидетельства твоего настолько непривычен, что даже я, видевший немало написанного человеческой рукою, был изумлён, насколько ровно и одинаково начертан его текст, аккуратен циркус рисунка под ним. Боюсь, что люди, менее искушённые в графологии, нежели я, могут и вовсе счесть это проявлением козней Врага рода человеческого, прости, Господи, меня, грешного! Отсутствие подвесной печати твоего цеха кулинаров - не велика проблема. Оно вполне компенсируется наличием двух подписей наверняка широко известных и уважаемых мастеров, которые я вижу внизу сего листа. Однако же главная проблема твоя в том, что никто не сможет понять, что именно написано в твоём свидетельстве, невзирая на аккуратность писца, составлявшего этот документ!
- Но разве его невозможно перевести на понятную всем образованным людям латынь, святой отче? - что-что, а об универсальности латыни в католической Европе я помнил ещё со школьных уроков истории.
- Перевести на латынь? Пожалуй, это выход... Но кто этим будет заниматься?
- Надеюсь, что ты, святой отец.
Ехидная усмешка кривит его губы. Вот же ж хитрован в рясе!
- А чего ради я вдруг должен буду переводить твоё свидетельство? Да и как я, по-твоему, сумею это сделать, коль не понимаю начертанных в нём слов?
- Да очень просто: я перескажу тебе содержание по-немецки, а ты запишешь всё на латыни в соответствии с общепринятыми местными правилами. Ведь долг доброго католика, помимо всего, состоит в помощи ближним? Вот за эту помощь и воздастся...
- Воздастся - чем?
Да, как говаривали в моё прежнее время, мужик чётко просёк фишку.
- Предположим, в качестве воздаяния выступит довольно существенное пожертвование в пользу святой Церкви, скажем, на украшение монастырского храма...
-...И...
- И, разумеется, достойного дара исполнителю.
- Нам, братьям ордена святого Бенедикта, запрещено принимать серебро, злато и суетные драгоценности!
- Простите, брат Филипп, но разве я что-то говорил о монетах? Однако у меня есть весьма полезный инструмент, который достоин стать подарком для столь высокоучёного человека, как Вы!
С этими словами я вновь лезу в карман 'афганки' и вытаскиваю оттуда китайский складной нож с красными пластиковыми накладками. Одну за другой раскрываю его 'приспособы', начиная с ложки и заканчивая штопором и пилкой.
Видимо, монах уже стал привыкать к 'чудесам хай-тека', извлекаемым из карманов моей формы. Челюсть уже не 'отпадает', да и зрачки глаз заметно уменьшились в диаметре: эдак с размера средней сливы до крупной вишенки. Но хваткие пальцы на краю стола рефлекторно подёргиваются, похоже, только чувство приличия не даёт бенедиктинцу сцапать этот чудо-ножик и запихать за пазуху. Ножа, конечно, жаль - где я в эти времена похожий найду? - но в данной ситуации вступает в силу правило: 'лучше один раз заплатить щедро за хорошую работу, чем многократно тратиться на халтуру'. В конце-то концов я планирую использовать не только грамматико-лингвистические таланты церковника, но и его самого. Тьфу на вас, бесстыжие! В качестве источника информации и живого пропуска, разумеется, а не то, что вы подумали!
- Ну так что скажете, святой отец?
- Ух, искуситель... Убедил. Ради блага святой Церкви - на что только не пойдёшь.
Эй, Эмилек! - заорал он возившемуся у очага горе-повару. - А ну-ка, прибери тут на столе и притащи ещё по паре пива и светец! Да шибче, накажи тебя святой Филипп!
Худосочный неряха нехотя приблизился к столику и принялся нанизывать пустые пивные кружки на толстый ошкуренный прут, после чего, сохраняя на лице выражение 'глаза б мои вас не видели' обмахнул столешницу грязным утиным крылом, сметая на пол крошки и размазывая лужицы пролитого пива. Оттащив прут с кружками, Эмиль вновь вернулся к столу с тридцатисантиметровым железным жгутом на подставке с четырёхконечной вилкой-зажимом наверху. В третий раз совершив путешествие к очагу, он принёс две довольно длинные лучины, подпаленные с обоих концов и вставил их крестообразно в зажим, после чего ожидающе уставился на монаха. Тот вновь совершил свои манипуляции с кошелём и две крупных монеты из тёмной бронзы перекочевали в руки работника половника и шумовки.
- Ну что ж, сыне... - Брат Филипп поставил на освободившийся стол снятые с пояса чернильницу с гусиным пером и вытянул откуда-то из-под сутаны свёрнутый рулончик пергаментного листа. - Приступим, пожалуй, помолясь!
С этими словами он на полном серьёзе забубнил какую-то латинообразную белиберду, периодически осеняя себя крестным знамением. Естественно, мне тоже пришлось и креститься и для вида шевелить губами, якобы молясь про себя.
Закончив, наконец, молитву, постриженик вперил в меня внимательный взгляд:
- Итак, сын мой, судя по рисунку на твоём свидетельстве, твой цех кулинаров препоручил себя небесному покровительству святого, чей символ - звезда. Таковых трое: святой Доминик, святой Бруно и святой Томас Аквинат. Чьё имя требуется внести в перевод?
'Никакого Аквината не знаю, насчёт Доминика - вроде он монахами командовал. Ладно, пусть будет Бруно: я так понимаю, что раз он считается тут святым, то это не тот, которого сожгли за то, что земля круглая, а просто однофамилец'.
- Впишите имя святого Бруно, отче!
- Прекрасно. Теперь подтверди, что в твоей бумаге действительно начертано, что ты рождён в законном браке и назови своих родителей, а также имена тех достойных мастеров, кои составляли и заверяли подписями имеющееся у тебя цеховое свидетельство.
'Что отвечать? А правду! Никто из них ещё не рождён, так что и вреда от этого не будет, а у меня будет меньше риска запутаться в рассказах'.
- Мой отец - Михаил Белов, женат законным браком на моей матери Марии, урождённой Гордеевой, я сам родился в браке, что подтверждаю. - Моя рука уже привычно творит крестное знамение по католическому образцу. - Свидетельство же это составлено Андреем Кирилловым и Валентином Германовым.
- Прекрасно, этого достаточно. Остальное я сейчас запишу по доподлинно известному образцу... Погоди немного, сын мой, пивка попей пока что.
И обмакнув кончик пера в чернила, монах заскрипел им, выводя на пергаменте замысловатые литеры...